– Ну, конечно же, я читаю газеты каждый день, – сказал мрачно Мика Драммонд.

Он стоял у окна библиотеки маленького дома, который купил примерно полгода назад, перед самой свадьбой, решив, что его квартира слишком мала для его новой семьи. Дом, в котором он жил с первой женой и где выросли дочери, он, овдовев, продал. К тому времени дочери вышли замуж, его преследовали воспоминания о прошлом, и он, что было ему несвойственно, чувствовал себя очень одиноким.

Теперь все было иначе. Он ушел со службы, чтобы жениться на Элинор Байэм, женщине, пережившей трагедию, породившую массу сплетен в обществе. Он любил ее достаточно глубоко и искренне, чтобы счесть свою отставку пустячной ценой за постоянное и приятное ее присутствие рядом с ним.

Нахмурившись, он смотрел на Питта; его длинное нервное лицо, серьезные глаза и аскетическая складка губ – все выражало озабоченность.

– Хотел бы я сказать по этому поводу что-либо обнадеживающее, но с каждым новым событием все больше теряюсь в догадках. – Он сунул руки поглубже в карманы. – Вы обнаружили какую-нибудь связь между убийствами Уинтропа, Арледжа и этого бедняги, кондуктора омнибуса?

– Нет. Но, возможно, Уинтроп и Арледж были знакомы, или, точнее сказать, зять капитана, Митчелл, знал обоих, – ответил Томас, удобно расположившийся в большом зеленом кресле. – Однако то, что касается кондуктора, для меня – сплошная загадка. Люди, подобные Уинтропу, омнибусами не пользуются. Арледж мог бы, но все это маловероятно.

Драммонд стоял спиной к горящему камину и с тревогой глядел на Питта.

– Почему? Что заставляет вас думать, что Арледж способен был воспользоваться омнибусом? Почему человек его положения мог сделать подобную вещь?

– Я уже сказал, это маловероятно, – ответил Питт. – Но он был… влюблен.

Драммонд слегка улыбнулся.

– Вы хотите сказать, что у него была любовница?

– Нет, – вздохнул Питт. – Не хочу. Просто сказал то, что сказал. Это была не такая связь, которую он позволил бы себе обнародовать. И поэтому мог воспользоваться омнибусом.

– Хотя вы в это и не верите, – закончил за него Драммонд. – Была ссора? – Он пытливо всматривался в Питта. – Но вас такой вывод не удовлетворяет?

Томас сидел, глубоко задумавшись. Легкого ответа тут не было.

– Да, это вполне возможно. Но дело в том, что я встретился с тем человеком, – тихо сказал он. – И тот был просто в отчаянии. О, я знаю, это не значит, что он его убил, хотя люди убивали и убивают тех, кого любят, а затем погибают от горя и угрызений совести. Но мне не верится, что он из их числа.

Драммонд закусил нижнюю губу.

– Я бы удивился, если бы и Фарнсуорт рассматривал события подобным образом.

– О нет, он на это не способен, – Питт отрывисто рассмеялся. – Но так как нет никаких оснований связывать Карвела со всем, что касается Уинтропа и Йитса, я отказываюсь смотреть на вещи глазами Фарнсуорта.

Драммонд опять пристально взглянул на него, и Питт ощутил какую-то все возрастающую неловкость.

– Пока я не установил никакой связи между ними тремя, – продолжал он. – Были только очень поверхностные деловые отношения. И я не верю, что все эти убийства как-то связаны с деньгами.

– И я тоже, – сказал Драммонд. – Во всем, что произошло, чувствуется веяние страсти, даже безумия; это следствие чего-то, что, благодарение богу, встречается гораздо реже, чем жадность. Но я не могу понять, что это такое. – Голос его звучал неуверенно. – Возможно, это некая странность… – Драммонд замолчал.

Питт не перебивал, уверенный, что его бывший начальник продолжит свою мысль. Он видел борьбу противоречивых чувств, отражавшуюся на лице Драммонда, как тот с трудом подбирает слова, чтобы выразить встревожившую его мысль.

– Может быть, это имеет отношение к «Узкому кругу»? – Драммонд опять пристально взглянул на Питта. – Конечно, кондуктор омнибуса вряд ли вхож в него, хотя ничего невозможного нет.

– Вы думаете, это связано с каким-то предательством в «Узком кругу», – удивился Питт, – и убийство было своего рода карой за что-то? Не слишком ли это…

– Странно? – докончил Драммонд. – Возможно. Но вы, наверное, не подозреваете, Питт, насколько они влиятельны и, разумеется, насколько жестоки.

– Своего рода казнь? – засомневался Томас, подумав при этом, что собственные трудности, пережитые Драммондом, несколько искажают его видение вещей. – Пожалуй, им более свойственно погубить репутацию человека, оклеветать его в обществе, перестать оказывать кредит, востребовать сразу все долги? Это же в высшей степени эффективный способ расправы. Люди стреляются из-за менее существенных причин.

– Да, мне это известно, – ответил мрачно Драммонд. – Некоторые так и поступают. Но Уинтроп служил на флоте. И они иначе не могли его достать.

Томас чувствовал, что у него на лице написано недоверие, и не мог его скрыть.

– Послушайте, Питт, – Драммонд весь напрягся, взгляд его был мрачен. – Я знаю об «Узком круге» гораздо больше вашего. Вам знакомы только его нижние слои, люди вроде меня, которые вращались в нем, не понимая истинную цену любезности членов «Круга» и их способности оказывать мелкие услуги. Это слой Зеленых Рыцарей.

Драммонд немного покраснел, но разговор был весьма серьезным, и он преодолел свое смущение.

– Я сам к ним принадлежал, чем-то был им обязан, но, в общем, неискушен. Ступенью выше стоят Пурпурные Рыцари. Это те, кто уже зарекомендовал себя должным образом; они повязаны кровью, и им нет пути назад. А сверху восседают Повелители Серебра. Они обладают властью наказывать и награждать. Но, Питт, над ними стоит Главный Порфироносец… – Драммонд опять вгляделся в лицо Томаса. – Ладно! – воскликнул Драммонд, и в его голосе неожиданно прозвучало раздражение, чего Питт прежде за ним не замечал. – Улыбайтесь, если хотите. Все это может показаться нелепостью – и, да, во всем этом есть некий абсурд. Но нет ничего смешного во власти, которой обладает этот человек. Это тайная власть, и для членов «Круга» – абсолютная. Если он приговорит человека к разорению или смерти, приговор будет приведен в исполнение. И поверьте, Питт, исполнители приговора пойдут на виселицу, но не выдадут Главного Порфироносца.

В этой приятной, с георгианской простотой обставленной комнате, с ее дружелюбной, искренней атмосферой, подобный разговор мог быть воспринят как некое фантастическое повествование, которое затеял хозяин для развлечения гостей. Но взглянув на Драммонда, на то, как напряглась вся его фигура, Питт испугался, даже похолодел от страха. Он больше не ощущал гостеприимной атмосферы этого дома.

Драммонд понял, что наконец сумел донести до Томаса подлинное значение своих слов.

– Возможно, – тихо продолжал он, – все, что произошло, не имеет никакого отношения к «Узкому кругу». Но помните, о чем я вам сейчас рассказал, Питт. Кто бы он ни был, однажды вы перешли ему дорогу – когда вывели на чистую воду лорда Байэма и лорда Энстиса. И он этого не забыл. Будьте осторожны и запасайтесь не только врагами, но и друзьями.

Питт даже думать не хотел о том, что Драммонд, возможно, советует ему отступить с занятых позиций. Не в его натуре отступать. Иногда Томас считал своего бывшего начальника воплощением служебной корпоративности и снобистского аристократического воспитания, высокомерным, не обладающим жизненным опытом и хваткой, которые даются только бедностью и отчаянием; иногда задавал себе вопрос, способен ли Драммонд от души смеяться или так же от души любить. Но никогда, даже на мгновение, он не подвергал сомнению его мужество и понятие о чести. Мика был тем самым типом англичанина – застенчивым, иногда замкнутым, чрезвычайно вежливым, легко смущающимся, элегантным, одаренным своеобразным сухим юмором, – который в самых невыносимых условиях никогда не станет жаловаться и умрет на своем посту, но никогда и на за что не дезертирует, даже если окажется последним человеком на земле.

– Благодарю за предупреждение, – серьезно ответил Питт, – я приму во внимание подобную возможность, даже если она, как мне кажется, в этом случае не имеет места.

Очень медленно Драммонда стало покидать напряжение. Он уже хотел заговорить о чем-нибудь другом, но тут в дверь постучали. Мужчины обернулись.

– Да, – сказал Драммонд.

Дверь отворилась, и вошла Элинор. Питт не видел ее со дня свадьбы, на которой присутствовали и они с Шарлоттой. Теперь она была совсем иная. Лицо ее сияло глубоким счастьем, словно она успокоилась и поверила в само его существование, словно ее оставило постоянное желание судорожно вцепиться в это счастье и не отпускать, чтобы оно вдруг не исчезло. На ней было платье мягкого голубоватого тона, который очень шел к ее темным с проседью волосам, смуглой коже и глазам. Во всем ее облике чувствовались покой и удовлетворение, и Питту это очень понравилось.

Он встал.

– Добрый день, миссис Драммонд. Простите, что задержал вашего мужа, но мне надо было получить его совет.

– Конечно, мистер Питт, – ответила она, входя в комнату и улыбнувшись сначала мужу, потом Томасу. – Мы так давно не виделись с вами. Очень жаль, что вас привело к нам это несчастное событие в Гайд-парке. Это так, правда?

– Да, боюсь, что так. – Питт почему-то чувствовал себя виноватым, что никак не мог приехать к ним с обычным визитом – ведь Драммонд стоял выше его на общественной лестнице и только до определенной степени мог называться другом.

– Но тогда, может быть, вы с миссис Питт приедете пообедать с нами, когда это дело закончится? – спросила Элинор. – Тогда мы сможем побеседовать на более приятные темы… – Она вдруг засияла лучезарной улыбкой. – Я была так рада узнать, что вы теперь суперинтендант и что к Мике теперь все эти кошмары не имеют никакого отношения. Это было бы просто ужасно. Меня огорчило известие о смерти Эйдана Арледжа. Он был обаятельным человеком. Что касается капитана Уинтропа – боюсь, я не очень горюю, хотя следовало бы.

– А вы были знакомы с ним?

– О, нет, – быстро ответила она. – Не то чтобы знакома. Но ведь мир очень тесен. Я знакома с лордом и леди Уинтроп, хотя, конечно, не могу сказать, что знаю их. – Элинор словно просила за это прощения. – Они не того сорта люди, с которыми легко завязывать и поддерживать какие-то отношения. Было лишь поверхностное общение, обмен любезностями при встречах в одном и том же собрании, и так год за годом. Они всегда ведут себя, как подобает, очень корректно. Они, конечно, люди своеобразные, если не… – Она замолчала. Оба знали, что она хотела сказать, но продолжать разговор не имело смысла.

– А что капитан? – спросил Томас.

– Я встречала его раз или два, – она слегка покачала головой. – Он так себя вел, что мне всегда казалось, будто он снисходит до меня, и я не понимала, почему он так держится. Возможно, потому, что на флоте нет женщин. У меня сложилось мнение, что Уинтроп вообще считал всех штатских как бы низшими существами. Но он был чрезвычайно вежлив. – Она поглядела на Питта. – Однако это была такая вежливость, что заставляет чувствовать тебя униженной, понимаете?

– А как вы думаете, он мог быть знаком с Арледжем?

– Нет, – ответила она сразу же. – Я думаю, не было двух других людей, которые так не понравились бы друг другу.

Драммонд взглянул на Питта. Взгляд его снова был мрачен.

Томас улыбнулся в ответ. Он понял, что тот его предупреждает. Но Питт и не собирался рассуждать в присутствии Элинор о любовной связи Арледжа, и меньше всего о его характере.

Элинор подошла к Драммонду, и он, немного с вызовом, обнял ее. Мика все еще не привык к тому, что может свободно обнимать ее в присутствии посторонних, и наслаждался этим ощущением.

– Хотел бы я быть вам полезным, Питт, – сказал он серьезно. – Но ведь это все мог совершить и сумасшедший, и чтобы найти его, вам, конечно, необходимо установить, что общего было между его жертвами. – Он пристально смотрел на Томаса, отголоски разговора о влиянии «Узкого круга», казалось, еще носились в воздухе. – Да, невероятно, чтобы они были между собой знакомы. Хотя, возможно, есть еще кто-то, кто знал их всех. Полагаю, вы продумали версию о шантаже? – Его рука еще крепче обняла Элинор.

– Я думал, что об этом, может быть, кое-что было известно Йитсу, – столь же осторожно ответил Питт. – Но каким образом?

– Пролегает ли маршрут этого омнибуса рядом с парком? – спросил Драммонд. – И ходит он, очевидно, допоздна, потому что иначе Йитс не сошел бы у Шепердс-буш в полночь.

– Да, но омнибус мимо парка не ходит, – ответил Томас. – Телман это проверил.

Драммонд состроил гримасу.

– А как вы ладите с Телманом?

Питт решил не поддаваться чужому мнению.

– Он работает быстро. Он прилежен. И тоже не хочет арестовывать Карвела.

Элинор переводила взгляд с одного на другого, но в разговор не вмешивалась.

Драммонд улыбнулся.

– Он и не станет. Больше всего для Телмана невыносимо арестовать кого-нибудь, а потом выпустить. И он раздобудет доказательства вины прежде, чем человек провинится. Он жестокий враг, Питт, но хороший друг.

– Да, я уверен в этом, – уклончиво ответил Томас.

– Он также прирожденный лидер, – продолжал Драммонд, пытливо вглядываясь в Питта. Вид у него был извиняющийся, и в то же время разговор его забавлял. – И если вы допустите такое, за ним пойдут другие.

– Да, знаю, – ответил Томас и подумал о Легранже.

Драммонд улыбнулся еще шире, но ничего не сказал.

– Можно вам предложить что-нибудь, мистер Питт? – спросила Элинор. – До ланча еще очень далеко, но, по крайней мере, бокал вина? Или, если хотите, лимонада?

– Лимонад, пожалуйста, – благодарно принял предложение Томас. Он уже решил, куда направится после, и цеплялся за любой предлог, чтобы отдалить этот визит. Немного подкрепить силы было более чем желательно. – С удовольствием выпью стаканчик лимонада.

Через полчаса Питт нанял экипаж, чтобы ехать через реку по Ламбет-бридж в южную часть города, мимо Ламбетского дворца, официальной резиденции архиепископа Кентерберийского, и вверх по Ламбет-роуд к огромному, мрачному зданию Бетлиэмского сумасшедшего дома, более известного как Бедлам . Он бывал здесь раньше, и не один раз, и воспоминания вновь принесли с собой страх, смятение и щемящую боль.

Питт вышел из экипажа, заплатил кэбмену и подошел к главным воротам. Его встретили настороженно и пропустили, только когда он показал удостоверение. Ему пришлось прождать около четверти часа в тускло освещенном кабинете, где было полно книг в черных кожаных переплетах и пахло пылью и плесенью, прежде чем главный врач прислал за ним, и его провели в приемную.

Главным врачом оказался невысокий человек с круглыми глазами и бакенбардами, похожими на бараньи котлеты; на его макушке сохранились несколько прядей седеющих волос. Вид у него был положительно недовольный.

– Я уже говорил вашему подчиненному, суперинтендант Питт, что у нас никто не числится в бегах, – сказал он напыщенно и встал с обитого кожей стула. – Такого у нас не бывает. Здесь прекрасная система охраны, и даже если кто-то выйдет наружу, об этом сразу же станет известно. А если бы бежавший обладал опасными наклонностями, мы бы, разумеется, сразу сообщили властям. Не знаю, что еще я могу вам сказать по этому поводу. Все это напрасная трата времени. – Ноздри его затрепетали, и он положил правую руку на большую пачку бумаг на столе, еще, очевидно, не разобранных и ожидающих его внимания.

Питт вынужден был напомнить себе, где находится. Отвечать этому человеку столь же невежливо означало погубить дело в самом начале.

– Я нисколько не сомневаюсь в ваших словах, доктор Мелчетт; разумеется, все так, как вы говорите. Но мне нужен ваш совет.

– Неужели? – скептически ответил тот, но все же взмахом руки указал на второй стул. – Ваш инспектор оставил о себе другое впечатление. Он очень сильно напирал на то, что наши методы весьма не строги и что мы допустили побег какого-то очень опасного сумасшедшего либо сами выпустили такого больного, которого надо держать в смирительной рубашке.

– Да, он грубо разговаривает, – согласился Питт, впрочем, не сожалея об этом, как могло бы показаться, и опустился на предложенный ему стул. – Вопрос, который он задал, вполне естествен. Какой-то человек, достаточно ненормальный, чтобы отрубить головы у трех человек, вполне вероятно, мог быть пациентом этого заведения.

Мелчетт встал. Щеки его вспыхнули.

– Если он был настолько не в себе, чтобы обезглавить трех абсолютно незнакомых ему людей, мистер Питт, то наверняка не ускользнул бы отсюда, – гневно возразил он. – Уверяю вас, он от нас не убежал бы. Пойдемте со мной. – Врач обошел вокруг стола. – Я бы все показал вашему болвану, но сомневаюсь, что он правильно понял бы увиденное. Вот-вот, пойдемте-ка со мной, сами увидите. – Он пинком распахнул дверь и пошел неспешным шагом по коридору, не сомневаясь, что Питт следует за ним.

Все здесь внушало Томасу отвращение. Когда-то он от всей души надеялся, что больше никогда не попадет сюда. Питт шел за глубоко уязвленным Мелчеттом по длинным коридорам, в которых царила по большей части гробовая тишина, иногда нарушавшаяся воплями, стонами, рыданиями и безумным смехом. И снова наступало мертвое молчание.

Мелчетт ушел далеко вперед, и Питту пришлось поспешить, чтобы нагнать его. У него невольно возникло желание повернуться и уйти, но он не позволил себе этого; напротив, ускорил шаг, так как Мелчетт уже ожидал его, держа приоткрытой какую-то дверь.

Томас прошел мимо него в длинную комнату с высоким потолком. Вокруг стен шел узкий помост, поднимавшийся фута на три над полом, и создавалось впечатление, словно стена увешана фигурами людей. Большинство из них располагались на помосте или прямо на полу, некоторые сгрудились кучками и сидели в обнимку, некоторые ритмично раскачивались взад и вперед, стонали и что-то неразборчиво бормотали. Мелчетт повел Питта вдоль стены. Там был человек со взлохмаченными волосами, который яростно, до крови, расчесывал струп на ноге. На руках у него были такие же раны – одни уже затягивались, другие, наоборот, были совсем свежие. А на запястьях и предплечьях виднелись, по-видимому, следы укусов. Питт остановился рядом с ним, но тот даже ухом не повел, так был занят своей собственной плотью и кровью.

Второй пациент смотрел куда-то в пространство, с подбородка у него капала слюна. Третий протянул к ним руки, сжимая кулаки и потрясая ими в воздухе; горло у него напряглось, он силился что-то сказать, пытаясь вспомнить слова, но явно был не в состоянии этого сделать. Четвертый сидел, закованный в цепи. На запястья под железо были подложены кожаные прокладки. Он звенел цепями и делал резкие движения взад-вперед, словно пилил их. Этот тоже был совершенно поглощен своим бессмысленным и причиняющим боль занятием, так что не видел Питта и не слышал заговорившего Мелчетта.

– Хотите еще? – тихо спросил врач, и в голосе его слышались раздражение и обида. – У нас таких десятки, все примерно в том же прискорбном состоянии, до которых не доходят ни слова, ни действия, какие бы мы ни предпринимали. Неужели вы думаете, что кто-нибудь из них – ваш сумасшедший? Или вы полагаете, что мы случайно позволили кому-нибудь пойти прогуляться, а он раздобыл топор и начал обезглавливать людей в Гайд-парке?

Питт хотел было возразить, но Мелчетт продолжал со все усиливающимся гневом:

– Но где же пребывают убийцы, Питт? Обитают в Гайд-парке, что ли? Где они спят? Где едят? Значит, ваша полиция суетится, ищет свидетельства и улики и никак не может поймать вот такого бедолагу?

Отвечать было нечего. Смешно было думать о подобной возможности, глядя на этих неистовых, жалких, страдающих умственными расстройством людей. Если бы Телман мог увидеть их здесь, он бы скорее язык проглотил, чем высказал свои умозаключения Мелчетту или кому бы то ни было еще.

По-видимому, молчание Питта немного смягчило Мелчетта. Он откашлялся.

– Гм, если человек, которого вы разыскиваете, Питт, – сумасшедший, то его навязчивая идея еще не достигла той стадии, чтобы его поместить в такое заведение, как это. Бо́льшую часть времени он такой же, как все окружающие, – если вообще сумасшедший. – Он выпрямился. – Вы уверены, что для этого кровопролития нет какой-нибудь убедительной причины?

– Нет, не уверен, – ответил Томас. – Но между жертвами не прослеживается никакой связи; во всяком случае, мы до сих пор ее не обнаружили. – Он отвернулся от ближайшего к нему несчастного, который собирался вцепиться в суперинтенданта, для чего тянулся изо всех сил, насколько ему позволяла смирительная рубашка.

Мелчетт убедился, что достиг своей цели. Он пошел к выходу из большой комнаты в коридор, а оттуда – в свой кабинет.

– Если бы он был сумасшедший, – продолжал Питт, – то какого типа эта одержимость, мистер Мелчетт, как ее можно определить? И что у такого человека должно быть в прошлом, чтобы заставить его действовать с такой ни с чем не сообразной жестокостью?

– Но о ней нельзя сказать, что она ни с чем не сообразна. Во всяком случае, он так не думает. Тут должна быть, глядя с его позиции, какая-то внутренняя связь: время убийства, место, внешность жертвы, какое-нибудь ее высказывание или поступок, который вызвал у сумасшедшего ярость, или страх, или какую-нибудь другую эмоцию, понуждающую к поступку. Это может быть религиозный фанатизм. Многие сумасшедшие сохраняют глубокое понимание природы греха. – Врач пожал плечами. – У меня к вам коварный вопрос: может быть, ваш убийца совершает подобные злодейства, полагая, что карает грех? Например, выбирая в жертвы только падших женщин? Существует довольно распространенное заблуждение, что сексуальное общение с женщиной – это зло, происки дьявола, пагуба для души. – Он фыркнул. – Больная фантазия, конечно, и возникает она, поднимаясь откуда-то из тайных глубин мозга, существование которых мы только сейчас едва начинаем понимать. За границей сейчас публикуется много интересных исследований на эту тему. Да нет, откуда вам знать… – Он покачал головой и немного ускорил шаг.

Питт не пытался выспрашивать его дальше, пока они не вошли в кабинет, закрыли дверь и оказались в окружении только книг, бумаг и прочих административных предметов обихода. Все здесь выглядело обезличенно, словно отсюда выветрился дух смятения и отчаяния, свидетелем которых Томас только сейчас был и которые еще болезненно отзывались в его душе, отчего во рту стоял непроходящий тошнотворный привкус.

– Но каков же этот человек, если навязчивая идея, его обуревавшая, именно такова, как вы описали, доктор Мелчетт? Какой у него может быть характер? Какая семья? И какое прошлое, если оно может заставить его совершать подобные поступки? Какое событие может заставить его поступать таким образом, но именно сейчас, а не прежде и не когда-нибудь в будущем?

– Бог его знает. Поводом может быть действительная трагедия – например, смерть в семье, – а может быть и какое-либо банальное происшествие – например, оскорбление. Его агрессия может питаться каким-нибудь воспоминанием. Кто-то что-то сказал или сделал, что вдруг очень болезненно напомнило о пережитом когда-то потрясении, и он, таким образом, на время отключился от действительности. – Мелчетт махнул рукой, как бы прекращая дальнейшие расспросы. – Извините, но что пользы в моих размышлениях… Думаю, вам надо искать причину в религиозном или моральном негодовании. Когда я спросил, нет ли среди ваших жертв падших женщин, вы не ответили. Это из скромности?

– Возможно, – согласился Питт. – Но я не мог бы ответить совершенно утвердительно. Дело в том, что по крайней мере один из погибших был в длительной любовной связи. С мужчиной.

– Вы имеете в виду любовницу, – уточнил Мелчетт. – Но это не помешало ему…

– Нет, я имел в виду то, что сказал, – поправил Питт.

– О! О, я понимаю… Тогда подобные женщины тут ни при чем. А как насчет других? Такая же наклонность?

– Причин предполагать то же самое нет. Но я считаю, что подобные вещи могут спровоцировать некую яростную реакцию. – Питт сомневался в собственных умозаключениях, и это явно отразилось на лице.

– Да, тут всякое может быть, – отметил Мелчетт с небольшим резким смешком. – Все, что говорят и делают другие – любая шутка, или жест, или одежда, – все может спровоцировать на убийство. Я бы серьезно рассмотрел такую ситуацию: тот, кого вы ищете, вполне здоров, не менее большинства из нас, и действия его имеют разумно обоснованную причину. Сожалею, что больше ничем не могу вам помочь, – и он протянул руку.

Его выставляли, и Питту не оставалось ничего более, как смириться. Было бессмысленно давить на Мелчетта в надежде вытянуть из него нужную информацию – ее у врача попросту не было.

– Благодарю вас, – сказал Томас и отступил на шаг. – Благодарю, что уделили мне время.

Мелчетт улыбнулся, не разжимая губ. Он по достоинству оценил вежливость посетителя и проводил его до дверей.

Питт едва успел вернуться на Боу-стрит, как в участок ворвался Фарнсуорт. Он взглянул на дежурного сержанта, который вскочил, чтобы отдать честь, затем на Питта, потом на Телмана и Легранжа, которые стояли у Питта за спиной.

– Нашли что-нибудь? – нетерпеливо спросил он, переводя взгляд с одного лица на другие.

Легранж, переминаясь с ноги на ногу, смотрел в сторону. В его обязанности не входило отвечать на подобные вопросы.

Дежурный, покраснев, выпалил:

– Суперинтендант только что вернулся из Бедлама.

Фарнсуорт потемнел лицом.

– Господи боже, с какой целью? – Он раздраженно повернулся к Питту. – Вы думаете, если бы сумасшедшие были крепко заперты в сумасшедшем доме, у нас не было бы всей этой заварушки? – Повернулся к Телману. – Разве вы уже не ездили туда, чтобы убедиться, что никто оттуда не сбежал?

– Это первое, что я сделал, сэр.

– Питт? – Голос Фарнсуорта выдавал все возрастающий гнев, но была в нем и тревога.

– Я хотел узнать, не может ли доктор Мелчетт дать мне психологический портрет человека, которого мы ищем, – ответил Питт и закусил нижнюю губу, чтобы тоже не утратить самообладания.

– Но ведь это все чертовски просто, – сварливо ответил Фарнсуорт и направился через холл к лестнице, ведущей в кабинет Питта. – Это человек по имени Джером Карвел! У человека был повод для убийства, он не может толком объяснить, где был во время убийства, и рано или поздно мы найдем оружие. Что вам еще требуется?

– Повод, по которому он мог убить Уинтропа и кондуктора, – процедил Питт. – Нет оснований даже предполагать, что он когда-нибудь был с ними знаком, тем более – говорить, что у него была хоть какая-то причина ненавидеть или бояться их.

– Но если он убил Арледжа, то, конечно, и остальных двух тоже, – яростно уставился на него Фарнсуорт. – И нам незачем это доказывать. Может быть, он непристойно заигрывал с Уинтропом, но получил от ворот поворот. Уинтроп мог даже угрожать ему публичной оглаской. Этого было бы достаточно, чтобы лишить парня способности соображать. – По мере того, как он говорил, голос его звучал все убежденнее. – Он должен был убить его, чтобы заставить замолчать. Содомия – это, старина, не только преступление, это моральная пагуба для всего общества. – Он фыркнул и посмотрел на Телмана.

На длинном лице инспектора показалась сардоническая улыбка. Он взглянул на Питта, и впервые, насколько тот помнил, в его улыбке не было враждебности – напротив, в ней промелькнуло нечто заговорщическое.

– Что, нет? – требовательно переспросил Фарнсуорт.

– Я так не думаю, сэр, – ответил Телман, вытягиваясь по стойке «смирно».

– Вот как! – И Фарнсуорт снова обернулся к Питту. – И почему же? Полагаю, у вас есть к этому основания. Или появилось какое-то доказательство, о котором вы еще никому не рассказывали?

Питт с трудом подавил улыбку, хотя во всей этой ситуации не было ничего даже отдаленно забавного. Просто в трагедию на его глазах вносился элемент фарса.

– Место, – ответил он просто.

– Что?

– Если Уинтроп был не склонен к заигрыванию, тогда почему он в полночь отправился на развлекательную лодочную прогулку по Серпентайну? И зачем Карвел принес топор, если у него не было шанса получить от ворот поворот?

Лицо Фарнсуорта вспыхнуло.

– Да ради бога, зачем вообще хоть кому было являться на реку с топором? – яростно возразил он. – Этого вы никому не сможете объяснить. Да и на многие другие вопросы вы не ответили, не так ли? Я полагаю, вы читаете газеты? Вы читали, что этот проклятый Эттли говорил, в частности, о вас? И обо всех нас также?

Он все больше повышал голос, теперь в нем зазвучала уже настоящая паника.

– Мне это не нравится, Питт! Мне все это глубоко не нравится, и не мне одному. Теперь в Лондоне не осталось ни одного полицейского, которого бы не очернили вместе с вами и не осудили за некомпетентность. Что случилось с вами, Питт? Вы же были таким хорошим полицейским…

Фарнсуорт, видимо, отказался от намерения подняться наверх и излить свои соображения приватно, в кабинете суперинтенданта. А тот остро чувствовал присутствие Легранжа и дежурного сержанта, на глазах у которых его унижали. Да еще в дверях появился Бейли. Хорошо бы отплатить за унижение, и тоже публично.

– Ведь достаточно же улик. Ради бога, пускайте их в ход! Прежде чем этот кровавый маньяк опять кого-нибудь убьет. – Фарнсуорт снова в ярости уставился на Питта. – Я возложу всю ответственность на вас, если вы его не арестуете и у нас на руках будет еще одно убийство.

На мгновение повисла колючая тишина. Помощник комиссара держался вызывающе, не помышляя взять свои слова обратно. У Легранжа был совсем несчастный вид, но на этот раз нерешительности в нем не чувствовалось. Обвинение было несправедливо, и он встал на сторону Питта.

– Мы не можем его арестовать, сэр, – отчетливо выговаривая слова, произнес Телман. – Он обвинит нас в том, что мы предъявляем ложные улики, потому что доказательств-то нет. Мы сразу же должны будем выпустить его, и вся ситуация будет выглядеть еще глупее.

– Вряд ли это возможно, – мрачно отозвался Фарнсуорт. – А что насчет кондуктора? Что вы о нем знаете? Может, за ним уже числятся преступления? Может, он был кому-нибудь должен? Играл? Пил? Прелюбодействовал? Водился с дурной компанией?

– Ни в чем плохом он замечен не был, – ответил Телман. – По показаниям соседей, совершенно обыкновенный, почтенный человек, весьма гордившийся своим положением, хотя он был простым кондуктором омнибуса.

– Чем же особенно может гордиться кондуктор?

– Некоторой властью, полагаю. Он говорил людям, могут ли они подняться, или заявлял, что мест нет, когда можно было сесть, и им приходилось всю дорогу стоять…

Фарнсуорт закатил глаза и изобразил на лице презрение.

– Вот уж поистине власть… А какие-нибудь скрытые пороки?

– Если и были, то они так и остались скрытыми.

– Ну что ж, это уже кое-что! А что говорит начальник окружной полиции?

– Ничего не знает. Йитс регулярно посещал церковь, где присматривал за порядком, или что-то вроде этого. – Телман состроил мрачную физиономию, в глазах мелькнула желчная усмешка. – Очевидно, ему нравилось указывать людям их место, – подвел он итог. – И он чувствовал необходимость заниматься этим и по воскресеньям.

Фарнсуорт внимательно поглядел на него.

– Но вряд ли человеку станут отрезать голову только за то, что он разыгрывает из себя маленького начальника. – Он опять направился к выходу. – Нет, что-то с этим Эттли надо делать. – Взглянул на Томаса и сказал уже потише: – Вам надо было меня послушать, Питт. Я вам сделал хорошее предложение, и если бы вы последовали моему совету, то не оказались бы сейчас в таком отвратительном положении.

Телман поглядел на Фарнсуорта, потом на Питта и опять на Фарнсуорта. Он уловил лишь часть разговора и сейчас, по-видимому, не все понимал.

Бейли это все забавляло, насколько позволяло его положение. Только представить себе: Уинтроп и Карвел сидят в лодке, на веслах, а между ними лежит топор… Ему не нравился Фарнсуорт, никогда не нравился.

Легранж ожидал, от кого последуют какие-нибудь приказания, и нерешительно переминался с ноги на ногу.

Питт прекрасно понимал, на что намекнул Фарнсуорт. Опять давал себя знать «Узкий круг», и человек разрывается сейчас между двумя противостоящими силами. Томас снова вспомнил, что сказал ему Драммонд, и почувствовал легкий озноб. Значит, Фарнсуорт знал, что Эттли – член «Круга». А Джек – нет?

Но может быть, из-за особой секретности, из-за того, что в этом братстве много разных уровней и кругов, помощник комиссара ничего не знает? А что, если на него оказывают давление и могут ударить по тем, кто ему верен? Что, если и сам Фарнсуорт не может сказать, чем окончится подобная демонстрация силы? А ситуация может сложиться еще более опасно – к примеру, сейчас происходит испытание его верности. Запятнанные кровью «рыцари» готовы обрушиться на «новичков». Кто же стал подкупленной жертвой круга заговорщиков, кто должен сражаться в этой войне, в которой они совсем не заинтересованы, от которой не получат никакой выгоды, но будут наказаны смертью, если осмелятся поддержать проигрывающую сторону?

Фарнсуорт выжидал, словно рассчитывая, что даже сейчас Питт может переменить решение.

Томас взглянул прямо ему в лицо.

– Возможно, и не оказался бы, – ответил он любезно, но в голосе его звучала бесповоротная решимость.

Еще мгновение Фарнсуорт как будто колебался, затем круто повернулся и вышел.

Бейли перевел дух, а Легранж явно почувствовал облегчение.

Телман повернулся к Питту.

– Мы еще не можем арестовать Карвела, сэр, но если поднажать на него малость посильнее, смотришь, и добыли бы побольше сведений. Как сказал мистер Фарнсуорт, во всем этом есть какая-то связь, и могу поклясться, что Карвел знает, в чем дело, или, возможно, догадывается.

Легранж внимательно прислушивался.

– Что у вас на уме? – тихо спросил Питт.

Телман вздернул подбородок.

– По его собственному признанию, в одном преступлении он повинен: можно получить несколько лет за содомский грех. Он, наверное, не понимает, что мы сможем это доказать. – Инспектор презрительно вздернул верхнюю губу. – А мистер Карвел не такой человек, которому будет легко привыкнуть к условиям содержания в тюрьме вроде Пентонвилльской или Колдбат-Филдс.

– Конечно, сэр, – заметил Легранж в надежде, что этого не случится.

Но Питт сделал вид, что не слышит. Он недовольно глядел на Телмана.

– У вас нет доказательств.

– Но он же признался, – возразил инспектор.

– Но не вам.

Лицо Телмана ожесточилось, он в упор посмотрел на Питта.

– Вы хотите сказать, сэр, что будете отрицать факт признания?

Томас едва заметно улыбнулся.

– Я совсем ничего не скажу, инспектор. Ведь он мне сказал только то, что любит Арледжа. А это может быть интерпретировано как угодно. Чувство не является преступлением. Полагаю, что Карвел укажет именно на это обстоятельство, и его адвокаты вчинят нам иск за то, что его скомпрометировали.

– Вы чересчур разборчивы, – ответил Телман, явно испытывая отвращение к подобной щепетильности. – Если таким людям потакать, то никогда ничего не узнаешь. Они вам голову заморочат.

Бейли громко кашлянул. Однако Телман полностью проигнорировал его и все еще в упор разглядывал Питта.

– Нам не по средствам ваше деликатное и совестливое отношение к преступникам, если мы хотим поймать этого мерзавца, который режет людям головы с плеч и уже нагнал страх на половину Лондона. Люди уже не смеют в одиночку выйти из дома после наступления темноты, они предпочитают ходить по двое или по трое. По всему городу развешаны карикатуры на нас. Он делает из нас посмешище. Неужели это вас нисколько не беспокоит? – Теперь инспектор смотрел на Питта с чувством, близким к негодованию. – Неужели это вас не возмущает?

Глядя на Телмана, Легранж кивнул в знак согласия.

– То, что вы говорите, – ответил холодно Томас, – есть следствие гнева, а не разумного рассуждения: инстинктивные агрессивные нападки тех, кто опасается за свою собственную репутацию и постоянно оглядывается на других, беспокоясь, что они о нем подумают.

– Эти другие платят кровавую дань, – ответил Телман, все еще меряя Питта ледяным уничтожающим взглядом. Ни Бейли, ни Легранж его нисколько не интересовали, а о дежурном сержанте он совершенно забыл. – Эти люди должны быть вам так же небезразличны, как и мне.

Телман зашел уже слишком далеко, чтобы идти на попятный. Голос его становился все громче и пронзительнее.

– Никому нет дела до того, каким блестящим сыщиком вы были в прошлом, – важно то, что сегодня. Вы подрываете репутацию блюстителей закона. Они выглядят дураками в глазах общества, и они вам этого не простят.

– Если вы хотите, чтобы я арестовал Карвела, докажите его причастность к убийствам, – гневно потребовал Питт. Голос у него тоже стал жестким и непреклонным. – Где он был, когда убили Йитса?

– На концерте, сэр, – прочирикал Легранж. – Но он не мог найти никого, кто подтвердил бы его алиби. Он может рассказать, что исполняли на концерте, но это любой может, прочитав программку.

– А когда убили Арледжа? – продолжал Питт.

– Был один дома.

– А как же слуги?

– Не имеет значения. У него в кабинете французское окно с выходом в сад. Он мог выйти так, что никто из слуг и не узнал бы. И вернуться той же дорогой.

– А Уинтропа?

– По его собственным словам – прогуливался в парке, – ответил Телман, выражая тоном своего голоса абсолютное недоверие.

– Один?

– Да.

– Он проходил мимо кого-нибудь?

– Карвел этого не помнит. Но в любом случае он должен был пройти в непосредственной близости от кого-то, чтобы его узнали в полночь. Хотя люди не очень склонны гулять в парках по ночам в наши дни – во всяком случае, не так часто, как прежде.

– И женщины тоже? – спросил Питт.

Телман пожал плечами.

– Этим несчастным-то приходится – они ничего не заработают, если останутся дома. Но они все очень напуганы.

– Так пойдите и опросите их, видел ли кто из них Карвела, – ответил Питт. – Может быть, кто-нибудь видел, когда он возвращался? Может, кто-то вспомнит, когда точно это было? Может быть, слуги помнят, когда он вернулся?

– Нет, сэр. Он никогда не отличался точностью, всегда выбирал для прогулок неподходящее время и предпочитал, чтобы слуги ложились спать, не беспокоясь о том, когда он вернется. – Телман опять состроил гримасу, на этот раз презрительную. – Очевидно, он предпочитал, чтобы они не видели также, когда у него бывает Арледж и когда он уходит. Но в последний раз, наверное, они видели его, если там действительно был он.

– Порасспросите других людей в парке, – повторил Питт, – попытайтесь поговорить с девицами Жирного Джорджа. Они как раз обслуживают тот конец парка.

– Но что это докажет? – ответил Телман, не скрывая своей неприязни к перспективе подобного разговора. – Если его никто не видел, это еще не доказательство, что его там не было. И мы не сможем найти никого, кто подтвердил бы, что его видели в Шепердс-буш. Я уже опросил всех пассажиров, которые ехали последним омнибусом.

– И, полагаю, вы не знаете, где был убит Арледж? – язвительно спросил Питт. – Такое впечатление, что дел у вас еще невпроворот. Значит, вам лучше приняться за них.

С этими словами он поднялся к себе в кабинет и плотно закрыл за собой дверь, однако обвинения Телмана все еще звенели у него в ушах. Может быть, он действительно слишком субъективен? Неужели он позволил симпатии к Карвелу повлиять на свое отношение к делу и недооценивает важность имеющихся соображений, которые говорят не в пользу Карвела? Жалость, как бы ни была она сильна, не должна его ослеплять. Но если это не Карвел, тогда кто же? Барт Митчелл, оскорбленный за сестру? Но тогда почему убит Арледж? И почему – Йитс?

А может, это действительно какой-нибудь сумасшедший, одержимый манией крови, который убивает, повинуясь капризной воле своего затуманенного, хаотичного, разорванного сознания?

Нет, надо побольше узнать об Уинтропе, его браке и о Барте Митчелле.

Эмили осматривала новый дом Шарлотты со все возрастающим одобрением. Было что-то в высшей степени приятное в том, чтобы купить дом в полуразрушенном состоянии, тщательно отремонтировать его, а затем украсить и обставить в соответствии с собственным вкусом. Когда она вышла замуж за Джорджа и стала жить в Эшворд-хауз, там все было устроено в соответствии с совершенным, раз и навсегда заведенным порядком, поддерживаемым на протяжении нескольких поколений. Правда, дом расширялся, и каждый владелец прибавлял к нему по комнате; но так продолжалось до 1882 года, а потом уже почти не осталось возможности что-либо совершенствовать или как-то выражать свою собственную индивидуальность. Даже в спальне Эмили остались занавеси и зеркала во вкусе предшествующей владелицы, и переделывать было бы излишним расточительством. Да спальня в самом деле была так роскошно убрана и столь прекрасна, что лучше и придумать нельзя; просто это было не совсем во вкусе Эмили, она бы выбрала другой стиль.

Теперь, конечно, Эшворд-хауз принадлежал ей и она делила его с Джеком, но в нем было мало того, что соответствовало ее собственному выбору, хотя все было безупречно. И поэтому она очень радовалась за Шарлотту – и очень немножко, но все же завидовала.

Теперь они находились в спальне, окно которой выходило в сад. Шарлотта в конце концов выбрала зеленый тон, и сегодня при ярком солнце и полностью распустившейся листве у комнаты был вид затененной беседки с игрой света и тени и доносившимся сюда мягким шелестом листьев. Какой вид у всего этого будет зимой – еще предстояло узнать, но сейчас вряд ли что могло быть прелестнее.

– Мне нравится, – решительно сказала Эмили, – мне все кажется просто чудесным. – Лицо ее дрогнуло от сожалений по поводу собственной спальни, и пальцы, блестевшие великолепными кольцами и скрытые муслиновыми юбками, невольно сжались в кулаки.

– Однако… – разочарованно сказала Шарлотта. Она так радовалась при виде этой комнаты, которая была в точности такой, как ей мечталось, и ее обидело, что Эмили, по-видимому, не все здесь одобряла, и если судить по выражению лица, возражения были очень серьезны.

Эмили вздохнула.

– А ты давно не была в маминой спальне? Я ненадолго заезжала. – Она повернулась к Шарлотте, широко раскрыв свои голубые глаза. – Я имела возможность подняться наверх. Ты поднималась туда? Это… это… я просто не знаю, как выразить. Это просто не мама. А совершенно другой человек. Это даже не романтизм, а полнейшая одержимость – вот как это можно назвать.

– Ты все еще пытаешься делать вид, что ее чувство преходяще, – тихо ответила Шарлотта. Она подошла к окну, оперлась локтями на подоконник и стала глядеть в сад. Аккуратно подстриженный газон, осененный деревьями, простирался до самой стены, увитой розами. – Но это не так, ты же знаешь. Я думаю, что теперь полностью понимаю все, как оно есть. Она действительно его любит.

Эмили подошла и стала рядом, тоже глядя в сад, испещренный солнечными пятнами.

– Но это кончится трагически, – сказала она тихо. – И никак иначе.

– Но она может выйти за него замуж.

Эмили взглянула прямо в глаза сестре.

– И что потом? – резко осведомилась она. – Вряд ли после этого она будет принята в обществе, при этом никогда не сможет освоиться в театральной среде. И будет ни то ни се. И как долго оно может продлиться, это счастье?

– А как долго оно вообще продолжается? – ответила Шарлотта.

– О, перестань! Сама я очень счастлива, и не говори мне, что ты – нет, потому что я просто не поверю тебе.

– Ну конечно, счастлива. А подумай, сколько людей пророчили, что все кончится для меня плохо.

Эмили опять оглядела сад.

– Ну, твое положение совсем другое.

– Нет, это не так, – возразила Шарлотта. – Я вышла замуж за человека, о котором все мои друзья твердили, что он бесконечно ниже меня и практически не имеет денег, о которых стоило бы даже упоминать.

– Но Томас человек твоего возраста. Во всяком случае, он только на несколько лет старше, а так как раз и должно быть. И он христианин.

– Вот в этом-то вся трудность, так как Джошуа еврей, – невесело согласилась Шарлотта. – Но ведь и мистер Дизраэли был еврей. Однако это не помешало стать ему премьер-министром, и королева считала его замечательным человеком. И очень его любила.

– Потому что он бессовестно ей льстил, а мистер Гладстон этого делать не пожелал, – ответила Эмили. – Он был несчастный старик и вечно твердил о необходимости добродетели. – Ее лицо повеселело. – Хотя я слышала, что на самом деле он был неравнодушен к женщинам, чрезвычайно неравнодушен. Мне рассказывала об этом Элиза Хэррогейт. – Эмили говорила почти шепотом. – Она рассказывала, что он просто не мог владеть собой в присутствии хорошенькой женщины любого возраста и положения. А это представляет его несколько в ином свете, правда?

Шарлотта внимательно взглянула на сестру – проверить, шутит она или говорит серьезно. И громко рассмеялась. Мысль была очень забавна и неожиданна.

– Возможно, он и королеве предлагал нечто интимное, – продолжала Эмили, тоже начиная хихикать. – И может быть, поэтому ей не нравился?

– Ты порешь невероятную чепуху, – наконец отсмеялась Шарлотта, – и все это не имеет никакого отношения к предмету нашего разговора.

– Да, полагаю, не имеет. – Эмили снова стала очень серьезна. – Что же делать? Я отказываюсь молча наблюдать за тем, что происходит. Мама идет прямиком к гибели.

– Не вижу, что бы такое ты могла сделать и переменить положение, – мрачно ответила Шарлотта. – Единственное, на что мы можем надеяться, – что все это придет к естественному концу, прежде чем ей будет нанесен непоправимый вред.

– Нет, это безнадежно. И мы не должны быть столь бездеятельны, – возразила Эмили, снова отворачиваясь от окна.

– Это не бездействие. Мы не можем вмешиваться в личные дела другого человека, отнимать у мамы право на собственный выбор.

– Но… – начала Эмили.

– А как подвигается избирательная кампания? – намеренно перебила ее Шарлотта.

Та пожала плечами.

– Ладно, сдаюсь, но ненадолго. А что касается избирательной кампании, то она идет на удивление хорошо. – Тонкие брови ее приподнялись, глаза снова широко распахнулись. – За последние два дня в газетах было несколько чрезвычайно лестных статей. Я чего-то не понимаю, но кто-то явно переменил свое мнение и теперь целиком выступает за Джека, или, вернее сказать, против мистера Эттли.

– Как странно, – задумчиво ответила Шарлотта. – Для этого существует какая-то неизвестная нам причина.

– Нет, Джек не примкнул к «Узкому кругу», если ты это имеешь в виду, – твердо сказала Эмили. – Клянусь, что это так.

– Конечно, нет, я и не сомневаюсь, – успокаивающе ответила Шарлотта. – Я просто хочу сказать, что подобная перемена может иметь некое отношение к «Узкому кругу». У них могут быть для этого свои резоны.

– Но почему? Джек ничего для них не делал.

– Я не это имею в виду. – Шарлотта глубоко вздохнула. – Эттли обрушился на полицию. Ты не думаешь, что некоторые люди в полиции занимают высокое положение и в «Узком круге» и Эттли не настолько глуп, чтобы не понимать этого?

– О! Как помощник должностного чиновника, отвечающего за порядок в определенном районе? – Весь вид Эмили выражал крайнее недоверие.

– Так было с Микой Драммондом, – напомнила Шарлотта.

– Да, но там было другое. Он не пользовался властью. А Джайлс Фарнсуорт – другое дело, и он обязательно свяжется с нужными людьми в целях самозащиты. Конечно, он на это пойдет.

– Но если совершенно оставить его в стороне, – продолжала Шарлотта, – тогда мы не знаем, кто еще может быть в этом заинтересован.

– Что ты имеешь в виду? – настойчиво спросила Эмили. – О ком ты еще думаешь?

– Да о ком угодно, – ответила Шарлотта. – Например, это может быть – по тому, что мы о нем знаем, – и премьер-министр. Нам очень многое неизвестно об «Узком круге». Мы не знаем, кому они хранят верность. Там могут быть такие связи, о которых постороннему и помыслить нельзя.

Теперь Эмили глядела на нее очень серьезно.

– Так, значит, Эттли мог потерпеть поражение из-за своих нападок на полицию? Что же, он не мог знать заранее о том, как это опасно?

– Нет, если он заранее не знал, что Фарнсуорт тоже член «Круга». Если, конечно, все дело во Фарнсуорте. И если они находятся в разных слоях «Круга». Но с его стороны было, конечно, глупостью не подумать о такой вероятности загодя.

Эмили нахмурилась.

– Он, наверное, считал, что ему ничего не угрожает. Шарлотта, а может быть… может быть в «Узком круге» соперничество? Такое случается?

– Думаю, что да. Но, возможно, все это держится в такой тайне, что Эттли мог обо всем этом и не знать, – задумчиво ответила Шарлотта. – Драммонд говорил, что он знал только нескольких других членов, и то из своего «кружка». Это средство самозащиты для «Узкого круга». Только его старейшины знают все остальные имена. Поэтому никто из недовольных не может предать других.

– Но тогда каким же образом они могут знать, кто свой, а кто нет? – резонно поинтересовалась Эмили.

– Наверное, у них есть какие-то условные знаки, – ответила Шарлотта. – Какие-то тайные способы узнавать друг друга, если потребуется.

– Как же все это невероятно глупо! – улыбнулась Эмили, но потом ее вдруг охватила дрожь. – Ненавижу подобные вещи. Представь себе, какой властью обладают те, кто в центре «Круга». И они полагаются на слепую преданность сотен, а может быть, тысяч людей, занимающих видное положение в органах власти по всей стране. И эти сотни и тысячи обязались беспрекословно подчиняться приказу, часто даже не зная, кому они подчиняются, чью волю исполняют и во имя чего.

– Но могут пройти годы, прежде чем их попросят об «услуге», – заметила Шарлотта, – и полагаю, некоторых ни о чем так никогда и не попросят. Когда в «Узкий круг» вошел Драммонд, он думал, что стал членом какого-то почтенного, анонимного благотворительного общества, которое занимается разными добрыми делами и поэтому ему нужны время и деньги его членов. И так было до убийства в Кларкенуэлле, когда его попросили помочь лорду Байэму. Только тогда он начал понимать, какова цена его членства, или задаваться вопросом, не пал ли выбор именно на него, потому что он член «Узкого круга». Может быть, так дело обстоит и с Эттли.

– И что, он ни о чем не знал и не ведал? Невинная овечка? – засомневалась Эмили. – Могу в это поверить, когда дело касается Мики Драммонда. Он действительно довольно… наивен. Мужчины верят таким людям, каким ни одна женщина в здравом уме никогда и ни в чем не поверит. Но Эттли сам очень разный и невероятно честолюбивый. Люди, которые используют других в своих целях, понимают, что могут подвергнуться той же участи, – что их тоже будут использовать. Не очень он приятный человек, жаден до любой возможности выдвинуться, но не понимает, с какой безмерной опасностью играет, да? – Она опять вздрогнула, несмотря на теплое солнце, бившее прямо в окно. – Мне даже почти жаль его…

– Я бы приберегла чувство жалости, – предупредила Шарлотта.

Эмили взглянула на нее.

– Ты боишься?

– Да, но не очень. Хотелось бы, чтобы они защищали полицию по какой-нибудь действительно достойной причине… Но думаю, так происходит потому, что сейчас в «Узком круге» в силе некто поважнее Эттли, может быть, сам помощник администратора округа, хотя это может быть и любой другой.

Эмили вздохнула.

– И полагаю, Томас не продвинулся в деле розыска Палача из Гайд-парка?

– Насколько мне известно, нет.

– А мы с тобой тоже почти ничего не делаем, – укоризненно прибавила Эмили. – Хотелось бы мне что-нибудь придумать, чтобы ему помочь.

– Но я даже не знаю, с чего начать, – настроение Шарлотты заметно ухудшалось с каждой минутой, – ведь у нас нет ни малейшего представления, кто бы это мог быть. Это ведь не… – и она замолчала.

– …не очень интересно, – закончила за нее Эмили, – но потому, что мы не знаем людей. А сумасшествие устрашает, угнетает, но, по сути дела, оно не…

– …интересно, – и Шарлотта холодно улыбнулась.

Питт удвоил усилия, стараясь найти хоть какую-то, пусть самую мимолетную связь между Уинтропом и Эйданом Арледжем. Занимаясь этим делом, он снова навестил вдову последнего. Она приняла его с той же очаровательной любезностью, что и в прошлый раз, но ему было грустно отметить, какой усталой и встревоженной она выглядит. Несмотря на пережитое потрясение, во время их первой встречи у нее был цветущий вид. Теперь румянца не было и в помине, словно длинные дни и ночи одиночества выпили из нее все соки. Далси, как и всегда, была тщательно одета. На этот раз ее женственное черное платье с треном было отделано небольшим количеством кружев, и она по-прежнему носила прекрасную траурную брошь и кольцо.

– Добрый день, мистер Питт, – произнесла с усталой улыбкой миссис Арледж. – Вы приехали сообщить мне о новых открытиях? – Она спросила без всякой надежды, но ее запавшие глаза внимательно вглядывались в его лицо.

– Ничего такого, что прояснило бы суть происшедшего, – отвечал Томас. Ее грусть трогала его гораздо больше, чем оскорбления Фарнсуорта или далеко зашедшая критика в газетах.

– Совсем ничего? – настойчиво переспросила Далси. – Вы совсем не представляете, кто совершает эти страшные деяния?

Они прошли в ту же самую комнату отдыха; здесь было так же тепло и покойно, как в прошлый раз, а у дальней стены на столе стояла ваза с цветами.

– Мы все еще не нашли того звена цепи, которое бы связывало вашего мужа и капитана Уинтропа, – ответил Питт. – И еще меньше свидетельств такой связи с кондуктором.

– Садитесь, пожалуйста, суперинтендант, – и она показала рукой на ближайший к нему стул, а сама села напротив и сложила руки на коленях. Поза была грациозная, и миссис Арледж была почти спокойна – только сидела строго выпрямившись. Хотя так, наверное, ее учили сидеть чуть ли не с младенчества… Шарлотта рассказывала ему, как хорошие гувернантки, прохаживаясь мимо, тычут линейкой или еще чем-нибудь острым в спины своих не слишком прилежных и восприимчивых учениц.

Питт принял приглашение и удобно уселся, скрестив ноги. Несмотря на обстоятельства дела, по которому он пришел, было что-то в ее присутствии необычайно приятное, что и обостряло его чувства, и в то же время наполняло его ощущением покоя. Раздумья и признания, которыми они поделились в прошлый раз, и доверительная беседа оставили теплое воспоминание.

– Есть ли еще что-нибудь, о чем вы хотели бы меня спросить? – сказала вдова, внимательно глядя на него. – Я все стараюсь припомнить еще что-нибудь. Понимаете, к сожалению, значительная часть жизни Эйдана оставалась для меня неизвестной. – Она улыбнулась, но внезапно прикусила губу. – О господи, я не представляла себе, насколько была мало осведомлена… Сейчас я думала о его музыке. Я очень люблю ее, но я не могла каждый вечер ездить в концерты, и, конечно, не могло быть и речи о том, чтобы посещать все музыкальные собрания и репетиции. – Она снова пытливо взглянула на Питта, как бы пытаясь удостовериться, что он понял ее и не осуждает за такое признание.

– Но ни одна женщина не делит с мужем все его профессиональные интересы, даже если это искусство, миссис Арледж, – успокоил ее Питт. – А многие женщины понятия не имеют, каким делом занимаются их мужья, не говоря уж о том, где они служат и с кем.

Далси почувствовала себя свободнее.

– Да, конечно, вы правы, – ответила она, благодарно улыбнувшись. – Наверное, глупо так говорить. Извините. Я только что обнаружила… О господи, пожалуйста, извините, мистер Питт, но боюсь, у меня сейчас ум расстроился. На меня очень тяжело действует заупокойная месса. Она состоится через два дня, и я совсем еще к ней не готова.

Питт желал бы ей помочь, но присутствие полиции на заупокойной службе было бы не очень уместно, тем более его. Да и какой он ей в данном случае помощник…

Вдова тем временем продолжала:

– Леди Лисмор просто великолепна. Она – средоточие силы. И сэр Джеймс знает всех, кого следует пригласить. И также мистер Алберд. Он скажет речь. Очень почтенный человек, правда?

– Все же я опасаюсь, что для вас это будет тяжелое испытание, – сказал он ласково, представив на минуту то всепоглощающее чувство печали, которое она испытает, услышав любимый им реквием и прочувствованные речи друзей мужа, все еще не подозревающих о страшной тайне. А очень возможно, что эта тайна скоро будет размножена во всех газетах и на столбах для объявлений.

Миссис Арледж с трудом сглотнула, словно что-то мешало ей в горле.

– Да, боюсь, что так. У меня голова просто разламывается от самых противоречивых мыслей, – и она взглянула на него неожиданно открыто. – Суперинтендант, я стыжусь многих из этих мыслей, но, как бы ни старалась, я просто не в состоянии их контролировать.

Она встала, подошла к окну и сказала, стоя к Томасу спиной:

– Я стыжусь собственной слабости и ужасаюсь ей. Я не знаю, кто тот человек, кого Эйдан… Нет, не могу использовать слово «любил»… Я буду смотреть на каждого и думать, что это он. – Вдова повернулась к Питту. – Это очень скверно, правда? – Она ничего не сказала о той буре насмешек и поношения, которая обрушится на Арледжа, когда «того человека» арестуют и все выйдет наружу. Но они оба молчаливо понимали, что этого не миновать.

– Но это все очень понятно, миссис Арледж, – тихо ответил Томас. – Думаю, что все мы чувствовали бы то же самое.

– Вы так полагаете? – По ее губам скользнула легчайшая улыбка. Да, Бейли был прав: чем дольше ее знаешь, тем более приятным кажется ее лицо. – Ваше присутствие так утешает… Вы будете присутствовать на службе, мистер Питт? Я бы очень хотела, чтобы вы были там в качестве друга… моего друга, если вы готовы быть моим другом.

– Да, по всей вероятности, буду, миссис Арледж…

Томас сразу почувствовал себя виноватым, что согласился, – но и глубоко польщенным. Да, присутствовать там – его долг. И возможно, она знает об этом. Он подумал, что, наверное, она спросила его из желания дать ему возможность не чувствовать себя навязчивым, и от этого его симпатии к ней только возросли.

– После будет небольшой прием, – продолжала Далси, – но не здесь. Я была бы не в состоянии это выдержать, – она посмотрела долгим взглядом на цветы в вазе. – Сэр Джеймс предложил устроить его в доме одного из друзей Эйдана, который очень любил и его музыку, и его самого. Это будет для всех удобно и не так тяжело для меня. У меня не будет обязанностей хозяйки, и если я захочу уехать пораньше, это будет вполне возможно. Я вернусь к своему одиночеству, мыслям и воспоминаниям. – Печальная улыбка скользнула по ее лицу. – Хотя я не вполне уверена, что мне хочется именно этого.

Питт не мог ничего придумать в ответ, что не прозвучало бы банально.

– Это состоится в доме мистера Джерома Карвела, на Грин-стрит, – продолжала она. – Вы знаете, где это?

На мгновение суперинтендант просто онемел.

– Да, эта улица мне знакома, – ответил он наконец, с трудом переводя дыхание. В глубине души Томас надеялся, что ничем не выдал своего волнения. – Полагаю, это подходящее место. И как вы сказали, это освободит вас от многих обязанностей. – Неужели его ответ прозвучал так же бессмысленно, как ему показалось?

Далси выдавила улыбку.

– Они позаботятся о закуске, и, конечно, на церковной службе послушаем музыку. Они и об этом позаботятся. – Она рассеянно поправила цветы в вазе, отставив один подальше от других, разгладила листочки и обломила ненужный стебель. – Эйдан был знаком со многими выдающимися музыкантами, есть из кого выбрать. Особенно он любил виолончель. Такой печальный инструмент… У него тон мрачнее, чем у скрипки. Как раз для такого случая, вы согласны?

– Да.

И в памяти сразу же возникла картина: Виктор Гаррик играет на похоронах Оукли Уинтропа.

– А кто будет исполнителем? Вы еще не знаете?

Она повернулась, перестав заниматься цветами.

– Какой-то молодой человек. Эйдан его очень любил и, полагаю, помогал ему и покровительствовал, – ответила она, поглядев на него с ожившим интересом. – А вам нравится виолончель, мистер Питт?

– Да. – До некоторой степени это было так. Томас глубоко восхищался игрой на виолончели в тех редких случаях, когда доводилось ее слышать.

– Наверное, этот молодой человек в высшей степени одарен. Он любитель, но обладает прекрасной техникой и чрезвычайно эмоционален, так мне рассказывал сэр Джеймс. И он хорошо относился к Эйдану, ведь тот много времени потратил на помощь ему.

– Неужели? А как его зовут?

– Винсент Гаррик. Да, мне кажется, я не ошибаюсь… Нет-нет, не Винсент, а Виктор. Да, уверена, что Виктор.

– Мистер Арледж был, значит, близко с ним знаком?

Питт прилагал все усилия, чтобы вопрос его прозвучал ровно, но все равно прозвучало резковато. Далси вся напряглась – Томас видел это по неподвижной линии плеч, затянутых в тугой шелк платья.

– А вы знакомы с ним, мистер Питт? Что все это значит? – спросила она. – Почему вы меня расспрашиваете?

– Да нет, все это не очень важно, мэм. Но капитан Уинтроп был крестным отцом Виктора.

– Виктор – крестник капитана? – растерянно переспросила миссис Арледж, и в ее голосе прозвучало разочарование. – Возможно, это нелепо, но вы проявили внезапный интерес, и я решила, что в этом есть нечто, какой-то ключ.

– А мистер Арледж был близко знаком с Виктором Гарриком? – уточнил Питт.

Она неотрывно смотрела на него.

– Боюсь, понятия не имею. Вы можете узнать об этом у сэра Джеймса; он, наверное, знает. Он помогает молодым музыкантам гораздо больше, чем это делал Эйдан. И, по сути дела, если говорить откровенно, суперинтендант, насчет Виктора – это было предложение сэра Джеймса, потому что мистер Гаррик в некотором роде его протеже.

– Понятно. – Питт был явно разочарован, что, конечно, выглядело глупо с его стороны. Но как бы то ни было, надо ему опять наведаться к сэру Джеймсу Лисмору и прозондировать почву насчет его отношений с Гарриком и Арледжем, как бы ни были они незначительны. И, уж конечно, ему надо обязательно присутствовать на заупокойной службе. – Благодарю вас, миссис Арледж. Вы так терпеливы со мной и очень любезны.

Но этим было еще мало сказано. Еще никто из пострадавших никогда не вызывал у него такого восхищения.

– Вы расскажете мне, суперинтендант, если что-нибудь выясните, да? – спросила Далси, с живостью взглянув на него.

– Конечно, – быстро ответил он, – как только я узнаю что-нибудь более существенное, чем одно предположение. – И встал.

Вдова тоже встала, проводила его по коридору до подъезда и снова поблагодарила. Томас распрощался и сразу же стал искать свободный экипаж, чтобы ехать к сэру Джеймсу. Но в глазах все еще стояло ее лицо, и он ощущал смятение чувств при мысли об Эйдане Арледже. Ему было жалко его, ставшего жертвой жестокой и безвременной смерти, потому что он любил той любовью, которая не могла даровать ему счастье; но Томас также и сердился на него, и не мог подавить в себе это чувство – ведь Эйдан предал такую замечательную женщину, оставив ей после себя только горе и возможность опереться лишь на чувство собственного достоинства.

– Виктор Гаррик? – удивленно переспросил сэр Джеймс.

На первый взгляд это был очень непримечательный человек среднего роста, почти совсем облысевший, но нельзя было не заметить, какой у него цепкий взгляд, а складки и линии лица говорили о том, что этот человек умен и доброжелателен.

– Молодой любитель-виолончелист, – пояснил Питт.

– О да. Я знаю, кого вы имеете в виду, – быстро ответил Лисмор. – Очень, очень одарен и удивительно трудоспособен. Но почему он заинтересовал вас, суперинтендант?

– Был ли он знаком с покойным Эйданом Арледжем?

– Разумеется. Бедный Эйдан знал очень многих музыкантов – и любителей, и профессионалов, – Лисмор нахмурился, пристально разглядывая Питта. – Вы, конечно, не считаете кого-либо из них причастным к его смерти? Это же абсурд.

– Но не обязательно повинным в ней, сэр Джеймс, – объяснил Питт. – Есть разные способы быть причастным. Я стараюсь найти хоть какую-то связь между убийствами капитана Уинтропа и мистера Арледжа.

Лисмор, по-видимому, удивился.

– Но я вижу некоторую разницу между этими людьми, суперинтендант. Извините, но я тоже выскажу некоторые необоснованные умозаключения. – Он сунул руки в карманы и с интересом взглянул на Питта. – А вы уверены, что капитан Уинтроп был знаком с Виктором Гарриком? Уверен, что капитан не питал никакой любви ни к какому роду музыки, а Виктор столь же явно никогда не интересовался военным флотом. Он очень мирный, очень преданный искусству молодой человек, мечтатель, а не человек действия. Он ненавидит все формы насилия и жестокости, и жизнь, подчиняющаяся строгой дисциплине и узаконенной воинственности, характерной для жизни на борту корабля, совершенно чужда натуре Виктора.

– Это была не дружба по зову души, – объяснил, улыбаясь, Питт, его позабавило описание, данное сэром Джеймсом флотскому образу жизни, – это не те отношения, которые выбрал бы сам Виктор. Это семейные отношения.

– Разве они родственники? – очень удивился Лисмор. – Я предполагал, что отец Виктора умер, а у матери нет обширной родни – по крайней мере, тех, с кем она поддерживала бы тесные отношения.

– Я говорю не о кровном родстве. Капитан Уинтроп был его крестным отцом.

– А, – лицо Лисмора просветлело, – да, понимаю. Это совсем другое дело. Да, тогда все встает на место.

– Простите, сэр Джеймс, но вы говорите так, словно были знакомы с капитаном Уинтропом…

– И опять я должен извиниться перед вами, суперинтендант. Я совершенно непреднамеренно ввел вас в заблуждение. Мы никогда не встречались с ним. Я знаком с миссис Уинтроп – и то очень поверхностно. Очаровательная женщина и очень любит музыку.

– Вы знакомы с миссис Уинтроп? – Питт сразу ухватился за эту новость, еще не зная, даст ли ему это что-нибудь, но в его деле были ценны даже самые незначительные нити, у него их было так мало. – А она была знакома с мистером Арледжем, не знаете?

Лисмор удивился.

– Да, конечно. Заметьте, я не знаю, насколько продолжительно или глубоко было это знакомство; возможно, то была просто естественная симпатия на почве любви к музыке, совпадения вкусов и неподдельной доброты Эйдана. Он был очень деликатным и внимательным человеком, знаете ли, его сочувствие было легко возбудить.

– Сочувствие? А что, миссис Уинтроп могла на что-нибудь пожаловаться?

– Могла, – кивнул Лисмор, с любопытством взглянув на Питта. – Не знаю, что за причина, но припоминаю, как однажды видел ее чем-то глубоко расстроенной. Она рыдала, и Эйдан пытался ее успокоить. Не думаю, что это ему вполне удалось. Она ушла в сопровождении молодого джентльмена, довольно смуглого на вид. Полагаю, это был ее брат. Он тоже показался в высшей степени взволнованным тем, что произошло, просто вне себя от гнева.

– Ее брат? Бартоломью Митчелл? – быстро спросил Питт.

– Сожалею, что не могу припомнить его имени, – извинился Лисмор. – Я даже не уверен, видел ли я когда-нибудь его до того случая. Потом Эйдан что-то рассказывал мне об этом; вот, наверное, почему я и решил, что это был ее брат… Вы кажетесь озабоченным, суперинтендант. Это все имеет для вас какое-то значение?

– Не уверен, – откровенно ответил Питт. Но он чувствовал, как сильно у него забился пульс, несмотря на все попытки сдерживаться.

– Возможно ли, что тогда имела место размолвка между мистером Арледжем и миссис Уинтроп? По крайней мере, мистер Митчелл не предполагал такую возможность?

– Эйдан и миссис Уинтроп? – очень удивился Лисмор. – Я не могу себе этого представить.

– Но это возможно?

– Очевидно, – неохотно согласился Лисмор. – По крайней мере, можно предположить, что так воспринял ситуацию мистер Митчелл. Он был сердит. Вообще-то говоря, он попросту разозлился.

– А может быть, вы еще что-нибудь вспомните, сэр Джеймс? – настаивал Питт. – Какое-нибудь слово, пусть даже жест?

Лисмор встревожился и поджал губы.

– Ну, пожалуйста! – Питт едва сдерживал нетерпение.

Тот глубоко вздохнул и пожевал губами.

– Я слышал обрывки разговора, суперинтендант. Я питаю отвращение к тому, чтобы рассказывать о, вероятно, очень личной беседе, но понимаю, что для вас это очень важно.

Томас затаил дыхание, так ему поскорее хотелось все узнать.

– Я слышал, как человек – предположительно ее брат – произнес вне себя от гнева: «Это не твоя вина!» Его отрицание носило очень яростный характер. А дальше он сказал: «Я бы не стал так говорить. Это совершенно нелепо и не соответствует действительности. Если же Тора так глупа и настолько введена в заблуждение, что думает подобным образом, это ее несчастье, но я не хочу, чтобы оно было твоим. Ты ничего не сделала. Слышишь, ты ничем этому не способствовала. Выкинь все это из головы совершенно и начни все сначала». Может быть, я не совсем точно передаю его слова, но все же достаточно близко, и уж во всяком случае, смысл сказанного был именно таким. – И Лисмор выжидающе взглянул на Питта.

Тот не знал, что и подумать. Возможно ли, что Барт Митчелл имел в виду смерть Уинтропа? И что может обо всем этом знать Тора Гаррик?

– Итак? – осведомился Лисмор.

Томас встрепенулся.

– А вы слышали, что она ответила?

– Только отчасти. Она была расстроена и не совсем последовательна.

– Что же вы слышали?

– О! Она настаивала, что это ее вина, что случившееся произошло из-за ее глупости, что пусть он так не сердится, что это не обычное явление и так далее в этом роде. Извините, но я чувствовал себя очень неловко из-за того, что невольно подслушал.

– А мистер Митчелл был какое-то время в обществе мистера Арледжа? – настойчиво нажимал Питт. – Как он вел себя тогда?

– Нет, вместе я их никогда не встречал, – покачал головой Лисмор. – Насколько я могу припомнить, тогда Эйдан ушел, чтобы дирижировать во втором отделении концерта, а мистер Митчелл повел миссис Уинтроп к выходу, и они уехали. К тому времени они, по-видимому, уладили свои разногласия. Возможно, он уверил ее, что был прав, и вид у нее был вполне успокоенный.

– Спасибо. Вы оказали мне чрезвычайную помощь. – Питт встал, в голове его бешено крутились мысли. – Благодарю, что уделили мне ваше время и были откровенны. – Он развернулся, чтобы уйти. – Всего хорошего, сэр Джеймс.

– Всего хорошего, суперинтендант, – сказал Лисмор, испытывая некоторую неловкость и в то же время любопытство.

Эмили была довольна приемом, несмотря на то что это было сугубо политическое событие. Существовали некоторые аспекты избирательной кампании, которые не волновали ее ни в малейшей степени. Было забавно иногда выступать перед уличной толпой, но, как правило, такие выступления для Джека были утомительны, обескураживающи и даже опасны. Помогать Джеку писать статьи и речи для различных специфических аудиторий также было большой докукой, но она шла на это исключительно потому, что всячески хотела ему помочь, использовать в его интересах все имеющиеся преимущества и возможности и сделать все, на что способна, даже если это было сражение, выиграть которое у них не было никаких шансов.

Но за последние несколько дней положение довольно заметно изменилось. Признаки перемены были едва уловимы, однако они все-таки проявились – и в изменившемся тоне одного из главных и постоянных авторов «Таймс», и в интересе к мотивам критического отношения Эттли к деятельности полиции; возникло даже предположение, что, возможно, верность Джека Рэдли определенному политическому направлению значительнее, чем то желательно на данный момент. Была также затронута проблема патриотизма.

Но это суаре было удачным и интересным. Эмили танцевала и болтала; последнее она делала с видимым простодушием, однако на самом деле с величайшим, насколько можно вообразить, искусством. Она льстила и смеялась, а один-два раза, уловив подходящий момент, проявила большую проницательность и даже политическую мудрость, к удивлению и восхищению нескольких солидных пожилых людей с влиянием. Нет, положительно, прием был чрезвычайно удачен.

Когда они с Джеком собрались уходить, Эмили, будучи уже на вершине популярности, торжественно выплыла под руку с ним на улицу. Они решили пройти короткий путь до Эшворд-хауз пешком, чтобы насладиться душистым весенним воздухом. Высоко над деревьями, как серебряный фонарь, горела луна, и воздух был напоен ароматом ночных цветов. Мимо мелькали, стуча колесами, кареты с зажженными фонарями, свет которых прорезал темноту, окутывающую их в промежутках между ламповыми столбами, и казалось тогда, что с ними вся нежность ночи.

Джек тихонько напевал и шел немного с развальцей. То не было признаком небрежности манер, просто он был очень доволен и ощущал огромное, захватывающее чувство благополучия и подъема при мысли, как хорошо складываются его дела.

Эмили улыбалась и тоже подпевала.

Они свернули за угол с широкой, хорошо освещенной улицы на более узкую тихую дорожку между стенами садов, через которые свешивались ветви деревьев, затеняющие фонари на тонких столбах.

Внезапно Джек вскрикнул, бросился к жене, грубо схватил ее за талию и швырнул, сбив с ног, в канаву, прежде чем сам упал на руки, едва не разбив лицо о булыжник.

Встревоженная Эмили громко вскрикнула. А затем пришел настоящий страх. Над Джеком нависла темная фигура. Лицо человека было закрыто. А в руках он поднимал нечто с огромным лезвием, похожее на топор.

И она закричала во всю силу легких.

Джек был распростерт на мостовой, фигура возвышалась над ним. У Эмили не было никакого оружия, совсем ничего, чем можно было бы защитить Джека или себя. Но о себе она даже не подумала.

Фигура подняла высоко руки.

Джек перекатился на спину и изо всей силы ударил ее ногами. Одной – прямо по щиколотке, и фигура, потеряв равновесие, откачнулась назад.

Эмили кричала и кричала. Боже, неужели никто ее не услышит и не поможет?!

Нападавший снова выпрямился и опять занес большой топор. А Джек все еще не поднялся на ноги. Но тут он, все еще опираясь руками о землю, изо всей силы боднул нападавшего головой в солнечное сплетение. Человек охнул и сильно ударился о стену плечами. Послышался звон железа, упавшего на землю.

Джек, шатаясь, поднялся.

На дорожке показался бегущий человек; он громко окликнул их, его шаги гулко отдавались в ночной тишине.

Нападавший повернулся, подхватил с земли топор и пустился бежать. Прихрамывая, но с удивительной быстротой он завернул за угол, и его поглотила тьма.

По мостовой бежал пожилой джентльмен в халате. Между развевающимися полами была видна белая ночная рубашка.

– О господи! О боже мой! – кричал он. – Что случилось?.. Мэм? Сэр, вы ранены? Вот сюда? – Он опустился на колени возле Джека, который после выпада головой потерял равновесие и опять упал. – Сэр, вы ранены? Кто это был? Воры? Вас обокрали?

– Нет, нет, не думаю, – ответил Джек на оба вопроса отрицательно. С помощью джентльмена он, шатаясь, поднялся на ноги и сразу же повернулся к Эмили.

– Мэм? – спросил взволнованно человек. – Вы не пострадали? Он не…

– Нет, нет, все в порядке, – поспешно ответила та. – Благодарю вас за то, что вы так скоро пришли на помощь, сэр, в не очень подходящий для вас момент. Боюсь, если бы не вы…

– Нас бы обязательно обокрали, – поспешно закончил Джек.

Показался еще один человек; добежав до них, он резко остановился.

– Что происходит? Кто пострадал? С вами все в порядке, мэм? Эти люди были… – Он взглянул на Джека, потом на джентльмена. – Вы уверены?

– Да, благодарю вас, сэр, – заверила его еле слышно Эмили. – На моего мужа напали, но он отразил нападение, а когда подоспел на помощь этот джентльмен, нападавший бежал.

– Благодарение Богу! Не знаю, к чему идет эта страна, – голос первого джентльмена прерывался от волнения. – Повсюду такое происходит! Не хотите ли зайти ко мне домой? Он всего в сотне шагов отсюда. Мои слуги с радостью подадут вам что-нибудь для подкрепления сил…

– Нет, спасибо, – сказал немного нетвердым голосом Джек. – Наш собственный дом ненамного дальше. Но это очень любезно с вашей стороны.

– Вы уверены, что дойдете? А вы, мэм?

– О да. Спасибо. – И Джек взял Эмили за руку. Она почувствовала, что он с трудом держится на ногах и весь дрожит.

– Да, спасибо, – подтвердила она. – С вашей стороны очень любезно было выйти к нам. Вы, по всей вероятности, спасли нас от ужасного испытания.

– Но вы совершенно уверены?.. Ну, как хотите, конечно. Спокойной ночи, сэр. Спокойной ночи, мэм.

Джек и Эмили снова поблагодарили и поспешили прочь; шаги их громко раздавались по мостовой, так быстро они шли.

– Это был не грабитель, – хрипло сказала Эмили.

– Знаю, – ответил Рэдли, все еще задыхаясь. – Он пытался меня убить.

– И у него был топор, Джек… Это был Палач. Это был Палач из Гайд-парка!