Суперинтендант полиции Томас Питт постучал в дверь помощника комиссара полиции и немного подождал. Дело предстояло тонкое и срочное, иначе Джон Корнуоллис не стал бы вызывать его по телефону. После своего произведения в чин начальника участка на Боу-стрит Томас перестал лично заниматься делами, если только они не задевали интересы значительных персон или не становились политически опасными, как убийство в Эшворд-холле, случившееся пять месяцев назад, в октябре 1890 года. Оно погубило надежды на некоторое разрешение Ирландского вопроса – хотя скандальный развод Кэти О’Ши, коснувшийся Чарльза Стюарта Парнелла, главы ирландского большинства в парламенте, и так поставил всю ситуацию на край катастрофы.

Корнуоллис сам открыл дверь. Не столь высокий, как Питт, бывший моряк был гибок, худощав и двигался легко, несмотря на возраст. Необходимые на море физическая сила и ловкость до сих пор оставались частью его натуры – как и краткость речи, расчет на повиновение и некая простота мысли, заученная человеком, давно привыкшим к не знающим пощады стихиям, однако не имеющим представления об изобретательности политиков и двуличии светских манер. Джон познавал их, но во многом полагался на Томаса. Теперь же Корнуоллис был явно недоволен: на лице его, между длинным носом и широким ртом, пролегли выдающие сомнение морщины.

– Входите, Питт. – Он отступил в сторону, придерживая дверь. – Простите, что беспокою вас так скоро, однако в Брансвик-гарденс складывается очень неприятная ситуация. Во всяком случае, похоже на то.

Нахмурившись, помощник комиссара затворил дверь и вернулся к своему столу. Кабинет выглядел весьма приятно – в противоположность тому, каким он был во времена правления предшественника Джона. Теперь в нем были расставлены мореходные приборы, на дальней стене располагалась морская карта Английского канала, a с необходимыми книгами по юриспруденции и полицейской процедуре соседствовали поэтическая антология, один из романов Джейн Остин и Библия.

Подождав, пока Корнуоллис усядется, суперинтендант последовал его примеру. Пальто Томаса нескладно висело на нем: его карманы были полны разных вещей. Повышение в чине не сделало Питта более опрятным.

– Да, сэр? – вопросительно посмотрел он на своего начальника.

Корнуоллис откинулся назад, и блик света блеснул на его макушке. Он полностью утратил свою шевелюру, и лысина сделалась его характерной чертой. Представить этого человека другим было попросту невозможно. Он никогда не позволял себе проявлять волнение, но когда бывал в высшей степени озабочен, складывал ладони домиком и оставлял их в таком положении. Так он поступил и на сей раз.

– Молодая женщина встретила насильственную смерть в доме в высшей степени уважаемого священника, широко известного своими учеными публикациями и вероятного претендента на епископский сан: викария храма Святого Михаила, преподобного Рэмси Парментера. – Глубоко вздохнув, Джон посмотрел Питту в глаза. – Послали за доктором, живущим по соседству, и он, осмотрев тело, позвонил в полицию. Ее сотрудники явились на место без промедления и, в свой черед, позвонили мне.

Томас не стал перебивать шефа.

– Похоже, что там произошло убийство, и в нем может быть замешан сам Парментер.

Корнуоллис не добавил никакого комментария, выражавшего его собственные чувства, но в его чуть поджатых губах и полных боли глазах явно читались опасения. Он видел в лидерстве, как духовном, так и политическом, долг, договор, который не мог быть расторгнут без ужасных последствий. До сих пор вся его взрослая жизнь проходила на море, где слово капитана обладает абсолютным весом. Тонет или плывет корабль – сие зависит от капитанского мастерства и суждения. Он должен быть прав, ибо приказам его повинуются. Не выполнить их – значит затеять наказуемый смертью мятеж. Джон сам учился повиноваться и постепенно взошел к одинокому посту на вершине карьерной башни, прекрасно понимая обязанности и права, которыми наделяет его носителя высший сан.

– Понятно, – неторопливо проговорил Питт. – И кем же она была… эта молодая женщина?

– Мисс Юнити Беллвуд, – ответил Корнуоллис. – Специалист по древним языкам. Она помогала преподобному Парментеру в работе над его новой книгой.

– А что заставляет доктора и местную полицию подозревать убийство? – поинтересовался Томас.

Его начальник скривился, чуть растянув узкие губы:

– Свидетели утверждают, что мисс Беллвуд громко крикнула: «Нет-нет, преподобный отец!» перед самым падением, и спустя мгновение миссис Вита Парментер, выбежав из гостиной, обнаружила свою гостью лежащей у подножия лестницы. Оказавшись возле упавшей, она увидела, что та уже мертва. Очевидно, сломала шею при падении.

– А кто слышал этот крик?

– Несколько человек, – безрадостным тоном ответил Корнуоллис. – Боюсь, что оснований для сомнения нет. Жаль, что меня не могло быть при этом… Чрезвычайно неприятная ситуация! Казалось бы, домашняя трагедия, однако благодаря общественному положению Парментера она способна превратиться в солидный скандал, если не разобраться в этом деле с достаточной быстротой – и тактом.

– Благодарю вас, – сухо промолвил суперинтендант. – И местная полиция никоим образом не желает заниматься этим делом?

Вопрос этот был чисто риторическим, заданным без всякой надежды. Конечно же, местное отделение не желало этого. И по всей вероятности, его сотрудникам не позволили бы этого, даже прояви они такое желание. В деле могли вскрыться весьма неловкие обстоятельства для всех имеющих отношение к делу сторон.

Помощник комиссара не стал затруднять себя ответом.

– Дом семнадцать, Брансвик-гарденс, – лаконично проговорил он. – Простите меня, Питт.

Он как будто бы хотел добавить что-то еще, но передумал, не зная, каким образом облечь в слова свою мысль.

Томас поднялся на ноги:

– А кто из местной полиции занимался этим делом?

– Корбетт.

– Итак, я отправляюсь туда, чтобы избавить инспектора Корбетта от хлопот, – без какого-либо удовольствия проговорил Питт. – Приятного утра, сэр.

Корнуоллис проводил его до двери улыбкой и вновь углубился в свои бумаги.

Суперинтендант позвонил в свой участок на Боу-стрит и приказал, чтобы инспектор Телман встретил его в Брансвик-гарденс и ни в коем случае не отправлялся на место событий раньше него, после чего вышел на улицу и остановил экипаж.

Было почти полдвенадцатого, когда Томас высадился из экипажа под холодные и ясные солнечные лучи на противоположной стороне площади возле еще голых деревьев у церкви. Идти до дома номер семнадцать было недалеко, но даже с расстояния в двадцать ярдов можно было понять, что там воцарилось необычное для этого времени суток настроение. Шторы были опущены, и здание окружало какое-то особенное безмолвие, явно указывавшее на то, что служанки в этот час не проветривали комнаты, не открывали окон и не сновали возле полуподвального окошка, принимая поставщиков с их товаром.

Телман ожидал начальника на тротуаре напротив дома. На его лице с впалыми щеками почивало суровое и полное подозрительности выражение, а серые глаза инспектора были прищурены.

– Что, собственно, здесь произошло? – спросил он мрачным тоном. – Неужели украли все фамильное серебро?

Питт вкратце изложил своему помощнику суть дела, не забыв напомнить ему о необходимости обращаться с хозяевами предельно тактично.

Телман придерживался скептических воззрений на благосостояние, привилегии и общественный авторитет, приобретенный благодаря рождению, и следовал своему мнению, если не было доказательств противоположного. Он промолчал – с красноречивым выражением на лице.

Томас потянул за шнурок колокольчика у входной двери, которую немедленно отворил крайне несчастный, если судить по внешности, полицейский констебль. Заметив, что волосы Питта слишком длинны, карманы пальто вздуты, а галстук съехал набок, он набрал было в грудь воздуха, чтобы выставить пришельца на улицу. Телмана, стоявшего чуть позади, полицейский словно бы и не заметил.

– Суперинтендант Питт, – представился Томас. – И инспектор Телман. Мистер Корнуоллис попросил нас приехать сюда. Инспектор Корбетт еще здесь?

На лице констебля проступило облегчение:

– Да, мистер Питт. Входите, сэр. Мистер Корбетт как раз в холле. Сюда.

Томас подождал, пока Телман присоединится к нему, после чего закрыл дверь. Вместе с помощником он прошел через внешний вестибюль в пышный холл. Пол его представлял собой мозаику из черных линий и завитков на белом фоне, на взгляд Питта, явно отдававшую Италией. Лестница, крутая и черная, шла вдоль стены с трех сторон и была сделана из крашенного под эбен дерева. Одна из стен была выложена плиткой цвета густой морской синевы. Прямо под верхней площадкой лестницы располагалась большая пальма в черной кадке. Две круглые белые колонны поддерживали галерею, a главным предметом мебели являлась роскошная турецкая ширма. Обстановка имела вид весьма современный и в иных обстоятельствах показалась бы впечатляющей.

Однако теперь взгляд привлекала группа фигур у подножия лестницы. Там стоял молодой и печальный доктор, складывавший в саквояж свои инструменты, и еще один молодой человек, застывший в неловкой и напряженной позе, как если бы он собирался что-то сделать, но не знал, что именно. Третий мужчина принадлежал к более старшему поколению: волосы его поредели, а на лице застыло серьезное и полное тревоги выражение. Наконец, четвертая – и последняя – фигура была ниже пояса укрыта одеялом, и Питт мог видеть только изгиб плеч и бедер лежавшей на полу женщины.

Старший из мужчин повернулся, услышав шаги Томаса.

– Это мистер Питт, – бодрым тоном обратился констебль к этому мужчине, как если бы доставил ему хорошие вести. – И инспектор Телман. Их прислал помощник комиссара, сэр.

Инспектор Корбетт явным образом разделял владевшее констеблем чувство облегчения и не стал скрывать этого.

– O! Доброе утро, сэр, – отозвался он. – Доктор Грин только что закончил обследование. К сожалению, бедной леди уже ничем не поможешь. A это мистер Мэлори Парментер, сын преподобного Парментера.

– Здравствуйте, мистер Парментер, – обратился к сыну хозяина суперинтендант и кивнул доктору.

Оглядев холл, он перевел взгляд на лестницу. Крутые ступени ее не были покрыты ковровой дорожкой. Человек, скатившийся вниз с такой лестницы, без сомнения, получит серьезные повреждения. Питта ничуть не удивило и то, что в данном случае падение оказалось фатальным. Подойдя к лежавшей, он наклонился и отогнул одеяло, чтобы посмотреть на нее. Молодая женщина лежала на боку, и лицо ее было обращено в противоположную от Томаса сторону. Он отметил ее несомненную красоту, своенравный и чувственный характер, волевые ровные брови, полные губы… Особа, бесспорно, интеллектуальная, однако мягкости на ее лице не читалось.

– Скончалась в результате падения, – вполголоса проговорил Корбетт. – Около полутора часов назад. – Он извлек часы из жилетного кармана. – Часы в холле пробили десять как раз после ее падения. Полагаю, что вы сами допросите всех присутствующих в доме, однако, если хотите, я могу рассказать вам все, что нам уже известно.

– Да, – согласился Питт, все еще разглядывая труп. – Да, будьте так добры.

Он посмотрел на ноги покойной. На них были домашние шлепанцы, а не туфли, и оба они заметно съехали со ступней во время падения. Суперинтендант старательно осмотрел весь подол юбки, проверяя, не разошлась ли где-нибудь строчка, из-за чего женщина могла зацепиться за нее пяткой и споткнуться. Однако юбка находилась в идеальном состоянии. А на пятке одного из шлепанцев обнаружилось непонятное темное пятно.

– Что это? – спросил Томас.

Корбетт посмотрел на пятно.

– Не знаю, сэр. – Нагнувшись, он осторожно потрогал пятно пальцем и поднес его к носу. – Что-то химическое. Уже высохло, однако до сих пор еще пахнет; значит, она испачкалась недавно. – Распрямившись, он обратился к Мэлори Парментеру: – А мисс Беллвуд сегодня никуда не выходила с утра, вы не обращали на это внимания, сэр?

– Не знаю, – торопливо ответил Мэлори. Он казался очень бледным и сжал ладони, чтобы руки его не тряслись. – Я занимался… в зимнем саду. – Он виновато пожал плечами, как если бы этот поступок нуждался в каком-то оправдании. – Подчас это самое спокойное место в доме. В утренней гостиной еще не разводят огонь, служанка только хлопочет, так что там теплее всего. Полагаю, что Юнити могла выйти из дома, но зачем – не представляю. Отец должен знать.

– А где сейчас находится преподобный Парментер? – спросил Питт.

Мэлори посмотрел на него. Это был вполне обаятельный молодой человек с гладкими и темными волосами и правильными чертами лица, которое легко могло принимать приятное или угрюмое выражение.

– Отец находится сейчас в своем кабинете, – ответил он. – Естественно, он глубоко расстроен случившимся и предпочел какое-то время провести в одиночестве. Если вам нужна какая-то помощь, я сделаю все возможное…

– Благодарю вас, сэр, – проговорил Корбетт, – однако, на мой взгляд, нам больше незачем вас задерживать. Не сомневаюсь в том, что вы предпочтете сейчас находиться со своими родными.

Вежливая формулировка.

Младший Парментер помедлил, глядя на Томаса. Он явно не хотел уходить, словно в его отсутствие могло произойти нечто такое, что он сумел бы предотвратить. Посмотрев на неподвижную фигуру на полу, молодой человек беспомощно проговорил:

– А нельзя ли снова прикрыть ее… сделать что-нибудь?

– После того как суперинтендант увидит все, что сочтет нужным, мы увезем тело в морг, сэр, – ответил ему Корбетт. – Предоставьте нам право сделать это.

– Да… да, наверное, вы правы, – сдался Мэлори. Развернувшись, он прошел по роскошному полу и исчез за украшенной резьбой дверью.

Корбетт повернулся к Томасу:

– Простите, мистер Питт. Дело выглядит не слишком красиво. Вы, конечно, захотите лично переговорить со свидетелями. Это миссис Парментер, камердинер и горничная.

– Да. – Суперинтендант бросил последний взгляд на Юнити Беллвуд, фиксируя в памяти ее позу, лицо, густые волосы цвета светлого меда и крепкие ладони, ныне бессильные, но с длинными ухоженными пальцами. Интересная женщина. Однако, скорее всего, ему не потребуется много узнавать о ней, как это бывало в большинстве дел. Предстоящее расследование казалось сейчас прискорбно ясным, безысходно трагичным и, быть может, трудным для представления в суде. Томас повернулся к Телману, стоявшему в паре ярдов за его спиной:

– Лучше сходите-ка и поговорите с остальными слугами. Проверьте, где все они находились, что видели и что слышали. Еще попробуйте узнать, какая субстанция оставила пятно на ее домашней туфле. И ведите себя сдержанно. Пока совершенно ничего не ясно.

– Да, сэр, – с недовольным выражением на лице отреагировал Телман и направился прочь, чуть покачивая упрямыми плечами на каждом шагу, словно бы готовясь к драке. Это был трудный человек, но внимательный, терпеливый и никогда не пугавшийся любого вывода, каким бы неприятным ему лично он ни казался.

Питт снова повернулся к местному инспектору:

– Я хочу поговорить с миссис Парментер.

– Она в гостиной, сэр. Это туда. – Корбетт указал на другую сторону холла, где под белыми столбами находилась другая резная дверь.

– Благодарю вас.

Томас направился к ней, нарушая своими шагами по крошечным мраморным пластинкам воцарившуюся дома тишину. Он постучал в дверь, которую немедленно открыла служанка.

За дверью оказалась прекрасная комната, опять же украшенная в самом современном стиле произведениями китайского и японского искусства. Дальний угол занимала шелковая ширма, расшитая павлиньими хвостами – и даже на обоях был рисунок какого-то подобия стволов бамбука. Однако в этот самый момент все внимание Питта было обращено к женщине, возлежавшей в покрытом черным лаком шезлонге. Рост ее было сложно определить, и можно было сказать только то, что она была изящной. Не блондинка и не брюнетка, она обладала и симпатичным, и одновременно очень необычным лицом. Огромные, широко посаженные глаза, высокие скулы, неожиданно сильный нос… Похоже было, что в нормальной обстановке эта дама не скупилась бы на улыбку и смеялась бы при первой возможности. Но теперь она казалась весьма серьезной и, скорее всего, даже с трудом сохраняла спокойствие.

– Прошу прощения за беспокойство, миссис Парментер, – извинился полицейский, закрывая за собой дверь. – Я – суперинтендант Питт с Боу-стрит. Помощник комиссара Корнуоллис попросил меня провести расследование обстоятельств смерти мисс Беллвуд.

Он не стал предлагать никаких объяснений. Вполне понятное допущение подразумевало, что обитатели этого дома приготовились что-то скрывать или неправильно оценивать глубину и последствия трагедии.

– Ну, конечно, – проговорила хозяйка дома с тенью улыбки на губах. – Я понимаю вас, суперинтендант.

Она чуть повернула к нему лицо, однако не изменила спокойной позы. В углу притаилась служанка, быть может, затем, чтобы при необходимости подать своей госпоже успокоительное или оказать помощь.

– Полагаю, нужно, чтобы я сообщила вам все, что знаю? – продолжила Вита Парментер чуть менее громким голосом.

Питт сел, скорее для того, чтобы ей не приходилось смотреть на него снизу вверх, чем для собственного удобства.

– Если угодно.

Женщина очевидным образом приготовилась отвечать, причем весьма и весьма разумно, но руки ее слегка подрагивали. Она не отводила от Томаса своих потрясающих глаз.

– Мой муж рано позавтракал, как часто делает, когда занят работой, – начала она рассказывать. – Полагаю, что Юнити – мисс Беллвуд – поступила аналогичным образом. Я не видела ее за столом, однако такое уже случалось. Все остальные ели в обычное время, и не помню, чтобы разговор заходил о чем-то интересном.

– Остальные? – переспросил суперинтендант.

– Мой сын, Мэлори, – пояснила Вита, – мои дочери, Кларисса и Трифена, a также священник, гостящий у нас в настоящее время.

– Понятно. Прошу вас – продолжайте.

– Мэлори отправился в зимний сад читать и заниматься. Ему там уютно, тепло и тихо, никто не мешает. Служанки туда не ходят, a садовнику и вовсе нечего там делать в такое время года. – Дама внимательно следила за Питтом. У нее были чистые серые глаза, темные ресницы и высокие изящные брови. – Клариссса отправилась наверх, почему – не сказала. Трифена пришла сюда, чтобы поиграть на фортепьяно. А где находился священник, я не знаю. Я также была здесь, вместе с Лиззи, нижней горничной, и расставляла цветы. Закончив это дело, я отправилась в холл и была почти у дверей, когда услышала крик Юнити…

Она умолкла, лицо ее скривилось и побелело.

– Вы слышали, что она сказала, миссис Парментер? – спросил полицейский серьезным тоном.

Его собеседница судорожно глотнула. Питт заметил, как дрогнуло ее горло.

– Да, – прошептала Вита. – Она вскрикнула: «Нет, нет!». И произнесла что-то еще, после чего закричала, раздался глухой удар… и наступила тишина.

Она смотрела на Томаса, и на лице ее отражался ужас, словно бы она все еще слышала эти звуки внутренним слухом, раз за разом повторяя их внутри себя.

– A что еще? – уточнил суперинтендант, хотя Корнуоллис уже передал ему слова слуг. Он не рассчитывал на то, что хозяйка ответит, однако предоставлял ей таковую возможность.

Как он и ожидал, женщина продемонстрировала свою верность.

– Я… я… – Взгляд ее опустился. – Я не уверена в этом.

Питт не стал принуждать ее и продолжил расспросы:

– A что вы увидели, когда вошли в холл, миссис Парментер?

На сей раз колебаний при ответе не было:

– Я увидела Юнити, лежавшую у подножия лестницы.

– А вверху на площадке кто-нибудь был?

Дама промолчала, снова пряча глаза.

– Миссис Парментер? – вежливо поторопил ее Томас.

– Я видела спину и плечо мужчины, уходившего в коридор за жардиньеркой и цветами.

– Вы можете сказать, кто это был?

Женщина побледнела как мел, но на этот раз не дрогнула и встретила его взгляд:

– Полной уверенности я не испытываю, a догадываться не хочу, суперинтендант.

– Во что был одет этот человек, миссис Парментер? Что конкретно вы видели?

Вита медлила, погрузившись в раздумья, с выражением глубочайшего горя на лице.

– Темный сюртук, – произнесла она, наконец. – Фалды… как мне кажется.

– Найдется ли в доме хотя бы один мужчина, к которому не подходит это описание? Удалось вам отметить рост, сложение, что-то еще?

– Нет, – прошептала свидетельница. – Нет, больше я ничего не могу сказать. Все случилось буквально за мгновение. Он двигался так быстро…

– Понятно. Благодарю вас, миссис Парментер, – произнес полицейский серьезным тоном. – Не можете ли вы рассказать мне что-либо о мисс Беллвуд? Какого рода женщиной она была? Чем могло быть вызвано желание причинить ей какой-то вред?

Хозяйка потупилась с кривой улыбкой:

– Мистер Питт, на этот вопрос очень трудно ответить. Мне… мне не хотелось бы говорить плохо об особе, только что принявшей столь трагическую смерть в моем доме, и притом такой молодой.

– Естественно, – согласился Томас, чуть подавшись вперед. В комнате было очень уютно, ее наполняло тепло очага. – Этого не хотелось бы любому человеку. Мне очень жаль настаивать на ответе, однако вы должны понимать, что мне необходимо знать правду, a если ее действительно столкнули вниз, правда эта может оказаться болезненной и неприглядной. Увы, как ни жаль, но другого выхода у нас нет.

– Да… да, конечно. – Женщина хлюпнула носом. – Простите за то, что я такая глупая! Всегда хочется надеяться… хотя это и не слишком разумно. Вы хотите понять, как и почему такое могло случиться.

Вита замерла на несколько мгновений, быть может, подыскивая необходимые для объяснения слова.

В доме вокруг царила полная тишина, не слышно было даже хода часов. Даже шагов слуг не доносилось из коридора. Застывшая в углу служанка казалась частью причудливой обстановки.

– Юнити была очень умна, – наконец начала хозяйка. – Схоластическим таким образом. Она была блестящим лингвистом. Греческим и арамейским языками владела столь же непринужденно, как мы с вами английским. Она помогала моему мужу именно в переводе. Видите ли, он – теолог, видный специалист в своей области, однако в качестве переводчика обладает ограниченными возможностями. Конечно, он полностью понимает смысл любого богословского труда. Однако она была способна в большей степени оценить игру слов, их аромат, поэтический дух… И потом она достаточно хорошо разбиралась в светской истории. – Вита нахмурилась. – Должно быть, так бывает когда по-настоящему изучаешь язык? В итоге обнаруживается, что ты познаешь народ, говоривший на нем… через его писания и так далее.

– Наверное, вы правы, – согласился суперинтендант.

Он был хорошо начитан в английской литературе, однако классической не знал. Сэр Артур Десмонд, владевший поместьем, в котором Томас вырос, по доброте своей учил его, сына своего егеря, вместе с собственным сыном, нынешним сэром Мэтью Десмондом. В итоге полученное Питтом образование было скорее естественно-научным, чем классическим. Ему хватало начатков латыни и древнегреческого, но арамейский, бесспорно, не входил в область его интересов. Библии короля Якова было более чем достаточно для удовлетворения всех его религиозных потребностей. Питт с трудом скрывал свое нетерпение. Все, что говорила свидетельница, пока не имело никакого отношения к делу. Тем не менее ей, наверное, было трудно заставить себя обратиться к сути вопроса. Не стоило недооценивать всю тяжесть этой откровенности для нее.

– Итак, преподобный Парментер писал богословский труд? – подсказал ей Томас.

– Да, – ответила она негромко. – Да, он уже написал две книги и большое количество статей, встретивших общее одобрение. Однако новый труд должен был иметь более глубокую природу и мог оказаться более дискуссионным. – Вита внимательно посмотрела на Питта, желая убедиться в том, что он ее правильно понял. – Вот почему ему потребовалось переводческое мастерство Юнити во владении источниками.

– Ее интересовала тема исследований? – продолжил спрашивать полицейский. Следовало проявить терпение. Эта женщина сумеет высказать свою единственную важную и горькую истину только подобным извилистым путем.

Миссис Парментер улыбнулась:

– O нет, суперинтендант, во всяком случае, не теологическая сторона этой работы… даже в малейшей мере. Юнити очень… то есть была очень современна в своих воззрениях. Она совершенно не верила в Бога. Более того, она весьма почитала известный труд мистера Чарлза Дарвина. – Выражение глубокой неприязни скользнуло по ее глазам и губам. – Вы знакомы с ним? Конечно же, знакомы. Во всяком случае, с его воззрениями на происхождение рода людского. Более опасной и сумасбродной идеи не выдвигал никто с… даже не знаю, с каких пор!

Она старалась собраться, поворачиваясь в шезлонге всем телом, чтобы обратиться лицом к собеседнику, невзирая на все неудобство, которое причиняло ей это движение.

– Если мы происходим от обезьян и в Библии нет никакой правды, зачем тогда вообще ходить в церковь или соблюдать Десять Заповедей?

– Потому что Заповеди основаны на добродетели и наилучшем из известных нам общественном и нравственном порядке, – ответил Томас, – вне зависимости от того, происходят они от Бога или от выстраданных и очищенных борьбой человеческих идеалов. Кто из них прав, Библия или мистер Дарвин, я не знаю. Возможно даже такое, что по-своему правы обе стороны. Если это не так, я всей душой надеюсь на то, что права Библия. Мистер Дарвин оставляет нам одну только веру в прогресс и постоянное восхождение человеческой нравственности.

– Так вы не верите в его учение? – серьезным тоном спросила свидетельница. – А Юнити верила, сильно верила… Она считала, что мы постоянно прогрессируем. Что с каждым поколением наши идеалы становятся все более прогрессивными и свободными. А сами мы – более справедливыми, терпимыми и, одновременно, более просвещенными.

– Бесспорно, наши изобретения с каждым десятилетием становятся все более изощренными, – согласился полицейский, тщательно отмеряя слова. – Да, наши научные познания возрастают почти ежегодно. Но я совершенно не уверен в том, что их примеру следуют наша доброта, или наша отвага, или чувство ответственности друг перед другом, a ведь они являются куда более подлинным критерием цивилизованности.

Вита посмотрела на него с удивлением и смятением, тенью проскользнувших в ее глазах:

– Юнити полагала, что мы стали куда более просвещенными, чем прежде. И отбросили былое угнетение, невежество и предрассудки. Я много раз слышала от нее подобные речи. A кроме того, она говорила, что мы теперь намного более внимательно относимся к нуждам бедняков, менее эгоистичны и несправедливы, чем в былые времена.

Питта внезапно посетило воспоминание тридцатилетней давности, явившееся прямиком из классной комнаты:

– Один из фараонов Древнего Египта любил похвастать, что при его правлении в стране не было ни голодного, ни бездомного.

– O… едва ли Юнити знала об этом, – проговорила хозяйка с удивлением – и как будто бы с легким удовлетворением.

Томас стал слушать еще более внимательно: быть может, она наконец приближается к своему важному откровению?

– Миссис Парментер, а как ваш муж относился к ее воззрениям? – спросил он.

Лицо его собеседницы вновь напряглось. Она посмотрела куда-то вниз и в сторону:

– Он находил их отвратительными. Не могу отрицать того, что они достаточно часто ссорились по этому поводу. Если этого не скажу я, скажут другие. Все мы просто не могли не заметить этот конфликт.

Питт легко мог представить себе его развитие: обмен мнениями за трапезами, неловкое молчание, откровенные намеки, забвение рамок приличия, a затем горячие споры. Мало тем имеют столь фундаментальное значение для людей, как их вера в порядок вещей – не метафизический, но определяющий их место во Вселенной, собственную ценность и предназначение.

– И сегодня утром они снова ссорились? – предположил суперинтендант.

– Да. – Вита посмотрела на него с печалью и опасением. – Не знаю точно, из-за чего именно. Подробно может рассказать моя горничная. Она слышала этот разговор, как и камердинер мужа. А сама я слышала только голоса на повышенных тонах.

Она как будто хотела добавить что-то еще, но либо передумала, либо не сумела найти должных слов.

– А могла ли ссора принять бурный характер? – серьезным тоном спросил Питт.

– Вполне возможно. – Голос женщины превратился в шепот. – Хотя я с трудом могу поверить в это. Муж мой не…

Она осеклась.

– А не могла ли мисс Беллвуд в гневе выскочить из кабинета, потерять равновесие или даже споткнуться и по случайности упасть на спину? – предположил полицейский.

Свидетельница молчала.

– Возможно ли такое, миссис Парментер?

Вита посмотрела Томасу в глаза и прикусила губу:

– Если я отвечу утвердительно, суперинтендант, моя служанка опровергнет мои слова. Прошу вас, не заставляйте меня снова говорить о моем муже. Это ужасно… горько. Я не знаю, что думать, как чувствовать… Я попала в какой-то вихрь смятения… тьмы… жуткой тьмы.

– Простите. – Питт почувствовал желание извиниться… искреннее желание. Ему было ужасно жаль эту женщину, и он восхищался ее самообладанием и преданностью истине – даже такой ценой для себя. – Конечно, я побеседую с вашей служанкой.

Неуверенно улыбнувшись, миссис Парментер пробормотала:

– Благодарю вас.

Расспрашивать ее дальше было незачем, да и не хотел Томас затягивать разговор. Она явно стремилась остаться в одиночестве или присоединиться к членам своей семьи. Полицейский откланялся и отправился на поиски служанки, о которой говорила Вита.

Мисс Брейтуэйт оказалась женщиной на пятом десятке лет, опрятной и благоразумной, однако в данный момент пребывавшей в состоянии глубокого потрясения. Лицо ее побледнело, и свидетельница никак не могла успокоить дыхание.

Она сидела на краешке стула в гостиной экономки за курящейся парком чашкой чая. Огонь жарко пылал за небольшой, тщательно отполированной железной решеткой, на полу был расстелен чуть потертый ковер, стены украшали милые картинки, а сбоку, на столе, располагались несколько фотографий.

– Да, – согласилась она несчастным голосом, после того как Питт заверил ее в том, что хозяйка дала ей полное разрешение говорить совершенно свободно и свой первый долг видеть в истине. – Я действительно слышала их громкие голоса. От меня здесь ничего не зависело. Слишком уж громко они говорили.

– А вы слышали, что именно они говорили? – спросил суперинтендант.

– Ну, да… да, слышала… – неторопливо проговорила служанка. – Но если вы спросите, о чем у них шла речь, я пересказать не смогу.

Затем, заметив недовольное выражение на его лице, она торопливо поправилась:

– Не потому, что это было вульгарно. Преподобный Парментер никогда не сквернословит – это не в его природе, вы понимаете, что я хочу сказать. Он – истинный джентльмен во всех отношениях. – Она глотнула. – Но, как и всякий человек, он способен рассердиться, в особенности когда покушаются на его принципы.

Слова эти служанка произнесла с восхищением. Очевидно, принципы эти разделяла и она сама.

– Я просто ничего не поняла, – пояснила она. – Я знаю, что мисс Беллвуд – упокой, Господи, ее душу – в Бога не верила и не стеснялась об этом говорить. Более того, она получала от этого удовольствие…

– Тут женщина вдруг умолкла, и лицо ее залила краска. – Ох, прости, Господи, нельзя говорить плохо о мертвых! Теперь-то она, бедняжка, знает, как ошибалась…

– Значит, спор вышел на религиозную тему? – сделал вывод Томас.

– Я бы сказала, теологическую, – поправила его мисс Брейтуэйт, не обращая внимания на чай, но и не опуская чашку на стол. – Они спорили о том, что означают определенные отрывки. Они вообще соглашались нечасто. Мисс верила в идеи мистера Дарвина и во всякие штучки насчет свободы, которые я назвала бы распущенностью. Во всяком случае, так получалось из того, что она всегда говорила.

Женщина поджала губы и продолжила:

– Не удивлюсь, если она подчас говорила такие вещи специально для того, чтобы позлить мистера Парментера.

– Что заставляет вас так думать? – спросил полицейский.

– Выражение на ее лице. – Служанка покачала головой. – Как у ребенка, пристающего к тебе, чтобы понять, что он может себе позволить. – Она шумно вздохнула. – Впрочем, теперь ей, бедняжке, это все равно.

– А где происходил спор?

– В кабинете мистера Парментера, где они работали… всегда или почти всегда. Раз или два она работала внизу, в библиотеке.

– Вы видели или слышали, как она вышла из кабинета?

Свидетельница отвернулась:

– Да…

– A мистер Парментер?

Голос женщины стал тише:

– Да, как мне кажется. Он последовал за ней в коридор и на лестничную площадку – если судить по голосам.

– Где вы находились?

– В спальне миссис Парментер.

– Как она расположена относительно кабинета и лестничной площадки?

– На другой стороне коридора от кабинета, одной дверью дальше от лестницы.

– Дверь была открыта или закрыта?

– Дверь спальни была открыта. Я развешивала вещи в шкафу и убирала постельное белье. Когда я входила, обе мои руки были заняты, и я так и не закрыла дверь. А дверь в кабинет мистера Парментера была закрыта. Только поэтому я услышала часть их разговора, особенно когда они кричали друг на друга. – Собеседница посмотрела на Питта печальными глазами.

– Но когда мисс Беллвуд открыла дверь кабинета, чтобы выйти из него, вы должны были услышать, что она тогда сказала, – настаивал суперинтендант.

– Да… – неохотно согласилась служанка.

– И что же вы услышали?

В коридоре прозвучали шаги, легкие и быстрые, простучали каблучки… простучали, но не остановились. На щеках Брейтуэйт снова выступила краска: ясно было, что она смущена. Скромность и верность боролись в ее душе с долгом перед истиной – и, быть может, со страхом перед законом.

– Мисс Брейтуэйт, – мягким тоном проговорил полицейский, – я должен знать все. Такие вещи нельзя скрывать. Погибла женщина. Быть может, глупая, заблуждающаяся, неприятная или даже хуже, но это не отнимает у нее права на объективное расследование обстоятельств ее смерти, на максимально возможное для нас приближение к истине. Будьте добры, расскажите мне, что вы слышали.

Женщина смотрела на него несчастными глазами, однако сопротивление прекратила.

– Он сказал, что при всех своих мозгах она – самонадеянная и глупая женщина… Что она слишком увлечена идеей свободы, для того чтобы видеть, что на самом деле проповедует хаос, сумятицу и разрушение, – проговорила она. – И еще, что, как вредный ребенок, играет с огнем идей – и однажды подожжет дом, и все погибнут вместе с нею.

– Мисс Беллвуд ответила ему?

– Она назвала его капризным стариком. – Служанка закрыла глаза. Было очевидно, что эти слова крайне смущают ее. – Сказала, что он слишком интеллектуально ограничен и эмоционально искалечен, чтобы суметь честно воспринимать реальность. – Она выпаливала слова так быстро, как только могла. – Вот что она ему сказала… злые несправедливые слова. – Мисс Брейтуэйт с вызовом посмотрела на Питта. – Хотелось бы знать, где бы она была, если бы солидные джентльмены, такие как мистер Парментер, не предоставляли ей возможность работать на них?

– Не знаю. Что еще вы слышали? – вернул ее к теме разговора Томас.

Губы свидетельницы напряглись.

– Мисс Брейтуэйт, я понимаю, что вам противно повторять ее слова и что вы совершенно не разделяете ее мнение, – подбодрил ее суперинтендант.

Женщина посмотрела на него благодарными глазами и с горечью в голосе произнесла:

– Ну, еще она назвала его духовным трусом, торгующим суевериями и сказками, потому что ему не хватает отваги признать истину.

– Действительно, весьма неприглядная ссора, – заметил полицейский, ощущая в груди свинцовую тяжесть. – И вы слышали, как он повел мисс Беллвуд на площадку?

– Наверное. Я старалась не вслушиваться. Их… их разговор не предназначался для чужих ушей, сэр. Я нагнулась к ящикам и начала укладывать в них белье. A шагов их я не слышала, потому что пол коридора и площадки закрыт ковром. Потом она негромко вскрикнула, послышался какой-то удар, и тут она закричала.

– Какие же слова она произнесла?

– Я… я не знаю, теперь я не уверена в этом, – попробовала вывернуться служанка, однако ложь была прямо-таки написана на ее лице. Вспомнив про чай, она аккуратно поставила чашку на стол возле себя.

– Так что же она сказала, мисс Брейтуэйт? Не сомневаюсь в том, что вы сможете вспомнить ее слова, если постараетесь.

Свидетельница промолчала.

– Вы не хотите, чтобы полиция узнала правду о том, что здесь произошло? – настойчивым тоном произнес Питт.

– Ну, нет, конечно… но…

– Так что же вы слышали – настолько неприятное, что скорее постараетесь выгородить своего хозяина, чем повторить эти слова?

Теперь служанка была уже глубоко испугана.

– Нет… я… вы виноватите меня, сэр, a я ничего плохого не сделала!

– Что вы слышали, мисс Брейтуэйт? – проговорил Томас мягким тоном. – Лгать полиции или скрывать свидетельства и вправду нехорошо. Это превращает вас в соучастницу того, что произошло.

Его собеседница явно пришла в ужас и полным страха голосом воскликнула:

– Я ни в чем не участвовала!

– Так что же вы слышали, мисс Брейтуэйт? – повторил Питт.

– Она произнесла: «Нет… нет, преподобный!» – прошептала женщина.

– Благодарю вас. И что вы после этого сделали?

– Я? – Мисс Брейтуэйт удивилась. – Ничего. Их ссоры меня не касаются. Закончив укладывать белье, я принялась прибирать в комнате. А потом услышала, как мистер Стендер крикнул, что в доме случилось нечто ужасное, и я, конечно, отправилась посмотреть, что случилось, как и все остальные…

Она безрадостно посмотрела в глаза суперинтенданта, и голос ее осекся:

– …и увидела, что мисс Беллвуд лежит на полу в холле.

– А где находился преподобный Парментер?

Служанка совсем притихла, опустив сложенные руки на сведенные вместе колени:

– Не знаю. Дверь в кабинет была закрыта, так что, наверное, он был у себя.

– Вы не столкнулись с ним в коридоре?

– Нет, сэр.

– И не видели там кого-нибудь еще?

– Нет… нет, я никого не видела.

– Благодарю вас. Вы существенно помогли мне. – Питту хотелось услышать от этой женщины нечто совершенно другое: какие-нибудь факты, делающие убийство менее вероятным, однако он жестко надавил на нее, и она рассказала ему всю правду – какой понимала ее.

Поднявшись наверх, он допросил Стендера, камердинера Парментера, который рассказал примерно то же самое. Он отряхивал костюм в гардеробной и разобрал только отдельные слова ссоры, однако слышал, как ахнула Юнити Беллвуд, а потом, почти сразу, насколько он помнил, громко крикнула: «Нет, нет, преподобный!». А дальше уже миссис Парментер позвала на помощь. Слуга чрезвычайно не хотел давать подобные показания, однако понимал, что мисс Брейтуэйт слышала то же самое, и в конечном счете не стал увиливать.

Питт не мог больше оттягивать разговор с самим Рэмси Парментером, так как следовало услышать его собственный рассказ о происшедшем. Он страшился этого мгновения. Если священник станет отрицать свою причастность к трагедии, расследование будет необходимо продолжить. И ему, Томасу, придется шаг за шагом вытягивать из домашних каждую мизерную подробность, пока наконец отчаявшийся хозяин дома не будет загнан в угол тяжкими уликами, вне зависимости от его сопротивления неизбежному.

Если он сознается, дело пойдет быстрее, хотя и останется нелепым и неприглядным, несмотря на все постыдные и абсурдные подробности, против желания вызывающим сожаление у самого суперинтенданта.

Питт постучал в дверь кабинета.

– Войдите, – с идеальной дикцией ответил ему полный благосклонности голос. Этого следовало ожидать: сидящий в кабинете человек привык проповедовать в церкви. Более того, он мог вот-вот сделаться епископом.

Полицейский открыл дверь и вошел в комнату. Кабинет был отделан дубом и имел официальный вид. Левая стена его была заставлена книжными шкафами, а справа располагался большой дубовый стол. Окна в передней стене простирались почти от пола до потолка и были завешены тяжелой бархатной шторой, не совсем подходившей к индийскому, винного цвета ковру на полу.

Рэмси Парментер стоял возле камина. Он оказался старше, чем предполагал Питт, – и заметно старше Виты. Волосы его уже отступили со лба и поседели на висках. Правильные черты лица указывали на то, что в молодые годы этот мужчина был достаточно красив – спокойной, не вызывающей красотой. У него было внимательное лицо, подходящее мыслителю и ученому. Но теперь на нем лежала печать смятения и глубокого недовольства собой.

Представившись, Томас назвал причину своего появления в доме.

– Да… да, конечно. – Рэмси шагнул вперед и протянул ему руку. Странный жест для человека, замешанного в убийстве! Похоже, он не понимал этого.

– Входите, мистер Питт. – Священник указал на одно из вместительных кожаных кресел, находившихся в кабинете, хотя сам остался стоять спиной к огню.

Суперинтендант сел, просто для того, чтобы дать хозяину понять, что никуда не уйдет, пока не сочтет разговор завершенным.

– Не угодно ли вам, сэр, рассказать мне о том, что произошло между вами и мисс Беллвуд сегодня утром? – начал он. Было бы хорошо, если бы хозяин дома тоже сел, однако он, наверное, был слишком взволнован, чтобы оставаться в одном положении. Рэмси то и дело переступал с ноги на ногу, при этом не сходя с того места, на котором стоял.

– Да… да, – ответил он. – Мы ссорились, что, к несчастью, происходило между нами достаточно часто. – Губы его напряглись. – Мисс Беллвуд была большим знатоком древних языков, однако теологические воззрения ее трудно было назвать здравыми, и она настаивала на том, чтобы озвучивать их, прекрасно понимая при этом, что все в этом доме находят их оскорбительными… за исключением разве что моей младшей дочери. Трифена, увы, своенравна, и ей нравится считать себя самостоятельной в своих убеждениях… Хотя на самом деле ее легко может увлечь человек, обладающий присущей мисс Беллвуд убежденностью.

– Это, должно быть, было вам неприятно, – заметил Питт, следя за реакцией собеседника.

– Очень неприятно, – согласился тот, хотя на лице его не отразилось никаких эмоций. Свой гнев, если он и ощущал его, этот человек скрывал превосходно. Быть может, ссоры эти происходили так долго, что он просто привык к ним.

– Итак, вы ссорились, – продолжил Томас.

Священник пожал плечами. Он был явно расстроен, однако не проявлял никаких признаков тревоги, а тем более настоящего страха.

– Да, и достаточно яростно. Боюсь, я наговорил ей такого, о чем теперь сожалею… поскольку мы теперь лишены возможности достичь примирения. – Он прикусил губу. – Это очень… очень… нехорошо, мистер Питт, когда оказывается, что ты в гневе разговаривал с человеком в последние мгновения его жизни, и твои последние слова звучали в его ушах… перед… перед переходом в вечность.

Странные идеи для религиозного человека, высказанные без жара и даже без уверенности… Он искал подходящие слова, отбрасывая очевидные, с точки зрения Питта: не упомянул ни о Страшном суде, ни о Боге. Мало того, потрясение его являлось более глубоким, чем предполагал он сам. Если Рэмси действительно убил свою сотрудницу, как, похоже, считала мисс Брейтуэйт, то, возможно, он находился сейчас в состоянии внутреннего онемения.

И тем не менее суперинтендант читал на его лице только смятение и сомнение. Возможно ли, что священник изгнал ужас убийства из своей памяти и на самом деле ничего не помнит?

– Мисс Беллвуд вышла из этой комнаты в гневе, – громко произнес Томас. – Люди слышали, как она кричала на вас, или, во всяком случае, слишком возвышала голос.

– Да… да, в самом деле, – согласился Рэмси. – Боюсь, что и я разговаривал с нею не менее оскорбительным тоном.

– Где вы говорили это, преподобный Парментер?

Посмотрев на полицейского круглыми глазами, тот переспросил:

– Где говорил? Здесь… В этой самой комнете. Я… я подошел к двери, к самой двери… а потом… потом понял, что уговаривать ее бесполезно. – Он стиснул ладони в кулаки. – Я был настолько рассержен, что, боюсь, наговорил ей много такого, о чем буду потом жалеть. Затем… я возвратился к столу и сел за работу… во всяком случае, попытался это сделать.

– Так вы не выходили следом за мисс Беллвуд на лестничную площадку? – Питт с трудом изгнал недоверие из своего голоса.

– Нет. – В голосе священника прозвучало удивление. – Нет. Я уже сказал вам: я опасался того, что ссора примет необратимый характер, если я продолжу ее. Я находился в большом гневе. – Воспоминание исказило его лицо. – Временами эта молодая особа вела себя удивительно самонадеянно и дерзко.

Он вновь переступил с ноги на ногу, чуть отодвинулся от огня и продолжил:

– Однако в своем деле она была великолепным специалистом, невзирая на ограниченность мышления и влияние собственных, весьма эксцентричных предрассудков. – Он посмотрел в глаза Томасу. – Скорее, на мой взгляд, имевших эмоциональную, чем интеллектуальную природу. Что поделаешь – женщина, к тому же молодая… Было бы нечестно ожидать от нее большего. Собственная природа ограничивала ее, как и всех нас.

Полицейский внимательно смотрел на него, стараясь по внешности понять чувства, породившие столь путаную и своеобразную речь. То, что Рэмси не любил Юнити Беллвуд, было очевидно, однако похоже было на то, что он старался быть в отношении ее настолько честным и снисходительным, насколько позволяло ему эта неприязнь. И тем не менее в его поведении не ощущалось следов трагедии, как будто смерть сотрудницы все еще оставалась неведомой этому человеку. Тень убийства гораздо явственней лежала на обоих слугах, чем на их хозяине. Неужели Парментер и в самом деле полагал, что причины ученых недостатков погибшей что-либо значили теперь? Или таким образом он старался – хотя бы на время – забыть о своем ужасном поступке? Питту случалось видеть людей, искавших спасение от жуткой правды в тривиальных подробностях. Испытав тяжелую утрату, женщины подчас занимали себя едой или домашними делами… словно бы точное положение на стене какой-то там картины имело непреходящий смысл. Им казалось, что серебро должно было блестеть, как зеркало, ткань – выходить из-под утюга гладкой, словно стекло… Быть может, обращение к бесполезным подробностям помогает священнику забыть об истине?

– Где вы находились, когда услышали голос миссис Парментер, зовущий на помощь, потому что произошло нечто ужасное? – спросил Томас.

– Что? – удивился Рэмси. – Нет. Я не слышал ее. Пришла Брейтуэйт и сказала мне, что в доме несчастье, и я, естественно, вышел из кабинета, чтобы посмотреть, не могу ли чем помочь. Но, как вам известно, помощь уже была бесполезна. – Он, не дрогнув, посмотрел на собеседника.

– Итак, вы не выходили вместе с мисс Беллвуд из кабинета и ваша ссора не продолжалась на лестничной площадке? – уточнил тот, заранее зная, каким будет ответ.

Хозяин дома поднял довольно жидкие брови:

– Нет. Я уже говорил вам, суперинтендант, что не покидал кабинет.

– И что, по-вашему, случилось с мисс Беллвуд, преподобный Парментер?

– Не знаю, – проговорил Рэмси уже более резким тоном. – Могу только предположить, что она каким-то образом споткнулась, поскользнулась, потеряла равновесие… не знаю как. И вообще, я не слишком представляю, почему этим делом должен заниматься полисмен с Боу-стрит. Его вполне могут закрыть и местные специалисты… тот же доктор например.

– На лестнице нет ничего, обо что можно споткнуться. Там нет ковра, и все ступеньки в порядке, – заметил Питт, внимательно изучая лицо священника. – A Стендер и мисс Брейтуэйт оба слышали, что мисс Беллвуд воскликнула: «Нет, нет, преподобный!» как раз перед самым падением. И миссис Парментер видела, как кто-то уходил по коридору с площадки.

Рэмси смотрел на него, и ужас неторопливо вползал на его лицо, углубляя морщины вокруг носа и рта.

– Должно быть, вы не поняли их! – запротестовал он, заметно бледнея и с трудом выговаривая слова, словно язык и губы перестали ему повиноваться. – Это абсурдно! Вы полагаете, что это я… столкнул ее вниз? – Он судорожно глотнул. – Уверяю вас, мистер Питт, я считал эту особу самой докучливой, самонадеянной и бесчувственной женщиной, следующей весьма сомнительным нормам морали, однако я никоим образом не сталкивал ее. – Он вздохнул. – Более того, я вообще не прикасался к ней и не покидал эту комнату после нашего… разрыва.

Он говорил убежденно, со страстью, громким голосом и не прятал глаз от полицейского, однако был испуган. Страх был виден в капельках пота, выступивших на его лице, в блеске глаз, в том, насколько напряженным сделалось его тело.

Томас поднялся на ноги:

– Спасибо за потраченное на меня время, преподобный Парментер. Я должен поговорить с вашими домашними.

– Вы… вы должны выяснить, что произошло! – запротестовал Рэмси, сделав шаг вперед и остановившись. – Я не прикасался к ней!

Простившись с ним, Питт спустился вниз, чтобы найти Мэлори Парментера. Когда Брейтуэйт и Стендер поймут, что все дело полностью основывается на их показаниях, они могут вместе отозвать их, и тогда он останется ни с чем, кроме самого факта смерти и недоказуемого обвинения. И это в известном смысле может оказаться самым неудачным разрешением ситуации.

Суперинтендант пересек броский холл, из которого уже убрали тело Юнити Беллвуд, и нашел Мэлори Парментера в библиотеке. Тот смотрел в окно, по которому теперь барабанил весенний дождь, но немедленно повернулся на стук открывшейся двери. На лице его был написан вопрос.

Питт закрыл за собой дверь:

– Простите, что беспокою вас, мистер Парментер, но я не сомневаюсь в том, что вы согласитесь с тем, что я должен продолжить расспросы.

– Вполне понимаю вас, – нерешительно отозвался молодой человек. – Но не представляю, что могу сказать вам. Я не имею собственного мнения о том, что случилось. Все это время я находился в зимнем саду. После завтрака я вообще не видел мисс Беллвуд. Должно быть, она поднялась наверх, в кабинет, чтобы работать вместе с отцом, однако я не могу утверждать этого и не знаю, что произошло потом.

– Очевидно, они поссорились, как сказал преподобный Парментер и что подтверждают слышавшие ссору горничная и слуга.

– Это меня не удивляет, – ответил Мэлори, разглядывая свои руки. – Они ссорились достаточно часто. Мисс Беллвуд была слишком самоуверенна, и ей не хватало такта или понимания людей, чтобы воздержаться от выражения собственных мнений, которые следует называть в лучшем случае сомнительными.

– Вы не испытывали к ней симпатии, – заметил Томас.

Его собеседник резко поднял взгляд, обратив к нему карие глаза.

– С моей точки зрения, они были просто оскорбительными, – поправил он себя. – Но ничего личного я против нее не имел.

Похоже, ему было важно, чтобы Питт поверил в эти слова.

– Вы живете сейчас дома, мистер Парментер? – уточнил полицейский.

– Временно. Я скоро отправлюсь в Рим, чтобы поступить в семинарию. Я готовлюсь к принятию священного сана.

Молодой человек произнес эти слова с неким удовлетворением, однако наблюдая при этом за лицом собеседника.

– В Рим? – удивился тот.

– Да. Я не разделяю верований отца… как и отсутствия веры. Не хочу затрагивать ваши чувства, однако, на мой взгляд, англиканская церковь несколько сбилась с правильного пути. Теперь она кажется не столько религиозной, сколько общественной организацией. Такое решение стоило мне многих размышлений и молитв, однако я уверен в том, что Реформация была глубочайшей ошибкой. Я возвратился в Римскую Церковь. Отец, естественно, не был доволен.

В данной ситуации Питт не мог сказать ничего такого, что не показалось бы глупостью. Он вполне представлял себе чувства Рэмси Парментера, когда сын явился к нему с подобной вестью. История раскола между двумя церквями – столетия кровавых гонений, проскрипций и даже мученичества – вошла в плоть и кровь народа. Всего несколько месяцев назад – точнее, в прошлом октябре – Томас сам имел возможность наблюдать вблизи за ирландскими политиками, увлеченными страстной ненавистью между двумя религиями. Протестантизму был присущ неизмеримо более критичный подход ко всему, вне зависимости от того, соглашаешься ты с его этикой или нет.

– Понятно, – проговорил суперинтендант мрачным тоном. – Едва ли можно удивляться тому, что вы находили оскорбительным атеизм мисс Беллвуд.

– Напротив, мне было жаль ее, – вновь поправил его Мэлори. – Прискорбно видеть, когда человеческое создание настолько сбивается с пути, что начинает считать, что Бога нет. Подобное мнение разрушает основания нравственности.

Он лгал. Это чувствовалось в резкости его тона, в быстро родившемся гневе в его глазах, в самой быстроте ответа. Как бы он ни относился к Юнити Беллвуд, жалости к ней этот молодой человек не испытывал. Либо он надеялся внушить эту мысль Питту, либо сам хотел поверить в нее. Возможно, он считал, что будущему священнику не следует ощущать гнева или осуждать кого-либо, тем более уже мертвого человека. Томас не хотел оспаривать основ морали, хотя возражение уже было готово сойти с его языка. Женщинам и мужчинам, нравственность которых основывалась на любви к человеку, а не на любви к Богу, имя было и есть – легион. Однако на лице Мэлори Парментера читалась некая преграда, делавшая обсуждение этой темы бессмысленным. Это было убеждение сердца, а не ума.

– Вы хотите сказать максимально дипломатичным способом, что мисс Беллвуд была особой сомнительной нравственности? – кротко спросил суперинтендант.

Мэлори был ошарашен. Он не рассчитывал на то, что ему придется отвечать, и откровенно не знал, что сказать.

– Я… я не могу сказать этого в каком-то определенном смысле, – принялся отрицать Парментер-младший. – Я подразумевал только то, как она говорила. Боюсь, что она выступала в защиту многих вещей, которые большинство из нас сочтет самонадеянными и безответственными. Но бедная женщина мертва, и я предпочел бы оставить эту тему.

Сам его тон подчеркивал, что он желает завершить данный разговор.

– Так значит, она излагала свои мнения в доме? – проговорил Питт. – Я хочу спросить, не ощущали ли вы, что она отрицательно влияет на членов вашей семьи или прислугу?

Глаза Мэлори удивленно округлились. Очевидно, такая мысль не приходила ему в голову.

– Нет, не могу этого сказать. Просто… – забормотал он и умолк, после чего заговорил немного увереннее: – Я предпочел бы не спекулировать на эту тему, суперинтендант. Мисс Беллвуд встретила свою смерть в этом доме, и мне все больше и больше кажется, что вас не удовлетворяет ее случайный характер. Я не имею представления о том, что случилось и почему, и не могу чем-либо помочь вам практически. Простите.

Разговор был окончен, и Питт признал это. Из дальнейшего развития темы трудно было извлечь нечто полезное. Поблагодарив Мэлори, он отправился искать Трифену Парментер, которая явно больше всех прочих была расстроена смертью Юнити. Узнав, что дочь хозяина поднялась наверх, в свою спальню, полицейский послал туда служанку: спросить, не согласится ли мисс Парментер спуститься для беседы с ним.

Ждал ее Томас в утренней гостиной. Кто-то уже развел здесь жаркий огонь, и в комнате было совсем тепло. Стук дождя в оконное стекло здесь, в тепле и покое, казался уютным. Комната была обставлена с утонченным вкусом: чувствовалось влияние арабской культуры, растворенной в английском климате и строительных материалах. Результат пришелся Питту в большей степени по вкусу, чем он ожидал. Луковки куполов на трафарете стен и повторявшиеся в рисунке штор не казались здесь чуждыми, как и плитки с бело-зеленым геометрическим рисунком вокруг камина.

Дверь отворилась, и в ней появилась Трифена. Тонкая и худощавая, светловолосая, наделенная превосходной кожей… с высокой посадкой головы и красными кругами возле глаз. Когда она начала говорить, между ее передними зубами мелькнула узкая щель.

– Вы здесь для того, чтобы выяснить, что именно произошло с бедной Юнити, и приглядеть за соблюдением справедливости в отношении нее! – Это был скорее вызов, чем вопрос. Губы вошедшей дрожали, она с трудом владела собой, однако в душе ее в данный момент преобладал гнев. Наверное, вскоре он сменится горем.

– Я пытаюсь сделать это, мисс Парментер, – отозвался Томас, поворачиваясь к ней лицом. – Можете ли вы чем-то помочь мне в этом деле?

– Миссис Уикхэм, – чуть напрягшись, поправила она. – Я – вдова.

Выражение, с которым она произнесла последнее слово, трудно было истолковать.

– Я не видела, как это произошло, если вы это имеете в виду. – Молодая женщина подошла поближе, и свет лег на ее волосы, когда она прошла под канделябром. В этой экзотичной комнате она казалась подлинной англичанкой. – Не знаю, что могу вам сказать, кроме того, что Юнити была одной из самых отважных и героических женщин на свете, – продолжила она полным эмоций голосом. – Она должна быть отмщена – любою ценой. Среди всех жертв насилия и угнетения она в первую очередь заслуживает справедливости. Не правда ли, какова ирония судьбы… она, так яростно и искренне боровшаяся за свободу, убита ударом в спину?

Трифена резко содрогнулась, и лицо ее побелело:

– Какая трагедия! Однако я не рассчитываю на то, что вы поймете это.

Питт был изумлен. Он не был готов к подобной реакции.

– Она упала с лестницы, миссис Уикхэм… – начал полицейский.

Собеседница бросила на него испепеляющий взгляд:

– Я знаю это! Но имею в виду высший смысл. Ее предали. Ее убили те, кому она доверяла. Почему вы понимаете все так буквально?

Инстинкт требовал спора, однако таковой противоречил намерениям Томаса.

– Миссис Уикхэм, похоже, вы не сомневаетесь в том, что ее смерть явилась результатом преднамеренного убийства, – проговорил он почти непринужденным тоном. – Вам известно, что произошло?

Женщина глотнула воздуху:

– Она не упала, ее столкнули.

– Откуда вам это известно?

– Я слышала, как она воскликнула: «Нет, нет, преподобный!» Моя мать тогда находилась в дверях. Она не различила подробностей за краем ширмы, но ей показалось, что она видела мужчину, уходившего с площадки в коридор. Зачем не виноватому ни в чем человеку в таком случае уходить, вместо того чтобы поспешить к ней на помощь? – Огонь в глазах Трифены вызывал Томаса на спор.

– Вы сказали, что ее убили те, кому она доверяла, – напомнил он. – А от кого она могла ждать нападения, миссис Уикхэм?

– От истеблишмента, от предпочтения мужской силы и от ограничений свободы мысли, чувства и воображения, – ответила молодая вдова возмущенным тоном.

– Понятно.

– Нет, вы не понимаете этого! – возразила женщина. – Вы абсолютно ничего не понимаете!

Суперинтендант опустил руки в карманы:

– Ну, возможно, вы и правы. Если бы я боролся за эти идеи и был не мужчиной, а женщиной, то считал бы одного из высших церковных сановников опорой сторонников привилегий и сохранения текущего положения дел. В них я бы видел своих противников, даже своих врагов.

К лицу миссис Уикхэм прихлынула краска. Она открыла было рот, но промолчала.

– Итак, кого Юнити относила к числу своих врагов? – настойчивым тоном продолжил полицейский.

Его новая знакомая с трудом овладела собой: плечи ее застыли, а кулаки напряглись. Вопрос заставил ее собраться, и это было легче, чем горевать.

– Никого в этом доме, – ответила она. – Человек абсолютно честный и открытый, относящийся ко всем без страха и лжи, не станет ожидать подобного насилия, скрытого за лицом дружбы.

– Вижу, вы высоко ценили мисс Беллвуд, – заметил Питт. – Не можете ли вы рассказать мне о ней подробнее, чтобы я мог попытаться понять, что именно здесь произошло?

Трифена слегка смягчилась, и на лице ее отразилась явная ранимость и даже ощущение своего одиночества – в новом и жутком смысле.

– Юнити верила в прогресс, в движение общества к большей свободе для всех и каждого, – с гордостью произнесла она. – Для всех людей, но в особенности для тех, кто столетиями терпел угнетение, исполнял навязанные и нежеланные обязанности, не имел возможности учиться и расти, использовать имеющиеся у них таланты и возвышать их до великого искусства. – Она нахмурилась. – Вам известно, суперинтендант, сколько женщин, сочинявших музыку или рисовавших картины, были вынуждены публиковать или выставлять свои работы только под именем отца или брата?

Голос ее возвысился – гневная вспышка едва ли не душила Трифену. Ладони ее сжались в кулаки по бокам тела, руки чуть согнулись в локтях:

– Можете ли вы представить себе нечто худшее, чем когда ты создаешь великое произведение, вкладываешь собственные идеалы в это зримое воплощение своих мечтаний и оказываешься вынужденной представлять его как чье-то еще, чтобы удовлетворить тщеславие угнетателя? Это… это невыносимо! Это тирания, для которой не может быть никакого прощения!

Оспорить этого Томас не мог. В такой формулировке такая идея казалась чудовищной.

– Значит, она боролась за свободу художественного творчества? – спросил суперинтендант.

– O, не только за нее! – с жаром произнесла миссис Уикхэм. – Она боролась за любую свободу: за право человека быть собой, а не приноравливаться к старомодным представлениям других людей о том, какими им надлежит быть. А вы понимаете, каково это – быть одинокой в своей борьбе, по-настоящему одинокой? Изображать непонимание, чтобы угодить тщеславию тупиц, просто потому что их угораздило родиться принадлежащими к другому полу, чем ты сама? – Лицо молодой женщины исказила нетерпеливая гримаса. – Нет, конечно, вы не способны представить это! Вы же – мужчина, часть истеблишмента. Вы обладаете властью по праву рождения. Никто не сомневается в вас и не говорит вам, что вы по природе или по недостатку ума не способны достичь чего бы то ни было – даже делать собственные суждения и решать свою личную судьбу!

В обращенных к Питту круглых голубых глазах светилось презрение. Тонкие плечи его собеседницы застыли в надменной позе, кулаки по бокам тела оставались стиснутыми.

– Мой отец был егерем, а мать – прачкой, – ответил он, посмотрев ей в глаза. – И мне известно достаточно много о происхождении и положении светских людей. А кроме того, мне знакомы холод и голод. А вам, миссис Уикхэм?

Трифена покраснела.

– Ну, я… я… говорю не об… этом, – проговорила она, запинаясь. – Я говорю об интеллектуальной свободе. Это… куда более важная вещь.

– Более важная, когда ты находишься в тепле и покое и к тому же сыт, – ответил полицейский с едва ли не более сильным чувством. – Существует куда больше сражений, в которых стоит участвовать, помимо веры мисс Беллвуд в равенство интеллектуальных возможностей и признания.

– Хорошо… – Честность явно сражалась в душе молодой женщины с горем и гневом. Честность и победила, хотя и ненадолго. – Хорошо, наверно, вы правы. Я вовсе не хотела сказать иного. Вы спрашивали меня о Юнити. Она оспаривала жесткие установления общества и Церкви, она разоблачала ханжей и трусов, лишенных духовной чести или отваги, позволяющей думать самостоятельно.

– И ваш отец относится к последней категории людей?

Миссис Уикхэм задрала подбородок:

– Да… да, конечно.

Она не обращала внимания на проявленное им неодобрение к выказанному ею опустошительному пылу и продолжала:

– Если вы хотите знать истину, то вот она: он – нравственный трус и интеллектуальный ретроград. Подобно большинству ученых, он боится новых идей, ставящих под сомнение то, чему его учили. Юнити была полна нового восприятия, понять которое моему отцу мешала собственная ограниченность, да он и не пытался этого сделать. В любом случае он не обладал нужным воображением. Он понимал, что проигрывает ей, и потому пытался одолеть ее силой, перекричать, запугать. Естественно, в переносном смысле. Вы понимаете это?

– Я слышал, что сегодня утром сцена была достаточно откровенной, – заметил Томас.

Глаза Трифены вдруг наполнились слезами, и она отчаянно заморгала, пытаясь прогнать их, но не сумела этого сделать. Слезы покатились по щекам молодой женщины, и она сделалась похожей на сердитого и испуганного ребенка.

Питт подумал, что эта особа вызывает в нем симпатию, хотя одновременно и раздражает его.

– Не сомневаюсь в том, что такие люди, как мисс Беллвуд, достаточно редки, – проговорил он, воспринимая этот факт скорее с юмором и благодарностью, в отличие от его собеседницы.

– Редки! – с пылом согласилась она. – Вы должны добиться справедливости, суперинтендант… вне зависимости от того, что она будет означать и кто станет на вашем пути. Вы должны это сделать! Не бойтесь никого. Юнити не боялась. И она заслуживает мстителя, не знающего трусости. Вы не должны допустить, чтобы привилегии и предрассудки помешали вам… Чтобы не помешала даже жалость к кому бы то ни было. – Голос ее наполняла сила чувства. – Если о людях можно забыть только потому, что они мертвы, если мы не ощущаем своего долга перед ними, потому что они не в состоянии потребовать его от нас, – тогда грош нам цена. – Трифена резко взмахнула рукой. – И всей цивилизации тоже! Прошлое не имеет значения, a будущее подобным же образом забудет нас. Но вы это уже заслужите. Способны ли вы, суперинтендант Питт, исполнить свою роль в истории? – потребовала она ответа. – Соответствуете ли вы ей?

– Я целиком и полностью стремлюсь к этой цели, миссис Уикхэм, потому что такова моя работа, вне зависимости от того, нравятся мне или нет ее результаты, – проговорил полицейский, стараясь сохранить на лице максимально искреннее выражение. При всей словесной патетике эта женщина напоминала ему собственную девятилетнюю дочь Джемайму, предпочитавшую подобные благородные крайности, чувства которой было чрезвычайно легко ранить – в том случае, если ей казалось, что над нею смеются.

Трифена пристально посмотрела на него.

– Приятно слышать. Так и должно быть. Я… я только хочу, чтобы мой отец не был… настолько безукоризненным, настолько превосходящим всех остальных. – Она пожала плечами. – Однако, на мой взгляд, слабые люди часто упрямы… просто потому, что не знают, на что еще можно опереться.

Любезным образом прокомментировать эту фразу было попросту невозможно, и поэтому Томас предпочел промолчать.

– Благодарю вас. Мне очень жаль, что приходится расспрашивать вас о подобных предметах, – с официальной интонацией проговорил он. – Спасибо за откровенность, миссис Уикхэм. А теперь, не окажете ли вы мне любезность и не спросите ли свою сестру, согласится ли она спуститься ко мне либо в эту комнату, либо в любую другую, где ей будет удобнее поговорить со мной.

– Не сомневаюсь в том, что она также придет сюда, – ответила Трифена. – Но едва ли она скажет вам больше, чем я. Она не знала Юнити так хорошо, как я. И она будет защищать отца. Моя сестра – человек лояльный. – На лице ее на мгновение появилась презрительная мина. – Она не способна понять, что идеи куда более важны. Принципы должны править нами, иначе они не будут принципами. Если нам удается подогнать их под собственные потребности, они ничего не стоят! «Я потому тебя люблю, что дорога мне Честь». Ричард Лавлейс, читали, наверное? – Женщина подняла брови. – Впрочем, думаю, нет. Но это все равно. Я позову Клариссу.

И не дождавшись ответа, она повернулась и вышла, оставив за собой настежь открытую дверь.

До появления Клариссы Парментер прошло больше десяти минут. Прежде чем она вошла, до слуха Питта донеслась торопливая поступь по выложенному плиткой полу. Ростом и сложением старшая дочь хозяев дома оказалась похожей на сестру, однако была темноволоса и не столь хороша собой. Рот ее был чуточку шире, а нижняя часть носа чуть загибалась вбок, придавая ее лицу кривое и, быть может, бессознательно ехидное выражение.

Войдя в комнату, она закрыла за собой дверь.

– Ничем помочь не могу, – начала девушка без предисловий. – Разве что только сказать, что все это расследование просто смешно. Произошел несчастный случай. Она споткнулась и упала.

– Обо что споткнулась? – спросил суперинтендант.

– Не знаю! – Мисс Парментер нетерпеливо взмахнула руками… красивыми, изящными и выразительными. – Кто будет сталкивать людей с лестницы, просто потому что они не верят в Бога?! Это абсурдно! Ну… вы и сами не сделаете этого, если являетесь христианином. – Она скривилась и пожала плечами. – На практике таковых просто сжигают на костре, не правда ли?

Она не рассмеялась, ибо была слишком близка к истерике, чтобы рискнуть, и все же в глазах ее промелькнул огонек черного юмора:

– Дров у нас здесь не запасено, однако спускать кого-то с лестницы было бы оскорбительно для собственного достоинства. Казнь за богохульство должна производиться со всеми положенными церемониями, иначе она не имеет никакого смысла.

Питт удивился. Подобной реакции от кого бы то ни было из домочадцев он попросту не ожидал. Быть может, Кларисса была существенно глубже замешана в конфликт, чем ему намекали.

– Вы во всем симпатизировали мисс Беллвуд? – поинтересовался он.

– Я? – удивилась Кларисса. Ее темно-серые глаза округлились. – Ни в чем и не в малейшей степени. Ох… понимаю. Наверно, вы решили, что я эмоционально перевозбудилась, услышав мои слова о том, что атеистов надо сжигать? Ну, возможно, что и так. Не каждый день в нашем доме кто-то умирает и мы узнаем, что полиция затеяла расследование по подозрению в убийстве. Ведь вы находитесь здесь именно по этой причине, не так ли? Разве подобное обстоятельство не способно вывести любого человека из душевного равновесия? Должно быть, вы привыкли видеть людей в слезах, либо в обмороке. – Эти слова прозвучали почти вопросом. Девушка умолкла на мгновение, чтобы предоставить ему время на ответ.

– Я привык видеть людей в состоянии потрясения, – согласился Томас. – Но до обмороков на самом деле доходит нечасто.

Он шагнул назад, приглашая собеседницу сесть.

– Это удобно. – Она присела на краешек стула, стоявшего у края камина. – Едва ли находящаяся в забытьи персона способна чем-либо помочь вам.

Затем Клариссса чуть качнула головой:

– Простите. Я уклонилась от темы, так ведь? Я не особо симпатизировала Юнити, однако весьма сочувствую собственному отцу. И совершенно не верю в то, что он столкнул ее вниз, как бы она ни досаждала ему. Во всяком случае, преднамеренно он не мог этого сделать. Они могли столкнуться… она могла толкнуть его и поскользнуться? – Кларисса посмотрела на Питта с надеждой. – В том случае, если он отступил в сторону или попытался оттолкнуть ее от себя? Это ведь возможно, правда? Тогда мы имеем здесь трагическую случайность, а она может произойти со всяким.

Суперинтендант сел напротив нее:

– Ваш отец рассказал другое, мисс Парментер. Он сказал, что совсем не выходил из кабинета. A служанка вашей матери и его камердинер оба слышали, как мисс Беллвуд воскликнула: «Нет, нет, преподобный!» И ваша сестра тоже слышала это.

Кларисса молчала. На лице ее отражались горечь и смятение, вместе с полным отказом поверить в то, что ее отец может быть способен на осознанное покушение на убийство.

– А могло ли случиться так, что он оказался в подобной ситуации, а затем солгал, чтобы не оказаться замешанным в ней? – спросил Питт, надеясь на то, что она даст утвердительный ответ. Подобный ответ примирит все свидетельства и тем не менее не оставит места убийству.

Задумавшись на несколько секунд, девушка подняла голову и посмотрела ему в глаза:

– Да. Да, он мог так поступить.

Томас видел, что она лжет. Дело обстояло именно так, как говорила Трифена. Кларисса ставила любовь к отцу выше правды. И он подумал, что, должно быть, и сам поступил бы так же, оказавшись в схожей ситуации.

– Благодарю вас, мисс Парментер, – объявил он. – Простите за то, что побеспокоил вас. Насколько я слышал, в вашем доме сейчас гостит некий священник?

Мисс Парментер чуть напряглась:

– Да. Вы хотите повидаться с ним? Не думаю, что он тоже сможет помочь, однако вы должны быть полностью в курсе всех передвижений, не так ли? Я схожу за ним. – Она поднялась и направилась к двери, а затем повернулась, заметив, что ее собеседник также встал: – Что вы намереваетесь предпринять, суперинтендант? Вы ведь не можете арестовать моего отца, не располагая конкретными доказательствами или его личным признанием?

– Да, не могу.

– Но вы и не обязаны этого делать, так ведь? – Это был вызов – утверждение, в справедливости которого Кларисса отчаянно нуждалась.

– Пока не обязан.

– Хорошо! Я позову к вам священника.

Девушка заспешила прочь из комнаты легкими быстрыми шагами, a Питт остался в одиночестве, получив возможность обдумать ту странную ситуацию, в которой оказался. Судя по показаниям Трифены, горничной и камердинера, получалось, что между Юнити Беллвуд и Рэмси Парментером произошла бурная ссора, и будучи весьма раздраженной, молодая особа вылетела из комнаты. Хозяин дома выскочил следом за ней, продолжая ссору, и наверху лестницы между ними произошла какая-то стычка. Юнити закричала, а потом упала вниз с такой силой, что пролетела до самого низа и сломала шею. Но ведь это абсурдно – затевать драку из-за представлений о Боге и о происхождении человека! Доказывать оба тезиса подобным образом – самое последнее дело. Любой телесный конфликт между средних лет священником и молодой ученой дамой выглядел в высшей степени непристойным. Кларисса, единственная, кто не верил в это, была, несомненно, права.

И тем не менее невозможно было отрицать, что все произошло именно так.

Суперинтендант не питал ни малейшей надежды на то, что молодой священник сможет чем-то помочь ему. Скорее всего, он станет поддерживать Рэмси Парментера из профессиональной и религиозной лояльности и отрицать, что знает что-либо о случившемся.

Дверь открылась, и в ней появился удивительно симпатичный мужчина: стройный, чуть ниже Питта, темноволосый, наделенный тонким орлиным лицом и веселым и чувственным ртом. На нем был пасторский воротничок.

– Привет, Томас, – негромко проговорил он, закрывая за собой дверь.

Полицейский был настолько ошеломлен, что на мгновение потерял дар речи. Вошедшим оказался Доминик Кордэ, муж покойной сестры Шарлотты, жены Питта, убитой почти десять лет назад, когда они с Шарлоттой только что познакомились. Если Доминик не вступил в новый брак, они должны были оставаться свояками.

Кордэ подошел к стоявшему возле камина стулу и сел на него. Он заметно постарел с момента их с Томасом последней встречи. Теперь ему было по меньшей мере сорок лет. На его лбу и около глаз проступили тонкие черточки. Шедшие от носа к уголкам рта морщины сделались глубже, а на висках появилась первая седина. Юношеская дерзость и плавность давно оставили его черты. С некоторым внутренним сопротивлением Питт отметил, что новый облик идет этому человеку. Суперинтендант еще не до конца забыл, что во времена его знакомства с Шарлоттой она любила Доминика.

– Не могу поверить, – серьезным тоном проговорил Кордэ, не сводя глаз со своего свояка. – Рэмси Парментер – человек серьезный и сострадательный, посвятивший свою жизнь науке и Церкви. Конечно, Юнити Беллвуд была способна вывести из терпения даже святого, однако абсолютно нереально предполагать, будто преподобный Парментер мог преднамеренно столкнуть ее с лестницы. Должно существовать другое объяснение.

– Несчастный случай? – спросил Питт, обнаружив, что язык снова повинуется ему, но все еще стоя. – Насколько хорошо ты знаешь его?

Насколько Томас мог судить, докучала ему теперь совсем другая мысль, а именно: «Какого черта ты делаешь в этом доме, да еще в священном сане? Ты, ты, на всем белом свете! Ты, бывший мужем Сары, совращавший девиц и по меньшей мере непростительно флиртовавший с другими молодыми женщинами!»

Доминик едва не улыбнулся, однако улыбка скончалась на его губах, так и не успев родиться.

– Рэмси Парментер помог мне в момент, когда я был близок к отчаянию, – искренне проговорил он. – Его сила и терпение, его спокойная вера и бесконечная доброта вернули меня от края саморазрушения и направили по лучшему из возможных путей. Впервые на собственной памяти я смотрю в будущее, усматривая в нем цель и пользу для ближних. Этому научил меня Рэмси – собственным примером, а не словами.

Он посмотрел на Питта:

– Я понимаю, что по должности ты обязан выяснить, что именно произошло здесь сегодня утром, и честь требует, чтобы ты исполнил свои обязанности до конца, вне зависимости от того, куда приведет тебя расследование. Но ты ищешь правду, a из моего знакомства с Рэмси с полной уверенностью следует, что он не мог применить силу против кого бы то ни было, и даже против Юнити, вне зависимости от того, как бы она его ни провоцировала. – Священник склонился вперед с настойчивым выражением на лице: – Подумай об этом, Томас! Если ты разумный человек и пытаешься убедить кого-то другого в существовании, цели и красоте Бога, то едва ли набросишься на этого человека с кулаками. Такой поступок просто не лезет ни в какие ворота!

– Религиозное чувство весьма редко подчиняется разуму, – напомнил ему полицейский, садясь в противоположное кресло. – Разве ты не заучил это еще до того, как тебе позволили носить этот воротник?

Доминик чуть-чуть покраснел:

– Ну, конечно. Но сейчас девяносто первый год, конец девятнадцатого века, а не шестнадцатое столетие. Мы живем в век разума, a Рэмси Парментер – один из самых разумных людей среди всех моих знакомых. Если бы ты поговорил с ним побольше, то сам бы понял это. А о том, что произошло утром, мне нечего тебе рассказать. Я был у себя в спальне… готовился выйти из дома на встречу с прихожанами.

– А ты слышал, как кричала мисс Беллвуд?

– Нет. Дверь в мою комнату была закрыта, к тому же она находится в противоположном крыле здания.

– Миссис Уикхэм, похоже, допускает, что ее отец может оказаться виновным в убийстве. И потом, горничная и камердинер слышали, как Юнити выкрикнула его имя, – заметил Питт.

Кордэ вздохнул.

– Смерть Юнити очень расстроит Трифену, – печальным тоном произнес он. – Они весьма симпатизировали друг другу. Трифена ее просто обожала. По правде говоря, мне кажется, что она успела позаимствовать некоторые из ее верований. – Он глубоко вздохнул. – Насчет слуг не могу ничего сказать. Думаю только, что оба они ошибаются. Но как и в чем – не знаю.

Свидетельство слуг явно смущало Доминика. Он пытался найти основания, позволяющие опровергнуть эти показания, но никак не мог их обнаружить. И потому казался глубоко несчастным.

Суперинтендант вполне понимал затронутое чувство верности другу… потрясение, вызванное столь близкой и внезапной кончиной, приводит в телесный трепет большинство людей, эмоционально ранимых и теряющих в подобной ситуации способность мыслить с привычной легкостью и следовать доводам рассудка.

– Я не намереваюсь арестовывать его, – проговорил Томас громким голосом. – Для ареста нет достаточных оснований. Но я обязан провести расследование: слишком многое здесь указывает на убийство, чтобы я мог оставить это дело без внимания.

– Убийство! – Лицо его собеседника посерело как пепел. Он обратил к Питту потемневшие глаза. – То есть… – Кордэ спрятал лицо в ладонях. – O боже… только не это!

На мгновение обоим вспомнилась Сара и другая мертвая женщина на Кейтер-стрит… прежний страх, подозрение, рушащееся родство и боль.

– Прости, – проговорил едва ли не шепотом полицейский. – Выбора у меня нет.

Доминик не ответил.

В камине рдели угольки.