В этот вечер Эмили чувствовала себя очень несчастной. Джордж был дома, но она никак не могла придумать, о чем его спросить. У нее в голове вертелось много вопросов, но каждый из них выдавал ее сомнения так открыто, что она не смела их задать. И боялась его ответов, даже если муж и не рассердится. Если он скажет ей правду, будет ли это что-то, чего она совсем не хотела бы знать?

Эмили не питала иллюзий насчет Джорджа — он не был совершенством. Еще в самом начале, когда она принимала решение выйти за него замуж, Эмили знала, что он игрок, что иногда может выпить больше своей нормы. Она даже приняла как должное, что время от времени Джордж волочится за другими женщинами, и даже считала это свойство его характера достаточно безвредным, как некую игру, в которую была вовлечена она сама; просто способ не стать слишком зависимым от семьи и остаться свободным. Иногда это было нелегко стерпеть, иногда это даже нарушало порядок жизни, но Эмили приспособилась к манере поведения мужа — и преуспела в этом.

Но с недавних пор она стала чувствовать неуверенность в себе, начала расстраиваться из-за пустяков; иногда ей даже хотелось плакать, что было ужасно. На самом деле Эмили всегда терпеть не могла ни плачущих, ни падающих в обморок женщин, — но сама уже и плакала, и падала в обморок.

Сегодня она решила пойти спать пораньше, но, хотя и уснула мгновенно, просыпалась несколько раз за ночь и утром в течение часа чувствовала себя ужасно больной.

Эмили была несправедлива к Шарлотте и знала об этом. Сестра хотела узнать о Парагон-уок и его обитателях все, что только возможно, потому что хотела защитить Эмили от мыслей, которые разъедали ее мозг. Эмили любила Шарлотту за это, и не только за это. Но внутри у нее поселился какой-то мерзкий тип с громким скрипучим голосом, который ненавидел Шарлотту за то, что даже в своем старомодном сером скучном муслине она чувствовала себя в безопасности и не держала в голове никаких грязных мыслей. Она знала совершенно точно, что Томас не имеет любовниц на стороне. Никакое поведение Шарлотты в обществе не заставит его подумать, что он женился на девушке ниже его по статусу; и ей не грозило давление с его стороны по поводу того, что она должна ему родить сына, который унаследовал бы титул…

Разумеется, Томас прежде всего был полицейским — странное существо, простое, как сковородка, и донельзя неряшливое. Но он обладал веселостью и чувством юмора, и в глубине души Эмили признавала, что он был умнее, чем Джордж. Может быть, он достаточно умен, чтобы найти того, кто убил Фанни Нэш, раньше чем вскроются все старые грехи и язвы Парагон-уок, — и все его жители смогут продолжать сохранять на своих лицах излюбленные маски, под которые никто не хочет заглядывать…

Эмили пропустила завтрак, будучи не в состоянии съесть хоть что-нибудь, а во время ланча она встретилась с тетей Веспасией.

— Ты выглядишь очень изможденной, Эмили, — сказала тетушка, поморщившись. — Надеюсь, ты здорова. В твоем состоянии это самое важное.

— Да, спасибо, тетя Веспасия. — Конечно, Эмили была голодной и положила себе довольно большую порцию.

— Гм-м! — Веспасия взяла сервировочную ложку и взяла себе лишь половину от этого количества. — Значит, ты беспокоишься. Ты не должна обращать внимания на Селену Монтегю.

Эмили резко подняла голову.

— Селена? Почему вы думаете, что я беспокоюсь о Селене?

— Потому что она пустая женщина, и у нее нет ни мужа, ни ребенка, о которых нужно беспокоиться, — ехидно сказала Веспасия. — Она было сделала ставку на француза, но пока безуспешно. Селена совсем не беспокоится о своем поражении. Она была любимой дочкой своего отца и до сих пор так и не выросла из этого состояния.

— Она всегда пользовалась успехом у мсье Аларика, насколько я знаю, — ответила Эмили. — Впрочем, он меня не интересует.

Веспасия кинула на нее быстрый взгляд.

— Ерунда, дитя мое; каждую здоровую женщину должен интересовать такой мужчина. Когда я вижу его, то вспоминаю свою молодость. А в молодости, уж поверь мне, я была очень красивой. Я бы заставила его посмотреть на меня как следует…

Эмили внутренне засмеялась.

— Уверена, что вы были очень красивы, тетя Веспасия. Я бы не удивилась, если бы он и сегодня предпочел бы вас всем девушкам округи.

— Не надо льстить мне, дитя. Я старая женщина, но я еще не потеряла разум.

Эмили продолжала улыбаться.

— Почему ты не говорила мне о своей сестре раньше? — спросила Веспасия с укором.

— Я говорила. Я рассказала вам о ней на следующий день, как вы приехали, и позднее я говорила, что она замужем за полицейским.

— Да, ты говорила мне, что она не обычная; это было. Язычок у нее ядовитый, и двигается твоя сестра так гордо, словно она графиня… Но ты не сказала мне, что Шарлотта такая красивая.

Эмили подавила в себе желание хихикнуть. Пожалуй, было бы несправедливо по отношению к сестре упомянуть об ее булавках и корсете.

— О, да, — согласилась она. — Шарлотта всегда была очень яркой личностью, хорошо это или плохо. Но многие люди находили ее слишком выделяющейся, чтобы чувствовать себя комфортно рядом с ней. Большинство людей принимают только традиционную красоту, вы же знаете. Кроме того, Шарлотта совершенно не умеет кокетничать.

— К несчастью, — согласилась Веспасия. — Это единственный вид искусства, которому нельзя научить. Либо ты умеешь кокетничать, либо нет.

— Шарлотта не умеет.

— Надеюсь, она придет к нам снова. Это было бы довольно интересно. Мне здесь скучно. Если только Джессамин и Селена не сделают свою битву за француза более интригующей. Мы должны сами сотворить какое-нибудь развлечение, а то лето будет невыносимым. Ты себя достаточно хорошо чувствуешь, чтобы пойти на похороны этой бедной девочки? Ты помнишь, это будет послезавтра?

Эмили не помнила.

— Думаю, что буду чувствовать себя хорошо; и все же я попрошу Шарлотту, чтобы она сопровождала меня. Это, должно быть, тяжкое испытание для моих нервов, и мне хотелось бы, чтобы она была рядом со мной. Также у меня будет возможность извиниться перед ней за вчерашнюю несправедливость. Я сейчас же напишу ей и попрошу ее прийти.

— Ты должна одолжить ей что-нибудь строгое, — напомнила Веспасия. — Или, наверное, будет лучше посмотреть у меня. Мне кажется, мы более близки по росту. Скажи Агнес подогнать под Шарлотту то лавандовое платье. Если она сейчас начнет, к тому времени оно будет вполне приемлемым.

— Спасибо, тетя, с вашей стороны это очень благородно.

— Ерунда. Я всегда сделаю себе другое, если захочу. Ты лучше найди для нее черную шляпку и шаль. У меня таких вещей нет. Ненавижу носить черное.

— Разве вы не носите черное на похороны?

— У меня нет черного. Я лучше буду носить лавандовое. Тогда твоя сестра не станет единственной. Никто не посмеет критиковать ее, если я тоже буду в лавандовом.

Шарлотта с удивлением получила письмо от Эмили, а затем, когда она открыла его, по ее телу прошла волна возбуждения. Извинение было простым, без манерничанья, настоящее выражение сожаления. Шарлотта была так счастлива, что чуть не пропустила пассаж о похоронах и о том, что она не должна беспокоиться о платье, но Эмили будет очень благодарна за ее присутствие рядом с ней в такое время. Экипаж будет прислан, чтобы забрать ее, но она должна позаботиться о том, с кем оставить Джемайму.

Конечно, она пойдет не только потому, что Эмили просила ее об этом, но также поскольку все жители Парагон-уок наверняка будут там, а она не может пропустить такую возможность увидеть их всех скопом. В тот же вечер Шарлотта рассказала об этом Томасу — сразу же, как только муж вошел в дом.

— Эмили просит меня пойти с ней на похороны, — сказала она, обнимая его. — Это будет послезавтра. Я должна буду оставить Джемайму с миссис Смит — она не возражает, — и Эмили пришлет за мной карету. И она организует для меня платье!

Питт не задавал ей вопросов, в том числе и по поводу того, что значит «организовать платье»; а так как жена суетилась, чтобы побыстрее освободиться, вместо того, чтобы получше объяснить ему все, он с усмешкой позволил ей идти, спросив напоследок:

— Ты уверена, что хочешь быть там? Похороны — нерадостная церемония.

— Эмили хочет, чтобы я была там, — сказала Шарлотта, как будто такого ответа было достаточно.

Томас немедленно понял по ее светящимся глазам, что жена избегает этой темы. Ей хотелось пойти туда из любопытства.

Она увидела его широкую улыбку и в очередной раз поняла, что никогда не сумеет одурачить его. Затем пожала плечами и расслабилась, тоже улыбаясь.

— Хорошо, я хочу увидеть их всех. Но обещаю, что не буду ничего делать, кроме как смотреть. Не буду вмешиваться. Что ты обнаружил? Я имею право спросить, потому что это касается Эмили.

Лицо Томаса посерьезнело, он сел, наклонился вперед и поставил локти на стол. Выглядел он усталым и взъерошенным. Шарлотта вдруг поняла, насколько была эгоистичной, игнорируя его чувства и думая только об Эмили. Недавно она научилась делать лимонад, не портя дорогие свежие фрукты, как делала раньше, до замужества; теперь она держала фрукты в ведре с холодной водой на камнях около задней двери. Сейчас она быстро налила и поставила перед мужем стакан с лимонадом, не повторяя своего вопроса.

Питт выпил стакан до дна, затем ответил:

— Я пытаюсь проверить, где кто был. И никто не может вспомнить, был ли Джордж в своем клубе в этот вечер или нет. Я давил на них так сильно, как только мог, но они не могут отличить один вечер от другого. Честно говоря, я не знаю даже, могут ли они отличить одного человека от другого. Большинство из них выглядят и ведут себя абсолютно одинаково… для меня, по крайней мере. — Он медленно улыбнулся. — Глупо, не правда ли — я полагаю, что большинство из нас выглядит так же для них?

Шарлотта сидела молча. Единственное, чего она хотела и о чем молила бога, — это чтобы Джордж был оправдан по всем пунктам, быстро и полностью.

— Извини, — Томас потянулся к ней и погладил ее по руке; ее пальцы вцепились в его.

— Уверена, что ты сделал все, что мог. Есть ли кто-то вне подозрения?

— В действительности нет. Каждый обеляет себя, но это ничего не доказывает.

— Наверняка кто-то из них мог!

— Это еще надо доказать… — Питт посмотрел в потолок затуманенными глазами. — Афтон и Фулберт Нэш были вместе в доме большую часть времени, но не все время…

— Но они же ее братья, — с содроганием проговорила Шарлотта. — Ты ведь не думаешь, что они настольно развращены… или думаешь?

— Нет. Но я полагаю, что это не может быть исключено. Диггори Нэш играл в карты, но его друзья необычайно сдержаны в своих рассказах о том, где кто был и когда. Точно сказать не могут. Алджернон Бернон намекает на то, что это дело чести, и он не собирается раскрывать эту тайну. Я думаю, что он был на любовном свидании и в данных обстоятельствах не смеет говорить об этом. Халлам Кэйли был на вечеринке у Дилбриджей и устроил там скандал. Вышел пройтись, чтобы охладиться. Снова маловероятно, что он покинул сад и где-то встретил Фанни, но это возможно. Француз Поль Аларик говорит, что был дома один, и это, вероятно, правда, но мы снова не можем доказать это.

— А как насчет слуг? В конце концов, их кандидатуры более вероятны. — Она должна быть реалистичной. Нельзя позволять словам Фулберта обживаться в ее мозгу. — Или ливрейные слуги, кучера, которые обслуживали вечеринку?

Томас слегка улыбнулся, поняв ход ее мыслей.

— Мы работаем над этим. Но почти все из них держались вместе, единой группой, обмениваясь новостями и сплетнями, или находились в доме, шастая в поисках снеди. А другие слуги были слишком заняты, и у них не было достаточного времени.

Шарлотта понимала, что так и было. В те дни, когда она жила на Кейтер-стрит, во время вечеринок у слуг совершенно не было свободного времени, чтобы бродить вне дома. Колокольчик мог позвать их в любой момент, чтобы те открыли дверь или принесли поднос с вином, или выполнили любое другое из десятка возможных заданий.

— Но должно же быть хоть что-то! — громко запротестовала она. — Все выходит как-то призрачно. Никто не виновен — и все под подозрением… Что-то же должно быть очевидным, кто-то должен быть вне подозрений…

— Алиби нет ни у кого — за исключением тех слуг, которые все время были на виду.

Шарлотта, больше не споря, начала накрывать на стол, аккуратно расставляя тарелки и пытаясь сделать так, чтобы еда выглядела красивой и аппетитной. Все было совсем не так, как у Эмили, зато в двадцать раз дешевле, — за исключением фруктов. Будучи немного экстравагантной, Шарлотта не могла не покупать их.

Похороны были самым торжественным — и мрачным — событием, на котором когда-либо присутствовала Шарлотта. День выдался облачным и невыносимо душным. Утром, еще до девяти, ее подхватил экипаж, присланный Эмили, и доставил прямиком на Парагон-уок. Там ее встретили. Взгляд Эмили потеплел, когда она увидела Шарлотту — и поняла, что ее давешний срыв уже забыт.

У сестер не было времени для того, чтобы перекусить и посплетничать. Эмили взбежала наверх и показала ей исключительное темно-лавандовое, тщательно продуманное, официальное платье, гораздо лучшее, чем любое из тех, что Шарлотта видела на Эмили. Это было платье, которое носят дамы из высшего света, и оно не могло пойти той Эмили, которую она знала. Шарлотта приложила его к себе и посмотрела на сестру поверх роскошной линии шеи.

— О, — вздохнула Эмили с потаенной улыбкой. — Это платье тети Веспасии. Мне кажется, в нем ты будешь выглядеть великолепно. Оно очень стройнит тебя. — Эмили улыбнулась шире, затем виновато вспыхнула, вспомнив, по какому поводу они одеваются. — Думаю, ты некоторым образом очень похожа на тетю Веспасию — или, может быть, будешь похожа через пятьдесят лет.

Шарлотта вспомнила, что Питт сказал почти то же самое, и почувствовала себя польщенной.

— Спасибо. — Она отложила платье и повернулась к Эмили, чтобы та помогла ей расстегнуть пуговицы на ее собственном платье и переодеться.

Шарлотта была готова снова закалывать булавки, но с удивлением увидела, что те не нужны. Платье подходило ей почти так же хорошо, как и ее собственные. Оно было немного шире в плечах, но все остальные размеры были абсолютно ее. Шарлотта посмотрела на себя в трюмо. Эффект был поразителен: она выглядела потрясающе красивой.

— Поторопись, — резко сказала Эмили. — У нас нет времени стоять здесь и любоваться собой. Ты должна накинуть для приличия что-нибудь черное. Я знаю, что лаванда тоже траурный цвет, но ты выглядишь как герцогиня, которая принимает гостей. Вот тебе черная шаль. Не ерзай! Сейчас не жарко, а шаль затемняет весь ансамбль. И, конечно, черные перчатки. А еще я нашла для тебя черную шляпку.

Шарлотта не посмела спросить, где Эмили нашла эту шляпку. Может быть, ей лучше этого не знать. В любом случае, церемония будет происходить в церкви, и шляпа была необходима, неважно какого фасона.

Шляпа оказалась экстравагантной — с широкими полями, перьями и вуалью. Шарлотта водрузила ее себе на голову с кокетливым наклоном. Эмили едва сдерживала смех.

— Как величественно! И, пожалуйста, Шарлотта, следи за тем, что говоришь. Я так нервничаю по этому поводу; ты заставляешь меня смеяться, даже когда я совсем не хочу этого. Я делаю все возможное, чтобы не думать об этой бедной девочке. Я заполняю голову любыми другими мыслями, даже глупыми, только для того, чтобы отвлечься.

Шарлотта обняла ее.

— Я знаю. Знаю, что ты не бессердечна. Мы все смеемся иногда, когда в действительности хотим плакать. Скажи мне, я выгляжу смешно в этой шляпе?

Эмили протянула обе руки к шляпке и слегка изменила угол наклона. Сама она уже была в мрачнейшем черном.

— Нет, нет, ты выглядишь очень хорошо, Джессамин вся изведется от зависти. Потому что после церемонии все будут смотреть на тебя и спрашивать, кто ты такая. Потяни вуаль немножко вниз; они вынуждены будут подойти поближе, чтобы рассмотреть твое лицо… Вот так! Великолепно. И не поправляй ее без конца!

Процессия наводила ужас своим сплошным мертвенно-черным цветом. Черные лошади тянули черный катафалк, кучер был обмотан черной креповой лентой, лошади с черными плюмажами на голове. Близкие родственники ехали непосредственно позади катафалка в другом черном экипаже, покачивающемся из стороны в сторону. Затем следовали остальные присутствующие. Процессия выглядела очень величественной.

Шарлотта сидела рядом с Эмили, Джорджем и тетушкой Веспасией и размышляла, почему люди, которые исповедуют воскрешение, должны устраивать такую мелодраму из смерти. Все действо напоминало плохой театр. Над этим вопросом она часто раздумывала, но никогда рядом не оказывалось человека, которому можно было бы задать этот вопрос. Шарлотта надеялась, что однажды встретит епископа, хотя сейчас на это оставалось все меньше надежд. Как-то раз она задала этот вопрос своему папе — и получила очень резкую отповедь, которая заставила ее надолго замолчать; но при этом она не содержала настоящего ответа, которого папа, очевидно, не знал либо же считал любую дискуссию на данную тему вульгарной и неприличной.

Наконец процессия прибыла на место. Шарлотта вышла из экипажа, опираясь на поданную Джорджем руку, и грациозно спустилась на землю, не дотрагиваясь до шляпы, чтобы случайно не изменить угол ее наклона. Затем попарно — она с тетей Веспасией, за ними Эмили с Джорджем — они прошли через ворота церковного двора по дорожке к дверям. Внутри орган играл траурный марш — более бравурно, чем требовалось, и с такими неожиданными ошибками в исполнении, что даже Шарлотта заморгала, услышав их. Интересно, играл ли органист при этой церкви постоянно или был нанят энтузиаст-любитель, который даже не знал, по какому поводу играет?

Сама служба была очень скучной, зато короткой. Возможно, викарий не хотел упоминать причину смерти — слишком земные подробности для этого неземного мирка. Смерть не могла иметь ничего общего с этим местом, с цветными витражами на окнах, с органной музыкой и с всхлипываниями в кружевные платочки. Смерть сопровождалась болью, болезнью и ужасом перед долгим неизвестным последним шагом. Для Фанни в ее смерти не было ничего достойного, и ничего не оставалось после нее. Не то чтобы Шарлотта не верила в бога или в воскрешение; просто для нее это была попытка оправдать безобразную действительность ритуалом, который она ненавидела. Все это отрепетированное дорогое отпевание проводилось для очистки совести живущих, дабы они чувствовали, что заплатили богу необходимую дань и теперь могут спокойно забыть Фанни и продолжать развлекаться. Церемония совсем не относилась к несчастной девушке, и не имело значения, заботились ли все эти люди о ней раньше или нет.

Затем все пошли на кладбище. Воздух был горячим и тяжелым, как будто бы им уже дышали, и ощущалась какая-то затхлость. От того, что уже несколько недель не было дождя, почва стала сухой, и могильщики вынуждены были разбивать ее на куски мотыгами. Единственное влажное место находилось под тисовыми деревьями. Вода пропитывала здесь землю очень глубоко, и запах стоял застарелый и кислый, как будто корни деревьев питались влагой из человеческих трупов.

— Нелепая вещь похороны, — прошептала тетя Веспасия рядом с ней. — Больше всего подходят для утверждения себя в обществе; хуже, чем на бегах в Эскоте. Каждый может увидеть, кто пришел сюда, потому что по-настоящему горюет, а кто — для того, чтобы показать себя. Некоторые женщины выглядят очень хорошо в черном и знают это, — и ты можешь увидеть их на всех модных похоронах. Не имеет значения, знали ли они покойного или нет. Мария Клеркенуэлл всегда поступала так. Своего первого мужа она встретила на похоронах его кузена. Он был главным скорбящим, потому что унаследовал титул. Мария никогда не слышала о покойном, до тех пор пока не прочла о нем на странице местной газеты, и решила пойти на похороны.

Втайне Шарлотта с интересом наблюдала за процессом похорон. Возможно, что и Эмили делала то же самое.

Она смотрела на другую сторону могилы, мимо могильщиков с красными, блестящими от пота лицами, на Джессамин Нэш, которая стояла в дальнем конце участка, стройная и бледная. Находящийся рядом с ней мужчина был не очень красив, но было что-то привлекательное в его лице — что-то вроде готовности улыбнуться.

— Это ее муж? — спросила Шарлотта мягко.

Веспасия проследила за ее взглядом.

— Диггори, — согласилась она. — Немного худоват, но он всегда был лучшим из Нэшей. Впрочем, это не то чтобы сильно его украшает.

Судя по тому, что Шарлотта слышала об Афтоне, и исходя из того, что она заметила в Фулберте, Веспасия, видимо, была права.

Шарлотта продолжала наблюдать за обществом, надеясь, что под ее вуалью это будет незаметно. Действительно, вуаль была очень практичным удобством. Шарлотта никогда не носила ее раньше, но запомнит это на будущее.

Диггори и Джессамин стояли несколько поодаль друг от друга. Муж не делал ничего, чтобы дотронуться до нее или поддержать ее. Его внимание скорее было обращено на жену Афтона, Фебу, которая выглядела совершенно ужасно. Ее волосы, казалось, сбились на одну сторону, а шляпа — на другую, и хотя несколько раз она предпринимала слабые попытки исправить положение, оно становилось только хуже. Как и все здесь, она была в черном, но на ней этот цвет казался серовато-пыльным, как сажа, не то что блестящее «вороново крыло» платья Джессамин. Афтон стоял рядом с женой, ожидая дальнейших указаний. Его лицо ничего не выражало. Что бы он ни чувствовал, демонстрировать свои переживания здесь было ниже его достоинства.

Викарий поднял руку, требуя внимания. Шепот прекратился. Служитель церкви пропел знакомые слова. Шарлотта удивилась, почему их всегда нужно петь — ведь так они всегда звучали неискренне по сравнению с тем, если бы их произносили нормальным голосом. Она никогда не слышала, чтобы люди с живыми эмоциями говорили в такой манере. Такие люди придают значение именно содержанию, а не форме, и их не тронут страдания, поданные в такой манере. И уж тем более нельзя повлиять на бога модной одеждой или сногсшибательной прической.

Шарлотта смотрела сквозь вуаль на собравшихся и размышляла, есть ли здесь еще кто-то, кто думал бы так же, как она. Или они вообще ни о чем таком не задумываются? Джессамин опустила голову; она была стройной, бледной и красивой, как лилия; немного строгой, но соответствующей обстоятельствам. Феба рыдала. Селена Монтегю была также бледной, хотя, если судить по цвету ее губ, она все же не пренебрегла косметикой; ее глаза блестели как в лихорадке. Она стояла рядом с исключительно элегантным мужчиной, которого Шарлотта видела впервые. Он был высоким и стройным, в нем чувствовалась гибкость сродни женской грациозности, какую можно заметить у многих талантливых людей. Голова его была непокрыта, как и у всех присутствующих мужчин; его черные волосы были густыми и мягкими. Когда он повернулся, Шарлотта увидела, как хорошо лежат они у него на затылке. Ей не нужно было спрашивать Веспасию, кто это был. У нее слегка покалывало в ушах от возбуждения; она знала, что это прекрасный француз, за которого боролись Селена и Джессамин. Шарлотта не могла сказать, кто из них выигрывает в данный момент, но стоял он рядом с Селеной. Или, может быть, она стояла рядом с ним? Впрочем, в центре всеобщего внимания оставалась Джессамин. По крайней мере, половина голов прихожан были повернуты к ней. Француз был одним из немногих, кто наблюдал за тем, как неуклюже опускали гроб в открытую могилу. Два мужика с лопатами уважительно стояли немного позади. Они уже привыкли к этому ритуалу и вели себя заученно, подобающим образом.

Пожалуй, единственным, кто по-настоящему горевал, был мужчина, находящийся на той же стороне могилы, что и Шарлотта с Веспасией. Она заметила сначала его опущенные плечи, которые напряглись, словно все его мускулы сжались, подобно пружине. Не задумываясь, Шарлотта продвинулась немного вперед, чтобы рассмотреть его лицо в тот момент, когда он повернется, чтобы бросить горсть земли в могилу.

Раздался голос викария, который пел слова старой молитвы о том, что земля идет к земле, а прах — к праху. Мужчина повернулся, чтобы видеть, как тяжелые комья глины со стуком падают на крышку гроба, и тут Шарлотта увидела его профиль, а затем и всю фигуру незнакомца. У него было властное лицо, слегка подпорченное оспинами, и в данный момент на нем было выражение невыносимой, глубокой боли. Была ли эта боль из-за Фанни? Или из-за смерти вообще? Или это было горе по всем живущим, потому что он знал что-то про двуликих, о которых говорил Фулберт? Или же это был страх?

Шарлотта сделала шаг назад и тронула Веспасию за рукав.

— Кто он?

— Халлам Кэйли, — ответила Веспасия. — Вдовец. Его жена происходила из семейства Кардью. Она умерла около двух лет назад. Была очень милой женщиной: много денег, мало здравого смысла.

Это объясняло его скованность и выражение боли на лице. Возможно, и сама Шарлотта, рассматривая окружающих ее людей, отвлекает посторонними вопросами свой мозг, чтобы изгнать из памяти другие похороны, очень близкого ей человека, и не тревожить себя болезненными воспоминаниями.

Церемония закончилась. Медленно, соблюдая этикет, все одновременно повернулись, как будто находились на одной точке опоры, и пошли назад, к дороге и экипажам.

Они снова встретятся на Парагон-уок в доме Афтона на специально приготовленном завтраке, как того требовали правила. Только после этого ритуал может считаться завершенным.

— Я вижу, вы заметили француза, — отметила Веспасия, немного запыхавшись.

Шарлотте хотелось изобразить невинность, но она решила, что здесь это не пройдет.

— Рядом с Селеной?

— Естественно.

Они прошли или, лучше сказать, прошествовали по узкой тропинке через ворота и вышли на пешеходную тропу. Афтон, как старший брат покойной, сел в экипаж первым, за ним Джессамин и сразу же после нее Диггори. Последний разговаривал с Джорджем, и Джессамин была вынуждена подождать его. Шарлотта заметила, как по лицу женщины пробежала тень нетерпения. Фулберт приехал на похороны в отдельном экипаже и предложил подвезти сестер Хорбери, одетых в богато украшенные черные платья. Им потребовалось некоторое время, чтобы удобно расположиться внутри.

Джордж и Эмили были следующими, и Шарлотта не успела оглянуться, как уже сидела в карете вместе с ними. Она взглянула на Эмили, севшую напротив. Та поймала ее взгляд и улыбнулась в ответ усталой улыбкой. Шарлотта была рада увидеть, как сестра вложила свою ладошку в руку Джорджа, и тот держал ее, как бы защищая.

Как и ожидала Шарлотта, поминки были великолепными. Там не было ничего показного — ничто не привлекало внимания к смерти, которая случилась здесь таким ужасным образом, — зато на огромном столе было достаточно пищи, чтобы накормить все общество, и Шарлотта прикинула, что все мужчины, женщины и дети на ее улице могли бы жить на всей этой снеди с месяц.

Люди разбились на маленькие группки, перешептываясь. Никто не хотел начинать первым.

— Почему мы всегда едим после похорон? — спросила Шарлотта, нахмурившись. — Мне никогда это не нравилось.

— Обычай, — ответил Джордж, смотря на нее. У него были самые чудесные глаза, которые она когда-либо видела. — Это единственный вид вежливости, который понимает каждый. Иначе что еще делать? Мы не можем просто стоять здесь, и уж тем более танцевать.

Шарлотта подавила желание хихикнуть. Это было бы так же формально и нелепо, как какой-нибудь старомодный котильон.

Она посмотрела вокруг. Джордж был прав: каждый чувствовал себя немного неловко, а еда снимала напряжение. Было бы вульгарно выказывать эмоции — по крайней мере, для мужчин. Считалось, что женщины — хрупкие натуры, хотя рыдание в любом случае вызвало бы неодобрение, потому что это создало бы щекотливую ситуацию, и никто не знал бы, что ему делать. Но всегда можно было упасть в обморок; это считалось приемлемым и представляло хороший повод покинуть общество. Еда покрывала промежуток между порой скорби и временем, когда можно было спокойно уйти и забыть весь этот смертный ритуал.

Эмили дотронулась до Шарлотты, привлекая ее внимание. Та обернулась и увидела женщину в чрезвычайно дорогом черном платье и стоящего рядом с ней грузного мужчину.

— Могу я представить вам мою сестру, миссис Питт? Лорд и леди Дилбридж.

Шарлотта ответила привычным реверансом.

— Такое мрачное событие, — сказала Грейс Дилбридж со вздохом. — И столь шокирующее! Никто не ожидал такого от Нэшей.

— Вы правы, никто не ожидает такого ни от кого, — вступила в разговор Шарлотта. — Может быть, только от негодяев и отчаявшихся людей. — Она имела в виду людей из трущоб и развалин, о которых ей рассказывал Питт; впрочем, даже он мало говорил ей о реальном ужасе, царящем там. Шарлотта могла только догадываться об этом по его сразу становящемуся невыразительным лицу, пустому взгляду и долгим паузам в разговоре.

— Я всегда полагал, что бедняжка Фанни такое невинное дитя, — продолжал Фредерик Дилбридж как бы в ответ ей. — Несчастная Джессамин, все эти события очень тяжелы для нее.

— И для Алджернона, — добавила Грейс, глядя краешком глаза в сторону, где Алджернон Бернон отказался от пирожного и взял с подноса слуги еще один стакан вина. — Бедный мальчик. Слава богу, он не успел жениться на ней.

Шарлотта не могла уловить уместность этого замечания.

— Он, должно быть, очень горюет, — сказала она медленно. — Я не могу вообразить себе ничего более ужасного, чем потерять невесту таким образом.

— Все-таки лучше, чем жену, — настаивала Грейс. — По крайней мере, он теперь свободен — после некоторого перерыва, конечно — и сможет найти себе более подходящую невесту.

— И у Нэшей нет теперь другой дочери, — Фредерик также взял другой стакан вина, когда слуга с подносом проходил рядом. — Тоже что-то, за что можно быть благодарным.

— Благодарным? — Шарлотта не могла поверить этому.

— Конечно, — Грейс посмотрела на нее, подняв брови. — Вы должны бы знать, миссис Питт, как непросто удачно пристроить дочку замуж. А если в семье случается скандал, такой, как этот, то это почти невозможно. Я не хотела бы, чтобы любой из моих сыновей женился бы на девушке, чья сестра была бы… ну… — она деликатно прокашлялась и посмотрела на Шарлотту, чтобы та перевела нечто столь грубое в приличные слова. — Все, что я могу сказать: я так рада, что мой сын уже женат, такое облегчение. Дочка маркизы Вэйбридж — очень приятная девушка. Вы знакомы с Вэйбриджами?

— Нет. — Шарлотта покачала головой, и слуга с подносом, неправильно истолковав ее жест, пролетел мимо, оставив ее с вытянутой пустой рукой. Никто этого не заметил, и она убрала руку. — Нет, я не знаю их.

Никакого вежливого ответа не последовало, и Грейс вернулась к прежней теме разговора.

— Дочери — это такое беспокойство, пока их не выдашь замуж, моя дорогая, — обратилась она к Эмили, протянув к ней руку. — Надеюсь, что у вас будут только сыновья… они не так уязвимы. Мир принимает слабости мужчин, и мы должны мириться с этим. Но если женщина слаба, все общество питает к ней отвращение. Бедная Фанни, мир праху ее. А теперь, моя дорогая, я должна подойти к Фебе. Она выглядит совершенно больной! Я должна утешить ее.

— Это чудовищно! — сказала Шарлотта после того, как Дилбриджи отошли. — Слушая ее, любой может решить, что Фанни была блудлива.

— Шарлотта! — резко сказала Эмили. — Ради всех святых, не используй здесь таких слов. Так или иначе, блудливыми могут быть только мужчины.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Это непростительно! Девочка обесчещена и убита здесь же, на своей улице, — а они все рассуждают о появившейся возможности для женитьбы и что по этому поводу думают в обществе. Отвратительно!

— Шш, — рука Эмили схватила руку Шарлотты, до боли впившись в нее ногтями. — Нас могут услышать и неправильно понять.

Эмили с усилием улыбнулась, когда к ним подошла Селена. Джордж рядом с ней глубоко вздохнул.

— Здравствуйте, Эмили, — весело сказала Селена. — Я должна сделать вам комплимент. Все это было ужасно тяжело, но, глядя на вас, вряд ли кто-то может это сказать. Изумляюсь вашей стойкости.

Она была маленького роста, меньше, чем представляла себе Шарлотта, — наверное, дюймов на десять ниже, чем Джордж. Селена посмотрела вверх на него сквозь ресницы.

Джордж сказал что-то тривиальное. Щеки его порозовели.

Шарлотта посмотрела на Эмили и увидела, что ее лицо напряглось. Впервые, кажется, ее младшая сестра не могла придумать никакого ответа.

— Мы также должны изумляться вами. — Шарлотта пристально, прямо в лицо посмотрела на Селену. — Вы так стойко все это вынесли. Конечно, если бы я не знала, что вы должны быть опечалены, я могла бы поклясться, что это вас развлекало.

Эмили резко вдохнула и не смогла выдохнуть, но Шарлотта игнорировала ее. Джордж переступал с ноги на ногу.

Лицо Селены залилось краской, и она заговорила, тщательно подбирая слова для ответа.

— О, миссис Питт, если бы вы знали меня получше, вы не могли бы даже подумать, что я такая бесчувственная. Я очень даже чувствительная. Разве не так, Джордж? — Она снова посмотрела на него своими огромными глазами. — Пожалуйста, не позволяйте миссис Питт думать, что я холодная. Вы же знаете, что это не так!

— Я… я не верю, что она всерьез так думает… — Было заметно, что Джорджу очень некомфортно. — Она только имеет в виду, что… э… Вы вели себя восхитительно.

Селена посмотрела на Эмили и улыбнулась ей. Та застыла на месте.

— Мне неважно, если кто-то думает, что я бесчувственная, — добавила она, словно нанесла последний маленький мазок на живописное полотно.

Шарлотта подвинулась ближе к Эмили, желая защитить ее, почувствовав в сверкающем взгляде Селены угрозу.

— Я польщена тем, что вам небезразлично, что я думаю о вас, — прохладно сказала она, попытавшись улыбнуться; впрочем, актриса из нее всегда была не очень. — Обещаю вам, что не буду делать никаких поспешных суждений. Уверена, что вы способны на большое… — Шарлотта в упор посмотрела прямо на Селену, так, чтобы та видела, что она выбирает слово намеренно, со всеми его оттенками значений —… благородство.

— Я вижу, что вашего мужа нет с вами. — Ответ Селены был немедленным и злым.

На этот раз Шарлотте удалось улыбнуться. Она гордилась тем, чем занимался Томас, хотя хорошо знала, что здесь не уважали его труд.

— Да, он сейчас занят другими делами. У него много работы.

— Как неудачно, — пробормотала Селена, но без осуждения. Удовлетворение покинуло ее.

Вскоре после этого Шарлотта случайно встретилась с Алджерноном Берноном. Она была представлена Фебой Нэш, чья шляпка уже была аккуратно надета, хотя волосы все еще выглядели неуложенными. Шарлотта очень хорошо понимала, как это получается: достаточно одной или двум заколкам попасть в неправильные места, и уже чувствуешь, что волосы словно прибиты к голове гвоздями.

Алджернон едва заметно поклонился — вежливый жест, который Шарлотта находила слегка раздражающим. Казалось, он больше заботился о ее удобстве, чем о своем собственном. Шарлотта приготовила выражения сочувствия его горю, — а он справлялся о ее здоровье, а также не показалось ли ей, что в церкви было слишком жарко.

Шарлотта проглотила все слова сочувствия, которые вертелись у нее на кончике языка, и выдала простой ответ — наиболее здравый, какой она только могла придумать. Возможно, Алджернону уже надоели все эти соболезнования, и ему просто хотелось поговорить с человеком, который не знал Фанни. Как мало можно прочесть по выражению лица…

Шарлотта моментально запуталась в собственных мыслях, хорошо понимая, что Алджернон был близок к Фанни; ее интересовало, была ли это любовь или согласованная сделка. Возможно ли, что он даже рад освободиться от нее? Шарлотта почти не слышала его слов, хотя улавливала где-то на периферии своего сознания, что он говорит что-то умное и легкое для понимания.

— Прошу прощения, — извинилась она, абсолютно не зная, что он только что сказал.

— Возможно, миссис Питт считает, что наше жаркое немного отличается… как считаю и я?

Шарлотта резко повернулась и увидела француза, стоящего в нескольких футах от нее; его красивые умные глаза тщательно скрывали улыбку.

Она не вполне понимала, о чем он говорит. Он же не мог догадаться, о чем она задумалась… или он думал о том же самом, может быть, даже читал ее мысли? Честность была ее единственным спасением.

— Я не пробовала его. У меня нет никакой идеи по поводу того, как оно выглядит.

Если Алджернон и видел двойственность в ее словах, он ее не выдал.

— Миссис Питт, могу я представить вам мсье Поля Аларика? Я думаю, что вы не встречались. Миссис Питт — сестра леди Эшворд, — добавил он.

Аларик еле заметно поклонился.

— Я очень хорошо знаю, кто такая миссис Питт, — его улыбка уничтожила некоторую нелюбезность его слов. — Вы можете себе представить, чтобы такой человек посетил наш квартал — и об этом не говорили бы? Простите, пожалуйста, что знакомство с вами стало возможным лишь благодаря столь трагическому событию.

Шарлотта смутилась и покраснела под его теплым взглядом. Несмотря на всю его любезность, Аларик был очень непосредственным; казалось, его ум с легкостью мог проникнуть сквозь вежливую маску Шарлотты и разглядеть за ней всю сумятицу ее чувств. В его взгляде не было ничего недоброго — только любопытство и скрытое желание беззлобно позабавиться.

Шарлотта быстро собралась внутренне. Она, должно быть, очень устала от этой жары и всей этой утренней церемонии, вот и поглупела.

— Как вы поживаете, мсье Аларик? — спросила она твердо. Затем, потому что ей показалось, что этого мало, добавила: — Да, очень жаль, что часто требуется трагедия, чтобы мы начали перестраивать нашу жизнь.

Его губы сложились в легчайшую, очень деликатную улыбку.

— Вы собираетесь перестраивать мою жизнь, миссис Питт?

Лицо Шарлотты обожгло жаром. Боже, помоги! Хорошо, что под вуалью ничего не заметно.

— Вы… Вы не поняли меня, мсье. Я имела в виду трагедию. Наша встреча вряд ли могла быть столь значительной.

— Как вы скромны, миссис Питт.

К ним подплыла Селена, волоча за собой шлейф черного шифона. Ее лицо сияло.

— По вашему чудесному платью я поняла, что вы так не думаете. В ваших краях, откуда вы прибыли, всегда на похоронах носят лавандовое? Конечно, его легче носить, чем черное.

— О, благодарю вас. — Шарлотта заставила себя улыбнуться, но испугалась, что эта улыбка выглядела скорее как оскал. Потом осмотрела Селену снизу доверху. — Да, я думаю, что так и есть. Уверена, что оно и вас тоже украсило бы.

— Я не бегаю с одних похорон на другие, миссис Питт, а навещаю только тех людей, которых знаю. — Селена резко повернулась. — Не думаю, что такое платье понадобится мне до того, как этот стиль выйдет из моды.

— То есть одни похороны за сезон, — пробормотала Шарлотта. Почему ей так сильно не нравится эта женщина? Заразилась ли она опасениями Эмили или сработал ее собственный инстинкт?

Джессамин тоже подошла к ним — бледная, но сохраняющая полное спокойствие. Аларик повернулся к ней — и лицо Селены мгновенно застыло от злобы; впрочем, она тут же сумела справиться с ним.

— Дорогая Джессамин, — быстро заговорила она, опередив Аларика, — что за ужасное испытание для вас. Вы, должно быть, совершенно обессилены — и тем не менее находите в себе мужество вести себя достойно. Вся церемония была такой величественной…

— Спасибо. — Джессамин взяла стакан, который Аларик передал ей, взяв с подноса у слуги, и теперь пила из него мелкими глотками, очень деликатно. — Бедняжка Фанни наконец успокоилась. Но как трудно мне успокоиться и принять это как должное… Происшедшее кажется мне чудовищной несправедливостью! Она была таким ребенком, такой невинной… Она еще даже не умела флиртовать! Почему она, а не кто-то другой? — Ее веки прикрыли большие, влажные глаза. Она не смотрела на Селену, но мелкие подергивания плечами и изогнутость фигуры указывали, что она адресовала свои слова к ней. — Есть другие люди, которые… которые больше заслуживают…

Шарлотта пристально смотрела на Джессамин. Ненависть между двумя женщинами была настолько явной, что она не могла поверить, что Поль Аларик не замечает этого. Француз стоял в элегантной позе, с легкой улыбкой на губах, беспечно отвечая на вопросы; но Шарлотта была уверена, что он чувствовал себя также некомфортно, как и она. Или это его развлекало? А может быть, он был польщен своим двойственным положением и не хотел ничего менять? Такая мысль была неприятна Шарлотте. Она хотела, чтобы он был выше принижающего его тщеславия, чтобы это смущало его так же, как и ее.

Затем к ней пришла другая мысль. Она вспомнила слова Джессамин: «…другие люди, которые больше заслуживают». Конечно, здесь подразумевалась Селена; но была ли причиной трагедии невинность Фанни, которая привлекла насильника? Может быть, он устал от всех этих утонченных женщин, которые были слишком доступны, и захотел целомудренную, напуганную и боязливую, так чтобы он мог доминировать над ней… Может, это возбуждало его, заставляло кровь бежать быстрее… прикосновение и запах ужаса…

Это была скверная, отвратительная мысль. Но ведь насилие во тьме, унижение, удар ножом, кровь, боль, утекающая жизнь — все это было еще отвратительнее… Шарлотта закрыла глаза. Пожалуйста, боже милостивый, пусть это все не коснется Эмили! Пусть Джордж будет легкомысленным гулякой, немного глупым, пустоватым, но не кем-то хуже!

Присутствующие говорили, не обращая на нее внимания, и Шарлотта не слышала их, погруженная в свои мысли. Она осознавала окружающую действительность, лишь когда из уст Селены или Джессамин вылетало нечто враждебное и когда Аларик говорил то с одной, то с другой из них. Иногда Шарлотте казалось, что он с пониманием смотрит на нее, и ей становилось очень неудобно — и в то же время это ее будоражило.

К ней подошла Эмили. Она выглядела очень усталой, и Шарлотта подумала, что они находятся здесь уже очень долго. Она уже была готова предложить вернуться домой, но тут заметила позади Эмили Халлама Кэйли, единственного мужчину, который, согласно ее наблюдениям, был искренне тронут смертью Фанни. Его взгляд был направлен на Джессамин, но выражение лица оставалось пустым, как будто бы он не был знаком с ней. Богато убранная комната, солнечные лучи, пробивающиеся через наполовину задернутые гардины, роскошный стол с остатками угощений, люди в черном, разделившиеся на несколько небольших группок, — все это, казалось, не производило на него никакого впечатления.

Джессамин поймала его взгляд. Ее лицо изменилось, нижняя губа выпятилась, кожа на щеках натянулась, и на какое-то мгновение она застыла. Затем Селена сказала что-то Аларику и улыбнулась, и Джессамин вернулась к своему обычному состоянию.

Шарлотта посмотрела на Эмили.

— Мы уже поговорили со всеми, с кем необходимо? Я имею в виду, мы уже можем, соблюдая все приличия, идти домой? Здесь жарко и душно, и ты, должно быть, очень устала.

— Я так выгляжу? — спросила Эмили.

Шарлотта немедленно, не раздумывая, соврала:

— Совсем нет, но лучше нам уйти до того, как мы устанем. Я так чувствую.

— Я ожидала, что ты будешь довольна, находясь здесь и пытаясь распутать это дело…

В голосе Эмили слышалась хрипотца. Конечно, она устала. Под глазами залегли тени. Шарлотта делала вид, что не замечает этого.

— Мне кажется, я не узнала ничего нового по сравнению с тем, что ты уже сказала мне, — что Джессамин и Селена ненавидят друг друга из-за мсье Аларика, что у лорда Дилбриджа очень либеральные взгляды, а леди Дилбридж всегда рада воспользоваться этим. И что все Нэши очень неприятные особы. Да, и еще что Алджернон ведет себя очень достойно.

— Я тебе все это говорила? — Эмили слегка улыбнулась. — Я думала, что это тетушка Веспасия. Теперь, я полагаю, мы можем идти домой. Признаюсь, с меня довольно. Церемония подействовала на меня гораздо сильнее, чем я предполагала. Я не замечала Фанни, когда она была жива, но теперь я думаю о ней постоянно. Ты представляешь, ее похоронили, но никто по-настоящему не говорил о ней.

Грустное наблюдение; тем не менее оно было верным. Все говорили о том, как повлияла на них ее смерть, о своих собственных чувствах, но никто не говорил о самой Фанни. Чувствуя себя потерянной и немного больной, Шарлотта последовала за Эмили туда, где якобы их ждал Джордж. Он тоже жаждал уйти. Тетушка Веспасия была глубоко вовлечена в разговор с мужчиной ее собственного возраста. И так как расстояние до дома было небольшим, они оставили ее. Тетушка сможет дойти пешком, когда захочет.

Они встретили Афтона и Фебу, которые рассыпались во взаимных симпатиях с Алджерноном. Все трое умолкли, когда подошел Джордж.

— Уходите? — спросил Афтон.

Его взгляд скользнул сначала по Эмили, затем по Шарлотте. От этого взгляда она почувствовала холодок в животе, и ей захотелось немедленно уйти. Она должна контролировать себя и покинуть общество, соблюдая приличия. В конце концов, этот мужчина находится в состоянии стресса…

Джордж пробормотал что-то Фебе — обычные вежливые слова насчет гостеприимства.

— Вы очень добры, — ответила она автоматически, ее голос был высоким и напряженным. Шарлотта заметила, что ее руки вцепились в складки юбки.

— Не смеши людей, — рявкнул Афтон. — Только несколько человек пришли сюда из сострадания, большинство же — из простого любопытства. В любое время насилие вызывает больший ажиотаж, чем простая любовная интрижка. Кроме того, любовные связи стали так распространены, что если к ним не добавляется что-то необычное, на них уже не обращают внимания.

Феба покраснела от стыда, но не смогла найти достойный ответ.

— Я пришла сюда из сострадания к Фанни, — Эмили холодно посмотрела на него. — И к Фебе.

Афтон чуть склонил голову.

— Уверяю вас, она оценит это. И если вы найдете свободный вечер и навестите ее, она, без сомнения, поделится с вами своими чувствами. Феба абсолютно уверена, что этот сумасшедший прячется где-то здесь, рядом, поджидая случая прыгнуть на нее и изнасиловать следующей.

— Пожалуйста! — Феба потянула его за рукав, к ее лицу прилила краска. — Я совсем так не думаю.

— Так значит, я тебя не понял? — возмутился Афтон, не понижая голоса и продолжая смотреть на Джорджа. — Из того, как ты вела себя прошлой ночью, я решил, что ты ожидала увидеть его на лестничной площадке. Твоя рубашка так завернулась на тебе, что я подумал, что ты можешь задушить себя, если повернешься не в ту сторону. Зачем ты звала слугу, моя дорогая? Или я не должен задавать этот вопрос в присутствии других людей?

— Я не звала слугу, я… я просто… хорошо. Занавеска пошевелилась от ветра. Я испугалась и подумала…

Феба вся горела. Шарлотта могла вообразить себе, как глупо та себя чувствовала, как будто все окружающие могли увидеть ее напуганной и растрепанной, в задравшейся ночной рубашке. Шарлотта сгорала от желания сказать Афтону что-нибудь резкое, выбрать убийственные слова, но в голову ей ничего не приходило.

Наконец заговорил Фулберт — медленно, лениво, с улыбкой на лице. Он обнял Фебу, но его взгляд был направлен на Афтона.

— Вам не нужно бояться, моя дорогая. Что произошло с вами — это ваше личное дело. — Его лицо смягчилось, в нем читалось удовлетворение. — Я сомневаюсь, что это был один из ваших слуг; но даже если и слуга, то он вряд ли был бы настолько дерзким, чтобы напасть на вас в вашем же доме. И вам повезло больше, чем любым другим женщинам на Парагон-уок — по крайней мере, вы определенно знаете, что это был не Афтон. Мы все это знаем! — Он улыбнулся Джорджу. — Боже, сделай так, чтобы мы все тоже были вне подозрений!

Джордж моргнул, не вполне уверенный в смысле сказанного, но чувствуя, что где-то в его словах была запрятана жестокость.

Шарлотта инстинктивно повернулась к Афтону, сама не понимая почему. В его глазах светилась холодная ненависть, пронзившая ее насквозь. И ей захотелось взять Эмили за руку, ухватиться за что-то теплое, человеческое — и бежать из этой увитой блестящим черным крепом комнаты на свежий воздух, в зеленое лето, и продолжать бежать, пока она не доберется до своего дома на узкой пыльной улочке, дома с побеленными ступенями, примкнутого к точно таким же домам, в которых женщины трудились весь день не покладая рук.