Кэролайн стояла на площадке лестницы в ужасном смущении. Вся эта сцена с Сэмюэлем привела ее в сильнейшее замешательство, и она не могла понять, что породило такую перемену в его отношении. Он вел себя дружелюбно и открыто с самого начала, хотя и менее официально, чем англичанин в сходных обстоятельствах. Миссис Филдинг сочла это приятным разнообразием, и это не казалось ей неуместным ни в малейшей степени. Она не восприняла это как развязность и чувствовала, что сама вела себя самым подобающим образом.

Но сегодня он явился необычно поздно и вел себя так, будто она пригласила его… даже более того, будто она пригласила его с какой-то особой тайной целью, причем срочной.

Кэролайн напряженно размышляла о предыдущем визите Сэмюэля, пытаясь вспомнить, какие ее слова могли быть им неверно истолкованы, но ничего особенного так и не припомнила. Да, она с интересом слушала все его истории – вероятно, даже с более сильным, чем того требовала вежливость. Но они действительно были исключительно интересны и увлекательны для нее. Да и любой на ее месте слушал бы так же. Его рассказы выходили далеко за рамки обычной светской болтовни. Кроме того, он был ее неожиданно объявившимся родственником, деверем, неизвестным братом ее покойного первого мужа. С первого взгляда, еще до того, как он успел вымолвить хоть слово, миссис Филдинг поразило его невероятное сходство с Эдвардом, и возможно, поэтому она с необычайной готовностью и естественностью проявила к нему дружеские чувства. Но конечно же, она не подразумевала ничего более интимного.

Или подразумевала?

С оттенком вины женщина осознала, как ей нравилось общение с Эллисоном. Нет, даже не просто общение – ей льстило, что он проявляет к ней особую симпатию, словно подразумевая, что находит ее равно интересной, очаровательной и привлекательной. Их общение так приятно контрастировало с утонченно-покровительственной атмосферой гримерной Сесиль Антрим, что Кэролайн буквально наслаждалась им. Благодаря этому она вновь почувствовала себя женственно-привлекательной, уверенной в себе и в своем статусе.

Но сейчас миссис Филдинг пребывала в полнейшей растерянности, теряясь в догадках, что же могло привести к столь плачевному финалу.

И что, по мнению Джошуа, она могла сделать? Почему он примчался домой, прервав дневную репетицию, и таким ледяным, гневным тоном велел ей удалиться, а потом, видимо, отказал Сэмюэлю от дома? Неужели он так плохо ее знает, что мог подумать… о чем же он мог подумать? Неужели о каком-то тайном свидании здесь, в ее собственном доме? В его доме… Полный абсурд! Ведь лишь по чистой случайности миссис Эллисон не оказалась, как обычно, в гостиной вместе с ними. А уж эта старая дама ничего не упускала – быстрая, как хорек, она обладала еще более злобной натурой.

Может, попробовать объясниться? Сэмюэль ушел, но смелость Кэролайн растаяла при мысли о разговоре с мужем. Ей еще не приходилось видеть его в настоящем гневе, и она даже не представляла, что это может так обидеть ее. Хотя нет, обида – не то слово. Она испугалась. Неожиданно ей на мгновение представилось, что она могла потерять его, не из-за Сесиль Антрим, а из-за своего собственного поведения, какого-то дурацкого, неумышленно аморального проступка. Это могло случиться не потому, что Сесиль показалась Джошуа более привлекательной и более волнующей, а из-за того, что он счел Кэролайн презренной, не заслуживающей доверия особой, не способной с чистой душой вести себя с безупречным достоинством.

Это глубоко ранило ее.

Причем несправедливо. Практически несправедливо. Если она и заслужила хоть какой-то упрек, то скорее в бездействии и беспечности, в каком-то недоразумении… но ни в коем случае не в умышленном проступке.

Миссис Филдинг спускалась на первый этаж, но ее супруг в тот момент как раз вышел из гостиной и, не оглядываясь, направился через холл к выходу из дома. Он даже не попытался поговорить с ней. Словно его больше не волновало, что она думает.

В глазах у женщины потемнело: она испытала щемящую боль, вдруг осознав, что эта рана, вероятно, уже никогда не исцелится.

Развернувшись, Кэролайн быстро поднялась обратно наверх, в свою комнату – не в их с Джошуа общую спальню, а в свой будуар на втором этаже, где она могла побыть в одиночестве. Об ужине женщина не могла даже думать и уж точно не желала встречаться с любопытствующим и торжествующим взглядом старухи. Бывшая свекровь ведь предупреждала, что это может случиться! Теперь, вероятно, она так радуется своей правоте…

Вскоре после десяти вечера Кэролайн легла спать. Джошуа еще не вернулся. Она задумалась на мгновение, надо ли ей стойко дожидаться его, но ужаснулась, представив их встречу. Что она скажет? Слова могут лишь усугубить непонимание. Он придет усталый и выдохшийся. И никому из них не удастся сделать вид, что ничего не произошло.

Миссис Филдинг предпочла бы провести ночь в гостевой спальне, и, вероятно, ее муж тоже предпочел бы… но такая возможность исключалась, поскольку сейчас там жила миссис Эллисон.

А самым ужасным, безусловно, могло быть то, что он мог вообще не вернуться домой. Нет, об этом страшно было даже подумать! Расстроенная женщина отбросила эту невыносимо ужасную мысль. Разумеется, она могла потерять его доверие… на какое-то время, возможно, даже надолго… но такая потеря не могла привести к полному разрыву, к концу их семейной жизни. Не мог же Джошуа думать, что она намеренно вела себя нескромно?

Ворочаясь в темноте, Кэролайн мысленно призывала блаженное забытье, вздрагивая от каждого звука, который мог оказаться шагами ее любимого. Наконец, около полуночи, ее сморил сон.

Вновь проснувшись, она не поняла, долго ли проспала, но мгновенно осознала, что Джошуа спит рядом с нею. Значит, он вернулся и лег спать, не потревожив ее, не желая разговаривать с ней или касаться ее.

Кэролайн лежала, прислушиваясь к его дыханию. Он спал на самом краю другой половины кровати. Миссис Филдинг едва ощущала реальность или тепло его присутствия. Он отделился от нее, словно они стали чужими людьми, случайно оказавшимися вместе в толпе на площади. Никогда в жизни ей еще не приходилось испытывать более пронзительного одиночества.

Отчасти ей хотелось немедленно разбудить мужа и покончить с мучительно напряженной неопределенностью, спровоцировав любое – положительное или отрицательное – разрешение конфликта. Но, подумав о худшем варианте, Кэролайн испытала тошнотворный страх. Мог ли он действительно подумать о ней так плохо? Неужели он так мало понимал ее? Ей вспомнились добрые и радостные моменты их жизни, легкость взаимопонимания, душевная ранимость Джошуа, и глаза ее наполнились жгучими слезами.

Не стоит сейчас будить его. Что за ребяческое нетерпение? Лучше подождать. Как говорится, утро вечера мудренее. Возможно, здравый смысл все-таки победит, Джошуа, как обычно, поговорит с нею, и все объяснится к общему удовольствию. Но когда Кэролайн вновь проснулась от головной боли, совершенно не чувствуя себя отдохнувшей, муж уже исчез, и она вновь оказалась в одиночестве.

* * *

Старая дама тоже плохо спала, несмотря на одержанную победу. Ничто не могло изгнать поселившийся в ней холод. Она то просыпалась, то погружалась в кошмарный сон, в котором вокруг нее серело пустынное ледяное болото. Криков ее никто не слышал, а из тумана на нее таращились слепые нечеловеческие лица, не способные ничего увидеть. Ненависть. Ее засасывала всепоглощающая темная трясина ненависти. От ощущения вины старую женщину бросало то в жар, то в холод, и дрожь сотрясала все ее тело, несмотря на теплые одеяла.

Когда Мейбл наконец пришла в половине десятого с горячим чаем, старая леди еще дремала. Внезапно пробудившись, она искренне обрадовалась, увидев залитую солнечным светом комнату и знакомые, располневшие формы своей горничной, чье простое лицо не выражало ни тревоги, ни обвинения.

Впервые чай показался Марии таким желанным. Пусть даже обжигающий, но свежий и душистый, он нектаром пролился в ее пересохшее горло, принося также облегчение тяжелой голове. Пожилая леди не испытывала ни малейшего желания вставать, одеваться и встречать новое утро, однако перспектива остаться в кровати наедине с собственными мыслями казалась ей еще более невыносимой.

– Вы хорошо себя чувствуете, миссис Эллисон? – озабоченно поинтересовалась Мейбл.

– Я… нет, меня мучила бессонница. Думаю, мне лучше остаться наверху, – ответила ее хозяйка.

О боже… Служанка взглянула на нее с подобающим сочувствием.

Старая дама вдруг задумалась, как на самом деле относится к ней Мейбл. Воспринимала ли она ее лишь как источник хорошо оплачиваемой службы в приличном доме, как хозяйку, за которой надо будет присматривать до самой смерти? Живя в надежном, теплом и сытном доме Эшворда, где к слугам относились уважительно, Мейбл действительно могла чувствовать себя как у Христа за пазухой. Но испытывала ли служанка к Марии какие-то личные чувства? Возможно, лучше их и не знать. Они могли оказаться не особо приятными. А если быть до конца честной, то миссис Эллисон давала горничной мало поводов относиться к ней иначе. Хотя никто, в общем-то, не относится к слугам как к ровне: они знали свое место и не нуждались в ином отношении, которое, скорее, привело бы их в замешательство. Хотя в некоторых домах между господами и слугами могли сложиться и предупредительные, вежливые отношения, иногда сдобренные словами благодарности. Как правило, служанки пожилой дамы могли рассчитывать получить в качестве вознаграждения от хозяйки поношенные платья, которые по каким-то причинам перестали ее устраивать. Однако поскольку последнюю четверть века Мария носила траур, Мейбл вряд ли хотелось бы получить что-то из ее гардероба. Но она никогда не жаловалась – по крайней мере, не жаловалась самой старой хозяйке.

– Спасибо, – добавила миссис Эллисон.

Горничная взглянула на нее с испугом.

– За твое беспокойство, – раздражительно пояснила пожилая женщина. – И не пялься ты на меня так, словно я говорю с тобой по-китайски!

Она попыталась резко подняться, чтобы поудобнее сесть на кровати, и едва не задохнулась от пронзившей ее острой боли.

– Может, послать за доктором, мэм? – услужливо спросила Мейбл.

– Нет, спасибо, я не нуждаюсь ни в каком докторе! Дай-ка лучше руку.

Опираясь на руку служанки, Мария села на кровати и, поднявшись на ноги, с трудом смогла унять головокружение. Да, она действительно паршиво себя чувствовала. Кто бы мог подумать, что осуществление вчерашнего плана так плачевно скажется на ней самой! Ей следовало почувствовать облегчение, а не новое бремя на душе. Все-таки Сэмюэль Эллисон изгнан. И теперь она находилась в безопасности. Она добилась того, чего хотела… нет, того, что ей было необходимо. Это вопрос выживания. Сэмюэль угрожал уничтожить ее, нечаянно, возможно, но тем не менее все равно уничтожить.

Его уход, однако, не рассеял мрак. На самом деле он вряд ли даже имел какое-то значение.

Мейбл помогла госпоже одеться. Жаль, что опять пришлось напяливать траурное платье. Когда придет последний час, горничной даже не достанется в наследство ничего приличного. Вероятно, недолго уже ей ждать. Что же еще держало Марию в этой жизни? Она стара, бесполезна, и никто ее не любит. Может, лучше заказать какое-нибудь лавандовое или темно-синее платье?

– Мейбл! – окликнула старая леди служанку.

– Да, миссис Эллисон?

– Я хочу три новых платья… или, возможно, два новых платья и один костюм… юбку с жакетом.

– Одно я скоро закончу, мэм. Вы хотите три, включая его?

– Нет, забудь о недошитом! – раздраженно воскликнула Мария. – Три новых наряда. Один темно-синего цвета, другой лавандовый и третий… третий – зеленый! Да… зеленый.

– Зеленый! Неужели, мэм, вы хотите платье именно зеленого цвета?

– Ты что, глохнешь, Мейбл? Да, я хочу три платья – зеленое, темно-синее и лавандовое. Если тебе не по нраву лавандовый, то в таком случае выбери что-то близкое по цвету… бордовый, к примеру.

– Да, миссис Эллисон. – Голос горничной дрожал от недоверия. – Я принесу вам несколько образцов на выбор.

– Не трудись, просто сделай то, что сама считаешь подходящим. Я доверяю твоему вкусу.

Боже упаси Мейбл выбрать что-то нелепое, а самой ей дожить до того, чтобы успеть поносить их! Хотя неподобающее платье волновало сейчас Марию меньше всего. Вчера оно, наверное, просто вызвало бы легкое раздражение, а пару недель тому назад могло показаться настоящей трагедией. Но сегодня наряды не имели практически никакого значения.

– Позаботься об этом, – твердо добавила старая леди. – Я немедленно выдам тебе деньги.

– Слушаюсь, миссис Эллисон, – спокойно ответила Мейбл, глядя на хозяйку удивленным взглядом.

Утро выдалось поистине ужасным. Жуткая рассеянность не позволяла ничем заняться, хотя и дел-то у Марии сейчас особых не было. Их у нее, в общем-то, не было никогда. Вся ее жизнь состояла из замкнутого круга хозяйственных мелочей, не имевших никакого серьезного значения.

Ей не хотелось проводить утро с Кэролайн. Невыносимо было даже видеть ее, ведь рано или поздно она обязательно заговорит о необъяснимых и злополучных вчерашних событиях. А какое тут может быть объяснение? Старая дама думала, что легко справится с последствиями, уклонившись от разговора или даже заявив, что Кэролайн сама во всем виновата. Но теперь, когда все свершилось, Мария не чувствовала ничего, кроме черного отчаяния… и тяжкого, подобного ноющей физической боли, бремени вины.

Она решила заняться мелкими домашними делами – к большому раздражению прислуги. Для начала миссис Эллисон собрала обрывки использованных веревок и принялась развязывать узелки, не переставая при этом ворчливо объяснять самой юной из служанок, как в будущем той придется делать это самой.

– Нельзя беспечно выбрасывать старые веревки! – надменно заявила она.

– На них же полно узлов! – заметила девушка. – Их просто невозможно развязать! Тут никаких пальцев не хватит!

– Это лишь потому, что ты не знаешь, как правильно их развязывать, – возразила пожилая дама. – Давай-ка, принеси какую-нибудь деревянную ложку. Да поживей!

– Деревянную ложку? – смущенно спросила служанка, которой, вероятно, было не больше тринадцати лет.

– Ты что, глухая, девочка? Делай, что велено! Да шевелись же ты! Не стой столбом!

Девушка исчезла и вскоре вернулась с большой деревянной ложкой. Она передала ее старой даме ручкой вперед.

– Спасибо, – кивнула та. – А теперь смотри и учись.

Старая леди разложила перед собой на столе первые два отрезка связанной веревки и, поворачивая узел, несколько раз ударила по нему ложкой, а потом достала из кармана маникюрные ножницы и, вставив их заостренные концы в середину, начала растягивать узел. Постепенно он стал менее плотным и легко развязался.

– Вот видишь! – торжествующе заявила миссис Эллисон. – Теперь попробуй сама развязать следующий.

Охотно подчинившись, девушка принялась разбивать узлы и развязывать их с помощью ножниц. Это была существенная победа.

После этого Мария научила малолетку, как чистить в холле стойку для тростей с помощью лимонного сока с солью, потом показала ей, как начищать до блеска медную утварь в гостиной смоченной в оливковом масле тряпочкой, а затем потребовала найти в столовой для слуг пиво и поручить кухарке немного подогреть его на плите. Получив желаемое, она научила девочку отчищать потемневшие деревянные панели камина.

– Я могла бы показать тебе и как чистить джином бриллианты, – ехидно заметила она, – если б у миссис Филдинг имелись хоть какие-то бриллиантовые украшения!

– Или хоть бы джин, – шмыгнув носом, прибавила девочка. – Вот уж не видала я исчо в жисти никого, кто б знал такую кучу всяких пользительных вещей! – Ее округлившиеся глаза горели искренним восхищением. – А может, вам исчо ведомо, как избавицца от утюговых подпалин? Вчерась у нас как раз вышла жуткая досада с рубашкой хозяина – ежели хозяйка прознает, то будет ругмя ругаться.

– Если б она побольше думала о хозяйстве, то сама знала бы, как исправить подобную «жуткую досаду»! – удовлетворенно заявила Мария.

Оставаясь в задней служебной части дома, миссис Эллисон не слышала ни грохота проезжавших по улице экипажей, ни шума шагов. Она предпочитала не видеть ни Кэролайн, ни Джошуа, если тот вдруг вернулся домой. Ей не хотелось ничего слышать про их замешательство или страдания.

– Надо сделать специальную густую массу, смешав уксус, сукновальную глину, хозяйственную соду и мелко изрубленную луковичку, – деловито продолжила она. – Тебе следовало бы знать об этом! Не выбрасывать же хорошее белье только потому, что на нем осталась подпалина. Смешав все ингредиенты, надо нанести массу на пятно и дать высохнуть. А на следующий день счистить массу щеткой, а место промыть холодной водой.

– А сколько брать уксуса-то для смеси? – спросила девочка.

– Что?

– Прошу вас, мэм, скажите, сколько надо налить туда уксуса?

Утомленно вздохнув, старая дама назвала юной служанке все нужные пропорции.

Остаток утра прошел в прочих мелких занятиях, позволивших заполнить время. От ланча миссис Эллисон отказалась, полагая, что не сможет проглотить ни кусочка.

К середине дня не осталось ни одного разумного предлога для того, чтобы продолжать избегать встречи с бывшей невесткой. Мария подумывала сказаться больной или даже сообщить, что упала с лестницы и из-за боли не может встать с постели. Но тогда Кэролайн наверняка пошлет за доктором, не поинтересовавшись, нужно это или нет, что уже могло обернуться более серьезными неприятностями – старую леди могли уличить во лжи. Нет уж. Лучше проявить храбрость и самообладание. И желательно сохранить их на всю оставшуюся жизнь. Как раз сегодня самое время для таких перемен.

Миссис Эллисон переоделась в подходящее для дневного отдыха черное бомбазиновое платье с гагатовой отделкой по лифу и украсила волосы изящной брошью, которую не надевала лет тридцать. Это было не траурное украшение, подходящее к тщательно хранимым накладным локонам или свернутой в кольцо косе, а симпатичная хрустальная вещица с жемчужинками.

Однако, спустившись в гостиную, Мария никого там не застала.

* * *

Утро Кэролайн началось не менее ужасно, и она как раз искала, чем заняться, чтобы отвлечься от навязчивых и бесполезных печальных мыслей, когда случайно услышала окончание одного разговора между слугами.

– Да как я мог-то?! – возмущенно воскликнул посыльный.

Он стоял возле буфета в столовой, а рядом с ним служанка с отвращением разглядывала серебро.

– Эта чертова старуха послала меня за ним с такой спешкой, будто в доме мог начаться пожар. Ну и куда деваться – пришлось поехать. Она заявила, что это так срочно, точно стоял вопрос о жизни и смерти, как говорится.

– Послала тебя? – удивленно вскинула брови служанка. – Куда?

– Ну, знамо дело, привезть мистера Филдинга, – буркнул посыльный. – А уж сам-то он прям стрелой полетел домой да и выгнал того американского господина, что частенько захаживал к нам последнее время. И сам тут же вылетел следом.

– Какая жалость! – неодобрительно покачала головой его собеседница. – Он ведь так занятно говорил… хотя вообще-то я тоже подумала, что он к нам неспроста зачастил. В любом случае некогда мне тут с тобой сплетничать, да и тебе тоже пора делами заняться. Давай, наточика эти ножи, да поскорей, пока кухарка за тобой не прислала. Вечно ты всюду опаздываешь!

– Ты бы тоже ничего не успела, если б тебе пришлось гонять до театра и обратно! – проворчал посыльный и, забрав ножи, вышел, оставив дверь открытой.

Кэролайн стояла как вкопанная, но мысли ее стремительно заработали. Значит, Джошуа вернулся домой не случайно… Старуха послала за ним, когда пришел Сэмюэль. Почему? И что она велела ему сказать? Что еще она могла сделать? Неужели как-то умудрилась заставить Эллисона прийти к пяти часам без приглашения? Причем вел он себя так, словно сама Кэролайн пригласила его…

Миссис Филдинг стояла в холле, напряженно обдумывая ситуацию, и вскоре в ее уме сложилась вполне логичная версия случившегося, которую она, однако, упорно пыталась подавить или отбросить как нереальную. Она должна была выяснить правду, и именно у самого Сэмюэля.

Если б только Шарлотта или Эмили уже вернулись из Франции, она могла бы заехать за кем-то из дочерей. А без них ей придется встретиться с ним в одиночку. Эта мысль так ужаснула женщину, что она решила немедленно начать действовать, ни о чем не думая, пока не потеряет остатки храбрости. Джошуа никогда этого не поймет. И возможно, непонимание между ними станет еще страшнее. Он подумает, что, отказав Сэмюэлю от дома, вынудил ее саму отправиться к нему на свидание.

А что подумает сам Сэмюэль? От этой мысли у миссис Филдинг похолодело в животе.

Однако, возможно, еще хуже будет оставить все как есть. Старую даму спрашивать бесполезно – она ни за что не скажет правды.

Быстро надев шляпку и пальто, Кэролайн сообщила горничной, что собирается прогуляться, и вышла из дома.

Поездка прошла в ужасных терзаниях. Полдюжины раз женщина почти теряла смелость, готовая сказать кебмену, чтобы он опять отвез ее домой, но осознание одиночества грядущих дней или недель, без возможности понять Джошуа или объяснить ему правду, стимулировало ее отвагу.

Приехав в отель, где жил Эллисон, она прошла к конторке портье. Справившись об их постояльце, она узнала, что он находится в гостиной, и позволила коридорному проводить ее туда.

Сэмюэль читал газету. В зале сидели еще трое мужчин, тоже поглощенных чтением прессы. Постаравшись успокоиться, Кэролайн подошла к Эллисону.

Он поднял глаза, узнал ее и вспыхнул от замешательства.

Бежать теперь, как бы ей этого ни хотелось, было поздно. Она постояла немного, переводя дух.

Мужчина встал и натянуто произнес:

– Доброе утро, миссис Филдинг.

Кэролайн почувствовала, что ее лицо тоже загорелось.

– Доброе утро, мистер Эллисон. Простите, что я так неожиданно нарушила ваш покой, особенно после нашего вчерашнего расставания. Возникло ужасное недоразумение. Но многих вещей я не могу понять и боюсь, что моя бывшая свекровь намеренно вмешалась в нашу жизнь, стремясь создать нам неприятности. И я до сих пор не могу понять, почему…

Сэмюэль выглядел смущенным, причем весьма сильно.

– Я… ну если… конечно. Если вы полагаете, что я могу как-то помочь?

– Да, полагаю. – Женщина опустилась на стул, не дожидаясь приглашения, и смущенно пригладила юбку.

Она остро осознавала, что Эллисон находится всего в паре шагов от нее, и подумала, осознает ли он их близость с той же остротой.

– Извините меня. – Сэмюэль признал оплошность своих манер и тоже резко опустился на стул.

Ситуация была жутко неловкой.

Оба заговорили практически одновременно. Опередив своего друга на долю секунды, миссис Филдинг спросила, почему он приехал вчера, и так и не узнала, что же он хотел сказать.

После ее вопроса оба опять умолкли.

– Сожалею… – Эллисон еще больше покраснел, но не отвел взгляда от лица Кэролайн.

Она же уставилась на свои руки.

– Почему вы приехали к нам вчера к вечеру? У меня сложилось впечатление, будто вы думали, что я должна ждать вас.

– Впечатление? – недоверчиво повысил голос Сэмюэль.

– Да, – ответила женщина, избегая смотреть на него. – Или я ошиблась?

Она услышала шелест бумаги и увидела перед собой письмо. Эллисон подержал его в руке и, положив на стол, подтолкнул к ней.

Холодея от страха, миссис Филдинг с содроганием прочитала написанное. Когда же она попыталась заговорить, голос ее вдруг сорвался на хрип:

– Я не писала этого!..

Боже правый, он должен поверить ей! Однако сначала у нее мелькнула другая мысль: ей хотелось попросить Сэмюэля не показывать письма Джошуа. Он будет так обижен, так… предан.

– Я не писала этого! – Она решительно встретилась взглядом с американцем.

Теперь ее охватил гнев, не из-за своих несчастий, а из-за Джошуа.

– Моя свекровь вчера послала нашего посыльного привезти домой моего мужа. И полагаю, что именно она также сочинила для вас столь неприличное послание… – Держа письмо в руке, Кэролайн поднялась со стула. – Мне искренне жаль. Прошу вас, поверьте, я просто не могла бы написать такого! Вы мне симпатичны, и я наслаждалась вашим обществом, но при всей глубине чувств я никогда не написала бы такого письма. Извините, что вас ввел в заблуждение один из моих родственников и за последовавшие за этим неприятности. Но я немедленно вернусь домой и разберусь с этой подделкой.

Миссис Филдинг не спросила, может ли оставить у себя письмо – она просто не собиралась никому его отдавать.

– Спасибо, что вы прояснили мне ситуацию, – добавила она.

Ей хотелось еще пожелать Эллисону всего хорошего и забыть эту нелепейшую дурацкую историю. Но она смогла лишь еще раз взглянуть на него, а потом молча повернулась и быстро ушла.

* * *

Мария сидела одна в гостиной, мысленно успокаивая себя тем, что опасность миновала и что она сделала лишь то, что было необходимо, когда открылась дверь и вошла Кэролайн. Она выглядела очень бледной, и под глазами у нее залегли тени. Страдания на ее лице не нуждались ни в каком объяснении.

В тот момент старая дама отдала бы все, что имела, лишь бы вычеркнуть вчерашний день из жизни, но она осознавала, что сделанного не воротишь. Последняя мысль промелькнула где-то в глубине ее сознания, а потом все погрузилось в беспросветный мрак.

– Нас нет дома, – где-то за ее спиной отрывисто сказала Кэролайн горничной. – Ни для кого. Ты поняла?

– Да, миссис Филдинг, ни для кого.

– Отлично. А теперь пусть никто нам не мешает.

– Слушаюсь, мэм.

Хозяйка дома закрыла дверь и взглянула на старую даму.

– Итак! – сурово произнесла она. – Как вы собираетесь объяснить мне это?! – Она протянула бывшей свекрови слегка помятое письмо.

Пожилая дама пристально взглянула на невестку. Ее лицо выглядело неумолимо, а глаза смотрели с жесткой требовательностью.

– Объяснить? – прошептала Мария пересохшими губами.

– Не притворяйтесь, что не понимаете, – жестко бросила Кэролайн. – Сэмюэль получил вчера это письмо с призывом прийти в гости. Крайне непристойное письмо, вот он и явился, ожидая… Бог знает чего он ожидал! Потом вы послали Джозефа в театр за Джошуа, чтобы тот примчался сюда и неправильно истолковал ситуацию. – Она взмахнула письмом. – Кто-то воспользовался моим именем. И это могли быть только вы.

С губ старой леди сорвался протест, но скептическое выражение лица миссис Филдинг ясно показало, что она ей не верит. Настал момент заключительного действия. Перед миссис Эллисон открылась черная пустота ненависти. Теперь ей уже нечего было терять. Прорыв оказался не там, где она ожидала. Взорвалось в итоге не ее прошлое, а настоящее, и его утрата была невосполнима. И она поняла, что разрушила его сама.

– Я жду! – резко воскликнула Кэролайн. – Это требует объяснений. Зачем вы послали письмо Сэмюэлю от моего имени?

Могла ли Мария отказаться от объяснений? Или заявить, что этим письмом хотела предотвратить роман бывшей невестки, способный погубить ее брак? Поверит ли ей Кэролайн? Нет. Такое объяснение смехотворно и никого не обманет.

Жуткий ночной кошмар наконец стал реальностью. С этого момента миссис Эллисон могла помочь только правда. Она могла отсрочить объяснение, отложить его на будущее, придумав массу мелких отговорок, но правда в итоге все равно выплывет наружу. Очевидно, что лучше рассказать все сразу, без долгих смертельных мук. Терять больше нечего, вопрос только в том, в каком виде лучше преподнести эту жуткую правду.

Кэролайн неумолимо взирала на нее.

Старая дама тяжело вздохнула:

– Да, я послала это письмо от твоего имени, чтобы заманить его сюда. Я знала, что он придет, ради тебя…

В любой другой раз миссис Филдинг могла бы смущенно вспыхнуть, чем принесла бы злорадное удовлетворение старой женщине. Теперь же она едва обратила внимание на эту преамбулу.

– И я жду объяснения причины такого поступка, – холодно бросила Кэролайн.

– Конечно, – опять глубоко вздохнув, пожилая дама почувствовала щемящую боль в груди. – Я организовала это, чтобы Джошуа застал тебя наедине с ним и запретил ему появляться здесь.

Кэролайн, сминая юбки, опустилась на стул, словно ноги внезапно перестали держать ее.

– Почему? С чего вы могли так невзлюбить его, не говоря уже о том, чтобы решиться на… на такую…

Она растерялась, будучи не в силах подобрать нужных слов, и просто умолкла, пребывая в полнейшем недоумении.

Выбора не осталось. Кэролайн должна была все узнать. Если уклониться от объяснений сейчас, потом может быть только хуже. Да, пора. Безнадежно и немилосердно должна открыться тайная боль полувековой давности.

– Потому что он знает. Должен знать! – хрипло выдавила старая дама. – Я думала, что не смогу жить с этим. Теперь, видно, придется…

– Знает? – Миссис Филдинг слегка склонила голову. – Что знает? Что такого он мог знать, что заслуживало бы таких…

Да, ночной кошмар обретал реальные черты, его уже не спрячешь в глубине памяти. Он неотвратимо поднимал жуткие картины, вытаскиваемые из потаенных уголков сознания, и раскрывался во всем своем первобытном ужасе. Даже если б старая леди могла забыть его, хотя бы на день, другие уже никогда не забудут. Она как-то утратила контроль над ним.

Кэролайн подалась вперед на стуле, еще больше смяв юбки.

– Мама! Что, по-вашему, мог знать Сэмюэль? – Она облизнула губы. – Что вы не были замужем за его отцом?

Пожилой даме захотелось рассмеяться. Это могло бы стать позором… конечно, могло бы и означало бы также, что ее дети – незаконнорожденные. Но такой позор казался сущим пустяком в сравнении с тем, что ей придется, видимо, рассказать бывшей невестке.

– Нет, я вышла за него замуж, – ответила Мария. – Он совершенно законно развелся с Элис, и я знала о ее существовании. Мой отец сам привел меня к алтарю.

– Тогда что же? – настойчиво спросила Кэролайн. – Очевидно, это как-то связано с Элис или с тем, что мог узнать от нее Сэмюэль…

– Да, связано. Связано и с тем, почему она уехала. Разве тебя никогда не удивляло, почему она решилась на такой ужасный, такой опасный шаг, и законно, и общественно неприемлемый?

– Ну, разумеется, удивляло, – мгновенно отозвалась миссис Филдинг. – Но едва ли я имела право спрашивать. Я предполагала, что она сбежала с кем-то, а потом тот мужчина бросил ее, и после этого она, конечно, не могла вернуться к нашему дедушке. И ей пришлось бежать до того, как она поняла, что ждет ребенка. Никто бы не усомнился в том, кто отец Сэмюэля.

– Да, возможно, кто-то и мог бы предположить такое, – очень тихо признала Мария. – Но на самом деле все обстояло иначе.

Должно быть, в ее голосе появился новый оттенок, поразивший Кэролайн, более проникновенный и острый оттенок трагедии. Миссис Филдинг едва ли испытала сочувствие, но в ее глазах появилось мягкое внимание, которое уже не определялось одним лишь осуждением.

– Так почему же она уехала? – почти шепотом спросила Кэролайн.

Настал решающий момент. Марии показалось, что она уже летит в черный, зловонный омут с ледяной водой, от которой перехватывало дыхание.

– Потому что он принуждал ее к своим чудовищным играм… насиловал жестоко и мучительно, зверски унижая, низводя до уровня животного, до уровня рабской твари… – Произнося это, она словно слышала чей-то чужой голос.

Кэролайн задохнулась, точно ее ударили. Побелели даже ее губы, а глаза отразили пустынный мрак. Она попыталась что-то сказать, но голос изменил ей, и тогда она резко встряхнула головой, словно пыталась избавиться от какого-то наваждения.

– Я так и думала, что ты не поверишь мне, – тихо заметила старая дама. – Никто не поверил бы. Об этом невозможно рассказать… никому… никогда.

– Но… но вы же не знали Элис! – возразила миссис Филдинг. – И Сэмюэль не говорил вам…

Она опять умолкла и пристально взглянула в глаза бывшей свекрови. За все годы их общения Кэролайн никогда еще не видела в них такого откровенного отчаяния. Она потрясенно втянула в себя воздух и медленно выпустила его.

– Вы подразумеваете… – Она зажала рукой рот, словно боялась, что с них сорвутся ужасные слова. – Подразумеваете, что он поступал так… и с вами…

– Не надо говорить этого! – взмолилась Мария.

Старая женщина сознавала, как нелепа и бесполезна ее мольба. Она жаждала, чтобы ей поверили, и тут же умоляла Кэролайн не произносить ужасную правду.

– Противо… естественно? – с трудом выдавила миссис Филдинг.

Миссис Эллисон зажмурилась:

– Я полагала, что мужчины делают это только друг с другом… по крайней мере, некоторые. Содомия… известное извращение. Оно мучительнее, чем ты можешь вообразить… тем более насильственное. И именно чужие страдания… доставляли ему удовольствие. – Волна ярости и унижения вновь захлестнула старую даму, и от жути всплывших воспоминаний все ее тело покрылось липким потом. – Он раздевал меня донага, заставлял вставать на четвереньки, как животное, и…

– Довольно! – пронзительно вскрикнула Кэролайн. – Не надо! Не надо! – Она выставила вперед ладони, словно хотела отгородиться от этого ужасного знания.

– Ты не можешь даже представить себе твоего свекра таким, не так ли? – прошептала Мария. – Или меня? Вместе с ним на полу, точно собака, я рыдала от боли и унижения, молила о смерти, а он возбуждался все больше, ревел, как животное, не в силах совладать с собой, пока не достигал своего чудовищного оргазма.

– Перестаньте! – Миссис Филдинг провела пальцами по губам. – Не надо!

– Ты не в силах этого слышать? – Старую леди так трясло от страшных воспоминаний, что она едва могла говорить без заиканий. – А я… жила с этим… всю свою… семейную жизнь. Он умер от удара, насладившись своим извращенным способом, обнаженный, растянулся на полу. Я истово молилась, чтобы он с… сдох… и он сдох! А я выползла из-под него и приняла ванну… частенько он терзал меня до крови… а потом вернулась взглянуть на него. Все такой же благословенно мертвый, он лежал ничком, распростершись на полу. Я вымыла его и натянула на него ночную рубашку, а потом вызвала слуг.

Выражение ужаса в глазах Кэролайн постепенно начало сменяться зарождающейся жалостью.

– Вы всегда говорили… говорили, что любили его… – начала она. – Говорили… каким он был удивительным человеком… что вы были так счастливы…

Жар горького стыда залил щеки старой женщины.

– А что бы ты сказала? – спросила она. – Правду?

– Нет… – голос миссис Филдинг дрожал от слез, – конечно, нет… не знаю… не представляю, что я могла бы сделать. Не понимаю… невозможно представить… я не могу вообразить. Это же не… – Она не сказала, что это не может быть правдой, но недоверие присутствовало в ее голосе и выражении лица, в ее напряженно сжавшихся плечах.

– Ты не можешь даже поверить! – горестно произнесла миссис Эллисон.

Она поступила героически, откровенно выложив давнюю историю собственного унижения и трусости, скрываемую до нынешнего дня. Никто не поверит, что Элис хватило храбрости и чувства собственного достоинства сбежать, а Мария осталась и терпела это чудовищное обращение.

– Я… – Кэролайн растерянно запнулась и беспомощно развела руками.

– Почему я не сбежала… так же, как Элис? – Эти слова вырвались у пожилой дамы с такой болью, словно она зацепилась за колючую проволоку. – Потому что труслива.

Чудовищное омерзение, ненависть, отвращение к самой себе были порождены не только тем, что ее зверски унижали и полностью лишили гордости и человеческого достоинства, но больше всего тем, что она осталась и терпела эти адовы муки. Мария не оправдывалась. Оправданий для себя у нее не было. Как бы плохо теперь невестка ни подумала о ней, это не сможет сравниться с тем презрением, которое она сама испытывала к себе.

Миссис Филдинг взглянула на старческое лицо миссис Эллисон, напряженное, истерзанное страданиями многолетней горечи. В ее глазах явственно отражались ненависть к себе и глубочайшее отчаяние.

Кэролайн отвергла эту идею. Это была слишком шокирующая история. И однако она имела жуткий смысл, так что отчасти миссис Филдинг уже поверила в нее. Но если такова правда, то ее привычный мир рушился, рушились идеалы и доверие к людям. Если за самодовольной внешностью, улыбками и воскресными молитвами Эдмунда Эллисона скрывался сексуальный садист, самоутверждавшийся в том, что тайно и жесточайше унижал свою жену за закрытыми дверями супружеской спальни, то как же тогда вообще можно полагаться на чью-то внешность? Если даже его привычно знакомое лицо служило лишь маской такому чудовищному нутру, что ее воображение отказывалось представлять, тогда в чем же можно быть уверенной… в этом мире?

И однако, глядя на сидящую перед нею старую женщину, Кэролайн не могла отмахнуться от горькой правды. С Марией произошло нечто поистине ужасное. Жизнь обрекла ее на годы гнева и жестокости, которыми она, в свою очередь, досаждала своим родным. Ненависть, с которой она, казалось, относилась к этому миру, ко всем и каждому, на самом деле была обращена на нее саму. Она видела в других только худшее, поскольку только худшее осталось и в ее собственной душе. Долгие годы эта женщина презирала себя за неспособность бороться со злом, защитить свое человеческое достоинство от деградации и мучений. Ей не хватало смелости, и она понимала это. Она покорно терпела, не отважившись сбежать в полный опасности неизведанный мир, как поступила Элис, одна, без денег, вооруженная лишь храбростью и отчаянием. Неудивительно, что Сэмюэль так глубоко восхищался своей матерью.

Мария осталась со своим мужем и жила с этим ужасом, ночь за ночью, целыми днями самоотверженно изображая довольство, а потом обреченно поднималась в спальню, осознавая, что там с нею могут сделать… и это делалось год за годом, пока муж в итоге не умер, освободив ее. За исключением того, что сама она уже не смогла стать свободной; ее душа осталась в той же тюрьме, в которую он запер ее при жизни, поскольку эти воспоминания и отвращение по-прежнему терзали ее, живя в тайнике ее памяти.

– Неужели вы действительно думали, что Сэмюэль мог бы рассказать кому-то такое? – мягко спросила Кэролайн, не понимая, почему вдруг у нее вырвались именно эти слова.

В глазах старой дамы стояли слезы, хотя никто, кроме нее, не мог бы понять, что их вызвало – печаль, гнев или жалость к самой себе.

– Он знал… по крайней мере… – Внезапно в ее запавших глазах блеснуло сомнение. – Мне кажется, что знал. А значит, мог бы рассказать, но я уже не могла жить с этой неопределенностью… если бы он…

Миссис Филдинг ждала.

– Прости меня за то, что я сделала тебе. – Старая дама шмыгнула носом. – Ты не заслужила этого. Мне… мне хотелось бы, чтобы я не осмелилась…

Кэролайн подалась вперед и очень осторожно коснулась старческой руки, лежащей на черной юбке. Ее пальцы мгновенно почувствовали безжизненный холод.

– Есть много видов храбрости, – тихо заметила она. – Один из них – бегство. А другой – сохранение семьи. Что могло бы случиться с Эдвардом и Сюзанной, если б вы сбежали? Вам не позволили бы увезти их с собой в Америку. Это было бы незаконно. Полиция могла бросить людей на ваши поиски.

– Я могла хотя бы попытаться! – раздражительным скрипучим голосом воскликнула миссис Эллисон.

– И сделали бы только хуже себе, – возразила Кэролайн. – Для бегства нужна смелость, но такая же смелость необходима и чтобы остаться и сделать все от вас зависевшее для ваших детей.

В темных глазах старой леди мелькнула крошечная искра, огонек надежды.

Долгие годы они с невесткой искренне испытывали взаимную неприязнь, живя под одной крышей. Они общались друг с другом с холодным равнодушием, а порой и с откровенной враждебностью. Но сейчас все это показалось неважным. Открывшаяся всепоглощающая реальность перечеркнула это прошлое. Настал поворотный момент, озаренный новым светом, новым знанием и пониманием.

– Нет, при чем тут смелость… Я побоялась уйти, – осторожно произнесла пожилая женщина, глядя в глаза Кэролайн.

Миссис Филдинг не пыталась ее ободрить, она говорила честно. И Марию удивило, что это оказалось совсем нетрудно.

– Возможно, Элис побоялась остаться? – предположила Кэролайн.

Старая дама задумчиво промолчала. Очевидно, такая мысль не приходила ей в голову. В душе она всегда считала Элис смелой, поступившей правильно. Надежда появилась из совершенно неожиданного источника.

По губам миссис Филдинг промелькнула еле заметная улыбка.

– Необходима большая сила духа, чтобы выдержать все в одиночку, храня тайну, не позволив себе никаких отступлений, никаких уступок. Разве вы хоть раз намекнули об этом Эдварду или Сюзанне?

Миссис Эллисон гордо выпрямилась.

– Безусловно, нет! Что за дикий вопрос?

– Вы скрывали это от них ради самой себя… но в той же мере и ради них.

– Я… я скрывала это… – Очевидная борьба за честность давалась пожилой леди мучительно. – Не знаю… Я скрывала это ради себя… Мне невыносимо было даже думать о том, чтобы мои дети узнали, что мне пришлось… как со мной… представляли меня в такой чудовищной ситуации…

Наконец слезы хлынули из ее глаз, и она, задрожав, разразилась безудержными рыданиями.

Кэролайн испытала шок. На мгновение она словно окаменела, но чуть позже жалость вдруг захлестнула ее мощной волной, смывшей все прочие чувства. Она не могла полюбить эту старую женщину – слишком много в их прошлом было незабываемых жестоких и обидных сцен, язвительности, несправедливых оскорблений и недовольства, – но она почувствовала, как разрушительно сказались на душе свекрови тайные несчастья, чувство вины и отвращения к себе и невыносимое одиночество. Миссис Филдинг склонилась и, обняв плечи старой женщины, ободряюще поддержала ее.

Так они и замерли, не двигаясь и ничего не говоря, и вскоре Кэролайн почувствовала, как на них снизошло нечто вроде умиротворения, возможно, вызванного лишь временным эмоциональным опустошением. Она выпрямилась и села обратно в свое кресло.

Следовало ли ей еще что-то сказать в утешение или поговорить о чем-то начистоту, учитывая, что момент такой откровенности может не вернуться? Надо ли им согласовать, какую историю они расскажут Джошуа? Ему же придется как-то все объяснить…

Внезапно Филдинг зябко поежилась от ледяного страха.

Она взглянула на склоненную голову старой дамы, все еще закрывавшую лицо руками. Как же можно объяснить ему это письмо? Нужно найти кого-то из близких, кто мог бы воспользоваться ее именем. За исключением вечера знакомства в театре, их с Сэмюэлем никогда не видели вместе в обществе. Вряд ли у Эллисона появилась в Лондоне женщина, способная из ревности состряпать поддельное письмо. К тому же Кэролайн была вдовой его брата. Кто мог бы более естественно пригласить его в гости в чужом городе?

Но ей придется как-то объяснить вчерашнее Джошуа. Эта мысль настойчиво билась в ее голове.

Миссис Филдинг опять взглянула на старую даму, и в ней снова вспыхнула жалость, причинившая ей невероятную боль. Но ведь такой подделкой свекровь сама навлекла на себя очередное несчастье! Ее собственные поступки сделали его неизбежным. Кэролайн не хотелось наносить глубокую рану Джошуа и самой себе, спасая Марию Эллисон. Ей не верилось, что Элис могла рассказать своему сыну о таком ужасе. Но даже если он что-то узнал, то держался с ними так, что это было незаметно. Оставался вопрос с Джошуа. Что же она может сказать ему?

Решение созрело в ее уме. Встав с кресла, миссис Филдинг молча вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. В холле она увидела служанку.

– Миссис Эллисон предпочла бы, чтобы ее пока не тревожили, – сообщила она девушке. – Прошу тебя, позаботься о том, чтобы никто к ней не заходил по меньшей мере полчаса. Если, разумеется, она сама не вызовет тебя колокольчиком.

– Слушаюсь, мэм, – кивнула служанка.

Кэролайн в глубокой задумчивости поднялась наверх. Разговор с мужем представлялся ей крайне трудным. Возможно, ей удастся избежать подробностей. Прежде у нее не было от него никаких секретов. За годы семейной жизни с Эдвардом она привыкла к благоразумной сдержанности, но с Джошуа жизнь оказалась совсем другой… вернее, казалась такой до вчерашнего дня.

Возможно, она могла бы сказать ему, что есть одна тягостная, унизительная тайна, не объясняя, в чем, собственно, она заключается? Может, он и не спросит.

Миссис Филдинг прошла по лестничной площадке к своей спальне. Зашла она туда без особой надобности – ей просто хотелось подумать в одиночестве. Ее душа пребывала в таком страшном смятении, что она все равно не могла бы сосредоточиться на каких-то домашних делах – никакие неоплаченные счета сейчас не имели значения.

Закрыв дверь, она устроилась в кресле с красивой чинцовой обивкой перед туалетным столиком. Кэролайн нравилась эта комната. Именно о таком уютном гнездышке она мечтала долгие годы жизни с Эдвардом, но ему здесь не понравилось бы. Он счел бы излишним обилие яркой цветочной отделки, а общий дизайн показался бы ему недостаточно аристократичным.

Женщина попыталась оживить в памяти его образ, все его добрые и благородные качества, подлинные чувства… Как он горевал о Саре! Но изначально он страшно невзлюбил Питта. И ему так никогда и не удалось понять Томаса. С другой стороны, подобно большинству мужчин, он обожал своих дочерей, пусть и не часто это показывал, и, на его взгляд, никто из женихов не мог быть достоин жениться на них, никто не мог окружить их той любовью и заботой, какой они заслуживали. Первый муж Эмили имел состояние и титулованных предков, но Эдвард постоянно переживал, что тот будет изменять ей.

А уж Питт вообще не унаследовал ни состояния, ни приличного происхождения. И Эдвард все волновался, как же он сможет дать Шарлотте все, чего она достойна…

И лучше не вспоминать застарелой боли, вызванной тем, как Доминик изменял его любимице Саре. Старшая дочь погибла, и тут ничего уже невозможно исправить.

Потом мысли Кэролайн вернулись к самому Эдварду и миссис Этвуд, чье миловидное личико она могла еще представить очень легко, даже по прошествии стольких лет. Она в точности помнила, что почувствовала, когда впервые осознала, что эта особа была любовницей ее мужа, а не болезненной вдовой одного его старого друга, как он сам ее называл. Тогда Эдвард открылся ей с неведомой до этого стороны. Какие еще тайны он мог скрывать от нее?

Женщина вдруг почувствовала, как изнутри поднимается холодный ужас. Руки ее задрожали. Как же она обманывалась в своем свекре! В гостиной Кэролайн видела в нем только достойного джентльмена или отца семейства, произносившего благочестивые молитвы за обеденным столом. Но в том же самом теле обитал другой человек, описанный миссис Эллисон как чудовищный извращенец, а Кэролайн этого не чувствовала, она даже не догадывалась о двойственности его натуры. Как могла она быть такой слепой, такой невосприимчивой, невнимательной?!

Чего же еще она не замечала? И не только потому, что заблуждалась в своем свекре. Она заблуждалась также и в самой себе! Вся та жестокость, страдания и унижения, даже физическая боль скрывались за благопристойными дневными масками, а она абсолютно ничего не замечала…

В чьих еще лицах она видела только то, что хотела? О чем Эдвард мог просить миссис Этвуд, но никогда не просил Кэролайн? Хорошо ли она на самом деле понимала своих близких? Даже Джошуа?..

Она не имела ни малейшего желания куда-то выходить, но в тот вечер Джошуа играл в премьерном спектакле новой пьесы. Естественно, ей следовало появиться там при любых обстоятельствах. Отсутствие на премьере практически равносильно заявлению о том, что она не сможет реабилитироваться.

Съев в одиночестве легкий ужин – старая дама не выходила из своей комнаты, – Кэролайн оделась с особой тщательностью, выбрав великолепное ярко-синее платье. Она оживила наряд подвеской в виде камеи, подаренной ей мужем, и, накинув длинный бархатный плащ, отправилась в театр в наемном экипаже, холодея, дрожа и изнывая от неопределенности ситуации. Джошуа не мог страшиться этого вечера больше, чем она. Успех или провал премьеры вряд ли имел для него жизненно важное значение.

Приподнятая театральная атмосфера подействовала на миссис Филдинг ободряюще, и она отвлеклась от тягостных мыслей, отвечая на приветствия друзей и добрые пожелания знакомых. Они поздравляли ее с премьерой Джошуа и, исполнившись предвкушения, надеялись на положительный прием публики. Кэролайн отчаянно желала мужу успеха, мечтала, чтобы он оказался достойным похвалы, хотя лучше б он не изображал таких тревожащих душу страстей, какие она видела в игре Сесиль Антрим.

Наконец свет приглушили, зрители затихли, и поднялся занавес.

Пьеса оказалась превосходной – тонкой, умной и смешной. Не раз Кэролайн ловила себя на том, что смеется. В первом антракте она огляделась и заметила улыбающуюся и довольную чету Маршанов. Они сидели слишком далеко, чтобы различить нюансы их настроения, но их жесты со всей очевидностью свидетельствовали о полученном удовольствии.

Внезапно миссис Филдинг осознала свою душевную боль и, более того, собственную оборонительную позицию. Ей не хотелось, чтобы их что-то тревожило. Она с симпатией и пониманием относилась к этим людям, и ей хотелось дружить с ними, осознавая как ценности, так и ограничения такой дружбы. И все-таки самодовольство сродни смерти. Допустимо, видите ли, лишь то, что не тревожит ум, не пробуждает новые чувства или не бросает вызов предубеждениям, но не более того. Однако Кэролайн знала, что Джошуа стал бы презирать себя, если б не пытался сделать большего. Он не желал просто развлекать бездумную публику. И как минимум отчасти поэтому он так глубоко восхищался Сесиль Антрим. Она имела смелость говорить то, во что верила, невзирая на согласие или протесты общества.

Второе действие развивалось более стремительно и уже близилось к концу, когда миссис Филдинг поняла, что оно вызвало у нее более глубокие и сложные чувства, чем первое. Ощущения казались мучительными и в то же время принесли своего рода облегчение. Она вновь задумалась о Марии Эллисон и о том, как неожиданное знание о ее страданиях и гневе в течение всех прошлых лет изменило ее собственную жизнь.

Двадцать четыре часа тому назад Кэролайн могла бы не поверить, что культурные люди могут даже подумать о тех вещах, которые, как рассказывала старая дама, Эдмунд Эллисон насильно проделывал с нею ночами их семейной жизни. Однако именно сейчас, сидя в этом изысканном театре на таком прекрасно поставленном спектакле, разыгранном и представленном с совершенным искусством, окруженная полутемным залом с сотнями изысканно одетых людей, она уверилась в правдивости свекрови. Душевный мрак мог скрываться за любым из множества этих спокойных и любезных благообразных лиц. И ей, видимо, не дано узнать этого.

Миссис Филдинг живо представила нарастающий ужас старой леди при каждом новом визите Сэмюэля, представила, как в невыносимом страхе она наконец задумала ужасное, разрушительное спасение. Думала ли она, к чему могла привести ее затея, что Джошуа мог бросить Кэролайн, развестись с нею из-за ее аморального поведения? Наверняка думала. И тем не менее, не знавшая в своем браке ничего, кроме горечи и унижения, она не могла свыкнуться с мыслью, что ее родные, ради которых она столько лет хранила тайну, могут в итоге узнать чудовищную правду.

А Кэролайн все это время ни о чем не догадывалась – ни о тяжком одиночестве и страхе свекрови, ни о том ужасе, который невозможно даже вообразить.

Наверное, о некоторых из таких проблем все же необходимо говорить, расшевеливая и тревожа чувства, ставя болезненные вопросы – тогда нить понимания могла бы объединить людей, которые никогда сами не испытывали страхов, подобных тем, что терзали других, возможно, живших с ними под одной крышей.

Подавшись вперед, миссис Филдинг отсмотрела третье, финальное действие пьесы.

Когда занавес опустился, Кэролайн прошла за кулисы в гримерную мужа, как обычно поступала после большинства спектаклей с его участием. Она нервничала так, словно ей самой предстояло выступить перед зрителями, а она не знала своей роли. Женщина множество раз повторяла то, что собиралась сказать ему, но вдруг он даже не захочет видеть ее? Не захочет ничего слышать? Тогда ей придется… придется настоять на своем. Кэролайн могла быть такой же решительной, как Сесиль Антрим или любой другой человек. Она любила Джошуа всем сердцем и не собиралась отказываться от него без борьбы. Надо было только собрать все имевшиеся в ее распоряжении таланты и силы.

Дверь в гримерную была закрыта, а изнутри доносился смех. Как он мог смеяться, когда покинул ее утром, не сказав ни слова?

Миссис Филдинг постучала. Ей не хотелось вторгаться в эту комнату без приглашения – ведь тогда она могла увидеть то, что предпочла бы не видеть. От этой мысли у нее похолодело на сердце и противно засосало под ложечкой от страха.

Послышался стук шагов, и дверь открылась. На пороге стоял Джошуа в халате, отчасти уже сменивший свой сценический костюм. В первый момент он выглядел пораженным, но потом лицо его немного смягчилось. Актер молча раскрыл дверь пошире. Внутри находились еще двое, мужчина и женщина.

Кэролайн захлестнула волна облегчения и… вины. Он не закрылся в гримерной ради тайного свидания!

С ним находились актеры, которых она видела в других спектаклях, и они радостно встретили ее. Совершенно искренне Кэролайн сама поздравила их всех с удачной премьерой и сама едва поверила тому, как естественно звучит ее голос.

Эти двое, казалось, собрались болтать целую вечность. Неужели они никогда не уйдут? Может, ей как-то намекнуть на желанное уединение? Нет… это была бы непростительная грубость.

Но потом эти слова сами вырвались у измученной страхом женщины.

– Я так рада, что пришла; не могла даже представить, что испытаю такое сильное впечатление, – звонко произнесла она. – В премьере обычно присутствует нечто особенное, что в дальнейшем никогда не повторяется. А я едва не пропустила ее… – Миссис Филдинг избегала встречаться взглядом с Джошуа. – С нами сейчас живет моя бывшая свекровь, а она сегодня неважно себя чувствовала. Я даже не думала, что ее может так расстроить… одно событие.

Актеры выразили беспокойство.

– Вам надо вернуться домой пораньше? – озабоченно спросил сидящий рядом с нею мужчина.

Кэролайн наконец взглянула на мужа.

– Она заболела? – произнес тот лишенным определенности тоном.

Его друзья тактично извинились и ушли.

– Заболела? – повторил Филдинг свой вопрос.

– Нет, – ответила Кэролайн.

Ее супруг выглядел усталым, а понимание между ними было слишком хрупким, чтобы играть словами.

– Она поступила подло, а сегодня я обнаружила это и когда уличила ее, она поведала мне о том, что подвигло ее на такой поступок, – рассказала Кэролайн.

На лице актера отразилось недоумение. Вряд ли его очень интересовали подобные проблемы. Он лишь терпел старую даму, сознавая, что должен это делать, вероятно, ради своей жены.

– Подло? – спросил он с сомнением.

Миссис Филдинг должна была продолжить.

– Да, я так полагаю, – сказала она. – Она написала крайне непристойное письмо Сэмюэлю Эллисону, пригласив его к нам на вчерашний вечер, и подписалась моим именем.

Почему же он ничего не отвечает? Кэролайн поспешно стала рассказывать дальше:

– Когда он явился, она специально удалилась из гостиной, чего никогда не делала раньше, и послала Джозефа за тобой.

– Почему? – медленно произнес Джошуа. – Я понимаю, что она не одобряла наш брак, считая меня недостойным актером, да еще и евреем, но чтобы решиться на такой обман…

Слезы обожгли его жене глаза, а горло ее сжалось от боли. Нет! Ей хотелось коснуться его, но сейчас это было бы ошибкой. Он мог воспринять ее жест как жалость.

– Нет! Это не имело к нам никакого отношения. Она боялась, что Сэмюэль знает кое-что о своей собственной матери, а следовательно, он мог также знать и о Марии, знать нечто ужасное, и она так жутко стыдилась этого, что для нее было невыносимо даже подумать, что кто-то еще может узнать об этом. Она страшилась того, что он мог рассказать мне, и хотела, чтобы ты решительно отказал ему от дома. Тогда ее тайна осталась бы в безопасности. Она пребывала в таком ужасе, что ее не волновало даже то, что она могла разрушить мое счастье. Она готова была на все, чтобы скрыть от меня ту тайну и, конечно, от всех остальных родных тоже. Она чувствовала, что не сможет жить, если мы узнаем…

Филдинг смотрел на жену в изумлении. Лицо его побелело, но не от гнева, а от ужаса.

– Теперь я знаю все, – тихо произнесла она. – И полагаю, что смогу простить ее за то, что она сделала. Если ты не возражаешь, я предпочла бы не рассказывать тебе о том, что ей пришлось пережить, но если ты будешь настаивать, то мне придется…

Актер выглядел успокоенным. Возможно, слишком усталым или потрясенным, чтобы улыбнуться, но доброжелательность в его лице женщина увидела безошибочно.

– Нет, – мягко сказал он, – ничего я не хочу знать. Пусть хранит свою тайну.

Слезы покатились по щекам Кэролайн, и она вдруг, шмыгнув носом, осознала, что едва может дышать.

– Я люблю тебя, – прошептала она и опять шмыгнула носом. Затем припала к мужу и обняла его с такой силой, что почувствовала, как тот поморщился от боли. – Мне жаль, что я вела себя не так, что ты мог не так понять это, – пробормотала миссис Филдинг, уткнувшись в его плечо.

Джошуа обнял ее с не меньшей страстью и, ничего не сказав, просто медленно, легкими поцелуями коснулся ее прически.