Получив письмо от Кэролайн с адресом второго продавца фотографий и открыток с той же Хаф-Мун-стрит, Питт, сдерживая сильнейшее раздражение, отправился с Телманом повидать этого выжигу.

– Ничего подобного! – возмущенно заявил торговец, стоя за своим прилавком и со злостью взирая на полицейских, которые ворвались в его лавку и уже этим принесли ему заметный убыток. – Я продаю только приличные и благопристойные открытки; вот, сами гляньте, их не стыдно показать любой леди!

– Я вам не верю, – коротко бросил Томас. – Однако мы легко сможем это выяснить. Я выставлю у вашей двери пост, и наш констебль будет проверять все, что вы продаете. И если все так благопристойно, как вы заявили, то через месяц-другой мы узнаем все доподлинно.

Лицо продавца побелело, заблестевшие глазки прищурились.

– И тогда я принесу вам извинения, – насмешливо закончил суперинтендант.

Владелец лавки злобно, но едва слышно выругался себе под нос.

– Итак, – резко сказал Питт, – если вы еще разок взглянете на эту фотографию, то наверняка сможете сообщить мне, когда сами приобрели ее, как много копий продали и кому именно, мистер…

– Хэдфилд… Как я могу упомнить всех, кому продавал их! – Голос торговца сорвался на возмущенный визг.

– Еще как сможете, при известном желании, – резко ответил Томас. – Такого рода продукция продается только знакомым клиентам. Постоянным покупателям. Но разумеется, если у вас отшибло память на тех, кому нравятся подобного рода извращения, то просто дайте мне список ваших покупателей, а уж я сам зайду к ним поинтересоваться…

– Ладно! Ладно! – Глаза Хэдфилда загорелись яростью. – Вы ужасно суровы, инспектор.

– Суперинтендант, – поправил его Питт. – Таким же ужасным было убийство. Мне нужны все ваши клиенты, которым нравятся такого рода сюжеты. А если вы кого-то упустите, я сделаю вывод, что вы пытаетесь защитить их, зная, что они причастны к преступлению. Вы поняли меня?

– Конечно, я понял вас! Вы что, держите меня за чертова идиота?

– Если б я не понимал, мистер Хэдфилд, кто вы такой, то предъявил бы обвинение за соучастие в убийстве, – спокойно ответил Томас. – А пока вы готовите мне список, я хочу взглянуть на ваши запасы, чтобы выяснить, не найдется ли среди них новых улик, которые могут подсказать мне, кто убил Кэткарта и кто мог знать его… а может, я даже отыщу мотив убийства.

Хэдфилд сердито взмахнул руками.

– Ну, вы даете! Разумеется, я не в силах остановить вас. Дом англичанина давно вроде как перестал быть крепостью, так что теперь у нас творится любой беспредел. Если хотите знать мое мнение, то вам удалось найти самый дешевый способ завладеть картинками, чтобы пялиться на них задаром.

Питт, не обратив внимания на эти злобные инсинуации, принялся просматривать ящики столов и шкафы с фотографиями, открытками и тонкими альбомами зарисовок. Телман занялся тем же, начав с другого конца.

Многие из открыток были совершенно приличными: подобных снимков симпатичных девиц в прелестных платьях и позах полицейские за последнюю неделю видели множество.

Поглядывая на озабоченное лицо помощника, суперинтендант видел, что оно то и дело озаряется невольной улыбкой. Такие барышни ему нравились. В жизни смущение не позволило бы ему приблизиться к ним, но издали он мог восхищаться ими, считая на редкость привлекательными и благопристойными.

Томас вновь вернулся к сосредоточенным поискам, выдвинув очередной ящик с маленькими альбомчиками. Он открыл первый из них больше из любопытства, почти не думая, что тот может помочь как-то раскрытию смерти Кэткарта. Книжицу заполняли сделанные черной тушью рисунки. Художник, превосходно владея техникой графики и обладая богатой фантазией, придавал своим работам своеобразную буйную красоту. Попадались также непристойные образы откровенного вожделения, воплощенные в обнаженных фигурах как мужчин, так и женщин.

Полицейский быстро захлопнул альбом. Если б эти рисунки изобразила менее талантливая рука, они произвели бы не столь сильное и волнующее впечатление. Томас знал, что природа может наделить людей уродливыми чертами, но эти рисунки не представляли трагедию уродства, а так непристойно и творчески иллюстрировали состояние грязной похоти, что Питт почувствовал себя испачканным. Он понимал, почему люди вроде Маршана ожесточенно боролись против порнографии: их пугало не оскорбление чувства собственного достоинства, а странное беспокойство за людские души, за деградацию всех эмоциональных ценностей. В каком-то смысле такие образы лишали людей определенного достоинства, нанося вред самой человеческой природе.

Томас не стал утруждать себя просмотром других альбомов с графикой – ведь Кэткарт имел дело только с фотографией. Так что Питт перешел к очередному ящику с открытками.

Телман в это время хмыкнул и с грохотом закрыл какой-то ящик.

Начальник взглянул на него и увидел огорченное лицо инспектора. Его глаза прищурились, а губы сморщились, словно он испытывал какую-то тайную боль. Несмотря на весь его опыт, рисунки тоже смутили его. Сэмюэль явно ожидал от художников чего-то более возвышенного. Как и большинство малообразованных людей, он испытывал восхищение перед людьми просвещенными, полагая, что образование возвышает человека над низменными пороками и указывает выход из ловушки невежества и всего присущего ему безобразия. Такого разочарования инспектор не ожидал или не мог понять.

Но тут уж Питт ничем не мог ему помочь. Телман переживал личное горе, и в данный момент лучше было не отягчать его еще больше словами. Более того, суперинтендант понимал, что Сэмюэлю будет легче совладать со своими чувствами, если он будет думать, что его шеф ничего не заметил.

Следующий ящик с открытками практически не отличался от предыдущего – те же приятные, немного более раскованные девицы, но ничего более, чем творческие попытки молодых людей понять, как далеко они посмеют зайти в изображении своих фантазий. Некоторые снимки делались, видимо, с традиционных прямоугольных фотопластин, и их блестящие глянцевые поверхности показывали скорее скучноватые опыты игры со светотенью в разных ракурсах и экспозициях.

На других открытках изображения ограничивались округлой рамкой, и они выглядели более оригинально, хотя качество тоже оставляло желать лучшего. Иногда им недоставало резкости, иногда – просто художественного вкуса. Их явно делали любители, члены одного из тех фотоклубов, с которыми Томас уже встречался.

Одну или две фотографии он назвал бы хорошими, хотя и с претензией на театральность. Питт буквально узнал позы, скопированные, казалось, прямо со сцены. На одной явно запечатлели Офелию – не подобную карикатурному образу Сесиль Антрим, а полную жизни и неистового волнения, на грани безумия. И все же эта картинка выглядела очаровательно. Так же, как и ее темноволосая героиня, лет двадцати, не больше, с большими распахнутыми глазами. Ее пухлые губки были приоткрыты в легком чувственном возбуждении.

Еще несколько снимков явно тяготели к воссозданию Артуровских легенд, напомнив Питту работы прерафаэлитов, определенно романтически настроенных. Фон одной из фотографий, где освещение играло более важную роль, привлек внимание Томаса. В центре открытки стояла на коленях молодая девушка в каком-то молитвенном бдении. На алтаре – потир и рыцарский меч. Она вызвала у полицейского в памяти образ Жанны д’Арк.

На другой фотографии женщина в отчаянии вскакивала на ноги, словно укрывалась от зеркала, по-видимому, изображая Волшебницу Шалотт.

А третий образ, наверное, почерпнули из древне-греческой театральной классики, запечатлев ритуал принесения в жертву юной девы. На всех трех снимках в качестве декорации очень уместно использовалась резная деревянная колонна. Она придавала им богатство текстуры, поскольку игра света и тени подчеркивала повторяющийся узор резьбы.

Питт видел этот узор прежде, но не сразу вспомнил, где именно. Наконец память выдала ему нужное место. Он проходил мимо такой колонны в театре, когда шел к заднему выходу из гримерной Сесиль Антрим.

– Где вы купили эти фотографии? – громко спросил он Хэдфилда.

Тот даже не поднял глаз от списка, который писал.

– Ну что еще вам нужно? – устало буркнул он. – Какое очередное преступление вы там пытаетесь пришить мне?

– Откуда у вас серия этих снимков? – повторил суперинтендант. – Кто их принес вам?

Хэдфилд положил перо, брызнув чернилами на лист, и чертыхнулся. С сердитым видом он подошел к Питту и взглянул из-за его плеча на фотографии.

– Не знаю. Какой-то молодой фотограф, вообразивший, что сможет заработать на них пару шиллингов. И что же тут непристойного? – спросил он саркастическим тоном. – Какое же мерзкое оскорбление человечности и культуры вы в них усмотрели? У вас развращенное воображение. По мне, так все тут невинно, как чашка чая.

– Кто принес их вам? – с металлом в голосе гневно повторил Питт, хотя на душе у него скребли кошки.

Ему не хотелось слышать ответ, почти наверняка подтвердивший бы его подозрения.

– Откуда мне знать! Неужели вам взбрело в голову, что я спрашиваю имена и адреса каждого молодого любителя, заявившегося ко мне с горсткой снимков? Это приличные фотографии. Ничего плохого в них нет. Ну, я и купил их. Честная сделка. О чем тут еще толковать?

– Опишите его!

– Описать его?! Вы свихнулись или с рожденья такой? – Торговец чертовски оскорбился. – Это был просто молодой парень, вообразивший себя фотографом. И, пожалуй, как фотограф он совсем не плох.

– Высокий или малорослый? Брюнет или блондин? Опишите его! – процедил Томас, сжав зубы.

– Ну, высокий! Блондин! Да в них же нет ни капли непристойности! Подобные фотки вы можете найти по всему Лондону… по всей Англии. С чего вдруг вы к ним прицепились?

– Он видел у вас другие открытки? Типа той, где Офелия прикована к лодке?

Торговец помедлил с ответом, и Питт мгновенно понял, что именно Орландо приносил эти фотографии и видел открытку Кэткарта, на которой была изображена его мать. До сих пор суперинтендант цеплялся за надежду, что это мог быть Беллмейн или даже, по какому-то таинственному стечению обстоятельств, Ральф Маршан, продолжавший свой крестовый поход против порнографии.

– Инспектор Телман! – резко произнес Питт, повернувшись к своему коллеге.

Тот вздрогнул, рассыпав по полу пачку фотографий.

– Да, сэр?

– Ступайте найдите поблизости констебля, и мы выставим здесь охранный пост. Похоже, нам придется продолжить допрос на Боу-стрит.

– Ох, ну ладно! – ворчливо бросил продавец. – Может, он и видел ту картинку. Но я не уверен!

– Как его фамилия? – вновь повернулся к нему Томас.

– Я должен заглянуть в свои записи.

– Давайте, и поживей!

Бормоча что-то себе под нос, Хэдфилд вернулся к конторке и спустя несколько томительно безмолвных минут направился к Питту, помахивая какой-то бумажкой. Имени там не было – только сумма денег, краткое описание фотографий и дата, предваряющая на два дня ночь убийства Кэткарта.

– Благодарю вас, – тихо сказал Питт.

Выражение лица Хэдфилда доходчиво выразило те слова, которые он не посмел сказать.

Томас выдал ему расписку в обмен на снимки, которые, на его взгляд, несомненно, сделал Орландо Антрим, и на товарный чек с важной датой.

Улица встретила полицейских пронизывающим холодным ветром.

Телман вопросительно глянул на начальника.

– Орландо Антрим, – удовлетворил суперинтендант его молчаливый интерес. – Он заходил сюда за два дня до смерти Кэткарта. Если он видел ту открытку с изображением его матушки и, возможно, еще какие-то, то что, по-вашему, он мог почувствовать?

Сэмюэль страдальчески сморщился, явно показывая, какие противоречивые чувства охватили его.

– Я не знаю, – промямлил он, споткнувшись и сойдя с тротуара на мостовую, чтобы пересечь улицу, после чего мрачно добавил: – Точно не знаю.

Питт попытался поставить себя на место Орландо. Сесиль была актрисой. Ее профессия предполагала откровенное изображение чувств перед публикой и вызывающее поведение, пробуждавшее людские страсти. Должно быть, сын привык к этому. Но мог ли он воспринять благосклонно эту открытку?

Гротескное изображение Офелии так ясно отпечаталось в памяти Томаса, что ему не понадобилось даже вынимать снимок из кармана. Женщина, в прямом смысле слова прикованная цепями, но изображавшая тем не менее вспышку сексуального наслаждения, словно ее возбуждала не свобода, а именно такое рабское положение. Это предполагало, что она жаждет отдаться в руки жестокого властителя, жаждет вынужденного подчинения. Изображая вожделение в лодке, модель лежала в приподнятых юбках, открывавших разведенные и согнутые в коленях ноги. Такой образ, безусловно, не мог навести на мысль о каких-то нежных чувствах, тем более о любви.

Если б Питту, по какому-то невероятному случаю, довелось увидеть в таком виде свою мать, он мог бы испытать лишь безмерное возмущение. Даже сейчас, просто шагая по тротуару с нарастающей скоростью, Томас не мог позволить такому образу возникнуть перед своим мысленным взором. Это осквернило бы сам источник его собственной жизни. Он видел в матери женщину совсем другого рода, и, по его разумению, она искренне любила его отца. В детстве ему частенько приходилось слышать, как они вместе смеялись, видеть, как они целовались и как смотрели друг на друга… Живя с ними, он познал, каковы природа и проявления любви.

Но эта фотография не имела ничего общего с любовью или с теми интимными наслаждениями, которыми щедро делились между собой любовники. Она издевательски пародировала любовь.

Конечно, мир полон разных людей, и пристрастия некоторых из них Томас счел бы отвратительными, если б ему пришлось столкнуться с ними. Но совсем другое дело – обнаружить их в собственной семье.

Мог ли он представить Шарлотту в таком виде… Кровь бросилась полицейскому в голову, и он невольно стиснул зубы и сжал кулаки. Если б кто-то нагрубил его жене, то Питт мог бы потерять голову от гнева. Если б кто-то обидел ее, он, вероятно, ударил бы обидчика, а уж потом подумал бы о последствиях.

И его сердце, наверное, разорвалось бы от горя, если бы кто-то представил Джемайму в таком виде и попытался обойтись с нею подобным образом.

Сесиль Антрим, так глубоко понимавшая переживания самых разных людей, почему-то не захотела учесть тех страданий, которые может испытать сын, увидевший в таком виде родную мать. Неужели у нее и мысли не мелькнуло о том, к какому горю и смятению это может привести?

Суперинтендант подумал о ее сыне. Если Орландо увидел эту открытку или любую из ей подобных, он мог покинуть ту лавку ослепленный гневом. Он чувствовал себя потерянным в мире улиц и каменных домов под закопченными небесами, с запахами дыма, отбросов и лошадей. Вероятно, поглощенный своей внутренней болью, молодой актер сгорал от ненависти.

А главное, так же, как и Питт, он мог терзаться одним вопросом – зачем? Есть ли причина, достойная такого способа борьбы? Томас мог спросить Сесиль об этом и тем не менее испытал острое разочарование в женщине, чьим замечательным талантом восхищался и чьи сценические образы заставили его думать и, более того, сопереживать ей на сцене. Какие же безгранично более мучительные чувства, должно быть, испытывал Орландо!..

С самого начала расследования Питт склонялся к тому, что убийство совершили на почве страсти, а не просто избавились от какой-то угрозы, даже если речь шла о вытягивающих все жизненные соки лапах шантажиста. Преступление было вызвано ненавистью и страхом, но и это было еще не все, учитывая, что посмертный наряд и поза Кэткарта издевательски изображала картину Милле и точную копию композиции, нанесшей кому-то неисцелимую душевную рану.

– Так по-вашему, он знал, кто сделал эту фотографию? – Голос Телмана, прервавший размышления Питта, звучал хрипло, но очень тихо, едва слышно.

– Нет, – ответил суперинтендант, когда они остановились на обочине тротуара, пропуская рвущихся из упряжи лошадей, стремительно пронесших мимо них грохочущий по мостовой экипаж, – вряд ли. Он увидел ее за два дня до смерти Кэткарта. И мне кажется, что как раз за это время сумел это выяснить.

Томас направился на другую сторону улицы, сам не зная, куда именно он идет. В данный момент ему просто необходимо было ощущение напряженного физического движения, остановка казалась невыносимой.

– И как же он мог узнать об этом? – спросил инспектор, пробежав немного, чтобы догнать начальника. – Откуда он мог начать? Вряд ли он спросил у нее. Более того, если б я оказался на его месте, я не смог бы даже просто поговорить с ней.

– Он принадлежит к актерской династии, – задумчиво произнес Питт, – и, наверное, лучше любого из нас умеет скрывать свои чувства… – Несколько шагов он сделал в молчании, а потом заговорил снова: – Парень мог догадаться, что открытка сделана профессионалом… предпочитавшим работать с прямоугольными композициями. Профессионалы не используют усеченные округлые рамки. Их можно делать только при дневном освещении. И едва ли производителю пленки, к которой пристрастились любители, удалось усовершенствовать ее.

Ворчание Телмана выразило глубокое отвращение. Острота его чувств не поддавалась словесному выражению. Он вышагивал рядом с Питтом, напряженно ссутулившись и втянув голову в плечи.

– Возможно, он принялся наводить справки о разных профессионалах, – продолжал размышлять Томас, – очень осторожно, не привлекая внимания. Он мог уже задумать убийство… или по меньшей мере какую-то конфронтацию. Откуда он мог начать свои поиски?

– Ну, если он старался держать их в секрете, то ему чертовски трудно было что-то выяснить, – возразил Сэмюэль. – Во всяком случае, он не мог, как вы, спрашивать всех и каждого про эту фотографию.

– Он мог сузить круг до фотографов, предпочитавших сходные сюжеты, – ответил Питт на собственный вопрос. – Мог изучить их стили. Ведь он и сам занимается фотографией. И знает, как добиться желаемого эффекта, выбирая ту или иную художественную композицию. Стиль почти равносилен личной подписи.

– А как же он мог узнать стиль работ Кэткарта, – Телман, повернув голову, взглянул на шефа, – среди такого множества фотографий? Откуда он мог вообще знать, где искать?

– Значит, узнал! – отрезал суперинтендант. – И обнаружил его меньше чем за два дня, то есть поиски быстро увенчались успехом. Либо ему сопутствовала удача.

Питт искоса глянул на инспектора. Тот пожал плечами.

– Выставки! – вдруг воскликнул Томас. – Он мог выяснить все на какой-то фотовыставке. Там ведь можно ознакомиться с обширным собранием работ разных фотографов.

Его спутник слегка оживился.

– Я могу выяснить это! Дайте мне полчаса, и я узнаю, где они могли проходить.

Спустя почти два часа Питт и Телман, добравшись до Кенсингтона, прохаживались бок о бок по большой галерее, разглядывая фотографию за фотографией: прелестные пейзажи, портреты представительных дам и господ в величественных нарядах, животных и детей с распахнутыми ясными глазами… Некоторые из работ сразу западали в память – весь их мир, отраженный в оттенках сепии, навеки запечатленные моменты жизни, жестов, улыбок…

Томас задержался возле одной фотографии. Босоногие маленькие оборвыши сгрудились на уличном крыльце какого-то дома. Рваная одежка, штаны подвязаны веревками… Однако на детских лицах сохранилась извечная невинность.

На другом снимке косые лучи солнца исполосовали вспаханное поле, а за ними на фоне неба филигранно сплетались оголенные ветви древесных крон. Стайка парящих птиц застыла в полете, напоминая подхваченные ветром листья.

Присматриваясь к стилистическим особенностям, суперинтендант оценивал запечатленные водоемы и манеру символического отражения обычных объектов. Разумеется, Питт сознавал, что ищет работы Делберта Кэткарта. А вот Орландо понятия не имел, кого надо искать и почему тому фотографу вздумалось сфотографировать его мать в таком виде. Неужели он полагал, что ее шантажировали, насильно или по принуждению добившись согласия на съемку? Он мог бы убедить себя в этом. Иные варианты, вероятно, показались бы ему невыносимо мучительными.

Томас взглянул на своего коллегу, топтавшегося в нескольких шагах перед какой-то фотографией, не сознавая, что он загораживает обзор крупной даме в черном платье с лавандовой отделкой и ее почтительной дочери, которая, вполне очевидно, смертельно скучала и мечтала оказаться в любом другом более интересном месте. Телман разглядывал изображение юной горничной в каком-то дворике, которая отвлеклась в момент снимка от выбивания висевшего на веревке ковра. Невысокая и стройная барышня насмешливо смотрела в объектив. Питт понял, что она напомнила инспектору Грейси, и вздрогнул, подумав, что кто-то мог увидеть в их служанке натурщицу. Томас гордился тем, что нормальные люди считают достаточно важным увековечить свои портреты, и неожиданно, осознав собственные чувства, смутился, придя в замешательство. Фотографии ловили и запечатлевали интересные и уникальные моменты его собственной жизни.

Сэмюэль резко отступил назад и, повернувшись, едва не врезался в солидную даму. Пробормотав извинения, он быстро присоединился к Питту.

– Ни черта мы здесь не поймем, – тихо буркнул он, – пойди тут разберись в этом множестве, какая у кого манера!

Его шеф предпочел воздержаться от комментария.

Следующий зал оказался более обнадеживающим, и Томас сразу узнал, что несколько выставленных там фотографий сделаны Делбертом Кэткартом. Игра света и тени, выбор композиции явно напоминали те работы, что он видел в доме Кэткарта и у его клиентов. Кроме того, на двух из них на заднем плане поблескивала река.

– Вот эти его, – прямо брякнул Телман. – Но как мог бы Антрим догадаться об этом? И опять же, они ничего не доказывают, за исключением того, что здесь выставляются работы Кэткарта. Вы ведь сами ожидали их увидеть.

– Нам придется найти доказательства, – обреченно произнес Питт. – Антрим выяснил, кто фотограф. И, видимо, именно благодаря выставке.

Сэмюэль промолчал.

Суперинтендант внимательно разглядывал другие работы, обнаружив в итоге еще несколько с водоемами, две с лодками, одну с садом, полдюжины с цветочными гирляндами и одну с героиней в длинном бархатном платье.

– Кто сделал их? – спросил Телман.

Согласно табличке под снимком, автором был некий Джеффри Лайнхэм.

– Что, если Антрим отправился повидать его? – озвучил свои мысли инспектор. – Или сначала он наведался к Кэткарту? Если он и заходил к нему, то это будет труднее доказать, учитывая, что сам Кэткарт нам уже ничего не скажет, а миссис Геддс не знает, иначе давно сообщила бы.

– Сначала он сходил к Лайнхэму, – задумчиво произнес Питт, – и, вероятно, кроме него, куда-то еще. Ведь Кэткарта он нашел только через два дня. Не думаю, что он стал бы медлить в таком деле.

– Я точно не стал бы! – поджав губы, заявил Телман. – Где мы будем ловить этого Лайнхэма?

День катился к вечеру, начало смеркаться, и на улицах загорелись газовые фонари, слегка подогревая бодрящий морозный воздух, когда полицейские поднялись по ступеням к дому Джеффри Лайнхэма в Гринвиче. Дымный шлейф костра из соседнего сада плыл по влажному воздуху, смешиваясь с приятным живым запахом вскопанной земли и опавших листьев.

Лайнхэм оказался низеньким худощавым мужчиной с проницательным умным лицом и с поседевшими висками, лет пятидесяти или немного больше. Он явно испугался, когда Питт сообщил ему, кто они такие.

– Вы из полиции? – переспросил он. – А в чем дело? Насколько мне известно, я не нарушал никаких законов.

Томас заставил себя улыбнуться. Он понимал испуг ни в чем не виновного фотографа и предпочел бы как можно скорее обсудить нужное дело не на крыльце, а в теплой гостиной мистера Лайнхэма около камина.

– У нас важное дело, сэр, – ответил он, – связанное с искусством фотографии.

Джеффри восторженно ахнул, и лицо его мгновенно загорелось воодушевлением. Он распахнул пошире входную дверь и отступил назад.

– Заходите, джентльмены, заходите! Я расскажу вам все, что смогу. Даже с удовольствием. Что вы хотели бы узнать? – Он первым направился в гостиную, по пути оживленно жестикулируя, и Телману пришлось самому закрывать входную дверь, а потом тащиться за ними.

– Я видел несколько ваших фоторабот на выставке в Кенсингтоне, – вежливо начал Питт.

– О да… да? – Лайнхэм кивнул, явно ожидая неизбежных похвал.

– Вам отлично удаются водоемы, – заметил Томас.

– Вам понравилась игра света? – Хозяин дома выглядел изумленным. – На мой взгляд, с водой чрезвычайно интересно работать. Она придает общей картине глубину, дополнительное измерение, согласны?

– М-да… – неопределенно промычал в ответ супер– интендант.

– Забавно, что вы заговорили об этом, – продолжил Джеффри, повернувшись спиной к камину. – Пару недель назад тут же у меня то же самое заявил один молодой человек.

Питт мгновенно насторожился, но постарался сохранить маску вежливого внимания.

– Неужели? И кто же он? Возможно, мы с ним знакомы.

– Он назвался Харрисом.

– Высокий блондин, лет двадцати пяти? – спросил Томас. – С яркими синими глазами?

– Да, точно! Так вы знаете его? – обрадовался Лайн– хэм. – Он очень заинтересовался моими работами. Да и сам он увлечен фотографией. Причем, судя по его замечаниям, у него весьма острый и наметанный глаз. Любитель, конечно, – он пренебрежительно махнул рукой, – но до страсти увлеченный. Все пытался выяснить, какие именно места мне кажутся самыми выигрышными. Интересовался, как я использую лодки. На самом деле лодки – обманчиво легкие объекты. Они же вечно в движении. А уж с ветром еще сложнее – как говорится, можно и утонуть. Хотя, в сущности, качество фотографии зависит от выбора света, фокуса и ракурса.

– Да, я понимаю. И какие же места вы ему порекомендовали? Или это секреты профессии? – продолжил расспросы Томас.

– О нет, вовсе нет! Сам я люблю Норфолкские озера. Там у нас, в восточной Англии, превосходный свет. И вы знаете, по совершенно непостижимым для меня причинам, живописцы не слишком жалуют те края.

– А вас привлекают именно озера? – уточнил Питт, хотя и не сомневался в ответе.

– Лично меня – да, – ответил Лайнхэм, – я даже прикупил там дом. Облегчает жизнь, знаете ли, удобно дожидаться желаемой погоды… Заметишь нужный свет – и вот ты уже на пленэре. Чертовски досадно тащиться за тридевять земель от дома с аппаратурой, полагаясь лишь на удачу. Дождь может начаться как раз в тот момент, когда ты приедешь на место. А таскать за собой треноги и камеры ужасно тяжело… да и неудобно. Гораздо проще, когда все под рукой. Мне удалось сделать несколько очаровательных снимков лебедей. Великолепные создания! Ах, как играет свет на их белых крыльях!..

– Могу себе представить, – согласился супер– интендант. – А Темза вас никогда не привлекала?

Фотограф выпятил губы и покачал головой.

– Нет, лично меня – никогда. Некоторым нравится… и получается тоже весьма интересно. Один мой коллега, Джон Лоулесс, сделал несколько отличных работ. Специализируется, знаете ли, на фотографиях детей и нищих. Снимает разные сюжеты, в том числе людей, плещущихся в воде, играющих или катающихся на прогулочных лодках… – Его лицо вдруг помрачнело, и он добавил: – И, разумеется, бедняга Кэткарт. Он даже обзавелся особняком на берегу Темзы. Чудесные возможности. – Джеффри задумчиво нахмурился. – Так что же вы хотите узнать, сэр? Не связано ли это с кончиной Кэткарта?

– Увы, к сожалению, связано, – признался Питт, после чего достал театральную программу с портретом Орландо и показал ее Лайнхэму.

Тот лишь на мгновение задержал на нем взгляд и опять посмотрел на Питта.

– Да, – тихо произнес он, – это тот самый молодой человек. Надеюсь, он ни в чем серьезном не замешан? Он выглядел вполне… сдержанным и благопристойным.

– В каком он был настроении? Прошу вас, постарайтесь вспомнить поточнее, – попросил суперинтендант.

– Он был расстроен, крайне расстроен, – без колебаний ответил Лайнхэм. – Нет, он хорошо скрывал свои чувства, но, очевидно, что-то сильно тревожило его. Не скажу, что именно, конечно. Но я решительно не мог представить, чтобы кто-то мог убить из-за фотографии… даже страстно увлеченные мастера, как некоторые из нас. Ему просто хотелось узнать о приемах, манере – в общем, о разных стилях… и ничего более. И он ни разу не упомянул Кэткарта.

– В этом я и не сомневался. Не думаю, что в то время он даже знал его имя. Вы посоветовали ему что-нибудь, мистер Лайнхэм?

Фотограф, слегка сжав губы, очень твердо взглянул на полицейского, хотя в глазах у него плескалась тревога.

– Я порекомендовал ему посетить выставку в Уорвик-сквер, – ответил он. – Репродукции, но очень качественные. Мне подумалось, что там у него будет возможность посмотреть лучшие образцы запечатленных водоемов, с оригинальной игрой света и прочими достоинствами. Неужели я мог… как-то… спровоцировать это… преступление, сэр? Я глубоко сожалею, если это так.

– Нет-нет, – заверил его Питт. – Если б он ничего не узнал у вас, то мог бы узнать у кого-то другого. Не корите себя за обычную любезность.

– О боже! – Джеффри покачал головой. – Боже… Он казался таким приятным молодым человеком… Искренне сожалею!

Питт и Телман прибыли в Уорвик-сквер тем же вечером, как раз незадолго до закрытия выставки. Им понадобилось всего минут двадцать, чтобы пройтись по полудюжине залов и бегло посмотреть подборки фотографий. Их интересовали в основном работы с портретами женщин и с водоемами, а также стилизованные сюжеты в духе символизма и романтизма.

– Вот эта похожа на картину… какого-то художника, верно? – сразу же заявил Сэмюэль, кивнув на фотографию сидевшей в лодке девушки с распущенными по плечам волосами и с плывущими в воде цветами.

– Милле, – просветил его начальник. – Верно, похожа.

– Только эта жива и сидит, – прибавил инспектор.

– Но есть сходные нюансы.

Питт пошел дальше. Здесь Орландо Антрим мог легко выяснить имя Кэткарта. Оно четко значилось на табличках под полудюжиной фотографий, причем ниже был приведен и соответствующий адрес, на тот случай, если кто-то захочет воспользоваться его профессиональными услугами. Все эти фотографии отличались характерными особенностями и производили сильное впечатление, а на одной из них даже использовалось то самое бархатное платье с оригинальной вышивкой, но еще не разорванное – в нем снялась стройная девушка с длинными темными волосами.

Томас попытался представить, что подумал Орландо, узнав не только, кто сделал ту фотографию, но и где он живет. Вид того же самого платья рассеял все его сомнения. Что он мог задумать тогда?

– Неужели это оно? Оно самое! – воскликнул Телман в полнейшей уверенности. – Бедняга… – Его голос исполнился жалости.

– Да, – тихо согласился Питт.

– Стоит ли нам поинтересоваться, видели ли его здесь?

– Конечно, – буркнул суперинтендант, погрузив руки в карманы.

В зале топтался охранник: в его обязанности входило следить за тем, чтобы никто не попортил или не украл экспонаты. Он вспомнил Орландо Антрима, хотя, конечно, не знал его имени. Но этого было достаточно.

Пройдясь по холодным вечерним улицам, Питт нанял одноколку, все раздумывая по пути домой, что он мог бы сделать на месте молодого артиста.

Как он мог бы поступить? Орландо пребывал в смятении – эта рана могла причинять нестерпимые страдания, и он чувствовал себя преданным. Возможно, он не винил Сесиль. Он мог еще искать причину для ее оправдания. Должно быть, она чего-то боялась, или ее вынудили сняться в таком виде. Возможно, она не виновата, а виноват Кэткарт. Антрим узнал, где его найти, и смог уже составить план дальнейших действий. Он намеревался отомстить ему, возможно, даже убить. И, наверное, принял какие-то меры предосторожности.

Теперь Орландо мог выяснить все подробности о Кэткарте… но осторожно. Он мог почерпнуть более или менее известные сведения из газет, из рекламных объявлений фотографических услуг. Мог бы даже послать фотографу письмо, договориться о встрече, чтобы с уверенностью застать его дома. Если артист и позаботился об этом, то, очевидно, уничтожил обличающую его улику.

– Завтра хорошо бы выяснить, не расспрашивал ли он кого-то из соседей о Кэткарте и его привычках, – сказал сам себе Питт.

– И где он раздобыл орудие убийства, – добавил Телман. – Кто-то мог видеть его. Полагаю, надо просто основательно все выяснить и всех допросить.

– Да… полагаю, надо.

Этот план не доставил полицейским ни радости, ни удовлетворения; осталось лишь ощущение трагической ситуации.

Томас провел беспокойную, безрадостную ночь. Без Шарлотты и детей дом казался гнетуще холодным, несмотря на то что Питт затопил кухонную плиту. Мрак действовал подавляюще, и суперинтендант не ждал больше писем из Парижа, поскольку через пару дней Шарлотта уже должна была вернуться домой, если благоприятная погода позволит ей пересечь Канал. До сих пор он даже не пытался облечь в слова тревожные мысли, но сознавал, что будет счастлив, когда она благополучно сойдет на берег Англии. А через пару дней после этого должна была вернуться и Грейси с детьми. Дом снова оживет и потеплеет, наполнится шумом голосов, перестуком шагов, смехом и болтовней, а также запахами мастики, свежей выпечки и чистого белья.

А пока Томас пройдет по следам Орландо Антрима и найдет доказательства того, как тот убил Кэткарта, и уж тогда ему придется пойти и арестовать актера. На душе Питта тяжелым камнем лежал гнев на Сесиль. Высокомерная уверенность относительно средств борьбы, не позволившая ей задуматься о последствиях, погубила ее же сына. Полицейский сердился на нее за то, что она сделала, а также за то, что пробудила в нем острое сочувствие. Сможет ли сам Томас когда-нибудь – безрассудно – бороться за свои убеждения, преследуя справедливость или выясняя правду, поставив при этом своих детей в такое же положение? Им тоже владели сильные чувства – возможно, и их последствия будут так же кардинальны.

В начале десятого утра они встретились с Телманом за мостом в Баттерси. Инспектор пришел туда раньше, и его одинокая фигура в пальто с поднятым воротником и в надвинутой на лоб шляпе темнела в поднимающемся от реки тумане. Питт сомневался, что его коллега успел позавтракать.

– Я вот что подумал, – сказал Сэмюэль, едва заслышав шаги начальника и увидев его. – Антриму не нужно было спрашивать, где живет Кэткарт, – адресок-то он уже узнал. И вряд ли ему захотелось бы открыто выяснять что-то о его домочадцах.

– Домочадцах? – удивленно переспросил Питт.

– Ну да! – слегка дрожа, нетерпеливо продолжил Телман. – Не станет же человек расправляться с кем-то, если думает, что в доме живет слуга, способный прийти на помощь хозяину, или даже служанка, которая может запомнить его или разораться и взбаламутить всю округу, испортив ему всю обедню. Во-первых, он мог просто разведать, нет ли поблизости соседей, и придумать, как ему незаметно проникнуть в дом, а потом удалиться.

– Да, вы правы, – сразу согласился Томас, убыстряя шаг.

Он задумчиво молчал, размышляя, сразу ли Орландо решил использовать платье и наручники или же эта мысль посетила его, только когда он обнаружил их в доме Кэткарта.

– И какое, интересно, оружие он намеревался пустить в ход? – мрачно спросил Сэмюэль, пока они шли рядом по улице к дому убитого фотографа в сторону реки. – Или его вовсе не было и обычная драка случайно закончилась убийством?

Питту не хотелось задаваться таким вопросом, хотя он неизбежно всплывал в обсуждении этого дела. И для ответа на него требовалось выяснить время выбора оружия.

– Нам пока неизвестно, чем он воспользовался, – напомнил Телман шефу. – Хотя теперь орудие преступления, вероятно, все равно уже утопили в реке… Может, мне попытаться поискать там?

– Если только я не пропустил его случайно в темноте, – ответил суперинтендант. – Надо бы спросить миссис Геддс, не обнаружила ли она в хозяйстве какой-то пропажи.

Он отругал себя. Это была серьезная оплошность.

– Мы еще можем спросить ее. Известно же, где она живет! – Сэмюэль явно напрашивался на поручение.

– Да, это надо сделать, – согласился Питт.

– Отлично! – Телман приободрился и расправил плечи. – Встретимся в час дня на Стрэнде в «Короне и якоре».

С этими словами инспектор резвой походкой направился обратно к мосту, предоставив начальнику разбираться с более туманной задачей, пытаясь найти свидетельства того, что Орландо какими-то путями изучал привычки жизни Кэткарта и его хозяйственный домашний уклад.

Томас развернулся и опять направился к жилым домам, удаляясь от реки с ее тихо клубившимся туманом и запахами прилива. Природа уже дышала осенью, в воздухе носились запахи вскопанной земли, дыма костров, цветущих хризантем и последней скошенной травы. А может, Орландо, проходя этой же дорогой, на самом деле думал только поругаться с Кэткартом и уйти? Почему бы и нет? Он мог вообще не угрожать ему, пытаясь помешать делать сколько угодно таких фотографий, пока тот опять не сочтет Сесиль выгодной моделью, если, конечно, такое могло случиться еще раз. Но, возможно, Орландо не рассчитывал, что найдет в этой округе какое-то оружие, и запасся им заранее…

Питт достиг центра поселения, где находились лавки и питейные заведения, в которых молодой Антрим мог о чем-то расспрашивать продавцов или приобрести что-то в качестве импровизированного оружия. По идее, ему нужно было бы запастись чем-то тяжелым, чтобы с одного удара прикончить человека. Мог бы подойти кусок водопроводной трубы или, возможно, черенок садового инструмента.

Проследовав мимо аптеки с выставленными в витрине флаконами голубого стекла, а затем мимо бакалеи, Томас перешел на другую сторону улицы. Там, напротив салона шляп и перчаток, сгрудились узкие дома. А на ближней стороне красовалась зазывная вывеска винной лавки. Мог ли Орландо заглянуть туда? Бутылка вина могла стать отличным оружием.

На самом деле Антриму достаточно было выяснить, живет ли в доме Кэткарта какая-то прислуга. Со стиркой легко могла справиться приходящая прачка, но кухарка могла жить у него постоянно.

Питт имел преимущество: он уже знал ответы на эти вопросы. В доме бывала только миссис Геддс. Но Орландо мог потратить много времени, чтобы исподволь выяснить это. К тому же полицейскому в отличие от него не приходилось осторожничать.

Томас заглянул в прачечную, в молочную лавку, к зеленщику и к мяснику. Никто не вспомнил любопытного парня, подходящего под описание Орландо. Может, он и заходил к ним, а может, и нет, точно они сказать не могли.

В «Корону и якорь» Томас приехал раньше назначенного времени и, заказав пару кружек сидра, дождался прихода Телмана.

– Ничего не пропало, – сообщил инспектор, благодарно кивнув.

Он жадно припал к сидру, стрельнув взглядом в открытый дверной проем кухни, откуда доносились аппетитные запахи пудинга с говядиной и почками. Сэмюэль питал большую слабость к хрустящим запеченным корочкам этого блюда – как и сам Питт.

– Собираетесь подкрепиться? – спросил Томас, и не было необходимости уточнять, что он имел в виду.

Покончив с пудингом, коллеги начали рассуждать, где Орландо мог найти или купить подходящее орудие.

– Ну, с виду-то оно могло выглядеть вполне невинно, – заметил Телман, покачав головой.

Несмотря на прекрасную трапезу, выражение на его лице опять стало глубоко несчастным.

– Кто бы мог подумать, что такой талантливый парень дойдет до смертоубийства? – печально посетовал он. – Эта театральная братия вообще обладает вроде как… магией… волшебным даром. До меня вообще не доходит, как…

Он запнулся и умолк, пытаясь найти слова для выражения испытанного им изумления, волнения и благоговения перед миром, который ему позволили мельком увидеть и в который ему повезло попасть. А стремился он туда всей душой. Инспектор наверняка не признался бы в этом никому в участке на Боу-стрит, но он вполне мог однажды сам решиться пойти в театр, чтобы посмотреть всю пьесу Шекспира от начала до конца. В ней было нечто настоящее. Несмотря на то что там действовали всякие короли, королевы и принцы, чувства их, по сути, ничем не отличались от тех, что испытывали изо дня в день знакомые ему люди, только в театре еще умели выразить их особыми удивительными словами.

Питт знал, что ответа от него не требуется. Он понимал чувства Телмана и разделял их.

Для начала они решили пройтись по скобяным лавкам. Это оказался вполне логичный выбор – первый же такой магазин в изобилии представил им разнообразную полезную утварь для домашнего хозяйства, от садовых леек до формочек для приготовления желе, от ножных грелок для экипажей до колунов и горелок для пикника. Там продавались газовые фонари, соковыжималки, штопоры, столовые гонги, подставки для гренок, корзинки для пирожных, жестяные банки и холодильные камеры для масла. Имелись также лопаты, вилы, косы, детские коляски и недавно изобретенные торпедообразные стиральные машины, которые сулили небывало чистую стирку постельного белья. На стенах висели плотничные инструменты и ножи любого мыслимого назначения, а в одном углу поблескивали металлические ванны. Томас заметил наборы перевязочных и шпиговальных игл, огородные совки, венчики для взбивания яиц, пилы для разделки мяса и увесистую керамическую скалку.

Слова слетели с его губ прежде, чем он успел подумать.

– Вот отличная штука. Вы продавали их в последнее время?

Взяв в руки скалку, суперинтендант сразу оценил ее основательность. Она могла стать отличным оружием – округлая, твердая, тяжелая и простая в обращении.

– Эта последняя из полученной мною партии, пора заказывать снова, – ответил продавец. – Вы правы, сэр, дельная вещь. И для вас, сэр, она будет стоить всего девять пенсов.

Питт не сомневался, что девять пенсов она стоила бы для любого покупателя, но не стал делиться своим пониманием. Он вполне мог бы купить новую скалку для Шарлотты, но не такую.

– Вы продавали одну из таких скалок около двух недель тому назад? – уточнил он.

– Возможно. Это ходкий товар. Причем, заметьте, самого хорошего качества, – торговцу явно хотелось склонить его к покупке.

– Не сомневаюсь, – огрызнулся Томас, вдруг охваченный приступом мрачного раздражения, – но мне, как офицеру полиции, расследующему убийство мистера Кэткарта, произошедшее в каких-то двух милях от вашей лавки, необходим ответ на поставленный вопрос. Вы продали одну из таких скалок две недели назад высокому молодому человеку, возможно, со светлыми волосами?

Продавец заметно побледнел.

– Я не знал, что с ним что-то не так! Он выглядел… совершенно спокойным и говорил исключительно вежливо. Хотя нет, погодите, волосы у него были не светлые, как мне помнится, скорее, более… вроде как…

– Ладно, волосы не имеют значения! – нетерпеливо перебил его Питт. – Достаточно того, что он высок, строен, молод… лет двадцати пяти?

Впрочем, Орландо мог и загримироваться, если бы задумал убийство.

– Я… не помню точно, – развел руками хозяин лавки. – Хотя в тот день я точно продал одну. Мне это запомнилось, поскольку я тщательно слежу за своими запасами. По возможности стараюсь, чтобы у меня всегда имелся полный ассортимент домашней утвари. Уж если ее можно где-то купить, то именно у нас, в лавке «Фостер и сыновья».

– Благодарю за информацию. Возможно, вы потребуетесь нам для подтверждения этого, поэтому, будьте любезны, получше храните свои записи.

– Да, да! Всенепременно!

Выйдя на улицу, Телман остановился и мрачно взглянул на начальника.

– Осталось вроде выяснить совсем немного, – сказал он, и это прозвучало как утверждение, почти как признание крушения последних надежд. – Он мог просидеть дотемна в одной из окрестных таверн. Если хотите, я пройдусь по ним и поспрашиваю, но считаю, что теперь, когда мы заполучили эту керамическую скалку, новые сведения мало что изменят.

– Да… они несущественны, – согласился Питт и, улыбнувшись, слегка расправил плечи. – Мы лучше пойдем посмотрим, не удастся ли нам найти ее, хотя, вероятно, она покоится на речном дне. Однако скалка могла бы стать уликой. В общем, надо попытаться реконструировать это преступление.

Сэмюэль поднял воротник пальто, и они в полном молчании отправились к злосчастному особняку у реки. Надо было успеть осмотреться там до темноты, и у них оставалась всего пара часов.

Они заранее послали констебля за миссис Геддс, поэтому та уже ожидала их в доме и теперь, исполненная сомнений, наблюдала, как полицейские вошли в холл и всерьез принялись восстанавливать сцену убийства: Питт играл роль Орландо, а Телман – Кэткарта.

Естественно, они понятия не имели, какой разговор мог произойти между этими двумя мужчинами или какой предлог использовал Антрим для своего визита, поэтому начали с точно известного им момента.

– Должно быть, он стоял вот здесь, – заявил Сэмюэль и, поджав губы, расположился возле стойки с вазой, которой заменили разбитую.

– Но почему он там оказался? – задумчиво произнес Томас. – Вероятно, он опрометчиво повернулся спиной, и тогда Орландо ударил его, что приводит нас к вопросу, где он прятал скалку. Никто не приходит с визитом, держа скалку под мышкой, даже если она в оберточной бумаге.

– Он мог сказать, что только что купил ее… по пути, – предположил инспектор, хотя эта мысль, судя по его хмурому лицу, не вызвала у него никакой радости.

– Такой хозяйственный молодой актер? – Супер-интендант удивленно приподнял брови. – Не думаете ли вы, что он репетировал роль кондитера?

– А может, это подарок?

– Кому? Молодой даме? Его матушке? Вы представляете себе Сесиль Антрим, раскатывающую тесто для пирогов?

Телман с кислой улыбкой взглянул на шефа.

– Ну, тогда ему пришлось как-то замаскировать ее. Может, он завернул ее в газету, как свернутую в рулон картину или что-то в этом роде?

– Звучит более вероятно. Итак, допустим, Кэткарт стоял там, где вы, а Орландо – тут, – Питт сопровождал свою речь жестами. – Потом внимание Кэткарта, очевидно, что-то отвлекло, иначе он заметил бы, как его гость разворачивает свою «картину» и извлекает скалку, и мог бы встревожиться… такое поведение не имеет разумного объяснения.

– Значит, он не заметил, – решительно заявил Сэмюэль. – Он мог, например, идти куда-то, показывая дорогу, а Орландо следовал за ним. И ударил Кэткарта сзади… уж это-то нам известно наверняка.

Томас сделал несколько шагов и поднял руку, изображая, что готов ударить Телмана по голове. Тот рухнул на колени – вернее, осторожно опустился, чтобы избежать синяков от падения на жесткий дощатый пол, лишившийся коврового покрытия, – и растянулся на полу, прикинув, как мог лежать упавший Кэткарт.

– И что дальше? – спросил он.

Его шеф пребывал в размышлениях. Они толком не знали, долго ли находился в доме Антрим, но знали, что именно он сделал, а значит, после убийства он мог медлить не более нескольких минут.

– Если вы думаете, не напялить ли на меня какое-то платье… – начал Телман.

– Тихо! – бросил Питт.

– Я… – Сэмюэль начал подниматься на ноги.

– Лежать! – приказал Томас и добавил ироничным тоном: – Привилегия старших по званию. Может, предпочитаете поменяться ролями?

Его помощник послушно улегся обратно.

– Где могли находиться зеленое платье и наручники? – задумчиво произнес суперинтендант. – Определенно не здесь!

– Самое вероятное, наверху, в студии, – пробурчал инспектор, уткнувшись носом в пол, – со всем прочим барахлом, которое наш покойничек использовал для своих фотографий. А мне вот хотелось бы знать, как Орландо узнал, что та плоскодонка находится именно здесь, а не где-то еще? Она ведь могла быть в любом другом месте, на каком-нибудь озере или другом участке реки. Могла быть и где-то у черта на куличках, по существу, даже в другом графстве.

Питт ничего не ответил. У него появилась новая, весьма неожиданная идея.

– Вы полагаете, он сначала поднялся в студию? – продолжил Телман. – Может, заранее приглядел там и наручники, и платье? – произнес он весьма скептическим тоном.

– А потом спустился вниз, но Кэткарт успел прийти в себя и встать, и тогда Орландо окончательно добил его? – почти с отсутствующим видом произнес Томас.

Перекатившись на спину, его подчиненный сел и хмуро взглянул на него.

– Так что вы в итоге надумали?

– Я надумал, что он наверняка не шарился по саду в темноте, в поисках привязанной на берегу лодки, – ответил Питт. – Мне думается, что он бывал здесь раньше, достаточно часто, и знал, что все эти вещи здесь имеются, знал, где именно искать их…

– Но он не мог! – решительно возразил Сэмюэль. – Ему же пришлось спросить, где этот дом, у владельца здешнего паба. И нам это известно.

– Либо здесь был кто-то другой, – возразил супер-интендант, – кто-то знакомый… и именно он мог закончить дело, лишь начатое Орландо.

– Но он же пришел один! – Телман поднялся на ноги. – Неужели вы думаете, что в тот же вечер здесь мог быть кто-то еще… тоже склонный прикончить Кэткарта? – Его тон выразительно показал, как он относится к новой версии.

– Я не знаю, что и думать, – признался Питт. – Но не считаю, что Орландо Антрим убил Кэткарта, разъярившись из-за того, как тот использовал Сесиль, а потом пошел рыскать по дому, размышляя, не найдет ли он здесь то платье с наручниками и лодку, чтобы устроить издевательское подобие злополучной фотографии. Во-первых, когда миссис Геддс пришла сюда утром, она не обнаружила никаких следов драки или беспорядка, а значит, если он и занимался поисками, то потом аккуратно привел все в полный порядок. Разве это логичное поведение для разъяренного убийцы?

– Нет. Но Кэткарт все-таки умер, – резонно возразил инспектор, – и кто-то все-таки принарядил его в платье и приковал наручниками к лодке, да еще украсил цветочками… и я готов спорить на что угодно, что этот декоратор ненавидел нашего гения… и ненавидел именно из-за Сесиль Антрим.

Томас промолчал. Возразить ему было нечего.

– А мы знаем, что Орландо побывал здесь и что он заранее прикупил скалку, – продолжил Телман.

– Давайте лучше пойдем и поищем ее, – уныло предложил Питт, – пока не стемнело. В нашем распоряжении чуть больше часа.

Они устало потащились по дорожке к реке под бдительным оком стоявшей возле задней двери миссис Геддс.

В надвигающихся сумерках, промокшие, перепачканные речным илом, они уже теряли последние надежды на успех поисков, когда Сэмюэль вдруг, поскользнувшись на чем-то у берега, выругался и вытащил находку из воды, после чего сполоснул ее и поднял с яростным триумфом.

– Выходит, после убийства он выбросил ее прямо здесь, – с удивлением произнес он. – Может, правда ненароком выронил в темноте да и потерял…

В результате им пришлось оторвать торговца скобяным товаром от ужина для опознания скалки. Он вышел на крыльцо с заткнутой за жилет салфеткой и выражением сильного недовольства на физиономии. Его взгляд с отвращением устремился на скалку.

– Ну да, это одна из моих. Вон на ней наше синее клеймо. Видите? – Он показал на крошечный синий символ на одном конце возле ручки скалки. – Что ли, она та самая, которой… – Дальше он мог бы и не спрашивать.

– Да, та самая. Значит, вы продали ее высокому молодому мужчине в день смерти Кэткарта? – уточнил Томас.

– Да.

– Вы уверены?

– Конечно, уверен. Не говорил бы, если б сомневался. Все отмечено в моих гроссбухах.

– Благодарю вас. Простите, что помешали вашему ужину.

– И что теперь? – спросил Телман, когда они с суперинтендантом вновь оказались на темной улице. – Этого достаточно для ареста? – В его усталом голосе прозвучало сомнение.

Питт и сам не был в этом уверен. Не сомневался он только в том, что Орландо Антрим видел злосчастную фотографию своей матери и чертовски расстроился. Изучив фотографии, он добрался до дома автора снимка и купил эту скалку. Но из этого еще не следовало, что он нарядил труп в зеленое платье, приковал его к лодке и украсил гирляндами цветов.

Могло ли, помимо Кэткарта, в доме быть двое гостей? И если могло, то кто тогда второй? Питт понимал, что бывают и случайные совпадения, но не слишком верил в них. Обычно все имеет свою причину, и обстоятельства связываются друг с другом в цепь понятным способом, если учесть их и продумать все возможные связи.

– Так можем мы арестовать его? – опять спросил Сэмюэль.

– Не уверен. – Его шеф слегка встряхнулся.

– Ну кто же это еще, как не он? – возмущенно произнес Сэмюэль. – Нам известно, что он побывал там. У него был прекрасный мотив для убийства Кэткарта. Он самолично прикупил эту скалку, а мы отыскали ее. В чем еще можно сомневаться… осталось разве что разобраться, как он узнал, где найти платье и наручники.

– И лодку, – добавил Питт.

– Ладно, кто-то же все это нашел, – раздраженно бросил Телман. – С этим-то уж вы не поспорите! Если не он, то кто? И почему? Почему еще кому-то могло понадобиться устраивать весь этот чертов маскарад в лодке с цветами? Обычные убийцы сразу дали бы деру с места преступления. Просто бросили бы его там, где прикончили. Или какому-то оригиналу захотелось возиться с платьем, наряжая убитого кем-то покойничка… и рискуя быть пойманным с поличным?

– Не такой уж это большой риск, – возразил суперинтендант, – возиться туманной ночью в частном саду на берегу реки. Однако, должно быть, что-то его чертовски беспокоило, раз он так расстарался…

Они перешли дорогу и медленно направились обратно к мосту.

– Может, убийца – это все-таки тот, кого Кэткарт шантажировал? – предположил инспектор. – Или, вероятнее, тот, кто ненавидел такого рода открытки и их порочное влияние на умы?

Питт вспомнил о Ральфе Маршане. Версия была правдоподобная, вполне приемлемая, но у него уже начала складываться другая картина – расплывчатая, возможно, дурацкая, но становившаяся все более четкой с каждым шагом.

Он остановил первую же появившуюся двуколку и, вызвав изумленный взгляд своего спутника, дал кебмену адрес морга, а не театра.

– И что же вам еще там нужно? – скептически поинтересовался Телман. – Нам ведь известно, как он умер!

Томас промолчал.

Когда они прибыли по нужному адресу, Томас велел кебмену подождать и, взбежав по ступенькам, открыл дверь и вошел в здание морга. К его сильному облегчению, медэксперт был еще там, и Питт уже знал, какой вопрос нужно ему задать.

– Была ли в легких Кэткарта вода? – спросил он.

Криминалист удивленно взглянул на него.

– Да, немного было. Я собирался сообщить вам об этом при случае. – Он прищурил глаза. – Это имеет особое значение для вашего расследования?

– Но от чего он на самом деле умер, от удара по голове или от утопления? – уточнил суперинтендант, не скрывая своего нетерпения.

В напряженном взгляде Сэмюэля мелькнуло что-то похожее на зарождающееся понимание. С крайне сосредоточенным видом он стоял неподвижно в холодном помещении морга, и только ноздри его слегка подрагивали, реагируя на всепроникающий отвратительный запашок, реальный или воображаемый.

Пристально посмотрев на Томаса, эксперт покачался на пятках и скрестил руки на груди.

– Согласно клинической картине, я полагаю, что он мог нахлебаться воды до ранения, но это теоретически, Питт. В любом случае он мог умереть от удара… или, при такой травме, от потери крови и холодной воды, долго пролежав в лодке. Какие бы версии вы ни выдвигали, это однозначно убийство. А к каким выводам пришли вы сами?

– Я пока не уверен, – честно признался супер– интендант. – Спасибо за информацию. Пойдемте, Телман, – позвал он помощника и развернулся на каблуках.

– Теперь в театр? – спросил инспектор, сбежав за ним по ступеням и вскочив в двуколку.

Их экипаж с таким грохотом проносился по темным, залитым светом газовых фонарей улицам, что они предпочли молчание разговорам. Питт сидел, напряженно подавшись вперед, словно стремился как-то заставить лошадь бежать еще быстрее.

Не дожидаясь полной остановки двуколки, Томас соскочил на землю и устремился ко входу, велев Телману следовать за ним, но сначала расплатиться с извозчиком.

Он взбежал по ступенькам в фойе и, махнув своей визиткой и назвавшись, прошагал мимо капельдинера, распахнул ближайшую дверь и, войдя прямо в зрительный зал, замер в проходе между задними рядами партера.

С облегчением он увидел, что сцена еще освещена, хотя последний акт как раз близился к концу. Гертруда и король были уже мертвы, Лаэрт тоже. Полоний и Офелия расстались с жизнью еще раньше: он – по несчастной случайности, она же – покончив с собой, утопившись. Посреди скорбных трупов в живых остались только Гамлет, Фортинбрас, Горацио и Озрик.

Из-за сцены донеслись выстрелы.

– «Что за пальба вдали?» – спросил Гамлет, оборачиваясь на эти звуки.

Он выглядел страшно напряженным – казалось, его нервы натянуты до предела.

Озрик ответил ему.

Гамлет вновь повернулся к зрителям, и в его расширившихся глазах застыла мука. Он смотрел прямо туда, где в центральном проходе стоял Питт.

Гораций, я кончаюсь. Сила яда Глушит меня. Уже меня в живых Из Англии известья не застанут. Предсказываю: выбор их падет На Фортинбраса. За него мой голос. Скажи ему, как все произошло И кончилось. Дальнейшее – молчанье.

Его хриплый голос задевал за живое. Он скорчился и, плавно осев на пол, застыл на дощатой сцене.

В зале царила такая полная тишина, словно он был пуст, хотя атмосфера там была предгрозовая.

Горацио подошел к главному герою и произнес со слезами в голосе:

На сцену с барабанным боем вышли Фортинбрас и английские послы, которые и завершили действие, произнеся последние стихи трагедии. Под звуки плачевно знакомого похоронного марша солдаты унесли трупы. Занавес пошел вниз.

В зале стояла гробовая тишина, гнетущая, отягченная переживаниями, – но вот она взорвалась громом аплодисментов. Точно подчиняясь единому порыву, все зрители поднялись с кресел. Сквозь оглушительные рукоплескания прорывались крики:

– Браво! Браво! Браво!..

Занавес вновь поднялся, и все исполнители вышли на авансцену: Орландо посередине, с одной стороны от него – сияющая Сесиль, а с другой – пепельно-бледный Беллмейн, восставший из могилы, чтобы с поклоном принять восторги публики.

Пройдя по проходу между кресел до оркестровой ямы, Питт повернул и направился к служебному входу за кулисы, где к нему присоединился Телман, однако им пришлось еще запастись терпением. Аплодисменты долго не смолкали, заглушая все прочие мирские звуки. Еще около четверти часа в этом шуме невозможно было даже думать ни о каких разговорах.

Наконец занавес упал в последний раз, и актеры потянулись к своим гримуборным.

Томас вступил на сцену. Он не мог позволить себе больше ждать. Сэмюэль последовал за ним.

Орландо взглянул на суперинтенданта. Актер выглядел осунувшимся и совершенно измученным. Он шагнул навстречу стражам порядка, но его начала бить дрожь.

– Вы пришли за мною. – Его выразительный голос прозвучал с особой мягкостью. – Спасибо, что позволили мне доиграть спектакль.

– Я – полицейский, а не варвар, – так же мягко ответил Питт.

Антрим направился к нему, покорно вытянув руки для наручников. Он даже не взглянул в сторону матери.

– Что происходит? – возмутилась Сесиль, переводя взгляд с участников этого краткого диалога. – Суперинтендант, что вам здесь нужно? Вы, безусловно, выбрали неудачное время. Орландо только что сыграл такого потрясающего Гамлета, какого еще свет не видывал. Если вы полагаете, что можете еще что-то у нас узнать, то приходите завтра… лучше в середине дня.

– Вы не поняли, матушка, – сказал ее сын, по-прежнему не поворачиваясь к ней. – Вы никогда ничего не понимали.

Артистка начала что-то возмущенно говорить, но тот перебил ее:

– Мистер Питт пришел арестовать меня за убийство Кэткарта. Хотя я не сплавлял его по реке. Клянусь, я не знаю, как он оказался в лодке!

– Не будь посмешищем! – Сесиль наконец решительно выступила вперед и на этот раз уже обратилась к Питту: – Он совершенно измучен. Не знаю, почему он несет эту чушь. Просто абсурд какой-то. С чего бы ему убивать Кэткарта? Он ведь даже не знал его!

Орландо медленно повернулся к ней. Его лицо с обведенными темными кругами глазами выглядело безжизненно-бледным, словно он подошел к концу какого-то ужасного пути.

– Я убил его, возненавидев за то, что он заставил вас сделать. Вы – моя мать! И, унижаясь сами, вы унижаете также и меня…

– Не представляю, о чем ты говоришь! – запротестовала мисс Антрим.

И судя по ее искренне изумленным глазам, Томас поверил, что она все еще не осознает, что сделала.

Ей ответил Антон Беллмейн. Он прошел мимо Орландо, остановившись ближе к Питту, но повернулся к актрисе.

– Да, Сесиль, в вашей ожесточенной борьбе вы никогда не задумывались, что будет с теми, кто любит вас, – произнес он тихим, искаженным страданиями голосом. – Вы снимались для фотографий, которые потрясли бы людей, решивших, что вы сами захотели предстать в таком виде. Вы разбудили новые и мощные чувства, породив желанные для вас душевные сомнения и муки, полагая, что это будет полезно для человеческого развития. Вас не останавливали мысли или тревоги о том, что своими поступками вы могли разрушить самое ценное в душе человека, причинив ему непоправимый ущерб, разбивая вдребезги весь его внутренний мир. – Его голос дрожал от слез и ужасного горя. – Вы разбили сердце вашего сына, Сесиль. Разум мог подсказать ему, что порнография вполне может уничтожить старые предрассудки, но его сердце не смогло этого принять… – Голос Антона сорвался. – Сердце говорило ему лишь одно: «Это моя мать! Она родила меня, и я ее наследник!»

Наконец ужас осознания случившегося дошел до женщины. Понимание обрушилось на нее невыразимой болью – ей словно вонзили нож в сердце. Она медленно перевела взгляд на Орландо.

Тот молчал. Но его лицо было красноречивее слов: весь его гнев, все утраты и боль запечатлелись в его измученных чертах. Он отвернулся от матери и снова подставил запястья Питту.

– Нет. – Беллмейн коснулся его плеча с особой нежностью. – Ты только ударил, но не убил его. Убийство на моей совести.

– Вы?! – опять возмутилась Сесиль. – Но почему?

Однако в ней уже зародилось новое ужасное осознание.

– Потому что я ненавидел его за шантаж, – устало бросил Антон. – Он давно шантажировал меня одной фотографией, для которой я позировал много лет назад… когда нуждался в деньгах. Показав ее сейчас, он мог погубить мою карьеру. Для актера важен образ. Но главное, мне хотелось защитить моего сына…

– Ваш сын… – начал было говорить Питт, но потом, взглянув поочередно на Сесиль, Беллмейна и Орландо, заметил, что хотя сын унаследовал глаза и волосы матери, сходство с руководителем труппы в нем тоже явно проглядывалось.

И молчание мисс Антрим подтвердило его догадку.

Молодой человек же явно ни о чем не догадывался. На лице его отразилось полнейшее недоумение.

– Как вы узнали, что Орландо мог решиться на это? – спросил Томас.

Антон пожал плечами:

– Разве сейчас это имеет значение? За день до того, вечером, я понял, что его что-то ужасно гнетет. Что именно, я не знал. Потом, в день смерти, Кэткарт прислал мне сообщение, попросив не приносить ему мой обычный ежемесячный взнос, поскольку он ждал нового клиента, которому назначил прием на тот вечер. Некоему молодому человеку, назвавшемуся Ричардом Ларчем.

– Кто такой Ричард Ларч? – вяло спросила Сесиль. В ней уже не осталось ни запальчивости, ни раздражения; огонь в ее душе погас.

– Первая роль, сыгранная Орландо, – ответил Беллмейн. – Неужели вы даже не помните? Тогда я понял… по крайней мере, испугался, что понял… Я тоже видел когда-то эту открытку с Офелией. Поэтому и нарядил… – Он судорожно вздохнул и, казалось, слегка пошатнулся, после чего с трудом восстановил равновесие. – Поэтому я нарядил его так и уложил в лодку. Кэткарт был еще жив, но я понимал, что он не протянет долго на речном холоде. В этом была… – Он вдруг начал задыхаться. – В этом была своеобразная гармония. Я сам лет тридцать тому назад прилично играл Гамлета. Не так хорошо, как Орландо… А Сесиль тогда была моей Офелией.

Питт увидел, как его посеревшее лицо покрылось испариной, и все понял. Он порадовался, что у него уже нет времени ничего предотвратить.

Беллмейн упал на колени.

Закончить роль ему не удалось.

Мисс Антрим закрыла глаза. По ее набеленным щекам струились слезы.

Орландо не подошел к матери. Он пристально взглянул на суперинтенданта, а потом склонился над неподвижным телом своего отца.

Но он тоже не смог закончить трагичные строки – слишком глубока была его сердечная рана.

Питт молча развернулся и ушел, и Телман последовал за ним с мокрым от слез лицом.