После ухода Телмана доставили вечернюю почту, и Питт с волнением узнал почерк Шарлотты на адресованном ему конверте. Оставив без внимания прочую корреспонденцию, он пошел обратно в кухню, по пути разрывая конверт и извлекая оттуда листы почтовой бумаги. Устроившись за столом, мужчина принялся читать письмо:

Мой дорогой и любимый Томас.

Шарлотта.

Париж изумителен. Удивительно красивый город! Я скучаю по нашему дому, но наслаждаюсь новой жизнью, новыми впечатлениями. Здесь так легко можно узнать, увидеть и услышать невероятно много интересного! Мне еще не приходилось бывать в местах, переполненных кипучей жизнью и новыми идеями. Даже афиши и рекламы на стенах сделаны настоящими художниками и совершенно не похожи на наши лондонские. Их броский стиль мгновенно возбуждает интерес, даже если в итоге окажется, что тебе вовсе не интересно то, что они изображают.

Улицы – или, лучше сказать, бульвары, поскольку они обрамлены бесконечными рядами деревьев, и все они относительно новые – очень широки и красивы. Вода в фонтанах искрится и играет в лучах зари. Словно просветленные солнцем, струи исполняют благозвучные мечтательные мелодии, щедро рассеивая семена будущих мыслей и запечатлевая веселые праздничные моменты. Теперь я понимаю, почему так поистине поэтично написала о Париже Элизабет Баррет Браунинг [5] .

Джек собирается сводить нас в театр, но пока не знает, с какого начать. Как нам сказали, в городе их больше двух десятков, и это, разумеется, не считая оперы. Мне хочется увидеть какой-нибудь спектакль с Сарой Бернар [6] . Я слышала, что она даже сыграла Гамлета! Или намерена сыграть.

Наши хозяева совершенно очаровательны и исключительно гостеприимны. Но я скучаю по нашему дому. Здесь они понятия не имеют, как приготовить приличный ароматный чай, а шоколад по утрам подают, мягко говоря, невкусный.

Тут все обсуждают историю молодого мужчины, обвиняемого в убийстве. А он клянется, что находился в то время совсем в другом месте и мог бы доказать это, если б откликнулся друг, с которым он там был. Но никто ему не верит. Интересно то, что он заявляет, что находился в «Мулен Руж». Это знаменитое или, скорее, пользующееся дурной славой кабаре. Я спросила о нем нашу хозяйку, но мой вопрос, похоже, шокировал ее, поэтому пришлось быстренько сменить тему. Джек говорит, что там танцуют канкан и танцовщицы не носят нижнего белья. Один странного вида художник, Анри Тулуз-Лотрек, пишет замечательные афиши для их выступлений. Я видела одну из них, когда мы гуляли вчера по бульвару Клиши. Стиль немного вульгарен, но картина настолько полна жизни, что от нее трудно оторвать взгляд. Глядя на нее, я как будто уже слышала бравурную мелодию танца.

Завтра мы отправимся смотреть высоченную башню месье Эйфеля. Полагаю, на самом ее верху соорудили уместный ватерклозет, из окон которого, видимо, открывается самый великолепный вид на Париж!

Я ужасно скучаю и сейчас, когда ты далеко, остро осознаю, как сильно люблю тебя. Вернувшись домой, я целиком посвящу себя нашей семье, буду послушна и мила… по крайней мере, целую неделю!

Неизменно твоя,

Томас сидел, улыбаясь, с листками бумаги в руке. Читая восторженное послание с разбегавшимися по странице торопливыми, неразборчиво написанными словами, он почти слышал голос жены и вновь порадовался, что так легко отпустил ее, не выказав никакого недовольства. Ведь потерпеть-то ему надо всего лишь три недели! И хотя дни без Шарлотты тянулись чертовски медленно, в итоге они скоро закончатся. Внезапно Питт осознал, что, зачитавшись, начисто забыл о быстро летящем времени, а ему ведь надо было скорее собираться для выхода в театр с Кэролайн. Сложив письмо супруги обратно в конверт, Томас сунул его в карман и поднялся наверх, чтобы вымыться и переодеться в единственный имевшийся у него вечерний костюм. Такой дорогой наряд ему пришлось купить, когда он собирался жить по долгу службы в загородном доме Эмили.

Питт постарался придать себе опрятный и достаточно приличный вид, чтобы не смущать свою тещу. Помимо сложившихся родственных связей, он с искренней симпатией относился к Кэролайн. Его восхищало то, что, несмотря на риск общественного неодобрения, она смело устремилась навстречу своей счастливой семейной жизни с Джошуа. Шарлотта поступила так же, выйдя замуж за Томаса, и он не обманывался, считая существенной ценность такого шага.

Одевшись, полицейский глянул на себя в зеркало. Увиденное отражение не показалось ему удовлетворительным. Его умное лицо отличалось скорее ярко выраженной индивидуальностью, чем красотой, и при всех стараниях его буйная шевелюра все равно не желала укладываться аккуратно. Умелый парикмахер, разумеется, мог бы кардинально улучшить положение, подрезав волосы на несколько дюймов, но с короткой стрижкой Томас чувствовал себя как-то неловко, да и времени на такие пустяки у него никогда не хватало. Воротничок его рубашки, для разнообразия, выглядел почти безупречно: будь он чуть лучше, его белизна могла бы ослепить суперинтенданта. Но положение обязывало.

Питт быстро вышел на Бедфорд-сквер и взял кеб до театра на Шафтсбери-авеню. Улицу заполняла нарядная толпа – чопорные черно-белые джентльмены и блистающие цветовой палитрой дамы в изысканных сверкающих драгоценностях. Оживленный смех смешивался с цокотом копыт, грохотом колес и звоном упряжи карет, стремившихся протиснуться к тротуару в плотных рядах уличного движения. Ярко горели газовые фонари, а фасад театра украшали афиши сегодняшнего спектакля с выделенным крупными буквами именем актрисы над названием пьесы. И хотя они ничего не значили для Питта, он невольно заразился общим волнением. Атмосфера казалась наэлектризованной и волшебной, словно лунный свет в морозную ночь.

Людской поток хлынул к дверям театра, испытывая жажду зрелищ и горя желанием показать себя, обменяться приветствиями со знакомыми и поскорее занять свои места в предвкушении драмы.

Питт нашел Кэролайн и Джошуа в фойе. Они первыми заметили его – возможно, из-за его выдающегося роста. Он услышал призывный голос Филдинга, звонкий и выразительный, с прекрасной актерской дикцией:

– Томас! Посмотрите налево, мы у колонны.

Полицейский обернулся и сразу увидел их. Тип лица Джошуа Филдинга идеально подходил для передачи эмоций: подвижные черты, глаза, прикрытые тяжелыми веками, нервные губы, один изгиб которых мог мгновенно придать его лицу и комедийное, и трагическое выражение. Сейчас на нем просто отражалась радость при виде старого друга.

Кэролайн рядом с ними выглядела идеально. В ее внешности, как и у Шарлотты, преобладали теплые тона. У нее были золотисто-каштановые волосы, чуть тронутые сединой, и гордая посадка головы. Годы обошлись с этой дамой милостиво, но любой восприимчивый человек заметил бы на ее лице следы пережитых утрат. А Томас хорошо знал, что жизнь ее не щадила.

Он с искренним удовольствием приветствовал родственников и последовал за ними вверх по лестнице и дальше по плавно изгибающемуся коридору к зарезервированной Джошуа ложе. Оттуда открывался прекрасный вид на сцену: его не загораживали головы других зрителей, а кроме того, перед ними раскинулся весь зрительный зал, за исключением ряда лож, тянувшихся по их стороне бенуара.

Филдинг предложил кресло Кэролайн, после чего уселись и сами мужчины.

Питт пересказал супругам содержание письма Шарлотты, опустив подробности об обвинении молодого человека и ее интерес к посещению мест вроде «Мулен Руж».

– Надеюсь, она не наберется там радикальных идей, – с улыбкой заметила Кэролайн.

– Мир меняется, – возразил ее муж, – жизнь постоянно рождает новые идеи. Молодые поколения ищут в жизни новых поворотов, и, к счастью, их ведут новые пути.

Миссис Филдинг с удивленным видом взглянула на него.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она. – Еще за завтраком ты высказывал какие-то странные замечания…

– Я вот думаю, не стоит ли мне рассказать вам с Томасом немного о сегодняшней пьесе. Вероятно, стоит. Она поставлена в очень… авангардистском стиле, – сказал актер обоим собеседникам. Он выглядел слегка подавленным, и его добродушное лицо, затененное драпировками ложи от яркого блеска люстр, приняло виноватое выражение.

– Разве мы пришли смотреть не господина Ибсена? – неуверенно спросила Кэролайн.

– Конечно, его, моя милая, – Джошуа широко улыбнулся, – но сама пьеса пока вызывает бурные дискуссии. Сесиль Антрим не стала бы играть в пьесе неизвестного автора, если только не сочла бы его творчество исключительно либеральным и поддерживающим ее собственные взгляды, – произнес он проникновенным голосом, хотя в глазах его искрились смешинки.

Питту показалось, что на лице Кэролайн отразилось сомнение, но прежде чем они успели продолжить обсуждение столь животрепещущей темы, их внимание отвлекли знакомые из ложи на противоположной стороне зала.

Откинувшись на спинку кресла, Томас присмотрелся к живописной и возбужденной публике. По центральному проходу, гордо вскинув головы, шествовали модно одетые дамы, бросавшие оценивающие взгляды в основном на возможных чаровниц, а не на их спутников. Их оценки внешности других женщин основывались не на романтических идеалах, а скорее на чувстве соперничества. Суперинтендант подумал о гулявшей по Парижу Шарлотте и представил, как хорошо она могла бы оценить эти лица, понимая малейшие нюансы мимики, которые он мог лишь подметить. Томас мог бы попытаться описать их ей, если б, вернувшись после такого удивительного путешествия, она позволила ему вставить хоть слово и соблаговолила выслушать его.

Свет начал меркнуть, и зал погрузился в напряженную тишину. Зрители устроились поудобнее, и все взоры обратились на сцену.

Занавес поднялся, открыв прекрасно обставленную гостиную. Там находились с полдюжины людей, но луч прожектора высветил лишь одну из актрис. В сравнении с присущим ее натуре блеском остальные персонажи казались серыми тенями. Она была удивительно высокой и исключительно стройной, но в ее позе, даже неподвижной, проявлялась грациозность. Белокурые волосы поблескивали на свету, а четкие и правильные черты подчеркивали красоту ее вечно молодого, лишенного примет возраста лица.

Ее звонкий голос прорезал тишину зала, и драма началась.

От всего этого выхода в театр, в той же мере, как и от представляемого спектакля, Питт ожидал получить лишь легкое развлечение. Но произошло нечто иное. Он глубоко увлекся действием в тот же момент, как увидел на сцене Сесиль Антрим. Исходившие от нее флюиды передавали острейшее ощущение одиночества, и ее потрясающая неудовлетворенность невольно пробуждала сопереживание. Томас забыл обо всем на свете. Реальная жизнь сосредоточилась для него на воссозданной на сцене гостиной. Необычайно важными сейчас казались лишь люди, разыгрывающие там свои жизни.

Сесиль играла роль жены пожилого мужчины, справедливого, честного, но не способного на страсть. Будучи преданным семье, он любил ее по-своему и относился к ней как к своей собственности. Разумеется, муж ценил жену и не мог даже помыслить об измене. Однако унылое однообразие его поведения, как замечал зритель, постепенно убивало в ее душе нечто очень важное, побуждая ее на борьбу за выживание.

Другой, более молодой герой обладал изрядной пылкостью и воображением и как раз жаждал более душевных отношений, так что их знакомство неизбежно породило взаимное влечение. Но драматург хотел вскрыть не эту проблему, и не она увлекла большинство зрителей. Интрига заключалась в том, как именно каждый из героев воспринимал сложившееся положение. Муж, жена, молодой человек, его невеста, ее родители – каждый из них имел свои страхи и убеждения, что и было причиной их реакции, так же, как и то, чего ожидали от них общество и сама жизнь. Сложившиеся веками запреты искажали правду, которую в ином случае они могли бы осознать и высказать. А самым главным стал вопрос какого-то спасения или бегства для центральной героини, которая не имела права подать на развод, хотя муж при желании мог бы ей его предоставить.

Следя за развитием событий на сцене, Питт вдруг поймал себя на том, что задумался о собственных понятиях о судьбах мужчин и женщин, о том, что именно каждый из них ожидал от другого и каковы допустимые или недопустимые обстоятельства счастливого супружества. Томас ожидал пылких чувств и их удовлетворения, и его ожидания оправдались. Конечно, у него порой бывало ощущение одиночества, непонимания и раздражения, но в целом он чувствовал лишь глубокую и неизменную радость семейного бытия. Но много ли людей чувствовали то же самое? Вправе ли ожидать такого каждый человек?

Более насущно и гораздо более мучительно вставал вопрос о том, имел ли право мужчина ожидать, что женщина будет готова скрывать и терпеть его недостатки, как требовал сейчас на сцене герой драмы от своей жены. Зрителей глубоко встревожило ее одиночество и бремя его недостатков, давившее на нее, но помочь ей никто не мог, за исключением молодого любовника, хотя он тоже понял ее потребности лишь отчасти. Горевшее в ней пламя страсти оказалось слишком сильным также и для него, и в итоге он испугался, что оно сожжет его.

Жена имела по отношению к мужу определенные обязанности. Изредка, когда он пожелает, она должна была удовлетворять его физические потребности, а в остальном примерная супруга служила образцом послушания и тактичности, примером домашней хозяйки, которой надлежало вести себя с неизменной сдержанностью, соблюдая внешние приличия.

С юридической точки зрения муж не имел особых обязанностей перед женой, но имел ли он обязанности моральные? Бесспорно, ему надлежало обеспечивать ей достойную жизнь, быть воздержанным и честным в своих привычках и случайных любовных интрижках, а также вести себя с приличествующей отцу семейства осмотрительностью. Но обязан ли он был проявлять физическую страсть? И подобает ли желать такого приличной женщине? Достаточно ли того, что супруг способствовал рождению детей?

Всем своим видом, малейшим жестом и легкой интонацией голоса Сесиль Антрим показывала, что этого недостаточно. Она умирала от духовного одиночества, которое разъедало ее душу. Вела ли она себя неразумно, излишне требовательно, эгоистично и даже непристойно? Или же выражала тайные чувства множества других безропотных, смиренных женщин?

Драма наводила на тревожные размышления. Когда занавес закрылся, люстры вновь ярко загорелись, и Томас, развернувшись, взглянул на Кэролайн.

Миссис Филдинг, так же как и ее зятя, глубоко взволновало первое действие спектакля, хотя волнение это имело иные причины. Ее встревожили в основном не вопросы страсти или верности – она, по крайней мере, не нуждалась в ответе на них, – а сам факт постановки таких вопросов. Подобные вещи считались сугубо личными. О них размышляли в уединении, в тайные моменты смущения или неуверенности в себе, но торжество здравого смысла помогало выбрасывать их из головы.

Кэролайн даже не взглянула на Джошуа, боясь встретиться с ним взглядом. Не хотелось ей смотреть и на Питта. Демонстрируя так откровенно чувства на сцене, Антрим добилась успеха в самом реальном смысле, сорвав приличные одежды скромности и смирения со всех женщин. И мать Шарлотты не могла с легкостью простить ей такую откровенность.

– Гениально! – восторженно произнес рядом с ней мягкий голос ее мужа. – Мне еще не приходилось видеть, чтобы кто-то с такой деликатностью коснулся сферы чувственной власти. Разве ты так не думаешь?

Миссис Филдинг почувствовала это движение, когда он взглянул на нее.

– Она потрясающа, – честно ответила женщина.

У нее не возникло и тени сомнения, что он имел в виду Сесиль Антрим. Никто во всем театре не смог бы усомниться в этом. Кэролайн лишь надеялась, что голос не выдал скованности ее чувств. Джошуа не делал никакой тайны из того, как велико его восхищение талантом Сесиль. Но сейчас его жена задумалась, насколько превалирует в его профессиональном восхищении личная симпатия. Похолодев от столь неприятных мыслей, она предпочла их отбросить.

– Я знал, что она тебе понравится, – продолжил Филдинг. – Ее нравственная смелость почти уникальна. Ничто не способно удержать ее от борьбы за свои убеждения.

Кэролайн заставила себя улыбнуться. Ей не хотелось спрашивать, каковы же эти убеждения, и первое действие этой пьесы весьма способствовало этому нежеланию.

– Ты совершенно прав, – откликнулась она, постаравшись придать своему голосу как можно больше воодушевления, хотя актерским талантом Бог обделил ее начисто, – и меня всегда восхищала смелость… больше всех иных качеств… за исключением, возможно, доброты.

Ответ Джошуа прервал стук в двери ложи. Он встал, чтобы выяснить, кто к ним стучится, и спустя мгновение в ложу вошел высокий и стройный мужчина лет пятидесяти с мягкими чертами довольно аскетичного лица. Его спутница была почти прекрасна. Правильные черты ее лица дополнялись большими и ярко-синими глубоко посаженными глазами. Возможно, ее темпераменту немного не хватало живости, что слегка обедняло общее таинственное очарование.

Это была супружеская чета Маршанов. Кэролайн познакомилась с ними больше года тому назад и частенько имела удовольствие бывать в их обществе, и она обрадовалась их появлению. Ничего не спрашивая, они догадались, как она восприняла эту пьесу; ее же очень удивило, что они решили посмотреть такой спектакль. Хотя, как и она сама, ее друзья могли не знать его содержания.

Первое же их замечание, сделанное после знакомства с Питтом, подтвердило ее правоту.

– Экстравагантно, – спокойно заявил Ральф Маршан, и его лицо выразительно показывало глубокое замешательство.

Он избегал взгляда миссис Филдинг, словно еще не справился со смущением, вызванным первым действием, и не мог с легкостью обсуждать такие темы в женском обществе.

Джошуа предложил миссис Хоуп Маршан занять его кресло, и она с благодарностью присела рядом с Кэролайн.

– Поразительная женщина, – продолжил Ральф, очевидно, имея в виду Сесиль Антрим. – Я понимаю, разумеется, что она просто играет то, что написал драматург, но мне жаль, что такая талантливая актриса вынуждена исполнять столь тягостную роль. И честно говоря, меня удивило, как лорд-камергер мог дать разрешение на постановку такой пьесы!

Филдинг, заложив руки в карманы, изящно прислонился к стенке ложи, рядом с обитым красным плюшем барьером.

– А меня бы очень удивило, если б она не испытывала особой симпатии к своей героине, – возразил он. – По-моему, ей как раз очень хотелось сыграть такую роль.

Мистер Маршан выглядел удивленным и, как показалось Кэролайн, также разочарованным.

– Правда? – посмотрел он на актера. – О…

– Я также не понимаю лорда-камергера, – грустно заметила Хоуп, удивленно распахнув глаза. – Он пренебрег своими обязанностями, не удосужившись подвергнуть ее цензуре. Ему же положено защищать наши устои! И в конце концов, по-моему, именно таково его назначение.

– Конечно, таково, моя дорогая, – поддержал ее муж. – Видимо, он недооценил вред, который может принести его халатность.

Кэролайн глянула на Джошуа. Ей были известны его взгляды на цензуру, и она боялась, что он может сейчас резко высказаться, обидев Маршанов, но не знала, как помешать этому, не обидев, в свою очередь, его самого.

– Это сложный вопрос, – осторожно заметила она.

– Да, и его решение может потребовать смелости, – безапелляционно заявила миссис Маршан. – Но если он взял на себя столь высокие обязанности, то мы вправе ожидать от него и соответствующей смелости.

Миссис Филдинг отлично поняла, что имелось в виду. Она интуитивно понимала озабоченность благопристойной матери семейства и тем не менее ничуть не сомневалась, что Джошуа это непонятно. Ее удивило, как сдержанно прозвучала его ответная реплика:

– Защиту можно сравнить с палкой о двух концах, миссис Маршан, – сказал актер. Он стоял в углу ложи возле перегородки все в той же небрежной позе, но Кэролайн заметила, как ее супруг напрягся.

– О двух концах? – настороженно повторила она. – О чем ты говоришь, Джошуа?

– Зависит от того, от чего, собственно, вам нужна защита, – продолжил Филдинг спокойным и ровным тоном.

Мистер Маршан слегка шевельнулся, переступив с ноги на ногу.

– От поругания нравственности, – ответила Хоуп зазвеневшим от гнева голосом. Затем она невольно коснулась рукой мужа и продолжила: – От неуклонного разрушения нашего образа жизни посредством восхваления безнравственных и эгоистичных побуждений. Для защиты молодых и восприимчивых умов, которыми такое потворство воспринимается даже слишком хорошо. Незачем выставлять напоказ чувства и привычки, которые должны оставаться сугубо индивидуальными. Это подрывает достоинство и унижает то, что должно оставаться священным…

Кэролайн понимала, что имеет в виду ее приятельница, и в основном была с нею согласна. Маршаны переживали за нравственность своего отпрыска, шестнадцатилетнего юноши, а миссис Филдинг еще помнила те времена, когда ее дочери были в таком же возрасте и когда она старалась воспитать и защитить их. Но в те времена жизнь казалась менее сложной.

Она снова посмотрела на Джошуа, понимая, что тот будет возражать. Но у Филдинга не было детей, и поэтому он воспринимал мир несколько иначе. Ему некого было защищать с той пылкостью, какой требовали родительские обязанности.

– Неужели самопожертвование достойнее проявления своих желаний? – спросил он.

Миссис Маршан приподняла свои темные брови.

– Разумеется. Разве вы могли в этом сомневаться?

– Но разве самопожертвование одних не является всего лишь оборотной стороной потворства, если угодно, слабостям других? – опять спросил актер, слегка подавшись вперед. – Возьмем, к примеру, эту пьесу. Если жена жертвует собой, то разве она не открывает путь для заблуждений, потакая слабостям мужа?

– Я… – начала Хоуп Маршан, но внезапно умолкла.

Она была уверена в своей правоте, но не знала, как лучше выразить свое мнение. Кэролайн знала, что хотела сказать ее подруга. Мучения мужей были публичны, а их жены страдали втайне, и об этом не принято было говорить.

– Она нарушила обеты верности, – заметил Ральф, придя на помощь жене. Его голос ничуть не повысился, но в нем прозвучала непоколебимая убежденность. – А измена никогда не может быть оправдана, – продолжил он. – Нельзя изображать ее так, чтобы она вызывала сочувствие и симпатию. Это способно смутить неокрепшие умы. У женщин может возникнуть мысль, что такое поведение жен простительно.

Улыбка словно приклеилась к лицу Джошуа.

– Но с другой стороны, мужчины могут задаться вопросом, не имеют ли жены такой же потребности и права на счастье и удовольствие, как они сами, – возразил он. – Возможно, они даже осознают, что жизнь стала бы лучше для обоих супругов, если б они поняли, что женщины могли бы и не выйти замуж, опасаясь того, что их будут считать некоей собственностью, которой можно пользоваться по желанию или по мере надобности, как щеткой для чистки ковров или механизмом для сушки одежды.

– Что? – Теперь Маршан выглядел смущенным.

– Сушилкой для одежды, – повторил актер с легкой усмешкой. – Есть такой механизм для удаления лишней влаги из постиранного белья.

– Не представляю, к чему вы клоните! – Ральф взглянул на Кэролайн.

Но в этот момент в дискуссию решил вступить Питт:

– Полагаю, мистер Филдинг говорит о том, что защита одних личностей может обернуться лишением свободы для других личностей. Или что идеи свободы для одних людей у других вызывают идеи запрета, – пояснил он. – Если мы отказываемся разобраться в чьих-то страданиях, потому что они отличны от наших и вызывают чувство неловкости или, что равносильно, приводят нас в смущение, то наше общество нельзя назвать ни либеральным, ни благородным, и, продолжая в нем жить, мы просто постепенно задохнемся до смерти.

– Милостивый боже! – тихо произнес мистер Маршан. – Вы весьма радикальны, сэр.

– Я считаю себя весьма консервативным, – с удивлением возразил суперинтендант. – У меня эта пьеса тоже вызвала глубокое замешательство.

– Но неужели вы полагаете, что ее следует запретить? – быстро спросил Джошуа.

– Я не высказался бы так резко… – нерешительно помедлив, начал Томас.

– Она ниспровергает основы благопристойной семейной жизни, – вставила миссис Маршан, подавшись вперед над своими пышными шелковыми юбками и скрестив на груди руки.

– Она поднимает ценностные вопросы, – поправил ее Филдинг. – Неужели мы не способны взглянуть правде в глаза? Тогда как же сможет развиваться наше общество? Мы никогда не сможем ничему научиться, не сможем улучшить наши обычаи. И более того, мы не сможем понять друг друга, а возможно, и самих себя. – Забыв о своем намерении быть сдержанным, он так увлекся, что все чувства откровенно отразились на его лице. – А если мы опустимся до таких запретов, то едва ли будем достойны величия человеческого бытия, пренебрегая нашими умственными способностями, свободой воли или правом принимать самостоятельные решения.

Кэролайн осознала, что неизбежное продолжение дискуссии принимает ужасный оборот, угрожающий потерей дружеских отношений.

– Все дело в постановке вопроса, – поспешно заявила она.

Джошуа серьезно взглянул на нее.

– Только образ, способный встревожить нас, способен привести к переменам. Рост зачастую проходит болезненно, но остановка в росте может быть гибельной.

– Вы хотите сказать, что все мы умрем раньше или позже? – спросил Ральф.

Его вопрос прозвучал почти небрежно, но во всем его облике чувствовалась напряженность, противоречившая любой внешней небрежности.

– И тем не менее я уверен, что существуют вечные ценности, – заключил он.

Артист выпрямился.

– Безусловно, существуют, – согласился он. – Важно понять их, и это наиболее сложно. Необходимо почаще проветривать святые догматы, или они могут погрязнуть в болоте невежества и злоупотребления. – Он улыбнулся, но глаза его смотрели непреклонно. – Так хорошая хозяйка протирает пыль в доме. Его ведь нужно убирать ежедневно!

Хоуп выглядела озадаченной. Она глянула на подругу и быстро отвела глаза.

Мистер Маршан предложил жене руку.

– Дорогая, думаю, нам пора занять свои места. Мы же не хотим испортить удовольствие другим зрителям, отвлекая их, когда начнется второе действие… – Он повернулся к Кэролайн. – Очень приятно было вновь повидать вас, миссис Филдинг. И познакомиться с вами, мистер Питт, – добавил мужчина, обращаясь к Томасу и Джошуа. – Надеюсь, вам понравится этот вечер.

Через мгновение Маршаны удалились.

Кэролайн сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух из легких.

Филдинг взглянул на нее с усмешкой. Его лицо озарилось выражением сердечной теплоты и мягкой радости, и страхи его жены рассеялись. Ей хотелось заметить ему, как близко он подошел к тому, чтобы смутить и обидеть людей, объяснить, чего они опасались, но ее недовольство уже рассеялось, и она просто улыбнулась ему в ответ.

С затухающим светом люстр вновь поднялся занавес, знаменуя начало второго действия.

Теща Томаса увлеченно смотрела на сцену, где продолжала разворачиваться драма, которая могла закончиться только трагедией.

Сесиль Антрим в образе главной героини стремилась жить такими страстями, какие окружающее ее общество не могло даже понять, не то что позволить. Она попала в ловушку, окруженная людьми, взиравшими на нее с нарастающим беспокойством и страхом.

Муж не хотел разводиться с ней, а она не имела права на развод, и ничто не могло оправдать ее. Она не могла даже никому объяснить причины своих страданий: их никто не смог бы понять.

Не поднимался только вопрос – могла ли она вести себя иначе; а Кэролайн, сопереживая героине, задалась именно этим вопросом. Нет, ей не хотелось стать похожей на героиню Сесиль. Своенравная, с неуправляемыми эмоциями, безрассудная, эта дама позволила себе излишнюю откровенность, тем самым выдав сокровенные мысли всех женщин.

Кэролайн раздражало чувство собственного смущения. Ей хотелось отвернуться, как поступил бы любой, случайно вторгшись в чью-то интимную жизнь. Никто ничего не скажет, обе стороны предпочтут сделать вид, что ничего не произошло. Только так могут поступить воспитанные люди. Существуют вещи, которые никому нельзя видеть, слова, которые никто не должен произносить, а если они вырываются в моменты страсти, то их никто не повторяет. Некоторые стороны интимной жизни должны храниться в тайне.

И вдруг появляется актриса, осмелившаяся сорвать все покровы скромности со своей души и показать всем, купившим билеты на этот спектакль, свои сокровенные нужды и страдания, свои радости и уязвимость собственной жизни.

Ее сценический супруг также хорошо сыграл свою роль, но он показал, какие его раздирали противоречия, порождая гнев и разочарование, и в итоге миссис Филдинг поняла, что это также достойно сожаления.

Невеста любовника центральной героини тоже вызывала определенное сочувствие. Будучи обычной девушкой, она не могла бороться с более зрелой женщиной, чья утонченная страсть поработила мужчину, которого, как наивно казалось невесте, она уже завоевала. Публика поняла, что сражение за него было проиграно еще до того, как был нанесен первый удар.

Брат невесты выглядел более интересно, хотя и не своей ролью в пьесе: игравший его актер обладал броской наружностью, что повышало значимость этой второстепенной роли. Он был высоким блондином. О его настоящем возрасте судить было трудно, но он явно не превышал двадцати пяти лет. Актер обладал живостью передачи чувств, которые перелетали в зал, за огни рампы, и его душевное волнение остро воспринималось, несмотря на то что эта роль ограничивалась редкими репликами. От него исходили внутренняя энергия и душевная сила. Он не искал дешевой популярности, играя на галерку, но редкий зритель в зале после спектакля мог бы забыть его.

Когда закончился второй акт и вновь зажегся яркий свет, Кэролайн не смотрела ни на Джошуа, ни на Томаса. Ей не хотелось узнать, что они подумали или почувствовали, – больше того, ей не хотелось выдать собственные чувства, а она опасалась, что они слишком явно отразятся в ее глазах.

И вновь послышался стук в дверь, после чего Филдинг опять встал, чтобы открыть ее.

На пороге стоял Чарльз Ли, один из приятелей-актеров Джошуа, которого его жена мало знала. А вот его более высокий и несколько полноватый спутник, безусловно, принадлежал к иному кругу общения. Его умное лицо, даже когда он молчал, озарялось добродушной улыбкой, искрившейся в глазах, но главное, он обладал таким поразительным сходством с первым мужем Кэролайн, что в первый момент у нее перехватило дыхание.

– Мне хотелось бы познакомить с вами моего гостя из Америки, Сэмюэля Эллисона. Мистер и миссис Филдинг и… – начал Ли.

– И мистер Питт, – добавил Джошуа. – Рады знакомству.

– Взаимно, сэр, – откликнулся Сэмюэль с легким поклоном, окинув взглядом присутствующих, но задержав его на Кэролайн. – Простите мое вторжение, мадам, но, когда мистер Ли сообщил мне, что до выхода замуж за мистера Филдинга вы носили фамилию Эллисон, я не мог дожидаться более удобного случая, чтобы познакомиться с вами.

– В самом деле? – неуверенно спросила женщина.

Как ни странно, Кэролайн разнервничалась – скорее, даже испугалась. Этот человек так походил на Эдварда, что она не сомневалась в каком-то их родстве. Одинаковый рост, да и черты лица практически совпадали… Знакомые голубые глаза, тот же овал лица и удлиненный нос… Миссис Филдинг растерялась, не зная, что и сказать. К тому же пьеса вызвала у нее столь сложные чувства, что она утратила свое обычное самообладание.

Американец широко улыбнулся – но совсем без фамильярности. Только глупец мог бы воспринять с обидой его улыбку.

– Боюсь, я слишком поторопился, мэм, – виноватым тоном произнес он. – Видите ли, я надеялся, что мы, возможно, состоим в родстве. Моя матушка покинула эти берега незадолго до моего рождения, буквально за несколько недель, и мне говорили, что после этого мой батюшка вновь женился.

Кэролайн догадалась, что он имел в виду. Очевидное сходство отрицать было невозможно. Но она понятия не имела, что какой-то мужчина, а меньше всего, ее свекор, мог быть женат до его женитьбы на ее бывшей свекрови. Мысли ее дико закружились. Знала ли об этом сама старая Мария? Не разобьется ли ее мир вдребезги от такой новости? Лоб Джошуа тоже тревожно нахмурился.

Сэмюэль все еще пристально взирал на миссис Филдинг.

– Моего отца звали Эдмунд Эллисон из Кингс Лэнгли в Хартфордшире… – начал он.

Кэролайн прочистила горло.

– Так звали отца моего первого мужа, – откликнулась она. – Должно быть, вы с ним… сводные братья.

Ее новый знакомый просиял подлинным восторгом.

– Как чудесно! Я проехал полмира из самого Нью-Йорка, прибыл наконец в этот крупнейший город мира, но не прошло и месяца, как мне повезло столкнуться с вами, и не где-нибудь, а в столичном театре… – Он сверкнул глазами, мельком глянув на зал. – Ну скажите на милость, разве это не рука судьбы? Я невыразимо счастлив познакомиться с вами, мэм. Надеюсь, мне будет оказана честь продолжить знакомство должным образом, а мои манеры позволят нам стать друзьями. Родственники порой бывают чертовски занудны, но разве может быть у кого-то в мире слишком много добрых друзей?

Кэролайн невольно улыбнулась. Его воодушевление могло растопить любой лед. А элементарная вежливость требовала, чтобы она выразила Сэмюэлю одобрение.

– Надеюсь, мы подружимся, мистер Эллисон, – сказала она. – Надолго ли вы планируете остаться в Лондоне?

– Я не строю планов, мэм, – беззаботно ответил американец. – Я сам себе хозяин и буду жить согласно своим желаниям, не упуская приятных возможностей. Пока жизнь моя здесь идет так прекрасно, что я и думать не могу об отъезде, – и вновь его рассеянный взгляд устремился на театральную публику. – У меня такое чувство, будто здесь сосредоточены все ценности нашего земного мира, все его знаменитые деятели и их идеи, и при известном терпении они рано или поздно откроются мне в своей изысканной полноте.

– Говорят, – с улыбкой заметила Кэролайн, – что если достаточно долго стоять на площади Пиккадилли, можно встретиться с кем угодно.

– Охотно верю, – согласился Сэмюэль. – Но меня, вероятно, могут арестовать за праздношатание. И вообще я предпочел бы сам путешествовать и знакомиться с новыми людьми, а не ждать, пока они столкнутся со мной.

– А вы, мистер Эллисон, постоянно живете в самом Нью-Йорке? – поинтересовался Джошуа, отступая в сторону, чтобы пришедшие в ложу мужчины чувствовали себя более раскованно, и любезно предложив Сэмюэлю свое кресло.

– Я жил в самых разных краях, – весело ответил Сэмюэль, удобно усевшись в кресло и скрестив ноги. – Родился я в Нью-Йорке. Моя матушка сошла там с корабля, и поначалу ей пришлось несладко. Трудно придется любому, кто в одиночестве прибыл в чужую страну, да еще в преддверии рождения ребенка. Но она была храброй и привлекательной особой и нашла друзей, которые проявили щедрость и великодушие, позаботившись о ней после того, как я родился.

Кэролайн попыталась представить себя в такой ситуации и не смогла этого сделать. Она подумала о том, что, в сущности, ничего не знала о своем покойном свекре. Почему мать Сэмюэля оставила его? Порывшись в памяти, миссис Филдинг не нашла ни единого упоминания о ней. Естественно, не вызывало вопросов то, почему свекровь ни разу не упоминала о первой жене своего мужа. Неужели та сбежала с другим мужчиной?

Но, судя по словам Сэмюэля, она приехала в Нью-Йорк одна. Неужели он развелся с нею? Мог ли Эдмунд Эллисон бросить первую жену из-за какого-то непростительного проступка?

– Это, должно быть, ужасное положение, – искренне сказала женщина. – Как же она справилась? Неужели не было никого…

– Вы имеете в виду родню, родственников? – Сэмюэль, казалось, порадовался ее интересу и, успокоившись, слегка откинулся на спинку кресла. – Увы, нет, поначалу никого не было, но в Америке оказалось так много людей, стремившихся начать новую жизнь, буквально с нуля, что ее положение не выглядело странным. Зато открывались новые возможности. Она была красива и хотела добиться успеха, готовая к любой работе.

– Какой работе? – спросила Кэролайн и вдруг покраснела от собственной бестактности, подумав, что, возможно, новому знакомому не слишком удобно обсуждать эту тему. – То есть… как же она могла работать, имея на руках маленького ребенка…

– Ах, меня передавали из рук в руки, – охотно ответил Сэмюэль. – К двум годам я умел говорить «мама» или «хочу есть» на множестве языков.

– Какая поразительная смелость! – тихо заметил Джошуа. – Вам, мистер Эллисон, должно быть, довелось стать свидетелем многих замечательных событий?

– Вы правы, – пылко произнес американец. – Даже тех, что вошли в историю. Но меня влекли опасности, так же как и вас. Я внимал великим идеям и видел массу прекрасных вещей, которых у меня тогда не было. – Он огляделся по сторонам. – В этом городе мужчина может осуществить все мыслимые желания. Сюда сходятся дороги всех земных стран. Я даже почувствовал себя ребенком, приехавшим из какой-то глуши. И после всех наших приключений я подумал, что жизнь в Нью-Йорке слишком сложна и изысканна.

– Приключений? – спросила Кэролайн с приличествующей хорошим манерам любознательностью.

– Ах, послевоенный Нью-Йорк, мэм, представляет собой нечто совершенно особенное! – усмехнулся Эллисон. – Уверен, что вы никогда в жизни не видели такого города! Это не место для леди, но сейчас там живут вполне цивилизованно… по сравнению с прошлым, конечно. Нет, серьезно, приличных людей вы нашли бы, возможно, скорее, в Бостоне.

– А вы путешествовали дальше на Запад, мистер Эллисон? – впервые обратился к нему Питт.

Сэмюэль взглянул на него с интересом.

– Я побывал в тех краях, которые у вас принято называть «страной индейцев». И мог бы рассказать несколько историй, но большинство из них, на мой взгляд, весьма печальны. Хотя, вероятно, не каждый согласится со мной.

– И кто же мог бы не согласиться? – заинтересованно спросил Джошуа.

По лицу Эллисона пробежало мрачное облачко.

– Марш прогрессивных завоеваний не всегда сопровождается прекрасными картинами, сэр, и после него остается чертовски много покойников, иногда лучших людей наций, а их мечты втаптывают в грязь. Полагаю, верно, что побеждает сильнейший, но те, кто слабее, бывают удивительно красивы, и их уход оставляет в душе невосполнимую пустоту.

Миссис Филдинг взглянула на своего зятя. Он сидел, отвернувшись от света, и тени смягчили суровые черты его лица. Слова Сэмюэля живо напомнили ему о некоторых тяжелых утратах, ясно отразившихся в его глазах.

– Вы говорите так проникновенно, мистер Эллисон, – спокойно сказал Джошуа, – что у нас возникает желание услышать и понять то, что так глубоко трогает вас. Надеюсь, мы продолжим наше знакомство.

– Вы очень великодушны, мистер Филдинг, – сказал американец, поднимаясь с кресла. – Я с удовольствием готов разделить ваши надежды. Но полагаю, пока еще не приглушили свет, мне пора дать реплику о возвращении в свою ложу, поэтому, дабы не причинить никому неудобств, я лучше своевременно займу свое место. Даже если не говорить о манере исполнения, нам, по-моему, ни в коем случае нельзя пропустить окончание этой драмы. Думаю, что за всю свою жизнь я еще не встречал женщину, которая превзошла бы актрису, исполняющую роль героини. Она способна разжечь огонь, просто взглянув на сухую растопку! – Он повернулся к Кэролайн: – Мэм, я счастлив, что познакомился с вами. Человек может выбирать себе друзей, но родственников не выбирают. Редко выпадает счастье найти в семье родственную душу.

Он пожелал всем приятного вечера, и они с Чарльзом Ли вышли из ложи в фойе и тихо прикрыли за собой дверь.

Джошуа пристально посмотрел на жену.

– Это может быть правдой? – поинтересовался он.

– О да! – без колебаний воскликнула миссис Филдинг.

Она повернулась к Томасу, хотя, похоже, не искала в его лице подтверждения.

Полицейский поддержал ее.

– Он поразительно похож на Эдварда Эллисона. Такое сходство не может быть простым совпадением. – Он слегка нахмурился. – А вы знали о том, что у вашего свекра была раньше другая жена?

– Нет! Я потрясена, – призналась женщина. – Никогда не слышала ни единого слова о ней. Я даже не уверена, знает ли о ней старая миссис Эллисон.

В памяти у нее живо всплыли годы тайного противостояния свекрови, все ее критические замечания, сравнения нынешних недостатков с блаженными старыми временами, вечное порицание Кэролайн и ее дочерей… И, помимо ее воли, в душе у миссис Филдинг поднялась волна удовлетворения, когда она обратила взор на сцену, готовая досмотреть близкую к трагической развязке драму.

Третье действие мгновенно захватило все ее внимание. Антрим играла свою героиню с той страстью, что никого не оставляла равнодушным. Даже появление Сэмюэля Эллисона и его откровения забылись, когда Кэролайн, захваченная бурными страстями героини, почувствовала ее боль и нужду в такой полноте, словно это была ее собственная жизнь.

Отчасти она негодовала, видя столь откровенное выражение чувств, которые сама предпочла бы скрыть. Но с другой стороны, миссис Филдинг сочла благотворным то, что их не надо больше скрывать, и порадовалась, осознав, что она в них не одинока. Другие женщины испытывали такую же жажду жизни, разочарования, их мечты также разбивались, но, осознавая, что жизнь горько обманула их ожидания, они предпочитали скрывать разочарование, не зная, как иначе с ним справиться.

Следует ли говорить о таких вещах? Есть ли нечто непристойное в выставлении напоказ столь интимных чувств? Одно дело – понимать их самой, но совершенно другое – осознавать, что окружающие тоже понимают их. Словно твоя интимная нагота открылась для публичного обозрения.

Обычно, когда Кэролайн ходила в театр с Джошуа, она часто поглядывала на него, желая разделить с ним радость или печаль от спектакля, и такое сопереживание составляло львиную долю ее удовольствия. Но сегодня вечером ей хотелось бы переживать в одиночестве. Женщина боялась того, что могла увидеть на лице мужа, и еще больше того, что он мог увидеть в ней. Она была еще не готова к такой откровенности и, возможно, никогда не будет готова. Даже при самой глубокой любви должно оставаться нечто сокровенное, какие-то нераскрытые тайны, какие-то события, которыми никто не желает делиться. И это вопрос уважения к личности, к возможности уединения, сохранения цельности натуры.

Когда трагедия завершилась и опустился финальный занавес, Кэролайн вдруг осознала, что по щекам ее текут слезы, а в горле стоит комок, не давая ей возможности произнести ни слова. Продолжая сидеть в оцепенении, она взирала на складки занавеса. После многочисленных вызовов на поклоны, когда пылкие театралы уже подарили актерам все цветы, аплодисменты наконец затихли.

– С вами всё в порядке? – тихо спросил Питт, склонившись к ее плечу.

Миссис Филдинг повернулась и, улыбнувшись, взглянула на него, после чего зажмурилась, чувствуя, как слезы скатываются у нее из глаз. Кэролайн обрадовалась, что спросил ее именно Томас, а не Джошуа. Лишь на мгновение она почувствовала свою отстраненность от театрального мира, от актеров, способных профессионально оценить такой род искусства. Оно оказалось слишком реальным, слишком близко затрагивало проблемы жизни…

– Да… да, спасибо, Томас. Разумеется, всё в порядке, – ответила дама. – Я просто… разволновалась.

Ее зять улыбнулся. И хотя больше он ничего не сказал, она прочла по его глазам, что он также понимает затронутые в пьесе идеи и испытывает те же сомнения и замешательство, которые еще не один день будут тревожить всем зрителям душу.

– Великолепно, – со вздохом произнес Джошуа, раскрасневшись от переживаний. – Клянусь, она никогда не играла сильнее! Даже Бернар не могла бы сыграть лучше. Кэролайн, Томас, нам следует пройти за кулисы и выразить ей восхищение. Я не могу упустить такую возможность. Пойдемте.

Не дожидаясь ответа, он направился к выходу из ложи, так поглощенный своим воодушевлением, что ему даже не пришло в голову, что кто-то может думать иначе.

Его жена взглянула на Питта. Тот улыбнулся, еле заметно пожав плечами. И они вдвоем последовали за удаляющейся фигурой Филдинга.

Он без колебаний открыл перед ними дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», после чего все они миновали пустой коридор, спустились по лестнице, освещенной лишь одним газовым рожком, и вышли на очередную лестничную площадку, где находились двери нескольких гримерных с означенными на них именами артистов. Одна приоткрытая дверь, как гласила вывеска, вела во владения «СЕСИЛЬ АНТРИМ», и оттуда доносился нестройный хор восторженных голосов.

Постучав для приличия, Джошуа вошел в гримерку, ведя за собой Кэролайн и Томаса.

Сесиль стояла возле трехстворчатого зеркала со столиком, заполненным множеством склянок с разнообразными кремами, гримом и пудрой. Она еще не переоделась, оставаясь в сценическом платье последнего акта, а ее собственные роскошные волосы не нуждались ни в каком парике. Будучи очень высокой для женщины – одного роста с Филдингом, – эта актриса отличалась также девичьей стройностью, и если на сцене она выглядела лет на тридцать, то сейчас стало заметно, что она явно уже разменяла пятый десяток. С первого взгляда Кэролайн догадалась, что Сесиль относится к тем счастливым женщинам, для которых возраст не играет никакой роли. Красота будет неизменно жить в ее идеальной фигуре, великолепных глазах, а главное, в горевшем в ней вдохновении.

– Джошуа! Милый! – восторженно воскликнула Антрим, раскрывая руки для объятий.

Филдинг приблизился и обнял ее, поцеловав в обе щеки.

– Вы превзошли саму себя! – пылко сказал он. – Заставили нас почувствовать всю полноту страсти и безмерно сопереживать вашей героине. У нас просто не осталось выбора, кроме как предаться тяжким размышлениям…

Артистка отстранилась, продолжая обнимать его шею. Лицо ее озарилось лучистой улыбкой.

– Неужели? Вы говорите серьезно? По-вашему, мы можем иметь успех?

– Естественно, – ответил ее коллега, – разве я когда-то обманывал вас? Если б это было просто прилично, я так и сказал бы… – Он игриво усмехнулся. – И тогда мне пришлось бы изощряться в оценках, подпуская тумана. Мол, одному Богу известно, будет успех или нет…

Сесиль рассмеялась:

– Извините, милый. Мне не следовало сомневаться в вас. Но я ужасно переживаю. Если б только нам удалось заставить людей понять сложности женской жизни… – Она порывисто сделала широкий жест. – Возможно, тогда Фредди удастся склонить парламент к рассмотрению его билля. Изменить общественное мнение, а потом и закон. Ибсен уже сотворил чудо. И нам надо ярко представить его драматургию. Люди поймут, что у женщин тоже должно быть право на развод. Разве не чудесно жить в столетие, когда надлежаще сыгранная драма, давая начало новой борьбе, открывает счастливые перспективы?

– Поистине, – согласился Джошуа, по-прежнему не сводя взгляда с актрисы.

И вдруг он, видимо, вспомнил о своих спутниках.

– Сесиль, вы еще не знакомы с моей женой, Кэролайн, и ее зятем, Томасом Питтом.

Антрим обворожительно улыбнулась, оценивая представленных ей людей. Не вызывало сомнения, что взгляд ее задержался чуть дольше на Питте, а не на Кэролайн. После чего она вновь глянула на Джошуа.

Миссис Филдинг пригляделась к другим людям, набившимся в эту тесную комнатку. За спиной актрисы маячил джентльмен, которого она назвала Фредди. Его выразительное лицо украшали чувственные губы и крупный нос. Он выглядел вполне спокойным и даже веселым. На другом стуле вальяжно устроился молодой человек, которого Кэролайн приметила еще среди актеров на сцене. Вблизи он имел явное сходство с Сесиль, и миссис Филдинг не удивилась, когда чуть позже его представили как Орландо Антрима: судя по их сходству, подумала она, он приходится актрисе сыном.

Еще пару присутствующих звали Харрисом и Лидией, но ближе всех к Сесиль находился лорд Фредерик Уорринер. Его присутствие в гримерной отчасти объясняло упоминание о законопроекте, внесенном на рассмотрение парламента группой его членов, очевидно, стремящихся снять ограничения с процедуры развода для женщин.

Джошуа и Сесиль продолжали разговор, по-прежнему лишь изредка поглядывая на остальных. Может, они и не намеревались вести столь личный диалог, но бурное обсуждение завело их в профессиональную сферу, недоступную пониманию простых зрителей.

– Я пыталась сыграть эту сцену как минимум в трех разных стилях! – пылко заявила Антрим. – Вы понимаете, мы могли сыграть ее в истеричном варианте, с бурным взрывом чувств, на повышенных тонах, с резкими телодвижениями и нервным заламыванием рук… – И она живо продемонстрировала это, вынудив Кэролайн и Питта слегка посторониться, просто потому, что они оказались слишком близко к воображаемой сцене. – Или в трагедийном напряжении, – продолжила женщина, – словно в глубине души она уже осознавала неизбежность конца. Как вам кажется, Джошуа, что для нее ближе? Какой вариант кажется вам более достоверным?

– Она не осознавала, – мгновенно ответил актер. – Подобные размышления были не в ее натуре. Я уверен, если б вы спросили драматурга, то он сказал бы, что она слишком чувственна, слишком искренна в своих эмоциях, чтобы осознавать, чем это в итоге может закончиться.

– Вы правы, – согласилась Сесиль, разворачиваясь к Орландо.

Тот усмехнулся:

– И не мечтай, что я буду спорить, мамуля. Моя роль достойна большего!

Исполнительница главной роли глянула на него с притворным гневом, а потом взмахнула руками и рассмеялась. Ее внимание переключилось на миссис Филдинг:

– А вам понравилась пьеса… Кэролайн? Точно, Кэролайн. Что вы думаете о ней? – Ее большие серо-голубые глаза, опушенные темными ресницами, взирали с такой непоколебимой искренностью, что казалось, им невозможно солгать.

Миссис Филдинг почувствовала себя в затруднительном положении. Она предпочла бы не отвечать, но теперь все, включая ее мужа, смотрели на нее. Что же она могла сказать? Нечто тактичное и лестное? Попытаться ли ей показать восприимчивость, поясняя впечатления, вызванные у нее этой пьесой? Она даже толком не понимала, что присутствующим, собственно, хотелось бы услышать.

Или следует быть честной, сказав, что эта волнующая до навязчивости драма подняла вопросы, о которых, по ее мнению, лучше молчать? Что это может принести вред, возможно, пробудив воспоминания о несчастьях, которые лучше всего оставить спать дальше, поскольку оставленные ими раны неисцелимы? Ведь пьеса закончилась трагедией. Разве благотворно следовать в жизни тем же путем? Никто не сможет опустить для себя занавес и спокойно вернуться домой к совершенно иной жизни.

Что мог ожидать от жены Джошуа? Что ему хотелось бы услышать? Ей нельзя было смотреть на мужа, словно она ждет какой-то подсказки. И ей не хотелось обидеть или смутить его. Миссис Филдинг вдруг ошеломленно осознала, как разволновалась и как остро ощутила собственную неполноценность на фоне всех этих людей. Сесиль Антрим вся лучилась внутренней силой, обладая полной уверенностью в своих мыслях и чувствах. Именно сила эмоций придавала особый блеск ее красоте. И по крайней мере в них заключалась половина того магнетического притяжения, которое заставляло публику неотрывно смотреть на нее.

Сесиль рассмеялась:

– Моя дорогая, вы боитесь говорить, чтобы не обидеть мои чувства? Уверяю вас, я способна вынести все!

Кэролайн наконец решилась высказаться и улыбнулась в ответ.

– Я уверена в вас, мисс Антрим. Но не так легко выразить все в нескольких словах, оставаясь хотя бы отчасти честной, а я не верю, что вам нужен простой ответ. И даже если он вас устроит, то его не заслуживает эта пьеса.

– Браво! – воскликнул Орландо, сложив ладони в беззвучном хлопке. – Пожалуйста, миссис Филдинг, скажите нам, что вы думаете на самом деле. Возможно, нам необходимо услышать честное мнение обычного зрителя.

Воцарилась полная тишина.

У Кэролайн сжалось горло. Она судорожно вздохнула. Все пристально смотрели на нее. Ей придется что-то сказать.

– Я думаю, что эта пьеса ставит много очень важных вопросов, – произнесла она, чувствуя, как пересохли вдруг ее губы. – Некоторые ответы нам, видимо, необходимо понять, но другие, возможно, не стоит затрагивать. Нам приходится мириться с разными бедами, и мысль об их сокровенности помогает выдержать их.

– О боже! – Сесиль выглядела потрясенной. – Крик души, Джошуа? – Смысл ее вопроса был понятен, даже если она всего лишь поддразнивала его.

– Святые небеса, надеюсь, вы ошибаетесь! – слегка покраснев, возразил Филдинг.

Все рассмеялись, за исключением Питта.

Кэролайн почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. Ей тоже хотелось легко рассмеяться, но она не могла этого сделать. Она испытывала неловкость, осознавая собственное простодушие и беспомощность и внезапно вновь почувствовав себя неуклюжей школьницей. Хотя в этой гримерной миссис Филдинг была самой старшей. Не в этом ли все дело? Будь она постарше еще года на три или четыре, она могла бы сойти за мать Сесиль Антрим. И к тому же она старше Джошуа на семнадцать лет. Должно быть, он осознавал это, стоя там рядом с Сесиль.

Как же ей сохранить остатки достоинства и не выглядеть смехотворно, чтобы не вызвать у мужа чувство стыда за нее? Наверняка они изумляются, с чего вдруг Джошуа вообще предпочел жениться на этой особе, такой благопристойной и почтенной в сравнении с ними, лишенной воображения, чуждой в их мире, не способной даже дать грамотную или попросту остроумную оценку пьесы, не говоря уже о том, что ее наружность не имела ничего общего с магическим очарованием актерской братии.

Они ждали от нее ответной реплики. И Кэролайн не могла разочаровать их. Но в голову ей не приходило ничего остроумного. И ей не оставалось ничего иного, кроме как высказать свои истинные мысли.

Миссис Филдинг взглянула прямо на Сесиль, словно никого больше и не было в этой людной гримерке.

– Я уверена, что, как актриса, вы привыкли выступать перед большой аудиторией и способны понимать чувства женщин, совершенно не похожих на вас, – начала она действительно с уверенностью, а закончила с легкой вопросительной интонацией.

– Ах! – мгновенно воскликнул Орландо. – Миссис Филдинг, вы на редкость проницательны. Она нашла твой прокол, мама. Думаешь ли ты так же часто, как о страстях, об уязвимости женщин, терзающихся сомнениями или обидами, которые лучше оставить скрытыми? Разве не справедливо предоставить им право на сердечные тайны?

Мужчина, назвавшийся Харрисом, выглядел потрясенным.

– О чем вы толкуете, Орландо? О цензуре? – Последнее слово он произнес тоном обвинителя, обнаружившего предательство.

– Нет, конечно! – резко возразила Сесиль. – Какая глупость! Орландо не больше меня склонен одобрять цензуру. Мы оба до последнего вздоха готовы бороться за свободу высказываний, постановку важных вопросов, выдвижение новых идей или пересмотр взглядов на старые, о которых никому не хочется слышать. – Она сердито покачала головой. – Ради бога, Харрис, вы же всё понимаете! То, что для одних – богохульство, для других – религия. Цензура может опять довести нас до того, что людей будут сжигать на кострах из-за поклонения другим богам или даже одному богу, но разными словами, – женщина раздраженно передернула плечами. – Так можно вернуться в темное Средневековье к пыткам инквизиции.

– И все-таки, дорогуша, в известной мере цензура может быть оправданна, – заметил Уорринер, впервые вступив в разговор. – Не следует кричать о пожаре в заполненном театре, особенно если никакого пожара нет. А даже если есть, то паника еще никому не помогала. Больше людей могут погибнуть в давке под ногами, чем в пламени, – заметил он с легкой насмешливой улыбкой, хотя глаза его оставались серьезными.

Настроение мисс Антрим резко переменилось.

– Ну, разумеется! – рассмеявшись, согласилась она. – Кричите о пожаре чувств в церкви, если вам положено, но не вздумайте орать о нем в театре – во всяком случае, пока там идет спектакль.

Остальные также разулыбались.

Кэролайн посмотрела на Джошуа.

И тут заговорил Питт:

– И возможно, нам следует проявлять осторожность к пасквилям? Если, конечно, дело не идет о театральной критике…

Сесиль ахнула и, мгновенно развернувшись, пристально взглянула на него.

– Боже мой! Я не представляла, что вы так внимательно слушаете. Мне следовало обратить на вас более серьезное внимание. Вы ведь, надеюсь, не критик?

– Нет, мэм, – с улыбкой ответил Томас, – я служу в полиции.

– Вот те на! – Глаза актрисы изумленно расширились. – Вы это серьезно?

Суперинтендант кивнул.

– Как беспощаден закон! Неужели вы способны бросить людей в тюрьму за карманные кражи или уличные драки? – Антрим с легкостью подбросила ему такую идею.

– К сожалению, гораздо чаще мне приходится иметь дело с более серьезными преступлениями, такими как убийство, – ответил Томас тоном, потерявшим былую непринужденность.

Орландо встал.

– Вот, вероятно, что подразумевала миссис Филдинг, говоря, что нам не следует задавать вопросы, на которые мы не хотим получить ответы, – сказал он в наступившем молчании. – Свобода слова должна включать и свободу не слушать этого слова. До недавнего времени я даже не задумывался об этом… – Молодой человек направился к двери. – Я жутко проголодался. Пойду поищу какой-нибудь еды. Всем доброго вечера.

– Отличная идея, – быстро подхватила его мать, впервые, казалось, слегка потеряв самообладание. – Как вы все относитесь к ужину с шампанским?

Джошуа вежливо отказался, найдя подобающий предлог, и после очередных восхвалений они с Кэролайн и Томасом удалились.

Питт также еще раз поблагодарил Филдинга за приглашение в театр и пожелал своим родственникам доброй ночи. Кэролайн и Джошуа поехали домой, по дороге довольно осторожно и избирательно вспоминая пьесу, обсуждая персонажей, но ни разу больше не упоминая игру самой Сесиль Антрим. Миссис Филдинг все мучительнее осознавала свою чужеродность в театральном мире мужа.

* * *

На следующее утро Джошуа рано ушел на встречу с драматургом, а Кэролайн встала позже и позавтракала в одиночестве. Она в задумчивости смотрела на вторую, уже остывшую чашку чая, когда в столовую, тяжело опираясь на трость, вошла Мария Эллисон. В молодости она была красива, но возраст и дурной характер уже наложили свой отпечаток на ее внешность, и ее пронзительные глаза выглядели почти черными, когда она осуждающе глянула на миссис Филдинг.

– Что ж, ты выглядишь так, словно попусту потратила шестипенсовик, ничего не поимев взамен, – саркастически бросила пожилая леди. – Выглядишь как склянка с уксусом. – Она взглянула на чайник. – Свежая заварка? Сомневаюсь, что свежая.

– Вы совершенно правы, – ответила Кэролайн, поднимая глаза.

– Не много пользы в признании моей правоты, – заметила старая дама, отставляя стул и садясь напротив бывшей невестки. – Пора принимать меры. Ни одному мужчине не понравится жена с кислой миной, тем более если она значительно старше его самого. Дурной нрав может испортить даже молодую красотку. А уж те, у кого молодость в далеком прошлом, становятся ужасно несносными.

Всю свою жизнь в первом браке Кэролайн обуздывала свой язык, стараясь быть вежливой со свекровью. Но ее последняя шпилька оказалась невыносимой, поскольку была близка к правде, и миссис Филдинг не смогла сдержаться.

– Благодарю вас за то, что вы делитесь со мною уроками ваших ошибок, – парировала она. – Я уверена, что вам это давно понятно.

Мария удивилась. Кэролайн никогда прежде не высказывалась так резко.

– Полагаю, что тебе не понравилась пьеса, – осторожно заметила она.

– Нет, пьеса была отличная, – возразила Филдинг. – Более того, великолепная.

Миссис Эллисон сердито уставилась на чайник.

– Тогда почему ты тоскуешь тут над чашкой стылого чая с такой физиономией, словно проглотила тухлое яйцо? – требовательно спросила она. – По-моему, у тебя еще есть служанка, которой можно позвонить и велеть принести горячий чайник? Я понимаю, что здесь не Эшворд-холл, но полагаю, что избранный тобою молодой актер зарабатывает достаточно, чтобы позволить тебе хотя бы прилично содержать дом?

Возмущенная и глубоко обиженная Кэролайн выпалила первое, что пришло ей в голову:

– Вчера вечером я познакомилась с одним интересным и очаровательным господином. – Она решительно глянула на старую даму. – Из Америки. Он прибыл сюда, надеясь разыскать своих родственников.

– Я не поняла и жду ответа на свой вопрос, – поджав губы, произнесла Мария.

– Если вы желаете чая, то позвоните сами, и горничная вас обслужит, – ответила ее собеседница. – Ей вы и расскажете о своих пожеланиях. А я их не смогу объяснить, поскольку ваши мысли мне недоступны. Я упомянула о мистере Эллисоне, полагая, что вы, возможно, захотите с ним познакомиться. В конце концов, он скорее ваш родственник, чем мой.

– Прошу прощения? – Пожилая леди оцепенела.

– Мистер Эллисон приходится вам более близким родственником, чем мне, – отчетливо повторила ее бывшая невестка.

– Неужели этот проходимец заявил, – глаза Марии в изумлении распахнулись, – что он является моим родственником? Ты же больше не носишь фамилию Эллисон! Ты предпочла стать некоей э… э… как там его фамилия?

– Филдинг, – в очередной раз подсказала Кэролайн.

Притворяясь, что никак не запомнит фамилию Джошуа, старая дама смаковала свои оскорбительные нападки.

– И вы правы, он заявил о родстве, – добавила супруга актера. – А его сходство с Эдвардом поистине поразительно и не вызывает ни малейших сомнений.

Мария замерла в неподвижности, забыв даже о звонке горничной.

– Неужели? И какого же пошиба этот человек? Как именно он представился? – спросила она.

Кэролайн уже сомневалась, порадует ли ее саму результат такой опрометчивой откровенности. Она ожидала совсем иной реакции. Однако отступать было поздно, и она продолжила:

– Очевидно, мой покойный свекор был женат… до того, как познакомился с вами.

Лицо старой дамы оставалось неподвижным, как камень.

– И Сэмюэль – его сын, – закончила миссис Филдинг.

– Неужели? – сдавленно откликнулась ее бывшая свекровь. – Ну… что ж, посмотрим. Но ты не ответила на мой вопрос… какого пошиба этот человек?

– Обаятельный, умный, ясно мыслящий, интересный собеседник и, если судить по одежде, очень неплохо обеспеченный, – сообщила Кэролайн. – Я сочла его вполне приятным. Надеюсь, он навестит нас, – добавила она и перевела дух. – На самом деле я сама хочу пригласить его.

Ничего не сказав, миссис Эллисон дотянулась до колокольчика и яростно позвонила в него.