Констебль, едва ли не вытянувшись по стойке «смирно», маячил в кабинете перед Питтом.

– Точно так, сэр, он и сказал.

Стояло раннее утро, солнце золотилось в легкой дымке, пригревало мостовую и стены домов, лишь слегка посеревшие от дыма бесчисленных печных труб. Сухой и почти безветренный воздух пропитался резкими уличными запахами.

– Значит, он сказал, что видел, как именно Орландо Антрим и Делберт Кэткарт ссорились в тот день, когда убили Кэткарта, – повторил Томас. – Вы уверены?

– Да, сэр, уверен. Так точно он и сказал – и, похоже, не усмотрел в этом тогда ничего особенного.

– По-видимому, он был знаком с обоими мужчинами, этот… как, вы сказали, его имя?

– Хэтуэй, сэр. Питер Хэтуэй. Не знаю, сэр, но, выходит, может, и оба – знакомцы, иначе как бы он распознал, кто они такие? Ну, ссорятся каких-то два господина, и пусть себе ссорятся…

– Верно. Где мне найти этого мистера Хэтуэя?

– На Аркрайт-роуд, сэр, в районе Хэмпстеда. Дом под номером двадцать шесть.

– И он сообщил об этом в наш участок на Боу-стрит? – удивился Питт.

– Нет, сэр, в Хэмпстедский. А уж они сообщили нам по ентому новомодному агрегату… по телефону. – Констебль приосанился, слегка вздернув голову.

Он гордился знанием новой техники и питал большие надежды на ее пользу в поимке преступников, а возможно, даже в предотвращении преступлений до их совершения.

– Понятно. – Суперинтендант поднялся из-за стола. – Что ж, полагаю, мне лучше отправиться к мистеру Хэтуэю для личного разговора.

– Пожалуй, сэр. Может, ихний мистер Антрим – тот самый, кто нам нужен, сэр, ведь ссора-то у них вышла вроде как горячая. – Широко раскрытые глаза полицейского засветились надеждой.

– Возможно, – согласился Питт, испытывая острое недовольство.

Орландо Антрим вызвал у него восхищение. Этот человек обладал привлекательной внешностью, чувствительной натурой и чуткостью восприятия. Но не первый раз уже Томасу нравился человек, способный лишить кого-то жизни.

– Надеюсь, вас не затруднит сообщить инспектору Телману, куда я отправился? – спросил он уже с порога.

Когда Питт прибыл на Аркрайт-роуд, домработница сообщила ему, что молодого мистера Хэтуэя нет дома. В такой погожий денек он, несомненно, пошел в свой клуб с фотокамерой, и уж если те джентльмены собрались попрактиковаться, то могли отправиться куда угодно. Однако после наводящих вопросов женщина назвала полицейскому адрес того места, где они обычно встречались, а швейцар фотоклуба, в свою очередь, сообщил, что нынче фотографы пошли прогуляться на ближайшую вересковую пустошь, чтобы попрактиковаться в съемках природных ланд-шафтов.

– Они обожают снимать природу, – одобрительно прибавил он, – и у них получаются красивые картинки. Ей-богу, аж настроение поднимается, когда смотришь на них!

Питт поблагодарил его и направился в Хэмпстед-хит на поиски членов фотоклуба и собственно мистера Питера Хэтуэя. Конечно, мнение последнего об увиденном могло дать лишь вероятную версию развития событий. Ссоры между людьми далеко не всегда доходили до рукоприкладства, не говоря уже об убийстве. Но смерть Кэткарта напоминала своего рода мелодраматическую развязку, устроенную страстным человеком с богатым воображением, вероятно, сведущим в художественном смысле, поскольку ему довольно точно удалось воспроизвести содержание картины Милле «Смерть Офелии». Не считая, конечно, возможности чисто случайного совпадения, если никто никого не копировал, а просто схожие страстные чувства выразили таким же вполне примитивным образом.

Приятно было прогуляться в солнечный день по подсохшей упругой траве. Ветерок едва шелестел листвой, а от земли веяло теплыми ароматами, а не дымным, пропитанным навозом и пылью смрадом уличных мостовых. Вокруг щебетали птицы – не вездесущие воробьи, а чудесные певчие крылатые красавицы, выдававшие мелодичные трели.

Суперинтендант заметил молодую парочку, удобно расположившуюся в низинке. Юбки девушки волнами вздымались вокруг ее ног, а рядом с ней и ее другом стояла еще не открытая корзина для пикника. Они весело смеялись, барышня явно кокетничала, а парень слегка рисовался. Заметив приближение Питта, они умолкли и настороженно взглянули на него.

– Прошу прощения, – с улыбкой извинился Томас.

Он тоже предпочел бы сейчас оказаться на их месте – наслаждаться последними отголосками лета, беспечно радоваться настоящей жизни, не думая о вчерашнем или завтрашнем дне, – и не беспокоиться о том, кто и почему убил Делберта Кэткарта.

Когда Шарлотта вернется из Парижа, он возьмет выходной, и они вдвоем отправятся в солнечный день на природу, просто побродить по лесу, ничего особенного не делая. Легко осуществимая идея: билеты на поезд вполне дешевы, если не забираться очень далеко.

– В чем дело? – достаточно вежливо спросил молодой парень.

– Мимо вас, случайно, не проходила группа людей с фотокамерами? – поинтересовался Питт.

– Около полутора часов назад, – мгновенно откликнулась девушка. – Все такие серьезные и шумные, болтали без умолку и все разом.

– В какую сторону они направились?

Барышня окинула Томаса внимательным взглядом, пытаясь увидеть у него фотокамеру, и удивилась, ничего не обнаружив.

– Я ищу одного знакомого, – несколько смущенно пояснил полицейский. – Так в какую сторону они пошли?

Любопытство девушки уже испарилось.

– Туда, – она махнула рукой в сторону зеленеющей возвышенности за стайкой деревьев, чьи искривленные корни вились по земле, принимая самые причудливые и красивые формы.

– Спасибо, – и, вежливо кивнув, суперинтендант пошел в указанном направлении.

Только минут через двадцать, запыхавшийся и разгоряченный от быстрой ходьбы, он увидел большую группу молодых людей, одетых в костюмы-тройки. Почти все они, кроме двоих, носили шляпы-котелки. Каждый притащил сюда свою аппаратуру, включавшую разнообразные кожаные чехлы и кофры размерами от кубического фута до большого чемодана, где могли бы уместиться запасы одежды и обуви для двухдневного отдыха. Штативы, расставившие свои длинные конечности на траве, придавали пейзажу странный, угловатый вид элегантности. Фотокамеры, надежно закрепленные на треногах, поблескивали глазами объективов, нацеливаясь на какие-то сучья и ветви или на интересные формы деревьев и листьев.

– Доброе утро! – попытался нарушить их сосредоточенное молчание Томас.

Никто ему не ответил.

– Прошу прощения! – опять сказал он, повысив голос.

Ближайший к нему молодой человек обернулся, вздрогнув от неожиданного вторжения.

– Сэр! – сказал он, предупредительно поднимая руку, видимо, желая остановить незнакомца. – Если вам не нужна срочная помощь, то умоляю вас не мешать нам. Сейчас самый чудесный свет.

Все объективы, казалось, нацелились в одну сторону, и, приглядевшись, Питт заметил, что лучи солнца там действительно красиво пронизывали резную дубовую листву, создавая замечательную игру света – хотя он сомневался, что фотографии способны передать ее во всей полноте без отражения реальной золотисто-зеленой палитры листьев. Могут ли оттенки сепии передать все богатство цвета, видимое глазом? Тем не менее суперинтендант подождал, пока дюжина фотокамер закончила щелкать и потрескивать, в общих чертах запечатлев чудное мгновение.

– Итак, сэр, – наконец сказал все тот же молодой парень, – теперь говорите, что мы можем сделать для вас. Вы желаете сфотографироваться? Или, может, вы тоже увлеклись фотографией и хотите присоединиться к нам? Тогда принесите какие-то из ваших работ, и мы обсудим их и выскажем наше решение. Уверяю вас, мы очень великодушны. Нам хочется, чтобы как можно больше людей приобщились к нашему искусству и тоже могли раздвинуть границы постижимого мира. Следующим шагом будет цвет, вы понимаете, – увлеченно продолжил он, – я имею в виду реальную передачу цветовой палитры! Красный, синий, зеленый… все цвета радуги!

Неужели они смогут? Питт помолчал, захваченный этой идеей. Сначала он подумал о красоте цветной фотографии, а потом, ревностно вспомнив о своей профессии, прикинул возможности ее использования в полицейских расследованиях. Если снимки смогут передавать реальные цвета, эти возможности станут безграничными: гораздо проще будет не только идентифицировать людей, но и обнаруживать украденное имущество – картины, произведения искусства и множество других разнообразных вещей, имевшихся, к примеру, в доме Делберта Кэткарта. Трудно судить о них лишь по словесному описанию. Полицейские констебли не обязаны владеть поэтическим видением.

– Это было бы замечательно, – признал Томас, – но я пришел поговорить с мистером Хэтуэем. Он же член вашего клуба, я полагаю?

– О да, весьма одаренный, кстати, даже очень талантливый…

Разговорчивый фотограф явно собирался еще спросить, что же нужно от него Питту, и лишь на мгновение обуздал любопытство. Он кивнул в сторону молодого блондина с удлиненной стрижкой, который все еще сосредоточенно разглядывал играющий в ветвях свет.

– Вон он, наш Хэтуэй.

– Благодарю вас, – вежливо произнес Томас и сразу отошел, не дав этому энтузиасту возможности пуститься в дальнейшие описания будущих изобретений фотографического искусства.

Хэтуэй поднял глаза, когда тень полицейского легла перед его фотоаппаратом.

– Простите, – извинился Питт, – вы Питер Хэтуэй?

– Верно. Могу я что-то для вас сделать? – отозвался блондин.

– Суперинтендант Питт, из участка на Боу-стрит, – представился Томас, протянув свою визитку.

– Ох! – Лицо фотографа стало серьезным, и он судорожно сглотнул. – Наверное, вы пришли из-за того заявления, что я сделал в наш местный полицейский участок? Послушайте, может, мы обсудим это, отойдя немного подальше? – Он нервно взмахнул свободной рукой, показав в неопределенном направлении. – Не могли бы вы изобразить беспокойство по поводу какого-нибудь крайне важного дела? Вроде как… ну… важного, но деликатного. Мне не хочется, чтобы люди подумали, будто я люблю вмешиваться в чужие дела и сплетничать по любому поводу. Я ведь исключительно… в общем… из-за смерти Кэткарта и всего этого ужаса… вы понимаете? – Он страдальчески скривился. – Он был чертовски хорошим фотографом. Практически лучшим, по-моему. Невозможно, чтобы его убили безнаказанно… тем более что я видел эту ссору.

– Расскажите мне, что именно вы видели, мистер Хэтуэй, – ободряюще предложил Питт. – Во-первых, где это происходило? Опишите мне место действия, если угодно.

– Ах… ну да. В общем, дело было во вторник, перед тем как сообщили о его убийстве, как я и говорил. – Хэтуэй сосредоточенно нахмурился, прикрыв глаза и мысленно воссоздавая ситуацию. – Мы отправились в Гайд-парк на берег Серпентайна, надеясь поймать утренние блики на воде, поэтому пришли туда около восьми часов. Немного рановато, конечно, но если хочешь следовать за природой, то выбор времени остается за ней. Мы сделали несколько удивительных снимков, действительно прекрасных. – Он нервно оглянулся. – Невозможно даже вообразить, как ослепительна красота лучезарного сияния, игра света и тени, воплощенная в затейливые формы, если не взглянуть на нее через объектив. Вы действительно увидите мир новыми глазами. Простите, если я выразился банально, но это чистая правда. Вам стоит заняться фотографией, сэр, действительно, вы не пожалеете! Немного дороговато, возможно, но это огромное удовольствие, и без всяких высокохудожественных заслуг или подлинного вдохновения можно запечатлеть мгновение великолепной природы и, увековечив его, поделиться со всем человечеством, – произнес молодой человек звенящим от волнения голосом. – Настоящее окно во времени, сэр. Своего рода бессмертие.

Питт невольно представил описанную Хэтуэем картину. Действительно, фотограф гораздо лучше любого художника может запечатлеть красивый момент, сохранив его если не на века, то по меньшей мере на невообразимо длительное время. Но Делберт Кэткарт, будучи великим фотографом, оставался простым смертным, и теперь он умер. И долг Томаса – выяснить, как, почему и от чьей руки. А после этого он, возможно, найдет время поразмышлять о том, как запечатлеть прекрасное мгновение.

– Это замечательно, – согласился суперинтендант. – Не думаю, что пока вы там находились, вам удалось сделать несколько снимков мистера Кэткарта и мистера Антрима?

На мгновение лицо Питера омрачилось от сознания того, что полицейский мог в данный момент думать о чем-то столь приземленном, но, исполненный энтузиазма, он сразу загорелся новой идеей. Глаза его вновь просияли, и лицо повеселело.

– О, если б я только знал! Могло бы получиться отличное доказательство, верно? Бесспорное свидетельство. Но так и будет, сэр! Скоро так и будет. Фотокамера способна стать свидетелем, чьи доказательства никто не сможет опровергнуть. О, мы даже не представляем, каких еще чудес полно будущее! Подумайте только…

– Так что же мистер Кэткарт делал в Гайд-парке на берегу Серпентайна? – прервал его разглагольствования Томас.

Рассуждения о чудесах будущего могли продолжаться до бесконечности, и, при всей их очаровательности, Питт не мог сейчас позволить себе такой роскоши.

– Э-э… даже не знаю, – озадаченно произнес Хэтуэй. – Вообще-то, если подумать, это довольно непонятно. Насколько я знаю, он занимался только портретами. Кэткарт появился там не для того, чтобы преподать нам урок… что было бы, конечно, замечательно. Но он вовсе не разговаривал с нами. Мне кажется, он мог искать места, которые мог бы использовать в качестве фона. Такое занятие вполне вероятно.

– Но вы видели именно его?

– Ну да, очень ясно.

– И говорили с ним?

– Нет. Нет, это было бы… навязчиво. Он ведь… был… великим мастером… своего рода богом для такого любителя, как я, – говоря это, молодой человек слегка покраснел. – И как ужасно, что его убили, дикость какая-то! Такое трудно даже представить. Но великие художники бывают такими непостоянными… Может, тут замешана какая-то женщина?

– Возможно. А что делал там Орландо Антрим? Он тоже фотограф-любитель?

– О да, и, знаете, тоже удивительно талантлив. Разумеется, он тоже предпочитает портретные композиции, что естественно. В конце концов, драматическая сцена – его профессия.

– Опишите мне точно, что вы видели, мистер Хэтуэй.

Мимо них прошла пара молодых людей со своими камерами и треногами, что-то пылко обсуждая на повышенных тонах, причем, нагруженные своим увесистым оборудованием, эти люди еще пытались жестикулировать. Котелок одного энтузиаста лихо съехал набок, но тот, похоже, даже не заметил этого. Они исчезли в тени раскидистого дерева, установили треноги и принялись с интересом разглядывать листву.

– Я видел, что они спорят, – нахмурившись, ответил Питер. – Антрим вроде бы о чем-то умолял Кэткарта, пытался убедить его в чем-то. Он выглядел крайне настойчивым, размахивал руками…

– Вы слышали, что он говорил?

– Нет. – Глаза блондина расширились. – В том-то и странность, что нет. Ни один из них не повышал голоса. Я понял, что они ссорились, только по их сердитым лицам и яростным жестам. Антрим, казалось, упорно пытался заставить Кэткарта что-то сделать, а тот отказывался все более яростно, и в итоге Антрим в гневе удалился.

– Но Кэткарт остался?

– Совсем ненадолго. Он убрал свой фотоаппарат, снял треногу, сложил ее и тоже ушел.

– В том же направлении?

– Примерно. Но, с другой стороны, они могли и разойтись. Оба направились к аллее… в общем, к выходу из парка.

– Кроме вас, еще кто-то видел их перепалку?

– Не знаю. Иногда мы слишком поглощены нашими съемками. Из-за этого, к сожалению, я даже потерял нескольких друзей. Сам я заметил тех двоих, поскольку в тот момент как раз подыскивал природный фон, на котором мне хотелось бы сфотографировать одну из моих приятельниц, молодую даму с белокурыми волосами. Я уже представлял, как одену ее в белые одежды и поставлю на фоне…

Питт улыбнулся, но прервал его излишние пояснения:

– Да, я вас понял. Вы нам очень помогли, мистер Хэтуэй. Можете ли вы еще что-нибудь добавить об этой случайной встрече? Раньше вы видели вместе этих людей? Вы знали лично каждого из них, возможно, как членов этого клуба?

Питер пожал плечами, и они так и остались в приподнятом положении, выражая его сожаление.

– Увы, я еще начинающий фотограф. Меня недавно приняли в клуб. И я знаком, пожалуй, лишь с тремя или четырьмя нашими любителями: Крэбтри, Уортингом, Уллиншоу, Доббсом – вот и всё. У Доббса лучше всего получается снимать игру света на камнях, живых изгородях и тому подобных пейзажах и делать снимки птиц, – голос молодого человека вновь исполнился воодушевления, – и он первым показал мне фотопленку на катушке, а не на пластине. Настоящее чудо. Вы даже не представляете! Ее изобрел один фотограф из Америки, Джордж Истмен. Двадцать футов длиной, – он развел руки. – Она разматывается, и вы можете делать множество фотографий, одну за другой. Представляете! Прямо одну за другой… без задержки. И снимки получаются в округлой рамке, почти два с половиной дюйма в диаметре.

– Округлые рамки? – сразу заинтересовался Томас. Все фотографии, виденные им в доме Кэткарта были прямоугольными, как и портреты в домах его клиентов.

– Да, – Хэтуэй улыбнулся. – Конечно, это для любителей. Я знаю, что профессионалы используют прямоугольные формы, но и такие чудесно хороши, знаете ли. А когда все снимки сделаны, вы прокручиваете фотокамеру в обратном направлении и извлекаете использованную пленку, а вместо нее вставляете чистую. Такая пленка стоит около пяти гиней. – Он выглядел слегка смущенным. – Как я и сказал, довольно дорого. Но зато получаемое удовольствие, по-моему, поистине божественно. – Он вызывающе вздернул подбородок, готовый смело встретить неодобрение собеседника, если бы тому вздумалось сказать что-то про попусту потраченные деньги.

– Да, на редкость увлекательное занятие, – вполне искренне ответил Питт. – Благодарю вас за откровенность, мистер Хэтуэй, и за ценные пояснения. Если что-нибудь еще вспомните, прошу вас, дайте мне знать. Удачной вам фотоохоты.

После этого суперинтендант поговорил еще с несколькими членами фотоклуба, но они ничем больше не смогли ему помочь. Один молодой человек видел ту ссору, но смог только описать участников, не зная их имен.

– Ах да, – пылко признал он, – они чертовски распалились! В какой-то момент я даже подумал, что будет драка, но потом тот, что повыше, резко развернулся и ушел, оставив второго с покрасневшим лицом и в чрезвычайном раздражении.

Никакие вопросы Питта не помогли выявить новых подробностей, за исключением многочисленных описаний чудес фотографии и новейших технических изобретений, в том числе чудо-катушки с пленкой мистера Истмена. Хотя такие катушки, очевидно, могли быть использованы только на природе и при естественном солнечном освещении, что объяснило, в общем, почему Делберт Кэткарт, часто работавший в приглушенном студийном освещении, по-прежнему предпочитал снимать на старые фотопластинки.

Все члены этого клуба были мужчинами, и им не приходило в голову то, что отсутствие среди них женщин достойно каких-то комментариев, хотя все они пылко восхищались женщинами-фотографами и без малейших колебаний признавали их великолепными мастерами в этой области, овладевшими в совершенстве соответствующей техникой и имевшими необычайно острый взгляд на выбор натуры. Эти высказывания ничуть не продвинули ход расследования, но тем не менее все равно заинтересовали Томаса.

Из Хэмпстеда Питт отправился на поиски Орландо Антрима. Теперь необходимо было спросить у актера, что за ссора произошла между ним и Кэткартом и когда он в последний раз видел фотографа. Полицейский страшился того момента, когда ему, возможно, придется обвинить Антрима в убийстве. Однако некоторая конфронтация представлялась ему неизбежной.

Он нашел Орландо в театре, где актер повторял текст своей роли в «Гамлете», которую ему предстояло играть на ближайшей неделе.

Томасу пришлось объясняться с капельдинером, и в театр его неохотно допустили только после предъявления удостоверения.

– У их тама репетиция, – заявил старик, буравя суперинтенданта пронзительным взглядом. – Не собираетесь же вы мешать им прямо сейчас! Погодите хоть бы, пока оне закончат. Мистер Антон Беллмейн сообчит вам, когда будить ваш черед. Низзя расстраивать актеров, некрасиво енто. А проще говоря, вовсе даже непорядочно.

Питт признал справедливость такого осуждения и покорно прошел на цыпочках по пыльным коридорам, в которые его направили. Немного поплутав, он в итоге попал за кулисы огромной сцены, практически голой, не считая двух парчовых занавесов и одного стула. Высокий костлявый мужчина стоял на авансцене, вероятно, всего в паре ярдов от оркестровой ямы и немного левее центра. Его мертвенно-бледное лицо оживилось, и он вскинул руку, словно приветствуя кого-то, замеченного им вдали.

И тогда полицейский тоже увидел даму, вышедшую из темноты противоположных кулис на залитую светом сцену: это была Сесиль Антрим, одетая в самый обычный серо-голубой костюм – простую блузку и юбку с небольшим турнюром. Не очень аккуратно собранные в прическу волосы скалывало несколько шпилек, хотя выглядела она все равно исключительно привлекательно. Небрежная прическа придавала ей моложавый, исполненный кипучей жизни вид.

– Салют, моя дорогая! – мягко сказал этот высокий мужчина. – Готовы к смерти Полония? Пройдем сцену сначала. Где Гамлет? Орландо!

Орландо Антрим появился вслед за своей матерью. Он тоже был одет в скромную повседневную одежду: брюки, рубашка без воротника и оригинальный, ни с чем не сочетаемый жилет. Пыльные и поношенные ботинки, как и взъерошенные волосы дополняли образ рабочего момента театральной кухни. Лицо парня было мрачно-сосредоточенным.

– Хорошо, хорошо, – произнес высокий мужчина.

Питт предположил, что это и есть упомянутый швейцаром мистер Беллмейн.

– Итак, Гамлет выходит справа. А мы с вами, Гертруда, появимся слева. Вот наш ковер. Давайте начнем, – он решительно прошел к ковру – эхо его шагов разнеслось по сцене, – а потом развернулся и приблизился к Сесиль.

– «Он к вам идет, – начал он. – Предупредите сына: пусть обуздает выходки свои… – Его голос звучал на уровне обычного разговора, однако разлетался по всей сцене и залу. – Пожалуйста, покруче».

– «Леди, леди, леди!» – взывал к матери Орландо-Гамлет из-за кулис.

Сесиль повернулась к Беллмейну.

– «Не бойтесь, положитесь на меня. Он, кажется, идет. Вам надо скрыться», – подала она свою реплику.

Одним странным грациозным движением с некоей обезьяньей вертлявостью Беллмейн проскользнул за стенной ковер.

На сцене появился Орландо.

– «Ну, матушка, чем вам могу служить?» – обратился он к Гертруде.

– «Зачем отца ты оскорбляешь, Гамлет?» – спросила Сесиль. Ее голос звучал с неизменно трогательной мелодичностью.

Лицо Орландо напряженно исказилось, а глаза расширились и сверкнули мрачным огнем. Сдерживаемая сила терзающих его чувств готова была прорваться наружу.

– «Зачем отца вы оскорбили, мать?»

Томас зачарованно следил, как люди, виденные им в совершенно иных ролях, играли персонажей, знакомых многим поколениям людей уже около трех столетий. Сам он когда-то изучал «Гамлета» в стенах классной комнаты особняка сэра Артура Десмонда. Они с хозяйским сыном Мэтью попеременно читали монолог Гамлета, анализируя его в мельчайших подробностях. Однако сейчас перед ним разворачивалась история человеческой жизни, такой же реальной, как и его собственная. Он буквально видел виновную в измене королеву, смерть Полония, мучения Гамлета, воссозданные на пустой сцене зачаровывающими голосами и жестами, но это видение мгновенно исчезло, когда актеры умолкли, разошлись в разные стороны и вновь стали самими собой.

– Слишком торопишься, – глянув на Орландо, строго произнес Антон Беллмейн. – Твои обвинения сливаются в непонятный поток слов. Да, Гамлет в ярости и негодовании, но зрителю все-таки нужно услышать содержание его обвинения. Ты чересчур реалистичен.

– Прошу прощения, – улыбнулся молодой актер. – Может, мне лучше задумчиво помедлить перед словами: «Небеса краснеют и своды мира, хмурясь, смотрят вниз, как в Судный день»?

– Попробуй, – воодушевленно поддержал его Антон и повернулся к Сесиль: – А теперь ваши мольбы. Чувство вины у вас слишком воспаленное. Вы явно работаете на публику; не стоит так откровенно пытаться завоевать ее симпатию.

Женщина смущенно пожала плечами.

– Еще разок, – распорядился ее коллега, – с появления Гамлета.

Вся эта сцена прошла перед глазами Питта второй, а потом и третий, и четвертый раз. Он подивился терпению артистов, а еще больше – эмоциональному накалу, который они вкладывали в страстную сцену каждый раз, набирая его постепенно, согласно со сменой настроений. Только дважды им понадобились легкие подсказки, но продолжение следовало незамедлительно. Силой собственной веры они, казалось, создавали иллюзию цельного реального мира, да еще наизусть знали слова трагедии и произносили их как свои собственные.

Наконец Беллмейн дал разрешение на передышку, и тогда суперинтендант впервые заметил еще нескольких актеров и актрис, очевидно, готовых репетировать другие роли. Молодой блондинке с высоким лбом, похоже, поручена роль Офелии, подумал Питт, и едва он заметил ее, как перед его мысленным взором предстало пародийное изображение экстаза и смерти Делберта Кэткарта в зеленом бархатном платье, непристойно распростертого в плоскодонке.

Он встал с соснового сундука, заменившего ему стул.

– Простите…

– Э нет, мой милый, – мгновенно отреагировал Антон, – пока никаких прослушиваний! Ступайте и найдите мистера Джексона. Хэлл побеседует с вами. Если вы хотите суфлировать, приходите трезвым в точно указанное время и говорите только тогда, когда от вас это потребуется. Гинея в неделю – и вы начнете карьеру на сцене, – он улыбнулся, и его лицо вдруг исполнилось загадочного очарования. – Неисповедимы пути Господни. Возможно, в гастрольном туре по провинции вам достанется небольшая роль с оплатой двадцать пять… а то и тридцать пять шиллингов за выход. Давайте же, приятель, не топчитесь тут, отправляйтесь на поиски Джексона! Он, вероятно, суетится где-то за кулисами; вы же понимаете, на его плечах декорации и освещение…

Томас невольно улыбнулся:

– Мистер Беллмейн, я не стремлюсь к сценической карьере. Я служу в полицейском участке на Боу-стрит… позвольте представиться, суперинтендант Питт.

Сесиль, присевшая на краю сцены, взглянула на него.

– Боже мой, это же знакомый полицейский Джошуа! Уверяю вас, Полоний цел и невредим! – воскликнула она. Поскольку Антон стоял между ними, ее слова не требовали подтверждения.

– Едва ли мне придется брать под арест Гамлета, мэм, – с усмешкой заявил Томас. – Народ никогда не простил бы мне…

– Весь мир не простил бы, мистер Питт, – добавила актриса. – Но я в восторге, что у вас такие прекрасные приоритеты. Мы допустили несколько ошибок, но вряд ли нашу репетицию можно назвать преступлением. – Она слегка откинулась назад, обхватив руками согнутую в колене ногу. – Что же привело вас к нам? Надеюсь, не мой протест лорду-камергеру? Хотя если б вы прочитали мои мысли о том, что мне хотелось сделать с этим негодяем, то вполне сочли бы их преступными.

– Я не могу арестовать вас, мисс Антрим, пока вы не перешли от мыслей к действиям, – заметил супер-интендант, стараясь скрыть удовольствие.

Сознавая неуместность игривого настроения, Питт, однако, чувствовал, как оно помимо воли охватывает его.

Сесиль мгновенно поняла его чувства и обворожительно улыбнулась:

– Вы чертовски любезны. Примите мою глубочайшую благодарность!

– Так вы пришли по делу, сэр? – вмешался в их разговор Беллмейн. – Прошу вас, тогда не тяните – что там у вас случилось? Мы не можем позволить себе долго бездельничать. Возможно, наше занятие покажется вам не столь важным, но оно дает нам средства к существованию, и добыть их гораздо труднее, чем может показаться на первый взгляд.

– Ваша профессия исключительно трудна, мистер Беллмейн, – искренне признал полицейский, оборачиваясь к директору труппы. – Но мне необходимо побеседовать с мистером Антримом. Я постараюсь выяснить все вопросы как можно быстрее. Есть ли у вас сцены, которые вы могли бы репетировать без него?

– «Гамлет» без участия самого принца? Да вы шутник, сэр! Но… полагаю, есть кое-что. Лаэрт, Офелия! Приступайте. У нас нет времени прохлаждаться. Акт первый, сцена третья. С самого начала, если не возражаете. Поехали… «Мешки на корабле. Прощай, сестра. Пообещай не упускать оказий!..»

Орландо отдыхал в других кулисах, и Питт направился к нему по дощатому полу. Сначала его одинокие шаги гулко разносились по сцене, но вскоре их заглушил выход Лаэрта и Офелии, и репетиция мгновенно продолжилась – зазвучали хорошо поставленные и исполненные чувств голоса, словно приведшая к их встрече история прервалась всего мгновение тому назад.

– Что случилось? – нахмурившись, спросил сын Сесиль. – Опять жалобы из Тайного совета по поводу цензуры? Я протестовал, конечно, но вполне тихо и мирно.

– Нет, мистер Антрим, мой интерес к вам совершенно не связан с цензурой, – заверил его Томас. – Насколько мне известно, в этом отношении вы не нарушили никаких законов.

Они с Орландо прошли дальше за кулисы в глубину сцены к простой, уходившей в темную высь кирпичной стене, рядом с которой висели или лежали в рулонах огромные разрисованные задники для воссоздания пейзажей множества разных эпох и миров.

– Тогда что же вас интересует? – Молодой актер взглянул на полицейского, машинально с полнейшей естественностью приняв грациозную позу.

– Вы являетесь членом мужского фотографического клуба в районе Хэмпстеда? – спросил суперинтендант.

– Что?

Питт начал повторять свой вопрос.

– Да! – прервал его Орландо. – Да, конечно… по крайней мере, я бываю там иногда – не часто, но меня туда приняли. А в чем, собственно, дело?

– Вы встречались с его членами утром в прошлый вторник возле Серпентайна? – продолжил расспросы полицейский. Он пристально наблюдал за молодым человеком в полумраке и не мог бы с уверенностью сказать, побледнело ли его лицо.

– Да… – осторожно произнес Антрим, после чего судорожно сглотнул и откашлялся. – Да, встречался. Но с чего вы заинтересовались этой встречей? Насколько я понимаю, ничего особенного там не произошло.

– Вы встретились там с мистером Делбертом Кэткартом и горячо поспорили с ним.

– Нет! – потрясенно уставился на Томаса Орландо, словно этот вопрос застал его врасплох. – Хотя… вы имеете в виду того убитого фотографа? Если он и был там, то я просто не заметил его.

– Но сами вы там были?

– Да, безусловно. Безоблачное раннее утро с прекрасным светом, и людей в парке еще не так много. Предыдущим вечером у нас не было репетиций, и я лег спать пораньше. А кто сказал вам, что Кэткарт тоже там был?

– Вы знали его?

– Нет, – этот ответ прозвучал слишком быстро.

Орландо не сводил взгляда с Питта, однако в глазах его читалось противоестественное спокойствие. Но с другой стороны, он ведь знал, что Кэткарта убили… Любой нормальный человек мог бы занервничать.

– Нет, лично не знал, – повторил артист, – но он считался профессионалом, одним из лучших фотографов, это вам любой скажет. А я всего лишь любитель. Мне просто нравилось делать разные снимки. Однако, видимо, придется отказаться от такого удовольствия. Совсем не хватает времени.

Томас без малейших трудностей поверил бы этому. Он не мог даже представить, какие огромные душевные и эмоциональные силы требуются для воплощения на сцене роли вроде Гамлета, не говоря уже о чисто физической нагрузке.

– Но тем утром вы поссорились с кем-то и ушли в приступе гнева. С кем же, если не с Кэткартом? – спросил он у Орландо.

Молодой человек вспыхнул. Он нерешительно помолчал, а когда ответил, то впервые отвел глаза и произнес с оттенком вызова:

– С одним приятелем. Я познакомился с ним недавно. И предпочел бы не упоминать о нем в этой связи. Мы просто слегка разошлись во взглядах, только и всего. Полагаю, со стороны это выглядело более эмоционально, чем было на самом деле. Но между нами не возникло никакой недоброжелательности, мы просто… разошлись во мнениях по поводу справедливости одного дела. Не того рода расхождение, чтобы прекратить дружеские отношения, не говоря уже о том, чтобы схватиться в рукопашной.

Питту не нравилось то, что ему приходилось делать, но он не мог пренебречь своими обязанностями, хотя предпочел бы поверить Орландо.

– Есть свидетели, мистер Антрим, узнавшие в том человеке Кэткарта, – заявил суперинтендант. – Если это был не он, то мне необходимо в этом удостовериться. Как зовут вашего приятеля?

Актер вновь немного помолчал, а потом его лицо обрело решительное выражение.

– Сожалею, – он сделал паузу, надеясь оценить реакцию Питта, но полицейский невозмутимо молчал. – На самом деле он все равно уехал из города, и я даже не представляю, где его искать. Поэтому бессмысленно давать вам его имя… или адрес.

– Если он уехал из города, мистер Антрим, то вы также без ущерба для него можете назвать мне его имя, так ведь? – продолжил настаивать Томас.

– Ну, в общем, не уверен. Это могло бы нанести вред его репутации, а сам он теперь не сможет защитить себя.

– Мистер Антрим, мне необходимо лишь подтверждение того, что именно с ним вы ссорились утром того дня, когда убили мистера Кэткарта, только и всего.

– Вы же все равно не сможете ничего подтвердить, поскольку его нет в городе. Но безусловно, если бы в том фотоклубе вдруг оказался человек положения и репутации Кэткарта, то кто-то из его членов, возможно, мог бы подтвердить мои слова?

Звучит логично, подумал полицейский. Но так же логично было и то, что кто-то из фотографов мог бы подтвердить личность того человека, с которым так пылко спорил Орландо Антрим. Зачем же ему понадобилось скрывать его имя?

– Тогда мне придется навести там справки, – признал Питт, пристально глядя на собеседника. – Несомненно, другие фотолюбители видели и вас, и если ваш собеседник также числится в том клубе, то там известно и его имя. Было бы гораздо легче, если б вы назвали его мне, но если вы предпочитаете, чтобы я узнал о нем от других членов, то придется так и поступить.

Теперь Орландо выглядел очень расстроенным.

– Я понимаю, что вы не собираетесь успокаиваться. Но могу поклясться, что это никак не связано с вашим делом, – сказал он мрачно. – Мы спорили с одним дипломатом из французского посольства… и обстоятельства достаточно деликатны…

– Анри Боннаром, – быстро предположил Питт.

Орландо оцепенел от изумления, расширив глаза и слегка вздернув подбородок, но не вымолвил ни слова.

– Так где же он, мистер Антрим? – спросил супер-интендант.

– Я не вправе говорить об этом. – Лицо артиста напряженно вытянулось; он выглядел глубоко несчастным, но исполненным решимости. Было очевидно, что молодой человек не станет ничего больше говорить, как бы на него ни давили. – Я дал ему обещание, – мрачно добавил он.

И никакие уговоры Питта явно не смогли бы поколебать его решимость.

Беллмейн, видимо, остался вполне доволен отрепетированной сценой или не готов был долго оставаться в неведении насчет того, что понадобилось полицейскому от его главного героя спектакля. Он вышел из-за угла в тесный закуток, где они стояли, и внимательно глянул сначала на Орландо, потом на Томаса.

– Ах, суперинтендант, искусство вечно, а жизнь коротка, – с кривой усмешкой процитировал глава труппы. – Если мы действительно можем чем-то помочь вам, то мы в вашем распоряжении. Но если, с другой стороны, ваше дело не является смертельно важным, то, возможно, вы позволите нам продолжить репетицию «Гамлета».

Он очень внимательно посмотрел на Орландо, возможно, желая оценить, не повредил ли каким-то образом этот волнующий разговор его сосредоточенности на роли, и, похоже, остался более-менее доволен увиденным. Затем повернулся к Питту, ожидая ответа.

Вмешательство Беллмейна, казалось, отчасти успокоило Антрима, и он, возможно, неосознанно, сделал шаг ему навстречу. Антон покровительственно положил руку ему на плечо.

– Готовы, мой принц? – спросил он, все еще глядя на Томаса. – Если, конечно, суперинтендант не возражает…

Полицейскому стало ясно, что здесь он больше пока ничего не сможет выяснить. И так уже ему пришлось вмешаться в творческий процесс, не имея на то достаточных оснований. Естественно, Питт дал согласие.

– Спасибо, что уделили мне время, – поблагодарил он Орландо.

Тот уже пришел в себя и небрежно пожал плечами.

Беллмейн с театральным изяществом раскинул руки и, обняв исполнителя главной роли за плечи, увлек его обратно на сцену, где их с нетерпением ждала остальная труппа. Томас бросил последний взгляд на актеров, которые уже самозабвенно погрузились в иную реальность, развернулся и направился к выходу.

Повидавшись с Телманом, он сообщил ему то немногое, что ему удалось узнать.

– Значит, в посольстве что-то скрывают, – заявил Сэмюэль, расположившись на стуле напротив Питта, сидевшего за заваленным бумагами письменным столом. – Я все-таки думаю, что они как-то связаны с нашим дельцем. Ведь одна только миссис Геддс сказала, что это труп Кэткарта. А вдруг нет? Может, это как раз тот пропащий француз. И вообще вся эта история больше смахивает на иноземные или театральные выкрутасы.

– Да, тут явно сыграла роль страсть, а не алчность, – согласился Томас. – Но на страсти способны самые разные люди, не только французы и эксцен-трики.

Телман молча бросил на него пренебрежительный взгляд.

– Ладно, утром мы опять заглянем в посольство, – уступил Питт. – Нам необходимо узнать, что же случилось с Анри Боннаром, хотя бы для того, чтобы исключить его из нашего расследования.

– Или что случилось с Кэткартом, – упрямо добавил инспектор.

– По-моему, нам уже известно, что с ним случилось, – грустно возразил суперинтендант. – Его убили в его собственном доме, а потом отправили по Темзе в последнее таинственное плавание. Неизвестно только, кто тут постарался и по каким причинам.

Его коллега промолчал.

Однако месье Виллерош оказался не менее категоричен, чем в их первую встречу, – только на сей раз он организовал прием гостей в приватной обстановке своего собственного чисто прибранного кабинета.

– Нет! Безусловно, нет! – повторил он. – Анри так и не вернулся, и от него не поступало никаких известий, насколько мне известно, и я ума не приложу, что с ним могло случиться. – Он порозовел и порывисто взмахнул руками, подчеркивая свои переживания. – Уже больше недели никто ничего о нем не слышал. У него накопилась куча работы, а мне просто говорят не беспокоиться… Но я крайне встревожен! И кто бы не встревожился?

– Вы не связывались с его родными во Франции? – спросил Питт.

– Во Франции? Нет. Они живут где-то в Южном Провансе, по-моему. Едва ли он отправился бы в такую даль, не предупредив меня. Если у него возникли какие-то сложности, он мог бы просто попросить отпуск. Наш посол вполне справедлив и разумен.

Томас и не настаивал на этой версии. Ведь Телман уже убедился, что Боннар не перебрался через Канал на пакетботе, а вернулся из Дувра в Лондон.

– Может, тут замешана какая-то романтическая история? – спросил суперинтендант.

Виллерош пожал плечами.

– Тогда почему бы Боннар просто так и не сказал? – резонно спросил он. – Он же не попросил законного разрешения на отпуск – на длительный отпуск, уж это точно. Какой безумец отправится в тайное романтическое путешествие, бросив службу, где он пользовался доверием и уважением, исчезнет… бог знает где? И никому не сказав ни слова?

– А если человек увлекся не слишком достойной особой? – с легкой улыбкой предположил Питт. – Или его охватила такая страсть, что он забыл о всякой благопристойности и о своем долге по отношению к коллегам…

– То есть решил поставить крест на своей карьере, – хмыкнув, бросил дипломат, – и тем самым подготовил почву для женитьбы на тайной любовнице, – он закусил губу. – Что ж, полагаю, приходится предположить наличие таинственной и незаконной любовной связи, замужней дамы или дочери аристократа, не считавшего его достойным поклонником. Либо, напротив, о недостойной особе, на которой он не мог открыто жениться. Либо… – он не назвал последней альтернативы, но оба полицейских поняли, о чем он подумал.

– Вы полагаете, такое вероятно? – спросил Томас, избегая взгляда своего помощника. В его памяти мгновенно всплыло зеленое бархатное платье.

Виллерош нахмурился.

– Нет, – его, очевидно, удивило, что такой вопрос вообще мог возникнуть, – ни в малейшей степени. – Я понимаю, иногда мы лишь воображаем, что хорошо понимаем людей, но Боннар выглядел совершенно нормальным человеком, как и прочие известные мне люди, – он слегка покачал головой. – Однако мне хочется, чтобы вы нашли его. Перед тем как исчезнуть, он пребывал в некотором расстройстве, с трудом мог сосредоточиться на работе, словно что-то угнетало его, хотя я понятия не имею, какие у него могли возникнуть проблемы. Боюсь, не случилось ли с ним более серьезных неприятностей.

Питт получил список клубов и других мест, которые часто посещал Боннар и где он определенно мог бы появиться, если б находился в Лондоне. Потом он поблагодарил Виллероша, и они с Телманом покинули посольство.

– Ну и что вы теперь думаете? – спросил Сэмюэль, едва они вновь вышли на продуваемую ветром улицу.

Мимо них прогрохотал омнибус – сидевшие в нем на открытом втором этаже женщины придерживали свои шляпки. Мужчина на тротуаре поглубже надвинул на лоб котелок. Продавец газет выкрикивал заголовки, сообщая о правительственном законопроекте и предстоящем визите в Лондон какой-то второстепенной королевской особы, изо всех сил стараясь заинтересовать обывателей. Пожилой мужчина добродушно улыбнулся ему, покачав головой, однако купил газету и сунул ее под мышку.

– Дай вам Бог здоровья, папаша! – крикнул вслед ему мальчишка-продавец.

Телман ждал, всем своим видом изображая нетерпение.

– На мой взгляд, с Боннаром у нас будет гораздо больше трудностей, – неохотно признал Питт. – Возможно, у него роман, который он вынужден держать в полной тайне.

– Вы же не верите в эту чушь! – посмотрел на него с насмешкой инспектор. – Виллерош ведь его друг! Если б и было нечто такое, то он наверняка знал бы. И вообще, страсть страстью, но какой человек бросит все и, не сказав никому ни слова, устремится за женщиной? Он же не из бесшабашной поэтической или актерской братии, а чиновник из правительственных кругов… Нет, такое поведение безумно даже для француза!

Питт согласился с ним – однако он не видел никакой разумной альтернативы. Вдвоем они отправились по местам, указанным в списке Виллероша, где стали наводить справки – по возможности осторожно, но и не пытаясь напустить бессмысленного тумана. Никто не знал, где мог быть Боннар, и не слышал, чтобы тот упоминал об отъезде из Лондона. И никто, решительно никто не знал ни о какой его романтической пассии. У всех создалось впечатление, что Боннар наслаждается обществом множества молодых дам, причем далеко не все они имели безупречную репутацию. О женитьбе на данный момент он даже не задумывался, а удовольствия романтических отношений виделись ему лишь в далеком будущем.

– Только не Анри! – с нервным смешком воскликнул один молодой человек. – Он слишком амбициозен, чтобы позволить себе неудачный брак, не говоря уже о том, чтобы здесь, за пределами родной Франции, волочиться за замужней дамой. Ни в коем случае, – он перевел взгляд с Питта на Телмана и обратно. – Он был… то есть он из тех счастливчиков, что вполне довольны собой – возможно, он не всегда так благоразумен, как следовало бы вести себя дипломату, но только в дружеской компании, если хотите знать. Во временно́м же отношении… я правда не представляю, как понять столь… долгое его отсутствие… – Его голос нерешительно затих.

– Значит, ему нравятся дорогие вина и блюда, но он предпочитает не связывать себя никакими обязательствами, – по-своему истолковал его молчание суперинтендант.

– Именно так, – согласился молодой человек. – Это бывалый, утративший иллюзии скептик… или, вернее, эстетствующий щеголь, обожающий свет рампы, музыкальные вечера и прочие светские развлечения, хотя вкус его мог бы стать и более изысканным.

Питт, помимо воли, улыбнулся. Все знакомые Боннара усиленно старались избежать грубых выражений, говоря о его грешках и слабостях.

– Благодарю вас. Полагаю, я все понял, – сказал Томас, выслушав это. – Вы нам очень помогли. Всего наилучшего, сэр.

Позже они с инспектором нанесли визиты еще нескольким людям из списка Виллероша, но никто из них не добавил ничего нового.

Ближе к вечеру полицейские отправились по разным клубам, в которые, как им сообщили, частенько наведывался Боннар.

В половине десятого вечера, уже усталые и обескураженные, они подошли к «Старому чеширскому сыру», расположенному на узкой улочке по соседству с лавкой готового платья и цирюльней.

– А стоит ли? – остановившись на пороге под газовым фонарем, в свете которого по тротуару протянулись их длинные черные тени, протестующе спросил Телман, с отвращением сморщив нос.

– Может, и не стоит, – ответил Питт. – Я начинаю склоняться к тому, что либо он уехал куда-то из города после романа, который умудрился скрыть так хорошо, что о нем не догадывались даже его ближайшие друзья, либо он причастен к какому-то таинственному и, возможно, незаконному делу. Может быть, даже к убийству Кэткарта, хотя пока я не понимаю, что могло их связывать… Ладно, давайте заглянем сюда напоследок. Этот парень, вероятно, в полном довольстве нежится где-то в теплой постели с сомнительной красоткой, пока мы стаптываем сапоги, обходя половину Лондона и размышляя о том, что могло с ним приключиться.

Он повернулся к пабу, открыл дверь – и мгновенно оказался в теплой спертой атмосфере, насыщенной винными и табачными запахами. Множество молодых и более зрелых мужчин расположились маленькими компаниями за столиками, уставленными бокалами или пивными кружками – многие увлеченно болтали, а остальные напряженно слушали, подавшись вперед и стараясь не пропустить ни единого слова.

В своем неряшливом наряде и с шевелюрой, давно нуждавшейся в услугах парикмахера, Томас, должно быть, сошел за представителя богемы, поскольку его появление не привлекло ни малейшего внимания. Он не знал, радоваться этому или печалиться, хотя не сомневался, что его начальству это не понравилось бы.

Его помощник привлек несколько взглядов, но поскольку он пришел с Питтом, его тоже пропустили без вопросов. Задержавшись на пороге, инспектор глубоко вздохнул, оттянув пальцами воротник, словно тот вдруг стал слишком тугим и мешал ему дышать, но решительно шагнул в зал.

Суперинтендант направился к ближайшему столику, но там шел на редкость пылкий и увлеченный разговор, прервав который он не дождался бы, по-видимому, необходимого содействия. За вторым столиком, где компания выглядела более спокойной, Томас заметил лицо, показавшееся ему смутно знакомым, хотя он и не смог вспомнить, где видел этого человека. Оно принадлежало крупному мужчине с густыми темными волосами и выразительными темными глазами.

– Недалекие люди вечно ругают то, что им непонятно, – резко произнес этот темноволосый. – Только так они могут почувствовать себя хозяевами положения, хотя на самом деле их критика показывает лишь неспособность говорить на равных. Причем чем более важное положение занимает такой глупец, тем чаще он вынужден прилюдно показывать свою несостоятельность, что неизменно вызывает у меня изумление.

– Но разве это не вызывает у вас гнев? – спросил его молодой блондин, сверкнув глазами.

Темноволосый приподнял брови.

– Ах, мой милый, какой смысл на них злиться? Для некоторых личностей произведения иных авторов подобны зеркалу. Они видят в нем собственные отражения, свою же сиюминутную одержимость и тут же начинают ругать все с глубокомысленным видом, хотя их критика, надо признать, крайне поверхностна, поскольку им вовсе не нравится собственные отражения. К примеру, мистер Хенли полагает, что превыше всего я защищаю любовь к красоте именно потому, что сам начисто лишен ее. Да, красота пугает его. Она очевидна и, однако же, непостижима, она дразнит его самой своей эфемерной неуловимостью. В нападках на «Портрет Дориана Грея» он в некотором смысле пытается найти обличительные средства для нападения на своего личного врага.

Последнее высказывание остро заинтересовало другого мужчину, сидевшего за этим столиком.

– Вы так полагаете, Оскар? – спросил он темноволосого. – Но, при желании, вы могли бы с легкостью показать глупость любых его доводов. Для этого у вас есть все возможности, остроумие, проницательность, умение убеждать…

– Да к чему мне это? – возразил Оскар. – Меня восхищает его рвение. Но я не позволю ему втянуть меня в нежелательную полемику… а именно, непозволительно, чтобы творец, потеряв художественный вкус, опустился до публичной критики, дабы обличать то, чем сам он втайне искренне восхищается. Или хуже того, отказаться от удовольствия наслаждаться собственными творениями, будучи достаточно глупым, чтобы отрицать это самое наслаждение. Такие поступки, мой дорогой друг, поистине глупы. Пусть обидно, когда невежественный и перепуганный слабак называет меня аморальным, но я могу стерпеть это. Однако ежели бы, скажем, честный человек назвал меня глупцом, то мне пришлось бы обдумать варианты того, что он может быть прав, и вот это могло бы стать ужасным.

– Мы живем в эпоху филистеров, – устало произнес другой молодой человек, откинув со лба тяжелую челку. – Цензура подобна подкрадывающейся смерти, началу некроза души. Как может развиваться культура, она если не вбирает в себя новых идей? Любой душитель нового является убийцей мысли и врагом грядущих поколений, поскольку исподтишка лишает их жизненной силы. Обкрадывает их умы и души.

– Славно сказано! – великодушно признал темноволосый оратор.

Молодой человек вспыхнул от удовольствия.

Оскар улыбнулся ему.

– Извините меня, мистер Уайльд… – Питт воспользовался паузой в разговоре, чтобы вмешаться.

Знаменитый писатель с любопытством взглянул на него. В его взгляде не отразилось никакой враждебности и даже настороженности при виде незнакомца.

– Вы согласны, сэр? – дружески поинтересовал– ся он.

Затем Оскар окинул Томаса оценивающим взглядом, на мгновение задержался на его взлохмаченной шевелюре и на помятом воротничке рубашки, которой в отсутствие Шарлотты явно не хватало заботливых рук.

– Позвольте мне сделать предположение, – продолжил Уайльд, не дожидаясь ответа. – Вы поэт, и ваши стихи обругал какой-то узколобый и бесчестный критик? Или же вы художник, создавший свой вариант реальности человеческой души, но никто не решился показать ваши картины публике, полагая, что они угрожают спокойствию высокомерного общества?

Суперинтендант усмехнулся:

– Не угадали, сэр. Я – Томас Питт, растерянный полицейский, не способный никак найти след французского дипломата, и мне подумалось, что, возможно, вам что-то известно о нем.

В первый момент, услышав это, Уайльд выглядел ошеломленным. Потом он расхохотался, ударив кулаком по столу, но вскоре уже взял себя в руки.

– Милостивый боже, сэр, вы достаточно разумны, чтобы затосковать от этого абсурда! – воскликнул он. – Вы мне симпатичны. Прошу вас, присаживайтесь к нам за столик. Выпейте бокал вина. Оно паршиво, как подслащенный уксус, но ему не под силу испортить нам настроение, и после второго бокала его вкус уже перестает иметь значение. Пригласите с собой и вашего скорбного спутника. – Писатель махнул рукой в сторону свободного стула, стоявшего поблизости, и Питт, подставив его к столику, сел рядом с ним.

Телман также послушно последовал его примеру.

Бледный молодой ирландец, которого в компании называли Йейтсом, мрачно смотрел вдаль. Казалось, появление незнакомцев его не порадовало.

– Не обращайте внимания, – Уайльд полностью переключился на полицейских. – Позвольте спросить, этот ваш интерес личный или профессиональный?

Питт испытал смутную тревогу. Он знал о репутации этого литератора и не хотел, чтобы его неверно поняли. Сэмюэль же и вовсе откровенно сконфузился, что проявилось в его густо покрасневших щеках и сурово поджатых губах.

– Чисто профессиональный, – ответил Томас, не сводя взгляда с Уайльда.

– И что же мог натворить какой-то французский дипломат? – спросил молодой человек с длинной челкой и радостно хихикнул. – Или вам нужен кто-то конкретный?

Телман презрительно хмыкнул.

– Да, мне нужно найти конкретного человека, – ответил Питт. – А именно Анри Боннара. Один из его друзей сообщил нам, что тот пропал, и если не объявится в ближайшее время, то может, видимо, поставить под угрозу свое положение, в связи с чем я опасаюсь того, что он попал в серьезные неприятности.

– Неприятности? – Оскар прошелся взглядом по своим приятелям и вновь посмотрел на суперинтенданта. – Я немного знаком с Боннаром. Но понятия не имел, что он пропал. Признаться, я не видел его уже… – он на мгновение задумался, – м-да… пожалуй, уже пару недель или около того.

– Последний раз его видели девять дней тому назад, – сообщил Питт. – Утром около Серпентайна. Он поссорился с одним приятелем и удалился в весьма возбужденном состоянии.

– Откуда вы знаете? – спросил Уайльд.

– Их видели разные люди, – пояснил Томас. – Там собрались джентльмены из фотоклуба, чтобы сделать снимки в утреннем освещении. Все фотографы.

Сэмюэль нервно поерзал на стуле.

– Я предпочитаю доверять словесным образам, – сказал Йейтс, явно потерявший интерес к разговору, и отвернулся.

– Поэзия света и тени, – вступил в разговор парень с челкой, – множество черно-белых образов с многообразными оттенками серого. Они могут быть получше картин Уистлера, не правда ли?

– Но не так талантливы, как рисунки Бердсли, – резко возразил другой их сотрапезник. – Фотограф способен поймать только очевидное, внешнее. А графика Бердсли затрагивает душу, выявляет сущности добра и зла, вечные вопросы, непостижимые парадоксы бытия…

Питт понятия не имел, что подразумевает последнее высказывание, а Телман, судя по его виду, даже не пытался понять, о чем идет речь.

– Разумеется, – согласился парень с челкой. – Кисть или перо в руках отважного гения способны изобразить все, что ему захочется, и никакой фанатичный испуганный цензор не запретит отразить духовные страдания или победы. Художнику под силу изобразить все, о чем вы осмелитесь подумать.

Еще один их приятель, воодушевленный разговором, так резко подался вперед, что едва не опрокинул локтем бокал вина, и тут же, пылко взглянув на Уайльда, с пафосом произнес:

– Поистине великолепны, кстати, зарисовки Обри к вашей «Саломее», потрясающие черные с золотом, кровавые образы! Они наверняка понравились бы самой Саре Бернар. Я так и представляю ее в этой роли! С вашей трагедией мы прорвались бы в эпоху нового мышления и чувственного восприятия. А лорда-камергера пора пристрелить!

– С нами люди из полиции, – предупредил сидевший за тем же столом красавец, кивнув в сторону Питта, и вдруг так треснул кулаком по столешнице, что бокалы подпрыгнули.

– Он не станет никого арестовывать за выражение цивилизованного мнения, – заверил его Уайльд, с улыбкой взглянув на Томаса. – Он славный малый и к тому же, как мне известно, похаживает в театр; я как раз сейчас вспомнил, где уже видел его. В тот вечер, когда в ложе убили одного несчастного судью… а на сцене играли Тамар Маколи и Джошуа Филдинг.

– Верно, верно, – признал суперинтендант, – вы тогда действительно сообщили мне важные сведения, которые помогли установить истину.

– Неужели? – Уайльд откровенно обрадовался. – Мне несказанно приятно. Хотел бы я помочь вам найти бедного Анри Боннара, но я понятия не имею, где он или почему мог исчезнуть.

– Но вы же знаете его? – уточнил Томас.

– Конечно. Обаятельный малый…

– А он сейчас здесь или в Париже? – спросил мужчина с челкой.

– Может, вы знали его в Париже? – быстро спросил Питт.

– Нет, вовсе нет, – изумленно отверг предположение суперинтенданта Оскар. – Я просто побывал там в небольшом путешествии. Повидался с кое-какими знакомыми. Превосходный город, очаровательные люди… по крайней мере, большинство из них. Зашел повидать Пруста. Ужасно! – Он удрученно развел руками – Он опоздал на нашу встречу в его же собственном доме… и доложу вам, что я еще не видел более жуткого жилища. Чудовищно! Не представляю, как можно жить в таком бардаке. И вообще, Боннар – не парижанин. По-моему, его родня живет где-то на юге.

– Есть ли у кого-то из вас какие-нибудь идеи насчет того, почему он вдруг мог уехать из Лондона? – Питт поочередно взглянул на каждого из сидевших за столом.

Телман вновь напряженно выпрямился.

Йейтс нахмурился.

– Может быть что угодно, от женщин до просроченных долгов, – заметил он.

Казалось, он хотел еще что-то добавить, но передумал.

– Нет, денег у него хватало с избытком, – отметая один из вариантов, сказал парень с челкой.

– И не такой он безумец, чтобы бросить все из-за любовной горячки, – добавил еще один человек из их компании.

– Как печально, – проворчал Уайльд. – Должно же быть в жизни человека хоть что-то такое, из-за чего можно пожертвовать всем! Это придает жизни своеобразную гармонию, завершенную целостность. А она недостижима, если мы тратим время, то воспаряя к небесам надежды, то погружаясь в бездны ужаса. Осознание того, что ты не приемлешь, может быть так же чудовищно, как осознание приемлемого. Выпейте бокал вина, мистер Питт, – он поднял бутылку. – Боюсь, мы не смогли вам помочь. Мы живем в мире поэзии, творчества, где встречаются и мечтатели… и порой теоретики великой политики – в общественном смысле, разумеется, за исключением Йейтса, который опутал свою душу такой сетью тревог о судьбе Ирландии, что англичанину не под силу даже сказать об этом. Нам решительно неизвестно, куда подевался Боннар и почему он где-то скрывается. Могу только выразить надежду, что он вернется целым и невредимым, а если вам придется отправиться на его поиски, то пусть это будет в краю с благоприятным климатом, где люди живут новыми идеями, а последний цензор умер от тоски по меньшей мере лет сто тому назад.

– Благодарю вас, мистер Уайльд, – любезно ответил Томас. – Хотелось бы мне иметь шанс начать поиски с Парижа, но, к сожалению, нам известно, что он так и не появился в Дувре на судне, хотя и заказал билет, и боюсь, мне придется, видимо, прекратить его искать и вплотную заняться другим, более жутким и срочным расследованием.

– Очередной судья? – спросил Оскар.

– Нет, в лодке возле Лошадиной переправы обнаружили покойника.

– Делберта Кэткарта, – помрачнел писатель. – Мне безумно жаль. Когда вы найдете его убийцу, не забудьте добавить к составу преступления вандализм. Этот тупой варвар лишил мир гения!

Телман поморщился.

– Такого рода вандализм, мистер Уайльд, не считается преступлением, – тихо заметил Питт. – К несчастью.

– А вы, сэр, хорошо знали мистера Кэткарта? – Сэмюэль впервые подал голос, и его хрипотца и выговор резко отличались от речей, произносимых этой застольной компанией.

Все взглянули на него с таким изумлением, словно с ними вдруг заговорил один из стульев. Инспектор вспыхнул, но продолжал стоически смотреть на писателя.

Уайльд опомнился первым.

– Нет… я просто встречал его иногда в той или иной компании. Однако видел довольно много его работ. Не обязательно встречаться с творцом, чтобы понять его душу. Если ее нет в его творениях, то он вводит вас в заблуждение, и более того, он сам в нем погряз, – его рука все еще держала бутылку. – А такое мошенничество наряду с жестокостью относятся к самым тяжким грехам. Я ни разу даже не беседовал с ним… а вот он со мной… в общеизвестном смысле.

Упавший духом Телман теперь выглядел смущенным.

Питт вновь поблагодарил всех и напоследок, вежливо отказавшись от вина, извинился за их с помощником непрошеное вмешательство.

Выйдя на темную улочку, Сэмюэль глубоко вздохнул и вытер ладонью лицо.

– Мне говорили, он чудаковат, – тихо произнес он. – Не могу сказать, что мне стало понятнее, каков он на самом деле. А вы не думаете, что эта шальная компания сделала что-то с Боннаром и Кэткартом?

– Я даже не представляю, могли ли Боннар и Кэткарт иметь какие-то общие интересы, – угрюмо заметил Томас и, подняв повыше воротник куртки, устремился вперед по тротуару, слыша за собой гулкие шаги Телмана.