Семейный врач Уэйбурнов попросил разрешения осмотреть тело и вынести заключение; он вышел из морга с осунувшимся лицом, молча покачивая головой. Питт не знал, что он сказал Уэйбурну, однако в дальнейшем больше не было никаких обвинений полицейского патологоанатома в некомпетентности, никаких попыток как-то иначе объяснить характерные симптомы. Более того, об этом вообще не заходила речь.

Питт и Гилливрей вернулись на следующий день в десять часов утра; они опросили конюхов и лакеев, однако это не дало абсолютно никаких результатов. Конюшня ничем не могла удовлетворить вкусы утонченного юноши. Артур любил прокатиться с ветерком, ценил хорошие экипажи, однако он ни разу не выказывал желания взять поводья в свои руки. Даже породистые лошади удостаивались с его стороны лишь мимолетного внимания, такого же, как дорогие ботинки или ладно скроенный костюм.

— Все это пустая трата времени, — сказал Гилливрей, засовывая руки в карманы и выходя на улицу. — Скорее всего, Артур спутался с каким-то парнем постарше — краткая связь, — после чего вернулся к более естественным отношениям. В конце концов, ему ведь было шестнадцать лет! Смею предположить, болезнь он подцепил от уличной женщины или в каком-нибудь непристойном заведении. Возможно, как-то раз его напоили сверх меры — сами знаете, чем это может закончиться. Не думаю, что несчастный глупец соображал, к чему все идет. И мы определенно сделаем только еще хуже, вороша все это. — Подняв брови, он бросил на инспектора предостерегающий взгляд. — Никто из этих людей, — продолжал Гилливрей, дернув головой назад, в сторону конюшни, — не посмел бы прикоснуться к сыну хозяина дома! И я представить себе не могу, что у кого-нибудь из них возникло такое желание. Они предпочитают вращаться в своем кругу — так больше удовольствия и безопаснее. Если это важно, мы можем все разузнать у горничных. Только сумасшедший мог бы рисковать лишиться источника существования. Если его поймали бы с поличным, он, скорее всего, не нашел бы себе нового места во всей стране! Никто в здравом уме не пойдет на такое ради пустой глупости.

Питту нечем было возразить на это; он и сам уже пришел к похожим заключениям. Вдобавок из всех показаний следовало, что ни Артур, ни его брат не имели привычки наведываться на конюшню. Экипаж подавали к парадному подъезду; оказаться на конюшне они могли, лишь удовлетворяя личный интерес, каковой, по всей видимости, отсутствовал.

— Да, — скрепя сердце согласился инспектор, очищая ботинки о скребок у дверей черного входа. — Сейчас попробуем поговорить с остальными слугами; посмотрим, что они нам скажут.

— О, это совершенно бесполезно! — воскликнул Гилливрей. — Такие ребята не станут тратить свое время — и свои чувства — в комнате для прислуги.

— Почистите свои ботинки, — распорядился Питт. — В любом случае, это вы хотели проверить конюхов, — язвительно добавил он. — Просто спросите у них. Дворецкий или лакей могут знать, куда мальчики отправлялись в гости, у каких друзей они останавливались. Сами знаете, бывает, семьи уезжают из дома на все выходные, а то и на более долгий срок. И в загородных домах в таких случаях происходят самые неожиданные вещи.

Гилливрей послушно поскреб ботинки, счищая с них прилипшую солому и, к его изумлению, навоз. Он брезгливо поморщился.

— Господин инспектор, а вы сами много выходных провели за городом? — спросил он, позволив себе самую малую толику сарказма.

— Всех и не сосчитать, — усмехнулся Питт. — Я вырос в поместье в деревне. Слуги благородных господ многое могут поведать, если их угостить стаканчиком отменного портвейна, который хранится у дворецкого.

Гилливрей разрывался между отвращением и любопытством. Ему еще никогда не доводилось проникать в этот мир, но он жадно наблюдал за ним с тех самых пор, как впервые мельком увидел его легкость и яркие краски, и то изящество, с которым этот мир скрывал свои слабости.

— Не думаю, что дворецкий даст мне для этой цели ключи от винного погреба, — не скрывая зависти, сказал Гилливрей. Его больно задевало, что именно Питт побывал в этом обществе, хотя бы как сын слуги, да еще не живущего в господском доме. А сам он, Гилливрей, вынужден был довольствоваться взглядом со стороны.

— Мы сделаем только хуже, вороша все это, — повторил напарник.

Питт больше не стал с ним спорить. Гилливрей обязан был ему подчиняться. И, если честно, сам инспектор также не верил, что есть какой-то смысл расспрашивать слуг, — разве только чтобы удовлетворить Уэйбурна и, возможно, Этельстана.

— Я повидаюсь с наставником. — Открыв дверь черного входа, Питт прошел на кухню. Служанка, девочка лет четырнадцати в платье из грубой серой ткани и ситцевом фартуке, отскабливала кастрюли. Увидев полицейских, она подняла взгляд. С ее мокрых рук капала мыльная пена, на лице было написано недоумение.

— Продолжай работать, Рози, — приказала кухарка, хмуро глядя на вошедших. — А вам что здесь понадобилось? — недовольно поинтересовалась она у Питта. — У меня нет времени, чтобы приготовить вам что-нибудь перекусить или предложить чашку чая… Ничего подобного я еще не видела. Тоже мне, полиция! Я должна приготовить для господ обед, и уже пора думать об ужине, вот что я вам скажу. А Рози занята и не может заниматься такими, как вы!

Посмотрев на стол, Питт с одного взгляда определил ингредиенты для пирога с голубятиной, пять видов овощей, белую рыбу, фруктовый пудинг, бисквиты, щербет и миску, полную яиц, которые можно было использовать для приготовления чего угодно — быть может, пирожков или суфле.

Другая служанка натирала посуду. Хрусталь сверкал и искрился, отражаясь радужными бликами в зеркале у нее за спиной.

— Благодарю вас, — сухо произнес Питт. — Мистер Гилливрей побеседует с дворецким, а я пройду к мистеру Джерому.

Кухарка презрительно фыркнула, отряхивая с рук муку.

— Ну, у меня на кухне вы этим точно не займетесь, — отрезала она. — Если так уж нужно, вам лучше отправиться к мистеру Уэлшу в его кладовую. А где вы будете разговаривать с мистером Джеромом, меня не касается. — Кухарка снова принялась за тесто своими мощными руками, достаточно сильными, чтобы свернуть шею индейке.

Питт прошел мимо нее в коридор, открыл дверь, обитую сукном, и оказался в прихожей. Лакей проводил его в гостиную, и через пять минут к нему вошел Джером.

— Доброе утро, инспектор, — с натянутой полуулыбкой поздоровался наставник. — Право, я ничего не могу добавить к тому, что уже вам сказал. Но если вы настаиваете, я готов все повторить еще раз.

Хотя Питт и не испытывал к Джерому никакой симпатии, он сочувственно относился к той ситуации, в которой тот очутился; обусловлено это, однако, было исключительно рассудком, способностью понять то, что испытывает наставник, — попытка начисто выскрести все чувства напоминанием о своем зависимом положении, о своем подчиненном статусе. Столкнувшись с Джеромом во плоти, увидев его ясные, настороженные глаза, поджатые губы, накрахмаленный воротничок и безупречно повязанный галстук, Питт все равно не смог избавиться от неприязни к нему.

— Благодарю вас, — сказал инспектор, принуждая себя проявить терпение.

Ему хотелось бы дать Джерому понять, что они оба находятся здесь по принуждению. Сам Питт — по долгу службы, Джером — потому что этого потребовал Уэйбурн. Однако это означало бы уступку с его стороны и полностью расстроило бы его планы. Инспектор сел, показывая, что разговор отнимет какое-то время.

Джером также сел, тщательно расправив брюки и пиджак. Рядом с Питтом, рассыпавшимся, словно влажное белье, он выглядел безукоризненным. Наставник выжидательно поднял брови.

— Сколько времени вы обучаете Артура и Годфри Уэйбурнов? — начал Питт.

— Три года и восемь месяцев, — ответил Джером.

— То есть Артуру было двенадцать лет, а Годфри — девять? — прикинул Питт.

— Браво! — Джером чуть повысил голос к концу этого осторожного сарказма.

Питт подавил желание нанести ответный удар.

— В таком случае вы должны хорошо знать обоих мальчиков. Вы наблюдали их в самые важные годы — этот переход от детства к юности, — сказал он.

— Естественно.

На лице Джерома по-прежнему не было ни любопытства, ни ожидания того, что последует дальше. Открыл ли ему Уэйбурн какие-либо обстоятельства смерти Артура? Питт пристально наблюдал за ним, ожидая увидеть в круглых глазах удивление, отвращение — или что-то похожее на страх.

— Вы знаете, с кем дружат мальчики, даже если и не знакомы с их друзьями лично? — продолжал инспектор.

— В определенной степени. — На этот раз Джером ответил более настороженно, не желая ступать на неведомую территорию.

Не было никакой возможности подойти к теме деликатно. Если Джером и замечал за кем-либо из своих подопечных какие-то странные личные привычки, он едва ли был готов признать это сейчас. И мудрый наставник, желающий сохранить свою должность, обязательно постарается не обращать внимания на менее привлекательные качества тех, у кого работает, и их друзей. Питт сознавал все это еще до того, как задал вопрос. Все должно быть сформулировано так, что Джерому останется только притвориться, будто он лишь сейчас понял истинный смысл того, что видел.

Единственным возможным подходом была прямота. Питт постарался говорить так, чтобы его голос звучал искренне; он приложил все силы, скрывая свою интуитивную неприязнь.

— Сэр Энсти говорил вам о причине смерти Артура? — спросил он, подавшись вперед в непроизвольной попытке сделать физически то, что не мог сделать эмоционально.

В тот же самый момент Джером отпрянул назад, подозрительно глядя на инспектора.

— Насколько я понимаю, на бедного мальчика напали на улице, — ответил он. — Больше я ничего не слышал. — Его ноздри изящно раздулись. — Подробности так важны, инспектор?

— Да, мистер Джером, они действительно очень важны. Артур Уэйбурн захлебнулся. — Питт пристально следил за своим собеседником: не было ли недоверие искусственным, чрезмерным?

— Захлебнулся? — Джером посмотрел на инспектора так, словно тот сделал попытку пошутить, которая получилась омерзительной. Осмысление услышанного волной разлилось по его лицу. — Вы хотите сказать, он утонул в реке?

— Нет, мистер Джером, в ванне.

Джером развел руками с аккуратно подстриженными ногтями. Его взгляд стал пустым.

— Если подобный идиотизм является неотъемлемой частью вашего метода проведения расследования, инспектор, я нахожу его ненужным и крайне неприятным.

Питт ему поверил. Этот сухой, кислый человек просто не мог быть таким искусным актером, иначе он проявил бы чувство юмора, напускное обаяние, чтобы облегчить свою задачу.

— Нет, — заверил наставника Питт. — Я выразился в буквальном смысле. Артур Уэйбурн захлебнулся мыльной водой из ванны, и его обнаженное тело было сброшено в канализационный люк.

Джером недоуменно уставился на него.

— Во имя всего святого, что произошло? Почему… я хочу сказать… кто? Как такое могло… святые угодники, это же совершенно немыслимо!

— Да, мистер Джером, и очень скверно, — тихо промолвил Питт. — И это еще не самое страшное. Прежде чем убить Артура, его использовали в сексуальном плане.

Лицо Джерома неподвижно застыло, как будто он не понял услышанного или не мог в него поверить.

Питт ждал. Было ли это молчание мерой предосторожности, выжиданием, попыткой обдумать свои дальнейшие слова? Или же это было искреннее потрясение, чувство, которое испытал бы любой порядочный человек? Инспектор следил за малейшими движениями мышц на лице Джерома, но так и не мог прийти к какому-либо заключению.

— Сэр Энсти не говорил мне ничего подобного, — наконец сказал наставник. — Все это просто ужасно. Я так понимаю, никаких сомнений быть не может?

— Не может. — Питт позволил себе тень усмешки. — Неужели вы думаете, что в противном случае сэр Энсти уступил бы?

Джером согласился с этим замечанием, однако горькая ирония ускользнула от него.

— Нет… нет, конечно же. Бедняга… Как будто самой по себе смерти еще недостаточно. — Он быстро поднял взгляд, снова ставший враждебным. — Надеюсь, вы будете заниматься этим делом с предельной деликатностью?

— Насколько это будет возможно, — сказал Питт. — я предпочел бы получить ответы на все интересующие меня вопросы от домочадцев.

— Если вы намекаете на то, что у меня есть какие-либо догадки относительно того, у кого могли быть подобные отношения с Артуром, вы глубоко ошибаетесь. — Джером ощетинился, уходя в оборону. — Если бы у меня возникли только подозрения о чем-то таком, я непременно предпринял бы какие-нибудь шаги!

— Неужели? — быстро сказал Питт. — На основе одних только подозрений — и без доказательств? И что бы вы сделали, мистер Джером?

Наставник сразу же увидел расставленную ловушку. У него на лице мелькнула самоиздевка и тотчас же исчезла.

— Вы совершенно правы, мистер Питт. Я бы ровным счетом ничего не сделал. Однако, к сожалению, никаких подозрений у меня нет. Я абсолютно ничего не знаю о случившемся. Я могу перечислить вам всех мальчиков — ровесников Артура, с кем он проводил время. Хотя вам не позавидуешь: вы должны будете установить, кто это — если только это действительно был один из его друзей, а не просто знакомый. Лично мне кажется, что вы ошибаетесь, полагая, что это каким-то образом связано со смертью Артура. Зачем человеку, предающемуся подобной… связи, совершать убийство? Если же вы полагаете, что речь идет о серьезных отношениях, со страстными чувствами и ревностью, я бы хотел напомнить вам, что Артуру Уэйбурну только-только исполнилось шестнадцать лет.

То же самое не давало покоя и самому Питту. Зачем кому-то понадобилось убивать Артура? Юноша пригрозил рассказать об их отношениях? Он был вовлечен в них помимо воли, и напряжение стало чересчур сильным? Это объяснение казалось наиболее правдоподобным. Если преступление совершил человек, которого Артур знал, версия об ограблении становится бессмысленной. Артур не мог иметь при себе ничего настолько ценного, что подростку его социального круга пришлось бы прибегнуть к подобной жестокости, чтобы замести следы, — в лучшем случае несколько монет, часы или перстень.

И хватило бы у другого подростка, даже охваченного паникой, физической силы, чтобы совершить убийство, а затем хладнокровной рассудительности, чтобы так мастерски избавиться от трупа? А последнее действительно было сделано мастерски: если бы не досадная случайность, тело ни за что не было бы опознано. Гораздо более вероятным подозреваемым казался мужчина в годах: обладающий большим весом, привыкший любыми способами удовлетворять свой аппетит, лучше приспособленный к тому, чтобы разбираться с последствиями своего противоестественного влечения, — возможно, даже заранее предвидевший, что когда-нибудь ему придется столкнуться именно с этой угрозой.

Мог ли подобный человек оказаться настолько слабым, настолько глупым, что ему вскружил голову шестнадцатилетний подросток? Такое возможно. Или, быть может, это был мужчина, лишь совсем недавно обнаруживший свою слабость, например, через постоянное общение, физическую близость, навязанную обстоятельствами? Возможно, у него хватило хитрости спрятать тело в лабиринте канализации, в надежде на то, что к тому времени, как его обнаружат, оно уже придет в такое состояние, что его нельзя будет связать с исчезновением Артура Уэйбурна.

Инспектор посмотрел на Джерома. Это вымуштрованное лицо могло скрывать все что угодно. Всю свою жизнь наставник учился скрывать свои чувства, чтобы никого ими не обидеть, и свое мнение, чтобы оно никогда не шло вразрез с мнением тех, кто занимал более высокое положение в обществе, — даже тогда, когда он, быть может, располагал большей информацией или просто быстрее соображал. Возможно ли такое?

Джером ждал, подчеркнуто терпеливо. Он ни в грош не ставил инспектора и сейчас наслаждался возможностью показать это.

— Полагаю, вам будет лучше оставить это дело в покое. — Откинувшись назад, наставник закинул ногу на ногу и составил руки палец к пальцу. — Скорее всего, речь идет о единичном случае гнуснейшего извращения. — На его лице мелькнула тень отвращения; неужели этот человек такой тонкий актер со столь отточенным мастерством? — Однако такое больше не повторится, — продолжал Джером. — Если же вы будете упорно искать того, кто это сделал, мало того, что вы практически несомненно потерпите неудачу, но к тому же навлечете массу неприятностей, и не в последнюю очередь на себя самого.

Это было откровенное предостережение, и Питту уже было известно, как перед лицом расследования сомкнет ряды вся эта общественная каста. Чтобы защитить себя в целом, эти люди будут выгораживать друг друга — любой ценой. В конце концов, из-за одной сиюминутной юношеской глупости нет смысла обнажать причуды и страдания десятка семей. В благородном обществе память долгая. Юноша, запятнанный подозрением, не сможет найти себе жену из своей общественной прослойки, даже если ничего не будет доказано.

И, может статься, Артур не был таким уж невинным. В конце концов, он ведь заразился сифилисом. Быть может, его «образование» включало в себя общение с уличными женщинами, что должно было познакомить его с другой стороной удовлетворения плотских аппетитов.

— Знаю, — тихо промолвил Питт. — Но я не могу закрыть глаза на убийство.

— В таком случае вам лучше полностью сосредоточить внимание именно на этом и забыть обо всем остальном, — терпеливо разъяснил Джером, словно инспектор ждал от него совета.

Томас почувствовал, как от ярости у него натянулась кожа на лице. Он поспешил переменить тему, возвращаясь к фактам: ежедневный распорядок Артура, его привычки, друзья, занятия, его вкусы и предпочтения — любой ключ, который помог бы раскрыть его характер. Но инспектор поймал себя на том, что, взвешивая ответы наставника, он старается понять, что они говорят — не только об Артуре, но и о самом Джероме.

Прошло больше двух часов, прежде чем Питт встретился в библиотеке с Уэйбурном.

— Вы говорили с Джеромом необъяснимо долго, — недовольно заметил тот. — Ума не приложу, что такое ценное он мог вам сказать.

— Наставник проводил много времени с вашим сыном, — начал Питт. — Он должен был хорошо его знать…

Уэйбурн побагровел.

— Что он вам наговорил? — Он сглотнул комок в горле. — Что он вам сказал?

— Ему не было известно ни о каких непристойностях, — ответил Питт и тотчас же обругал себя за то, что так легко это выдал. Это было сделано в сиюминутном порыве — молниеносный прилив сочувствия, не столько осознанный, сколько чисто интуитивный, ибо инспектор не испытывал никакого тепла по отношению к этому человеку.

Уэйбурн заметно успокоился. Однако затем в его глазах сверкнуло недоверие и кое-что еще.

— О господи! Неужели вы действительно подозреваете его в… в…

— А на то есть какие-то причины?

Уэйбурн привстал в кресле.

— Разумеется, нет! Неужели вы полагаете, что я… — Упав обратно в кресло, он закрыл лицо руками. — Полагаю, я мог совершить ужасную ошибку. — Некоторое время он сидел совершенно неподвижно, затем внезапно повернулся к Питту. — Я понятия не имел! Понимаете, у него были прекрасные рекомендации!

— И, возможно, он их достоин, — довольно резко сказал Питт. — Вам известно что-либо порочащее про мистера Джерома, о чем вы мне не говорили?

Уэйбурн оставался совершенно неподвижен так долго, что инспектор собирался уже повторить свой вопрос; но наконец он нарушил молчание.

— Я ничего не знаю. Подобная мысль никогда не приходила мне в голову — да и с чего бы? Разве у порядочного человека могут возникать подозрения такого рода? Но теперь, когда мне известно такое… — Набрав полную грудь воздуха, он сделал медленный выдох. — Возможно, я вспомню что-либо и истолкую это уже иначе. Мне нужно какое-то время. Все это явилось глубочайшим потрясением.

В его голосе прозвучала окончательность. Он давал Питту понять, что тот может идти; и теперь оставалось только выяснить, хватит ли у того такта понять это без слов.

Настаивать дальше не было смысла. Просьба Уэйбурна дать ему время подумать, осмыслить свои воспоминания в свете новой информации была справедливой. Шок лишал человека ясности мысли, искажал восприятие, обволакивал память туманом. В этом не было ничего необычного; Уэйбурну нужно было время, он должен был выспаться, и только после этого от него можно было что-то требовать.

— Благодарю вас, — вежливо произнес Питт. — Если вы вспомните что-либо существенное, не сомневаюсь, вы дадите нам знать. До свидания, сэр.

Уэйбурн, погруженный в свои мрачные размышления, не потрудился ответить, хмуро уставившись в одну точку на ковре.

В конце дня Питт вернулся домой, чувствуя не удовлетворение, а безысходность. Конец уже виднелся впереди: никаких сюрпризов не будет, расследование не выявит ничего, кроме пронизанных болью мелочей, которые сложатся воедино в цельную картину. Джером, унылый, разочаровавшийся человек, втиснувшийся в образ жизни, который подавил все его способности и растоптал гордость, влюбился в мальчишку, подававшего надежды стать всем тем, чем мог бы стать и сам Джером. Затем, когда вся его зависть и жажда переросли в физическое влечение, что дальше? Быть может, внезапное отвращение, страх — и Артур обрушился на своего наставника, грозя разоблачением? Для Джерома это означало бы испепеляющий позор: все его личные слабости будут выставлены на всеобщее посмешище, разобраны по косточкам. А затем увольнение без надежды когда-либо найти новое место — полная катастрофа. И к тому же, несомненно, потеря жены, которая… Кто она? Что она для него значила?

Или же Артур оказался более искушенным? Был ли он способен на шантаж, даже если он заключался лишь в мягком постоянном напоминании о своей силе, обусловленной тем, что ему известно? Многозначительные ухмылки, показанный украдкой язык…

Насколько Питт успел узнать Артура Уэйбурна, тот не был особо изобретательным и не слишком стремился к честности, поэтому подобная мысль вполне могла прийти ему в голову. У инспектора сложилось впечатление, что юноша был решительно настроен ворваться во взрослую жизнь со всеми ее прелестями, как только предоставится такая возможность. Возможно, в этом не было ничего необычного. Для большинства подростков детство было чем-то вроде надоевшей старой одежды, в то время как впереди ждали новые, ослепительные, роскошные наряды.

Шарлотта встретила мужа в дверях.

— Сегодня пришло известие от Эмили, и ты не поверишь… — Она увидела его лицо. — О! В чем дело?

Помимо воли он улыбнулся.

— Неужели у меня такой угрюмый вид?

— Томас, не уходи от ответа! — резко оборвала его Шарлотта. — Да, вид у тебя угрюмый. Так что же произошло? Это имеет какое-то отношение к тому мальчишке, который захлебнулся? Ведь так, да?

Питт снял пальто, и Шарлотта повесила его на вешалку. Она застыла посреди прихожей, решительно настроенная получить объяснения.

— Похоже на то, это сделал его наставник, — ответил Томас. — Все это очень печально и грязно. Почему-то плотские наслаждения больше не вызывают у меня гнев, как только они перестают быть анонимными и приобретают лицо и жизнь. Мне хотелось бы находить это непостижимым — так было бы гораздо проще, черт побери!

Шарлотта поняла, что он говорит о чувствах, а не о преступлении. Ему не нужно было ничего объяснять. Молча развернувшись, она просто протянула ему руку и повела его в тепло кухни — к почерневшей от копоти плите, с живыми угольками за прутьями решетки, к деревянному столу, отскобленному добела, к сверкающим кастрюлям, голубому фарфоровому сервизу в буфете, выглаженному белью, которое еще не успели отнести наверх. Почему-то это место показалось Питту сердцем дома, живым ядром, которое только спало, но никогда не бывало пустым, — в отличие от гостиной и спален, пустевших, когда в них никого не было. И дело тут было не только в огне; значительную роль играли запахи, любовь и работа, эхо голосов, которые здесь смеялись и беседовали.

Была ли у Джерома когда-либо такая же кухня, его собственная, где он мог сидеть столько, сколько пожелает, где он мог думать о будущем?

Питт уютно устроился в деревянном кресле, а Шарлотта поставила чайник на конфорку.

— Наставник, — повторила она. — Очень быстро. — Поставила на стол две чашки и фарфоровый чайник, расписанный цветами. — И очень удобно.

Томас почувствовал укол боли. Неужели жена вообразила, будто он подправил расследование ради своего удобства или ради карьеры?

— Я только сказал, что все указывает на это, — резко произнес он. — Еще ничего не доказано! Но ты сама сказала, что это едва ли могло быть делом рук постороннего. Так кто может лучше подходить для этого, как не одинокий, забитый человек, вынужденный в силу обстоятельств навечно оставаться чем-то выше простого слуги, но ниже равного по статусу, поднявшийся над одним миром, но не попавший во второй? Наставник ежедневно виделся с мальчишкой, занимался с ним. К нему относились снисходительно: его превозносили за его знания, талант, но в следующую минуту уже ставили на место, напоминая о его социальном статусе, отодвигали в сторону, как только заканчивались занятия.

— У тебя получается просто ужасно. — Достав из кладовки кувшин, Шарлотта наполнила стакан молоком и поставила его на стол. — У нас с Сарой и Эмили была гувернантка, но с нею обращались совершенно по-другому. По-моему, она была вполне довольна своей жизнью.

— Ты бы поменялась с ней местами? — спросил Питт.

Жена задумалась на мгновение, и на ее лицо набежала легкая тень.

— Нет. Но не забывай, гувернантки никогда не выходят замуж. А наставник может жениться, поскольку ему не нужно воспитывать собственных детей. Кажется, ты говорил, что этот наставник женат?

— Да, но детей у него нет.

— В таком случае с чего ты взял, что он одинок и не удовлетворен жизнью? Быть может, ему нравится преподавательская работа. Она многим нравится. Это лучше, чем работать клерком или продавцом.

Питт задумался. Почему он вообразил, что Джером одинок и разочарован в жизни? Это было лишь внешнее впечатление, не больше, — однако оно было глубоким. От наставника исходило какое-то чувство обиды на весь мир, жажда добиться большего, быть чем-то большим.

— Не знаю, — наконец ответил он. — Есть в этом человеке что-то такое… однако пока что это не более чем подозрения.

Сняв с плиты чайник, Шарлотта заварила чай, поднимая к потолку ароматное облачко.

— Знаешь, в большинстве преступлений нет никакой загадки, — сказал Питт. — Как правило, самый очевидный подозреваемый и является преступником.

— Знаю. — Шарлотта не смотрела на него. — Знаю, Томас.

Два дня спустя все сомнения, если они и имелись у Питта, были развеяны, когда констебль доложил ему, что звонил сэр Энсти Уэйбурн, настоятельно требовавший, чтобы Питт незамедлительно приехал к нему домой, поскольку произошли очень серьезные события: вскрылись новые, крайне тревожные обстоятельства.

Инспектору не оставалось ничего иного, кроме как тотчас же отправиться к Уэйбурну. Шел дождь, поэтому он застегнул доверху пальто, туже укутался шарфом и натянул шляпу чуть ли не до самых ушей. Ему посчастливилось сразу же поймать извозчика, и двуколка застучала колесами по мокрой брусчатке.

Дверь открыла горничная с безмятежным лицом. Что бы ни случилось, она понятия не имела об этом. Горничная проводила Питта прямо в библиотеку. Уэйбурн стоял перед камином, нервно сплетая и расплетая пальцы. Дернув головой, он повернулся к вошедшему инспектору еще до того, как горничная закрыла дверь.

— Хорошо! — быстро сказал Уэйбурн. — Надеюсь, теперь мы сможем наконец покончить со всей этой жуткой трагедией. Господи, как же это отвратительно!

Дверь закрылась с негромким стуком, из коридора донеслись удаляющиеся шаги горничной.

— Сэр, какие новые обстоятельства выяснились? — осторожно спросил Питт, когда они остались одни. Ему по-прежнему не давали покоя слова Шарлотты об удобном решении, и он не собирался обращать внимания на одни лишь голые подозрения, подпитанные злобой.

Уэйбурн не стал садиться сам и не предложил сесть Питту.

— Я узнал нечто бесконечно мерзкое, нечто…

Его лицо исказилось от боли, и снова Питт внезапно поймал себя на том, что испытывает к нему жалость, и это чувство его удивило и привело в замешательство.

— Это просто ужасно! — закончил Уэйбурн. Он уставился на турецкий ковер в сочных красных и синих тонах. Однажды Питту уже приходилось разыскивать подобный ковер в деле об ограблении, поэтому он знал, сколько такая вещь стоит.

— Да, сэр, — негромко произнес он. — Наверное, вам лучше рассказать мне, в чем дело.

Уэйбурн долго не мог подобрать нужные слова.

— Мой младший сын Годфри сделал мне страшное признание. — Он стиснул руки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Я не могу винить мальчика в том, что он ничего не сказал мне раньше. Он… был сбит с толку. Ему всего тринадцать лет. Совершенно естественно, он не понимал истинный смысл происходящего… — Наконец Уэйбурн поднял взгляд, хотя бы всего на одно мгновение. Казалось, он ждал, что инспектор поймет все сам, догадается без слов.

Питт кивнул, но ничего не сказал. Он хотел услышать все так, как это расскажет Уэйбурн, своими собственными словами.

— Годфри рассказал, — медленно продолжал Уэйбурн, — что Джером нередко вел себя с ним чрезмерно фамильярно. — Он сглотнул комок в горле. — Наставник злоупотреблял доверием мальчика, которое тот совершенно естественно к нему испытывал, и… и оказывал ему противоестественные ласки. — Уэйбурн закрыл глаза, и его лицо исказилось от внутренних страданий. — Господи! Это просто возмутительно! Этот человек… — Он часто дышал, поднимая грудь. — Извините. Я нахожу все это… крайне неприглядным. Разумеется, Годфри в тот момент не понимал истинную природу этих поступков. Они его тревожили, но лишь когда я напрямую спросил у него, мальчик понял, что должен мне все открыть. Я не посвятил его в то, что произошло с его братом, только заверил его, что он не должен бояться говорить правду, что я не буду на него сердиться. Годфри не совершил никакого греха — бедный ребенок!

Питт ждал, однако Уэйбурн, судя по всему, сказал все, что собирался сказать. Он с вызовом посмотрел на инспектора, ожидая его реакции.

— Могу я поговорить с ним? — сказал наконец Томас.

Лицо Уэйбурна потемнело.

— Неужели без этого никак не обойтись? Несомненно, теперь, когда вам известна истинная сущность Джерома, вы сможете узнать всю необходимую информацию, не расспрашивая мальчика. Все это крайне неприятно, и чем меньше ему будет сказано, тем скорее он забудет трагедию гибели своего брата и потихоньку начнет приходить в себя.

— Сожалею, сэр, но от этого может зависеть человеческая жизнь. — Им обоим не приходилось рассчитывать на легкое разрешение этой проблемы. — Я должен лично встретиться с Годфри. Постараюсь быть с ним как можно мягче, но я не могу принять пересказ с чужих уст — даже от вас.

Сверкнув глазами, Уэйбурн уставился в пол, мысленно взвешивая угрозы: страдания Годфри против возможности, что полицейское расследование затянется. Наконец он вскинул голову и посмотрел инспектору в лицо, пытаясь определить, можно ли будет при необходимости надавить на него силой характера. Однако ему пришлось признать, что подобная попытка обречена на неудачу.

— Ну хорошо, — сказал Уэйбурн, и в голосе его проскрежетала ярость. Взяв шнурок колокольчика, он резко позвонил. — Но я не позволю вам запугивать мальчика!

Питт не стал ничего ему отвечать. Теперь в словах больше не было утешения; Уэйбурн ему все равно не поверит. Они молча дождались прихода лакея. Уэйбурн распорядился пригласить мастера Годфри. Вскоре дверь открылась, и на пороге застыл худой светловолосый мальчик. Годфри был чем-то похож на своего старшего брата, однако черты его лица были четче, и Питт предположил, что, когда детская мягкость исчезнет, они станут резче. Строение носа было другим. Для полноты картины инспектору хотелось встретиться и с леди Уэйбурн, однако ему сказали, что она до сих пор не встает с постели.

— Годфри, закрой дверь, — приказал Уэйбурн. — Это инспектор Питт, из полиции. К сожалению, он настаивает на том, чтобы ты повторил ему все то, что рассказал мне о мистере Джероме.

Мальчик повиновался. Не отрывая встревоженного взгляда от Питта, он подошел к отцу и остановился перед ним. Уэйбурн положил руку ему на плечо.

— Повтори мистеру Питту то, Годфри, что ты рассказал мне вчера вечером. Не надо ничего бояться. Ты не сделал ничего плохого или постыдного.

— Да, сэр, — ответил Годфри. Однако он по-прежнему мялся, не зная, с чего начать. Казалось, он находит какие-то слова, но тотчас же их отбрасывает.

— Мистер Джером тебя смущал? — Питт ощутил прилив симпатии к мальчику. Его просили рассказать незнакомому человеку нечто сугубо личное, непонятное и, скорее всего, отталкивающее. Это должно было оставаться семейной тайной, и Годфри сам бы решал, открывать ее или нет, — быть может, понемногу за раз, когда это давалось бы легко. Инспектору было не по себе от того, что он должен был вытягивать эту тайну из мальчика.

На лице Годфри отразилось удивление, он широко раскрыл глаза.

— Смущал? — повторил мальчик, пытаясь осмыслить это слово. — Нет, сэр.

Судя по всему, Питт выбрал не то слово, хотя ему самому оно казалось как нельзя более подходящим.

— Он делал нечто такое, отчего тебе становилось неуютно, поскольку это было чересчур фамильярно, необычно? — предпринял он новую попытку.

Плечи у мальчика чуть поднялись и напряглись.

— Да, — едва слышно произнес он, и на мгновение его взгляд метнулся на лицо отца, однако это продолжалось так недолго, что они ничем не успели обменяться друг с другом.

— Это очень важно. — Питт решил обращаться с Годфри как с взрослым. Быть может, откровенность окажется менее болезненной, чем попытка обходить проблему стороной, отчего будет казаться, что в ней есть что-то преступное или позорное. Надо дать мальчику возможность подобрать собственные слова для рассказа о чем-то таком, что он сам не до конца понимает.

— Знаю, — рассудительно произнес Годфри. — Папа это говорил.

— Что произошло?

— Когда мистер Джером меня трогал?

— Да.

— Он просто меня обнял. Я поскользнулся и упал, и он помог мне встать.

Питт с трудом сдержал нетерпение. Мальчишка смущен, сбит с толку, пытается замкнуться, уйти в себя.

— Но в тот раз это было как-нибудь необычно? — спросил инспектор, стремясь помочь Годфри.

— Я ничего не знаю. — Мальчик наморщил лоб. — Я ничего не понимал до тех пор, пока папа мне не объяснил, что это плохо.

— Конечно, — согласился Питт, наблюдая за тем, как рука Уэйбурна стиснула плечо сына. — Чем это отличалось от других раз?

— Ты должен все ему рассказать, — с усилием промолвил Уэйбурн. — Расскажи инспектору, что мистер Джером положил руку на самую интимную часть твоего тела. — Он сам покраснел от стыда.

Питт ждал.

— Он потрогал меня, — неохотно произнес Годфри. — Можно сказать, ощупал.

— Понятно. Такое случилось всего один раз?

— Нет… не совсем. Я… честное слово, сэр… я не понимаю…

— Достаточно! — резко произнес Уэйбурн. — Мальчик вам все рассказал: Джером к нему приставал, и не единожды. Я не могу позволить вам продолжать разговор. Вы получили то, что было вам нужно. А теперь делайте свое дело. Ради всего святого, арестуйте этого человека и освободите от него мой дом!

— Разумеется, сэр, если вы так считаете, вы вправе уволить мистера Джерома, — ответил Питт, чувствуя, как у него внутри нарастает разочарование. Чувство уверенности умирало, зажатое в грустное, непреодолимое кольцо. — Однако у меня пока что нет достаточных улик, чтобы предъявить ему обвинение в убийстве.

Лицо Уэйбурна конвульсивно дернулось, мышцы тела напряглись. Годфри, которому он продолжал сжимать плечо, поморщился от боли.

— Господи, чего еще вам не хватает? Свидетеля?

Питт постарался сохранить спокойствие. Откуда этому человеку разбираться в строгих порядках полицейского расследования? Один его сын убит, другой не может прийти в себя после извращенных знаков внимания, а виновник этого по-прежнему находится под одной с ним крышей. Почему Уэйбурн должен внимать голосу рассудка? Сердце его обливается кровью. Вся его семья в том или ином виде подверглась насилию, стала жертвой подлого предательства.

— Прошу меня простить, сэр. — Питт приносил извинения за всё преступление, за его грязную сущность, за свое собственное вторжение в него, за грядущие страдания. — Я буду действовать как можно более быстро и деликатно. Благодарю вас, Годфри. Всего хорошего, сэр Энсти. — Развернувшись, он вышел из библиотеки в гостиную, где ждала горничная, по-прежнему в безмятежном неведении, держа в руке его шляпу.

Питт испытывал разочарование, сам не зная почему. Имеющихся данных было недостаточно для ареста Джерома, однако скрывать и дальше все это от Этельстана было уже невозможно. По словам Джерома, сам он в тот вечер был на концерте, и у него не было никаких мыслей относительно того, куда собирался направиться Артур Уэйбурн. Вероятно, тщательная проверка подтвердит его алиби. Не исключено, его видел какой-либо знакомый, а если он возвращался домой не один — например, со своей женой, — будет крайне сложно доказать, что затем он отправился в какое-то неизвестное место и убил Артура Уэйбурна.

Вот в чем заключалось самое слабое место расследования. Пока что не было никаких мыслей насчет того, где произошло преступление. Вне всякого сомнения, нужно было сделать еще очень много, прежде чем получить основания для ареста.

Инспектор ускорил шаг. Можно было представить Этельстану отчет, продемонстрировать прогресс, однако до полной определенности было еще очень далеко.

Этельстан курил превосходную сигару, и весь его кабинет был пропитан ее ароматом. Отполированная до блеска мебель сияла в свете газового рожка, а на сверкающей бронзовой дверной ручке не было ни пятнышка от пальцев.

— Присаживайтесь, — любезно предложил суперинтендант. — Рад, что мы близки к закрытию этого дела. Очень грязного, очень болезненного. Итак, что вам сказал сэр Энсти? Он говорил, речь идет о решающей улике. Что это было?

Питт был удивлен. Он даже не подозревал о том, что Этельстану известно о звонке Уэйбурна.

— Нет, — быстро ответил он. — Не совсем так. Определенно, улика важная, однако ее недостаточно для того, чтобы произвести арест.

— Так что же это? — нетерпеливо сказал Этельстан, подаваясь вперед. — Не тяните кота за хвост, Питт!

Инспектор поймал себя на том, что ему по какой-то необъяснимой причине не хочется повторять Этельстану эту печальную, хлипкую историю. Она была ничем и в то же время всем — чем-то неопределенным и в то же время неоспоримым.

Этельстан раздраженно забарабанил пальцами по бордовой кожаной поверхности стола.

— Младший брат убитого, Годфри, — осторожно начал Питт. — Он говорит, что наставник Джером вел себя с ним чересчур фамильярно, трогал его так, как это делают гомосексуалисты. — Сделав глубокий вдох, он медленно выпустил воздух. — И не раз. Конечно, в свое время мальчик ни словом не обмолвился об этом, потому что…

— Конечно, конечно. — Этельстан остановил его взмахом своей пухлой руки. — Вероятно, тогда он не понял, что это значило, — все это приобрело смысл только в свете гибели его брата. Ужасно… бедный мальчик. Ему потребуется какое-то время, чтобы прийти в себя. Так… — Суперинтендант провел ладонью по столу, словно закрывая что-то, в то время как в другой его руке по-прежнему дымилась сигара. — По крайней мере, теперь мы сможем навести порядок. Не теряя ни минуты, поезжайте и арестуйте этого человека. Несчастный! — Его лицо скривилось от отвращения; он презрительно фыркнул, выпуская носом дым.

— Для ареста этого еще недостаточно, — возразил Питт. — Возможно, Джером сможет предоставить алиби на весь тот вечер.

— Чепуха! — заметил Этельстан. — Говорит, что был на каком-то концерте. Пошел туда один, никого не встретил: вернулся домой уже после того, как его жена легла спать, и не стал ее будить. Абсолютно никакого алиби! Он мог быть где угодно.

Питт внутренне напрягся.

— Откуда вам это известно? — Сам он знал далеко не все из этого, и Этельстану он ничего не говорил.

Уголки губ суперинтенданта тронула легкая усмешка.

— Гилливрей, — сказал он. — Отличный парень. Его ждет большое будущее. И у него хорошие манеры. Он ведет расследование культурно, занимается только тем, что действительно имеет значение — сразу подходит к самой сути дела.

— Гилливрей, — повторил Питт, чувствуя, как у него напрягаются мышцы затылка. — Вы хотите сказать, Гилливрей проверил слова Джерома о том, как тот провел вечер?

— Вам он ничего не сказал? — небрежно произнес суперинтендант. — А должен был. Готов бежать впереди паровоза — не могу его в этом винить. Проникся сочувствием к несчастному отцу — очень некрасивое дело. — Он нахмурился, в свою очередь выражая сочувствие. — И все же я рад, что оно завершено. Можете отправляться производить арест. Возьмите с собой Гилливрея. Он заслужил эту честь!

Питт почувствовал, как у него в груди вскипают ярость и чувство безысходности. Возможно, Джером виновен, однако пока что улик недостаточно. По-прежнему оставалось множество неисследованных вариантов.

— Обвинения против Джерома слишком шаткие, — резко сказал Питт. — Мы даже не знаем, где произошло преступление! Нет никаких косвенных улик, нет ничего, что опровергало бы утверждение Джерома о том, что он находился именно там, где, по его словам, находился. Где происходили эти встречи — дома у Джерома? А где в это время была его жена? И, — начнем с этого, — почему Артуру Уэйбурну понадобилось принимать ванну у Джерома дома?

— Ради всего святого, Питт! — недовольно перебил его Этельстан, стискивая сигару с такой силой, что та согнулась. — Это все детали! Их можно будет прояснить. Возможно, они где-то снимали комнату…

— С ванной? — язвительно уточнил Питт. — Мало какая дешевая комната внаем может похвастаться отдельной ванной, где можно без помех совершить убийство!

— Это ведь будет нетрудно выяснить, так? — отрезал суперинтендант. — В этом и заключается ваша работа — раскапывать подобные вещи. Но сначала вы должны арестовать Джерома и поместить его туда, откуда он не сможет сбежать, чтобы наделать новых гадостей. В противном случае не успеем мы опомниться, как он окажется на борту парохода, пересекающего Ла-Манш, и мы его больше никогда не увидим! Итак, отправляйтесь выполнять свою работу. Или я должен послать вместо вас Гилливрея?

Спорить было бесполезно. Это сделает либо Питт, либо кто-то другой. И несмотря на то что дело было еще далеко не закрыто, в словах Этельстана была правда. Возможны и другие ответы, хотя Питт чувствовал нутром, что это маловероятно. Джером подходит по всем статьям: образ и обстоятельства его жизни обусловливали чувство пустоты, искривление сознания. Недоставало только физической потребности — но никто не мог объяснить, из чего она вырастает и кого соблазняет.

А если Джером один раз пошел на убийство, он, почувствовав, что полиция идет по следу, мог впасть в панику, обратиться в бегство или, что того хуже, убить снова.

Питт встал. Ему было нечего противопоставить начальнику, но, с другой стороны, возможно, сражаться также было и не из-за чего.

— Да, сэр, — тихо произнес он. — Завтра я возьму Гилливрея и отправлюсь за Джеромом — с утра пораньше, но только так, чтобы не поднимать ненужного шума. — Он искоса взглянул на суперинтенданта, но тот не увидел в его словах ничего веселого.

— Хорошо, — сказал Этельстан, с удовлетворением откидываясь назад. — Вот и отлично. Будьте поделикатнее — семье пришлось такое пережить. Разберитесь со всем побыстрее. Предупредите патрульного полицейского, чтобы он ночью присматривал за домом Джерома, хотя я и не думаю, что тот вздумает бежать. Мы еще не подошли достаточно близко.

— Да, сэр, — сказал Питт, направляясь к двери. — Да, сэр.