Глава 1

На улице кружился густой холодный туман; свет газовых фонарей пробивался сквозь него с трудом, и даже в нескольких шагах ничего не было видно. Воздух был сырой, дул резкий ветер, но это не охлаждало энтузиазм публики, выходившей из театра. Некоторые напевали отрывки арий из новой оперы Гилберта и Салливана «Микадо». Одна девушка даже раскачивалась из стороны в сторону, подражая миниатюрной японской героине, пока мать резким тоном не велела ей соблюдать приличия, на что, дескать, вправе рассчитывать ее семья.

Сэр Десмонд и леди Гвендолен Кэнтлей медленно шли по направлению к Лестер-сквер, надеясь поймать кеб. Они решили не ехать в театр в собственном экипаже, так как не хотели в такой холодный январский вечер заставлять лошадей ждать до окончания спектакля. Слишком трудно было бы найти другую такую превосходно подобранную пару, и не стоило без особой необходимости рисковать их здоровьем. Кебов было вполне достаточно, и они собирались у всех театров к концу спектакля.

— Я получила большое удовольствие, — сказала леди Гвендолен и удовлетворенно вздохнула, но ее тут же пробрала дрожь, когда сырой туман коснулся лица. — Мне нужно купить ноты с мелодиями из этой оперы, чтобы я могла их играть для себя. Эта музыка в самом деле восхитительна. Особенно та ария, которую поет герой. — Она перевела дух и, откашлявшись, запела весьма приятным голосом: — «Я менестрель, лохмотья все в заплатах»… э… как там дальше, Десмонд? Я помню мелодию, но слова выпали из памяти.

Взяв жену под руку, сэр Десмонд отвел ее от края тротуара, когда мимо пронесся кеб, разбрасывая навоз: подметальщик слишком рано ушел домой, не закончив уборку.

— Не знаю, моя дорогая. Я уверен, что ты все найдешь в нотах. Погода действительно скверная, и прогулка не доставит нам удовольствия. Нужно срочно найти кеб. Я вижу, один приближается. Подожди здесь — я его окликну.

Он ступил на мостовую, когда из тумана показался экипаж. Сырой туман приглушал стук копыт лошади, которая медленно двигалась в неопределенном направлении, опустив голову.

— Ну же! — раздраженно произнес сэр Десмонд. — Что с вами такое? Вы не хотите заработать?

Лошадь поравнялась с ним и подняла голову, навострив уши при звуках голоса.

— Кебмен! — резко окликнул Десмонд.

Ответа не было. Кебмен неподвижно сидел на козлах. Воротник его пальто был поднят, скрывая лицо, а вожжи свободно болтались.

— Кебби! — Десмонд все больше накалялся. — Я полагаю, вы свободны? Нам с женой нужно в Гэдстоун-парк!

Однако этот человек не шевельнулся и даже не подумал придержать лошадь. Она тихонько переступала с ноги на ногу, так что для Гвендолен было небезопасно садиться в кеб.

— Ради бога, кебби! Что с вами такое? — Десмонд схватил его за полы и резко дернул. — Придержите свою лошадь!

К его ужасу, кебмен наклонился в его сторону и рухнул с козел на мостовую, к ногам Десмонда.

Первым делом тому пришло в голову, что этот человек мертвецки пьян. Частенько случалось, что кебмены, которым приходилось проводить бесконечные часы в холодном тумане, согревались алкоголем, выпивая сверх меры. Это было чертовски некстати, но Десмонд мог понять кебмена. Если бы рядом не было Гвендолен, он бы облегчил душу, выругавшись, но сейчас ему пришлось сдержаться.

— Пьян, — произнес он раздраженным тоном.

Гвендолен подошла и взглянула на кебмена.

— Не можем ли мы что-нибудь сделать? — Правда, она понятия не имела, что тут можно сделать.

Десмонд наклонился и перевернул кебмена на спину. В этот момент порыв ветра расчистил туман, и свет газового фонаря упал на лицо последнего.

Было совершенно очевидно, что он мертв — причем мертв уже какое-то время. Еще страшнее, чем одутловатое багрово-синее лицо, были сладковатый запах тления и комок земли в волосах.

Последовало молчание, затем Гвендолен закричала. Высокий тонкий звук тут же поглотила туманная ночь.

Десмонд медленно выпрямился, борясь с приступом тошноты. Он попытался заслонить от жены ужасное зрелище на мостовой. «Сейчас она упадет в обморок», — подумал он, совершенно не представляя, что делать. Гвендолен навалилась на него всей тяжестью, и он еле удерживал ее.

— Помогите! — воскликнул Десмонд в отчаянии. — Помогите мне!

Лошадь, привычная к неописуемому шуму лондонских улиц, почти не отреагировала на крик Гвендолен. Возглас Десмонда она вообще не заметила.

Он снова закричал, на этот раз еще громче, при этом изо всех сил стараясь не дать жене соскользнуть на грязный тротуар. Что же делать с этим ужасным трупом? Ведь когда Гвендолен придет в себя, у нее начнется истерика.

Шли минуты, а Десмонд все стоял, окутанный холодным туманом. Над ним неясно вырисовывался кеб, и тишину нарушало лишь дыхание лошади. Наконец послышались шаги и звуки голоса.

— В чем дело? Что случилось? — Из тумана материализовался огромный человек, укутанный в шерстяной шарф. Полы его пальто хлопали на ветру. — Что такое? На вас напали?

Десмонд все еще с трудом удерживал Гвендолен, которая наконец начала подавать признаки жизни. Он взглянул на этого человека и увидел некрасивое, но умное лицо; в глазах искрился юмор. При свете газового фонаря тот оказался не таким уж огромным — просто был высокого роста. На нем было слишком много слоев одежды, причем казалось, что вся она неправильно застегнута.

— На вас напали? — Незнакомец повторил свой вопрос, на этот раз проявляя нетерпение.

Десмонд постарался взять себя в руки.

— Нет. — Он покрепче обхватил Гвендолен, нечаянно ущипнув при этом. — Нет. Кеб… кебмен мертв. — Десмонд закашлялся, глотнув сырого воздуха. — Боюсь, он мертв уже какое-то время. У моей жены обморок. Если вы будете так добры помочь мне, сэр, я попытаюсь привести ее в чувство. А потом, наверное, нам нужно вызвать полицию. Полагаю, они занимаются такими вещами. У бедняги ужасный вид. Его нельзя здесь оставить.

— Я из полиции, — ответил мужчина, глядя на фигуру, лежавшую на земле. — Инспектор Томас Питт.

Он с рассеянным видом порылся в карманах, ища визитную карточку, но вместо этого вынул перочинный нож и моток бечевки. Отказавшись от дальнейших поисков, полицейский наклонился над телом и коснулся пальцами лица, затем пощупал комок земли в волосах.

— Он мертв, — начал Десмонд. — Вообще-то… вообще-то он выглядит так, словно его похоронили, а потом вырыли!

Питт выпрямился и провел руками по бокам, как будто желая их вытереть.

— Да. Полагаю, вы правы. Мерзко. Очень мерзко.

Гвендолен пришла в сознание и выпрямилась, наконец-то перестав висеть на руке Десмонда, однако все еще опиралась на него.

— Все в порядке, дорогая, — поспешно сказал он, стараясь повернуть ее так, чтобы Гвендолен не видела тела. — Полиция всем займется. — При этих словах Десмонд мрачно взглянул на Питта. Пора бы этому человеку сделать что-нибудь более полезное, нежели просто поддакивать ему.

Не успел Питт ответить, как из темноты появилась женщина. Она была красива; ее милое, приветливое лицо, казалось, немедленно согрело этот промозглый январский вечер.

— Что тут такое? — Она взглянула на Питта.

— Шарлотта, — заколебался он, соображая, говорить ли ей все. — Кебмен мертв. Похоже, что он умер какое-то время назад. Мне нужно позаботиться о том, чтобы были приняты надлежащие меры… — Он повернулся к Десмонду и пояснил: — Моя жена.

Пауза.

— Десмонд Кэнтлей. — Десмонду не нравилось, что его вынуждают представляться жене полицейского, но ему не оставили выбора: промолчать было бы невежливо. — Леди Кэнтлей. — Он слегка повернул голову в сторону Гвендолен.

— Здравствуйте, сэр Десмонд, — с удивительным спокойствием обратилась к нему Шарлотта. — Леди Кэнтлей.

— Здравствуйте, — слабым голосом ответила Гвендолен.

— Не будете ли вы столь любезны дать мне свой адрес? — спросил Питт. — На случай, если будет расследование? А теперь, конечно, вы хотите найти другой кеб и поехать домой.

— Да, — поспешно согласился Десмонд. — Да, мы живем в Гэдстоун-парк, номер двадцать три.

Ему хотелось добавить, что он вряд ли сможет помочь в расследовании, так как не знает этого человека и не имеет ни малейшего представления, кто он и что с ним случилось. Однако в последнюю минуту Десмонд счел за благо промолчать и был рад удалиться. И только когда он уже ехал в другом кебе и был на полпути от дома, ему пришло в голову, что жене полисмена придется добираться одной или же вместе с мужем ждать кареты из морга и сопровождать его. Быть может, нужно было предложить ей помощь? Но теперь слишком поздно. Лучше как можно скорее забыть все это.

Шарлотта и Томас стояли на мостовой возле трупа. Питт не мог бросить жену одну на улице в тумане, но и тело нельзя было оставлять без присмотра. Снова порывшись в карманах, он нашел свисток. Свистнув что было сил, он подождал, потом снова свистнул.

— Странно, что кебмен мертв уже более одного-двух часов, — спокойно заметила Шарлотта. — Разве лошадь не привезла бы его домой?

Питт скривился, и его длинный нос сморщился.

— Да, пожалуй.

— Как он умер? — осведомилась она. — От холода? — В ее голосе слышалась жалость.

Томас слегка коснулся ее руки, и этот жест был красноречивее любых слов.

— Не знаю, — ответил он очень спокойно. — Но он мертв давно — быть может, неделю или больше. И у него земля в волосах.

Шарлотта пристально посмотрела на мужа, лицо ее побледнело.

— Земля? — повторила она. — В Лондоне? — Она не смотрела на тело. — Как он умер?

— Не знаю. Полицейский врач…

Томас не успел закончить свою мысль, так как из темноты вынырнул констебль, а через минуту — другой. Вкратце поведав о случившемся, Питт переложил на них ответственность. У него ушло десять минут на поиски кеба, и в четверть двенадцатого они с Шарлоттой уже были дома. Там царила тишина и было тепло после промерзших улиц. Джемайма, их двухлетняя дочь, ночевала у миссис Смит в доме напротив. Шарлотта предпочла оставить ее там, нежели будить в столь поздний час.

Питт закрыл дверь, и за нею остались и чета Кэнтлей, и мертвый кебмен, и туман — все, кроме жизнерадостных мелодий и красок оперы. Когда он женился на Шарлотте, она без единой жалобы отказалась от комфорта отцовского дома и от положения в обществе. Томас всего второй раз смог сводить ее в театр, и такое событие стоило отпраздновать. Весь вечер он смотрел на сцену, время от времени переводя взгляд на лицо жены. Ее радость стоила того, чтобы экономить, — стоила каждого отложенного пенни. Питт с улыбкой прислонился к двери и мягко притянул к себе Шарлотту.

Туман перешел в дождь, затем — в мокрый снег. Когда два дня спустя Питт сидел за своим столом в полицейском участке, вошел сержант. У последнего был растерянный вид. Питт поднял на него взгляд.

— В чем дело, Гилторп?

— Вы помните мертвого кебби, сэр, которого нашли позавчера ночью?

— Что с ним? — Питт предпочел бы забыть об этом деле. В этой трагедии не было ничего необычного — за исключением того, что кебмен был мертв длительное время.

— Ну, — Гилторп переминался с ноги на ногу. — Ну, похоже на то, что он никакой не кебби. Мы нашли разрытую могилу…

Питт замер. Чего-то подобного он подсознательно опасался, когда увидел одутловатое лицо и комок влажной земли — чего-то мерзкого и непристойного. Однако тогда он проигнорировал эту мысль.

— Чью? — тихо спросил он.

Мускулы лица Гилторпа напряглись.

— Лорда Огастеса Фицрой-Хэммонда, сэр.

Питт закрыл глаза, как будто от этого Гилторп мог исчезнуть вместе со своей новостью.

— Он недели три как номер, сэр, — непреклонно продолжал Гилторп. — Две недели как похоронили. Говорят, пышные были похороны.

— Где? — машинально задал вопрос Питт, в то время как его мозг все еще искал лазейку.

— На кладбище у Святой Маргариты, сэр. Само собой, мы там выставили пост.

— Зачем? — Питт открыл глаза. — Какой вред можно причинить пустой могиле?

— Зеваки, — не моргнув глазом, ответил Гилторп. — Кто-нибудь может туда свалиться. Очень трудно выбраться из могилы, право слово. Края крутые и влажные — в такое-то время года. И, конечно, гроб еще там. — Он слегка выпрямился, давая понять, что закончил и ждет теперь указаний от Питта.

Томас взглянул на него.

— Полагаю, мне бы лучше повидать вдову и попросить, чтобы она опознала труп с того кеба. — Он со вздохом поднялся на ноги. — Скажите в морге, чтобы ему придали пристойный вид, хорошо? И так будет мало приятного, независимо от того, он это или нет. Где она живет?

— Гэдстоун-парк, сэр, номер двенадцать. Там все дома очень большие и, надо думать, очень богатые.

— Разумеется, — сухо вымолвил Питт. Любопытно, что пара, которая обнаружила труп, живет там же. Совпадение? — Хорошо, Гилторп. Ступайте в морг и скажите, чтобы его светлость подготовили к опознанию. — Он надел шляпу, обмотал шею шарфом и вышел на улицу под дождь.

Гэдстоун-парк действительно был очень богатым районом. Большие дома стояли поодаль от улицы, а в центре находился ухоженный парк с кустами лавра и рододендронов и с великолепной магнолией — насколько он мог судить по ее зимнему «скелету». Дождь снова перешел в «крупу», и потемнело — это предвещало снегопад.

Питт вздрогнул, когда за воротник попала холодная вода и заструилась по шее. Сколько шарфов ни надевай, всегда одно и то же.

Дом номер двенадцать был зданием в георгианском стиле. Подъездная аллея вела к входу с колоннами. Классические пропорции радовали глаз. Хотя Питт жил в подобном месте только в детстве, когда его отец был лесничим, охранявшим господскую дичь, ему приятно было видеть такие дома: они украшали город и позволяли помечтать.

Томас надвинул шляпу поглубже, когда порыв ветра качнул монументальный лавр у дверей и Питта окатило водой. Позвонив в колокольчик, он подождал.

Появился лакей, облаченный в черное. Питту подумалось, что этот человек напрасно не последовал своему призванию: из него бы вышел отменный владелец похоронного бюро.

— Да… сэр? — Легкая заминка показала, что он распознал представителя низших классов, которому стоило бы знать свое место и входить с черного хода.

Питт привык к подобному обращению. У него не было времени на то, чтобы его сообщение передавали по цепочке слуг, соблюдая иерархию людской, да и милосерднее было сказать все сразу и напрямик.

— Я инспектор Питт из полиции. Могила покойного лорда Огастеса Фицрой-Хэммонда была осквернена, — сказал он спокойно. — Я бы хотел переговорить с леди Фицрой-Хэммонд, чтобы это дело можно было закончить быстро и конфиденциально.

Похоронное выражение лица лакея сменилось испугом.

— Вам… вам бы лучше войти!

Он отступил назад, и Питт последовал за ним. Предстояла настолько тягостная беседа, что он даже не порадовался теплу в доме. Лакей привел его в утреннюю комнату и оставил там — возможно, чтобы сообщить потрясающую новость дворецкому и переложить на того бремя ответственности.

Питту не пришлось долго ждать. Вошла леди Фицрой-Хэммонд, которая остановилась, едва переступив порог. Питт ожидал, что она значительно старше: покойнику из кеба было, по крайней мере, лет шестьдесят, если не больше, а этой женщине — двадцать с небольшим. Траур подчеркивал превосходный цвет лица и свежую кожу, а также гибкость движений.

— Вы говорите, было… э-э… осквернение, мистер?.. — тихо произнесла она.

— Инспектор Питт, мэм. Да. Мне очень жаль. Кто-то разрыл могилу. — Такую безобразную новость невозможно было изложить деликатно, как ни старайся. — Но мы нашли тело, и нам бы хотелось, чтобы вы сказали, действительно ли это ваш покойный муж.

С минуту ему казалось, что она потеряет сознание. Как глупо с его стороны — нужно было подождать, пока она сядет. И неплохо бы послать за ее горничной. Он сделал шаг к молодой женщине, готовясь подхватить ее.

Леди Фицрой-Хэммонд с тревогой и недоумением взглянула на Питта. Томас остановился, поняв, что напугал ее.

— Могу я вызвать вашу горничную? — тихо произнес он, опустив руки по швам.

— Не надо. — Она покачала головой и, с усилием взяв себя в руки, медленно прошла мимо него к дивану. — Благодарю вас, со мной все в порядке. — Она сделала глубокий вдох. — В самом деле необходимо, чтобы я?..

— Может быть, есть еще какие-нибудь близкие родственники? Скажем, брат или… — Питт чуть не сказал «сын», но вовремя опомнился, поняв, что это было бы бестактно. Неизвестно, была ли она второй женой лорда Фицрой-Хэммонда. Питт не потрудился узнать у Гилторпа возраст его светлости, да тот и вообще не явился бы к нему с этим делом, если бы не человек в кебе.

— Нет. Есть только Верити, дочь лорда Огастеса, и, конечно, его мать. Но она в преклонном возрасте и очень больна. Я должна поехать сама. Мне можно взять с собой мою горничную?

— Да, конечно. Это было бы очень хорошо.

Леди Фицрой-Хэммонд встала и дернула за шнурок звонка. Когда явилась служанка, она передала через нее своей личной горничной, чтобы та принесла плащ госпожи и приготовилась отправиться вместе с ней. Было приказано также заложить экипаж. Наконец леди Фицрой-Хэммонд повернулась к Питту.

— Где… где вы нашли его?

Не было смысла посвящать ее в детали. Независимо от того, любила ли она мужа или это был брак по расчету, нет никакой необходимости рассказывать ей о сцене, разыгравшейся у театра.

— В кебе, мэм.

Она с недоумением взглянула на него.

— В кебе? Но… почему?

— Не знаю.

Когда в холле послышались голоса, Томас открыл перед ней дверь, вывел из дома и усадил в экипаж. Она больше не задавала вопросов, и они в молчании ехали в морг. Горничная мяла в руках перчатки, стараясь не встречаться с Питтом взглядом.

Экипаж остановился, и лакей помог леди Фицрой-Хэммонд выйти. Горничная и Томас обошлись без посторонней помощи. К зданию морга вела короткая дорожка, по обе стороны стояли обнаженные деревья, с которых капала вода. Из-за порывов ветра всех постоянно обдавало ледяными брызгами.

Питт позвонил, и молодой розовощекий человек сразу же открыл дверь.

— Инспектор Питт с леди Фицрой-Хэммонд. — Томас отступил, пропуская ее вперед.

— А, добрый день, добрый день. — Молодой человек с жизнерадостным видом повел их по коридору в комнату, где было много столов, прикрытых простынями. — Вам нужен номер четырнадцать. — Он весь светился чистотой и профессиональной гордостью. Рядом со столом стоял стул — по-видимому, на случай, если родственникам станет плохо. На столике в конце комнаты были кувшин с водой и три стакана.

Горничная вынула носовой платок и держала его наготове.

Питт стоял рядом, чтобы в случае необходимости оказать помощь.

— Хорошо. — Молодой человек поправил очки на переносице и откинул простыню, чтобы продемонстрировать лицо покойного. Одеяние кебмена исчезло, редкие волосы были аккуратно причесаны, и тем не менее зрелище было ужасающее. Кожа покрылась пятнами и кое-где начала слезать, и запах стоял тошнотворный.

Леди Фицрой-Хэммонд, едва взглянув на покойника, прикрыла лицо руками и, отступив назад, наткнулась на стул. Питт поставил его на место, а горничная усадила свою госпожу. Никто не произнес ни слова.

Молодой человек снова прикрыл простыней лицо покойника и прошел по комнате за стаканом воды. Вид у него был невозмутимый, словно он постоянно этим занимался — впрочем, вероятно, так оно и было. Вернувшись, он передал стакан горничной, а та — хозяйке.

Леди Фицрой-Хэммонд сделал глоток, затем обхватила стакан так крепко, что побелели костяшки пальцев.

— Да, — произнесла она шепотом. — Это мой муж.

— Благодарю вас, мэм, — сказал Питт. Дело было далеко от завершения, но, весьма вероятно, больше ему ничего не удастся узнать. Конечно, осквернение могилы — преступление, но у него не было реальной надежды раскрыть, кто и почему сделал эту гнусность.

— Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы идти? — спросил Томас. — Уверен, дома вам станет лучше.

— Да, благодарю вас. — Она встала и, с минуту помедлив, неверной походкой пошла к дверям. Горничная следовала за хозяйкой по пятам.

— Это все? — осведомился молодой человек, слегка понизив голос, но тон был по-прежнему бодрым. — Могу я пометить, что его опознали, и выдать тело для захоронения?

— Да, можете. Лорд Огастес Фицрой-Хэммонд. Несомненно, семья распорядится, как и что нужно сделать, — ответил Питт. — Полагаю, не обнаружено ничего необычного?

— Совершенно ничего, — с энтузиазмом произнес молодой человек, который почувствовал себя свободнее теперь, когда женщины удалились и были вне пределов слышимости. — За исключением того, что он умер, по крайней мере, три недели назад и был уже один раз похоронен. Впрочем, вы, наверное, это знаете и без меня. — Он покачал головой, вследствие чего вынужден был поправить очки. — Не могу понять, зачем кому-то понадобилось это делать. Я имею в виду, выкапывать мертвеца. И они его не вскрывали — ну, как делают студенты-медики или черные маги. Тело совершенно не тронуто!

— На нем нет никаких отметин? — Питт сам не знал, зачем он это спрашивает — ведь он и не ожидал, что на теле обнаружатся отметины. Это был типичный случай осквернения могилы, и ничего больше. Какой-то сумасшедший, у которого налицо эксцентричное помешательство.

— Никаких, — подтвердил молодой человек. — Пожилой джентльмен, холеный, упитанный, даже немного полноват, но в его возрасте тут нет ничего необычного. Ухоженные руки, очень чистые. Мне никогда не приходилось раньше видеть мертвого лорда, но он выгладит именно так, как я себе это представлял.

— Благодарю вас, — медленно произнес Питт. — В таком случае мне больше нечего тут делать.

Само собой разумеется, Томас присутствовал на похоронах. Существовала возможность, что тот, кто осквернил могилу, захочет прийти, чтобы посмотреть, как его действия сказались на семье. Быть может, мотивом преступления была застарелая ненависть, которая не прекращается даже со смертью.

Естественно, похороны прошли спокойно — ведь нельзя ожидать сильных эмоций, когда человека хоронят во второй раз. Однако собралось много людей, которые пришли засвидетельствовать свое почтение скорее из сочувствия к вдове, нежели ради покойного. Все они были в черном, к их экипажам прикреплены черные банты. Они молча проследовали к могиле и стояли теперь под дождем, опустив головы. Только один человек осмелился поднять воротник, спасаясь от ледяных струй. Все остальные притворились, будто не заметили этого. Что значит маленькое неудобство перед лицом торжественного величия смерти?

Мужчина, поднявший воротник, был стройным, среднего роста. У нежного рта залегли глубокие морщинки — очевидно, он обладал чувством юмора. У него было занятное лицо, с изогнутыми каштановыми бровями и орлиным носом. Разумеется, сейчас его выражение было невеселым.

За спиной у Питта стоял местный полицейский, который должен был давать пояснения относительно любого незнакомца.

— Кто это? — спросил Томас шепотом.

— Мистер Сомерсет Карлайл, сэр, — ответил полисмен. — Живет в Парке, номер два.

— Чем он занимается?

— Он джентльмен, сэр.

Питт не стал комментировать это высказывание. Даже у джентльмена могут порой быть какие-то занятия помимо светской жизни, однако это не имело значения.

— Это леди Алисия Фицрой-Хэммонд, — продолжал констебль, хотя в данном случае пояснений не требовалось. — Очень печально. Говорят, она вышла за него замуж всего несколько лет назад.

Питт хмыкнул — пусть полисмен толкует это как хочет. Алисия была бледна, но совершенно спокойна. Вероятно, она испытывала облегчение оттого, что скоро все кончится. Рядом с ней стояла молодая девушка лет двадцати, тоже в глубоком трауре. Ее каштановые волосы с медовым отливом были забраны назад, а глаза опущены, как и пристало.

— Мисс Верити Фицрой-Хэммонд, — опередил его вопрос констебль. — Очень милая молодая леди.

Питт почувствовал, что ответа не требуется, и перевел взгляд на мужчину и женщину, стоявших позади девушки. Первый был хорошо сложен — вероятно, в юности много занимался спортом. У него был широкий лоб, нос длинный и прямой, и только рот слегка портил впечатление. Впрочем, это был красивый мужчина. У женщины были прекрасные темные глаза и черные волосы с великолепной серебряной прядью у правого виска.

— Кто они? — спросил Питт.

— Лорд и леди Сент-Джермин, — ответил констебль громче, чем хотелось бы Томасу. В тишине кладбища было даже слышно, как равномерно надают капли дождя.

Похороны были закончены, и все стали расходиться. Питт узнал сэра Десмонда и леди Кэнтлей, с которыми познакомился на улице у театра. Он надеялся, что у них хватит ума не упоминать о своем участии в этом деле. Впрочем, сэр Десмонд не производил впечатления человека неосмотрительного.

Последней уходила в сопровождении довольно крупного человека с некрасивым добродушным лицом очень высокая худая старая леди с величественной осанкой королевы. Даже могильщики заколебались и, дотронувшись до своих шапок, подождали, пока она пройдет, прежде чем взялись за дело. Питт видел ее всего мгновение, но этого хватило. Он узнал этот длинный нос, тяжелые веки и сверкающие глаза. И в восемьдесят она сохранила остатки былой красоты, которой могла бы позавидовать любая женщина.

— Тетушка Веспасия! — От удивления он произнес это вслух.

— Простите, сэр? — не понял констебль.

— Леди Камминг-Гульд, не так ли? — Питт повернулся к нему. — Та леди, что уходит последней.

— Да, сэр! Живет в номере восемнадцать. Въехала туда этой осенью. Старый мистер Стейнс умер в феврале 1885-го — еще и года не прошло. Леди Камминг-Гульд выкупила дом в конце лета.

Питт очень хорошо помнил прошлое лето. Именно тогда он познакомился с леди Камминг-Гульд, которая приходилась двоюродной бабушкой Эмили, сестре Шарлотты. Это случилось во время расследования дела на Парагон-уок. Точнее, она была двоюродной бабушкой мужа Эмили, лорда Джорджа Эшворда. Питт не ожидал увидеть ее снова, однако помнил, как ему тогда пришлись по душе ее резкость и прямота. Вообще-то, если бы Шарлотта вышла замуж за того, кто был не ниже, а выше ее по положению, со временем из нее могла бы получиться точно такая же потрясающая старая леди.

Констебль пристально смотрел на него, и выражение лица у него было скептическое.

— Значит, вы ее знаете, не правда ли, сэр?

— Так, по одному прошлому делу. — Питту не хотелось вдаваться в подробности. — Вы здесь увидели кого-нибудь, кто не живет в Гэдстоун-парк и не знает ни вдову, ни семью?

— Нет, никого кроме тех, кого ожидаешь увидеть. Может быть, осквернители могил не возвращаются на место преступления? Или приходят ночью?

У Питта было неподходящее настроение, чтобы выслушивать саркастические реплики, особенно от констебля, находящегося на посту.

— Может быть, я и поставлю вас тут сторожить? — ехидным тоном произнес он. — На всякий случай.

У констебля вытянулось лицо, но затем он приободрился, заподозрив, что Питт просто упражняется в остроумии.

— Вы думаете, сэр, что это может дать результаты? — спросил он сухо.

— Если только насморк, — ответил Томас. — Я собираюсь засвидетельствовать свое почтение леди Камминг-Гульд. А вы оставайтесь здесь и наблюдайте до вечера, — добавил он не без удовольствия. — Просто на случай, если кто-нибудь явится посмотреть.

Констебль что-то пробурчал себе под нос, тут же неудачно притворившись, будто просто чихнул.

Питт отошел от него и, ускорив шаг, догнал тетушку Веспасию. Она проигнорировала его. На похоронах не принято разговаривать с теми, кто несет службу.

— Леди Камминг-Гульд, — отчетливо произнес он.

Она остановилась и медленно повернулась, готовая уничтожить Питта взглядом, но что-то в его фигуре и хлопающих полах пальто показалось ей знакомым. Достав лорнет, она поднесла его к глазам.

— О господи! Томас, что это вы тут делаете? Ах, разумеется! Полагаю, вы ищете того, кто выкопал бедного Гасси. Представить себе не могу, с какой стати кому-то приспичило это делать. Совершенно омерзительно! Из-за этого у всех теперь столько ненужных хлопот. — Она оглядела его с головы до ног. — А вы все такой же — только на вас теперь надето побольше всякого разного. Разве вы не можете подобрать что-нибудь подходящее? Где вы купили этот шарф? Он ужасен. У Эмили родился сын, вы знаете? Да, конечно, знаете. Собираются назвать его Эдвардом. Это лучше, чем дать ему имя Джордж. Всегда раздражает, когда мальчика называют в честь отца: никто никогда не знает, о котором из них идет речь. Как Шарлотта? Скажите ей, чтобы навестила меня. Мне до слез наскучили обитатели Парка — за исключением этого американца с лицом как коровья лепешка. Самый некрасивый мужчина из всех, кого я знала, но совершенно очаровательный. Он абсолютно не умеет себя вести, но богат, как Крез. — Ее глаза насмешливо блеснули. — Они не могут решить, что с ним делать — то ли быть учтивыми из-за его денег, то ли перестать раскланиваться из-за его скверных манер. Надеюсь, они все же остановятся на первом варианте.

Питт поймал себя на том, что улыбается, несмотря на струйку дождя, попавшую за воротник, и мокрые брюки, липнущие к лодыжкам.

— Я передам Шарлотте ваше приглашение, — заверил он с легким поклоном. — Она будет в восторге от того, что я вас видел и что вы в добром здравии.

— Да уж, — фыркнула Веспасия. — И скажите, чтобы пришла пораньше, до двух часов, тогда она не столкнется со светскими визитерами, которым нечего делать, разве что хвастаться друг перед другом своими нарядами. — Она спрятала лорнет и зашагала по дорожке, не обращая внимания на то, что ее подол волочится по грязи.

 

Глава 2

В воскресенье Алисия Фицрой-Хэммонд, как обычно, встала в начале десятого и съела легкий завтрак, состоявший из тостов и абрикосового варенья. Верити уже позавтракала и теперь писала письма в утренней комнате. Вдовствующей леди Фицрой-Хэммонд, матери Огастеса, обычно подавали еду в ее комнату. Иногда она вставала с постели, но это бывало редко. Она лежала в постели, накинув вышитую индийскую шаль на плечи, и перечитывала все свои старые письма, скопившиеся за шестьдесят пять лет — начиная с ее девятнадцатого дня рождения, приходившегося на двенадцатое июля (день в день через пять лет после битвы при Ватерлоо). Ее брат был прапорщиком в армии Веллингтона, а второй сын погиб в Крыму. А еще были любовные письма от мужчин, которые давно ушли в мир иной…

Леди Фицрой-Хэммонд частенько посылала вниз свою горничную, Нисбетт, посмотреть, что происходит в доме. Она требовала список всех визитеров и желала знать, когда они приходили, долго ли пробыли и оставили ли визитные карточки. Особенно же ее интересовало, как они были одеты. Алисия к этому привыкла. Но одну вещь она не переносила: Нисбетт постоянно контролировала ведение хозяйства, проводила пальцем по поверхности мебели, проверяя, вытирают ли пыль каждый день, открывала шкаф с бельем, когда думала, что никто на нее не смотрит, и пересчитывала простыни и скатерти, следя за тем, чтобы все уголки были выглажены и починены.

Это воскресенье было одним из тех дней, когда старая леди вставала с постели. Она любила ходить в церковь. Садилась на фамильную скамью и наблюдала, как прибывают и отбывают прихожане. Она притворялась глухой, но на самом деле у нее был превосходный слух. Ей было удобнее не разговаривать, и она вступала в беседу, только когда что-то было нужно.

Леди Фицрой-Хэммонд, также в черном, вошла в столовую, тяжело опираясь на палку, и громко постучала ею об пол, чтобы привлечь внимание Алисии.

— Доброе утро, мэм, — с усилием произнесла Алисия. — Я рада, что вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы встать.

Старуха подошла к столу, и вездесущая Нисбетт придвинула ей кресло. Леди Фицрой-Хэммонд с неудовольствием взглянула на буфет.

— Это все, что есть на завтрак? — осведомилась она.

— А чего бы вам хотелось? — Алисию всю жизнь приучали быть вежливой.

— Сейчас уже слишком поздно, — надменно произнесла старая леди. — Придется удовольствоваться тем, что есть! Нисбетт, подайте мне яичницы, вон той ветчины и почек и передайте тосты. Полагаю, вы собираетесь пойти в церковь сегодня утром, Алисия?

— Да, мэм. Вы хотите пойти?

— Я никогда не манкирую церковью, если только не бываю слишком больна, чтобы стоять на ногах.

Алисия оставила это высказывание без комментариев. Она так и не знала, чем именно больна старая леди, да и больна ли вообще. Доктор регулярно навещал старуху и говорил, что у нее слабое сердце, от которого прописывал дигиталис. Однако в душе Алисия считала, что все дело в почтенном возрасте и желании привлечь к себе внимание и повелевать. Огастес всегда ей потакал — то ли в силу многолетней привычки, то ли оттого, что не выносил ссоры.

— Полагаю, вы также идете? — спросила старая леди, подняв брови, и отправила в рот огромный кусок яичницы.

— Да, мама.

Миссис Фицрой-Хэммонд только кивнула, так как не могла разговаривать с набитым ртом.

Экипаж приказали подать к половине одиннадцатого. В него усадили по очереди Алисию, Верити и старую леди, и они отправились в церковь Святой Маргариты. Там у семьи уже более ста лет была собственная скамья. Как известно, никто из тех, кто не принадлежал к семейству Фицрой-Хэммонд, никогда на нее не садился.

Они прибыли рано. Старая леди любила сесть сзади и наблюдать, как заходят остальные, а за минуту до одиннадцати проходила вперед, на свою скамью. Сегодняшний день не был исключением. Она пережила смерть всех членов семьи, в жилах которых текла ее кровь (за исключением Верити), с завидным самообладанием, как и пристало аристократке, и повторные похороны Огастеса также не лишили ее хладнокровия.

Без двух минут одиннадцать леди Фицрой-Хэммонд поднялась и направилась к фамильной скамье. И вдруг она резко остановилась. Случилось неслыханное. На скамье кто-то сидел! Это был мужчина с поднятым воротником, который наклонился вперед в позе молящегося.

— Кто вы? — прошипела старая леди. — Уходите, сэр! Это фамильная скамья.

Человек не пошевелился.

Старая леди сильно стукнула палкой об пол, чтобы привлечь его внимание.

— Сделайте же что-нибудь, Алисия! Поговорите с ним!

Та протиснулась мимо свекрови и легонько коснулась плеча мужчины.

— Простите… — Она оборвала фразу, так как он покачнулся и боком упал на скамью, лицом вверх.

Алисия закричала. Подсознательно она знала, что именно скажет ее свекровь, да и вся конгрегация тоже, но вопль вырвался из ее горла, и она ничего не могла с собой поделать. Это снова был Огастес, с бескровным лицом, который смотрел на нее с деревянной скамьи. Серые каменные колонны закачались вокруг нее, и она услышала свой крик, словно отделившийся от тела. Алисии хотелось замолчать, но она была не в силах это сделать. На нее надвинулась темнота, руки бессильно повисли, и что-то ударило в спину.

Когда Алисия открыла глаза, то оказалось, что она лежит в ризнице. Викарий, с бледным лицом, вспотевший, сидел возле нее на корточках, держа за руку. Дверь была открыта, и с улицы врывался ледяной ветер. Старая леди находилась напротив, ее черные юбки разметались, как лопнувший воздушный шар. Лицо у свекрови побагровело.

— Ну, ну, — с беспомощным видом произнес викарий. — У вас был ужасный шок, моя дорогая леди. Совершенно ужасный. Не знаю, куда катится наш мир, если сумасшедшим позволено разгуливать на свободе среди нас. Я напишу в газеты и своему члену парламента. Действительно, что-то нужно делать. Это невыносимо. — Он откашлялся и снова погладил Алисию по руке. — И, конечно, все мы будем молиться. — От неудобной позы у викария начало сводить ноги, и он поднялся. — Я послал за доктором для вашей бедной матушки. Ее пользует доктор Макдафф, не так ли? Он будет здесь с минуты на минуту. Жаль, что он не член конгрегации! — В голосе викария звучала нотка обиды. Он знал, что доктор шотландец и пресвитерианин, и пламенно осуждал его. Врач, практикующий в таком районе, не имеет права быть сектантом!

Алисия с трудом попыталась сесть. Ее первая мысль была не о свекрови, а о Верити. Девушка никогда прежде не сталкивалась со смертью, и Огастес — ее отец, пусть они и не были близки.

— Верити, — произнесла Алисия пересохшими губами. — Что с Верити?

— Не беспокойтесь…

Викарий испугался, как бы у нее не началась истерика. Он понятия не имел, что нужно делать в таком случае, особенно в церковной ризнице. Утренняя служба была сорвана. Члены конгрегации либо разошлись по домам, либо стояли на улице под дождем: им любопытно было понаблюдать за последним актом этой кошмарной истории. Послали за полицией, которая должна прибыть прямо в церковь. Да, скандал был грандиозный. Викарию очень хотелось домой, к пылающему огню в камине. Его экономка подаст ленч, и эта здравомыслящая женщина никогда не позволит себе никаких «эмоций».

— Моя дорогая леди, — начал он снова, — не сомневайтесь, что о мисс Верити позаботились, проявив здравый смысл. Леди Камминг-Гульд увезла ее домой в своем экипаже. Конечно, мисс Верити очень расстроена — да и кто бы не расстроился от такого ужаса! Но мы должны вынести это испытание с Божьей помощью. О! — На его лице выразилось что-то вроде восторга, когда он увидел грузную фигуру доктора Макдаффа, который вошел, хлопнув дверью ризницы. Наконец-то можно снять с себя бремя ответственности! В конце концов, это доктор должен печься о живых, тогда как его собственный долг — заботиться о мертвых, поскольку никто другой не обладает надлежащим образованием.

Макдафф направился прямо к старой леди, не обращая внимания на остальных. Он взял ее за запястье и несколько секунд считал пульс, затем взглянул в лицо.

— Шок, — сказал он лаконично. — Сильный шок. Я рекомендую вам поехать домой и отдыхать столько, сколько будет нужно. Пусть вам приносят еду в постель, и не принимайте никаких посетителей, за исключением ваших близких — да и то если у вас будет такое желание. И не делайте ничего, требующего усилий, а также не позволяйте себе расстраиваться из-за чего бы то ни было.

На лице леди Фицрой-Хэммонд выразилось удовлетворение, румянец стал не таким ярким.

— Хорошо, — сказала она, поднимаясь на ноги с помощью доктора. — Ни минуты не сомневалась, что вы знаете, что делать. Я просто не могу больше это выносить! Не знаю, куда катится мир. Когда я была молодой, никогда не случалось ничего подобного. Люди знали свое место. Они были слишком заняты работой, чтобы осквернять могилы тех, кто выше их по положению. В наши дни слишком многие получают образование — вот в чем беда, знаете ли. У них появилась излишняя любознательность и аппетиты, которые им вредны. Это неестественно! Посмотрите, что здесь произошло. Даже в церкви теперь небезопасно. В конце концов, это даже хуже, чем если бы в Англию вторглись французы! — И, дав этот прощальный залп, леди Фицрой-Хэммонд заковыляла прочь, бешено стукнув палкой о дверь.

— Бедная леди, — пробормотал викарий. — Какой страшный удар — да еще в ее возрасте. Уж, кажется, она заслужила небольшую передышку от грехов мира.

Алисия все еще сидела на скамье в ризнице, вдыхая ледяной воздух. Внезапно она поняла, как сильно не любит свекровь. Она не могла припомнить ни одной минуты после помолвки с Огастесом, когда бы не чувствовала себя скованно в обществе старой леди. До сих пор Алисия не признавалась себе в этом — ради мужа. Но теперь в этом больше нет необходимости. Огастес мертв.

С содроганием она вспомнила тело на церковной скамье, которое уже видела на столе в морге. Там еще был этот маленький человечек в белом халате, ужасно счастливый в своей комнате, полной трупов… Слава богу, по крайней мере, тот полицейский более здравомыслящий. Вообще-то он даже был по-своему весьма мил…

И тут, словно ее мысли вызвали его, распахнулась дверь, и перед Алисией появился Питт. Он отряхивался, как большая мокрая собака, с его пальто летели брызги. Она не ожидала появления полиции, и теперь ее начали одолевать страхи. Почему? Почему Огастес снова поднялся из могилы, как упорное напоминание о прошлом, мешая ей шагнуть в будущее? Ведь будущее так заманчиво. У нее появились новые знакомые — особенно тот элегантный и стройный мужчина, обладающий юмором и обаянием, которые уже давно утратил Огастес. Может быть, и он был таким в молодости, но Алисия его тогда не знала. Ей хотелось танцевать, болтать о забавных пустяках, петь за спинетом что-нибудь кроме гимнов и торжественных баллад. Алисии хотелось влюбиться и говорить легкомысленные и рискованные вещи, хотелось иметь прошлое, о котором стоит вспоминать — как у старой леди, которая вновь проживает свою юность, читая сотни писем. Несомненно, в них есть и печаль, но также и страсть, по крайней мере, если верить рассказам свекрови.

Полицейский внимательно смотрел на нее ясными серыми глазами. Он был самым неопрятным существом из всех, кого она знала, — вид у него был совсем неподходящий для церкви.

— Мне жаль, — мягко произнес он. — Я думал, с этим покончено.

Она не нашлась, что ответить.

— Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы это сделать, мэм? — продолжал инспектор.

Алисия взглянула ему в лицо, и перед ней разверзлась ужасная бездна. Она полагала, что это анонимное преступление, совершенное какими-то безумными вандалами. Ей приходилось слышать об осквернении могил и о похитителях трупов. Но, оказывается, по мнению этого странного человека, оно может быть личным, направленным против Огастеса — или даже против нее!

— Нет! — Она задохнулась. — Нет, конечно же. — Алисия чувствовала, как кровь приливает к лицу. Что подумают люди? Огастеса дважды выкопали из могилы, как будто кто-то не желает, чтобы он обрел покой — или чтобы она его забыла…

Кто же мог такое сделать? Единственное, что пришло ей в голову, — старая леди. Разумеется, она бы разозлилась при мысли, что Алисия может снова выйти замуж, да еще так скоро — на этот раз по любви!

— Я понятия не имею. — Она старалась говорить как можно спокойнее. — Если у Огастеса и были враги, он никогда о них не говорил. И мне трудно себе представить, чтобы кто-то из его знакомых — какие бы чувства к нему они ни питали — сделал такое.

— Да, — кивнул Питт. — Это выходит за пределы обычного мщения. Здесь ужасно холодно. Вам бы лучше отправиться домой, согреться и поесть. Вы больше ничего не можете здесь сделать. Мы позаботимся, чтобы для него было сделано все, что нужно. Полагаю, викарий уже отдал надлежащие распоряжения. — Он направился к двери, затем повернулся к Алисии. — Вы совершенно уверены, что это ваш муж, мэм? Вы отчетливо видели его лицо, может быть, это кто-то другой?

Алисия покачала головой. Она ясно увидела перед собой труп с сероватой кожей — этот образ был реальнее, чем холодные стены ризницы.

— Это был Огастес, мистер Питт. В этом не приходится сомневаться.

— Благодарю вас, мэм. Мне очень жаль. — Он вышел и закрыл за собой дверь.

Оказавшись на улице, Томас окинул взглядом прихожан. На их лицах было написано сочувствие, и все притворялись, будто задержались здесь случайно и уже собираются уходить. Питт зашагал по дорожке, направляясь на улицу. Это дело потрясло его, хотя преступление было не особенно серьезным. Ежедневно творились вещи куда как хуже — избиения, грабежи, убийства… И тем не менее это безобразие сильно его задело: ведь он привык считать, что смерть неприкосновенна.

Зачем же, черт возьми, кому-то понадобилось так упорно выкапывать тело старого аристократа, чья смерть произошла от естественных причин? А может быть, таким странным способом кто-то пытается сказать, что это не так? Возможно ли, что лорда Огастеса убили и кто-то об этом знает?

Во всяком случае, после повторного осквернения могилы он, Томас Питт, не может смотреть на это дело сквозь пальцы. Нельзя просто снова похоронить труп — и ждать…

Сегодня он ничего не сможет сделать: это было бы неблагоразумно. Нужно соблюдать приличия, иначе ему не станет содействовать ближайшее окружение лорда Огастеса. А ведь эти люди могут что-то знать или хотя бы подозревать. Правда, Томас не особенно рассчитывал на их помощь: кому понравится полиция у себя дома, расспросы и допросы?..

К тому же воскресенье — его выходной день. Питту хотелось домой. Он мастерил паровозик для Джемаймы, который можно было возить по полу на веревочке. Было очень трудно добиться, чтобы колесики вертелись, но дочь была в восторге и что-то лепетала на своем языке, понятном только ей. От этого он испытывал невыразимое счастье.

Поздним утром в понедельник Питт отправился в густом тумане в Гэдстоун-парк, чтобы приступить к расспросам. Все было не так уж плохо: ведь первым делом он собирался заглянуть к тетушке Веспасии. Воспоминания о ней в связи с делом на Парагон-уок доставили ему удовольствие, и он обнаружил, что улыбается, сидя один в двухместном кебе.

Питт тщательно выбрал время для визита — достаточно позднее, чтобы закончить завтрак, но слишком раннее, чтобы уйти из дома по каким-то делам.

К его удивлению, лакей сообщил, что у леди Камминг-Гульд уже сидят посетители, но он доложит ей о прибытии Питта, если тому угодно.

Почувствовав разочарование, Питт резковато ответил, что это ему угодно, и позволил проводить себя в утреннюю комнату.

Лакей вернулся на удивление быстро и провел его в гостиную. Веспасия восседала в большом кресле. Ее волосы были уложены в безукоризненную прическу, а кружевная блузка с высоким воротником придавала ей обманчивую хрупкость. Но он-то знал, что это кажущаяся хрупкость стальной шпаги.

Ее гостями были сэр Десмонд Кэнтлей, леди Сент-Джермин и Сомерсет Карлайл. Теперь, оказавшись рядом с этими людьми, Питт рассматривал их с интересом. Хестер Сент-Джермин была обворожительной женщиной. Серебряная прядь в черных волосах была натуральной и великолепно смотрелась. Сомерсет Карлайл оказался не таким худым и угловатым, как на кладбище, когда он был облачен в черное. Но Питт не ошибся относительно орлиного носа, изогнутых бровей и чувства юмора.

— Здравствуйте, Томас, — сухо произнесла Веспасия. — Я ожидала вашего визита, но, надо признаться, не столь скоро. Думаю, вы знаете всех присутствующих — а они вас, вероятно, нет? — Она обвела их взглядом. — Я уже встречалась с инспектором Питтом прежде. — Она произнесла это с многозначительной интонацией. Хестер Сент-Джермин и сэр Десмонд посмотрели на него с удивлением, а Карлайл сидел с бесстрастным лицом. Впрочем, встретившись взглядом с Питтом, он улыбнулся.

Веспасия явно не была намерена ничего объяснять.

— Мы обсуждаем политику, — сказала она Питту. — Странное занятие для утра, не так ли? Вам знакомы работные дома?

Перед мысленным взором Томаса возникли мрачные душные комнаты, которые он некогда видел. Они были набиты мужчинами, женщинами и детьми, которые распарывали рубашки и шили из них новые, зарабатывая себе этим на пропитание. У них болели глаза и немели руки. Летом они теряли сознание от жары, а зимой страдали бронхитом. Но это было единственное пристанище для тех, у кого была семья, или для одиноких женщин, которые были слишком стары, слишком уродливы или слишком честны, чтобы идти на панель. Питт бросил взгляд на кружева Веспасии и на шелка Хестер.

— Да, — резко произнес он. — Знакомы.

Глаза Веспасии блеснули: она сразу поняла, о чем он подумал.

— И вы их не одобряете, — медленно произнесла она. — Ужасные заведения. Особенно плохо там приходится детям.

— Да, — согласился Питт.

— Но, тем не менее, они необходимы — ведь это все, что позволяет Закон о бедных, — продолжала она.

— Да. — Это слово далось Томасу с трудом.

— От политики все же есть некоторая польза. — Она слегка кивнула в сторону своих гостей. — С ее помощью можно кое-что изменить.

Питт сразу же понял свою ошибку и мысленно извинился перед леди Камминг-Гульд.

— Вы собираетесь изменить существующее положение дел?

— Стоит попытаться. Однако вы, несомненно, пришли по поводу того отвратительного происшествия вчера в церкви… Какая гнусность!

— Да. Мне бы хотелось с вами побеседовать, с вашего позволения. Хотелось бы провести некоторые расследования более… конфиденциально.

Веспасия фыркнула. Ей было хорошо известно, что он имеет в виду: провести без особых хлопот и как можно точнее. Однако он не мог так сказать при посторонних. Питт все понял по лицу Веспасии и улыбнулся. Ее глаза блеснули, но она не ответила на его улыбку.

Карлайл не спеша поднялся. Оказалось, что он более крепкого сложения, чем казалось на похоронах.

— Пожалуй, в данный момент нам тут больше нечего делать, — обратился он к Веспасии. — Я отдам переписать наши заметки, и мы сможем снова их посмотреть. Думаю, пока что мы не располагаем полной информацией. Нужно снабдить Сент-Джермина всеми сведениями, иначе он не сможет защищать наш билль от тех, кто будет против.

Хестер также встала, и Десмонд последовал ее примеру.

— Да, — согласился он. — Уверен, что вы правы. До свидания, леди Камминг-Гульд… — Десмонд в нерешительности взглянул на Питта: не мог же он обратиться к полицейскому как к ровне! Однако Кэнтлей был поставлен в тупик, поскольку тот явно тоже был гостем Веспасии.

Карлайл пришел ему на помощь.

— До свидания, инспектор. Желаю вам быстро раскрыть дело.

— До свидания, сэр. — Питт слегка наклонил голову. — До свидания, мэм.

Когда все ушли, и за ними закрылась дверь, Веспасия взглянула на Томаса и приказала:

— Ради бога, садитесь. Мне действует на нервы, что вы стоите там, как лакей.

Питт повиновался. Диван оказался удобнее, чем можно было предположить по его виду — он был мягкий и просторный, так что Питт уютно там расположился.

— Что вы знаете о лорде Огастесе Фицрой-Хэммонде? — спросил он.

И сразу же непринужденность исчезла. Речь шла о смерти, а быть может, и об убийстве.

— Огастес? — Она смотрела на Питта долго и пристально. — Вы имеете в виду, знаю ли я, кто бы мог нанять сумасшедших, чтобы выкопать этого несчастного из могилы? Нет, не знаю. Он мне не особенно нравился — ни капли воображения, и вследствие этого полное отсутствие чувства юмора. Но вряд ли его стали бы откапывать по этой причине — скорее наоборот, как мне кажется.

— Мне тоже, — тихо вымолвил Питт. — Но вообще-то именно по этой причине кто-то мог желать, чтобы тот оказался в могиле.

У Веспасии изменилось выражение лица. На памяти Томаса это был первый случай, когда она утратила свое великолепное хладнокровие.

— О господи! — Леди Камминг-Гульд тяжело вздохнула. — Вы же не думаете, что его убили?

— Мне нужно учитывать и такую возможность, — ответил Питт. — Его выкопали уже второй раз. Это не совпадение. Возможно, это безумие, но безумие не случайное. Кто бы это ни был, он хочет, чтобы лорд Огастес остался незахороненным — по какой бы то ни было причине.

— Но он был так зауряден, — сказала Веспасия с легкой досадой и жалостью. — Он был богат, но не чрезмерно; титул его ничего не стоит, да и в любом случае этот титул некому наследовать. Довольно приятная внешность, но не красавец, Да и к тому же слишком напыщен, чтобы завести роман. Я в самом деле могла бы подумать… — Она сделала усталый жест.

Питт ждал. Между ними установилось достаточное взаимопонимание, и было бы невежливо подталкивать ее. Веспасия не хуже его подмечала нюансы и то, что вызывало подозрения.

— Полагаю, уж лучше я сама вам скажу, нежели вы узнаете это из сплетен, — сказала она недовольным тоном, сердясь не на него, а на обстоятельства.

Томас понял.

— И, вероятно, это будут более точные сведения, — добавил он.

— Алисия, — сказала она просто. — Это был брак по расчету, да и что же еще могло соединить двадцатилетнюю девушку и лишенного воображения мужчину со средствами, которому далеко за пятьдесят?

— У нее есть любовник. — Питт констатировал очевидный факт.

— Воздыхатель, — поправила она. — Поначалу это было не более чем светское знакомство. Интересно, имеете ли вы представление, насколько узок на самом деле круг лондонского общества? Со временем непременно знакомишься практически со всеми, если только ты не отшельник.

— Но теперь это переросло в нечто большее, нежели просто знакомство?

— Естественно. Она молода, и ей было отказано в мечтах юности. Теперь эти мечты проходят перед ней парадом в бальных залах Лондона — чего же еще можно было ожидать?

— Она выйдет за него замуж?

Леди Камминг-Гульд чуть подняла бровь и взглянула на Питта ясными газами. Это был намек на социальные различия между ними.

— Томас, в новый брак не вступают, пока не прошло года после смерти мужа. И неважно, что при этом чувствуют и чем занимаются в тиши спальни. Конечно, это должна быть спальня в чьем-то загородном доме, где проводят уик-энд… Но в ответ на ваш вопрос я скажу, что считаю новое замужество Алисии вполне возможным — после положенного срока.

— Каков он?

— Темноволосый и необычайно красивый. Не аристократ, но настоящий джентльмен. У него хорошие манеры и несомненное обаяние.

— А деньги?

— Как практично с вашей стороны задать такой вопрос! Думаю, их у него немного, но, судя по всему, он не нуждается.

— Леди Алисия будет наследницей?

— Вместе с дочерью Огастеса, Верити. У старой леди есть свои собственные деньги.

— Вы хорошо осведомлены об их делах, — заметил Питт с обезоруживающей улыбкой.

Она улыбнулась в ответ.

— Естественно. А чем еще прикажете заниматься зимой? Я слишком стара, чтобы самой заводить романы.

Томас широко улыбнулся, но не стал комментировать. Лесть была бы неуместна в данном случае.

— Как его имя и где он живет?

— Понятия не имею, где он живет, но не сомневаюсь, что вы с легкостью это выясните. Его имя Доминик Кордэ.

Питт был поражен. Не могут существовать два Доминика Кордэ — оба красивые и обаятельные, оба молодые и темноволосые… Он вспомнил Доминика так ясно — его непринужденную улыбку, его изящество. Доминик совершенно не замечал свою молодую свояченицу Шарлотту, страстно влюбленную в него. Это было четыре года назад, еще до ее знакомства с Питтом, когда начались убийства на Кейтер-стрит. Но смолкает ли когда-нибудь эхо первой любви? Остается ли что-нибудь от мечты, которая так и не осуществилась? Это, наверное, мучительно…

— Томас?

Голос Веспасии вторгся в его мысли, и он вернулся к действительности — в Гэдстоун-парк, к вырытому из могилы Огастесу Фицрой-Хэммонду. Итак, Доминик влюблен в леди Алисию или, по крайней мере, добивается ее. Питт видел ее всего дважды, однако у него сложилось мнение, что она совсем не похожа на Шарлотту. У нее было гораздо большее сходство с первой женой Доминика — сестрой Шарлотты, Сарой, которая была убита в тумане Кейтер-стрит. Хорошенькая, довольно набожная Сара, с такими же белокурыми волосами и гладким лицом, как у Алисии… Томас мог сейчас думать только о Шарлотте и Доминике.

— Томас! — Лицо Веспасии возникло перед ним, когда он поднял голову. Она подалась вперед, теперь уже охваченная беспокойством. — Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, — медленно произнес Питт. — Вы сказали «Доминик Кордэ»?

— Вы его знаете. — Это был не вопрос, а скорее утверждение. Она прожила долгую жизнь и сама изведала любовные муки, мало что могло ускользнуть от ее понимания.

Томас знал, что лгать ей бесполезно.

— Да. Он был женат на сестре Шарлотты — той, что погибла.

— О господи! — Если его слова и сказали Веспасии нечто большее, она была слишком тактична и потому промолчала. — Значит, он вдовец. Я не помню, чтобы он упоминал об этом.

Питту не хотелось говорить о Доминике. Он знал, что когда-нибудь придется, но пока не был к этому готов.

— Расскажите мне об остальных обитателях Гэдстоун-парк, — попросил Томас.

Веспасия взглянула на него, слегка удивленная. Питт скорчил забавную гримасу.

— Я не могу вообразить, как Алисия его выкапывает, — сказал он, встретившись взглядом с Веспасией. — Или это Доминик?

Она заметно расслабилась и устало вздохнула.

— Конечно, нет. Уж им-то совсем ни к чему, чтобы он возвращался. Если вся эта история — не роковая случайность, то либо один из них убил Огастеса, либо кто-то так считает.

— Расскажите мне о тех, кто живет в Парке, — повторил Томас свою просьбу.

— Старая леди — ужасное существо. — Веспасия всегда говорила без обиняков. — Сидит наверху в своей спальне, весь день читая старые любовные письма, а также пропитанные кровью и военным тщеславием весточки из Ватерлоо и Крыма. В своих собственных глазах она — последняя из великого поколения. Снова и снова смакует свои любовные победы, реальные или воображаемые, и будет выжимать из жизни все до последней капли, пока не отправится в мир иной. Алисия ей не нравится — старая леди считает, что у той нет ни мужества, ни стиля. — В глазах ее вдруг зажегся насмешливый огонек. — Я в самом деле не знаю, стала бы она относиться к Алисии лучше или хуже, если бы считала, что та способна убить Огастеса!

Питт с трудом скрыл улыбку.

— Как насчет дочери, Верити?

— Милая девушка. Даже не знаю, в кого она пошла, наверное, в мать. Не особенно хорошенькая, но жизнь в ней так и кипит, несмотря на хорошие манеры. Надеюсь, ее не выдадут замуж, не дав немного повеселиться.

— Как они ладят с Алисией?

— Насколько мне известно, достаточно хорошо. Но вам ни к чему присматриваться к этой девушке. Она понятия не имеет, где можно нанять осквернителя могил, и вряд ли бы сделала это сама!

— Но она могла кому-нибудь подсказать эту мысль, — заметил Питт, — тому, кто в нее влюблен, — в том случае, если бы считала, что мачеха убила ее отца.

Веспасия фыркнула.

— Как-то не верится. Уж слишком это сложно. Она славная девочка. Если бы ей пришла в голову такая мысль, она бы прямо обвинила мачеху, а не стала бы подбивать кого-то разрыть могилу ее отца. И Верити искренне любит Алисию. Если это не так — значит, она прекрасная актриса.

Питту пришлось согласиться, что эти предположения абсурдны. В конце концов, не исключено, что тут действовал сумасшедший, а то обстоятельство, что тело выкопали дважды, — всего лишь нелепая случайность. Так он и сказал Веспасии.

— Обычно я не верю в совпадения, — произнесла она неохотно, — но, вероятно, они случаются. Остальные обитатели Парка вполне заурядны, каждый по-своему. Не могу сказать ничего плохого о лорде Сент-Джермине, но и не особенно его жалую, хотя именно он будет представлять наш билль в парламенте. Хестер — славная женщина, которая не унывает, хотя ей и живется не так уж сладко. У них четверо детей, имена которых я никак не могу запомнить.

Майор Родни — вдовец. Он не был на захоронении, так что вы его еще не видели. Кажется, он сражался в Крыму. Никто не помнит его жену, которая умерла тридцать пять лет назад. Он живет вместе со своими сестрами, старыми девами — мисс Присциллой и мисс Мэри Энн. Они слишком болтливы и постоянно варят варенье или делают лавандовые подушечки, но в остальном исключительно приятные особы. О чете Кэнтлей и сказать особенно нечего. Думаю, они именно таковы, какими кажутся: любезные, щедрые и слегка скучающие.

Карлайл — дилетант во всем. Довольно хорошо играет на фортепьяно. Пытался попасть в парламент, но не прошел. Чересчур радикален. Хочет реформ. Хорошая семья, старинное состояние.

Единственный, кто представляет интерес, — тот кошмарный американец, который купил дом номер семь. Вергилий Смит. — Веспасия высоко подняла брови. — Я вас спрашиваю: кто, кроме американцев, назвал бы ребенка Вергилием? Да еще при фамилии Смит! Уродлив, как страшный грех, и манеры соответствующие. Не имеет ни малейшего представления, как себя вести, какой вилкой когда пользоваться, как обратиться к герцогине. Он разговаривает на улице с кошками и собаками!

Питт и сам разговаривал с кошками и собаками и поэтому сразу же проникся симпатией к этому человеку.

— Он знал лорда Огастеса? — спросил он.

— Конечно, нет! Вы можете себе представить, чтобы лорд Огастес якшался с подобными людьми? У него не было воображения! — Ее лицо смягчилось. — К счастью, я слишком стара, чтобы беспокоиться о том, в какой компании меня видят, и Вергилий Смит мне нравится. По крайней мере, с ним не скучно. — Она многозначительно взглянула на Питта, и он понял, что его причисляют к той же категории людей, которые не принадлежат к светскому обществу, но искупают этот недостаток тем, что с ними не скучно.

В настоящее время Томас больше ничего не мог узнать от Веспасии, поэтому, поблагодарив ее за искренние ответы, откланялся. Сегодня вечером придется сказать Шарлотте, что Доминик Кордэ связан с этим делом, и ему хотелось подготовиться.

Шарлотта проявляла лишь поверхностный интерес к делу об осквернении могилы. Оно не имело отношения ни к кому из ее знакомых, в отличие от прошлогодних убийств на Парагон-уок. У нее было много работы по дому, а Джемайму одолевало безудержное любопытство, как только она пробуждалась. Шарлотта проводила полдня в домашних хлопотах, а вторую половину посвящала расшифровке дочкиных вопросов и ответам на них. Она инстинктивно понимала, что именно хочет сказать Джемайма, и четко произносила эти слова, а дочь старательно повторяла за ней.

К шести часам, когда Питт пришел домой, замерзший и промокший, она уже устала и, так же, как и он, рада была присесть. Муж рассказал ей все в уютной тишине, после обеда. Он долго обдумывал, подготовить ли сначала жену или выложить все начистоту. В конце концов его собственное нетерпение одержало верх.

— Я был сегодня у тетушки Веспасии. — Томас взглянул на Шарлотту, затем перевел взгляд на пламя в камине. — Это по поводу осквернения могилы. Она знает всех в Гэдстоун-парк.

Шарлотта ждала продолжения.

Обычно ему удавалось высказываться уклончиво, но на этот раз он не выдержал — слова просто просились наружу.

— С этим делом связан Доминик!

— Доминик? — Шарлотта ушам своим не верила, настолько это было невероятно и неожиданно. — Что ты имеешь в виду?

— Доминик Кордэ связан с Фицрой-Хэммондами. Лорд Огастес умер несколько недель назад; с тех пор его труп дважды отрывали из могилы и оставляли на видном месте: один раз — на козлах кеба, второй — на его собственной скамье в церкви. У его жены Алисии, теперь вдовы, есть воздыхатель, который ухаживает за ней какое-то время. И это Доминик Кордэ!

Шарлотта сидела очень тихо, мысленно повторяя его слова и пытаясь ухватить их смысл. Она месяцами даже не вспоминала Доминика, но теперь все ее юные мечты со всей их наивностью и пылом нахлынули с новой силой. Шарлотта почувствовала, как зарделась, и подумала, что лучше бы муж ничего не знал про ее влюбленность. Нужно было скрыть свою безрассудную страсть к другому мужчине, когда они впервые встретились с Питтом на Кейтер-стрит.

Потом до нее начала доходить вся чудовищность этого преступления. Томас сказал, что Доминик как-то с этим связан. Неужели он действительно считает, что Доминик имеет отношение к осквернению могилы? Она не могла вообразить такое: ему не хватило бы смелости на такую гнусность.

— Как именно связан? — спросила Шарлотта.

— Не знаю. — Голос Томаса звучал непривычно резко. — Полагаю, он собирается на ней жениться.

Впервые он неверно ее понял.

— Я имею в виду, каким образом он связан с делом об осквернении могилы? — пояснила Шарлотта. — Ты же не думаешь, что он способен на такое? Да и с какой стати ему это делать?

Питт сделал паузу и взглянул жене в глаза, пытаясь прочесть ее мысли. Насколько это для нее важно? Он увидел, как она залилась краской при упоминании имени Доминика, и ему стало не по себе. Такой неуверенности Томас не испытывал уже много лет — с тех пор, как его отец лишился работы и их семья вынуждена была уехать из большого поместья, где Питт родился и вырос.

— Я не думаю, что это сделал Доминик, — ответил он. — Но не исключено, что смерть лорда Огастеса не была естественной.

Кровь отхлынула от лица Шарлотты.

— Ты имеешь в виду убийство? — Во рту у нее пересохло. — Ты думаешь, Доминик мог его убить? О нет, я в это не верю! Я его знаю, он не… — Она замолчала, подбирая слова.

— Что «не»? — сухо спросил Питт. — Не способен убить?

— Да, не способен, — ответила Шарлотта. — Разве что он был напуган или убил случайно, в припадке ярости. Но если бы он это сделал, то потом признался бы. Он не смог бы жить с этим.

— У него такая чувствительная совесть? — саркастическим тоном осведомился Питт.

Шарлотту уязвила его резкость. С какой стати Томас так себя ведет? Неужели он вспомнил спустя столько лет ее глупую влюбленность и рассердился? Не может же он ставить ей в вину девичьи грезы? Шарлотта никого не мучила, кроме себя самой. Перед ней встало сейчас все, что случилось тогда на Кейтер-стрит. Даже Сара не знала о ее чувствах, а Доминик и подавно.

— У всех есть в душе такое, в чем мы предпочитаем не сознаваться, — тихо сказала она. — Доминику это также свойственно. Его недостатки — результат воспитания. Он с легкостью мог бы простить себе интрижку с горничной, потому что так поступает большинство джентльменов. Но убийство человека ради женитьбы на его вдове — совсем другое дело. Доминик никогда не смог бы оправдать себя в своих глазах. Совершив такое, он пришел бы в ужас. Вот что я имела в виду.

— О… — Питт произнес это совсем тихо.

Несколько минут царила тишина, и слышно было лишь потрескивание огня в камине.

— Как поживает тетушка Веспасия? — наконец спросила Шарлотта.

— Так же, как всегда, — ответил Томас. Ему хотелось наладить отношения, но если он извинится, то как бы признается в своих грешных мыслях. — Тетушка просила тебя как-нибудь зайти к ней. Она сказала это, когда мы виделись на похоронах, но я забыл передать.

— Его могут снова выкопать? — спросила она. — Как-то это… нелепо.

— Полагаю, что могут. Но я не позволю им это сделать. Полиция пока не отдает тело. Я хочу, чтобы было сделано вскрытие.

— Вскрытие! Ты хочешь сказать, что его разрежут?

— Если тебе угодно сформулировать это таким образом. — Питт улыбнулся, и жена ответила ему улыбкой. И вдруг он оттаял, и ему снова стало тепло. Он сидел, усмехаясь глупо, как мальчишка.

— Семье это не понравится, — заметила Шарлотта.

— Они будут в ярости, — согласился Томас. — Но это нужно сделать — теперь у меня нет выбора.

 

Глава 3

На следующий день Питту нужно было повидать Алисию, и этого было не избежать. Как это ни неприятно, он должен расспросить ее о лорде Огастесе, о ее отношениях с ним и Домиником Кордэ — конечно, не впрямую. А затем, конечно, придется снова встретиться с Домиником.

Они не виделись со свадьбы Шарлотты и Питта, то есть уже четыре года. Тогда Доминик недавно овдовел и был смертельно напуган убийствами на Кейтер-стрит. А Питт не мог опомниться от счастья, что завоевал Шарлотту, и едва ли замечал кого-нибудь, кроме нее.

Теперь все было иначе. Доминик оправился от шока и готов начать новую жизнь, в которой не будет ни Эллисонов, ни Сары. Он снова женится. Ему не больше тридцати двух — тридцати трех, и он завидный жених. Даже если у самого Доминика этого нет в мыслях, то, насколько Питт знал общество, какая-нибудь амбициозная маменька постарается женить его на своей дочери. Он сейчас нарасхват, и за него будут сражаться.

Питт не питал неприязни к Доминику — разве что в связи с Шарлоттой и ее мечтами о нем. Сейчас он чувствовал себя виноватым, что снова вынужден втянуть Доминика в дело об убийстве. Впрочем, возможно, ему удастся раскрыть дело, прежде чем прозвучит слово «убийство»?

Стояло серенькое, пасмурное утро, и, судя по тому, как потемнело небо, должен был пойти снег. Питт добрался до дома номер двенадцать в Гэдстоун-парк и позвонил. Дворецкий с похоронным выражением лица впустил его и вздохнул, выражая покорность судьбе.

— Леди Фицрой-Хэммонд завтракает, — сказал он устало. — Если вам угодно подождать в утренней комнате, я доложу ей, что вы здесь.

— Благодарю вас.

Питт послушно последовал за ним. На лестнице он столкнулся с маленькой пожилой горничной в накрахмаленном переднике, отделанном кружевами, которая спускалась ему навстречу. Ее худое лицо вытянулось при виде него, глаза заблестели. Она развернулась и стала подниматься по лестнице, а на площадке куда-то юркнула и исчезла.

Его привели в простывшую утреннюю комнату. Алисия появилась минут через пять. Она была бледна и слегка запыхалась, словно встала из-за стола, прервав завтрак.

— Доброе утро, мэм. — Питт остался стоять. В комнате было слишком холодно, и поскольку предстояла довольно деликатная беседа, хотелось провести ее в более располагающей к откровенности обстановке.

Алисия вздрогнула.

— О чем еще тут можно говорить? Викарий заверил меня, что сделает все… все приготовления. — Она заколебалась. — Я… я не знаю, как тут следует поступить — в конце концов… уже были похороны — и… — Алисия нахмурилась и покачала головой. — Мне больше нечего вам рассказать.

— Может быть, мы могли бы побеседовать в более уютном месте? — предложил Питт, подразумевая «в более теплом месте».

Она смешалась.

— Беседовать о чем? Я больше ничего не знаю.

Он заговорил очень мягко:

— Осквернение могилы является преступлением, мэм. А то, что тело вырыли дважды, вряд ли можно считать простым совпадением.

Кровь отхлынула от лица Алисии. Она пристально смотрела на него, не произнося ни слова.

— Не могли бы мы пойти в какую-нибудь другую комнату, где удобнее разговаривать? — На этот раз тон у него был более настойчивый.

Ничего не ответив, Алисия повернулась и новела инспектора в небольшую гостиную. В камине горел огонь, распространяя тепло. Как только они оказались в этой комнате, Алисия резко повернулась к Питту. К ней вернулось самообладание.

— Так что же вы предполагаете, инспектор? Это не сумасшедший? Кто-то сделал это намеренно?

— Боюсь, что так, — спокойно ответил Томас. — Сумасшествие обычно не бывает таким… направленным.

— Направленным на что? — Она закрыла дверь и, подойдя к маленькому дивану, опустилась на него. Питт сел напротив. Он чувствовал, как в тепле расслабляются мышцы, скованные холодом.

— Это мне и нужно выяснить, — сказал Томас, — если я хочу, чтобы такое не повторилось снова. Вы сказали раньше, что не знаете никого, кто бы желал причинить зло вашему мужу и…

— Не знаю!

— Тогда мне остается лишь понять, какие еще могли быть мотивы, — резонно заметил Питт. Она оказалась умнее, чем он думал, и вела себя спокойнее. Он начинал понимать, почему Доминик увлекся Алисией — деньги и положение были здесь ни при чем. Ему вспомнились слова Веспасии о мечтах юности, и он посетовал на бесчеловечные обстоятельства, вынудившие Алисию выйти замуж за такого человека, как Фицрой-Хэммонд. — Или кому еще могли предназначить роль жертвы, — закончил он.

— Жертвы? — повторила она и задумалась над его словами. — Да, наверное, вы правы. В каком-то смысле все мы — жертвы этого преступления, вся семья.

Томас был пока еще не готов спросить ее о Доминике.

— Расскажите мне что-нибудь о вашей свекрови, — попросил он вместо этого. — Она была тогда в церкви, не так ли? Она живет здесь?

— Да. Но я не знаю, что рассказывать.

— Может быть, это ей хотели причинить боль, как вы думаете?

По лицу женщины пробежала какая-то тень, и выражение стало чуть насмешливым. Впрочем, возможно, Томасу показалось.

— Вы меня спрашиваете, есть ли у нее враги? — Алисия взглянула ему прямо в глаза.

— Они у нее есть?

— Конечно. Нельзя дожить до ее лет, не приобретя врагов. Но большинство их уже на том свете. Все, кто соперничал с ней, когда она была молода или имела вес в обществе, умерли или же слишком стары. Полагаю, все счеты сведены давным-давно.

Против этого нечего было возразить.

— А его дочь, мисс Верити? — продолжил Питт.

— О нет. — Алисия покачала головой. — Она выезжает только во время сезона. В ней нет злобы, и она никому не причинила вреда, даже ненамеренно.

Томас не знал, как подступиться к неизбежному. Обычно трудно подыскать слова для обвинения, особенно если собеседник не ожидает их услышать. Однако с годами Питт привык к этому — точно так же, как привыкаешь к раннему ревматизму. Ты знаешь, что время от времени случаются приступы боли, и стараешься к ней приспособиться. Но на этот раз было труднее, нежели обычно. В последний момент инспектор снова избрал обходной путь.

— А не может тут быть зависти? — спросил он. — Ведь она очаровательная девушка.

Алисия улыбнулась, и в этой улыбке была снисходительность к его неосведомленности.

— Единственные, кто завидует светским юным леди, — это другие светские юные леди. Вы действительно думаете, инспектор, что одна из них наняла людей, чтобы выкопать из могилы покойного отца Верити?

Томас почувствовал, что сказал глупость.

— Нет, разумеется, нет. — Все получалось еще хуже, когда он старался быть тактичным. — Но если метили не во вдовствующую леди Фицрой-Хэммонд и не в мисс Верити, то, быть может, в вас?

Она немного помедлила с ответом. Ее пальцы замерли на резном деревянном подлокотнике дивана, вцепившись в бахрому.

— Я не думаю, что кто-то так сильно меня ненавидит, — тихо произнесла она.

Томас решил копнуть глубже. Нельзя поддаваться жалости. Некоторые убийцы бывают превосходными актерами.

— Не одно преступление совершалось из ревности.

Алисия застыла на месте. Он уже начал думать, что не дождется ответа.

— Вы имеете в виду убийство, инспектор Питт? — наконец спросила она. — Это ужасное, безумное преступление, но убийство тут ни при чем. Огастес умер от сердечного приступа. Он хворал больше недели. Спросите доктора Макдаффа.

— Может быть, кто-то хочет, чтобы мы думали, будто это убийство? — Питт говорил спокойно, почти без эмоций, словно рассматривал академическую проблему, а не убийство.

И вдруг Алисия поняла, куда он клонит.

— Вы имеете в виду, что они выкапывают Огастеса, чтобы обратить внимание полиции? Неужели вы считаете, что кто-то настолько ненавидит одного из нас?

— Разве такого не может быть?

Слегка повернувшись к камину, Алисия принялась глядеть на пламя.

— Да, наверное, может — было бы глупо это отрицать. Но это такая страшная мысль!.. Я не знаю, кто мог бы это сделать и почему.

— Мне говорили, вы знакомы с Домиником Кордэ.

Вот он и сказал это. Краска залила лицо Алисии. Вопреки ожиданиям, Томаса от этого не покоробило, хотя она совсем недавно овдовела. Напротив, ему было жаль Алисию оттого, что она так смутилась. Вероятно, ее любовь на той стадии, когда больше не можешь отрицать свои чувства, но не уверен в чувствах другого.

Алисия все еще не смотрела в его сторону.

— Да, знакома. — Она теребила бахрому дивана. Руки были очень ухоженные, они привыкли лишь вышивать да расставлять цветы в вазах. Алисия не могла просто сменить тему и была вынуждена что-то добавить. — Почему вы спрашиваете?

На этот раз Томас действовал деликатнее.

— Вы не думаете, что кто-то может ревновать к вашей дружбе? Я знаком с мистером Кордэ. Он обаятельный мужчина и завидный жених.

Ее румянец сгустился, и, почувствовав это, Алисия еще больше смутилась.

— Возможно, мистер Питт. — Она внезапно подняла глаза. Он не замечал раньше, что они золотисто-карие. — Но я совсем недавно овдовела… — Возможно, осознав, как напыщенно звучит эта фраза, Алисия начала снова: — Представить себе не могу такого ненормального, который бы совершил подобное преступление из зависти, даже из-за мистера Кордэ.

Питт сидел напротив, всего в нескольких футах от нее.

— Мог ли человек в здравом уме сделать такое, мэм?

Снова последовало молчание. Огонь потрескивал в камине и рассыпался искрами. Питт взял щипцы и подложил еще один кусок угля. Какая роскошь — жечь топливо, не думая о цене. Он подложил второй кусок, затем третий. Пламя запылало желтым огнем.

— Нет, — тихо произнесла она. — Вы совершенно правы.

Прежде чем Томас успел что-нибудь добавить, дверь распахнулась, и в комнату вошла тучная старая леди, стуча палкой об пол. Питт встал при ее появлении, и она смерила его пренебрежительным взглядом.

Алисия также поднялась.

— Мэм, это инспектор Питт, из полиции. — Она повернулась к Питту. — Моя свекровь, леди Фицрой-Хэммонд.

Старая леди даже не шевельнулась. Зачем это ее представляют какому-то полисмену, да еще в собственном доме (она по-прежнему считала дом своим)?

— Вот как, — раздраженным тоном произнесла она. — Так я и думала. А у вас разве нет никаких обязанностей, Алисия? В доме не должно быть все вверх дном из-за того, что кто-то умер. Вы же не ждете, чтобы слуги сами присматривали за собой? Ступайте и займитесь сегодняшним меню, а также позаботьтесь о том, чтобы горничные не бездельничали. Вчера на подоконнике на верхней лестничной площадке была пыль. Я испачкала свою манжету! — Она перевела дух. — Ну же, не стойте столбом! Если полисмену понадобится вас повидать, он зайдет снова.

Алисия взглянула на Питта, и тот слегка кивнул. Она не стала перечить старой леди, поскольку ей с детства привили уважение к старости. После того, как невестка удалилась, старуха доковыляла до маленького дивана и уселась, не выпуская палку из рук.

— Зачем вы здесь? — спросила она. На старой леди был кружевной чепчик, и Питт заметил, что ее волосы еще не причесаны. Наверное, горничная доложила о его появлении, и старуха поднялась в спешке, чтобы не упустить его.

— Надеялся, что, возможно, удастся узнать, кто выкопал вашего сына из могилы, — ответил Томас прямо.

— Да что же это такое! Вы вообразили, что это одна из нас? — Ее возмущение глупостью инспектора не знало границ, и она хотела довести это до сведения Питта.

— Вряд ли, мэм, — возразил он ровным тоном. — Это сделал мужчина. Но я считаю вполне возможным, что это преступление было направлено против одной из вас. А поскольку это случилось дважды, то вряд ли тут может быть совпадение.

Фицрой-Хэммонд стукнула палкой об пол.

— Вы должны это расследовать! — сказала она укоризненно, и ее толстые щеки затряслись. — Выясните все, что сможете. Многие только прикидываются приличными людьми. На вашем месте я бы начала с некоего мистера Доминика Кордэ. — Старуха сверлила его взглядом. — Слишком уж он вкрадчивый. Не удивлюсь, если он охотится за деньгами Алисии. Хорошенько к нему присмотритесь. Он тут вынюхивал еще до того, как скончался бедный Огастес, — задолго до того! Ей вскружили голову его красивое лицо и непринужденные манеры — глупая девчонка! Как будто внешность чего-то стоит… Да когда я была молодой, за мной увивались двадцать таких, как он! — Она резко щелкнула пальцами. — Их полно при королевских дворах Европы — каждое лето новый урожай, словно этих молодцов выращивают, как картофель. Покрутятся один сезон, а потом исчезают — если только не женятся на какой-нибудь богатой дуре. Ступайте и разведайте насчет его средств — есть ли у него хоть что-нибудь!

Питт поднял брови. Он бы отдал недельную зарплату за то, чтобы нагрубить ей. К сожалению, тогда придется расстаться с зарплатой до конца жизни.

— Вы думаете, мистер Кордэ мог выкопать тело лорда Огастеса? — с невинным видом поинтересовался он. — Не понимаю, зачем ему это понадобилось.

— Не будьте идиотом! — прошипела старуха. — Это он убил! Или подбил эту глупую девчонку… Полагаю, тот, кто выкопал Огастеса, все знает и хотел привлечь внимание.

Томас не мигая смотрел ей в лицо.

— Вы знали об этом, мэм?

Она уставилась на него с каменным лицом, решая, как себя вести.

— Что же я, по-вашему, выкопала своего собственного сына? — наконец воскликнула она. — Вы варвар! Кретин!

— Нет, мэм. — Питт не клюнул на приманку. — Вы не так меня поняли. Я имел в виду другое: вы подозревали, что ваш сын был убит?

Старая леди вдруг поняла, что это ловушка, и гнев ее утих. Она настороженно взглянула на Питта своими маленькими глазками.

— Нет, не подозревала. В то время — нет. Хотя теперь я начинаю допускать такую возможность.

— Мы тоже, мэм. — Питт поднялся. Ему нужно бы узнать все, что возможно, но ядовитые сплетни этой старухи только собьют его с толку на ранней стадии расследования. Убийство — всего лишь одна из возможных версий, но есть и другие: ненависть или же просто вандализм.

Фицрой-Хэммонд хмыкнула и протянула руку, чтобы ей помогли, затем вспомнила, что это всего лишь полисмен, и самостоятельно поднялась на ноги. Затем постучала палкой об пол.

— Нисбетт!

Вездесущая горничная немедленно возникла на пороге, словно все время стояла за дверью.

— Проводите этого человека, — приказала старая леди, указав на Питта палкой. — А потом принесите чашку шоколада в мою комнату. Не знаю, что случилось с миром: с каждой зимой становится все холоднее. Никогда такого не было. Мы знали, как нужно отапливать наши дома! — И она заковыляла прочь, даже не взглянув в сторону Питта.

Томас последовал за Нисбетт в холл и уже собирался выйти из дома, как вдруг услышал голоса, доносившиеся из гостиной слева. Один голос был мужской — негромкий, но отчетливый. И сразу же нахлынули воспоминания — это мог быть только Доминик Кордэ.

Одарив Нисбетт улыбкой, Питт, к ее изумлению и тревоге, резко повернулся к двери гостиной. Коротко постучав костяшками пальцев, он шагнул в комнату.

Доминик стоял рядом с Алисией у камина. Оба оглянулись с удивлением, когда он ворвался в гостиную. Алисия вспыхнула, а Доминик, казалось, собирался потребовать объяснений. Но затем он узнал Питта.

— Томас! — Он повысил голос от изумления. — Томас Питт!

Впрочем, к нему тут же вернулось хладнокровие, и он протянул инспектору руку. Это был такой искренний жест, что неприязнь того невольно испарилась. Однако Томас не мог позволить себе забыть, зачем здесь находится. Не исключено убийство, и один из них или оба могут быть замешаны в нем. А если это всего лишь осквернение могилы, то, несомненно, преступление направлено против них.

Питт пожал протянутую руку.

— Здравствуйте, мистер Кордэ.

— Здравствуйте. Как поживает Шарлотта?

Питта обуревали смешанные чувства: с одной стороны, ликование, оттого что Шарлотта теперь его жена; с другой стороны, возмущение. Ведь Доминик спросил о ней так непринужденно, так естественно… Но ведь, в конце концов, он прожил с ней в одном доме все те годы, что был женат на Саре. На его глазах она превратилась из юной девушки в молодую женщину. К тому же ему никогда не приходило в голову, что Шарлотта страстно в него влюблена.

Однако теперь совсем другое дело. Доминику уже тридцать, он стал более зрелым и, наверное, лучше понимает, какое впечатление производит на женщин. И речь идет об Алисии, а не об его юной свояченице.

— В добром здравии, спасибо, — ответил Питт. И, не удержавшись, добавил: — Джемайме уже два годика, и она болтает без умолку.

Доминик был слегка удивлен. Вероятно, он и не думал, что у Шарлотты есть дети. У них с Сарой не было детей, и Питт сразу же пожалел, что похвастался. К тому же из-за вырвавшихся у него слов стало невозможно сохранять дистанцию, как того требовала профессия полицейского.

— Надеюсь, у вас все в порядке? — с заминкой осведомился Питт. — Какое ужасное происшествие с лордом Фицрой-Хэммондом…

Кровь бросилась в лицо Доминику, затем отхлынула.

— Отвратительно, — согласился он. — Надеюсь, вам удастся выяснить, кто это сделал, и засадить его. Несомненно, это сумасшедший, и его легко распознать?

— К сожалению, безумие — это не оспа, — возразил Питт. — Оно не так бросается в глаза.

Алисия молчала: для нее было неожиданностью, что эти двое знают друг друга — причем тут не просто официальное знакомство.

— Но у вас же большой опыт! — сказал Доминик. — К тому же разве у полиции нет врачей или чего-то в этом роде?

— Прежде чем лечить болезнь, нужно быть с ней знакомым, — заметил Питт. — А осквернение могил встречается не чаще одного раза за всю карьеру полицейского.

— А как насчет продажи трупов для медицинских исследований? Разве не существует такое ремесло? Простите, Алисия, — извинился он.

— Похитители тел? Это было давно, — ответил Питт. — Теперь трупы получают законным путем.

— Значит, дело не в этом. — Плечи Доминика опустились. — Как все это неприятно! Вы не думаете… хотя нет, вряд ли. Они же не повредили тело. Это не могут быть некроманты, или сатанисты, или что-то подобное…

Алисия наконец заговорила.

— Мистер Питт должен установить, выбрали Огастеса случайно — или из ненависти к нему или к одному из нас.

Вопреки ожиданиям Томаса, Доминик не выказал удивления. Наверное, Алисия поделилась со своим поклонником этими сведениями, прежде чем появился Питт. Не исключено, что именно это они и обсуждали как раз в ту минуту, когда он ворвался в комнату.

— Представить себе не могу, чтобы кого-то можно было так сильно ненавидеть, — решительно заявил Доминик.

Это был шанс, и Питт за него ухватился.

— Существует множество причин для ненависти, — начал он, стараясь говорить непринужденно, как будто никого не имел в виду конкретно. — Одна из самых древних — страх. Правда, пока что я не смог выяснить причину, по которой кто-то мог бояться лорда Огастеса. Возможно, он обладал властью, о которой мне ничего не известно — скажем, финансовой. Или же знал чей-то секрет. Он мог случайно о чем-то узнать…

— Тогда он сохранил бы это в тайне, — убежденно заявила Алисия. — Огастес был очень порядочным человеком и никогда не сплетничал.

— Он мог счесть своим долгом заговорить, если речь шла о преступлении, — возразил Питт.

Ни Алисия, ни Доминик ничего не сказали. Они все еще стояли, причем Доминик подошел так близко к огню, что мог обжечь ноги.

— Или месть, — продолжал Питт. — Люди могут годами гореть жаждой мести, пока она не разрастется до чудовищных размеров. Первоначальная обида может быть самой незначительной, скажем, и не оскорбление вовсе, а успех в деле, в котором другой потерпел неудачу. Словом, что-то совсем невинное.

Он перевел дух и подошел к главному.

— И, конечно, существует алчность — один из наиболее распространенных мотивов в мире. Возможно, кому-то была выгодна смерть Огастеса по причинам, которые сразу не бросаются в глаза…

Алисия сильно побледнела, затем стала пунцовой. Питт не имел в виду наследство, но она подумала, что он говорит именно об этом. Доминик тоже молчал, переминаясь с ноги на ногу. Возможно, ему было неуютно, или же он стоял слишком близко к огню и не мог отодвинуться, не попросив Питта отойти.

— Или ревность, — закончил Томас. — Жажда свободы. Быть может, он мешал кому-то получить то, чего тот отчаянно желал. — Теперь он не мог прямо взглянуть на них. Конечно, они тоже не смотрят друг на друга. — В общем, существует множество причин. — Он слегка отступил, чтобы Доминик мог отодвинуться от огня. — Нужно учитывать их все, пока нам не удастся что-то выяснить.

— Вы… вы собираетесь расследовать их все? — запинаясь, спросила Алисия.

— Возможно, в этом не будет необходимости, — ответил Питт, ненавидя в эту минуту свою работу, поскольку в его душе уже зародилось подозрение. — Как знать, быть может, нам удастся быстро установить истину.

Ей не стало от этого легче, да он и не собирался ее утешать. Алисия сделала несколько шагов и встала между Питтом и Домиником. Томас сотни раз видел этот чисто женский жест: мать защищала провинившееся дитя, жена лгала ради спасения мужа, дочь выгораживала пьяного отца.

— Надеюсь, вы сохраните все в тайне, инспектор, — тихо сказала она. — В противном случае вы можете причинить ненужную боль и запятнать память моего мужа. Я уж не говорю о тех, у кого, как вы намекаете, могут быть подобные мотивы.

— Разумеется, — согласился Питт. — Факты нужно исследовать, но никаких намеков не будет сделано.

Казалось, Алисия не особенно ему верила, но больше она ничего не сказала.

Томас откланялся, и на этот раз лакей удостоверился, что он ушел.

На улице его сразу же сковал холод, несмотря на многочисленные слои одежды. Туман рассеялся, и шел дождь со снегом. Ветер раскачивал лавр и магнолию; все вокруг было темным-темно. Теперь не оставалось ничего иного, как настаивать на вскрытии Огастеса Фицрой-Хэммонда. Нельзя было исключать возможность убийства, но нужно действовать осторожно, потому что это могло навредить многим.

Питт заранее узнал, где найти доктора Макдаффа, и направился прямо к нему.

Дом доктора был таким же большим, солидным и консервативным, как и его хозяин. Ничто в нем не будило воображения, ничто не нарушало безмятежности. Питта проводили еще в одну холодную утреннюю комнату и попросили подождать. Спустя четверть часа его привели в кабинет, уставленный книжными шкафами с томами в кожаных переплетах. Он стоял перед огромным письменным столом, как школьник, отвечающий учителю. Но, по крайней мере, здесь горел огонь в камине.

— Здравствуйте, — мрачно приветствовал его доктор Макдафф. Наверное, в юности он был недурен, но время и раздражительный нрав избороздили чело морщинами, и его портило самодовольное выражение лица. — Чем могу служить?

Питт придвинул к себе единственное свободное кресло и сел. Он не позволит этому человеку обращаться с собой как со слугой. В конце концов, оба они профессионалы, которым платят за то, чтобы они занимались наименее приятными проблемами человечества.

— Вы были лечащим врачом покойного лорда Фицрой-Хэммонда до самой его смерти… — начал Томас.

— Да, действительно, — ответил доктор Макдафф. — Но вряд ли это лежит в сфере интересов полиции. Этот человек умер от сердечного приступа. Я сам подписывал свидетельство. И я ничего не знаю об ужасном осквернении могилы, которое имело место после того. Это ваше дело, и чем скорее вы с ним разберетесь, тем лучше.

Питт кожей чувствовал враждебность, витавшую в воздухе. Для Макдаффа он олицетворял грязный мир за пределами его уютного круга. Если Томас хочет чего-нибудь добиться от доктора, то следует выбрать не лобовую атаку, а обходные пути. Нужно воспользоваться тщеславием Макдаффа.

— Да, это ужасное дело, — согласился инспектор. — Мне никогда прежде не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Очень хотелось бы узнать ваше профессиональное мнение о том, что за человек может быть одержим подобным безумным желанием.

Макдафф открыл было рот, чтобы заявить, что не желает иметь с этим ничего общего, но сейчас был брошен вызов его профессионализму. Он не ожидал такого от Питта и поэтому был застигнут врасплох.

— А! — Доктор тянул время, пытаясь собраться с мыслями. — Да, это очень сложный вопрос. — Он чуть было не сказал, что не разбирается в этом, но никогда бы не признался в том, что чего-то не знает. В конце концов, многолетний опыт наделил его безмерной мудростью и пониманием человеческого поведения во всех комедиях и трагедиях. — Вы совершенно правы: вырыть человеческий труп из могилы — это безумие, и тут нет никакого сомнения.

— Вы знаете о каком-то состоянии рассудка, которое привело бы к подобному поступку? — спросил Питт с совершенно невинным выражением лица. — Может быть, какого-то рода одержимость?

— Одержимость мертвецами? — Макдафф задумался, что бы такое сказать. — Вы имеете в виду термин «некрофилия»?

— Да, — легко согласился Томас. — Быть может, это даже маниакальная ненависть или зависть к самому лорду Огастесу — в конце концов, этот ненормальный вырыл его дважды! Непохоже на совпадение.

На лице Макдаффа отразилась неприязнь. Теперь угрожали его собственному мирку, его светскому кругу. Питт понял это и поменял тактику.

— Естественно, ваша профессиональная этика не позволит вам назвать имена, доктор Макдафф, — поспешно сказал он. — Даже намекнуть. Но как человек, долгие годы занимающийся медициной, вы можете мне сказать, существует ли такое состояние рассудка, и тогда я должен буду сам отыскать этого несчастного. Наш общий долг — позаботиться о том, чтобы лорда Огастеса достойно захоронили и чтобы он обрел наконец покой; и его несчастная семья тоже. Его вдова и его матушка.

Доктор Макдафф вспомнил кошелек старой леди.

— Конечно, — сразу же согласился он. — Я сделаю все, что в моих силах, разумеется, не нарушая профессиональной этики. Но я не могу вот так сразу вспомнить, какая именно болезнь вызывает такую отвратительную форму безумия. Я обдумаю этот вопрос, и если вы захотите снова заглянуть ко мне, изложу более взвешенное мнение.

— Большое вам спасибо. — Питт поднялся и направился к двери, но перед тем, как ее отворить, оглянулся: — Между прочим, существует весьма неприятное предположение, что лорда Огастеса могли убить, и кто-то, зная об этом, выкапывает тело, чтобы привлечь внимание к этому факту и вынудить нас провести расследование. Я полагаю, смерть была вполне естественной и не явилась неожиданностью?

Лицо Макдаффа помрачнело.

— Ну конечно, она была естественной! Вы думаете, я бы подписал свидетельство, если бы это было не так?

— И не явилась неожиданностью? — настаивал Питт. — Он болел в течение какого-то времени?

— С неделю или около того. Но тут нет ничего необычного, когда человеку шестьдесят. У его матери слабое сердце.

— Но она все еще жива, — заметил Питт. — А ей, кажется, за восемьдесят.

— Это не имеет никакого отношения к делу! — отрезал Макдафф, и его рука, лежавшая на письменном столе, сжалась в кулак. — Смерть лорда Фицрой-Хэммонда была совершенно естественной, и в ней не было ничего необычного для человека его лет, при таком состоянии здоровья.

— Вы делали вскрытие? — Питт совершенно точно знал, что вскрытия не было.

Макдафф пришел в ярость при одной мысли об этом.

— Не делал! — Его лицо покрылось красными пятнами. — Вы слишком долго занимались своим ремеслом в глухих переулках, инспектор. Не забывайте, что мои клиенты ничуть не похожи на ваших! Тут не было никакого убийства и никакого преступления, за исключением осквернения могилы. Вне всякого сомнения, это совершил кто-то из вашего мира, а не из моего! До свидания, сэр!

— Тогда придется сделать вскрытие теперь, — спокойно произнес Питт. — Вынужден вам сказать, что сегодня же обращусь с этой просьбой к мировому судье.

— А я буду вам в этом препятствовать, сэр! — Макдафф стукнул кулаком по столу. — И можете не сомневаться, семья лорда Огастеса тоже будет против, а она пользуется влиянием. А теперь будьте добры убраться из моего дома!

Питт пошел к своему начальству с просьбой о разрешении на вскрытие лорда Огастеса, но ему сказали, что прежде чем обращаться к мировому судье, нужно хорошенько все обдумать. К этому вопросу нельзя подходить безответственно, и они должны все взвесить, чтобы не скомпрометировать себя.

Питт был рассержен и разочарован, но он знал, что этого следовало ожидать. Трупы аристократов не вскрывают без крайней необходимости, и смерть их не расследуется.

На следующий день Макдафф сделал все, что было в его силах. Питту пришел ответ прямо в его кабинет, что нет оснований обращаться к мировому судье с подобной просьбой. Он не знал, сердиться или радоваться по этому поводу. Без вскрытия вряд ли когда-нибудь будет доказано убийство. В свидетельстве указано, что имела место естественная смерть от сердечного приступа. А Томас достаточно узнал доктора Макдаффа, чтобы не сомневаться, что тот ни за что не откажется от своего диагноза, тем более публично. Но раз не было убийства, Питт вынужден будет доискиваться, кто вырыл тело и оставил его на видном месте. Однако он ни секунды не надеялся узнать ответ на этот вопрос. Со временем это дело погребут под более срочными, и Доминика и Фицрой-Хэммондов оставят в покое.

Но, конечно, тот, кто вырыл Огастеса из могилы, так легко не сдастся. Если он (или она) считал или даже знал наверняка, что совершено убийство, то у него (нее) могли возникнуть еще какие-то идеи на предмет того, как привлечь к этому внимание. Бог его знает, что он (она) сделает дальше!

Питт терпеть не мог нераскрытые дела. Ему была симпатична Алисия, и хотя она вела совершенно чуждый ему образ жизни, он даже сочувствовал ей. Ему не хотелось бы узнать, что она убила своего мужа или была к этому причастна. А ради Шарлотты он надеялся, что это не Доминик.

Пока что Питт ничего не мог сделать, и он вернулся к делу о подлоге, которым занимался до того, как лорд Огастес свалился с кеба к его ногам.

В половине шестого, когда снаружи было темно, и газовые фонари тускло светили в тумане, младший констебль открыл дверь и доложил, что к нему пожаловал мистер Кордэ.

Питт был поражен. Первым делом он подумал, что совершено новое нарушение закона и странный преступник, обуреваемый нетерпением, опять решил дать ему подсказку. Питту сделалось нехорошо при этой мысли.

В кабинет вошел Доминик. Воротник его был поднят, шляпа низко надвинута на лоб. Нос его покраснел, плечи сгорбились.

— Боже мой, до чего мерзкая погода. — Он уселся на неудобный стул с жесткой спинкой, с тревогой глядя на Питта. — Мне жаль тех бедняг, у которых нет ни очага, ни постели.

Вместо того чтобы спросить, зачем тот пришел, Питт сказал то, что вертелось у него на кончике языка:

— Их тысячи, причем в двух шагах отсюда. — Он встретился взглядом с Домиником. — И у них также нет ужина.

Доминик поморщился. Раньше ему не хватало воображения, но, быть может, он изменился за прошедшие годы? Впрочем, ему просто могло не понравиться, что Питт так буквально воспринял замечание, брошенное вскользь, и ответил со всей серьезностью.

— Это правда, что вы хотите сделать вскрытие тела лорда Огастеса? — спросил Доминик, снимая перчатки и доставая из кармана белый льняной платок.

Питт не мог упустить шанс узнать истину.

— Да.

Доминик высморкался, и когда он поднял взгляд, лицо у него было непроницаемое.

— Зачем? Он умер от сердечного приступа. Слабое сердце — это у них фамильное. Макдафф вам скажет, что смерть произошла от естественных причин и не явилась неожиданностью. Он слишком много ел и редко отдыхал. Все время слышишь, как умирают такие мужчины, как он, которым за шестьдесят. — Доминик спрятал носовой платок в карман. — Разве вы не понимаете, как это отразится на семье, особенно на Алисии? Ей и так нелегко приходится со старухой, а представьте себе, каково с ней будет жить после вскрытия! Она обвинит во всем Алисию и скажет, что ничего подобного не случилось бы с Огастесом, не женись он на ней. Если бы Алисия не была моложе его более чем на тридцать лет, никто бы и не подумал о вскрытии!

— Возраст тут ни при чем, — устало возразил Питт. Ему хотелось оставить это дело, просто выкинуть его из головы. — Это из-за того, что тело дважды выкапывали и оставляли там, где его невозможно было не найти. Совершено преступление, и мы должны сделать все, чтобы не допустить его повторения. Вы, конечно, это понимаете?

— Тогда захороните его и поставьте стражу! — с раздражением предложил Доминик. — Никто не станет выкапывать тело, если там будет стоять полисмен. Это нелегкая работа — раскидать землю и поднять гроб из могилы. Они должны делать это ночью, и нужно много инструментов — лопаты, веревки и все такое. И он был не один — это же очевидно.

Питт не смотрел на него.

— Это мог бы сделать в одиночку сильный мужчина, не особенно напрягаясь, — возразил он. — И ему не нужны веревки: ведь гроб оставили, забрав только труп. Мы могли бы поставить там констебля на одну-две ночи, даже на неделю. Однако рано или поздно нам придется снять пост, и тогда преступник снова придет и сделает свое дело.

— О боже! — Доминик закрыл лицо руками.

— Или же он придумает что-нибудь другое, — добавил Питт, — чтобы заставить нас действовать.

Доминик поднял голову.

— Что-нибудь другое? Например?

— Не знаю, — признался Томас. — Если бы я знал, то, возможно, мог бы это предотвратить.

Доминик поднялся.

— Я не допущу вскрытия! — Лицо его покраснело. — Многие обитатели Парка употребят все свое влияние, чтобы воспрепятствовать этому — например, лорд Сент-Джермин. И если понадобится, мы наймем кого-нибудь караулить могилу, чтобы тело покоилось в мире. Только сумасшедший нарушает покой мертвых!

— Сумасшедшие еще много чего делают, — согласился Питт. — Мне жаль, но я не знаю, как это остановить.

Покачав головой, Доминик медленно двинулся к дверям.

— Это не ваша вина, и вы не несете ответственности. Мы должны что-то предпринять — ради Алисии. Передайте от меня привет Шарлотте и Эмили, если увидите. До свидания.

Дверь за ним закрылась, и Питт долго смотрел на нее, чувствуя себя виноватым. Он не сказал Доминику, что вскрытия не будет, так как хотел, чтобы тот высказался, и теперь чувствовал себя еще хуже. Вскрытие могло бы навсегда покончить с подозрением в убийстве. Возможно, Томасу надо было так и сказать. Но почему же Доминик сам этого не понимает? Или же он опасается, как бы вскрытие не показало, что действительно имело место убийство? Виноват ли Доминик, или просто боится за Алисию? А может быть, он всего лишь хочет избежать скандала? Ведь тогда откроются старые раны, что всегда бывает при расследовании. Ему никак не забыть о Кейтер-стрит.

Однако если Доминик настаивал, чтобы дело замяли, то нашелся, по крайней мере, один человек, которому этого не хотелось. Утром Питт получил довольно надменное письмо от старой леди, в котором она напоминала, что его долг — узнать, кто и почему потревожил лорда Огастеса в могиле. Если совершено убийство, то нужно раскрыть его и наказать преступника. В конце концов, Питту платят жалованье именно за это!

Томас наградил старую леди весьма нелестным эпитетом и убрал письмо в верхний ящик стола. Оно было написано на простой белой бумаге, наверное, она бережет красивую почтовую бумагу для своих светских знакомых. У инспектора промелькнула мысль, что неплохо бы показать это письмо начальству. Пусть они обсудят между собой, что важнее для их карьеры и не вызовет ли запрет на вскрытие гнев старой леди, пользующейся значительным влиянием в обществе.

Томас все еще размышлял на эту тему, когда вошла Алисия, закутанная в меха до самого подбородка. Ее появление вызвало комментарии в полицейском участке, и у констебля, доложившего о ней, были круглые от удивления глаза.

— Здравствуйте, мэм. — Питт предложил ей стул и сделал знак констеблю, отсылая его. — Боюсь, что не могу сказать вам ничего нового, иначе зашел бы сам и рассказал.

— Да. — Она смотрела куда угодно, только не на Питта. Неужели ее интересуют коричневатые стены и аскетичные эстампы, а также коробки, доверху наполненные папками? Томас ждал, пока Алисия соберется с духом.

Наконец она взглянула на него.

— Мистер Питт, я пришла попросить, чтобы вы не продолжали расследовать дело о могиле моего мужа… — Это была уклончивая формулировка, и, осознав ее нелепость, Алисия продолжила, запинаясь. — Я… я имела в виду, что выкопали тело. Я пришла к убеждению, что это сделал какой-то сумасшедший, и это просто акт вандализма. Вам его никогда не поймать, и нет смысла продолжать.

Внезапно Питту в голову пришла одна идея.

— Да, я могу и не поймать его, — медленно произнес он. — Но если я не буду продолжать это дело, может случиться большая беда, которая коснется и вас. — Он посмотрел ей прямо в глаза; если бы Алисия отвела взгляд, было бы ясно, что она его избегает.

— Я вас не понимаю. — Она покачала головой. — Мы похороним его и, если нужно, наймем слугу, чтобы стерег могилу, сколько понадобится. Каким же образом это может навлечь на нас беду?

— Вполне возможно, что это просто сумасшедший. — Томас слегка подался вперед. — Но, боюсь, не все в это поверят.

У женщины вытянулось лицо, и Питту даже не потребовалось произносить слово «убийство».

— Пусть думают, что им угодно. — Алисия подняла голову и плотнее запахнула меха.

— Так и будет, — сказал Томас. — И кое-кто может вообразить, будто вы запретили делать вскрытие именно потому, что вам есть что скрывать.

Она побледнела, ее пальцы теребили мех.

— Люди порой бывают жестоки, — продолжал инспектор. — Кто-то, несомненно, заметил, что мистер Кордэ от вас без ума, а кое-кто завидует вам из-за этого. — Питт подождал пару минут, пока до нее дойдет эта мысль. Он хотел было добавить, что возникнут подозрения, но в этом не было необходимости.

— Вы хотите сказать, что люди начнут обсуждать, не был ли он убит? — сухо произнесла она. — И скажут, что это Доминик или я?

— Может быть. — Теперь, когда Томас снова подошел к этой теме, ему было трудно говорить. Если бы только он сам в это не верил! Однако Питт вспомнил визит Доминика и, глядя, как Алисия сидит с убитым видом, теребя воротник, понял, что она и сама в глубине души ни в чем не уверена.

— Они не правы! — пылко воскликнула Алисия. — Я не причиняла Огастесу вреда никогда, и я уверена, что Доминик… мистер Кордэ также этого не делал!

Терзаемая страхом, она пыталась убедить себя в том, что говорит. Питту часто приходилось слышать подобный тон, когда в душу человека закрадывается первое сомнение.

— Так не лучше ли позволить вскрытие? — мягко сказал он. — Чтобы доказать, что смерть была естественной? Тогда никто больше не станет обсуждать это дело, и все согласятся, что это была естественная смерть.

Томас наблюдал за лицом Алисии, на котором отражались разные чувства: сначала надежда, затем сомнение и наконец боль от того, что вскрытие может неоспоримо доказать убийство.

— Вы не думаете, что мистер Кордэ мог убить вашего мужа? — резко спросил он.

Алисия бросила на него сердитый взгляд, не на шутку разгневавшись.

— Нет, конечно, не думаю!

— Тогда давайте докажем с помощью вскрытия, что это была обычная смерть, и положим конец сомнениям.

Алисия колебалась, взвешивая все аргументы «за» и «против».

— Мать Огастеса этого не позволит.

— Напротив, она написала письмо, в котором сама просит об этом. — Теперь Питт позволил себе действовать деликатнее. — Возможно, ей, как и всем, хочется, чтобы недоброжелатели умолкли.

Алисия скорчила насмешливую гримасу. Она знала не хуже, чем Питт, чего хочет старая леди. А еще ей было известно, что именно будет твердить старуха до своего смертного часа, если не сделать вскрытие. Как и предполагал Томас, это решило дело.

— Хорошо, — согласилась она. — Вы можете поставить мое имя на прошении и подать его тому, кто решает такие вопросы.

— Благодарю вас, мэм, — спокойно произнес Питт. Он не испытывал радости от победы. Ему редко приходилось сражаться столь упорно, но в этой победе был привкус горечи.

Вскрытие никогда не бывает приятным, но теперь вскрывали тело человека, умершего почти месяц назад, и это было ужасно.

Питт присутствовал на вскрытии, потому что при данных обстоятельствах там должен был находиться кто-нибудь из полиции; к тому же ему хотелось самому поскорее все узнать. День был очень холодный и сумрачный, прозекторская — мрачная и обезличенная, как братская могила. Бог его знает, сколько мертвецов лежало раньше на этом выскобленном столе.

Патологоанатом был в маске, и Питт, к счастью, тоже. Запах был кошмарный. Они работали несколько часов в тишине, которую прерывали лишь краткие указания. Различные органы извлекались и исследовались на предмет наличия в них яда. Сердце осмотрели особенно тщательно.

Когда все закончилось, Питт вышел из прозекторской, совершенно окоченевший, борясь с подступавшей к горлу тошнотой. Поплотнее запахнув пальто, он до самых ушей укутался в шарф.

— Ну что?

— Ничего, — ответил хмурый патологоанатом. — Он умер от сердечного приступа.

Питт молчал. С одной стороны, он надеялся на такой ответ, но, с другой стороны, не мог в него поверить.

— Не знаю, что именно вызвало смерть, — продолжал патологоанатом. — Сердце не в таком уж плохом состоянии для человека его возраста. Слегка ожиревшее, и артерии немного утолщены, но не настолько, чтобы это убило его.

— Это мог быть яд? — задал Питт неизбежный вопрос.

— Мог, — ответил патологоанатом. — В организме много дигиталиса, но доктор говорит, что его принимала от сердца старая леди… Покойный тоже мог принимать дигиталис. Правда, такое количество вряд ли могло причинить вред, однако я не могу ничего утверждать с полной уверенностью. Люди реагируют на лекарства по-разному. К тому же он давно мертв, так что трудно что-либо сказать наверняка.

— Значит, он мог умереть от отравления дигиталисом?

— Мог, — подтвердил патологоанатом. — Впрочем, вряд ли. Простите, что не смог вам особенно помочь, но тут просто не за что ухватиться.

Питту пришлось удовольствоваться этими словами. Врач был профессионалом и честно выполнил свою работу. Вскрытие ничего не доказало, зато теперь всем станет известно, что полиция что-то подозревает.

Томас боялся сообщить эту новость своему начальству. Позволив себе роскошь вернуться из больницы в полицейский участок в кебе и добравшись до места, он вышел под дождь. Перепрыгивая через две ступеньки, взбежал по лестнице и укрылся под навесом крыльца. Там он отряхнулся, разбрызгивая воду, и наконец вошел.

Томас направился в дальний конец холла, собираясь подняться по лестнице к начальству, но столкнулся с молодым краснолицым сержантом.

— Мистер Питт, сэр!

Инспектор остановился, досадуя на задержку: ему хотелось поскорее завершить неприятную беседу с начальством.

— В чем дело? — осведомился он.

Сержант сделал глубокий вдох.

— Еще одна могила, сэр, я имею в виду, еще одна разрытая могила, сэр.

Питт замер на месте.

— Еще одна могила? — спросил он с бессмысленным видом.

— Да, сэр, осквернена, как первая. Гроб на месте, а трупа нет.

— И чья это могила?

— Некого мистера Портьеса, сэр. Точнее, Уильяма Уилберфорса Портьеса.

 

Глава 4

Питт не сказал Шарлотте ни о второй могиле, ни о результатах вскрытия. Эту новость она узнала два дня спустя, днем. Шарлотта только что закончила домашние дела и уложила Джемайму, когда позвонили в дверь. Поденщица, которая приходила по утрам три раза в неделю, уже ушла, так что Шарлотте пришлось самой открывать дверь.

Она была так поражена, увидев на пороге Доминика, что сначала не могла вымолвить ни слова и стояла, даже не пригласив его войти. Он так мало изменился, что, казалось, это ожившие воспоминания постучались к ней в дверь. Лицо у него было точно таким, как ей запомнилось: темные глаза, нервные ноздри, красивый рот. И поза у него была такая же непринужденная. Но теперь у нее не перехватило дыхание. Она видела и улицу, и белое каменное крыльцо соседнего дома, и деревья.

— Мне можно войти? — спросил Доминик, ощущая неловкость. На этот раз самообладание утратил он, а не Шарлотта.

Опомнившись, она смутилась от того, что держит его на пороге.

— Конечно, — сказала Шарлотта, отступая. Наверное, она выглядит нелепо. Они же старые друзья, которые несколько лет прожили в одном доме, когда он был ее зятем. Поскольку он до сих пор не женился (хотя Сара умерла почти пять лет назад), его даже можно по-прежнему считать членом семьи.

— Как вы поживаете? — спросила она.

Доминик улыбнулся, пытаясь перекинуть мостик через разделявшую их пропасть.

— Очень хорошо, — ответил он. — И, насколько мне известно, вы тоже. Я теперь сам это вижу, да и Томас рассказывал мне об этом, когда мы встретились на днях. Он сказал, у вас дочь…

— Да, Джемайма. Она сейчас наверху, спит.

Шарлотта вспомнила, что огонь горит только в кухне. Слишком дорого отапливать еще и гостиную — да и в любом случае она проводит там так мало времени. Женщина повела Доминика по коридору, остро ощущая разницу между подержанной мебелью и дощатым полом и обстановкой в доме на Кейтер-стрит, где было пятеро слуг. Но в кухне, по крайней мере, тепло и чисто. Слава богу, она только вчера надраила плиту, а стол выскоблен добела. Нет, она не станет извиняться — не столько из-за себя, сколько из-за Питта.

Шарлотта взяла пальто гостя и повесила за дверью, затем предложила ему кресло мужа. Доминик сел. Она знала, что он пришел, потому что ему что-то нужно, и скажет все сам, когда подыщет слова. Пить чай еще рано, но он, вероятно, замерз — да и что же еще ему предложить?

— Спасибо, — сразу же согласился Доминик.

Он украдкой окинул взглядом комнату, подмечая признаки бедности. Все предметы интерьера были старые и любимые, и каждый прежний владелец в свою очередь начищал и чинил их.

Доминик слишком хорошо знал Шарлотту, чтобы пускаться в светские любезности. Он помнил, как она таскала газеты из буфетной дворецкого, когда отец не разрешал ей их читать. Доминик всегда относился к ней как к другу — скорее как к приятелю, а не к женщине, понятия не имея, что причиняет ей этим боль.

— Томас рассказал вам об осквернении могилы? — вдруг задал он прямой вопрос.

Шарлотта стояла у раковины, наливая воду в чайник.

— Да, — ответила она ровным голосом.

— Он рассказал вам многое? — продолжал Доминик. — Сказал, что это лорд Огастес Фицрой-Хэммонд и что его выкопали из могилы дважды и оставили там, где он был бы сразу же найден? Второй раз — на его собственной скамье в церкви, где его обнаружили члены семьи.

— Да, он мне сказал. — Шарлотта завернула кран и поставила чайник на плиту. Что же ему предложить? Время ленча прошло, а для чая слишком рано. У нее нет ничего достойного, чтобы предложить гостю. В конце концов, она решила угостить его печеньем с имбирем, которое сама испекла.

Он с беспокойством следовал за ней взглядом по комнате.

— Было сделано вскрытие. На этом настоял Томас, хотя я и просил, чтобы он не…

— Почему? — Шарлотта взглянула ему прямо в глаза. Она понимала, что Доминик пришел за помощью, но не могла ему помочь, не зная истины — хотя бы того, что было известно ему.

— Почему? — повторил он ее вопрос, словно находил его странным.

— Да. — Она уселась напротив него за кухонный стол. — Почему вы против вскрытия?

Вспомнив, что не рассказал ей о своей связи с этой семьей, Доминик предположил, что именно это ее сбивает. Шарлотта поняла, о чем он думает, и ее удивило, насколько легко она читает его мысли. На Кейтер-стрит он казался загадочным и неприступным…

— О, я забыл объяснить, что знаю леди Алисию Фицрой-Хэммонд, вдову. Не так давно познакомился с ней во время бала, и мы стали… — Он запнулся, и Шарлотта поняла, что Доминик решает, сказать ли ей правду. Он колебался не из-за ее прошлых чувств, так как не ведал о них — просто не принято было обсуждать подобные вещи. Никто не говорит открыто об отношениях с женщиной, которая недавно овдовела. На личные чувства можно было намекнуть, но уж никак не называть вещи своими именами.

Шарлотта слегка улыбнулась, предоставив ему выпутываться самому.

— …друзьями, — наконец-то закончил фразу Доминик. — Вообще-то я надеюсь на ней жениться, когда истечет положенный срок.

Шарлотта порадовалась, что была готова к этому, иначе ее ждало бы потрясение. Что же это — обида за забытую Сару или за саму себя? Последнее прощание с девичьими грезами?

Шарлотта заставила себя вернуться к теме оскверненной могилы.

— Тогда почему вы возражаете против вскрытия? — прямо спросила она. — Боитесь, что что-нибудь обнаружится?

Он покраснел, но не отвел глаза.

— Нет, разумеется! Тут все дело в подозрении. Если полиция требует вскрытия, значит, у них есть основания подозревать, что дело нечисто. В любом случае их подозрения не подтвердились.

Шарлотта была удивлена. Питт не сказал ей, что вскрытие уже было.

— Вы имеете в виду, что его уже провели? — спросила она.

Доминик поднял брови.

— Да. Вы не знали?

— Нет. И что же обнаружили?

У него был сердитый и несчастный вид.

— Из-за них все стало еще хуже, чем раньше. Теперь ясно, что полиция что-то подозревает, но ничего не было доказано. Алисия согласилась на вскрытие, так как Томас заверил ее, что это положит конец всем кривотолкам. Но результат был неопределенный. Возможно, это был просто сердечный приступ, но не исключена передозировка дигиталиса. Доза могла быть превышена случайно — его мать принимает дигиталис от сердца, — или же это убийство.

— Есть ли основания предполагать, что это было убийство? — спросила Шарлотта.

— Проклятый труп уже дважды выкопали! — воскликнул Доминик в ярости. Его гнев был вызван собственной беспомощностью. — Знаете ли, это довольно необычно, тем более в нашем кругу… Боже мой, Шарлотта, неужели вы забыли, каково нам было на Кейтер-стрит, когда на всех пала тень подозрения в убийстве?

— В результате обрушился фасад, и мы увидели все то неприглядное, что научились скрывать от самих себя и друг от друга, — тихо произнесла она. — Что вы боитесь увидеть на этот раз?

Доминик пристально смотрел на нее. Шарлотта ожидала, что ей будет больно от того, что он страдает, но этого не произошло. Она сочувствовала ему, но так сочувствуешь постороннему.

— Мне жаль. — Это было не извинение, а выражение сочувствия. — Мне в самом деле жаль, но я не знаю, чем могу помочь.

Его гнев утих. Он словно оказался в ловушке. Тогда, на Кейтер-стрит, ему пришлось пройти через тяжкое испытание, и он боялся, что теперь все повторится.

— А они не могут прекратить расследование? — тихо спросил Доминик. — Алисия его не убивала, я тоже. И старая леди не делала этого — разве что случайно дала дозу дигиталиса, которая оказалась для Огастеса слишком большой. — Он поднял глаза на Шарлотту. — Но никто ничего не сможет доказать. Единственное, что им удастся, — это дать повод для сомнений, и все будут коситься друг на друга с подозрением. Разве Томас не может оставить все как есть? Тогда тот, кто сделал эту ужасную вещь, возможно, отступится, убедившись наконец, что подозрения полиции беспочвенны.

Шарлотта не знала, что сказать. Ей хотелось бы поверить Доминику и согласиться, что это либо естественная смерть, либо несчастный случай. Но почему же тогда дважды выкапывали труп? И почему Доминик так напуган? Оттого ли, что кошмар Кейтер-стрит оставил неизгладимый след в его памяти? Или он боится, что Алисия так сильно в него влюблена и ей так надоел муж, что она дала ему смертельную дозу лекарства, которое принимает старая леди? Шарлотта посмотрела на красивое лицо Доминика, и у нее возникло чувство, которое она иногда испытывала к Джемайме.

— Томас мог бы. — Ей хотелось утешить Доминика. Она давно его знает и была влюблена в него без памяти до того, как встретила Питта. Но лгать — глупое и бесполезное занятие. — Однако осквернение могилы — это преступление, — четко произнесла она. — И если есть шанс выяснить, кто это сделал, Томасу придется продолжать расследование.

— Он этого никогда не выяснит! — Доминик заявил это с таким пылом, что она поняла: он старается убедить не ее, а себя.

— Вероятно, нет, — согласилась Шарлотта. — Конечно, если они не сделают это снова. Или не придумают что-нибудь еще.

Доминик упорно гнал от себя эту мысль. Но теперь, когда она была высказана вслух, от нее уже нельзя было отмахнуться.

— Это дело рук сумасшедшего! — воскликнул он. Что ж, самый простой способ все объяснить, причем единственно приемлемый. Безумию не нужны резоны — сама его природа все объясняет.

— Возможно.

Доминик допил чай, и Шарлотта взяла его чашку, собираясь убрать.

— Вы не можете попросить Томаса? — спросил он с нажимом, подавшись вперед. — Объясните ему, какой вред это расследование причинит невинным людям. Пожалуйста, Шарлотта! Это так несправедливо! У нас даже не будет шанса опровергнуть то, что станут говорить не прямо, а шептать за спиной! Когда люди сплетничают шепотом, ложь разрастается с катастрофической скоростью…

Слова о несправедливости убедили Шарлотту. На минуту она поставила себя на место Алисии, влюбленной в Доминика. Она еще помнила, каково это: волнения и муки, безумная надежда и отчаянное разочарование… И вдобавок Алисия была связана с мужем, лишенным и воображения, и чувства юмора. А потом он умирает, и ты наконец свободна! Но подозрение протягивает к тебе свои Уродливые щупальца и все пачкает. Никто ничего не говорит тебе прямо — все сочувствуют и улыбаются. Но как только ты уходишь, ядовитая кислота подозрения разъедает все вокруг. Тебя преследуют сплетни, и старые друзья больше не заходят к тебе с визитами. Шарлотта испытала это на своей шкуре.

— Я попрошу его, — пообещала она. — Не знаю, как он поступит, но я попрошу.

Лицо Доминика озарилось надеждой, и Шарлотта почувствовала себя виноватой: ведь она дала обещание, зная, что ее влияние на Питта ничтожно, когда дело касается его работы.

— Спасибо. — Доминик поднялся. Теперь, когда его страхи улетучились, движения снова стали грациозными. — Большое спасибо! — Он улыбнулся, и прошедших лет как не бывало: они снова были заговорщиками, затевавшими что-то безобидное — например, собирались стащить папину газету.

Когда Томас вернулся домой, Шарлотта ничего ему не сказала. Пусть сначала согреется, поговорит с Джемаймой и уложит ее спать, а потом поест и расслабится у огня. В кухне было уютно и тепло: целый день топилась плита. Стол был старательно выскоблен, на полках сверкали начищенные кастрюли. Фарфоровый сервиз в цветочек, стоявший в кухонном буфете, отражал газовый свет.

— Сегодня заходил Доминик, — небрежно бросила Шарлотта. Она чинила платье Джемаймы и потому не заметила, как напрягся муж.

— Сюда? — спросил он.

— Да, сегодня днем.

— Зачем? — холодно осведомился Томас.

Шарлотта слегка удивилась. Перестав шить, она взглянула на мужа.

— Он сказал, что ты сделал вскрытие этого лорда — как его там — в общем, того человека, который свалился с кеба, когда мы вышли из театра.

— Да, мы сделали вскрытие.

— И ты не нашел никаких убедительных доказательств. Он умер от сердечного приступа.

— Верно. Доминик приходил, чтобы рассказать тебе это? — У Питта был выразительный голос, превосходно выражавший все чувства. Сейчас в нем звучали саркастические нотки.

— Конечно, нет! — резко возразила Шарлотта. — Мне безразлично, от чего умер этот несчастный. Доминик боится, что подозрение в убийстве может вызвать сплетни, которые навредят многим людям. Ведь очень трудно отрицать то, что не говорится впрямую.

— Например, что Алисия Фицрой-Хэммонд убила мужа? — спросил он. — Или что это сделал сам Доминик?

— Не думаю, что он боится за себя, если ты на это намекаешь, — сказала она сдержанно и тут же пожалела о своих словах. Шарлотта любила Питта и чувствовала, как он уязвим. Однако у нее было сильно развито чувство справедливости, к тому же еще давала себя знать былая преданность Доминику. Питт сильнее, его не нужно защищать. Ему можно сделать больно, но это его не сломит.

— А напрасно он не боится, — сухо произнес Питт. — Если лорда Огастеса убили, то Доминик — первый подозреваемый. Алисия унаследует не так уж мало, не говоря уже о высоком положении в обществе. Она влюблена в Доминика, и это на редкость красивая женщина.

— Тебе не нравится Доминик, не так ли? — Шарлотта прекрасно понимала, что стоит за словами мужа.

Поднявшись, Питт подошел к окну якобы для того, чтобы поправить шторы.

— Приязнь и неприязнь не имеют отношения к делу, — наконец ответил он. — Я говорю о его положении. Если лорда Огастеса убили, то на Доминика подозрение падает в первую очередь. И было бы наивно считать иначе. Жизнь устроена не так, как нам хотелось бы; порой самые очаровательные люди, которых мы знаем и любим в течение многих лет, становятся способны на насилие, обман и глупость. — Питт оставил в покое портьеры и вернулся на свое место, так как ему хотелось проверить реакцию жены. Он не станет выяснять, что именно говорил ей Доминик и что оставил недосказанным.

Лицо Шарлотты оставалось спокойным, но Томас чувствовал, что она сердится, и не знал, по какой причине. Что ж, придется узнать, даже если это причинит ему боль: неведение хуже.

— Не говори со мной так, словно я ребенок, Томас, — тихо сказала она. — Я все прекрасно понимаю. И я считаю, что Доминик не убивал. По моему мнению, он боится, что это сделала она. Вот почему он сюда пришел.

Питт слегка прищурился.

— И чего он хотел от тебя?

— Чтобы я рассказала тебе, что выйдет не по справедливости, если ты продолжишь расследование, — тем более что ты даже не уверен, было ли совершено убийство.

— Ты думаешь, я поступлю несправедливо? — Теперь Питт напрашивался на ссору. Лучше узнать все сразу, иначе недосказанность дамокловым мечом повиснет над головой.

Шарлотта не ответила, прикусив язык, чтобы не сказать, что он глупо себя ведет. Ей очень хотелось, но она не посмела.

— Шарлотта! Ты считаешь, что я поступлю несправедливо из-за того, что это Доминик?

Она подняла глаза от платья Джемаймы, держа иголку в руке.

— Не обязательно кому-то поступать несправедливо, чтобы вышло не по справедливости, — ответила она довольно резко. Нет, Томас в самом деле нарочно ведет себя по-идиотски! — Все мы знаем, что может сделать с человеком подозрение. А на случай, если ты думаешь иначе, я сказала Доминику, что ты поступишь так, как сочтешь нужным, и я не смогу на тебя повлиять.

— О… — Питт прошелся по комнате и сел напротив жены.

— И тем не менее ты не любишь Доминика, — добавила она.

Томас, ничего не ответив, достал коробку, где хранил детали, из которых мастерил игрушечный поезд для Джемаймы, и начал ловко орудовать ножом. Он добился ответа, и на сегодня хватит. Жена все еще сердится, но теперь он знал, что это не из-за Доминика. Только это имело значение.

Он с удовольствием резал по дереву, потихоньку начиная улыбаться.

На следующий день Шарлотта решила сама заняться этим делом. У нее не было нарядных туалетов на зиму, но одно платье, хотя и вышедшее из моды, было ей к лицу. Оно прекрасно на ней сидело, особенно теперь, когда фигура ее стала такой же, как до рождения Джемаймы. Платье было винного цвета, который выгодно подчеркивал цвет лица и волос.

Шарлотта помнила, что сказала тетушка Веспасия о подходящем часе для визита, и истратила сегодняшние деньги, предназначенные для хозяйственных трат, на то, чтобы нанять кеб до Гэдстоун-парк. Нельзя, чтобы увидели, как она подъезжает на омнибусе.

Горничная удивилась при виде гостьи, но так как была хорошо вышколена, почти не подала виду. У Шарлотты не было визитной карточки в отличие от большинства светских визитеров, но она высоко подняла подбородок и попросила горничную доложить госпоже, что здесь миссис Питт по ее приглашению.

У нее отлегло от сердца, когда девушка провела ее в пустую гостиную, чтобы подождать, пока она сообщит леди Камминг-Гульд о визите. Вероятно, слово «приглашение» решило все дело. «В конце концов, — подумала девушка, — вполне возможно, что леди Камминг-Гульд действительно пригласила эту особу — ведь она несколько эксцентрична».

Шарлотта была слишком взволнована, чтобы сесть. Она стояла, так и не сняв шляпу и перчатки, с безразличным видом — на случай, если девушка войдет неслышно.

Когда отворилась дверь, на пороге стояла сама Веспасия. На ней было жемчужно-серое платье, и хотя ей было за семьдесят, она выглядела так великолепно, как и не снилось большинству женщин.

— Шарлотта! Как чудесно снова вас видеть! Ради бога, моя девочка, снимите шляпу и накидку! У меня в доме не настолько холодно. Вот так… Элиза! — В ее голосе зазвенели властные нотки, и горничная явилась мгновенно. — Возьмите накидку миссис Питт и принесите нам какой-нибудь горячий напиток.

— Чего бы вам хотелось, миледи? — Девушка выполнила ее приказание, приняв у Шарлотты ее вещи.

— Не знаю, — отрезала Веспасия. — Напрягите свое воображение!

Как только за горничной закрылась дверь, она уселась и принялась осматривать Шарлотту с головы до ног. Наконец она удовлетворенно хмыкнула и откинулась на спинку кресла.

— Вы превосходно выглядите. Пора заводить второго ребенка. — Это замечание заставило Шарлотту покраснеть. — Полагаю, вы пришли в связи с этим омерзительным делом о трупе? Старый Огастес Фицрой-Хэммонд… Он всегда был надоедливым и никогда не умел вовремя уйти, еще когда был жив.

Шарлотту одолел смех, возможно, это была разрядка после вчерашних треволнений, особенно после дурацкого вечернего разговора с Питтом.

— Да, — подтвердила она. — Знаете, вчера ко мне заходил Доминик. Он боится, что если продолжится расследование, это повлечет за собой сплетни и кривотолки.

— Вне всякого сомнения, — сухо произнесла Веспасия. — И главным образом, будут судачить о том, что Огастеса убил либо он, либо Алисия — или они вместе.

Она сказала это, ни минуты не задумываясь, и Шарлотта сделала напрашивающийся вывод:

— Значит, уже началось?

— Сплетничать будут непременно, — ответила Веспасия. — В это время года особенно не о чем говорить. По меньшей мере половина общества уже за городом, а те из нас, кто остался в Лондоне, скучают до отупения. А что может быть более волнующим, нежели любовная история или убийство?

— Это непорядочно! — Шарлотту возмутила бессердечность, с которой сплетники смакуют трагедию других людей.

— Конечно. — Веспасия посмотрела на нее из-под тяжелых век, в ее взгляде читались насмешка и сожаление. — Почти ничего не изменилось: люди по-прежнему жаждут хлеба и зрелищ. Как вы думаете, почему травили собаками медведей?

— Я надеялась, что мы чему-то научились, — возразила Шарлотта. — Мы же теперь цивилизованные люди и больше не бросаем христиан на арену к львам.

Веспасия подняла брови и сказала с бесстрастным лицом:

— Вы отстали от жизни, дорогая. Христиане остались в прошлом, теперь в моде евреи. Это их теперь бросают на арену.

Шарлотте припомнилась утонченная жестокость света.

— Да, я знаю. И, наверное, если под рукой нет какого-нибудь еврея, сойдет и Доминик.

В комнату вошла горничная с подносом. В серебряном кофейнике был горячий шоколад, на блюде — очень маленькие пирожные. Поставив поднос перед Веспасией, она ждала распоряжений.

— Спасибо. — Леди Камминг-Гульд взглянула на нее свысока. — Очень хорошо. Я позвоню, если вы снова понадобитесь. А пока что меня ни для кого нет дома.

— Да, миледи.

Девушка удалилась, очень сильно удивленная. С какой стати ее светлость так носится с какой-то там миссис Питт, о которой никто никогда не слышал? Ей не терпелось поделиться новостью с другими слугами. Может быть, кто-то из них знает, в чем тут дело?

Шарлотта отхлебнула шоколад. Она питала к нему слабость, но редко могла позволить себе его.

— Полагаю, кто-то считает, что его убили, — сказала она. — Иначе его бы не выкапывали так упорно!

— По-видимому, это самое правдоподобное объяснение, — согласилась Веспасия, нахмурившись. — Хотя я ни за что не могу вообразить, кто мог бы сделать подобную вещь. Конечно, если только это не старуха.

— Какая старуха? — До Шарлотты не сразу дошло, кого она имеет в виду.

— Его мать, вдовствующая леди Фицрой-Хэммонд. Ужасное существо! Она почти все время проводит в своей спальне, кроме воскресенья, когда идет в церковь и наблюдает там за всеми. У нее отменный слух, хотя она притворяется глухой, чтобы люди могли проговориться при ней о чем-нибудь. Никогда не приближается ко мне на пушечный выстрел. Она даже слегла на неделю в постель, узнав, что я поселилась в Гэдстоун-парк. А все потому, что я почти так же стара, как она, и прекрасно помню, какой она была пятьдесят лет назад. Вечно вспоминает свою молодость: ах, как великолепно она проводила время, какие были балы и прогулки в каретах, какие красивые мужчины и любовные истории… Да только ничего подобного не было и в помине. Я помню ее серой мышкой с короткими ногами, которая вышла замуж за человека выше ее по положению — причем вышла гораздо позже, чем большинство барышень. И зимы тогда были такие же холодные, и оркестры так же фальшивили, и красивые мужчины были так же тщеславны и глупы, как сейчас.

Шарлотта улыбнулась и отпила еще шоколаду.

— Уверена, что она вас ненавидит, даже если вы никогда не произносите вслух ничего подобного. Конечно, она помнит, как все было на самом деле… Бедная Алисия! Наверное, старая леди постоянно сравнивает ее с собой в молодости — этакая моль, возомнившая себя бабочкой!

— Хорошо сказано, — одобрила Веспасия, и ее глаза блеснули. — Если бы была убита старуха, я бы вряд ли стала винить Алисию.

— Алисия любила лорда Огастеса, я имею в виду, сначала? — спросила Шарлотта.

Веспасия долго смотрела на нее, прежде чем ответить.

— Не будьте наивной, Шарлотта. Вы же не так давно удалились от света! Полагаю, она была к нему привязана. Насколько мне известно, у Огастеса не имелось несносных привычек. Он был занудой, но не более, чем многие мужчины. Он не был щедр, но также и не был скуп. Несомненно, Алисия ни в чем не нуждалась. Он редко выпивал сверх меры, но и не был неподобающе трезв. — Она отхлебнула шоколада и посмотрела Шарлотте прямо в глаза. — Но он не идет ни в какое сравнение с молодым Домиником Кордэ, что, наверное, вам известно.

Шарлотта почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Вряд ли Веспасия знает о ее былой страстной влюбленности в Доминика, разве что ей сказал Питт или Эмили… Нет, они бы никогда не сказали! Должно быть, Веспасии известно от Томаса, что Доминик был ее зятем. Шарлотта знала, что ее мужу нравится Веспасия, и он мог ей кое-что рассказать.

Она очень медленно подбирала слова. Лгать было бессмысленно, к тому же так можно было утратить расположение Веспасии. И Шарлотта заставила себя поднять глаза и улыбнуться.

— Да, конечно, — ответила она непринужденным тоном. — Особенно если это был выбор ее отца, а не самой Алисии. Когда выбирают за тебя, сразу настраиваешься против человека, который, будь все иначе, мог бы понравиться тебе.

Веспасия широко улыбнулась.

— В таком случае у вас все в порядке, моя дорогая. Уверена, что Томас Питт не был выбором вашего отца.

Шарлотта усмехнулась, и перед ее мысленным взором промелькнули воспоминания. Правда, надо отдать должное, папа сопротивлялся не так упорно, как можно было ожидать. Возможно, он был рад, что Шарлотта наконец-то кого-то выбрала… Однако она пришла сюда не только ради приятной беседы. Нужно переходить к делу.

— Как вы думаете, могла ли старая леди кого-нибудь нанять, чтобы лорда Огастеса выкопали, просто чтобы навредить Алисии? — спросила она в лоб. — Ревность может быть маниакальной, особенно у того, кому нечем заняться, кроме прошлого. Может быть, она даже убедила себя, что это правда?

— Это действительно может оказаться правдой. — Веспасия помолчала, размышляя. — Хотя я в этом сомневаюсь. Алисия не кажется такой уж отчаянной, чтобы убить этого старого дурака даже ради Доминика Кордэ. Правда, как говорится, в тихом омуте… И, быть может, Доминик более алчный, чем нам кажется, — или же его прижали кредиторы. Он одевается на редкость хорошо. Наверное, его счета от портного весьма внушительны.

Эта мысль совсем не понравилась Шарлотте. К ней можно будет вернуться, но только позже, когда они исчерпают все остальные версии.

— А какие еще есть варианты? — спросила она бодрым тоном.

— Мне они неизвестны, — ответила Веспасия. — Я не могу вообразить, чтобы кто-то из светских знакомых Огастеса так ненавидел его, чтобы убить, или настолько любил, чтобы отомстить за него. Он был не из тех, кто вызывает страсть какого-либо рода.

Шарлотта не собиралась сдаваться.

— Расскажите мне о других обитателях Парка.

— Есть несколько человек, которые не представляют для вас интереса: они уезжают на зиму. Что касается тех, кто здесь остается, то я не вижу причин, по которым они бы стали этим заниматься. Однако извольте. Вы уже знакомы с сэром Десмондом и леди Кэнтлей. Они довольно приятные и, насколько я могу судить, совершенно безобидны. Десмонд мог бы выступать на сцене — он самый лучший актер из всех, кого я знаю. Гвендолен, пожалуй, немного скучает, как многие светские женщины, — у нее есть все и ей не на что жаловаться. Однако если бы она завела любовника, это ни в коем случае не был бы Огастес — даже если бы он отбросил чопорность и пошел на это. Он был гораздо скучнее Десмонда.

— А не могли тут играть роль деньги? — не сдавалась Шарлотта.

Брови Веспасии взлетели вверх.

— Вряд ли, моя дорогая. У всех в Парке более чем приличные доходы, и я не думаю, что кто-то живет не по средствам. Но если у людей возникают временные затруднения, они идут к евреям, а не к Огастесу Фицрой-Хэммонду. И в данном случае все достанется вдове — других наследников нет.

— О… — Шарлотта была разочарована: все опять сходилось на Доминике и Алисии.

— Сент-Джермины были хорошо с ним знакомы, — продолжила Веспасия. — Но я не вижу причин, по которым они бы могли желать Огастесу зла. Да и вообще, Эдвард Сент-Джермин слишком занят своими собственными делами, чтобы у него хватало времени и сил на чужие.

— А романы? — с надеждой спросила Шарлотта.

Веспасия скорчила гримасу.

— Разумеется, нет. Он член палаты лордов и весьма амбициозен. В данный момент Эдвард составляет билль о реформе, касающейся условий в работных домах, особенно в отношении детей. Поверьте мне, Шарлотта, такая реформа очень нужна. Если вы имеете представление о страданиях детей в подобных местах, то поймете, как это может отразиться на всей их дальнейшей жизни… Он сделает великое дело, если ему придется протаскивать этот билль, и заслужит уважение всей страны.

— Значит, он реформатор? — заинтересовалась Шарлотта.

Веспасия взглянула на нее сверху вниз и устало вздохнула.

— Нет, моя дорогая, боюсь, что он всего-навсего политик.

— Вы несправедливы! Это так цинично! — воскликнула Шарлотта.

— Зато соответствует действительности. Я знаю Эдварда довольно давно и знала еще его отца. Тем не менее это превосходный билль, и я всячески его поддерживаю. Мы как раз его обсуждали, когда Томас сюда пришел на прошлой неделе. Я вижу, он об этом не упомянул…

— Нет.

— Судя по всему, эта тема очень его волнует — я чувствовала, что Томасу трудно оставаться вежливым. Он смотрел на мои кружева и на шелка Хестер так, словно носить их — преступление. Наверное, ему приходилось видеть такую нищету, какую нам трудно себе представить. Однако если бы мы не покупали наряды, то как бы смогли швеи заработать свои несколько пенсов? — Веспасия помрачнела, из голоса исчезли нотки юмора. — Правда, Сомерсет Карлайл говорит, что даже если они шьют по восемнадцать часов в сутки, так что начинают кровоточить пальцы, им не заработать на жизнь. Многих из них нужда гонит на панель, где за одну ночь можно получить больше, чем за две недели в потогонном заведении.

— Я знаю, — негромко сказала Шарлотта. — Томас редко об этом говорит, но после его рассказов меня по ночам мучают кошмары: двадцать-тридцать мужчин и женщин в тесной комнате, в подвале, где душно и нет нормальных санитарных условий… Они там работают, едят и спят, а зарабатывают столько, чтобы только не умереть с голода. Это безобразие. Каковы же тогда работные дома, если эти несчастные предпочитают потогонные мастерские? Я чувствую себя виноватой, потому что ничего не делаю — и все же продолжаю ничего не делать!

Веспасия ласково взглянула на Шарлотту, покоренная ее искренностью.

— Что поделаешь, моя дорогая, мы можем так мало. Ведь это не единичный случай, и их даже не сотни — таков порядок вещей. И вы не смогли бы облегчить положение, занимаясь благотворительностью, даже если у вас были бы средства. Тут нужен закон. А чтобы инициировать законы, надо быть членом парламента. Вот почему нам нужны такие люди, как Эдвард Сент-Джермин.

Какое-то время они сидели молча, и наконец Шарлотта вернулась к тому, ради чего пришла.

— Но все это не дает ответа, почему лорда Огастеса вырыли из могилы, не так ли?

Веспасия взяла последнее пирожное.

— Да, ни в малейшей степени. И я не думаю, что остальные обитатели Парка помогут прояснить ситуацию. Сомерсет Карлайл никогда не проявлял по отношению к Огастесу ничего, кроме обычной учтивости, как того требуют хорошие манеры. Он так же, как и Сент-Джермин, слишком занят биллем. Майор Родни и две его сестры весьма склонны к уединению. Это старые девы, которые, несомненно, таковыми и останутся. Они занимаются домашними делами, в основном изысканного толка — например, вышивают или варят бесконечное варенье. А еще делают вино из немыслимых ингредиентов, таких, как пастернак и крапива… Я как-то попробовала, и мне хватило одного раза! Майор Родни теперь, конечно, в отставке. Он коллекционирует бабочек и какие-то мелкие создания, которые ползают на своих многочисленных ножках. Последние двадцать лет он пишет мемуары о Крыме. Я понятия не имела, что там столько всего случилось!

Шарлотта слабо улыбнулась.

— Еще есть один портретист, — продолжила Веспасия, — Годольфин Джонс. Однако он сейчас во Франции, так что вряд ли мог выкопать Огастеса. К тому же я представить себе не могу, с какой стати ему это делать… Остается всего один человек. Это американец по имени Вергилий Смит. Конечно, совершенно невозможная личность. Общество его просто возненавидит, если он наберется наглости, чтобы остаться здесь на следующий сезон. Но, с другой стороны, у него денег куры не клюют. Нажил состояние на чем-то не особенно элегантном, кажется, на скоте, который разводят в тех местах, откуда он родом. А поскольку он очень богат, им трудно не лебезить перед ним. Весьма забавно наблюдать за всем этим. Надеюсь, это несчастное создание не слишком страдает. Вергилий Смит действительно очень добродушен и совсем не важничает, в отличие от многих. Конечно, его манеры и внешность — это какой-то кошмар, но деньги искупают множество грехов.

— А доброта — тем более, — добавила Шарлотта.

— Только не в светском обществе! — возразила Веспасия. — Там ценится лишь притворство, а на истину всем наплевать. Вот одна из причин, по которой необычайно трудно узнать, был ли убит Огастес, а также кто это сделал и почему. И уж совсем невозможно выяснить, волнует ли это кого-нибудь!

Шарлотта ехала домой в экипаже Веспасии, смущаясь и радуясь от того, что ее так балуют. Подытоживая в уме результаты своего визита, она была вынуждена признать, что их практически нет.

А в это время на кладбище при церкви Святой Маргариты двое могильщиков стояли под дождем, делая передышку от тяжелой работы. Они готовили могилу, которая снова должна была принять Огастеса Фицрой-Хэммонда.

— Ну, не знаю, Гарри, — сказал один из них, смахивая каплю с кончика носа. — Я начинаю думать, что смогу прокормиться с одних лишь похорон его светлости. Только мы его туда опустим, как притаскивается какой-то дуралей и снова его выкапывает!

— Да, твоя правда. — Гарри презрительно фыркнул. — Он мне уже снится, разрази меня гром! Только и делаю, что спускаюсь в эту проклятую могилу да вылезаю из нее. Ты бы послушал, что говорит моя Герти! Мол, только тот, кого убили, никак не успокоится, и я тебе скажу, Артур, что, пожалуй, моя старуха права. Думаю, не в последний раз мы копаем эту могилу!

Артур поплевал на руки и снова взялся за лопату. Следующий ее удар пришелся на крышку гроба.

— Вот что я тебе скажу, Гарри: уж я-то это делаю в последний раз! Не хочу иметь ничего общего ни с убийством, ни с убитыми. Я не против похоронить какого-нибудь приличного покойника, который преставился сам. Пожалуйста, закопаю их сколько угодно. Но я терпеть не могу две вещи: во-первых, хоронить младенцев, а во-вторых — тех, кого кокнули. А этого я уже хоронил дважды… И если он не успокоится и на этот раз, то пусть меня даже и не просят — не стану я это делать ни за какие коврижки! С меня хватит. Пусть копы выяснят, кто его прикончил, и тогда, может быть, он успокоится — вот что я тебе скажу.

— Я тоже, — горячо согласился с ним Гарри. — Я терпеливый человек, видит Бог, что это так. При нашем ремесле приходится часто видеть смерть, и начинаешь разуметь, что важно, а что нет. Все мы в конце концов там будем, а кое-кому, кто забывает об этом, лучше бы помнить. Но и мое терпение кончилось — хватит с меня убитых. Я с тобой согласен, в следующий раз пусть копы сами его и хоронят. Тогда будут получше работать.

Они счистили землю с крышки гроба и вылезли из ямы, чтобы взять веревки.

— Наверное, они захотят, чтобы эту штуку вычистили и на нее не тошно было смотреть? — с явным отвращением произнес Артур. — Да еще снова закажут для него службу, как пить дать. Должно быть, им самим осточертело отдавать ему последний долг.

— Не последний, уж это точно, — мрачно сказал Гарри. — Предпоследний, а может, будет еще и четвертый, и пятый? Кто знает, когда он угомонится? На, возьми-ка другой конец веревки!

Они вместе подсунули веревки под гроб и начали поднимать, сгибаясь под его весом. Молчание нарушало только кряканье да бранные слова. Наконец гроб поставили на влажную землю возле зияющей могилы.

— Черт побери, эта проклятая штуковина весит не меньше тонны! — сказал Гарри с яростью. — Как будто ее кирпичами набили. Ты не думаешь, что они туда положили что-нибудь еще, а?

— Что, к примеру? — осведомился Артур.

— Кабы я знал! Хочешь взглянуть?

Артур заколебался, но любопытство одержало верх, и он приподнял угол крышки. Она не была привинчена и легко поддалась.

— Боже правый! — Покрытое грязью лицо Артура стало белым как мел.

— Что там такое? — Гарри инстинктивно сделал шаг к приятелю и споткнулся об угол гроба. — Черт бы побрал эту распроклятую штуковину! В чем дело, Артур?

— Он тут! — сдавленным голосом ответил Артур. Он зажал рукой нос. — Жуткая вонища, но он точно там.

— Его там не может быть! — с недоверием произнес Гарри. Он подошел к Артуру и заглянул внутрь. — Черт возьми, ты прав! Он тут! Ну и как же это понимать, черт побери?

Питт был потрясен, услышав новость. Это абсурдно и невероятно! Он замотал шею шарфом, надвинул шляпу на уши и вышел на ледяную улицу. Ему нужно было пройтись, чтобы собраться с мыслями и успокоиться, прежде чем отправляться туда.

Итак, имеются два трупа — поскольку труп, обнаруженный на церковной скамье, все еще в морге. Следовательно, один из них — не лорд Фицрой-Хэммонд… Томас вспомнил опознание. Человека, свалившегося с кеба поблизости от театра, опознала только Алисия. Теперь ему пришло в голову, что она заранее ожидала увидеть труп мужа, Питт сам натолкнул ее на эту мысль. Она только мельком взглянула и сразу же отвернулась, и ее вряд ли можно за это винить. Наверное, она его совсем не рассмотрела.

С другой стороны, второй труп — тот, что нашли в церкви, — видела не только Алисия, но и старая леди, и викарий, и, наконец, доктор Макдафф, которому не привыкать к виду трупов, пусть и не трехнедельной давности.

Питт перешел через дорогу, на которой валялись навоз и отбросы из тележки с овощами. У ребенка, который обычно подметал этот перекресток, был бронхит, и теперь он, вероятно, забился в один из сарайчиков, находившихся позади магазинов.

Стало быть, самым разумным будет такое объяснение: второй труп — лорда Огастеса, а первый — кого-то еще. Поскольку могила мистера Уильяма Уилберфорса Портьеса также была осквернена, то, по-видимому, это его труп они похоронили на кладбище у церкви Святой Маргариты!

Надо сделать так, чтобы на него посмотрела вдова Портьеса — и на этот раз как следует!

Была половина седьмого вечера, и ветер утих, так что пелена тумана окутала все, приглушая звуки и затрудняя дыхание. Питт сидел в двухместном кебе вместе с тучной миссис Портьес, затянутой в корсет и облаченной в черное. Они направлялись в морг, где теперь находился первый труп. Приходилось ехать очень медленно, потому что кебмен видел не далее чем на четыре-пять футов, и то смутно. Газовые фонари выплывали из ночной тьмы, как зловещие глаза, и исчезали позади. Кренясь из стороны в сторону, кеб продвигался от одного фонаря к другому, одинокий, как корабль в океане.

Питт пытался придумать, что бы такое сказать вдове, но все слова казались избитыми или бестактными. В конце концов, он оставил свои попытки, надеясь, что молчание по крайней мере выразит его сочувствие.

Когда кеб наконец остановился, Питт поспешно вышел и предложил своей спутнице руку. Вдова тяжело оперлась на нее — не потому, что была сильно расстроена, а чтобы сохранить равновесие.

Внутри их приветствовал тот же самый бодрый молодой человек, сверкающий чистотой, у которого постоянно сползали с носа очки. Несколько раз он открывал рот, чтобы высказаться о необычайных обстоятельствах: ведь никогда еще не приходилось опознавать труп дважды! Однако каждый раз он сдерживался, понимая, что его профессиональный энтузиазм отдает дурным вкусом и может быть неверно истолкован вдовой или Питтом, коли на то пошло.

Он откинул простыню и придал своему лицу бесстрастное выражение.

Миссис Портьес посмотрела прямо на труп, затем брови ее поднялись, и она повернулась к Питту.

— Это не мой муж, — сказала она ровным голосом. — Ничего похожего. У мистера Портьеса черные волосы и борода, а этот человек почти совсем лысый. Я никогда в жизни его не видела!

 

Глава 5

Поскольку безымянный труп находился в морге, больше не было причин откладывать похороны Огастеса. Конечно, нелепо снова устраивать траурную церемонию, но и неприлично никак не отметить это событие. Это просто проявление сочувствия к семье и знак уважения не столько к Огастесу, сколько к самой смерти.

Естественно, Алисия не могла не пойти. Что касается старой леди, то она сначала решила, что слишком плохо себя чувствует из-за всех этих несчастий, но позже заявила, что ее долг — пойти проститься, и дай бог, чтобы это было в последний раз! Как всегда, ее сопровождала Нисбетт, в глубоком трауре.

Алисия была в утренней комнате, ожидая экипажа, когда туда из холла вошла Верити. Она была бледна и выглядела еще моложе из-за черной шляпы. В ней читались чистота и невинность, часто заставлявшие Алисию гадать, какой была ее мать. Ведь девушка обладала достоинствами, которых не было у Огастеса, и резко отличалась от старой леди. Как ни странно, во мраке ночи Алисия порой даже беседовала с умершей женщиной, словно та была ее другом, понимавшим, что такое одиночество и мечты, которые хрупки, но так необходимы. Алисии казалось, что первая жена Огастеса, которая умерла в тридцать четыре года, была очень похожа на нее.

Из-за этих нелепых ночных разговоров ей чудилось, что Верити чуть ли не ее собственная дочь, хотя та была лишь ненамного младше Алисии.

— Вы уверены, что хотите пойти? — спросила она падчерицу. — Никто бы не осудил вас, если бы вы предпочли не идти.

Верити покачала головой.

— Мне бы очень хотелось не пойти, но я не могу бросить вас одну.

— Ваша бабушка едет, — возразила Алисия. — Я буду не одна.

Верити издала сухой смешок. Это было впервые. Да, девочка повзрослела после смерти отца или, возможно, только сейчас почувствовала свободу.

— Тогда я обязательно поеду, — сказала Верити. — Это хуже, чем если бы вы были одна.

В другое время Алисия, наверное, сделала бы ей замечание ради приличия, но сегодня совсем не хотелось лицемерить. Настал момент истины, и форма была неважна.

— Спасибо, — сказала она просто. — Мне станет гораздо легче, если вы будете рядом.

Верити вдруг улыбнулась, и эта улыбка была заговорщической.

Не успела Алисия ответить, как обе услышали стук палки старухи в холле — она направлялась к ним. Нисбетт широко распахнула дверь, и на пороге появилась старая леди с искривленной физиономией. Она пристально осмотрела обеих с головы до ног, от черных шляп с вуалью до черных ботинок, затем кивнула.

— Ну что же, значит, вы едете? — осведомилась она. — Или собираетесь торчать здесь все утро, как две вороны на заборе?

— Мы ждали вас, бабушка, — поспешно ответила Верити. — Мы бы не допустили, чтобы вы добирались одна.

Старуха презрительно фыркнула.

— Гм-м! — Она насмешливо взглянула на Алисию. — Я думала, что вы ждете мистера Кордэ, которого так любите… На этот раз его здесь нет, как я вижу. Возможно, он испугался за свою шкуру? Ведь вы так часто хороните мужей… — Она ухватилась за руку Нисбетт и вышла, сильно стукнув палкой по двери, словно рассердившись, что та не убралась с ее пути.

— Вряд ли мистеру Кордэ было бы прилично прийти. — Алисия не могла не защитить его, хотя старуха уже была вне пределов слышимости, а Верити ничего не сказала и лишь опустила глаза. — Это приватная церемония, — добавила она. — Думаю, там будет только семья и несколько человек, которые хорошо знали Огастеса.

— Да, конечно, — пробормотала Верити. — Глупо было бы ожидать, что он придет. — И тем не менее в голосе ее звучали нотки разочарования.

Следуя за падчерицей на улицу и садясь в экипаж с черными занавесками, Алисия не могла не удивляться, почему Доминик хотя бы не прислал записку. Правила хорошего тона не позволили ему прийти, это понятно. Поскольку он любит Алисию, было бы не совсем прилично снова явиться на похороны, но ведь нетрудно прислать записку в знак сочувствия.

Алисию пронизал холод, и тут ни при чем были ветер и сквозняк в экипаже. Может быть, она придавала слишком большое значение его комплиментам и задумчивым взглядам? Еще несколько дней назад она бы поклялась, что Доминик ее любит — как и она его. Они делились сокровенными мыслями, так хорошо понимая друг друга, а порой на них нападал беспричинный смех. Но быть может, она одна испытывала эти чувства, ошибочно приписывая их ему? В конце концов, он пока что не признался ей в любви, как полагала Алисия, из деликатности. Ведь она была замужней женщиной и совсем недавно овдовела. А что, если он ничего не говорит просто потому, что не любит ее? Многим нравится пофлиртовать — это тешит тщеславие.

Но Доминик, конечно, не такой. Его лицо возникло перед мысленным взором Алисии: темные глаза, тонкие брови, изгиб рта, очаровательная улыбка. Слезы навернулись ей на глаза и покатились по щекам. В другое время это ее смутило бы, но сейчас она сидела в темном экипаже. Был сырой, холодный день, и она ехала на похороны своего мужа. В любом случае никто не заметит, что она плачет, так как у нее густая вуаль.

Экипаж, накренившись, остановился, и лакей открыл дверцу, впустив порыв ледяного ветра. Старая леди вышла первой, преградив своей палкой дорогу невестке и внучке. Лакей помог Алисии выйти. Дождь еще усилился, и с полей ее шляпы стекала вода.

Викарий заговорил со старой леди, затем протянул руку Алисии. Он никогда не был особенно жизнерадостным, но сегодня у него совсем уж несчастный вид. Алисия усмехнулась про себя. Вряд ли можно винить этого человека, даже если он ей не нравится. В конце концов, сегодня беспрецедентный случай; он очень растерян и не знает, что сказать. У него всегда наготове избитые благочестивые фразы на все случаи: крестины, похороны, свадьбы, даже скандалы. Но кто же мог ожидать, что придется хоронить одного и того же человека три раза в течение трех недель?

Алисия чуть не рассмеялась истерическим смехом, но вдруг увидела вдали стройного элегантного мужчину, и сердце ее замерло. Доминик? Потом она поняла, что ошиблась: у этого человека плечи шире, худой, да и осанка другая. Это был Сомерсет Карлайл.

Увидев, как Алисия пробирается между лужами, он приблизился, предложил ей руку и учтиво произнес:

— Здравствуйте, леди Фицрой-Хэммонд. Мне жаль, что все так получилось. Будем надеяться, они покончат с этим как можно скорее. Возможно, дождь отобьет у викария охоту разглагольствовать. — Карлайл чуть заметно улыбнулся. — Он промокнет до нитки, если долго там простоит!

Эта мысль подбодрила Алисию, которая с ужасом думала о том, что придется стоять под дождем у могилы, слушая, как викарий что-то бубнит себе под нос. Старуха была похожа на промокшую черную птицу с взъерошенными перьями, и всем своим видом выражала гнев. Верити стояла с опущенной головой, потупив взор, так что никто не знал, о чем она думает — то ли горюет об отце, то ли размышляет о чем-то своем. Оставалось лишь гадать, но Алисия склонялась к последнему варианту.

Как ни странно, прибыла и леди Камминг-Гульд. Она, как всегда, держалась величественно. Если бы не глубокий траур, можно было подумать, что она находится на чаепитии в летнем саду, а не стоит под дождем в зимний день на кладбище у разверстой могилы.

Был здесь и майор Родни, который с несчастным видом переминался с ноги на ногу, стряхивая воду с усов. Его явно приводило в смущение это мероприятие. Только чувство долга заставило его прийти. Он бросал яростные взгляды на сестер: по-видимому, это они донимали его, пока он не согласился присутствовать на захоронении. Старые девы жались друг к другу и смотрели по сторонам круглыми глазами, как маленькие зверьки, которые пробудились от зимней спячки и жаждут вернуться в свою норку.

Помимо вышеперечисленных, присутствовал Вергилий Смит, огромный в своем тяжелом пальто. Он стоял с непокрытой головой, и Алисия невольно поразилась, какие у него густые волосы и как он скверно пострижен. В самом деле, кто-нибудь должен найти ему приличного парикмахера!

Викарий начал свою речь, но, недовольный тем, что говорит, остановился и начал снова, на этот раз иначе. Ему аккомпанировали только шум дождя и свист ветра в ветвях. Все стояли молча.

Наконец викарий пришел в полное отчаяние и закончил выкриком:

— …предаем тело нашего брата — Огастеса Альберта Фицрой-Хэммонда — земле… — он набрал в легкие воздуха и буквально завопил: —… пока он не вернется, когда воскреснут праведные, когда земля отдаст своих мертвых. И да упокоит Господь его душу!

— Аминь! — ответили все присутствующие с бесконечным облегчением.

И, отвернувшись от могилы, они с неподобающей поспешностью ринулись к крытому входу на кладбище.

Когда они сбились под навесом, старая леди неожиданно сделала поразительное заявление:

— Будет поминальный завтрак для всех, кто захочет прийти. — Это прозвучало скорее не как приглашение, а как вызов тем, кто осмелится отказаться.

На минуту все умолкли, потом забормотали слова благодарности. Все снова вышли под дождь и, хлюпая по воде, которая теперь ручьями бежала по тропинкам, поспешили к своим экипажам. Они сидели, кутаясь во влажную одежду, и мокрые подолы и штанины липли к ногам. Лошади шли по Парку чинным шагом. При любой другой ситуации их бы пустили рысью, но не подобало нестись во всю прыть с похорон.

Вернувшись домой, Алисия обнаружила, что слуги подготовились к приему, хотя она не отдавала им подобных распоряжений. В холле она встретилась взглядом с Нисбетт и увидела, как у той ехидно блеснули глаза. Это многое объясняло. Ничего, в один прекрасный день она еще расквитается с Нисбетт, пообещала себе Алисия.

А пока что ей следует вести себя так, как обязывает положение. Пусть их пригласила старая леди, но она здесь хозяйка, потому что это дом Огастеса, а теперь — ее. Алисия приветствовала гостей, поблагодарив за то, что они пришли. Приказав лакеям растопить камины, чтобы все могли хоть немного обсушиться, она проследовала в столовую. Стол был накрыт, блюда и приборы расставлены. Правда, сегодняшний день вряд ли подходил для холодных закусок, даже таких изысканных, как пироги с дичью и лососина, но кто-то хотя бы догадался подать подогретое вино с пряностями. Вряд ли это старая леди — скорее Мильн, дворецкий. Не забыть бы поблагодарить его…

Беседа не клеилась — никто не знал, что сказать. Все соболезнования уже были выражены, и повторяться было просто нелепо. Майор Родни пробормотал что-то о скверной погоде, но поскольку была середина зимы, вряд ли стоило удивляться. Он ударился было в воспоминания о том, сколько людей замерзло насмерть в Севастополе, но когда на него устремились все взгляды, умолк и смущенно откашлялся.

Мисс Присцилла Родни сказала, что чатни, поданное к одному из пирогов, просто превосходно. Однако она покраснела, когда Верити поблагодарила ее, так как обе знали, что Присцилла готовит чатни гораздо лучше. Это было слабым местом кухарки, которой лучше удавались супы и соусы. Она всегда клала в чатни слишком много перца, и оно было таким острым, что слезы выступали на глаза.

Леди Камминг-Гульд расслабилась, наблюдая за происходящим. Положение спас Вергилий Смит, затронув единственную приемлемую тему. Он рассматривал большой парадный портрет Алисии, висевший над камином. Она была изображена на коричневом фоне, который портил картину. Портрет продолжал длинную вереницу фамильных изображений, первые из которых были написаны двести лет назад. Портрет старой леди висел в холле. Она выглядела на нем очень молодой, и он походил на иллюстрацию из исторической книги. На ней было платье в стиле ампир — такие были в моде в период после падения Наполеона.

— Этот портрет мне определенно нравится, мэм, — обратился Вергилий Смит к Алисии. — Есть большое сходство. Правда, как мне кажется, фон выбран неудачно. Я так и вижу вас в окружении зелени — деревья, трава и, возможно, цветы.

— Вы же не думаете, что Алисия потащится куда-нибудь за город, чтобы позировать для портрета! — резко возразила старая леди. — Быть может, вы проводите все время в диких зарослях — там, откуда вы родом, мистер Смит, — но у нас здесь иначе!

— Я имел в виду не дикие заросли, мэм. — Вергилий улыбнулся старухе, абсолютно игнорируя ее тон. — Мне видится скорее сад, английский сад с ивами, длинные кружевные листья которых колышет ветер.

— Нельзя нарисовать то, что колышется! — отрезала она.

— Полагаю, хороший художник смог бы. — Его не так-то легко было сбить с толку. — Он написал бы картину так, что вы бы ощутили дуновение ветра.

— Вы когда-нибудь пробовали рисовать? — Старуха бросила на него сердитый взгляд. Увы, старой леди приходилось смотреть на Смита снизу вверх, так как она была на голову ниже его.

— Нет, мэм. — Он покачал головой. — А вы сами рисуете?

— Конечно! — Ее брови взлетели вверх. — Все леди, получившие хорошее воспитание, умеют рисовать.

Смита внезапно осенило.

— Вы сами написали эту картину, мэм?

Старуха испепелила его взглядом.

— Разумеется, нет! Мы не рисуем ради денег, мистер Смит! — Ее тон выражал такое возмущение, как будто он предположил, что она занимается стиркой.

— А знаете, — вступил в разговор Сомерсет Карлайл, критически рассматривая картину, — я думаю, Вергилий прав. На зеленом фоне смотрелось бы гораздо лучше. Этот коричневый такой грязный и приглушает цвет лица… Он портит всю цветовую гамму.

Старая леди перевела взгляд на Алисию, потом вернулась к картине. Очевидно, она была невысокого мнения о цвете лица невестки.

— Несомненно, он сделал все, что мог! — отрезала она.

Мисс Мэри Энн высказала предложение:

— Почему бы вам снова не заказать портрет, дорогая? Было бы так восхитительно позировать для портрета в саду летом! Вы бы могли попросить мистера Джонса. Мне говорили, он превосходный художник.

— Он дорого берет, — возразила старая леди, сердито взглянув на мисс Мэри Энн. — И вообще, уж если мы закажем еще какие-то картины, то это должен быть портрет Верити. — Она повернулась к внучке. — Вероятно, ты потом не будешь так хороша, как сейчас. Некоторые женщины с годами становятся интереснее, но большинство — нет! — Она сверкнула глазами на Алисию. — Мы повидаемся с этим Джонсом — как его зовут?

— Годольфин Джонс, — подсказала Мэри Энн.

— Это нелепо! — проворчала старая леди. — Годольфин! И о чем только думал его отец? Но я не стану платить непомерную цену, предупреждаю вас.

— Вам совсем не нужно тратиться, — сказала Алисия. — Я заплачу за портрет, если он понравится Верити. А если она предпочтет Годольфину Джонсу другого художника, мы закажем портрет ему.

Старая леди утратила дар речи.

— В любом случае Джонс сейчас, кажется, в отъезде, — сказала Веспасия. — Мне говорили, он во Франции. По-видимому, визит в эту страну обязателен для всех художников. Нельзя называть себя художником, если ты не побывал во Франции.

— В отъезде? — Майор Родни захлебнулся вином и чихнул. — Надолго? Когда он должен вернуться?

Веспасия взглянула на него с легким удивлением.

— Понятия не имею. Можете послать к нему домой узнать, если это так важно для вас. Правда, судя по тому, что говорят мои собственные слуги, там тоже понятия не имеют. Быть непредсказуемым — вероятно, также непременное свойство, присущее этой профессии.

— О нет! — поспешно возразил майор Родни, и, схватив кусок пирога с дичью, уронил его на стол. — Нет, это ни к чему! Я только пытался помочь! — Он опять принялся за пирог, но тот снова упал на скатерть и раскрошился. Вергилий Смит передал ему тарелку и салфетку и помог с помощью ножа собрать куски.

Старая леди посмотрела на них с отвращением и отвернулась.

— Я полагаю, он опытный художник? — громко спросила она.

— У него очень высокие расценки, — ответила мисс Присцилла. — В самом деле, весьма высокие. Я видела портрет Гвендолен Кэнтлей, и она сказала мне, сколько за него заплатила. Я сочла цену чрезмерной, даже при том, что художник добился большого сходства.

— Этим все и ограничивается. — Карлайл поджал губы. — Большим сходством. В портрете частично схвачен ее характер, и было бы странно, если бы художник не передал сходство. Но это же не искусство. Сходство важно только тому, кто любит саму Гвендолен.

— Но разве не это цель портрета? — простодушно спросила мисс Мэри Энн.

— Портрета, возможно, — согласился Карлайл. — Но не картины. Хорошая картина должна доставлять удовольствие любому, независимо от того, знаком ли он с тем человеком, кто на ней изображен.

— Его перехвалили, — кивнула старая леди. — И заплатили слишком много. Я не стану швырять на ветер такие бешеные деньги. А если Гвендолен Кэнтлей заплатила, значит, она дура.

— Хестер Сент-Джермин отдала столько же, — вставила мисс Присцилла с набитым ртом. — И мне известно, что милый Хьюберт заплатил большие деньги за наш портрет, который написал мистер Джонс. Не правда ли, дорогой?

Майор Родни залился краской и взглянул на сестру чуть ли не с ненавистью.

— Я видел портрет леди Кэнтлей. — Вергилий Смит поморщился. — Я бы не купил его, если бы он продавался. На мой вкус, несколько… тяжеловесен. Она там не выглядит настоящей леди.

— Да что вы смыслите в подобных вещах? — насмешливо осведомилась старая леди. — У вас есть леди в тех краях, откуда вы родом?

— Нет, мэм, вы вряд ли назвали бы их леди, — медленно произнес американец. — Но я видел несколько таких здесь. Полагаю, мисс Верити — настоящая леди, и она заслуживает, чтобы это было передано в ее портрете.

Верити покраснела от удовольствия и одарила его одной из своих редких улыбок. Алисия вдруг обнаружила, что американец ей очень нравится, несмотря на его манеры и некрасивое лицо.

— Благодарю вас, — тихо сказала Верити. — Думаю, мне бы хотелось, чтобы этим летом написали мой портрет, если Алисия не возражает.

— Конечно, нет, — ответила та. — Я наведу справки, чтобы найти кого-нибудь. — Она почувствовала, что Вергилий Смит на нее смотрит. Алисия была красивой женщиной и привыкла к восхищению, но в его взгляде было что-то более личное, и это ее смутило. Ей хотелось нарушить тишину, но она не знала, что бы такое сказать. Наконец она повернулась к Веспасии: — Леди Камминг-Гульд, вы можете порекомендовать кого-нибудь, кто в состоянии написать хороший портрет Верити? Должно быть, вас писали много раз.

Веспасия была польщена.

— Только не в последнее время, моя дорогая. Но я наведу справки у своих знакомых, если хотите. Уверена, мы найдем кого-нибудь получше Годольфина Джонса. Хотя, судя по гонорарам, некоторые его высоко ценят, я согласна с мистером Смитом. Действительно, у него несколько тяжеловесная манера.

Старая леди злобно воззрилась на нее и открыла было рот, но, встретившись с немигающим взглядом Веспасии, тотчас закрыла его обратно и посмотрела на Вергилия Смита так, будто тот был грязным пятном на ковре.

— Именно, — с довольным видом подтвердил Карлайл. — Портретистов полно. Нет причин покровительствовать Годольфину только потому, что он живет в Парке, — если вы предпочитаете кого-то другого.

— Он написал два портрета Гвендолен Кэнтлей, — вставила мисс Присцилла. — Не могу себе представить, почему.

— Может быть, они ей нравятся? — предположила мисс Мэри Энн. — Некоторым людям он нравится, иначе они бы не платили такие большие деньги.

— Искусство — в большой степени дело вкуса, не так ли? — сказала Алисия, обращаясь ко всем.

Старая леди презрительно фыркнула.

— Естественно. Хороший вкус — и плохой вкус! Только вульгарные особы судят обо всем по тому, сколько это сто ит. — Она снова взглянула на Вергилия Смита. — Испытание временем — вот что главное. То, что пережило свое время, чего-то да стоит! Старинные картины, старинные дома, старинные фамилии…

Алисии стало обидно за Вергилия, словно сделали больно ей самой. К тому же она чувствовала себя ответственной, поскольку старая леди была членом ее семьи.

— Одно лишь долголетие вряд ли свидетельствует о высоком качестве. — Она сама удивилась, что говорит так пылко. Несомненно, старая леди сочтет это наглостью с ее стороны, но ей очень хотелось выступить против старухи. — В конце концов, болезни тоже очень живучи!

Все удивленно посмотрели на Алисию. У старой леди был такой вид, словно ее скамеечка для ног поднялась в воздух и стукнула ее по голове.

Первым отреагировал Сомерсет Карлайл.

— Браво! — весело воскликнул он. — Превосходный аргумент, пусть и несколько эксцентричный! Я уверен, Годольфин его оценил бы. Ваш аргумент подытоживает связь между искусством, долголетием и ценой.

— Я не понимаю. — Мисс Присцилла даже сморщила лоб от напряжения. — Не вижу тут вообще никакой связи.

— Именно это я и имел в виду, — согласился Карлайл. — Никакой связи и нет.

Старая леди стукнула палкой об пол. Она целилась в ногу Карлайла, но промахнулась.

— Конечно же, есть! — отрезала она. — Деньги — корень всех зол! Так сказано в Библии. Вы станете с этим спорить?

— Вы неверно цитируете. — Карлайл не был устрашен и не убрал ноги . — Там говорится, что любовь к деньгам — корень всех зол. Вещи сами по себе не порочны — порочны страсти, которые они вызывают в людях.

— Софистика, — с отвращением отмахнулась от него старая леди. — А тут для нее не место. Ступайте в свой клуб, если питаете слабость к подобным разглагольствованиям. А здесь поминальный завтрак. Я была бы вам признательна, если бы вы помнили об этом!

Карлайл слегка кивнул.

— В самом деле, мэм, я приношу вам свои соболезнования. — Он повернулся к Алисии и Верити. — И вам также, разумеется.

Все вдруг вспомнили, что уже в третий раз побывали на похоронах лорда Огастеса. В неловкой тишине майор Родни довольно громко распрощался и, подхватив сестер под руки, буквально потащил в холл, где тотчас же послали лакея за их накидками.

Веспасия и Карлайл последовали за ними. Вергилий Смит на минуту задержался возле Алисии.

— Могу ли я чем-нибудь помочь, мэм? — У него был смущенный вид, словно он хотел что-то сказать, но не находил слов.

Она почувствовала, как он добр, от этого ощутила неловкость и поблагодарила его поспешней, чем собиралась. Слегка покраснев, американец удалился вслед за остальными.

— Как я вижу, ваш мистер Кордэ не явился! — злорадно сказала старая леди. — Может быть, у него нашлись дела поважнее?

Алисия проигнорировала ее. Она не знала, почему Доминик не прислал ни записки, ни цветов, и ей не хотелось об этом думать.

В то утро, когда должно было состояться захоронение, Доминик колебался, не зная, как поступить. Он встал и оделся, намереваясь пойти, чтобы поддержать Алисию, которой предстоит тяжелое испытание. Верити слишком молода и уязвима, чтобы стать ей опорой, а старая леди, как ему известно, еще больше усугубит ситуацию. Никому не покажется странным его присутствие — это просто знак уважения. В конце концов, он был на первых похоронах лорда Огастеса.

Но затем, взглянув в зеркало, чтобы нанести последние штрихи, Доминик вспомнил свой визит к Шарлотте. Она почти не изменилась. Никогда прежде он не бывал в домах рабочих, а именно в таком доме жил Питт. Принимая все во внимание, Доминик на удивление уютно там себя чувствовал. Конечно, задержись он там подольше, все было бы иначе… Но он провел там не больше часа, и обстановка не имела значения.

А вот сказанное Шарлоттой имело значение. Она прямо спросила, не думает ли он, что Алисия способна была убить своего мужа. Шарлотта всегда была откровенна, порой до бестактности. Доминик улыбнулся, припомнив, как она, бывало, шокировала светское общество.

Отражение в зеркале улыбнулось ему в ответ.

Конечно, Алисии никогда бы не пришло такое в голову, так он и сказал Шарлотте. Конечно, старый Огастес был занудой. Он бесконечно рассуждал о строительстве железных дорог, считая себя экспертом в этом вопросе. Поскольку его семья нажила на этом состояние, возможно, он действительно разбирался в таких делах. Однако нельзя же бесконечно мусолить эту тему за обеденным столом! Доминик еще не встречал ни одну женщину, которую интересовало бы строительство железных дорог; да и мужчину, пожалуй, тоже.

Но это же не повод для убийства! Убивают из-за отчаянной любви или ненависти, из страха или алчности. А бывает, что кто-то стоит между тобой и тем, чего ты жаждешь… Рука Доминика, поправлявшая воротник, замерла в воздухе. Он представил себе, что женат на шестидесятилетней женщине, в два раза старше его, нудной и напыщенной. У нее все в прошлом, а впереди — только дряхлость. Быть может, однажды возникнет непреодолимый соблазн покончить с этим союзом без любви, и если на столике окажется пузырек с лекарством, то так просто слегка превысить дозу…

Но Алисия никогда бы не смогла это сделать!

Доминик мысленно вообразил ее: белая кожа, прелестная грудь, глаза, загоравшиеся, когда она смеялась или смотрела на него. Один-два раза он позволил себе более смелые прикосновения, нежели велят правила хорошего тона, и сразу же почувствовал ответную реакцию. Под ее скромностью таится неудовлетворенность. Что-то в Алисии напомнило ему Шарлотту, возможно, манеры, поворот головы… Трудно было определить, что именно.

А ведь Алисия любила достаточно отчаянно, чтобы убить! Доминик был в этом уверен, как в собственном отражении в зеркале. Ее могли остановить моральные принципы, но только не равнодушие!

Возможно ли, что Алисия действительно убила Огастеса и старая леди об этом знает? Если это так, то он и сам замешан, так как имеет прямое отношение к мотиву.

Доминик медленно развязал галстук и снял черный фрак. Если такое возможно, то будет лучше для всех, а особенно для Алисии, если он сегодня не придет. Старая леди этого ждет, чтобы высказать какое-нибудь ядовитое замечание, даже открыто обвинить его…

Он пошлет цветы завтра. Что-нибудь белое, подходящее к случаю. И, возможно, через день нанесет визит. Никому это не покажется странным.

Доминик сменил черные брюки на серые, которые обычно носил утром.

На следующее утро он послал цветы, ужаснувшись их цене. Но ледяной ветер на улице напомнил ему, что сегодня первое февраля, так что нечего удивляться: вряд ли сейчас расцветают цветы. Время от времени выглядывало солнце, и лужи медленно подсыхали. Мальчик с тележкой, наполненной капустой, насвистывал себе под нос. Сегодня и похороны, и мысли о смерти казались такими далекими. Свобода — драгоценная вещь, она даруется каждому от рождения.

Доминик отправился в свой клуб. Он сидел в кресле с газетой, когда чей-то голос нарушил его уединение.

— Доброе утро. Доминик Кордэ, не так ли?

У Доминика не было никакого желания беседовать. Джентльмены не заговаривают с человеком по утрам, особенно если он занят газетой. Он медленно поднял глаза. Перед ним стоял Сомерсет Карлайл. Они встречались всего два-три раза, но этот человек не из тех, кого можно забыть.

— Доброе утро, мистер Карлайл, — холодно ответил Доминик. Он снова уткнулся в газету, но Сомерсет уселся рядом и предложил ему табакерку. Доминик отказался: он всегда кашлял, когда нюхал табак. Чихать — это еще приемлемо, большинство людей чихает, взяв понюшку; но кашлять так, что слезы текут из глаз, — совсем другое дело.

— Нет, благодарю вас.

Карлайл убрал табакерку, не угостившись и сам.

— Гораздо более приятная погода нынче, не так ли? — заметил он.

— Да, — согласился Доминик, все еще не опуская газету.

— Что-нибудь интересное в разделе новостей? — поинтересовался Карлайл. — Что происходит в парламенте?

— Понятия не имею. — Доминику никогда не приходило в голову читать про парламент. Правительство необходимо, как известно, любому здравомыслящему человеку, но это такая скука!

Карлайл из вежливости постарался скрыть удивление.

— Я думал, что вы друг лорда Флитвуда?

Доминик был польщен. Пожалуй, «друг» — это громко сказано: они не так давно познакомились и с тех пор поддерживали отношения. Оба любили ездить верхом и править упряжкой. Пожалуй, у Доминика было меньше смелости, чем у Флитвуда, но больше врожденной ловкости.

— Да, — ответил он осторожно, не зная, куда клонит Карлайл.

Тот улыбнулся, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги, и продолжил непринужденным тоном:

— Я думал, он беседует с вами о политике. Флитвуд мог бы приобрести значительное влияние в палате лордов, если бы захотел. У него много сторонников среди молодежи.

Доминик был удивлен. Они с Флитвудом никогда не беседовали ни о чем более серьезном, нежели лошади, и, конечно, порой обсуждали какую-нибудь женщину. Но теперь он вспомнил, что Флитвуд упоминал о нескольких друзьях, которые унаследовали титул. Правда, неизвестно, присутствовали ли они когда-нибудь на заседаниях парламента. Половина пэров Англии никогда не приближались к палате лордов, разве что заходили в клуб по соседству с парламентом. У Флитвуда был широкий круг общения, и Доминик не входил в число его близких приятелей.

Карлайл ждал.

— Нет, — ответил Доминик. — Главным образом мы говорим о лошадях. Не думаю, что он сильно увлечен политикой.

— Наверное, он не осознает всех ее возможностей, — предположил Карлайл. Он жестом подозвал одного из слуг клуба и, когда тот подошел, перевел взгляд на Доминика. — Приглашаю вас на ленч. У них новый шеф-повар, совершенно изумительный, а я еще не пробовал его фирменного блюда.

Доминик собирался спокойно поесть позже, но этот человек был довольно приятным, к тому же он друг Алисии. И вообще не принято отказываться от приглашения без веской причины.

— Спасибо, — ответил он, соглашаясь.

— Хорошо. — Карлайл с улыбкой повернулся к слуге. — Зайдите за нами, Бланстоун, когда шеф-повар будет готов. И принесите мне тот кларет, который я пил в последний раз. Бордо было ужасным.

Бланстоун с поклоном удалился.

Карлайл позволил Доминику дочитать газету, пока не подали ленч. Затем двое джентльменов направились в столовую. Они частично покончили с фаршированным жареным гусем под нежным соусом, с гарниром из овощей, когда Карлайл снова заговорил.

— Что вы о нем думаете? — осведомился он, подняв брови.

— О Флитвуде? — спросил Доминик, потеряв нить беседы.

— Нет, о шеф-поваре, — улыбнулся Карлайл.

— О, превосходно, — с трудом проговорил Доминик с полным ртом. — Просто превосходно. Мне нужно обедать здесь почаще.

— Да, весьма уютное местечко, — согласился Карлайл, окидывая взглядом большой зал с темными бархатными портьерами и двумя каминами в стиле Адама, в которых пылал огонь. На синих стенах висели портреты кисти Гейнсборо.

Карлайл слишком небрежно отозвался о клубе, и Доминику это не понравилось: у него ушло целых три года на то, чтобы стать его членом.

— Я бы сказал, оно не просто уютное, — сухо ответил он.

— Все относительно. — Карлайл отправил в рот еще кусок гуся. — Полагаю, в Виндзоре обед лучше этого. — Проглотив кусок, он отпил глоток вина. — Но, с другой стороны, тысячи обитателей трущоб в какой-нибудь миле отсюда были бы рады и вареным крысам…

Доминик подавился гусем. Комната поплыла у него перед глазами, и с минуту он опасался, что сейчас покроет себя позором, так как его стошнит прямо на стол. Постепенно он пришел в себя, вытер рот салфеткой и наконец встретился взглядом с Карлайлом, который с любопытством наблюдал за ним. Он не знал, что и сказать. Это человек просто невозможен.

— Простите, — с улыбкой произнес Карлайл. — Мне не следовало портить хороший ленч разговорами о политике.

— О п-политике? — запинаясь, повторил обескураженный Доминик.

— Весьма неприятно, — согласился Карлайл. — Гораздо приятней беседовать о скачках или о моде. Как я видел, ваш друг Флитвуд носит теперь пиджаки нового покроя. Ему идет, как вы считаете? Нужно посмотреть, сможет ли мой портной сделать что-нибудь в этом духе.

— О чем вы, черт побери, толкуете? — в сердцах спросил Доминик. — Вы сказали «крысы». Я же слышал!

— Возможно, мне бы следовало сказать «работные дома». — Карлайл тщательно выбирал слова. — Или «законы о детях бедняков». Непонятно, что с этим делать. Вся семья в работном доме, и дети тоже, в окружении бродяг и попрошаек. Никакого образования и бесконечная работа с раннего утра до поздней ночи. Но это лучше, чем умереть с голоду или замерзнуть насмерть. Вы видели людей, которые попадают в работные дома? Представьте себе, какое влияние они оказывают на ребенка четырех-пяти лет. Вам известно, какие там болезни, какая пища и какая антисанитария?

Доминик вспомнил собственное детство: няня, потом гувернантка, затем школа, долгие летние каникулы. Рисовый пудинг, который он терпеть не мог, в пять часов чай с вареньем, чаще всего малиновым. А еще — песни у рояля, игра в снежки, крикет в солнечный день, сливы, которые они крали, разбитые окна, порка за дерзость…

— Вздор! — резко сказал он. — Предполагается, что работные дома — временный выход для тех, кто не может найти работу. Это же благотворительность, которой занимается приход.

— Да уж, благотворительность! — Карлайл очень ясными глазами смотрел на Доминика. — Дети трех-четырех лет вместе с отбросами общества. С самой колыбели они познают свою беспомощность. А сколько их умирает от гнилой пищи, духоты, от болезней, которыми они заражают друг друга…

— Тогда нужно положить этому конец! — решительно заявил Доминик. — Закрыть работные дома.

— Конечно, — согласился Карлайл. — Но что же дальше? Если дети не будут ходить хоть в какую-то школу, то никогда не научатся даже читать и писать. Как же им выбраться из этого заколдованного круга: бродяжничество, работный дом, затем снова улица и так далее? Что им делать? Подметать перекрестки зимой и летом? Идти на панель, а когда постареют — в потогонное заведение? Вы знаете, сколько получает швея за одну рубашку? Швы, манжеты, воротники, петли, четыре ряда швов спереди — за всю работу полностью?

Доминик вспомнил, сколько стоят его собственные рубашки.

— Два шиллинга? — предположил он, слегка сбавив цену.

— Какая неслыханная щедрость! — с горечью произнес Карлайл. — За такие деньги ей придется сшить десяток рубашек!

— Но как же они живут? — Гусь стыл на тарелке Доминика.

Карлайл развел руками.

— Большинство занимается по ночам проституцией, чтобы прокормить своих детей. А когда дети подрастут, они тоже идут работать — или вся семья попадает в работный дом, и цикл начинается снова!

— А как насчет их мужей? Ведь у некоторых, конечно, есть мужья? — Доминик цеплялся за какое-то логичное объяснение.

— О да, у некоторых есть, — ответил Карлайл. — Но дешевле нанять женщину, нежели мужчину: ей меньше платят. Поэтому мужчины остаются без работы.

— Это же… — Доминик не находил слов. Он сидел, пристально глядя на Карлайла.

— Политика, — пробормотал Карлайл, снова берясь за вилку. — И образование.

— Как вы можете есть? — удивился Доминик. Ему теперь кусок в горло не лез, и казалось неприличным продолжать жевать, если все, что сказал Карлайл, правда.

Сомерсет отправил кусок гуся в рот и сказал:

— Потому что если бы я переставал есть каждый раз, как подумаю о подневольном труде, нищете, болезнях, грязи и невежестве, то я должен был бы постоянно голодать — и что бы это дало? Один раз я попытался попасть в парламент, но проиграл. Мои идеи были крайне непопулярны среди тех, кто имеет право голоса. У подневольных тружеников нет права голоса, в основном это женщины и те, кто еще слишком молод, а также бедняки. Теперь я стараюсь добраться с черного хода до палаты лордов — через таких, как Сент-Джермин с его биллем и ваш друг Флитвуд. Им наплевать на бедняков — вероятно, они никогда не видели ни одного, — но крайне важно, чтобы они поддержали наше дело.

Доминик оттолкнул от себя тарелку. Если это правда, а не мелодраматическая болтовня за ленчем с целью шокировать, то такие люди, как Флитвуд, действительно должны что-то сделать. Карлайл абсолютно прав.

Он выпил вино, порадовавшись его терпкости: хотелось избавиться от стойкого привкуса горечи во рту. Жаль, что он встретил Сомерсета Карлайла. Джентльмены так не поступают: пригласить на ленч и потом обсуждать подобные вещи. Теперь от этих мыслей невозможно избавиться.

Между тем начальство Питта поручило ему дело о хищении в одной местной фирме. Он возвращался в свой полицейский участок после того, как весь день допрашивал клерков и читал документы, в которых ничего не смыслил. У дверей его встретил констебль с растерянным взглядом. Питт замерз и устал и к тому же промочил ноги. Он мечтал пойти домой и съесть там что-нибудь горячее, а затем посидеть у огня с Шарлоттой, беседуя о чем угодно, только не о преступлениях.

— Что такое? — спросил он устало. Констебль чуть ли не ломал руки от отчаяния.

— Это случилось снова! — сказал он осипшим голосом.

Питт все понял, но тянул время.

— Что именно?

— Трупы, сэр. Еще один труп. Я имею в виду — выкопанный, а не свежий.

Питт прикрыл глаза.

— Где?

— В парке, сэр. Сент-Бартоломьюз-Грин, сэр. Это не совсем парк — так, лужайка с несколькими деревцами и парой скамеек. Его нашли на одной из скамеек: сидит там себе и в ус не дует. Но мертвый, мертвее не бывает. Причем, я бы сказал, давненько умер.

— Как он выглядит? — спросил Питт.

Констебль скорчил гримасу.

— Ужасно, сэр, просто ужасно.

— Естественно! — отрезал инспектор. Его терпение истощилось. — Он молодой или старый, высокий или низкий — ну же, давайте! Вы же полисмен, а не автор дешевых романов! Что это за описание такое — «ужасно»?

Констебль густо покраснел.

— Он высокий и полный, сэр, волосы черные, бакенбарды тоже черные, сэр. А одет в такое плохонькое пальто, и сидит-то оно на нем кое-как. Да, джентльмены выглядят иначе, сэр.

— Благодарю вас, — мрачно сказал Питт. — Где он?

— В морге, сэр.

Томас повернулся на каблуках и вышел на улицу. Морг находился в нескольких кварталах от участка, и инспектор шел под дождем, ломая голову над этими отвратительными и явно бессмысленными преступлениями. Кому, черт возьми, понадобилось откапывать эти трупы и зачем?

Наконец он добрался до морга. Служитель, как всегда, сиял, несмотря на кошмарный холод. Он подвел Питта к столу и откинул простыню с таким видом, с каким фокусник в мюзик-холле достает из цилиндра кролика.

Как и говорил констебль, это был труп полного мужчины средних лет с черными волосами и бакенбардами.

Питт хмыкнул.

— Насколько я понимаю, это мистер Уильям Уилберфорс Портьес, — произнес он раздраженно.

 

Глава 6

Питту оставалось только пойти домой. Поблагодарив служителя, он снова вышел под дождь. Полчаса Томас шел бодрым шагом и наконец, завернув за угол, оказался на своей улице. Через пять минут он уже сидел на кухне перед плитой, заслонка которой была открыта, чтобы поступало тепло. Брюки Питта были закатаны, ноги опущены в таз с горячей водой. Шарлотта стояла радом с полотенцем наготове.

— Ты насквозь промок! — сказала она с досадой. — Тебе нужно купить новые ботинки. Где это тебя носило?

— Я был в морге. — Он медленно шевелил пальцами ног в воде, испытывая несказанное блаженство. — Нашли еще один труп.

Шарлотта изумленно взглянула на мужа.

— Ты хочешь сказать, что его тоже выкопали? — спросила она недоверчиво.

— Да. Умер четыре недели назад, как мне кажется.

— О, Томас! — В ее темных глазах отразился ужас. — Что за тип выкапывает мертвецов и оставляет их в кебах и церквях? И почему? Это какое-то безумие! — Шарлотте вдруг пришла в голову новая мысль, от которой она побледнела. — А ты не думаешь, что это могли быть разные люди, а? Допустим, лорда Огастеса убили — или кто-то так думает, — и его выкопали, чтобы привлечь внимание. И тогда тот, кто его убил — или боится, что его в этом подозревают, — начинает выкапывать другие трупы, чтобы запутать следствие?

Питт смотрел на жену, забыв о горячей воде.

— Ты понимаешь, что только что сказала? — спросил он. — В таком случае это Доминик или Алисия, или же они вместе.

Несколько минут Шарлотта молчала. Она подала мужу полотенце, и он вытер ноги. Потом взяла таз и вылила воду в раковину.

— Я в это не верю, — сказала она, все еще стоя спиной к Питту. Он не услышал в ее голосе огорчения — только сомнение.

— Ты хочешь сказать, что Доминик никогда бы не убил? — спросил Томас. Ничего не поделаешь: от старых страхов и ревности не так-то легко отделаться.

— Я так не думаю. — Шарлотта вытерла таз и убрала его. — Но даже если бы он кого-нибудь убил, то я совершенно уверена, что Доминик не стал бы выкапывать трупы и оставлять их на виду, чтобы спутать карты. Если только он не изменился чудовищным образом.

— Может быть, это Алисия его изменила, — предположил Питт, сам не веря своим словам. Наверное, сейчас Шарлотта скажет, что Алисия могла действовать одна: у нее достаточно денег, чтобы заплатить за грязную работу. Однако она промолчала.

— Его нашли в парке. — Томас протянул руку за сухими носками, и жена подала их, сняв с сушилки, которую затем снова подняла к потолку. — Сидел на скамейке, — добавил он. — Судя по описанию, это, вероятно, тело из могилы, оскверненной на прошлой неделе, — тело мистера У. У. Портьеса.

— Он имеет какое-то отношение к Доминику и Алисии, или к кому-нибудь еще в Гэдстоун-парк? — спросила Шарлотта, подходя к плите. — Ты хочешь супу перед тем, как сядешь обедать?

Она подняла крышку, и от вкусного запаха у Питта потекли слюнки.

— Да, пожалуй, — тотчас же ответил он. — А что на обед?

— Пудинг с мясом и почками. — Взяв глубокую тарелку и поварешку, Шарлотта налила мужу щедрую порцию супа, в котором плавало много лука-порея и ячменя. — Осторожно, он очень горячий.

Питт улыбнулся жене и поставил тарелку себе на колени. Шарлотта была права: суп очень горячий. Пришлось подложить под тарелку кухонное полотенце.

— Нет, насколько мне известно, не имеет, — ответил он на предыдущий вопрос жены.

— Где он жил? — Она села против Питта и ждала, пока он доест суп, прежде чем вынимать из духовки пудинг и овощи. Ей пришлось долго учиться, как готовить экономно и вкусно, и теперь было приятно наблюдать за результатами своих трудов.

— Поблизости от Ресуррекшн-роу, — ответил Питт.

Она нахмурилась, озадаченная.

— Мне казалось, это довольно… э-э… захудалый район?

— Да. Убогий и довольно запущенный. Там по крайней мере два борделя — они скрывают, чем занимаются, но мне-то это известно. А еще есть ломбард, в котором мы нашли большое количество краденых вещей.

— Значит, это не может иметь никакого отношения к Доминику и, само собой разумеется, к Алисии! — убежденно заявила Шарлотта. — Доминик еще мог бывать в таком месте. Даже джентльмены порой делают весьма странные вещи…

— Особенно джентльмены, — вставил Томас.

Она оставила без внимания его шпильку.

— …Но Алисия никогда даже не слышала о нем.

— В самом деле? — Питт действительно не был в этом уверен.

Шарлотта снисходительно взглянула на мужа, и на какое-то мгновение оба ощутили пропасть между ними: слишком уж разным было их происхождение.

— Да. — Она слегка покачала головой. — Женщины, у родителей которых есть претензия на светскость, подлинную или воображаемую, гораздо больше защищены или заточены, чем ты думаешь. Папа никогда не позволял мне читать газеты. Я таскала их из буфетной дворецкого, а Эмили и Сара — нет. Папа считал, что юным леди ни к чему знать что-то спорное, скандальное или огорчительное, и такие темы не следует упоминать в беседе…

— Я знаю, что… — начал Питт.

— Ты думаешь, он был слишком строг и предусмотрителен? — перебила она. — Нет, ничуть не более остальных. Женщины еще могут иметь представление о болезнях, рождении детей, смерти, но им не полагается знать о таких ужасных вещах, как нищета или преступления, и особенно о взаимоотношениях полов. Ведь это может вызвать вопросы или желание что-то изменить!

Томас удивленно посмотрел на жену. Она раскрывалась перед ним совсем с иной стороны.

— Я не знал, что ты испытываешь такую горечь от этого, — медленно произнес он, поставив пустую тарелку на стол.

— Правда? — с вызовом спросила Шарлотта. — А ты не помнишь, сколько раз, придя домой, рассказывал мне о разных трагедиях? Благодаря тебе я узнала, что позади элегантных кварталов существуют трущобы, где люди умирают от голода и холода. Там повсюду грязь, и крысы, и болезни, а дети, едва начав ходить, учатся красть, чтобы выжить. Я никогда не была там, но знаю, что такие места существуют, и когда ты возвращаешься вечером домой, от твоей одежды пахнет всем этим. Этот запах ни с чем не спутаешь.

Томас подумал об Алисии, о ее шелках и полном неведении относительно жизненных сложностей. Шарлотта была такой же, когда он с ней познакомился.

— Прости, — тихо сказал он.

Шарлотта прихваткой взялась за дверцу печи и, открыв ее, вынула пудинг.

— Не извиняйся, — резко ответила она. — Я взрослая женщина, а не ребенок, и могу выдержать столько же, сколько и ты. Что ты собираешься делать с этим мистером Портьесом? — Взяв нож, она разрезала пудинг. Корочка была коричневой, и подливка просочилась наружу. Трущобы трущобами, а муж проголодался, и надо его кормить.

— Удостоверюсь, что это Портьес, — ответил Питт, — затем выясню, от чего он умер и не знает ли кто-нибудь про него хоть что-то.

Шарлотта положила на тарелку капусту и морковь.

— Если это труп мистера Портьеса, то чей же первый труп, который свалился с кеба?

— Понятия не имею. — Томас вздохнул и принял от жены тарелку. — Это может быть кто угодно…

Утром Питт занялся неопознанным трупом, так как без него нельзя было распутать это дело. Надо выяснить хотя бы как звали этого человека и от чего он умер. Быть может, это его убили, а труп лорда Огастеса использовали, чтобы отвлечь внимание? Или, возможно, они были каким-то образом связаны…

Но в каком же рискованном предприятии, которое привело к убийству, могли быть замешаны лорд Огастес Фицрой-Смит и мистер Уильям Уилберфорс Портьес с Ресуррекшн-роу? И какое отношение имеет к этому человек из кеба? А ведь есть же еще и тот, кто всех их выкопал!

Первым делом нужно выяснить, от чего именно умер человек, труп которого свалился с кеба. Если его убили, то это прольет новый свет на осквернение могилы лорда Огастеса. С другой стороны, если смерть была естественной, то похоронили ли человека из кеба на кладбище на законном основании? Еде же тогда его пустая могила и почему о ней нет никаких сообщений? По-видимому, ее снова засыпали землей, чтобы все думали, будто это просто свежая могила.

Однако если смерть была естественной, ее должен был засвидетельствовать доктор. Как только станет известно, от чего скончался этот бедняга, можно заняться всеми зарегистрированными случаями смерти с таким диагнозом за этот период. Со временем круг сузится, и будет найден тот, кто нужен. Тогда станет известно, кто он такой — имя, род занятий, история жизни.

Добравшись до полицейского участка, Питт сразу же вызвал сержанта, которому передал дело о хищении, и поднялся наверх, чтобы испросить разрешения на вскрытие трупа неизвестного. Никто не стал возражать. В конце концов, это был не лорд Огастес, и никто так и не потребовал выдать его труп. При подобных обстоятельствах следует рассмотреть версию убийства. Разрешение было дано немедленно.

Теперь Питту предстояло неприятное дело: нужно было удостовериться, что новый труп в морге действительно У. У. Портьес, хотя Томас почти не сомневался в этом. Он снова надел пальто и шляпу и вышел на улицу, где то и дело принимался моросить мелкий дождь. Доехав на омнибусе до Ресуррекшн-роу, Питт прошел сто ярдов, свернул направо и начал искать дом номер десять, в котором жила миссис Портьес.

Это был довольно большой дом, фасад которого слегка обветшал. Однако на окнах были тугие белые занавески, а крыльцо выкрашено белой краской. Питт позвонил и отступил от двери.

— Да? — Полная девушка в черном шерстяном платье и накрахмаленном переднике, открывшая дверь, вопросительно смотрела на него.

— Миссис Портьес дома? — спросил он. — У меня есть сведения относительно ее мужа. — Томас знал, что если скажет, что он из полиции, то слуги в течение одного дня разнесут эту новость по всей улице, и с каждым разом она будет становиться все скандальнее.

Девушка на минуту застыла с открытым ртом, потом сказала:

— О! О да, сэр. Пожалуйста, заходите. Если вы подождете в гостиной, я скажу миссис Портьес, что вы здесь, сэр. Как мне вас назвать?

— Мистер Питт.

— Да, сэр. — И она исчезла, чтобы сообщить своей хозяйке о его визите.

Томас сел. В комнате было полно мебели, фотографий, украшений; здесь были вышитая подушечка с надписью «Бойся Бога и исполняй свой долг», три чучела птиц, чучело ласки в стеклянной витрине, композиция из засушенных цветов и два больших растения с блестящими зелеными листьями в горшках. Питт ощутил сильный приступ клаустрофобии. У него возникло паническое чувство, что все они живые и голодные, и, когда он на них не смотрит, подползают к нему все ближе, готовые защищать свою территорию от чужака. В конце концов инспектор предпочел встать со стула.

Дверь отворилась, и вошла миссис Портьес, затянутая в корсет, как и в прошлый раз. Ее прическа была в идеальном порядке, щеки нарумянены; на шее — бусы из черного янтаря.

— Здравствуйте, мистер Питт, — сказала она с встревоженным видом. — Моя горничная говорит, что у вас есть новости о мистере Портьесе?

— Да, мэм. Думаю, мы его нашли. Сейчас он в морге, и если вы окажете любезность поехать туда для опознания, мы будем знать наверняка, и тогда в свое время его можно будет захоронить…

— Я не могу устраивать вторые похороны! — Она пришла в волнение. — Это было бы неприлично.

— Да, естественно, — согласился Томас. — Просто захоронение, а не похороны. Однако давайте сначала убедимся, что это действительно ваш муж.

Позвав горничную, она велела принести ей пальто и шляпу и вышла вслед за Питтом на улицу. Все еще моросило. Они сели в кеб и в молчании отправились в морг.

Питт уже начал привыкать к этому месту. У служителя по-прежнему был насморк, и нос был красный, но он приветствовал их своей обычной улыбкой — правда, его радость умерялась необходимостью соблюдать приличия по отношению к вдове.

Миссис Портьес взглянула на труп, и ей не понадобились ни стул, ни стакан воды.

— Да, — спокойно сказала она. — Это мистер Портьес.

— Благодарю вас, мэм. Я должен задать вам несколько вопросов, но, возможно, вы предпочтете ответить на них в более уютном месте? Скажем, у вас дома… Кеб все еще ждет.

— Как вам угодно, — согласилась она. Потом, даже не взглянув на служителя, повернулась и, когда Питт открыл перед ней дверь, пошла под дождем к кебу.

Усевшись в своей гостиной, миссис Портьес приказала горничной подать горячий чай и повернулась лицом к Томасу. Она скрестила руки на коленях, бусы из черного янтаря блестели при свете лампы. День был такой сумрачный, что пришлось рано зажечь свет.

— Итак, мистер Питт, о чем вы хотели меня спросить?

— Как он умер, мэм?

— В своей постели. От естественных причин.

— Что вызвало смерть, мэм? — Питт старался по возможности не слишком ее огорчить: ведь за удивительной выдержкой этой женщины могут скрываться глубокие чувства.

— Расстройство пищеварения. Он болел какое-то время.

— Понятно. Мне жаль. Кто был его доктором?

Ее изогнутые брови поднялись.

— Доктор Холл. Но я не понимаю, зачем вам нужно это знать. Вы же не подозреваете доктора Холла в осквернении могилы?

— Нет, конечно же. — Томас не знал, как объяснить, что его интересует причина смерти. Очевидно, женщина не поняла ход его мыслей. — Просто дело в том, что для того, чтобы выяснить, кто это сделал, нам нужна полная информация.

— Вы надеетесь это выяснить? — Она по-прежнему превосходно владела собой.

— Нет, — честно признался Питт с легкой улыбкой. Миссис Портьес не улыбнулась в ответ, и он отвел взгляд, почувствовав неловкость. — Но это не единственный случай, — продолжил он деловым тоном. — И нужно выявить, что у этих случаев общего — это могло бы помочь.

— Не единственный случай? — Она была поражена. — Вы хотите сказать, что осквернение могилы мистера Портьеса как-то связано с теми случаями, о которых все говорят? Вам должно быть стыдно, что вы допускаете, чтобы такое происходило в Лондоне с респектабельными людьми! Почему вы так плохо работаете, хотела бы я знать?

— Мне неизвестно, есть ли связь с другими делами, мэм, — мягко сказал Томас. — Именно это я и пытаюсь выяснить.

— Это сделал какой-то сумасшедший, — твердо заявила вдова. — И если полиция не может поймать этого сумасшедшего, то я не знаю, куда катится мир! Мистер Портьес был очень респектабельным человеком и никогда не водил компанию с темными личностями. Каждый пенни, который у него был, он честно заработал и в жизни не заключал никаких пари.

— Может быть, тут и нет связи, — устало произнес Питт. — За исключением даты смерти. Лорд Огастес тоже был респектабельным человеком.

— Возможно, — мрачно сказала она. — Но ведь мистера Портьеса нашли не в Гэдстоун-парк, не так ли?

— Да, мэм. Он сидел на скамейке в Сент-Бартоломьюз-Грин.

Миссис Портьес побледнела.

— Вздор! — возразила она резким тоном. — Мистер Портьес никогда бы не оказался в подобном месте! Я не могу в это поверить. Вы же знаете, что за люди туда постоянно захаживают… Наверное, вы ошиблись.

Томас не стал спорить. Если для нее так важно, чтобы приличия соблюдались даже после смерти, пусть говорит, что угодно. Но вот что любопытно: Портьеса похоронили в поношенном костюме. Может быть, в последнюю минуту она решила, что лучший черный костюм, который берегут для воскресного выхода, слишком хорош, а для могилы сойдет и этот. Ей же не могло прийти в голову, что муж снова объявится.

Он поднялся.

— Благодарю вас, мэм. Если мне понадобится спросить что-нибудь еще, я к вам зайду.

— Я позабочусь о том, чтобы мистера Портьеса снова захоронили. — И она позвонила в колокольчик, чтобы горничная проводила Питта.

— Пока что это нельзя сделать, мэм. — Томас знал, что сейчас она возмутится. — Боюсь, нам придется провести еще кое-какие исследования, прежде чем мы сможем разрешить захоронение.

Ее лицо пошло пятнами от ужаса, и она привстала в кресле.

— Сначала вы позволяете осквернить могилу моего мужа и оставить его тело там, где предлагают себя публичные женщины, а теперь вы хотите его исследовать?! Это чудовищно! Приличные люди больше не чувствуют себя в безопасности в этом городе. Вы позорите свою… — Она хотела сказать «форму», потом взглянула на пестрое облачение Питта, на шляпу, которую он держал в руках, и с которой все еще капала вода, на шарф, чуть ли не волочившийся по полу — и сдалась. — Вы — позор! — закончила она неуверенно.

— Извините. — Томас извинялся не за себя, а за целый город, за весь тот общественный уклад, который не оставил ей ничего, кроме стремления к респектабельности.

Побеседовав с доктором, Питт выяснил, что Портьес умер от цирроза печени, а также что он, несомненно, посещал скамейки Сент-Бартоломьюз-Грин. И вот, по какой-то нелепой случайности, его труп усадили в тени этого сквера, где к нему вполне могли пристать проститутки, у которых даже покойник не вызовет ни ужаса, ни удивления.

Питт ушел, размышляя о том, какова была жизнь супругов Портьес, закончившаяся таким образом. Вероятно, в ней были и неудачи, и постоянные компромиссы, и одиночество.

Доминик выкинул из головы Сомерсета Карлайла и их неудачный ленч в клубе. Он с нетерпением ждал, когда сможет снова увидеть Алисию. С захоронением было покончено, и теперь, при условии, что будет соблюден надлежащий траур — по крайней мере, внешне, — можно подумать и о будущем. Доминику не хотелось оскорбить ее чувства, заговорив об этом слишком рано, но можно нанести визит, дабы засвидетельствовать почтение и немного побыть в ее обществе. А через несколько недель она уже сможет позволить себе появиться на людях — не в театре или на званом приеме, а в церкви. Или прокатиться в экипаже, чтобы подышать свежим воздухом… Доминик не возражал, чтобы Верити тоже поехала с ними ради соблюдения приличий. Вообще-то она очень нравилась Доминику. Когда девушка почувствовала себя непринужденно в его обществе, с ней стало легко общаться. Хотя Верити была скромной, у нее имелись собственные взгляды на мир и несколько суховатое чувство юмора.

В общем, Доминик был в прекрасном расположении духа, когда в четверг утром прибыл в Гэдстоун-парк и отдал свою визитную карточку горничной.

Алисия встретила его с восторгом: у нее словно камень свалился с души. Они провели вместе несколько счастливых часов, беседуя о пустяках, но вкладывая в свои слова чрезвычайно много. Им достаточно было просто находиться рядом, и не имело значения, о чем именно говорить. Огастес был забыт, и они даже не вспоминали о пустых могилах и неугомонных трупах.

Доминик откланялся незадолго до ленча и теперь бодрой походкой шел по Парку. Воротник его был поднят, так как дул северный ветер, но он находил это даже приятным и не обращал внимания на холод. И вдруг он увидел фигуру, в которой было что-то знакомое — не то походка, не то худые плечи. Доминик заколебался и даже хотел сначала свернуть и пойти прямо по траве, хотя она была густая и влажная. Но он даже не знал точно, кто это. Для Питта этот человек слишком опрятен и элегантен, к тому же немного ниже ростом. У того полы пальто всегда хлопали, и шляпу он носил иначе.

И только когда этот человек приблизился настолько, что можно было разглядеть его лицо, он узнал Сомерсета Карлайла. Теперь было бы невежливо повернуть в другую сторону.

— Доброе утро, — сказал Доминик, не замедляя шага. У него не было никакого желания беседовать с этим человеком.

Карлайл стоял на пути, и обойти его не было возможности.

— Доброе утро, — ответил он, затем повернулся и пошел рядом с Домиником, приноравливаясь к его шагу. Чтобы не показаться грубым, тому пришлось завязать разговор.

— Приятная погода, — заметил он. — По крайней мере, этот ветер разгонит туман.

— Хороший день для прогулки, — согласился Карлайл. — Чтобы нагулять аппетит перед ленчем.

— Совершенно верно, — сказал Доминик. В самом деле, этот человек на редкость надоедлив. Казалось, он и не подозревает, что его общество нежелательно, так как напоминает Доминику об их совместном ленче.

— Приятная неторопливая трапеза у горящего камина, — продолжал Карлайл. — Я бы с большим удовольствием поел супу — что-нибудь вкусное и пикантное.

Выхода не было. Поскольку Карлайл угостил его ленчем, теперь была очередь Доминика. Такими обязательствами нельзя пренебрегать, если не хочешь прослыть в обществе белой вороной. О подобном промахе сразу заговорили бы, и сплетня распространилась бы с быстротой огня.

— Превосходная идея, — произнес он со всей любезностью, на какую был способен. — А после супа, может быть, седло барашка? Мой клуб неподалеку, и я буду очень рад, если вы откушаете со мной.

Карлайл широко улыбнулся, и у Доминика возникло неприятное чувство, что он увидел в этом предложении что-то забавное.

— Благодарю вас, — непринужденно ответил Карлайл. — С удовольствием.

Опасения Доминика не оправдались, и ленч прошел превосходно. Карлайл ни разу не упомянул о политике и оказался приятным собеседником. Он не был болтлив, и порой его замечания оказывались весьма остроумными.

Доминик получил большое удовольствие от совместной трапезы и решил снова пообедать с ним вместе, как только представится такая возможность. Он размышлял об этом, когда они снова оказались на улице. Ветер усилился, и шел мелкий дождь. Карлайл сразу же остановил кеб, и через пятнадцать минут, к изумлению Доминика, его завезли на какую-то грязную глухую улицу, где ветхие дома жались друг к другу точь-в-точь как пьяные, которые поддерживают друг друга, прежде чем рухнуть вместе.

— Ради бога, где это мы? — спросил он в тревоге. На улице было полно детей в испачканной одежде, с сопливыми носами. Женщины с посиневшими от холода руками сидели в проходах между домами перед рядами поношенной обуви. В подвальных окнах слабо мерцал свет. В воздухе стоял затхлый, удушливый запах, природу которого трудно было определить. — Где мы? — повторил Доминик, все больше разъяряясь.

— В Семи Циферблатах, — ответил Карлайл. — Точнее, на Дадли-стрит. Эти люди — продавцы подержанной обуви. Вон там, — он указал на подвальные окна, — они берут старые или украденные туфли и из более приличных кусков делают новые, а потом продают. В других местах то же самое проделывают с одеждой: ее распарывают и перекраивают заново. Переделанные из старья шерстяные вещи лучше, чем новые из хлопка, — в них теплее. А единственное, что они могут себе позволить купить, — это хлопчатобумажные вещи.

Доминика трясло. На этой улице было просто ужасно, и он страшно злился на Карлайла за то, что тот притащил его сюда.

Либо Сомерсет этого не замечал, либо ему было все равно.

— Верните тот кеб! — зарычал Доминик. — У вас не было никакого права везти меня сюда! Это место… — Он не находил слов и только в ужасе озирался. Эти здания как будто придавили его. Повсюду царили нищета и убожество; пахло грязью, старыми тряпками, копотью от масляных ламп, немытыми телами, вчерашней стряпней. После недавнего сытного обеда это было уже слишком.

— Преддверие ада, — тихо докончил за него фразу Карлайл. — Не говорите так громко. Все они живут здесь, и это их дом. Полагаю, им тут тоже не нравится, но больше у них ничего нет. Выкажите свое отвращение — и вам не уйти отсюда в целости и сохранности. А ведь это еще цветочки. Вам бы нужно увидеть Блюгейт-филдз у Лаймхаусских доков, Уайтчепел, Сент-Джайлс… Пойдемте со мной. Нужно пройти всего триста ярдов, вон туда. — Он показал на переулок. — В конце этой улицы, через площадь, находится местный работный дом. Я бы хотел вам его показать. И он не один такой. А затем, пожалуй, Акр Дьявола, неподалеку от Вестминстера?

Доминик открыл было рот, чтобы заявить, что хочет отсюда уйти, но тут увидел лица детей, глазевших на него. Они были совсем маленькие, а глаза — старческие, как у распутников, которых он видел у проституток в борделях на Хеймаркет.

Доминик заметил, как один мальчуган, за которым, играя, гнался другой, приблизился к Карлайлу и, неуловимым движением вытащив у того из кармана шелковый платок, помчался дальше.

— Карлайл!

— Я знаю, — спокойно ответил Сомерсет. — Не беспокойтесь. Просто следуйте за мной. — И он, небрежной походкой перейдя дорогу, двинулся по другой стороне, затем свернул в переулок.

На дальнем конце площади он остановился и постучал в большую деревянную дверь. Ее открыл дородный человек в зеленом сюртуке. Кислое выражение его лица сменилось настороженным. Однако он не успел вымолвить и слова, как Карлайл зашел внутрь, оттесняя его.

— Здравствуйте, мистер Идз. Зашел узнать, как у вас дела сегодня.

— Хорошо, благодарю вас. Да, очень хорошо, сэр. — В голосе Идза звучали тревожные нотки. — Вы слишком добры, сэр. Слишком внимательны к нам. Уверен, что ваше время дорого, сэр.

— Очень, — согласился Карлайл. — Так что давайте не будем тратить его понапрасну. У вас кто-нибудь из детей ходил в школу с тех пор, как я был здесь в последний раз?

— О, да! Все, что были у нас на момент набора, сэр, не извольте сомневаться.

— И сколько же это?

— Ну, я не помню точные цифры… Не забывайте, что люди здесь прибывают и убывают, по мере необходимости. Если их тут нет в день набора, который, как вам известно, бывает всего раз в две недели, тогда, естественно, они должны уйти.

— Я знаю это не хуже вас, — резко произнес Карлайл. — И я также знаю, что они выписываются за день до набора и возвращаются назавтра.

— Ну, это уж не моя вина, сэр!

— Я знаю! — В голосе Карлайла звучала злость на собственное бессилие.

Он прошел мимо Идза и зашагал по душному сырому коридору. Доминик вынужден был следовать за ним, чтобы не оставаться одному в этом коридоре с каменными стенами. Он продрог до костей.

Комната, в которой они очутились, была большая, с низким потолком, и освещалась газом. В углу топилась печь. Около пятидесяти-шестидесяти мужчин, женщин и детей сидели, распарывая старую одежду, сортируя куски ткани, кроя и сшивая их заново. Воздух был таким спертым, что у Доминика запершило в горле, и пришлось приложить усилия, чтобы его не стошнило. Карлайл же, по-видимому, привык к этой духоте. Перешагнув через груду тряпок, он подошел к одной из женщин.

— Привет, Бесси, — бодро сказал он. — Как вы сегодня?

Женщина улыбнулась, показав почерневшие зубы, и что-то пробормотала в ответ. Она была крупная, с нескладной фигурой, и Доминик решил, что ей около пятидесяти. Он не понял ни слова из того, что она сказала.

Карлайл повел его туда, где с полдюжины детишек сидели, распарывая старые брюки. Некоторым из них было не больше трех-четырех лет.

— Трое из них — дети Бесси. Раньше они работали дома, но когда там провели железную дорогу, то расчистили трущобы, и дом, в котором была их комната, снесли. Ее муж и старшие дети делали спичечные коробки по два с половиной пенса за сто сорок четыре штуки. Сама Бесси работала на спичечной фабрике «Брайэнт энд Мэйз». Вот почему она так странно говорит — у нее некроз челюсти, вызванный фосфором в спичках. Она всего на три года старше Алисии Фицрой-Хэммонд. Вы бы так не подумали, не правда ли?

Это было уж слишком. Доминик пришел в ужас.

— Я хочу выбраться отсюда, — сказал он тихо.

— Как и все мы. — Карлайл обвел руками всю комнату. — Вы знаете, что треть лондонцев живет не лучше их — либо в многоквартирных скворечниках, либо в работных домах?

— Что же тут можно сделать? — с беспомощным видом спросил Доминик. — Это… это так… необъятно!

Побеседовав еще с парой людей, Карлайл повел Доминика обратно и язвительно попрощался с мистером Идзом на пороге. После спертого воздуха в помещении даже серое небо и мелкий дождь были приятны.

— Нужно изменить некоторые законы, — ответил на его вопрос Карлайл. — Самый последний клерк, умеющий писать и считать, — принц по сравнению с этими несчастными. Нужно дать детям бедняков образование и ремесло. Для родителей уже почти ничего нельзя сделать, но мы можем попытаться улучшить жизнь детей.

— Возможно. — Доминик с трудом за ним поспевал. — Но с какой целью вы показали все это мне? Я же не могу изменить законы!

Карлайл остановился. Он подал несколько пенсов ребенку, который просил милостыню. Мальчик немедленно передал их старику.

— Только подумайте — посылать своего внука просить для вас милостыню! — пробормотал Доминик.

— Вряд ли они родственники. — Карлайл зашагал дальше. — Детям охотнее подают, особенно если они слепые или калеки. Некоторые женщины даже нарочно калечат своих детей: тогда у тех больше шансов выжить. А теперь я отвечу на ваш вопрос. Вы можете поговорить с такими людьми, как лорд Флитвуд и его друзья, и убедить их сходить в парламент и проголосовать за изменение закона.

Доминик пришел в ужас.

— Но я же не могу рассказывать им о таких вещах! Они… — И тут он сам понял, что именно сказал.

— Да, — согласился Карлайл. — Они почувствуют отвращение и оскорбятся. Джентльмен не должен смущать других столь неприятной темой. Думаю, на днях я испортил вам ленч. Теперь вы не получаете такого удовольствия от жареного гуся, когда думаете о чем-нибудь таком, не так ли? И тем не менее далеко ли, по вашему мнению, от Гэдстоун-парк до Семи Циферблатов? — Они завернули за угол и в дальнем конце улицы увидели кеб. Карлайл ускорил шаг, и Доминику пришлось чуть ли не бежать, чтобы не отставать от него. — Но уж если мне приходится обхаживать этого бесчувственного Сент-Джермина, то и вы, наверное, сможете пережить несколько неприятных минут с Флитвудом, не правда ли?

Доминик провел ужасный вечер, и когда он проснулся на следующее утро, было ничуть не лучше. Он велел слуге хорошенько вычистить одежду, в которой был вчера, а если запах останется, отдать кому угодно. Однако от картинок, стоявших перед его мысленным взором, было не избавиться таким простым способом. В душе он ненавидел Карлайла за то, что тот вынудил его увидеть то, о чем он бы предпочел не знать. Конечно, Доминик всегда знал в теории, что существует бедность, но никогда не видел ее по-настоящему. Ведь на улице не всматриваешься в лица бедняков — равно как не замечаешь фонарные столбы и ограды. Человек слишком занят собственными делами, чтобы думать о них.

Но еще хуже, чем картинки, был вкус во рту. Стойкий запах бедности никуда не делся, и, все, что ел Доминик, имело неприятный привкус. А может быть, то было чувство вины?

Он еще раньше договорился отвезти Алисию, которой нужно было съездить по какому-то делу, и велел заранее подать экипаж. Доминик заехал за ней в четверть одиннадцатого, и она сидела наготове и ждала его — хотя, конечно, и виду не подала. Она воображала, что он ничего не заметит, вероятно, забыв, что Доминик уже был женат и имел представление о маленьких женских хитростях.

Алисия, одетая во все черное, сегодня была особенно хороша: белокурые волосы блестели, нежная кожа была ослепительно белой. Она вся сияла безукоризненной чистотой. Невозможно было сравнивать ее с той женщиной из работного дома.

Алисия что-то говорила ему, но он не слушал.

— Доминик? — повторила она. — Вам нехорошо?

Ему хотелось поделиться с кем-то вчерашними впечатлениями, так как он не мог думать ни о чем другом.

— Вчера я встретил вашего друга Карлайла, — резко произнес он.

Удивленная его тоном, она спросила:

— Сомерсета? Как у него дела?

— Мы вместе откушали в клубе, а потом он заманил меня в самое ужасное место, какое мне приходилось видеть! Я никогда не мог вообразить ничего подобного…

— Мне жаль. — Алисия обеспокоенно взглянула на Доминика. — Вы не пострадали? Уверены, что хорошо себя чувствуете? Я легко могу отменить этот визит — ничего срочного.

— Нет, я не пострадал! — Его голос звучал сердито, он перестал владеть собой, в душе кипели смятение и гнев. Доминику хотелось, чтобы кто-то все объяснил. А еще лучше было бы оставаться в неведении — так легче жилось.

Алисия явно ничего не понимала. Она никогда в жизни не видела работный дом. Ей не разрешали читать газеты, и она никогда не имела дело с деньгами. Домоправительница вела записи расходов, а муж оплачивал ее счета. Единственные лишения, с которыми она столкнулась, — это когда отец урезал ей деньги «на булавки», потерпев неудачу с вкладами.

Доминик хотел объяснить, что именно он видел и какие чувства испытывал. Однако об этом можно было рассказать только некрасивыми словами. Да и как описать вещи, которые Алисия ни за что не смогла бы вообразить? Сдавшись, он погрузился в молчание.

После того, как визит был закончен, он отвез Алисию в Гэдстоун-парк. Затем, чувствуя себя несчастным, отослал экипаж и целый час сидел у себя дома, глядя на огонь в камине. Наконец он встал и приказал снова подать экипаж.

Шарлотта выкинула из головы всю эту историю с трупами. У нее было слишком много собственных забот, чтобы интересоваться делами, которые вел Питт. А опознание трупа человека, который, насколько ей было известно, умер от естественных причин, ее не беспокоило. А тут еще Джемайма упала в лужу, и нужно было полностью ее переодеть. Поэтому прибавилось стирки, к тому же Шарлотта не любила гладить.

Она удивилась, когда позвонили в дверь, так как никого не ждала. Люди редко заходят в середине дня: у всех есть свои обязанности, и в это время обычно стряпают. Но еще больше она удивилась, увидев на пороге Доминика.

— Мне можно войти? — спросил он, прежде чем она успела заговорить.

Шарлотта шире распахнула дверь.

— Да, конечно. Что случилось? Вы выглядите… — Она хотела сказать «несчастным», но решила, что «нездоровым» будет тактичнее.

Он прошел в холл, и Шарлотта, закрыв дверь, снова повела его на кухню. Джемайма играла в кубики в своем манеже в углу. Доминик присел на деревянный стул у стола. В комнате было тепло, приятно пахло вымытым деревом. С сушилки под потолком свисали простыни, и он с любопытством посмотрел на веревку и шкивы, с помощью которых сушилку поднимали и опускали. На плите нагревался утюг.

— Я оторвал вас от дел, — сказал Доминик, не двигаясь.

— Нет, не оторвали. — Улыбнувшись, Шарлотта взяла утюг и продолжила гладить. — Что случилось?

Доминику стало досадно, что по его лицу сразу все видно. Однако так хотелось, чтобы его успокоили, что было не до обид.

— Вчера некто по фамилии Карлайл показал мне работный дом, где-то в Семи Циферблатах. Там было человек пятьдесят-шестьдесят, все в одной комнате. Они распарывали и перешивали старую одежду. Даже дети. Это мерзко!

Шарлотта вспомнила, как рассердилась, когда Питт впервые рассказал ей о трущобах. Она тогда жила на Кейтер-стрит и считала, что очень хорошо осведомлена о жизни, потому что просматривает газеты. Шарлотта была потрясена и разгневана, что не знала об этих неприглядных сторонах жизни раньше. Но особенно она рассердилась на Питта, потому что он-то знал обо всем этом всегда и впустил в ее мир людское горе.

Шарлотте нечем было утешить Доминика. Она продолжала гладить рубашку.

— Да, мерзко, — подтвердила она. — Но зачем он повез вас туда, этот мистер Карлайл?

— Потому что он хочет, чтобы я поговорил с моим другом из палаты лордов и попытался на него повлиять: нужно его присутствие на заседании, когда будет обсуждаться билль Сент-Джермина.

Шарлотта вспомнила, о чем рассказывала тетушка Веспасия, и сразу же все поняла.

— И вы собираетесь это сделать?

— Ради бога, Шарлотта! — воскликнул Доминик с раздражением. — Как же можно подойти к человеку, которого знаешь в основном по скачкам, и сказать ему: «Между прочим, мне бы хотелось, чтобы вы присутствовали в палате лордов, когда будет обсуждаться билль Сент-Джермина, потому что работные дома ужасны, а детям нужно образование. Нужен закон о поддержке и образовании детей бедняков в Лондоне, так что будьте славным парнем и уговорите всех ваших друзей проголосовать за него!» Это же невозможно! Я просто не могу это сделать!

— Жаль.

Шарлотта не отрывала взгляда от рубашки, которую гладила. Она сочувствовала Доминику, так как знала, что почти невозможно внушить людям мысли, которые им не нравятся, особенно если от этого им становится неуютно, и они начинают сомневаться в существующем порядке вещей. Но она не собиралась говорить, что он никому не обязан, да и вряд ли Доминик согласится с этим. Он видел улицы Семи Циферблатов, ощутил их запах, и теперь никакие слова не сотрут это из памяти.

— Жаль! — в ярости повторил он. — Жаль! И это все, что вы можете сказать? Томас когда-нибудь вам рассказывал, каково там? Это неописуемо — всюду грязь и отчаяние…

— Я знаю, — спокойно ответила она. — А есть еще худшие места, нежели работные дома: это ветхие многоквартирные скворечники, которые даже Томас не решается описывать.

— Он вам рассказывал?

— Кое-что, но не все.

Доминик нахмурился и уставился на белую деревянную столешницу.

— Это ужасно!

— Вы бы не хотели поесть? — Шарлотта сложила рубашку и убрала ее, потом отставила гладильную доску. — Я собираюсь перекусить. Есть только хлеб и суп, но присоединяйтесь, если хотите.

Внезапно между ними разверзлась пропасть, и Доминик осознал, что говорил с Шарлоттой так, словно оба они все еще на Кейтер-стрит, в одинаковом материальном положении. Он забыл, что теперь его мир так же отличается от ее мира, как дом самой Шарлотты — от Семи Циферблатов, и ощутил смущение от своей неловкости. Доминик наблюдал, как она достает из буфета две чистые тарелки и ставит на стол. Затем Шарлотта вынула хлеб из корзинки, взяла доску и нож. Масла не было.

— Да, пожалуй, — ответил он, — я поем.

Она сняла крышку с кастрюли на плите и налила суп в две тарелки.

— А Джемайма? — спросил Доминик.

Шарлотта села к столу.

— Она уже поела. Что же вы собираетесь делать относительно просьбы мистера Карлайла?

Он промолчал. Ответ был ему уже известен, но пока что не хотелось это признавать.

— Я попытался рассказать об этом Алисии. — Он попробовал суп, который оказался удивительно вкусным; хлеб был свежий, с хрустящей корочкой. А он и не знал, что Шарлотта умеет печь хлеб. Ну что же, по-видимому, ей пришлось многому научиться.

— Это несправедливо. — Она пристально посмотрела на него. — Нельзя просто рассказывать об увиденном и ожидать, что люди все поймут с ваших слов и проникнутся вашими чувствами.

— Да, она не поняла. Просто пропустила мои слова мимо ушей, будто это всего лишь пустой разговор. Она показалась мне чужой, а ведь я считал, что так хорошо ее знаю.

— И это несправедливо, — сказала Шарлотта. — Ведь это вы изменились. Как вы полагаете, что подумал о вас мистер Карлайл?

— Что?

— Разве на вас произвело очень сильное впечатление то, что он сказал? И ему не пришлось привезти вас в Семь Циферблатов, чтобы вы увидели все собственными глазами?

— Да, но это… — Доминик умолк, вспомнив свое сопротивление и полное отсутствие интереса. Но он для Карлайла — никто, в то время как они с Алисией любят друг друга. — Это же…

— Другое? — Шарлотта подняла брови. — Нет, это не так. Любовь к кому-то не меняет дело. А вот знание могло бы… — Она сразу же пожалела о своих словах. Влюбленность так эфемерна, и взаимопонимание имеет с ней так мало общего. — Не вините ее, — тихо произнесла она. — Почему она должна все понимать?

— Да, нет никаких причин, — признал Доминик и все же ощутил пропасть между собой и Алисией. Он осознал, до какой степени важны для его любви к ней цвет ее волос, изгиб шеи, улыбка, ответная реакция на его чувство. Но что у нее в душе — там, куда он не может проникнуть?

Могла ли Алисия сделать простой жест, чтобы устранить того, кто стоял между нею и тем, чего она желала? Легкое движение руки, которая берет пузырек с таблетками, — и убийство?

В верхнем конце Ресуррекшн-роу было кладбище — отсюда и название улицы. В центре стояла крохотная часовня. В более богатом районе на кладбище имеются и фамильные склепы, и красивые памятники, но здесь все выглядело гораздо скромнее. На нескольких надгробиях — из тех, что получше, — были ангелы; кое-где попадались кресты, покосившиеся от времени. С полдюжины обнаженных деревьев еще усиливали гнетущее впечатление. Это кладбище было малоприятным местом в любое время года, а в сырой февральский вечер у него было лишь одно достоинство: уединенность. Для семнадцатилетней Долли Дженкинс, «прислуги на все случаи жизни», старавшейся завлечь помощника мясника, у которого были превосходные перспективы, это было единственное место, где она могла поощрять его ухаживания, не рискуя потерять работу.

Они под ручку вошли в ворота, шепчась и тихонько хихикая: вряд ли было бы прилично громко смеяться в присутствии усопших. Вскоре они уселись рядышком на надгробный камень. Долли дала понять, что не возражает против небольшого проявления нежных чувств, и ее кавалер откликнулся с большим энтузиазмом.

Спустя минут пятнадцать девушка почувствовала, что ситуация становится неуправляемой, и он вполне может позволить себе всякие вольности, после чего она упадет в его глазах. Долли оттолкнула поклонника и тут, к своему ужасу, увидела фигуру, сидящую на одном из надгробий. Этот человек положил ногу на ногу; на голове его был цилиндр, надетый набекрень.

— Послушай, Сэмюэль! — прошипела она. — Там сидит какой-то старикашка. Он за нами подсматривает!

Сэмюэль поспешно поднялся на ноги.

— Грязный старый козел! — воскликнул он. — Убирайся! Проваливай! Любопытный Том! Погоди, сейчас я тебе задам!

Фигура не шевельнулась. Этот субъект не обращал на Сэмюэля ни малейшего внимания — даже головы не повернул.

Сэмюэль шагнул к нему.

— Я тебя проучу! — закричал он. — Сейчас надаю тебе оплеух, козел ты этакий! Ну же, убирайся отсюда! Ах ты, грязная старая жаба! — Он схватил человека за плечо, грозя ему кулаком.

К его ужасу, человек покачнулся и опрокинулся набок, и цилиндр покатился по земле. Его лицо было синим при слабом свете луны, а грудь — неестественно плоской.

— О боже всемогущий! — Сэмюэль отпрыгнул от него и, споткнувшись, растянулся на земле. Вскочив на ноги, он бросился назад к Долли и вцепился в нее.

— Что там такое? — осведомилась она. — Что ты сделал?

— Я ничего не сделал! Он мертвый, Долл, — мертвый, как все, кто тут лежит. Кто-то пришел и выкопал его!

На следующее утро эту новость сообщили Питту.

— Вы ни за что не поверите! — пропищал констебль, от волнения взяв верхнее «до».

— Все равно, давайте рассказывайте, — велел Томас, покорившись судьбе.

— Нашли еще одного. Влюбленная парочка наткнулась на него вчера ночью.

— Почему же я должен не верить? — устало сказал Питт. — Я поверю чему угодно.

— Потому что это был Хорри Снайп! — выпалил констебль. — Не сойти мне с этого места! Он сидел на надгробном камне на кладбище Воскресения, в своем старом цилиндре. Его переехала телега с навозом три недели назад, две недели как похоронили — и нате вам, сидит себе на надгробии в лунном свете, как ни в чем не бывало!

— Вы правы, — согласился инспектор. — Я в это не верю. Не хочу верить.

— Это он, сэр. Мне ли не знать Хорри Снайпа! Он был самым ловким сводником на Ресуррекшн-роу.

— Похоже на то, — сухо произнес Питт. — И тем не менее сегодня утром я отказываюсь в это поверить.

 

Глава 7

В понедельник Шарлотта получила записку от тетушки Веспасии, которая приглашала ее к себе и просила приехать утром и остаться на ленч. Причина не объяснялась, но Шарлотта достаточно хорошо знала Веспасию, чтобы понимать: за этим что-то стоит. Приглашение в последнюю минуту, да еще с указанием точного времени и продолжительности визита, было не случайным. Шарлотта не могла не поехать: во-первых, этого требовали хорошие манеры, а во-вторых, ей было любопытно.

Она отвела Джемайму к миссис Смит, которая жила через дорогу. Эта женщина привязалась к девочке и с удовольствием присматривала за ней в обмен на сплетни о туалетах, манерах и особенно о мелких слабостях светского общества, которыми делилась с ней Шарлотта. В результате значимость миссис Смит на ее улице непомерно возросла. К тому же она была доброй женщиной и рада была помочь такой молодой леди, как Шарлотта, которую воспитание явно не подготовило к прозе жизни.

Поскольку Шарлотта неблагоразумно покупала бекон на завтрак три дня подряд, вместо того чтобы, как обычно, довольствоваться овсянкой и рыбой, теперь ей пришлось доехать до Гэдстоун-парк в омнибусе, а не в кебе, а потом еще долго идти под дождем со снегом. В результате она стояла теперь на пороге с промокшими ногами и красным носом, так что с претензией на элегантность было покончено. И поделом: нечего покупать бекон на завтрак!

Горничная, открывшая дверь, настолько привыкла к эксцентричности своей госпожи, что встретила гостью с невозмутимым выражением лица. Она проводила Шарлотту в утреннюю комнату и оставила там у камина. Та подошла к огню очень близко, чуть ли не рискуя загореться. От камина исходило восхитительное тепло, и онемевшие лодыжки ожили, а от изящных ботиночек пошел пар.

Через несколько минут появилась тетушка Веспасия. Взглянув на Шарлотту, она вынула лорнет.

— О господи, моя девочка! Вы выглядите так, словно плыли по морю! Что это с вами?

— На улице ужасно холодно, — попыталась объяснить Шарлотта. Она слегка отошла от камина, так как стало слишком жарко. — И полно луж.

— Кажется, вы шлепали по каждой из них. — Веспасия взглянула на ее ботинки, от которых еще шел пар. — Нужно подыскать вам что-нибудь сухое, чтобы вы почувствовали себя уютнее. — Она резко позвонила в колокольчик.

Шарлотта хотела воспротивиться, но она очень замерзла; к тому же ей предстояло пробыть тут какое-то время, так что имело смысл одолжить что-нибудь сухое и теплое.

— Спасибо, — согласилась она.

Веспасия бросила на Шарлотту проницательный взгляд, понимая, что творится в ее душе. Когда явилась горничная, она сказала шутливым тоном:

— К несчастью, миссис Питт забрызгали, и она вымокла до нитки по пути сюда. — Веспасия даже не взглянула на горничную. — Ступайте и скажите Роуз, чтобы она достала сухую обувь и чулки, а еще то бирюзовое платье с вышивкой на рукавах. Роуз поймет, которое я имею в виду.

— О господи! — Девушка с сочувствием посмотрела на Шарлотту. — Некоторые кебмены не смотрят, куда едут, мэм. Мне очень жаль. На днях кухарка едва ступила на дорогу, как два этих сумасшедших промчались наперегонки мимо, и ее всю забрызгали грязью. Она так ругалась, когда вернулась домой! Я немедленно найду для вас что-нибудь сухое. — И она выскользнула за дверь, призывая страшную кару на головы кебменов вообще и на лихачей — в частности.

Шарлотта улыбнулась Веспасии.

— Благодарю вас, это было удивительно тактично с вашей стороны.

— Не за что, — отмахнулась леди Камминг-Гульд. — Сегодня вечером я устраиваю маленькое суаре, и мне бы хотелось, чтобы вы присутствовали. Боюсь, это несчастное дело с Огастесом так и не движется.

Шарлотта не сразу поняла, что она имеет в виду. Ее мысли обратились к Доминику. Конечно, никто по-настоящему его не подозревает…

Веспасия прочла ее мысли с такой легкостью, что Шарлотта покраснела. Ей подумалось: уж если ее так легко расшифровать теперь, то что же было раньше, когда она была влюблена в Доминика!

— Да, — поспешно согласилась Шарлотта. — Я думала, люди выкинут эту историю из головы теперь, когда его захоронили. По-видимому, он был всего лишь жертвой какого-то сумасшедшего, который разрывает могилы по всему городу. Вы знаете, нашли еще два трупа — кроме лорда Огастеса и человека в кебе!

Она заметила, что у Веспасии округлились глаза от удивления. Наконец-то удалось ошарашить ее чем-то новеньким!

— Еще два! Я ничего об этом не слышала. Когда их нашли и кто это?

— Они не из тех, кого вы знаете, — ответила Шарлотта. — Один — простой человек, который жил поблизости от Ресуррекшн-роу…

Веспасия покачала головой.

— Никогда не слышала о такой улице. По-видимому, не особенно респектабельное место. Где это?

— Примерно в двух милях отсюда. Да, место не очень-то приятное, но это и не трущобы. Просто глухая улица, и, конечно, там есть кладбище — отсюда и название. Именно там и нашли второй труп — на кладбище.

— Тут нет ничего удивительного, — сухо произнесла Веспасия.

— Да, но он сидел на надгробии, и на голове у него был цилиндр!

— Ах, вот как! — поморщилась Веспасия. — И кто же он такой?

— Человек по имени Хорас Снайп. Томас не говорит мне, чем он занимался, так что, думаю, это что-то неприличное, я имею в виду, похуже, чем вор или фальшивомонетчик. Наверное, он был содержателем публичного дома или кем-то в этом роде.

Веспасия взглянула на нее сверху вниз.

— Вот как. — Она неодобрительно посмотрела на Шарлотту. — Но, полагаю, вы правы. Однако подозрение — странная вещь. Даже когда доказано, что оно совершенно необоснованно, привкус остается. Люди уже забудут, в чем именно подозревали Алисию или мистера Кордэ, но будут помнить, что подозревали их.

— Это так несправедливо! — сердито воскликнула Шарлотта. — И неразумно!

— Конечно, — согласилась Веспасия. — Но люди бывают несправедливы и неразумны неумышленно, даже не сознавая этого. Надеюсь, вы останетесь на суаре. Я пригласила вас сегодня по весьма веской причине. У вас есть интуиция. Никогда не забуду, как вы раньше нас всех поняли, что на самом деле случилось на Парагон-уок. Может быть, вы и сейчас сможете увидеть что-то, чего не видим мы…

— Но на Парагон-уок было убийство! — возразила Шарлотта. — А здесь не было совершено преступления, если только лорда Огастеса не убили. — Это была ужасная мысль, с которой она не могла смириться.

— Вероятнее всего, он умер от естественных причин, — сказала Веспасия спокойно, словно обсуждала самое обыденное событие. — Но нужно учитывать возможность убийства. Нам известно гораздо меньше о людях, чем мы воображаем. Может быть, Алисия действительно так проста, какой кажется — приятная девушка из хорошей семьи, очень красивая. Отец выгодно выдал ее замуж, и если она и не была от этого в восторге, то, по крайней мере, слишком послушна и лишена воображения, чтобы возражать, даже про себя. Но, моя дорогая, не исключено также, что по мере того, как ее брак становился все скучнее, она начала понимать, что так будет всегда и вполне может продлиться еще лет двадцать. Эта мысль стала невыносимой. И вот, когда появился Доминик Кордэ, и именно в это время представилась возможность избавиться от мужа, Алисия воспользовалась ею. Ведь это было так легко: движение руки, на одну-две капли больше, чем нужно, — и все. Никаких улик и никакой необходимости лгать, где или с кем она была. Алисия могла стереть все из памяти, убедить себя, что этого не было.

— Вы в это верите? — Шарлотта была напугана. Даже стоя перед жарко пылающим камином, она снова почувствовала, что замерзла и у нее мокрые ноги. На улице погода не улучшилась, и мокрый снег стучал в оконное стекло.

— Нет, — ответила Веспасия. — Но я не отрицаю такую возможность.

Шарлотта стояла неподвижно.

— Пойдите и снимите эти мокрые ботинки, — приказала Веспасия. — Ленч будет здесь. Но сначала расскажите мне о своей дочери. Как вы ее назвали?

— Джемайма, — ответила Шарлотта.

— Мне казалось, имя вашей матери Кэролайн? — Веспасия удивленно подняла брови.

— Да, — подтвердила Шарлотта. Она повернулась к двери и ослепительно улыбнулась. — А имя моей бабушки Эмилия, и оно мне тоже не нравится!

Суаре было неофициальным, и собравшиеся больше беседовали, нежели слушали музыку. Шарлотта сожалела об этом, так как исполнение было отличным, и она любила фортепиано. Правда, сама она, в отличие от Сары и Эмили, не так уж хорошо играла на рояле. Мягкое туше этого молодого человека воскресило воспоминания о детстве и о пении мамы.

Доминик удивился, увидев ее, но либо он не заметил, что она в роскошном платье Веспасии, либо проявил такт, ничего не сказав. Ведь ему было известно, что при ее стесненных обстоятельствах Шарлотта не может себе такое позволить.

Шарлотта никогда прежде не видела Алисию, и ее любопытство все возрастало с того самого момента, как прибыл первый гость — это был Вергилий Смит. Как и говорила Веспасия, он был удивительно некрасив. Нос никак нельзя было назвать аристократическим, лицо как будто вылепили небрежной рукой. Стрижка была ужасной, но у него был превосходный портной. Смит тепло улыбнулся Шарлотте и заговорил с ней с акцентом, так что ей захотелось рассказать об этом американце Питту, подражая его акценту. Эмили отлично умела передразнивать, но у Шарлотты это не получалось.

Сэр Десмонд и леди Кэнтлей либо не помнили ее, либо предпочитали не показывать виду, что они знакомы. Шарлотта не могла их за это винить: когда на улице прямо перед вами падает на землю труп, то вы не запоминаете лица прохожих, даже если те предлагают помощь. Они вежливо приветствовали ее просто как гостью, также приглашенную на суаре. Шарлотта проследила за ними взглядом, когда чета Кэнтлей удалилась. Интересно, подозревают ли они Доминика и Алисию в убийстве?

Майор Родни и его сестры также не входили в число ее знакомых, и Шарлотта обменялась с ними ничего не значащими фразами. Это напомнило ей, как она стояла рядом с матерью и Эмили во время бесчисленных приемов, приветствуя гостей, тогда она еще не была замужем. Приходилось делать вид, будто ее очень волнует недавняя болезнь миссис Как-ее-там и матримониальные перспективы мисс Неизвестно-кто.

Шарлотта уже создала в воображении четкий образ Алисии: белая кожа, светлые, вьющиеся от природы волосы — не то что у нее, — средний рост, нежные плечи и некоторая склонность к полноте. Потом она поняла, что нарисовала портрет Сары.

Когда появилась Алисия, оказалось, что она совсем другая. Правда, у нее действительно были белая кожа и вьющиеся волосы, но она была высокая, как Шарлотта, и очень стройная. Да и взгляд у нее совсем другой. Нет, она ничуть не похожа на Сару.

— Здравствуйте, — обратилась к ней Шарлотта после минутной заминки. Она не знала, нравится ли ей Алисия, но, поскольку Доминик был влюблен в эту женщину, то она вообразила двойника Сары и была не готова к тому, что теперь увидела. К тому же Шарлотта совсем забыла, что для Алисии она — просто незнакомка. Впрочем, не исключено, что Доминик рассказал ей о Саре и об их родстве.

— Здравствуйте, миссис Питт, — ответила Алисия, и Шарлотта сразу поняла, что Доминик ничего не сказал: лицо ее собеседницы не выражало любопытства. Алисия отступила на шаг и, увидев Доминика, застыла на месте. Потом повернулась к Гвендолен Кэнтлей и сделала той комплимент по поводу ее туалета.

Шарлотта все еще предавалась размышлениям, когда ее вывел из задумчивости чей-то голос.

— Насколько я понимаю, вы союзница леди Камминг-Гульд?

Она посмотрела на того, кто с ней заговорил. Это был худощавый мужчина с изогнутыми бровями, обнаживший в улыбке довольно кривые зубы.

— Союзница? — повторила Шарлотта, пытаясь сообразить, что он имеет в виду.

Наверное, это как-то связано с биллем, которым так озабочена тетушка Веспасия и цель которого — вызволить детей из работных домов и определить в школы. Вероятно, это тот самый человек, который завез Доминика в Семь Циферблатов и показал работный дом, чем сильно его расстроил. Шарлотта с любопытством всмотрелась в него. Ей было понятно, почему Томаса так беспокоят подобные вещи: он каждый день сталкивался с результатами таких трагедий и с их жертвами. Но почему принимает такое участие в судьбе бедняков этот человек?

— Только по духу, — с улыбкой ответила она. Теперь Шарлотта знала, кто это такой. Пожалуй, Карлайл был единственным человеком в гостиной, с кем она чувствовала себя непринужденно. — Сторонница — так будет вернее. В отличие от союзницы, от меня мало проку.

— Полагаю, вы себя недооцениваете, миссис Питт, — возразил он.

Шарлотту уязвило, что к ней относятся покровительственно. Дело, за которое сейчас бились, было слишком серьезным для банальностей и бессмысленной лести.

— Вы не оказали мне услугу своей неискренностью, — произнесла она довольно резко. — Я не союзница. У меня нет средств.

Он улыбнулся еще шире.

— Принимаю ваш упрек, миссис Питт, и приношу извинения. Возможно, я поступил опрометчиво, выдавая желаемое за действительное.

Было бы невежливо с ее стороны не принять извинения.

— Если бы вы могли превратить желаемое в действительное, я была бы в восторге, — сказала она более мягко. — Это дело стоит общих усилий.

Не успел он ответить, как в гостиную вошли лорд и леди Сент-Джермин, и Шарлотту познакомили с ними. Ее первое впечатление часто бывало ошибочным: люди, которые после ей нравились, вначале не производили никакого впечатления. Но в присутствии лорда Сент-Джермина ей сразу стало как-то неуютно, и вряд ли это ощущение когда-нибудь изменится. Что-то в линии его рта показалось ей отталкивающим. Он отнюдь не был уродлив — скорее наоборот, — но этот рот вызвал какие-то неприятные ассоциации. Шарлотта ответила лорду Сент-Джермину дежурной любезностью и тут же почувствовала на себе взгляд Карлайла. У него было полное право в свою очередь упрекнуть ее в неискренности.

Чуть позже к ним присоединилась Алисия, рядом с которой стоял Доминик. Посмотрев на них, Шарлотта подумала, что они прекрасно смотрятся вместе — просто идеальная пара. Несколько лет назад эта мысль причинила бы ей боль, но сейчас было все равно. Правда, она почувствовала легкую тревогу: уж слишком хрупким было это совершенство, чтобы выдержать серьезный натиск.

Разговор вернулся к биллю. Сент-Джермин обратился к Доминику:

— Я слышал от Сомерсета, что вы — друг молодого Флитвуда? Если бы он встал на нашу сторону, у нас были бы превосходные шансы. Он пользуется значительным влиянием.

— Я не очень хорошо его знаю. — Доминик так нервничал, что уже готов был от всего отречься. Шарлотта увидела, как он вертит в пальцах бокал. Ей вдруг вспомнилось, что он часто так делал на Кейтер-стрит.

— Достаточно хорошо, — возразил Сент-Джермин с улыбкой. — Вы хороший наездник, к тому же великолепно разбираетесь в лошадях. Это как раз то, что нужно.

— Наверное, у вас самого прекрасная конюшня, сэр. — Доминику не нравилось, что его подталкивают.

— Скачки. — Сент-Джермин взмахнул рукой. — Флитвуд предпочитает хорошую пару, запряженную в двуколку, причем любит править сам. Но ведь тут вам нет равных. Я слышал, что один раз вы даже победили его. — Улыбка изогнула его длинный рот. — Только пусть это не войдет у вас в привычку! Ему не понравится постоянно проигрывать.

— Я состязался для того, чтобы выиграть, и не собирался угождать лорду Флитвуду, — довольно резким тоном ответил Доминик. Он перевел взгляд на Шарлотту, как будто зная, о чем она думает.

— Это роскошь, которую мы не можем себе позволить, — возразил Сент-Джермин. Он был недоволен, но выражение его лица сразу же изменилось, когда он заметил устремленный на него взгляд Шарлотты. — Если нам нужна помощь Флитвуда, было бы неразумно слишком часто его побеждать, — закончил свою мысль Сент-Джермин.

Доминик собрался было ответить, но Шарлотта опередила его. Вообще-то его трудно было рассердить, так как он был совершенно неконфликтен. Доминик редко занимал твердую позицию в спорах, но в тех редких случаях, когда это случалось, он никогда не менял мнение. Сейчас Доминик мог сгоряча принять на себя рискованное обязательство и не отступился бы позже, даже если бы сожалел об этом.

— Вряд ли мистер Кордэ к вам прислушается, — сказала она, заставив себя улыбнуться Сент-Джермину. — Но лорд Флитвуд, несомненно, будет больше считаться с человеком, который победил его хотя бы раз, не так ли? Вряд ли он выделит из толпы того, кто придет вторым, и будет питать интерес к этому человеку.

Доминик одарил ее своей очаровательной улыбкой, и на мгновение Шарлотте вспомнилось, как она была в него влюблена. Но она тотчас же вернулась из прошлого в настоящее и посмотрела на Сент-Джермина.

— Совершенно верно, — согласился Доминик. — Мне бы хотелось, чтобы он, как я, увидел работный дом в Семи Циферблатах. Такое зрелище ему не удалось бы забыть.

У Алисии был удивленный вид, она слегка нахмурилась.

— Что же такого ужасного в работном доме? — спросила она. — Они хотя бы обеспечивают людей пищей и крышей над головой. Всегда были богатые и бедные, и даже если бы вам удалось каким-то чудом это изменить, то через несколько лет, а то и раньше, все стало бы прежним, не правда ли? Если вы дадите бедняку денег, он ненадолго станет богатым…

— Вам не откажешь в проницательности, — заметил Карлайл, подняв брови. — Но если накормить детей и избавить их от болезней, отчаяния и от необходимости красть себе на пропитание, а также дать им хоть какое-то образование, то следующее поколение будет не таким уж бедным.

Алисия смотрела на Карлайла, стараясь понять его слова. Она видела, что он говорит все это совершенно серьезно.

— Боже мой! Если бы вы только это видели! — воскликнул Доминик. — Тогда бы вы не стояли здесь, обсуждая теоретические тонкости. Вам бы захотелось пойти туда и что-нибудь сделать! — Он перевел взгляд на Шарлотту. — Вы бы туда пошли, не правда ли?

По лицу Алисии было видно, что ей больно. Она чуть заметно отодвинулась от Доминика. Шарлотта совершенно точно знала, каково сейчас Алисии: та вдруг почувствовала себя чужой. Доминик не хотел делиться с ней чем-то очень важным для него.

Шарлотта пристально посмотрела на Доминика и сказала звенящим голосом:

— Полагаю, пошла бы. На вас ведь это определенно повлияло, и вы совершенно изменились. Но я полагаю, что вряд ли это подходящее место для леди Фицрой-Хэммонд, судя по тому, что я слышала. Кроме того, мой муж не позволил бы мне туда пойти.

Но Доминик не понял ее намека.

— Ему и не нужно вести вас туда, — с жаром возразил он. — Вы и так уже знаете о таких местах и их обитателях, и вам не все равно. Я помню, как вы говорили мне об этом несколько лет назад, но я тогда ничего не понял.

— Думаю, вы меня не слушали, — искренне сказала Шарлотта. — Вам потребовалось много времени, чтобы понять все это; вы должны дать и другим это время.

— Но его нет!

— Да, его и в самом деле нет, миссис Питт, — вмешался Сент-Джермин, поднимая свой бокал. — Мой билль будет представлен через несколько дней. Если мы хотим, чтобы он был принят, нам нужна поддержка. Нельзя терять ни минуты. Кордэ, я был бы вам весьма обязан, если бы вы завтра прощупали Флитвуда, в крайнем случае, послезавтра.

— Конечно, — твердо пообещал Доминик. — Завтра.

Последовало неловкое молчание, и тут к ним подошел Вергилий Смит. Он с легким сомнением взглянул на Шарлотту, затем его лицо прояснилось, и он заговорил с Алисией. Этот было какое-то банальное замечание, но в его голосе звучала такая мягкость, что это отвлекло Шарлотту от мыслей о бедности, о парламентских биллях и даже о подозрениях в убийстве. Никто ничего не заметил, но она совершенно ясно увидела, что Вергилий Смит по уши влюблен в Алисию. Это было печально. Она никого не замечала, кроме Доминика, и ни о чем даже не подозревала. А Вергилий, считая свое чувство безнадежным, никогда бы не признался в нем Алисии. В эти несколько секунд Шарлотта как бы вновь переживала вместе с молодой вдовой свою страстную влюбленность в Доминика, страшные муки, безумные надежды и глупый самообман. Очень мало зная о нем, она наделяла любимого всеми добродетелями, тем самым оказывая плохую услугу и ему, и себе.

Алисия даже не заметила Вергилия Смита, и ей бы никогда в голову не пришло, что этот некрасивый человек с невозможными манерами ее любит. Это бы ее смутило, и быть может, она прошла бы мимо истинной любви, потеряв нечто драгоценное.

Шарлотта извинилась и подошла к Веспасии и Гвендолен Кэнтлей. Последняя взглянула на нее в легком замешательстве, пытаясь вспомнить, где ее видела. Она не была уверена, что они знакомы, и не знала, как себя вести. С легким злорадством Шарлотта предоставила ей гадать и дальше. Если бы она сказала, где они виделись, то получила бы от этого удовольствие, но Шарлотте не хотелось портить суаре тетушки Веспасии. Возможно, той безразлично, если кто-нибудь узнает, что она водит компанию с женами полицейских, но, с другой стороны, не исключено, что Веспасия предпочла бы сама решать, кому ей об этом говорить и в какой форме.

Было поздно, и один-два гостя уже откланялись. Серые сумерки начали сгущаться, когда Шарлотта очутилась у входа в оранжерею, в относительном одиночестве. Она увидела, что к ней приближается Алисия. Шарлотта этого ожидала и, если бы та не выбрала момент, сделала бы это сама.

Алисия явно продумала заранее, как начать.

— Приятный был вечер, не так ли? — как бы между прочим сказала она, подойдя к Шарлотте. — Как мило со стороны леди Камминг-Гульд устроить так, чтобы я смогла прийти, не нарушая приличий. Траур продолжается так долго, и еще он усиливает чувство утраты, поскольку не позволяет отвлечься от мыслей о смерти и одиночестве.

— Совершенно верно, — согласилась Шарлотта. — Думаю, люди не понимают, что это дополнительное бремя для того, кто и так потерял близкого.

— Я не знала до сегодняшнего дня, что леди Камминг-Гульд ваша тетя, — продолжала Алисия.

— Это не совсем так, — улыбнулась Шарлотта. — Она двоюродная бабушка моего зятя, лорда Эшворда. — Затем она перешла к тому, что собиралась сказать Алисии, еще когда беседовала с лордом Сент-Джермином. — Моя сестра Эмили вышла за лорда Эшворда не так давно. А моя старшая сестра Сара была замужем за Домиником до самой своей смерти. Впрочем, я уверена, что вы знали… — На самом деле она была совершенно уверена, что это не так, однако ей хотелось дать Алисии возможность слукавить.

Та искусно скрыла замешательство. Шарлотта сделала вид, будто ничего не заметила.

— Да, конечно, — солгала Алисия. — Правда, он так захвачен этим делом мистера Карлайла, что мы с ним мало беседуем. Я была бы вам признательна, если бы вы рассказали мне об этом побольше. По-видимому, вы пользуетесь доверием Доминика, а я, признаюсь, совсем несведуща в политике…

К собственному удивлению, Шарлотта слегка погрешила против истины.

— На самом деле я скорее пользуюсь доверием тетушки Веспасии. — Она говорила непринужденным тоном. — Знаете ли, она очень озабочена этим делом. Кажется, мистер Карлайл беседовал с ней на эту тему, желая, чтобы она помогла ему убедить членов парламента прийти на заседание и поддержать билль. У нее так много знакомых… Сама я, естественно, никогда не видела работный дом, но судя по тому, что говорят, это настоящее бедствие, с которым надо что-то делать. И если этот билль позволит помочь детям бедняков в метрополии и дать им образование, а также избавит их от необходимости постоянно жить рядом с разными бродягами, то я буду молиться, чтобы он прошел.

На лице Алисии отразилось облегчение.

— О, я тоже, — пылко произнесла она. — Нужно подумать, не знаю ли я кого-нибудь, кто мог бы помочь. Возможно, кто-то из родственников или друзей Огастеса?

— В самом деле? — На этот раз Шарлотта не лукавила. Ее беспокоила судьба Доминика и Алисии, но, честно говоря, билль был гораздо важнее какого-то убийства, какая бы трагедия ни была с ним связана.

Алисия улыбнулась.

— Конечно. Я начну сразу же, как только вернусь домой. — Под влиянием момента она протянула руку. — Благодарю вас, миссис Питт. Вы были очень добры, и у меня такое чувство, будто я давно вас знаю. Надеюсь, вы не сочтете это навязчивостью?

— Я сочту это величайшим комплиментом, — искренне ответила Шарлотта. — Надеюсь, это чувство сохранится у вас и в будущем.

Алисия сдержала свое слово. Прибыв домой и отдав накидку горничной, она первым делом прошла к своему письменному столу и вынула записную книжку с адресами. Затем тщательно составила и написала четыре письма, прежде чем подняться наверх и переодеться к обеду.

Верити не было дома, она уехала на несколько дней погостить к кузине. За столом сидели только старая леди и Алисия. Последняя скучала по Верити, так как ей было приятно общество падчерицы. Кроме того, ей не терпелось поделиться с Верити новым проектом, который ее увлек, а также впечатлениями от миссис Питт. Резкая неприязнь к ней, возникшая из-за явного уважения, которое выказывал Доминик этой женщине, и из-за их близкого знакомства, сменилась симпатией.

— Вы получили удовольствие от вечеринки? — осведомилась старая леди, подцепив вилкой огромный кусок рыбы и отправив его целиком в рот. — Никто не выказал удивления, что вы так рано стали выезжать после похорон мужа? Полагаю, они были слишком вежливы, чтобы комментировать это.

— Прошло больше пяти недель с тех пор, как он умер, мэм, — ответила Алисия, осторожно вынимая кость из рыбы у себя на тарелке. — И это было суаре, а не вечеринка.

— И там была музыка, конечно! Совершенно недопустимо. Наверное, сплошь любовные песни, так что вы могли вовсю любоваться Домиником Кордэ и строить из себя дуру. Он на вас не женится, знаете ли. У него нет никакого желания это делать. Ведь он считает, что это вы отравили Огастеса!

Смысл этого высказывания не сразу дошел до Алисии. Сначала ее рассердило предположение, что она недостойно вела себя на суаре. Женщина чуть было не начала оправдываться, как вдруг осознала, что именно сказала старая леди о Доминике. Это было отвратительно и нелепо! Разумеется, он никогда бы не подумал о ней дурно.

— Конечно, это невозможно доказать, — продолжила старая леди с горящим взглядом. — Он ничего не скажет — только будет с каждым разом становиться все холоднее. Заметьте, он не заходил последние несколько дней. Больше никаких прогулок в экипаже…

— Была плохая погода, — горячо возразила Алисия.

— Раньше это его никогда не останавливало! — Старая леди снова набила рот рыбой. — Я же видела собственными глазами, как он приезжал сюда на Рождество, когда улицы были покрыты снегом. Нечего разыгрывать из себя дуру, моя девочка!

Алисия так разозлилась, что ей было не до вежливого обхождения.

— На прошлой неделе вы сказали, что это он убил Огастеса! — взорвалась она. — А если это так, то как же он может думать, будто это сделала я? Или вы воображаете, что мы сделали это оба, независимо друг от друга? В таком случае вы должны быть в восторге, если мы поженимся: значит, мы стоим друг друга!

Старуха злобно сверлила ее взглядом, придумывая достойный ответ.

— А может быть, он думает, что это сделали вы? — продолжила Алисия, все больше распаляясь. — В конце концов, дигиталис ваш, а не мой! Возможно, он боится поселиться в одном доме с вами?

— С какой стати мне отравлять собственного сына? — Старая леди наконец проглотила рыбу и немедленно отправила в рот новую порцию. — Это же не я мечтаю выскочить замуж за красивого молодого волокиту!

— Разумеется, поскольку у вас нет ни малейшего шанса, — отрезала Алисия. Она была в ужасе от себя, но с хорошими манерами было покончено.

Это было восхитительное ощущение — как будто несешься во весь опор на хорошей лошади.

— У вас тоже, моя милая! — Лицо старой леди побагровело. — И глупо воображать, будто у вас есть этот шанс. Вы отравили мужа совершенно напрасно!

— Если вы считаете меня отравительницей, — Алисия посмотрела прямо в глаза свекрови, — то странно, что вы с таким отменным аппетитом обедаете со мной за одним столом, не опасаясь выказывать мне враждебность. Вы не боитесь за себя?

Старая леди подавилась; лицо ее стало белым, как мел, рука взлетела к горлу.

Алисия рассмеялась невеселым смехом.

— Если бы я собиралась кого-нибудь отравить, то в первую очередь отравила бы вас, а не Огастеса. Но я не убийца, и вам это известно так же хорошо, как мне. Иначе вы бы давно заставили Нисбетт пробовать все, прежде чем есть самой. Правда, я бы с удовольствием отравила и Нисбетт!

Старуха закашлялась так, что побагровела, но Алисия не обращала на это никакого внимания.

— Если вы больше не хотите рыбы, — холодно сказала она, — я велю Бэрн подавать мясо.

Питту ничего не было известно насчет суаре. Он был исполнен решимости установить, чей труп упал с кеба. Как только прибыли результаты вскрытия, Томас выхватил у посыльного конверт и надорвал его. Он устал ломать голову над этой загадкой, ему рисовалось что-то экзотическое и необычное. Если эта смерть не связана с каким-то преступлением или скандалом, с какой стати кому-то было заниматься таким неприятным и опасным делом? К чему было выкапывать труп и сажать его на козлы кеба? Естественно, полиция нашла владельца этого кеба, и выяснилось, что кеб украли, пока кебмен предавался неумеренным возлияниям в местной пивной. Его нельзя было за это винить: вечера в январе холодные, так что Питт даже посочувствовал кебби. Только полисмены, кебмены и сумасшедшие всю ночь мотаются по улицам в такую скверную погоду.

Томас прочел записку, которая была вложена в конверт. Случай оказался самым обычным: в заключении говорилось, что это был удар. На теле не было обнаружено следов насилия, да и вообще ничего примечательного. Это был человек средних лет, не страдавший никакими болезнями, ухоженный, чистоплотный и несколько склонный к полноте.

Питт поблагодарил посыльного и отпустил его. Затем, положив бумагу в ящик стола, нахлобучил шляпу, укутался до ушей в шарф и, сняв пальто с вешалки, вышел за дверь.

Разрытой могилы не было. Пожалуй, это и есть самое зловещее в этом деле. У Питта на руках имелись три оскверненных могилы и четыре трупа: лорд Огастес, Уильям Уилберфорс Портьес, Хорри Снайп и этот безымянный труп с кеба. Где же его могила и почему преступник решил снова засыпать ее землей, чтобы она затерялась среди остальных?

Все три могилы располагались в пределах маленького периметра. Томасу нужно начать поиски в этом же районе. Конечно, он не мог обыскивать все свежие могилы, чтобы найти пустую. Нужно просто опросить всех докторов, которые могли подписать свидетельство о смерти в результате удара в течение последних четырех-шести недель. И он будет сужать круг до тех пор, пока не останутся один-два доктора. Тогда можно попросить их взглянуть на весьма неприятные останки, по-прежнему находившиеся в морге.

Только назавтра в полдень уставший, замерзший и пребывавший в прескверном расположении духа Питт поднялся по каменным ступеням в приемную некого доктора Чайлдса.

— Он не принимает пациентов в это время дня, — неприветливо сообщила экономка. — Вам придется подождать. Он сейчас пьет чай!

— Я не пациент, — ответил Питт, стараясь не повышать голос. — Я из полиции, и я не буду ждать. — Он смотрел на женщину в упор, пока она не отвела взгляд.

— Понятия не имею, что вам здесь понадобилось, — сказала она, пожав плечами. — Но, наверное, вам бы лучше войти. И не забудьте вытереть ноги!

Томас последовал за ней и предстал перед несколько удивленным доктором, который сидел перед камином, сняв ботинки. В руке он держал сдобную пышку, по его подбородку стекало масло.

Питт объяснил, по какому делу пришел.

— О, — сказал доктор и немедленно распорядился: — Принесите еще одну чашку, миссис Ланди. Берите пышки, инспектор. Да, это, должно быть, Альберт Уилсон. Сядьте поближе к огню — вы же просто окоченели. Он был дворецким мистера Данна, бедняга. Хотя почему бедняга? Ведь у него была легкая смерть — скончался мгновенно. Пожалуй, он даже не понял, что умирает. Ваши ботинки насквозь промокли, снимите их и просушите носки. Терпеть не могу такую погоду. А почему вы заинтересовались Уилсоном? Абсолютно естественная смерть. Да и в любом случае, у него не было никаких родственников и ни гроша за душой. Всего-навсего дворецкий, как я слышал, хороший, но совершенно заурядная личность. Правильно, устраивайтесь поудобнее. Возьмите еще пышку, только осторожнее с маслом — так и растекается. Но что же там такое с Уилсоном? — Подняв брови, доктор с любопытством взглянул на Питта.

Томас сразу же проникся к нему симпатией.

— На козлах кеба нашли труп, вырытый из могилы. Это случилось возле театра, недели три назад…

— Боже мой! Вы хотите сказать, что это был бедный старина Уилсон? — Брови доктора взлетели еще выше. — Но зачем же кому-то понадобилось это делать? Вы ведете это дело, не так ли? Благодарю вас, миссис Ланди. А теперь налейте инспектору чашечку чаю.

Питт с благодарностью принял чай и подождал, пока экономка неохотно удалилась.

— Ужасно любопытная женщина. — Доктор покачал головой вслед ее удаляющейся спине. — Но от этого есть некоторая польза: она знает о моих пациентах гораздо больше, чем они мне рассказывают. Нельзя же лечить человека, если знаешь всего половину его болячек. — Он посмотрел, как от носков Питта поднимается пар. — Вам не следует разгуливать с мокрыми ногами. Так можно и заболеть.

— Да, я веду это дело. — Питт невольно улыбнулся. — И вот что странно: нет разрытой могилы. Ведь Альберт Уилсон был похоронен, не так ли?

— О, конечно! Разумеется, его похоронили. Не могу сказать вам где, но это должен знать мистер Данн.

— Тогда я спрошу у него, — сказал Томас, не двигаясь с места. Он жевал вторую пышку. — Я весьма вам обязан.

Доктор потянулся к чайнику.

— Не стоит благодарности, мой дорогой. Это профессиональный долг. Еще чаю?

Питт отправился к Даннам и узнал там название церкви, но не было смысла искать могилу в темноте. Только на следующее утро он отыскал место упокоения Альберта Уилсона, покойного дворецкого, и получил разрешение произвести эксгумацию. К одиннадцати часам Томас уже стоял рядом с могильщиками, наблюдая, как они счищают последние комья черной земли с крышки гроба. Он бросил им веревки и ждал, пока они закрепят их. Затем Питт отступил, могильщики вылезли из ямы и начали поднимать гроб. Эта работа была нелегкой и требовала сноровки. Наконец они опустили гроб на влажную землю возле разрытой могилы и с облегчением вздохнули.

— Он был чертовски тяжелый, хозяин, — сказал один из них. — По мне, так он не пустой.

— Да, сдается мне, что так оно и есть. — Второй могильщик покачал головой и недовольно взглянул на Питта.

Не отвечая им, Томас наклонился и осмотрел шурупы на крышке. Затем выудил из кармана отвертку и молча принялся за работу. Наконец в руках у него оказались все шурупы. Положив их в другой карман, он поддел лезвием крышку гроба и поднял ее.

Могильщики были правы. Гроб не был пустым. В нем лежал мужчина хрупкого сложения, с густыми рыжими волосами. На нем была свободная белая блуза, пальцы выпачканы краской — акварелью, которой пользуются художники. Но внимание Томаса прежде всего привлекло лицо. Глаза трупа были закрыты, лицо отекшее и раздутое, а губы синие. Под поверхностью кожи виднелось множество крошечных красных точек — там, где лопнули капилляры. Но всего заметнее были темные кровоподтеки на шее.

Наконец-то перед Питтом предстал самый настоящий убитый.

 

Глава 8

Так много всего сошлось на Гэдстоун-парк, что Питту не составило труда определить личность человека, похороненного в могиле Альберта Уилсона. Упоминался лишь один художник, проживавший там, — Годольфин Джонс. Нужно было лишь удостовериться, что это его тело.

Питт опустил крышку гроба, поднялся, подозвал констебля, поджидавшего в конце аллеи, и приказал немедленно отвезти тело в морг. Сам же он намеревался отправиться в Гэдстоун-парк и попросить дворецкого или лакея взглянуть на труп. Он поблагодарил могильщиков — те, злые и озадаченные, рассматривали запачканный землей гроб. Затем Питт поправил шарф, надвинул на глаза шляпу, чтобы мелкий дождь не попадал в глаза, и вышел через кладбищенские ворота на улицу.

Опознание провели быстро. Лицо покойного было запоминающимся, и, несмотря на одутловатость и кровоподтеки, дворецкому хватило одного взгляда.

— Да, сэр, — сказал он тихо. — Это мистер Джонс. — Затем он помедлил в нерешительности. — Сэр… он… — Дворецкий от волнения запинался. — …Непохоже, что он умер естественной смертью, сэр?

— Да, — мягко произнес Питт. — Его задушили.

Дворецкий побелел как полотно. Служитель морга налил ему стакан воды.

— Это значит, что его убили, сэр? И будет следствие?

— Да, — подтвердил Питт. — Боюсь, что так.

— О господи! — Дворецкий тяжело опустился на предложенный стул. — Как это неприятно…

Питт подождал несколько минут, пока к этому человеку вернется самообладание, затем они вернулись к экипажу и поехали в Гэдстоун-парк. У Томаса было полно дел. Годольфин Джонс не фигурировал ни в одном из предыдущих эпизодов. У него не было никаких очевидных отношений с Огастесом Фицрой-Хэммондом, Алисией или Домиником. Фактически его имя никогда не упоминалось по какому бы то ни было поводу — даже в связи с биллем, которым была так озабочена тетушка Веспасия. Никто не заявлял о том, что поддерживает с ним знакомство — помимо профессиональной сферы Годольфина Джонса. Художник почти не общался с теми, кто жил в Гэдстоун-парк по соседству с ним.

Шарлотта говорила, что тетушка Веспасия считает его живопись темноватой и тяжеловесной, а цены, которые он назначает, — слишком высокими. Однако это не могло явиться причиной личной неприязни, а тем более убийства. Если кому-то не нравились его картины, их можно было просто не покупать. Тем не менее Джонс был популярен и, если судить по его дому, располагал значительными средствами.

С дома Питт и начал. Возможно, художника убили именно там, и если бы это удалось доказать, можно было бы установить время убийства и найти свидетелей. По крайней мере, там можно узнать, когда Годольфин Джонс был дома в последний раз, кто к нему заходил и когда. Слуги зачастую знают о своих хозяевах так много, что те никогда бы не поверили в это. С помощью тактичных и искусно поставленных вопросов можно добыть много разных сведений.

И, разумеется, нужно сделать тщательный обыск в доме Годольфина Джонса. Питт вместе с констеблем приступил к этой кропотливой работе.

Поиски в спальне ничего не дали. Она содержалась в полном порядке и хотя, на вкус Томаса, была несколько вычурна, в остальном там не было ничего примечательного — только самое необходимое: умывальник, зеркало, комод с ящиками для нижнего белья и носков. Костюмы и рубашки хранились в гардеробной. В доме имелось несколько спален для гостей, но ими не пользовались.

В комнатах нижнего этажа также не было ничего необычного — за исключением студии. Питт открыл дверь и заглянул внутрь. Здесь не было ни экзотики, ни роскоши: пол не покрыт ковром, огромные окна занимали почти целиком две стены. В углу были нагромождены фрагменты скульптур, а рядом — что-то вроде белого садового стула. Кресло в стиле эпохи Людовика Пятнадцатого было задрапировано розовым бархатом, рядом с ним на полу лежала урна. На стене у двери были полки, на которых располагались кисти, химикаты, льняное масло, спирт и узел с тряпками. На полу под ними стояло несколько полотен; в центре комнаты — мольберт, рядом с ним две палитры. На мольберте была незаконченная картина. Больше в студии ничего не наблюдалось, кроме обшарпанного бюро с откидной крышкой, возле которого стоял кухонный стул с жесткой спинкой.

— Художник, — глубокомысленно заметил констебль. — Думаете что-нибудь здесь найти?

— Надеюсь на это. — Питт вошел в комнату. — Иначе не останется ничего другого, кроме как опрашивать слуг. Вы начните вон там. — Он указал в ту сторону, а сам принялся за холсты.

— Да, сэр, — ответил констебль, послушно следуя указаниям инспектора. Для начала он, перелезая через урну, наткнулся на кресло, которое с грохотом опрокинулось, увлекая за собой вазу с засушенными цветами.

Питт воздержался от комментариев. Ему уже было известно мнение констебля об искусстве и художниках.

Холсты были в основном только загрунтованы, и лишь на два из них нанесены краски. На одном — фон и очертания женской головы, другая картина была почти закончена. Питт прислонил их к стене и, отступив, принялся рассматривать. Как и говорила Веспасия, они были темноваты по тону, но с неплохой композицией. Томас не знал тех, кто был изображен на этих двух полотнах, а также на картине на мольберте. Вероятно, дворецкий знает, кто это, к тому же Джонс, вне всякого сомнения, вел записи — хотя бы из финансовых соображений.

Констебль споткнулся о фрагмент колонны и тихонько выругался. Не обращая на него внимания, Питт повернулся к бюро. Оно было заперто, и ему пришлось несколько минут повозиться с проволокой, прежде чем удалось его открыть. Внутри было немного бумаг — в основном счета за кисти и краски. Наверное, счета за расходы на хозяйство где-то в другом месте — у кухарки или дворецкого.

— Здесь ничего нет, сэр, — с безнадежным видом сообщил констебль. — Такая свалка, что не разберешь, есть следы борьбы или нет. Наверное, у художников всегда такой беспорядок? — Он не одобрял искусство — это неподходящее занятие для мужчины. Мужчины должны работать, а женщины — вести дом, содержать его в чистоте и порядке. — Они все так живут? — И он с презрением обвел комнату взглядом.

— Понятия не имею, — ответил Питт. — Посмотрите, нет ли следов крови. У него на голове страшный кровоподтек. На предмете, которым его ударили, должны быть следы.

Томас продолжил рыться в бюро. Наткнувшись на пачку писем, он быстро просмотрел их. Они не представляли никакого интереса, так как были связаны с заказами на портреты. В них уточнялись позы, цвет одежды, удобные даты для сеансов позирования.

Затем Питт занялся маленькой записной книжкой с рядом цифр, которые могли относиться к чему угодно. После каждой цифры был крошечный рисунок с изображением насекомого или маленького пресмыкающегося. Тут были ящерица, муха, жуки двух разных видов, жаба, гусеница и несколько маленьких волосатых созданий с множеством ножек. Все эти рисунки повторялись не менее полдюжины раз, за исключением жабы, которая появилась только два раза ближе к концу. Быть может, если бы Джонса не убили, он бы повторил и жабу?

— Нашли что-нибудь? — Констебль перелез через урну и подошел к Питту. В его голосе звучала надежда.

— Пока не знаю, — ответил Томас. — На вид ничего особенного, но возможно, если я пойму, что это такое…

Констебль заглянул ему через плечо.

— Ну, не знаю, — сказал он после минутного раздумья. — Его что, интересовали такие штуки? Некоторым джентльменам больше делать нечего, вот они дурью и маются. Хотя зачем им пауки и мухи? Никогда не мог это понять.

— Нет, — покачал головой Питт. — Это не рисунки натуралиста. Все они повторяются через равные интервалы и совершенно одинаковые. Больше похоже на иероглифы — что-то вроде кода.

— А для чего это? — Констебль скривился. — Это же не письмо.

— Если бы я знал для чего, то было бы ясно, что делать дальше, — раздраженно сказал Питт. — Эти цифры сгруппированы, словно это даты или денежные суммы или и то, и другое.

Констебль утратил всякий интерес к теме.

— Может быть, Джонс так записывал счета, чтобы не совали нос любопытные экономки, — предположил он. — В студии нет ничего особенного, просто много таких вещей, какие видишь на картинах: кусочки гипса в виде камней, цветные ткани и все такое. А крови нет. И тут такой разгром, что непонятно, была ли драка или нет. Похоже, художники — неряхи от природы. А он тут вроде бы еще и фотографии снимал — вон там камера.

— Камера? — Питт выпрямился. — Я не видел никаких фотографий, а вы?

— Нет, сэр. Вы думаете, он их продавал?

— Вряд ли он продал их все, — ответил озадаченный Питт. — И в остальных комнатах тоже не было снимков. Интересно, где же они?

— Может быть, он никогда и не пользовался камерой, — предположил констебль, — и это просто одна из вещей, которые нужны ему были для картин?

— Вряд ли такую вещь изображают на картине. — Питт осторожно перелез через кресло и урну, перебрался через колонны и наконец подошел к черной камере на треноге. — Она далеко не новая, — заметил он. — Если Джонс и купил ее, то только в магазине подержанных вещей. Но мы можем узнать у его клиентов, не писал ли он чей-нибудь портрет с камерой.

— Да, смотрится она неважно. — Констебль запутался в куске бархата и чертыхнулся в сердцах. — Простите, сэр. — Он закашлялся от смущения. — А может быть, он фотографировал людей, которых собирался писать, чтобы не прекращать работы, когда их нет рядом?

— А потом уничтожил эти фотографии или отдал их? — Немного поразмыслив, Питт продолжил: — Это возможно, но я думаю, что ему нужно было видеть их в цвете. В конце концов, художник работает красками. И тем не менее все может быть.

Томас начал исследовать камеру. Ему никогда не приходилось фотографировать самому, но он несколько раз видел, как это делают полицейские фотографы. Питт знал, что отпечаток остается на фотопластинке, которую затем нужно проявить. Ему пришлось немного повозиться, прежде чем удалось извлечь фотопластинку. Он сделал это осторожно, завернув ее в черную тряпку, чтобы не засветить.

— Что это такое? — с сомнением спросил констебль.

— Фотопластинка, — ответил Питт.

— На ней что-нибудь есть?

— Не знаю. Ее нужно проявить. Вероятно, там ничего нет, иначе он не оставил бы ее в камере, но вдруг нам повезет.

— Вероятно, просто кто-то из женщин, которых он писал.

— Возможно, его убили из-за какой-нибудь женщины, которую он писал, — заметил Питт.

Лицо констебля озарилось надеждой.

— У него был роман? Ну что же, это мысль. Позволял себе вольности, когда они позировали?

Питт смерил его ироническим взглядом.

— Ступайте к слугам и впускайте их по одному, — распорядился он. — Начнем с дворецкого.

— Да, сэр.

Констебль повиновался, явно в восторге от идеи о романе: тут открывались беспредельные возможности. Он не любил изнеженных мужчин, зарабатывавших слишком много денег тем, что щеголяли в блузе и писали портреты людей, которым следовало быть умнее. Но это дело было намного интереснее, нежели обычные прозаические происшествия, которыми ему приходилось заниматься. Ему не хотелось возиться со слугами, и он удалился с большой неохотой.

Через несколько минут появился дворецкий, и Питт предложил ему сесть на садовый стул, а сам уселся на тот, что стоял у бюро.

— Кого писал ваш хозяин перед тем, как исчез? — спросил он прямо.

— Никого, сэр. Он только что закончил портрет сэра Альберта Голсуорта.

Питт был разочарован: он никогда не слышал об этом человеке, к тому же это был мужчина.

— А как насчет картины, стоящей на полу? — спросил он. — Это женщина.

Дворецкий подошел к ней и посмотрел.

— Я не знаю, сэр. Судя по ее туалету, это знатная дама, но, как вы видите, лицо еще не прописано, поэтому я не могу сказать, кто она такая.

— Никто не приходил сюда позировать?

— Нет, сэр, насколько мне известно. Возможно, ей было назначено, но пришлось перенести на более удобное время?

— А как насчет вот этой? — Питт показал ему на другую картину, которая была почти закончена.

— Ах да, сэр. Это миссис Вудфорд. Ей не понравился портрет — она сказала, что выглядит на нем неуклюжей. Мистер Джонс так и не закончил его.

— Не было недобрых чувств?

— Только не со стороны мистера Джонса, сэр. Он привык к… тщеславию… некоторых особ. Художнику приходится с этим мириться.

— Мистер Джонс не был готов изменить портрет, чтобы он понравился леди?

— Очевидно, нет, сэр. Он и так уже внес значительные изменения, чтобы угодить леди. Если бы он зашел слишком далеко, это повредило бы его репутации.

Питт не стал спорить: это был вопрос академический.

— Вы видели это раньше? — Он вытащил записную книжку и раскрыл ее.

Дворецкий взглянул на нее, и на его лице выразилось недоумение.

— Нет, сэр. Она имеет важное значение?

— Не знаю. Мистер Джонс был фотографом?

Дворецкий удивленно поднял брови.

— Фотографом? О нет, сэр, он был художником. Порой акварели, порой масло, но, разумеется, никаких фотографий!

— Тогда чья же это камера?

Дворецкий, до сих пор не замечавший камеру, уставился на нее в изумлении.

— Я и в самом деле понятия не имею, сэр. Никогда не видел ее прежде.

— Кто-нибудь мог одолжить у него студию?

— О нет, сэр. Мистер Джонс был весьма разборчив. Кроме того, если бы это было так, я бы знал. Здесь не было никаких незнакомых людей. Фактически ни один посетитель не заходил в дом с тех пор, как мистер Джонс… отбыл.

— Понятно. — Питт не знал, что предпринять дальше. Ситуация становилась нелепой. Откуда же взялась эта камера? Ведь она должна кому-то принадлежать. — Спасибо, — сказал он, поднимаясь. — Вы не составите мне список всех людей, которые приходили сюда позировать для своих портретов? Начните с последнего и вспомните все, что можете. И не забудьте про даты.

— Да, сэр. А нет ли у мистера Джонса счетов, которые вы могли бы проверить?

— Если и есть, то они не здесь.

Дворецкий воздержался от комментариев и удалился, чтобы прислать следующего. Питт опросил всех слуг, одного за другим, и не узнал ничего значительного. Когда он закончил, день клонился к вечеру, и еще оставалось время, чтобы посетить хотя бы один дом в Парке. Томас выбрал последний номер в списке портретов, составленном дворецким, — леди Гвендолен Кэнтлей.

Очевидно, ей еще была неизвестна новость. Она приняла Питта с удивленным видом и легкой досадой.

— В самом деле, инспектор, я не понимаю, какую цель вы преследуете, продолжая заниматься этим несчастным делом. Огастеса похоронили, и больше не было никаких актов вандализма. Я считаю, что вы должны оставить его семью в покос и дать им возможность прийти в себя. Разве они уже не достаточно вынесли?

— Я и не собираюсь снова поднимать ту тему, мэм, — кротко ответил Томас. — Если только не возникнет такая необходимость. Боюсь, что я здесь по другому делу. Кажется, вы были знакомы с художником, мистером Годольфином Джонсом?

Ее пальцы, лежавшие на коленях, судорожно дернулись, на щеках выступил легкий румянец — или Томасу показалось?

— Он писал мой портрет, — ответила леди Кэнтлей. — Он написал множество портретов, и мне его рекомендовали. Это известный художник, знаете ли, и о нем прекрасно отзываются.

— Вы о нем высокого мнения, мэм?

— Я… — Она перевела дух. — Я не так хорошо разбираюсь в живописи. Мне приходится полагаться на мнение других. — Она с вызовом посмотрела на инспектора. Ее руки, лежавшие на коленях, теребили материю. — Почему вы спрашиваете?

Наконец она задала этот вопрос. Питт ощутил легкое беспокойство, словно чувствуя, что новость, которую он сейчас сообщит, слишком сильно ее расстроит.

— Мне очень жаль, мэм, но я должен вам кое-что сказать, — начал он с необычной для него нерешительностью. Ему часто приходилось сообщать такие новости, и у него был отработанный текст. — Мистер Джонс мертв. Он был убит.

Гвендолен сидела неподвижно, как будто не поняла.

— Он во Франции?

— Нет, мэм, он в Лондоне. Его тело опознал дворецкий. Ошибки быть не может. Мне очень жаль. — Питт посмотрел на нее, потом обвел взглядом комнату в поисках звонка для вызова горничной — на случай, если леди Кэнтлей потребуется помощь.

— Вы сказали «убит»? — медленно произнесла она.

— Да, мэм.

— Но почему? Кто мог его убить? Вы это знаете? Есть какие-нибудь ключи к разгадке? — Теперь Гвендолен заволновалась всерьез. Он мог бы поклясться, что его сообщение явилось для нее полной неожиданностью. Она явно была чем-то напугана, и Питт дорого дал бы за то, чтобы узнать, чем именно.

— Да, есть, — ответил он, пристально наблюдая за леди Кэнтлей. Ее руки вцепились в ручки кресла.

— Могу ли я спросить, что это за ключи? Если мне что-то известно, то, возможно, я смогу вам помочь. Естественно, я немного знала мистера Джонса, поскольку позировала для портрета.

— Понятно. Есть незаконченные портреты разных леди, и дворецкий не узнает никого из них. А еще есть камера…

Питт был уверен, что ее удивление не наигранное.

— Камера? Но он же был художником, а не фотографом!

— Вот именно. И тем не менее, судя по всему, она принадлежала ему. В высшей степени невероятно, чтобы в его студии находилась чья-то камера. Дворецкий совершенно уверен, что мистер Джонс никому не позволял пользоваться своей студией.

— Я ничего не понимаю, — сказала Гвендолен.

— Да, мэм, и мы пока что тоже. Значит, мистер Джонс никогда вас не фотографировал, скажем, чтобы продолжать работу, когда вас нет рядом?

— Нет, никогда.

— А нельзя ли мне взглянуть на портрет, если он еще у вас?

— Конечно, если вам угодно. — Гвендолен встала и повела инспектора в гостиную, где над камином висел ее большой портрет.

— Извините.

Питт подошел поближе и принялся тщательно рассматривать портрет, который не особенно ему понравился. Он узнал кое-что из реквизита в студии — особенно фрагмент колонны и маленький столик. Пропорции были правильные, но цветовому решению чего-то не хватало. По-видимому, художник смешивал краски с сепией или охрой, так что даже небо имело темноватый оттенок. В лице было явное сходство с Гвендолен, и выражение было верно схвачено, но отсутствовало очарование.

Питт уже собирался отойти от портрета, как вдруг заметил в левом нижнем углу горстку четко прописанных листьев, на одном из которых сидел стилизованный жук — точно такой же, как в записной книжке. Там этот рисунок повторялся четыре-пять раз.

— Могу я спросить, мэм, сколько стоил портрет? — поспешно спросил Питт.

— Не понимаю, какое отношение это имеет к убийству мистера Джонса, — произнесла она с подчеркнутой холодностью. — И я уже сказала вам, что он — художник с превосходной репутацией.

Томас понял, что задал бестактный вопрос с точки зрения светского этикета.

— Да, мэм, вы это говорили, и я слышал то же самое от других. И тем не менее у меня есть основания это спрашивать — хотя бы для сравнения.

— Я не хочу, чтобы половине Лондона стали известны мои финансовые дела!

— Я же не стану ни с кем их обсуждать, мэм. Эти сведения нужны исключительно для полиции, и то только в том случае, если они будут иметь отношение к делу. Я предпочитаю узнать эту подробность у вас, нежели обращаться к вашему мужу, или…

Ее лицо застыло.

— Вы превышаете свои полномочия, инспектор. Но я не хочу, чтобы вы беспокоили из-за этого дела моего мужа. Я заплатила за эту картину триста пятьдесят фунтов. Однако мне непонятно, каким образом это может вам помочь. Вполне обычная цена для художника его уровня. Думаю, майор Родни заплатил примерно столько же за свой портрет и за портрет сестер.

— У майора Родни две картины? — Питт был удивлен. Он не мог себе представить его в роли любителя искусства, который к тому же может себе позволить такое расточительство.

— Почему бы и нет? — осведомилась леди Кэнтлей, подняв брови. — Один портрет его, а второй — мисс Присциллы и мисс Мэри Энн вместе.

— Ясно. Благодарю вас, мэм. Вы мне очень помогли.

— Не понимаю, каким образом…

Питт и сам пока этого не знал, но можно было поискать и в других местах. Утром он нанесет визит майору Родни и его сестрам. Откланявшись, он вышел на улицу и в густом тумане отправился в полицейский участок, а оттуда — домой.

Если леди Кэнтлей была напугана новостью об убийстве Годольфина Джонса, то майор Родни был потрясен. Он рухнул в кресло, тяжело дыша, лицо покрылось багровыми пятнами.

— О господи! Какой ужас! Вы говорите, задушили? Где его нашли?

— В могиле другого человека, — ответил Питт и, как и в доме леди Кэнтлей, на всякий случай поискал глазами колокольчик, чтобы вызвать слугу. Он был совершенно не готов к такой реакции со стороны майора. Этот человек был солдатом и тысячу раз видел смерть, насильственную и кровавую. Он сражался в Крыму, а судя по тому, что Питт слышал об этой трагической войне, человек, переживший ее, не дрогнет ни перед чем.

Родни начал приходить в себя.

— Просто кошмар! А как же вы узнали, где искать?

— Мы и не знали, — честно признался Питт. — Нашли его совершенно случайно.

— Но это какой-то абсурд! Вы же не можете разгуливать по кладбищам, раскапывая могилы, чтобы посмотреть: а вдруг там случайно что-нибудь да найдется!

— Да, конечно, сэр. — Питт никогда бы не подумал, что может действовать так неумело. — Мы ожидали, что эту могилу осквернили и она пуста.

Майор Родни пристально смотрел на него.

— У нас есть труп из этой могилы. — Питт изо всех сил старался изъясняться понятно. — Это тот человек, которого мы сначала приняли за лорда Огастеса — в кебе возле театра…

— О… — Майор Родни выпрямился в кресле, словно сидел верхом на лошади на параде. — Понятно. Почему же вы с этого не начали? Ну что же, боюсь, что мне нечего вам сказать. Благодарю за то, что сообщили мне.

Питт остался сидеть.

— Вы знали мистера Джонса.

— Мы не поддерживали с ним отношений — это человек не нашего круга. Художник, знаете ли.

— Он написал ваш портрет, не так ли?

— О да, я знал его — с профессиональной стороны. Не могу вам ничего о нем рассказать. Больше не о чем говорить. И я не позволю вам расстраивать моих сестер разговорами об убийствах и смерти. Я сообщу им сам, когда сочту нужным.

— Вы также заказали их портрет?

— Заказал. И что же? Самое обычное дело. Многие люди заказывают свои портреты.

— Можно мне на них взглянуть?

— А для чего? Обыкновенные портреты. Впрочем, извольте, если после этого вы уйдете и оставите нас в покое. Бедняга. — Он покачал головой. — Жаль. Ужасная смерть. — С этими словами майор поднялся — маленький, с очень прямой спиной — и повел Питта в гостиную.

Инспектор рассматривал парадный портрет, висевший на дальней стене, над буфетом. Он сразу же не понравился Томасу своей напыщенностью. Тут было обилие алого цвета и сверкающего металла, и старый ребенок играл в солдатиков. Если бы это была ирония, портрет был бы остроумен. И снова колорит был темноват, а краскам не хватало чистоты.

Подойдя ближе, Питт обнаружил, что его взгляд почему-то притягивает левый угол. Там была изображена маленькая гусеница, не имевшая никакого отношения к композиции картины. Коричневое тельце было искусно замаскировано в пятнах тени на коричневом фоне.

— Насколько я понял, есть еще и портрет ваших сестер? — Питт отступил от картины и повернулся лицом к майору.

— Не понимаю, зачем вам его видеть, — удивился майор. — Самая обычная картина. Ну что же, если вы все-таки хотите…

— Да, пожалуйста.

Томас последовал за майором в соседнюю комнату. Там между двумя жардиньерками висел портрет большего размера, чем первый. В позах сестер ощущалась нервозность, а реквизита было с избытком. Колорит несколько лучше, но многовато розового. Питт сразу посмотрел на левый угол и обнаружил такую же гусеницу, только зеленую — она пряталась в траве.

— Сколько вы за них заплатили, сэр? — спросил Томас.

— Достаточно, сэр, — надменно произнес майор. — Не понимаю, каким образом это касается вашего расследования.

Питт попытался вспомнить цифры, проставленные в записной книжке рядом с гусеницами, но последних там было больше, чем других рисунков, так что это ему не удалось.

— Мне действительно нужно это знать, майор. Я предпочел бы спросить у вас лично, нежели узнавать иным способом.

— Черт побери, сэр! Это не ваше дело! Узнавайте где хотите!

Питт ничего не добился бы, начав настаивать, и он это знал. Цифры можно найти в записной книжке: они в колонке под суммой 350 фунтов, проставленной рядом с жуком. А затем он сложит цифры, имеющие отношение к гусеницам, и, сообщив эту сумму майору, посмотрит на его реакцию.

Родни хмыкнул, довольный своей победой.

— Итак, если это все, инспектор…

Питт решил, что не стоит настаивать на том, чтобы повидать сестер Родни: от них мало проку. Лучше расспросить другую особу, которая заказала Джонсу свой портрет, — леди Сент-Джермин. Он распрощался с майором и через четверть часа уже стоял перед лордом Сент-Джермином, чувствуя себя довольно неуютно.

— Леди Сент-Джермин нет дома, — холодно произнес он. — Ни она, ни я не можем вам помочь с этим делом. Лучше оставить его, и я вам это советую.

— Нельзя оставить дело об убийстве, милорд, — резко возразил Питт. — Даже если бы мне этого хотелось.

Сент-Джермин слегка приподнял брови — скорее это было презрение, нежели вопрос.

— Что заставило вас вдруг решить, что Огастес был убит? Я подозреваю, что тут дело в нездоровом любопытстве: вам хочется покопаться в личной жизни тех, кто выше вас по положению.

Питту безумно хотелось нахамить в ответ.

— Уверяю вас, сэр, мой интерес к личной жизни людей чисто профессиональный. — Его голос стал таким же звучным и холодным, как у Сент-Джермина. — Меня не привлекают ни трагедии, ни грязь. Я предпочитаю, чтобы личное горе оставалось личным, когда это позволяет мой долг. И, насколько мне известно, смерть лорда Огастеса была естественной. Но Годольфин Джонс был определенно задушен.

Сент-Джермин застыл на месте. Его лицо побледнело, глаза слегка расширились. Томас заметил, как он крепко сжал руки. С минуту помолчав, Сент-Джермин заговорил:

— Убит?

— Да, сэр. — Питт хотел дать ему выговориться, не подсказывая.

Взгляд лорда был прикован к лицу Томаса.

— Когда вы нашли тело? — спросил он.

— Вчера вечером.

И снова Сент-Джермин подождал, но Питт по-прежнему безмолвствовал.

— Где? — наконец спросил он.

— Он похоронен, сэр.

— Похоронен? — Сент-Джермин повысил голос. — Но это же абсурд! Что вы имеете в виду, говоря «похоронен»? В чьем-нибудь саду?

— Нет, сэр, похоронен как должно: в гробу, который зарыт в могиле на кладбище.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Сент-Джермин начинал злиться. — Кто же похоронит задушенного человека? Ни один доктор не подпишет свидетельство, если человека задушили, и ни один священник не похоронит его без свидетельства. Вы несете вздор. — Он показывал всем своим видом, что даже не хочет это обсуждать.

— Я излагаю факты, сэр, — спокойно ответил Питт. — У меня тоже нет никакого объяснения этому. Я знаю только, что его похоронили в могиле некого Альберта Уилсона, скончавшегося от удара и похороненного там же.

— И что же случилось с этим… Уилсоном? — спросил Сент-Джермин.

— Это его труп свалился с кеба возле театра, — пояснил Питт, по-прежнему наблюдая за лицом собеседника. Но он увидел лишь крайнее недоумение. Инспектор ждал, не произнося ни слова.

Глаза Сент-Джермина затуманились и стали непроницаемы. Томас попытался было сорвать с него маску и увидеть под ней человека, но потерпел полную неудачу.

— Полагаю, вам неизвестно, кто его убил? — наконец вымолвил Сент-Джермин.

— Годольфина Джонса? Да, сэр, пока неизвестно.

— И по каким причинам он был убит?

Питт впервые погрешил против истины.

— Нет, как раз на этот счет у нас есть некоторые соображения.

Сент-Джермин был все еще бледен.

— О? И что это за соображения?

— С моей стороны было бы безответственно их обсуждать, пока у меня нет доказательств. — Дав этот уклончивый ответ, Томас слегка улыбнулся. — Я могу причинить кому-то зло: ведь когда подозрение высказано, его редко забывают, каким бы неверным оно ни оказалось впоследствии.

Сент-Джермин хотел что-то еще спросить, но передумал.

— Да-да, конечно, — согласился он. — И что же вы собираетесь теперь делать?

— Опросить людей, которые хорошо его знали — и как художника, и как человека, — ответил Питт. — Кажется, вы были одним из его постоянных клиентов? — спросил он, воспользовавшись представившейся возможностью.

Ответная улыбка чуть тронула губы Сент-Джермина.

— Это громко сказано, инспектор. Я всего лишь заказал ему одну картину — портрет моей жены.

— И вы довольны этим портретом?

— Он сносный. Моей жене он очень понравился, а это единственное, что имеет значение. Почему вы спрашиваете?

— Без особых причин. Можно мне взглянуть на него?

— Если вам угодно. Правда, я сомневаюсь, что вы что-нибудь из него узнаете. Портрет самый обычный.

Повернувшись, он вышел из комнаты в холл. Питт следовал за хозяином. Картина висела на незаметном месте — на стене у лестницы. Томаса это не удивило: ведь этот портрет нельзя было сравнить по качеству с другими фамильными портретами. Он бросил взгляд на лицо и сразу же посмотрел на левый угол. Насекомое было на месте — на этот раз паук.

— Итак? — с иронией в голосе произнес Сент-Джермин.

— Благодарю вас, сэр. — Питт спустился с лестницы и стоял теперь рядом с ним. — Вы не возражаете, если я спрошу вас, сэр, сколько вы за него заплатили?

— Вероятно, больше, чем он стоит, — небрежным тоном ответил Сент-Джермин. — Но моей жене он нравится. Лично я не считаю, что Джонс отдает ей должное, не правда ли? Впрочем, вы же с ней незнакомы.

— Так сколько же, сэр? — повторил Питт.

— Около четырехсот пятидесяти фунтов, насколько я помню. Вам нужна точная цифра? Мне потребуется время, чтобы это выяснить. Вряд ли это была крупная сделка.

От Питта не ускользнул намек на разницу в их финансовом положении.

Сент-Джермин впервые широко улыбнулся.

— Это продвинет ваше расследование, инспектор?

— Может быть, когда я сопоставлю эту информацию с тем, что нам уже известно. — Томас направился к дверям. — Спасибо, что уделили мне время, сэр.

Когда замерзший и усталый Питт вернулся домой, его приветствовал аромат свежесваренного супа и приятный запах высохшего белья, висевшего под потолком. Джемайма уже спала, и в доме было тихо. Сняв мокрые ботинки, Томас сел, и его охватил покой, ощутимый, как тепло. Поздоровавшись с мужем, Шарлотта умолкла на несколько минут.

Когда Питт наконец был готов заговорить, он отодвинул тарелку с супом, поданную женой, и посмотрел на нее через стол.

— Я прикидываюсь, будто знаю, что делать, но, честно говоря, ничего не понимаю, — сказал он с безнадежным видом.

— Кого ты опросил? — осведомилась Шарлотта и, тщательно вытерев руки, взяла прихватку, прежде чем открыть дверцу плиты и достать пирог. Вытащила его и быстро поставила на стол. Корочка была бледно-золотистой и хрустящей, но один уголок был темнее — он чуть подгорел.

Питт посмотрел на пирог и улыбнулся. Заметив это, Шарлотта воскликнула:

— Я съем этот утолок!

Он рассмеялся:

— Почему плита так себя ведет? Сжигает только один краешек…

Жена испепелила его взглядом.

— Если бы я знала, то не допустила бы этого! — Она ловко выложила овощи на блюдо и с довольным видом посмотрела на поднимавшийся от них пар. — С кем ты переговорил по поводу этого художника?

— Со всеми в Парке, у кого есть портреты, написанные им. А что?

— Я просто поинтересовалась. — Шарлотта задумалась, и нож застыл в воздухе над пирогом. — Однажды художник писал портреты мамы и Сары. Он осыпал их комплиментами, твердил Саре, какая она красивая, и льстил без зазрения совести. В результате она ходила по дому, задрав нос, и несколько недель любовалась собой, проходя мимо каждого зеркала.

— Она была красивая, — заметил Томас. — Но к чему ты клонишь?

— Годольфин Джонс зарабатывал деньги тем, что писал портреты. Но ведь желание, чтобы твое лицо обессмертили — это своего рода тщеславие, не правда ли? Может быть, он тоже льстил своим клиентам? А если так, то кое-кто из них мог поддаться на лесть?

И вдруг Питт понял.

— Ты имеешь в виду роман, или даже несколько романов? Какая-нибудь ревнивая женщина, которая вообразила, что она единственная в его жизни, — и вдруг обнаружила, что она всего-навсего одна из многих? И поняла, что комплименты — его профессиональная уловка? Или же это был ревнивый муж?

— Возможно. — Шарлотта наконец разрезала пирог. Густая подливка просочилась наружу, и Питт начисто забыл о подгоревшем кусочке.

— Я проголодался, — сказал он.

Жена улыбнулась с довольным видом.

— Хорошо. Спроси тетушку Веспасию. Если это кто-то из Парка, то, бьюсь об заклад, она знает, кто; а если нет, то выяснит это для тебя.

— Непременно, — ответил Питт. — А теперь, пожалуйста, давай обедать, и забудем о Годольфине Джонсе.

Первым, кого Томас увидел на следующее утро, был Сомерсет Карлайл. Разумеется, теперь уже все в Парке знали о найденном теле, и больше нельзя было рассчитывать на фактор неожиданности.

— Я не особенно хорошо его знал, — мягко сказал Карлайл. — У нас было мало общего, как вам, должно быть, известно. И уж, конечно, у меня не было никакого желания заказать свой портрет.

— А если бы было, — медленно произнес Питт, наблюдая за выражением лица Карлайла, — вы обратились бы к Годольфину Джонсу?

На лице Карлайла отразилось удивление.

— А какое это имеет значение? Да и в любом случае, я немного опоздал с этим.

— Но все-таки, обратились бы?

Сомерсет колебался, размышляя.

— Нет, — ответил он наконец. — Нет, не обратился бы.

Питт этого ожидал. Шарлотта говорила, что Карлайл с пренебрежением отозвался о Джонсе как художнике. Он бы сам себе противоречил, если бы сейчас похвалил его.

— Вы считаете, что его перехвалили? — продолжил Томас.

Карлайл безмятежно посмотрел на него. Его темно-серые глаза были очень ясными.

— Как художника — да, инспектор, я так считаю. Но как ухажера и собеседника — пожалуй, нет. У него был живой ум, очень ровный характер, и он обладал немаловажным свойством: снисходительно относился к дуракам. Кстати, не так-то легко долгое время изображать из себя великого художника.

— Разве искусство — не вопрос моды? — осведомился Питт.

— Конечно, это так. Но моды часто фабрикуют. Цены сами говорят за себя. Продайте одну вещь дорого — и следующая уйдет еще дороже.

Питт уловил суть, но все это никак не объясняло, зачем кому-то понадобилось душить Годольфина Джонса.

— Вы упомянули о его прочих достоинствах, — осторожно начал он. — Что вы имели в виду — исключительно талант собеседника или нечто большее? Талант ловеласа? У него был роман и, быть может, не один?

Лицо Карлайла оставалось бесстрастным, в глазах искрился юмор.

— Возможно, вам стоит рассмотреть такую возможность. Конечно, конфиденциально — иначе вы вызовете недобрые чувства, которые отразятся на вас же.

— Естественно, — согласился Питт. — Благодарю вас, сэр.

Первая конфиденциальная беседа состоялась у него с тетушкой Веспасией.

— Я ожидала вас вчера, — сказала она с легким удивлением в голосе. — С чего вы начнете? Вы что-нибудь знаете об этом несчастном человеке? Как я слышала, он не имел ничего общего с Огастесом, а Алисия — одна из немногих красавиц в Парке, чей портрет он не писал… Ради бога, садитесь, иначе я сверну себе шею, глядя на вас!

Питт повиновался. Он не любил садиться без приглашения.

— Он был хорошим художником? — спросил Томас, который с уважением относился к мнению леди Камминг-Гульд.

— Нет, — откровенно ответила она. — А что?

— Шарлотта так и сказала.

Веспасия взглянула на него искоса.

— И какой вывод вы из этого сделаете? Вы пытаетесь что-то сказать — что же?

— Как вы думаете, почему ему удавалось назначать такие высокие цены и получать такие большие деньги?

— А… — Веспасия откинулась на спинку кресла, и легкая улыбка коснулась ее губ. — Портретисты, которые пишут женщин из общества, должны быть дамскими угодниками, возможно, в первую очередь дамскими угодниками. Лучшие из них могут позволить себе писать, как им хочется, но остальные должны угождать тем, у кого в руках кошелек. Если они талантливы, то льстят кистью, если же нет — языком. Некоторые даже ухитряются делать и то и другое.

— А Годольфин Джонс?

Ее глаза насмешливо блеснули.

— Вы же видели его работы, так что должны знать: он улещивал своих клиентов льстивыми речами.

— Как вы полагаете, дело заходило дальше лести? — Томас не знал, не оскорбит ли ее подобное предположение, высказанное так откровенно. Но, с другой стороны, не было смысла играть с Веспасией в прятки. Да и вообще он слишком устал от этого дела, чтобы выбирать слова.

Веспасия молчала так долго, что Питт уже забеспокоился, не обиделась ли она в самом деле. Наконец она заговорила, тщательно подбирая слова.

— Вы спрашиваете меня, был ли у кого-нибудь роман с Годольфином Джонсом. Я полагаю, что, если промолчу, вам придется выяснять это самому? Лучше уж мне вам сказать. Да, у Гвендолен Кэнтлей был с ним роман. Ничего серьезного — просто ей наскучил приятный, но становящийся все более равнодушным муж. Конечно, это нельзя назвать великой страстью. И Гвендолен была в высшей степени осторожной и скрытной.

— Знал ли об этом сэр Десмонд?

Веспасия задумалась, прежде чем ответить. Наконец она заговорила.

— Я бы сказала, что он догадывался, но был так тактичен, что делал вид, будто ничего не замечает. Однако в высшей степени неправдоподобно, чтобы он мог из-за этого убить несчастного маленького человечка. Так реагируют только те, у кого мозги не в порядке.

Питт не мог такое понять. Он не представлял себе, как бы вел себя сам, если бы обнаружил, что Шарлотта пала так низко. Это разрушило бы все, что он любил, осквернило самое дорогое — то, что помогало ему выстоять, несмотря на ужасы и мерзости, с которыми он сталкивался ежедневно. Возможно, Томас задушил бы этого мужчину, тем более если бы тот заводил романы для дела и Шарлотта была бы у него одной из многих.

Веспасия смотрела на Питта, возможно догадываясь о его мыслях.

— Вы не должны судить о Десмонде Кэнтлее по себе, — произнесла она тихо. — Впрочем, рассмотрите и эту версию, если нужно. Полагаю, пока что вы не можете сказать, когда Джонс был убит?

— Увы, не могу. Приблизительно три-четыре недели назад. Однако это мало что дает: невозможно установить, где в это время были подозреваемые и кто из них виновен. Полагаю, он был убит вскоре после того, как слуги видели его в последний раз — с того момента прошло ровно три недели. Но даже это не доказано, и мы пока не знаем, где его убили.

— По-видимому, вам известно удивительно мало, — мрачно резюмировала она. — Но все же постарайтесь не сеять подозрения. Возможно, Десмонд и не знал о романе жены. И, вне всякого сомнения, Джонс весьма регулярно пользовался этим приемом в своем ремесле.

Питт нахмурился.

— Вероятно. Но осмелился бы он на такое с леди Сент-Джермин? — Он представил себе ее темные волосы с великолепной серебряной прядью. Она держалась с удивительным чувством собственного достоинства, и художнику поистине потребовалась бы редкая наглость, чтобы подступиться к ней с помощью лести.

Глаза Веспасии слегка расширились, но лицо оставалось непроницаемым.

— Нет, — ответила она. — И с обеими мисс Родни у него ничего не вышло бы, надо думать.

Мысль о романе со старыми девами Родни была смехотворна, однако почти все люди падки на лесть. Вероятно, Джонс был весьма искушен в подобных делах.

— Мне придется поискать других его заказчиков, — заключил Питт. — Дворецкий составил мне список. — Томасу хотелось продолжить расспросы. У него сложилось смутное впечатление, что Веспасия намеренно что-то недоговаривает. Прикрывает Гвендолен Кэнтлей или кого-то еще? Но, конечно же, не Алисию? Или, что еще хуже, Верити? Однако спрашивать не было смысла — это только рассердит пожилую леди.

Питт поднялся.

— Благодарю вас, леди Камминг-Гульд. Я высоко ценю вашу помощь.

Она взглянула на него с сомнением.

— Не иронизируйте, Томас. Я почти совсем вам не помогла, и вы это знаете. Понятия не имею, кто убил Годольфина Джонса, но кто бы это ни был, я ему немного сочувствую. Правда, меня не особенно интересует вся эта история. Жаль, что он не остался лежать в могиле дворецкого. Парламентский билль гораздо важнее, чем смерть одного самоуверенного и посредственного художника. Вы представляете себе, какое значение может иметь такой билль для тысяч детей в этом несчастном городе?

— Да, мэм, представляю, — ответил Питт. — Я бывал в работных домах и на потогонных предприятиях. Мне приходилось арестовывать пятилетних голодных детишек, которые уже научились воровать, а больше ничего не умели.

— Простите меня, Томас. — Веспасия не привыкла отступать, но на этот раз она принесла искренние извинения.

Питт это знал. Он тепло улыбнулся ей, и на какое-то мгновение исчезли социальные различия между ними. Потом все вернулось на круги своя. Веспасия позвонила в колокольчик, и дворецкий проводил Питта к дверям.

Однако что-то не давало ему покоя, и, оставив на время список дворецкого, он сел в кеб. Проехав более двух миль, Томас сошел и, расплатившись с кебменом, поднялся по грязной лестнице в маленькую комнатушку. В ней было большое окно, обращенное на юг, и застекленная крыша. На него огромными глазами взглянул маленький неопрятный человечек.

— Привет, Лягушонок, — бодро произнес Питт. — Ты можешь уделить мне несколько минут?

Человечек ответил ему скептическим взглядом.

— У меня тут нет ничего предосудительного, и вы не имеете никакого права устраивать обыск!

— Я и не собираюсь, Лягушонок. Мне просто нужен твой совет.

— И я ни на кого не стану доносить!

— Мне нужен профессиональный совет, — уточнил Питт. — Насчет стоимости картины, с которой все законно. Или, точнее сказать, я хотел спросить об одном художнике.

— О ком?

— Это Годольфин Джонс.

— Ничего хорошего. Не покупайте. При этом он заламывает огромные цены. Где вы возьмете столько денег? Или вы начали брать взятки? Вы знаете, сколько он берет за картину? Четыреста-пятьсот фунтов!

— Да, я знаю, и не стану выпытывать у тебя, откуда это тебе известно. А почему же его картины покупают по такой бешеной цене, если он неважный художник?

— Ну, это одна из загадок жизни. Я не знаю.

— Может быть, ты не прав и он хороший художник?

— Только не надо меня оскорблять, мистер Питт! Я свое дело знаю. Я бы не смог продать ни одной картины Джонса, даже если бы давал в придачу к ней целую курицу! Люди, которые покупают у меня что-нибудь, держат эту вещь какое-то время, а когда ее перестают искать, перепродают какому-нибудь коллекционеру, которого не интересует, откуда взялась эта вещь. Ни одному коллекционеру не нужен Джонс. Вы спрашиваете, почему за его картины платят такие деньги? Может быть, из тщеславия… Я никогда не понимал знатных господ, да и бесполезно пытаться понять. Они из другого теста, чем, скажем, вы или я. Кто их знает, почему они так поступают? И вот что я вам скажу: картины Джонса никогда не переходят из рук в руки. Никто их не продает, потому что никто не покупает. А ведь существует такое правило: если вещь стоящая, то где-нибудь, когда-нибудь, кто-нибудь ее продаст!

— Спасибо, Лягушонок.

— Это все?

— Да, спасибо, все.

— Это вам поможет?

— Понятия не имею. Но все равно хорошо, что я узнал все это.

Когда Питт вернулся в полицейский участок, его приветствовал сержант — тот самый, который раньше регулярно встречал его новостями о все новых трупах. У Томаса душа ушла в пятки, когда он увидел, что лицо этого несносного человека снова покраснело от волнения.

— Что случилось? — резко спросил он.

— Та фотопластинка, сэр, из дома мертвого художника…

— Что с ней такое?

— Вы послали ее проявить, сэр. — Сержант чуть не заикался от волнения.

— Естественно… — Внезапно у Питта появилась надежда. — Что на ней было? Говорите же, не стойте столбом!

— Картинка, сэр, — голая женщина, совсем голая, как младенец. Но уж никак не похожа на младенца, если вы понимаете, сэр, что я имею в виду.

— Где фотография? — спросил Томас в нетерпении. — Что вы с ней сделали?

— Она у вас в кабинете, сэр, в коричневом запечатанном конверте.

Питт прошел мимо него и захлопнул дверь. Трясущимися руками он взял конверт и надорвал его. На фотографии действительно была совершенно голая женщина, в элегантной, но в высшей степени эротической позе. Лицо вышло с большой четкостью. Он никогда ее не видел — ни в жизни, ни на холсте. Эта женщина была ему совершенно незнакома.

— Черт возьми! — выругался Томас в ярости. — Тысяча чертей!

Весь следующий день Питт пытался установить, что за женщина запечатлена на фотографии. Если это была особа с положением в обществе, то фотография — мотив для убийства. Томас дал сержанту копию и велел обойти ближайшие полицейские участки, чтобы посмотреть, не узнает ли ее кто-нибудь. Вторую копию он взял себе, старательно заштриховав тело, и решил показать представителям общества — вдруг кто-нибудь ее видел. Это не обязательно должна быть светская Дама. Ведь если это горничная, которая подрабатывает таким образом на стороне, то она могла бы потерять место, да и в дальнейшем у нее не было бы ни малейшего шанса устроиться. Таким образом, она теряла все: надежное место, одежду, регулярное питание и определенный общественный статус. Это также могло бы явиться мотивом убийства.

Конечно, Питт вернулся к Веспасии. Та долго колебалась, прежде чем ответить, и так тщательно обдумывала ответ, что Питт уже приготовился услышать ложь.

— Она кого-то мне напоминает, — медленно произнесла Веспасия, склонив голову набок и продолжая рассматривать фотографию. — Что-то не так с волосами, кажется, у нее была другая прическа, если только я действительно ее знаю. И, возможно, волосы были немного темнее.

— Кто она? — спросил Питт, которого охватило нетерпение. Возможно, у Веспасии имеется последний ключ к разгадке убийства, а она тянет…

Леди Камминг-Гульд покачала головой.

— Не знаю, я только смутно чувствую, что она мне знакома.

Питт вздохнул, давая выход раздражению.

— Нет смысла подгонять меня, Томас, — укоризненно сказала она. — Я старая женщина…

— Ерунда! — отрезал он. — Если вы собираетесь сослаться на старческое слабоумие, я предъявлю вам обвинение в лжесвидетельстве!

Веспасия невесело улыбнулась.

— Я не знаю, кто это, Томас. Может быть, это чья-то дочь или чья-то горничная. Не исключено, что я обычно видела это лицо под кружевной наколкой. Ведь прическа сразу же меняет внешность, знаете ли. Но если я увижу ее снова, то в течение часа отправлю к вам посыльного. Вы сказали, что нашли эту фотографию в доме Годольфина Джонса, в его фотокамере? Почему она так важна для вас? — Веспасия снова взглянула на снимок, который все еще держала в руке. — Остальная часть фотографии непристойна? Или там изображен кто-то еще? Или даже два человека?

— Она непристойна, — ответил Питт.

— Вот как. — Веспасия слегка подняла брови и отдала ему снимок. — Тогда это мотив для убийства. Я это предполагала. Бедное создание.

— Мне нужно знать, кто это!

— Я понимаю, — спокойно ответила она. — Вам нет нужды повторять одно и то же.

— Если бы все убивали свидетелей своего неосторожного поступка… — Томас был сильно раздосадован и разочарован. Теперь он был почти уверен, что Веспасия что-то от него скрывает. Если у нее и не было полной уверенности, что она знает эту особу, то, по крайней мере, имелось сильное подозрение.

— Я не одобряю убийство, Томас, — сказала она, глядя ему в глаза. — Если я вспомню, кто это, то так и скажу.

Ему пришлось этим удовольствоваться. Он был совершенно уверен, что больше пожилая леди ничего не скажет. И он распрощался, стараясь быть любезным, и вышел в сгущающийся туман.

Почти весь остаток дня Питт провел в расспросах, с фото в руках, но никто не сказал, что знает эту женщину. Когда наступили сумерки, он замерз, натер мозоль на пятке, зверски проголодался и был очень несчастен.

Когда мимо него промчался четвертый кеб, и он остался стоять под газовым фонарем, окруженный ледяным паром, ему внезапно пришла идея. Ведь он на время забыл обо всех других трупах, считая, что они случайные. Все эти люди умерли естественной смертью — только Годольфин Джонс был убит. Но, быть может, тут есть какая-то причудливая связь? Хорацио Снайп был сводником, поставлявшим женщин. Не могла ли его клиентура включать и Годольфина Джонса? А что, если эти женщины нужны были художнику либо для удовлетворения собственных желаний, либо для порнографических фотографий? Может быть, это был его особый фетиш — непристойные фотографии?

Питт с криком выбежал на мостовую, когда показался следующий кеб, и тот неохотно остановился.

— Ресуррекшн-роу! — заорал он кебмену.

Тот сделал страшное лицо, но повернул лошадь и поехал в обратную сторону, сердито ворча себе под нос что-то о темноте и кладбищах. И добавил, что не желает ничего хорошего обитателям таких мест, тем более если те нанимают кеб, не собираясь платить.

Добравшись до места назначения, Питт поспешно спрыгнул на землю, швырнув монеты ошарашенному кебмену, и зашагал по слабо освещенной улице в поисках номера четырнадцать, где жила вдова Хорри Снайпа.

Ему пришлось долго стучать и кричать во всю мочь, так что на улице открылись окна и послышались возмущенные возгласы. Наконец женщина подошла к двери.

— Сейчас! — воскликнула она в ярости. — Сейчас. — Открыв дверь, женщина сердито посмотрела на Питта. Потом, когда она его узнала, выражение ее лица изменилось. — Что вам нужно? — недоверчиво спросила вдова. — Хорри мертв и дважды похоронен! Вам ли этого не знать… Ведь это вы пришли с вестью, что его вырыли. Только не говорите, что его выкопали снова!

— Нет, Мейзи, все в порядке. Я могу войти?

— Если вам так уж сюда надо. Чего вы хотите?

Томас протиснулся мимо нее. Комната оказалась маленькой, но в камине ярко пылал огонь, и было гораздо чище, чем он ожидал. На каминной полке даже стояли два вполне приличных подсвечника, на полке — начищенная оловянная посуда, а на спинках кресел красовались кружевные салфеточки.

— Итак? — спросила Мейзи нетерпеливо. — Тут нет ничего, что бы мне не принадлежало, если вы думаете про это!

— Нет, я думал не об этом. — Питт вынул фотографию. — Вы ее знаете, Мейзи?

Она осторожно взяла фотографию двумя пальцами.

— А если не знаю — что тогда?

— Я дам вам десять шиллингов, — опрометчиво пообещал Томас, — если вы назовете имя и скажете, где я могу ее найти.

— Это Берта Маллиган, — ответила Мейзи, не задумываясь. — Живет у миссис Кафф, в доме номер сто тридцать семь — это левая сторона улицы. Но в такое время, вечером, дома вы ее не застанете. Ничего удивительного — сейчас самая работа.

— Что она делает?

Женщина фыркнула: как глупо с его стороны спрашивать такое!

— Вкалывает на панели, конечно. Вероятно, ловит клиентов в одном кафе возле Хеймаркета. Красивая девчонка эта Берта.

— Понятно. А у миссис Кафф есть еще жильцы?

— Если вы хотите спросить, содержит ли она дом терпимости, то пойдите и посмотрите сами. Я не судачу о своих соседях, и, надеюсь, они обо мне тоже не сплетничают да и о бедном Хорри, когда он был жив.

— Ясно. Спасибо, Мейзи.

— А где мои десять шиллингов?

Питт порылся в кармане и вытащил веревку, нож, сургуч, три листа бумаги, пакет леденцов и на фунт мелочи. Он неохотно отсчитал для нее десять монет: обещание было дано под влиянием порыва. Но она протянула руку, и тут уж ничего не поделаешь. Мейзи схватила деньги, быстро их проверив.

— Спасибо, — сказала она, и шиллинги скрылись где-то в ее нижних юбках. — Это Берта, не сомневайтесь. А зачем вам это?

— Ее фотографию нашли в доме человека, который умер, — ответил он.

— Убит?

— Да.

— Кто же он?

— Годольфин Джонс, художник. — Возможно, Мейзи о нем не слышала. Неизвестно, умеет ли она читать, да и вообще в этом квартале убийство не вызывает особого интереса.

По-видимому, Мейзи ничуть не удивилась.

— Глупая девчонка, — сказала она невозмутимым тоном. — Я же говорила ей, чтобы она не позировала ему — лучше держаться того, что знаешь. Так ведь нет, хотелось заработать. Жадная она, вот что. Я никогда не любила все эти картинки — от них одни неприятности.

Питт бессознательно схватил ее за руку, и она отпрянула от него.

— Вы знали, что она позировала Годольфину Джонсу? — спросил он, все еще не отпуская ее руку.

— Конечно, знала! — отрезала Мейзи. — Вы что, считаете меня дурой? Я знаю, что происходит в этом его магазине!

— В магазине? В каком еще магазине?

— Ну, тот магазин в доме сорок семь, в котором он делает все фотографии и продает их. Мерзость, право слово. Я еще могу понять, когда мужчине нужна девушка, а он не умеет «заклеить» ее сам — ну, как те, кому поставлял девчонок Хорри. Но когда развлекаются, глядя на картинки, — это последнее дело. Они все равно что больные, я так скажу!

Наконец-то Питт все понял, и перед ним открылось множество вариантов.

— Спасибо, Мейзи. — Он пожал ей руку так крепко, что она даже встревожилась. — Вы бриллиант среди женщин, лилия, выросшая на мусорной куче во дворе. Да вознаградит вас Господь! — И, повернувшись к дверям, Томас вышел в густую темень Ресуррекшн-роу, чуть не пританцовывая от радости.

 

Глава 9

Алисия впервые услышала о смерти Годольфина Джонса от Доминика. Тот провел утро с Сомерсетом Карлайлом, перебирая имена тех, кто мог бы их поддержать в парламенте, когда через несколько дней там будет представлен билль. Новость о Джонсе передавалась шепотом от одного слуги к другому по всему Парку. Судомойка Карлайла водила компанию с лакеем Джонса и потому была в числе первых, кто узнал об убийстве.

Доминик прибыл в дом Фицрой-Хэммондов перед ленчем. Он запыхался и был немного бледен. Его проводили прямо в ту комнату, где Алисия писала письма.

Увидев Доминика, она сразу же поняла: что-то случилось. Радость померкла, и осталась лишь тревога.

— Что случилось?

— Сегодня утром нашли тело Годольфина Джонса. Его убили. — Доминик даже не попытался как-то смягчить новость и изложить ее поделикатнее. Возможно, вследствие общения с Сомерсетом Карлайлом и визита в работный дом такие тонкости казались ему теперь нелепыми. — Его задушили три-четыре недели назад, — продолжал он, — и похоронили в могиле того человека, который упал с кеба и которого сначала считали Огастесом. Он оказался чьим-то дворецким.

Алисию ошеломил этот поток страшных новостей. Ей никогда и в голову не приходило, что Годольфин Джонс как-то связан с теми трупами. С тех пор, как Огастеса снова похоронили, она старалась выкинуть все это дело из головы. Гораздо важнее был Доминик, а в последнюю неделю ее чувства к нему несколько потускнели и были окрашены печалью и тревогой. Сейчас она просто слушала, не отрывая от него глаз.

— Естественно, полиция будет вести расследование в Парке, — продолжал Доминик.

Мысли у нее путались, и она все еще не понимала его.

— Зачем? С какой стати кому-то в Парке его убивать?

— Я не знаю, зачем кому-то вообще понадобилось его убивать, — сказал он с легким раздражением. — Но поскольку человек не может сам себя задушить, даже случайно, то это явно сделал кто-то другой.

— Но почему здесь? — продолжала расспросы Алисия.

— Потому что он здесь жил, и Огастес здесь жил, и труп Огастеса нашли здесь. — Доминик вдруг сел. — Простите. Это так ужасно. Но мне нужно было вас предупредить, потому что Питт обязательно придет. Вы знали Годольфина Джонса?

— Нет, я только видела его пару раз в обществе. Он показался мне довольно приятным. Знаете, он писал портреты Гвендолен и Хестер. И, кажется, всех троих Родни.

— А вас он не писал? — спросил Доминик, слегка нахмурившись.

— Нет, мне не нравились его работы. Да и Огастес никогда не выражал желания иметь портрет.

Алисия придвинулась поближе к камину. Это убийство ее не затрагивало, поскольку никто из ее знакомых, по-видимому, не был замешан в нем и никому из них не грозило следствие. Она вспомнила, в каком была ужасе, когда дело касалось Огастеса, как боялась, что ее будут подозревать и — что еще хуже, — подозрение падет на Доминика. Сначала она твердо знала, что оба они непричастны и это в конце концов подтвердится. Но потом старуха заронила в ее душу семя сомнения, объявив, что круг подозреваемых узок. Фактически это были они с Домиником, объединенные общим мотивом. В душу Алисии закралось подозрение, которого она стыдилась: что Огастеса мог убить Доминик. Старуха сказала, что он это сделал, и Алисия не была до конца убеждена в обратном. Доминик иногда вел себя как ребенок, которому нужно во что бы то ни стало получить желанную игрушку. Именно поэтому она и поверила, пусть на минуту, что такое возможно.

Насколько хорошо она его знает? Алисия отвернулась от камина, чтобы снова посмотреть на Доминика. Он был красив и элегантен, как всегда, и улыбка его была обворожительной. Но какие мысли таились за этим безупречным фасадом? Имеет ли она представление о том, что его волнует? Сможет ли проникнуться интересами Доминика?

Когда Алисия порой смотрела на собственное отражение в зеркале, то видела правильные черты и белокурые волосы. А когда подходила ближе, то при утреннем свете замечала крошечные изъяны. Однако она умела их маскировать. Общее впечатление было приятное, ее даже можно было назвать красивой. Но видел ли Доминик эти изъяны и не влияли ли они на его любовь к ней?

Нет, он видел лишь то, что она ему демонстрировала, то есть Алисию в самом выгодном свете. И, возможно, она была не права. Она тратила столько усилий, чтобы скрыть свои слабости и недостатки, потому что хотела, чтобы он любил ее.

Размышлял ли он над тем, не она ли убила Огастеса? Не оттого ли он в последнее время стал холоднее и был так поглощен биллем Карлайла? А ведь она бы могла помочь! У нее столько же связей в высшем обществе, как у него — даже больше. Если бы он доверял ей и любил, то поделился бы с ней чувствами, которые вызвали у него Семь Циферблатов. Ему следовало рассказать о своем страхе и жалости, а не вести разговоры о социальном зле.

Теперь Доминик смотрел на нее, выжидая.

— Я полагаю, это не имеет к нам отношения, — сказала она наконец. — Если сюда придет мистер Питт, я, разумеется, повидаюсь с ним, но не смогу сообщить ничего ценного. — Алисия улыбнулась, и вся ее нервозность исчезла. Она была совершенно безмятежна. Оба знали, что именно произошло, и чувствовали облегчение — как будто наступила тишина после музыкального крещендо, которое было слишком долгим и оглушительным. — Спасибо, что пришли. С вашей стороны было весьма любезно все мне рассказать. Всегда легче узнать плохие новости от друга, нежели от кого-то незнакомого.

Доминик поднялся очень медленно. С минуту ей казалось, что он попытается возобновить беседу. Но мужчина лишь улыбнулся, и впервые они посмотрели в глаза друг другу без бешеного сердцебиения, трепета и учащенного дыхания.

— Конечно, — произнес он спокойно. — Может быть, все разрешится и без необходимости нас беспокоить. А теперь мне нужно идти, я должен повидаться с Флитвудом. Билль будет представлен совсем скоро.

— Я знаю нескольких людей, с которыми могла бы поговорить по этому поводу, — поспешно предложила Алисия.

— В самом деле? — Доминик вскинулся, совершенно забыв о Джонсе. — Вы их попросите? Если вам нужно будет что-нибудь узнать, обращайтесь к Карлайлу. Он будет ужасно благодарен.

— Я уже написала несколько писем…

— Это же чудесно! Вы знаете, я думаю, что у нас действительно есть шанс!

После того как ушел Доминик, Алисия снова ощутила одиночество, но оно не было таким мучительным и тревожным, как раньше. Тогда ее томило желание узнать, когда она снова его увидит. Перебирая в уме все подробности встречи, Алисия волновалась: а вдруг она вела себя с ним глупо? Или была слишком холодна или слишком развязна? И она ломала голову над тем, что он о ней думает. А сейчас у нее было такое чувство, какое бывает летним утром: на небе ни облачка и впереди весь день, а у тебя нет никаких обязательств, и ты понятия не имеешь о том, чем займешься.

В то утро, поговорив с Мейзи Снайп, Питт вернулся на Ресуррекшн-роу с констеблем и с ордером на обыск в доме номер сорок семь.

Как он и предполагал, это оказалась студия фотографа, со всем необходимым реквизитом для съемок изысканной порнографии: разноцветные фонарики, звериные шкуры, ткани ярких цветов, головные уборы из перьев, бусы и огромная кровать. Стены были увешаны весьма качественными фотографиями, в высшей степени эротическими.

— Ну и ну! — Глаза у инспектора округлились, и он чуть не лишился дара речи.

— Да уж, — сказал Питт. — Надо сказать, процветающий бизнес. Прежде чем до чего-нибудь дотронуться, очень внимательно на все взгляните — нет ли следов крови или улик, свидетельствующих о насилии. Его вполне могли убить здесь. Пожалуй, перед нами пара сотен мотивов — они висят на стенах или лежат в ящиках письменного стола.

— О! — Констебль замер на месте, придя в ужас от такого предположения.

— Ну же, вперед, — поторопил его Питт. — У нас полно работы. Когда вы все здесь обыщете, начните складывать фотографии по порядку. Нужно выяснить, сколько у нас тут разных лиц.

— О, мистер Питт, сэр! Нам же никогда не опознать их всех! На это уйдут годы! Да и в любом случае, кто же признается в таком? Разве может молодая девушка сказать: «Да, это я»? Как вы думаете?

— Если на фотографии ее лицо, то ей не отвертеться, не так ли? — Питт указал в дальний угол и велел: — Начните оттуда!

— У моей жены был бы сердечный приступ, если бы она знала, чем я тут занимаюсь!

— Так не рассказывайте ей, — резким тоном посоветовал Питт. — Вот у меня точно случится сердечный приступ, если вы будете стоять столбом и ничего не делать. А ведь ваше начальство я, а не жена!

Констебль сделал гримасу и, прищурившись, окинул взглядом фотографии на стенах.

— Просто глазам не верится, сэр, — сказал он и принялся за работу. Через несколько минут на полу и на перевернутой табуретке обнаружились следы крови. — Должно быть, здесь его и убили, — решительно заявил констебль, весьма довольный собой. — Следы хорошо видны, если знаешь, где искать. Думаю, его ударили вот этим. — С этими словами он дотронулся до табуретки.

После того как был произведен осмотр и сделаны измерения, Питт оставил констебля за бесконечным занятием: нужно было рассортировать фотографии, чтобы в дальнейшем опознать девушек. На долю Томаса достались клиенты. Естественно, Джонс не записывал их имена, так как тем не улыбалось, чтобы стало известно об их склонностях. Однако инспектор знал, с чего начать: с записной книжки из письменного стола Джонса, заполненной цифрами и изображениями насекомых. Четыре из этих стилизованных маленьких иероглифов он видел на картинах в Гэдстоун-парк. Сейчас Томас пойдет и расспросит их владельцев. Быть может, они объяснят хотя бы одну тайну: почему платят так дорого за работы художника, обладающего весьма посредственным талантом.

Он начал с Гвендолен Кэнтлей и на этот раз перешел к делу без преамбул.

— Вы заплатили мистеру Джонсу большие деньги за ваш портрет, леди Кэнтлей.

Она была осторожна, почувствовав, что за этим вопросом кроется подвох.

— Я заплатила обычную цену, мистер Питт, в чем вы легко можете удостовериться.

— Обычную цену для мистера Джонса, мэм, — согласился он. — Но такие деньги обычно не платят посредственному художнику.

Леди Кэнтлей подняла брови, выражая недоверие.

— Вы специалист в области искусства, инспектор? — осведомилась она.

— Нет, но у меня есть возможность проконсультироваться со специалистами, мэм. Они считают, что работы Годольфина Джонса не стоят тех денег, которые за них платят в Парке.

— В самом деле? Ну что же, в конце концов, искусство — всего лишь дело вкуса.

Питту много раз приходилось выпытывать чужие секреты, и это всегда было неприятно. Однако выбора нет: нужно во что бы то ни стало докопаться до истины.

— Вы уверены, мэм, что он не продавал еще что-то вместе с картиной — быть может, свое молчание?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду. — Это был стандартный ответ, которого он и ожидал. Гвендолен собиралась сопротивляться до последнего, вынуждая Питта выложить начистоту то, что он знал.

— Разве вы не поддерживали одно время нежные отношения с мистером Джонсом? Наверное, вам вряд ли хотелось бы, чтобы об этом стало известно — особенно вашему мужу?

Кровь прихлынула к лицу Гвендолен, и несколько мучительных секунд она решала, стоит ли все отрицать. В конце концов она увидела в глазах Питта уверенность и сдалась.

— Это было крайне глупо с моей стороны. Я увлеклась романтическим ореолом художника, но теперь все в прошлом, инспектор. Да, вы правы. Я заказала картину еще до того, как начались наши… отношения. А когда она была закончена, я заплатила гораздо больше начальной цены, заплатила за его молчание. Иначе я бы никогда не согласилась отдать такие деньги. — Она заколебалась, и Питт терпеливо ждал. — Я… я была бы признательна, если бы вы не обсуждали это с моим мужем. Он ничего не знает.

— Вы вполне уверены в этом?

— О да, конечно! Он бы… — Она побелела как мел. — О! Ведь Годольфин был убит! Вы же не думаете, что Десмонд… Я уверяю вас, что он ничего не знал! Все сохранялось в тайне… Ведь это случалось, только когда я приходила позировать для портрета… — Она не знала, какими еще словами убедить Питта.

Вопреки его взглядам, ему стало ее жаль. Поведение Гвендолен было легкомысленным, но он поверил этой женщине и не хотел больше ее мучить.

— Благодарю вас, леди Кэнтлей. Если он не знал об этом деле, то у него не было причин желать зла мистеру Джонсу. Я ценю вашу искренность. Нет необходимости поднимать эту тему снова. — Питт поднялся. — До свидания.

Она почувствовала такое большое облегчение, что смогла лишь машинально вымолвить в ответ: «До свидания».

Следующий визит Питт нанес майору Родни, и здесь его ждал совсем иной прием.

— Вы на редкость нахальны, сэр! — заявил майор в ярости. — Не знаю, к каким манерам вы привыкли, но мы тут умеем себя вести! И если вы настаиваете на предположении, будто у моих сестер была связь с этим несчастным художником, я подам на вас в суд за клевету. Вы меня поняли, сэр?

Питт прилагал все усилия, чтобы сохранять спокойствие. Мысль о романтических отношениях Годольфина Джонса с одной из этих старых дев, которые без конца варили варенье, была смехотворной, и майор Родни уводил его таким образом в сторону от главного вопроса. Правда, Томас сомневался, что он делает это умышленно.

— Я и не предполагал ничего подобного, сэр, — возразил он насколько мог спокойно. — В самом деле, такая возможность даже не приходила мне в голову. Во-первых, потому, что я не считаю, что ваши сестры обладают соответствующим темпераментом, да и возраст у них не тот. Во-вторых, насколько мне известно, они не покупали картины сами. Ведь это вы заказали портреты мистеру Джонсу?

У майора была выбита почва из-под ног. Повод для возмущения исчез как раз в тот момент, когда он собирался указать Питту на дверь.

Инспектор воспользовался своим временным преимуществом.

— Имеют ли леди личную собственность? — спросил он. Обе они были не замужем и не могли быть наследницами, так как имели брата. Инспектор прекрасно знал, что поэтому у них нет никакой собственности.

Лицо майора покрылось красными пятнами.

— Наши финансовые дела вас не касаются, сэр! — взорвался он. — По-видимому, в ваших глазах это целое состояние, но для нас это просто приличные деньги. Мы не любим пускать пыль в глаза, но у нас есть средства. Это все, что я могу вам сказать.

— Но вы же заказали мистеру Джонсу две большие дорогие картины, которые стоят девятьсот семьдесят пять фунтов? — Питт сложил цифры из колонки, проставленные рядом с гусеницами, и теперь с удовлетворением наблюдал, как побледнело лицо майора и напряглась шея.

— Я… я требую, чтобы вы объяснили, откуда у вас такие сведения. Кто вам сказал?

Питт широко раскрыл глаза, словно удивляясь глупому вопросу.

— Мистер Джонс вел записи, сэр, весьма точные записи — даты и суммы гонораров. Мне нужно было лишь сложить их, чтобы получить общую сумму. Не было необходимости никого беспокоить.

Тело майора обмякло, глаза были опущены, руки сложены на коленях. Он долго молчал, и Томасу было крайне неприятно вытягивать из майора секрет, которым его шантажировал Джонс. Однако выхода не было: слишком скудной была информация: ни точной даты убийства, ни оружия. Джонса задушили голыми руками. Правда, для этого требовалась сила, поэтому можно было исключить светских дам. Или то была служанка, привычная к тяжелой работе, с сильными руками? В настоящий момент Питту оставалось лишь постараться узнать все, что возможно.

Майор, маленький немногословный человечек, весьма чопорный, все же был солдатом. Он видел смерть и был обучен убивать, считая это своим долгом. Был ли секрет настолько важен для него, что он мог задушить Джонса и похоронить в могиле Альберта Уилсона?

— Почему вы заплатили так много за эти две картины, майор Родни? — настойчиво спросил Питт.

Майор посмотрел на него с явной неприязнью.

— Потому что у этого человека такие цены, — холодно ответил он. — Я не эксперт в области искусства. Все остальные платили ему столько же. Если цена чрезмерная, значит, меня ввели в заблуждение. И нас всех! Если то, что вы говорите, верно, то этот человек был шарлатаном. Но вы извините меня, если я не сочту ваше мнение бесспорным? — В его голосе звучали саркастические нотки, не свойственные майору. Родни встал. — А теперь, сэр, когда я сказал все, что счел нужным, позвольте с вами попрощаться.

Не было смысла противиться, и Питт это сознавал. Придется выведать секрет другим путем и вернуться, когда он будет лучше вооружен. Возможно, это просто какая-то глупость, о которой Джонс узнал от другого заказчика. Скажем, нескромность по отношению к женщине. Родни не позволяет об этом сказать чувство чести. Или это что-то такое, чего он по-настоящему стыдится: инцидент в Крыму, когда он проявил трусость, или карточный долг, который он не уплатил, или пьяная выходка…

Пока что придется это оставить.

Ранним утром Питт наведался к Сент-Джермину и обнаружил, что того нет дома — он отправился в палату лордов. Пришлось вернуться в его дом вечером. Питт замерз, устал и был не в лучшем расположении духа.

Сент-Джермин был также раздражен, поскольку прервали его отдых. Ему хотелось забыть о делах, посидев перед обедом за бокалом вина из своих погребов. Он с трудом заставил себя быть вежливым с Питтом.

— Я уже рассказал вам все, что знаю об этом человеке, — отрывисто произнес он, подходя к камину. — Он был модным художником. Я заказал ему картину, чтобы доставить удовольствие моей жене. Кажется, я один-два раза встречался с ним в свете — в конце концов, он жил в Парке. Однако я встречаюсь с множеством людей. Помнится, у него был несколько странный вид — многовато волос. — Он неодобрительно взглянул на взъерошенные волосы Питта. — Впрочем, художники и должны выглядеть несколько необычно, — продолжил он. — Мне жаль, что он умер, но, полагаю, он общался с неподходящими людьми. Возможно, фамильярничал с одной из дам, которых писал. Художники пишут не только светских дам, но и женщин из низших классов, если их привлечет колорит или черты лица. Наверное, вы это знаете не хуже меня. На вашем месте я бы поискал ревнивого любовника или мужа.

— Нам не удалось обнаружить портреты женщин, не принадлежащих к обществу, — ответил Питт. — Да и вообще, судя по всему, Джонс не был плодовит, а свои немногочисленные картины продавал по раздутым ценам.

— Вы уже упоминали об этом раньше, — сухо произнес Сент-Джермин. — Я не могу ничего сказать по этому поводу. По-моему, главное, чтобы портрет понравился заказчику. Такие картины редко перепродают. А если портрет разонравился, его ссылают в холл или на лестницу.

— Вы заплатили большие деньги за портрет леди Сент-Джермин, — не сдавался Питт.

Сент-Джермин поднял брови.

— Вы уже говорили и об этом, когда были здесь в прошлый раз. Жене понравился портрет, и это все, что меня интересовало. Если я переплатил, значит, меня надули. Меня это не особенно волнует, и я не понимаю, почему это должно волновать вас.

Питт уже не раз ломал голову над тем, каким образом Джонсу удалось заставить Сент-Джермина купить картину, которая тому не нравилась, да еще и по цене, которую тот считал сильно завышенной. Однако Томас так ни до чего и не додумался. Заставить леди Кэнтлей заплатить за молчание было легко. Что же касается майора, то, при его чопорности и нервозности, на него можно было надавить. Этот замкнутый человек средних лет, живущий вместе со своими сестрами, старыми девами, явно заплатил за то, чтобы его тайну не разглашали. Майора могла принудить к этому гордость.

Однако Сент-Джермин был человеком совсем другого склада. Он не стал бы трястись от страха за свои неблаговидные поступки, а просто скрыл бы их. К тому же никого больше не убили. Лорд Огастес умер естественной смертью, а если нет, то это невозможно было доказать. И, разумеется, Сент-Джермин никак не мог быть заинтересован в его смерти. Все остальные — Артур Уилсон, Портьес и Хорри Снайп — также умерли от естественных причин, и, судя по всему, не были связаны с Сент-Джермином.

— Если это был ревнивый любовник или муж, — отчеканил Питт, — то почему Джонса нашли в чужой могиле?

— Я полагаю, чтобы спрятать его! — В голосе Сент-Джермина звучало нетерпение. — По-моему, это очевидно. Если бы его закопали не на кладбище, а в любом другом месте, это очень скоро привлекло бы внимание. Нельзя же рыть землю в лондонских парках! Если же вы закопаете труп в собственном саду, то, если его найдут, — вам конец. А вот свежая могила другого человека не вызовет никаких подозрений.

— Но зачем понадобилось сажать труп Альберта Уилсона на козлы кеба?

— Понятия не имею, инспектор. Это же ваша работа выяснять, в чем дело, а не моя! Возможно, не было вообще никаких причин. Похоже, что такой оригинальный фокус мог отколоть художник. Скорее всего, могила уже была осквернена, и он просто воспользовался прекрасной возможностью, представившейся ему.

Питт и сам об этом думал, но он все еще надеялся на оговорку Сент-Джермина, которая дала бы какую-то зацепку.

— Лорд Огастес Фицрой-Хэммонд знал мистера Джонса? — спросил он с самым невинным видом.

Сент-Джермин холодно взглянул на него.

— Нет, насколько мне известно. И если вы полагаете, что у него мог быть роман с одной из женщин, которых писал Джонс, я считаю это в высшей степени неправдоподобным.

Питту пришлось признать в душе, что это было бы слишком явным совпадением: сначала Огастес убивает Джонса и прячет его труп в могиле, разрытой похитителем тел, затем тут же умирает сам и становится жертвой того же самого осквернителя могил. Бросив быстрый взгляд на Сент-Джермина, он заметил с трудом скрываемое нетерпение.

Питт пытался придумать еще какой-нибудь вопрос, чтобы вытянуть хоть какие-то сведения, но Сент-Джермин был не из тех, кем можно манипулировать. Наконец инспектор сдался, по крайней мере, пока.

— Благодарю вас, милорд, — сказал он чопорно, — за то, что уделили мне время.

— Это мой долг, — сухо ответил Сент-Джермин. — Лакей вас проводит.

Питту пришлось откланяться, и, выйдя из ярко освещенной комнаты, он последовал за лакеем в ливрее и вышел в густой туман.

Доминик был как никогда взволнован биллем Сент-Джермина. Теперь, перестав сопротивляться, он находил все больше удовольствия в обществе Карлайла. Это был образованный и умный человек, к тому же энтузиаст. Он обладал редким даром заниматься самыми кошмарными фактами относительно условий в работных домах, не теряя чувства юмора и уверенности, что можно что-то сделать, дабы облегчить страдания.

Доминику было трудно с ним состязаться. Он с тревогой и робостью общался с лордом Флитвудом. Их дружеские отношения становились все теплее: Доминик всегда недооценивал свое природное обаяние. И тем не менее ему никогда не удавалось направить беседу в нужное русло — к трагической ситуации с работными домами. Каждый раз, как он пытался заговорить на эту тему, казалось, что он с идеальным произношением декламирует на неизвестном ему языке.

После двух неудачных попыток Доминик честно признался Карлайлу, что нужна его помощь.

Учитывая влияние и вес Флитвуда, Карлайл на следующий же день присоединился к нему и Доминику в парке. Они правили упряжкой и летели с такой скоростью, что расшвыряли несколько прохожих и вызвали зависть и ярость у тех, кто ехал верхом или правил лошадьми.

Доминик сегодня проявлял несвойственную ему бесшабашность, и его не волновала ярость нескольких гуляющих, которые, с ущербом для собственного достоинства, упали на влажную землю.

— Превосходно! — с восторгом сказал Флитвуд, переводя дух. — Боже мой, Доминик, вы правите просто божественно! Я никогда не думал, что вы на такое способны. Если весной возьметесь править моей упряжкой, я сочту это за услугу с вашей стороны.

— С удовольствием, — поспешно согласился Доминик, думая о работном доме. Услуга за услугу! Но вряд ли он отважится вот так лететь сломя голову в спокойном состоянии. Да, теперь он будет рисовать себе эту ужасную картину неделями, сознавая всю опасность такой езды. — Я буду в восторге!

— Блестяще! — согласился Карлайл. — У вас врожденный талант, Доминик. — Он повернулся к Флитвуду. Лица его соседей раскраснелись от холода и быстрой езды. — У вас чудесная упряжка, милорд. Мне редко доводилось видеть лучших лошадей, чем у вас. Правда, вашу двуколку следовало бы снабдить рессорами.

Флитвуд усмехнулся. Это был приятный молодой человек, не отличавшийся красотой. Выражение его лица свидетельствовало о добродушном нраве.

— Вас немного растрясло, не так ли? Ничего, это полезно для пищеварения.

— Я и не думал о пищеварении, — улыбнулся в ответ Карлайл. — Или о синяках. Скорее о равновесии двуколки. Лошадям тогда было бы легче, и она вряд ли опрокинется, если в вас врежется какой-нибудь идиот. И, разумеется, если у вас нервные лошади, то они не понесут, когда у вас двуколка в полном порядке.

— Черт возьми, а ведь вы правы! — воскликнул Флитвуд. — Простите, что недооценил вас. Да, нужно последовать вашему совету и заняться двуколкой.

— Я знаю одного парня на Девилз-акр, который мастерски подрессоривает двуколки. — Карлайл говорил все это с безразличным видом — просто любезный жест после совместной прогулки ранним утром.

— Девилз-акр? — переспросил Флитвуд. — Где же это, черт побери?

— Около Вестминстера, — небрежно обронил Карлайл.

Доминик наблюдал за ним с восхищением. О, если бы он сам вел себя так непринужденно, то мог бы заинтересовать Флитвуда их делом. А он был слишком серьезен, слишком погружен в ужасы работного дома. А кому, кроме вампира, нужны леденящие душу ужасы, тем более за завтраком!

— Около Вестминстера? — повторил Флитвуд. — Вы имеете в виду этот ужасный район трущоб? Он так называется?

— Да, кажется. — Изогнутые брови Карлайла приподнялись. — Грязное местечко.

— Как это вас туда занесло? — Флитвуд передал лошадь груму, и втроем они отправились в паб, где их ожидал завтрак и дымящийся пунш.

— Да так, то одно, то другое. — Карлайл взмахнул рукой, давая понять, что джентльмена могло привести туда дело, которое другой джентльмен поймет и не будет распространяться на эту тему.

— Это же трущобы, — снова вспомнил Флитвуд, когда они уже сидели в пивной за роскошной трапезой. — Разве кто-нибудь в таком месте может знать о рессорах для двуколки? Там же негде прокатиться, а тем более разогнаться.

Карлайл проглотил кусок.

— Он был конюхом, — небрежно ответил он. Крал у своего хозяина или, во всяком случае, был в этом обвинен. Словом, для него наступили тяжелые времена.

Флитвуд любил и понимал лошадей. Он испытывал дружеские чувства к тем, кто за ними ухаживал и вынужден был зарабатывать этим на жизнь. Не один час провел он в обществе своих собственных грумов, обмениваясь с ними мнениями о лошадях и рассказами.

— Бедняга, — произнес он с чувством. — Может быть, он будет рад заработать несколько шиллингов. Пусть посмотрит, нельзя ли усовершенствовать мою двуколку.

— Пожалуй, — согласился Карлайл. — Попробуйте, если хотите. Он не сидит на месте, так что ловить его надо рано утром.

— Хорошая идея. Буду признателен вам за любезность. Где мне его найти?

Карлайл широко улыбнулся.

— В Девилз-акр. Вам одному никогда его не найти. Я вас туда отвезу.

— Буду вам признателен. Судя по всему, это не очень-то приятное место.

— О да, — подтвердил Карлайл. — Да, действительно. Но таланты часто обнаруживаются там, где им приходится всего труднее. В теории мистера Дарвина о выживании самого приспособленного что-то есть, знаете ли, если только подразумевать под самым приспособленным самого умного, самого сильного и самого хитрого, не примешивая сюда соображения морали. Самый приспособленный — это способный выжить, а не самый добродетельный, терпеливый и милосердный.

Доминик лягнул Карлайла под столом и увидел, как лицо приятеля сморщилось от боли. Он пришел в ужас от того, что Сомерсет испортит все дело своим морализаторством и они потеряют Флитвуда.

— Вы хотите сказать, что гонки выигрывает самый быстрый, а битву — самый сильный? — Флитвуд положил себе еще порцию кеджери.

— Нет. — Карлайл с трудом удержался, чтобы не потереть лодыжку, но даже не взглянул на Доминика. — Я лишь имел в виду, что в таких местах, как Девилз-акр, процветают таланты, потому что без этого беднякам не выжить.

Флитвуд скривился.

— Это несколько цинично, пожалуй. И все-таки мне бы хотелось взглянуть на вашего парня. Вы убедили меня, что он знает свое дело.

Лицо Карлайла озарила улыбка, и Флитвуд отреагировал, как цветок, раскрывающийся под солнцем. Он ответил улыбкой, и Доминик ощутил, что снова находится в компании добрых друзей. Правда, он чувствовал себя немного виноватым, поскольку знал, через что предстоит пройти Флитвуду. Однако сейчас не хотелось об этом думать. Ведь речь идет о хорошем, нужном деле. И Доминик улыбнулся своей очаровательной улыбкой.

Девилз-акр был ужасен. За завесой дыма и тумана над ними высились башни кафедрального собора, готическое великолепие которых скрывали клубы пара. Воздух, такой свежий и бодрящий в Парке, здесь был сырым и затхлым. Тень от огромных колонн падала на роскошные дома с портиками, на учреждения, на скромные жилища клерков и торговцев. А дальше открывался особый мир — мир многоквартирных домов со скрипучими лестницами и вечными пятнами плесени на крошащихся стенах, мир глухих закоулков, где шатались пьяницы, нищие и попрошайки.

Карлайл с невозмутимым видом пробирался среди них.

— О господи! — Флитвуд зажал нос и с отчаянием посмотрел на Доминика. Но Карлайл не стал ждать, и, если они не хотели потеряться, нужно было следовать за ним по пятам. Боже упаси заблудиться в этом аду!

Карлайл, очевидно, знал дорогу. Он перешагнул через пьяных, спавших под кипами газет, отшвырнул ногой пустую бутылку и стал подниматься по шатким ступеням. Они качались под его весом, и Флитвуд с тревогой взглянул на Доминика.

— Вы думаете, они выдержат? — спросил он, его шляпа съехала набок, когда он задел ею за балку.

— Бог его знает, — ответил Доминик, проходя мимо него и начиная подниматься.

Он сочувствовал Флитвуду, вспоминая свои первые впечатления от Семи Циферблатов, а ведь тут было похуже. Но в то же время Доминик ощущал радость от того, что заставляет Флитвуда увидеть этот ужас и утратить свое безразличие. Доминику страстно хотелось изменить мир, и это было яростное чувство. Он поднялся по лестнице, перешагивая через две ступеньки, и вслед за Карлайлом нырнул в зловонные комнаты, где семьи из десяти-двенадцати человек сидели при тусклом свете. Все они резали, полировали, шили, ткали или клеили вещи, которые потом продадут за несколько пенсов. Детишки трех-четырех лет были привязаны к матерям веревкой, чтобы не убежали. Каждый раз, как один из них прекращал работать или засыпал, мать давала ему затрещину, чтобы напомнить, что нужно работать, если хочешь есть.

Запах здесь был кошмарный: влажная плесень, дым от угля, сточные воды и немытые тела.

Пройдя в дальний конец последней комнаты, они попали в сырой мрачный двор, где когда-то, вероятно, были конюшни. Карлайл постучал в одну из дверей.

Доминик посмотрел на Флитвуда. Лицо последнего было бледным, глаза испуганные. Было ясно, что он давно сбежал бы, если бы знал дорогу. В самых кошмарных снах ему не могло бы присниться такое.

Дверь отворилась, и из нее выглянул худой сгорбленный человечек, весь какой-то кривобокий. Он не сразу узнал Карлайла.

— Ах, это вы? Что вы хотите на этот раз?

— Воспользоваться вашим талантом, Тимоти, — с улыбкой ответил Карлайл. — Естественно, за вознаграждение.

— Какой именно талант? — спросил Тимоти, с подозрением глядя через плечо Карлайла на Доминика и Флитвуда. — Это не копы?

— Стыдитесь, Тимоти! — с укором произнес Карлайл. — Разве я когда-нибудь водил компанию с полицейскими?

— Так какой талант? — повторил Тимоти.

— Нужно поставить рессоры на одну чудесную двуколку, — ответил Карлайл. — У его светлости, — тут он указал на Флитвуда, — есть превосходная пара лошадей и все шансы выиграть несколько состязаний с другими джентльменами, — если только немножко подправить его двуколку.

Лицо Тимоти просветлело.

— А! Ну конечно, я смогу с этим помочь! Все дело в рессорах. А где же эта двуколка? Вы только скажите, и я ее так подрегулирую, что за вами будет никому не угнаться! За вознаграждение, верно?

— Конечно, — поспешно подтвердил Флитвуд. — Голкомб-парк-хаус. Я запишу вам адрес…

— Это лишнее, сэр, я же не умею читать. Вы просто скажите, а я запомню. Чтение отшибает память, разве не так? И ничего хорошего из этого не выходит. Посмотрите на тех, кто все записывает, они же своего собственного имени не помнят!

Карлайл никогда не упускал шанса и сейчас ухватился за него, как быстрая птичка хватает насекомое на лету.

— Но ведь для тех, кто умеет читать и писать, всегда есть работа, Тимоти, — сказал он, прислонившись к двери. — Постоянная работа в конторах, которые закрываются вечером, а ты ступай себе домой! На такой работе платят достаточно денег, чтобы на них жить.

Тимоти сплюнул.

— Я умру от голода и от старости, прежде чем научусь читать и писать! — сказал он с отвращением. — Не знаю, для чего вам говорить такое!

Карлайл потрепал Тимоти по плечу.

— Для будущего, Тимоти, — ответил он. — И для тех, кто не умеет подрессоривать двуколку.

— Сотни тысяч не умеют ни читать, ни писать! — Тимоти мрачно взглянул на него.

— Я знаю, — согласился Карлайл. — И есть также сотни тысяч тех, кто голоден, думаю, примерно каждый четвертый в Лондоне. Но разве по этой причине они не должны вкусно поесть, если представится случай?

Лицо Тимоти скривилось, и он взглянул на Флитвуда.

Тот оказался на высоте положения.

— Столько вкусной еды, сколько сможете съесть, прежде чем займетесь двуколкой, — пообещал он. — И гинея после. И еще пять фунтов, если я выиграю первый заезд после того, как…

— По рукам! — сразу же согласился Тимоти. — Я приду сегодня к обеду, сэр, и начну работу утром.

— Хорошо. Вы можете переночевать в конюшне.

Тимоти приподнял свою пыльную шляпу, салютуя, возможно, таким образом он скрепил сделку. Карлайл повернулся, собираясь уходить.

Флитвуд повторил свой адрес, дав указания, как туда добраться, и побежал за Карлайлом, чтобы не потеряться в этом кошмарном месте.

Они снова прошли через комнаты ужасного многоквартирного скворечника и наконец вышли на узкую улочку почти у самого подножия собора. Моросил мелкий дождь.

— О господи! — Флитвуд вытер лицо. — Это место напомнило мне о Данте и о вратах ада, что там было написано?

— «Оставь надежду, всяк сюда входящий», — процитировал Карлайл.

— Как же они все это выносят? — Флитвуд поднял воротник и сунул руки в карманы.

— Это лучше, чем работный дом, — ответил Карлайл. — По крайней мере, они так считают. Лично мне кажется, что нет никакой разницы.

Флитвуд остановился.

— Лучше? — повторил он недоверчиво. — Что вы такое говорите, дружище? В работном доме обеспечивают едой и кровом, там безопасно!

— Вы когда-нибудь бывали в работном доме? — сладким голосом осведомился Карлайл.

Флитвуд был удивлен.

— Нет, — честно признался он. — А вы?

— О да. — Карлайл зашагал снова. — Я очень много занимаюсь этим биллем Сент-Джермина. Полагаю, вы о нем слышали?

— Да, слышал, — медленно произнес Флитвуд. Он не смотрел в сторону Доминика, а тот не осмеливался поднять глаза. — Полагаю, вам бы хотелось, чтобы я помог, когда билль будет представлен в палате? — предположил он небрежным тоном.

Карлайл ответил ему ослепительной улыбкой.

— Да, пожалуйста, мне бы этого хотелось.

Алисия написала всем, кто пришел на ум, вспомнив многих влиятельных родственников Огастеса, к которым она бы никогда не обратилась по какой-либо иной причине. Она находила их нестерпимо скучными, однако сейчас было не до ее личных предпочтений.

Когда воображение ее истощилось, и все письма были запечатаны и отправлены по почте, она решила прогуляться в парке, несмотря на плохую погоду. Алисия была в приподнятом настроении, и ей просто необходимо было размять ноги и проветриться. Если б можно, она бы сейчас пустилась вприпрыжку.

Алисия шла быстрым шагом — что не пристало леди, — любуясь унылыми деревьями на фоне серых туч. В парке было тихо; тяжелые капли, блестевшие на ветках, беззвучно падали вниз. Она никогда прежде не думала, что в феврале может быть так красиво. Ей доставляли удовольствие скромная прелесть пейзажа и мягкие, приглушенные тона природы.

Она остановилась, чтобы понаблюдать за птичкой, сидевшей в ветвях у нее над головой, и вдруг услышала, как кто-то беседует за деревом.

— В самом деле? — В голосе звучала такая нежность, что она сначала его не узнала.

Ответа не было.

— Иди сюда и расскажи мне все, — продолжал кто-то невидимый.

В ответ послышался только какой-то слабый писк.

— Ну, ну, ты же умная девочка!

И тут Алисия узнала голос. Он звучал так мягко и с таким сильным американским акцентом, что это не мог быть никто иной, кроме Вергилия Смита. Но с кем же это он разговаривает?

— Ах, какая же ты красивая! Ну, иди сюда и расскажи мне все.

Ей в голову пришла неприятная мысль: наверное, он любезничает с какой-то служаночкой. Какой ужас! И надо же было случайно оказаться совсем рядом! Как же ей незаметно уйти, не смутив их? Алисия застыла на месте.

Та, к кому обращался Вергилий Смит, по-прежнему хранила молчание.

— Ты моя прелесть, — продолжал он тихим голосом. — Красивая девочка!

Алисия не могла дольше оставаться здесь, подслушивая разговор, который явно не предназначался для чужих ушей. Она сделала шаг, скрываясь за стволом дерева, таким образом можно прокрасться на дорожку и притвориться, будто не заметила его. И тут под ее ногой хрустнула ветка.

Американец выпрямился и обошел вокруг ствола дерева, огромный в своем необъятном пальто.

Алисия закрыла глаза, сконфузившись. Наверное, у нее горит лицо. Она отдала бы все на свете, лишь бы не быть свидетельницей его постыдного поведения.

— Доброе утро, леди Алисия. — Голос его звучал так же мягко, как прежде.

— Доброе утро, мистер Смит, — ответила она с трудом. Нужно с честью выйти из этого неловкого положения. Он американец с прескверными манерами, но она-то умеет себя вести в любой ситуации.

Алисия открыла глаза.

Вергилий Смит стоял перед ней, держа маленькую кошечку, которая то потягивалась, то сворачивалась в клубок у него на руках. Заметив застывший взгляд Алисии, он посмотрел на кошечку и принялся ласково ее гладить. Маленький зверек замурлыкал.

Смит покраснел, поняв, что Алисия слышала, как он говорит с кошкой.

— О, — сказал он, смутившись. — Не обращайте на меня внимания, мэм. Я часто разговариваю с животными, особенно с кошками. А эту я особенно люблю.

Алисия вздохнула с огромным облегчением. Наверное, у нее сейчас глупая улыбка, подумалось ей. Ее переполняло счастье. Она протянула руку и погладила кошечку.

Вергилий тоже улыбался, и лицо его сияло, а в глазах была нежность.

Такое случилось с Алисией впервые, но она поняла, что это такое. Она удивилась, но лишь на мгновение, а потом это чувство показалось ей знакомым, изумительным и прекрасным — как листья, раскрывающиеся в молочном солнечном свете весны.

 

Глава 10

Питт прикинул, на что он может рассчитывать, и попросил себе в помощь еще трех констеблей, чтобы разобраться с огромным количеством фотографий из магазина Годольфина Джонса. Их нужно было рассортировать, а также опознать женщин, запечатленных на них.

Ему дали одного констебля — в придачу к тому, что уже был. Питт отправил обоих на Ресуррекшн-роу с указанием узнать имя каждой женщины, род ее занятий и происхождение. Однако он позволил показывать только лица женщин, а также запретил давать информацию относительно того, где и при каких обстоятельствах были найдены фотографии. Последнюю инструкцию ему несколько раз повторили его начальники, запинаясь от волнения. Они спрашивали, нельзя ли вести это расследование каким-то иным способом. Один суперинтендант даже предложил считать это дело «глухим» и переключиться на что-нибудь другое. Например, есть дело о краже со взломом, которое просрочено, и было бы прекрасно, если бы удалось вернуть похищенную собственность владельцам.

Питт в ответ указал на то, что Джонс был художником из высшего общества, который жил в таком фешенебельном районе, как Гэдстоун-парк, и поэтому нельзя просто забыть об его убийстве, иначе обитатели других таких районов забеспокоятся о собственной безопасности.

И ему нехотя уступили.

Проинструктировав констеблей, сам Питт направился в Парк, к майору Родни. На этот раз он не станет обращать внимания на гнев и протесты майора — он просто больше не может это себе позволить. Если убийца Годольфина Джонса воспользовался случайно подвернувшейся разрытой могилой, чтобы скрыть свое собственное преступление, то смерть лорда Огастеса не имеет отношения к этому делу. И нет смысла доискиваться до связи между Альбертом Уилсоном, Хорри Снайпом, У. У. Портьесом и лордом Огастесом — ее нет. Что касается мотива и средств, то убийство Годольфина Джонса стояло особняком. Ключ к нему, несомненно, следует искать в порнографическом магазине на Ресуррекшн-роу, или в маленькой записной книжке с рисунками насекомых, а может быть, и там, и там.

Возможно, убийцей была одна из тех женщин, чьи лица запечатлены на фотографиях, или же кто-то другой, кого Джонс шантажировал, как Гвендолен Кэнтлей. Но, конечно, у него было ограниченное число любовных связей: он не был привлекательным мужчиной. Возможно, Годольфин неумеренно льстил, но светским красавицам это не в новинку. И вообще Питт склонен был думать, что романтическая версия не особенно достоверна. Да и что касается шантажа, он вряд ли связан с романами художника. Итак, все это возвращало Томаса к Ресуррекшн-роу и фотографиям.

Он стоял у двери майора Родни. Ему открыл дворецкий, который впустил Питта с утомленным видом человека, который смирился с чем-то неприятным, но неизбежным. Питт испытывал подобные чувства, когда зубная боль наконец заставляла его пойти к дантисту.

Майор принял его неприветливо, почти не скрывая нетерпения.

— Мне нечего добавить, инспектор Питт, — сердито сказал он. — Если вам больше нечем заняться и вы будете без конца приходить и докучать людям, то лучше передайте дело кому-нибудь более компетентному. Вы просто несносны!

Питт не смог заставить себя извиниться.

— Убийство — неприглядное и малоприятное дело, сэр, — ответил он.

Он возвышался над майором, и тот, не желая с этим мириться, указал инспектору на кресло, приглашая сесть. Сам он уселся на стул с прямой спинкой и теперь мог смотреть сверху вниз на Питта, утонувшего в глубоком кресле. Пальто инспектора распахнулось, шарф был развязан: в комнате было тепло.

Майор снова обрел некоторую уверенность в себе.

— Итак, что теперь? — осведомился он. — Я уже говорил вам, что был почти незнаком с мистером Джонсом лично — не более, чем велит простая учтивость. И я показал портреты. Не знаю, чем еще могу быть полезен. Я не из тех, кто интересуется чужими делами. Никогда не слушаю сплетни и не позволяю сестрам пересказывать мне то, что они случайно услышали. Ведь это в природе женщин — болтать о банальных пустяках.

Томасу хотелось поспорить (он мог себе представить, что сказала бы сейчас Шарлотта), но майор не понял бы его. К тому же не время обсуждать подобные вопросы. Майор Родни ему не друг и не ровня, и каких бы убеждений он ни придерживался, Питту нет до них дела.

— В самом деле, сплетни могут быть великим злом, и в основном они неверны, — согласился инспектор. — Правда, когда я к ним прислушиваюсь, у меня часто случаются прозрения, и я начинаю лучше понимать характеры людей. То, что один человек говорит о другом, может быть неправдой, но это показывает мне…

— Что этот человек сплетник, да еще и лжец в придачу! — отрезал майор. — Я не испытываю ничего, кроме презрения к вам и к профессии, которая заставляет вас потакать таким порокам! — Он с негодованием буравил Питта взглядом.

— Совершенно верно, — согласился Томас. — Слова человека могут ничего не сказать о том, кого он оговаривает, зато говорят многое о нем самом.

— Что? — Майор был поражен. Ему потребовалось несколько минут, пока до него дошел смысл слов Питта.

— Когда вы открываете рот, то непременно выдаете себя, — пояснил Томас. У него возникла новая мысль относительно майора Родни и его отношений с женщинами.

— Гм-м! — хмыкнул майор. — Никогда не занимался софистикой. Всю свою жизнь я был солдатом. Я человек действия и никогда не сидел сложа руки и философствуя. Для вас было бы лучше, если бы вы в свое время отслужили в армии — там из вас сделали бы мужчину. — Он взглянул на расхристанный вид Питта, развалившегося в кресле, и тот зримо представил себе сержанта, муштру, учебный плац. И улыбнулся, счастливый оттого, что это ему не грозит.

— Конечно, среди женщин есть много злобных сплетниц, — заметил Томас, подбрасывая майору нужные мысли. — А праздность — мать пороков.

Майор снова удивился. Он не ожидал таких разумных мыслей от полицейского, особенно от этого.

— Вот именно, — подтвердил Родни. — Поэтому я делаю все возможное, чтобы мои сестры были заняты делом. Уютные домашние дела и, конечно, изучение предметов, которые им по силам, — домоводство и садоводство, и тому подобное.

— А как насчет современных событий? Или может быть, немного истории? — спросил Питт, осторожно направляя его в нужную сторону.

— Современные события? Не говорите глупостей. У женщин нет ни интереса, ни способностей к таким вещам. И все это им не подходит. Как я вижу, вы не очень-то хорошо знаете женщин!

— Не очень, — солгал Питт. — Кажется, вы были женаты, сэр?

Майор заморгал. Он не ожидал подобного вопроса.

— Да, был. Моя жена давно умерла.

— Какое несчастье, — посочувствовал Питт. — И долго вы с ней прожили?

— Год.

— Как трагично.

— Сейчас все это уже в прошлом. Это случилось много лет назад. Да я и не успел к ней привыкнуть — на самом деле почти не знал ее. Я был солдатом — всегда вдали, всегда сражался за королеву и за родину. Такова цена долга.

— Да, это так. — Питту не пришлось изображать жалость — это горькое чувство росло в его душе, по мере того как внезапно пришедшая мысль все больше завладевала им. — И женщина не всегда оказывается другом, которого надеешься найти, — добавил он.

Майор задумался, вспоминая, как одна за другой рушились его надежды и иллюзии. Реальность оказалась несносной, но он справился и теперь чувствовал удовлетворение и даже превосходство над теми, кому еще предстоит познать разочарование.

— Они отличаются от мужчин, — согласился он. — Пустые существа — болтают только о модах, тряпках и прочих глупостях. И всегда смеются над пустяками. Мужчине трудно долго это выдерживать, если только он не так глуп, как они.

Идея уже созрела в мозгу Питта, и настало время проверить ее.

— Странная вещь с этими телами, — небрежно обронил он.

— С телами? С какими телами?

— Они все время появлялись. Сначала человек на козлах кеба, потом лорд Огастес, затем Портьес и наконец Хорацио Снайп. — Он заметил, как блеснули глаза майора и задвигался его кадык. — Вы знали Хорацио Снайпа, сэр?

— Никогда о нем не слышал. — У майора вытянулось лицо.

— Вы уверены, сэр?

— Вы сомневаетесь в моих словах?

— Скажем так, в вашей памяти, сэр. — Питту ужасно не хотелось продолжать, но чем скорее он это сделает, тем меньше боли причинит. — Он был сводником, поставлявшим женщин, и работал в районе Ресуррекшн-роу. Там же, где у Годольфина Джонса был порнографический магазин. Может быть, это слегка освежит вашу память? — Он поймал взгляд майора и теперь смотрел на него в упор.

Майор густо покраснел. Он был жалок и трогателен, и от этого Питту было, пожалуй, больнее, чем ему самому. Томас видел, как хрупок и незрел майор, словно ребенок, который так никогда и не повзрослел.

Родни не мог подыскать слова. Он был не в силах признаться, но и не осмеливался отрицать.

— Это то, чем вас шантажировал Годольфин Джонс? — тихо спросил Питт. — Он знал о женщине — из тех, что поставлял Хорри Снайп? А еще продавал вам фотографии?

Майор чихнул, слезы потекли у него по щекам. Он был в ярости оттого, что проявил слабость, и ненавидел Питта за то, что тот присутствовал при этом.

— Я не… я не убивал его! — заикался он, пытаясь взять себя в руки. — Клянусь всем святым, что не убивал его!

Питт ни минуты не сомневался в этом. Майор никогда не убил бы Джонса — тот нужен был ему, так как давал возможность реализовать тайные грезы и фантазии. В них майор мог проявить свою власть, чего не удавалось в жизни. Он вдвойне дорожил Джонсом, потеряв Хорри Снайпа: тот умер раньше художника. А без Снайпа ему был закрыт путь к безумным приключениям в мире живых женщин.

— Я и не предполагал, что вы это сделали, — спокойно ответил Питт. Он встал, глядя сверху вниз на маленького человечка. Ему хотелось выйти в туман и дождь и попытаться сбежать от отчаяния, охватившего душу. — Мне жаль, что пришлось говорить на эту тему. Больше об этом не будет сказано ни слова.

Майор взглянул на него полными слез глазами.

— Вы… доложите об этом?

— Вы не являетесь подозреваемым, сэр. Это все, что я вам скажу.

Майор снова чихнул. Он не смог заставить себя поблагодарить Питта.

Инспектор сам нашел дорогу к выходу и с облегчением вдохнул горьковатый туман.

Однако он все еще был далек от решения загадки. Маленькая записная книжка вдруг показалась ему менее перспективной. Чтобы найти остальные картины с иероглифами в виде насекомых, пришлось бы обыскать все гостиные Лондона. К тому же нет доказательств, что их владельцы были жертвами шантажа или какого-либо давления. Возможно, они просто покупали у него фотографии, и Годольфин Джонс пользовался таким завуалированным способом ведения учета. То, что он брал большие деньги за свои картины, было вдвойне выгодно: ведь таким образом он приобретал профессиональную репутацию, которой никогда бы не добился при своих умеренных способностях. Питт вынужден был восхититься изобретательностью этого человека.

Но клиенты, которым Джонс поставлял порнографические фотографии, ни в коем случае не могли желать ему смерти. Ведь никто не станет уничтожать источник тайных удовольствий, к которым пристрастился, как к наркотику.

Конечно, могла быть и другая версия: конкурент на рынке. Прежде Питта не посещала эта мысль. Фотографии Джонса были хороши — у него было больше вкуса, нежели у других деятелей в этой сфере, с которыми сталкивался Томас. Правда, опыт его был ограничен, так как он предпочитал не работать в тех районах, где процветал порок. И тем не менее каждому полицейскому порой приходится этим заниматься. Все фотографии, которые он видел раньше, были жалкими и банальными — просто голые женщины, и ничего больше. А у Джонса была претензия на искусство декадентского толка. В его фотографиях имелись выдумка, игра света и тени и даже некоторая утонченность.

Да, очень может быть, что какой-нибудь конкурент почувствовал, что его вытесняют с рынка, и воспротивился единственным известным ему способом решить проблему, надежным и окончательным.

Питт провел остаток этого дня и весь следующий, опрашивая своих коллег во всех полицейских участках в радиусе трех-четырех миль от Гэдстоун-парк и Ресуррекшн-роу с целью узнать о нынешних торговцах порнографическими фотографиями. Когда он наконец добрался домой, шел уже восьмой час, и Шарлотта немного волновалась, поджидая его. Однако у него не было сил давать объяснения, и он в душе благословил жену за то, что та не задала ни одного вопроса. Ее молчание было теплым и дружеским. Питт молча просидел весь вечер у огня. У Шарлотты хватило сообразительности заняться вязанием, и слышалось только пощелкивание спиц. Ему не хотелось рассказывать ей обо всей грязи, которую он видел, об извращенных умах и эмоциях, и о тех, кто пользуется этим ради финансовой выгоды. Сколько печальных маленьких человечков тискают бумажных женщин, испытывая приятное возбуждение от своих фантазий и прелюбодействуя в душе! Одна лишь похоть и страх — и ничего больше. Питту не удалось узнать ничего нового: никто не слышал о конкуренте, у которого могла возникнуть необходимость убить Годольфина Джонса, и хватило бы воображения похоронить его в могиле Альберта Уилсона.

Утром Питту не оставалось ничего иного, как вернуться в магазин на Ресуррекшн-роу и заняться фотографиями. Когда он прибыл туда, оба констебля были на месте. Они вскочили, лица у них раскраснелись.

— О! Это вы, мистер Питт, — сказал один из них. — Мы не знали, кто бы это мог быть.

— У кого-нибудь еще есть ключ? — спросил Питт с кривой усмешкой, показав свой дубликат ключа.

— Нет, сэр, только у нас, конечно. Но никогда не знаешь… — Он не договорил фразу, так как речь вряд ли могла идти о сообщнике. По лицу инспектора он понял, что тот придерживается того же мнения. — Да, сэр. — Он снова сел.

— Мы их почти все рассортировали, — с гордостью сообщил второй констебль. — В общей сложности здесь около пятидесяти трех девушек. Некоторых из них он снимал по многу раз. Наверное, мало женщин могут заниматься таким делом.

— К тому же недолго, — согласился Питт, погрустнев. — Несколько лет на улице, рождение детей — и ты уже не можешь раздеваться перед камерой. Недобрая вещь эта камера: не способна на утешительную ложь. Вы знаете кого-нибудь из этих девушек?

Спина констебля выпрямилась, уши стали красными.

— Кто — я, сэр?

— В связи с профессией. — Питт кашлянул. — Я имею в виду вашу профессию, а не ее!

— О! — Второй констебль провел пальцами по воротнику. — Да, сэр, я видел одну-две. Сделал им предупреждение. Велел перейти в другое место или отправляться домой и вести себя пристойно.

— Хорошо. — Питт незаметно улыбнулся. — Отложите их в одну сторону и напишите имена, если вспомните. А потом дайте мне лучшую фотографию каждой из них, и я начну проверку.

— Лучшую, сэр? — Глаза констебля округлились, а брови взлетели вверх.

— Ту, на которой четко вышло лицо! — отрезал Питт.

— О… да, сэр. — Оба принялись быстро сортировать фотографии и через несколько минут передали Питту около тридцати снимков. — Пока что это все, в ком мы уверены, сэр. К ленчу мы все закончим.

— Хорошо. Затем начните обходить бордели и меблированные комнаты, которые используются как дома терпимости. Я начну с Ресуррекшн-роу и буду двигаться на север, а вы — на юг. Возвращайтесь сюда к шести часам, и тогда сверим, что у нас есть.

— Да, сэр. А вообще-то, сэр, что мы ищем?

— Ревнивого любовника или мужа, а скорее женщину, которая потеряет очень много, если станет известно, что она позировала для таких фотографий.

— Дама из общества? — Констебль с сомнением взял одну из фотографий и, прищурившись, принялся ее рассматривать.

— Сомневаюсь, — сказал Питт. — Возможно, женщина из среднего класса, поступившая несколько опрометчиво, а скорее всего, приличная женщина из работниц, которая сильно нуждалась в деньгах, или служанка с перспективами на будущее.

— Ясно, сэр. Мы закончим тут с фотографиями и тотчас же отправимся в путь.

Питт вышел на улицу и взялся за дело. В первом доме терпимости он смог вычеркнуть из своего списка троих. Это были красивые девушки — профессиональные проститутки, которые рады были дополнительному заработку. Вся эта история со съемками их забавляла. Томас уже собирался с ними распрощаться, как вдруг ему пришла мысль показать остальные снимки.

— О нет, дружок. — Крупная блондинка покачала головой. — Вы же не ожидаете, что я стану кого-то называть, не так ли? То, что я делаю сама, — это одно дело, но сплетничать о других девушках — совсем другое.

— Я их в любом случае найду, — заверил ее Пинт.

Она усмехнулась.

— Тогда желаю вам удачи, мой сладкий.

Томасу не хотелось говорить об убийстве. Он не сказал о нем и хозяйке. За такое преступление вешали, и все это знали. Тень виселицы заставляла умолкнуть самых говорливых, так что чем меньше они знают, тем лучше.

— Я ищу одну девушку, — пояснил инспектор. — Мне просто нужно исключить всех остальных.

Она прищурила ясные голубые глаза, которые были подрисованы.

— Почему? Что она сделала? Кто-нибудь подал жалобу?

— Нет. — Он говорил чистую правду. — Вовсе нет. Насколько мне известно, все ваши клиенты полностью удовлетворены.

Девушка широко улыбнулась.

— Значит, вы можете рискнуть и потратить соверен, мой сладкий?

— Нет. — Питт добродушно улыбнулся в ответ. — Я хочу узнать, скольким из них все равно, если кто-то узнает, чем они занимаются.

Она оказалась сообразительной.

— Тут пахнет шантажом, не так ли?

— Верно. — Томаса поразила ее догадливость. Да, с ней надо держать ухо востро! — Шантаж. Не люблю шантажистов.

Девушка состроила гримасу.

— Дайте-ка нам снова взглянуть на них.

Питт с надеждой подал ей фотографию.

Она посмотрела на нее, потом потянулась за следующей.

— Ого! — воскликнула она. — А ее многовато, не так ли? Ну и задница, что твоя корма корабля!

— Кто это? — спросил Питт с невозмутимым видом.

— Не знаю. Давайте следующую. А, это Герти Тиллер. Она делала это для смеха. Никто не станет ее шантажировать. Герти их тут же пошлет, за ней не станет. — Она вернула фотографии, и Питт положил их в левый карман вместе с остальными, с которыми определился. — Это Элси Биддок. А она лучше выглядит голышом, чем в одежке! Это Ина Джессел. Правда, это не ее волосы. Наверное, парик. У нее ужасно глупый вид в этих перьях.

— Ее можно шантажировать? — осведомился Питт.

— Никогда! Гордится этими фотографиями. А вот эту я никогда не видела — думаю, дилетантка. Можете попытаться выяснить насчет нее. Дилетантки ужасно боятся. Эти бедолаги просто пытаются немного подработать на стороне, чтобы свести концы с концами, заплатить за квартиру и прокормиться.

Питт отправил фотографию в правый карман.

— А эту я тоже не знаю.

И ее — в правый карман.

— Она сумасшедшая, у нее точно не все дома. Ее невозможно шантажировать: она ничего не боится, потому что не в себе. И эта тоже не лучше.

— Спасибо. — Еще двумя меньше.

Девушка просмотрела остальные фотографии, одну за другой.

— Ну и придется же вам поработать, не так ли, дружок? Мне жаль. Некоторых я знаю в лицо, но не припомню, где их видела, и не знаю ни их имен, да и вообще ничего. Это все?

— Вы мне очень помогли. Большое вам спасибо.

— Пожалуйста. Вы не могли бы замолвить за меня словечко перед местными копами?

Питт улыбнулся.

— Меньше скажешь, умнее покажешься, — ответил он. — Полагаю, если вы не станете им надоедать, они будут счастливы притвориться, что не видят вас.

— Живи и жить давай другим, — согласилась она. — Пока, мой сладкий. Вы найдете дорогу отсюда?

— Постараюсь. — Томас отсалютовал ей и вышел на улицу.

Посетив три следующих заведения, он смог списать еще дюжину снимков. Список быстро сокращался. Пока что Питт не обнаружил никого, кто мог быть замешан в это дело.

К концу дня они с констеблями установили личность почти всех женщин на фотографиях, за исключением полдюжины.

Как и предполагал Питт, следующий день оказался труднее. Они опознали профессиональных проституток, а теперь нужно было искать женщин, которых гнала на улицу нужда, — словом, тех, кто стыдится своего занятия. Именно среди них Питт рассчитывал обнаружить трагедию, которая кончилась убийством, когда давление стало невыносимым.

Питт долго беседовал с констеблями, вкладывая в свои слова весь гнев и жалость, которые ощущал. Если они не чувствуют того же сами, то не смогут его понять. Сознавая это, он, тем не менее, все говорил и не мог остановиться.

К половине одиннадцатого Томас нашел двух женщин, которые весь день шили рубашки в потогонной мастерской. По ночам они выходили на улицу, чтобы заработать на квартплату. Хозяин мастерской посмотрел на Питта искоса, однако тот заявил со злостью, что ему нужно только найти свидетеля несчастного случая. И если хозяин не готов помочь полиции, то Питт лично позаботится о том, чтобы его мастерскую по крайней мере два раза в неделю переворачивали вверх дном в поисках краденых товаров.

Хозяин ехидным тоном поинтересовался, откуда же у инспектора фотография этой женщины, если она всего лишь свидетель несчастного случая.

Томас ничего не смог на это ответить и только уничтожил хозяина взглядом. Заявив, что это тайна расследования, он добавил, что если тот не хочет поближе познакомиться с полицией, пусть не лезет не в свое дело.

Это возымело желанное действие: хозяин нехотя подтвердил, что по крайней мере две из этих женщин работают на него, и позволил Питту поговорить с ними. Но только быстро, сказал он, потому что время — деньги. Может быть, полицейским платят за то, что они тут околачиваются и занимаются болтовней, но эти женщины получают только то, что заработали.

Остаток дня прошел в основном так же. Питт находил одну женщину за другой. Им не хватало денег, заработанных в потогонных заведениях, и ужасала возможность попасть вместе с детьми в работный дом. Почему бы не раздеться перед камерой и не попозировать часок-другой, если за это заплатят деньги, на которые можно прожить целый месяц? Правда, они стыдились, что занимаются этим.

Питт вернулся в полицейский участок в девять часов вечера, в насквозь промокших брюках и ботинках. Ему удалось обнаружить только две возможные кандидатуры. Одной из них была амбициозная и строптивая горничная, которая мечтала разбогатеть и стать хозяйкой шляпного магазина. Другой было под тридцать, и это была прожженная особа, красивая и циничная. Судя по всему, дела ее шли успешно, и она была очень дорогой проституткой. Она совершенно спокойно признала, что позировала для фотографий. «Разве это преступление?» — вызывающим тоном спросила она у Питта. Если некоторым джентльменам нравятся картинки, то это их личное дело. Они вполне могут это себе позволить, а если Питт будет ей надоедать, то его отучат лезть не в свое дело джентльмены, у которых водятся денежки в кармане. К тому же все они — большие шишки.

У нее апартаменты в фешенебельном доме, она вовремя платит за квартиру и никому не доставляет беспокойства. А если к ней захаживают джентльмены, что с того? Она не обязана отчитываться ни перед мужем, ни перед любовником, а тем более перед каким-нибудь там сводником. Уверенный тон, которым все это было сказано, вызвал у Питта серьезные сомнения на ее счет: вряд ли она может иметь отношение к его делу.

Томас вернулся в свой кабинет усталый и разочарованный. Единственной его надеждой была амбициозная маленькая горничная. По ее словам, единственный мужчина, которому не все равно, чем она занимается, — ее работодатель. Конечно, она очень боится потерять свое место и крышу над головой.

Питта поджидали констебли.

— Ну как? — Томас тяжело опустился на стул и снял ботинки. Носки были такие мокрые, что хоть отжимай. Наверное, он наступил в лужу, и не в одну.

— Ничего, — мрачно ответил один из них. — Не могу себе представить, чтобы эти бедолаги кого-нибудь убили, а тем более парня, который платил им приличные деньги. Он же был для них как Санта-Клаус.

Второй констебль слегка выпрямился на стуле.

— У меня в основном то же самое, но подвернулась парочка дорогих штучек. Живут по таким адресам, что я бы не возражал зайти туда в гости, а тем более жить там. Уж, наверное, у тех ребят, что к ним захаживают развлечься, денег куры не клюют.

Питт смотрел на него в упор, с мокрым носком в руке, начисто позабыв о паре сухих в ящике письменного стола.

— Что за адреса? — спросил он.

Констебль назвал их. Один совпадал с адресом женщин, с которыми побеседовал Питт, второй оказался в том же районе. Три проститутки, которые самостоятельно ведут дело, — это совпадение? Или же за этим кроется очень засекреченный дом терпимости?

До этой минуты Томас собирался отправиться прямо домой. Мысленно он был уже там — с сухими ногами и тарелкой горячего супа в руках. А напротив — Шарлотта, которая с улыбкой смотрит на него.

Констебли увидели, как изменилось выражение лица Питта, и покорились судьбе. Они всего лишь мелкие сошки, а он — инспектор. Бордели же работают в основном по ночам.

Шарлотта давно заставила себя привыкнуть, что Томас приходит поздно и в разное время. Однако когда он не появился дома в одиннадцать часов, она больше не могла притворяться перед собой, что не волнуется. С людьми происходят несчастные случаи, на них нападают на улице. Полицейские особенно на это напрашиваются, вмешиваясь в дела тех, для кого насилие — ремесло. Труп можно бросить в реку или в канализационную трубу, или же просто оставить в ветхом многоквартирном доме, где его никогда не найдут. Кто отличит труп одного бедняка от другого?

В полночь Шарлотта уже почти не сомневалась, что случилось что-то ужасное, как вдруг услышала, что дверь отпирают. Она промчалась через холл и бросилась на грудь мужу. Он насквозь промок.

— Где ты был? — спросила она. — Сейчас полночь! Тебя ранили? Что с тобой случилось?

Томас услышал в ее голосе страх и, обняв, прижал к себе, не обращая внимания на то, что ее платье тоже становится мокрым.

— Следил за борделем очень высокого класса, — ответил он, улыбаясь. — Ты бы удивилась, узнав, кого я там видел, — они входили в этот дом.

Шарлотта оттолкнула Питта, все еще цепляясь за его плечи.

— Зачем тебе это? — спросила она. — Каким делом ты теперь занимаешься?

— Все еще Годольфином Джонсом. Мы можем пройти на кухню? Я замерз.

— О! И ты же весь промок!

Повернувшись, Шарлотта торопливой походкой направилась на кухню. Там она подбросила еще кусок угля в плиту, затем приняла промокшую одежду мужа, ботинки и носки. И, наконец, заварила чай — чайник весь вечер кипел на плите. Она пять раз вставала со стула и подливала в него воду, пока ждала возвращения мужа.

— Какое отношение Годольфин Джонс имеет к борделям? — спросила Шарлотта, наконец усевшись напротив Питта.

— Я не знаю. Но большинство женщин, которых он фотографировал, работают в борделях.

— Ты думаешь, одна из них убила его? — На лице Шарлотты выразилось сомнение. — Но ведь женщине очень трудно задушить мужчину, если только она не подмешала ему наркотик или не ударила сначала по голове. Да и зачем ей это делать? Разве он им не платил?

— Он был шантажистом. — Питт не рассказывал жене о Гвендолен Кэнтлей и майоре Родни. — Шантажистов часто убивают.

— Меня это не удивляет. Ты полагаешь, что одной из них могли предложить выйти замуж, и она хотела, чтобы ее фотографии были уничтожены?

Томасу не приходил в голову такой мотив. Проститутки очень часто выходят замуж в расцвете лет, прежде чем их красота поблекнет, и они станут постепенно менять бордели на все более низкопробные, зарабатывая все меньше.

— Почему ты наблюдал за борделем? — продолжила Шарлотта. — Что это могло тебе дать?

— Прежде всего, я не был уверен, что это бордель…

— Но оказалось, что это так?

— Да. Или, точнее, меблированные комнаты, которые используются для этой цели. Там гораздо шикарнее, чем в обычном борделе.

Шарлотта сделала гримасу, но ничего не сказала.

— Я думал, что найду сводника. У него мог быть превосходный мотив для того, чтобы избавиться от Годольфина Джонса. Возможно, Джонс пользовался его женщинами, платя им большие деньги и ничего не отстегивая своднику.

Шарлотта слушала его очень внимательно. Начищенные до блеска кастрюли красовались на полке у нее за спиной.

— Я думаю, именно там мы найдем убийцу. — Питт потянулся и встал. — Это не имеет никакого отношения к Гэдстоун-парк. И, коли на то пошло, также и к похитителям тел, разве что он воспользовался могилой, которую они разрыли. Пошли спать. Утро всегда наступает слишком рано.

Утром Шарлотта с серьезным видом положила мужу на тарелку овсяную кашу и уселась против него, не взяв порцию ни себе, ни Джемайме.

— Томас?

Он полил кашу молоком и начал есть. Ему нужно было спешить: они поздно встали.

— Что?

— Ты сказал, что Годольфин Джонс был шантажистом?

— Да.

— А кого он шантажировал и чем именно?

— Те, кого он шантажировал, его не убивали.

— Кто это?

Каша была слишком горячей, и Томасу пришлось подождать, пока она остынет. Он подумал, уж не сделала ли это Шарлотта нарочно.

— Гвендолен Кэнтлей, так как у нее был с ним роман, и майор Родни, потому что был клиентом Джонса. А что?

— Он мог шантажировать сводника? Я имею в виду: чего именно боятся сводники?

— Не знаю. Мне думается, что, скорее всего, тут дело в алчности или профессиональном соперничестве. — Он осторожно попробовал кашу.

— Ты сказал, что дома, где работают эти женщины, лучше обычных борделей?

— Да. Фешенебельные адреса. Куда ты клонишь, Шарлотта?

Она посмотрела на него ясными глазами.

— Кто владелец этих домов, Томас?

Питт замер, не донеся ложку до рта.

— Владелец? — медленно повторил он, не сводя глаз с Шарлотты; мозг его лихорадочно работал.

— Иногда подобной собственностью владеют люди, на которых и не подумаешь, — продолжала она. — Я помню, у папы был знакомый, который делал деньги на том, что сдавал дом под потогонное предприятие. Узнав об этом, мы с ним раззнакомились.

Питт влил молоко в остаток каши и быстро съел ее; надел ботинки, все еще влажные, схватил пальто, шляпу и шарф и покинул дом в такой спешке, будто это был тонущий корабль. Шарлотте не нужно было ничего объяснять, она все понимала.

Томасу понадобилось три часа, чтобы узнать, кому принадлежат эти дома, а также еще шесть таких же.

Сент-Джермину.

Лорд Сент-Джермин делал деньги, взимая арендную плату с борделей и процент с заработка каждой проститутки, и Годольфин Джонс это знал!

Не по этой ли причине Сент-Джермин купил у него картину втридорога? А потом отказался платить, когда Джонс снова и снова требовал деньги? Несомненно, это был мотив для убийства.

Но удастся ли доказать это?

Томас даже не знал, в какой день было совершено убийство. Если бы и удалось доказать, что Сент-Джермин бывал на Ресуррекшн-роу, это мало что дало бы. Джонс был задушен, а это под силу почти любому мужчине и многим женщинам. И никакого оружия, которое могло бы помочь в расследовании.

Джонс занимался порнографией и шантажом, поэтому у многих людей мог быть мотив. Сент-Джермину все это известно, и Питту даже не удастся получить ордер на обыск.

Необходимо установить неопровержимую связь между Сент-Джермином и Джонсом. Тут был более серьезный мотив, нежели у майора Родни, Гвендолен Кэнтлей и у женщин на фотографиях.

У самого большого из этих домов есть хозяйка — несомненно, содержательница дома терпимости. Она хранит деньги, собирает квартплату и проценты с заработка проституток, а затем передает все это Сент-Джермину либо его агенту.

Выйдя на улицу, Питт пошел торопливым шагом, уже зная, куда направится и что намерен делать. Остановив кеб, он назвал кебмену адрес и захлопнул дверцу. Потом откинулся на сиденье и начал обдумывать план атаки.

На улице было пустынно, и в доме — тихо. Поднявшийся ветер принес дождь со снегом с серого неба. Горничная поднялась по ступеням и скрылась внутри — все как в любом респектабельном доме перед ленчем.

Отпустив кеб, Питт подошел к парадному входу. У него не было ордера — вряд ли его удалось бы получить на основании одних лишь подозрений. Но у инспектора росла уверенность, что именно Сент-Джермин убил Годольфина Джонса. Причиной было то, что художник знал об источнике его дохода. Несомненно, это было серьезным мотивом, тем более что Сент-Джермин надеялся получить высокий пост в правительстве как великий реформатор благодаря своему биллю о работных домах.

Питт сильно постучал в дверь. Ему не нравилось то, что сейчас придется делать — это был не его стиль. Но иначе не добыть доказательств, а он не мог позволить Сент-Джермину остаться безнаказанным. Правда, он собирался сличить последние улики (если удастся их найти) после того, как билль будет принят в палате. Один убийца — даже такого уровня, как Сент-Джермин, — не стоит того, чтобы из-за него жертвовать судьбой всех детей в работных домах Лондона.

Дверь открыла элегантная девушка в черном платье, белом кружевном чепце и кокетливом белом фартучке.

— Доброе утро, сэр, — сказала она слишком спокойно, и Питту пришло в голову, что, возможно, в этом месте работают даже днем.

— Доброе утро, — ответил он с горькой усмешкой. — Могу я поговорить с хозяйкой этих меблированных комнат?

— Ни одна из них не сдается, сэр, — предупредила она, все еще стоя в дверях.

— Я так и предполагал, — ответил он. — И, тем не менее, мне бы хотелось с ней поговорить, с вашего позволения. Это деловой вопрос, касающийся владельца собственности. Думаю, вам бы лучше позволить мне войти. Такое дело не обсуждают на пороге дома.

У этой девушки был за плечами некоторый опыт. Она знала, для чего используется этот дом, и поняла всю важность сказанного Питтом. Поэтому она немедленно впустила его.

— Да, сэр. Если вы пройдете сюда, я посмотрю, дома ли миссис Филп.

— Благодарю вас.

Питт последовал за девушкой в очень уютную комнату, обставленную со вкусом. В камине пылал огонь. Ему пришлось подождать всего несколько минут, прежде чем появилась миссис Фили. Это была женщина с пышной грудью, слегка располневшая. Она была нарядно одета, и даже в это время дня лицо ее было нарумянено, а ресницы и брови накрашены, словно она собиралась на бал. Питт сразу понял, что это очень дорогая проститутка, которая выбилась в начальство. Ее туалет стоил больших денег, а драгоценности были хотя и безвкусные, но настоящие. Она смерила его взглядом.

— Я вас не знаю, — сказала женщина, закрывая за собой дверь.

— Вам повезло. — Томас все еще стоял, спиной к камину. — Я не часто занимаюсь домами терпимости, особенно такого класса.

— Коп, — сразу же определила она. — Вы не сможете ничего доказать, и с вашей стороны было бы глупо даже пытаться. Джентльмены, которые сюда ходят, вряд ли скажут вам за это спасибо.

— Не сомневаюсь. У меня нет намерения закрыть ваше заведение.

— Я не заплачу вам ни пенса. — Она бросила на Питта презрительный взгляд. — Можете рассказывать кому угодно. Посмотрим, много ли это вам даст!

— Я не собираюсь никому ничего рассказывать.

— Так чего же вы хотите? Вам же что-то нужно! Получить девочку по дешевке?

— Нет, спасибо. Мне нужна информация.

— Если вы думаете, что я скажу, кто сюда приходит, то вы еще глупее, чем я думала. Шантаж, да? Я прикажу вышвырнуть вас отсюда и так избить, что родная мать не узнает.

— Возможно. Но мне плевать, кто сюда ходит.

— Тогда чего же вы хотите? Вы же пришли сюда не из любопытства!

— Годольфин Джонс.

— Кто? — Однако миссис Филп запнулась, пусть на долю секунды, и ее веки затрепетали.

— Вы слышали, что я сказал. Годольфин Джонс. Я не сомневаюсь, что вы весьма компетентны во всем, что касается проституции — тут вы дадите нам сто очков вперед. Но как насчет убийства? Вы собираетесь тягаться со мной в этом вопросе? А я очень хорошо умею доказывать убийства.

Если бы не накрашенные щеки, было бы заметно, как она побледнела.

— Я ничего не знаю про убийство!

— Годольфин Джонс проведал про этот дом и про то, чем тут занимаются, потому что фотографировал кое-кого из ваших девушек.

— И что с того?

— Шантаж, миссис Филп.

— Он не мог меня шантажировать! Чего ради? И кому бы он рассказал? Вам не закрыть мое заведение. Сюда ходит слишком много богатых и могущественных людей, и вы это знаете.

— Шантажировали не вас, миссис Филп. Вы такая, как есть, и не притворяетесь никем другим. Но кто владелец этого здания, миссис Филп?

Она побелела, но ничего не сказала.

— Кому вы платите за аренду, миссис Филп? — продолжал Питт. — Сколько вы берете с девушек? Пятьдесят процентов? Больше? И сколько вы отдаете ему в конце недели или в конце месяца?

Женщина с трудом перевела дух, не спуская с него глаз.

— Я не знаю! Не знаю его имени!

— Ложь! Это Сент-Джермин, и вы это знаете не хуже меня. Вы бы не стали платить хозяину, которого не знаете, не так вы наивны. У вас есть детальный договор — пусть не на бумаге.

— Ну и что? — не сдавалась она. — А коли и так? Вы ничего не сможете сделать!

— Шантаж, миссис Филп.

— Вы собираетесь меня шантажировать? Сент-Джермином? Да вы спятили! Ну и дурак же вы!

— Почему? Потому что меня убьют? Как Годольфина Джонса?

Ее глаза округлились, и ему показалось, что сейчас она упадет в обморок. Женщина тяжело дышала.

— Вы убили Джонса, миссис Филп? На вид вы достаточно сильны. Его задушили, знаете ли. — Томас смотрел на ее широкие плечи и толстые руки.

— Боже мой… я не убивала!

— Не знаю.

— Клянусь всем святым! Я никогда не подходила к этому маленькому подонку, только когда отдавала деньги. С чего это мне его убивать? Да, я содержу дом, у меня свое дело, но клянусь, я никогда никого не убивала!

— Какие деньги, миссис Филп? Деньги, которые Сент-Джермин платил ему за молчание?

Выражение ее лица сделалось хитрым, затем она заволновалась.

— Нет, я не говорила ничего подобного. Насколько мне известно, это были деньги за картины, которые Джонс собирался писать — портреты всех детей Сент-Джермина и его самого. С полдюжины, если не больше. Джонс хотел получить деньги вперед, а тут самое подходящее место, где всегда есть готовые наличные. Это был заработок за несколько недель. Сент-Джермин не смог бы взять всю нужную сумму в своем банке.

— Да, — согласился Питт. — Бьюсь об заклад, что не мог, да и не хотел. Но, видите ли, мы не нашли эти деньги ни на трупе Джонса, ни в его магазине на Ресуррекшн-роу, ни у него дома — и их не клали в банк.

— Что вы хотите сказать? Он их потратил?

— Сомневаюсь. Сколько там было? Но только вам лучше говорить правду. Одно слово лжи, и я арестую вас как соучастницу в убийстве. Вам известно, что это означает, — веревку.

— Пять тысяч фунтов! — выпалила она. — Пять тысяч, клянусь, это чистая правда!

— Когда? Только точно!

— Двенадцатого января, в середине дня. Он был здесь. Потом отправился прямо на Ресуррекшн-роу.

— И был убит Сент-Джермином, который взял обратно пять тысяч фунтов. Думаю, если я наведу справки в его банке, а теперь, когда я получил от вас информацию, это легко сделать, — то выясню, что пять тысяч фунтов, или около того, были положены в банк. И это будет неоспоримым доказательством, что его светлость убил Годольфина Джонса. Благодарю вас, миссис Филп. И если вам не хочется танцевать на конце веревки вместе с ним, приготовьтесь прийти в суд и рассказать все это под присягой.

— А если я это сделаю, какое обвинение против меня вы выдвинете?

— Только не обвинение в убийстве, миссис Фили. А если вам повезет, то вас не обвинят и в том, что вы содержите дом терпимости. Выступите свидетелем обвинения и, быть может, мы готовы будем посмотреть на это сквозь пальцы.

— Вы обещаете?

— Нет, я не могу ничего обещать. Но гарантирую, что вас не обвинят в убийстве. Насколько мне известно, нет никаких доказательств, что вы что-то знали об этом.

— Я не знала! Бог мне в том судья!

— Я предоставлю это Богу, как вы и предлагаете. До свидания, миссис Филп.

Повернувшись, Питт вышел из комнаты. Горничная открыла ему парадную дверь и выпустила на улицу. Снег перестал идти, светило водянистое, голубовато-белое солнце.

Затем Питт отправился в Гэдстоун-парк и нанес визит не Сент-Джермину, а тетушке Веспасии. Теперь ему нужна была только последняя улика — справка из банка Сент-Джермина, что деньги находятся там. Или же мог потребоваться ордер на обыск его дома. Правда, вряд ли он хранил в домашнем сейфе такую сумму наличными. Это больше, чем многие люди могут заработать за десять лет, больше, чем хороший дворецкий скопит за всю жизнь.

Сент-Джермину нужно было взять деньги в банке, прежде чем заплатить шантажисту, — или продать какую-то собственность. И то и другое можно проследить. Как сказала миссис Филп, он не мог немедленно раздобыть такую сумму наличными и, конечно, не стал бы занимать.

Однако прежде чем закончить дело, Питт хотел узнать у Веспасии точную дату обсуждения билля в парламенте. Если будет возможность отложить развязку до того дня, он подождет.

Леди Камминг-Гульд приняла его без своего обычного едкого юмора.

— Добрый день, Томас, — сказала она. — Полагаю, вы пришли по делу, а не на ленч?

— Да, мэм. Простите, что явился в такое неудобное время.

Она отмахнулась от его слов, сделав легкий жест.

— Итак, о чем вы хотите спросить на этот раз?

— Когда будет представлен в парламенте билль Сент-Джермина?

Веспасия долго смотрела в огонь. Затем медленно повернулась к Питту. В ее ясных глазах была усталость.

— Почему вы хотите это узнать?

— Полагаю, вам уже известен ответ на этот вопрос, мэм, — тихо ответил он. — Я не могу позволить ему выйти сухим из воды.

Она слегка пожала плечами.

— Полагаю, что так. Но не можете ли вы подождать хотя бы до тех пор, пока не прояснится вопрос с биллем? К завтрашнему вечеру все будет кончено.

— Вот почему я и пришел сюда спросить вас об этом.

— Вы можете отложить арест?

— Да, на такой срок могу.

— Благодарю вас.

Томас не стал объяснять, что делает это, так как верит в билль и беспокоится о нем не меньше, чем она или Карлайл, вероятно, больше, чем сам Сент-Джермин. Впрочем, Веспасия это знала.

Питт не стал у нее задерживаться. Она не будет ничего предпринимать и связываться с Сент-Джермином — в этом он был уверен.

Томас вернулся в полицейский участок и получил два ордера: один — на обыск в доме Сент-Джермина, второй — для банка. Питт ухитрился сделать это так поздно, что ими уже невозможно было воспользоваться в тот же день. К пяти часам он уже был дома и, греясь у огня, ел горячие пышки и играл с Джемаймой.

Утром Питт поздно вышел из дома и действовал не спеша. Был уже вечер, когда он, к своему полному удовлетворению, собрал все улики и получил ордер на арест Сент-Джермина.

Взяв всего одного констебля, Томас отправился в парламент и стал ждать, пока в палате лордов закончится голосование и их светлости разойдутся.

Первой он увидел Веспасию, с высоко поднятой головой, в жемчужно-сером платье. Он понял по ее напряженному виду, скованной походке и немигающему взгляду, что билль провалился. Нечего было и надеяться: здравый смысл должен был подсказать Томасу, что для такого законопроекта еще не наступило время. И тем не менее разочарование было сильным, словно осязаемая боль.

Конечно, они продолжат борьбу и со временем, лет через пять-десять, победят. Но ему хотелось, чтобы это случилось сейчас: ведь через десять лет нынешних детишек будет уже поздно спасать.

За спиной у Веспасии маячил Карлайл. Словно ощутив печаль Питта, он повернулся и встретился с ним взглядом. Даже в минуту поражения Сомерсет не утратил горькой иронии, сквозившей в легкой улыбке. Знал ли он, как и Веспасия, для чего пришел Питт?

Инспектор двинулся к ним, пробираясь сквозь толпу. Краем глаза он видел, как констебль заходит с другой стороны. За Веспасией и Карлайлом показался Сент-Джермин. По нему было не заметно, чтобы он сильно расстроился. Он славно сражался, и все это запомнят. Очевидно, только это и имело для него значение.

Веспасия с кем-то говорила, слегка наклонившись. Никогда еще она не выглядела такой старой. Возможно, знала, что не доживет до того времени, когда билль будет принят. Десять лет — слишком долгий срок для нее.

Питт чуть передвинулся, чтобы посмотреть, с кем беседует Веспасия и кто поддерживает ее под руку. Он надеялся, что это не леди Сент-Джермин.

Теперь их разделяло всего несколько ярдов. Томас увидел, как констебль подобрался поближе, чтобы отрезать путь к отступлению.

Питт оказался прямо перед Веспасией.

Она повернулась и увидела его. Рядом с ней стояла Шарлотта!

Томас остановился. Они стояли друг против друга: констебль и Питт — и Сент-Джермин, Карлайл и две женщины.

На какую-то секунду Томасу пришла дикая мысль, что Шарлотта с самого начала знала, кто убил Годольфина Джонса, но он тут же отмел ее. Откуда ей знать? А если она и гадала об этом в последнее время, ему никогда об этом не узнать.

— Милорд, — спокойно произнес он, глядя прямо в глаза Сент-Джермину. У того был удивленный вид. Но затем, вглядевшись в лицо Питта, он прочел уверенность и непреклонную решимость, и в его глазах наконец промелькнул страх.

У Питта осталась нерешенной лишь одна загадка. Во взгляде Сент-Джермина читались и признание поражения, и надменность, и ненависть. Даже в эту минуту он испытывал презрение к Питту, словно ему просто не повезло, и тот одержал над ним победу чисто случайно, а не вследствие своего мастерства. Однако Томас не видел в нем ни причудливого воображения, ни черного юмора, которыми был наделен человек, который усадил Хорри Снайпа на его собственный надгробный камень, старого Огастеса — на фамильную скамью в церкви, Портьеса — на скамейку в парке, а несчастного Альберта Уилсона — на козлы кеба. Сент-Джермин должен был бы знать, что могилу Уилсона в конце концов найдут, обнаружив в ней Годольфина Джонса. А ведь его амбициозные планы были долгосрочными. Билль — всего лишь ступенька на пути к высокому посту, поэтому сам по себе он не интересовал Сент-Джермина.

Чтобы устроить всю эту свистопляску с могилами, нужен был человек страстный, который так беспокоился о билле, что, используя свой черный юмор, задерживал арест достаточно долго, чтобы…

Он встретился взглядом с Карлайлом.

Ну конечно.

Сент-Джермин убил Годольфина Джонса, но Карлайл знал об этом, быть может, даже опасался этого и, следуя за ним, обнаружил тело. Именно он после ухода Сент-Джермина похоронил художника в могиле Альберта Уилсона и подкидывал Питту один труп за другим, чтобы как можно дольше его дурачить. Это объясняло, почему Сент-Джермин был изумлен, узнав, что Джонса нашли в могиле Уилсона, а не на Ресуррекшн-роу.

Карлайл с бледной улыбкой смотрел на Питта, в глазах его были юмор и печаль.

Питт слабо улыбнулся в ответ, перевел взгляд на Сент-Джермина и откашлялся. Ему никогда не доказать участие Карлайла в этом деле, да и не хотелось это делать.

— Эдвард Сент-Джермин, — сказал Питт официальным тоном, — именем Королевы я арестовываю вас за предумышленное убийство Годольфина Джонса, художника, на Ресуррекшн-роу.