Слушание дела о смерти Артура Десмонда проходило в Лондоне, так как умер он именно там. Сидя на галерее в зале суда, Томас Питт угрюмо констатировал про себя, что процесс устроили в городе еще и для того, чтобы члены «Узкого круга» могли эффективнее контролировать процедуру. Будь это в Брэкли, где сэр Артур и его семья были известны и почитаемы в течение трех столетий, огромное уважение к его личности могло бы преодолеть даже могущество этой организации.

А сейчас он сидел рядом с Мэтью, который в это утро казался еще более бледным и худым, чем обычно, и они ждали, когда начнется слушание и в зале уляжется приглушенный ропот предвкушения. Комната, где они находились, была полна людей. Зрители теснились, толкали друг друга, пробираясь сквозь узкий коридор под конической аркой в главный зал заседаний. По мере того как места заполнялись, шум голосов становился все тише, а взгляды все чаще устремлялись в сторону одинокой скамьи перед столом, с одной стороны которого сидел служащий в черной мантии и делал пометки в блокноте, держа перо, как копье, а с другой было место для свидетеля.

У Питта было странное чувство нереальности происходящего. Его слишком переполняли эмоции, чтобы ум мог функционировать четко и ясно, как бывало в подобных случаях, на других подобных слушаниях, где ему приходилось бывать раньше. А ведь их было так много, что он уже давно потерял им счет…

Суперинтендант посмотрел вперед, на скамью. Там, плечом к плечу, сидели пятнадцать или двадцать солидных людей, некоторые в полном трауре, другие с траурными знаками на одежде, готовые дать свидетельские показания, как только им предложат. У многих был тот уверенный в себе положительный вид, который придают богатство и прочное положение в обществе. Томас решил, что это или профессиональные эксперты, или члены клуба, которые были там в день смерти сэра Артура. Нервный человек, несколькими годами моложе этих джентльменов и одетый не так хорошо и дорого, был, очевидно, одним из официантов, который разносил в клубе спиртное.

Коронер, на взгляд Питта, внешне плохо подходил для своей роли. Было трудно представить себе человека, более пышущего здоровьем и энергией. Он был высок и широкоплеч, с золотисто-рыжей шевелюрой и широким цветущим, жизнерадостным лицом.

– Ну что ж, – сказал он проникновенно, как только предварительная процедура была закончена, – мы имеем дело с очень неприятным случаем. К сожалению. Но давайте покончим с ним как можно скорее, проявив, однако, усердие и деловитость. Усердие и деловитость – это лучший способ подхода к утратам подобного свойства. Наши соболезнования родным. – Коронер оглядел зал и посмотрел на Мэтью Десмонда. Питт полюбопытствовал про себя, знаком ли он с ним или просто достаточно опытен, чтобы распознавать печать утраты с первого взгляда. – Так не начать ли нам?.. Хорошо! Давайте послушаем первого свидетеля этого печального события. Распорядитель, пожалуйста, приведите первого.

Еще один служащий послушно вызвал на свидетельское место официанта, который, как заметил Питт, был в сюртуке из более дешевого сукна и теперь сильно волновался. Он был потрясен происходящим и очень боялся допустить какую-нибудь ошибку, очень смущался, и от всего его вида и голоса веяло неуверенностью в себе. Могущество закона подавляло его даже на этом уровне, прежде всего тем, что разбирательство было вызвано смертью. Он поднялся на свидетельское место, тараща глаза и сильно побледнев.

– Не надо бояться, старина, – снисходительно сказал коронер. – Нет необходимости. Вы ведь ничего плохого не сделали, правда? Вы ведь не убивали беднягу? – И он улыбнулся.

Официант ужаснулся. Секунду, нет, полсекунды, в течение которой кровь буквально застыла в его жилах, он полагал, что следователь говорит совершенно всерьез.

– Н-нет, сэр!

– Ну и хорошо, – ответил коронер с явным удовлетворением. – Поэтому возьмите себя в руки, расскажите нам всю правду, и все будет в порядке. Кто вы и чем вы занимаетесь? Что вы можете нам всем рассказать? Говорите!

– М-меня зовут Хорас Гайлер, милорд. Я служу официантом в Мортоновском клубе для джентльменов. Это я нашел бедного сэра Артура мертвым… я хочу сказать, что мы, естессно, все знали, где он сидел, но…

– Я прекрасно понял, что вы имеете в виду, – подбодрил его коронер. – Это вы обнаружили, что он мертв. И я не «милорд». Так обращаются только к судьям. А я лишь коронер, и когда вы обращаетесь ко мне, то подойдет просто «сэр». Продолжайте. Может быть, вам лучше начать с самого приезда сэра Артура в клуб? В каком это было часу? И когда вы его увидели? Как он выглядел, как держал себя? Отвечайте последовательно на каждый вопрос.

Хорас Гайлер растерялся. Он уже позабыл, какой вопрос был первый, а какой второй.

– Когда приехал сэр Артур? – напомнил следователь.

– Ах, да! Ну, он приехал сразу после ланча, значицца, примерно в четверть четвертого дня, сэр, или около того. И, на мой взгляд, он выглядел оч’хорошо, но теперь я понимаю, что это не так и он чувствовал себя паршиво. Я хочу сказать, что он, наверное, был ужас как расстроен чем-то…

– Вы не должны нам сообщать, что думаете сейчас, мистер Гайлер. Только то, как все было тогда. Что сказал вам сэр Артур? Не припоминаете? Ведь прошло всего пять дней.

– Наскока помницца, сэр, он просто сказал «добрый день», как всегда. Это был очень любезный джентльмен. Не то, что некоторые. А потом он прошел в зеленую гостиную, сел и, значицца, стал читать газету про себя – я думаю, это была «Таймс».

В зале послышались шевеление и приглушенный одобрительный говор.

– Он приказал принести что-нибудь выпить, мистер Гайлер?

– Не сразу, сэр. Через полчаса он приказал подать большой стаканчик бренди лучшего сорта – «Наполеон», вот чего он хотел.

– И вы подали?

– Ну, естессно, подал, сэр. Но я, естессно, не знал, – добавил официант невесело, – что сэр Артур был тогда сильно расстроен и не в себе. Мне-то казалось, что он в себе. И даже очень. И он совсем не казался расстроенным. Просто сидел и читал газету и что-то бормотал, словно не соглашался.

– Он сердился или был огорчен?

– Нет, сэр, – покачал головой Хорас, – он просто читал, как другие джентльмены. Естессно, вид у него был серьезный. Но ведь так всегда у джентльменов. Чем важнее джентльмен, тем он, значицца, серьезнее. А ведь сэр Артур был из Министерства иностранных делов…

Коронер омрачился лицом.

– А вы знаете, о чем он читал и почему был такой серьезный?

– Нет, сэр, я не был около него и не знаю. Я же должен был обслуживать и других джентльменов, а их было много.

– Разумеется. И сэр Артур выпил только одну порцию бренди?

Вид у Гайлера стал совсем нервным.

– Нет, сэр. Боюсь, он пропустил несколько стаканчиков. Точно сколько – не могу припомнить, но по крайней мере шесть или семь. Вместе они тянули на полбутылки. Но я не знал, что он не в себе, иначе бы я ни за что не притащил ему все эти порции. – Лицо у него было таким несчастным, словно все произошло и по его вине, хотя он был просто официантом и навлек бы на себя сильное неудовольствие, а возможно, и потерял бы должность, если бы отказался обслужить посетителя в соответствии с его пожеланиями.

– А сэр Артур находился в нормальном состоянии все это время? – спросил следователь, едва заметно нахмурившись.

– Да, сэр, насколько я мог видеть.

– Неужели? А когда вы подали ему последнюю порцию, не припоминаете?

– В половине седьмого, сэр.

– Как вы точны!

– Да, сэр. Это из-за джентльмена, который попросил напомнить ему, что они условились вместе пообедать, вот я, значицца, и запомнил точно.

В зале стояла мертвая тишина.

– И когда вы потом увидели сэра Артура?

– Ну, я несколько раз проходил мимо с другими заказами, значицца, но ничего не замечал, потому что он вроде как спал. Конечно, теперь я жалею, что не подошел сразу – вид у него был нехороший, глаза закрыты и лицо красное.

– Вы ни в чем не виноваты, – ласково сказал коронер, и жизнерадостное выражение совсем покинуло его лицо. – Даже если бы вы знали, что ему стало плохо, и вызвали врача, к тому времени, как тот прибыл бы, уже мало что можно было сделать.

На этот раз в зале послышался шорох. Мэтью, сидевший рядом с Питтом, тоже заерзал на скамье.

Официант взглянул на следователя с проблеском надежды.

– Он был один из самых лучших джентльменов, – сказал он скорбно.

– Уверен, что так. – Но коронер не собирался развивать эту тему. – А сколько было времени, когда вы заговорили с сэром Артуром, мистер Гайлер, и поняли, что он мертв?

Хорас глубоко вздохнул.

– В первый раз, когда я проходил мимо, я подумал, что он спит, как я уже говорил. Джентльмены, которые, значицца, принимают днем много бренди, случаецца, и засыпают, и их бывает сильно трудно разбудить.

– Совершенно верно. Но когда это было, мистер Гайлер?

– Да примерно в половине восьмого. И я подумал, что если он хочет пообедать, так уже время, чтобы я его записал на столик.

– И что вы сделали потом?

Уже четверть часа все в зале сидели не шелохнувшись. Не было ни звука, только иногда поскрипывали скамьи или раздавался шелест юбок двух-трех присутствующих женщин. Теперь же слышалось только сдерживаемое дыхание.

– Я с ним заговорил, но он не ответил, – сказал официант, глядя прямо перед собой и болезненно ощущая неловкость от устремленных на него взглядов всех присутствующих. Служащий за столом быстро записывал все, что он говорил. – И я поэтому заговорил опять, погромче. Он же опять не двигался, и я тогда, значицца, понял…

Хорас опять вздохнул, вид у него стал совсем взволнованным. Видение смерти вновь остро встало перед его мысленным взором. Он испытывал страх при воспоминании, которое старался отгонять все эти дни.

Коронер терпеливо ждал. Он тысячи раз видел прежде, как те же самые чувства скользили по лицам других людей.

Томас наблюдал за происходящим со все усиливающимся чувством неприязни. В его душе накипало горе и одновременно нахлынуло чувство одиночества, словно он утратил безопасную гавань и теперь его носило в житейском море по воле волн. Это об Артуре Десмонде они говорили столь безразлично! Конечно, смешно было бы ожидать, что они проявят сочувствие и что им знакомо чувство любви, но тем не менее он надеялся на такое сочувствие, хотя и понимал всю абсурдность этой надежды.

Питт не смел взглянуть на сидящего рядом. Ему хотелось все бросить и уйти отсюда как можно скорее, и чтобы свежий ветер дул в лицо и лил дождь. Стихии сейчас были бы лучшими спутниками, люди такими быть не могут… Но Томас должен был оставаться. Это диктовали ему долг и сочувствие.

– Э… напоследок я его встряхнул. – Гайлер поднял подбородок. – Нет, тихохонько так. У него был ужасный цвет лица, и я совсем не слышал, как он дышит. Джентльмены, которые спят после бренди, обычно, значицца, дышат очень громко…

– Вы хотите сказать, что они храпят?

– Ну да, сэр…

На скамьях для публики послышался было смешок, сейчас же подавленный.

– Почему он не переходит к сути дела? – яростно спросил Мэтью.

– Сейчас перейдет, – прошептал Томас.

– Вот тогда я и понял, что неладно это, – продолжал официант. Он оглянулся вокруг – не из желания покрасоваться на публике, а словно чтобы напомнить себе, где он находится, и отвязаться от воспоминания о клубной гостиной и о том, что там случилось.

– Вы поняли, что он или заболел, или умер? – настойчиво гнул свою линию коронер.

– Да, сэр. Я послал сказать управляющему, сэр, а он, значицца, послал за доктором.

– Спасибо, мистер Гайлер. На этом все. Благодарю, что пришли.

Хорас с облегченным вздохом удалился, и его место занял управляющий клубом. Это был полный и высокий солидный мужчина с любезным лицом и неприятными глазами навыкате, по которым нельзя было понять, смотрит он на тебя или нет. Управляющий подтвердил, что был вызван по просьбе официанта и обнаружил, что сэр Артур действительно был мертв. Он послал за доктором, за которым обычно посылают, если кому-нибудь из джентльменов становится нехорошо, что, к сожалению, время от времени случается. Средний возраст членов клуба – пятьдесят пять лет, а многие гораздо старше. Доктор сразу же констатировал смерть.

Следователь поблагодарил управляющего и позволил ему тоже удалиться.

– Но это все бессмысленно! – процедил Десмонд-младший сквозь зубы, наклонился вперед и обхватил голову руками. – Вся эта процедура была совершенно предсказуема и не имеет смысла. Они хотят поскорее все закончить, Том! Случайная, от чрезмерной дозы, смерть старика, который не отдает себе отчета в словах и поступках…

– А ты ожидал от здешней процедуры чего-нибудь другого? – как можно спокойнее спросил Питт.

– Нет. – В ответе Десмонда звучало отчаяние.

Томас знал, что ему будет нелегко видеть горе Мэтью, но не предполагал, что это будет настолько тяжелым испытанием. Ему хотелось утешить друга, но он не мог сказать ничего подходящего.

Следующим свидетелем был доктор, который отвечал профессионально и деловито. Возможно, он всегда вел себя так перед лицом потрясения и бесповоротности смерти. Питт заметил неприязнь на лице Мэтью, но причиной ее стало скорее чувство, чем здравый смысл, и сейчас было не время для ненужных, не относящихся к сути дела замечаний. Это все равно не имело отношения к тому, что чувствовал сын покойного сэра Артура.

Поблагодарив врача, как и предыдущих свидетелей, коронер удалил его из зала и вызвал первого из членов клуба, кто был в тот день в гостиной. Им оказался пожилой человек с седыми волосами, бакенбардами и словно полированной, куполообразной лысиной.

– Генерал Энстратер, – проникновенно сказал следователь, – не будете ли вы столь любезны, сэр, рассказать нам о своих впечатлениях в связи с этим экстраординарным случаем? И если вы сочтете это относящимся к делу, не поделитесь ли вообще тем, что вы замечали относительно здоровья сэра Артура и состояния его умственных способностей.

Мэтью бросил на него гневный пронзительный взгляд. Коронер в ответ тоже сверкнул глазами. Лицо Десмонда стало жестким, но он промолчал.

Генерал громко откашлялся и начал:

– Порядочный человек он был, Артур Десмонд. Всегда так о нем думал. Старел, конечно, как и все мы. Забываться стал. Это случается.

– Но в тот день, генерал, – направлял его следователь к сути дела, – как он вел себя в тот день? Был сэр Артур… – он немного поколебался, – рассеян?

– Э… – Энстратер тоже замялся, и вид у него стал странным, словно ему стало неловко.

Мэтью сидел выпрямившись, не отрывая взгляда от лица Энстратера.

– Неужели это необходимо? – возразил генерал. – Человек умер, черт возьми! Что еще от него требуется? Надо похоронить его и поминать добрым словом. Он был хорошим человеком.

– Не сомневаюсь, сэр, – спокойно ответил коронер. – Это ни в коей мере не оспаривается. Но нам требуется точно установить, как он умер. Этого от нас требует закон. Обстоятельства смерти сэра Десмонда необычны. Клуб «Мортон» находит нужным в интересах своей репутации не дать повода к подозрениям в небрежности или неблагонадежности.

– Господи боже, – сказал в нос генерал Энстратер, – а кто ведет об этом речь? Вот чепуха! Бедный Артур был нездоров и немножко не в себе. Он принял слишком много опия вместе с бренди. Несчастный случай. И сказать об этом больше нечего.

Сын Артура дернулся на сиденье.

– Он был в себе, – громко сказал он.

Все в зале повернулись в его сторону в удивлении и даже с чувством неловкости за него. Нельзя было выказывать подобные эмоции, особенно здесь, в присутственном зале. Так не поступают.

– Мы выражаем вам свое сочувствие, сэр Мэтью, – сказал громко коронер, – но, пожалуйста, держите себя в руках, сэр. Я не позволю делать бездоказательные заявления. – И он опять повернулся к свидетелю: – Итак, генерал Энстратер, почему вы сказали, что сэр Артур был не в себе? Пожалуйста, обоснуйте свое наблюдение.

Энстратер с оскорбленным видом надулся. Ему явно очень не хотелось продолжать. Он взглянул на переднюю скамью.

– Он… э… стал забывать, что говорил прежде, – ответил он, – повторялся, знаете ли. Путал, когда что было. Говорил много всякой чепухи об Африке. По-видимому, ничего не понимая в тамошних делах.

Прежде чем Питт успел ему помешать, Мэтью вскочил.

– Вы хотите сказать, что он не соглашался с тем, что говорили вы? – вызывающе кинул он генералу.

– Сэр Мэтью, – предупредил следователь, – я больше не буду терпеть подобного вмешательства, сэр. Нам всем понятно естественное чувство горя, которое вы испытываете, но у нашего терпения есть пределы. Расследование должно вестись в установленном порядке, с соблюдением приличий и с уважением к правде и обстоятельствам дела. И я уверен, что вы хотите этого так же, как все присутствующие.

Мэтью вздохнул и хотел, очевидно, извиниться, но коронер взмахом руки отклонил это намерение.

К облегчению Томаса, его друг снова сел.

– Генерал, пожалуйста, будьте добры, подробнее объясните, что вы имеете в виду, – опять обратился к генералу Энстратеру коронер. – Сэр Артур не соглашался с вами только по поводу некоторых проблем? Что именно заставляет вас думать, что его ум был несколько расстроен?

Энстратер так густо покраснел, что лицо сильно потемнело, отчего седые бакенбарды стали казаться еще белее.

– Да он много говорил всякой ерунды насчет тайных сговоров людей, которые замыслили завоевать Экваторию, и всякое разное в таком же роде. – Он опять взглянул на передний ряд и отвернулся. – И выдвигал просто дикие обвинения. Конечно, абсолютно абсурдные, и при этом он сам себе наполовину противоречил, бедняга. Ужасно это, когда начинаешь терять способность… понимать… и привязанность к старым верованиям, когда твои убеждения изменяют тебе и мешают чувствовать, что есть твой собственный народ, и ты отказываешься от собственных традиционных ценностей.

– Вы хотите сказать, что сэр Артур существенно переменился по сравнению с тем, каким человеком он был в недавнем прошлом?

– Мне бы не хотелось, чтобы меня заставляли признать это! – заупрямился сердитый Энстратер. – Давайте похороним его с миром и вместе с ним – его поздние заблуждения. Давайте забудем обо всей этой чепухе и будем помнить его таким, каким он был год или около года назад.

Мэтью так явственно застонал, что это услышал не только Питт, но и еще один человек, сидевший с краю. Он раздраженно оглянулся, покраснел от неловкости при столь явном проявлении чувств и опять отвернулся.

– Благодарю вас, генерал, – быстро сказал коронер. – Я думаю, вы нам рассказали уже достаточно, чтобы мы могли составить общее представление. Вы свободны.

Энстратер вынул белый носовой платок, грубо высморкался и ушел, ни на кого не глядя.

Следующим был вызван достопочтенный Уильям Осборн, который во многом повторил то, что до него рассказал генерал Энстратер, прибавив один-два нюанса, делавших более наглядными странность и неразумность высказываний и мнений Артура Десмонда, но об Африке не упомянул. Он говорил гораздо более гладко и уверенно, и хотя пытался показать, что сожалеет о случившемся, все его поведение не давало предположить наличия хоть малейшего чувства, разве только легкое нетерпение.

Мэтью смотрел на него с непреодолимым отвращением, чувствуя одновременно и все большее смятение. Очень вероятно, что и Энстратер, и Осборн – члены «Узкого круга». А Томасу очень не хотелось так думать, но он вынужден был предположить, что Артур Десмонд, возможно, действительно был несколько непоследователен и иррационален в своих суждениях, которые были следствием скорее эмоций, а не точного знания фактов. Ведь сэр Артур всегда и во всем держался наособицу и порой даже бывал эксцентричен. Вполне возможно, что в старости он несколько оторвался от реального понимания вещей.

Был вызван еще один достойный представитель клуба – тощий мужчина с изжелта-бледным, болезненным лицом, который все время перебирал пальцами золотую цепочку от часов, словно черпая в этом удовлетворение. Он повторил сказанное Осборном, время от времени используя те же самые слова и выражения, когда описывал то, что считал проявлениями шаткости ума и неспособности Артура Десмонда верно судить.

Следователь слушал не перебивая, а затем объявил перерыв на ланч. Заседание началось только в десять, и уже было далеко за полдень.

Томас и Мэтью вместе вышли на яркий солнечный свет и зашагали по мостовой. Погруженный в мрачное раздумье, молодой Десмонд несколько шагов прошел молча. Он будто даже не заметил, когда его толкнул прохожий.

– Да, надо было ожидать всего этого, – сказал он наконец, когда они завернули за угол, и хотел было идти дальше, но Питт схватил его за руку. – Что ты? – спросил Мэтью.

– Вон туда, – и Томас указал на вывеску кабачка при гостинице «Бык».

– Я не хочу есть, – раздраженно ответил Мэтью.

– Тем не менее надо, – назидательно сказал его друг и отпрыгнул на тротуар, чтобы не наступить в навозную кучу. Десмонд же вступил в нее и выругался.

В другое время Питт, возможно, рассмеялся бы, глядя на выражение его лица, но сейчас был не тот случай. Они быстро подошли к противоположной обочине, и Мэтью стал сердито скрести по земле подошвами.

– Неужели больше нет уличных подметальщиков? – проворчал он. – Не могу же я войти в заведение в таком виде!

– Сможешь. Там у порога есть хорошая скребница, пойдем.

Десмонд неохотно последовал за Питтом к входу и воспользовался железным скребком так рьяно, словно состояние его ботинок было самым важным делом на свете, после чего они вошли внутрь. Томас сделал заказ на двоих, и они сели за столик в переполненном, шумном зале. Около бара на колышках висели пивные кружки, темнело полированное дерево стойки, пол был посыпан опилками, а в воздухе стоял запах эля и разгоряченных жарой тел.

– Что будем делать? – спросил наконец Мэтью, когда им подали еду: толстые ломти хлеба с хрустящей корочкой, масло, рыхлый, крошащийся сыр, пряные ароматные соленья и свежий сидр.

Питт сделал себе сэндвич и откусил большой кусок.

– Ты вообще веришь, что мы сможем чего-то добиться? – продолжал Десмонд, не притрагиваясь к еде. – Или ты просто хотел успокоить меня?

– Ну, конечно, я говорил, что думал, – ответил Томас с набитым ртом. Он тоже был сердит и расстроен, но знал также, что если они собираются бороться, надо иметь для этого достаточно сил. – Мы не сможем доказать, что они лгут, не дав им полностью высказаться.

– А что потом? – спросил Мэтью недоверчиво.

– А вот потом мы и предпримем действия, – заключил его друг.

Сын покойного сэра Артура улыбнулся:

– Как это на тебя похоже… Ну, точь-в-точь как раньше. Ты совсем не изменился, правда, Томас!

Питт хотел было извиниться, но вовремя понял, что в этом нет необходимости.

Мэтью как будто хотел спросить еще о чем-то, но передумал и тоже откусил от своего сэндвича. И вдруг стал есть с удивившим его аппетитом, не сказав больше ни слова до тех пор, пока они не встали из-за стола.

Первым свидетелем на слушании во второй половине дня был врач судебно-медицинской экспертизы, который обо всем рассказывал подробно, но, будучи очень опытным человеком в своем деле, избегал всяких научных терминов. Все просто: Артур Десмонд умер от чрезмерной дозы лауданума, принятой в течение одного часа. Эта доза была достаточно велика, чтобы убить любого. В желудке содержалось изрядное количество бренди, и очевидно, из-за запаха спиртного он не учуял опия, приняв больше, чем собирался. Медик полагал, что опий все же обязательно должен был дать привкус. Сам он предпочитает хороший коньяк, но это дело вкуса.

– Вы нашли другие признаки болезни или старческого упадка здоровья? – спросил его коронер.

Врач поморщился.

– Конечно, признаки такого упадка присутствовали. Человеку ведь было семьдесят лет! Но, даже принимая это во внимание, следует сказать, что здоровья он был все-таки отменного. Я был бы счастлив достичь того же возраста в подобном состоянии. Нет, никакого следа какой-либо болезни я не обнаружил.

– Спасибо, доктор. Это всё.

Врач что-то негромко проворчал и покинул свидетельское место.

Питт готов был поклясться, что представитель судебной медицины не принадлежит к «Узкому кругу», но терялся в догадках, как сей факт можно использовать.

Следующим свидетелем был еще один врач, но совершенно иной человек. Он был серьезен, внимателен, вежлив, но очень высокого мнения о себе. Назвав свое имя и профессию, он сказал, что готов дать показания по рассматриваемому делу.

– Доктор Меррей, – начал следователь, – я полагаю, вы были лечащим врачом сэра Артура Десмонда. Это правильно?

– Да, это так.

– В течение какого времени?

– Последние четырнадцать лет.

– Таким образом, вы очень хорошо были знакомы с его физическим и душевным состоянием?

Сидящий рядом с Томасом Мэтью напрягся и наклонился вперед, сцепив руки, с каменным выражением лица. Питт тоже навострил уши.

– Естественно, – подтвердил врач. – Хотя надо признаться, я не подозревал, что его здоровье настолько расстроено, иначе не стал бы прописывать ему лауданум. Я говорю о его душевном расстройстве и образе мышления.

– Может быть, вы объяснитесь поподробнее, доктор Меррей, что вы имеете в виду? В частности, был ли сэр Артур в депрессии или, наоборот, беспокоился о чем-то, волновался?

Теперь в зале повисла гробовая тишина: не слышно было ни вздоха. Журналисты сидели с перьями наготове.

– Не в том смысле, что вы имеете в виду, сэр, – уверенно ответил медик. – Ему снились дурные сны, его мучили кошмары. По крайней мере, именно об этом он говорил мне, когда пришел проконсультироваться. Совершенно ужасные сны, понимаете? Я имею в виду не те неприятные сновидения, от которых страдаем все мы, чересчур плотно поужинав или после какого-нибудь неприятного события. – Он слегка переменил позу. – Мне казалось, что сэр Десмонд все больше теряет навыки прежнего поведения и начинает питать подозрения, касающиеся людей, которым он доверял всю жизнь. Полагаю, я должен заключить на этом основании, что он страдал от старческого маразма, который сказывался на его умственных способностях. К сожалению, такое может случиться даже с самыми уважаемыми людьми.

– Да, и это очень печально, – скорбно подтвердил коронер.

Больше Мэтью вынести этого не мог и вскочил с места.

– Но это же абсолютная чепуха! – крикнул он. – Отец был такого же ясного ума и полностью контролировал свои поступки и мысли, как любой другой!

Меррей оскорбленно покраснел. Он не привык, чтобы ему возражали.

Коронер заговорил очень спокойно и тихо, но его голос был слышен всем, и все обернулись к сыну покойного.

– Сэр Мэтью, мы все понимаем, что вы в горе, и чувство утраты, которое вы испытываете, очень естественно, особенно учитывая обстоятельства смерти вашего отца, но я не потерплю дальше вашего вмешательства. Прошу мистера Меррея продолжать, – он повернулся к врачу. – Вы можете привести пример неадекватного поведения сэра Артура, доктор? Если оно было так странно, как вы говорите, то я удивлен, что вы прописывали ему опий в дозах, достаточных для того, чтобы мы все здесь собрались.

Но Меррей, по-видимому, нисколько в том не раскаивался и, уж конечно, не чувствовал себя виноватым. Он говорил извиняющимся тоном, но лицо его оставалось совершенно бесстрастным: на нем никак не отразились ни боль, ни сожаление.

– Я глубоко сожалею обо всем случившемся, сэр, – сказал он ровно, не глядя на Мэтью. – Печально, что приходится обнажать на публике слабости хорошего человека, особенно когда нужно подтвердить причины его ухода. Но я понимаю, что это необходимо, понимаю, почему вы настаиваете на этом. Я действительно не знал о его истинном состоянии, когда предписывал ему принимать опий, иначе это было бы весьма сомнительное дело, как вы и заметили.

И он еле заметно улыбнулся. Один из сидевших на передней скамье кивнул в знак согласия.

– Сэр Артур рассказал мне о своих ночных кошмарах и о том, как ему трудно бывает заснуть, – подытожил врач. – В этих кошмарах ему чудились дикие звери, джунгли, людоеды и подобные устрашающие образы. Он, наверное, испытывал тайный страх перед этим наваждением. Но я в то время совершенно не подозревал о его болезненном отношении ко всему африканскому, – он покачал головой. – Я прописал лауданум, надеясь, что он даст моему пациенту возможность быстрее засыпать и видеть более легкие, нетревожные сны. И только потом я узнал от некоторых его друзей, насколько иррационально он стал мыслить и какими провалами памяти страдает.

– Он лжет, – прошипел Мэтью Томасу, не глядя на него. – Эта свинья лжет, чтобы выгородить себя! Коронер его подловил, и вот он немедленно стал ловчить, чтобы снять с себя вину.

– Да, я тоже так думаю, – прошептал Питт. – Но лучше молчи. Здесь ты никому ничего не докажешь.

– Но они его убили! Взгляни на них. Сидят все вместе, все явились сюда, чтобы очернить его имя и заставить поверить, что он стал слабоумен и случайно сам себя убил.

В надтреснутом голосе молодого человека звучала поразившая Томаса горечь. Мужчина, сидевший с краю, снова взглянул на Десмонда с чувством неловкости. У Питта создалось впечатление, что он обязательно пересел бы, если б не опасался привлечь к себе внимание.

– Ты ничего не добьешься, нападая на него прямо, – отрывисто процедил суперинтендант сквозь зубы и почувствовал какой-то новый страх. У него словно похолодело внутри, он испугался, что они могут так и не узнать, кто участвовал во всем этом деле, кто друг, а кто враг. – И держи порох сухим!

– Что? – Мэтью круто обернулся, ничего не понимая. Затем до него дошло значение слов, если не их глубокий смысл. – О да, извини. Они как раз и ждут, чтобы я не сдержался. Хотят, чтобы я разозлился до такой степени, чтобы утратил ясное представление, как надо действовать.

– Да, – подтвердил Питт.

Десмонд погрузился в молчание.

Доктора Меррея отпустили, и следователь вызвал человека по фамилии Денфорт, который был соседом Артура Десмонда в деревне. Тот с весьма печальным видом подтвердил, что старый аристократ в последнее время был чрезвычайно рассеян и совершенно не похож на себя прежнего. Да, к сожалению, он действительно, очевидно, утратил верное понимание происходящего.

– Вы можете пояснить свою мысль, сэр? – спросил коронер.

Денфорт смотрел прямо перед собой, избегая глядеть на публику, чтобы не встретиться взглядом с Мэтью.

– Ну вот, случай, сэр, примерно трехмесячной давности, который приходит на ум, – тихо ответил он. – Лучшая гончая сука сэра Артура принесла щенков, а сэр Артур обещал мне, что я выберу себе какого захочу. Я приехал посмотреть их, и, надо сказать, все они были прекрасными животными. Я выбрал двух, которые мне приглянулись, и он согласился, то есть одобрил мой выбор. – Денфорт закусил губу и, как бы сомневаясь в чем-то, опустил взгляд. – Мы ударили по рукам. Затем, когда щенки были отлучены от матери, я приехал за ними, но узнал, что Артур по какому-то делу отбыл в Лондон. Я сказал, что приеду через неделю, что и сделал, но он опять был где-то в отъезде, а все щенки оказались проданы майору Бриджесу из Хайфилда… Я тогда очень расстроился. – Он, нахмурившись, поглядел на коронера. В зале послышался слабый шорох от того, что многие переменили позу. – Когда наконец сэр Артур вернулся, я потребовал у него ответа. – Обида и уязвленность все еще ясно чувствовались в его интонации и в том, как ссутулился сосед Десмонда, стоя на свидетельском месте, и как он изо всей силы вцепился в края стойки. – Я на этих щенков глаз положил, – продолжал он, – сердцем к ним прикипел, но у Артура был такой растерянный вид, и он угостил меня какой-то нелепой историей, будто я известил его, что отказываюсь от щенков, а было совсем наоборот. А потом он понес какую-то чепуху насчет Африки. – Денфорт покачал головой и поджал губы. – И самое ужасное, что он был убежден в своей правоте. Боюсь, у него была какая-то мания. Он вообразил, что его преследует какое-то тайное общество. Так что мне кажется, сэр… все это очень непонятно.

Переминаясь с ноги на ногу, свидетель откашлялся. Двое или трое мужчин, сидевших на передней скамье, сочувственно кивнули.

– Артур Десмонд был чертовски порядочный человек! – громко сказал Денфорт. – Неужели же надо так копаться во всей этой прискорбной истории? Бедняга по рассеянности дважды принял свое снотворное, и, наверное, смею предположить, сердце у него было не такое выносливое, как прежде. Неужели на этом нельзя поставить точку?

Коронер колебался только мгновенье, после чего согласился:

– Да, полагаю, что можно, мистер Денфорт. Благодарю вас за ваше свидетельство, сэр, тем более что для вас все это должно быть неприятно и болезненно. Да и для всех нас тоже.

Сосед сэра Артура удалился, а следователь оглядел зал:

– Есть ли еще свидетели? Может быть, кто-нибудь желает сказать нечто относящееся к делу?

С передней скамьи поднялся низкорослый, коренастый мужчина:

– Сэр, с вашего позволения, если вы полагаете, что можно считать разбирательство по этому трагическому событию законченным, то я и мои коллеги согласны, – и он указал на сидевших по обе от него стороны. – Все, кто сейчас занимает эту скамью, были в день смерти сэра Артура в клубе «Мортон». Мы можем подтвердить каждое слово, сказанное официантом, и вообще все, что сегодня здесь говорилось. И мы были бы признательны за возможность выразить наше глубочайшее соболезнование сэру Мэтью Десмонду. – Он взглянул туда, где, побледнев как мел и наклонившись вперед, сидел сын умершего. – А также и всем, кто уважал сэра Артура, как уважали его все мы. Благодарю вас, сэр, – и мужчина сел под гомон, выражающий согласие. Его сосед справа сразу же одобрительно похлопал его по плечу, а человек, сидящий слева, усиленно закивал.

– Очень хорошо, – коронер скрестил руки на груди. – Я выслушал достаточно свидетельских показаний, чтобы с грустью, но без колебаний и сомнений вынести свой вердикт. Судебное заседание устанавливает, что сэр Артур Десмонд умер в результате чрезмерной дозы лауданума, которую он принял сам по рассеянности, возможно ошибочно посчитав опий средством против головной боли или лекарством от несварения желудка. Этого мы уже никогда не узнаем. Смерть как следствие ошибки, несчастный случай. – Он очень пристально посмотрел на Мэтью, и что-то в выражении его лица словно предупреждало молодого человека от выражения излишних эмоций.

Зал взорвался. Репортеры кинулись к дверям. Публика оживленно обсуждала услышанное, пускаясь в комментарии и споры. Некоторые с облегчением встали, так как у них от долгого сидения затекло все тело.

Лицо младшего Десмонда стало пепельно-серого цвета, и он уже было хотел что-то сказать.

– Молчи! – яростно прошептал Питт.

– Но это не несчастный случай, – процедил Мэтью. – Это было хладнокровное убийство! Ты веришь…

– Нет, не верю! Но, судя по свидетельским показаниям, нам чертовски повезло, что они не вынесли вердикт о самоубийстве.

В лице у Десмонда не осталось ни кровинки. Он повернулся к своему другу. Они оба знали, что означал бы такой вердикт. Не только бесчестие. Это было бы квалифицировано как преступление против церкви и государства. Покойного не смогли бы похоронить по христианскому обряду – он был бы погребен как преступник.

Коронер закрыл судебное заседание. Люди встали и вышли на солнечный свет, все еще оживленно дискутируя, обуреваемые сомнениями, предположениями, гипотезами.

Мэтью шел рядом с Томасом по пыльной улице и заговорил только спустя несколько минут. Голос у него при этом был тихий и хриплый от боли и растерянности.

– Никогда в жизни не чувствовал себя так скверно, как сейчас. Никогда не думал, что можно ненавидеть кого-то так сильно.

Питт ничего не ответил. Он не доверял собственным эмоциям.

Веспасия провела вторую половину дня в занятии, которое раньше было для нее весьма обычным времяпрепровождением, но сейчас она возвращалась к нему все реже и реже. Без пяти минут три леди Камминг-Гульд велела заложить экипаж, облачилась в кремовое кружевное платье и надела моднейшую, с поднятыми полями шляпу, украшенную огромной, с кочан капусты, белой розой. Взяв солнечный зонтик из слоновой кости, она сошла со ступенек крыльца и с помощью лакея поднялась в карету.

Сначала пожилая дама приказала везти ее к дому леди Брэбезон, жившей на Парк-лейн, где пробыла ровно пятнадцать минут – это был как раз необходимый промежуток времени для послеполуденного визита. Меньшее время считалось бы не совсем любезным, большее было бы злоупотреблением гостеприимством. Да и вообще, было гораздо важнее знать, когда откланяться, чем когда приехать.

Затем Веспасия отправилась к миссис Китченер на Гросвенор-сквер и приехала туда незадолго до половины четвертого: это было все еще в пределах часа, отведенного для официальных визитов. Время с четырех до пяти предназначалось для менее формальных встреч. А с пяти до шести представители высшего общества встречались с теми, с кем поддерживали дружеские отношения. Веспасия всегда соблюдала эти условности. Были такие правила общественного поведения, которым можно не подчиняться, но не следовать другим было бессмысленно и неприемлемо, и к последним как раз и относился строгий распорядок дневных визитов.

Во время посещений леди Камминг-Гульд надеялась разузнать побольше о различных представителях Министерства по делам колоний со светской точки зрения. А для этого было необходимо опять показаться в обществе, послушать, что о них там говорят.

От миссис Китченер она проследовала на Портман-сквер, затем на Джордж-стрит, а потом к миссис Долли Уэнтворт, где показала визитную карточку и была немедленно приглашена войти. Было как раз самое начало пятого, время, когда предлагают чай и визит может затянуться дольше положенных пятнадцати минут.

– О, как это прелестно с вашей стороны – приехать с визитом, леди Камминг-Гульд, – сказала, улыбаясь Долли Уэнтворт.

В гостиной были две другие дамы. Они сидели на кончиках стульев, выпрямив спины, словно по линейке, и опираясь на зонтики, вертикально поставленные рядом. Одна из них была пожилой, с красивым носом и величественными манерами, другая была по крайней мере лет на двадцать пять ее моложе и, судя по лбу, цвету лица и оттенку волос, приходилась ей дочерью. У Долли Уэнтворт был еще неженатый сын, и Веспасия сразу сделала вывод насчет цели подобного визита, а вскоре окончательно убедилась в своей правоте. Гостьи были представлены и оказались миссис Реджиналд Сэксби и мисс Вайолет Сэксби.

Миссис Сэксби встала. Было принято уезжать при появлении следующего визитера, и это ни в коей мере не считалось неучтивостью. Мисс Вайолет последовала примеру матери, но несколько неохотно.

– Так неудачно, что Джордж сейчас в своем клубе, – сказала укоризненно миссис Сэксби.

– Он, я уверена, будет очень расстроен, когда узнает, что не застал вас, – промурлыкала Долли. – Я всегда удивляюсь, почему мужчины так часто посещают свои клубы. Мне кажется, большинство проводит каждый день или там, или же на скачках, или на состязаниях в крикет и тому подобных развлечениях.

– Не знаю, зачем им вообще нужны клубы, – сказала, надувшись, Вайолет, – ведь существуют сотни клубов для мужчин и едва ли с десяток для женщин.

– Причина совершенно ясна, – возразила ее мать. – Мужчины уходят в клубы, чтобы повидаться друг с другом, поболтать о политике, спорте и других подобных вещах, ну и немного посплетничать или же потолковать о делах. В клубах главным образом и сосредоточена для них общественная жизнь.

– Но почему же для женщин так не бывает? – упорствовала Вайолет.

– Не глупи, детка. У женщин для подобных вещей существуют гостиные.

– Но тогда почему и у женщин все-таки бывают клубы?

– Они существуют для тех женщин, у которых нет своих гостиных, – несколько нетерпеливо ответствовала миссис Сэксби.

– Я не знакома ни с одной леди, у которой не было бы собственной гостиной.

– Ну, разумеется, не знакома. Те леди, у которых ее нет, не приняты в обществе, и, следовательно, ты не можешь их знать.

На этом мисс Вайолет пришлось успокоиться.

– Дорогая, – сказала Долли, когда гостьи ушли, – бедный Джордж так нуждается в обществе. Для него одиночество – это настоящее испытание.

Леди Камминг-Гульд не потребовались дальнейшие объяснения.

– Полагаю, настоящим испытанием для него является то, что он входит в число неженатых мужчин, которые считаются женихами, – улыбнулась она.

– Да, вы, конечно, совершенно правы. Пожалуйста, садитесь. – И Долли неопределенно махнула рукой в сторону одного из стульев с бледно-голубой обивкой. – Кажется, прошел целый век с тех пор, как мы виделись и могли как следует наговориться.

– Я нечасто бывала в таких местах, где можно побеседовать, – откликнулась Веспасия. – Хотя, надо сказать, мне очень понравился прием у герцогини Мальборо на прошлой неделе. Я видела вас издали, но подойти к нужному человеку при подобных скоплениях народа можно только случайно. Однако я виделась с Сьюзен Чэнселлор. Какое интересное создание! Она напоминает мне Беатрис Дарни. А может быть, она сама из вустерширских Дарни?

– Нет! Отнюдь. Я не знаю, откуда родом ее семья, но ее отец – покойный Уильям Даулинг – из банка «Куттс».

– Неужели? Я как будто с ним не знакома.

– О, конечно, нет, моя дорогая. Он уже несколько лет как умер. И оставил очень значительное состояние. Думаю, что его унаследовали в равных долях Сьюзен и ее сестра Мод. Сыновей там не было. А теперь Мод, бедняжка, тоже умерла, и ее состояние перешло к мужу вместе с главным пакетом акций семейного банковского дела. Его зовут Фрэнсис Стэндиш. Вы знакомы с ним?

– Да, кажется, мы встречались, – ответила Веспасия. – Человек с очень выразительной внешностью, если не ошибаюсь. У него прекрасные волосы.

– Да, верно. Он банкир-негоциант. Такая власть всегда придает очень уверенный вид, что, в свою очередь, привлекает внимание. – Долли поудобнее устроилась в кресле. – Разумеется, его мать в родстве с Солсбери, но не знаю, в какой степени.

– А потом я видела женщину очень странной внешности по имени Кристабел Торн… – продолжала ее гостья.

– О, дорогая, – рассмеялась миссис Уэнтворт, – так, значит, вы разговаривали с одной из тех, кого называют «новыми». Она невероятно вызывающа, но очень забавна. Чего я не одобряю. Да и можно ли так, если обладаешь хоть малейшей толикой здравого смысла? Нет, она просто ужасно ведет себя.

– «Новая женщина»? – заинтересованно переспросила Веспасия. – Вы действительно так считаете?

Долли удивленно вскинула брови.

– А вы разве нет? Если женщины захотят оставить свои домашние очаги и семьи и играть совсем иные роли, что же будет со всем обществом в целом? Нельзя же все время жить только для удовольствия. Это совершенно безответственное поведение. Вы видели эту отвратительную пьесу господина Ибсена? «Домик для кукол», или еще что-то в этом роде? Там женщина ушла из дома и оставила мужа и детей, и совершенно непонятно почему.

– Ну, сама она, наверное, считала, что причина для этого существует. – Леди Камминг-Гульд была слишком стара, чтобы поддакивать из приличия. – Муж в этой пьесе чересчур покровительственно относился к жене и обращался с ней как с ребенком, не имеющим ни способностей, ни права принимать собственные решения.

Ее приятельница рассмеялась:

– Но, ради бога, дорогая, ведь почти все мужчины таковы. Надо просто действовать окольными путями. Немножко лести, немножко обаяния и такта, когда его внимание обращено на вас, а чуть он отвернулся, надо действовать по собственному усмотрению, и таким образом можно добиться всего.

– Но та героиня не хотела выпрашивать то, на что, как она считала, каждая женщина имеет право.

– Да вы сами разговариваете как «новая женщина»!

– Ну, конечно, нет. Я же очень старая женщина… – Веспасия переменила тему: – Но скажите, разве эта Кристабел Торн столь же радикальна в своих поступках? Я уверена, свой дом она не оставила бы и не оставит.

– Она делает хуже. – Теперь на лице Долли выразилось явное неодобрение, и она перестала смеяться. – Миссис Торн организовала какое-то учреждение, в котором печатаются и потом распространяются очень подробные инструкции, побуждающие женщину стремиться к образованию и заниматься профессиональным трудом. Но я вас спрашиваю: кто на свете решится пригласить на работу женщину-адвоката или архитектора, судью или врача? Все это совершенно бессмысленно. Мужчины никогда с этим не согласятся. Но, конечно, Кристабел Торн и слышать ничего не желает.

– Необыкновенно, – ответила Веспасия, стараясь говорить как можно равнодушнее. – Совершенно необыкновенно.

Но тут разговор прервался, потому что приехала с визитом еще одна дама, хотя и было уже почти пять часов. Леди Камминг-Гульд пришлось распрощаться.

Последняя, к кому она заехала с визитом, была Нобби Ганн. Веспасия нашла ее в саду, с рассеянным видом взирающую на желто-бело-лиловые ирисы. Что было особенно любопытно, вид у Зенобии был встревоженный, но в то же время в ней чувствовалась некая внутренняя радость, которая освещала ее лицо.

– Как приятно видеть вас, – сказала она, поворачиваясь к гостье от клумбы с ирисами и делая шаг ей навстречу. – Уверена, сейчас уже время пить чай. Могу я предложить вам чашку? Вы останетесь?

– Конечно, – ответила Веспасия.

Бок о бок они прошли по широкой, залитой солнцем лужайке; она была хорошо подстрижена, но случайно оставшиеся длинные травинки иногда задевали юбки. Шмель лениво перелетал с одной ранней розы на другую.

– Есть что-то особенное в английском саду летом, – тихо сказала Нобби. – Но тем не менее я все чаще и чаще вспоминаю Африку.

– Но вы же не хотите опять отправиться туда, не правда ли? – удивилась леди Камминг-Гульд. Мисс Ганн была уже не в том возрасте, когда подобные поездки легко организовывать и переносить даже при наличии удобств. То, что было приключением в тридцать, могло обернуться мучением в пятьдесят пять.

– О нет! Совсем не хочу, – улыбнулась Нобби, – разве только в мечтах, хотя воспоминание может быть обманчиво-сладостным. Нет, я беспокоюсь о ней главным образом из-за состоявшегося позавчера разговора. Так много денег теперь связано с представлениями об Африке, такие огромные прибыли можно извлекать, основывая там поселения или торгуя… Время исследования Африки из желания открыть еще не ведомые белому человеку земли уже миновало. Теперь все зависит от соглашения, от прав на ископаемые и от армий. Там пролито уже столько крови… – Вид у путешественницы был печальный, когда она посмотрела на плющ, вьющийся по стене, мимо которой они проходили. – Больше уже никто не говорит о миссионерах. Никто даже не упоминает, насколько мне известно, имен Моффэта или Ливингстона. Теперь все твердят о Стэнли, Сесиле Родсе и деньгах. – И она посмотрела на сияющие в солнечном свете, шелестящие листвой вязы и на белые распускающиеся розы, обвивающие их снизу. Все это было таким английским, что Африка со своей жгучей жарой, ярким солнцем и пылью казалась причудливой сказкой, которая не имеет отношения к реальному миру.

Но глядя на Нобби, Веспасия не могла не заметить, как глубоки ее волнение и тревога.

– Времена меняются, – сказала она, – и боюсь, что после идеалистов приходят реалисты, приземленные добытчики прибылей. Так было всегда. И может быть, это неизбежно. – Она спокойно шла рядом с Зенобией и остановилась перед огромным кустом люпина, на котором уже розовела дюжина стрел. – Вам надо быть благодарной за то, что вы были свидетельницей лучших дней Африки, разделяли их.

– Но если бы только это, – нахмурилась мисс Ганн. – Если бы дело было только в моих личных сожалениях, я бы смирилась. Однако все действительно осложнилось, Веспасия. – Она огляделась вокруг, и глаза у нее потемнели. – Если заселение Африки будет проводиться такими методами, если мы посеем ветер, то пожнем в будущих столетиях бурю, я вам это обещаю. – Лицо ее так омрачилось и было полно такого нескрываемого страха, что ее гостья, несмотря на то что находилась в саду, залитом летним солнцем, внезапно почувствовала легкий озноб, и уйма цветов показалась ей хотя и ярким, но далеким пятном. Даже ощущение теплого ветерка на коже было каким-то странным.

– Но что именно, по-вашему, произойдет? – спросила она.

Нобби стояла, устремив взгляд в пространство. Она была в растерянности. То, чего она опасалась, уже, очевидно, свершилось. И то, что она видела в мыслях, ужасало ее.

– Если некоторые планы Лайнуса Чэнселлора и людей, которые с ним заодно, – тех людей, которые вкладывают огромные деньги в колонизацию ее земель, – осуществятся… Я говорю о Машоналенде, Матабелеленде, берегах озера Ньяса и территориях вблизи Экватории… Они рассчитывают найти там неистощаемые золотые залежи, – ответила путешественница, – и тогда туда же хлынут орды людей, которые ни в малейшей степени не заинтересованы в развитии самой Африки и населяющих ее племен и в том, чтобы осваивать ее пространства для блага этих коренных жителей или их детей. Они станут только грабить ее ископаемые.

Мимо них медленно пролетела бабочка и села на цветок.

– Тогда в Африку хлынут всякого рода добытчики и искатели легких денег, они будут мошенничать и обманывать. Но и это еще не самое худшее. Там появятся насильники, люди, одержимые жаждой власти со своими собственными армиями, и они втянут в свои распри племенных вождей. Междоусобные войны и сейчас там ведутся, но воины вооружены только копьями. Однако представьте себе двух противников, из которых один с ружьем, а другой его не имеет. – Мисс Ганн повернулась к Веспасии. – И не надо недооценивать немцев. Они очень прочно обосновались в Занзибаре и полны решимости продвинуться во внутренние области. Так уже произошло ужасающее кровопролитие. Но, вероятно, еще не худшее из возможных. Арабские работорговцы будут защищать свои интересы силой оружия, если сумеют. И они уже не раз восставали против немцев.

– Но правительству, конечно, все об этом известно? – неуверенно спросила леди Камминг-Гульд.

Ее собеседница опять повернулась лицом к саду и слегка пожала плечами:

– Сомневаюсь, что они это вполне понимают. Когда африканские проблемы обсуждаются в Англии, они кажутся совсем иными: это всего лишь множество запечатленных на бумаге имен, не совсем точные отчеты, а главное – это все так далеко отсюда. И совсем иначе все воспринимаешь, если живешь там, любишь Африку и знаешь ее народ. Кстати, не все они благородные дикари, честные и простодушные.

Женщины опять очень медленно пошли по мягкой зеленой траве. Нобби отрывисто рассмеялась:

– Они тоже могут быть такими же изворотливыми, хитрыми и расчетливыми, как многие белые, и точно такими же деспотичными. Они могут продать своих врагов в рабство любому арабу, который захочет их купить. Так обычно и обращаются с военнопленными. Я думаю, разница тут не в нравственности, а в степени могущества и силы, – на мгновение Зенобия устало прикрыла глаза. – А эти сила и могущество – в наших новейших изобретениях, в порохе, стали, в нашей мощной организации… Мы, обладая всем этим, можем причинить намного больше зла, чем добра. И я очень боюсь, что при нашей жадности к наживе и имперских интересах это будет преимущественно зло.

– Но можно что-нибудь сделать для предотвращения этого зла? – спросила Веспасия. – Или, по крайней мере, как-то умерить его?

– Вот это меня сейчас и беспокоит, – ответила Нобби, перешагнув бордюр и двинувшись через лужайку к тенистому кедру. Там приятельницы опустились на скамью. – Сейчас я пребываю в состоянии неуверенности и растерянности, но чувствую что-то неладное. Я недавно разговаривала с мистером Крайслером. Он только что вернулся из Африки. Я уважаю и ценю его мнение. – Мисс Ганн слегка покраснела и отвела взгляд. – Он был знаком с Абушири, вождем мятежников, восставших против немцев в Занзибаре. Я думаю, это был отряд, состоящий главным образом из торговцев слоновой костью и рабов. Но восстание было подавлено очень жестоко и грязно. Признаться, мне мало что об этом известно. Мистер Крайслер упомянул об этом походя, но у меня появилось чувство все возрастающей тревоги.

Веспасия тоже взволновалась, но по другой причине. Она знала о падении Отто фон Бисмарка, блестящего немецкого канцлера, подлинного создателя новой, объединенной из разрозненных земель и княжеств Германии. Его номинальный патрон, старый кайзер, долго болел и вскоре умер от рака горла. После этого единственным главой недавно возникшего и очень активного государства стал молодой, упрямый и в высшей степени самоуверенный кайзер Вильгельм II. Теперь германские амбиции не будут знать осторожной, сдерживающей руки.

– Вспоминаю молодые годы Ливингстона, – сказала, улыбаясь, Нобби. – Я, наверное, кажусь от этого сама очень старой, да? Как все тогда радовались, в каком пребывали возбуждении! Никто и не помышлял о золоте или слоновой кости. Всех интересовали только новые дали, новые народы, великолепные, прекрасные виды, грандиозные явления вроде водопада Виктория, – и она устремила взгляд вверх сквозь зелень кедровых ветвей в голубое небо. – Однажды я встретилась с одним человеком, который видел водопад на несколько месяцев раньше меня. Я стояла под открытым небом. Был вечер, но еще было жарко, очень жарко. В Англии никогда так не чувствуешь жары всеми порами, как там, в Африке, – этой захватывающей, огнедышащей жары. Акации со своими словно срезанными верхушками были недвижимы в еще горячем воздухе под небом, усеянным яркими звездами, и я вдыхала запах земли и сухой травы. Воздух был наполнен жужжаньем насекомых, и в полумиле от меня, у источника, прорычала львица. Было так тихо, что мне казалось, будто она рядом, будто стоит протянуть руку – и я смогу до нее дотронуться.

Лицо у Зенобии было печальным, в голосе послышались слезы. Веспасия слушала ее не перебивая.

– Этот человек был исследователем, который шел с партией геологов. Белый человек. – Мисс Ганн говорила тихо, словно беседуя сама с собой. – Он был болен, в лихорадке, когда пришел к нам. Он вошел в наш лагерь, будучи таким истощенным, что едва мог стоять. И таким худым, одни кожа да кости – но лицо его сияло, когда он стал рассказывать, а глаза были как у ребенка. Он видел водопад тремя месяцами раньше… Такое впечатление, будто сам океан низвергается с небесных скал бесконечным ураганным потоком, шумя и воя, в бездну, над которой стоят белая пена и нескончаемые радуги. И кажется, что этот поток, эта грандиозная река, состоит из десятка рукавов и все они бьют в огромную чашу, по краям которой теснятся джунгли… – Она замолчала.

– А что с ним случилось потом? – спросила Веспасия.

Где-то вверху над ними, на кудрявой ветке, пела птица.

– Он умер от лихорадки двумя годами позже, – ответила Зенобия. – Но, слава богу, водопад пребудет там до конца времен. – Она поднялась и опять направилась по траве к дому. Ее гостья пошла следом. – Чай уже, конечно, готов. Не хотите ли?

– Да, пожалуй, – ответила леди Камминг-Гульд, поравнявшись с хозяйкой.

– Мистер Крайслер охотился с Селусом, знаете? – продолжала та.

– А кто такой Селус?

– О! Фредерик Кортни Селус – замечательный охотник и землепроходец. Крайслер рассказал, что Селус – один из проводников отряда Родса и ведет его на поселение в Замбезию. – Лицо Нобби опять омрачилось, но в ее голосе чувствовались волнение и какая-то едва уловимая перемена интонации, когда она произнесла имя Крайслера. – Мне известно, что Родса поддерживает мистер Чэнселлор. И, конечно, банк Фрэнсиса Стэндиша.

– А мистер Крайслер этого не одобряет, – сказала Веспасия, и это было скорее утверждение, нежели вопрос.

– Боюсь, у него есть для этого основания, – ответила мисс Ганн, внезапно искоса взглянув на собеседницу. – Я думаю, что он искренно любит Африку, не ради какой-либо выгоды, но ради нее самой, потому что она нецивилизованна и неизведанна, прекрасна и ужасающа – и очень, очень стара. – Незачем было и говорить, насколько она восхищается самим Крайслером из-за этой его любви. Это восхищение внутренним светом озаряло лицо Зенобии и слышалось в нежном, тихом звучании ее голоса.

Веспасия улыбнулась и ничего не сказала.

Так они проследовали бок о бок по лужайке, шелестя юбками по траве, поднялись по ступенькам и вошли через французское окно, створки которого доходили до пола, в столовую – пить чай.

Через день был устроен благотворительный базар, на котором Веспасия Камминг-Гульд обещала присутствовать. Он проводился одной ее давней приятельницей, и хотя Веспасия не любила подобные предприятия, она, по доброте души, почитала своим долгом поддержать усилия организовавшей его дамы, хотя с большей готовностью просто пожертвовала бы деньги. Подумав, что Шарлотте это, напротив, может показаться любопытным, она послала за ней свой экипаж.

Но все оказалось не так, как предполагала Веспасия, и когда они с племянницей приехали, то узнали, что предприятие обещает быть по крайней мере нескучным, а в лучшем случае и познавательным. Приятельница Веспасии, миссис Пенелопа Кеннард, забыла упомянуть, что это Шекспировский благотворительный базар и все участники-устроители будут одеты в костюмы героев пьес великого драматурга, вследствие чего у самых ворот их приветствовал очень красивый Генрих V, который звучно воскликнул: «Добро пожаловать!» И лишь только они расстались с королем, как их атаковал злобный Шейлок, потребовавший или денег, или «фунт мяса поближе к сердцу».

Оторопев на мгновение, Веспасия великодушно пожертвовала ему довольно солидную входную плату за себя и за Шарлотту.

– Господи помилуй, кто следующий? – пробормотала пожилая леди, когда они отошли на достаточное расстояние от Шейлока и приблизились к прилавку, за которым восседала молодая светская дама в костюме Титании, королевы фей из «Сна в летнюю ночь». Надо сказать, выглядела она в нем поистине привлекательно. Ни один самый смелый вечерний туалет не обнажал так много волшебной плоти. Руки, плечи и талия утопали в волнах газа, но все равно казались как будто бы неприкрытыми и позволяли очень многое угадывать под прозрачными, переливчатыми складками. Там же два молодых джентльмена спорили из-за цены на лавандовую помаду, а несколько других с нетерпением ожидали своей очереди поторговаться.

– Эффектно! – сказала Шарлотта с невольным восхищением.

– О да, очень, – согласилась ее тетя, улыбнувшись про себя. – В прошлый раз, когда Пенелопа устраивала такой базар, все были в костюмах героев мистера Диккенса, и это было далеко не так забавно. Они все, на мой взгляд, выглядели одинаково. Смотри! Вон там! Ты когда-нибудь видела, как Клеопатра продает подушечки для иголок?

Шарлотта проследила за ее взглядом и увидела необыкновенно молодую девушку, темноволосую и с карими глазами, почти идеальным греческим носом, хотя, может быть, с излишне высокой переносицей, чтобы соответствовать всем канонам красоты, и капризным, очень своеобразных очертаний ртом. Такая внешность могла принадлежать женщине, привыкшей властвовать и одновременно хорошо владеющей собой, но иногда снисходительной к своим слабостям. В эту самую минуту она предлагала маленькую, вышитую и обвязанную кружевом подушечку джентльмену в безукоризненно сшитом фраке и полосатых брюках. Он напоминал банкира или дельца, играющего на бирже и имеющего отношение к акциям и частной собственности.

Мимо не спеша прошествовал епископ в традиционных гетрах, улыбаясь сиянию солнца и кивая сначала направо, потом налево. Несколько минут его взгляд покоился на Клеопатре, и он едва не остановился и не купил подушечку, но здравый смысл победил, и он, все еще улыбаясь, направился к Титании.

Веспасия взглянула на Шарлотту. Все было понятно без слов.

Они не спеша проходили мимо прилавков, за которыми молодые женщины, одетые с безудержной фантазией, продавали сладости, цветы, украшения, ленты, пирожные и рисунки или предлагали участие в разных играх с последующими призами. Потом дамы увидели киоск, задекорированный темной тканью с приколотыми к ней серебряными звездами и надписью, извещающей, что за шесть пенсов ведьмы из «Макбета» предскажут всем желающим Судьбу и назовут все великие свершения, которые ждут их в будущем. Рядом стояли девушки, ожидающие своей очереди, и даже двое молодых людей, которые притворились, что пришли сюда только за компанию, но при этом смотрели на предсказательниц с явным любопытством.

Сразу за ними Шарлотта заметила плотную фигуру Юстаса Марча. Он стоял, выпрямившись, как по линейке, и разговаривал с мужчиной внушительных размеров, с седыми волосами и трубным голосом. Оба от всего сердца засмеялись. Юстас распрощался с ним и повернулся к Шарлотте. На лице его появилось тревожное выражение, но было уже поздно делать вид, что он ее не заметил. Марч расправил плечи и шагнул вперед.

– Добрый день, миссис Питт. Как приятно встретить вас. Я вижу, вы поддерживаете достойное начинание, – и он отрывисто засмеялся. – Это замечательно.

Веспасия остановилась, чтобы поговорить с одной из знакомых, и Юстас ее не видел. Он заколебался, подыскивая, что бы сказать, не будучи уверен, что хорошее воспитание позволяет в подобных случаях сразу же уйти.

– Прекрасный день сегодня. Так замечательно быть на свежем воздухе. Прекрасный сад, не правда ли?

– Восхитительный! – согласилась Шарлотта. – И так любезно со стороны миссис Кеннард предоставить его для нужд базара. Я думаю, придется долго убирать здесь после такого множества людей.

Марч быстро моргнул, услышав столь бесхитростное и откровенное заявление.

– Все для хорошего дела, уважаемая сударыня. Эти маленькие жертвы необходимы, если мы хотим быть полезными обществу. Ничто не дается нам без труда, как известно! – Он широко улыбнулся.

– Конечно, – опять кивнула миссис Питт. – Полагаю, вы знакомы с очень многими из присутствующих?

– О нет, почти ни с кем. Я теперь мало вращаюсь в обществе, не то что прежде. Слишком много разных важных и неотложных дел. – Вид у Юстаса при этом был такой, будто он был готов немедленно отправиться их исполнять.

– Вы меня очень интересуете, мистер Марч, – ответила Шарлотта, встретившись с ним взглядом.

Тот ужаснулся. Он желал бы вызвать интерес у этой женщины меньше всего на свете. В ее обществе он всегда испытывал неловкость. Так редко удавалось направить разговор с ней в нужное русло.

– Но дорогая сударыня, уверяю вас… – Юстас растерялся и замолчал.

– Как это скромно с вашей стороны, мистер Марч, – его собеседница призывно улыбнулась.

Он покраснел, но не от застенчивости, а от нестерпимого желания все бросить и бежать.

– Я очень много думала о том, что вы рассказывали о той благотворительной организации, – поспешно сказала миссис Питт, – и уверена, что вы во многом правы. Когда усилия объединяются, можно достичь гораздо большего. Знание – сила, разве не так? Как можно действовать эффективно, если не знаешь, кто нуждается больше всех? Ведь иначе можно принести много вреда, не правда ли?

– Да, полагаю, что так, – неохотно отозвался Юстас. – И я очень рад, что вы поняли, как могут быть ошибочны поспешные суждения. Уверяю вас, что организация, к которой я принадлежу, – в высшей степени достойная.

– И таинственная, – прибавила Шарлотта с очень честным выражением лица. – Для вас, должно быть, очень огорчительно, что сэр Артур Десмонд, бедняга, незадолго до своей смерти говорил о ней такие неприятные вещи.

Юстас побледнел, испытывая большое замешательство и неловкость.

– Э… очень… – поддакнул он. – Бедняга, да. Был, конечно, в маразме. Что очень печально. – Он покачал головой и добавил, выпятив нижнюю губу: – Бренди. Во всем надо соблюдать умеренность, я всегда это говорю. В здоровом теле – здоровый дух. Способствует и добродетели, и счастью, – Марч глубоко вздохнул. – Разумеется, я никогда не имел дела с опием и тому подобным. Только свежий воздух, холодные ванны, быстрая ходьба и спокойная совесть. Нет никакой причины для того, чтобы человек не спал спокойно каждую ночь своей жизни. И я никогда не думал о таблетках и микстурах. – Он слегка вздернул подбородок и опять улыбнулся.

Зловещий Ричард III, усердно хромая, шел к ним, а две молодые женщины весело смеялись, но он погрозил им кулаком, и они, подыгрывая ему, сделали вид, что испугались.

– Но чтобы иметь спокойную совесть, надо обладать чрезвычайной добродетельностью, часто и глубоко каяться или же быть совершенно бесчувственным, – ответила Шарлотта с едва заметной ехидцей, поворачиваясь при последних словах к Юстасу.

Он стал совсем розовым от смущения и ничего не ответил.

– Я, к сожалению, не была знакома с сэром Артуром, – продолжала Шарлотта, – но слышала, что он принадлежал к числу самых добрых и очень достойных людей. Но, возможно, он чем-нибудь страдал и это было причиной его беспокойства? Или тому причиной какие-то иные тревоги? Если человек чувствует себя в ответе за других, он может очень волноваться.

– Да-да, конечно, – сказал Марч с несчастным видом.

Шарлотта понимала, что пробудила в нем воспоминания, причем не очень приятные, но считала, что ее собеседник не имеет права спать спокойно все ночи своей жизни.

– А вы его знали? – стала она настойчиво допрашивать его.

– Э… Десмонда? О… ну… да, я с ним несколько раз встречался. Не могу сказать, что хорошо его знал, понимаете, что я имею в виду? – сказал тот, не глядя на нее.

Миссис Питт подумала, что Юстас и сэр Артур могли состоять в одной и той же секции «Узкого круга», но она не имела представления, сколько человек должно быть в каждой из них. Помнится, Питт вроде говорил, что не больше пяти-шести, но Шарлотта не была в этом уверена. Чтобы действовать эффективно, такие группы, конечно, должны быть несколько больше. И, возможно, в каждой секции есть главный, который знает всех остальных.

– Вы хотите сказать, что встречались с ним в обществе? – спросила она с самым наивным видом, какой только могла изобразить, но не очень в этом преуспела. – На охотничьих балах и так далее? Или это было связано с его деятельностью?

Юстас оглянулся через левое плечо, все еще красный.

– Его деятельностью? – спросил он, встревожившись. – Я… не совсем понимаю… что вы имеете в виду. Разумеется, нет.

Этого было достаточно. Юстас понял, что Шарлотта имеет в виду «Узкий круг». Если бы речь шла об обычном светском знакомстве, он бы признал это без всякого смущения, но миссис Питт почти не сомневалась, что ее легкомысленный родственник не имел доступа в высшие сферы светского общества усадебного дворянства и земельной аристократии, к которой по рождению принадлежал Артур Десмонд.

– Я имела в виду Министерство иностранных дел, – Шарлотта мило улыбнулась. – Однако я понимаю теперь, что такое вряд ли могло случиться.

– Конечно. Вы совершенно правы. – Марч тоже улыбнулся, но вымученной улыбкой. – А теперь, уважаемая сударыня, извините, но у меня есть здесь обязанности. Очень много дел. Надо засвидетельствовать свое присутствие, понимаете? Что-то купить, поощрить, показать пример…

И, не дав ей возможности возразить, он поспешил прочь, кивая по сторонам, когда видел знакомых, или притворяясь, что кого-то видит, даже если на самом деле это было не так.

Несколько минут Шарлотта стояла в задумчивости, затем повернулась и пошла обратно, в ту сторону, куда проследовала Веспасия. Через мгновение она снова поравнялась с Клеопатрой и ее игольными подушечками и заинтересованно стала наблюдать за действом, разыгрываемым пожилой матроной, разрывающейся между завистью и неодобрением, и молодой леди, очень близкой к тому возрасту, когда замужество уже не светит, если только речь не о богатой наследнице. С ними был джентльмен. Наметанным взглядом миссис Питт сразу заметила, что воротнички и манжеты у него перелицованы так, чтобы он мог носить рубашку еще с полгода или около того. Она достаточно поработала для той же цели над рубашками своего мужа, чтобы сразу распознать подобные ухищрения.

Через несколько минут Шарлотта поняла, что Клеопатру зовут мисс Сомс. Может быть, это Харриет Сомс, с которой обручен Мэтью Десмонд?

Когда троица совершила покупку и двинулась прочь, Шарлотта подошла к прилавку.

– Извините?

Клеопатра с надеждой, но без всякого интереса взглянула на нее. С близкого расстояния ее лицо казалось еще более необычным. Темные глаза смотрели очень пристально, рот нельзя было назвать чувственным, верхняя губа была не по моде длинной, но лицо девушки было исполнено глубокого внутреннего чувства.

– Могу я вам кое-что продемонстрировать? – спросила она. – Вы себе покупаете или в подарок?

– Дело в том, что я слышала, как предыдущий покупатель назвал вас мисс Сомс. Вы, случайно, не Харриет Сомс?

Клеопатра взглянула удивленно на миссис Питт:

– Да. Именно так. Но не припоминаю, что мы с вами когда-либо встречались.

Это был вежливый и должный ответ хорошо воспитанной женщины, не имеющей намерения срочно знакомиться с неизвестным человеком, о котором она ничего не знает и который никогда не был ей представлен.

– Меня зовут Шарлотта Питт, – улыбнулась Шарлотта. – Мой супруг дружит с самого детства с сэром Мэтью Десмондом. Могу я поздравить вас с обручением и принести соболезнования по случаю смерти сэра Артура? Мой муж так скорбит по поводу этой утраты, и я понимаю, что это был совершенно необыкновенный человек.

– О, – получив удовлетворительное разъяснение, Харриет сразу же настроилась на дружеские отношения; ее лицо смягчилось в очаровательной улыбке. – Как это любезно с вашей стороны, миссис Питт. Да, действительно, сэр Артур был одним из самых приятных людей, каких я когда-либо знала. Я думала, что всегда буду относиться к нему с почтением, как должно по отношению к будущему свекру, но, познакомившись с ним, почувствовала себя с ним очень легко и непринужденно. – Выражение ее лица свидетельствовало, что она вспоминает о сэре Артуре одновременно с удовольствием и грустью.

Шарлотта еще больше пожалела, что сама никогда не встречалась с сэром Артуром. Да, конечно, она более остро ощутила бы тогда горечь потери, но лучше бы поняла и полнее разделила печаль Питта. Женщина знала, что муж очень глубоко чувствует боль утраты, смешанную с чувством вины, а сама она сейчас была как будто бы посторонней для него. И никто из них не мог ничего изменить.

– Позавчера у нас в гостях был сэр Мэтью, – продолжала миссис Питт главным образом для того, чтобы не молчать. – Я прежде не была с ним знакома, но он сразу же мне понравился, и я от всего сердца желаю вам всяческого счастья.

– Благодарю, вы очень добры…

Харриет как будто хотела еще что-то сказать, но ей помешало появление молодой женщины, чье лицо тоже было весьма необычным. На первый взгляд она могла показаться заурядно хорошенькой: правильные черты и типично английский оттенок волос – не льняной, а словно густой мед, – и лицо немодно румяное. Но при более долгом рассмотрении ее лицо казалось все привлекательнее, и, разглядев его как следует, можно было сказать, что этой девушке свойственны ум и чувство юмора, которые придавали ее внешности отпечаток незаурядности.

Не поняв сначала, что Шарлотта и Харриет разговаривают скорее как друзья, а не как продавец и покупатель, она не постеснялась прервать их, но поспешно извинилась, когда Харриет познакомила ее со своей собеседницей. Новоприбывшая оказалась мисс Амандой Пеннеквик.

– О, пожалуйста, пожалуйста, извините, – торопливо сказала она. – Как ужасно невежливо с моей стороны! Извините, миссис Питт. У меня нет ничего важного, о чем бы надо было срочно сказать.

– И у меня тоже, – призналась Шарлотта. – Я только хотела представиться, так как мой муж – очень давний друг сэра Мэтью Десмонда. – Она решила, что Аманде известно о помолвке Харриет, и по лицу той сразу поняла, что так оно и есть.

– Я так зла, – призналась мисс Пеннеквик. – Гвендолайн Отвей опять читает свои отвратительные астрологические лекции, а ведь обещала, что не станет. Знаете, иногда мне просто хочется отшлепать ее! И, между прочим, она щеголяет в платье Анны Болейн.

– С головой или без? – спросила, хихикнув, Харриет.

– Ну, в данный момент ее голова у нее на плечах, – мрачно ответила Аманда.

– А я не знала, что Анна Болейн принадлежит к шекспировским героиням, – Харриет наморщила лоб.

– «Прощай… и навсегда прощай, мое величье», – раздался за спиной мисс Пеннеквик звучный, прекрасного тембра мужской голос, и, обернувшись, дамы увидели открытое, некрасивое лицо Гарстона Эйлмера. – Кардинал Вулси, – сказал он весело, глядя на Аманду, и прибавил: – «Генрих Восьмой».

– О да, конечно. Добрый день, мистер Эйлмер, – ответила девушка, посмотрев на него высокомерно, что было так несвойственно ее подвижному лицу.

– А почему вам не нравится, что Гвендолайн считает себя немного разбирающейся в астрологии? – спросила ее Шарлотта. – Разве это не самый безобидный способ поразвлечь присутствующих и заработать на благотворительность?

– Аманда не одобряет астрологии, – улыбнувшись, ответила Харриет. – Даже для забавы.

– В звездах нет абсолютно ничего магического, – быстро ответила мисс Пеннеквик. – Во всяком случае, в общепринятом смысле слова. То, что с ними связано, гораздо более удивительно, чем глупые имена и представления о героях классической древности и разных воображаемых животных. Но если существует идея действительного величия… – Тут она оборвала себя на полуслове, почувствовав очень пристальный взгляд Гарстона Эйлмера, который смотрел на нее с таким явным восхищением, что это заметил бы любой.

– Извините, – сказала она Шарлотте, – вот уж не следовало мне так раздражаться из-за какой-то глупости. Разумеется, она может развлекать людей, которые никогда в жизни не станут смотреть на звезды в телескоп, даже если получат такую возможность, – и девушка засмеялась, сознавая собственное отличие. – Наверное, куплю сейчас подушечку для иголок. Дайте-ка взглянуть вон на ту, обшитую белыми кружевами.

Харриет протянула ей подушечку.

– Может быть, позволите сопроводить вас к чаю, мисс Пеннеквик? И вас, миссис Питт? – предложил Эйлмер.

Но Шарлотта очень хорошо понимала, когда ее присутствие нежелательно. Она не знала, каковы чувства Аманды, но чувства Эйлмера были очевидны, и он от этого нравился ей еще больше.

– Спасибо, но я прибыла сюда с тетушкой и должна сейчас ее поискать, – отклонила она предложение.

Мисс Пеннеквик, поколебавшись и, очевидно, обдумав приглашение, холодно приняла его, извинившись перед Шарлоттой и Харриет. Купив подушечку, она ушла с Эйлмером, не приняв, однако, предложенной руки. Внешне они с Гарстоном не подходили друг другу. Аманда была тоненькой и элегантной, а он необычайно некрасив, коротконог и чрезмерно толст.

– Вам бы следовало пойти, – шепнула Харриет. – Бедная Аманда.

– Но я действительно пришла сюда с тетушкой, – широко улыбнувшись, ответила миссис Питт. – Честно.

– О! – Харриет покраснела. – Пожалуйста, извините, я думала, что вы… – она рассмеялась, и спустя мгновение Шарлотта последовала ее примеру.

Через пятнадцать минут она отыскала свою тетю, и они вместе пошли к павильону, где подавали чай. Там они увидели уже выходивших Эйлмера и Аманду Пеннеквик, все еще, по-видимому, занятых разговором.

– Вот неожиданное сочетание, – заметила Веспасия.

– Но замысел его, а не ее, – ответила Шарлотта.

– Да уж, действительно. – И леди Камминг-Гульд взглянула на молоденькую девушку, которая подошла предложить им сэндвичи и маленькие пирожные, украшенные глазурью и завитками из крема.

Они выбрали угощение по вкусу, и Веспасия разлила по чашкам чай. Он был еще слишком горячим, чтобы пить, когда Шарлотта увидела за соседним столиком Сьюзен Чэнселлор. Столик стоял позади них и был полускрыт вместительным самоваром на стойке бара и большим растением в цветочном горшке, из которого торчала этикетка с ценой. Однако во время паузы в разговоре с тетей миссис Питт смогла расслышать голос Сьюзен. Интонация была вежливой, но в ней звучало любопытство, а вместе с тем и слегка тревожные нотки.

– Мне кажется, вы делаете поспешные выводы, не зная всех фактов, мистер Крайслер. План действий был тщательно продуман после консультаций со многими людьми, которые путешествовали по Африке и хорошо знают туземцев.

– С такими, как господин Родс? – Тон Питера Крайслера был еще в границах вежливости, но он не скрывал ни своего недоверия, ни неприязни, которые испытывал к Родсу и его роду деятельности.

– Да, конечно, и с ним, – подтвердила Сьюзен, – но не только с ним. Еще с мистером Маккинноном.

– Тоже уважаемым человеком, – закончил фразу ее собеседник. Голос у него был веселый, тон несколько развязный, но под легкостью и беспечностью таилась несомненная напряженность. Шарлотта не могла видеть Крайслера, но ей нетрудно было представить его пристальный немигающий взгляд, хотя он мог в ту минуту и через силу улыбаться. – Но он собирается извлечь из этого выгоду. Таков его бизнес: его достоинство и честь и даже сама его жизнь и карьера зависят от бизнеса.

– Мистер Родс вложил в свое предпринимательство много собственных средств, – продолжала Сьюзен. – Ни мой муж, ни мой зять не поддерживали бы его, будь он просто искателем приключений, не озабоченным никакой целью.

– Да, он искатель приключений с грандиозной целью, – слегка улыбнулся Питер. – Он строитель империи самого высокого пошиба.

– Но вы говорите так, словно этого не одобряете, мистер Крайслер. Почему? Если мы будем бездействовать, другие-то этого делать не станут, и мы потеряем Африку, уступив ее, возможно, Германии. Вам же этого не хотелось бы, не так ли? И вам не хочется того рабства, которое все еще существует в Африке?

– Нет, конечно, нет, миссис Чэнселлор. Но то зло, в котором они живут, старо, как сама древность, оно – часть их жизненного уклада. А перемены, которые мы с собой приносим, необязательно уничтожат это зло, зато приведут к войне с арабами, которые больше всех занимаются работорговлей, с торговцами слоновой костью, а также с португальцами и уж, несомненно, с немцами и султаном Занзибара. А главное, это утвердит наши имперские права в Экватории, и со временем мы возьмем верх над Эмин-пашой, Лобенгулой, Кабакой из Буганды и всеми остальными. Белые поселенцы с огнестрельным оружием уничтожат прежний жизненный уклад, и через полвека африканцы будут невольниками на своей собственной земле.

– Вы преувеличиваете, – Сьюзен рассмеялась, пожалуй недоверчиво, но уже как будто начав беспокоиться и даже сомневаться. – Ведь африканцев миллионы, а нас горстка… всего несколько сотен.

– Это сегодня, – резко ответил Питер, – а завтра что будет там, где есть золото и земли? Когда будут выиграны все войны и можно будет вместе с приключениями предложить всем нашим младшим сыновьям, не имеющим права наследовать родовые усадьбы, земли в Африке? А также тем, кто натворил всяких темных дел в Европе и чьи семьи не хотят или не могут их больше поддерживать и защищать?

– Нет, так не должно быть, – настойчиво утверждала миссис Чэнселлор. – Все станет как в Индии. Там будет расквартирована постоянная армия, создана система местного гражданского управления, следящая за исполнением законов и… – Она запнулась.

– И вы в это верите? – спросил Крайслер так тихо, что Шарлотте пришлось изо всех сил напрячь слух.

– Ну… – Сьюзен колебалась. – Не так, чтобы совершенно, разумеется. На все это потребуется немало времени. Но постепенно там тоже все наладится.

– Индия обладает культурой и цивилизацией на несколько тысячелетий более древней, чем наша. Они читали и писали, строили города, создавали великое искусство и умели философски мыслить, еще когда мы раскрашивали собственные тела и носили звериные шкуры! – сказал Питер с едва скрытым презрением.

– Но мы приносим им благо наших законов и судопроизводство, – сказала она. – Мы уладили их междоусобные распри и объединили их в великое государство. Мы до некоторой степени выскочки, но мы принесли им мир. И то же самое мы сделаем в Африке.

Крайслер ничего на это не ответил. И невозможно было представить, каково сейчас выражение его лица. Ни Шарлотта, ни Веспасия не проронили ни слова с тех пор, как узнали голос Сьюзен Чэнселлор. Они лишь часто обменивались взглядами. Тут все было ясно без слов.

– А вы знали сэра Артура Десмонда? – спросила Сьюзен через минуту-две.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Ни почему. Разве только потому, что он был бы с вами согласен. Он, по-видимому, тоже очень волновался за судьбу Африки.

– Тогда я хотел бы познакомиться с ним.

– Увы, но это уже невозможно. Он умер на прошлой неделе.

Питер опять ничего не ответил, и через минуту к ним подошла, очевидно, Кристабел Торн, после чего разговор перешел на совершенно общие темы. В частности, заговорили о базаре.

– Он человек больших страстей, этот мистер Крайслер, – сказала Веспасия, допивая чай. – Интересный человек, но, боюсь, опасный.

– А как вы думаете, он прав… относительно Африки? – спросила ее племянница.

– Понятия не имею. Но, возможно, отчасти прав. Однако я совершенно уверена, что он никогда не сомневается в своей правоте. Хотела бы я, чтобы Нобби не так сильно его любила… Пойдем, дорогая, мы исполнили свой долг и теперь можем со спокойной совестью удалиться.