– Ничего, – сказал инспектор Телман, выпятив нижнюю губу. – По крайней мере, ничего обнадеживающего. – Он говорил о своем расследовании всего, что касалось Йена Хэзеуэя из Министерства по делам колоний. – Просто-напросто мирный, трезвый, пожилой книжный червь. Ничем особенно не выделяется из ряда обыкновенного. – Телман сел без приглашения напротив Питта. – Но все же не настолько обыкновенный, чтобы казаться совсем непримечательным. Это характер, со своими причудами и вкусами. Он любит дорогие сыры, например. И тратит на сыр столько, сколько я бы потратил на фунт мяса. Ненавидит рыбу и ни за что, ни за какие деньги не станет есть ее.

Томас, сидевший за столом спиной к свету, нахмурился.

– Покупает себе дешевые рубашки, – продолжал его коллега, – лишнего фартинга на них не истратит. Всегда спорит со своим портным, очень вежливо спорит, но умеет настоять на своем. – На его лице выразилось удивление. – Я сначала думал, что он трусоват и нерешителен, что это один из тех спокойных, тихих людей, которые не умеют за себя постоять, – глаза его округлились, – но я узнал, что если мистер Хэзеуэй захочет, он может быть человеком достаточно настойчивым. Всегда очень спокойный, очень вежливый, никогда и ни с кем не повышает голоса; однако есть в нем что-то такое, наверное, во взгляде, из-за чего портной никогда не спорит с ним больше минуты, а затем, пристально поглядев на него, вдруг отступает и только твердит: «Да, сэр, мистер Хэзеуэй», «Нет, сэр», «Конечно, нет», «Все, что пожелаете, сэр».

– Он занимает довольно высокую должность в Министерстве по делам колоний, – заметил Томас.

Телман коротко фыркнул, тем самым сполна выразив свое презрение:

– Я видел и не таких важных господ, которыми помыкали их портные! Нет, сэр, в нашем мистере Хэзеуэе побольше металла, чем кажется на первый взгляд.

Суперинтендант промолчал. Это было скорее впечатлением, оно ничего не доказывало и объяснялось тем, что Телман сначала принял Хэзеуэя за не очень активного человека.

– При этом он покупает очень хорошие носки и ночные рубашки, – продолжал свой рассказ инспектор. – Очень даже дорогие. И у него несколько шелковых галстуков.

– Экстравагантных?

Телман с сожалением покачал головой:

– Не в том смысле, какой вы имеете в виду. Он никогда не выходит за пределы своих средств. И даже, скорее, тратит меньше, чем может. Есть у него тихие радости. Время от времени он обедает в своем клубе или у друзей, вечерами гуляет по зеленой травке в парке.

– Есть ли у него приятельницы? – продолжил расспросы Питт.

Инспектор скорчил такую физиономию, что слов не требовалось.

– А что известно о его сыновьях? И есть ли у него еще родственники, братья, сестры?

– Сыновья его так же респектабельны, как и он сам, насколько я могу судить. Как бы то ни было, оба живут за границей, и ни от кого я не слышал о них худого слова. Насколько мне удалось выяснить, других родных у него нет. Но он точно не ездит к сыновьям и не переписывается с ними.

Томас откинулся на спинку кресла, подставив лицо под лучи солнечного света.

– А те друзья, с которыми он обедает раз в неделю, кто они? Они как-то связаны с Африкой или Германией? Или с финансами?

– Ничего подобного обнаружить не удалось.

Вид у Телмана был одновременно торжествующим и сердитым. Ему доставляло удовольствие озадачивать суперинтенданта новыми проблемами, но сильно не нравилось, что он пока не смог узнать ничего по-настоящему важного. Питта позабавила эта двойственность.

– Ну а ваше собственное мнение о нем? – спросил он, едва заметно улыбнувшись.

Инспектор как будто удивился. Очевидно, такого вопроса он не предвидел, и теперь ему пришлось спешно обдумывать ответ.

– Мне бы очень хотелось сказать, что внутри у него запрятано больше, чем видно снаружи. – Лицо Телмана приняло кислое выражение. – Но я думаю, что он просто самый обычный, лысый, маленький человек с обычной и очень скучной жизнью, в которой нет ничего таинственного. Таких, как он, в Лондоне десятки тысяч. У меня нет никаких оснований думать, что он шпион или вроде того; он именно то, чем кажется.

Томас уважал мнение своего коллеги. У Телмана были предрассудки, пристрастия и недовольства – как личные, так и коренящиеся в его социальном положении, – но нюх на преступления, на способность человека совершить его, у этого человека был обостренным, и ошибался он редко.

– Спасибо, – искренно ответил Питт, что заставило его собеседника отбросить настороженность. – Вы, наверное, правы.

Тем не менее суперинтендант не упустил возможность явиться в Министерство по делам колоний, чтобы побеседовать с Хэзеуэем и составить о нем личное представление. Было бы упущением не поговорить с ним, а в таком не ясном еще деле никаких упущений, даже мельчайших, Питт себе позволить не мог.

Кабинет Йена Хэзеуэя был поменьше, чем у Чэнселлора или Иеремии Торна, но тем не менее он выглядел величественно и был довольно комфортабельным. В нем, казалось, не было ничего нового: все вещи хорошего качества, на всем чувствуется налет времени. Дерево, которое полировали на протяжении нескольких поколений, сверкало, кожа поблескивала, на ковре виднелась слегка вытертая дорожка, ведущая от двери к письменному столу. Книги, стоящие на единственной полке, были переплетены в марокканскую кожу и сияли золотом названий.

У самого Хэзеуэя, сидевшего за письменным столом, вид был снисходительный и любезный. Он почти полностью облысел, если не считать коротких седых прядей над ушами, был чисто выбрит, имел несколько великоватый нос и светло-голубые круглые глаза. Вглядевшись в них пристальнее, можно было оценить в должной мере ясность его взгляда и ум.

– Доброе утро, суперинтендант, – сказал Йен спокойно. У него был прекрасный голос и отличная дикция. – Чем могу быть вам полезен? Пожалуйста, садитесь.

– Доброе утро, мистер Хэзеуэй.

Питт принял предложение и сел в кресло напротив письменного стола. Это кресло было удивительно удобным; казалось, оно обнимает человека, как только он в него опускается, и тем не менее оно было твердым во всех необходимых местах. При всей легкой манере общения Хэзеуэй был государственным служащим на довольно высокой должности и лишним временем не располагал.

– Это касается неприятной случайности с утечкой информации, – продолжал Томас. Ходить вокруг да около не следовало, его собеседник был слишком умен, чтобы сразу же не понять смысла проводимых разысканий.

Однако выражение его лица не изменилось.

– Я думал об этом, суперинтендант, но, к сожалению, не пришел ни к какому определенному выводу. – Он слегка улыбнулся. – О такой новости не забудешь. Вы говорили об этом во время нашей прошлой встречи с некоторой беззаботностью, но я-то знаю, что это ни в коем случае не пустячное дело. Не знаю точно, что это за материал и кому он был передан, но дело от этого принципиально не меняется. В следующий раз это может затронуть жизненные интересы Англии или ее благополучие. И конечно, мы не всегда способны распознать, кто наши враги. Сегодня мы числим их среди друзей, однако завтра…

Идея была неприятная. От нее веяло холодком, и светлый удобный кабинет Хэзеуэя, казалось, только усиливал это ощущение. Питт не знал, каких врагов Англии подразумевает Йен, в более узком смысле или в более общем. Вдруг в памяти у него всплыло лицо Артура Десмонда. Догадывался ли тот, сколько у него врагов? И как бы он удивился, если бы мог слышать некоторые свидетельские показания на заседании, рассматривавшем причины его смерти! Какие бы лица его неприятно удивили, какие показания?

Вот худшее из всего того, что связано с тайным обществом, – за привычной личиной скрываются такие разные лица. В «Узком круге» были свои палачи, хотя честнее было бы назвать их убийцами. Это были люди, стоящие особняком и наделенные властью осуществлять наказание в интересах своего общества. Иногда таким наказанием могли быть гибель репутации или финансовое разорение, однако в редких случаях, как произошло с Артуром Десмондом, наказанием стала смерть.

Но кто ее осуществил? Об этом вряд ли знали даже члены «кружка». Тайна была необходима – и чтобы обезопасить исполнителей приговора, и для успешного осуществления «работы». Палач мог поприветствовать жертву с улыбкой, пожать ей руку и сразу же нанести смертельный удар. А все остальные участники «Узкого круга» клялись на крови помогать ему, защищать его и, как приказано, хранить тайну.

Хэзеуэй смотрел на посетителя, терпеливо ожидая ответа, и Томас заставил себя мысленно вернуться к информации об африканских делах.

– Вы, конечно, совершенно правы, – ответил он поспешно. – Это одно из самых прискорбных событий. Мы уже проследили путь информации от ее прихода в Министерство колоний до того момента, как она оседает в архиве. Я, наверное, уже знаком со всеми, кто имеет доступ к получению информации…

Йен медленно улыбнулся:

– Но ведь это несколько человек. Полагаю, я тоже у вас на подозрении?

– Вы один из тех, кто имеет доступ к секретным сообщениям, – осторожно сказал Питт. – И только на этом основании я мог бы вас подозревать. Ваш сын живет в Центральной Африке?

– Да, мой сын Роберт занимается миссионерской деятельностью. – Лицо Хэзеуэя по-прежнему мало что выражало, и было невозможно определить, гордится он призванием сына или нет. Блеск в его глазах мог говорить об удовлетворении, любви, снисходительности – или просто отражать солнечный свет, который падал на него слева. И ничто в этом мягком голосе не свидетельствовало о чувстве: все говорило только о хорошем воспитании и о легком беспокойстве, вызванном целью, с которой к нему явился суперинтендант.

– Где именно? – спросил Томас.

На этот раз в глазах его собеседника мелькнул огонек.

– На берегах озера Ньяса.

Питт в свое время неплохо изучил географический атлас. Берег Африки был довольно подробно картографирован, но в глубь континента простирались огромные неизведанные территории, через которые пролегало всего несколько путей, причем проложены они были иногда произвольно, с востока на запад, в соответствии с путями великих исследователей. Здесь приметой было озеро, там – горная гряда. Но основная часть неизвестного пространства не имела границ, там никогда не ступала нога картографа, никогда никто не измерял эти просторы, и возможно, там даже вообще не бывал еще белый человек. Томас знал, что озеро Ньяса расположено близко к той области, на которую заявлял права Сесил Родс и где, по слухам, находился золотой город Зимбабве.

Хэзеуэй внимательно наблюдал за Питтом. Его круглые голубые глаза видели все.

– Это та территория, которая вас интересует. – У него эти слова прозвучали как утверждение, а не как вопрос. Он не шелохнулся, и его лицо не изменило выражения, но он стал более сосредоточенным и напряженным. – Суперинтендант, давайте прекратим игру в прятки. Если я ошибаюсь, вы меня поправите, но полагаю, что вас заботит германский интерес к Машоналенду и Матабелеленду. Мне известно, что мы сейчас обсуждаем положение нового договора о зонах влияния, что эти переговоры касаются и Гельголанда, что падение канцлера Бисмарка значительно осложнило ход переговоров и что Карл Петерс и немецкое присутствие в Занзибаре, восстание и его быстрое и кровавое подавление – все это явления очень важные. Так же как, очевидно, экспедиция мистера Родса из Кейптауна и его переговоры с господином Крюгером и бурами. И если бы кайзеру стала известна вся информация касательно Африки, это сильно подорвало бы наши позиции на переговорах.

Питт ничего не ответил. Со стороны окон не доносилось ни звука, правда, они выходили не на улицу или в парк, а во внутренний дворик.

Йен слегка улыбнулся и откинулся на спинку стула.

– И это серьезнее, чем элементарное стремление нечестно нажиться к собственной выгоде на инвестициях в золото и алмазы, – сказал он серьезно. – Это предательство. Государственная измена. Все частные, личные соображения должны быть забыты, а все усилия – сосредоточены на том, чтобы найти человека, который мог так поступить. – Хэзеуэй говорил, не повышая голоса, но все же тембр его едва заметно изменился, и в нем зазвучала страстная убежденность. Он оставался недвижим, но все его существо источало энергию.

Бесполезно было все отрицать. Он бы ни за что не поверил Томасу, а тот оскорбил бы человека, сидящего напротив, если бы ушел от ответа. Его уклончивость стала бы преградой для дальнейшего обсуждения.

– Но одна из проблем, связанных с предательством, – медленно ответил суперинтендант, тщательно выбирая слова, – заключается в том, что мы начинаем подозревать всех и каждого. Иногда подозрение может принести почти такой же урон, как и правда.

Глаза Хэзеуэя расширились.

– Как вы проницательны, старший инспектор. Да, это действительно так. Но вы не считаете, что есть и такая возможность: это не измена, но хитроумная имитация ее, с тем чтобы испортить нам всю работу? – Теперь в его голосе звучало удивление, но он понимал всю возможность такого поворота событий. – Но кто тогда мог спланировать такое?

Кто-то шел по коридору, потом замедлил шаг, но затем снова продолжил идти. Питт энергично покачал головой:

– Я хотел только заметить, что не надо усугублять создавшееся положение и исполнять за наших врагов их работу, сея необоснованные подозрения. Ведь очень немногие имеют доступ к информации.

– Но все они занимают высокое положение, – немедленно возразил Йен. – Торн, я сам и Чэнселлор! Боже милостивый, если это сам Чэнселлор, то положение отчаянное. – Он усмехнулся. – Ведь мне известно, что это не я.

– Есть и другие возможные кандидаты, – быстро сориентировался Томас. – Но их, конечно, мало. Например, Эйлмер. Или Арунделл. Или Листер.

– Эйлмер… Ах да, я о нем забыл. Довольно молодой еще человек и честолюбивый. Он еще не осуществил всех надежд, которые на него возлагает семья. А это может сильно пришпоривать честолюбие. – Йен неотрывно глядел на Питта. – Я с течением лет становлюсь все благодарнее своей матушке, которая не была честолюбивой, и ее единственной мечтой было, чтобы сыновья женились на приятных и добрых женщинах. Я был счастлив доставить ей это удовольствие еще в двадцать с небольшим. – Хэзеуэй мимолетно улыбнулся воспоминанию, не отрывая от суперинтенданта своего необычного взгляда. – Не сомневаюсь, что вы пожаловали сюда, желая составить некоторое представление о моем характере, но, отвлекаясь от этой элементарной задачи, может, я могу помочь вам и в более практическом смысле?

Питт к тому времени уже принял решение.

– Да, мистер Хэзеуэй, пожалуйста. Я удостоверился, что бо́льшая часть информации поступает сначала к вам, еще прежде, чем она достигнет мистера Чэнселлора.

– Да. Это так. Думается, я понимаю, что у вас на уме: вы хотели бы несколько изменить порядок ее поступления, чтобы утечка не приносила большого вреда. Представить разные версии Чэнселлору, Эйлмеру, Торну, Арунделлу и Листеру, сохранив оригинал только для лорда Солсбери, чтобы предотвратить возможность серьезной ошибки. – Йен выпятил нижнюю губу. – Это надо будет обдумать. Мне придется найти подходящую информацию, но полагаю, что это возможно. – Вид у него был воодушевленный. Он почувствовал облегчение, что может сыграть во всем этом какую-то роль.

Томас не мог сдержать улыбки.

– А это возможно? Чем раньше вы это сделаете, тем скорее мы получим результаты.

– Разумеется! Но это требует осторожности, чтобы цель не была очевидной. – Хэзеуэй опять наклонился вперед. – Это должно совпадать с уже имеющейся информацией, во всяком случае, не противоречить ей. Я буду держать вас в курсе, суперинтендант. – Он довольно широко улыбнулся; чувствовалось, что все в нем так и кипит от избытка энергии.

Питт снова поблагодарил его и встал, собираясь уходить. У него не было полной уверенности в том, что он провел разговор достаточно умно и осмотрительно, но лучшего способа ускорить события Томас не знал. Да еще он ни о чем таком не предупредил ни Мэтью, ни помощника начальника полиции Фарнсуорта…

– Что вы сделали? – ужаснулся Джайлс Фарнсуорт. – Боже праведный, да понимаете ли вы, что может произойти в результате этой… этой…

– Нет, а что? – дерзко спросил Питт. – Что именно должно произойти?

Начальник ошеломленно уставился на него.

– По меньшей мере, дезинформация может дойти до ушей министров Ее Величества. Боюсь, что это уже произошло.

– Нет, она дошла всего лишь до ушей Лайнуса Чэнселлора.

– Всего лишь? – Лицо Фарнсуорта заметно порозовело. – Да известно ли вам, что он первый министр по делам колоний? Британская империя – это четвертая часть земного шара! Разве вы этого не понимаете? Подобная дезинформированность Чэнселлора может обернуться бог знает чем!

– Ничего не произойдет, сэр, – успокоил его Томас. – Это лишь пустяковая неточность в достоверной информации. Хэзеуэй знает об этом. Будет осведомлен и министр иностранных дел. Без ведома того или другого, а скорее их обоих, никаких действий предприниматься не будет.

– Возможно, – неохотно сдался его шеф. – И все же вы слишком много берете на себя, Питт. Вам следовало бы посоветоваться со мной, прежде чем затевать подобное. Я не уверен, что премьер-министр нас одобрит.

– Если не спровоцировать виновника на немедленные действия, мы едва ли узнаем, кому обязаны утечкой информации накануне подписания договора.

– Это далеко не самое удачное решение. – Помощник комиссара полиции в сомнении прикусил губу. – Я полагал, вы достигнете нужных результатов обычными методами расследования.

Беседа велась в кабинете Фарнсуорта. Он пригласил суперинтенданта для рапорта о ходе расследования. Погода изменилась, и в окно барабанил щедрый весенний дождь. Томас подчеркнуто удобно устроился на стуле, вытянув перед собой ноги. Низ его брюк изрядно промок от воды из-под колес экипажей и кебов, которые, проезжая по лужам, каждый раз обдавали прохожих водой.

Фарнсуорт, хмуря брови, наклонился к нему через стол.

– Знаете, Питт, вы все же допустили парочку досадных ошибок. Но их еще не поздно исправить, – заметил он.

– Не поздно, говорите? – Томас понял его не сразу.

– Вам пришлось действовать в одиночку в довольно враждебной и полной подозрений обстановке, – продолжал его начальник, внимательно следя за выражением лица суперинтенданта. – Вы были незваным гостем, полицейским, случайно оказавшимся в стане дипломатов и политиков, государственных служащих…

Питт недоуменно смотрел на него, готовый уже подумать бог знает что. Но где-то в глубине его сознания уже возникло знакомое интуитивное чувство настороженности.

– Среди них, однако, немало тех, кто готов помочь вам. – Голос Джайлса упал на несколько октав ниже и звучал почти доверительно. И вместе с тем в нем была настойчивость, начальственное назидание и надежда на понимание. – Все это люди более искушенные и знающие, чем вы, проработавший на своем посту всего год, несмотря даже на ваш опыт расследований и метод дедукции. Я вам предлагал это однажды, Питт, предлагаю и сейчас. – Он еще ближе наклонился к подчиненному через стол.

«Узкий круг»! Фарнсуорт уже однажды пытался прощупать новоиспеченного суперинтенданта, как только тот занял место Мики Драммонда. Тогда Томас недвусмысленно отказался, надеясь, что больше попытки не повторятся и все будет забыто. Видимо, он по своему легкомыслию слишком быстро успокоился. Это была непростительная ошибка. Следовало бы знать, что с этим он столкнется еще не раз. Вопрос, увы, не был закрыт.

– Нет, благодарю, – ответил он тихо. – Мои доводы остаются прежними. Уж больно велика цена этой помощи.

Лицо его собеседника стало жестким.

– Вы действуете неразумно, Питт. От вас не потребуется ничего более того, на что охотно готов пойти каждый честный гражданин своей страны. Вы закрываете себе дорогу к успеху, беспрепятственному и своевременному продвижению по службе. – Фарнсуорт еще ближе склонился к Томасу. – При нужной помощи, следует заметить, ваши возможности могут стать неограниченными. Перед вами откроются все двери. Вас оценят по заслугам, а ведь они у вас есть! В ином же случае сами законы общества будут против вас. Вам следует подумать об этом. Не понимаю, как можно не видеть всех преимуществ! – Взгляд темно-серых глаз начальника, требовавший ответа, встретился с полным решимости взглядом подчиненного.

Питт не мог не ощутить силу воли, которая скрывалась за внешне спокойным и приветливым выражением лица Джайлса, и вдруг понял, что тот отнюдь не глуп, как это показалось Томасу вначале. Питт вынужден был признаться, что до сего момента недооценивал этого человека. Раньше он был убежден, что тот занимал высокий пост скорее по праву своего происхождения, а не по способностям. Непонимание, проявляемое помощником комиссара полиции в некоторых вопросах, его неверные оценки ситуаций и событий Питт объяснял ограниченностью его опыта и кругозора, считая, что шеф, видимо, относился к числу людей, неспособных представить себе не только интересы и понятия других классов общества, но и их человеческие чувства. Теперь же суперинтендант был склонен считать, что Фарнсуорту просто не хватает проницательности, чуткости и сострадания к другим, однако отказывать ему в уме было бы ошибкой.

– Вы отдаете предпочтение определенной узкой группе людей, преследующей свои интересы и делающей это за счет другой группы, поступающей так же, – ответил Томас с откровенностью, с какой никогда ранее не говорил с начальством, хотя и понимал, что немало рискует.

За вялым раздражением шефа, однако, чувствовались усталость и разочарование. Видимо, он ожидал от подчиненного большего.

– Я тоже идеалист, Питт, но знаю меру. Если идеализм вступает в противоречие с реальностью, какой в нем прок? Он становится помехой. – Фарнсуорт покачал головой. – Так устроен наш мир. Если вы этого еще не поняли, я искренне удивляюсь, как вам удалось добиться в жизни того, чего вы добились. Вы ежедневно являетесь свидетелем преступлений. Вам известны все пороки и слабости человеческой натуры в наихудших их проявлениях. Неужели вы слепы настолько, что не можете по достоинству оценить высокие побуждения людей, объединившихся во имя добра? Ведь, в конце концов, это делается для всеобщего блага.

Томас хотел было возразить, что не считает цели и мотивы лидеров «Узкого круга» таким уж благом для общества. Возможно, вначале, когда все только замышлялось, намерения были добрыми, но не сейчас, когда они погрязли в борьбе за власть. Обуреваемые желанием любой ценой воплотить в жизнь свои идеи, предвкушая их торжество и ощущая близость власти, в этой возне они давно забыли или просто растеряли многие из своих хороших намерений. Питт, однако, понял, что его возражения не смогут поколебать убежденность Джайлса и приведут лишь к ненужным трениям и конфликтам с начальством. Он промолчал.

И все же у него было такое чувство, будто на какое-то мгновение они с помощником комиссара полиции были близки к взаимопониманию, которое могло бы перейти даже в симпатию друг к другу. Суперинтендант вдруг подумал, что должен ухватиться за это и из моральных и чисто человеческих соображений сделать попытку сближения.

– Дело не в том, насколько справедливыми и благородными являются эти цели, – ответил он медленно. – Как для тех, кто их провозглашает, так и для всех прочих. Я не сомневаюсь, что это принесет пользу многим…

Лицо Фарнсуорта просветлело. Казалось, ему не терпелось тут же вступить в дискуссию, но он все же решил дать Питту возможность закончить свою мысль.

– Главный порок в том, что кто-то решает за всех, что для них хорошо, и делает это, даже никого не оповещая, – осторожно подбирая слова, продолжил Томас. – Да и осуществление этих намерений происходит в глубокой тайне. Если это на пользу – тогда прекрасно; ну а если это совсем не то, что нам всем нужно, и, обнаружив это, мы уже не в силах будем что-то изменить? – Питт, сам не заметив этого, тоже склонился через стол к начальнику. – Когда дело сделано, его уже не поправить и не остановить. Мы не будем даже знать, кого винить или от кого потребовать объяснений. Таким образом, большинство, а вернее, все те, кто не входит в «Узкий круг», лишаются всякого права что-либо решать или свободно выбирать.

Фарнсуорт, хмурясь, с удивлением смотрел на рассуждающего молодого человека.

– Кто же мешает вам стать членом Круга, Питт? Именно это я вам и предлагаю.

– А как быть с остальными, с их правом выбора?

Глаза Джайлса округлились от еще большего изумления.

– Неужели вы полагаете, что каждый, что большинство… – он жестом указал куда-то за пределы своего кабинета, – способно понимать эти вопросы? Более того, принимать решения о том, что разумно, хорошо, полезно и, наконец, что в принципе возможно? Конечно же, вы так не думаете, не так ли? Иначе выходит, что вы предлагаете анархию. Каждый сам по себе и сам за себя. И еще, не дай бог, готовы наделить этим правом даже женщин и детей?

До сих пор Томас обычно действовал интуитивно, поддаваясь внутреннему чувству. Ему не надо было пускать в ход логику и рационально взвешивать свои слова и поступки. Никто до сих пор этого от него не требовал.

– Есть большая разница между легальной властью и властью тайной, члены которой никому не известны, – решительно возразил он и увидел иронию в глазах Фарнсуорта. – Конечно, власти присущи коррупция, некомпетентность, насилие, но если мы знаем свою власть, то можем призвать ее к ответу. В конце концов, мы можем бороться с ее недостатками, если они становятся очевидными.

– Восстание, – язвительно промолвил его начальник. – А если борьба будет подпольной, то и государственная измена? Вы это предпочитаете?

– Я не собираюсь свергать правительство. – Питт не мог позволить, чтобы из него сделали экстремиста. – Но я могу согласиться с его отставкой, если оно того заслуживает.

Джайлс вскинул брови.

– А кто будет это решать? Вы?

– Большинство народа той страны, в которой оно правит.

– Итак, вы считаете, что большинство всегда право? – Глаза помощника начальника полиции по-прежнему были широко распахнуты от не покидавшего его удивления. – Что оно является хорошо информированным, мудрым, благожелательным, дисциплинированным и, наконец, черт побери, даже образованным…

– Нет, я так не считаю, – прервал его Томас. – Но оно никогда таким не станет, если им будут тайно править те, кто никогда не спрашивает его мнения и никогда ничего ему не объясняет. Я считаю, что в большинстве своем люди всегда были честными, и они вправе, как вы или всякий другой, знать свое будущее и иметь возможность хоть как-то определять его.

– Сообразно существующему порядку, – добавил Фарнсуорт с ироничной улыбкой, откинувшись в кресле, – не ущемляя прав и привилегий других. Все верно. Цели у нас с вами одинаковые, Питт, да вот как достичь их?.. Ко всему прочему, вы еще безнадежно наивны. Вы идеалист, оторванный от реальной сути человеческих отношений в обществе, экономике и деловой жизни. Из вас получился бы неплохой оратор, вещающий с трибуны то, что толпа хочет услышать, но никудышный политик у себя в кабинете. – Сцепив пальцы, шеф глядел на суперинтенданта, почти смирившись с неудачей. – Возможно, вы правы, отказываясь войти в «Узкий круг». У вас нет нужной закалки, да и кругозор не тот. В душе вы так и останетесь сыном егеря.

Томас так и не решил, следует ли считать это оскорблением или же выражением крайнего разочарования. Он встал.

– Пожалуй, вы правы, – согласился он, удивившись, что не испытывает чувства обиды. – Лесничие и егеря сохраняют и оберегают богатства, дарованные нам. – Питт улыбнулся. – Разве вы не к этому призываете?

Вид у Фарнсуорта был испуганным. Он открыл было рот, чтобы возразить, но понял, сколь верным было замечание его оппонента, и промолчал.

– До свидания, сэр, – попрощался Томас, стоя уже в дверях.

Одну полезную для следствия задачу, связанную с Министерством иностранных дел, суперинтендант Питт решил взять на себя. Обычный опрос о привычках, слабостях и прочих отличительных чертах ближайшего окружения погибшего с таким же успехом мог провести и Телман со своими помощниками. Томас все равно не ожидал особых результатов от этой рутинной работы. Но смерть сэра Артура Десмонда не выходила у него из головы, а с нею его не покидала и печаль, и он все больше утверждался в мысли, что ради Мэтью, да и ради себя самого, он должен сделать все, что только возможно.

Еще и Шарлотта старалась мало касаться этой темы, хотя ее молчание было красноречивей всяких слов. Она щадила мужа, была особенно терпеливой с ним, и это свидетельствовало о том, что она понимает глубину его печали и чувство вины. Томас был благодарен ей за это. Ему было бы тяжело услышать от нее слова осуждения, потому что они были бы справедливыми. Будучи столь уязвимым, он менее всего был готов подвергнуться испытанию критикой. Однако ему не хватало прежней откровенности, которая всегда была между ними.

Он принял решение сам опросить сотрудников министерства, начав с генерала Энстратера, для чего ему пришлось пройтись по клубам, где тот обычно бывал. Наконец Питт нашел его в читальне третьего из них. Вернее, ему сказал об этом официант клуба. Сам Томас, не будучи членом, не был допущен в святая святых английской аристократии.

– Будьте добры, спросите у генерала Энстратера, не уделит ли он мне пару минут своего времени, – вежливо попросил суперинтендант, испытывая раздражение за необходимость унижаться. Здесь он не имел никаких прав требовать, ссылаясь на свой полицейский чин, и это злило его больше всего.

– Хорошо, сэр, я спрошу его, – невозмутимо согласился официант. – О ком ему доложить?

– Суперинтендант Питт с Боу-стрит. – Томас вручил ему свою визитную карточку.

– Хорошо, сэр, я передам ему.

Оставив полицейского стоять в огромном холле, официант, положив карточку на серебряный поднос, поднялся по лестнице в библиотеку.

Питт окинул взглядом стены и ряд мраморных бюстов полководцев Англии: Мальборо, Веллингтон, Мур, Вулф, Гастингс, Клайв, Гордон и еще двое, которых он не знал. С удивлением он подумал, что среди них нет Кромвеля. Над дверью висели гербы Ричарда Львиное Сердце и Генриха V. На стене Томас увидел потемневшее полотно – погребение генерала Мура в Коруне, а напротив – битву при Ватерлоо. Воинские знамена более позднего периода нашли свое место под высоким куполом потолка, напоминая о сражениях при Инкермане, Альме и Балаклаве.

Генерал Энстратер спустился по лестнице – розовощекий, с серебряными бакенбардами, с застывшей прямой спиной, старой выправки военный.

– Добрый день, сэр. Чем могу служить? – почти повелительно произнес он. – Должно быть, что-то очень срочное, если вам пришлось потревожить меня даже в клубе.

– Не очень срочное, генерал, но, мне кажется, весьма важное, – почтительно подтвердил Томас. – Если бы я мог получить эту информацию, не тревожа вас, я бы никогда не осмелился на этот визит.

– Да, да, возможно… Ну так что же это, мистер… э-э-э… суперинтендант? Если это не минутное дело, то мы с вами не можем стоять здесь, в холле, как пара официантов. Давайте пройдем в комнату для гостей.

Он указал большой красной рукой на ряд дверей. Питт послушно последовал за ним в одну из них.

В гостиной, куда они пришли, стояли чрезвычайно удобные кресла, но портреты на стенах и вся обстановка недвусмысленно напоминали гостям о военной славе и достоинствах членов клуба и полном ничтожестве каких-то штафирок, допускаемых сюда разве что в исключительных случаях.

Генерал указал гостю на кресло и, когда тот сел, сам опустился в другое, стоящее напротив, немного подавшись вперед и скрестив ноги.

– Итак, что же привело вас сюда?

Питт немного подумал, прежде чем начать.

– Смерть сэра Артура Десмонда, – наконец решил он прямо, без обиняков, сказать о цели визита. Заметив, как застыло лицо генерала, он тем не менее продолжил: – Были проведены некоторые предварительные опросы в ходе следствия, однако я хочу знать все факты, чтобы опровергнуть и снять все порочащие предположения о нем, которые могут быть высказаны.

– Кем? Какие предположения? – немедленно потребовал ответа Энстратер. – Объяснитесь, сэр. Это весьма прискорбный случай.

– Согласен, сэр, – ответил Томас. – Тем более что ходят слухи о потере рассудка, самоубийстве или, еще хуже, убийстве.

– Боже милостивый. – Старый военный был потрясен, хотя лицо его не изменилось, и ничто не говорило о том, что он потерял свою прежнюю убежденность. Лишь глаза у него потемнели. – Это скандал! Кто посмел распускать такие слухи? Я требую ответа, сэр!

– Пока это лишь предположения, генерал, – заверил его Питт, лукавя. – Я должен иметь возможность решительно опровергнуть всякие домыслы, откуда бы они ни исходили.

– Это чудовищно! Кому нужно было убивать Десмонда? Я не встречал человека порядочнее!

– Я тоже так полагал до последнего времени, – сказал Томас, вложив в свои слова больше уверенности, чем он чувствовал на самом деле. Неприятный холодок страха заставил его призадуматься: что, если искреннее возмущение Энстратера заставит его сболтнуть лишнее? Это дойдет до ушей Фарнсуорта, и тогда Питту могут грозить серьезные неприятности. Возможно, он сгустил краски и вместо пользы причинил вред.

Но уже поздно было идти на попятный.

– Что ж… – осторожно начал генерал. – Да, между прочим… – Тут он повторил все, что говорил на предварительном дознании. – Это все, что я сказал тогда, и, в какой-то степени, это правда.

– Это меня и беспокоит, – быстро заметил Питт, опять чувствуя прочную почву под ногами. – Насколько странным вам показалось его поведение, сэр? Вы были сдержанны и осторожны на допросе, как и положено другу, когда тот говорит о близком ему человеке в присутствии посторонних. Но наша беседа носит приватный характер, это совсем другое дело.

– Что ж… Даже не знаю, что сказать, сэр. – Генерал Энстратер был растерян.

– Вы утверждали, что сэр Артур в последнее время казался рассеянным и был чем-то обеспокоен, – настаивал суперинтендант. – Вы могли бы привести примеры этого?

– Я… э-э-э… Разве такие вещи запоминаются? Мы всегда снисходительны к недостаткам друзей. Никто не пытается их запоминать.

– Вы не можете вспомнить ни одного случая? – Томас все еще надеялся. И хотя эта надежда еле теплилась, он решил не отступать: слишком уж это было для него важно.

– Это, видите ли, скорее впечатление, чем что-либо конкретное, что можно было бы зафиксировать как факт. – Казалось, что Энстратер искренне страдает.

Вдруг Питт подумал, что генерал ему врет. По сути, он ничего не знает, а лишь повторяет то, что велели ему говорить члены «Узкого круга».

– Когда вы в последний раз видели сэра Артура? – спросил Томас вежливо и тихо, не сводя глаз с собеседника. Тот смутился. Однако суперинтендант решил не давить на него. Нет смысла наживать врага, иначе он едва ли что-нибудь от него узнает.

– А… – Энстратер покраснел. – Не помню. Все эти события как-то перемешались в моей памяти. Но я точно помню обед с ним за три недели до его смерти. Бедняга. – Голос генерала стал уверенным. Он снова воспрянул духом, ибо теперь говорил о том, что знал. – Мне показалось тогда, что он очень изменился. Говорил что-то маловразумительное об Африке…

– Маловразумительное? – перебил его Питт. – Вы хотите сказать, что его речь была сбивчивой и малопонятной?

– Нет, нет, ни в коем случае. Ничего такого я не заметил. Я просто хочу сказать, что он все время возвращался к разговору об Африке, даже когда мы все беседовали уже о другом.

– Короче, он вам надоедал?

Энстратер удивленно посмотрел на полицейского.

– Пожалуй, да. Он не мог оставить в покое эту тему. Выдвинул ряд обвинений, совершенно несправедливых… ничем не обоснованных, разумеется.

– Вы считаете их необоснованными?

– Господи, конечно! – Теперь генерал был вне себя. – Он говорил о каком-то заговоре с целью захвата земель Африки и бог знает что еще. Сущий бред.

– Вам, должно быть, хорошо знакомы проблемы Африки, сэр? – Томас сделал все, чтобы в его голосе не было сарказма, и, кажется, ему это удалось.

– Что? – встрепенулся Энстратер. – Африки? Почему вы так считаете, инспектор?

– Вы с такой уверенностью опровергаете возможность каких-либо заговоров в связи с финансированием ее освоения и заселения… Здесь замешаны огромные деньги, и, возможно, те, кто получит права на разработку ископаемых, надеются сколотить состояния.

– А… впрочем… – Генералу хотелось решительно опровергнуть подобную мысль, но он вовремя сообразил, что у него нет нужных аргументов, хотя сама мысль глубоко его возмутила.

Питт с интересом следил за тем, как менялось лицо его собеседника, и понял, что тот осуждал сэра Артура, скорее поддаваясь чувствам, чем руководствуясь здравыми размышлениями. Было ясно, что военный не верил в существование интриг и прочих недостойных действий, в которых по неосведомленности плохо разбирался. Мысли о коррупции он не допускал вообще.

– Я тоже надеюсь, что ничего такого нет, – вежливо согласился суперинтендант. – Но уверенность, что такое возможно, я бы не считал бредом сумасшедшего. Огромные богатства влекут к себе не только честных предпринимателей, но также воров и авантюристов. Перспектива огромной власти всегда развращала людей. Сэру Артуру, политику, известны громкие скандалы в истории нашей страны, и его тревога за будущее вполне естественна.

Генерал Энстратер задержал дыхание. Лицо его заметно порозовело от волнения. Без сомнения, его раздирали противоречивые чувства: верность своим убеждениям и верность Кругу. Питт, хотя и не знал этого точно, был уверен, что с ним происходит что-то подобное. После разговоров с Фарнсуортом он ясно представлял себе ситуацию. Для Энстратера это была организация образованных, просвещенных людей, готовых помочь стране и в том числе темному и глупому большинству мужчин и женщин, которые не способны сами о себе позаботиться, будучи необразованными и отнюдь не мудрыми. Долг и честь требуют помогать таким ради их же собственного блага. Генерал, очевидно, дал клятву верности именно таким идеалам, и его воспитание требовало от него неукоснительного исполнения своего долга и верности данному слову. Служба в армии научила его выполнять приказы, не задавая вопросов, а дезертирство всегда было для военного тяжким преступлением, последним грехом, какой может совершить человек.

И вот сейчас перед Энстратером – правда, которую он не может отрицать, и тут его врожденная честность и понятие о долге вступают в глубокое противоречие с обетом верности и всем его прежним образом жизни.

Томас ждал, когда бедняга примет для себя решение.

В окно было видно, как к подъезду подкатил экипаж, запряженный четверкой, и из него вышел человек невысокого роста. Расплатившись с возницей, он поднялся по ступеням крыльца. Четверка тут же тронулась и исчезла из виду.

– Все, что вы сказали, сэр, должно быть, правда, – согласился наконец генерал. Это признание, видимо, далось ему с трудом, судя по тому, с каким напряженным видом он произносил эти слова. – Странность всей ситуации не в том, что бедняга Десмонд был убежден в существовании заговора, а в том, кого он обвинял в нем. Это, сэр, не укладывалось в рамки разумного. Приличные люди, честные и всеми почитаемые, кого я знал всю свою жизнь! – Лицо его потемнело от гнева, а в голосе зазвучала непоколебимая вера в свою правоту. – Люди, служившие ближнему, стране и королеве, не требуя ни славы, ни вознаграждения, сэр!

Но добиваясь тайной власти, мысленно добавил от себя Питт. Это, пожалуй, поважнее всяких наград, но говорить об этом вслух суперинтендант не стал.

– Представляю, генерал, как неприятно вам было это слышать, – сказал он, просто чтобы что-то сказать.

– Чрезвычайно, – искренне согласился его собеседник. – Крайне неприятно. Я уважал и любил Десмонда все годы нашего знакомства. Это был очень приятный человек. Порядочный. Весьма прискорбно, что его ждал такой конец. Это трагедия. – Кажется, придя к такому заключению, генерал остался доволен собой, решив этим дилемму. Теперь он мог, не смущаясь, глядеть в лицо Томасу и дать волю своим эмоциям и красноречию. – Очень жаль, – продолжал он. – Жаль его семью, черт побери. Надеюсь, вы не предадите это слишком большой огласке. Постарайтесь приглушить разговоры о нем. Зачем делать это достоянием гласности? Лучше все похоронить. Это будет наилучшим выходом для всех. Все равно никто не верил его словам. Так будет лучше.

Питт встал.

– Спасибо, что уделили мне время, генерал. Вы были откровенны со мной, и я ценю это, сэр.

– Увы, это все, чем я мог вам помочь. Неприятная история. – Энстратер тоже поднялся и проводил гостя до двери, а затем даже вышел с ним в холл. – Лучше не ворошить все это. До свидания, суперинтендант.

– До свидания, генерал.

На улице ярко светило майское солнце, и Питт ощутил непривычную легкость в голове. Он едва замечал экипажи и разряженных женщин, задевавших его локтями на переполненном тротуаре. И уже покидал Пиккадили, когда услышал звуки музыки, доносившиеся из парка.

Томас шел быстрым пружинистым шагом, ничего не замечая вокруг. Он получил от Энстратера то, что хотел. Сэр Артур Десмонд не был безумным; просто он кого-то встревожил, испугал, кому-то очень не понравился. Сам генерал был порядочным человеком, случайно попавшим в водоворот событий, в которых ему не под силу было разобраться. Никогда еще этому человеку не доводилось выбирать между двумя видами лояльности, которые были явно не в ладу одна с другой. Необходимость переоценки ценностей, таких понятий, как дружба и доверие, были невозможны для него без глубоких моральных потрясений, и вполне понятно, почему он старался избегать подобных ситуаций.

Подтверждений тому, что узнал Питт, практически не было, были лишь собственные умозаключения. Но теперь он мог в какой-то степени привести в порядок свои расстроенные чувства. В его глазах сэр Артур был реабилитирован… во всяком случае, пока.

Следующий свой визит Томас нанес достопочтенному Уильяму Осборну, который показался ему полной противоположностью генералу Энстратеру. Он согласился принять суперинтенданта лишь во второй половине дня у себя дома в Челси. Это был роскошный особняк с садом недалеко от набережной Темзы, на тихой зеленой улочке. Осборн встретил Томаса с едва сдерживаемым раздражением. Было ясно, что вечер у него занят. Он торопился и поэтому не скрывал своего неудовольствия.

– Не знаю, чем я могу вам помочь, мистер Питт, – сразу же сказал хозяин дома, встретив гостя в своей библиотеке. Сам он не сел и не предложил гостю стул, и это говорило о том, что визит должен быть коротким. – Я рассказал об этом прискорбном деле все, что знаю, еще на предварительном дознании. Все имеется в протоколе. Больше мне добавить нечего, а обсуждать эту тему снова у меня нет желания.

– Вы сказали, что сэр Артур Десмонд в последнее время позволял себе некие странные высказывания, – заметил Томас, с трудом держа себя в руках.

– Как я уже сказал, мистер Питт, это вы найдете в протоколах допроса. – Осборн стоял на голубом турецком ковре, покачиваясь с носков на пятки. Томас подумал, что его можно было бы назвать худшей копией Юстаса Марча.

– Вы не могли бы сказать мне, что это были за высказывания, сэр? – спросил он, глядя прямо в лицо хозяину дома и стараясь, чтобы его голос был как можно более спокойным и вежливым.

– Мне не хотелось бы повторять их, – возразил Осборн. – Они нелепы и никому не делают чести.

– Мне очень важно их знать, – настаивал Питт.

– Почему? – Осборн вопросительно вскинул свои невыразительные брови. – Десмонд мертв. Разве так уж важно сейчас, какую чушь он порол в последние месяцы перед смертью?

– Поскольку Десмонд мертв, он не может взять свои слова обратно. – Суперинтендант вдруг понял, что поторопился, и попытался скрыть свою оплошность улыбкой. – Остались люди, честные и уважаемые, которые предпочитают не называть себя, но на их имена, намеренно или случайно, брошена тень. Я уверен, вы понимаете, о чем я говорю, сэр. Мистер Фарнсуорт… – Томас с особым ударением произнес это имя, – обеспокоен этим обстоятельством… – Дальше он предпочел не продолжать для большей убедительности.

Уильям уставился на него немигающим тяжелым взглядом.

– Почему, черт побери, вы сразу этого не сказали? К чему эдакая скромность?

У Питта екнуло сердце. Осборн понял намек. Ложь удалась. Он решил, что в лице нежданного гостя видит перед собой члена тайного братства «Узкий круг».

– Привычка быть осторожным, – скромно ответил суперинтендант, и это не было ложью. – Она становится натурой.

– Что ж, это не так уж плохо, – согласился его собеседник. – Да, неважные дела. Разумеется, несчастный наговорил немало глупостей. – Его лицо было напряженным, а губы сжаты в тонкую линию. – Никакого воображения, совсем никакого. Неплохой малый, но типичный буржуа. Ни капли практичности. Благонамеренный дурак порой опасней десятка злодеев, которые знают, что почем. – Он бросил мрачный взгляд на Питта.

Томас понял, что Уильям все еще не избавился от подозрений. Он, видимо, понимал, что его гость – не тот материал, из которого строится Круг. Ведь он не джентльмен и не верный исполнитель.

Что ж, он угадал, подумал суперинтендант. Первую карту разыгрывать не стоит, а вот о второй следует подумать.

– Я вполне с вами согласен, – признался он, и это было правдой. – Дурак с благими намерениями может быть очень опасен, если дать ему волю. Нередко он способен погубить многих. По злому ли умыслу или случайно.

Осборн казался пораженным – очевидно, не думал, что Томас согласится с ним. Он буркнул что-то под нос, а потом заговорил:

– Значит, вы понимаете меня, сэр… – Он вдруг остановился. – Скажите конкретно, что вы хотите узнать и кому грозит опасность от этой злосчастной болтовни?

– Я предпочел бы не называть имен, – скромно заметил Питт. – Если честно, я и сам их толком не знаю. Понимаете, в целях секретности мне многого не говорят.

– И правильно делают, – удовлетворенно кивнул Уильям. В конце концов, решил он, этот полицейский может быть членом Круга, который всего лишь выполняет особые поручения. – Сэр Артур обвинил некоторых джентльменов, наших добрых друзей, в создании тайного фонда для финансирования колонизации земель в Центральной Африке, – наконец пояснил он. – Это позволит одновременно использовать влияние вождей племен и британскую финансовую и моральную поддержку этих начинаний. Утверждения сэра Артура таковы: если расчеты оправдаются и огромные богатства, реальные и предполагаемые, будут найдены, прибыль от них будет получена нечестным путем. В денежной сфере и в сфере политического влияния там будет создана новая страна – номинально британским сюзеренитетом, но фактически управляемая по своим законам. И ее правительство помешает другим разделить их удачу, исключив их с помощью секретных сделок и договоров.

Лицо Осборна выражало праведный гнев, когда он в ожидании реакции посмотрел на Питта.

– Да, было верхом глупости высказывать подобное, – вполне честно согласился Томас, веря всему, что услышал. – Он действительно потерял чувство реальности.

– Абсолютно, – горячо согласился Уильям. – Полный абсурд и безответственность одновременно. Но ему всё же могли поверить.

– Сомневаюсь, – возразил суперинтендант, испытывая внезапную горечь. – Все это слишком ужасно, едва ли кто захочет поверить в это. Особенно те, кто не хочет верить, кому даже в страшном сне такое не могло померещиться, тем более что никаких конкретных доказательств нет.

Осборн, прищурившись, смотрел на своего гостя, пытаясь уловить в его словах сарказм, но, встретив его бесхитростный взгляд, как будто успокоился. Того же ничуть не мучили угрызения совести за откровенное притворство.

Уильям откашлялся:

– Вот и все, что я могу сказать вам, Питт. Это все, что мне известно. Африка – не моя сфера интересов.

– Вы мне очень помогли, сэр, благодарю вас, – удовлетворился этим суперинтендант. – Я уверен, что с помощью других показаний смогу установить истину. Спасибо, что уделили мне время, сэр. Всего доброго.

– И вам тоже. – Осборн, открыв рот, втянул в себя воздух, словно готовился еще что-то добавить, но передумал.

К тому времени, как Томас разыскал Калверта – третьего нужного ему свидетеля, дававшего показания, – наступил ранний вечер, но уже порядком стемнело, хотя была лишь первая половина мая. Рассказ Калверта, основанный на слухах, был путаным и полным гневных обвинений. Об Африке он знал лишь то, что она должна быть британской, неважно, по какому праву, моральному или политическому.

Питт чертовски устал, ноги у него гудели, но пришлось, собрав всю свою выдержку, буквально сцепив зубы, выслушивать туманные намеки, впечатления и предположения разгневанного человека, считавшего, что его предал тот, кому они все должны были доверять. Наряду с сожалениями по поводу кончины сэра Артура Десмонда в его адрес сыпались упреки и обвинения. Так это или не так, но он открыто обвинил всех их в коррупции. Теперь они не могут рассчитывать на благосклонность тех, чье доверие так важно. Те, кто не должен был знать о существовании «Узкого круга», узнали о нем, и это неизбежно породит слухи и домыслы. Сэр Артур совершил непростительный поступок, обнародовав то, что должно было оставаться тайной. Что бы там ни произошло, негоже стирать грязное белье на людях. Джентльмены так не поступают. Если нельзя положиться на слово джентльмена, к чему тогда мы вообще придем?

Томас не знал, является ли этот человек членом Круга или им просто движет классовая солидарность. Пожалуй, тот же вопрос полицейский мог бы задать себе и относительно Осборна, хотя в его членстве все-таки был почти уверен.

Кто же еще из них состоит в этом обществе? Хэзеуэй, Чэнселлор, Торн, Эйлмер? Насчет Фарнсуорта у Питта сомнений не было – недаром тот всегда был ему неприятен. Хотя суперинтендант любил сэра Артура, а тот всю свою жизнь был членом Круга, как и Мика Драммонд, к которому Томас искренне привязался и которому безмерно доверял. Вот с кем он должен поговорить! Драммонд – единственный, кто может ему помочь.

Ускорив шаг, Питт принял твердое решение пойти к нему сейчас же.

Томасу недвусмысленно дважды предлагали стать членом «Узкого круга». Следовательно, туда принимают не только знать. Стать членом может любой, даже палач. Либо официант клуба, бизнесмен или врач – как тот медик, которого позвали, когда сэр Артур умер.

Питт зашагал еще быстрее. Вечерний воздух был свеж и напоен ароматом весеннего цветения. Не было никаких оснований мерзнуть, но суперинтенданта знобило, и ему явно было не по себе. Он словно замерз изнутри, да еще и ноги у него страшно устали, и каждый шаг стоил ему больших усилий воли. Но он твердо решил повидаться с Драммондом, и это придавало ему силы.

Экипаж появился из-за поворота столь неожиданно, что отскочивший Томас невольно столкнулся на тротуаре с крупным мужчиной, который шел, не глядя по сторонам.

– Осторожней, сэр! – разгневанно крикнул тот, уставившись на Томаса выпученными глазами. В руке у него была массивная резная трость, которую он угрожающе сжал, словно готовился обороняться, если понадобится.

– Если бы вы смотрели, куда идете, этого бы не произошло, – не выдержал суперинтендант.

– Грубиян! – Мужчина чуть поднял трость. – Как вы смеете так разговаривать со мной? Я позову полицейского, и предупреждаю – я отлично умею пользоваться этой тростью, если вы вынудите меня к этому.

– Я и есть полицейский. Если вы пустите в ход вашу трость, я арестую вас за нападение на прохожих. Поэтому прошу разговаривать вежливо, как положено, иначе я обвиню вас в нарушении общественного порядка.

Мужчина был настолько ошарашен, что потерял дар речи, но трость по-прежнему держал наготове.

«Не слишком ли далеко я зашел в своей беседе с Осборном?» – пришло вдруг в голову Томасу. Возможно, тот был достаточно влиятельной фигурой в «Узком круге» и хорошо знал всех его членов. В свое время молодой полицейский причинил Кругу немалый вред, и было бы наивным думать, что они о нем не знают. Они убили сэра Артура Десмонда, почему бы им не расправиться и с Питтом? Нападение на улице. Ничего не стоит толкнуть его под колеса проезжающего экипажа. Прискорбный несчастный случай. Такое уже случилось с Мэтью, не так ли?

Томас круто повернулся и зашагал прочь, оставив джентльмена с тростью исходить желчью от злости.

Нет, это абсурд. Он не должен давать волю своему воображению. Повсюду ему мерещатся враги. В Лондоне без малого три миллиона жителей, а членов Круга, возможно, не более трех тысяч. Однако он никогда так и не узнает, кто они.

За углом Томас нанял кеб и дал вознице адрес Драммонда. Усевшись, суперинтендант постарался привести в порядок свои мысли. Прежде всего, он спросит у бывшего коллеги, какова численность этого Круга. Он страшился услышать цифру, но это было необходимо. Теперь, раздумывая, Питт жалел, что не обратился к Драммонду сразу же после смерти сэра Артура. Возможно, потому, что тот был очень наивен и до сих пор едва ли понимает зло этой организации, хотя и является ее членом уже многие годы. Но, может быть, вспоминая разные эпизоды, случаи, ритуалы, он может посмотреть на все другими глазами?..

И тогда, даже не имея новых данных и конкретных предложений, Томас хотя бы не будет чувствовать себя таким одиноким, да и просто сможет с кем-то поговорить.

Кеб остановился, Питт вышел и расплатился с возницей, испытывая странное чувство душевного подъема.

Только тогда он вдруг заметил, что в окнах Драммонда нет света – во всяком случае, в тех, что глядели на улицу. Если бывший начальник и его жена Элинор в гостях, слуги все равно должны были оставить гореть фонарь на крыльце. Не могли же они так рано лечь спать? Выходит, Драммондов нет в городе. Питту трудно было справиться с разочарованием. Оно окатило его как холодная волна.

– Они ждали вас, сэр? – услышал он голос за своей спиной. Кебмен, заметив темные окна, очевидно, пришел к собственному заключению. Возможно, это было сочувствие к пассажиру, а может, ему не хотелось ехать обратно порожняком. – Отвезти вас еще куда-нибудь, сэр? – участливо спросил он.

Суперинтендант дал свой адрес, плюхнулся на сиденье и в сердцах громко захлопнул дверцу.

– Томас, у тебя ужасный вид! – воскликнула Шарлотта, как только увидела его. Услышав, как повернулся ключ в замке, она вышла в прихожую, чтобы встретить мужа.

Шарлотта была в розовом, отчего вся словно светилась. Питт обнял ее, с наслаждением вдыхая аромат ее кожи, напоминающий майское цветение деревьев. Наверху слышались голоса детей, зовущих горничную Грейси, а через минуту на лестничной площадке появилась Джемайма в ночной сорочке.

– Папа!

– Ты почему не в постели? – крикнул ей отец.

– Я хочу пить, – ответила девочка.

– Нет, ты не хочешь пить, – строго сказала Шарлотта, высвобождаясь из объятий мужа. – Ты пила перед тем, как лечь. Иди и ложись спать.

Джемайма решила переменить тактику.

– Постель плохо постелена, – пожаловалась она. – Мамочка, поправь ее, пожалуйста.

– Ты достаточно большая девочка, чтобы самой справиться с этим, – решительно сказала миссис Питт. – А я должна накормить ужином отца. Спокойной ночи.

– Но, мама…

– Спокойной ночи, Джемайма.

– Могу я пожелать папе спокойной ночи?

Питт, не дожидаясь, пока супруга ответит, перешагивая через две ступеньки, поднялся к дочери и подхватил ее на руки. Девочка показалась ему почти невесомой, с хрупкими косточками, когда он взял ее на руки, но уцепилась она за него довольно крепко. От нее пахло свежим бельем, мылом, а волосики на лбу были еще влажными от вечернего умывания. Зачем, черт побери, ему вздумалось заняться этим проклятым Кругом? Жизнь слишком драгоценна и прекрасна, чтобы подвергать ее опасности. Он не может совладать с ними, а себя подставит под удар. Африка от него далеко, где-то за тридевять земель.

– Спокойной ночи, папа, – сказала Джемайма, но отпускать его она при этом не собиралась.

– Спокойной ночи, малышка.

Томас осторожно опустил ее на пол, легонько повернул лицом к дверям спальни и подтолкнул.

Девочка поняла, что возражать бесполезно, и, не споря, удалилась.

Питт спустился в кухню, слишком взволнованный, чтобы о чем-то говорить. Увидев его лицо, Шарлотта не стала настаивать. Это подождет до лучших времен, решила она.

Томас спал допоздна, а проснувшись, выбросил из головы все мысли о Боу-стрит и сразу же отправился в клуб «Мортон», чтобы разыскать там Хораса Гайлера, официанта, дававшего показания на предварительном следствии. Питт пришел в клуб слишком рано, когда тот еще не был открыт, хотя там, конечно, были горничные и лакеи, чистившие ковры и вытиравшие пыль. Ему следовало бы знать это, с досадой думал Питт, приготовившись ждать не менее часа. Наконец его впустили, но прошло еще полчаса, прежде чем нужный ему человек освободился.

– Да, сэр? – настороженно спросил тот, глядя на полицейского. Они стояли в маленькой каморке для официантов, пока еще пустой.

– Доброе утро, мистер Гайлер, – нарочито небрежно поздоровался Томас. – Я хотел бы узнать более подробно о том дне, когда умер сэр Артур Десмонд. Это ведь случилось здесь.

У Хораса был напуганный вид. Но Питт подозревал, что того пугает не какая-либо собственная вина, а скорее глубоко укоренившийся в каждом страх перед смертью и всем, что с нею связано.

– Я не знаю, сэр, что могу еще добавить к тому, что, значицца, уже говорил на первом допросе. – Он переминался с ноги на ногу. – Я сказал все.

Если официант член Круга, тогда он отличный актер, подумал Питт. Но возможно, он всего лишь послушное орудие в чьих-то руках? Например, в руках палача.

– Там вам пришлось отвечать только на вопросы, которые вам задавали. – Суперинтендант улыбнулся, пытаясь как-то успокоить напуганного Гайлера. – Я же спрошу вас о том, что не могло прийти в голову коронеру, вот и все.

– Зачем это, сэр? Разве что-то не так?

– Просто не хочу, чтобы была совершена ошибка, – уклончиво сказал Томас. – Вы обслуживали членов клуба в тот день?

– Да, сэр.

– Один?

– Простите, сэр?

– Вы один дежурили в тот день?

– Нет, сэр. Нас всегда двое или трое.

– Всегда? А что, если кто-то из вас болеет?

– Тогда мы, значицца, нанимаем еще кого-нибудь, сэр. Это бывает довольно часто. Кстати, так было и в тот день.

– Понятно.

– Но я один обслуживал ту половину гостиной и, в частности, сэра Артура. Во всяком случае, большую часть времени.

– Но ведь его мог обслужить еще кто-то, когда вы были заняты? – Питт подавил охватившее его волнение, но голос все равно его выдал. Он сам это заметил, как, бесспорно, заметил и Гайлер. – Возможно, один из временно нанятых официантов?

– Не знаю, сэр.

– Что вы хотите этим сказать?

– Понимаете… за всеми не уследишь, когда сам занят – разливаешь напитки, принимаешь заказы… В гостиную то и дело кто-то входит или выходит. Гости, бывает, отлучаются куда-то, кто в гардеробную, кто в бильярдную, в библиотеку, или, там, написать письмо где-нибудь в тишине…

– Сэр Артур никуда не отлучался?

– Нет, насколько я помню, сэр. Но, естессно, не могу утверждать с уверенностью. Я не поклялся бы на допросе.

– Я не собираюсь заставлять вас делать это, – попытался успокоить его Питт.

Но это не помогло Хорасу. Вид у него по-прежнему был несчастный.

– Вы свидетельствовали, что сэр Артур в тот вечер выпил много коньяку.

– Да, сэр. Мне так показалось. Пять или шесть рюмок, во всяком случае, – более уверенно ответил официант.

– А сколько из них подали ему вы?

– Четыре, сэр, насколько я припоминаю.

– Значит, кто-то другой подал ему еще рюмку или даже две?

Гайлер снова уловил в голосе инспектора волнение, даже надежду.

– Я этого не знаю, сэр. Но предполагаю, что так оно и было, – быстро добавил он и, закусив губу, нервно сжал руки.

– Тогда я не понимаю… – в недоумении произнес Томас, которому уже было не до притворства.

– Видите ли, сэр… Я хочу сказать, что, значицца, сэр Артур… что эти пять или шесть рюмок я насчитал со слов тех, кто говорил об этом…

– Чьих же? – резко прервал его Питт. – Кто это говорил? Сколько рюмок вы сами ему подали?

– Одну, сэр. Одну рюмку незадолго до обеда. Последнюю… – Официант нервно сглотнул. – Кажется. Но, клянусь, сэр, я ничего туда не подсыпал, а коньяк, естессно, был наших лучших марок, из особого графина, как он сам заказывал!

– Я не сомневаюсь в этом, – держась спокойно, заявил суперинтендант, глядя на испуганного собеседника. – А теперь попробуйте объяснить мне эти четыре или пять рюмок, которые, по-вашему, выпил сэр Артур. Если вы сами их не подавали и не видели, как их подали ему другие официанты, как вы можете такое утверждать?

– Понимаете, сэр… – В глазах Гайлера, когда он посмотрел на полицейского, был страх, но он не отводил взгляда и смотрел ему прямо в лицо. – Я помню, как сэр Джеймс Данкансби сказал, что лорд Десмонд просит еще рюмку коньяка. Я налил ее и передал ему для сэра Артура. Поскольку сэр Джеймс в это же время заказал и себе рюмку, он сказал, что заодно отнесет коньяк и сэру Артуру. Естессно, я не стал спорить с джентльменом, сэр.

– Конечно, я понимаю. Значит, вы налили сэру Артуру одну рюмку. А как остальные рюмки?

– Видите ли… Подошел мистер Уильям Родуэй и попросил еще рюмку, поскольку первую, которую ему принес другой официант, он отдал сэру Артуру.

– Итак, две. Продолжайте.

– Мистер Дженкинс сказал, что хочет угостить сэра Десмонда, и заказал две порции коньяку, себе и ему.

– Три рюмки. Нам надо обнаружить еще одну или две.

– Я не уверен, сэр… – Вид у Хорэса был подавленный. – Но я слышал собственными ушами, как бригадир Олсоп рассказывал, что видел, как сэр Артур заказывал еще рюмку одному из официантов. Я думаю, что одну, но не уверен. Может, он заказал две.

Томас почувствовал некое легкое головокружение и сумятицу в мыслях. Итак, официант подал сэру Артуру по его просьбе всего одну рюмку коньяка! Все остальное – это лишь слухи. Вероятнее всего, остальные рюмки так и не достались старому джентльмену. Внезапно путаница стала превращаться в нечто определенное, имеющее смысл. Здравомыслие одержало верх.

А с ним пришло нечто темное, зловещее, но в то же время не такое тяжкое и мучительное. Если правда – это вовсе не то, что пытаются всем внушить, и здесь имеет место тайный сговор, тогда сэр Десмонд был убит, как и подозревает Мэтью.

Если бы Питт был в Брэкли, сэр Артур застал бы его там и смог бы обратиться к нему со своими чудовищными догадками и подозрениями – тогда Томас смог бы предостеречь его, посоветовал бы ему, что делать, и этим спас бы ему жизнь.

Суперинтендант поблагодарил Гайлера и покинул клуб еще более расстроенным и недоумевающим, чем вошел в него.

Доктор Меррей был не из тех, с кем легко договориться и кого можно без особых усилий в чем-либо убедить. Томасу Питту пришлось поистратиться и записаться к нему на прием. Врач был немало удивлен, увидев суперинтенданта в приемной своего хирургического кабинета на Уимпол-стрит. Он сразу понял, что тот явился не за врачебной консультацией и что неприятных вопросов не избежать.

Строгая и почти скромная обстановка приемной доктора Меррея, однако, внушала доверие и говорила о благополучии. У Питта невольно мелькнула мысль: что в этом докторе могло привлечь доверие сэра Артура? И как долго он пользовался его врачебной помощью?

– Мягко говоря, вы сразу же решили ввести меня в заблуждение. – Доктор Меррей откинулся на спинку кресла. Он сидел за огромным письменным столом орехового дерева и с неприязнью смотрел на непрошеного гостя. – На каком основании вы ведете расспросы о злосчастной смерти сэра Артура Десмонда? Коронер, проведший дознание, уже вынес свое заключение о причинах смерти, и дело закрыто. Не понимаю, зачем понадобилось дальнейшее расследование и какую пользу оно принесет?

Томас предвидел, что разговор будет не из легких. Даже если Меррей тоже окажется членом Круга – а Питт подозревал это, – уловки, пущенные им в ход в беседе с Осборном, едва ли возможны. Этот медик слишком уверен в себе, и его не одурачишь. Он также наверняка является более крупной фигурой в иерархии братства, и, должно быть, ему все известно о полицейском Питте и его неприязни к Кругу, а также о совсем недавнем его отказе вступить в общество. Томас прогнал еще более неприятную мысль о том, что Меррей может сам быть главным исполнителем и палачом организации. Все это стремительно пронеслось в его голове, пока он сидел в кабинете врача за плотно закрытой дверью и с опущенными тяжелыми бархатными занавесями на окнах. Хотя за ними было солнце и весенняя улица, запруженная экипажами, двойные рамы не пропускали сюда шум города. Томасу сразу стало трудно дышать, и он испугался тесного пространства, словно его заточили в темницу.

Он хотел было пустить в ход невинную ложь: сказать, что коронер, мол, не удовлетворен результатами опроса свидетелей, однако вовремя остерегся. Судебный следователь ведь и сам мог оказаться членом «Узкого круга». По сути, им мог быть кто угодно, даже кто-то из помощников самого Питта. Он, к примеру, считал, что Телман, озлобленный и недовольный своим положением, вполне мог бы посвятить себя служению таким целям. «Может, я просто слеп и уже ничего не замечаю?» – пришло в голову суперинтенданту.

– Я близкий друг Мэтью Десмонда, – начал он громко и уверенно. Это, по крайней мере, было правдой. – Он попросил меня узнать кое-что важное для него. В данный момент он нездоров. Несчастный случай на улице несколько дней назад. Он серьезно пострадал. – Томас внимательно следил за лицом Меррея, но оно не дрогнуло. Глаза медика смотрели спокойно.

– Сожалею, – посочувствовал тот. – Надеюсь, ничего серьезного?

– Кажется, обошлось, но все равно очень неприятно. Его могли убить.

– Боюсь, что это у нас стало уже обыденным.

Не тайная ли это угроза? Или просто здравое рассуждение прагматика?

– Что же вы хотите узнать, мистер Питт? – продолжил разговор доктор, сложив на животе руки. Глаза его внимательно и серьезно смотрели на полицейского. – Если вы действительно друг Мэтью Десмонда, то вам было бы лучше убедить его в том, что смерть его отца во многом следует считать милосердием свыше, не позволившим болезни окончательно разрушить его психику, а с нею – и его репутацию, что он, возможно, и сам сознавал в моменты просветления. С этим трудно смириться, но это проще и справедливее осознать, чем бороться с правдой, что может привести ко многим неприятностям. – Улыбка мелькнула на его губах и тут же исчезла. – Все, кто чтил и уважал сэра Артура, а таких немало, хотели бы сохранить его в своей памяти таким, каким они знали его всегда. А если начать ворошить все снова и снова, то этого, увы, не получится. – Он не сводил глаз с посетителя.

На какой-то момент Томасу показалось, что это угроза. Те, кто знал сэра Артура, – это, конечно же, члены Круга, их много, и они могущественны не только своим числом, но и влиянием. Они нанесут ответный удар, если Мэтью будет непреклонен.

Но потом Питт засомневался: где у него доказательства? Меррей – всего лишь врач, констатирующий очевидное. «У меня самого, – подумал полицейский, – уже начинаются маниакальные явления, мания преследования, я везде вижу заговоры, обвиняю невинных людей…»

– Мне легче будет переубедить Мэтью, если я смогу узнать факты, конкретные детали, – сказал он, тоже не сводя глаз с врача. – Например, когда-нибудь раньше вы прописывали сэру Артуру опий? Или он впервые воспользовался им? Насколько вам это известно?

– Впервые, – ответил медик. – Он сам мне это сказал. Но я подробно объяснил ему как свойства этого лекарства, так и необходимость осторожного с ним обращения. Разъяснил, как и когда принимать, какая нужна доза, чтобы сон был близким к нормальному.

– Разумеется, доктор, – согласился Томас. – Но в его состоянии… Он не мог что-нибудь перепутать, забыть? Ведь он бывал временами не в себе?

– Таким я его не видел. – Меррей должен был сказать это, чтобы обезопасить себя, и суперинтендант ждал этого. – Но я знал от других, что он стал одержим странными идеями, весьма странными. Я понял вашу мысль, мистер Питт. Он мог забыть мои наставления и принять смертельную дозу, ожидая от нее лишь легкого полуденного сна. Мы не можем знать, какие мысли были у него в голове в тот момент. Бедняга.

– А как было приготовлено снотворное?

– В порошках, как обычно. – Доктор слегка улыбнулся. – Каждая порция отдельно, в бумажной обертке. В этом случае трудно превысить дозу, мистер Питт, если, конечно, по забывчивости и рассеянности не принять две подряд. Я сожалею, что не могу никак подкрепить вашу теорию какими-либо деталями. Сам я обычно принимаю именно такие меры предосторожности.

– Понимаю. – Но это не означало, что Томас поверил ему. Этот человек имел все возможности расфасовать какое-то количество порошка в смертельных дозах и положить их вместе с обычными. Питт сохранил на своем лице вежливое любопытство. – А когда сэр Десмонд посетил вас, доктор Меррей?

– Впервые это было осенью восемьдесят седьмого года, по поводу гиперемии, проще говоря – застоя крови в легких. Я смог ему помочь, и он полностью вылечился. А если вы имеете в виду его последний визит, то я сейчас посмотрю… – Он справился с календарем. – Это было двадцать седьмого апреля. – Врач улыбнулся. – В четыре сорок пополудни, если быть совсем точным. Визит длился полчаса, не больше. Сэр Артур был очень взволнован… к сожалению, должен сказать. Я сделал все, чтобы успокоить его, но это мне не удалось. Не хочу много на себя брать, но, по-моему, он был уже в том состоянии, когда медицина бессильна.

– Вы сами приготовили порошки, доктор?

– Нет, нет. Я не держу у себя запасов лекарств, которые прописываю пациентам. Я дал ему рецепт, и, полагаю, он заказал порошки в аптеке. Я порекомендовал ему мистера Портеуса с Джермин-стрит. Это прекрасный человек, знающий свое дело и весьма добросовестный. Я был предельно точен в указаниях, какая должна быть расфасовка, и каждая доза имела отдельную упаковку. Сэр Артур уже бывал в этой аптеке и обещал зайти туда и в этот раз.

– Что ж, благодарю вас, мистер Меррей. Вы были весьма терпеливы. – Питт встал. Он узнал немногое, но решил больше не рисковать и не задавать вопросов, которые могли бы вызвать подозрение, что его снова интересуют дела «Узкого круга» или что он подозревает убийство. Этим он ничего не добьется, да и свою жизнь поставит под угрозу. Уж это он знал.

Поэтому Томас испытал огромное облегчение, снова оказавшись на улице среди стука лошадиных копыт, скрипа колес экипажей и гомона толпы – всех признаков жизни большого города.

Он направился прямо на Джермин-стрит и нашел нужную ему аптеку.

– Сэр Артур Десмонд? – сокрушенно закивал головой старый аптекарь по фамилии Портеус, стоя за конторкой. – Такой приятный джентльмен… Печально слышать о его смерти, очень жаль. Большое несчастье. Чем могу быть полезен, сэр? У меня есть все, что нужно, чтобы сделать тело здоровым и облегчить болезнь, если она у вас есть. Вы были у врача или вам надо посоветовать, к кому обратиться?

– Нет, мне лично ничего не нужно. Сожалею, что ввел вас в заблуждение. Мне нужна всего лишь ваша память. У нее-то я и хотел бы проконсультироваться. – Питт чувствовал себя неловко из-за того, что не может хоть как-то воспользоваться услугами аптекаря. Ему действительно ничего не было нужно. – Скажите, когда был у вас в последний раз сэр Артур?

– Сэр Артур! А зачем это вам нужно, молодой человек? – Прищурившись, аптекарь с дружелюбным любопытством посмотрел на суперинтенданта.

– Меня… меня сильно огорчила его смерть, ее обстоятельства, – несколько смутившись, ответил тот. Старый аптекарь в полутьме аптеки чем-то напомнил ему сэра Десмонда, и воспоминания отозвались в памяти острой болью.

– О-о. Меня тоже. Очень печально, что так произошло. Если бы он пришел ко мне со своим рецептом, как это обычно бывало, я бы дал ему опий в особой упаковке, как всегда делаю для своих клиентов, и такой ужасной ошибки не произошло бы. – Старик печально покачал головой.

– Разве он у вас не был? – резко спросил Томас. – Вы уверены?

У аптекаря от удивления брови поползли вверх.

– Конечно, уверен, молодой человек. Только я отпускаю лекарства, и я один стою за этой конторкой. Я не обслуживал его. В последний раз я видел сэра Артура прошлой зимой. Это было, кажется, в январе. У него была простуда, и я предложил ему настойку из трав. Ее надо подогреть в горячей воде, и она прекрасно снимает головную боль. Мы говорили с ним тогда о собаках. Я это хорошо помню.

– Благодарю вас, мистер Портеус. Я очень вам обязан. До свидания.

– До свидания, молодой человек. На вашем месте я не бежал бы сломя голову – это вредно для пищеварения…

Но Питт уже был за дверью. Он не шел, а летел по Джермин-стрит.

Только после того, как он проделал полпути до Риджент-стрит, ему наконец стало ясно, что он не знает, куда идет. Где сэр Артур достал опиум? Если не у старого аптекаря на Джермин-стрит, то у кого еще? Или его все-таки дал ему сам Меррей? Можно ли это как-то доказать?

Возможно, об этом знает Мэтью? На рецептах часто указывается имя и адрес аптекаря. Это гарантия и вместе с тем реклама. Томас повернул назад и, взяв кеб, направился к своему другу.

– Что случилось? – встревоженно спросил тот, увидев суперинтенданта.

Питт застал его за письменным столом в маленькой комнате, служившей столовой и кабинетом. Десмонд был в халате, и его лицо все еще было очень бледным. Темные круги под глазами были похожи на не до конца зажившие синяки от ушибов.

– У тебя больной вид, – встревожился Томас. – Зачем ты встал? Тебе надо лежать.

– Пустяки, всего лишь головная боль, – отмахнулся Мэтью. – Что произошло? Ты нашел что-нибудь?

Его гость опустился на стул.

– Я тут побывал кое у кого, – сказал он. – Похоже, так называемая невменяемость сэра Артура – плод воображения тех, кто злонамеренно распространяет такие слухи. Или же твой отец кого-то сильно задел, чьи-то предубеждения и неуемные желания…

– Что я тебе говорил! – торжествующе воскликнул Десмонд, и впервые после того страшного дня, когда он пришел в дом Питта и сообщил о смерти сэра Артура, его лицо просветлело. – Отец был в здравом уме и доброй памяти и слишком хорошо понимал, что говорит. А что еще? Узнал ты что-нибудь о коньяке и опиуме? Удалось тебе что-либо опровергнуть? – Тут он виновато улыбнулся. – Прости. Я жду чуда. Ты отлично справился, Томас. Я так тебе благодарен!

– Много рюмок коньяка – это тоже слухи, – рассказал Томас. – На самом деле официант принес ему всего лишь одну, которую сэр Артур заказывал. Все остальные якобы заказывались для него самыми разными людьми… Возможно.

Мэтью нахмурился:

– Как это «возможно»?

Питт рассказал ему все, что услышал от официанта в клубе.

– Вот как, – промолвил его товарищ тихо и откинулся на спинку кресла. – Господи, все это просто страшно. Вездесущий «Узкий круг»… Неужели все, с кем ты говорил, его члены? Скажи, такое может быть? – Лицо его опять побледнело.

– Не знаю, – признался Томас. – Его членов, полагаю, всегда можно созвать по тревоге. Как в этот раз. Как-никак сэр Артур нарушил обет секретности и выдвинул обвинения в заговоре с целью мошенничества или даже в государственной измене.

Десмонд молчал, погруженный в раздумья.

– Мэтью! – окликнул его Питт.

Тот поднял голову.

– Я был также у доктора Меррея, – продолжил полицейский. – Он признался, что, как всегда, отправил твоего отца к аптекарю Портеусу на Джермин-стрит, но тот утверждает, что сэр Артур к нему не приходил. Как ты думаешь, где еще он мог достать опиум?

– Это так важно? Ты считаешь, что виновата доза или что-то еще? Возможно, аптекарь выполнил роль палача? – Лицо Мэтью болезненно сморщилось. – Как ужасно думать такое… Но это, увы, вполне возможно…

– Или это сделал сам доктор? – перебил его Питт. – Как ты считаешь?

– Не знаю. Если мы найдем рецепты, возможно, они что-нибудь нам подскажут. – Десмонд встал. – Надо поискать в его бумагах. Я сейчас. Хотя пойдем поищем вместе.

Томас тоже встал.

– Рецепты могли находиться у него не более двух дней. Он был у Меррея двадцать седьмого апреля. Пришел проконсультироваться.

Мэтью повернулся к собеседнику.

– Двадцать седьмого? Ты уверен?

– Да, а что?

– Он мне ничего об этом не говорил. К тому же он не мог быть у доктора в этот день, ибо после полудня двадцать седьмого мы с ним уехали.

– В котором часу? Куда?

– В Брайтон. Около двух часов пополудни. А что?

– А когда вы вернулись?

– Мы не вернулись в Лондон в тот день. Обедали у друзей, заночевали и возвратились на другой день утром.

– Доктор Меррей утверждает, что именно в этот день он виделся с сэром Артуром, в четыре сорок пополудни. Ты уверен, что именно двадцать седьмого апреля вы были в Брайтоне, а не за день до этого или же после?

– Абсолютно уверен. Это день рождения тетушки Мэри, и мы его отпраздновали. Мы всегда делаем это двадцать седьмого апреля, ежегодно.

– Значит, Меррей сказал неправду. Он не видел сэра Артура.

Мэтью нахмурился.

– Может, он что-то перепутал?

– Нет. Он проверил по своим записям. Я сам это видел.

– Значит, консультация сэра Артура у врача – это чистейшая ложь, – печально произнес Десмонд. – Но если это так, откуда взялся опий?

– Один Господь знает, – от волнения хрипло промолвил Питт. – Это кто-то в клубе… тот, кто принес ему коньяк, который он не заказывал.

Его друг с трудом сглотнул и ничего не ответил.

Томас невольно снова опустился на стул, чувствуя, как подкашиваются ноги от страшной догадки. Увидев бледное лицо Мэтью, он понял, что тот испытывает то же самое.