Я не сводил взгляда с пистолета. Он крепко держал его в руках, направив дуло мне в голову. Взгляд его был спокоен. Воздух в комнате казался тяжелым и неподвижным. В ту минуту я, наверное, испытывал страх – страх, что он меня убьет, – но сильнее страха было безумное нетерпение. Я хотел знать, где мой сын. Что он с ним сделал? От гнева в жилах закипала кровь. Я почти нашел Диллона, а Гаррик, этот мрачный человек с неумолимым взглядом, пытается мне помешать. Голова все еще гудела от вчерашней выпивки. Я пригасил бушующую во мне злобу и, медленно поднявшись, сел на узенькой постели.

– Так что? – неторопливо спросил я. – Застрелишь меня или нет?

– Пока не знаю, – холодно ответил он. – Но могу. Никто меня за это не осудит. Ты вторгся в мой дом. Я защищался.

– Точно, – сказал я.

Я почему-то был уверен, что он не нажмет на курок. Если бы он хотел, он бы уже это сделал. Мне уже не было страшно. Мой страх перешел в раздражение. Я встал с кровати. Гаррик, по-прежнему держа меня на прицеле, отступил на шаг, и на мгновение мне показалось, что комната закружилось вокруг меня.

– Стой на месте, – произнес он твердо и бесстрастно.

Я остановился.

Он о чем-то задумался, очевидно, оценивая ситуацию, а потом медленно опустил руку с пистолетом. Я увидел, как у него напряглась челюсть и сузились глаза; в комнате по-прежнему царило напряжение.

– Ты сам скажешь мне, зачем ты сюда пришел? Или я должен догадаться?

– Я пришел за Диллоном.

Глаза его сверкнули.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь.

– А я думаю, что имеешь.

– Кроме меня, здесь никого нет.

Не успел он договорить, как за окном послышался шум подъехавшей машины. С того места, где я стоял, мне ее видно не было.

– Жди здесь, – хладнокровно проговорил он.

Он двинулся к выходу – на лице у него не было ни страха, ни тревоги – и захлопнул за собой дверь.

Я слышал его шаги в коридоре, твердые и неторопливые. Я прислонился к двери и стал прислушиваться. Приглушенные голоса: Гаррик и какая-то женщина. Из того, что они говорили, невозможно было разобрать ни единого слова. Раздражение мое росло и нетерпение тоже. Если это была та самая женщина, которую я видел с Диллоном, я потребую от нее ответа. Что она сделала с моим сыном? Куда она его спрятала? Мне вспомнился ее голубой шарф, вившийся на ветру, точно легкий дымок, и то, как она, торопливо зашагав прочь, увлекла за собой мальчика. Во мне с новой силой вскипела ярость.

Они стояли перед открытой дверью, и из-за горевшей на крыльце лампочки их фигуры казались лишь темными силуэтами. Я придвинулся ближе, женщина повернулась ко мне лицом, и тогда я понял, что это вовсе не та женщина, которую я видел на демонстрации.

Это была Робин.

– Что ты тут делаешь? – В горле у меня пересохло, язык едва шевелился.

– Гарри! Слава богу, с тобой все в порядке! – бросаясь ко мне, воскликнула Робин.

Вид у нее был встревоженный, голос дрожал. Она обняла меня, и я прижал ее к себе. От ее теплого прикосновения у меня заныло тело, и по нему разлилась легкая усталость. Я почувствовал облегчение. Все это время я сражался один в темноте, страшась своих собственных мыслей и убеждений, и тем не менее я двигался вперед, невзирая на то что мои поступки могли кому-то причинить боль. Робин, любимая моя, моя единственная, как я жаждал, чтобы ты мне поверила, как мне хотелось, чтобы ты поняла, что я не безумец и что наш сын действительно жив. И теперь она здесь, теперь она наконец рядом со мной. Всю горечь прошлого, все сказанные в гневе слова, все обиды и упреки мы рассеем по ветру и забудем. Навсегда. Сейчас важно только одно: мы вместе, и скоро к нам вернется наш сын.

– Поехали домой, – уткнувшись мне в шею, прошептала она.

– Скоро всему этому наступит конец, – сказал я и тут же, зарывшись ей в волосы, чтобы не услышал Гаррик, добавил: – Осторожно! У него пистолет.

– Что?

Робин отстранилась от меня, на лице ее мелькнул ужас, и она повернулась к Гаррику. Увидев у него в руке оружие, она вырвалась из моих объятий, ринулась к нему и без малейшего труда выхватила пистолет у него из рук. Я не сразу сообразил, что произошло. Ни минуты не колеблясь и ничуть не сопротивляясь, Гаррик отдал ей пистолет. Робин что-то сказала ему, что-то, чего я не расслышал, и положила пистолет в карман пальто.

– Гарри, милый мой, – вернувшись ко мне, сказала она. – Поехали отсюда.

Но я не двигался с места. Я точно прирос к полу. Что-то меня во всем этом смущало.

– Робин, наш сын. Мы не уедем без него.

– Любимый мой, пожалуйста. Поедем. Мы здесь ничего не добьемся. Только станет еще больнее.

Напряжение в ее голосе не давало мне покоя; и где-то внутри меня эхом вдруг прозвучал совсем другой голос – голос Козимо: «Я кое-что знал и, наверное, должен был вам об этом рассказать».

Танжер. Тени. Темно. Мутные воды плещутся о берег бухты. В ноге внезапно заныла рана, требуя, чтобы я сел. Мысли в голове путались. Я никак не мог сосредоточиться, а потом вдруг вспомнил, зачем приехал сюда.

Неожиданно в мозгу мелькнул вопрос, и я повернулся к Робин. Как она догадалась сюда приехать?

– Тебе рассказал Спенсер? – спросил я.

– Спенсер?

Недоумение на ее лице ясно говорило, что Спенсер тут ни при чем. Она узнала об этом доме от кого-то другого. Но какое это имело значение? Значение сейчас имел только Диллон.

Я повернулся к Гаррику.

– Скажи мне, где он. Скажи мне, что ты сделал с моим сыном?

– Ты сам не понимаешь, о чем ты говоришь.

– Не болтай ерунду. Я видел его своими глазами. У меня есть доказательства.

– Доказательства? Какие доказательства?

– Фотография. Видеосъемки. Номера машины.

Я держал Робин за руку и слышал, как она звала меня и что-то мне говорила. Но я, не обращая ни на что внимания, продолжал:

– Ты был там, ты был той ночью в Танжере, верно? Я знаю: это ты его забрал. Я знаю, что это был ты. Только не знаю, почему ты это сделал. Этого я никак понять не могу. Но сейчас это уже не важно. Я хочу получить его назад. Мы оба хотим.

Я сжал руку Робин. Она придавала мне сил, сил не сдаваться, сил держаться до тех пор, пока мы не доведем дело до конца.

– Гарри, – сказала она, и на этот раз голос ее прозвучал настойчивее, а когда я на нее посмотрел, то увидел страх в ее миндалевидных серых глазах. – Милый, ты нездоров. Давай поедем домой.

– Что? Нет-нет, Робин, подожди. Ты сама все увидишь.

– Но…

– Поверь мне, Робин. Я его видел. Я видел Диллона.

– Нет, – сказала она.

Она произнесла слово «нет» так убежденно, что я замер. Я посмотрел на нее, и что-то в голове у меня стало проясняться, но не до конца. А может, я не хотел, чтобы прояснилось?

– Ты видел Феликса, – мягко проговорила Робин.

– Кого?

– Феликса, – повторил Гаррик. – Моего сына.

– Нет, – замотав головой, сказал я.

Я отказывался им верить, я вспомнил лицо мальчика, и на меня мгновенно накатило то самое ощущение, которое я испытал, когда увидел его и тут же узнал.

– Это был Диллон. Я знаю, что это был наш сын. Я его видел.

– Тебе только показалось, будто это был он, – сказал Гаррик. – Из-за сходства.

– Сходства? – повторил я, и внутри у меня все похолодело.

– Дейв, – предостерегающе произнесла Робин, и, услышав, как моя жена называет его по имени, я невольно отшатнулся от нее.

Может, Гаррик и услышал предупреждение в голосе Робин, однако не внял ему.

– Диллон и Феликс – братья.

Его слова рассекли воздух и исчезли в небытие. Наступила тишина. Они оба настороженно следили за моим лицом, они не сводили с меня глаз, страшась того, что я сейчас могу предпринять.

– Братья? – медленно произнес я и посмотрел на Роби-н.

В глазах ее стояли слезы. Она покачала головой, но этим жестом она не столько отрицала утверждение Гаррика, сколько беспомощно сдавалась.

– Диллон был моим сыном, – сказал Гаррик.

Робин обернулась к нему и с неподдельной яростью крикнула:

– Заткнись же ты, ради бога!

И вдруг все стало на свои места. Я наконец все понял. Из закоулков моего сознания внезапно всплыли образы: они обнаженные, в объятиях друг друга, сгорающие от страстного желания… Я почувствовал, что теряю рас-судок.

С испугом в глазах Робин приблизилась ко мне, нежно обхватила руками мое лицо и стала звать меня по имени, пытаясь вернуть к действительности, пытаясь спасти меня своим любящим взглядом.

– Послушай меня, милый мой. Прости меня. Никакими словами нельзя описать, как я об этом сожалею.

– Это неправда, – сказал я, все еще не веря, все еще отказываясь смириться с реальностью. – Скажи мне, что это неправда.

– Гарри, я люблю тебя. Только это и имеет значение. Наше будущее. Ребенок в моем чреве. Прошу тебя, любимый. Я не могу тебя сейчас потерять.

Мое сознание все еще отказывалось принять случившееся. Эта женщина, которую я знал с самых юных лет, знал уже шестнадцать лет подряд, вдруг показалась мне совершенно чужой. Бледная, несчастная незнакомка, а вовсе не та женщина, которой я всегда доверял, о которой тревожился, которую любил. Она горевала и раскаивалась. Прошлое, которое она оставила позади, внезапно настигло ее.

Наверное, мне следовало сказать ей, что от прошлого не сбежишь.

Я почувствовал на лице жар ее рук – они дрожали.

– Я не отец Диллона?

– Милый, – прерывающимся голосом произнесла она, и на ее глазах снова выступили слезы. – Ты был его отцом. Во всем самом главном ты был его отцом.

– Что?!

Она уже плакала навзрыд, и голос ее дрожал от страха.

– Гарри, я совершила страшную ошибку. Господи, если бы я могла все повернуть вспять! Одно утешение – Диллон. Но поверь мне… Я молю тебя: в душе я всегда считала тебя его отцом.

Робин обняла меня, а я стоял неподвижно и чувствовал, как сотрясается от рыданий ее тело. У нее за спиной я увидел Гаррика: сунув руки в карманы, он стоял, сосредоточенно уставившись в пол. И тут на меня накатила неистовая злоба. Мне захотелось оттолкнуть жену в сторону и добраться до него, но вместо этого я притянул Робин к себе, и ее волосы коснулись моего лица. Она по-прежнему вся содрогалась от плача. Я обнял ее покрепче и шепотом попросил успокоиться, а потом сунул руку к ней в карман.

Робин почувствовала это и резко вздрогнула. Но она не сразу сообразила что к чему. Я оттолкнул ее и, изо всех сил ударив Гаррика по лицу дулом пистолета, свалил его на пол.

– Господи! – вскрикнула Робин.

Я встал над ним и смотрел, как он корчится от боли и стонет, как из его раны по щеке сочится кровь.

– Что ты делаешь?! – закричала она. – Боже мой!

Она опустилась на колени рядом с ним, но я оттащил ее в сторону.

– Черт возьми, Гарри! Он же истекает кровью!

– Ему повезло, что я не пустил в него пулю, – ответил я со злостью.

Потом повернулся и врезал ему ногой под дых. Поразительно, каким мягким у него был живот.

Он захрипел и скорчился от боли. Робин заплакала. Казалось, с ней вот-вот начнется истерика.

– Где Диллон? – требовательно произнес я.

Он схватил меня за ногу и подтянулся поближе, я наклонился к нему и приставил пистолет к его виску. Он что-то говорил, но из-за затрудненного дыхания и булькающей во рту крови я ничего не мог разобрать. Я наклонился ниже, чтобы расслышать его слова.

– Ты должен был лучше о нем заботиться, – прохрипел Гаррик.

Робин в отчаянии заломила руки, потом провела ими по волосам и, тревожным взглядом обведя комнату, принялась мерить ее шагами.

– Прекрати, – сказал я ей.

Я все еще держал пистолет у его виска. Чуть сильнее нажав на курок, я словно ощутил исходивший от не-го жар.

– Ты должен был лучше заботиться о Диллоне, – повторил он. – Тебе не следовало оставлять его перед землетрясением, совсем одного, сонного. Ты, Гарри, не должен был дурманить мальчика, и ты сам прекрасно это знаешь.

От этих правдивых слов я весь съежился. На душе стало муторно и тоскливо. Я убрал пистолет; на виске у Гаррика осталась вмятина. Он откашливался и брызгал слюной – я отвернулся.

– Я хочу получить его назад, вот и все, – сказал я, но в моем голосе уже не звучали ни гнев, ни угроза.

Робин ринулась ко мне, но я жестом остановил ее. Я знал: стоит ей до меня дотронуться, и я рассыплюсь в прах; и тогда все мои усилия пропадут даром.

– Гаррик, где он? Ради бога, скажи мне!

Он лежал на полу и все еще тяжело дышал. Я с трудом держался на ногах. Я не помнил, когда в последний раз крепко спал, когда в последний раз, положив голову на подушку, погружался в безмятежный сон. Веки мои отяжелели, глаза закрывались, но я боролся с собой изо всех своих сил. Я говорил себе: продержись еще немного! Всему этому скоро придет конец.

Я снова достал пистолет и направил его дуло Гаррику в голову. Он перевернулся на спину и в упор смотрел на меня: в лице его не было страха, одна лишь решимость. Этот мерзавец хотел, чтобы я его пристрелил, а я – да смилостивится надо мной Господь! – чувствовал, что дошел до предела. Я действительно мог его пристрелить. Я отчетливо представлял, как нажимаю на курок, звучит выстрел, в воздухе повисает запах пороха, и пуля входит в его тело, разрывая плоть и круша кости. Секунда, и все будет кончено! От этой мысли у меня задрожала рука. Но выбора не было.

И вдруг в ту самую минуту, когда я готов уже был спустить курок, когда от моего самообладания уже не осталось и следа, за дверью послышался шум, и за моей спиной мелькнул свет фонаря. Я обернулся и увидел его: мальчик взбежал по ступеням и перешагнул порог этого сумасшедшего дома. В руках у него был фонарь. «Папа, папа», – звал он. Я застыл от изумления. Мой длинный одинокий путь завершился: передо мной стоял мой мальчик, мой Диллон. И все же я не мог в это поверить.

Вдруг раздался какой-то странный крик. Гаррик с трудом приподнялся, и я услышал его голос:

– Диллон, уходи! Уходи!

И тут же прозвучал еще более странный крик, похожий на вопль раненого животного, – такой резкий и жуткий, что от него переворачивалось все внутри.

Я обернулся. Моя жена с потрясенным видом стояла на коленях. Ее лицо было белым как мел, а в широко открытых глазах застыл ужас. Она смотрела на мальчика, которого считала мертвым, и этот крик был ее последним горестным стоном. Гаррик, мальчик и я молча уставились на нее, а все вокруг закачалось и завертелось в лучистом, пылающем свете.