Париж, май 1961 года

– Ну почему французский хлеб такой вкусный? – сказала Роз.

Они неторопливо прогуливались по Рю дю Бак, и на языке все еще ощущался вкус их ужина – громадное блюдо мидий, приправленных чесночным соусом и белым вином, которое было подано вместе с длиннющим и очень свежим багетом.

– Думаю, все дело в муке, – сказал Доминик; он, как всегда, демонстрировал свою осведомленность в местных культурных особенностях, и это сомнений не вызывало.

– Нужно будет прихватить парочку с собой, – решила она, представляя, как будет жевать эту вкусноту в кухне Сэм в Примроуз-Хилл.

– Но они зачерствеют, пока мы доберемся до Кале.

– Тогда я суну их в вазу и поставлю на каминную полку как напоминание о простых, но изысканных удовольствиях жизни.

Доминик рассмеялся, а она ухмыльнулась, не глядя на него.

Она все еще не могла поверить, что они в Париже. Ранним утром они сели на паром в Дувре. «Стэг» Доминика, въезжающий по металлическим сходням на корабль, – это казалось ей кадрами какого-то научно-фантастического фильма. Но в начале пятого, когда они добрались до Триумфальной арки, она уже чувствовала себя, как Джин Сиберг из фильма «На последнем дыхании».

– Мороженое! – радостно выкрикнула она, рванувшись к витрине магазина и оставив Доминика далеко позади.

– Поверить не могу, что ты еще не наелась, – крикнул он ей вслед.

Она бросила на него озорной взгляд через плечо.

– Мы просто не имеем права побывать в Париже и не попробовать мороженого.

– Боюсь, что ты перепутала Париж с Римом, – сказал он, догнав ее.

К этому времени она уже заказала два boules de glace и один протянула ему.

Она лизнула свой шарик, и вся ее игривость стала исчезать; когда она повернулась к Доминику, на лице ее было уже более серьезное выражение.

– Что-то не так? – спросил он.

– Как-то неправильно чувствовать себя такой счастливой.

– Мы с тобой в отпуске.

– Ничего подобного. Мы тут на работе, – сказала она, напоминая себе, что Доминик официально поручил ей подготовить материал в тысячу слов о положении во Франции выходцев из Алжира. – И я сейчас должна была бы брать интервью у членов Фронта национального освобождения, вместо того чтобы есть с тобой мороженое.

– Я говорил тебе, что ты можешь написать о Гран-при Монако.

Роз отмахнулась:

– Это твой сюжет. Всякие несерьезные вещи у тебя получаются намного лучше.

– О, я уверен, что смог бы втиснуть и немного риторики в поддержку тори, – поддел он ее, и она шутливо хлопнула его по плечу.

Любой конфликт между нею и Домиником Блейком – были ли его причиной диаметрально противоположные политические взгляды, разное социальное положение или отношение к жизни – неизменно заканчивался добродушным подшучиванием друг над другом.

Во многом согласия между ними не было, но при этом Роз сомневалась, что когда-либо сможет встретить кого-то еще, кто понимал бы ее так, как Доминик. Он был единственным человеком, который знал, как укротить ее буйный нрав, и был, по сути, усовершенствованной версией ее самой. Она не была уверена, что именно это делало ее счастливой рядом с ним, но подозревала, что счастливее не сможет стать никогда.

Париж был таким, каким она себе его и представляла. Они припарковали «Стэг» на левом берегу и прошлись пешком вдоль Сены от моста Пон-Нёф до вокзала д’Орсе – а это было приличное расстояние. Возвращались они по улочкам пятого округа, сделав, таким образом, петлю.

Доминик взял на себя роль экскурсовода и показывал ей все парижские достопримечательности, но, по правде говоря, она в этом не нуждалась. Она и так знала немало: о кафе «Две обезьяны», где в угловой кабинке встречались такие писатели, как Сартр и Симон де Бовуар, чтобы обсудить насущные дела; о политическом прошлом «Кафе де Флор», где в начале 20-х годов нередко видели Чжоу Эньлая, – именно тогда он проникся идеями коммунизма. Все это ей было известно из книг – сама она никогда в Париже не была, и ей казалось, что на улицах Левого берега до сих пор обитает дух известных ей литературных героев.

Когда они подходили к своему отелю, спрятавшемуся на боковой улочке неподалеку от Сорбонны, у нее от волнения засосало под ложечкой. У Роз не было возможности понервничать в течение трех часов, прошедших с того момента, когда они регистрировались в отеле и когда Доминик назвал их мистером и миссис Блейк. Они поднялись в свой номер, бросили чемоданы на кровать и сразу же ушли, с неуемной жаждой исследований и пустыми желудками, в которых урчало после долгого пути из Кале.

Но теперь Роз осознавала, что испытывает возбуждение и ужас в равной мере. Хотя они с Домиником встречались уже почти два месяца, три-четыре раза в неделю куда-нибудь ходили вместе и постоянно общались по телефону, любовью они до сих пор не занимались – ситуация, которая в течение последующих нескольких часов должна была радикально измениться.

Роз не считала себя такой уж старомодной, но после их первого поцелуя в его квартире она подсознательно старалась не допустить того, чтобы их с Домиником отношения перешли в плоскость секса и стали интимными. В вопросах секса она была неопытна, в отличие от Доминика. Ей не хотелось страдать из-за того, что он будет сравнивать ее с десятками других женщин, которые, без сомнения, то и дело прыгали к нему в постель, не хотелось разрушать очарования их теперешних отношений. А где-то в глубине души шевелилась еще одна мысль – что он рассматривает их отношения как возможность поставить очередную галочку в списке своих побед, как вызов, и что он быстро потеряет к ней интерес, как только цель будет достигнута.

Их отель был скорее элегантным, чем величественным. Доминик помахал рукой портье, а тот сообщил, что на его имя пришла телеграмма; Дом забрал ее вместе с ключами.

– Поверить не могу, что мы здесь всего на одну ночь, – сказала Роз, сбрасывая туфли и усаживаясь на кровать.

– Не расстраивайся. В воскресенье нас ожидает Монте-Карло, – отозвался Доминик, пробегая глазами телеграмму.

– Как думаешь, не станут ли они, помимо наших паспортов, проверять и состояние наших банковских счетов?

– Надеюсь, что нет. Разве что заинтересуются, не превышен ли у нас лимит по кредиту.

Сложив телеграмму, он сунул ее в карман, после чего взглянул на часы. У Роз появилось ощущение, что для нее начался обратный отсчет.

– Я вся липкая от пота, и от меня плохо пахнет, – заявила она, сразу же сообразив, что прозвучало это не слишком сексуально и далеко не соблазнительно. – Пойду-ка я приму ванну.

– Можно присоединиться к тебе?

Она сразу не поняла, серьезно он говорит или шутит, и почувствовала, что краснеет.

– Мне нужно выскочить за сигаретами. Принести шампанского?

– Такая пена для ванны – это по мне, – усмехнулась она.

Он прошел в ванную комнату, и она услышала, что он открутил кран.

– Какие-нибудь еще пожелания?

– Только чтобы ты побыстрее возвращался.

Глядя, как он уходит, она улыбнулась, потом подошла к окну и провожала его взглядом, пока он не перешел улицу и не скрылся из виду.

Нахлынули мысли об экспедиции на Амазонку, которую он планировал. Он должен был отбыть туда меньше чем через три месяца, и она ужасно переживала за него, тем более что он намеревался путешествовать в одиночку. Когда она думала об этом, у нее возникало ощущение, будто черная туча заслоняет солнце, и у нее портилось настроение. Но она сказала себе, что не позволит этому испортить им поездку.

Открыв свой чемодан, она вынула сумочку с туалетными принадлежностями. Взяв зубную щетку и пасту, она подошла к умывальнику и тщательно почистила зубы, а потом еще дохнула на ладонь, чтобы убедиться, что изо рта больше не пахнет мидиями в чесночном соусе.

В этот момент громко зазвонил телефон, стоявший в спальне на столике. От неожиданности она уронила щетку в раковину и оставила ее там, чтобы успеть ответить на звонок.

Взяв трубку, она старательно произнесла bonjour, но на другом конце линии молчали.

– Bonjour. Алло. Алло! Эй, есть там кто-нибудь? – Она даже не попыталась спросить это по-французски.

По-прежнему тишина. Роз положила трубку на аппарат и несколько секунд просто стояла и смотрела на нее. Внезапно мелькнула мысль, что, возможно, их разоблачили – неженатую пару, остановившуюся в одном гостиничном номере, – но она напомнила себе, что они находятся во Франции, одной из самых либеральных стран на земле, и, хихикнув, тут же отогнала это подозрение.

Вода уже набралась в ванну, и Роз, шагнув в нее, легла; приятное ощущение змейкой пробежало вверх по спине. Она взяла лавандовое мыло и стала намыливаться, а потом с головой окунулась в воду, чтобы смыть с себя все это. Вынырнув и смахнув с лица пузырьки пены, она почувствовала себя заново родившейся и полностью готовой к тому, что ей предстояло испытать.

Ее снова охватило волнение, но она решила, что больше ни секунды не будет думать о сексе. Не станет переживать, когда их тела задвигаются в одном ритме, не будет злиться, если Доминик вдруг скажет, что она, вероятно, ни с кем не спала с…

Она с трудом смогла припомнить, когда это было у нее последний раз. Все, что всплывало в памяти, – это неумелая возня под одеялом с одним не заслуживающим доверия аспирантом-экономистом, и воспоминание это вызвало у нее отвращение и досаду.

Но сегодня впервые в жизни она чувствовала себя желанной женщиной. Не разозленной студенткой, не язвительной старой девой, а человеком, с которым можно и попутешествовать, и поговорить; человеком, который может любить и быть любимым.

Выбравшись из ванны, она завернулась в полотенце. Ее баночка с «Нивеей» стояла здесь же на шкафчике, и она, зачерпнув пальцами немного крема, нанесла его на кожу.

Сначала она стала почти полностью белой. «Нельзя, чтобы Доминик увидел меня такой уродиной! – подумала она, лихорадочно счищая крем. Но уже через пару минут кожа ее стала мягкой как шелк. Роз обнаженной легла на прохладные белоснежные простыни и едва не замурлыкала от удовольствия.

Закинув руки за голову, она поудобнее устроилась на мягком матрасе, чувствуя себя настоящей музой художника.

Она могла только гадать, понравится ли она в таком виде Доминику, когда он вернется, или же его хватит удар от шока.

Прошло минут десять, и она начала беспокоиться. Она замерзла, ноги начала сводить судорога. Доминик все не возвращался. Она не смотрела на часы, когда он уходил, но, похоже, он отсутствовал уже не менее получаса.

«Сколько времени нужно, чтобы купить пачку сигарет?» – спросила она себя, пытаясь вспомнить, где она видела вывеску со словом tabac на улицах, по которым они проходили.

Через открытое окно в номер проникала вечерняя прохлада. Она накрылась подушкой и начала растирать руки, чтобы избавиться от гусиной кожи.

Телефон ожил снова, и каждый звонок был для нее уколом беспокойства.

Она потянулась к нему, чтобы ответить, и вдруг осознала, что совершенно голая.

В трубке что-то щелкнуло, и наступила тишина. Молчание затянулось.

– Алло? – уже не на шутку встревожившись, произнесла она. – Дом, это ты?

Роз напрягала слух, и ей показалось, что она услышала едва различимое дыхание, и это заставило ее тут же бросить трубку на телефон, словно она жгла ей руку.

Сердце тревожно стучало в груди. С улицы донесся смех женщины, а потом голос мужчины, который, видимо, пытался произвести на нее впечатление. Роз представила, что это Доминик и какая-то его тайная парижская любовь, – она обратила внимание, как проходящие по улице женщины смотрели на него, – но потом она убедила себя, что это было бы нелепо. Он ведь просто вышел за шампанским и сигаретами.

Она накинула легенький ситцевый халат, который привезла с собой, и вынула из сумочки пачку сигарет «Голуаз». Неужели Доминик забыл, что сам купил их недалеко от вокзала д’Орсе?

Она села на край кровати. Такое напряженное состояние ей очень не нравилось. Ей хотелось быть такой же беззаботной, как когда она ела мороженое на Рю дю Бак, впитывая в себя виды и звуки Парижа и чувствуя себя так, будто все остальное значения не имеет.

Она встала и приготовилась уже нервно зашагать по комнате, когда услышала тяжелые шаги на лестнице. Скрипнула, открываясь, дверь, и на пороге появился сияющий Доминик с бутылкой шампанского в руке. Пить его ей почему-то расхотелось.

– Нашел, что хотел? – спросила она, даже не взглянув на него.

– Мне еще нужно было сделать пару звонков, – сказал он и, подойдя сзади, поцеловал ее в шею.

Она отвернулась от него.

– Почему ты не мог позвонить отсюда?

– Потому что номер этот только для нас с тобой. И работа тут ни при чем.

– Нам сюда звонили. На самом деле дважды.

– Кто это был?

– Не знаю. Помолчали и положили трубку.

– Значит, ничего важного, – сказал он и, подойдя к ней сзади, обнял ее за талию. – Как от тебя чудесно пахнет!

Она высвободилась и отошла от него.

Он сел на кровать и внимательно посмотрел на нее.

– Роз, что случилось?

– Тебя не было целую вечность.

– Я просто потерял чувство времени. Нужно было сначала найти табачный киоск, потом телефонную будку…

– Ты бросил меня здесь одну. А на улице уже стемнело.

– Стемнело? – улыбнулся он.

– Я беспокоилась, – с упреком продолжила она. – Когда зазвонил телефон, я сначала подумала, что тебя сбила машина или случилось еще что-нибудь не менее ужасное.

– Прости, мне жаль, – сказал он, беря ее за руку.

– Мне тоже, – отозвалась она довольно резким тоном.

Ей не хотелось выглядеть сумасшедшей. Не хотелось признаваться, что его получасовое отсутствие и два телефонных звонка – просто ошиблись номером, скорее всего, – превратили ее в параноика и заставили проявиться всем неадекватным реакциям, на какие только она была способна.

– Роз, поговори со мной, прошу тебя! – сказал он, беря ее за руку и притягивая к себе, пока она в конце концов не села рядом с ним на кровать.

Она почувствовала, как к глазам подступают непрошеные слезы.

– Все это так тяжело для меня! – наконец сказала она.

– Что тяжело?

– Находиться здесь, в Париже, в этом номере. Наедине с тобой. Я понимаю, что должно произойти. Знаю, что это означает следующий шаг, и я боюсь этого.

– Но это не означает, что нужно бояться, – сказал он, поглаживая ее руку.

Она набрала побольше воздуха в легкие и наконец решилась произнести то, что мучило ее с момента их первого поцелуя.

– Дом, я думаю, что ты меня уже достаточно хорошо знаешь. Ты знаешь, что, если я переживаю из-за чего-то, я переживаю по-настоящему, всем сердцем и всей душой. Раньше это касалось политики, общего дела. Да и сейчас касается. Но теперь я переживаю и за тебя тоже. И переживаю очень сильно, как ни за кого другого, и я боюсь, что мне будет больно. Что однажды ты уйдешь вот так, за пачкой сигарет, и вдруг поймешь, что попусту теряешь время со взбалмошной крикливой девчонкой с вьющимися волосами, от которой одни проблемы и неприятности.

– Никакая ты не крикливая девчонка, – тихо сказал он.

– А кто же я тогда?

– Ты прекрасная, замечательная женщина, в которую я влюбился.

Эти произнесенные с чувством слова ошеломили ее и лишили дара речи.

Его рука скользнула по ее плечу, стаскивая с него ситцевый халатик и обнажая бледную кожу. Затем он наклонился и поцеловал ее в плечо, и она вздрогнула от этого прикосновения.

Она медленно поднялась и встала между его коленей, понимая, что сейчас последняя черта будет перейдена, но больше не переживая из-за этого.

Пространство между ними было наэлектризовано до предела. Доминик поднял на нее глаза, словно спрашивая разрешения, а затем осторожно развязал пояс ее халата. Полы его распахнулись, открыв обнаженное тело.

Он притянул ее к себе и поцеловал в живот, а она положила руки ему на затылок и прижала его голову к животу.

Когда они оторвались друг от друга, она выскользнула из халатика, и он с шелестом упал на пол.

Доминик встал, и она расстегнула его ремень и пуговицы на рубашке, потом принялась гладить пальцами пушистые волосы на его груди.

Раздевшись полностью, он снова поцеловал ее, на этот раз в губы, запустив пальцы в ее волосы.

Они упали на кровать, и он лег на нее. От такой близости у нее перехватило дыхание, а нервы от обжигающего прикосновения кожи к коже, казалось, вот-вот расплавятся. Она закрыла глаза, стараясь прочувствовать все его тело: жесткость лобковых волос, грубость щетины на подбородке, мягкость губ, ласкавших ее грудь. Не открывая глаз и затаив дыхание, она ждала, что эти губы будут делать дальше.

Язык его коснулся ее соска, и она почувствовала, как тот затвердел у него во рту.

В исступлении она запрокинула голову, желая, чтобы еще больше обострились все чувства, чтобы испытать еще большее наслаждение, ощутить себя распущенной и желанной.

Она всегда полагала, что Доминик искусный любовник, но он превзошел ее ожидания. Он интуитивно находил ее чувствительные точки, без всяких подсказок с ее стороны.

Он прокладывал дорожку из легких поцелуев вниз по ее животу. Она понимала, куда эта дорожка ведет, это возбуждало ее и приводило в ужас. Она никогда раньше ни с кем не была настолько близка, но когда его руки раздвинули ее бедра и он поцеловал ее прямо туда, в самое потаенное место, а потом его язык вошел внутрь нее, она застонала от невероятного удовольствия.

От его нежных прикосновений импульсы удовольствия распространялись по всему ее телу. Она мучительно не хотела, чтобы это прекращалось хоть на миг, и, когда он отстранился, чтобы надеть презерватив, ей показалось, что она сходит с ума.

Желая, чтобы он побыстрее продолжил, она еще шире развела колени, и он вошел в нее. Вначале ее тело сопротивлялось ему; в какой-то момент ее пронзила боль, напомнившая ей, что она давно не знала таких прикосновений. Но немного расслабившись и чувствуя, как он все глубже и глубже проникает в нее, она крепко обвила его руками и ногами и ощутила, что они с ним единое целое.

Они двигались и дышали в одном ритме, пока она не почувствовала, как где-то в самой глубине ее нарастает давление, как обнажается каждый нерв. Казалось, что она взбирается все выше и выше, дыхание становилось все более учащенным и прерывистым; вся страсть, все эмоции, которые она испытывала, вдруг сплавились в единый неистовый сгусток, который со сладостной болью выплеснулся, накрыв ее всю, словно приливной волной.

На его лице отразилось испытанное им наслаждение; он упал на нее, обмяк и облегченно застонал.

Сердце ее бешено колотилось. Но когда он благодарно сжал ее руку, все мысли о его неожиданном исчезновении, обо всех их различиях и о ее неадекватной реакции вдруг растаяли без следа.