Первую половину дня Элизабет с ужасом ждала возвращения Джона Брэйера. Ее тревожило то, что он до сих пор в Вашингтоне, даже узнав о Палермо. Наверняка он предварительно договорился о встрече с министром по этому поводу, а теперь придется объяснять, почему все отменяется. Но еще больше ее пугало то, что в таком состоянии гнева и раздражения он продолжает находиться так близко от кабинета с личными делами сотрудников, с ее, Элизабет, личным делом в частности.

К полудню ее настроение изменилось. Агенты ФБР были холодно вежливы с ней, но она чувствовала всю силу их негодования и презрения. И они были правы. Если бы только Брэйер позволил ей доставить Палермо сюда, он был бы жив. Может, поначалу его бы это и не порадовало, но в конце концов это не имело значения. Поездка в Карсон-Сити была беззаконной. Можно было организовать что-то для защиты Палермо и в Лас-Вегасе. А теперь Брэйер удобно устроился, скрывшись в Вашингтоне или еще где-то, а Элизабет должна одна выдерживать все упреки. Конечно, все уже знают. В рапорте она объяснила причины поездки в Карсон-Сити. Тем, кто не читал рапорт, рассказали. Она видела это по лицам. В четыре часа Элизабет решила, что она дура. Если Брэйер напишет докладную, потребует ее отзыва или даже наказания, она потребует разбирательства и будет защищаться. Ведь именно он приказал поступить таким образом. Кроме того, она, одинокая женщина, аналитик, была вынуждена сопровождать добровольно сделавшего признание преступника через пустыню. Ее тоже могли убить. Если Брэйер добьется выговора, она заставит его пожалеть об этом. Наоборот, когда она все расскажет, ей еще вынесут особую благодарность.

За обедом Элизабет стала размышлять о том, не слишком ли активно она обороняется. Ведь до сих пор из Вашингтона не поступило никаких известий, связанных с убийством Палермо. Может, Брэйер принял всю вину на себя, а о ней вообще умолчал. Элизабет знала, что он делал такие вещи раньше: составлял рапорт, в котором конкретный сотрудник именовался просто «агент, находившийся на месте происшествия» или «оперативник». Тогда понятно, почему Брэйер не объявился до сих пор.

Ложась спать, она уже стала всерьез за него беспокоиться. Брэйер взял на себя ответственность, в Вашингтоне его рапорт не понравился… А ведь Брэйеру оставалось до пенсии не больше пяти лет.

Наутро Элизабет окончательно уверилась: Брэйер все взял на себя, и ему пришлось плохо. Лучшее, что она может сделать в данной ситуации, — как можно активнее вести расследование дальше, пока Брэйер в Вашингтоне. Если бы только ей удалось раскопать что-нибудь ценное, это могло бы заслонить инцидент с Палермо и поправить их положение. Ей нужен был еще один Палермо, который бы знал теневого партнера ФГЭ и мог доказать, что этот партнер организовывал убийства, защищая себя. Кто ей нужен, так это Эдгар Филдстоун.

Сидя в офисе ФБР, Элизабет тщательно изучала рапорты оперативников. Палермо намекал, что это была действительно крупная фигура, а крупнейшими были Тосканцио и Балаконтано.

«22.08, среда, 21 февраля. Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк. Объект: Карл Балаконтано, или Карл Бала. Объект уединился в своей сельской резиденции с понедельника, 19 февраля. Во вторник, 20 февраля, к нему присоединились его жена Тереза Балаконтано, сын Ричард и невестка Виктория с четырьмя детьми. Объекту нанесли визиты его сподвижники. Главные из них: Ламборезе, Антонио; Джамбини, Роберт; Монтано, Джон; Гвариано, Август; Де Фабиани, Даниэль».

«9.15, вторник, 22 февраля, Эванстон, Иллинойс. Объект: Винсент Тосканцио. Объект находится у себя дома в течение четырех дней. Его семья, включая мать, Марию Тосканцио, прибыла к нему и находится в доме. Члены семьи объекта 20 февраля были замечены на заднем дворе (лепили снеговика), но в остальное время не выходили. Много посетителей, в основном сотрудники „Диетических клубов Америки“, где объект имеет контрольный пакет акций. Кроме того, в среду появился Антонио Дэмонато, или Тони Дэмон, и два неустановленных лица».

Совершенно ясно, что происходит, но толку от этого мало. Они возводят баррикады вокруг женщин и детей и раздают приказы своим лейтенантам. Это не снимает проблемы. Ей нужен человек, который заварил всю эту кашу, кто убил Вейзи, сенатора, Орлова, Кастильоне. Не такая она дурочка, чтобы поверить в возможность напасть на след профессионала. Он если и провалится, только из-за какой-то случайности. Но тот, кого ищет Элизабет, — уязвим. Он использовал для чего-то ФГЭ. И цели его достаточно важны, чтобы рисковать, сохраняя тайну, и убивать всех, кто подбирается к ней слишком близко. И он упустил из рук ключевую фигуру. Пока жив Эдгар Филдстоун, у Элизабет есть надежда.

Секретарша не потрудилась постучать, входя с новыми донесениями. А почему она должна это делать, подумала Элизабет. Это их помещение. Я вмешиваюсь в их дела, посторонняя, которую они вынуждены терпеть. Они вынуждены помогать той, которая не хотела помочь им, когда была возможность.

Она нашла это в предварительном описании оставшихся документов ФГЭ. Она просматривала опись бумаг, пока не добралась до заключения. Материалов было, конечно, недостаточно, чтобы доказать что-то. Выяснить, откуда поступали деньги и какие счета раздуты, — все равно что заниматься археологическими раскопками. Она полагала, что специалисты из ФБР знали, что искать. Она обратила внимание на запись: «Рекомендуется для тщательной проверки. Поездки». Она перелистывала заключение, пока не дошла до статьи расходов на поездки. Ясно, что привлекло их внимание. Траты по этой статье за календарный год составили 56 382 доллара.

Элизабет принялась искать зацепку. Большинство записей ни о чем ей не говорили. Орлов ездил в Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Чикаго. Филдстоун провел неделю в Буэнос-Айресе, потом еще неделю — в Рио-де-Жанейро. Может быть, у них были там какие-нибудь финансовые дела? Но это уже, конечно, проверили. Они прежде всего искали Филдстоуна, и это могло помочь выяснить все его контакты.

Она стала смотреть дальше. Имена других людей были ей неизвестны. Может, коммивояжеры или что-нибудь в этом роде. ФБР наверняка все это уже изучило. Она добралась до последней записи и остановилась. «Эдгар Филдстоун, билет туда и обратно в Нассау, Багамы, 16 февраля». У нее перехватило дыхание. Билет в оба конца. Почему же никто не заметил? Но потом она сообразила. Разумеется, он должен был поступить именно таким образом. Если у человека есть обратный билет, таможенники не обращают на тебя внимания. Они считают, что ты обязательно вернешься, если уж потратился на обратную дорогу. Проклятье! Я вижу то, что мне хочется видеть, а не то, что здесь написано, подумала Элизабет. И где же, черт побери, Брэйер?

Перед фасадом мотеля «Парфенон» в Кливленде были установлены четыре коринфские колонны. Они ничего не поддерживали, но можно было понять, что на них располагалась вывеска мотеля до того, как ее переделали на неоновую. Было уже начало одиннадцатого, но ему удалось без труда снять комнату с кухонькой. Не так уж много людей проезжают через Кливленд в феврале, а если такие и есть, им не нужны плита и холодильник. Во всяком случае, они не нужны тем, кто останавливается в «Парфеноне».

Он провел за рулем больше сорока восьми часов почти без перерыва и понимал, что необходим отдых. Поставив машину рядом со своей комнатой, он внес портфель, потом вернулся за пакетом со льдом и открыл его в кухне. «Голубой лед», купленный в Сент-Луисе, на удивление хорошо сохранился, но он все-таки положил его в холодильник, чтобы к завтрашнему утру все было готово.

— И ты тоже, Эдгар. Останешься свеженьким, — сказал он вслух.

Закончив загружать морозильник, он сполоснул пакет, еще раз проверил дверные запоры и лег, моментально провалившись в беспокойный, тревожный сон. Среди ночи он проснулся и нащупал пистолет в кармане пиджака. Пиджак он кое-как снял и положил его рядом с собой. После этого снова заснул и уже спал крепко, без сновидений, до тех пор, пока его не разбудил стук горничной в одиннадцать утра.

Проезжая в полдень Буффало, он вспомнил о Маурин. Наверное, она где-нибудь неподалеку отдыхает и пересчитывает денежки, дожидаясь, пока старик предложит ей новую работу. Маурин обошлась недешево, возможно, она и не стоила таких денег, но он не жалел затрат. Она подвернулась ему в такое время, когда он оказался склонен к расточительству, так что имела, на эти деньги полное право. Это было в порядке вещей.

Он точно знал, куда ему надо попасть. Однажды он видел это место, когда они с Эдди получили заказ на Дэнни Лазаро. У Дэнни была кобыла-двухлетка по кличке Гордость Коммодора, и Эдди решил, что тот приедет в Саратогу посмотреть, как она участвует в скачках. Но Эдди ошибся, и все кончилось тем, что они посмотрели скачки и потом проехались по округе, разглядывая фермерские дома. Местность была холмистой, зеленой, с небольшими рощицами старых дубов и кленов, огороженными такими же белыми заборчиками, как дорога.

— Это чтобы лошади не погубили деревья, — объяснил Эдди. — Они, подлецы, хуже бобров.

Он тогда решил при случае поподробнее расспросить об этом лошадников, но до сих пор как-то не удалось. Эдди, возможно, и присочинил, ведь он всю жизнь провел в больших городах. Если он знал что-нибудь о лошадях, так, пожалуй, только то, как нарубить конину, чтобы она походила на первосортную грудинку.

Они проезжали мимо большой фермы с невысокой каменной оградой. Территория была разделена на загон и пастбище, где с ленивым изяществом прогуливались стройные гнедые лошади.

— Знаешь, кто владелец? — спросил Эдди.

Он пожал плечами, а Эдди произнес с торжеством:

— Карло Балаконтано, эсквайр, мать его. Вот кто.

В тот вечер кто-то другой добрался до Дэнни Лазаро. Его нашли в Нью-Йорке, в маленьком французском ресторанчике в Вестсайде, и Эдди равнодушно бросил, прочтя об этом в газете:

— Велика важность. Пропустил хорошие скачки.

Рочестер, Сиракьюс и Утика проплыли мимо, как зеленые рекламные щиты на нью-йоркском скоростном шоссе. Было почти десять вечера, когда он свернул на север, по дороге номер 87 на Олбани.

В одиннадцать он проехал указатель «Саратога-Спрингс — 15». Он решил, что в час позвонит из Платсберга, в Монреале он сможет быть к трем или к четырем-пяти — в Нью-Йорке. Не имеет значения, где он окажется, потому что на следующий день его уже никто не будет искать. К вечеру завтрашнего дня все поймут, что больше не стоит рисковать. Ведь человек, которому они стараются угодить, уже ничего не сможет для них сделать. Все, что он им наобещал, превратится в пустые слова. А они рассчитывали на нечто более существенное. Некоторые залягут на дно и будут ждать, кто из пяти «семейств» придет к власти и унаследует Нью-Йорк. Другие не вытерпят и побегут к Тосканцио или Дэмону, предвосхищая всеобщее паническое бегство.

У Саратога-Спрингс он свернул и направился к ферме. Даже в темноте были видны белые заборчики и здания вдалеке. Границу владений обозначал небольшой плакат с надписью «Фермы Монпелье» и пониже, мелкими буквами — «Арабские и чистопородные лошади». Интересно было бы посмотреть на все это днем. Запирают ли лошадей на ночь? И вообще, выгуливают ли их в феврале? Он ехал вдоль ограды и пытался рассмотреть то, что мог. За забором было три пастбища. Кое-где между сугробами оставались проплешины смерзшейся травы. Рядом с конюшней — площадка поменьше, вся в грязи. Он решил, что здесь занимаются выездкой. Дальше была трасса, как на ипподроме, только без трибуны. А впереди, на холме, стоял дом. Вот что значит могущество, подумал он. Во владениях Карла Балы столько свободной земли, что ему пришлось проложить специальную подъездную дорогу к дому. Ему, наверное, приходится пользоваться машиной, чтобы посмотреть, как его собственные лошади щиплют его собственную траву. А ведь Бала приезжает сюда не больше чем пару раз за год. И вряд ли в феврале. Сейчас слишком холодно для лошадей, подумал он. Даже смотреть на них и то холодно.

Все оказалось сложнее, чем он ожидал. Не меньше двухсот метров открытого заснеженного пространства отделяли дом от дороги. Он не мог проехать их на машине и не имел права оставлять следы. Да, холодно. Земля, наверное, затвердела как камень. Но какой-то способ должен быть. Он уже слишком далеко зашел, чтобы отступать.

Он ехал мимо фермы и бился над решением этой проблемы. Есть только один путь, не слишком-то приятный, но он понял, что с этим придется смириться. Он развернулся и поехал в Саратога-Спрингс. Полчаса он искал работающий магазин. В этом супермаркете в такой час, казалось, торговали только пивом, но он нашел то, что требовалось: пару перчаток, вязаную шапочку, упаковку плотных пластиковых пакетов для мусора и моток широкой клейкой ленты.

Он остановил машину в миле от фермы, рядом с закрытой бензоколонкой, и занялся приготовлениями. Он отпилил половину черенка лопаты и подошел к багажнику. Достав четыре пакета для мусора, он вложил их один в другой для прочности, а потом открыл ящик со льдом.

— Выходи, Эдгар. Последняя остановка.

Идти было холодно, но другого выхода не было. Какой-нибудь из конюхов Балы поднимет тревогу, увидев незнакомую машину, остановившуюся рядом с фермой. Да и вообще машина ему сейчас не нужна.

Он шел вдоль белой ограды до тех пор, пока не добрался до места, где к ней примыкал другой забор, разделяющий два выгона. Хорошо, что он купил шапочку и перчатки. Правда, перчатки пришлось на время снять, чтобы достать клейкую ленту. Пистолет и лопату он сунул в другой пакет, связал их вместе и перебросил, как суму, через плечо. Он перелез через ограду, поставил ноги на нижнюю перекладину, ухватился руками за верхнюю и таким способом начал перемешаться к дому. Потом он сообразил, что быстрее будет, если он максимально станет опираться на ноги. Выгоны были пусты, но он обратил внимание на появляющиеся следы конских копыт. Наверное, днем их все-таки выпускают. Интересно, как лошади к этому относятся, подумал он.

Минут через десять он достиг места, где забор пересекался с другим, идущим вдоль подъездной дороги. Он остановился передохнуть и заодно взглянуть на часы. Было уже за полночь. Неизвестно, сколько все это продлится. Если бы еще не этот холод! Приблизившись к дому, он почувствовал: что-то не так. С того места, где он находился, казалось, что в доме горят все окна. Он осторожно подобрался поближе. Сторож не стал бы зажигать свет повсюду, а всяким конюхам нечего делать в главном доме. Несмотря на холод, его прошиб пот. Перегнувшись через забор, он всмотрелся в следы на заснеженной дороге. Она была исполосована следами десятков шин. Он различил следы рифленого протектора грузовика, специальных шин для снега и нескольких гладких. Черт возьми, Бала здесь, и с ним его люди! Безусловно, он здесь. Теперь никому не подобраться к дому незамеченным. В доме может быть и двадцать, и тридцать человек охраны. В Нью-Йорке Бале хватило бы двух-трех.

Он постарался согнуть колени, чтобы его силуэт был менее заметен. Итак, район возле дома исключается. Придется искать что-нибудь еще. Он полз по забору, повернувшись к дому спиной. Где-то здесь должны быть конюшни. Прошло еще десять минут, пока он очутился позади длинного низкого строения. Он пригляделся к земле на дворике для выездки. Снега было совсем мало, в основном — грязь. Он осторожно наступил на землю, проверяя свою мысль, и улыбнулся. Настоящая грязь, только смерзшаяся, сохранившая следы копыт, ног, колес тележки и трактора. Он встал обеими ногами на землю и выпрямился.

Он направился вдоль забора к конюшне. В воздухе стоял ощутимый запах кислого конского пота. Он обогнул здание, и запах усилился, почти перекрывая свежесть холодного ночного воздуха. Где-то внутри конское копыто стукнуло о деревянную поверхность, послышалось тихое ржание. Они тоже чуют меня по запаху, подумал он. Потому что от меня не пахнет навозом.

Он немного подождал, пока лошади успокоятся, и осмотрелся вокруг. Неподалеку он заметил высокую, в несколько метров, груду земли. Нет, вдруг сообразил он. Это не земля, это навоз. Вот почему здесь такой сильный запах. Это груда компоста.

Обойдя кучу с другой стороны, он увидел, как в одном месте поднимается легкий парок. Он снял перчатку и поднес руку поближе. Действительно, навоз был еще теплым. Пригнувшись, он достал лопату и начал копать. Ни навоз, ни земля под ним не замерзли. Он выкопал яму глубиной с метр, прежде чем дошел до твердого грунта. Прости, Эдгар, подумал он. Вот твое место. В пакет с пистолетом он кинул еще чековую книжку Орлова и все забросал землей. Потом взял лопату и отправился в обратный путь.

На углу конюшни он опять услышал конское ржание, а затем и еще кое-что. Он замер. Это были шаги. Шаги человека. Вдруг над головой вспыхнул свет, заливший весь дворик. Отступив в тень, поближе к стене, он выжидал. Если бы у него был с собой второй пистолет! Теперь вот стой здесь, с одной лопатой, в полукилометре от дороги. А эти ублюдки начеку.

Внезапно он услышал еще шаги — уже позади. Человек шел вдоль задней стены конюшни. Он открыл дверь, вошел внутрь и обнаружил, что оказался рядом с лошадью. Она казалась громадной. Лошадь повернула свою длинную умную морду и уставилась на незнакомца. Снаружи кто-то шаркал по мерзлой земле. Вот шаги миновали его, и послышались голоса.

— Плевать мне, что он думает. Если Тосканцио пошлет сюда кого-нибудь, то они придут не через конюшню. А если уж он так беспокоится, пусть сам идет сюда и поскользнется на лошадином дерьме, — произнес один.

— Успокойся, — ответил другой. — Мы только обойдем вокруг и вернемся в дом.

Охрана. Балаконтано велел им постоянно патрулировать свою территорию. Лошадь начала нервничать. Она фыркнула, брызгая слюной, и попятилась от него. Потерпи еще несколько минут, подумал он, и я оставлю тебя в покое. Еще несколько минут, и я уйду, ты, здоровая тупая скотина. Сначала он решил, что с ней надо поговорить, чтобы успокоить. Но это рискованно, значит, лучше просто погладить. В темноте она казалась еще больше. Он протянул руку и мягко потрепал ее по боку. Шкура под его рукой передернулась, но затем разгладилась, но было уже поздно. Лошадь в соседнем стойле то ли почувствовала его страх, то ли ей передалась нервозность соседки, но она заржала и ударила задним копытом в стену. Звук был такой, словно в ночи раздался выстрел. Он снова услышал голос:

— Какого черта? Что это?

— Лучше нам взглянуть, что делается в конюшне. Что-то их встревожило, — предложил второй.

Времени на раздумье не было. Он открыл дверь и увидел, как лошадь повернулась, приготовившись выйти наружу. Как только она оказалась рядом, он взобрался на нее и оказался посреди двора. Он сидел высоко над землей и подпрыгивал в такт ее резвым шагам. Позади раздался крик:

— Смотри!

Он не знал, что делать, но что-то нужно было предпринимать. Он наклонился вперед, ухватился левой рукой за гриву, а лопатой, зажатой в правой, шмякнул ее по крупу.

— Вперед, — прохрипел он.

Он не успел среагировать, как почувствовал, что мощные мускулы напряглись, и лошадь рванула вперед, чуть не уронив его. Он чуть не свернул руку, вцепившись в гриву, в то время как ноги плотно сжимали бока.

Охранники не закрыли за собой ворота. Лошадь миновала их и галопом понеслась по выгону. Он цеплялся изо всех сил. Сзади раздался выстрел. Это подхлестнуло животное, которое еще быстрее помчалось в темноту. Боясь упасть, он не мог оглянуться. Впереди быстро вырастала стена забора. Все, скотина, успокойся, остановись, закричал он. Но лошадь, казалось, только набирала скорость, приближаясь к забору.

Если я спрыгну, то разобьюсь, и они обнаружат меня. Может, огреть ее лопатой по башке? Но неизвестно, что из этого выйдет. Так ничего и не решив, он продолжал крепко держаться за гриву и вдруг почувствовал, что взмыл в воздух. Он напрягся, ожидая удара, но лошадь легко приземлилась и продолжила свой бег по второму загону.

Увидев еще один забор, он подумал: ну вот, опять. Но на этот раз лошадь замедлила бег и рысью поскакала вдоль преграды в дальний угол. Ей не нравится шоссе, подумал он. Ей просто хотелось убежать подальше от света и шума. В углу она остановилась. Он спрыгнул и перебрался через забор. Ноги болели, и почему-то сильно болело в груди, но он заставил себя побежать.

Самое важное сейчас — очутиться как можно дальше. Он бежал в том направлении, откуда пришел, но держась в стороне от шоссе. Уже рядом с соседней фермой он увидел первые огни машин. Они неслись на большой скорости, под сто километров, в направлении дороги номер 87. Вторая группа фар двигалась помедленнее. Наверное, ищут оставленный у дороги автомобиль. Теперь главное — осторожность. Следует держаться поближе к лесу. Через несколько минут появилось еще несколько машин, но ни одна не остановилась. Он догадывался, что и в другом направлении происходит сейчас то же самое. Но никто не решится преследовать его пешком.