Часть 1 Разведывательная сеть
Пост подслушивания в Кранце был предназначен для перехвата подпольных радиопередач. В ночь с 25 на 26 июля 1941 года дежурный, как обычно, настроил свой приемник на частоту норвежского передатчика. Однако вместо норвежских позывных радист записал неизвестные группы знаков: KLKот РТХ, KLKот РТХ, KLKот РТХ. Затем было передано сообщение из нескольких цифрогрупп. Дежурный составил донесение о том, что обнаружена новая подпольная радиостанцияи указал, на какой частоте ведутся передачи. Так началась история, которая превратилась в подлинный кошмар для рейхсфюрера Гиммлера и адмирала Канариса, начальников двух немецких секретных служб, история, из-за которой Адольф Гитлер 14 мая 1942 года вынужден был признать: «Большевики сильнее нас только в одном: в области шпионажа». Хотя в то время фюрер не знал и о сотой доле грандиозных дел, совершенных «Красной капеллой».
Начало пути
Герой этой истории Леопольд Треппер, польский еврей, родился 23 февраля 1904 года в местечке Новы-Тарг, неподалеку от Закопане. Его отец, коммивояжер, работал до изнеможения, чтобы прокормить семью, где было десять детей. Надорвавшись, он умер, когда Леопольду еще не исполнилось и двенадцати лет. Поскольку мальчик отличался редкой живостью ума, родственники решили сделать все, что было в их силах, лишь бы помочь его продвижению по социальной лестнице.
В то время в Польше в силу вековых традиций антисемитизм был распространенным явлением; страна находилась под сапогом военной диктатуры, обескровленная войной и экономическими встрясками. В столь неблагоприятных условиях надежды Трепперов могли не оправдаться. Словно пассажиры плота Медузы, они готовы были пожертвовать последними крохами одному из собратьев, лишь бы он, набравшись сил, сумел подняться на вершину мачты.
Леопольд учился во Львове, затем поступил в Краковский университет, где слушал курсы лекций по истории и литературе. Тогда, в восемнадцать лет, он еще верил, что перед ним прямая дорога, ведущая наверх. Получая небольшую стипендию и скромную денежную помощь от семьи, Треппер кое-как сводил концы с концами. Профессора были им довольны. Через год Польшу поразил новый экономический кризис, и уделом краковского студента на долгое время стала борьба с голодом. В этой борьбе Голод победил.
Студент оставил учебу и стал каменщиком, затем слесарем. Кризис добрался даже до мастеровых, и, соскользнув по «мачте» вниз, юноша оказался на земле и даже под землей: в катовицких шахтах. Два года спустя он выбрался наверх и стал чернорабочим на литейном заводе в Домброве. Но по-прежнему голодал. Вся Домброва голодала. Рабочие, доведенные нищетой до отчаяния, взбунтовались, но польские уланы очень быстро усмирили их. Одного из организаторов движения протеста звали Треппер. Его арестовали и бросили в тюрьму. К тому времени Леопольду исполнилось двадцать два года и он по- прежнему голодал.
Одна из фотографий подпольной коммунистической ячейки, к которой принадлежал Треппер, уцелела, несмотря на полицейские, а затем и гестаповские обыски. Человек десять совсем молоденьких, наголо остриженных парней с непроницаемыми лицами. На фотографии все похожи друг на друга, все одержимы единой страстью, и эта одержимость придает их чертам одинаковую суровость. Непримиримые и потерявшие надежду. Если бы группа этих бритоголовых была одета в летную форму, а не в кургузые куртки, их можно было бы принять за японских камикадзе. Треппера легко найти на фотографии. Даже после того, как годы и пережитое изменят это лицо и придадут ему гранитную твердость, его все же можно будет узнать по светло-серым глазам. В таких глазах можно прочесть и непоколебимую решимость, и неожиданную нежность.
Треппер провел восемь месяцев в застенках диктатора Пилсудского, где пытки, которым подвергались члены коммунистической партии, превосходили в изуверстве те, что будет применять гестапо, — самой обычной из них была пытка водой, заимствованная из средневековья; затем Треппер был освобожден — его даже не удосужились отдать под суд. Он уехал в Варшаву. Четыре первых буквы названия Домброва он «увез с собой». Домб — это будет его псевдоним на ближайшие десять лет. Позднее он станет «Большим шефом» — так станут называть его товарищи и агенты гестапо.
В Варшаве для юноши, который принимал участие в домбровском мятеже, никакой работы не нашлось. Он стал добиваться иммиграционной визы во Францию, однако в этом ему было отказано — французские власти вовсе не горели желанием принять у себя рабочего-бунтовщика. Но Треппер понимал, что жить в Польше он уже не сможет; здесь его ничего не ожидало, кроме голодной смерти.
Организация «Гехалуц» была его единственным спасением. Он постучал в ее двери; ему открыли, и наконец Трепперу удалось выбраться за пределы Польши. «Гехалуц», сионистская организация, финансируемая богатыми американскими евреями, оказывала помощь собратьям, эмигрирующим в Землю обетованную. Палестина еще находилась под властью англичан, и им преотлично удавалось запрещать въезд в страну массе обездоленных, которым через несколько лет суждено будет принять смерть в печах Освенцима, — правда, в то время англичане, конечно, не могли предположить, что этим людям уготована такая участь.
«Гехалуц» занималась отбором тех счастливчиков, перед которыми английские власти ежегодно приоткрывали двери Земли обетованной. Как истинные американцы, финансисты из «Гехалуц» следовали принципу рентабельности и потому борьбу с коммунизмом стремились сочетать с активной сионистской деятельностью. Таким образом предпочтение отдавалось кандидатам, которые казались легкой добычей для вербовщиков организации. Леопольд Треппер, обманувшийся в своих честолюбивых надеждах, с грузом тяжелого прошлого и неопределенностью в будущем, подходил им со всех точек зрения. Ему предоставили кое-какую денежную помощь и посадили в поезд, который через Вену и Триест прибыл в Бриндизи, откуда пароходом Треппер отправился в Палестину. Тогда ему было двадцать четыре года, и он не предполагал, что Голод последует за ним и в это путешествие.
Он снова обрел этого верного спутника, ступив на пристань Хайфы. Сначала Трепперу пришлось дробить булыжники для мощения дорог, затем стать сельскохозяйственным рабочим в киббуце. Самой приятной должностью, которую он занимал в Палестине, было место ученика на заводе электроприборов.
Казалось, жертвы семьи Трепперов были напрасны и Леопольду никогда не подняться на вершину мачты. Но по некоторым сведениям в 1929 году он стал членом Центрального комитета Коммунистической партии Палестины, и, значит, не родственники его, а финансисты из «Гехалуц» зря потратили свои доллары…
Как бы то ни было, детищем Треппера стала группа «Единство». Убежденный коммунист, он стремился добиться единства действий евреев и арабов в борьбе против английских оккупантов. В 1930 году полиция добралась до Треппера и его людей, бросила их в тюрьму. Предупрежденный о том, что арестованных собираются выслать на Кипр, Треппер организовал голодовку протеста. Сначала к этой акции не отнеслись всерьез, но участники голодовки не сдавались. Английская пресса подняла шум, были сделаны запросы в палате общин. Представитель британской короны в Палестине решил освободить узников, причиняющих столько неприятностей. Поскольку они так ослабели от голода, что не могли идти, их на носилках вынесли за ворота тюрьмы и оставили там.
Через несколько недель Треппер нелегально переправился во Францию. Он был мойщиком посуды в одном марсельском ресторане, затем переехал в Париж, где устроился маляром. Этой работе суждено было стать последней в длинном ряду случайных ремесел, за которые приходилось браться Леопольду Трепперу. Настал момент, когда он обрел свое настоящее призвание. Будущий Большой шеф делал первые шаги на новом поприще.
В то время во Франции действовала советская разведывательная сеть, которая отличалась большой эффективностью при поистине поразительных по простоте методах работы. В своей деятельности она опиралась на систему рабкоров — советский термин, означающий «рабочий корреспондент». Идея принадлежала самому Ленину. Революция обрекла на изгнание большинство русских журналистов — выходцев из буржуазных кругов, и за неимением профессионалов, которые могли бы их заменить, к этой работе стали привлекать дилетантов. В деревнях, на заводах простые труженики стали выступать в роли самодеятельных корреспондентов и заполнили советские газеты статьями, посвященными местным проблемам, и разоблачительными материалами о предателях и саботажниках. Органы внутренних дел использовали эти материалы в своих интересах. По тому же принципу была организована работа за рубежом, но в данном случае эту систему в своих целях использовали советские секретные службы.
В 1929 году во Франции насчитывалось три тысячи рабкоров; некоторые из них работали на французских военных предприятиях или на заводах, выпускающих продукцию стратегического назначения. Статьи, которые они посылали в коммунистические печатные органы, разоблачали тяжелые условия труда на предприятиях, но для этого поневоле приходилось рассказывать более или менее подробно о работе как таковой. Статьи, содержащие наиболее полную информацию, не публиковались. Их передавали советскому посольству в Париже, откуда они попадали в Москву. Если сообщение казалось особенно интересным, к рабкору посылали агента, которому он мог рассказать все, что знал.
Эта эффективная система работала безотказно в течение трех лет. В феврале 1932 года кто-то донес о ней французской полиции. Несмотря на такую удачу, комиссару, занимавшемуся расследованием — у него была довольно смешная фамилия Фо-Па-Биде — понадобилось более полугода для того, чтобы обезвредить сеть. В своих отчетах он не скупился на похвалы в адрес шпионов, которых ему предстояло арестовать. В частности, их шеф отличался исключительной способностью уходить от слежки и избегать «мышеловок», видимо, он располагал полным списком парижских домов, имевших два выхода. Доведенные до исступления, но восхищенные, полицейские дали ему прозвище «Фантомас». Когда его наконец поймали, оказалось, что это польский еврей, попавший во Францию через Палестину. Ему было двадцать восемь лет, и звали его Исайя Бир. Его двадцатисемилетний заместитель также был польским евреем, перебравшимся во Францию из Палестины. Его звали Альтер Стром.
Их профессиональная подготовка поразила французских полицейских. Арестованный «Фантомас» казался самым обыкновенным «человеком с улицы». Он жил в захудалом отеле, не получая никакой корреспонденции и никого не принимая. Контакты с организацией осуществлялись главным образом через молодую женщину, которую все считали его любовницей. Это был незамысловатый, но эффективный прием. Конспирация внутри группы была такой строгой, что это позволило большинству ее членов ускользнуть от полиции. В том числе Леопольду Трепперу, другу детства Альтера Строма. Работа с «Фантомасом» была для Треппера хорошей школой. Гестаповцы, которым через несколько лет пришлось вести за ним охоту, могли бы в свою очередь найти немало полезного для себя в досье, собранном Шарлем Фо-Па-Биде, но, судя по всему, они туда не заглядывали. Они знали, кто такой Леопольд Треппер, но о существовании Лейбы Домба даже не подозревали.
Трепперу было двадцать восемь лет, когда он, прыгнув в поезд, ускользнул из ловушки, расставленной полицией. Приехав в Берлин, он сразу же установил контакт с советским посольством. После нескольких дней ожидания ему было приказано отправиться в Москву поездом; по прибытии на станцию назначения он должен был, оставаясь в своем купе, дождаться, пока схлынет поток пассажиров: за ним придут. Так и произошло. Треппер не представлял себе, какое будущее ему уготовано, но, без сомнения, надеялся очень скоро получить новое задание. Он прождал его четыре года. Несмотря на свое богатое событиями прошлое, целую серию пережитых испытаний, несмотря на опыт работы под началом «Фантомаса», для Москвы он все еще оставался не более чем многообещающим подмастерьем.
Через восемь лет после того, как он покинул Краковский университет, Треппер вновь сел за парту.
Так прошла первая часть жизни Большого шефа. Мы бегло изложили ее, переносясь из Польши в Палестину и из Парижа в Москву — так переходят речку, перескакивая с камня на камень.
Но рассказать вкратце о двадцати годах жизни человека проще, чем донести до читателя во всей полноте и подлинности какую-нибудь четверть часа из этой жизни. Возьмем, к примеру, то памятное мгновение, когда Треппер встретил Жоржи де Винтер. Это произошло в Брюсселе в 1939 году. Жоржи — дочь чрезвычайно безалаберного и очень красивого американца, являвшего собой нечто среднее между Гари Купером и Кэри Грантом. Он работал художником-декоратором в павильонах студии «Парамаунт» в Голливуде и осваивал актерское ремесло.
Вернувшись с матерью в Бельгию, Жоржи живет как типичная девушка из хорошей семьи, обучается классическому танцу. Ей двадцать лет, и она очень хороша собой. По фотографиям можно судить о ее великолепной внешности, осанке, блеске глаз, прекрасной фигуре. Через двадцать лет, когда оставшиеся в живых станут рассказывать свою историю, они будут вспоминать Жоржи как некий оазис красоты и свежести во время ужасного путешествия.
Трепперу в это время тридцать пять лет. Красивым его не назовешь. Довольно привлекательное лицо, хорошей формы голова, белокурые вьющиеся волосы и пронзительный взгляд, но роста он среднего и склонен к полноте. Его неотразимость — в другом, в сочетании силы и нежности. «Настоящий хозяин! — утверждает художник Билл Хоорикс. — Треппер обладал мощью и жизненной силой быка». «В нем ощущалось какое- то внутреннее напряжение», — дополняет типографский рабочий Миньон. Но мадам Кейри, служащая конторы, говорит: «Это был славный человек! Лучший из людей!» А писатель Клод Спаак отмечает: «Он был бесконечно добр к людям». Треппер обладает внутренней силой, которая успокаивает и ободряет. В его присутствии все становится проще. Он бы мог быть великолепным духовником.
Жоржи входит в кондитерскую. Расплачиваясь, она роняет перчатки. Треппер быстро наклоняется и подает их. Его предупредительность нравится ей, разговор вызывает интерес, и она соглашается увидеться с ним еще раз.
Они встречаются. Жоржи, разумеется, видит в Треппере только делового человека, за которого он себя выдает и на которого действительно похож. Могла ли она подозревать, что этот приятный полноватый мужчина был когда-то бунтовщиком в Домброве, дробильщиком булыжников в Палестине, тайным сообщником «Фантомаса»? И откуда ей знать, что он приехал из Москвы, и тем более, что он там делал?
А действительно, что?
С 1932 по 1934 год он учится в университете Мархлевского В 1935 году ведет рубрику по проблемам культуры в газете «Эмес», которая издается для русских евреев. Но в то же время он является слушателем военной академии, где генерал Орлов читает специальный курс будущим разведчикам.
В 1937 году друг Треппера Стром, входивший в группу «Фантомаса», приезжает из Франции, отбыв срок тюремного заключения. Он ставит под сомнение признанную версию событий, приведших к уничтожению сети. По всеобщему убеждению, виновником провала был некий Рикье, редактор газеты «Юманите». Но Стром заявляет, что не уверен в его предательстве, и предлагает послать Треппера в Париж, чтобы прояснить обстоятельства дела. Через пять лет после бегства из Франции Треппер возвращается в Париж с поддельным паспортом на имя Соммэ. Выдавая себя за родственника Строма, он прежде всего встречается с двумя основными адвокатами на том процессе: с Ферручи и Андре Филипом, известным деятелем социалистической партии. Затем он проводит доскональное расследование и через несколько месяцев приходит к убеждению, что Рикье невиновен. Это имеет большое значение, ибо с коммунистической партии снято обвинение в том, что она пригрела на своей груди доносчика. Но Треппер делает значительно больше: он находит настоящего предателя. Им оказался голландский еврей, бывший руководитель советской разведывательной сети в Соединенных Штатах. Этот человек, арестованный и завербованный ФБР, продолжал поставлять информацию американским службам даже после того, как Москва перебросила его во Францию. Сигнал, полученный французской полицией, исходил от ФБР. Треппер едет в Москву с отчетом, но на этот раз использует люксембургский паспорт на имя Майериса. Он сообщает своим шефам, что в Париже продолжается сбор документов для окончательного установления истины. Через пять месяцев он возвращается во Францию и вывозит из страны толстую связку бумаг. Это фотокопии писем, которыми обменивались голландец-предатель и американский военный атташе в Париже.
Делец, которого Жоржи встретила в брюссельской кондитерской, находится в Бельгии для того, чтобы организовать здесь подпольную сеть, и на этот раз он станет ее шефом, Большим шефом.
Они встречаются, нравятся друг другу. Это могло бы стать красивым началом, даже если неизбежен ужасный конец. Но Жоржи, при всем своем изяществе, уже на пятом месяце беременности по вине улетучившегося любовника. А Треппер, при всей своей доброте, готов предать Любу, подругу дней суровых. Он повстречал ее в Палестине. Люба была членом группы «Единство». Они однолетки; так же как Треппер, Люба — польская еврейка, их юность окрашена в одинаково черные тона: нищета, подпольная борьба в Польше. В то время, когда он еще верит, что сможет подняться на верхушку мачты, она работает на шоколадной фабрике, а по ночам учится, собираясь стать учительницей. Активистка коммунистического движения, Люба является членом ячейки, которой руководит совсем юный парнишка Ботвин. В то время некий польский агент-провокатор провел ряд операций по разгрому подпольных коммунистических организаций. Были подготовлены два покушения на него, но оба потерпели неудачу. Тогда еврейская ячейка Ботвина решает свести счеты с провокатором, и ей это удается. Люба вынуждена бежать в Палестину, где она работает вместе с Треппером. Во время одной запрещенной коммунистической демонстрации ее арестовывают, приговаривают к тюремному заключению, и только благодаря фиктивному браку с палестински гражданином не высылают из страны. И наконец, чтобы попасть к Трепперу во Францию, она использует паспорт сирийского араба, выдав себя за его жену.
Согласитесь, что пара, закаленная в горниле таких испытаний, не вписывается в схему буржуазного водевиля с его пикантными адюльтерами. Впрочем, Треппер очень скоро представит Жоржи Любе. Он, видимо, конспиратор во всем, кроме любви. Но в данный момент он пока еще только поднимает перчатки в кондитерской, а Люба с двумя детьми ждет его в роскошной брюссельской квартире. И первый сын родился в Париже в 1931 году, но родители, нелегально приехавшие во Францию, не смогли его официально зарегистрировать; второй сын родился в Москве в 1936-м. Их имена не известны ни одному из свидетелей, не указаны ни в одном документе. Ребенок, который сыграет определенную роль в этой истории, не имеет отношения ни к Любе, ни к Трепперу: это дитя, которое Жоржи еще носит в своем чреве.
Все исторические произведения, рассказывающие о деятельности разведок, обычно перенасыщены деталями и описаниями жизненных эпизодов. Это выглядит забавным парадоксом, если задуматься, что такого рода подробности труднее всего узнать. Так, например, большинство произведений, посвященных Рихарду Зорге, смело представляют нам детальный отчет о его действиях и даже мыслях; приводят слова, которые он произнес в тот момент, когда находился с любовницей, описывают жест, которым сопровождал ту или иную фразу.
Сравнение с Зорге здесь не случайно. В 1939 году, когда Треппер создает свою организацию в Бельгии, сеть Зорге уже дейс твует в Токио. Большой шеф скоро наверста ет упущенное. По мнению всех специалистов области шпионажа, с которыми консультировался автор, Треппер был равен Зорге всем, что касается сбора важной информации и был значительно сильнее его в организационной работе. Однако личные судьбы этих двух мэтров шпионажа совсем не похожи. Судьба Зорге абсолютно прямолинейна: шпионил, был арестован и повешен. А у Большого шефа все сложилось по-иному…
«Странная война»
…Леопольд Треппер, он же Адам Миклер, приезжает в Брюссель осенью 1938 года, сразу же налаживает связь с Леоном Гроссфогелем, коммерсантом, евреем по национальности, с которым познакомился в Палестине. Гроссфогель — выходец из буржуазной семьи, несколько поколений которой прожило в Страсбурге. После короткой и романтической поездки в Палестину он снова занялся бизнесом, возглавив в Брюсселе торговую фирму «У резинового короля», имевшую множество филиалов и занимавшуюся сбытом разнообразных плащей. Пламенный коммунист, Гроссфогель безоговорочно принимает предложение Треппера. Большой шеф располагает десятью тысячами долларов. Их вложат в экспортное предприятие, которое будет служить «крышей» для подпольной сети. Так появилась фирма «Форин экселент тренч-коут», торгующая все теми же плащами. На должность директора принимают бельгийца лет шестидесяти, жизнерадостного, розовощекого толстяка с седыми усами, любителя вкусно поесть и выпить — Жюля Жаспара. Это великолепный ход. Жаспары — одна из крупнейших буржуазных династий в Бельгии. Брат Жюля был премьер-министром; в Брюсселе есть улица, носящая его имя. А он сам долгое время был бельгийским консулом в Индокитае, затем в Скандинавских странах. Фирма, во главе которой стоит такой человек, — вне подозрений. Само собой разумеется, добрейший Жюль Жаспар совсем не подозревает о тайнах, скрывающихся под его плащами.
1939 год уходит на организацию подпольной сети и отработку механизма ее деятельности. И когда разразилась вторая мировая война, Большой шеф уже мог выполнять приказы, поступавшие из России.
Март 1940 года — кульминационный момент в реализации условий германо-советского пакта. Гитлер и Сталин, объединив усилия, сломили Польшу и теперь налаживали деловое сотрудничество. Сотни тысяч тонн русского зерна были отправлены в Германию, восполнив перебои в обычных поставках, которые возникли в связи с морской блокадой, объявленной англичанами. Но значительно важнее русского зерна, русских фосфатов и хлопка — русская нефть. Это нерв блицкрига, главная забота командования вермахта, Чтобы Сталин не перерезал питательную артерию, протянувшуюся от Кавказских гор к немецким танкам, Гитлер приносит ему поистине неслыханные жертвы, если, учесть, что к тому времени он уже принял решение о войне с Россией. В обмен на свои поставки Сталин получает артиллерию, истребители, бомбардировщики и бесчисленное количество станков. 30 числа того же марта месяца фюрер заявляет: поставкам военной техники русской армии надлежит отдавать приоритет даже по сравнению с заказами самой немецкой армии; он передает Сталину тяжелый крейсер «Лютцов» и собирается продать русским чертежи броненосца «Бисмарк», самого крупного военного судна в мире. В обмен на русскую нефть Гитлер поставляет оружие, сознавая, что в скором времени это оружие повернется против него. В истории отыщется немного примеров подобной «щедрости».
Русская нефть находится в Баку. Генерал Вейган — в Сирии, и с ним, как предполагают, сто пятьдесят тысяч французских солдат. По прямой линии Сирию от Баку отделяет тысяча километров. Вопрос: если Вейган решится на отважную операцию и двинется на Баку, чтобы разрушить там нефтяные скважины, найдет ли он в горах Карадага проезжую дорогу, которая позволит ему достичь цели?
Треппер, однако, может успокоить Кремль. Действительно, премьер-министр Даладье поручил генеральному штабу изучить вопрос о возможности нападения на русский нефтяной район. Но идею сухопутного рейда главнокомандующий Гамелен даже не рассматривает. Вместо этого он обращается к англичанам с предложением подготовить совместную морскую операцию и собирается направить французский и английский флот в этот сокровенный угол Черного моря. Для этого необходимо, чтобы Турция пропустила флот через Дарданеллы, то есть согласилась бы поставить на карту свой нейтралитет. Военные поручают дипломатам убедить турецкие власти. Когда части вермахта вступят в Париж, во французских архивах будет найдено досье этих неудавшихся переговоров.
Мы ничего не знаем о донесениях Большого шефа, относящихся к тому периоду. Судя по его последующей работе, которая нам хорошо известна, эти сведения должны были быть точны, документально обоснованы, исчерпывающи. Если когда-нибудь откроется доступ к кремлевским архивам, быть может, станет понятнее, почему происки достопочтенного Чемберлена долгое время внушали Сталину большие опасения, нежели планы фюрера.
Планы, о которых в Москве почти ничего не было известно. Гестапо расправилось с Коммунистической партией Германии и парализовало деятельность советской разведки. Подписав договор с Гитлером, Сталин готов выполнить его условия: он запрещает создавать новую разведывательную сеть. Руководители советских секретных служб понимают, что, не подчинившись приказу, рискуют головой. Они нарушают его, но действуют осмотрительно. Ограничиваются созданием опорных точек для будущей деятельности.
Англия же, напротив, плотно «опутана» нитями Большого шефа. Он сам поселился в Брюсселе по юридическим и географическим соображениям. Бельгийское законодательство отличается чрезвычайной мягкостью по отношению к шпионам; наказание предусматривается лишь в тех случаях, когда их деятельность направлена непосредственно против Бельгии. А задача Треппера — с бельгийской территории подобраться к Британским островам. Это один из примеров характерной для русских секретных служб кропотливости в работе. Когда абверу понадобится проникнуть в тайны англичан, немцы просто-напросто сбросят над пригородом Лондона несколько несчастных агентов, которых англичане сразу же арестуют и повесят. Русские же прежде всего начинают стягивать вокруг противника свою широкую сеть. Весь 1939 год Треппер плетет паутину в семи крупных портах, связанных с Англией: Осло, Стокгольме, Копенгагене, Гамбурге, Вильгельмсхафене, Остенде, Булони. В большинстве этих городов он создает филиалы фирмы «Форин экселент тренч-коут», куда внедряет своих агентов. Связи Жюля Жаспара, бывшего консула в Скандинавских странах, в значительной мере облегчают дело.
Итак, Германия «чиста», а сеть Большого шефа работает против Англии. Советская разведка на Западе в это время напоминает считающиеся неприступными крепости-порты — Сингапур и прочие, — которые в скором времени будут взяты с суши, так как крепостные орудия могут стрелять только в сторону моря. Фюрер уже принял решение бросить трехмиллионную армию против России, но все «батареи» Большого шефа, от Булони до Осло, нацелены на Лондон.
Короче говоря, плохое начало.
10 мая 1940 года вермахт начинает наступление на Западном фронте.
Для молодых нацистов прогулочный марш по территории Франции не был неожиданностью: фюрер обещал им его. Но Францу Фортнеру, ветерану Вердена и участнику других ожесточенных боев, он казался чудом. Лейтенант танкового корпуса Франц Фортнер за один час преодолел расстояние, на которое в прежней войне понадобилось шесть месяцев, к тому же полгода спустя захваченную территорию пришлось оставить. Его танк не вязнет в зловонных траншеях, а катит по шоссейной дороге с открытым люком, и командир греет на солнце свои старые раны. Всякая война непохожа на предыдущую, и на сей раз ощущается значительный «прогресс» по сравнению с тем, что было раньше…
Фортнер участвует в прорыве французского фронта, затем в стремительном продвижении к морю. Под Дюнкерком он получает чин капитана и становится командиром танковой роты. Его танки мчатся по дорогам, забитым пленными, догоняют толпы беженцев, которым приходится сбрасывать в кювет свои перегруженные тележки. В этом горестном людском потоке движется гражданский автомобиль, но на его крыше нет матраса, а в приоткрытом багажнике — птичьей клетки; вероятно, сидящие в нем пассажиры — не беженцы. Машина, между прочим, не удаляется от поля боя: она как бы сопровождает армейские части, проскакивая между танковыми колоннами, объезжая командные пункты, вырываясь на передовую вместе с транспортом, подвозящим горючее; машина попадает под обстрел то пулеметов немецкой авиации, то орудий союзников. Если бы Фортнер увидел этот автомобиль, обратил бы он на него внимание? Наверное, нет. Фортнер — боевой офицер, и его непосредственно не касаются проблемы безопасности. Пока не касаются. К тому же, когда полевая жандармерия останавливает машину для проверки документов, жандармы тут же вытягиваются в струнку и жестом показывают, что можно ехать. За рулем — Дуров, болгарский консул в Брюсселе; этот дипломатический представитель пользуется особым уважением, поскольку его страна заигрывает с Германией. Рядом с ним — Гроссфогель. На заднем сиденье — Большой шеф.
Между Кнокке-ле-Зут и Брюсселем, обгоняя колонну эсэсовцев, автомобиль выходит из строя. Чрезвычайно любезный полковник СС предоставляет в распоряжение консула Болгарии автомобиль и приказывает молодому лейтенанту перенести в него багаж трех пассажиров. Можно себе представить, как невозмутимо и одобрительно глядел Треппер на лейтенанта-эсэсовца, осторожно укладывавшего в багажник чемодан с радиопередатчиком…
Судя по всему, Дуров не имел отношения к разведывательной сети. Он был приятелем Гроссфогеля. Точнее, последний поддерживал деловые контакты с болгарином по фамилии Петров, который и познакомил его с Дуровым. Через несколько дней после вторжения немцев в Бельгию Гроссфогель поведал Дурову о своих коммерческих неприятностях. Филиал фирмы «У резинового короля» в Остенде разрушен немецкой бомбой, и он хотел бы знать, в каком состоянии остальные магазины. Дуров предлагает поехать и осмотреть их. Официально консул отправится в путь, чтобы узнать, какова судьба выходцев из Болгарии, находящихся в районе боевых действий. Странный человек, подвергающий себя смертельной опасности по пустому поводу…
В поездку отправились 19 мая, в самый разгар бельгийской кампании. Большой шеф, спаливший свой канадский паспорт, присутствует при седанском прорыве, затем наблюдает бой под Абвилем. Вместе с танками Фортнера он подъезжает к Дюнкерку, и на его глазах происходит сдача города. В кармане Большого шефа записная книжка, заполненная пометками. Особое внимание он уделяет передвижению подкреплений вермахта, роли, которую играют самолеты «Штука», тактике ведения танкового боя при штурме противотанковых сооружений противника. Когда трое приятелей завершат свою поездку, Большой шеф отправит в Москву донесение на восьмидесяти страницах о новой стратегии, разработанной и опробованной Гитлером: блицкриге.
Это донесение, как и все предыдущие, будет передано по назначению через советских дипломатов. Дипломатические чемоданы пока избавляют Треппера от необходимости использовать радиоканалы, но он предчувствует, что связь с Москвой в скором времени будет осуществляться только таким путем; именно потому в разгар боевых действий он и предпринял эту поездку: надо было забрать передатчик, спрятанный на одной из вилл в Кнокке-ле-Зут.
В тот самый момент, когда Молотов поздравляет Гитлера с «замечательным успехом вермахта», Большой шеф уже готовится к будущей войне Германии с Советским Союзом; по собственной инициативе он поворачивает свои батареи на сто восемьдесят градусов. Они будут теперь нацелены не на Англию, а на Германию.
После подписания перемирия с Францией немецкая армия обновляет свои ряды и удаляет старых офицеров из фронтовых частей. Сорокасемилетний Франц Фортнер вынужден расстаться со своими танками. Его переводят в абвер, и он получает назначение в Бельгию, в контрразведку. Главным противником, конечно же, считается «Интеллидженс сервис»; задача Фортнера — охранять тайну операции «Морской лев», так называется план высадки в Англии. Но летом 1940 года он получает странную телеграмму: из Берлина ему сообщают, что в Брюссель прибыла советская делегация из тридцати человек. Конечно, официально Россия — дружественная страна, но все же… Насторожившись, Фортнер не сводит с гостей своего бдительного ока. Он не замечает ничего подозрительного и после отъезда комиссии посылает в Берлин обнадеживающий отчет.
Через несколько недель в Бельгию приезжает новая группа визитеров. После тщательной проверки их снабдили пропусками, которые обычно выдавались с большой осторожностью, но эти люди не вызывают никаких опасений у абвера. Речь идет о дипломатах и старших офицерах из нейтральных, но прогермански настроенных государств: Венгрии, Болгарии, Испании, Румынии… Их хотят обольстить, продемонстрировать непобедимость вермахта и убедить присоединиться к лагерю победителя. Ошеломленную делегацию провозят по полям недавних сражений. Штабные офицеры, демонстрируя карты и фотографии, рассказывают о своих победах. Чтобы все было абсолютно ясно, каждому гостю вручают дополнительное досье. Среди присутствующих — скромный и незаметный, как и подобает приглашенному в последний момент, человек, который не отходит от болгарского консула ни на шаг: это Большой шеф.
Латиноамериканцы в Брюсселе
Сентябрь 1965 года. Бельгийский художник Гийом Хоорикс, по прозвищу Билл, принимает меня в своей мастерской на улице Эмиля Золя в Париже. Это невысокий, очень худой человек с живыми черными глазами — на вид не старше пятидесяти лет. А ему шестьдесят шесть и за спиной застенки гестапо, затем концлагерь Маутхаузен.
«Спасаясь от немцев в 1940 году, я добрался до Тарба. Затем вернулся в Брюссель и пошел навестить жену. Видите ли, мы хотя и разошлись, но оставались по-прежнему добрыми друзьями; я часто заходил к ней. И вот однажды, придя к жене — это было перед войной, — я познакомился с уругвайцем, которого звали Карлос Аламо. Это был очень красивый и приятный парень, и я быстро понял, что этот человек — не обычный красавчик из породы танцоров танго, а нечто значительно большее. Два-три раза мы обедали вместе. Жена жила с Аламо. Они рассказали мне, что, спасаясь от немцев, какое-то время пробыли в Остенде. У Аламо был там магазин. Кажется, речь шла о торговле плащами.
Примерно в это же время я познакомился с неким Раухом из Чехословакии. Он был представителем одной бельгийской фирмы в этой стране, фирма занималась взрывчатыми веществами. Мы трое — Раух, Аламо и я— вместе проводили свободное время.
Довольно скоро Раух стал выяснять, каковы мои политические убеждения. Удостоверившись в моих антифашистских настроениях, он рассказал, что работает на «Интеллидженс сервис», и просил помочь ему. Я, разумеется, согласился. Раух объяснил мне, что добытые им разведданные в Лондон передает Аламо, у него есть передатчик. Я присутствовал при нескольких сеансах связи.
Дело в том, что я прекрасно говорю по-английски. Но язык, на котором говорили обитатели виллы, был далек от совершенства. Это обстоятельство встревожило меня, и я поделился своими сомнениями с Раухом. Он ответил: «Да это не англичане, а американцы. И нужно этому радоваться, потому что Америка — нейтральная страна и, работая с американцами, мы в большей безопасности».
Аламо действительно утверждал, что он американского происхождения и что его мать до сих пор живет в Нью-Йорке, но мне все это казалось неправдоподобным. Однажды, перед тем как распрощаться со мной, он сказал, что идет в уругвайское консульство. Я проследил за ним. Он действительно направился в сторону консульства, но поравнявшись с входной дверью, вдруг пересек улицу и удалился. Я понял, что он наверняка не американец, очевидно и не уругваец, так что ситуация становилась довольно загадочной. Самое главное, я не понимал, почему Раух рассказывает мне небылицы.
Разумеется, я передавал им все сведения, которые удавалось добыть. Зачастую это было не бог весть что, но я делал все что мог.
В то время — то есть осенью 1940 года — я довольно часто виделся со своим шурином, который занимался поставкой сухофруктов в Антверпен. Его предприятие было реквизировано вместе со всеми складами. Два- три раза в неделю он должен был доставлять грузовик сухофруктов на антверпенский аэродром, который, разумеется, был оккупирован частями люфтваффе. Однажды я попросил его доверить грузовик мне. Доставив груз, я пошел в столовую и затеял разговор с немцами. Я спросил у них: «А куда вы денете эти сухофрукты?» Мне ответили: «Это для Англии, — Как так? — Да, мы готовимся к вторжению. Когда оно начнется, наши пилоты будут почти все время находиться в воздухе и не смогут здесь обедать, им будут выдавать сухофрукты». Я передал этот разговор Рауху.
В другой раз все там же, в Антверпене, я заметил в небе английский самолет. Помнится, погода была великолепная. Самолет пролетел над заводом «Дженерал моторс» и, сбросив несколько бомб, скрылся. Одна бомба попала в мастерские по изготовлению кузовов для автомобилей: загорелись склады краски; за несколько минут весь завод охватило гигантское пламя. В тот же день я был свидетелем демонстрации на главной площади Антверпена: женщины шли, неся впереди черный флаг. Я спросил, что означает это черное знамя; мне ответили, что с незапамятных времен это символ голода и что женщины протестуют против отправки в Германию запасов картофеля. Я вернулся в Брюссель после полудня и рассказал оба эпизода Рауху и Аламо. Они как раз готовились к передаче, так что могли включить в нее мои сведения. Затем мы пообедали, поговорили. Около полуночи стали слушать передачи московского радио на заграницу, как это часто делали. В этот вечер было два диктора, мужчина и женщина, которые по очереди передавали новости. Я уже не помню, женщина ли рассказала историю с английским самолетом, а мужчина говорил о демонстрации, или наоборот; во всяком случае, я был потрясен! Я посмотрел на Аламо и Рауха. Они были смущены. Затем Аламо встал, выключил радио и сказал мне чрезвычайно угрожающим тоном: «Если ты когда-нибудь проговоришься, тебе крышка!»
На следующий день я отправился к Рауху и потребовал объяснений. Он ответил: «Послушай, я действительно работаю на «Интеллидженс сервис» и слежу за этими русскими. Будь осторожен: мы оба рискуем головой! Эти ребята намного опаснее немцев!»
Это, конечно, происходило до нападения немцев на Россию; германо-советский пакт был все еще в силе.
Декабрь 1965 года. Прибыв в Брюссель в одиннадцать часов вечера, я решил попытать счастья, несмотря на поздний час: лучше уж сразу узнать, зря ли я проделал весь этот путь. К телефону подошла сама Маргарет Барча; она согласилась принять меня. Я стал опрашивать, какой у нее распорядок дня, но она перебила меня: «А почему бы не поговорить сейчас? Я всегда ложусь очень поздно, или слишком рано, если хотите». В эту ночь я слушал ее до четырех часов утра.
В 1940 году Маргарет было двадцать восемь лет. Высокая, белокурая, стройная, подчеркнуто экстравагантно одетая, она привлекала всеобщее внимание, в том числе со стороны гестапо. Ее прекрасные глаза выдержали испытание временем и тяжелыми болезнями, которые обрушились на нее. Маргарет говорит быстро, с заметным брюссельским акцентом.
«Мой первый муж Эрнест Барча был на семнадцать лет старше меня. Мы жили в Чехословакии — я тоже оттуда родом. В 1932 году родился мой сын Рене — мне тогда только что исполнилось двадцать лет. У нас была очень легкая, очень приятная жизнь. Моя семья разбогатела на экспорте хмеля. Короче, я была дочерью миллионера, а затем стала женой миллионера, и мне казалось, ничто не может изменить эту жизнь. Но после мюнхенских соглашений и аннексии Судетов Германией мы вынуждены были уехать в Прагу. Через год, накануне вступления гитлеровских войск, мы покинули Прагу и перебрались в Бельгию. Забыла вам сказать, что мы — евреи.
В Брюсселе наша семья поселилась на проспекте Беко, 106. Мы с мужем занимали квартиру на седьмом этаже, а родители жили на шестом. Конечно, жили совсем по-другому, и нашим главным развлечением стала игра в бридж с соседом по лестничной клетке, очень милым бельгийским чиновником.
15 марта 1940 года мой муж, поиграв в карты, как обычно, лег спать и ночью умер. Полтора месяца спустя Бельгия была оккупирована. Начались воздушные тревоги, и нам приходилось спускаться в подвал. Там я познакомилась с жильцом с пятого этажа. Это был уругвайский студент по имени Винсент Сьерра. Он был не особенно красив: ниже меня ростом, белокурый, с большими толстыми губами. Но очень услужливый, предупредительный Молодой человек — море обаяния! При этом великолепно одет; кроме того, у него было много денег, и он умел их тратить, что нечасто встречается. Короче говоря, это была любовь с первого взгляда, настолько сильная, что я отказалась бежать во Францию вместе с родителями.
Мы поселились в великолепной квартире на проспекте Слежер. В ней было двадцать семь комнат, семь из них — спальни. Одну из комнат мы превратили в спортивный зал, и каждое утро после гимнастики к нам на дом приходил массажист. У нас был также загородный дом. Снова началась красивая жизнь. Почти каждый вечер мы куда-нибудь непременно ходили, много танцевали. Винсент был замечательным танцором: мы вдвоем выиграли немало конкурсов. Мне особенно запомнился сочельник с 40-го на 41-й год: мы провели ночь в казино Намюра, и это было поистине чудесно.
В марте 1941 года Винсент решил оставить учебу и заняться бизнесом. Он основал импортно-экспортную фирму «Симекско». Самое трудное было найти предусматриваемое законом число акционеров.
Кстати, наше импортно-экспортное предприятие оказалось подлинным спасением для господина Рауха. Это был старый друг нашей семьи; мы познакомились с ним в Чехословакии, а потом встретили в Брюсселе. Война лишила его возможности заниматься своим делом — не помню, каким именно. Короче, он находился в стесненных обстоятельствах. Я познакомила его с Винсентом, который стал давать ему переводы. Затем принял на работу в качестве коммерческого директора фирмы или что-то в этом роде».
В рассказах Билла Хоорикса и Маргарет Барча фигурирует одно и то же имя: Раух. Воздадим должное храбрости человека, которому случай помог вступить в контакт с двумя агентами «Красной капеллы». Поздравим в его лице разведчиков из «Интеллидженс сервис», которые определенно умеют проникать повсюду. И сделаем это поскорее, потому что Рауху предстоит вскоре удалиться со сцены — мягко, но твердо его вытеснит Большой шеф.
«Немцы нападут сегодня ночью»
Треппер приехал в Париж в августе 1940 года вместе с Жоржи. Люба с двумя детьми была уже в России, в безопасности; их переправили туда через Марсель с помощью советского посольства в Виши. Таким образом, накануне приближающейся великой битвы на душе у Треппера было спокойно. Он не сомневался, что настоящая борьба еще впереди, а врагом будет Германия и ее армия, захлестнувшая Европу своим мутным потоком. Брюссель был удобен для работы против Англии, но деятельностью разведки, направленной против Германии, пожалуй, лучше руководить из Парижа. Треппер размещает здесь свою штаб-квартиру и приступает к созданию организации, необходимой для выполнения задач, поставленных перед ним в связи с новым назначением: по решению Центра Трепперу предстоит возглавить советскую разведывательную сеть в Западной Европе.
Всегда рядом с ним два его лучших помощника. Прежде всего — Леон Гроссфогель, лишившийся состояния после введения оккупантами антисемитских законов. К услугам Треппера его коммерческое чутье и организаторские способности. В течение нескольких недель Гроссфогель решит финансовые проблемы сети и снимет в Париже с десяток квартир, которые будут служить местом встреч или убежищем для агентов Треппера; он наберет людей, предназначенных на роль «почтовых ящиков» с тем, чтобы наладить быструю внутреннюю связь, не нарушая при этом драконовских правил конспирации. Вся материально-техническая база организации создана Гроссфогелем. Он — гарант ее финансового обеспечения. При этом его социальный «фасад» очень внушителен: ну, разве можно хоть в чем-то заподозрить этого солидного господина, настоящего «крупного буржуа», страстного поклонника классической музыки, всегда так строго одетого? Гроссфогелю совсем несвойствен сомнительный романтизм в духе детективных романов. Он занимается шпионажем с той же спокойной педантичностью, как и торговлей плащами; изменился товар, только и всего… У Гроссфогеля задатки хорошего начальника штаба: ему указывают цель, он обеспечивает средства.
Что сказать о Хиллеле Каце? Если бы Треппер приказал ему отправиться в гестаповское логово и выдать себя, Кац подчинился бы, не задавая вопросов. Я преувеличиваю? Терпение… Он молод, невысок и очень хрупок, носит очки в пол-лица. По общему мнению, похож на среднего француза. Но так же как и Треппер, Кац — польский еврей; они встретились в Палестине и вместе проводили ту знаменитую голодовку, затем приехали во Францию, где Кац устроился работать каменщиком. Всегда веселый и жизнерадостный, Хиллель Кац станет правой рукой Большого шефа. Безоглядная преданность и полное самоотречение — вот что такое маленький Кац. Люди, созданные из такого теста, как правило, становятся настоящими мучениками, жертвами, всегда попадают в руки врагов и гибнут с чистой совестью. Вы уже догадываетесь, что малыш Кац умрет под топором нацистского палача.
Леон Гроссфогель и Хиллель Кац — еврейская «старая гвардия» Большого шефа.
Бельгийская сеть законсервирована. Радисты, как обычно, выходят на связь с Москвой, но информацию, которую они передают, обеспечивают «статисты» вроде Хоорикса. Настоящие «источники» пока еще не задействованы, а сеть «заморожена». Во главе ее — двое русских: оба моложе тридцати лет.
Треппер, как и все остальные, симпатизирует Михаилу Макарову, он же Карлос Аламо. Во-первых, Макаров — герой. Он — лейтенант, служил в авиационных частях, хотя и не в летном составе. Его направили в Испанию к республиканцам. Однажды франкистам удалось прорваться, и возникла угроза нападения с тыла. Республиканская пехота попросила срочно начать бомбардировку с воздуха. Ни одного летчика на земле не оказалось. Макаров бросается к самолету и взлетает. У него нет диплома летчика, а его знания о пилотировании ограничиваются элементарными понятиями, которые невольно приобретаются теми, кто живет среди самолетов. Он обнаруживает франкистов, сбрасывает бомбы, строчит из пулемета и, возвратившись, благополучно приземляется. Его встречают как героя. История в стиле Макарова.
Весной 1939 года Треппер впервые встречается с ним в Бельгии и приглашает в кафе. Макаров заказывает коньяк. Официант приносит большие пузатые бокалы и наливает обычную порцию. Макаров делает ему знак, что надо налить еще. Изумленный официант послушно наполняет бокал до краев. Довольный Макаров наблюдает за ним, не понимая, почему Треппер под столом бьет его ногой по щиколотке. В конце концов, рассердившись, он восклицает: «Ну что такое? У меня есть чем заплатить!» Это тоже в стиле Макарова.
Он покупает автомобиль. Большой шеф считает, что разведчик не должен иметь машины: неизбежны контакты с полицией, особенно при автокатастрофах. У Макарова же своеобразный способ вождения — педаль газа вжата в пол. Однажды, ведя машину, в которой находится и Треппер, он теряет управление и врезается в дерево. Треппер выбирается из-под обломков и молча глядит на разбитую машину. Макаров, вне себя от злости, кричит: «Ну как ты можешь быть таким спокойным. Это же ненормально!» Треппер тихо отвечает: «А что тебе сказать, идиот?» Тоже история в стиле Макарова.
Ему поручают руководство остендским филиалом фирмы «У резинового короля». Он ничего не смыслит в бизнесе, путается в счетах, совсем не появляется в магазине, жалуется, что ему смертельно скучно.
В июне 1940 года, в самый разгар бельгийского отступления, Треппер приказывает ему ехать в Кнокке-ле-Зут за спрятанным там радиопередатчиком и привезти его в Брюссель. Но у Макарова нет времени: он остается в Остенде, где наслаждается любовью мадам Хоорикс. Трепперу приходится самому отправиться в Кнокке…
Он вынужден доложить об этом в Москву. В конце лета глава советской разведки телеграммой приказывает Макарову, доказавшему свою полную несостоятельность, вернуться на родину. Макаров умоляет Треппера: «Моя карьера кончена! Ты же знаешь, что означает недоверие к офицеру…». И заговаривает о самоубийстве. Треппер великодушно выручает его, добивается, чтобы ему предоставили последний шанс. Михаил Макаров очень нравится ему: это герой.
Как ни странно, капитана Гуревича, который великолепно справляется с работой, наоборот, никто не любит. Он прибыл в Брюссель 17 июля 1939 года из Монтевидео. Его паспорт за № 4643 был выдан в Нью-Йорке 17 апреля 1936 года. По паспорту Гуревич — Винсент Сьерра, родившийся 3 ноября 1911 года и проживающий в Монтевидео на улице Колумба, 9.
Треппер доволен Гуревичем. В отличие от Макарова—Аламо Гуревич—Сьерра легко внедряется в брюссельское общество. Он живет на широкую ногу, закатывает роскошные приемы, завязывает многочисленные знакомства; он трудолюбив и хитер. Вне всякого сомнения, Сьерра — первоклассное пополнение.
Но он никому не нравится — за исключением Маргарет, конечно, которая по нему с ума сходит. Его считают гордецом, хвастуном, очковтирателем. Все ветераны «Красной капеллы» единодушно повторяют: «Кент? О! Преотвратный тип…»
Да, Гуревича—Сьерру будут называть Маленьким шефом после того, как он сменит Большого шефа во главе бельгийской сети, но для всех окружающих, даже для Москвы, он — Кент.
Аламо и Кент: русская «молодая гвардия» Большого шефа. Только испытание покажет, из какого металла они сделаны.
… А время испытаний близится. Это известно в Вашингтоне и Лондоне, в столицах нейтральных государств, газеты которых помещают подробные — на пять колонок — сообщения о том, что вермахт сосредоточил войска вдоль реки Буг и готов ринуться на Восток; об этом знают и в Женеве, откуда советский резидент Шандор Радо шлет в Москву одну за другой тревожные телеграммы; знают в Токио — Зорге с опережением на несколько недель сообщает дату нападения немцев: 22 июня 1941 года…
Известно это и в Париже. Еще в конце апреля Большой шеф предупреждал Кремль о том, что концентрация войск свидетельствует об агрессивных планах Гитлера. Он знаком с немецким офицером инженерных войск Людвигом Кайнцем. После завершения польской кампании Кайнц участвовал в строительстве оборонительных сооружений вдоль Буга. В апреле 1941 года его вновь направляют туда на короткое время. Он сразу замечает, что все изменилось — идет подготовка к наступлению. Вернувшись в Париж, Кайнц уверяет, что война начнется еще до конца мая, и предлагает Трепперу пари на ящик шампанского. Пари проиграно. Но Кайнц утверждает, что наступление всего лишь отложено на месяц: задержка вызвана тем, что Гитлер вынужден был вмешаться в военные действия на Балканах, — немцы не могли допустить разгрома армии Муссолини, завязшей в Албании и Греции. Настаивая на июне, Кайнц заключает новое пари на два ящика шампанского.
Это не единственный источник информации Большого шефа. Значительная часть оккупационных войск покидает Францию: известно это из сотен донесений от французских железнодорожников. Направление — на восток, в Польшу. И наконец, в июне, присутствуя на одной из многочисленных попоек эсэсовцев в парижском кабаре, Большой шеф получает окончательное подтверждение: компания старших офицеров СС отмечает свой отъезд в Польшу, и Трепперу предлагают выпить за скорую победу над Россией.
Треппер дважды предупреждает Москву. Он передает свои донесения в Центр через советского военного атташе в Виши генерала Суслопарова, с которым в принципе ему запрещено вступать в контакт. Но Треппер встревожен: роковой час близится, а он не готов для борьбы — ему нужны передатчики. Нарушив инструкцию, резидент решается потревожить атташе. Благодушный генерал пытается успокоить его, уверяя, что время терпит…
Вечером 21 июня, приехав в Виши, Треппер сразу же направляется к Суслопарову: «Вот важнейшее донесение, передайте немедленно!» Генерал спрашивает, чем вызвано такое волнение. Нынешней ночью, объявляет Треппер, вермахт нападет на Россию. Генерал хохочет: «Ты с ума сошел, старина! Это немыслимо! Просто невозможно! Я отказываюсь отправлять телеграмму, над тобой ведь будут смеяться!» Треппер настаивает так энергично, что генерал в конце концов уступает. Телеграмма отослана немедленно.
Большой шеф, падающий от усталости, проведет эту ночь в гостинице. На следующее утро его разбудят вопли хозяина: «Мсье! Свершилось! Они напали на Россию!»
Через два дня из Москвы в Виши окружным путем возвращается заместитель Суслопарова. Треппер спрашивает его, было ли принято во внимание его сообщение: «Я был у Директора (начальника разведуправления Красной Армии) в тот самый вечер, когда была получена твоя телеграмма. Он рассказал, что ее немедленно показали Хозяину (Сталину). Хозяин был очень удивлен. «Обычно, — заметил он, — Треппер присылает нам ценные сведения, делающие честь его политическому чутью. Неужели он сразу не понял, что это грубая провокация со стороны англичан?»
Словом, Москва вплоть до первого орудийного выстрела не признавала неизбежности войны, о которой сообщали из Женевы, Токио и Парижа, не говоря уже о Лондоне и Вашингтоне. Что это, антибританский психоз Сталина? Конечно. И вместе с тем — очевидная ошибка в политическом расчете. Уже давно Сталин заявлял, что предоставит возможность капиталистическим и фашистским государствам истреблять друг друга. Красная Армия вмешается только тогда, когда настанет время пожинать плоды в Европе, то есть после того, как противники выдохнутся. Весной 1941 года Сталин полагал, что урожай еще не созрел, что Англия и Германия еще не обескровлены, что Гитлер в любом случае не пойдет на риск наступления на Востоке, пока не одержит победу на Западе.
Он ошибся. Известно, какой ценой придется заплатить за это его стране.
Треппер допускал, что германо-советский пакт, быть может, был необходим, чтобы дать отсрочку Красной Армии. Но сколько мук и сколько усилий понадобилось, чтобы заглушить свое внутреннее ощущение и не слушать голоса разума! Необходимо понять, что Треппер и его «старая гвардия» не являются в полном смысле профессионалами в области разведки; они ничуть не похожи на суперменов из детективных романов, располагающих сложнейшей аппаратурой и выполняющих любое задание любого клиента; они отличаются и от современных разведчиков, коммунистов и не коммунистов, у которых профессиональная страсть заменила утраченную веру. Если бы их назвали шпионами, они отвергли бы это определение: Треппер и его помощники считают себя революционерами. Представитель их поколения Отто Браун так скажет о своих товарищах и самом себе: «Мы были не конспираторами по должности, а романтиками революции».
День 22 июня 1941 года для подпольной сети означает начало беспощадной борьбы, где каждый рискует жизнью и страшится пыток, которые могут заставить презирать самого себя. Однако опасности значат немного по сравнению с огромным облегчением, которое испытывают эти люди, избавившиеся наконец от двусмысленности своего существования. Несмотря на официальную «линию», несмотря на германо-советский пакт, подпольщики Брюсселя и Парижа уже многие годы знают, что нацизм — враг номер один. И в последние восемнадцать месяцев, с начала оккупации Бельгии и Франции, они находят подтверждение этому в желтых листках объявлений о смертных приговорах, в запахе бойни, который доносится с польской земли, где большинство из них оставило свои семьи, они чувствуют теперь сердцем то, что уже давно понятно было их разуму.
Для таких людей 22 июня 1941 года — праздник.
И кроме того, Треппер — еврей. В начале своего расследования автор не считал необходимым указывать, что тот или иной из его героев — еврей, так же как ему не пришло бы в голову сообщать читателям, что он овернец. Он полагал, что с художественной точки зрения совмещение риска, которому подвергается тайный агент, с теми опасностями, которые подстерегали еврея, покажется не слишком убедительным. Со временем автор понял, что это довольно близорукий подход. Большого шефа однажды спросят, почему в его сети было так много евреев; Треппер ответит: «Потому что у них особые счеты с нацистами».
Гиммлер придерживается того же мнения. Полицейским, которым поручено «стереть с лица земли эту еврейскую гниль» («Красную капеллу»), он отдаст письменный приказ использовать любые средства, чтобы добиться признаний. Насколько нам известно, это единственный случай, когда рейхсфюрер осмелился поставить свою подпись на документе, разрешающем применение пытки вплоть до смертельного исхода.
Франц Фортнер объявляет войну
На жаргоне немецких секретных служб руководитель разведывательной сети зовется «дирижером»; он обеспечивает согласованность действий «музыкантов», руководит их игрой. Главным солистом в этом ансамбле является «пианист». То есть радист, который «стучит по клавишам» своего передатчика, также имеющего особое название — «музыкальная шкатулка».
Когда станция подслушивания в Кранце обнаружила «пианиста», использующего позывные РТХ, в руководстве абвера, и даже функабвера — службы, специализирующейся на перехвате и обезвреживании подпольных передатчиков, не придали этому особого значения.
Через несколько дней после перехвата позывных РТХ станция подслушивания в Кранце уловила сигналы нового передатчика. Специалисты, работавшие в контакте со своими коллегами из Бреслау, попытались определить, где он находится. После нескольких проверок они передали отчет в Берлин, а там, прочитав его, только пожали плечами. Специалисты снова взялись за работу и проверили свои первые расчеты. По их утверждению, сомнений быть не могло: подпольный передатчик, приемы работы которого совпадали с «почерком» РТХ, функционировал в Берлине. Получив сообщение, абвер содрогнулся, как от электрошока. То, что на теле оккупированной Европы то там, то сям появляются отдельные фурункулы, не представляло опасности, считалось почти нормальным. Со временем с ними разберутся. Но «пианист» в Берлине, следовательно, и шпионская сеть, без которой немыслима его деятельность, — это похоже на ужасную раковую опухоль в самом центре нацистской империи.
Если бы нынешнее советское руководство узнало, что в трехстах метрах от Кремля работает подпольный американский передатчик, оно, наверное, было бы не так потрясено, как немецкое командование, прочитавшее донесение функабвера. И в самом деле, все прекрасно знали, что Коммунистическая партия Германии разгромлена гестапо. От этой в свое время самой многочисленной партии в Европе не осталось ничего, кроме нескольких малочисленных изолированных ячеек, в которых было полно осведомителей. Советская разведка до этих пор чувствовала себя в коммунистической среде как рыба в воде; лишившись ее, сеть поневоле должна была задохнуться. Кроме того, фашисты были уверены, что Сталин после заключения германо-советского пакта играл честно. Разве ГПУ не доставило гестапо утонченную радость, передав из рук в руки многих немецких коммунистов, укрывшихся в России? Конечно, со временем идиллия была слегка омрачена. То ли с негласного одобрения Сталина, то ли по собственной инициативе руководители советских секретных служб попытались восстановить в Германии что-то вроде разведсети. Но какие это были жалкие попытки! В Берлине над ними смеялись от души.
Нацистской полиции всегда и везде удавалось распутывать советские козни, агентов Москвы арестовывали и забирали вместе с передатчиками. Накануне начала войны против России Гейдрих дал гарантию Гитлеру, что Германия чиста, как новая монета.
Но как быть с донесением специалистов из Кранца? Поверить ему — значит поставить под сомнение точность доклада Гейдриха. Некоторые сотрудники абвера решили прислушаться к мнению специалистов по подслушиванию, но многие другие отказались поверить в существование берлинского «пианиста», ссылаясь на недостаточную точность приборов, использованных для определения местонахождения передатчика. В конце концов оба лагеря — и верившие донесению, и не верившие ему — сошлись на том, что необходимо срочно усовершенствовать технику и точно установить, находится «пианист» в Берлине или нет.
Немецкая радиотехника — лучшая в мире; специалисты сумели создать необходимую аппаратуру. Прежде всего функабверу нужны приборы по пеленгации на расстоянии, чтобы приблизительно установить местонахождение передатчика. Служба Кранца, например, утверждает, что РТХ может находиться в зоне, включающей следующие территории: северная Германия, Нидерланды, Бельгия, северная Франция. Почему не Патагония? Для того чтобы начать охоту, необходимо по меньшей мере определить город. И тогда можно подключить аппаратуру ближней пеленгации, позволяющую установить, из какого дома ведется передача.
После того как в конце июня обнаружен так называемый берлинский передатчик, он работает еще в течение трех недель, затем умолкает, к вящему удовольствию тех, кто всегда считал, что в Кранце произошла ошибка. В начале августа передачи возобновляются и продолжаются примерно пятнадцать дней, затем — полная тишина. Эти странности в конце концов выводят из себя шефов функабвера. Они блуждают в потемках, имея перед собой всего один ориентир, один пророчащий катастрофу намек: РТХ, то есть первый передатчик, обнаруженный в Кранце. К 7 сентября уже было перехвачено двести пятьдесят донесений, которые службы дешифровки пытаются прочитать. Конечно, неритмичность работы передатчика раздражает, но в Берлине, пожалуй, предпочли бы эту нерегулярность непредсказуемости блуждающего передатчика. Не имея возможности сразиться с «пианистом», который, возможно, скрывается в Берлине, решили искать его усердного собрата. Радист из Кранца утверждает, что РТХ связывается с Москвой. Однако ритм его позывных, выбор частот и время связи напоминают работу предполагаемого берлинского передатчика, видимо, оба «пианиста» воспитывались в одной школе. Арестовав одного, может быть, удастся напасть на след другого.
Специалисты из Кранца медленно зажимают тиски. Прежде всего они исключают Германию и Францию. Затем Нидерланды. Остается Бельгия. Трудно определить с большей точностью, но специалисты считают, что РТХ должен находиться на побережье, скорее всего в Брюгге. По следу пускают местного представителя абвера Франца Фортнера.
Фортнер подготовился. В его распоряжении сеть осведомителей, которой руководят два фламандца, еще во времена первой мировой войны работавшие на немецкие секретные службы. Он приказывает им внедриться в среду «экстремистов» Брюгге и посещать популярные кафе. Разве в телеграмме из Берлина не сказано, что передатчик работает на Москву? По здравому и с его точки зрения достойному похвалы размышлению, Фортнер будет преследовать «дичь» в тех местах, где она вынуждена скрываться: среди бельгийских коммунистов. Он убежден, что его осведомители, раскрыв пошире свои огромные уши там, где надо, очень скоро обнаружат ниточки, которые приведут к «пианисту».
Когда Москва прислала в помощь Большому шефу Михаила Макарова, он же Карлос Аламо, резидент поступил следующим образом. Прежде всего надо было сделать так, чтобы новичок мог воспользоваться «крышей», которой являлась фирма «У резинового короля». В распоряжении Макарова было десять тысяч долларов. Треппер советует ему поместить в бельгийской газете объявление о том, что южноамериканский предприниматель готов вложить деньги в процветающий торговый бизнес. В это же самое время жена Гроссфогеля осаждает мужа просьбами найти ей заместителя, снять с нее часть обременительных забот. Большой шеф советует Гроссфогелю просматривать объявления. Предложение Карлоса Аламо попадает бельгийцу на глаза, и он обращается в газету. Макаров докладывает об этом Большому шефу, который признает, что торговля плащами — хорошая «крыша».
Сделка заключена. Макаров берет под свою ответственность филиал в Остенде. Ни Макаров, ни Гроссфогель не подозревают, что принадлежат к одной разведывательной сети. Русский убежден, что участием в делах обыкновенной торговой фирмы обрел для себя «крышу». Бельгиец же полагает, что сторговался с безобидным латиноамериканцем. Даже под страшнейшими пытками Гроссфогель и Макаров не смогут выдать друг друга.
Такова сеть, которую славный Фортнер надеется обнаружить с помощью упомянутых выше методов. Мы знаем, что Фортнер уже сталкивался с Большим шефом, но, по всей видимости, ему еще нужно научиться узнавать его.
Посещения кафе в Брюгге позволяют осведомителям собрать лишь обрывочные сведения. По их утверждению, местные коммунисты абсолютно бездеятельны; подавленные серией немецких побед в России, убежденные в том, что Москва скоро падет, они хотят, чтобы о них забыли. Франц Фортнер послал отчет в Берлин. Ему сразу же ответили телеграммой, что передатчик, видимо, находится в Кнокке-ле-Зут. Его молодчики побывали во всех кафе Кнокке, выпили множество бутылок, но так и не услышали, чтобы кто-нибудь из клиентов весело спрашивал хозяина, хорошо ли прошла последняя передача. Через сорок восемь часов из Берлина пришла новая телеграмма, и агентам Фортнера пришлось переместиться в бистро Гента. Решив сражаться до последней капли спиртного, осведомители нахлынули в Гент, затем Фортнер отослал в Берлин обычный отрицательный рапорт.
Однако о том, чтобы закрыть дело, не могло быть и речи. Обзаведясь приемником, Фортнер каждую ночь сам слушает подпольные передачи. Он, конечно, не в состоянии определить, где находится радиоточка, поскольку у него нет пеленгатора, но эта деталь, видимо, недостаточное основание для того, чтобы его шефы умерили свои требования. Разъяренный Берлин жаждет заполучить «пианиста». Фортнера атакуют телеграммами и грозными звонками; к нему посылают эмиссаров со строжайшими указаниями; требуют результатов. Функабвер уже не решается уточнять, в каком городе спрятан передатчик. Фортнеру достаточно знать, что он на бельгийской территории.
Кашу, заваренную в Берлине, должны расхлебывать его осведомители, а в Бельгии такое количество маленьких кафе…
Дилетант из абвера
Кажется, тогда шел снег — это было в феврале 1965 года, — и мы, издатель Константин Мельник и я, сидели в холле мюнхенской гостиницы «Дойчер кайзер».
Мы приехали в Мюнхен в поисках ариадниной нити, ведущей к Францу Фортнеру. Нашим «связующим звеном» был полковник Хискес, бывший начальник немецкой контрразведки в Голландии. Он, без сомнения, знает адрес Фортнера, но захочет ли он дать его?
Теперь Хискес — респектабельный пожилой господин, его седина прекрасно сочетается со свежим цветом лица, и кажется, что он высечен из розового гранита. Он живет незаметно, как простой пенсионер, в домике на берегу маленького озера, расположенного в Большом Мюнхене. Хискес тепло встретил нас. Предложил сесть и сразу же объявил, что к нам скоро присоединится Райле — это было для нас сюрпризом. Из своей штаб-квартиры, разместившейся в отеле «Лютеция» в Париже, полковник Райле в течение четырех лет руководил немецкой контрразведкой на территории оккупированной Франции. Таким образом, при наличии Хискеса Голландского и Райле Французского, бывших «королей» контрразведки, собравшихся в этом обитом плюшем салоне, вполне можно было провести «встречу на высшем уровне»; не хватало только человека, след которого мы и приехали разыскивать: Фортнера Бельгийского…
Через пятнадцать дней мы уже были в Западном Берлине и звонили в дверь Фортнера.
Предупрежденный о нашем посещении Фортнер заявил, что готов рассказывать. Но до каких пределов? Когда у него вырвалось имя Клода Спаака, его жена бурно запротестовала и упрекнула мужа в неосторожности. Ей казалось, что упоминать о причастности к делу людей такого ранга опасно. Для нас не было ничего нового в том, что Клод Спаак, брат известного государственного деятеля Бельгии, работал с Большим шефом. Задав несколько вопросов, на которые мы охотно ответили, Фортнер решил, что мы о нем знаем достаточно и он может без обиняков рассказывать остальное, условившись тем не менее, что его настоящее имя не будет упомянуто в книге.
Франц Фортнер — дилетант; он всегда им был. После Дюнкерка его отозвали из танковой части и приказали отправиться по определенному адресу в центре Гамбурга. Он входит в указанное здание и стучит в дверь, на которой висит табличка с надписью: «Служба абвера». Ему предлагают войти. Он представляется и спрашивает, в чем будет состоять его новая работа. Но разве вы не видели табличку? Да, и ничего не понимаю. Вы хотите сказать, что никогда не слышали об абвере? Не так уж много! Хорошо, вы будете работать в контрразведке. Я? Но я же ничего в этом не смыслю. Вы говорите по- английски? Немного… По-французски? На том же уровне… Очень хорошо, мы вас пошлем в Брюссель.
Перед отъездом его ознакомили с документацией. Такую подготовку, конечно, нельзя сравнить с углубленным курсом обучения, пройденным Треппером в академии Красной Армии, но это все же лучше, чем ничего.
Итак, офицер контрразведки начинает охоту за подпольной сетью. Арест агента — всего лишь одно оборванное звено, а задача Фортнера — разорвать всю цепь одним ударом. Для этого надо установить слежку за обнаруженным агентом, засечь его встречи и, может быть, даже завербовать — но арестовывать его, конечно, следует только в том случае, если нельзя поступить иначе.
Фортнеру еще далеко до этого. В настоящий момент он разыскивает свою добычу в бельгийских кафе. Ему еще многому надо научиться. Ну так он научится, и ничего не поделаешь, если упущено время, если немецкие секретные службы не смогли противопоставить опытным агентам Большого шефа никого, кроме этого исполнительного дилетанта.
Фортнер изучит свое новое ремесло, но останется «типичным воякой». По-человечески это похвально. С профессиональной точки зрения — чревато провалом. У Большого шефа уже были противники поопаснее Фортнера. Жестокая польская полиция. Английские полицейские в Палестине. Агенты французской контрразведки, охотившиеся за «Фантомасом». Да, сражаться с ними было нелегко. Ну, а его собственные начальники, разве не оказались они опаснее всех прочих?
Когда Треппер, решив загадку предательства в группе «Фантомаса», садится в поезд, отправляющийся в Москву, он, вероятно, размышляет о том, что его ждет в конце пути: дом на Знаменке, где расположен Центр — штаб-квартира военной разведки, или же тюремные подвалы на Лубянке, где по воле Сталина происходит настоящая бойня? Одновременно с ним с тревогой в душе в Москву возвращаются десятки руководителей разведывательных групп; они знают, что их, быть может, убьют, и спрашивают себя: почему?..
Разделит ли Треппер их судьбу, или его возвращение связано только с тем, что он завершил свою миссию?
Неизвестно, но не это главное. Суть в том, что, вернувшись в Москву, где льются потоки крови, Треппер не сможет остаться в стороне, не попасть в мясорубку. Мы знаем, что он пользовался покровительством шефа военной разведки Яна Берзина и тот возлагал на него большие надежды; Берзин и его заместитель Александр Корин казнены. Мы знаем также, что впоследствии Треппер признавался: «Я видел, как один за другим исчезают все мои друзья, и понимал, что неизбежно придет и моя очередь. Отправка в Брюссель спасла мне жизнь».
Неудача в Берлине
В конце сентября 1941 года, когда в папках абвера накопилось уже немало донесений Фортнера, вновь засечен берлинский передатчик. Он работает в непредсказуемом ритме, периоды молчания чередуются с лихорадочной активностью, но на этот раз сомневаться не приходится: «пианист» находится в Берлине.
Функабвер получает категорический приказ положить конец скандалу.
«Пианист» играет роль оленя, которого травят. Но он не обладает спасительной подвижностью этого животного, ибо, как правило, ведет передачи всегда из одного и того же места. Зато, затерявшись в большом городе, он становится почти так же неуловим, как олень в густом лесу. Необходимо, чтобы собаки взяли след оленя, почувствовали его запах, услышали его крики; запахи и крики радиста—это, разумеется, волны, которые он посылает в эфир.
Жестокая охота, поскольку «травят» человека. Каждый раз, когда какой-либо из радистов Большого шефа будет садиться за передатчик, вы прочтете на его лице напряжение—ведь он чувствует погоню, страх, он чувствует, как сжимаются тиски. Радист так же не защищен, как солдат, поднявшийся из окопа под обстрелом вражеских пулеметов. Он знает, что свора напала на его след; он представляет себе грузовички, двигающиеся на малой скорости; видит мысленным взором притворно безучастных прохожих, приближающихся к дому; он уже слышит выстрелы по замочной скважине его двери. Мужество его состоит в том, чтобы не вставать с места и продолжать передачу. Это, несомненно, труднее штыковой атаки. И если я расскажу вам, что Москва, несмотря на убедительные просьбы Большого шефа, в скором времени обяжет «пианиста» РТХ каждую ночь вести передачу по пять часов кряду — безрассудный приказ, равнозначный смертному приговору, — вы поймете, что «пианист» совершал больший подвиг, чем солдат, которого оставили прикрывать отступление с приказом погибнуть, но задержать врага. Лейтенант Макаров, или Карлос Аламо, вы были способны на блестящие и возвышенные порывы, но ваши беспрерывные пятичасовые передачи восхищают нас гораздо больше, чем история с самолетом, который вы подняли в небо Испании.
В берлинской сети, структура которой, по представлению немецкой контрразведки, была четко отработана, а руководители обладали дьявольской смекалкой, царили беспорядок и путаница. Организация создавалась второпях. Как только началась война, советских дипломатов отозвали в Россию, обменяв их на персонал германского посольства в Москве. Перед отъездом они разбросали несколько зерен в немецкую землю, но наспех, через плечо, как позволили события, подталкивавшие их в спину. В сфере разведки так действовать нельзя, здесь сильнее, чем где бы то ни было, время мстит, если с ним не считаются.
Непонятны периоды молчания берлинского передатчика? Функабвер считал, что они часть плана, предусмотренного для того, чтобы затруднить обнаружение. В действительности же перерывы были вызваны неопытностью «пианиста». По ошибке он включил не в ту розетку рацию, переданную ему служащим советского посольства, и вывел ее из строя. Когда же передатчик починили, «пианист» запутался в лабиринте инструкций, которые на него посыпались. Эти указания, чрезвычайно полезные для виртуоза, оказались не по плечу дебютанту.
Пришлось искать выход. Московский разведывательный центр решает сбросить с парашютом над Германией опытных радистов. Но чтобы эти агенты могли ускользнуть от слежки, их необходимо хорошо подготовить. Кроме того, Германия довольно далеко от русских аэродромов; надо просить англичан взять на себя осуществление операции, что предполагает переговоры в высоких инстанциях. Подготовка радистов и переговоры требуют времени. Но в октябре 1941 года немецкое наступление все еще сохраняет первоначальную силу и сокрушает на своем пути человеческую стену, которую ему противопоставляют русские. Немцы опрокидывают, окружают, уничтожают советские дивизии одну за другой; дорога на Москву открыта. Для Красной Армии, близкой к разгрому, сведения, передаваемые разведкой, имеют такое же значение, как кислород, поддерживающий жизнь умирающего. Никто в Центре не собирается оставлять берлинскую сеть в бездействии, пока готовится операция. 10 октября зов о помощи передан Кенту. Мимоходом воздадим должное посланию, которое радист Центра доверил эфиру: оно предшествует появлению в этой истории человека в форменном сюртуке, белых перчатках и цилиндре—немецкого палача; ведь именно из-за этих нескольких фраз, которые равнодушно «отстучал» радист, десятки мужчин и женщин будут повешены или обезглавлены.
«От Директора Кенту. Лично.
Немедленно отправляйтесь Берлин трем указанным адресам и выясните причины неполадок радиосвязи. Если перерывы возобновятся, возьмите на себя обеспечение передач. Работа трех берлинских групп и передача сведений важнейшее значение. Адрес: Нойвест- энд, Альтенбургер аллее, 19, третий этаж справа. Коро. — Шарлоттенбург, Фредерициаштрассе, 26-а, второй этаж слева. Вольф. — Фриденау, Кайзерштрассе, 18, четвертый этаж слева. Бауэр. Вызывайте «Ойленшпигель». Пароль: Директор. Передайте сообщения до 20 октября. Новый план (повторяю — новый) предусмотрен для трех передатчиков».
Через три дня, 13 октября, берлинская сеть получает из центра следующее сообщение:
«От Директора — Фредди, для Вольфа, который передаст Коро. Кент прибудет из Брюсселя. Задача восстановить радиосвязь. Случае провала или новой потери связи переправить весь материал Кенту для передачи. Скопившиеся сведения также вручить ему. Попробуем возобновить прием информации 15-го. Центр на связи с 9.00».
Итак, Кент едет в Берлин решать проблему поломки передатчика. Он уже установил контакт с немецкой сетью в апреле во время поездки на лейпцигскую ярмарку, из-за чего прекрасная Маргарет так настрадалась, что похудела на несколько килограммов. На этот раз он встречается с двумя руководителями сети в берлинском зоопарке. В течение нескольких дней достает еще один передатчик для берлинского «пианиста» и связывает его с ветераном-коммунистом, который до войны учился на курсах радистов в Москве. Он будет давать «пианисту» уроки мастерства. Из Берлина Кент направляется в Прагу. В пути он встречается с супругой Рауха, агента «Интеллидженс сервис». Нам это известно из телеграммы Кента, сообщающей Марии Раух, что он встретится с ней на перроне в Рауднице, где его поезд остановится на несколько минут, он назначает ей свидание около вагона-ресторана. Что касается миссии Кента в Праге, то мы ничего точно не знаем о ней, но, сама поездка доказывает, что у «Красной капеллы» определенно были «музыканты» повсюду. Он возвращается в Брюссель в начале ноября с сознанием выполненного долга. Но здесь его ожидает плохая новость: берлинский «пианист» больше не может «играть». 21 октября, сразу после отъезда Кента в Прагу, команды функабвера начали охоту. Берлин вынужден замолчать. В соответствии с приказами Москвы все сведения, добытые берлинской сетью, должны быть переданы через Брюссель. Предусмотрительный Кент принял меры предосторожности на этот случай: система курьерской связи между Германией и Бельгией уже разработана. Конечно, в Брюсселе работы прибавится. Бедняга Аламо, прикованный к передатчику, все еще вспоминает о прекрасной поре, когда воевал в Испании.
Встреча в Сталинграде
Действительно ли так важны сведения, собранные берлинской сетью, которой не удалось передать их надлежащим образом? Судите по документам:
«Коро — Директору. Источник: Мария.
Тяжелая артиллерия из Кёнигсберга движется к Москве. Орудия береговых батарей погружены на суда в Пиллау. Место назначения то же».
«Коро — Директору. Источник: Густав.
Потери бронетанковых подразделений и боевой техники достигают размеров оснащения одиннадцати дивизий».
«Коро — Директору. Источник: Арвид.
Гитлер отдал приказ о взятии Одессы до 15 сентября. Затянувшиеся бои на южном направлении причиняют серьезный урон атакующим группировкам немецкой армии. Информация получена от офицера ОКВ [5]Верховное командование вооруженных сил. (Прим. перев.)
».
«Коро — Директору. Источник: Мориц.
План II вступил в силу три недели назад. Возможная цель операции — выход на линию Архангельск — Москва — Астрахань до конца ноября. Все передвижения частей осуществляются в соответствии с этим планом».
«Коро — Директору.
Машины пропагандистских команд с 19 октября находятся в Брянске в ожидании намеченного на 20 октября вступления немецкий войск в Москву».
«Коро — Директору. Источник: ОКВ через Арвида.
Восточный фронт. Численность большинства немецких дивизий, понесших тяжелые потери, ниже штатной. Процент солдат, прошедших полную воинскую подготовку, минимален. Пополнение — новобранцы, прошедшие четырех-, шестимесячную подготовку».
Можно было бы привести множество других примеров, поскольку донесения исчисляются сотнями. Берлинская сеть в курсе наступательных планов вермахта, ей известно, как распределяется боевая техника и каков численный состав подкреплений; она может заранее указать районы, где приземлится воздушный десант, сообщает Москве информацию о потерях врага в живой, силе и технике. Но это не все: сеть располагает точными данными о немецком производстве топлива и химических веществ, о количестве самолетов, выпускаемых ежемесячно заводами рейха, у нее есть «уши» в руководстве нацистской партии и даже в ОКВ, о планах и внутренних раздорах которого она осведомлена. Сеть получает подробную информацию об интригах тайной дипломатии Риббентропа и по дням может проследить за передвижениями Гитлера.
В соответствии с новыми распоряжениями эту важнейшую информацию впредь будет передавать Кент.
Одновременно Центр засыпает Брюссель требованиями о передаче разведданных.
«От Директора Кенту.
Необходима информация о швейцарской армии в связи с предполагающимся немецким наступлением. Численность армии в случае всеобщей мобилизации. Характер существующих укреплений. Качество вооружения. Тактико-технические данные самолетов, бронетанковой техники и артиллерии. Техническое оснащение различных родов войск».
«От Директора Кенту.
Выясните производственную мощность немецких химических заводов (по БОВ). Доложите о подготовке саботажа на упомянутых заводах».
«От Директора Кенту.
«Источники» Шнайдера, кажется, хорошо информированы. Попросите его проверить общую цифру немецких потерь на сегодняшний день по родам войск и отдельным операциям».
Сведения, собранные во Франции, Большой шеф тоже передает в Москву через Брюссель. Они разнообразны, многочисленны и точны, так же как донесения, поступающие от берлинской сети, и свидетельствуют прежде всего о столь широком проникновении в немецкую среду, какого во время второй мировой войны даже отдаленно не достигла ни одна из разведок союзников. Несколько примеров.
«Источник: Сюзанна.
Верховное командование предлагает перед зимовкой немецкой армии к началу ноября занять позиции по линии Ростов — Изюм — Курск — Орел — Брянск — Дорогобуж — Новгород — Ленинград. Гитлер отклонил это предложение и отдал приказ о шестом наступлении на Москву с применением всей имеющейся в резерве техники. Если операция захлебнется, отступающие немецкие части окажутся без материально-технического обеспечения».
«Источник: Нинетт.
Немцы стягивают суда в болгарские порты перед наступлением на Кавказ».
«Источник: Берлин.
В кругу старших офицеров распространено мнение: отныне полная победа исключена вследствие провала блицкрига на Востоке. Ощутима тенденция склонить Гитлера к переговорам с Англией. Влиятельные генералы из ОКВ считают, что война продлится еще тридцать месяцев, а затем надеются на компромиссный мир».
«Источник: Жак.
Немцы потеряли отборные части своей армии на Восточном фронте. Превосходство русского вооружения бесспорно. Штаб обескуражен постоянными изменениями, которые вносит Гитлер в стратегические и тактические планы».
«Источник: Полетт.
Немецкий офицер сообщает о нарастающей враждебности итальянских военнослужащих к нацистской партии. Серьезные инциденты в Риме и Вероне. Военные власти саботируют партийные инструкции. Возможность государственного переворота не исключена, но в ближайшее время маловероятна. Немцы группируют войска между Мюнхеном и Инсбруком для возможного вмешательства».
«Источник: Мария.
Со слов старшего офицера немецкой армии, возвращающегося из Берлина. Влиятельные военные круги настроены скептически в вопросе об исходе войны на Востоке. Даже Геринг сомневается в победе. Немецкие гарнизоны и казармы пустеют. В Берлине поговаривают о том, что в случае смерти Гитлера, возможно, установится военная диктатура».
«Источник: Пьер.
Общий потенциал немецкой армии: 412 дивизий, из них 21 дислоцирована сейчас во Франции — большей частью резервисты. Численность личного состава постоянно сокращается из-за частых перебросок войск. Войска, находившиеся на юге и в окрестностях Бордо у «Атлантического вала», отправлены на Восток. Это примерно три дивизии. Личный состав люфтваффе — примерно миллион человек, включая персонал наземных служб».
«Источник: Хосе.
В девяти километрах к западу от Мадрида немецкий пост перехвата передач английских, американских и французских (включая колонии) радиостанций. Замаскирован под торговую фирму «Штюрмер». Испанское правительство в курсе дела и оказывает содействие. Один офицер и пятнадцать человек в штатском. Филиал в Севилье. Прямая телеграфная связь с Мадридом и Берлином через Бордо и Париж».
Так что же такое Брюссель?
Прежде всего — это центр организации, действующей в Бельгии и Голландии и передающей информацию об этих странах, полученную от групп Сопротивления. Но главное— это сердце огромного разведывательного механизма «Красной капеллы». Оно «всасывает» сведения, добытые десятками агентов, разбросанных по Европе, и «перегоняет» эти данные в Центр по главной «артерии» — радиоканалу.
Отсюда же в штаб Красной Армии поступает множество сведений тактического значения. Но советские генералы, которым враг не дает передышки, не успевают ими воспользоваться: немецкое превосходство столь велико, что русские, даже зная о готовящемся ударе, не могут противостоять натиску. Им еще не удалось оторваться от противника на расстояние, позволяющее перегруппировать силы, чтобы можно было эффективно использовать данные разведки. Но 12 ноября 1941 года время поможет тому, чему не помогло расстояние, и радиограмма из Брюсселя не затеряется в корзине для бумаг какого-нибудь полевого штаба, а войдет в Историю. 12 ноября 1941 года, в тот самый день, когда начальники немецких штабов трех армейских соединений Восточного фронта соберутся в Орше, чтобы разработать план окончательного прорыва к русской столице, которую от передовых бронетанковых частей отделяют не более двадцати пяти километров, Центр получает из Брюсселя следующее донесение:
«Кент — Директору.
Источник: Коро.
Осуществление плана III, имеющего целью Кавказ, первоначально назначенное на ноябрь, перенесено на весну 1942 года. Переброска частей должна быть закончена к 1 мая. Материально-техническое обеспечение операции начинается 1 февраля. Линия развертывания для наступления на Кавказ: Лозовая — Балаклея — Чугуев — Белгород — Ахтырка — Красноград. Штаб- квартира в Харькове. Подробности позднее».
Москву взять не удастся. Сталин смог подтянуть к столице свежие дивизии из-за Урала, потому что агент Рихард Зорге убедил его: Япония не ударит в спину России со стороны Сибири. Русский солдат еще сражается под стенами Москвы, а «Красная капелла» своей исторической радиограммой от 12 ноября уже назначает ему встречу с немецкой армией через девять месяцев на далекой Волге, в Сталинграде.
Зорге помог избежать поражения под Москвой, Треппер и его люди сделают возможной победу под Сталинградом.
После неудачи в Берлине функабвер отмечает, что РТХ сильно активизировался. Судя по числу переданных радиограмм, «пианист» РТХ возложил на себя обязанности своего берлинского собрата, вынужденного замолчать. Благодаря скрупулезной работе специалистов в Кранце и Бреслау было окончательно установлено, что передатчик находится где-то в Брюсселе. Функабвер посылает к Фортнеру спецгруппу, автомобили с радиопеленгаторами и два чемодана с пеленгационным устройством. При такой мобилизации сил возможность неудач исключена. Охота за РТХ на этот раз действительно началась.
Облава на улице Атребат
Рассказывает Фортнер: «Официально я по-прежнему отвечал за контрразведку в Генте, но по приказу из Берлина мне пришлось заняться историей с подпольным передатчиком. Когда выяснилось, что он находится в Брюсселе, я поселился в великолепной квартире на бульваре Бранд Уитлок, брошенной ее хозяйкой-англичанкой. Между прочим, после войны я получил от нее письмо с благодарностью за то, что оставил все в полном порядке. Консьержка, разумеется, не догадывалась, чем я занимаюсь; она полагала, что я торгую на черном рынке, и чтобы не разубеждать ее, я время от времени дарил ей кусок мыла.
Прибытие бригады функабвера все изменило. До их появления каждую ночь мне приходилось слушать РТХ по своему приемнику, но предпринять я ничего не мог. Технический сотрудник, работающий с переносным пеленгатором, произвел на меня особенно сильное впечатление. Это был чрезвычайно амбициозный и самоуверенный унтер-офицер. Он сразу же заявил мне: «Я возьму его».
С помощью пеленгаторов дело продвигалось быстро. Я вспоминаю, что мы даже погрузили один аппарат на самолет и пролетели над городом. Нам очень помогало то, что ночью передатчик работал по пять часов подряд. Очевидно, русские ничего не опасались. Да и чего им было бояться? Они не могли знать, что мы располагаем столь точной аппаратурой, переносной пеленгатор, например, был техническим чудом, в мире не существовало ничего подобного; даже старые профессионалы были потрясены. Я уверен, что за пределами Германии им воспользовались впервые.
В конце концов мы добрались до улицы Атребат. Мой унтер-офицер был убежден, что передатчик находится в одном из трех домов: 99, 101 или 103. Я незаметно проверил всех жильцов. В доме 99 жила фламандская семья, известная своими прогерманскими настроениями. В 101-м поселились латиноамериканцы; соседи рассказали мне, что они сотрудничают с немецкими экономическими учреждениями. В доме 103 никто не жил. Я предполагал, что передатчик скорее всего спрятан в нежилом доме, но нам нужна была абсолютная уверенность. За этими тремя домами в том же квартале находился реквизированный особняк, который занимали два человека из «Организацион Тодт». Об этом сообщили нам в брюссельском жилищном управлении. Командующий оккупационными войсками в Бельгии, по моей просьбе, запретил этим людям выходить на улицу в течение нескольких дней. Мы ввели их в курс дела; они обещали никому ничего не рассказывать, сидеть дома. Мы разместились в особняке, и в течение четырех или пяти ночей унтер-офицер мог работать в непосредственной близости от трех подозрительных домов. В конце концов он заявил мне, что передачи ведутся из среднего дома № 101, где живут латиноамериканцы. Настало время действовать.
Мы были готовы нанести удар. Налет был назначен примерно на 2 часа ночи с 12-го на 13 декабря.
Большой шеф прибыл в Брюссель 12 декабря и отправился к Кенту, где для него всегда была приготовлена комната.
Он приехал в Брюссель, чтобы повидать Макарова.
Они должны были встретиться на улице Атребат на следующий день, 13 декабря.
Фортнер:
«12 декабря около 10 часов вечера я, унтер-офицер и еще трое офицеров абвера расположились в доме служащих «Тодта». С нами было еще шесть полицейских, остальные прятались в доме № 97, рядом с жилищем фламандцев. Солдаты территориальных войск оставались в казарме, готовые блокировать улицу. Они были вооружены автоматами, и я велел им натянуть толстые шерстяные носки поверх сапог: подозрительный топот не должен вызвать тревогу.
Мой план прост: внезапное нападение. Я и двое полицейских врываемся в дом фламандцев; один из офицеров с двумя полицейскими отправится к латиноамериканцам; то же самое предусмотрено и для нежилого дома. Третий офицер будет командовать солдатами на улице Атребат. Мы взяли с собой фонарики, топоры и даже пожарные лестницы на тот случай, если придется лезть на крыши.
К двум часам ночи люди уже были расставлены. Через полчаса все было готово, и я отдал приказ начинать.
При виде меня и двух полицейских фламандцы так возмутились, что я сразу понял — передатчика здесь нет. С правой стороны от дома 101 донесся крик офицера абвера: «Сюда! Это здесь!» Раздалось три выстрела. И я вижу, что полицейские стреляют в человека, выбежавшего из дома. Солдаты бросаются за ним вдогонку.
Я же врываюсь к латиноамериканцам. На первом этаже я вижу женщину в ночной рубашке — она спала здесь на походной кровати. Красотка, не старше двадцати пяти; по виду еврейка, типичная еврейка. На втором этаже над еще теплым передатчиком уже колдует мой унтер-офицер. На третьем — еще одна женщина в кровати. Высокая, миловидная, лет двадцати пяти — двадцати восьми, ярко выраженная еврейка. Услышав крики: «Попался! Попался!» — я спускаюсь на первый этаж. Беглец попытался спрятаться в подвале дома напротив, но был пойман. Он сопротивлялся и его избили так, что наш арестованный весь в крови. Его латиноамериканский паспорт в абсолютном порядке. Что же касается женщины с первого этажа, то она предъявила мне удостоверение личности на имя француженки Софи Познанской. Я заметил ей, что для француженки она слишком плохо говорит по-французски, с этой минуты Познанская и рта не раскрыла. Избитый вел себя точно так же: не произнес ни слова! Надо было снова идти на третий этаж. Я поднимаюсь по лестнице, а снизу полицейский кричит мне, что Познанская просится в туалет. Конечно, говорю я, пусть идет, но при условии, что ее будут сопровождать. Она отказывается.
Женщину с третьего этажа зовут Рита Арну. Всхлипывая, она говорит мне: «Я рада, что все кончилось. В подпольную организацию я вступила против желания, любовник заставил». Я заговорил с ней на французском, но она прервала меня: «Послушайте, давайте перейдем на немецкий, так будет проще. — А вы знаете немецкий? — Конечно, я — немка, родилась во Франкфурте». Она готова все рассказать. Я велю принести две бутылки вина, чтобы выпить с ней.
Рита Арну, признаться, меня растрогала. Я был уверен, что она оказалась замешанной в дело случайно. Попала в ловушку под давлением обстоятельств. Я пытался облегчить ее участь, не отправил в тюрьму, поселил в гостинице, успокоил ее мать. Более того, через несколько месяцев, уезжая в командировку в Испанию, в Сан-Себастьян, я предложил Рите уехать со мной и остаться там. От ее ответа у меня кровь в жилах похолодела. Рита сказала мне обреченно: «Зачем? Я — предатель, и советская разведка найдет меня, где бы я ни оказалась». Довольно скоро ее расстреляли.
Вот так… Но вернемся к 13 декабря. Во время нашего разговора Рита как бы вскользь роняет фразу: «Будьте повнимательней там, внизу. — Повнимательней к чему? — Спуститесь, вы наверняка найдете». Я опять спускаюсь на первый этаж и приказываю полицейским обыскать все как следует. Один из них стучит по перегородке, за кроватью Познанской: глухой звук! Познанская уже снова улеглась. Я приказываю ей встать. Она отказывается. Ее поднимают, отталкивают в сторону и вышибают дверь, замаскированную перегородкой. За дверью — маленький, слабо освещенный красной лампой кабинет. Я велю сменить лампу: стало посветлее. Что же мы видим? Мастерскую по изготовлению фальшивых документов! Здесь есть все необходимое: чистые паспорта, печати, бланки! А на полочках расставлены пузырьки с какими-то жидкостями и полные стаканы кристаллов. Поскольку Рита уверяла меня, что это яд, мы отослали пузырьки и кристаллы в лабораторию Кёльна для анализа. Руководитель лаборатории сообщил мне, что из этих компонентов изготавливают невидимые чернила чрезвычайно высокого качества, их практически невозможно обнаружить.
В этой комнате я определенно пережил одно из самых сильных потрясений в моей жизни. Судите сами: там оказались чистые бланки наших разведывательных служб, попавшие сюда из Берлина! Это было немыслимо. Значит, мы столкнулись с гигантской сетью, имевшей сообщников повсюду. В довершение всего мой унтер-офицер приносит со второго этажа полусгоревшие бумаги, которые он нашел рядом с передатчиком: все на немецком языке! Я не мог прийти в себя… Спрашиваю Риту, и она абсолютно спокойным тоном отвечает: «Ну, конечно, здесь вся работа шла на немецком». Это было просто поразительно.
В кабинете мы нашли также две фотографии— их, видимо, не успели наклеить на фальшивые документы. На одной из них, утверждала Рита, человек, которого называли Большим шефом, на другой — Маленький шеф. Снимки были очень хорошие, четкие. Рассматривая их, я испытал странное чувство, будто где-то уже видел обоих этих людей. О Большом шефе Рита совсем ничего не знала; зато ей было известно, что Маленький шеф живет где-то в районе бульвара Бранд Уитлок, то есть в том же квартале, что и я, у него есть любовница — блондинка, выше его ростом, и они часто гуляют вместе, держа на поводке большую собаку: достаточно точные сведения, чтобы найти этого парня в течение дня.
Мы ушли с улицы Атребат примерно в половине седьмого утра, но я оставил на месте полицейского и переводчика и приказал арестовывать всякого, кто попадет в мышеловку. А сам немедленно отправился к начальнику брюссельской службы абвера с докладом о нашем успехе. Он, конечно, пришел в восторг и немедленно приступил к составлению рапорта в Берлин. Но какое кодовое название выбрать для этой сети? Как вам известно, у нас в абвере шпионскую сеть называют «Kapelle» Например, была «Арденнская капелла», которая действовала в районе Бастони. Шеф предложил: «Русская капелла». «Нет, — сказал я ему. — «Красная капелла» будет еще лучше».
Мы знаем только псевдоним человека, которого арестовали и избили: Камилл. Он — палестинский еврей, бывший боец интербригад, женатый на француженке и живший в Париже. Познакомившись с ним, Треппер стал готовить его к работе, направил на улицу Атребат постигать искусство «пианиста». Камилл — храбрый, деятельный, восторженный человек. Он умрет, не сказав ни слова.
Софи Познанская — шифровальщица сети. Она — ас в этом тонком деле. Если бы Софи выдала код Фортнеру, то нанесла бы жестокий удар «Красной капелле». Софи Познанская не заговорит. В скором времени она покончит с собой в камере тюрьмы Сен-Жиль, куда бросит ее Фортнер.
Рита Арну, которую всячески обхаживают в номере отеля, готова говорить. Но сразу видно, что она не посвящена в тайны организации. Она варила суп и убирала постели…
Но благодаря ее показаниям за несколько часов удается напасть на след Маленького шефа. А главное, на улице Атребат уже расставлена ловушка, в которую, как с полным основанием рассчитывает Фортнер, агенты попадутся сами…
Первый посетитель назвался хозяином дома и заявил, что пришел получить плату за квартиру. Полицейский и переводчик попросили его предъявить документы и позвонили в жилищное управление Брюсселя. Человек действительно оказался хозяином дома 101; его отпустили.
Вторым был оборванный, небритый мужчина, от которого плохо пахло. Он держал в руках корзину, где копошилось несколько кроликов. Мужчина просил позвать хозяйку, заявив, что всегда продает ей кроликов. Ему объяснили, что хозяйки нет, но поскольку тот не отставал, его прогнали, поддав пинка.
Чуть позже раздался третий звонок в дверь. Визитера впустили и проверили его документы. Они были выданы на имя Карлоса Аламо. Обыскав посетителя, полицейский обнаружил у него в карманах несколько шифровок. Щелкнули наручники. Карлос Аламо знает большинство членов организации и код, который использовался на улице Атребат.
С четвертым посетителем было трудновато. Хриплым голосом он спросил, когда открывается гараж, расположенный неподалеку на улице Атребат. Какой гараж? Тот, что реквизирован немцами. Ему приказали войти и предъявить документы. У него оказался специальный пропуск, выданный «Организацион Тодт». Озадаченные полицейский и переводчик решили все же задержать его, но он устроил скандал, кричал, что им здорово достанется от военных властей, если они немедленно не позвонят начальству. Полицейский позвонил в абвер и сообщил о пропуске. «Немедленно отпустите его!» — закричал офицер. Что и было сделано.
Вечером 13 декабря Кент и Маргарет провожали Треппера на вокзал, но, выйдя на перрон, они увидели лишь удаляющийся красный огонек парижского поезда. Все трое отправились на проспект Слежер. Но путь им преградил полицейский кордон, а у дома Кента стояло несколько машин. Он позвонил из кафе: подошедший к телефону человек ответил по-немецки. Кент и Маргарет укрылись у одного из бельгийских друзей. Треппер уехал следующим поездом.
Сердце подпольной сети — Брюссель — было разбито.
Планомерное отступление
Париж — это не тыл, а тыловая база, откуда Большой шеф руководит боевыми действиями. По возвращении из Брюсселя он приступает к ликвидации бреши, пробитой Фортнером.
Первоочередная проблема: Кент. Этот парень, великолепный работник в мирное время, когда агент рискует только своей свободой, не обладает закалкой, необходимой для того, чтобы рисковать жизнью. После облавы на улице Атребат нервы его сдают. Нет ничего заразнее паники. Поскольку Кент вызывает опасения, его следует удалить. Треппер отправляет его в Марсель, в неоккупированную зону. Он снова встретится там со славным господином Жаспаром, бывшим директором «Форин экселент тренч-коут». Почему бы им вдвоем не создать там местную подпольную сеть со своим собственным передатчиком? Свободная зона — подходящая для этого территория, ведь здесь, конечно же, не так строго следят за людьми, как в других районах. Однако Большой шеф не питает особых иллюзий. Кент оценен по заслугам и признан ненадежным. Правда, если захочет, в Марселе он сможет заново проявить себя, но пока он — в запасе.
Ну, а Маргарет Барча? Треппер считает, что она оказывает пагубное влияние на Кента: он так страстно ее любит, что боится за нее больше, чем за себя; Маргарет расслабляет его и отрывает от дела. Треппер предлагает Кенту переправить ее в Швейцарию, где она спокойно дожидалась бы конца войны и более благоприятных для их любви времен. Кент отказывается: без Маргарет он не поедет в Марсель. Большой шеф вынужден уступить.
Опасность угрожает еще одному члену бельгийской сети: Исидору Шпрингеру (прозвище — Ромео), любовнику Риты Арну. Большой шеф отсылает его в Лион в безопасное место.
Вторая проблема: арестованные. Будут ли они молчать? А если заговорят, что расскажут? Будущее сети — в их истерзанных, скованных железом руках, и Треппер не может вести игру, не зная, какие козыри уже выпали противнику. Он создает специальную группу с единственной целью — собирать для него информацию о заключенных: Аламо, Софи Познанской, Камилле, Рите Арну… Люди Треппера подкупают нескольких охранников из тюрьмы Сен-Жиль. Благодаря своим агентам Треппер узнает, как часто происходят допросы, сколько времени продолжаются, в каком моральном и физическом состоянии узник попадает назад в свою камеру; они сообщают ему о показаниях Риты, о молчании Аламо и Камилла, самоубийстве Софи Познанской, следят за домом, где разместился абвер, и отмечают, что там идет обычная работа: при первых признаках небывалой активности они будут знать, что кто-то из заключенных заговорил.
Итак, бреши ликвидированы, остается реорганизовать бельгийскую сеть. Но Кент и Аламо уже вне игры, а место Треппера — в Париже. Кто же возглавит работу в Брюсселе? Ответ из Москвы: капитан Константин Ефремов.
Ефремов приехал в Бельгию из Швейцарии в сентябре 1939 года с паспортом № 20268, выданным в Нью-Йорке 22 июня 1937 года на имя Эрика Йернстрёма, финского студента, родившегося 3 ноября 1911 года в Ваасе.
Ефремов довольно красив: рост примерно метр восемьдесят, белокурые волосы, голубые глаза, лоб мыслителя и печальный взгляд; он несколько напоминает поэта-романтика. В действительности Ефремов — военный инженер в чине капитана, химик по специальности. Приехав в Брюссель, он поступает в Политехнический институт и живет как прилежный студент.
Треппер и Ефремов встречаются в Брюсселе на квартире одного из членов подпольной сети. Большой шеф вводит своего нового помощника в курс дел, которые на него возлагаются, вручает ему сто тысяч бельгийских франков на текущие расходы и советует быть осторожным. Сеть заморожена на шесть месяцев. Два передатчика, не попавшие в руки Фортнера, должны молчать до нового приказа; связные максимально сократят свои передвижения, строжайшая конспирация обязательна для всех. Ефремов подчиняется этим указаниям. Он очень сговорчив. Пожалуй, даже слишком. Короче говоря, Треппер считает его мягкотелым. После Аламо, мечтавшего только о том, как бы ввязаться в драку, после Кента, содрогавшегося при мысли о потере своих пятидесяти костюмов, Москва посылает теперь к нему этого приятного парня, который выслушивает распоряжения с покорностью и безразличием папиного сыночка, принимающего бразды правления семейным заводом.
Молодая гвардия определенно не чета старой.
Они сильны, очень сильны
После облавы на улице Атребат Москва по отношению к «Красной капелле» оказалась в положении прохожего, который, прилипнув к окну дансинга, наблюдает за происходящим внутри, не слыша музыкантов: движения танцующих столь же несуразны, сколь смехотворна деятельность агентов, донесения которых не поступают.
Берлинская сеть? Парализована непрофессиональной работой «пианистов» и попала под наблюдение функабвера. Брюссель? Машины с пеленгаторами постоянно курсируют по улицам. Париж? У Большого шефа нет передатчика. Генерал Суслопаров, отозванный на родину вместе с советским посольством, уехал, не оставив ему радиотехники, которую он столько раз запрашивал.
Что делать?
Последняя надежда, единственное спасение: Французская коммунистическая партия. В принципе Треппер не имеет права вступать в контакт с коммунистами. Золотое правило советских секретных служб гласит: разведывательные сети и местные коммунистические партии должны быть разделены непроницаемой перегородкой. Как у всякого правила здесь бывают исключения. Между резидентом и представителем партии происходят ежегодные встречи. Их всегда готовит Центр. Места этих встреч Трепперу сообщены заранее. Если ему присылают открытку с изображением Монблана, это означает, что он должен ждать представителя партии в таком-то пункте; вид старого марсельского порта указывает на другое место и т. д. Дата встречи? Чтобы вычислить ее, надо прибавить условленную заранее цифру к числу, указанному на почтовом штемпеле; время всегда одно и то же.
Если потребуют обстоятельства, партнеры могут договориться о более частых встречах — раз в месяц, например, но для этого нужно согласие Москвы. Такие вещи просто не делаются.
Только в феврале 1942 года, через два месяца после провала на улице Атребат, Треппер, чтобы не оказаться в изоляции, вступает в контакт с партией. Вполне возможно, что предварительная встреча произошла еще до 13 декабря и что собеседники договорились встречаться чаще.
В феврале представитель партии приходит на место встречи, держа в руках, как условленно заранее, малочитаемую в Париже газету. Он довольно молод, брюнет, среднего роста, очень элегантен. Псевдоним: Мишель. Треппер излагает ему свои просьбы. Во-первых, партия должна взять на себя передачу в Москву донесений, собранных за два месяца. Обычно это не делается, но необходимость вынуждает использовать партийный канал. Чтобы такое не повторялось — иначе можно свести на нет необходимую конспирацию, — разведывательную сеть очень срочно надо снабдить новым передатчиком.
Через несколько дней Мишель приносит Трепперу ответ из Москвы. Директор приказывает ему, как уже было сказано, связаться с Ефремовым и поставить его во главе бельгийской сети. Он разрешает в исключительных случаях передавать через коммунистов двести—триста групп цифр в неделю — это немного, но радиоканал партии уже перегружен. Что же касается нового передатчика, необходимого Трепперу, технические специалисты партии займутся этим.
На сцену выходит Фернан Порьоль. Это своего рода «пианист»-виртуоз в партии, специалист по «музыкальным шкатулкам», настоящий мэтр в сфере радиосвязи. Как он достиг этого? Мы не знаем. Порьоль — журналист, бывший главный редактор «Руж-миди», корреспондент «Юманите» в Марселе. Брюнет с правильными чертами лица, серьезного и открытого одновременно, он молодо улыбается, смотрит доброжелательно. Этот человек вручает Трепперу передатчик собственного изготовления. Самодельная рация не обладает необходимой мощностью для связи с Москвой, но вести передачи на Лондон может; радисты советского посольства, приняв информацию, будут передавать ее в Центр. Оставалось лишь найти «пианиста». Это легче, чем достать передатчик. Камилл, которого Треппер надеялся использовать в Париже, видимо, в тюрьме; но Суслопаров, хотя и не обеспечил Большого шефа рациями, назвал ему людей, которые могли бы передавать шифровки, — это супруги Сокол, коммунисты русско-польского происхождения. Они обращались в советское представительство с просьбой о репатриации. Профессия: радиотехники. Это обнадеживало.
Большой шеф, однако, не стал пороть горячку (он никогда этого не делал) и через своего «партнера» от партии запросил подробные сведения о Соколах. Сбор данных обернулся неожиданной стороной: супружеская пара, приехавшая из Бельгии, неизвестна французским коммунистам. Тогда запросили информацию у Коммунистической партии Бельгии — видите, как тщательно проводилась проверка? Пришел положительный ответ: абсолютно преданные борцы, изгнанные из Бельгии за политическую деятельность. Но что за причуда — назвали себя радиотехниками! По утверждению бельгийцев, Херш Сокол — врач, его жена Мира — социолог, доктор наук! Блажь? Нет, хитрость, невинная ложь, чтобы не оказаться в положении «перемещенных лиц» и облегчить себе возвращение на родину.
Они обращались с просьбой о репатриации в Россию за год до окончания учебы. Отказано под предлогом того, что их негде поселить в Москве. В 1935 году новое обращение с той же просьбой, и новый отказ. Поскольку им не удалось вернуться на социалистическую родину, они приобщаются к политической деятельности там, где живут, и вступают в Коммунистическую партию Бельгии — до этого они уже состояли членами левоэкстремистских студенческих организаций.
В 1938 году Соколов выдворяют из страны, и они находят убежище во Франции. На следующий день после объявления войны Херш вступает в Иностранный легион. Когда военная кампания провалилась, его демобилизовали. Что делать в оккупированной Франции еврею, коммунисту, без средств и ремесла? Попытаться уехать. Херш и Мира в третий раз обращаются с просьбой о репатриации в советское представительство в Париже. Но поскольку на этот раз речь идет о жизни и смерти, в графе «профессия» он пишет: мастер по ремонту радиоаппаратуры. Поскольку России не хватает технических специалистов, для радиомастера, может быть, скорее найдут жилье, чем для дипломированного врача или специалиста-обществоведа. Вот когда был подписан их смертный приговор.
Треппер ищет встречи с Соколами. Он разглядел в Мире, угадал в Херше три редких качества, которые еще реже соединяются в одном человеке: ум, храбрость, веру. Нельзя оставлять эту пару на обочине дороги, эти люди имеют право на борьбу. Из них сделают «пианистов».
Несмотря на ошибки берлинской группы, несмотря на провал в Брюсселе, «Красная капелла» продолжает исполнять свою симфонию с Хершем Соколом у рояля.
Берлин в ярости от этой «музыки». Захват передатчика на улице Атребат? Удар мимо цели. Нужно было «накрыть» все три брюссельских передатчика сразу, вместо того чтобы поднимать тревогу, которая только насторожила двух других «пианистов» — они ведь снова примутся за дело, как только пронесется гроза. И что толку от захвата рации, если организация продолжает существовать? Фортнер не выдержал и набросился на наживку, вместо того, чтобы терпеливо распутывать клубок. Он знал, что дом 101 по улице Атребат — одна из явок сети; почему же он не устроил напротив наблюдательный пункт, откуда можно было бы фотографировать подозрительных посетителей? Почему не установил слежку за связными, чтобы добраться до главарей? Итог его операции: Рита Арну готова говорить, но почти ничего не знает; Аламо и Камилл молчат, Познанская покончила с собой. Жалкие трофеи… Поскольку люди скрылись, остается одно — расшифровывать радиограммы РТХ, записанные в последние несколько месяцев немецкими службами радиоперехвата. Радиограммы приводят в отчаяние криптографов вермахта, которым вручил их функабвер. Советская сеть использует чрезвычайно сложную систему: с ее помощью можно зашифровать до пяти тысяч радиограмм, прежде чем появятся первые повторы, которые обратят на себя внимание. Иными словами, партия проиграна заранее.
Функабвер не сдается. Поскольку вермахт отступился, этим займутся их собственные дешифровщики. К работе привлекают специалиста в этой области Клудова и примерно пятнадцать студентов, математиков и филологов, которых Клудов обучит своему искусству. Но перехваченные радиограммы находятся в Брюсселе. Функабвер требует немедленно возвратить их. Брюссель бодро отвечает, что их бросили в огонь: не было никакого смысла хранить радиограммы, не поддающиеся расшифровке. Тьфу, пропасть! Значит, все потеряно? Нет, ведь немецкие станции подслушивания в принципе обязаны хранить копии перехваченных радиограмм в течение трех месяцев. Функабвер в панике: одного из офицеров посылают обследовать все четыре станции, слушавшие РТХ. В Гётеборге он находит двенадцать радиограмм; другие были использованы как бумага для записей. В Лангенаргене ему сообщают, что все тексты были посланы в Штутгарт, где находится школа шифровальщиков; офицер устремляется в Штутгарт и находит несколько радиограмм. В Ганновере — скудный урожай: почти все уничтожено. В Кранце офицера ведут в подвалы, где хранятся огромные мешки, набитые радиограммами; их приготовили для сдачи в макулатуру; потратив несколько дней на разбор этих бумаг, офицер возвращается в Берлин с добычей. Он спас от гибели около трехсот радиограмм. Этого недостаточно для того, чтобы дешифровщики могли продолжить работу с надеждой на успех.
Однако Клудову передают документы, найденные около передатчика на улице Атребат. Камилл бросил записи в печку, но один полицейский выхватил их из огня. Клудов изучает полусгоревшие листки. Через несколько дней упорной работы ему удается разобрать одно слово. К счастью, это имя собственное, имя героя книги, которую использовала Софи Познанская. Советская разведка действительно применяет этот способ шифровки, один из экземпляров книги находится в Центре. Перед функабвером забрезжила победная заря. Во-первых, известно, что радиограммы шифровались на улице Атребат; во-вторых, в книге, которую использовали для шифровки, должно быть прочитанное Клудовым имя. Вывод: достаточно забрать оставшиеся на улице Атребат книги и тщательно просмотреть их, чтобы обнаружить ту, которая служила для шифровки. После этого сохранившиеся радиограммы очень скоро раскроют свои секреты.
Отвечая на звонок из Берлина, Фортнер несколько смущен. Он объясняет, что засада, устроенная на улице Атребат, длилась только несколько дней, затем его люди ушли оттуда. После этого появились двое неизвестных с тележкой и увезли библиотеку. В доме не осталось ни одной книги…
Проклятый Фортнер!
Ну, а Рита Арну? Уж она-то наверняка обмахивала книги своей метелкой? Может быть, она запомнила их названия? Рита подтверждает, что на столе Познанской лежало множество книг, но она помнит только пять названий. Четыре из них найдены в немецких и бельгийских книжных магазинах, но пресловутого имени собственного там не оказалось. Чтобы купить пятую книгу — «Чудо профессора Вольмара» Ги де Терамона, в Париж специально посылают человека. Есть! В начале июня 1942 года Клудов и его бригада могут приступить к расшифровке трехсот радиограмм РТХ.
Удача начинает поворачиваться к ним лицом. Берлину, однако, не до ликования. Напротив, все здесь удручены, да это и понятно, ведь обнаруженные факты свидетельствуют о надвигающейся катастрофе. Сначала — призрачный берлинский передатчик. Затем — немецкие документы, найденные на улице Атребат, и в довершение всего эта девушка, Рита Арну, спокойно заявляет: «Ну да, конечно, работа шла на немецком». Следовательно, в самом сердце рейха существует шпионское гнездо, которое обводит вокруг пальца все полицейские службы. Именно в этот период фюрер признает: «Большевики сильнее нас только в одном: в области шпионажа».
Сотрудники абвера и эсэсовцы из гестапо часто со знанием дела шепчут друг другу: «Русские сильны, очень сильны…»
СС приходит на помощь
Вальтер Шелленберг: «По приказу Гитлера Гиммлеру было поручено наладить тесное взаимодействие моей разведки за границей с гестаповской службой безопасности Мюллера и контрразведкой Канариса. Координировал эту работу—операция получила кодовое название «Красная капелла» — сам Гейдрих».
Здесь (впрочем, как и во всем византийском строении нацистского государства) все перемешано, но все основательно. Об этом можно судить хотя бы по перечислению имен: рейсхфюрер СС Гиммлер, самый могущественный после Гитлера человек в Германии; Гейдрих, шеф СД, то есть всех немецких полицейских служб; Мюллер, получивший прозвище «гестапо-Мюллер», поскольку держит гестапо в своем железном кулаке; Шелленберг, начальник разведки СС; адмирал Канарис, глава абвера, службы разведки и контрразведки вермахта.
Шелленберг завидует Мюллеру, а тот ненавидит его, но ведет себя с ним осторожно, ведь Гейдрих, хотя и покровительствует ему, но временами и угрожает в зависимости от того, сильна или слаба его собственная позиция в отношениях с Гиммлером. Последний восхищается Гейдрихом, а значит, побаивается его и, не смущаясь, использует против него Мюллера и Шелленберга, которые в одинаковой мере ненавидят Гейдриха и т. д.
Но Гейдрих, Мюллер и Шелленберг сходятся по крайней мере в одном: в ненависти к Канарису. А как же обстоит дело с их соперничеством между собой? Это всегда лишь слабые стычки на фоне священной войны, которую они ведут против адмирала, сталкивая таким образом все службы СС с кадровыми военными абвера.
По приказу, отданному в конце 1941 года до крайности раздраженным фюрером, эти непримиримые враги вынуждены будут сотрудничать. Создается смешанная зондеркоманда «Красная капелла», на которую возложена задача ликвидировать организацию Большого шефа. Вряд ли возможно более яркое доказательство эффективности работы резидента, чем беспрецедентное объединение всех немецких спецслужб для борьбы с противником, которого они считают слишком опасным для того, чтобы преследовать его по отдельности. Но сколько опасностей сулит это ему…
Фортнер часто приезжал с отчетами в Берлин. Он приобрел здесь определенную известность; в офицерской столовой на него указывали пальцем, коллеги называли его «дирижером» «Красной капеллы». Все это было довольно забавно. Но однажды начальство вызвало его, чтобы сообщить поразительную новость: ему придется сотрудничать с СС.
Фортнер пребывал в угрюмом расположении духа, отправляясь на встречу, назначенную гауптштурмфюрером СС Карлом Гирингом, начальником зондеркоманды «Красная капелла». Это оказался очень высокий и худой мужчина с мертвенно-бледным лицом. Он, улыбаясь, протянул ему руку и хриплым голосом произнес: «Видите ли, я — старый полицейский, а не эсэсовец: согласны ли вы работать со мной?»
Они перешли на «ты».
Гиринг — один из лучших полицейских Германии, многие говорят: лучший. Всякий раз, когда совершалось покушение на жизнь Гитлера, именно ему доверяли почетную миссию вести расследование.
Его заместитель и доверенный Вилли Берг — человек того же склада: родственные души, если можно так выразиться. Берг, телохранитель Риббентропа во время знаменательной поездки в Москву, был очевидцем подписания германо-советского договора. Низкорослый и полноватый, он выглядел комичным антиподом устремленного ввысь шнуроподобного Гиринга. Эти Дон Кихот и Санчо Панса входят в нашу историю рука об руку, глядят нагло и ухмыляются; они ни во что не ставят разглагольствования бравого Гиммлера по поводу «еврейской мрази», которую они должны истребить, но все же немного ослеплены открывшимся перед ними широким полем деятельности.
Интересная деталь: Гиринг обречен и знает это. Его хриплый голос—следствие раковой опухоли, разъедающей ему горло. Любопытно, что врачи рекомендовали ему только два способа лечения: кофе и алкоголь. Он потребляет и то, и другое в неограниченных количествах. Каждый раз, когда в нашем рассказе будет всплывать образ начальника зондеркоманды, не нужно забывать о бутылке коньяку на его столе и кофейнике на плите или портативной плитке. Надо также помнить, что между Гирингом, который должен уничтожить «Красную капеллу», и раком, который уничтожает его, идет борьба за выигрыш во времени.
Аламо, без сомнения, самый важный агент, попавший в ловушку на улице Атребат. Он ничего не сказал Фортнеру. Гиринг приказывает отправить арестованного в Берлин. Его могли бы подвергнуть пытке, ведь в зондеркоманде есть мастера этого дела. Гиринг в принципе не против пыток, но считает, что они должны быть эффективными. Он оценивает своего пленника: это человек чистый, восторженный, жаждущий принести себя в жертву, стать героем. Если ему представится возможность умереть в муках с пением «Интернационала», все пропало. Значит, его надо гладить по шерстке, приручать. С ним разговаривают за бутылкой коньяку. Аламо случайно упоминает, что служил в Испании. В каких войсках? Что за вопрос! Конечно же, в авиации. Когда речь заходит о самолетах, Аламо становится сам не свой. Щелчок в мозгу Гиринга. В тот же вечер заключенного выводят из камеры и поселяют в квартире начальника зондеркоманды. Его знакомят с высоким меланхоличным молодым человеком, бывшим пилотом люфтваффе, которому недавно ампутировали ногу: это сын Гиринга. Все последующие дни они увлеченно разговаривают друг с другом, размашисто жестикулируя, как это делают все летчики, вспоминающие о своих воздушных дуэлях. Неглупый ход. Но Аламо ограничивает свои излияния разговорами об авиации: он не выдает ни кода, ни организационной структуры брюссельской сети. И поскольку хитрость Гиринга не удалась, пленника снова отсылают в тюрьму Сен-Жиль. Тем не менее мы убедились, что за дело взялся настоящий мэтр сыска.
Франц Фортнер отыскивает след
Фортнер работает все профессиональнее. Пока что ему предоставляют свободу действий в Брюсселе. Гиринг понял, что Рита Арну—их единственная надежда, только ее показания позволят развернуть новую операцию в Бельгии. Кстати. Фортнер с самого начала обращался с Ритой так же, как Гиринг с Аламо, правда, не из хитрости, а потому, что искренне к ней расположен. И поскольку девушка оказалась сговорчивее русского…
Она выдала подпольные клички, насторожившие немцев: Большой шеф, Маленький шеф, Профессор и т. д., сообщила некоторые приметы. Адреса своего любовника Ромео Шпрингера она не знает, но ей известно, что он часто появляется на брюссельской бирже. Фортнер напрасно разыскивает его там: птичка улетела, не оставив следа. Но к нему поступает донос, облегчающий поиск: если Фортнер интересуется Шпрингером, ему советуют проследить за женщиной, заведующей машинописным бюро на бирже. Фортнер обнаруживает в официальной корреспонденции телеграммы, адресованные ею одной служащей парижского отделения бельгийской Торговой палаты. Значит, у сети есть ниточка и во Франции? Фортнер снимает фотокопии с этих телеграмм и отсылает их по назначению. Парижская корреспондентка, видимо, играет роль «почтового ящика». За ней устанавливают наблюдение.
Он расспрашивает Риту и об агенте, работавшем в прекрасно оборудованной мастерской по подделке документов на улице Атребат. Она описывает его внешность, сообщает, что это польский еврей, но ни адреса, ни мест, где он появляется, не знает. Сведений маловато, но Фортнер не новичок в подобных делах. Настоящим мастером по подделке документов за один день не станешь, и пока набиваешь руку, вполне можешь привлечь внимание полиции. Немало таких «мастеров» Фортнер упрятал за решетку, когда был следователем. Он обращается в бельгийскую полицию и в ее архивах находит сведения о том, что некий Абрахам Райхман, польский еврей, перед войной был заподозрен в том, что снабжал подпольный коммунистический аппарат фальшивыми банкнотами. Описание внешности, приведенное в его карточке, совпадает с приметами, названными Ритой. Но как найти Райхмана? Именно здесь судьба впервые улыбнулась Фортнеру. Один из его заместителей, Вайгельт сообщает, что знаком с бельгийским полицейским, который может снабжать абвер фальшивыми документами. Это интересно, поскольку осведомители Фортнера вынуждены часто менять личину, а бельгийская полиция в целом не настолько надежна, чтобы пользоваться ее услугами. Сколько он просит? Тысячу франков за удостоверение личности. Фортнер кривится; но когда Вайгельт объясняет ему, что полицейский связан с коммунистическим подпольем и может быть полезен вдвойне, он требует встречи с ним.
Полицейского инспектора зовут Матьё; человек, через которого он связан с коммунистами, — Абрахам Райхман.
Треппер с уважением относится к Райхману-специалисту, но не доверяет Райхману-человеку; он тщеславен, неосторожен, часто высокомерен. Невозможно отказаться от услуг такого мастера, но чтобы его не занесло, приходится держать этого человека в узде. Пока шеф находится в Брюсселе, все идет хорошо. Но когда он, уезжая в Париж, знакомит Райхмана со своим заместителем Кентом — этим молокососом, — Райхман недоволен: «Что? Кент будет моим шефом? Но он же ничего не смыслит в этих делах». После облавы на улице Атребат Кента сменит Ефремов. Еще один профан, в сравнении о многоопытным Райхманом ничего собой не представляющий. Однажды он сообщает Ефремову, что познакомился с инспектором бельгийской полиции, который связан с Сопротивлением. Матьё сказал ему: «Вы делаете фальшивые документы? Зачем? Я вам буду доставать настоящие». Ефремов докладывает об этом Большому шефу и ждет распоряжений. Ответ получен немедленно: «Плохие «сапоги» но свои, лучше новых, предложенных неизвестно кем. Прервите контакты». Ефремов слишком молод, чтобы заставить Райхмана подчиниться. Связь не прервана.
Брюссельская служба абвера выбирает для Матьё псевдоним Карлос: разве организация, с которой они имеют дело, не кишит так называемыми латиноамериканцами?
По инициативе Райхмана организация нашла очень надежный тайник для передатчика: дом Матьё. Инспектор предлагает спрятать его у себя в гараже. Осмотрев место, Райхман дает свое согласие. Для обследования передатчика из Берлина прибывает группа специалистов. Предусмотрительно натянув перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев, они разбирают его и фотографируют каждую деталь отдельно. По словам Фортнера, качество приемника их удивило. Этот передатчик русского производства оказался лучше немецкой радиотехники и даже лучше тех, что использовали английские агенты.
После осмотра передатчик снова положили в тайник. Абвер, предвкушая удачу, будет ждать, когда за ним придут. В следующий раз, когда в Брюсселе снова объявится «пианист», чтобы арестовать его, не придется прибегать к услугам специалистов функабвера.
Но Брюссель пока молчит. А у рояля «Красной капеллы» все тот же «пианист» — Херш Сокол.
Большой шеф боится за него. Опасаясь провала, подобного облаве на улице Атребат, он умоляет Москву принять во внимание угрожающую ему опасность, протестует против драконовского закона Центра: сначала разведданные, а безопасность агентов потом; настаивает, чтобы сеансы радиосвязи Сокола длились не более получаса. Напрасно: директор продолжает засыпать «пианиста» длиннющими радиограммами с вопросами, тогда как Большой шеф максимально ужимает свои донесения, чтобы сократить продолжительность передач.
Хорошо еще, что ему больше не приходится сообщать весь набор сведений, добытых берлинской сетью. Берлинский передатчик нерегулярно, но работает, несмотря на технические неполадки и страх перед функабвером. Большинство сообщений курьеры доставляют в Амстердам, а отсюда они попадают в Москву с помощью передатчика, которым располагает голландская сеть «Красной капеллы». Брюссельские «пианисты» снова примутся за дело, как только закончится их вынужденный «летаргический сон».
Несмотря на это, Сокол завален работой: французская сеть «Красной капеллы» так разрослась, что для передачи потока собранной информации необходимо иметь несколько «пианистов». Херш Сокол слишком умен, чтобы не понимать, насколько неизбежна его гибель. Но этот стоик продолжает сидеть на стуле в наушниках, не отрывая указательного пальца от ключа. 3 июня 1942 года терпеливый поиск с помощью радиопеленгаторов увенчался успехом: гестапо взламывает дверь его дома в Сен-Жермен и оттаскивает радиста от передатчика. Мира арестована вместе с ним.
Сначала немцы решили, что арестованные — члены французской организации. Но когда обнаруживается их принадлежность к «Красной капелле», Гиринг приказывает переправить их в Берлин. Они попадают к Фортнеру, который пытается выяснить у Сокола, как тот стал радистом. Ответ: «Я сидел на террасе одного кафе и машинально постукивал пальцами по столу. Один из посетителей, сидевший рядом со мной, с улыбкой проделал то же самое, затем подошел ко мне и спросил, не хочу ли я стать радистом, так как у меня, кажется, есть дар для такой работы».
Фортнер был взбешен: «Хоть вы и педиатр, нечего разыгрывать из себя ребенка!» Сокол не отвечает, но палачи из зондеркоманды «Красная капелла» приложат все усилия, чтобы развязать ему язык.
Его арест для них — непредвиденная удача, которая поможет продолжить в Париже расследование, застопорившееся в Брюсселе. На допросах применяются самые изощренные пытки. Сокол молчит. Палачи остервенело набрасываются на Миру. Она молчит. Убедившись, что пытками от них ничего не добиться, зондеркоманда прибегает к своему излюбленному приему: к виску Херша приставляют дуло револьвера и предупреждают Миру, что он будет убит на ее глазах, если она не заговорит. Мира называет один из псевдонимов Треппера: Жильбер.
Больше Соколы ничего не сказали, хотя знали, каким шифром пользовался Большой шеф и были связаны с его ближайшим помощником Хиллелем Кацем.
Оба брюссельских передатчика, не попавшие в руки функабвера, в основном бездействовали, если не считать нескольких коротких сеансов связи, необходимых для того, чтобы не потерять контакт с Москвой. После ареста Соколов Большой шеф приказывает Ефремову начать работу с одним из этих передатчиков. Шесть месяцев прошло с момента облавы на улице Атребат: Треппер имеет полное основание предполагать, что брюссельская земля уже не так сильно горит под ногами.
Охота продолжается
В Берлине Клудов и его студенты, не отрываясь, работают над расшифровкой радиограмм. Из трехсот текстов, которыми они располагают, девяносто семь зашифровано по книге Терамона «Чудо профессора Вольмара». Функабвер так никогда и не узнает, что «Тридцатилетняя женщина» Оноре де Бальзака служила для шифровки остальных радиограмм.
Уже с июня 1942 года бригаде Клудова удавалось расшифровать ежедневно по два- три сообщения РТХ. Их содержание? Клудова и его людей это мало интересует. Как правило, дешифровщики, слишком пристально вглядываясь в слова, не обращают внимания на их смысл. Их задача — пробить «броню» радиограмм, прочесть скрытый под нею текст; то, что эти радиограммы свидетельствуют о провалах немцев, их не касается.
Это дело разведки. И шефы абвера пришли в ужас. Они отправлялись на службу, замирая от страха при мысли о текстах, которые добродушный Клудов вручит им с торжествующей улыбкой. Существование подпольных передатчиков в Берлине вызывало тревогу. Показания Риты Арну и немецкие документы, найденные на улице Атребат, — удручающие факты. Но расшифрованные радиограммы указывали на то, что катастрофа превосходит все допустимые размеры. Фактически не осталось ни одного участка в политической, экономической и военной области, который не был бы известен русским во всех подробностях. Третий рейх — одно из самых грозных полицейских государств всех времен — уподобился стеклянному дому, в который заглядывает Москва.
В середине июня из Кранца сообщают, что снова заработал какой-то брюссельский передатчик. Абвер настроен решительно: плевать на скрупулезное расследование, которое когда-нибудь позволит добраться до сердца сети, времени нет. Через несколько дней — 28 июня 1942 года — танковые дивизии вермахта двинутся в решающее наступление. Операция «Голубая линия» должна вывести их к Сталинграду и открыть доступ к нефтяным скважинам Кавказа. После неудач зимней кампании, после того как потоки немецкой крови пролились на русский снег, в Берлине каждый знает, что все зависит от предстоящего наступления: исход войны будет решен между Воронежем и Сталинградом. Нельзя допустить, чтобы в эфир проскочили донесения, быть может раскрывающие Москве тайны жизненно важной «Голубой линии». Франц Фортнер рассказывает:
«Когда из Берлина поступило сообщение, что в Брюсселе снова заработал передатчик, для нас, естественно, это было неприятным сюрпризом. За передатчиком, спрятанным в гараже Матьё, никто не пришел, значит, наша ловушка не сработала и надо было начинать с нуля, как на улице Атребат.
Бригады технических специалистов вернулись в Брюссель, и я снова встретился с унтер-офицером, работающим с переносным пеленгатором; он был по-прежнему уверен в себе. В первые дни функабвер проводил проверку по различным районам города. Это может показаться невероятным, но передатчик работал всю ночь, как на улице Атребат, что, конечно, облегчало нашу задачу. Признаюсь, я никогда не понимал поведения русских… Неужели радисты были так перегружены работой? «Пианист», редко выходящий на связь, все же нужнее «пианиста» арестованного. Мне кажется, они просто не предполагали, какого уровня совершенства достигла наша пеленгационная техника. Я не нахожу другого разумного объяснения. Если, конечно, радистов не приносили холодно в жертву…
Передатчик продолжал работать ночью, как обычно, по пять часов подряд, и мы в конце концов обнаружили дом, где он был спрятан. Это было высокое здание, расположенное между лавкой торговца дровами и каким-то магазином. По мнению работавшего со мной специалиста, передатчик, судя по всему, находился на одном из верхних этажей. Ему было трудно определить это с большей точностью. В любом случае мне надо было действовать.
Я назначил операцию на три часа ночи 30 июня.
В три часа мы начинаем. На каждом этаже — по два полицейских, остальные — в резерве. Бегом поднимаемся по лестнице. Вдруг с чердака доносятся крики: «Сюда! Сюда! Это здесь!» Бросаюсь на чердак. Он разделен на маленькие отсеки. Бегу туда, где горит свет, вижу двоих моих полицейских—и больше никого! Я приказываю им обыскать все отсеки и быстро осматриваю помещение. На маленьком столе—еще не остывший передатчик. Около него—стопка документов на немецком языке. Вокруг валяются десятки почтовых открыток, присланных из разных немецких городов. Такое вполне могло сразить наповал. На полу—куртка и пара ботинок. Этот тип, видимо, чувствовал себя в полной безопасности: удобно устроился. Но как он мог ускользнуть? Я поднимаю голову и вижу приоткрытое слуховое окно. Просовываю голову, чтобы осмотреть крышу. Паф! Выстрел! Я молниеносно отстраняюсь и слышу крики с улицы: «Осторожно! Он засел у трубы!»
Спускаюсь вниз, захватив документы. Мои ребята заняли улицу, но укрылись в подворотнях: беглец их обстреливает. Отчетливо видно, как он перепрыгивает с крыши на крышу. В каждой руке у него по револьверу, и перед очередным прыжком он стреляет. Я чувствую, что моя молодежь теряет терпение, что радиста вот-вот убьют, но я предупреждаю: «Главное, не убивайте его! Надо взять его живым».
Мужчина уже на крыше последнего дома, дальше бежать некуда. Но он разбивает слуховое окно и исчезает. Слышно, как какая-то женщина зовет на помощь. Мы кричим ей с улицы: «Что там такое?» Она отвечает, что какой-то человек ворвался в ее комнату и выбежал на лестницу. Мы бросаемся к дому и осматриваем все этажи: никого! Я уже начинаю терять надежду. Но мои ребята спускаются в подвал, приподнимают перевернутую ванну и находят спрятавшегося под ней человека. В пылу и ярости они начинают избивать его прикладами. Я приказываю им прекратить и отвожу арестованного в одно из помещений тайной полиции.
Через некоторое время я объявляю, что должен допросить его и установить его личность. Он беспокойно поглядывает на полицейских, находящихся в моем кабинете. Я приказываю им выйти, снимаю с него наручники и говорю: «Начнем, нам никто не мешает, мы одни, и вы можете быть абсолютно откровенны». Явно расслабившись, он сообщает мне, что его зовут Иоганн Венцель и что он родился в 1902 году в Данциге. Немец? Но он продолжает: «Предупреждаю вас, я не из тех, кого можно сломить. Не ждите от меня никаких признаний, никаких доносов!» «Ну-ну, — отвечаю я, — это неблагоразумно!» Но ни слова от него добиться уже не удалось. И я решил посадить его в тюрьму Сен-Жиль.
После того как увели Венцеля, я отправился с докладом к начальству. Новость немедленно передали по телефону в Берлин. Через двадцать минут — ответный звонок из Берлина, и нам с необыкновенным восторгом объявляют: «Вы арестовали крупнейшего деятеля довоенной компартии Германии, одного из руководителей подпольного аппарата Коминтерна». Его арест казался им такой огромной удачей, таким чудом, они никак не могли поверить, что речь идет именно об этом человеке.
Чтобы завершить рассказ о Венцеле, добавлю, что через несколько дней гестапо приказало доставить его в Берлин. Он страшно испугался, ведь у гестаповцев наверняка были с ним старые счеты. В Берлине Венцель попал в руки Гиринга и его парней.
Но вернемся к той памятной ночи 30 июня. Я пришел домой около семи часов утра, совершенно разбитый. Документы, найденные рядом с передатчиком, я взял с собой. Это были радиограммы — одни Венцель собирался передавать, другие только что принял. Они были очень длинные и, разумеется, зашифрованные, но две или три радиограммы были записаны открытым текстом. Несмотря на усталость, я не смог сдержать любопытство и заглянул в них. В одной упоминался очень важный берлинский адрес, который немцы не должны были никоим образом обнаружить. Москва не употребляла слова «немцы», а называла нас «фрицами», или «бошами», или как-то еще. Когда я прочел остальное, мне было уже не до сна. Невероятно!
Здесь были приведены очень точные данные о производстве немецких самолетов и танков, о наших потерях и резервах. Последним ударом была радиограмма, описывающая в мельчайших подробностях план наступления на Кавказе. Наши войска только что выступили, они сражались еще за сотни километров от намеченной цели, а все планы операции были уже изложены, при этом указано число задействованных дивизий, рода войск, уровень их материально- технического обеспечения — короче, там было все. Настоящая катастрофа».
Радиограмма с берлинским адресом произвела на руководство абвера и гестапо сильное впечатление. Это был адрес одного высокопоставленного военного из люфтваффе. Действительно ли он был указан там? По некоторым сведениям, все было сложнее. В радиограмме приводились чрезвычайно секретные данные о немецких самолетах, которые могли быть известны только трем офицерам министерства авиации; быстрое расследование помогло бы разоблачить виновного. Со своей стороны, Фортнер настаивает на том, что адрес в радиограмме был.
В конце концов это не столь существенно: известно, что радиограмма привела гестапо туда, куда нужно. Да и сам текст не так уж важен: через несколько дней Клудов нанесет берлинской сети более сокрушительный удар.
Сначала дешифровщики работали над донесениями, которые Кент передавал в Москву. То ли устав от удручающих «открытий», которых становилось все больше, то ли просто-напросто он был похитрее других, но один из руководителей абвера посоветовал Клудову расшифровать радиограммы, принятые Кентом, в надежде, что обнаружатся сведения о структуре подпольных организаций.
14 июня 1942 года Клудов разрушает берлинскую «Бастилию» советской разведки — он расшифровывает роковую радиограмму, полученную Кентом от Директора 10 октября 1941 года: «Встреча срочно Берлине трем указанным адресам» и т. д.
Зондеркоманда «Красная капелла» начинает охоту.
Набег на Амстердам
Расследование не завершено, но конец уже очень близок: хотя после облавы на улице Атребат Фортнер потерял нить и оказался в тупике, теперь у него появился новый «шанс» в лице Райхмана. Брешь, образовавшаяся в сети, вовсе не затянулась.
Как обычно, начало было неудачным. У Венцеля нашли письма Жермены Шнайдер. Когда немецкая тайная полиция арестовала ее, Жермена заявила, что ее отношения с Венцелем носят исключительно интимный характер. Ей поверили, отпустили, и она скрылась. В скором времени обнаружится, что Жермена Шнайдер, она же Бабочка и Одетта, так же как Венцель и Райхман, была деятелем Коминтерна и, так же как они, работала на «Красную капеллу». Ей тридцать девять лет, она замужем за швейцарцем Францем Шнайдером, который принимает посильное участие в подпольной работе. Жермена живет в Брюсселе с 1920 года. В 1929 году ее выслали из Бельгии за участие в политических выступлениях, но очень скоро она вернулась в страну нелегально. Ее квартира была своего рода «перевалочным пунктом» для приезжих коммунистических лидеров: здесь побывали Морис Торез, Жак Дюкло, Дорио и другие. С начала войны она выполняет обязанности курьера между Бельгией и Германией. Большинство сведений, собранных в Берлине, было переправлено в Брюссель с помощью этого главного «винтика», который немецкая полиция так глупо упустила.
После исчезновения Жермены Шнайдер было ясно, что немцы поднимут тревогу, и необходимо принять меры безопасности…
Но Фортнера и это обернулось удачей. Получив сообщение о последнем ударе, нанесенном брюссельскому филиалу организации, Большой шеф приказывает Ефремову скрыться под новым именем. Русский обращается к Райхману, а тот — к инспектору Матьё, который доносит об этой просьбе абверу.
Франц Фортнер:
«Понадобилось удостоверение личности для одного студента. Матьё, естественно, попросил фотографию и показал ее мне. Это был молодой белокурый парень: очень открытое и невероятно симпатичное лицо с тонкими чертами. Матьё обещал сделать удостоверение и условился, что сам передаст его студенту, Райхман назначил встречу на 30 июля, от полудня до часа дня, на мосту, протянутом над Ботаническим садом, в самом центре Брюсселя.
Надо ли говорить, что мы тоже отправляемся туда на двух машинах, набитых полицейскими. Мы следуем за Матьё на расстоянии и через несколько минут ожидания видим, как к нему приближается худой и очень высокий молодой человек — по меньшей мере метр восемьдесят ростом: это был он. Молодой человек подходит к Матьё посреди моста, и инспектор протягивает ему удостоверение личности. Именно в этот момент вмешиваемся мы. Он не пытался убежать; да ему это никак бы не удалось.
Ефремов признался нам, что сменил Кента в качестве главы брюссельской сети. Мы его специально допрашивали по поводу радиосвязи. У него было три передатчика: один находился у Венцеля, другой был спрятан у Матьё и третий, резервный, в Остенде. Ефремов выдал нам «пианиста»; им оказался один специалист, служивший в бельгийском флоте. Мы его арестовали, передатчика не нашли; арестованный утверждал, что не знает, где он находится. Из трех передатчиков, запеленгованных функабвером, только этот не попал к нам в руки, не считая, конечно, хранившегося у Матьё — тот так никогда и не заработал. Два других мы обнаружили на улице Атребат и на чердаке у Венцеля. По словам Ефремова, у организации не было никакого запасного «пианиста» для работы с передатчиком в Остенде. Итак, мы все же покончили с подпольными передатчиками, и, естественно, это было огромным облегчением.
Ефремов выдал нам и своего «связного», работавшего с голландской сетью. По правде говоря, мы даже не подозревали о существовании этой организации. Курьером между Брюсселем и Амстердамом оказался низкорослый еврей, — еще один! — имевший подпольную кличку «Очкарик». Он был арестован благодаря Ефремову. Очкарик дрожал от страха и сразу же предложил мне свои услуги. Я сказал ему, что мы поедем в Амстердам, и если он будет вести себя хорошо, его освободят, но за малейшую попытку к бегству он прямиком отправится на расстрел. Очкарик обещал быть послушным.
Итак, я поехал в Голландию вместе с Очкариком и тремя полицейскими. Начальником контрразведки был там Хискес из абвера. Я рассказал ему о признаниях Ефремова и спросил, известно ли ему что-нибудь об этой сети. Он ответил: «Да, я знаю, что у меня здесь есть передатчик, но признаюсь, не было времени им заняться: я по горло завяз в «Операции Северный Полюс».
Остановимся на этой фразе и понаблюдаем, как полковник Хискес перебирает свою коллекцию бутылок виски, которую я увижу на его камине через двадцать лет. Он занимается тем, что абвер называет «функшпилем» или «радиоигрой». Эта хитроумная операция, захватывающая головоломка, в каком-то смысле венчает охоту за «пианистом» — это ее апофеоз. Вместо того чтобы уничтожить пойманную жертву, ее завербовывают и используют как приманку. Благодаря контакту с противником, установленному таким образом, выведывают его секреты, разоблачают организацию, арестовывают ее посланцев. За несколько месяцев функшпиль позволит Хискесу добиться внушительных успехов в «охоте»: пятьдесят три агента арестованы сразу по прибытии из Англии, восемнадцать человек, связанных с Лондоном, завербовано, захвачены тысячи единиц оружия, сброшенного англичанами… Значит, триумф? Самая результативная в истории радиоигра? Не совсем. Беда в том, что в этих делах ни в чем никогда нет уверенности. Действительно ли удалось обмануть противника?
Да, он посылает оружие, деньги и прежде всего людей, но секретные службы не боятся запачкать руки: таково их ремесло. Может быть, жертва принесена умышленно. Какова же цель этого извращенного маневра? Одурачить противника. Если Лондон задает завербованному «пианисту» вопросы о голландской прибрежной полосе и немецких оборонительных сооружениях, Хискес решит, что союзники собираются высадиться в Голландии, — и ошибается. Кроме того, функшпиль необходимо «подкреплять», ведь если переметнувшиеся «пианисты» перестанут передавать разведданные, их Центр заподозрит неладное и игра расстроится. Поэтому им вручают тщательно взвешенные тексты: немного достоверного, много ложного. Но если противник не попался на удочку, он извлекает пользу из функшпиля: ложь иногда открывает правду — ведь по тому, в чем стремятся вас убедить, можно понять, что хотят скрыть.
Третья причина, заставляющая делать вид, что тебя провели: функшпиль обходится дорого, если учесть затраты времени и труда. Работа Центра, притворяющегося, что его обманули, — проще некуда: достаточно направлять переметнувшимся «пианистам» обычный набор вопросов. Но для того, кто ведет радиоигру, какая головоломка! Эта бочка Данаид, которую приходится без конца наполнять, вынуждает его «валяться в ногах» у официальных организаций, чтобы добыть крохи сведений, которые могли бы «сойти за правду». Поскольку военные и служащие не всегда понимают тонкости функшпиля, поскольку невозможно посвятить их в суть игры, не поставив под угрозу секретность операции, они не желают поставлять информацию, считают, что и так сказано слишком много, и заявляют с глубокомысленной миной, что незачем было вербовать радистов только для того, чтобы за них выполнять ту же работу… Бесконечные и, конечно же, изнуряющие конфликты между прижимистыми официальными лицами и ведущим функшпиля, который опасается, что его «игра» «умрет от истощения». Можно себе представить терзания несчастного полковника Хискеса, которому надо обеспечить «пищей» восемнадцать передатчиков, не говоря уж об организации псевдопокушений и псевдосаботажей, о «комитетах по приему», которые приходилось создавать каждый раз, когда Лондон сообщал о парашютном десанте, о наблюдении за несколькими десятками оставленных на свободе агентов, которых надо заставлять плясать под свою дудку так, чтобы они ни на секунду ничего не заподозрили… И сверх того надо еще заниматься русским передатчиком? Хискесу не до этого: все его время и все его люди поглощены «Операцией Северный Полюс».
Он арестовал пятьдесят три агента, заброшенных из Лондона. Но сколько немецких солдат убито на Восточном фронте по вине советского «пианиста», передававшего информацию? Хискес подобрал тридцать тысяч фунтов взрывчатки, сброшенной англичанами на парашютах, три тысячи автоматов, пять тысяч револьверов, триста ручных пулеметов, две тысячи гранат, пятьсот тысяч обойм, семьдесят пять радиопередатчиков, а также много денег. Но сколько танков, грузовиков и самолетов уничтожено Красной Армией благодаря разведданным, добытым в Берлине, переданным в Амстердам, а затем в Москву? В конце концов была ли «Операция Северный Полюс» триумфом абвера или же немецкая контрразведка в Голландии слепо набросилась на грандиозную наживку?
Существует и четвертая причина, вынуждающая заниматься функшпилем, но ее называют как бы между прочим и не делают на ней упора, судя по всему, она не имеет особого значения для профессиональных разведчиков, ведь чувствительность не самая сильная — точнее, слабая — их сторона. Благодаря функшпилю сохраняются человеческие жизни. Переметнувшихся «пианистов» нельзя казнить и на их место посадить немецких радистов, потому что у каждого из них своя особая манера вести передачи, свой «почерк», если прибегнуть к профессиональному жаргону, и Центр знает его. До тех пор пока Хискес думает, что обманывает Лондон, его пятьдесят три пленника в безопасности; они умрут только после окончания функшпиля, когда будут абсолютно не нужны.
«Операция Северный Полюс» нас не интересует. Но Иоганн Венцель в скором времени будет «играть» для немцев. И было небесполезно рассказать, что такое функшпиль.
Фортнер: «Хискес предоставил мне свободу действий, я расположился в штаб-квартире гестапо и выпустил Очкарика в город. Разумеется, одного. Он, конечно, мог воспользоваться этим и убежать, но, как говорится, кто не рискует — не выигрывает. А я больше полагался на его страх, нежели на заверения в преданности.
Он знал множество «почтовых ящиков» в Амстердаме, но большого интереса это не представляло. Моей целью был арест руководителя сети, с которым он был связан. Итак, Очкарик отправляется на квартиру, где обычно встречался с ним, но безрезультатно: нужного человека там не оказалось, и консьержка сообщила, что его нет уже несколько дней. Очкарик докладывает мне об этом и сообщает, что ему известен другой адрес, где бывает шеф. Я немедленно отправляю его туда, но снова неудача: никого. «Все пропало, — размышляю я. — Очкарика видели в моей машине и забили тревогу». Я сам прихожу в квартиру по второму адресу и обнаруживаю передатчик. Это было уже кое- что. Я приказываю Очкарику снова пойти в дом, где он уже был, и оставить у консьержки записку для шефа с просьбой о встрече в тот же день, в пять часов в одном амстердамском кафе, название его не помню.
Я отправляюсь на эту встречу с двумя полицейскими в штатском и начальником гестапо Амстердама. Эти трое располагаются внутри кафе, а я остаюсь на улице, в достаточно тревожном состоянии, судорожно сжимая рукоятку верного маузера, который всегда ношу в кармане.
Около пяти часов появляется Очкарик и садится за столик, уже занятый какой-то парой. Я вхожу вслед за ним и усаживаюсь за соседний столик. Голландцам пришлось потесниться, чтобы дать мне место: кафе было забито людьми, и это могло усложнить дело. Очкарик заказывает кофе, я тоже. Мы неторопливо попиваем его, и вдруг Очкарик встает навстречу очень высокому и очень сильному мужчине с расплывчатыми чертами лица — этакий слабохарактерный великан; он садится за столик рядом с Очкариком, и между ними завязывается разговор, длившийся по меньшей мере пять минут. Что же делают мои помощники? Я сидел как на горящих угольях. В конце концов двое полицейских подходят и пытаются надеть наручники на великана. Он отбивается, зовет на помощь, и обстановка в кафе накаляется. Я вижу, что дела плохи, и на цыпочках выхожу, чтобы меня не узнали. А внутри — крики, шум, посетители встали на сторону арестованного и грозятся разорвать на куски моих полицейских, которым приходится достать пистолеты, чтобы проложить дорогу к двери. Тем временем на тротуаре собралась небольшая толпа, выкрикивающая угрозы, и достаточно было бы мелочи, чтобы все обернулось настоящей потасовкой. Клянусь вам, атмосфера действительно была накалена! В конце концов мы сумели вырваться и отвести арестованного в гестапо.
Здесь он отказался отвечать на мои вопросы. Гестаповцы стали его избивать, и поскольку не в моей власти было остановить их — в конце концов, они были здесь хозяевами, — я предпочел удалиться. Но позже я узнал, что гестаповцам удалось сломить арестованного. Его звали Антон Винтеринк. Он был ветераном Коминтерна, перешедшим в «Красную капеллу». Винтеринк выдал всю свою группу и даже согласился участвовать в функшпиле».
Последний удар в Брюсселе
Через восемь дней после ареста Ефремов уже давал советы «охотникам» зондеркоманды: «На вашем месте я бы действовал так-то и так-то: я хорошо знаю их и уверяю вас, они попадутся в ловушку…»
Первоочередная задача — не допустить, чтобы подпольная сеть узнала о предательстве Ефремова. Ему велят написать письмо Райхману, в котором он объясняет, что оживление деятельности немецкой контрразведки после ареста Венцеля вынудило его скрыться, но как только все войдет в норму, он покинет свое убежище.
Задача номер два: с помощью Ефремова как можно быстрее уничтожить сеть, не оставив Большому шефу времени на реорганизацию терпящего крах подполья.
Жермена Шнайдер представляет особый интерес для зондеркоманды, через нее можно добраться до Треппера. Услужливый Ефремов просит Райхмана устроить ему встречу с ней; просьба удовлетворена, и Ефремов говорит Жермене: «Сеть — на грани провала, зачем закрывать на это глаза? Будь уверена, Большой шеф сумеет выпутаться, а расплачиваться за него придется нам, стрелочникам. Не лучше ли договориться с немцами? Ты можешь быть им полезной. Твой муж их тоже интересует». Жермена просит время на размышление и немедленно предупреждает Большого шефа. Он приказывает ей прервать контакты с Ефремовым и уехать в Лион. Поскольку у Жермены нет документов, удостоверяющих личность, она не может сразу покинуть Бельгию и скрывается на одной из конспиративных квартир, неизвестных Ефремову.
Возможно, так бы все и осталось, не будь Райхмана. Он встречается с инспектором Матьё и просит у него удостоверение личности для агента, которому надо бежать. На фотографии, которую он принес, — Жермена Шнайдер. Матьё обещает достать бланк удостоверения и убеждает Райхмана в необходимости устроить ему встречу с этим агентом. Сцена в Ботаническом саду, оказавшаяся роковой для Ефремова, будет разыграна снова.
Но Райхман как орудие провокации в конце концов исчерпал себя. Фортнер и Матьё напрасно ждут Жермену Шнайдер в условленном месте: туда является сам Райхман. Не потому ли, что Большой шеф сумел предупредить Жермену? Или она сама в последний момент что-то заподозрила? Нам это неизвестно. Зондеркоманде тоже. Но немцы сделали вывод, что Матьё, видимо, раскрыт. И коль скоро сеть больше не доверяет Райхману, он становится ненужным; его арестовывают.
«Это был гадкий преступник, — рассказывает Фортнер. — Низкая, черная душа, — одним словом, еврей! Он сразу же вызвался работать на нас. Угодлив был до омерзения, и я вас уверяю, мы все презирали его. Но, сами понимаете, нашу работу не делают в перчатках: он мог быть нам полезен и приходилось его использовать…»
«Поскольку Райхман был беспринципным евреем, — отмечается, в частности, в рапорте гестапо, — он сразу же выдал свою любовницу Мальвину Грубер, которая также предложила нам свои услуги».
Агент, состоящий на службе у русских с 1934 года, знает многих. Райхман-заключенный, несомненно, будет так же полезен, как в те времена, когда, не сознавая того, служил орудием в руках Матьё. Быть может, с его помощью можно будет добраться и до Большого шефа, который в ходе расследования стал для зондеркоманды врагом номер один, навязчивой идеей.
Что же касается Мальвины, раздобревшей матери семейства, чешки по происхождению, то для немцев она тоже первоклассная добыча. Любовница Райхмана, курьер сети, осуществляющий связь с группой советских агентов, работающих в Швейцарии, признается, что множество раз пересекала франко-швейцарскую границу. Сразу после ареста она сообщает зондеркоманде важнейшую информацию, касающуюся Маленького шефа. Мало того, что Кент не послушался Треппера и не согласился на отъезд Маргарет в Швейцарию после облавы на улице Атребат, он не захотел, чтобы его возлюбленная с сыном ехали в Париж без провожатых; он отправил вместе с нею Мальвину. Неосторожная Маргарет рассказала своей спутнице, что конечная цель ее путешествия — Марсель. Зондеркоманде нетрудно будет отыскать там любовников, заставив их поплатиться за свое легкомыслие.
Но прежде чем браться за Париж и Марсель, надо до конца очистить Брюссель.
Франц Фортнер:
«Одержав победу над Францией в 1940 году, власти рейха обратились к нейтральным странам с очень выгодными предложениями о создании коммерческих предприятий на оккупированных территориях. Нам была нужна всякого рода фурнитура, разнообразные товары, и мы еще не знали, в какой мере можно рассчитывать на сотрудничество французских, бельгийских и голландских дельцов. У нейтралов, наоборот, не было никаких оснований проявлять сдержанность в торговле с нами. Кроме того, на них можно было положиться с большим основанием, нежели на любого гражданина побежденной страны.
В Брюсселе, так же как в других местах, этим фирмам были предоставлены всевозможные льготы. Они могли связываться по телеграфу и телефону со всей Европой; руководство получало необходимые для передвижения «аусвайсы». По сути дела, они работали так, будто военного положения не существует.
Мы, конечно, были осторожны и незаметно проводили проверку. Однажды мне пришлось собирать обычную информацию о фирме «Симекско», директором которой был латиноамериканский бизнесмен. «Симекско» являлась одной из крупнейших компаний Брюсселя; она заключала крупные торговые сделки с вермахтом, и ее руководство без конца разъезжало. Меня насторожило необычное множество телеграмм, которыми фирма обменивалась с Берлином, Прагой, Парижем и т. д. Я рассказал об этом начальнику службы абвера, занимающейся наблюдением за телеграфно-телефонной связью. Он отреагировал абсолютно спокойно. «Симекско» — одна из солидных фирм, и нет никаких оснований лишать ее привилегий.
Этого было недостаточно, чтобы рассеять мои подозрения. Я решил повидать начальника интендантской службы Брюсселя, под контролем которого осуществлялись все торговые сделки с вермахтом. Когда я спросил, каково его мнение о фирме «Симекско», он воскликнул: «О! Очень достойные, деловые люди! Если бы все были такими… Они работают безупречно и к тому же очень хорошо к нам относятся. Изо всех здешних дельцов только с ними у нас по-настоящему налажен личный контакт. Очень часто они приглашают нас на обеды и приемы и, должен сказать, принимают по-королевски…»
Меня же эти личные контакты скорее встревожили. Пировать со своими клиентами у сотрудников интендантской службы было не принято: такое не допускалось. Фирме «Симекско» определенно пришлось приложить немало усилий, чтобы приучить их к этим вольностям. Но с какой целью?
Я попросил моего собеседника рассказать кое-что о руководителях фирмы. Он сообщил, что латиноамериканец уехал во Францию, а его сменил бельгиец Назарен Драйи, но что самым главным лицом в фирме, по-видимому, является другой бизнесмен, живущий в Париже. Он нередко приезжает в Брюссель, в частности, для того, чтобы забрать прибыль «Симекско», и мой интендант очень часто встречался с ним. Он расхваливал парижанина напропалую, утверждал, что это необыкновенно энергичный и деятельный человек, безоговорочный сторонник рейха. Тогда я попросил описать мне его. Поскольку вы уже поняли, о ком шла речь, незачем говорить, что, слушая это описание, я обливался холодным потом. В конце концов, достав из бумажника одну из двух фотографий, найденных на улице Атребат, я спросил: «Это он?» Увы, это был действительно он — Большой шеф… Что же касается латиноамериканца, то, разумеется, речь шла о Кенте…
Представьте себе мое изумление и ужас. Конечно, с розыском советских шпионов в пригородных кафе покончено, но обнаружить их в кругу высокопоставленных немцев в Брюсселе… Тем более в таком великолепном наблюдательном пункте, как интендантская служба! Благодаря «Симекско» и сделкам, которые эта фирма заключала с вермахтом, они знали все о численности немецкой армии в Бельгии, ее оснащении, о сооружении «Атлантического вала» (фирма принимала активное участие в этих работах) и т. д. Кроме того, работникам интендантской службы по характеру своей деятельности приходилось много ездить, встречаться с людьми, они были в курсе очень многих дел. И напитки Кента, должно быть, развязывали языки…»
По некоторым данным, не чутье Франца Фортнера погубило «Симекско», а предательство Ефремова. Когда Треппер инструктировал его, он рассказал о существовании «Симекско», настоятельно рекомендуя держаться подальше от фирмы: поскольку во главе ее долгое время стоял Кент, дело это было опасным. Ефремов вполне мог выдать «Симекско», наряду со всем остальным.
Как же поступят с разоблаченной «Симекско»?
«Мы навели справки об акционерах фирмы, — рассказывает Фортнер. — Это были бельгийские бизнесмены, явно не подозревавшие, в какое осиное гнездо они попали. Я отправился в «Симекско» под видом офицера интендантской службы, желающего закупить почтовую бумагу для оккупационных войск. Меня принял коммерческий директор Назарен Драйи. Ничто в его поведении не вызывало подозрений: он беседовал со мной, как обычный торговец с обычным клиентом. К тому же почтовой бумаги у него не оказалось, и сделка не состоялась. Чтобы узнать побольше, мы решили никого пока не арестовывать и понаблюдать за фирмой, в частности, подключив их телефон к системе подслушивания. Но я должен рассказать вам о последнем — невероятном! хотя их было немало — сюрпризе расследования…
Приехав в Брюссель, я решил, что мне не стоит располагаться в штаб-квартире абвера; противник очень скоро вычислил бы меня. Лучше обзавестись какой-нибудь конторой, где под вымышленным именем я принимал бы безо всяких опасений своих осведомителей. Итак, я снял на имя Рьепера помещение под экспортно-импортную контору в торговом доме № 192 на улице Руайаль. А знаете, где находилось бюро фирмы «Симекско»? На улице Руайаль, дом 192. Они располагались на той же лестничной клетке, что и моя контора, в смежном помещении, разделенном такой тонкой перегородкой, что мы слышали друг друга, находясь в своих комнатах. Вполне возможно, что они установили микрофоны, чтобы записывать мои разговоры… Вы, может быть, помните, что, найдя на улице Атребат фотографии Большого и Маленького шефа, я испытал странное ощущение, что где-то их видел? Еще бы: я десятки раз сталкивался с ними на лестнице! Встречал на лестничной площадке, и мы раскланивались! Добавлю, что после операции на улице Атребат они все же остерегались появляться на улице Руайаль, иначе я наверняка узнал бы их. Но ведь это невероятно, не так ли? Действительно фантастическая история! Если бы такое прочитали в романе, сказали бы, что автор напридумывал слишком много…»
В самом деле, удивительная история, и даже больше, чем думает Фортнер. Ведь если ему до конца не было известно, что такое «Симекско», работники фирмы точно так же не догадывались, что скрывается за табличкой «Рьепер, импорт-экспорт». Несколько месяцев агенты советской разведки находились на одной лестничной клетке с немецкой контрразведкой, но и те, и другие не подозревали об этом!
Случай — фантастический режиссер, но актеров, достойных его таланта, не оказалось…
Любовная история
Василий и Анна — два русских эмигранта из дворян, разоренных коммунизмом; Париж кишит такими. Но Максимовичи не имеют ничего общего с отбросами из числа бывших аристократов — таксистами или балалаечниками, сходящими с ума от ностальгии. Они принадлежат ко второму поколению эмигрантов, распрощавшемуся с прошлым и устремленному в будущее. Поскольку старый генерал Павел Максимович умер в бедности, заботу о детях взял на себя монсеньор Шапталь, покровитель эмигрантов всех рас и национальностей, волею судеб попавших в Париж. Благодаря ему Василий поступает в Центральную школу и становится горным инженером; Анна изучает медицину и специализируется по неврологии.
После объявления войны полиция отправляла в лагерь Верне подозрительных иностранцев. Василия Максимовича взяли через несколько месяцев, но Анна избежала интернирования благодаря своей профессии: душевнобольные — и тихие, и буйные — нуждались в ней и ее клинике.
Лагерь Верне был расположен в Арьеже, в тридцати километрах от Пиренеев и испанской границы. После массовых облав в сентябре 1939 года на пятидесяти гектарах земли, огороженных колючей проволокой, устроили нечто, вроде огромной резервации, куда свозили всех подряд. В Верне попали тогда и испанские республиканцы, и русские эмигранты (монархисты, социалисты, фашисты), французские коммунисты, уголовники, а также сотни немецких эмигрантов, чудом избежавших гестаповских застенков или гитлеровских концентрационных лагерей. Французским властям было безразлично, что эти люди — самые ярые противники нацизма в мире. Власти с таким рвением ковали будущую победу, что не желали тратить время на пустяки, и предпочли без разбора засадить в лагерь всех, кто был на подозрении у полиции.
Барон Василий Максимович до семнадцати лет жил среди великолепия императорского Санкт-Петербурга. Покинув Россию и одновременно оказавшись вне Истории с ее встрясками, Максимович вновь столкнулся с ней, переступив порог Верне. В лагере он познал голод, холод и унижение. Увидел непреодолимую живучесть дикого парадокса: Франция, воюющая с Гитлером, сажала за колючую проволоку и морила голодом самых непримиримых его врагов.
Он пережил день неслыханного позора, когда гестапо, следуя по пятам за победоносным вермахтом, явилось в Верне за живым товаром; французские охранники послушно передали его им в тот самый момент, когда маршал Петен в своей сбивчивой речи объявил соотечественникам о заключении мира на почетных условиях.
Вслед за гестапо в Верне прибыла комиссия, которая должна была отобрать среди заслуживающих доверия заключенных работников для третьего рейха. Комиссию возглавлял полковник Ганс Куприан. Ему нужен был переводчик, Василий предложил свои услуги и не был отвергнут. Более того, он подружился с Куприаном. Полковник был офицером старой закалки, ярым монархистом; он считал, что Германия оказалась в руках невоспитанных узурпаторов, а барон Максимович, с его точки зрения, был изгнан из России бандой бесцеремонных проходимцев (которые, кстати, подписали пакт с бандой Гитлера — рыбак рыбака видит издалека); эти два человека были созданы, чтобы договориться между собой. Выполнив задание, Куприан освободил Василия и предложил встретиться в Париже: ему подыщут должность, соответствующую его талантам.
В августе 1940 года Максимович вернулся к сестре в опустевший к тому времени Париж.
«Загадочный славянин» Василий в скором времени решится на совершенно недвусмысленный шаг: он предложит свои услуги Большому шефу.
Треппер долго ломает голову, как отнестись к предложению Максимовича и, наконец, принимает положительное решение. Так, с недоверия и обоюдных сомнений, два шага вперед, шаг — назад, начинается сотрудничество, которое окажется плодотворным и обогатит историю сети одной из самых пикантных ее страниц. Ибо тридцатидевятилетний барон Василий Максимович, уже полноватый мужчина с распухающими от болезни ногами, предназначен судьбой на роль Казановы «Красной капеллы».
Маргарет Хоффман-Шольц, немка сорока четырех лет, далеко не красива. Вот уже четверть века она ждет своего волшебного принца. Личность Большого шефа достойна пера Бальзака (о, какой замечательный портрет этого человека создал бы писатель!); что же касается Маргарет, то она, пожалуй, могла бы стать героиней Делли. Она — из прекрасной семьи, живущей в Ганновере. Один из ее дядей, подполковник Хартог, бывший главный лесничий, служит в Париже в штабе генерала Генриха Штюльпнагеля, коменданта Большого Парижа. Отец Маргарет возложил на этого дядю заботы о его малышке-дочери, когда ее после зачисления на нестроевую службу вермахта перевели в Париж. Но чувствительности Маргарет не угрожают болезненные уколы со стороны солдатни: она — секретарь полковника Ганса Куприана, утонченного аристократа. Они из одного круга… Все эти чудесные обстоятельства не отменяют того факта, что ей уже сорок пятый год и она далеко не красавица. После победы перед ней торжественно распахиваются ворота Верне: Маргарет прибыла туда с комиссией Куприана. Но она не видит ни мерзости, ни страданий, ни уродства — ничего, кроме Василия Максимовича. Она ослеплена им. У бедняги слоноподобные ноги, наверняка изможденное лицо и одет он как пугало, но под рубищем Маргарет разглядела барона. Он удостаивает ее пристальным взглядом, быть может, даже заговаривает с ней. Этого предостаточно для девицы из Ганновера. Не будучи ни Бальзаком, ни Делли, автор не берется описывать бурю, потрясшую тогда сердце Маргарет. Покидая Верне, она буквально без ума от любви.
Вернувшись с Куприаном в Париж, Маргарет снова приступает к своим штабным обязанностям. Наверняка сердце ее не лежало к работе и сто раз в день в ее встревоженной душе возникал вопрос: «Приедет ли он?» Он приезжает, как обещал, но предложения немецкого Бюро труда не вызывают у него особого энтузиазма. Иное дело — престижная должность инженера на заводах Хеншеля в Касселе, которую ему подыскал Куприан. Маргарет ни жива ни мертва от страха… Но чудо! Василий отказывается. Обезумевшая от счастья Маргарет ни на секунду не сомневается: он сделал это, чтобы остаться рядом с ней. Бедняжка была бы разочарована, если б узнала, что ее возлюбленный следовал указаниям Большого шефа. Тот объяснил Максимовичу, что в Париже он будет полезнее, чем в Касселе. «Создайте разведывательную группу, — сказал он ему, — Вращайтесь в кругу белоэмигрантов, французских аристократов, католиков; завязывайте дружеские связи с немецкими офицерами; но, главное, как чумы избегайте французских левых». Для конспирации Максимовичу действительно лучше всего было оставаться тем, кто он есть: аристократом-эмигрантом, точно так же как Трепперу следовало разыгрывать из себя бизнесмена, проворачивающего сделки на черном рынке, жить на широкую ногу и пировать с людьми из «Тодта» в подпольных ресторанах Парижа.
Идиллия продолжается. Василий получает постоянный пропуск в отель «Мажестик», штаб-квартиру немецкого командования. Каждый вечер он приезжает сюда за Маргарет. Она рассказывает ему, как прошел день. Поскольку на память не всегда можно положиться, Маргарет согласна, что проще передавать возлюбленному копии документов, которые проходят через ее руки. Она получает их также и от своих подруг. Все сверхсекретные донесения о лагерях во Франции попадают таким образом к Большому шефу. Когда сюжет исчерпан, Треппер поручает Максимовичу уговорить Маргарет поработать в другой сфере. Она переводится в службу расквартирования оккупационных войск во Франции. Когда Треппер получает полную информацию, ловкий советчик Максимович направляет Маргарет в третью сферу: она поступает на работу в секретариат немецкого посла Абеца. Ее рвение в работе внушает всем доверие и открывает доступ к самым секретным документам. Через нее Москва узнает о политических сделках с режимом Виши, настроениях французского народа, немецких планах и трудностях, с которыми сталкиваются оккупанты. Действительно ли Маргарет настолько глупа и не отдает себе отчета в том, что предает свою страну? Так думать нет оснований. Без сомнения, любовь заглушила все патриотические чувства. Непостижима тайна женского сердца, пылающего страстью…
Некоторые трезвомыслящие люди забеспокоились. Дядя Маргарет, например, не одобряет любовных отношений с Максимовичем. Но его предостережения остаются без внимания. Офицеры службы безопасности, работающие в штабе, встревожены, напоминают Маргарет, что идет война и ее работа требует соблюдения строжайшей тайны. Пустые слова. Даже самые скромные подруги Маргарет без ума от Василия: он изысканный кавалер, в нем угадывается утонченная натура; к тому же всегда приносит букет цветов для одной, коробочку конфет для другой — словом, настоящий барон. Ну как же можно не доверять барону?
Офицеры главного штаба также ни на секунду не сомневаются в нем. В большинстве своем это благородные, образованные люди, великосветские противники нацизма. Они презирают режим, который воюет против английских джентльменов и в то же время заключает договор о дружбе с проходимцами-большевиками. Они считают Василия человеком своего круга, откликаются на его приглашения, принимают его у себя и откровенно высказываются при нем. Однажды генерал фон Пфеффер, монархист, один из тех немецких офицеров, что подписали перемирие с Францией, разговорился в кругу почетных гостей: здесь были подполковник Хартог, доктор Зайффарт, доктор Хютгенс и другие. Война против России наконец началась, и эти господа поздравляют друг друга, но Пфеффер заявляет, что расправиться с русскими не удастся, если продолжится война с англичанами и американцами. Вывод: нужно с ними договориться, а затем бросить все силы вермахта против России. «Провести переговоры? — спрашивает Максимович. — А как же фюрер?» «С. фюрером или без него» — парирует Пфеффер.
В общем, собеседники доверяют друг другу.
Анна множество раз чуть не натворила бед. Она так и рвалась в бой. Однажды предложила Большому шефу такое количество яда кураре, что можно было бы отравить тысячу человек: сверкая глазами, она объявила, что только сейчас или никогда представляется случай разом избавиться от немецкого штаба в Париже. Опасаясь ее непредсказуемых выходок, Треппер приказывает отказаться от подобных шекспировских замыслов. Ему пришлось также использовать все свое красноречие, чтобы отговорить Василия от намерения делать зажигательные бомбы: было бы безумием растрачивать на такие дела столь ценных агентов. Благодаря Василию Треппер проник в самое сердце немецкой штаб-квартиры. Через Анну он получает информацию о происках ватиканских политиков: к ней дружелюбно относятся монсеньор Шапталь, а также иезуитский священник Валансен, замешанный во все интриги. К тому же она очень часто встречается с доктором Даркье и от него узнает о закулисных действиях правителей Виши, марионеткой которых стал его брат.
Старожилы еще помнят больных, лечивших нервы в тиши этой окруженной лесом обители, а также часто приезжающих сюда подруг Маргарет Хоффман-Шольц и жен немецких офицеров, утомленных воздухом Парижа.
В их числе — Кэте Фёлькнер. В один из летних дней 1941 года она шла по длинной и великолепной аллее, ведущей к замку, но не для того, чтобы немного отдохнуть здесь: ей предстоит пройти очередное испытание.
Кэте Фёлькнер — немецкая гражданка, родилась в Данциге 12 апреля 1906 года в семье учителя рисования, социалиста. У нее самая обыкновенная внешность, несмотря на пышные пепельные волосы, зато мускулистое и чрезвычайно гибкое тело: она становится танцовщицей-акробаткой. Затем — жалкие гастроли по Европе с итальянцем-любовником и одновременно менеджером Поццальдо, от которого она рожает двоих детей. Однажды семейство приезжает в Ленинград без гроша в кармане. О них заботятся и даже предоставляют Кэте возможность учиться. Словом, ее обращают в свою веру. Наверняка именно тогда ока и была завербована советскими секретными службами. Кэте снова разъезжает по всей Европе, но на этот раз уже по плану, составленному в Центре, и тщательно избегает нацистской Германии. В 1937 году ей приказывают ехать в Париж: она находит работу в одном кабаре и танцует там в течение двух лет. В 1939 году, после объявления войны, она вместе с любовником и детьми скрывается в одном доме в двадцатом округе, чтобы избежать интернирования, которое ей угрожало как гражданке воюющей с Францией страны. Весь долгий период «странной войны», находясь на нелегальном положении, Кэте и Поццальдо посвятили изучению стенографии и машинописи. В 1940 году Кэте уже не прячется, а предлагает свои услуги победителям-соотечественникам. Ее принимают на работу в Бюро труда «Организацион Заукель», которое разместилось в здании палаты депутатов. Поццальдо получает какую-то ничтожную должность, а Кэте становится секретарем директора парижского отделения этого ведомства доктора Клеефельда. Он полностью ей доверяет: разве она не немка и разве ей не пришлось прятаться почти целый год, чтобы не попасть в руки французских полицейских?
После возвращения из Верне Максимович приходит в палату депутатов, чтобы узнать, какую работу ему может предложить организация Заукеля. Он знакомится с Кэте, разговаривает с ней о том о сем, догадывается о происходящем в ее душе, приходит наконец к выводу, что эта женщина может стать новым и очень ценным агентом. А если он ошибся?
Василий устраивает ей приглашение в замок Бийерон. Пятнадцать дней толстая Анна и маленькая Кэте, болтая, гуляют по парку. После отъезда Кэте Анна говорит брату: «На мой взгляд, она подходит». Василий все еще сомневается. Он уже набрался кое-какого опыта с тех пор, как мечтал о зажигательных бомбах. В Париже Василий снова встречается с Кэте и опять отправляет ее в Бийерон, чтобы она погуляла под ручку с Анной. Анна вторично дает благоприятный отзыв, и Василий решает, что пора поговорить о Кэте с Большим шефом.
Разговор происходит после облавы на улице Атребат, когда Треппер проявляет звериную осторожность; он опасается провокаторов. Кэте, разумеется, не сообщила Максимовичу о своей прежней связи с советскими службами, ограничившись скромными намеками на свои антифашистские настроения. Со своей стороны Треппер, в силу обстоятельств, о которых мы вскоре расскажем, не запрашивает в Центре никаких сведений о ней. Да и сделай он это, ответ — конечно, положительный — не рассеял бы его опасений. Кэте исчезла в декабре 1939 года, оборвав контакты с Центром, и вновь появилась в июле 1940 года в бюро доктора Клеефельда. Что это — хитроумный ход, чтобы занять подходящее место для возобновления работы, или маскировка, за которой скрывается союз с победителем?
Если надо перепрыгнуть реку, Большой шеф обычно не колеблется, но прежде, чем совершить эффектный, но опасный прыжок, он всегда ищет брод. Поэтому вербовка Кэте сопровождается особыми мерами предосторожности. Во-первых, надо поглядеть на нее — но со стороны. Он велит Анне пригласить ее в ресторан, отделанный зеркалами. Сев за соседний столик, Треппер пристально вглядывается во все зеркала, надеясь заметить возможную слежку. Ничего подозрительного вокруг. Можно перейти ко второму этапу: встрече с Кэте. Она состоится на перроне метро с несколькими выходами. Кэте спрашивает Василия, как будет выглядеть ее собеседник и какой пароль она должна произнести. Василий не сообщает ни того, ни другого и объясняет, что партнер ее уже знает — девушка поражена. Но если Кэте окажется провокатором, она не сможет указать ищейкам гестапо на их жертву: ей придется ждать, пока Треппер сам не подойдет, ему ведь нужно время, чтобы осмотреть место встречи. Он велит Кацу проследить за Кэте, пройти за ней по пятам от дома до перрона. Если он заметит хвост, то незаметно предупредит шефа. В метро их агенты, расставленные в стратегических точках, ведут наблюдение на случай, если появятся господа в удлиненных плащах и тирольских шляпах. Встреча проходит великолепно; Кэте изъявляет желание работать. Третий этап: испытание. Ей велят достать печати, штемпеля, образцы почерков. Она приносит. Теперь ее уже считают агентом сети и поручают серьезные дела. Кэте добывает документы, но передает их не Трепперу. Он посылает за ними свою помощницу. Ее подстраховывает Кац. Помощница встречается с Кэте в метро и получает от нее завернутые в газету донесения, составленные доктором Клеефельдом. Потом по меньшей мере шесть часов гуляет по улицам перед возвращением домой. И все это время верный Кац ходит за ней по пятам. После этого она должна хранить документы у себя дома в течение трех дней; затем ее муж относит их Большому шефу…
Слишком сложная механика? Верно. Но если бы все руководители разведывательных групп действовали таким образом, нацистские бойни не были бы так переполнены.
Через Кэте Москва узнает о трудностях с рабочей силой, которые мешают осуществлению гитлеровских планов, и о предусмотренном способе их преодоления: обращении в рабство оккупированной Европы. Клеефельду известно все: сколько рабочих рук потребуется от каждой страны, как их будут использовать в Германии и — ценнейшие сведения — на какие промышленные предприятия будут отправлять в первую очередь. Очень скоро он будет докладывать о трудностях, связанных с вербовкой в Германию и массовым бегством в маки. Это важные сведения.
Однажды Василий Максимович рассказал Трепперу о своем затруднении (нам даже известно, что при этом он нервно пощипывал бородку, которой недавно стал обрастать его подбородок): над ним начинают посмеиваться. Поскольку его отношения с Маргарет никак официально не обозначены и похожи на вульгарную связь, злые языки скоро заговорят, что эта любовь далеко не платоническая. Репутация Максимовича может от этого пострадать, не исключено, что в скором времени его перестанут принимать в высшем парижском обществе. Треппер велел ему жениться, но Василий, поглаживая бородку, заметил, что время полной и безоговорочной капитуляции еще не пришло — гибкое отступление позволит занять позицию, на которой можно продержаться по меньшей мере несколько месяцев: помолвка. «И слава богу, — заметил русский, — что в нашем кругу между помолвкой и бракосочетанием не может быть и речи о физической близости».
Надо было сообщить обо всем этом в Москву. Большой шеф запросил разрешения на помолвку у Директора. И поскольку тот охотно благословил жениха, великосветский Париж был завален пригласительными билетами с гербом Максимовичей. Прием был роскошный: самые красивые и знатные русские девушки эмигрантки танцевали с самыми гордыми офицерами немецкого штаба в Париже; шампанское лилось рекой, и голубки получили поздравления от всех генералов из отеля «Мажестик».
«Сохраняйте хладнокровие»
Лето 1942 года ознаменовано провалом брюссельской и амстердамской сетей, но парижская цитадель, судя по всему, осталась неприступной. Недремлющие часовые и драконовские правила конспирации позволили ей выстоять.
Благодаря Гроссфогелю обеспечены условия ее существования. С десяток квартир или свободных комнат могут служить убежищем для подпольщиков: улица Эдмон-Роже, 3; набережная Сен-Мишель, 13; улица Варенн, 94; улица Фортюни, 6; проспект Ваграм, 78 и т. д.; есть еще домик в Везине и вилла в Вервье. Помимо этого существует даже тыловая база: замок Бийерон, куда приезжают больные или уставшие члены организации, чтобы собраться с силами, так что коммунисты-подпольщики и жены немецких офицеров бок о бок вдыхают здоровый воздух Берри. В то же время Бийерон, расположенный в нескольких километрах от демаркационной линии, для находящихся в опасности агентов является «дверцей» в свободную зону; местные проводники легко переправляют их туда. Между прочим, ферма Корбена, директора «Симекс» поставляет в изобилии птицу и яйца, а Тевене, акционер бельгийского отделения «Симекско», владелец сигаретной фабрики, продолжает обеспечивать Париж своей продукцией.
С точки зрения финансов дела идут превосходно. Чистая прибыль фирм «Симекс» и «Симекско» достигла 1 616 000 франков в 1941 году и 1 641 000 франков в 1942-м, с учетом того, что все затраты, связанные с деятельностью бельгийской, голландской и французской сетей, были включены в пассив этих двух компаний. Треппер ведет строжайший учет расходов, потому что, как любой глава советской сети, он знает, что должен представить финансовый отчет в Москве. Ему самому и его людям платят в долларах (доллар всегда был единицей денежных расчетов Центра). В 1939 году Большой шеф получал 350 долларов в месяц. Когда его жена с детьми вернулась через Марсель в Москву, эту сумму сократили до 275 долларов. Кенту, Аламо и Гроссфогелю платили сначала 175 долларов в месяц, затем 225. Но все агенты, независимо от ранга, с 22 июня 1941 года получают одинаковую зарплату в 100 долларов; идет война, и они считаются солдатами действующей армии. Разумеется, размеры служебных расходов не ограничены.
На первый взгляд эти расходы невелики. С 1 июня по 31 декабря 1941 года Брюссель обходится в 5650 долларов, а Париж — в 9421. С 1 января по 30 апреля 1942-го было затрачено 2414 долларов на французскую сеть, 2042 — на бельгийскую, тогда как Кент, находящийся в Марселе, получает на свою группу 810 долларов. С 1 мая по 30 сентября 1942 года расходы исчисляются во франках: 593 000 приходится на Францию, 380 000 — на Бельгию, 185 000 — на Кента.
Сюда входят лишь обычные расходы (зарплата агентов, аренда помещений и т. д.). Чтобы иметь точное представление о финансовом положении «Красной капеллы», следовало бы добавить суммы, предназначенные для подкупа немецких офицеров, оплату помолвки Максимовича, содержание замка Бийерон и т. д. Большой шеф мог тратить деньги без счета, поскольку суммы, переданные немцам, посредством «Семекс» и «Симекско» были вытянуты из немецких карманов. Третий рейх по сути содержит «Красную капеллу» подобно тому, как живой организм питает рак, его же разъедающий. И он содержит ее на такую широкую ногу, что в какой-то момент Центр подумывает о том, не назначить ли Большого шефа банкиром всех советских разведывательных групп на Западе…
Свои счета Треппер спрятал в стенных часах на вилле в Вервье. На квартире Каца в банках из-под варенья хранится 1000 золотых долларов — на случай финансового краха. Клод Спаак все это время держит у себя золотой слиток, доверенный ему Соколами. Даже если «Симекс» и «Симекско» будут раскрыты, в движущей силе войны не будет недостатка.
Обладая такой инфраструктурой, сеть осуществляет беспрецедентные операции. Мы уже знаем, какую роль играла фирма «Симекс»: проникновение в «Организацион Тодт» и сбор разведданных о важнейших мероприятиях, осуществляемых вермахтом на территории оккупированной Европы. Деятельность Василия Максимовича: проникновение в парижский штаб оккупационных войск, сбор информации о передвижении частей, служебном назначении офицеров, оценка морального состояния вермахта, антигитлеровские интриги в рядах армии, отношения с Виши. Задача Кэте Фёлькнер — проблемы с рабочей силой. Что касается Анны, то она сообщает о политических интригах Ватикана и французской внутренней политике. В Лионе Ромео Шпрингер устанавливает контакт с бывшим бельгийским министром Бальтазаром и американским консулом; от них он получает важную информацию.
Это не все.
Сеть завербовала двух агентов на немецкой телефонной станции в Париже. Они подслушивают разговоры между Парижем и Берлином и передают Большому шефу наиболее важные сведения.
Москва может быть довольна. Большой шеф своим упорным трудом и талантом с помощью французской сети достиг той главной цели, которая стоит перед любой разведкой, — проник в высшие эшелоны немецкой военной иерархии. Если бы Трепперу удалось внедриться в среду младших офицеров и только — этим, кстати, ограничилось большинство разведок союзников, — результат не вызвал бы особого интереса Кремля. Париж ведь не имел большого стратегического значения для рейха, и происходящее здесь напрямую не влияло на события в России. Но мы знаем, что донесения Максимовича об антигитлеровских интригах офицеров типа Пфеффера помогли Москве разработать пропагандистскую кампанию вокруг командования вермахта.
Разумеется, штаб Красной Армии также получает пищу для размышлений. Помимо общих сведений о планах вермахта и его основных стратегических замыслах он осведомлен о готовящейся переправке в Россию любой дивизии, находящейся в Европе, еще до того, как она «сложила чемоданы», а иногда даже раньше, чем об этой переброске узнает командующий дивизией генерал. Хорошая работа.
Центр получает не всю собранную информацию — и всех «пианистов» Франции на это не хватило бы, — но ее квинтэссенцию. И в частности, подробное описание каждого воинского подразделения, направленного на Восточный фронт.
Что еще можно сказать, кроме того, что в истории разведки редкая сеть приносила своему шефу столько удовлетворения, давала столько поводов гордиться ею, как французская группа «Красной капеллы» летом 1942 года…
Но так случилось, что именно с этим летом пришло время тревоги для Большого шефа.
Кремль не прислушался к тревожным сигналам Большого шефа о плане «Барбаросса», но Зорге в Японии, Радо в Швейцарии и другие резиденты в разных странах также получили от ворот поворот, и горькое сознание, что тебе не верят, стало повседневной болью шефа разведывательной сети.
Генерал Суслопаров не обеспечил Треппера передатчиками, которые он просил, но не следует обвинять бравого военного атташе: он ограничился запросом в Центр, а Центр не ответил, потому что отрицал возможность нападения. Когда же война началась, чрезмерная настойчивость, с которой Директор отдавал приказы, могла сравниться лишь с его прежней пассивностью. Несмотря на предупреждения Большого шефа — даже мольбы! — «пианисты» были прикованы к своим передатчикам по пять часов подряд, хотя и двадцатиминутная передача предоставляла большие возможности для ищеек функабвера. Аламо, Венцель и Сокол попали в гестапо, потому что выполняли приказ Центра. Но во время войны всегда бывает так: начальники любят из своих штаб-квартир отдавать приказы о том, чтобы люди умирали на боевом посту, хотя достаточно было бы передвинуть их немного в сторону, чтобы избежать огня. Руководитель разведки считает радистов своим атакующим подразделением, но он требует при этом, чтобы они хранили в течение двадцати четырех часов дубликат всех переданных радиограмм на случай, если Центр их плохо записал или не сумел расшифровать; можно себе представить, как это рискованно! Правда, эта неразумная требовательность характерна для всех разведуправлений мира.
Первая настоящая трещина возникла из-за пресловутой радиограммы, приказывающей Кенту отправиться по адресам трех руководителей берлинской сети. Поразившись, Большой шеф повторял одно и то же: «Это невозможно! Они с ума сошли!» В радиограмме указаны три основных адреса, а ее ведь могут перехватить, расшифровать — так и произошло… Почему бы не направить в Брюссель человека, запомнившего эти адреса наизусть и прихватившего с собой пилюлю цианистого калия? Если время так поджимало, по крайней мере можно было распределить адреса по трем радиограммам и использовать разные шифры, чтобы уменьшить риск перехвата. С этого дня, несмотря на недовольство Директора, Большой шеф уже не будет сообщать в Москву, кого он использует в качестве «источников» — кощунственное нарушение традиций советской разведки, — он даже будет скрывать подлинные имена большинства своих агентов (именно поэтому он предпочел не запрашивать никаких сведений о Кэте Фёлькнер). Более того, когда радиосвязь будет снова налажена, самые срочные донесения он будет передавать по каналам Французской коммунистической партии, может быть, потому, что они содержат важнейшую информацию или чтобы не ставить под удар существование всей сети, если радиограммы будут перехвачены. Эта мера предосторожности имеет еще одно преимущество: донесения, переданные по партийному каналу, читает не только начальник разведки, но и еще кое-кто… Так, например, информацию, доверенную Треппером Порьолю, тот передает коммунистическому лидеру Жаку Дюкло, затем в Москве ее принимают службы главы Коминтерна Димитрова, откуда она поступает во всемогущий Центральный Комитет и к начальнику разведуправления одновременно.
Но после радиограммы, адресованной Кенту, Большой шеф опасается только неосторожности Центра: он еще не утратил к нему доверия.
Затем произошел провал на улице Атребат, и Трепперу приходится срочно принимать меры безопасности: он отправляет Кента в Марсель, агентов, подвергающихся наибольшей опасности, перебрасывает в Лион, на шесть месяцев замораживает брюссельскую сеть. В Центре это вызывает возмущение, там уже начинают поговаривать о предательстве. Трепперу делают внушение: дескать, незачем волноваться из-за такой ерунды — и приказывают возвратить Кента в Париж. Большой шеф отвечает, что на месте ему легче оценить обстановку, чем начальнику разведуправления. Кент останется в Марселе, а Ромео Шпрингер в Лионе. Тогда Москва требует, чтобы немедленно возобновила работу бельгийская сеть во главе с Ефремовым. Треппер делает все наоборот: он составил свое собственное мнение о Ефремове: вся деятельность этого агента сводится к шатаниям по барам и записи номеров воинских частей, к которым приписаны немецкие солдаты, пьянствующие вместе с ним.
Ефремов схвачен Фортнером. Треппер немедленно оповещает об этом Центр. Ответ Директора: «Мы знаем. Он предупредил нас по радио, что у него неприятности, связанные с валютой, но все уладилось, и его освободили». Большому шефу это тоже известно, но он догадывается, какой «ценой» оплатил Ефремов свое «освобождение»: предательством. Как убедить в этом Центр? Гроссфогель и Порьоль едут в Брюссель, чтобы выяснить все до конца. Их вывод категоричен и подтвержден доказательствами: Ефремов — предатель. Треппер отправляет донесение в Центр. Начальник отвечает: «Страх застит вам глаза. Приказываю немедленно восстановить контакт с Ефремовым». Трепперу, Гроссфогелю и Порьолю ничего не остается, как смеяться сквозь слезы.
Арестован Венцель, Большой шеф предупреждает Центр. Ответ: «Вы ошибаетесь. Венцель продолжает передавать донесения и присылает нам великолепный материал».
Арестован голландец Винтеринк. Центр — Трепперу: «Вы с ума сошли. Он по сей день передает такую же ценную информацию, как и до мнимого ареста. Сохраняйте хладнокровие!»
Если Большой шеф еще и не сошел с ума, то чувствует, что близок к этому. Из ночи в ночь он ломает голову над загадкой немыслимых радиограмм из Москвы, старается отмести ужасное подозрение: в Центре есть один или несколько завербованных немцами предателей, их задача — подорвать работу разведки изнутри. Но тогда кому же верить и на кого надеяться? Если даже в самом Центре — враги, не все ли потеряно? Другое предположение: Директор, может быть, думает, что он, Треппер, попал в ловушку, расставленную Фортнером на улице Атребат. В конце концов, из Москвы уловка, благодаря которой он сумел избежать ареста, могла показаться слишком удачной, чтобы не вызвать подозрений. Если Директор считает, что Треппер находится в руках гестапо, тогда, конечно, все, что Центр получает от него, априори воспринимается как ложь. Но зачем же так открыто заявлять об этом? Почему не притвориться, что Центр попался на удочку гестапо хотя бы для того, чтобы выяснить намерения немцев? И кроме того, если Большой шеф пал так низко, что стал работать на гестапо, то, очевидно, он-то и выдал Ефремова, Венцеля и Винтеринка. Гипотеза не выдерживает критики. Ни одно из предположений, родившихся в изобретательном мозгу Большого шефа, не позволяет логически объяснить поведение Центра.
Одно несомненно: Москву ввела в заблуждение исключительная важность сведений, переданных перебежчиками. Треппер разгадал механизм функшпиля, понял, в чем состоит главная трудность операции: для ведения игры надо получить от властей разрешение передавать врагу достаточное количество подлинной информации, чтобы он поверил ложной. Те, кто обрабатывает Ефремова, Венцеля и Винтеринка, очевидно, получили такое разрешение: Москва по-прежнему довольна их работой. Хотя сведения, переданные этими тремя людьми до их ареста, были как удары ножом в спину вермахта. Цель функшпиля должна быть действительно из ряда вон выходящей, поистине грандиозной, чтобы немцы согласились «обеспечивать» его такой ценой. Большой шеф, без сомнения, гордится тем, что совершил, но ему кажется невероятным, чтобы мастера функшпиля стали затевать такую крупную игру только для того, чтобы покончить с сетью. Даже если это и было их единственной целью (люди, связанные с разведкой, понимают, какую важную роль она играет), им никак не удалось бы убедить профанов из вермахта, что игра стоит свеч.
Значит, за функшпилем скрывается что-то еще — но что?
Конец берлинцев
Это кажется неправдоподобным. Такое невероятное стечение обстоятельств, ускоривших провал берлинской сети, пожалуй, не пришло бы в голову даже романисту. Конец этой организации, видимо, был предопределен характером ее деятельности, фантастичным и запутанным.
С 14 июля гестапо идет по следу, обнаруженному Клудовом. Установлено, кто возглавляет сеть: офицер люфтваффе Харро Шульце-Бойзен; старший советник министерства экономики Аренд Харнак; известный писатель, автор пьесы «Тиль Уленшпигель», директор киностудии «Прага-филмз» Адам Кукхофф. Шульце-Бойзен и Харнак — люди солидные, известные в берлинском высшем обществе и поддерживающие дружеские отношения с высокопоставленными деятелями нацистского режима. Теперь ясно, каким образом самые сокровенные тайны рейха становились известны в Москве. Два гестаповских следователя, Панцингер и Коппков, берутся за дело. По сравнению с Гирингом они занимают более высокое положение, поскольку находятся в непосредственном подчинении у могущественного гестапо-Мюллера; оба — опытные специалисты по антикоммунистической борьбе. Это они ликвидировали подпольную немецкую компартию, отправили на казнь или в концентрационные лагеря ее членов, внедрили осведомителей в специально сохраненные на местах ячейки разгромленной организации, чтобы не допустить ее возможного возрождения. К их великому удивлению, с сетью «Красной капеллы» — этого пугала! — оказалось легче расправиться, чем с группой коммунистов из берлинского предместья. Разделения на изолированные группы не существовало; встречи назначались по телефону; телеграммы отсылались по почте; рядового коммуниста было труднее выследить, нежели этих супершпионов! И поскольку «черный список» пополнялся гестапо ежедневно, Панцингер и Коппков не собирались устраивать преждевременную облаву. В расставленную ловушку, как сладкий, но прогнивший плод в корзину, должна попасть вся группа целиком.
В субботу 29 августа в служебных помещениях функабвера — большая суета. Клудов и его молодые помощники перебираются на верхний этаж в более просторные комнаты. Переезжали, наверное, по-настоящему весело, по-студенчески. Но после того, как все разместились, Клудов вновь становится строгим начальником. Он объявляет, что на следующий день, 30 августа, в воскресенье, придется поработать, чтобы наверстать потерянное в субботу время. Подчиненные огорчены. За исключением, пожалуй, Хорста Хайльмана. Это дисциплинированный офицер, убежденный нацист, самый усердный работник в группе. Но он договорился с друзьями совершить в воскресенье прогулку на яхте по Ванзе, и ему нужно предупредить их о возникшем затруднении. Он берет трубку телефона, только что установленного в кабинете Клудова, и называет какой-то берлинский номер. Служанка отвечает: хозяев нет дома. Хорст просит передать, чтобы ему перезвонили как можно скорее. И поскольку его собственный аппарат в новом кабинете еще не подключен, называет номер Клудова.
В этот день в Берлине просто великолепная погода. Забыв о войне и не подозревая, что наступил ее поворотный момент, берлинцы, как в былое мирное время, отдыхают в лесах, окружающих столицу. Среди отдыхающих, разумеется, много женщин, детей и стариков, но также и получивших броню специалистов, офицеров берлинских штабов, выздоравливающих после ранения и находящихся в отпуске военнослужащих, которым кажется, что это сон наяву…
На Ванзе, рае для любителей парусного спорта, не так много лодок, как до войны; тем большее удовольствие получают яхтсмены. На теплых досках разлеглись загорающие, плещут волны, ударяясь о корму, тихо наигрывают гитары и губные гармоники, кто- то поет, и песню подхватывают то на одной, то на другой лодке; солнце, вода, мир — счастье.
«Но внимательный наблюдатель заметил бы…» — написал бы здесь Бальзак.
…что экипажи охотно перебираются с одной яхты на другую, и явно не ради развлечения; что у переносных печек, на которых женщины варят картошку, собравшиеся о чем-то оживленно шушукаются; что многие лодки одна за другой подплывают к катеру, которым управляет белокурый парень с властным выражением лица, — так в давно прошедшие времена парусные суда приближались к флагманскому кораблю, чтобы получить приказ…
Профессиональные разведчики, мастера конспирации, знающие, что такое тень и тайна, закройте лица серыми плащами: эти прогулки по озеру — лишь повод для проведения пленарного заседания, организованного Шульце-Бойзеном, рулевым флагманского корабля. Он собрал на Ванзе тридцать человек — членов своей сети.
Невозможно было бы в это поверить, если б данное событие не было зарегистрировано в рапорте гестапо и если бы один из оставшихся в живых его участников, Гюнтер Вайзенборн, не подтвердил его подлинность.
На следующий день, 31 августа, около девяти часов утра телефонный звонок оторвал Клудова от работы. Как рассказывает служащий функабвера Флике, Клудов поднял трубку и услышал следующие слова:
— У телефона — Шульце-Бойзен. Вы хотели поговорить со мной?
Клудов, которому руководство абвера под большим секретом сообщило подлинные имена тех, кого он помог разоблачить, просто оцепенел.
— Алло? Извините меня… я не расслышал…
— Это Шульце-Бойзен. Прислуга только что передала мне вашу просьбу. Вы просили, чтобы я срочно перезвонил вам. В чем дело?
— Алло?.. Ну… видите ли… да…
— Алло, я слушаю…
— Извините… в общем, не могли бы вы сказать мне, как пишется ваша фамилия, через «у» или через «ю»?
— Через «у», разумеется. Я, кажется, ошибся номером. Вы мне не звонили?
— Н-нет… нет… не припомню.
— Прислуга, видимо, ошиблась. Неточно записала номер. Извините меня.
— Пожалуйста.
Когда Клудов сообщил своим начальникам о только что состоявшемся разговоре с Шульце-Бойзеном, они решили, что напряженная работа доконала усердного профессора: ему стали мерещиться голоса… С ним заговорили об отдыхе и необходимости проветриться, но он упрямо отрицал слуховые галлюцинации. И в конце концов поборол скептицизм своих шефов, упомянув о вопросе — касающемся написания имени, — который задал Шульце- Бойзену. С тех пор как Клудов узнал, кто он такой, проблема «у» или «ю» была для него подлинным наваждением. В состоянии замешательства, в которое поверг его неожиданный звонок, вопрос невольно сорвался с его языка.
Это выглядело убедительным и означало катастрофу. Шульце-Бойзен, видимо встревоженный гестаповской слежкой, хотел прозондировать почву звонком в функабвер. И вопрос Клудова подтверждал, что его разоблачили.
— Узнав об этом, Коппков и Панцингер стали кричать, что им сорвали расследование. Паучья сеть, в которую дни надеялись завлечь всю организацию, теперь разорвана. Они вынуждены отреагировать немедленно.
Харро Шульце-Бойзен был арестован после полудня. Коппков придумал незатейливую хитрость, чтобы выманить его из служебного кабинета в министерстве авиации, надо было избежать скандала. Его арестовали на улице, а среди его коллег распространили слух, будто он отослан с секретным поручением за границу. Его жену, Либертас, взяли через несколько дней, после ее возвращения из Бремена. Супругов Харнак арестовали 3 сентября на курорте, где они отдыхали.
Через неделю после начала облавы команды Панцингера и Коппкова бросили сто восемнадцать человек в подвалы тюрьмы на Принц-Альбрехтштрассе, где находилась штаб-квартира гестапо. Среди них — Хорст Хайльман, ценный сотрудник Клудова и активный деятель «Красной капеллы». Ибо Шульце-Бойзен, человек достаточно сумасбродный, чтобы проводить совещания под парусами на Ванзе, вместе с тем оказался способным внедрить агента даже в ряды абвера, более того — в самое сердце, в святая святых этого ведомства: службу дешифровки… Удивительный руководитель сети, и хвалить, и критиковать которого невозможно, не прибегнув к гиперболе! Но мы увидим, что Шульце-Бойзен был незауряден во всех проявлениях. За плечами молодого Хорста Хайльмана серьезный опыт политической борьбы. Он был членом организации молодых коммунистов, членом коммунистической партии, затем перешел на сторону нацистов и проявил фанатичную преданность: отсюда его назначение сначала на центральную радиостанцию абвера, затем в сверхсекретный отдел дешифровки. Но он знакомится с Шульце-Бойзеном, и снова поворот — последний, потому что он останется верен Шульце-Бойзену до конца. Он вербует для него еще одного сотрудника отдела дешифровки — Альфреда Траксла. В течение целого года Траксл поставляет ему чрезвычайно ценные сведения. Но разве он ничего не сообщил о группе Клудова и ее работе, о расшифровке роковой радиограммы? Вопрос спорный. Некоторые считают, что в субботу 29 августа во время переезда Хайльман узнал о том, что его шеф разоблачен. Своим телефонным звонком он, возможно, хотел поднять тревогу, а не просто предупредить, что не придет на назначенную встречу яхтсменов. Но разве мог тогда Хайльман ограничиться поручением, переданным прислуге? Разве не попытался бы любыми путями связаться с Шульце-Бойзеном в субботу вечером, а затем вечером в воскресенье, после работы? Проведя день на Ванзе, Шульце-Бойзен отправился к своему берлинскому другу Гуго Бушману, с которым проговорил до четырех часов утра. По словам Бушмана, он был «удручен, голоден и немного нервозен». Нормальное поведение, если он чувствовал, что гестаповская паутина медленно опутывает его. Но он попросил Бушмана устроить ему встречу с одним дипломатом, хорватом из Загреба: он не стал бы затевать этот разговор, если бы предполагал, что его вот-вот арестуют. Значит, Хайльман еще не успел его предупредить. Быть может, он не знал о том, что Шульце-Бойзен пойдет к Бушману и понапрасну прождал его у него дома? Опасность была так велика, что он просидел бы, ожидая его возвращения до четырех часов утра, или пошел бы в министерство к началу рабочего дня, если бы мог предположить, что Шульце-Бойзен не вернется домой после ночи, проведенной у Бушмана! Нет, Хайльман, конечно, знал о результатах работы Клудова, но ему, видимо, не было известно, какой решающий шаг сделал тот, расшифровав послание Директора Кенту; тайна еще не распространилась за пределы узкого круга — руководства абвера.
Сто восемнадцать человек арестовано. После первых же допросов Панцингер и Коппков узнают, что все здание держится на двух столпах: Арвиде Харнаке и Харро Шульце-Бойзене.
Биографическая справка об Арвиде Харнаке
Родился в 1901 году в семье, которая на протяжении многих поколений была связана с государственной и духовной деятельностью. Его отец, профессор Отто Харнак, — признанный авторитет в области литературы. Один из его дядей известен во всем мире как величайший знаток истории христианства. Многие близкие родственники занимают видные посты в правительственных учреждениях.
В 1931 году Арвид Харнак создает в Берлине «Кружок по изучению плановой экономики», в который входят несколько десятков человек прогрессивных взглядов. Деятельность группы косит исключительно научный характер. Но на следующий год, то есть в 1932-м, двадцать четыре члена кружка, и в их числе Харнак, в учебных целях совершают поездку, организованную русским посольством в Берлине. Во время этого путешествия Харнака принимают два лидера Коминтерна, Отто Куусинен и Осип Пятницкий. Его преданность коммунизму, его большие способности замечены наверху: согласен ли он работать на Москву? Он соглашается.
В начале войны Арвид Харнак занимает одну из важнейших должностей в министерстве экономики. Ему достаточно сделать запрос, чтобы немедленно получить подробнейшую информацию о любом секторе экономической жизни немцев, в том числе военном производстве.
Биографическая справка о Харро Шульце-Бойзене
Родился в 1812 году в аристократической семье, придерживающейся традиционно монархических убеждений. Внучатый племянник адмирала фон Тирпица, гордости немецкой нации. Его отец, капитан 2-го ранга, командовал кораблем во время первой мировой войны; во время второй был начальником штаба главнокомандующего оккупационными войсками в Голландии.
В семнадцать лет Харро вступает в «Юнг-дойчер орден», консервативную националистическую организацию, направленность которой соответствует традициям и взглядам его семьи. Но во время учебы в университете он порывает с этой организацией и, отвергая нацизм и коммунизм одновременно, ищет «третий путь», ведущий к полной трансформации структур общества, которые он считает устаревшими.
В 1936 году он женится на Либертас Хаас-Хайе. Она из известной немецкой семьи, внучка князя Филиппа фон Ойленбурга, приближенного кайзера и злополучного героя одного связанного с гомосексуализмом скандала, потрясшего императорский двор. Маршал Геринг — их свидетель на свадьбе.
Очень скоро, благодаря лингвистическим способностям и прежде всего поддержке командующего люфтваффе, Харро Шульце-Бойзен поступает на работу в «Исследовательский институт Германа Геринга». Используя возможности, предоставленные новой должностью, с этого времени он начинает сотрудничать с советской разведкой.
В 1936 году Шульце-Бойзен начинает создавать свою сеть. Он вербует шестерых надежных друзей, будущее ядро берлинского отделения «Красной капеллы».
В 1940 году, сохранив доступ в «Исследовательский институт», он переходит в дипломатический отдел люфтваффе. По долгу службы он имеет возможность знакомиться с секретными донесениями, присылаемыми из всех немецких посольств военными атташе. Читая курс в Академии иностранных дел, он собирает вокруг себя группу студентов, которые станут его безоглядно преданными помощниками.
Его жена Либертас работает в министерстве пропаганды, в отделе фильмов по проблемам культуры.
Когда начинается война Германии против Советского Союза, Харро Шульце-Бойзен имеет возможность передавать в Москву военные сведения чрезвычайной важности, в частности все, что касается люфтваффе. Можно сказать, что ни одна из служб этого ведомства не имеет тайн от него. Они с женой известны в высшем берлинском обществе, и светская жизнь позволяет им общаться с самыми видными деятелями рейха.
Итак, к концу лета 1942 года после Брюсселя и Амстердама немецкая контрразведка очистила Берлин. Но эти успехи не успокоили нацистское руководство, а лишь подхлестнули его ярость, свидетельствуя о масштабности и эффективности советской разведывательной сети: ее работа была организована так хорошо, что сведения, собранные в Праге, Берлине, Мадриде — повсюду! — передавались в Москву через передатчики, установленные в Брюсселе и Амстердаме, а руководил всей сетью суперразведчик, скрывающийся в Париже. И происходит это в то время, когда границы считаются неприступными, а на Европу обрушился неслыханный полицейский террор. Гестапо и абвер получают приказ любой ценой и в кратчайший срок поймать человека, создавшего разведывательную организацию, разработавшего ее структуру и осуществлявшего общее руководство ее деятельностью. Гитлер требует, чтобы Гиммлер ежедневно докладывал ему об этом деле. Члены зондеркоманды «Красная капелла» покидают свои брюссельские и берлинские квартиры и соединяются в Париже, чтобы начать охоту на Большого шефа.
Зондеркоманду возглавляет «мастер сыска» Карл Гиринг. Он привез с собой в Париж группу специально отобранных людей — около двадцати человек, к тому же ему гарантировали неограниченную помощь со стороны парижских служб абвера, гестапо, а также их помощников из французской полиции. Вот что отвечал на вопросы автора книги Франц Фортнер, представитель абвера в зондеркоманде:
— Кто такой Вилли Берг?
— Правая рука Гиринга. Ему было лет пятьдесят. Маленький такой, почти карлик. Но это был железный человек, способный на все. Настоящий живодер.
— Рихард Фосс?
— Внешне — полная противоположность Бергу: высоченный, широкоплечий, белокурый. Мясник.
— Отто Шваб?
— Ничтожество… податливый, уступчивый по натуре. Он предпочитал хитрость силе.
— Элла Кемпка?
— А, секретарша… довольно привлекательная блондинка… присутствовала на всех допросах и была абсолютно хладнокровна. Элла приехала из Берлина, где работала в штаб-квартире гестапо; там она и не такое повидала…
— Эрик Юнг?
— Высокий, худой, со спортивной выправкой. Со мной был очень любезен. С заключенными — другое дело… живодер!
— Рольф Рихтер?
— Жесток! Страшно жесток! Даже по отношению к женщинам был беспощаден.