Если бы я была настоящим, преданным другом Тесс, сегодня я думала бы только о ней, а не о собственных проблемах. Но я способна думать только о Фергусе — сейчас весь остальной мир кажется мне призрачным, далеким и совершенно чужим. Я успокаиваю свою совесть, твердя про себя, что в нынешнем моем состоянии едва ли сумею оказать Тесс достойную поддержку.

Впрочем, ведь и она мне не звонит, правда? И меня нельзя обвинить в черствости: узнав о том, что произошло, я отправила Терезе сочувственное письмо на электронный ящик и послала эсэмэску. Даже дала ей ссылку на книгу «Как обрести спокойствие», хотя лично мне она не помогла. Увы, это большее, на что я сейчас способна. Могу еще разве что свечку поставить за здравие.

Когда Рита узнает новые подробности о проблемах Терезы и Джерри, она сразу свяжется со мной. Или мне позвонить Тесс самой?

Но я не могу заставить себя даже посмотреть на телефон. И что в нем такого страшного? Ведь это просто техника для коммуникации. Однако я обхожу трубку стороной, по большому кругу, стараясь даже не смотреть в сторону белых кнопочек на черном пластике. Особенно когда думаю о Тесс. Замкнутый круг какой-то! Чем более виноватой я себя чувствую за то, что не звоню, тем труднее мне набрать номер. И тем сильнее чувство вины. Телефон взирает на меня со стены с немым укором, словно пластиковый судья.

Я заставлю себя позвонить Тесс. Вечером. Чего бы мне это ни стоило! Тогда она уже будет знать, какое их с Джерри ожидает будущее. К тому же после шести звонки дешевле, да. Надо быть бережливей.

А наша Рита — молодец! Вот уж кто настоящий друг! Из нас троих она самый отзывчивый человек. Уж точно более чуткий, чем я. Преданная, добродушная Рита, готовая прийти на помощь раньше, чем ее позовут…

Жаль, но наш тройственный союз потихоньку распадается. Наша дружба уже не та, что была когда-то.

Нет, я не должна думать о том, что мы пойдем каждая своей дорогой. Я надеюсь, что все будет хорошо и есть те, кому я дорога и кому небезразлично происходящее со мной.

Впрочем, о чем это я? Может, и лучше, что мы Ритой и Тесс немного отдалились друг от друга. Я же вижу, с какой жалостью они смотрят на меня! Ненавижу эти взгляды! Будь мы сейчас ближе, эти две уже принялись бы копаться в моей жизни, советовать, лезть в Душу…

Господи, как же мне погано! Я так стараюсь держаться, но на это уходят последние силы. Подругам не понять, каково мне. Я близка к мысли, что алкоголь сейчас — мой единственный друг и защитник от жестокой реальности.

Вот уж не думала, что сама, лично, признаю это. Конечно, я еще не спилась и даже не близка к этому. Что бы мне ни говорили, я знаю, что не алкоголичка! Врачи, подруги — все они ошибаются. Ведь я не ползу до дома из бара на карачках, не сажусь пьяной за руль, не падаю лицом в салат и не становлюсь агрессивной в подпитии. Я просто снимаю спиртным стресс. Поверьте, я не пью до шести вечера! То есть почти никогда не пью. Я не спиваюсь, Богом клянусь.

И где же этот Бог, когда он так мне необходим? Я бы не прочь сейчас ухватиться за любую, пусть самую непрочную, соломинку, даже за религию, но отчего-то из души прет такой цинизм, что это становится невозможным.

Каждый раз, подумав об этом, я хватаюсь за стакан. Иногда я делаю это сознательно, с этакой горькой усмешкой, махнув рукой на все. Чаще это выходит словно помимо моей воли, а если я пытаюсь остановиться, в груди начинает полыхать настоящий пожар, испепеляющий то малое, что там еще осталось.

Последнее время я живу на чае и тостах. Сейчас, сидя в кресле в гостиной, я имею возможность наблюдать целую батарею немытых чашек и тарелок. Они громоздятся на столе и даже на подоконнике. Когда чистых тарелок не остается, я беру пиалки и миски из подарочных наборов, что годами пылились на полках. Когда я встаю, чтобы взять из шкафчика стакан, под ногами хрустят крошки.

Вроде прошло всего две недели. Неужели? Порой мне кажется, что в подобном вакууме я существую уже целую вечность. Время словно остановилось, вытянулось как жвачка.

Когда-то эта кухня выглядела уютной и чистой. Конечно, кое-что можно было усовершенствовать, но в целом деревянные шкафчики, когда-то модные, смотрелись очень мило. Сейчас я бы с большей радостью пялилась на полированную поверхность из нержавейки. Да, я бы убила за нержавейку!

Впрочем, что это я? Мне глубоко безразлично, из чего сделана моя кухня. Даже если бы она была из картона, что бы это изменило? Теперь она была бы столь же запущенной и грязной, как и любая другая. У меня сейчас нет ни сил, ни желания что-либо менять. Да и зачем? Ради кого? Не ради себя же?

Я отправила Кольма к своим родителям на летние каникулы, надеясь, что подальше от меня ему будет лучше. Еще месяц, и начнется учеба в колледже, а бедняге надо отдохнуть. Да и мне сейчас без него легче. Он так смотрел на меня, когда слонялся поблизости! У него в глазах я видела мольбу и жалость, и это вызывало во мне лишь раздражение. Для нас обоих его отъезд лишь к лучшему.

Мы плохо спали, вернувшись из Франции. И я и Кольм. Я слышала, что ночами он мечется по комнате или стучит пальцами по клавиатуре компьютера словно безумный. Это могло длиться часами, и к тому времени, когда он ложился спать, я уже скрежетала зубами. Сын совсем перестал общаться с друзьями в реальной жизни. Он словно прирос к своему ноутбуку, стал одной из его запчастей. Это тоже стало одной из причин, по которой я отправила его в Корк. Там Кольм хотя бы будет дышать свежим воздухом, а многочисленные родственники не позволят ему круглые сутки проводить у монитора.

Конечно, он не хотел ехать. Мы даже поругались, причем непривычно, едва сдерживая ярость. Хотя потом мы и помирились, мне никогда не забыть, что в запале сказал сын. То есть я бы и рада забыть, но не могу.

Когда я предложила Кольму на две недели поехать в Корк, чтобы мы с Фергусом могли наедине решить наши проблемы, сын по-настоящему психанул. Другого слова мне просто не найти.

Обычно он такой тихий, даже забитый. Увлечение компьютерами превратило его в серую мышку, которая не видит жизни дальше жидкокристаллического экрана. Он не болтлив. Все время молчит. Он никогда не возражает, а если такое и случается, то не отстаивает свое мнение. Поэтому его неожиданный срыв стал для меня настоящим шоком.

Нет, давайте я расскажу по порядку.

Мы были в гостиной. Я делала вид, что прибираюсь, хотя уже третий раз стирала пыль с одного и того же кубка, сама того не замечая. Этот кубок (точнее, китайская ваза) — приз, который Фергус выиграл в местном чемпионате по гольфу. Вся комната заполнена вещами мужа. Здесь громоздятся его спортивные призы, грамоты в рамках, подарки его родителей и поклонников, любимые фотографии со съемок. Все буквально дышит Фергусом. Когда я дотрагиваюсь до этих вещей, мне кажется, что я касаюсь мужа.

— Кольм, у меня родилась неплохая мысль, — начала я довольно оживленно.

— Да? — Он даже не оторвал глаз от дисплея ноутбука.

— Надеюсь, ты не станешь спорить, что обстановка в доме довольно напряженная.

— И?.. — Кольм продолжал пялиться в монитор.

— Может, перестанешь печатать хоть на минуту и послушаешь, что говорит мать?

— Я занят.

Я вышла из себя и резко выдернула вилку ноутбука из розетки. Кольм продолжал сидеть за столом, пальцы на клавиатуре, глаза уставлены в погасший монитор. Он молчал.

— Зачем ты это сделала, мама? — тихо спросил сын.

— Я хотела с тобой поговорить, а ты не слушал.

— Я слушал.

Я заметила, как на секунду сжались его кулаки, затем пальцы безвольно упали на клавиши. Чувствуя, что перегнула палку, я попыталась вернуться к беззаботному тону, который выбрала немного раньше:

— Так вот. Может, тебе пожить какое-то время у бабушки с дедушкой? Они будут тебе рады. А я тебя заберу, когда все устаканится. Мы…

Я не закончила, потому что Кольм внезапно вскочил и направился ко мне с пылающими глазами. Мне даже показалось, что он хочет меня ударить, но сын остановился рядом со мной, заглянул мне в глаза и вдруг начал стучать кулаками по столу, куда придется. Он ничего не говорил, просто лупил изо всех сил, и это было страшно.

Стол прыгал под ударами, крышка ноутбука захлопнулась.

— Твой лэптоп! — взвизгнула я. — Ты можешь его повредить!

— К черту лэптоп! — Лицо Кольма, повернутое ко мне, было перекошено, как страшная африканская маска, рот распахнут, ноздри раздуты. — К черту! К черту! К черту!

Он орал, а я смотрела на него в ужасе. Я не могла сдвинуться с места, словно мои ноги приросли к полу. По щекам сына побежали потоки слез, но по крайней мере он прекратил дубасить по столешнице.

— Если не хочешь, можешь не ехать, — пролепетала я. Голос дрожал, поэтому я заговорила быстрее: — Это было просто предложение, я не думала…

— Да ты хотя бы слышишь себя со стороны, мама?! Ты видишь себя? Когда ты в последний раз смотрела в зеркало? — Слезы продолжали литься, но страшная маска, подергавшись, исчезла. Кольм пытался взять себя в руки, хотя ему это не удавалось. — Неудивительно, что папа ушел! Я не виню его. И хотя он не предлагал этого, но я бы с радостью сбежал вместе с ним. Я бы уехал к нему сегодня же! Ты и от меня хочешь избавиться, да? Вот и хорошо! Я даже рад!

Он резко наклонился ко мне, и я подалась назад.

— Все не так, как ты говоришь…

— Нет? Не так? — Кольм наступал на меня. — Это ты вынудила его уйти. Теперь наступил мой черед, да? Вот и хорошо! Надеюсь, теперь ты счастлива.

Даже не знаю, как мне удалось сохранить хладнокровие и не разреветься.

— Спасибо за поддержку, Кольм. Ты не прав, я отнюдь не счастлива. Забудь о поездке, делай что хочешь. — Я шагнула в сторону. — Я поднимусь к себе и буду признательна, если в ближайшие несколько часов ты не будешь ко мне лезть.

Я доковыляла до лестницы, с трудом поднялась по ступеням и завалилась на постель. Я была так потрясена случившимся, что не могла даже плакать. Никогда не видела Кольма таким! Мне пришло в голову, что, может, он принимает наркотики?

Затем я услышала его шаги на лестнице. Он остановился у двери, тихо поскребся.

— Мам? — Голос был испуганным, почти детским.

Я не ответила, потому что не знала, как себя вести.

— Мама? — Голос стал настойчивее.

— Да?

Дверь чуть приоткрылась. Лицо Кольма было мокрым от слез, но дорожки постепенно просыхали. Я смотрела на сына. У него всегда были проблемы с кожей, да и стресс последних дней сделал свое дело. Воспаленные прыщики ярко выделялись на бледном, зареванном лице с красными веками.

— Прости, мам. Я знаю, что тебе сейчас нелегко. Мне нужно было сдержаться. Ты простишь меня? Я не хотел.

— Знаю, Кольм. — Откуда мне было это знать? Я видела какое-то новое выражение в его глазах, незнакомое, отчужденное. Может, это был страх. Да, точно, страх.

Мне стало его жаль. Бедный, всеми забытый мальчик, с прыщами, всклокоченными волосами, одинокий. Никакие компьютеры мира не спасут человека от одиночества.

— Сынок, мы все время от времени говорим ужасные слова. Считай, что я уже все забыла.

— Правда? — Я видела, как расслабилось его тело, упали напряженно поднятые плечи.

— Правда. Все нормально. Хочешь, поговорим? Мы ведь не обсуждали то, что творится в нашей семье.

— Нет! — Кольм подскочил от ужаса. В глазах снова мелькнул страх. — Нет, не стоит. Это ваши с папой дела, и я не стану лезть. Меня это не касается.

— Касается. Видишь, какой ты стал нервный. И причина твоего состояния…

— Нет! — буквально взвизгнул сын.

Все его злые слова, стук кулаком по столу, дикая африканская маска лица — все сразу испарилось из моей памяти, уступив место жалости. Мне захотелось обнять сына, поцеловать, успокоить. Но я не стала этого делать. Подобные проявления чувств в нашей семье никогда не приветствовались, и Кольм мог отшатнуться от меня.

— Как хочешь, — выдавила я.

— И я поеду в Корк, — торопливо пробормотал сын, явно не чая убраться подальше из моей комнаты. — Ты хорошо придумала.

— Но ведь ты не считаешь, что я пытаюсь от тебя избавиться?

— Я же извинился, мам. — Кольм отступал назад.

— Ладно, я соберу твои вещи. Но если передумаешь, ничего страшного. — Я видела, что сын пятится. — И если захочешь поговорить, приходи.

— Да, спасибо. — Он испарился.

Я еще какое-то время тупо смотрела на прямоугольник дверного проема, затем перевела взгляд на потолок, где проступало влажное пятно. Лепнина из пластика, имитировавшая сталактиты, подмокла. А ведь там находилась проводка для верхнего света. Возможно, сочетание влаги и электричества опасно, но мне было все равно. Что с того, что однажды ночью я сгорю заживо в собственной постели? Подумаешь, велика потеря! Хорошей жены из меня не вышло, с ролью матери я тоже не справилась…

Думаю, Кольм не стал рассказывать бабушке с дедушкой, что творится в нашем доме. Если бы мои родители знали, что происходит между мной и Фергусом, телефон звонил бы беспрерывно. Должно быть, родня считает, что мы с мужем просто улаживаем проблемы, вызванные снятием с экранов сериала, а потому не желают вмешиваться.

Они настолько воспитанны, что им и в голову не придет спросить, почему Фергус давно не берет трубку. Я знаю, что мама даже прозвонилась на радио, чтобы высказать свой протест насчет отмены сериала. Узнав об этом, я испытала досаду пополам с гордостью — кому-то есть дело до моей семейной жизни. Когда мама сообщила по телефону о своем благородном поступке, мне пришлось сказать, что я, разумеется, слушала нужную волну, и хотя Фергус отсутствовал, он тоже порадовался поддержке, узнав обо всем с моих слов.

Господи, сколько же я буду откладывать? Когда расскажу родителям обо всем? Я пытаюсь наскрести на это силы, но они всякий раз испаряются, стоит мне подойти к телефону. Может, удастся на следующей неделе? Или дней через десять? Я напоминаю себе, что уже месяц даю подобные обещания, но даже легкое чувство вины не проскальзывает в опустевшем сознании.

Нет, следующая неделя — крайний срок. К тому моменту выяснится, какая судьба уготована Джерри и Тесс.

Почему я трусливо убежала из солнечного Коллиура, выставила себя жалким, зависимым существом? Впрочем, могла ли я поступить иначе? До сих пор благодарю Бога, что захватила с собой паспорт, когда ехала провожать мужа в аэропорт. В отличие от Риты и Тесс у нас с Фергусом никогда не было слуг, поэтому я не привыкла доверять обслуживающему персоналу. Документы и деньги на отдыхе я постоянно таскаю с собой, на всякий случай. Даже на пляж.

Мне понравилось в Коллиуре. Там было красиво, и дом оказался большим и уютным. Нас ждал чудесный отдых, хотя меня и преследовала мысль, что наша компания давно перешагнула тот рубеж, когда совместный отпуск вызывает неподдельный восторг. Мы выросли из этого, причем довольно давно. Неужели это замечала я одна? Кажется, Тесс и Рита придерживаются иного мнения.

Я снова принимаюсь блуждать взглядом по спальне. В нашем доме есть большой чердак, так что часть комнат верхнего этажа имеют скошенные потолки. Узкие наклонные окна дают много света. Кровать, упирающаяся изголовьем в стену напротив мансардного потолка, застелена красивым льняным покрывалом.

Какая разница, куда упирается изголовьем кровать и чем она застелена, если ее используют только для сна? Мы с Фергусом давно перестали заниматься сексом, я бросила даже попытки его расшевелить. Я не желала скандалов на этой почве, тем более что победителем из любой ссоры всегда выходил муж. Мне было проще принять его объяснения о постоянной усталости и загруженности на работе, чем вступать в открытую конфронтацию.

Со временем я начала ненавидеть свою уютную спальню, словно она стала моим личным врагом, причиной холодности Фергуса. В Коллиуре у нас была совсем другая спальня — с огромными окнами до пола, видом на город и залив, темными шторами и легким тюлем. И мне это нравилось. Пожалуй, самое яркое впечатление от двух дней, проведенных во Франции. Да еще внезапное исчезновение Тома. Всего остального я словно и не замечала, занятая мыслями исключительно о муже и нашем будущем. Если бы меня спросили, из чего построен дом в Коллиуре или какой формы был бассейн, я бы в недоумении покачала головой. Я не замечала ничего. Только Фергуса.

Похоже, в отличие от двух моих подруг я едва ли смогу подробно описать события, происходившие в Коллиуре, но все же попытаюсь.

Мой блуждающий взгляд натыкается на будильник и на какое-то мгновение приклеивается к циферблату. Сколько же времени? Я пытаюсь сосредоточиться. Рита упоминала, что полиция приедет в «Аркадию» к десяти тридцати. Бедняжка Тесс! Несчастный Джерри! Хороший ведь парень.

Но я должна думать и о себе. Нельзя позволить втянуть меня в это дело. Двух бед мне просто не выдержать. Нервы настолько на пределе, что любой разряд может вызвать короткое замыкание.

Я схожу с ума, медленно, но верно.

Издерганная, никому не нужная психичка — вот в кого я превратилась.