В спальне было темно.

Я редко пью спиртное, тем более в больших количествах, поэтому в ту ночь в доме Мэдди сразу впала в тяжелый, напоминавший болото сон, пробуждение от которого было похоже на борьбу с трясиной. Наверное, во сне я храпела, потому что проснулась с открытым ртом, язык был сухим и распухшим.

Хуже всего то, что утро (пусть и столь ранее) не принесло облегчения. Первым делом я вспомнила события вечера и едва не застонала от отчаяния. На меня, словно острые метеориты, посыпались картинки: зареванная Мэдди, сочувственный взгляд Риты и, конечно же, две крепких голых груди.

Я дернулась как от пощечины. Включив прикроватную лампочку, я взглянула на часы. Без пяти три. Я спала меньше трех часов.

Я смотрела на часы, не зная, что предпринять. Крошечные стрелки на циферблате от Реймонда Вейла (подарок мужа к прошлому дню рождения) словно посмеивались надо мной. Красивые часы из белого золота, с россыпью мелких бриллиантов. На мгновение мне стало так противно ощущать их на запястье, что я едва не сорвала их и не швырнула об стену. Теперь я была уверена, что подарок по заказу мужа покупала Сьюзен.

Когда погиб Майкл, ко мне приехал отец. Он помогал мне разбираться с формальностями и давал советы. Я перетаскивала себя изо дня в день словно в сером тумане, видела мир сквозь пелену.

— Ты не должна замыкаться в себе, Тереза, — как-то сказал отец. — Старайся загрузить себя делами под завязку, даже против собственной воли. Относись к происходящему по-деловому, живи не эмоциями, а рассудком. Эмоции тебе понадобятся позже. Попробуй составить список дел. На каждый день у тебя должно быть какое-то важное занятие. Покончив с ним, ставь галочку и переходи к следующему. Так ты будешь чувствовать себя при деле. Постепенно ритм жизни захватит тебя с головой и уже не отпустит. Вот тогда и начинай жить эмоциями.

Я припомнила совет отца, тараща воспаленные глаза на циферблат часов. Попыталась мысленно составить список необходимых дел.

Итак, номер один. Что я могла записать в качестве самого неотложного дела?

Мне было несложно обозначить цель номер один. Куда труднее дело обстояло с пунктом два. Его попросту не было. Список начинался и заканчивался единственным важным делом. Я должна была поговорить с мужем. Через два дня, после его возвращения из Стокгольма.

Два дня! Мучительно долго. Я была не в состоянии столько ждать.

Попытка забыться сном успехом не увенчалась, поэтому я тихо выбралась из постели, заправила ее (привычка — вторая натура), оделась, морщась всякий раз, когда острая иголочка начинающегося похмелья впивалась в голову. Затем я осторожно, на ощупь, спустилась по лестнице и прошла к выходу. Щелчок входной двери едва не оглушил меня — таким показался громким.

На меня немедленно обрушилась тонна запахов: аромат диких цветов, сладковатый запах мокрого гравия, кислая вонь сточной канавы у дороги. Меня едва не вывернуло наизнанку.

Конечно, я знала, что за руль мне лучше не садиться, потому что хмель еще не прошел. Впрочем, если ехать медленно и очень внимательно смотреть по сторонам, можно добраться до дома, не причинив вреда себе и пешеходам, тем более в такой час. Улицы были гулко пустыми.

Короче, я все же села в машину, завела мотор и на низкой передаче поехала домой. Мне стоило труда не сосредоточиваться на шелесте шин, потому что в предрассветной тишине это был едва ли не единственный звук. Стрелка спидометра порой начинала дергаться, мне приходилось внимательно следить за педалью газа.

В детстве я частенько слышала от мамы выражение «Бог троицу любит». Обычно фраза относилась к неприятностям. Сначала измена Фергуса, затем неверность Джерри… кто следующий? Рита и Рики?

Господи, упаси их обоих!

Переехав мост О'Коннелл, я свернула на набережную Эден, неплохо вписалась в следующий поворот и поздравила себя с успехом. Головная боль, правда, набирала обороты, но она же не позволяла мне расслабиться и потерять контроль над дорогой.

После очередного поворота — довольно крутого — меня замутило. Остановившись на обочине, я распахнула дверцу машины и часто задышала. С реки налетал влажный прохладный ветерок. Я сидела в напряженной позе, выставив одну ногу на асфальт, на случай если придется быстро вылезать и опустошать желудок.

Где-то за парапетом набережной шуршала вода, тихо и убаюкивающее. Я вылезла из машины и подошла к поручню. От резких движений желудок противно сжался. Я зажмурилась и задышала быстрее. Когда я открыла глаза, то заметила, что у меня появилась компания. Белая чайка спустилась к парапету и неподалеку уселась на перила. Несколько секунд птица, наклонив голову, смотрела на меня. Затем, решив, видимо, что разглядывать меня неинтересно, чайка сорвалась в воздух, пронзительно пискнув. Она описала надо мной низкий круг и скрылась вдали, почти слившись с серым облаком.

Свобода — вот что крикнула чайка, улетая. Полная, безоговорочная свобода.

Неужели в браке со мной Джерри тосковал по свободе? Был ли он несчастен? Могли мой вечно занятой и куда-то спешащий муж страдать от непонимания? Ведь я давно перестала даже пытаться влезть в его шкуру и взглянуть на мир его глазами. Желал ли он с помощью измены решить какую-то внутреннюю проблему?

Или причина неверности была не в этом? Быть может, Джерри просто влюбился в свою помощницу?

Я содрогнулась всем телом, едва устояв на ногах. Даже допустить такую возможность было страшно.

Я заставила себя сконцентрироваться на плеске воды и свежем ветре, на парапете набережной, тонких ленточках мостов вдалеке, строящихся домах. Лишь бы не думать о двух идеальных, а главное — юных, грудях, которые удобно ложились в ладони моего мужа.

Нет, нет, только не об этом! Я пыталась вслушиваться в звуки города, редкие, приглушенные, словно доносящиеся сквозь густой туман. Пыталась вспоминать счастливые моменты детства.

Вот отец на футбольном стадионе, радуется победе любимой команды и улыбается, прищуривая глаза. Вот я глажу кожаные ремешки гривы лошадки-качалки…

Нет, все не то! Я едва не застонала от бессилия. Детство казалось далеким, словно его и не было. Сердце стучало тревожно: вдруг свалившееся на меня несчастье было не последним? Ледяное предчувствие камнем лежало на душе.

Я в отчаянии смотрела на темную воду, и мысли становились все чернее. Если меня сейчас не станет, думала я, мир не исчезнет, бег планеты не замедлится ни на одно мгновение, жизнь не остановится. Люди будут по-прежнему ходить на стадионы и в театры, родятся новые кинозвезды и великие теноры, бизнесмены продолжат делать деньги, а река неспешно понесет свои воды к морю, как делала это тысячи лет. Разве имело какое-то значение то, что в неком крохотном местечке мира девица по имени Сьюзен Вителли Мур и мой муж Джерри Бреннан предались любовным утехам?

Имело. Да, черт возьми, это имело значение!

Желудок скакнул вверх, подпрыгнул почти до глотки. Я перегнулась через парапет и выплеснула горячую рвоту прямо в темную воду реки.

Застонав, я выпрямилась и огляделась. Никто не видел моего позора, слава Богу!

Меня затряс озноб, стало зябко. Я бросилась к машине и прополоскала рот остатками эвиана. По ближайшему ко мне мосту загрохотал поезд. Захлопнув дверь, я вялой рукой повернула ключ и завела мотор. Хотя голова по-прежнему болела, мне стало значительно лучше.

Выезжая на шоссе, которое проходило мимо «Аркадии», я вспомнила про наш с отцом уговор. Папа ждал меня на прогулку. Господи, думала я с ужасом, о чем мы станем говорить? И в состоянии ли я поддерживать беседу, когда в голове бьется лишь одна кошмарная мысль: «Джерри мне изменяет!»? Я не смогу, твердила я про себя, не смогу…

К дому я подъехала лишь в половине пятого. В стеклах «Аркадии» отражалось встающее солнце. Вместо того чтобы сразу же войти в дом, я опустила зеркало заднего вида и критически себя осмотрела.

— Я люблю своих детей, — строго сказала я собственному помятому отражению. — Я люблю мужа, отца и друзей. И я обожаю «Аркадию». Муж предал меня, но мой дом — моя крепость. «Аркадия» не предаст меня, и это главное. И если кто-то сочтет меня бездушной материалисткой, услышав эти слова, мне все равно!

Почувствовав себя глупо, я вернула зеркало на место. Идти сразу домой мне не хотелось, поэтому я вылезла из машины и направилась в сад позади особняка. Там был маленький летний домик, оставшийся еще от прежних хозяев. Над ним нависала медная крона старого бука, а сам дом был довольно обветшалым, поэтому все члены семьи называли его хижиной. У меня так и не дошли до него руки, ремонт даже не предвиделся. Внутри стояли садовая скамья (видимо, внесенная внутрь в дождливый сезон) и плетеный столик.

Мне всегда нравилось заходить в хижину, чтобы почитать в тишине и одиночестве, особенно в ненастные дни. Дождь стучал по рифленой железной крыше, словно молоточки ксилофона.

Я проводила здесь время, когда хотела побыть одна. Это не значит, что в «Аркадии» мне неуютно, просто хижина была частью моего личного дома, дорогого сердцу пространства, где всегда и все кажется родным и любимым. Кстати, сразу после переезда я заинтересовалась, почему особняк носит такое имя. В словаре нашлась расшифровка: «…в древнегреческой и романской пасторальной поэзии — некое прибежище, сельская деревенька, чудесный дом…» Мое сердце сразу откликнулось на такое объяснение, и я была благодарна прежним хозяевам «Аркадии» за точный выбор названия.

В хижине можно было и просто посидеть, глядя в пыльное окошко. Густой сад был обитаем. В нем щебетали птицы, ворковали голуби, в теплые дни порхали бабочки.

Я вошла в домик, притворила дверь и устроилась на скамье. В голове проносились обрывки мыслей, никак не связанные между собой. В стенах «Аркадии», даже рядом с ней, меня словно убаюкивало в уютных объятиях. Я думала о своей жизни, иллюзии неизменности, с которой существовала многие годы, о том комфорте, который зиждился на этом постоянстве.

Казалось удивительным, что «Аркадия» будет по-прежнему стоять на своем месте и годы спустя после моей смерти. Мир будет крутиться и полниться событиями. Кто-то станет переживать потери и обиды, мучиться раскаянием и ненавидеть, кто-то, как я совсем недавно, напиваться, а затем исторгать из себя последствия пьянства в неторопливую темную реку. Только меня уже не будет.

Конечно, я верю в бесконечность существования человеческой души. Но ведь душа, покинувшая тело, уже не будет мной, не так ли? И что мне до того, если ученые продолжат борьбу с вирусами, компьютерные технологии будут развиваться, города — строиться, вулканы — извергаться? Единственное, что меня волнует, — это я сама и мой любимый дом.

Вы скажете, что я странная, и будете, возможно, правы. Я всегда смотрела на каменные дома словно на живых существ. Для меня невыносимо видеть, как они превращаются в руины по причине человеческой небрежности. Слава Богу, «Аркадия» переживет меня и будет смотреть на залив прекрасными окнами и десять, и двадцать лет спустя после моей смерти. Это мое дорогое дитя, а дети должны переживать своих родителей, вы согласны? На протяжении всей моей жизни она будет давать мне кров и защиту, поддержит и успокоит, если что-то пойдет не так.

Я встала со скамьи и походила от стены до стены. Что я за странный человек, думала я, если в один из напряженнейших моментов жизни ищу поддержки у кучи камней и стекла?

Я растерянно оглядела хижину. Сколько же времени я неподвижно сидела на скамье, погруженная в неспешные размышления? Солнце уже взошло, на траву успели упасть длинные тени деревьев.

Медленно, с поникшими плечами, я поплелась ко входу в особняк. Мне удалось тихо открыть дверь, подняться по лестнице и направиться к спальне. Проходя мимо кабинета Джерри, я едва не споткнулась — так отчетливо перед глазами всплыла фотография Сьюзен. Вернее, ее грудей. Мне казалось, что компьютер притаился за дверью, словно ненасытное мифическое чудовище, и ждет, когда я войду и включу его в сеть.

Я собиралась надолго залезть в ванну или хотя бы в душ, но большущая кровать с белоснежным ароматным бельем манила неотвратимо. Пообещав себе прилечь лишь на минутку, не залезая под одеяло, я почти со стоном приняла горизонтальное положение и сразу же капитулировала.

И уже через мгновение, как мне показалось, я ощутила, как отец трясет меня за плечо.

— Тереза! Тереза! Уже четверть восьмого!

— Спасибо, папа. — Я резко села. — Я вставала раньше, но решила тебя не будить и снова прилегла.

Когда мой отец хочет выразить неодобрение, его губы поджимаются так сильно, что рот практически исчезает с лица. Так было и теперь.

— Как скажешь, Тереза. Я буду ждать тебя внизу.

— Боже, — простонала я, снова падая на кровать. Теперь я еще и отца подвела. Что за день меня ждет?

В ванной на меня уставилась целая армада одеколонов и духов Джерри. У него был свой запах на каждый вариант развития событий. Бутылочки неодобрительно смотрели на меня. Мне захотелось смахнуть их в раковину. Как они смеют на меня пялиться? Как посмел Джерри обмануть меня? Да еще имел наглость принести мне розы!

Теперь даже его неожиданная внимательность получила в моих глазах новое прочтение. Вот и объяснение его дурному настроению в Коллиуре: рядом не было драгоценной Сьюзен!

Муж дважды за одну ночь занялся со мной любовью спустя два дня после возвращения из Франции. Что это было? Чувство вины? Попытка оправдаться перед собой?

Хотя меня ждал отец, я рванулась к телефону, не в силах выносить мучительного ожидания.

Джерри ответил после второго гудка.

— Да? — В голосе звучала досада. Скорее всего очередная деловая встреча, от которой я его оторвала.

— Кое-что случилось, Джерри. Ты обязан немедленно вернуться.

— Что? Что-то с детьми?

— Они в порядке. Но ты должен приехать сегодня же! — почти крикнула я в трубку. — По телефону ничего объяснять не стану.

— Но что… — Его голос поднялся.

— Мы поговорим, когда ты вернешься. Приезжай немедленно! — Я положила трубку, а затем отключила телефон на случай, если муж решит перезвонить.

Торопливо причесавшись, я надела спортивные штаны, майку и ветровку и поспешила вниз. Отец стоял у двери, сложив руки на груди. На нем была неизменная кепка, плащ застегнут на все пуговицы.

— Секундочку, папа. — До меня донеслись обрывки звуков включенного мультика из гостиной.

Войдя, я увидела, что Фредерик и Том сидят на диване перед телевизором и едят кашу.

— Утро доброе, — сказала я.

Обернулся лишь мой гость.

— Привет, Биби! Хорошо спала?

Я едва не ответила резкостью, но прикусила язык.

— Нормально. А ты? Комната понравилась?

— Отличная. — Фредерик тряхнул волосами. — Мне показалось, что я умер и попал в рай, до того удобная там постель.

— Ты когда вернулся, Томми?

— Вчера, очень поздно. Меня привезла мама Колина.

— Ты же собирался остаться на ночь.

— Передумал, — коротко ответил Том, не отрывая глаз от мультика.

Мне стало стыдно. Я не знала, что сын вернулся еще накануне. Хороша мамочка! Похоже, отец знал о моем отсутствии — наверняка хотел позвать меня, чтобы я уложила Тома. Это объясняло его недовольство и поджатые губы.

— Тебя ждет отец, — сообщил Фредерик, словно прочитал у меня в голове. — Хочешь, напеку на всех блинов к вашему возвращению?

— Спасибо, это очень мило с твоей стороны, — кивнула я. Похоже, гость вполне освоился в моем доме.

— Увидимся через час? — уточнил он.

— Томми всегда начинает утро с телевизора? — недовольно спросил отец, когда я вышла в холл.

В тот момент я не желала слушать нравоучительные проповеди, поэтому ответила холодно:

— У него каникулы, отец. — Я взяла для него зонт и застегнула молнию «ветровки».

— Я не критиковал, просто спросил. Не обращай внимания, Тереза. Ведь это ты мать Тома, а не я.

Мы в молчании доехали до береговой линии. На причале уже сновали люди, словно было куда позже, чем половина восьмого утра.

Меня подрезали две спортивные машины, вынудив резко затормозить.

— Наглецы, — прокомментировал отец.

Я промолчала, хотя в обычный день не удержалась бы от недовольной фразы в адрес лихачей. Сегодня же мне хотелось поскорее протащить себя через это утро и вернуться домой, под уютный кров «Аркадии».

Заглушив мотор, я торопливо обошла машину, открыла дверь со стороны отца и подала ему руку. Он недовольно поморщился, но помощь принял.

— Кажется, сегодня погода будет лучше вчерашней, — заметил он, поправляя козырек кепки. — Я, конечно, рад Фредерику — вроде он неплохой парень, — хотя это и не уменьшает мою неприязнь к американцам. Думаю, что они виноваты и в нашей паршивой погоде. Развитые технологии, отбросы, загрязнение среды — главные предпосылки для возникновения озоновых дыр и изменения климата. Ты читала про это, Тереза? Проклятые янки, все беды от них.

Я с полуулыбкой прислушивалась к ворчанию отца. Похоже, он чувствовал, что со мной творится неладное. В таких случаях он всегда принимался болтать о разной чепухе, заполняя неловкие паузы.

— Но ведь без технологий мир погрузится в каменный век, папа.

— Да, погрузится. — Отец важно кивнул. — Однако все имеет свои пределы. Ты хотя бы видела, на чем ездят эти янки? Почти у каждого в гараже стоит здоровенный внедорожник. А ты в курсе, сколько гадости они выбрасывают в атмосферу?

— Нет…

Мы неспешно брели вдоль зданий, рыбных магазинчиков, кафешек. Навстречу попадались компании молодежи, только-только возвращавшиеся с ночных рейдов, портовые рабочие, мамаши с детьми.

Я была готова говорить о чем угодно, лишь бы не вспоминать проклятую фотографию, пришедшую по электронной почте.

— Ой, папа, ты только взгляни на этого угря! — восклицала я время от времени, тыча пальцем в витрину какого-нибудь рыбного магазина, где на груде льда возлежали свежие рыбины.

Так мы добрели до конца набережной. Отец обожал пирс, и мы всякий раз, в любую погоду приезжали именно сюда ради прогулки. Папа вглядывался в далекие суда и катера, подолгу любовался прибоем. Даже в дождливые дни, когда рыбаков почти не было, он не упускал случая вытащить меня на набережную.

На этот раз все было несколько иначе. Когда мы приблизились к пирсу, папа заколебался. Он стал растерянно оглядываться, затем посмотрел на небо и покачал головой.

— Кажется, будет дождь, — проворчал он, словно совсем недавно не хвалил погоду.

Я подняла голову и нахмурилась. Вверху клубились облака, но сказать, что вот-вот польет, было нельзя.

— Может, и так, — с сомнением ответила я.

— Так, так. Неудачный момент для прогулки.

— Значит, возвращаемся? — изумленно спросила я.

— Если ты настаиваешь.

По ответу было ясно, что настоять я просто обязана. Я ощутила странное беспокойство.

— Да, настаиваю. Как обманчива этим летом погода…

Я подала отцу руку, и он, к моему величайшему ужасу, оперся о нее безо всяких возражений.