На обратном пути мы не разговаривали. Любой, кто мог нас видеть, наверняка думал, что отец и дочь бредут по набережной в полной гармонии с собой. Увы, это было далеко от истинного положения дел. Папа опирался на мою руку, и оттого я пугалась с каждым шагом все сильнее. Какая-то недосказанность висела между нами.

Я частенько проглядывала в журналах заметки, где уже выросшие дети с теплотой отзывались о родителях. Они писали, что создание собственной семьи сильно сблизило их и положило начало новому этапу в общении. Они хвалились взаимной близостью и возможностью поговорить о наболевшем. Я всегда завидовала таким семьям.

Помню, однажды я видела фильм о том, как женщина, поссорившаяся с мужем, открывается отцу и тот дает ей хороший совет, утешает и принимает ее сторону. Возможно ли подобное с моим отцом? Едва ли. Я никогда не плакала при нем и не обсуждала с ним личные темы. Даже подавая ему руку, я чувствовала неловкость и знала, что он испытывает похожие чувства.

Мы не могли сказать друг другу самую простую и в то же время наитруднейшую фразу на свете. Фразу «я люблю тебя». Ни я, ни отец никогда не произносили ее раньше, и, наверное, так и не выговорим до конца жизни. Чаще всего мы светски болтали, обсуждали последние новости или переругивались, если придерживались противоположных точек зрения. По телефону наш диалог всегда был вежливым и каким-то безликим. Типа «как самочувствие?» или «когда приедешь навестить?». В «Аркадии» я изображала радушную хозяйку, а отец сухо принимал мое гостеприимство.

Конечно, папа поддерживал меня в трудные минуты и давал советы (которые по большому счету мне не годились). Слава Богу, он никогда не осуждал открыто мои промахи, за что большое ему спасибо. То, что однажды его просто не станет, казалось мне нонсенсом, вещью совершенно невозможной. Неизбежная смерть отца представлялась каким-то абстрактным понятием.

Но в то утро, поддерживая папу под локоть, я впервые представила, как буду существовать, если его не станет. Нет, когда его не станет. Его сильно похудевшая фигура, костлявая рука сами собой настраивали на подобные размышления.

Метров за десять до машины отец внезапно остановился и тяжело задышал.

— Ты устал, папа? — обеспокоенно спросила я.

— Со мной все нормально, — ответил он.

— Уверен?

— Да, — процедил он упрямо.

— Но ты так побледнел…

— Просто дай мне отдышаться.

— Тебе плохо?

— Да хорошо мне, Тереза, хорошо! Просто съел что-то не то вчера в поезде.

— Прихватило живот? — сочувственно спросила я.

— Нет. Может, слегка. — Даже мучаясь болью, отец ни за что бы не признался. — Просто ноет.

— Где именно?

— Под ребрами. Я же говорю, отравился едой в поезде. Перестань суетиться. Просто дай передохнуть.

Что-то в голосе отца — может, усталость — усилило мое беспокойство. Оно росло, словно стена цунами. Я стояла, поддерживая отца под локоть, и бессильно смотрела ему в лицо. Он странно наклонился вперед, глядя в землю, и часто дышал.

— Тереза, — произнес папа слабым голосом, хотя краски вернулись на лицо. — Ты не поможешь мне сесть в машину?

Я чуть не разревелась от страха, пришлось даже стиснуть зубы.

Осторожно я довела отца до машины, открыла дверь и помогла ему забраться внутрь. Я даже застегнула ему ремень, а он не возразил и не нахмурился. Повернувшись к папе, я мысленно взмолилась, чтобы мои подозрения оказались напрасными. Так паршиво мне не было с самых похорон Майкла.

— Я хочу кое-что тебе дать. — Папа покопался во внутреннем кармане плаща, крякнул от натуги и вытащил пухлый прямоугольный конверт. Мне хватило одного взгляда на целлофановое окошечко в углу, чтобы сообразить, что внутри запечатаны деньги. Купюры по сто евро.

— Мне ничего не нужно, папа, — запротестовала я. Ужас уже прочно поселился в сердце и теперь завоевывал каждую клеточку, одну за другой. — Прошу тебя, не надо денег. Они пригодятся тебе, ты не так хорошо обеспечен, как я…

— Твоя мать просила меня приглядывать за тобой, дочка. — Губы отца привычно поджались, хотя на этот раз не от недовольства. Он явно желал рассказать мне нечто важное. — Возьми. — Он протянул мне конверт, избегая смотреть в глаза.

— Нет. Я не хочу, — с нажимом сказала я, качая головой. Мне казалось, прими я деньги, и будет перейдена некая грань. Я окажусь за чертой, возврат из-за которой невозможен.

— Возьми, — настаивал отец. — Бери, Тереза, не сопротивляйся. — Он пихал конверт мне в руки, почти царапая кожу твердым бумажным уголком. У меня не было выбора, я приняла подарок. — Умница. Это не для семьи. — Его голос зазвучал уверенней. — Ты положишь их в банк, законсервируешь, так сказать. Джерри ничего не должен знать. О твоих детях я тоже позаботился — Джек и Том получат деньги на обучение. У Маккарти хранится мое завещание. А этот конверт держи в тайне. Кто знает, как повернется твоя судьба. Пока ты не нуждаешься в деньгах, но будущее не предопределено.

Ужас уже был не только внутри, но и снаружи; он заполнял всю машину, этот мой страх, перекатывался вокруг, словно липкий кисель. Упомянутый Маккарти был семейным адвокатом.

— Прошу, папа, — почти всхлипнула я, — не надо так говорить. Мне не нравятся твои слова.

— Тереза, я написал завещание, потому что каждый человек в моем возрасте обязан об этом побеспокоиться. Нужно смотреть на жизнь практично. — Тон отца окреп, став почти привычным для уха. — Я продал магазин, и деньги от его продажи тоже будут храниться у адвоката. Он знает, что делать.

— Ты продал магазин? — Непостижимо!

— А что, ты против? Ты хотела получить магазин?

— Нет, но дело не в этом. Папа…

— Да, малышка? — Он называл меня малышкой только в детстве.

— Ты же не собираешься умирать? Ты ведь не умрешь, папа?

— Мы все когда-нибудь умрем, Тереза. — Отец повозился на сиденье и оправил брюки, хотя они были из немнущегося материала. — У меня рак. Уже ничего не исправить. От лечения я отказался, какой в нем смысл? Боль, слабость, больницы, всеобщая жалость. Да еще и потеря волос! Нет уж, спасибо. — Отец всегда с трепетом относился к своим волосам. Они были по-прежнему густыми и волнистыми, хотя и совершенно поседели.

Мне казалось, что его голос доносится издалека, словно при телефонном разговоре с плохой связью. Всегда ненавидела эти моменты задержки и эхо собственных фраз. Так бывало, когда Джерри звонил из Австралии.

Вот и теперь страшное слово «рак» будто перенесло меня на другую сторону планеты, отодвинуло от отца так далеко, как только возможно. У меня даже слез не было, словно все внутри покрылось инеем.

— Рак? Какой именно рак?

— Какая разница? Рак простаты, если тебе необходимо это знать. — Наконец отец посмотрел мне в глаза. Его очки в титановой оправе, купленные по моей настойчивой просьбе в один из визитов в «Аркадию», коротко блеснули. Они странно выглядели на его простом, каком-то крестьянском лице. — Мне жаль, что я явился в твой дом с дурными вестями, Тереза. Ты не должна за меня волноваться. Я уже проделал все необходимые тесты и, как видишь, занялся формальностями. Не нужно опекать меня и пытаться облегчить мне жизнь. Слава Богу, у меня есть деньги на все необходимое.

— Но почему ты мне ничего не говорил, папочка? Ты должен был сказать. — Мне казалось, что мой голос резонирует у меня внутри, словно там было совершенно пусто. Теперь было ясно, почему отец отказался от фотографий Фредерика.

— А зачем? — Он посмотрел вслед двум рыбакам со снастями, которые прошли мимо машины. — Разве ты смогла бы отменить неизбежное?

Я с тяжелым сердцем смотрела на человека, который всегда был рядом на протяжении пятидесяти лет. Машины, набережная, траулеры в море — все это исчезло. Я словно снова вернулась в то время, когда папа пытался завязать мне, маленькой девочке, бантик на косе.

— У нас все получится, — говорил отец, пытаясь справиться непослушными пальцами с белой лентой. — Мама будет гордиться нами. Мы прекрасно справляемся, правда?

— Ой, папочка, ты дергаешь меня за волосы! Мне больно! Не тяни так сильно…

— Прости, малышка. Я еще не слишком хорошо управляюсь с бантами.

На нем был выходной синий костюм с белой сорочкой, которую специально выстирала и накрахмалила одна из соседок. Я была слишком мала, чтобы взять на себя обязанности по хозяйству, хотя уже научилась заваривать чай и готовить тосты и яйца всмятку. Я ужасно гордилась тем, что могу сама сделать завтрак, а затем выйти в магазин через смежную дверь и, как когда-то мама, прокричать:

— Иди есть, все готово!

Папа заходил в дом, вытирая руки о льняное полотенце.

— Вот это да! Какая ты у меня умница. Настоящая хозяйка!

Я не хотела ехать в больницу в тот день, когда мама была при смерти. Мне было страшно, потому что я уже видела, что сделала с ней болезнь. Иглы в руках, трубки, белые простыни… в те годы по телевизору не показывали сериал «Скорая помощь», поэтому настоящую больницу я увидела впервые.

Однако папа настоял на посещении.

— Ты уже совсем взрослая, Тереза. Мамочка хочет тебя повидать. Поэтому ты будешь улыбаться, поцелуешь ее и не станешь плакать, хорошо?

Это было невыносимо.

Отец устало потер переносицу, продолжая смотреть за окно. Начался мелкий дождь, и стекло покрылось брызгами.

— Сколько осталось?

Отец пожал плечами:

— Кто знает…

— Но ты же спрашивал у врача.

— Нет. Не спрашивал.

Почему-то я сразу в это поверила, хотя подобное безразличие к срокам меня потрясло. Впрочем, у отца были свои причины оставаться в неведении. Он всегда слепо доверял медицинскому персоналу, полиции, учителям и адвокатам. Услышав приговор из уст врача, он заранее настроился бы на определенный срок. А так у него оставался шанс протянуть дольше. Максимально долго, насколько позволит болезнь.

Но мне-то было необходимо знать! Знать, сколько в запасе времени.

— Мы еще поговорим об этом, папа, только не сейчас.

— Хорошо.

Я ожидала возражений. Чего-то вроде «мы уже все обсудили, Тереза». Тихое согласие отца было таким непривычным. Оно сигнализировало об одном: конец ближе, чем кажется. Мы словно перестали быть отцом и дочерью, учителем и ученицей, превратившись просто в двоих взрослых.

Отец что-то сказал, но я не расслышала.

— Что? Повтори, пожалуйста.

— Спрячь их, хорошо?

— Кого?

Он указал на конверт, который я положила на приборную доску. Я совершенно позабыла про деньги. Чтобы сделать отцу приятное, я убрала конверт в отделение для перчаток.

Заведя стартер, я медленно выехала и развернулась на узкой проезжей части с предельной осторожностью. Добравшись на минимальной скорости до перекрестка, притормозила на светофоре, словно автомат, покрутила головой по сторонам, избегая глядеть на отца, затем тронулась и влилась в транспортный поток.

Нас стремительно обогнал мотоциклист и скрылся за поворотом.

— Ай-ай-ай, — произнес папа. — И куда только смотрит полиция? Однажды этот малец сломает себе шею, если будет так носиться…

— Ответь на один вопрос, — перебила я. — Ты согласишься переехать к нам?

Тишина была мне ответом.

— Папа, ты слышал? — Я глянула в его сторону.

— Посмотрим, — хмыкнул отец и недовольно поджал губы. Слава Богу, к нему возвращались привычные манеры.

Когда мы добрались до «Аркадии», он сразу пошел в свою комнату, чтобы немного отдохнуть. Я почти ничего не ощущала. Думаю, природой устроено так, что после сильного шока мы на время лишаемся чувств, дабы за этот благословенный промежуток времени мозг успел адаптироваться к ситуации.

Я тоже решила подняться к себе, чтобы принять душ и сменить наконец одежду, но меня остановили какие-то тихие попискивания из кухни. Войдя туда, я увидела, что Фредерик и Том сидят на полу, почти соприкасаясь головами. Они что-то разглядывали и были так увлечены процессом, что не заметили моего появления.

— Что здесь происходит?

— Мам, ты только погляди! Гляди, кого я нашел! — За последние несколько лет мне не случалось видеть лицо сына таким оживленным.

Приблизившись и наклонившись, я увидела толстого щенка в рыжих и белых пятнах. Этакий клубок шерсти с глазами, который неуклюже крутился на месте, пытаясь подняться на нетвердых лапах.

— Я увидел ее в саду. Выглянул в окно и заметил, что под кустами кто-то возится. Это девочка. Мама, мы можем ее оставить? — Глаза Тома непривычно сияли радостью. — Фредерик предположил, что она может быть больной, но это неизвестно. Мы могли бы отвезти ее к ветеринару, сделать прививку от… как там, Фредерик?

Американец поднялся.

— Парвовирус. И разные другие. От бешенства, например. — Фредерик виновато смотрел на меня. — Мы просто не могли оставить ее там, Тесса. Она бы замерзла в такую погоду. Это совсем кроха, меньше месяца от роду. Мы с Томом пытались напоить ее молоком, но она отказалась.

— Это просто от страха. — Сын наклонился к щенку так близко, что едва не коснулся носом мохнатой головки. Лохматый комок завалился на бок от неожиданности.

Я подняла щенка и покачала головой. Крошечное сердечко билось так сильно, что пульс ощущался даже в лапках. Господи, за что мне все это? Или мне мало досталось?

— Я буду ее кормить, мамочка! — Том поспешно вскочил. Он знал, что надеяться ему не на что, но все равно принялся умолять. — Я буду за ней приглядывать, буду водить на прогулку. Мамочка, я буду делать все, что потребуется! Прошу тебя, давай ее оставим! Мы же не можем просто выбросить ее на улицу! Она же умрет!

Зная, что именно мне придется кормить питомца и водить его на улицу, едва восторги Тома поутихнут, я всегда была против домашнего животного. Я не соглашалась ни на кроликов, ни на котов, ни на птичек. Даже белую крысу, которую Джек приволок из кабинета зоологии (якобы спасая от опытов), я велела унести обратно.

— Возможно, ее ищут, Томми. Вдруг какой-то мальчик сейчас плачет и надеется, что она найдется?

— Мама, никто ее не ищет. Она была в нашем саду! Как бы такая малышка забралась так далеко? — Том умоляюще смотрел на меня. — Ее подбросили!

На дальнейшие препирательства не было сил.

— Ладно. — Я протянула щенка сыну. — Но с условием, что ты будешь делать все, что пообещал. Включая обучение и вытирание луж. Я говорю на полном серьезе! Если ты не станешь заботиться о своем питомце, ему здесь не место.

— О, спасибо, мамочка, спасибо огромное! — Том потрепал щенка по спинке с восторгом и нежностью. У него было счастливое лицо. — Тебе не придется даже подходить к ней, клянусь!

— Думаю, после завтрака мы должны отвезти ее к ветеринару, Том, — влез Фредерик. — Он даст необходимые советы и сделает прививки, расскажет, чем и как часто кормить. Нам понадобится заехать в зоомагазин за шлейкой, лежанкой, миской и игрушками. Как ты ее назовешь?

— Норма, вот как. — Том поднял щенка, сел на стул и устроил питомца на коленях.

Наш гость повернулся ко мне, брови были игриво подняты.

— Отличное имя, правда? Биби, где здесь ближайшая ветеринарная клиника? Надеюсь, поблизости?

— Не знаю. Загляни в «Желтые страницы». Справочник лежит под телефоном в холле. — Я ответила резче, чем хотелось бы. Неужели Фредерик забыл о том инциденте в кабинете? О пережитом мной потрясении?

Было и еще кое-что: я вдруг обнаружила, что стоящий напротив мужчина больше меня не интересует. Мое тело не тянулось навстречу, мысли были заняты вовсе не им.

Кажется, он что-то почувствовал. Его глаза на мгновение прищурились.

— Хорошо, — тихо ответил Фредерик. — В холле, говоришь?

И снова меня охватило знакомое чувство: кухня отдалялась, становилась крошечной. Я опять видела себя со стороны. Нет, мысленно приказала я сознанию. Только не сейчас!

— На тумбочке у входа. Вы оставайтесь, а мне нужно в душ. Я покинула кухню, оставив Фредерика, Тома и Норму наслаждаться обществом друг друга.

Наверху я тихо поскреблась в комнату отца. Ответа не последовало. Сердце забилось, по телу пробежал холодок. Я снова постучала, но ответом была тишина. У отца всегда был очень чуткий сон, а звука льющейся воды не доносилось.

Трясясь от ужаса, я толкнула дверь. Папа лежал на кровати, лицом вверх, и тихо похрапывал с открытым ртом.

Мне пришлось закусить кулак, чтобы не заплакать от облегчения. Верхний зубной протез чуть соскользнул с челюсти отца, поэтому зубы странно торчали вперед, словно лицо свела судорога. Если бы не храп, можно было бы решить, что все кончено.

Я попятилась в коридор и осторожно закрыла за собой дверь.

В спальне я села на краешек кровати и набрала нужный номер в Баллине. Мне срочно требовалось поговорить с семейным врачом.

Так я узнала, что отцу осталось совсем немного, примерно два месяца. В лучшем случае он мог протянуть до Нового года.

— Я не склонен внушать людям ложные надежды, Тереза. Состояние твоего отца критическое, метастазы повсюду. Но у него сильный характер, а врачебный опыт показывает, что это один из решающих факторов, когда речь идет об оставшемся сроке. Поверь, я не раз видел пациентов, которые отходили в мир иной тогда, когда решали, что достаточно пожили. Теперь самое большое значение имеет качество жизни, а не количество отпущенных дней. Твой отец заслуживает самого лучшего ухода и заботы. Пэдди Кейхилла любят в Баллине.

— Но что должна делать я? Он останется здесь на несколько дней, если я смогу его уговорить. Связаться с местной клиникой?

— Не нужно. Ты ничего не сможешь изменить. Конечно, ты вправе поговорить со знакомыми врачами, если тебе станет от этого спокойнее, но это не имеет значения. У твоего отца есть необходимые лекарства, и он знает, как их принимать. В данный момент его состояние стабильно, так что в ближайшие дни или недели ухудшения я не жду. Однако процесс необратим, и без химии и облучения развитие рака на такой стадии нельзя даже приостановить. Эта болезнь мучительна; позже мы поговорим о блокаторах боли — пока еще рано. В любом случае только твой отец принимает окончательное решение. А ты можешь звонить мне в любое время, даже ночью. — Врач поколебался. — Знаю, сейчас тебе трудно взглянуть на ситуацию с моей позиции, но я считаю, что вам с отцом повезло. Ведь у вас в руках прекрасный шанс высказать то, о чем умалчивалось долгие годы, закончить незавершенные дела. Не каждому дается возможность подготовиться, смириться с неизбежным. Постарайся использовать ее по максимуму.

Не знаю, как долго я сидела на постели с гудящей трубкой в руках, упершись взглядом в стену. Лишь когда гудок оборвался, я увидела на дисплее телефона и мигающую надпись «непрочитанное сообщение». Пять голосовых сообщений.

Все были от Джерри. В первых четырех он пытался выяснить, что происходит. Из пятого следовало, что он в аэропорту Стокгольма, ждет рейса до Хитроу.

Н-да… еще несколько часов назад я сожалела о том, что в моем списке всего одна цель, одна задача. Что ж, теперь их стало две, разве нет? Неужели даже болезнь отца послана мне в наказание за мысленную измену мужу?

Я почувствовала присутствие постороннего в спальне. Обернувшись, увидела Джека. Он стоял у двери и тер заспанные глаза.

— Чем так вкусно пахнет? Кто-то что-то готовит?

И действительно, с кухни доносился отчетливый аромат жарящихся блинчиков.