День семьи наконец наступил. С самого утра среди пациентов клиники ощущалась некая нервозность, которая к середине дня достигла апогея. К счастью, я мало общалась с окружающими, сосредоточившись на себе, так что всеобщая паника меня почти не коснулась. Это означает лишь, что я не носилась по коридорам с сигаретой в зубах, не пила стакан за стаканом ледяной чай и не махала руками, обсуждая с соседями предстоящее событие.

Но внутри у меня все клокотало от возбуждения. Я нервничала ничуть не меньше остальных. Только Господь знал, каким признаниям суждено было слететь с языка моего супруга в присутствии посторонних людей. Единственным утешением было то, что по завершении лечения я никогда больше не увижу этих людей.

Как раз перед обедом я вошла в общий зал, где должна была состояться встреча. Обычно здесь играли в шахматы и смотрели телевизор. По случаю Дня семьи кругом расставили кресла, уже не новые, но довольно элегантные, принесенные, видимо, из другого крыла. По углам выставили кадки с растениями и несколько столиков с чашками для чая. Несколько диванов, что обычно стояли в зале, сдвинули к стенам и накрыли пестрыми покрывалами в индейском стиле. Зал приукрасили, иначе не скажешь, но для меня (и, наверное, для остальных пациентов) он все равно казался пыточной камерой. Мы все опасались слов, которые будут сказаны в этом помещении, боялись обвинений и упреков, которые бросят нам в лицо.

Мы с Фергусом встретились в прокуренном кафе на первом этаже за десять минут до общего собрания. Я пришла на целых полчаса раньше, чтобы не пропустить его приход, и сидела за столиком, нервно вертя головой из стороны в сторону. Заметив мужа, я помахала ему рукой. Он даже не улыбнулся в ответ.

— Господи, — буркнул он, приблизившись и сев напротив. — Неужели ваш персонал даже не слышал о кондиционерах?

Я мрачно хмыкнула:

— Тебе тоже здравствуй! — И тотчас пожалела о своем язвительном тоне. Меньше всего мне хотелось настраивать Фергуса против себя. Я зажгла сигарету, придвинула ближе пепельницу, уже полную окурков, и выдавила улыбку. — Думаю, отсутствие кондиционера — часть общего плана. Родню пациента нужно довести до белого каления, чтобы она начала плеваться огнем еще до начала дискуссии.

— Да? — Фергус хмуро отвел взгляд. Моя попытка пошутить пропала зря. Муж явно не был настроен на веселье.

Кстати, он слегка набрал вес. Пересаженные волосы, похоже, не слишком хорошо чувствовали себя на новом месте, потому что уже начали редеть.

— Хорошо выглядишь, — попыталась я наладить контакт.

— Спасибо. — Он откинулся на спинку пластикового стула и наклонил голову в сторону, разглядывая меня. — Должен признать, ты тоже неплохо выглядишь. Судя по всему, ты хорошо высыпаешься, цвет лица уже не такой землистый.

— Да, я много сплю, — кротко ответила я.

Обведя взглядом кафе, я заметила еще несколько странных парочек, напоминавших нас с Фергусом: потерянные мужчины и женщины в тренировочных костюмах или халатах и их спутники с затравленными лицами.

Вздохнув, я снова устремила взгляд на мужа.

— Полагаю, эти семейные встречи придуманы не для пациентов, а для их близких. Родные должны высказать наболевшее — так сказать, выплеснуть свою боль. Так мне по крайней мере кажется. — Я улыбнулась, делая еще одну попытку завоевать симпатию мужа. — Твоя роль, по сценарию медиков, в том, чтобы обвинить меня в разрушении нашего брака.

Напряженно глядя Фергусу в лицо, я ждала, что он спросит: «Разве ты в чем-то виновата?», — но он молчал, глядя в сторону. Ему было не по себе, потому что его начали узнавать и перешептываться.

Пользуясь тем, что он на меня не смотрит, я изучала черты его лица, словно видела впервые. Напротив меня сидел человек, ради которого я отказалась от своей мечты; чьи надежды и чаяния подменили мои собственные; на которого я молилась и кого никак не хотела отпустить. Я задала себе вопрос, люблю ли я мужа так же сильно, как раньше, и с горечью признала, что люблю.

— Может, уже пойдем? — пробормотала я чуть слышно.

Последующее вспоминается словно какой-то ночной кошмар. К тому времени, когда пришла очередь Фергуса взять слово, я была в настоящем шоке. А я-то думала, что мои сценарии раскрывают всю силу человеческих эмоций! Наивная! Вот где чувства перехлестывали через край, валили с ног, били словно пощечины! Гнев и боль, которые изливались из уст посторонних людей, казались почти материальными. Хуже всего вели себя матери, эти степенные женщины преклонного возраста с благородной сединой в волосах. Некоторые кричали, кто-то поливал родных ледяным презрением или едва не бился в истерике. Слушая их признания, я снова и снова благодарила Бога, что рядом нет Кольма. Каково пришлось бы бедняге среди подобного ужаса? И какие упреки могли излиться на меня из его уст?

Представляете, некоторые гости нецензурно бранились и брызгали слюной, а медперсонал лишь благостно кивал головами и не предпринимал попыток остановить это безобразие. Когда одна из пациенток лишь попыталась возразить против потока грязи, вылитого на нее родной сестрой, кто-то из психологов посоветовал ей молчать.

— Мы собрались здесь не для того, чтобы выслушивать ваши оправдания, Чармиан, — строго сказал он рыдающей женщине.

Я боялась даже взглянуть на Фергуса, сидевшего на стуле рядом. Страх и горечь кипели во мне с такой силой, что страшно было шевельнуться. Мне казалось — взгляни я на мужа, и слезы хлынут из глаз подобно водопаду. Я стану всеобщим посмешищем!

Неужели и Фергус будет говорить обо мне такие же страшные, несправедливые вещи? Прилюдно заклеймит меня, хотя я ни в чем и не виновата?

Эта мысль показалась мне такой ужасной, что я решила спасаться бегством. Пусть обо мне думают что угодно, но выбраться из этой камеры пыток необходимо. Например, отпроситься в туалет и не вернуться. Мало того, предстояло вывести из зала еще и Фергуса.

Муж сидел, опустив голову и уставившись в пол. Его узнавали и разглядывали, и он об этом знал. Впервые меня озарило, что для Фергуса было нелегко приехать на встречу в клинику, так сказать, с открытым забралом.

Молодой человек, презрительно тыкавший пальцем в пожилого мужчину (очевидно, отца), закончил свою обвинительную речь, и Барби-Луиза повернулась (о ужас!) ко мне.

— Фергус? А что вы хотите сказать Мэдлин?

Я смотрела прямо перед собой, отчаянно пытаясь сохранить самообладание. Боковым зрением я видела, как Фергус поднялся и откашлялся, приготовившись к речи.

— Честно говоря, Мэдлин не так уж и много пила. Не как некоторые другие пациенты, насколько я понял из предыдущих…

— Стоп! — Я встала и повернулась к нему. — Прости меня, Фергус, что пришлось подвергнуть тебя этой пытке. Я прошу у тебя прощения за все. Но я больше не в силах выносить этот кошмар. Я просто не могу!

Мое лицо пылало, но меня это не трогало. Я обвела взглядом зал: большинство пациентов даже не подняли глаз, зато их родственники разглядывали нас с Фергусом, словно мы были под микроскопом. Еще я заметила двух человек из тех, что проходили лечение в других группах, которые смотрели на меня с завистью, очевидно, жалея, что не поступили так же.

— Прошу прощения у всех вас, — обратилась я ко всему залу. — Нет сил это выносить. До свидания и удачи.

Я направилась к двери в такой тишине, словно шли чьи-то похороны. Я даже не знала, что Фергус нагоняет меня, и поняла это, лишь когда он схватил меня за локоть в коридоре.

— Так для чего ты все это затеяла? — прошипел он в бешенстве. — Не для того я потратил столько времени и притащился сюда, чтобы ты попросту повернулась и ушла. Я сделал это ради тебя, психованная сучка! У меня есть что тебе сказать, можешь поверить. А я-то думал, что на этот раз ты взялась за ум!

Я изумленно смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.

— Ладно, — буркнул Фергус, отпуская мой локоть, — здесь есть место, где можно поговорить без свидетелей? Только не в той дыре, что считают у вас кафе.

— Я взялась за ум, что бы ты там ни думал, — процедила я сквозь зубы. — Иначе что бы здесь делала?

— А по-моему, ты просто развлекаешься, Мэдлин. Тебе кажется, что ты отличаешься от других в этой клинике, а между тем они-то честны с собой и другими. Ты полагаешь, что можешь смотреть на них свысока, да? Да иди ты к черту! Зря я сюда приволокся! — Фергус зашагал по коридору прочь.

— Погоди, не уходи! — Я побежала за ним.

Он остановился и повернулся.

— Да? Почему это мне не уходить? Какой смысл оставаться, Мэдлин? Чтобы между нами произошел очередной душещипательный разговор? Будем снова ходить по кругу?

— Обещаю, что нет. Клянусь.

— Ладно, давай спустимся к машине; я припарковался у железной скамейки под большим дубом, сразу за углом.

Пока я шла за мужем по коридорам, что-то происходило внутри меня, менялось. Я будто видела себя чужими глазами: глазами пациентов и врачей, подруг, даже глазами Ванессы и Фергуса. Видела измученную женщину средних лет, послушно скачущую по ступеням за разгневанным мужем, которому нет до нее никакого дела. Я вдруг поняла, что так было всегда. Что никогда ничего не изменится. Словно я хочу сцементировать то, что уже давно мне не принадлежит.

Как я докатилась до этого? Где моя гордость наконец? Мне хотелось сбросить с себя это жалкое подобие личности, стать совершенно другой!

Возможно, причиной этих изменений был чертов День семьи, может, пришла пора собирать камни, но неожиданно мне стало легче дышать.

Расправив плечи, я обогнала мужа и направилась к бежевой «вектре» на углу.

— Ты куда? — Фергус остановился у серебристой «микры», которую я даже не заметила.

Ах да, «вектру» Фергус оставил мне! И теперь, должно быть, ездил на машине Ванессы.

Я села на пассажирское сиденье, предварительно убрав с него пачку памперсов. Взгляд автоматически нашел окна моей палаты на фасаде здания. Шторы были задернуты.

— Вон мои окна, — кивнула я.

— Угу. — Фергус буравил взглядом приборный щиток.

Сделав глубокий вдох, я повернулась к нему. Меня заполняла непривычная решимость.

— Спасибо, что приехал сегодня.

Он пожал плечами.

— Нет, я говорю всерьез. И прежде чем ты что-то скажешь (ведь ты собирался что-то сказать в общем зале, правда?), дай мне несколько минут на исповедь.

Фергус перевел на меня взгляд, прищурился. На лице была написана несвойственная ему неуверенность.

— Если это будет очередная попытка…

— Не волнуйся. — Мне неожиданно стало легко и комфортно, словно я и не сидела рядом с бывшим, но все еще любимым мужем, да еще в машине его любовницы. — Я лишь хочу изложить тебе свою версию случившегося.

— Что ж, я слушаю. — Фергус сложил руки на груди. — Но если ты начнешь истерику, я высаживаю тебя и уезжаю.

— О, припоминаешь мне тот скандал, что я устроила перед твоим уходом? Ах как жаль, что я не разбила твою любимую свинью-копилку!

Это вызвало легкую улыбку на губах Фергуса, и я одобрительно кивнула. Впервые в жизни я собиралась открыться мужу в том, в чем не решалась признаться самой себе. И мне было безразлично, понравится ему моя исповедь или нет.

— Я была так влюблена в тебя, Фергус, что это почти ослепляло. Я была готова ради тебя на все, даже ехать на Южный полюс, если бы ты вдруг счел пингвинов подходящей для себя аудиторией. Наверное, именно в этом надо искать корни краха нашего брака. Ведь я отбросила свои амбиции, позабыла о собственных мечтах и чаяниях ради воплощения твоих.

— И что же это были за мечты? — изумился Фергус.

— Я хотела стать профессиональной актрисой.

— Ты? — Удивление на его лице было написано так ярко, что казалось почти наигранным. — О, прости, я не собирался тебя обидеть. Но, Мэдлин, неужели ты думала, что у тебя есть шансы на профессиональной сцене?

— Я могла по крайней мере попытаться.

— И кто же тебе мешал? — нахмурился он.

— Ты, Фергус. Только ты.

Он возмущенно насупился и приготовился отразить атаку, но я положила ладонь на его руку. Муж бросил взгляд вниз, моргнул и, хотя я сразу убрала ладонь, еще некоторое время смотрел на свои пальцы.

— Прошу тебя, дорогой, просто выслушай. Я должна высказаться. Не знаю, как мне удалось разобраться в себе за столь короткий срок, что я пребываю в клинике; возможно, виной тому бездна свободного времени. Я много думала последние дни, но озарило меня только сейчас. Наш брак высасывал меня, словно паук муху. Я не была счастлива, но притворялась довольной, я поддерживала тебя и делала вид, что мне по душе роль второго плана. Возможно, я не такая уж и плохая актриса, если и сама верила в то, что играла.

Фергус нахмурился, озадаченный, и я заторопилась:

— Еще одну минуту, дорогой. Дай мне еще минутку. И тогда ты сможешь высказаться. Видишь ли, ты не давал мне двигаться вперед. Ты так хотел добиться успеха, что совершенно забывал обо мне. Я была тебе нужной, лишь пока поддерживала и восхваляла тебя. Твоя самовлюбленность разрушала меня день за днем, но я даже не замечала этого. Я стала твоей тенью, всячески обеспечивала твой комфорт, отдавалась процессу целиком, словно маньячка. И знаешь, я ощущаю горечь и утрату сейчас, думая об этом. И не только потому, что потеряла самое себя, но и оттого, что ты даже не заметил моей жертвы. — Я сделала глубокий вдох, чтобы не перейти на обвинения. — Прости, если мои слова обидели тебя. Но мне было необходимо высказаться, чтобы иметь возможность идти дальше. Скажу больше — не ты один виноват в случившемся. Здесь есть и моя вина. Я должна была бороться за себя и свою мечту.

В маленькой машинке повисла тягучая тишина, вызывая клаустрофобию. Я ощущала запах детской отрыжки, исходящий с заднего сиденья (видимо, ребенок испачкал обивку).

Фергус пристально смотрел на меня, брови сошлись на переносице.

— Но почему ты молчала? Почему ничего не говорила?

— А ты бы мне позволил? — Я запоздало удивилась. Кажется, Фергуса проняли мои слова. — Ты бы поверил мне?

Его рот искривился.

— Значит, я во всем виноват, да?

— Если ты слушал, то знаешь ответ. Мы оба виноваты. Конечно, мне было трудно бороться с тобой, ибо ты сильнее характером, но именно я позволила нашим отношениям развиваться по такому сценарию. Мне следовало бороться, а я предпочла полную капитуляцию. Я надеялась, что, став знаменитым, ты обратишь свое внимание и на меня. Но ты не собирался останавливаться, и твое эго росло день ото дня. В твоих планах для меня не осталось места.

— Но, Мэдлин! — Он смотрел удивленно. — Какой смысл в признаниях, если все давно кончено? К чему эти откровения? Ничего уже не вернуть.

Я молча вбирала в себя это заявление. До того момента я все еще на что-то рассчитывала, надеялась отвоевать мужа, как-то все исправить. И хотя здравый смысл подсказывал, что это невозможно, сердце твердило обратное.

— Если честно, я не могу ответить на этот вопрос. — Я предпочла не спорить. — Может, мне захотелось впервые за долгое время поговорить с тобой начистоту. Да и с собой заодно. Пусть даже теперь это не имеет значения.

— Вот тут ты права. — Фергус уже оправился и нащупал твердую почву под ногами.

— Но ты согласен с тем, что в моих словах есть рациональное зерно? — тихо спросила я. — Только ответь честно. Тебе нечего терять, я не стану использовать твой ответ против тебя.

Он молчал, опустив глаза.

— Что ж, честно так честно. Признаю, я был несколько эгоистичен, преследуя свои цели. Но я же не перекрывал тебе кислород, так? Да и не смог бы перекрыть, если бы у тебя был истинный талант. Но любитель остается любителем, Мэдлин. И если бы ты поделилась со мной своими мечтами, я бы не стоял у тебя на пути.

— Нет? Ты говоришь это и тут же называешь меня любителем, словно пытаясь принизить. Разве это честно? И так ли далеко ты сам ушел из разряда любителей?

— Ладно, сдаюсь, — буркнул Фергус. — Так, значит, наш брак рухнул лишь потому, что ты бросила сцену?

— Нет. — Теперь мне хотелось уйти. Выбраться из душной машины и укрыться в палате, чтобы насладиться своей победой, какой бы горькой она ни была. Я устала кидать обвинения, выяснять, кто и кому что должен. — Нашему браку пришел конец по многим причинам. Потому что ты вечно бывал не в духе и не замечал меня, а я пыталась тебе угодить, но всегда оказывалась недостаточно хороша. Причина в моей слабости. Я не виню тебя, Фергус. Больше не виню. — Я взялась за дверную ручку. — Мне пора. Нам больше нечего сказать друг другу, а спорить и обвинять нелепо. Думаю, и ты не хотел бы снова ругаться. Нам лучше сохранить нормальные отношения, поскольку, кроме нас двоих, есть еще Кольм. Не стоит расставаться врагами. Прошу только об одном: хотя бы раз в жизни позволь мне оставить за собой последнее слово. И подумай над моими словами. Хотя бы ради того, чтобы впредь не повторять ошибок.

Я вылетела из машины, не позаботившись о том, чтобы закрыть дверь, и понеслась к зданию клиники. Вот вам и День семьи! Кажется, я перевернула его с ног на голову.

И все же мне было хорошо. Даже не хотелось, чтобы этот день заканчивался.

Когда я почти собрала вещи, то обнаружила, что у двери моей палаты стоит Луиза.

— Да? — повернулась я к ней.

— Не хотелось бы констатировать то, что и так очевидно, но ты совершаешь ошибку, — спокойно сказала она.

— Неужели? — Я продолжила складывать свои немногочисленные пожитки.

— Ты представляешь собой типичный случай отрицания болезни. Ты алкоголичка, Мэдлин, но не желаешь признать этот факт.

Я не слушала ее. Я видела сквозь окно Фергуса. Он сидел в машине и оживленно говорил по телефону.

— Ты, конечно, вольна уйти когда захочешь, — продолжала Луиза монотонно, — но это заблуждение. Ты вернешься сюда или в другую клинику, потому что не справишься в одиночку. Ты снова начнешь пить.

— Не начну, — на автомате ответила я.

— Хотелось бы верить. Конечно, все возможно. Ты получила моральную встряску после сегодняшнего собрания, и какое-то время воспоминания о нем будут удерживать тебя от бутылки. Однако не так долго, как ты думаешь, Мэдлин. Статистика показывает…

— Плевала я на твою статистику!

Фергус запрокинул голову, расхохотался и провел рукой по волосам. Я видела этот жест впервые за многие годы. Так делал юноша, в которого я влюбилась когда-то. Фергус словно в очередной раз подчеркнул, что больше не принадлежит мне.