— А другие послания были? Может, записки, написанные от руки? Хоть что-то, что можно использовать против нее? — спрашивала я.

Полицейские, которые давно уехали, задавали Джерри те же вопросы. Было уже три часа ночи, а мы все еще торчали внизу.

— Нет.

— Нет? Ни одной записки? Или их нельзя использовать против нее?

— «Нет» на оба вопроса.

— А ты точно уверен? Не могла же она ни разу не послать тебе ничего… фривольного? — не удержалась я от вопроса.

— Мы были очень осторожны. Умоляю, Тесс, не будем об этом. Сил больше нет. — У Джерри был вялый, измученный голос. — Я уже не могу обсуждать Сьюзен, нашу связь и ее последующий иск. Давай сменим тему.

Муж встал и принялся ходить по гостиной.

Хотя наша семейная жизнь внезапно превратилась в кошмар, мы, как ни странно, стали общаться гораздо больше, чем за все предыдущие годы. Возможно, причиной тому был стресс, но мне казалось, что просто рухнули какие-то барьеры, исчезли рамки, в которые мы с Джерри когда-то себя засунули. Я даже втайне думала, что Сьюзен оказала мне своеобразную услугу. Столь странный ход мыслей наглядно демонстрирует, насколько не в себе я пребывала в те дни. Близкая смерть отца, измена мужа, судебный иск… пожалуй, тут у кого угодно ум за разум зайдет.

Я смотрела, как неторопливо ходит по комнате Джерри. А ведь он никогда не был медлительным и задумчивым, вечно куда-то спешил, двигался, двигался…

— Ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом, — буркнула я недовольно. Лично для меня тема не была закрыта.

— Я даже придумал новую тему. Поговорим о тебе, Тесс. — Джерри внезапно остановился напротив меня.

Я покраснела, потому что на какой-то миг мне показалось (что, конечно, нелепо!), будто муж говорит о моей виртуальной измене с Фредериком. Как если бы он мог о ней узнать! Однако его тон был спокойным, не обвиняющим, и я взяла себя в руки.

— Обо мне? О чем именно?

— Я многого о тебе не знаю. Или знал раньше, но забыл.

— О чем ты?

— О твоих чувствах, желаниях. Я хочу понять, какой ты видишь свою жизнь.

— Это материал для целой диссертации.

— Хорошо, давай сузим рамки. Расскажи о своей юности. Ведь ты никогда не распространялась на эту тему.

— Никогда? — Я была озадачена. — Не может быть! Наверняка я тебе что-то рассказывала.

— Нет, — терпеливо сказал Джерри. — Точно не мне. Может, ты путаешь меня с Майклом? Вот с ним ты могла этим поделиться.

У меня на коленях устроилась Норма, и я перебирала ее шерсть пальцами. Она тихо посапывала. Я задумалась над словами мужа. Обсуждать Майкла не хотелось.

— А почему тебя интересует мое далекое прошлое? Юность Терезы была не слишком увлекательной в отличие от ее подруг. И потом, что за странные расспросы в три часа ночи?

— Просто мне хотелось бы… — Джерри покачал головой, затем сел в кресло. — Ладно, раз ты устала, иди спать. Завтра тебе еще с отцом общаться.

— Но ты утомлен не меньше меня.

— Я не смогу заснуть.

— Я тоже. Может, есть какой-то иной способ выпутаться из этой ситуации, а? Не позвонить ли Сьюзен и поговорить с ней?

Взгляд Джерри красноречиво говорил, что я высказала неудачную идею.

— Мне даже вспоминать обо всем этом тошно. Этой ночью мы все равно ничего не придумаем. Раз уж спать никто не хочет, предлагаю выпить.

— Согласна. Мне виски налей, пожалуйста.

— Чего? — Джерри был скорее позабавлен, нежели изумлен. Конечно, у нас дома всегда был полный бар, но я никогда не употребляла крепких напитков, позволяя себе разве что легкий коктейль или вино.

— Виски, — настойчиво повторила я. Желание выпить чего-нибудь сорокаградусного усилилось. Видимо, я была на пределе. — И меня все еще удивляет твой вопрос о моей юности. Она ведь прошла в монастыре.

— Именно об этом я и спрашивал. Просто стало интересно, каково быть монашкой. — Джерри протянул мне стакан с виски. — Расскажешь? Или это тайна? Монашки — это так сексуально.

— Сексуально?

— Ну, считается, что в них заложен огромный заряд нерастраченной энергии. Воздержание и все прочее. Обыватели думают, что монашка, покинувшая обитель, должна буквально бросаться на мужчин. И если ты не в курсе, секс с монашкой — одна из самых распространенных мужских фантазий.

Вот тут я рассмеялась.

— Даже не знаю, откуда у тебя такая статистика. Может, из комиксов? Ни о каком сексе монашки не думают. Их жизнь так рутинна, что мозг привыкает решать лишь насущные задачи, а тело подчиняется. Насколько я помню, жизнь в монастыре низводит разум до состояния лягушачьей икры.

— Лягушачьей икры? Все так ужасно?

— Знаешь, какое самое радостное событие я помню из того периода жизни? Нам дали на ужин сладкую пшенку с тыквой; настоящий праздник. Кроме этого, и вспомнить-то нечего…

— И все? Да ладно тебе, не может быть! А молитвы? А кельи? А обет молчания? Я же смотрел «Историю монашки»! — Джерри вытянул ноги и расслабился.

В памяти постепенно, одно за другим, вставали картины юности, проведенной в монашестве. Совсем еще молоденькие девушки, которые понятия не имели, чем занимаются обычные подростки. Никаких увеселений! Чистка туалетов, кухни с пригорелыми плитами, ручная стирка одежды в холодной воде и многое другое — и все во славу Господа и Девы Марии. Однообразные службы, молитвы, зубрежка потрепанных Библий, медитация на коленях перед распятием, на ледяном каменном полу. Наши девичьи голоса так звонко выводили церковные гимны и псалмы, что звенели стекла, и это ненадолго заполняло душу упоением, в котором забываешь о лишениях плоти.

— В монастыре было ужасно, — медленно произнесла я. — Одиноко, тоскливо и очень тяжело… Мне трудно об этом говорить.

— А ты попробуй.

Я не понимала, что происходит. Муж никогда не задавал мне подобных вопросов, а я не рассказывала ему историй из прошлого. Моими исповедниками были Мэдди и Рита. Но усталость, а также сладковатая горечь виски развязали мой язык. В общем, я действительно попробовала рассказать о жизни в монастыре, сначала неуверенно и смущенно, затем набираясь смелости.

По словам Джерри выходило, что всякая монашка, будучи девственницей, добровольно обрекает себя на мучения плоти. Чушь! Проведя весь день в тяжкой ручной работе, промолившись в узкой холодной келье несколько часов подряд, едва ли станешь думать о чем-то другом, кроме короткого ночного сна.

По вопросам мужа я поняла, что ему интересно, каково женщине обривать голову. Пришлось его просветить.

Во-первых, волосы не отрезают все разом. Сначала проводится лишь символическое действо — обрезают один локон, когда ты стоишь перед алтарем в покровах невесты Господней. Остальную шевелюру срезают под ноль уже позже, когда ты облачаешься в робу. Честно говоря, это настоящая пытка. Настоятельница щелкает ножницами, не слишком заботясь о красоте конечного результата. Я до сих пор помню эти ужасные щелчки. Если вы добровольно решаетесь подстричься под ноль в парикмахерской, то хотя бы видите в зеркале, как лысеет ваша голова. А в монастыре нет зеркал. Мы, юные послушницы, могли лишь на ощупь определить, насколько неаккуратно острижены наши волосы.

Вместе со мной обряд проходили еще две девушки. Мы были возбуждены, как невесты перед свадьбой. Собственно, мы и были невестами, только отдавали себя не конкретному мужчине, а вручали в руки Бога. На нас были белые сатиновые одеяния, которые казались нежными словно шелк после жестких роб из саржи, которые носили те, кто лишь готовился постричься в монахини. На головах у нас были венки из белых роз.

Из часовни зазвучал гимн, и двойные двери распахнулись. Мы, одна за другой согласно возрасту, торжественно двинулись по проходу к алтарю. Я была самой младшей и шла впереди.

Внутри пахло благовониями и свечами. На скамьях сидели прихожане и наша родня. На всех были хорошие воскресные костюмы из твида и начищенные до блеска ботинки. Я шла по проходу и всей кожей ощущала атмосферу момента: гордость и меланхолию, смешавшиеся воедино.

Пока мы готовились к монашеству, родственники могли навещать нас, а мы имели право ходить к ним в гости. Нам даже разрешалось выбираться с ними в ресторан неподалеку от монастыря. Пострижение в монахини накладывало вето на эти вольности. Сразу после церемонии мы становились частью монастыря, принадлежали лишь Богу, а родственные чувства больше не имели значения. Конечно, монашка в любой момент может покинуть обитель, но в те годы подобные случаи были редки. По сути, в день пострижения мы, три юные девицы, навсегда утрачивали право на общение с внешним миром. И это «навсегда» пугало нас больше, чем потеря волос.

Продвигаясь по проходу, я увидела среди прихожан отца. Его лицо было обращено ко мне. Он улыбался, гордо вздернув подбородок. Но стоило мне приблизиться к алтарю и случайно кинуть на него взгляд (хотя нас предупреждали не делать этого), как его губы дрогнули, а из глаз потекли слезы.

— Прости, Джерри, но больше мне нечего рассказать. — Я сделала большой глоток виски, чтобы распался комок, стоявший в горле. Папа спал на втором этаже, и я вспомнила, что скоро он меня покинет.

— Нет, это ты меня прости, — тихо сказал Джерри. — Мне жаль, что я не Майкл. — Я подняла взгляд, едва не поперхнувшись. — Ты ведь по-прежнему любишь его. Это невыносимо. Меня всегда преследовало ощущение, что нас трое. И ты любишь его, а не меня.

— Но это не так!

— Такое случается. Ты любила его, когда он погиб, и это чувство не проходит, ты никак не отпускаешь своего Майкла.

— Джерри, прошу…

Он встал.

— Ты не виновата в этом. Просто мне не повезло. — Осторожно приподняв мое лицо за подбородок, Джерри поцеловал меня в лоб. — Я устал от разговоров. Прости, если задел твои чувства. И мне очень жаль, что я предал тебя. Ты ведь считаешь, что я тебя предал, да?

— Джерри… — Я едва не плакала.

— Тише. — Он снова чмокнул меня в лоб. — Я иду наверх. Не думаю, что смогу заснуть, но хотя бы полежу и отдохну. И тебе советую. Спасибо за откровенный рассказ.

Он ушел.

Норма повозилась у меня на коленях, сладко зевнула, показав розовый язычок. Я взяла мягкое тельце на руки и прижала к груди. Норма сонно лизнула мое предплечье.

Неужели я действительно все еще люблю Майкла?

Слова Джерри осели у меня в голове, упали, словно семена на удобренную почву. Воспоминания поднялись, распрямили плечи, почти пугая своей интенсивностью. Как много я забыла, предпочитая помнить о Майкле только хорошее!

А ведь он был довольно незрелым мужчиной, к тому же замкнутым на себе и своей работе.

Вот, к примеру, утро на кухне, в нашем старом доме. Я ругаюсь с мужем из-за того, что он хочет поехать на конференцию ради лекций какой-то женщины-археолога по истории Помпей. В то же самое время в школе проводится финальный матч, и наш Джек будет играть. Майкл считает, что конференция важнее.

— Но эта женщина никогда не читает публичных лекций! Это уникальный случай! Ты не представляешь, насколько это важно!

— А как же спортивная секция Джека? Он так ждет, что ты придешь на него посмотреть!

— Хорошо, — раздраженно говорит Майкл, — я приду на чертов матч! Но потом придется снять с карты все сбережения, чтобы поехать в Техас, потому что только там еще будет такая лекция. Довольна?

Я тогда сдалась, и Майкл выбрал конференцию. Вечером он даже не спросил Джека, каковы результаты матча.

Да, я потерпела поражение, и это случалось неоднократно, если речь шла об интересах Майкла. Он буквально жил своей работой, копался в прошлом планеты, не обращая внимания на день сегодняшний.

Я успела позабыть, как часто наша семья голодала, потому что муж тратил все деньги на какие-то антикварные вещи, которые собирал по аукционам.

Я прощала Майклу то, что он был не слишком внимателен ко мне. Даже его любовь была какой-то случайной, словно порой он неожиданно обнаруживал, что женат, и заново этому удивлялся.

Помню, как он сделал мне предложение. Он получил приглашение в Афины на очередную конференцию.

— Поедешь со мной? Возьми отпуск. Будем делить траты за проживание и питание. Мне обещали сдать комнату.

Я все еще была девственницей, поэтому мысль о совместном проживании меня шокировала. Заметив это, Майкл хлопнул себя по лбу ладонью.

— Черт, я идиот! Давай поженимся, что ли? Чего ждать до пенсии?

Такое впечатление, что после смерти любимого мужа я тщательно рассортировала воспоминания, отделила зерна от плевел и сохранила в памяти только самые светлые минуты. Долгие годы я помнила Майкла таким, каким мне нравилось его представлять.

Настала пора вспомнить все. Не только ту нежную брачную ночь, что подарила мне море любви. Не только легкий, увлекающийся характер Майкла, его крепкое тело и темную кожу, загоревшую на раскопках. Ведь это лишь верхний покров, шелуха, которая скрывает под собой настоящего Майкла Батлера. Горькие слова Джерри пробудили сильнейшее желание покончить с самообманом.

Джерри…

Наверное, получать предложение руки и сердца в весьма прозаичных условиях — моя судьба. В случае с Джерри вообще непонятно, кто именно кому предложил пожениться.

Речь шла об «Аркадии», которую, как вы помните, я возжелала заполучить с первого же взгляда. Увидев особняк, Джерри заколебался. Дом ему понравился, но смущало то, что необходим некоторый ремонт.

— У меня слишком мало времени, чтобы следить за рабочими. Оклад у меня солидный, но приходится содержать бывшую семью. Так что лишние расходы мне ни к чему.

Мы сидели в ресторане. Я выпила довольно много вина, поэтому осмелела.

— Я могла бы внести часть суммы за «Аркадию»…

— О чем ты?

— У меня есть небольшой домик, который можно продать.

Несколько секунд Джерри изучал мое лицо, затем запрокинул назад голову и расхохотался.

— Это, — сказал он, когда сумел взять себя в руки, — очень щедрое предложение. И оно мне нравится.

Как потом выяснилось, мы друг друга не поняли. Я хотела продать дом и въехать в «Аркадию» в качестве экономки, а Джерри решил, что я предлагаю ему брак. Когда же все прояснилось, Джерри рассмеялся:

— Забавно. Но что ты имеешь против брака? Давай поженимся? Например, месяца через два. Этот срок не кажется тебе слишком коротким? Кстати, тогда на фирме ожидается затишье, так что момент подходящий.

Вот так прозаично.

Я встала и подошла к окну. На небо выкатилась круглая луна, облака потихоньку расползлись в стороны, лунный свет заливал все вокруг. Лето было в разгаре, а чистое небо можно было лицезреть разве что по ночам.

Я отнесла Норму на кухню и уложила на лежанку. Собачка недовольно засвистела носом. Пришлось дать ей печенье, чтобы не обижалась. Норма принялась хрустеть. Ополоснув пустой стакан, я поставила его в сушку.

Непривычное к крепким напиткам, сердце стучало довольно неровно, когда я поднималась на второй этаж. В спальне Джерри не было. Видимо, устроился в смежной комнате.

Я разделась, легла на нашу огромную постель и стала проваливаться в сон. И уже на грани между реальностью и сновидением пришло самое яркое воспоминание, долгие годы хранившееся на задворках памяти.

Я много раз с горечью возвращалась к тому моменту, когда нежно поцеловала уходящего Майкла у двери, держа на руках Тома. Он ушел, чтобы больше не вернуться. Вместо него появилась полиция…

Но все было совсем не так! Майкл вышел из дома, хлопнув дверью после очередного скандала. Я не целовала его на прощание, я кричала ему вслед, что он эгоист.

Мы снова поссорились из-за денег. Их постоянно не хватало, поскольку я сидела с детьми, а мужу платили очень мало. Мы еле дотягивали до очередной зарплаты, влезали в долги и сильно нуждались.

В тот день я пошла в бакалейный магазин, где знакомый продавец сообщил, что мой последний чек вернулся неоплаченным. Я была в недоумении: унаследовав от отца бережливую и расчетливую натуру, я всегда тщательно следила за состоянием счета. Я знала, когда и сколько потратила и как много у меня осталось. Вернувшийся чек мог иметь лишь одно объяснение.

Я ворвалась в дом и застала Майкла кормящим Тома из бутылочки. Малыша он держал в одной руке, а во второй была толстая старая книга. Глаза Майкла, бегающие по строчкам, горели восхищением. Я сразу поняла, куда делись деньга с нашего счета.

Майкл извинился, но совершенно не жалел о своем поступке: книга, по его словам, была очень ценной, а потому являлась прекрасным капиталовложением. Еще два десятилетия, и ее цена, говорил Майкл, утроится. Подобные объяснения я слышала неоднократно. Муж покупал на аукционе книги, статуэтки, какие-то унылые куски мозаики, с которых сдувал пылинки.

Мы кричали друг на друга целый час, до самого момента, когда Майкл ушел в институт читать лекцию.

Как вышло, что я много лет верила в прощальный поцелуй, которого не было? Я кричала и топала ногами, а Майкл раздраженно захлопнул дверь и не оборачиваясь зашагал прочь от дома.

Я лежала на кровати и таращилась в потолок. Наконец хоть что-то в моей жизни прояснилось. Я никогда не ругалась с Джерри, мы ни разу не повысили друг на друга голос — по крайней мере до тех пор, пока не пришло послание мисс Сьюзен Вителли.

И слава Богу. Я рада, что мы с Джерри никогда не скандалили. Бранные слова и приступы ненависти ведут в никуда. И если после ссоры вашего мужа сбивает на улице автобус, вам не остается ничего, кроме как заменить горькие воспоминания на жизнерадостную фальшивку.