Бернадетт удивилась, обнаружив, что входные двери открыты, хотя внутри церкви не было ни души. Внутри было сумрачно, и она даже подумала, что францисканец позабыл об их свидании среди недели, но все же решила дать ему шанс и немного подождать.

Она села на задней скамье, ближе к одной стороне, затем, повозившись, устроилась на подставке для коленопреклонения, расстегнула молнию кожанки, но перчаток не сняла. Сложив руки вместе, она опустила их на спинку скамьи перед собой. В церкви стояла такая тишина, что Бернадетт была уверена: ей слышно биение собственного сердца. Склонив голову на сложенные руки, она закрыла глаза, раздумывая о том, что привело ее в такое место, прокрутила в голове обрывки разговора: «Вернись ко мне в постель». «Ты играешь нечестно, мне правда надо идти…», «Ну совсем немножечко. Полежи со мной еще. Я прошу», «Вы не хотите работать здесь, не так ли?», «Я хочу работать в Бюро. Я люблю эту работу…», «Кто б сомневался…», «Люблю…»

– Люблю! – произнесла она вслух – громче, чем хотелось бы, и, открыв глаза, подняла голову. Бернадетт ожидала, что кто-нибудь шикнет на нее за неподобающее поведение в церкви, но она по-прежнему оставалась единственной прихожанкой. Она обратила взгляд на святого, стоявшего у стены через проход от ряда, где она преклонила колени. Его фигура была укутана тенями, но Бернадетт разглядела достаточно, чтобы понять, что это святой Патрик, – она узнала посох в его руке и различила змей, извивающихся в корчах у его ног. «Помоги мне убить моих змеев, святой Патрик», – беззвучно попросила Бернадетт и вздрогнула от звука шагов. Взглянув в сторону, откуда они доносились, она увидела, как с трепетной грацией подхваченного ветром листа на алтарь неожиданно выплыла знакомая фигура в монашеском одеянии. Одним отточенным плавным движением он преклонил колени и осенил себя крестным знамением. Голова его по-прежнему была скрыта под капюшоном – это вряд ли предписывалось правилами его ордена. «А может, – подумала она, – этот человек принял для себя такую манеру одеваться и дал обет скрываться от мира». И про себя грустно улыбнулась: не уверенный в себе священник наставляет не уверенную в себе женщину. Какая тут напрашивается расхожая аналогия? «Слепой, ведущий слепого»? «На себя самого посмотри»?

Бернадетт склонила голову, будто погрузилась в молитву, и искоса наблюдала, как он плывет по проходу с противоположной стороны церкви, направляясь к входным дверям. Улучив момент, она глянула через плечо и увидела, как он закрыл двери на засов. «Зачем это он запер нас двоих внутри?»

Она быстро отвернулась и обратила лицо вперед, глядя вниз широко открытыми глазами. Монах торопливо возвратился по проходу, снова преклонил колени, перекрестился у алтаря и скрылся в ризнице, очевидно, не заметив ее. Наверное, она спряталась уж слишком хорошо. И потом, ведь это она его искала, было бы невежливо заставлять его пройти всю церковь, чтобы к ней приблизиться. Соскользнув со скамьи, она направилась поближе к алтарю, остановившись у второго ряда. Как и все католики – независимо от того, часто они ходят в церковь или нет, – она избегала сидеть в самом первом ряду. Скользнув между скамьями, Бернадетт снова встала на колени, на этот раз перекрестившись, прежде чем склонить голову.

Он снова вышел на алтарь, повернулся спиной к рядам, преклонил колени и перекрестился. Сойдя с алтаря, он направился к ее проходу. Бернадетт слегка растерялась, когда монах, вместо того чтобы сесть рядом, устроился на скамье позади нее.

– Рад снова видеть вас, дочь моя.

– Рада ви… – Все еще стоя на коленях, она оглянулась. Четки обвивали его пальцы, сложенные вместе руки он положил на спинку ее скамьи. – Почему вы сели там, святой отец?

– Подумал, что так вам будет удобнее, если вдруг вы… если вам захочется поделиться чем-то деликатным. Исповедаться.

Она снова обратила лицо вперед.

– Почему так мало света? Стараетесь сэкономить на счетах за электричество?

– В такой час эта церковь обычно закрыта и темна, дочь моя. В знак расположения приходской священник позволил мне оставить входную дверь открытой для вас.

– И потому вы заперли ее, когда я сюда пришла?

Бернадетт уловила легкую заминку в голосе, прежде чем монах ответил.

– Да… Так поздно мы не можем пускать сюда других посетителей. Кто знает, кого может занести в эти двери.

Поняв, что допрашивает его, словно одного из своих подозреваемых, она почувствовала себя неловко и постаралась исправиться.

– Вам выпало столько хлопот, и я благодарна вам за это. Вы ведь даже не знали, приду ли я.

– Но вы пришли. Отчего вы пришли, дочь моя? Выговориться? Вас тревожит что-то личное? Что-то в душе? – И, помолчав, добавил: – Или связанное с работой?

– И то, и другое, и третье обычно тесно переплетается, – заметила она.

– Чем я могу помочь?

Бернадетт убрала руки со спинки сиденья первого ряда, поднялась с колен и села на скамью.

– Можно я поговорю с вами о том, о чем вы сказали раньше. Если вы не против.

– Говорите, – произнес он голосом, едва отличимым от шепота.

Он остался коленопреклоненным, по-прежнему держа руки на спинке скамьи, чуть правее ее плеч. Интимность голоса, близость его тела вызывали у нее неловкость. Наверное, лучше уж было бы воспользоваться исповедальней. Ее потянуло снова встать на колени, чтоб хоть как-то отдалиться от него, но она подумала, что ему это покажется странным, и осталась сидеть, как сидела, продолжив:

– Вы предположили, что мое видение может быть делом рук Сатаны…

– Да.

– Ведь должно быть наоборот.

– Божий промысел?

– Да, – твердо ответила она.

– Что вселяет в вас такую уверенность, дочь моя?

– Я была дома, работала над расследованием. Я наклеивала на стену всякую чепуху. Стикеры – липкие бумажки. – Она примолкла, зная, что такой способ работы ему покажется необычным, не говоря уж о том, каким образом она накапливала наблюдения. – Записи содержали ключи, которые я… гм-м… подобрала в деле.

– Ключи, которые вы заполучили с помощью этих видений?

– И с помощью обычной работы в поле, – быстро добавила она.

– Пожалуйста. Продолжайте.

– Так вот, я лепила эти желтые бумажные квадратики на гипсокартон, располагая их так, чтобы был смысл: разбивала на группы, перетасовывала. Закончив, я отошла на шаг и посмотрела.

– И?..

– И, даже не сознавая того, я расположила заметки по стене так, что они образовали крест.

По последовавшему длительному молчанию было понятно, что своим рассказом она его встревожила. Не надо было ему это рассказывать, не надо было опять сюда приходить. Он еще ее примет за ненормальную. Вообще эта идея с церковью была не очень удачной.

Подтверждая ее опасения, монах следующие слова прошипел ей прямо в правое ухо:

– Бумажный крест? Обман, дочь моя. Ваши руки и ваше сердце направляли демоны.

– Да нет же ведь… никаких демонов, – вяло парировала она.

– Демоны являются во многих видах, дочь моя. Прочтите у Тимофея в Новом Завете: «Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, чрез лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей…»

– Вы меня называете лжесловесницей или говорите, что я достаточно глупа, чтобы прислушиваться к лжецу? Я не знаю, что хуже, святой отец.

Тон монаха смягчился.

– Если бы вы могли рассказать мне о своих видениях…

Бернадетт сжала зубы и с трудом проглотила слюну. Ну вот, теперь он ее раздражает, а ей нужно держать себя в руках.

– Не могу. Текущее расследование.

– Как удобно… для дьявола.

Она стала подниматься.

– Прошу извинить, что отняла у вас время. Дурацкая была мысль – прийти сюда, свалить на вас свои беды, тем более что полной картины я дать вам не могу.

Внезапно изменив тон, францисканец мягко сказал:

– Разумеется, есть то, о чем вы мне можете рассказать, не подвергая опасности свое расследование. Мне нужно знать больше, прежде чем судить, не сбились ли вы с пути праведного. Вы можете – в общих чертах – сказать, кого вы подозреваете в этом деле? Что это за живая душа, которую могут подвергнуть аресту на основе ваших видений?

Она неохотно опустилась обратно на скамью.

– Он работает в больнице. Проводит время с пациентами.

– Что заставляет вас этому верить? Что привело к такому выводу?

– Он был в палате с больной женщиной. Думаю, он изучал книжку статистики по больным.

– Что, дочь моя? Я не понимаю. Книга о жизненно важных симптомах у больных?

– Я прибегла к своему видению: видеть глазами убийцы. Этот человек, убийца, читал какой-то справочник, в котором глава или страница называлась «Числа». Я решила, что это была…

– Книга в Библии, – выдохнул он.

– О чем вы говорите? Что я видела? – Бернадетт обернулась и уставилась на монаха. – Вы знаете, на что я смотрела?

– На «Числа», – донесся голос из-под капюшона. – Вы смотрели на «Числа». Четвертую книгу Пятикнижия.

– Это еще что?

– Это вам следовало бы знать, дочь моя. Пятикнижие – это первые пять книг Библии.

– И одна из этих книг, четвертая, называется…

– «Числа», – повторил он.

– А я-то думала, что он углубился в статистику по больным или еще что.

Францисканец встал с колен, сел на скамью и, отвечая, перебирал четки. Бернадетт заметила, что руки у него дрожали. Теперь он начинал верить в ее способности, и это напугало его.

– Строго говоря, книга имеет какое-то отношение к статистике, – сказал он. – В ней рассказывается о событиях во время блужданий израильтян по пустыне. Название – «Числа» – относится к переписям, которые Господь повелел Моисею сделать в начале и в конце пустынного периода.

– Вы не сокращаете для меня название? Не упрощаете его?

– Нет, – качнул он головой.

– Святой отец, вы уверены? «Числа»? Она так просто называется – «Числа»?

Он заговорил заученно, распевно:

– «И сказал Господь Моисею в пустыне Синайской, в скинии собрания, в первый день второго месяца, во второй год по выходе их из земли Египетской, говоря: Исчислите все сообщество сынов Израилевых по родам их, по семействам их, по числу имен, всех мужеского пола поголовно, от двадцати лет и выше, всех годных для войны у Израиля, по ополчениям их исчислите их – ты и Аарон».

– Я приму это как «да». – Сказав так, Бернадетт отвернулась и уткнулась лицом в ладони.

– Что случилось? Это не тот ответ, которого вы хотели или ожидали?

– Он все меняет, – выговорила она сквозь пальцы. – Мои предположения были неверны. Мне придется начать сначала. Идти в ином направлении.

– Расскажите мне еще о том, что видели. Возможно, я смогу помочь вам…

Бернадетт резко выпрямилась.

– Вы уже помогли больше, чем можете себе представить.

Почувствовав руку на своем плече, она вздрогнула. Монах стоял на коленях прямо позади нее, и это ей не понравилось.

– Вы пришли сюда рассказать мне больше. Есть ведь и другое, что тревожит вас, дела помимо работы.

Она встала.

– Это уже не важно.

У нее за спиной он тоже встал.

– Дочь моя…

– Благодарю вас, святой отец. – Она не оглядываясь побежала по проходу, откинула засов, распахнула дверь и исчезла в ночи, ни слова больше не сказав своему исповеднику.

Торопливо шагая по тротуару к себе домой, Бернадетт дрожала, только дрожь вызывала в ней отнюдь не вечерняя прохлада. Поведение францисканца – запер дверь на засов, сел позади нее – было странным. Хотя она и поверила сведениям, которые получила от него, но ему самому она не верила. Инстинкты подсказывали держаться подальше от человека в одеянии монаха. Больше не будет утешительных встреч поздними вечерами. Пошли они ко всем чертям, эти проверки истинности.