«Он буйствует, он вне себя от ярости, отыскивая тех, кто проник в дом, прострелив дыру в задней двери. Таково единственное разумное объяснение», – думает Бернадетт. Иначе зачем ему устраивать погром? Мечется от одного предмета мебели к другому, срывает простыни, опрокидывает столы. Внизу полный разгром, море тряпок, дерева и штор. Вот Куэйд склоняется над креслом, рвет с него сиденье и пускает подушку по комнате, как толстенную летающую тарелку, она попадает в лампу и грохается вместе с ней на пол. Но он не отстает от кресла: пинает его и переворачивает.

Останавливается передохнуть от приступа гнева, промокая пот на лбу рукавом куртки. Она замечает, что Куэйд держит что-то в правой руке, затянутой в перчатку. Что это? В длинном зеркале, укрепленном над буфетом, ей видно его отражение. В правой руке у него топор, куртка распахнута, видно что-то засунутое за пояс брюк. В подробностях предмет разглядеть нельзя, но она догадывается: револьвер.

Он отворачивается от зеркала и снова начинает буянить. Стоя на коленях, заглядывает под диван, поднимает свисающий до полу подзор и машет под ним топором. «Совсем бессмысленное занятие», – подумала Бернадетт. Куэйд поднимается с колен, присаживается на корточки лицом к дивану, хватается за него снизу свободной рукой и одним рывком переворачивает диван на спинку.

Затем встает, резко разворачивается, выискивая следующую жертву. Взгляд его останавливается на двери у подножия лестницы, он бежит к ней и распахивает настежь: на перекладине висит зимняя одежда. Он бросается в чулан, срывает с вешалок все, что попадается под руку. Швыряет пальто на пол позади себя – одно за другим. Через плечо летят куртки и пуховики. Некоторые из них розового цвета: видимо, зимняя одежда его сестер.

Чулан пуст, остается только голый штырь да пара пустых проволочных вешалок. Он протягивает руку, хватает штырь, обрывает перекладину и отбрасывает ее. Потом еще глубже заходит в чулан, обхватывает топорище обеими руками и заносит топор над головой. Он обрушивает лезвие, пробивая дыру в штукатурке. Белая пыль оседает ему на лицо. Он крошит и кромсает. Бернадетт в недоумении. Зачем он это делает? Что-то хранится за штукатуренной стеной? Деньги? Другие ценности? Чье-то тело? Вот уже за штукатуркой видны доски – там ничего не спрятано. Ничего. А он все машет и машет топором изо всех сил. Глаза его наполняются влагой. Он прислоняет топор к стене в уголке чулана, сбрасывает куртку и швыряет ее на пол, потом стягивает перчатки, утирает лицо подолом рубашки. Отлично – теперь ей гораздо лучше видно.

Он разворачивается, выходит из чулана, пробираясь через кучу зимней одежды, пинает ногами пальто, отшвыривая их со своего пути. Носок его сапога подцепляет нечто воздушное и розовое. Он падает на колени посреди груды одежды и берет в руки похожий на сладкую вату комок, баюкает и качает, как дитя. Подносит пуховичок ближе к лицу. Влажные пятнышки покрывают блестящую ткань: он плачет. Зарывается лицом в розовую куртку. Вместе с ним в нее утыкается и Бернадетт – она вынуждена вслед за Куэйдом погрузиться в его темную пуховую тайну.

Кажется, что черная пауза растянулась на целый час. Наконец он поднимает голову и опускает пуховик; пошатываясь, встает на ноги, но не в силах оторвать глаз от розового. Он не хочет расставаться со своим дитя, мертвым дитя, похожим на сладкую вату. Он отводит глаза от пола, оглядывается на чулан и, забрав оттуда топор, прокладывает себе путь среди учиненного разгрома – штукатурка, пальто, куртки, перевернутая мебель – и направляется к лестнице.

Поставив ногу на первую ступеньку, Куэйд смотрит вверх и замирает, не сводя глаз с верха лестницы. Бернадетт гадает: «Чего он ждет? Что высматривает?» Сама она вверху ничего не видит, кроме коридора второго этажа. «Очередное проявление его безумия? Может, он просто с духом собирается, готовясь к схватке с непрошеным гостем? Наверное, ярость в нем улеглась и на смену ей пришел страх. Страх и целительный здравый смысл».

Он поднимается по лестнице. Медленно, не спеша, одолевает ступеньку за ступенькой, по-прежнему не сводя взгляда с освещенного коридора наверху. Поднимаясь, свободной рукой держится за перила. На полпути прекращает свое восхождение и поворачивает голову, разглядывая низ лестницы. Может, передумал? Она не должна позволить ему выйти из дома. Он может удрать или, того хуже, прикончить Гарсиа. Бернадетт должна сделать так, чтобы безумец ни о чем, кроме второго этажа, не думал.

Бернадетт сосредоточилась, изо всех сил стараясь сохранить видение и при том оставить себе свободу движений. Силы тают. Она чувствует, как пот скапливается под мышками и капельками покрывает верхнюю губу. Удается. Она выбрасывает вперед согнутую ногу. Сработало? Ударилась ли ее нога обо что-нибудь – о стену или дверь гардеробной? Непонятно. Да. Он слышит удар, резко дергает головой и широко раскрытыми глазами смотрит на второй этаж. Подняв глаза к потолку, Куэйд перекладывает топор из левой руки в правую. Только что же он не поднимается? Удары наверху не просто интересуют его – они его пугают. Вот проклятие! Надо устроить что-то другое.

Она вспоминает, как ее крики заставили Гарсиа сломя голову броситься к ее постели. Погружение Куэйда в розовый пуховик поведало ей, что мысли его – о сестрах. К чему подтолкнет его звук женского голоса? Заставит взбежать по лестнице или стремглав спуститься с нее? Сможет ли она вообще подать голос – на сей раз сознательно, а не непроизвольно? Бернадетт открывает рот и силится издать какой-нибудь звук – слово, вопль. То, что получается, повергает ее в шок. Его имя. Ей удается выкрикнуть его имя: «Дамиан!» Или это ей только представилось? Нет. Он уже несется вверх по лестнице, прыгая через ступеньки. Такой прыти от столь крупного мужчины она не ожидала.

Он топает по коридору, бежит в комнату к девочкам. Взгляд его скользит по обеим кроватям, он подходит к гардеробу и распахивает дверь. Стена розовой одежды. Резко повернувшись, выходит обратно в коридор и бежит в свою комнату – коричневая кровать. Там никого. Падает на колени и проверяет под матрасом, потом вскакивает на ноги, резко поворачивается и в один прыжок оказывается у гардероба, распахивая настежь дверь. Плащ, ветровка и набор рубашек поло – все висит на проволочных вешалках. Он срывает их. За одеждой ничего. Он закрывает дверь и выбегает из комнаты. Теперь ванная. Бернадетт видит его в зеркале, когда он вбегает в небольшое пространство. Отражение напоминает ей, что у него за поясом по-прежнему торчит револьвер. Словно читая ее мысли, Куэйд кладет топор рядом с умывальником и достает револьвер, бросается в коридор и направляется к последней комнате на втором этаже – комнате родителей.

Он стоит в дверях и оглядывает постель. «Что-то не так», – думает Бернадетт. Догадывается: Куэйд видит сдвоенные пятна и осознает, что обеих девочек нет в живых и что голос, который он услышал, не мог принадлежать им. Бернадетт будто окатывает ледяной водой: Куэйд оборачивается на гардеробную и упирается взглядом в дверь. Проходит по комнате. Бернадетт понимает: ей нужно выпустить кольцо и взяться за оружие, но она никак не может перестать смотреть его глазами. Быть физически близко к убийце, когда видишь через его глаза, – это завораживает. Гипнотизирует. Одурманивает.

Он берется за ручку и распахивает дверь, которая ударяется о стену. Ему в глаза бросается содержимое гардеробной. Она думает: «Ему меня не видно, меня скрывает платье». Вздымающееся облако шифона и пластика стало ей защитой. Но надолго ли? Она велит себе разжать пальцы, бросить кольцо и вынуть пистолет. Ничего не получается. Кулак ее неподвижно стиснут вокруг кольца, да и все остальное в ней будто разбито параличом. Она видит, как его левая рука тянется к свадебному наряду, кончики его пальцев касаются пластикового чехла. Правой рукой он поднимает револьвер. «Вот и все», – мелькает у нее мысль. Он сейчас отодвинет платье, увидит ее и выстрелит. Она увидит, как пуля войдет в ее собственное лицо. Ей суждено умереть в чулане дома, заброшенного черт-те куда. Страха в ней нет: эта мысль успокаивает и утешает ее. И в то же время невозможно не отделаться от вопроса: то, что она делает, не равносильно ли самоубийству?

Совершенно неожиданно и безо всякой видимой причины Куэйд резко отдергивает руку. Револьвер все еще поднят, но бывший священник оборачивается и смотрит через дверь спальни в коридор. Взгляд его останавливается на револьвере, и он кладет палец на спусковой крючок, снова смотрит вверх и направляется к двери. Бернадетт догадывается: кто-то ходит внизу. Кто? Куэйд высовывает голову из двери спальни, окидывает взглядом коридор и, выскользнув за дверь, выходит в коридор, поднимает левую руку, вытягивает ее.

Гарсиа.

Гарсиа, должно быть, в доме. Пистолет еще у него или его забрал Куэйд? Понимает ли босс, что Куэйд вооружен? Гарсиа никак не может знать, что ждет его на верху лестницы.

Бернадетт с трудом проглатывает комок слюны и пытается заставить свой рот издать еще какой-нибудь звук, но губы у нее словно вместе сшиты ниткой. Все внимание она переносит на руку, сжимающую кольцо, и снова велит пальцам разжаться, и снова они не подчиняются ей. Тогда она меняет тактику и сжимает кулак еще крепче. Получается: она чувствует, как пальцы врезаются в небольшой шарик. Когда кусочек металла вдавливается в ладонь, Бернадетт заставляет себя почувствовать каждый бриллиант, впаянный в золото. Кольцо, кажется, затрепетало у нее в ладони, как будто в нем забилось собственное сердце. Она убеждает себя, что кольцо – это раскаленный кружок, прожигающий дыру в ее плоти. Еще крепче сжимает руку. Боль – и подлинная, и воображаемая – пронзает насквозь. Рефлексы берут свое: ладонь ее разжимается, драгоценность падает на пол. Бернадетт моргает, и видение коридора второго этажа пропадает.

Ви́дение у нее теперь свое, зато все чувства – Куэйда.