Токареву она позвонила вчера же, утром. Сказала, что, видимо, командировку придется продлить, и объяснила почему.

Она говорила как могла спокойно – информировала. Но Токарев все равно забеспокоился, стал настаивать, чтобы пошла к главному инженеру, о котором Инесса уже знала, что он, хоть и никуда не уехал, решать все равно ничего не будет, потому что не любит и не умеет решать, и ни для кого в институте это не секрет; наверно, у него есть какие-то другие ценные качества, благодаря которым он, несмотря на этот недостаток, занимает высокую должность главного инженера. Но даже если бы он умел и любил решать, то не мог бы этого сделать, потому что от его желания, хотения пойти навстречу московским коллегам в данном случае мало еще что зависело: единолично он все равно не вправе браться что-то решать. Как такого элементарного не понять? – сердилась на Токарева Инесса. Кажется, ее же считает еще виноватой, что Полосухин уехал, когда он ему нужен здесь. Неудовольствие Токарева отчетливо передавалось по телефонному проводу из далекой Москвы, и Инесса пообещала:

– Хорошо, я сегодня с ним поговорю. Воображает, что-то, что срочно необходимо ему, должно заставить всех торопиться. У всех свои планы, все заняты тем, чему подходят сроки и от чего зависят разные показатели и квартальные премии, и решительно все этому подчинено. Усилия всех: от научных работников, инженеров, руководства до программистов, копировальщиц, машинисток; никому нет дела до того, чего нет в плане и чему не определены сроки. Чего от них никто не требует.

Но, как пообещала, к главному инженеру Гольдину пошла. Решать не будет, но можно попробовать склонить его на свою сторону, чтобы, когда наступит время обсуждения и решения, он ее поддержал.

Гольдин был до чрезвычайности любезен с московской гостьей, но не только ничего не обещал, но и вникать в то, что объясняла ему Инесса, не стал. Так любезно, расположенно не вникал, уходил от разговора, что и обижаться на него было невозможно. Почти совсем уже перевелись такие галантные, такие импозантные мужчины в наши дни.

– Он разговаривал со мной, как английский лорд с леди Гамильтон, – сообщила Инесса, вернувшись в конструкторское бюро, где проводила свой второй не очень плодотворный рабочий день. – Он не окончил, случайно, Оксфорд?

– Это он от природы такой одаренный, – пояснил кто-то. А другой добавил:

– К тому же имеет слабость к интересным женщинам. Наш институт на весь Ленинград славится своими красотками. А если попадаются дурнушки, значит, Гольдин был в отпуске, когда их оформляли.

Начальники полагают, что подчиненные думают о них то, что они сами думают о себе. Или то, что хотели бы, чтобы о них думали. Наивные начальники. Станут ли так злословить над рядовым или даже ведущим инженером?..

Все же вчерашний день прошел не совсем без толку. Свою точку зрения тем легче отстаивать, чем лучше уяснил противоположную. Кажется, Инесса кое-что уяснила.

...Начиналось утро ее третьего дня в Ленинграде. Поверить, что всего – третьего, было трудно, если бы не неподкупный календарь.

Она шла по коридору, несла ключ от номера и еще издали увидела сидящего в кресле у столика дежурной мужчину. Неприятная догадка прямо-таки пронзила ее.

Так и есть. Явился. Собственной персоной. В этой же гостинице с помощью приятеля Мельникова поселился? Не хватало еще – жить с начальником в одной гостинице. Или в соседних номерах, чего доброго.

Не доверяет. Боится, что Инесса без него тут не справится. Не с такими делами справлялась. Она давно уже жила с ощущением, какое знакомо хорошему пловцу в глубокой воде: приятность от уверенности в себе; такую же вот уверенность она испытывала в скромном своем инженерском деле. Она не открывала америк, даже не участвовала в сколько-нибудь крупных разработках – так ведь кому повезет в них участвовать, кому и нет, однако в повседневной, невидимой человечеству, но оттого не менее человечеству нужной для прогресса работе она испытывала то самое приятное ощущение пловца, которому ничего не трудно: на спине, так на спине, кролем – пожалуйста, брассом – сколько угодно. До того буйка или до самого дальнего? Так и она во всех этих технических заданиях, графиках, схемах, формулах. Не открыватель, а всегда творчество. Сколько за жизнь она решила разных инженерных задач? Не счесть. Премии получала. Никогда не жалела, что выбрала эту, а не другую специальность. Немножко даже гордилась: радиоэлектроника, передовая наука. Иногда, уставши от жизни – каждый день одно и то же, раннее вставание, переполненное метро, опустошенные к вечеру прилавки магазинов, уборка, готовка – Варвара помогает, но тогда лишь, когда позволяет ей время, – иногда, уставши от всего этого, Инесса ворчала, что вовсе не женское дело – инженерия, пока не раскрепостили женщину от плиты и корыта; что не дождется, когда можно будет уйти наконец на пенсию; что вот умные женщины в технические вузы не идут, а идут в гуманитарные, и жизнь у них совсем иная, как, например, у Ани Нефедовой – Аня удрала со второго курса радиофака, кончила иняз, работает переводчицей, объездила чуть не весь мир, а когда не ездит по европам, то не бегает спозаранок снимать табельный номерок, а сидит больше дома, сама себе хозяйка, что-то переводит. Вот это для женщины жизнь. Или Алла Петровская, знакомая журналистка, – как ни позвонишь в редакцию, никогда ее нет. То она в командировке, то после командировки «отписывается», то вообще никто не знает, где она и когда будет. А зарабатывает – Инессе не мечталось: зарплата да еще не меньше на гонорарах. Инесса ворчала, однако понимала, что сама журналисткой стать все равно бы не могла, если бы даже предвидела преимущества для женщины этой профессии, – не было к ней ни тяготения, ни призвания, точно так же вряд ли смогла бы она стать переводчицей с французского и английского, да еще такой первоклассной, как Аня Нефедова. Кроме того, сколько Инесса ни ворчала, а любила именно ту жизнь, какой много лет жила, – то ли оттого, что привыкла к ней, но скорей потому, что ощущала себя квалифицированным и знающим специалистом, работником, с которым считаются, которому доверяют и которого уважают именно за то, что он хорошо, умело справляется со всякой работой, какую бы ему ни поручили. И поэтому появление в Ленинграде Токарева Инесса восприняла как обидное к ней недоверие, неуважение и принижение ее профессиональных достоинств.

Токарев, похоже, был обескуражен выражением Инессиного лица.

– Я не знал, когда вы встаете, не хотел звонить...

– Я езжу в институт к девяти часам, – холодно сообщила Инесса. Он воображает, что без его недреманного ока сотрудники валяются в постелях до обеда.

Токарев почти виновато (неужели Сева прав, что начальство перед ней робеет? Дожила, посмеялась про себя Инесса) предложил:

– Давайте где-нибудь позавтракаем? Я только что с поезда...

Кажется, поставила человека на место, хотя сама испытала неловкость оттого, что сумела смутить его. Немножко мягче сказала:

– Позавтракать, можно в кафе-молочном. Здесь недалеко.

Почему, думала она, человек меняется только оттого, что видишь его в иных, чем обычно, обстоятельствах, в другой обстановке? Здесь, в холле ленинградской гостиницы, Токарев, в берете, мало похож на того, кого она знала в институте. Там – спроси ее, какого цвета у него костюм и галстук, она не сумела бы ответить, а сейчас все разглядела: и пальто, и берет, и рост – выше среднего, и мужественный, из прямых линий профиль. Как шутила Инесса: мужчины, имеющие такой профиль, для нее – мужчины, остальные же просто люди мужского пола.

Но хотя она все это заметила и хотя профиль был безусловно мужественный, она опять ничего, кроме досады и обиды, не испытала к этому человеку, нарушившему налаженный и прекрасный ход ее дней. Так славно она себе разметила сегодняшний день: с кем в институте посоветоваться, какие еще материалы посмотреть – не исключено, что Полосухин сегодня уже появится, а если нет, то в понедельник должен уж быть непременно, и все бы она согласовала и обо всем, скорей всего, договорилась бы, не такое ей удавалось сделать, – и вернулась бы в Москву, справившись со своей миссией без всяких нянек. Так нет же – приехал.

И когда, спустившись в лифте, они вышли на улицу, Инесса полюбопытствовала:

– Вы приехали мне на подмогу? Но ведь Полосухина все равно нет.

– Однако вы зачем-то едете в институт? – он уловил ее иронию.

– Я же должна ходить на работу. – И добавила серьезно: – В десять часов я договорилась встретиться с Саркисяном. – Она взглянула на Токарева: оценил он или не оценил ее предприимчивость и сообразительность?

Оценил:

– Вот это правильно. Я как раз хотел спросить насчет Саркисяна. Если его перетянуть на нашу сторону...

– В принципе он готов кооперироваться. Думает, что и у Полосухина не будет возражений, если мы дадим гарантию...

Они вошли в кафе, сели за столик. Токарев внимательно слушал Инессу – с кем и о чем она успела за два дня поговорить, что выяснить. Эта его внимательность постепенно раздобрила ее, под конец она спросила:

– Теперь убедились, что вам не было особой необходимости на данном этапе оставлять Москву, отдел и все свои дела? И спешить мне на выручку?

– А с чего вы взяли, что я приехал выручать вас? – Он был доволен, что поставил ее в тупик. Объяснил: – Меня вызвали на конференцию. Я воспользовался случаем. Как говорится – ум хорошо, два лучше.

– А-а, – только и смогла сказать Инесса.

Он посмотрел на часы:

– В десять начнутся доклады, кое-что я хотел бы послушать, а к четырем подъеду в институт. Попросите заказать мне пропуск. – Он снова был деловито-сух. Опять ее не боялся, если когда-нибудь и боялся. Самоуверенная ты личность, Инесса Михайловна Коноплева.

В институте он появился ровно в четыре. Разыскал Инессу – она торчала в КБ; после разговора с Саркисяном потребовалось что-то уточнить – некоторые параметры, исходные данные, – обычная работа, всегда Инессу увлекавшая. Что-то Токарев, поглядев на ее наметки, одобрил, с чем-то не согласился – он быстро улавливал суть, с ходу решал, это производило впечатление. Кое о чем поспорили – и она согласилась, и он в чем-то уступил, вместе еще раз побывали у Саркисяна – Инесса с удовольствием отмечала, как они все трое с полуслова понимают друг друга – перелистывают документы, листы схем – не инженеру, не специалисту все их разговоры, дела – за семью замками; слова русские, а все равно как если бы говорили на малораспространенном исландском или языке майя. И этот общий, непонятный непосвященным язык объединяет, сближает самых чужих людей.

На лестнице, когда спускались в раздевалку, на Токарева налетел какой-то мужчина с криком: «Юрка!» Тот тоже ему обрадовался: Инесса смогла узнать, какой Токарев, когда улыбается.

Очень все-таки странно, что для кого-то Токарев – Юрка.

– Сколько мы с тобой не виделись? А старики твои живы? – Мужчина не обращал внимания на Инессу. – А у нас здесь еще Сыромятников Илья работает... Ты надолго? Веру с собой не прихватил?.. Надо бы встретиться, а? Завтра суббота, короткий день, ты ко мне загляни. – Он объяснил, где в институте его искать, и, как мальчишка, поскакал вниз по лестнице.

– Институтский соученик, – объяснил Токарев Инессе, когда что-то в нем улеглось. – У меня их здесь полно, в ленинградских НИИ.

– Вы учились в Ленинграде? – удивилась Инесса.

– Я – ленинградец, – кивнул Токарев. – Родители и сейчас здесь живут. Еще не повидал их, позвонить только успел, чтобы ждали.

Вот это новость! Почему-то было приятно узнать, что Токарев – ленинградец. Все-таки к ленинградцам Инесса имела особые чувства. И понятно – земляки же. С Токаревым, как она предполагала, они примерно ровесники. Если он и старше, то ненамного – на год, другой. Значит, знают они об этом куске земли и помнят многое одинаково. Это – пустяки, но они все равно сближают людей. Наверно, он помнит «американские горы» в саду Народного дома? И как захватывало на них дух? И деревянную еще, торцовую мостовую на Невском? И белые ночи над Невой, когда тебе шестнадцать? В двадцать, в тридцать они другие.

– А где вы жили? – уже с любопытством спросила Инесса. Сейчас выяснится, что у них куча общих знакомых, так уже не раз бывало.

– Сначала на Лиговке, незадолго до войны переехали в район Литейного. Нет, это далеко.

– Вы кончили институт связи?

– Электротехнический. И тут не совпало.

Вот, значит, как. Ленинградец. Жена – Вера. Видимо, соученица. Прежде Инесса рисовала себе его жену забитой женщиной, муж которой понятия не имеет о том, откуда появляется в доме еда, как опять становятся чистыми его сорочки, и знать не знает, сколько стоит тринадцатикопеечный батон. Скорей всего, ошиблась. Между бывшими соучениками невозможны такие отношения. Или почти невозможны. Была перед Инессой некая плоскость – Юрий Евгеньевич Токарев. Плоскость начинает приобретать объемность.

–...Последний курс я кончил после войны, – услышала Инесса.

– Были на фронте?

– Да. До Будапешта дошел. Андрей до Будапешта не дошел.

– Моего мужа ранили в Карпатах, когда их части двигались к Будапешту, – сообщила она, сразу же сама удивившись – зачем. И он, кажется, удивился: что у нее есть муж. Или не понял, зачем она о нем упоминает.

– Сестренка моя погибла в Ленинграде в сорок втором, во время артобстрела, – сказал он погодя.

– А у меня мама умерла здесь. От голода.

– Вот как?.. То-то я смотрю – как вы быстро в Ленинград собрались. Тоже, значит, родной город? – Наверно, и он ее по-новому начинает видеть.

– Еще бы не собраться! Я не была здесь с сорокового года. Представляете?

На улицах уже зажгли фонари. Влажный октябрьский ветер задувал за воротники. Трамваи, троллейбусы и автобусы были переполнены донельзя.

Они прошли пешком одну остановку, и другую, и третью.

Токарев спросил:

– Какие у вас планы на сегодняшний вечер?

– Добраться скорей до гостиницы и отдыхать, – сказала Инесса. – Вчера бурно встретилась со школьными друзьями, и сегодня день был нелегкий. И надо позвонить домой. – Она поежилась от холода. – И еще хорошо бы поймать такси.

– А что, если нам вместе отправиться к моим старикам? – неожиданно предложил он.

– Прямо так и отправиться? – Предложение показалось совсем неуместным. – Вы же сами с ними еще не повидались, вам поговорить семейно надо, и вдруг – я?

– Семейно поговорить мы еще успеем, – сказал Токарев. – А они будут рады. Они всегда радуются новым людям – в одинокой своей пенсионной жизни. Поехали, а? – И, заметив, что она заколебалась, еще просительнее повторил: – Поехали!..

Тут прямо на них надвинулся зеленый огонек такси, и Токарев остановил его, открыл дверцу. И Инесса полезла в машину.

– Что за радость сидеть весь вечер одной в гостинице? – уговаривал он ее, хотя она молчала. – Мать всяких вкусных вещей наготовила, это уж точно, это я знаю!.. На улицу Чайковского, пожалуйста, – сказал он шоферу.