Был один из тех прекрасных осенних дней, когда при безоблачном небе воздух кажется особенно прозрачным и в нем царит своеобразная тишина. В голубых волнах Босфора, слегка затронутых легким ветерком, отражались покрытые лесом берега. Солнце взошло в своем полном великолепии; лучи его бросали обильный свет. Вся природа как будто разоделась празднично, а с нею и город святого Константина.

«Царь городов», очнувшись от страшного, так долго тяготевшего над ним сна, радостно приветствовал наступление дня, когда он должен был принять в своих стенах всеобщего любимца, давно ожидаемого избавителя, который своим прибытием положил конец господству злодеев и являлся вестником мира с оливковой ветвью в руках.

Опять свободно вздохнуло население Константинополя, в отрадной уверенности, что для него наступает золотой век; граждане испытывали то сладостное успокоение, которое появляется в те моменты, когда минует опасность.

Народ избавился от виновника своих бедствий, протосевастоса Алексея, ненавистного опекуна императора, ознаменовавшего свое правление вымогательствами, насилием и непомерными налогами, который проматывал государственную казну на пиршества, осквернял и грабил святые храмы, покровительствовал порочным людям и бесчеловечно преследовал всякую добродетель. Свергнут и унижен был высокомерный тиран, и народ, став победителем над опасным врагом, испытывал бесконечную радость торжества. Исполненный золотых надежд, ожидал он прибытия храброго полководца, которого считал своим спасителем. Будущность представлялась гражданам Константинополя в самых розовых красках; они покинули свои дома, чтобы приветствовать человека, который осуществит для них блестящую будущность. Всем было известно, что в этот день он должен переплыть Босфор, и каждый хотел его видеть во время торжественного шествия по городу.

Все улицы, ведущие к морю были переполнены густыми толпами; на всех лицах можно было прочесть то радостное ожидание, какое обыкновенно предшествует счастливому событию. Все окна, балконы, даже крыши домов, откуда можно было видеть Босфор или улицы, через которые предстояло пройти Андронику, были заняты людьми.

Радостная толпа медленно двигалась по городским улицам, и вместо обычного утреннего приветствия слышались отрывочные восклицания: «Он появится сегодня! Наконец-то! Слава Богу!».

Давка становилась все сильнее, по мере приближения к морю; все взоры были устремлены на противоположный берег. Босфор был усеян судами; между ними в живописном беспорядке сновали лодки, которыми завладели более нетерпеливые зрители, хотевшие быть в первых рядах во время встречи. Перегоняя одна другую, они плыли к одному пункту, где виднелось несколько кораблей. На этот пункт были теперь устремлены взоры зрителей, стоявших на берегу, и тысячи голосов кричали: «Вот он!»

Можно было ясно различить издали, что корабли двигаются по направлению к городу. Впереди плыла большая галера, на мачте которой развевался фиолетовый флаг Андроника. Он стоял на палубе с непокрытой головой, возвышаясь над всеми и смотрел на город, который расстилался перед его глазами. Лучи утреннего солнца освещали его мужественное лицо. Андроник предстал во всем своем величии; губы его произносили псалом Давида: «Возвратись, душа моя, в покой твой; ибо Господь облагодетельствовал тебя. Ты избавил душу мою от смерти, очи мои от слез и ноги мои от преткновения»…

Молча стояли около него верные Агиохристофорит и суровый Трипсих, и предводитель флота Контостефан, который со взглядом знатока следил за ходом судов. Со всех лодок, окружавших княжескую галеру, простерты были руки, и раздавались крики, отголоски которых доносились до берега, как звуки веселой музыки, сопровождавшей триумфальное шествие: «Да здравствует Андроник Комнен!..»

Медленно причалил флот, и Андроник вышел из галеры. Он казался погруженным в молитву, потому что глаза его были обращены к небу, а губы слегка шевелились.

Едва вступив на берег, он упал на колени и несколько раз поцеловал землю, чем привел в умиление окружавших; у них на глазах навернулись слезы радости.

Наконец, Андроник поднялся на ноги и, обращаясь к приветствовавшим его гражданам, сказал:

— Сограждане! — голос его задрожал при этих словах, — дорогие сограждане! Господь по своей неизреченной милости продлил мне жизнь, чтобы я мог увидеть этот счастливый день. Всевышний направил стопы недостойного раба своего из отдаленной Азии к этим священным берегам. С того дня, как мы расстались с вами, пришлось вам претерпеть много бедствий. Немало вынес и я тяжелых испытаний в мрачной пустыне изгнания. Темное прошлое осветилось для меня лучами настоящего. Смотрите на меня, как на своего верного друга и защитника, всегда готового оказать вам помощь. Только эта цель и привела меня сегодня к вам.

В ответ на эту короткую речь раздались крики ликования. Все теснились ближе к Андронику. Каждый сердечно приветствовал его, как брата или отца.

Андроник и его спутники сели на богато убранных лошадей, которые были заранее приготовлены для них; затем шествие медленным шагом стало подниматься в город по склону холма. Сопровождавшая его толпа все увеличивалась, громко выражая свою радость при виде человека, который величественно сидел на своем белом коне.

Шествие прибыло, наконец, в Филопатиум и остановилось перед императорским дворцом, где царствующий отрок должен был приветствовать своего прибывшего родственника. Главные ворота дворца были открыты настежь и перед ними, неподвижные, как каменные статуи, стояли императорские телохранители, вооруженные тяжелыми секирами.

Андроник ловко соскочил с коня и, пройдя сплошные ряды воинов, поднялся по широкой каменной лестнице. Вскоре он очутился в большой тронной зале.

Многочисленная толпа, сопровождавшая его до императорского дворца, осталась на площади и теснилась около норманнов, охранявших вход в императорское жилище.

В тронной зале стоял император Алексей в великолепном царском одеянии, рядом с ним его мать, красивая императрица Мария, в простом черном платье. Она была бледна и имела рассеянный вид.

Андроник упал на колени перед императором и облобызал его ноги. Затем он поднялся и, холодно взглянув на Марию, обратился с приветственной речью к царствующему отроку:

— Государь, — сказал он, — ты видишь перед собой вернейшего слугу и подданного, который явился сюда, чтобы посвятить тебе и твоему престолу свои последние силы и саму жизнь. Удостой меня взором очей твоих, милостивый государь и повелитель! Ты соизволил призвать меня; я тотчас же повиновался твоему приказанию. Я стар и согнулся под тяжестью лет; но, тем не менее, явился на твой зов, потому что священный долг повелевал мне исполнить клятву, данную мною твоему покойному отцу, и указал путь, по которому я должен следовать. Да, государь, тебе готов я посвятить последние годы моей земной жизни; мое единственное стремление доставить безопасность твоему престолу…

Алексей стоял в смущении, не зная, что отвечать на эту речь; он видел в первый раз в своей жизни этого старика, по щекам которого текли обильные слезы, и не мог прийти в себя от необычного зрелища. Алексей был невинный отрок и не знал ни языка льстецов, ни слов притворства. Наконец, он овладел собой и сказал тихим, едва слышным голосом:

— Андроник! Император Мануил, мой незабвенный отец, всегда любил тебя, и ты был некогда избран им его ближайшим советником. Я также нуждаюсь в твоем совете и помощи…

— О, государь, — сказал Андроник, — милость великого Мануила была для меня драгоценнейшим сокровищем на земле, и я был неизменно верным и преданным слугою. Но презренные льстецы сумели лишить меня его расположения, и я принужден был вынести тяжелую кару изгнания. Но, и при моем одиноком печальном существовании, я ни минуты не забывал моего долга относительно моего государя и повелителя. Ежедневно от глубины сердца молился я об его здравии и благополучии. Богу неугодно было, чтобы я застал его живым, но мне дано, по крайней мере, в виде последнего утешения, узреть его сына и достойного преемника, и для него я готов сделать все то, чего я не мог исполнить для его отца.

— С этого часа, — сказал юный император, — я отдаюсь в твои руки, Андроник. Будь моим защитником и руководителем. Престол окружен врагами и подвергается многочисленным опасностям. Присутствие верного искреннего друга устранит всякую опасность. Прими мою благодарность, Андроник.

Андроник, несмотря на все свое самообладание, не мог удержать торжествующей улыбки, озарившей его лицо. Такой же торжествующий взгляд бросил он на императрицу Марию, которая была свидетельницей этой сцены и стояла неподвижно, по-видимому, безучастная ко всему, что происходило вокруг нее.

Андроник снова преклонил колена перед императором, снова облобызал его ноги, и затем вышел из залы. Рядом с императорским дворцом, в так называемой Манганской палате, было приготовлено жилище для Андроника. Туда отправился он со своими приверженцами, чтобы отдохнуть.

Здесь в пышно убранном покое расположился в мягком кресле Андроник; перед ним, неразлучный как тень, стоял его верный Агиохристофорит.

— Ты видишь, Стефан, все случилось так, как мы этого желали, — сказал Андроник, на лице которого выражалось торжество.

— Я никогда не мог представить себе, — возразил Агиохристофорит, — что это окажется настолько легким для нас. Счастье долго было для тебя злой мачехой, но теперь оно снова улыбается тебе.

— Эта улыбка служит наилучшим предзнаменованием для моего будущего. Но счастье, друг мой, имеет также свои причуды. Нынешний день начался благополучно для нас, и конец его должен соответствовать началу. Я считаю недостаточным, что наш опаснейший враг побежден и повержен, он должен быть навсегда лишен возможности вредить нам. Змея может снова возвратиться к жизни и прийти в ярость. Поэтому разумнее отрубить ей голову. Ты понимаешь меня, Стефан?

— Понимаю, ты говоришь о протосевастосе.

— Где он?

— В оковах и» в тюрьме! Он ожидает решения его участи.

— Нужно ли объяснять тебе, в чем будет заключаться мое решение? Ты знаешь это, Стефан. Пойди и исполни его. Мы в долгу перед народом, и он вправе потребовать от нас удовлетворения. Мы должны отблагодарить византийцев за их дружественный прием. Воспользуемся случаем, чтобы выказать нашу признательность и достойным образом увенчать прекрасный день. Иди, Стефан, медлить нечего!..

Агиохристофорит молча поклонился и вышел из комнаты.

Он шел быстрыми шагами, чтобы исполнить повеление господина, наполнявшее чувством дикой радости его жестокое сердце. Все меньше и меньше становилось расстояние, отделявшее его от места, где томился протосевастос. Это была темная, сырая тюрьма, и здесь некогда могущественный Алексей с трепетом ожидал решения своей участи.

Алексей хорошо понимал, какая участь ждет его с того часа, как его непримиримый враг вступил на землю Константинополя. Он был вполне уверен, что ему нечего ждать пощады от победоносного врага, и поэтому, подавив глубокое чувство ненависти, наполнявшее его сердце, безропотно покорился своей судьбе со смирением отчаяния. Ему и в голову не приходило молить о пощаде; его гордое сердце не допускало даже мысли о подобном унижении.

Агиохристофорит взял из рук тюремного сторожа большой тяжелый ключ и, отворив дверь, вошел под темный свод. На него повеяло сыростью и мраком могилы.

Алексей, лежавший на земле, едва прикрытой соломой, приподнял голову.

— Кто ты и зачем ты пришел сюда? — спросил он вошедшего.

— Я исполнитель закона, — холодно сказал любимец Андроника, — и явился сюда, чтобы выполнить данное мне повеление. Вставай, Алексей, и следуй за мной.

— Ты поведешь меня к моим судьям? — спросил опять Алексей, не покидая своего ложа.

— Твои судьи закончили свое дело; ты осужден на смертную казнь! — ответил коротко Агиохристофорит.

— Какой же это закон предоставил подобное право моим судьям? — спросил узник с горькой усмешкой.

— А по какому праву ты осмелился идти наперекор народу? По какому праву ты, Алексей, убивал невинных, расточал государственную казну? Разве ты заботился о соблюдении закона в то время, когда попирал святейшие права?

— Я не обязан отдавать тебе отчета в своих поступках, — возразил Алексей презрительно. — Палач, делай свое дело.

Агиохристофорит отворил дверь и сказал:

— Встань и иди за мной.

Оба вышли из мрачной темницы. В коридоре стояли три вооруженных тюремщика.

Агиохристофорит сказал им шепотом несколько слов. Тюремщики вывели его на обширный двор, где собралась многочисленная толпа. Она состояла из носильщиков, матросов и праздного сброда, которые, увидев протосевастоса, встретили его угрозами.

Перед воротами стояла неоседланная, жалкая кляча. На нее усадили протосевастоса и повели к морскому берегу. Впереди выступал одетый в лохмотья носильщик с длинным шестом, на котором развевалась грязная тряпка, изображавшая знамя; затем следовала толпа, которая, изрыгая самые ужасные проклятия, бросала в протосевастоса комья грязи.

Константинопольцы, приветствовавшие в полдень восходящее светило громкими криками ликования, вечером того же дня сопровождали проклятиями и угрозами закатившуюся звезду.

На морском берегу протосевастос был передан двум палачам, выделявшимся из толпы своей красной одеждой; они выкололи ему глаза и, бросив в лодку, сами сели в нее. Медленно отчалила лодка и направилась на середину залива.

Еще долго в лодке, между двух палачей, виднелось окровавленное лицо несчастного страдальца. Затем оно исчезло, и легкий всплеск воды у борта лодки возвестил стоявшим на берегу, что протосевастос Алексей нашел себе в волнах Босфора последний приют.