Госпиталь — стационар кочубеевской бригады — занимал двухэтажное здание курсавской школы. Стараниями комиссара госпиталь был оборудован на славу. Многие станичные богатеи недосчитались в домах своих спокойных кроватей с блестящими набалдашниками.

Наталья после отъезда Роя в Прикумье попросилась в Курсавку. В госпитале она старательно принялась за работу, в первый же день снискав всеобщую любовь. Кадровые кочубеевцы, участники Невинномысского боя, уважали ее еще за боевую заслугу; новые бойцы, позднее пришедшие в бригаду, ценили за обращение и заочно величали белянкой. В глаза ее так не звали. Одного казака за столь нежное прозвище она обругала.

Пришла Настя, сообщила — комиссара ожидают сегодня к вечеру. Утром был бой у Солдатского кургана, и многих побили из Батышевой сотни. Настя выпросила на стирку бинтов полкуска мыла и ушла в Суркули. Она, оставшись на передовом перевязочном пункте вместо Натальи, деятельно принялась за работу.

Солнце склонялось за церковь. Ярко горели кресты и золотые шары купола. Зазвонили к вечерне. Завтра воскресенье. Мимо лазарета ковыляли старухи к церкви; полузгивая подсолнухи, проходили молодицы в ситцевых платках и с шалями в руках. Молодые бабенки были бойки, игривы. Задорно перебрасывались острым словом с мужиками, раскатисто хохотали. Наталья позавидовала их бездумному веселью, но знала — не променяла бы своей боевой жизни на их бабью долю.

К госпиталю подъехал Батышев. Он сопровождал привезенных на трех линейках тяжелораненых. Позади линеек были привязаны подседланные лошади. Наталья начала помогать сносить раненых. Батышев был серьезен, недовольно покрикивал на неосторожных санитаров. Когда была разгружена первая подвода, он взял под уздцы лошадей и отвел линейку в сторону. Развязал туго набитый мешок, лежавший в задке повозки, вынул листовку. Расправив ее на колене, начал читать. Подошла Наталья.

— Бумажки почитываешь? Аль за комиссара? — спросила она.

— Бумажку с гострой шашкой совмещаю, — ответил Батышев, приподнимая голову.

— Уживаются?

— Вполне. Ни та, ни другая есть не просют. Это две бабы у одной печки не поладят, а тут по-обоюдному…

Наталья задержалась возле Батышева, расспрашивая о жизни бригады, об утреннем бое. Батышев охотно рассказывал.

Вдруг в стороне Суркулей тревожно заработал пулемет.

Батышев вздрогнул, прислушался. Пулемет замолк, потом снова затарахтел, поддержанный винтовочными выстрелами.

— Кадеты прорвались! — крикнул Батышев, кидаясь на коня. — Эй, кто легкий, давай по коням! — заорал он раненым, высунувшимся из окна, крутнулся и на карьере исчез.

Наталья торопливо отвязала белоногого дончака и помчалась за Батышевым. Позади топот: от госпиталя скакали раненые, способные удержаться в седле. На Суркули напал враг, все ринулись на защиту Суркулей.

Дончак был резв. Наталья догнала Батышева, и они вместе достигли штаба, когда горнисты протрубили боевую тревогу и Пелипенко, командир дежурной части, подавал команду, еле сдерживая горячего коня.

Пулемет замолк.

— Мабуть, сняли заставу! — крикнул Пелипенко, скача бок о бок с Батышевым по Султанскому тракту.

— Вон што-сь пылит, — заметила Наталья.

В балку медленно скатился автомобиль. Кочубеевцы пришпорили коней. Автомобиль, проскочив мост, на минуту скрылся за камышом, потом появился снова, огибая чахлую рощицу.

— Комиссар! — узнал Батышев.

Всадники окружили мерседес. Обирая с лица острые стекляшки, встал из-за руля Кандыбин. Поваленный шофер показывал только кожаную горбатую спину. Переднее стекло автомобиля было вдребезги разбито. Солдат‑пулеметчик стонал, откинув голову, обвязанную голубым платком, на тючок с газетами. От пулемета приподнялись спокойный Рой и возбужденный Володька.

— Всю тысячу кончили! — похвалился Володька, поднимая и встряхивая легкие коробки пулеметных лент.

Наталья протиснулась ближе к машине. Заметив кровь на лице и рукаве Роя, вскрикнула.

— Это его, — благодарно ей улыбнувшись, сказал Рой, указывая на пулеметчика, и спрыгнул на землю. — Что ж, надо догнать. Пелипенко, лошадь мне!

Кандыбин уже был верхом на щуплой кобыленке.

— Ну, Пелипенко, давай поищем кадетов, — распорядился комиссар и, повернув на Султанское, пустил кобылицу рысью.

Солнце село, и на степь легли блеклые тона сумерек.

— Прорвались из засады, — рассказывал комиссар Батышеву и Пелипенко, не забывая внимательно осматривать дорогу, — шофера и пулеметчика сразу повалили. Хорошо, когда работал у помещика, к машине тишком-мишком прывык… дал третью, сгреб двух карачаевцев — и только Васькой звали. Начальник штаба им с пулемета начал воротники пришивать. Мы бы сразу ушли, боялся — машина рассыплется. Камеры еще у Чернолесья шерстью набили.

Влево, над степью, столбом поднялся дым и вырвались огненные языки.

— Сено подпалили! — крикнул Кандыбин. — За мной!

Кочубеевцы поскакали к горевшим скирдам. Со стороны пожарища застучали винтовки. Батышев оторвался с десятком всадников и на карьере, загнув фланг, прорвался к скирдам. От них, маскируясь за дымом, в степь кучкой уходил конный отряд.

Кандыбину попалась неважная лошадь; горячая вначале кобылица, не дотянув до скирдов, сразу и бесповоротно сдала. Мимо пронесся Пелипенко, что-то проорав комиссару. Пелипенко, сохраняя силы своего коня, рвал губы ему мундштуками, и вот теперь, когда на ураганном аллюре надо было сшибить головы, он сделал шелковый повод. Пелипенко, немного подав корпус вперед, привстал на стременах. Белая грива взлетала ему почти в глаза, и в ней просвистывал ветер. Он торжествующе загорланил. На проволочные заросли терновника устремился противник. Как зверя в яму, загоняли белогвардейский отряд на терны фланговые группы Батышева и Роя.

Белые шарахнулись в сторону, их обстреляли из маузеров; тогда они ринулись на предательскую темную гряду.

Пелипенко, вспомнив дружка Наливайко и его боевые приемы, завязал повод, вырвал шашку, натянул в левый кулак рукав черкески и порывисто-короткими взмахами, как лезвие бритвы, навел на сукне рукава жало клинка.

— Эх, гады… — выдохнул он и со свистом секанул воздух, потом перегнулся, напряг руку, наливая ее кровью для удара, достойного и Наливайко, когда шашка рассекала всадника почти до седла, как кочан капусты.

* * *

Возвращались, ведя сороге шесть трофейных лошадей. Новенькие английские карабины и чеканные шашки были подвешены на луки седел. Пелипенко вез на пике отнятое зеленое знамя мусульманских формирований Султан-Гирея. На острие пики взводный повязал свою алую ленту, снятую с шашки. На белой гриве Пелипенкова коня даже во мраке рябили темные пятна.

* * *

Объезжая кругом скирд, Рой наткнулся на труп. Человек был, вероятно, сначала связан и после, уже связанный, зарезан, глаза были вырваны. Труп обгорел с одной стороны, и горло, перехваченное до затылочных позвонков, чернело запекшейся кровью. Пухлый жар догоравшего сена бросал на труп багровые отблески.

Кочубеевцы спешились, сняли шапки.

— Кого же это они освежевали, — почесывая затылок, недоумевал Пелипенко, — как кабана перед рождеством?

Убитый был бос, в одном бешмете, без пояса. Штаны из черного ластика были изорваны в клочья. Володька потянул веревки. Обгорелые, они распались. Володьке показалось, что убитый шевельнул рукой. Ему стало не по себе, и он незаметно отступил за потные спины сумрачно стоявших бойцов. Впервые смерть показалась мальчику в таком непривлекательном виде. Володьку стало тошнить. Будь сейчас рядом с ним нежная Кочубеева Настя, он бы безудержно зарыдал. Но тут сгрудились суровые солдаты кочубеевской гвардии, занятые своими мыслями. Володька побоялся насмешек, острых шуток. Сжав кулаки и весь напрягаясь, пыжась, словно индюк, так чтобы все мышцы делались железными, Володька приобрел равновесие. Вот так набираться спокойствия учил его покойный выдумщик Наливайко.

Это помогло, быть может, потому, что был применен рецепт бесстрашного командира. Володька оправился, пролез вперед и помог подвязывать пики к буркам.

Труп положили на своеобразные носилки. Их ловко понесли два черкеса.

* * *

В пути комиссар, чиркая спичкой, прочитал первое попавшееся ему армейское удостоверение из бумаг, найденных в карманах всадников, настигнутых у терновой заросли. Комиссара интересовало, откуда мог появиться отряд в суркульской степи. Удостоверение было выдано на имя рядового Муссы Быгоко и подписано полковником Толмачевым.

Комиссар передал находку начальнику штаба и посветил ему. Спички осветили лицо Роя и длинные пыльные ресницы. Спичка догорела, и стало настолько темно, что комиссар, чтоб найти соседа, прикоснулся к Рою рукой.

— Что вы думаете?

— Мусса Быгоко — один из ординарцев Кочубея. Музыкант, пропавший без вести.

— А где же Айса? — спросил тревожно Кандыбин.

«Неужели тогда, на крыльце, Айса говорил неискренно? Можно ли верить другим?» — думал комиссар, ожидая ответа начальника штаба.

Рой молчал.

— Так где же Айса? — громко спросил он.

— Айса с нами, комиссар, — ответил Рой.

— Где?

— Впереди, на бурке. Это Айса, я его узнал.