Кто виноват? Особые условия требовали решительного твердого руководства. Была ли эта решительность оправдана здесь? Была ли необходимость для революции отбирать знамя у знаменитой бригады? Бегло проверим обстановку.

В уральских степях было неспокойно. С востока угрожал колчаковский генерал Толстой, сколотивший конную группу белоказаков. Астрахань, последний оплот советского юго-востока, кишела недоброжелателями и шпионами. В городе ожидали восстания. В самой Астрахани не было крепких частей Красной Армии. Город переживал острый продовольственный кризис. С Северного Кавказа с хрипом, как через воронку, всасывались больные, изможденные тысячи, перенесшие тяжелый путь, который поколебал волю и расшатал физические силы. И вот к городу подходила бригада кубанской кавалерии, несмотря ни на что, идущая в четких боевых колоннах. Во главе ее — комбриг, казак Кочубей.

Если бригада вступит в город, наполненный провокационными слухами, — не станет ли эта прославленная бригада вооруженной силой в руках контрреволюции?

Враг будет агитировать… Еще неизвестно было, как поступит бригада. Но бывшему полковнику генштаба Северину, предателю, было хорошо известно , как он поступит с бригадой Кочубея.

«Бригада, лишившая Деникина славы окончательного разгрома Северокавказской армии, должна быть расформирована или уничтожена, — решил Северин. — Надо доказать анархичность ее настроений; надо бороться с ней, как с предательской, пережившей себя и не добитой еще партизанщиной…»

К Астрахани приближалась регулярная арьергардная часть, в уставных звеньях, в колоннах. О Кочубее ходило много нелепых слухов. Отдельные ошибки его, промахи раздувались. За ними забывали, что это был вожак, сохранивший бригаду в небывалых условиях марша. Неграмотный кубанский казак, комбриг Красной Армии, затмил в сотни раз «подвиги» ледяного похода Корнилова, которыми так кичились белые генералы.

Этого не поняли даже люди, искренне преданные революции, и подписали приказ ставленника Троцкого, полковника Северина, позже расстрелянного за предательство.

Бригаде было приказано повернуться и снова уходить в пустыню, захватить Кизляр, Прикумье. Это заведомо невыполнимое задание было дано Севериным, чтобы доказать анархичность Кочубея.

Кочубея не допускали в Астрахань. Комбриг попросил отдыха. Вернуться — значит погибнуть. Казаки Кочубея находились на грани человеческих сил. Лошади питались камышом, люди — кониной. В седлах сгорали сыпнотифозные. Кочубей потребовал пропустить его к Ленину в Москву или к Сталину в Царицын. Ему отказали. Бригада подтянулась к Промысловке, остановилась. Начались переговоры…

Командир третьей бригады особой кавдивизии, заметенный снегом, появился в комнате Реввоенсовета. Его вызвали в Реввоенсовет доверить особо важное поручение. Комбриг особой был исполнительный и преданный служака, оренбургский казак и бывший офицер. Он был высок, худ и рыж. Выслушав устный приказ особо уполномоченного Каспийско-Кавказского фронта и наштарма двенадцать Северина, он отшатнулся. Настолько неожиданно было поручение.

Дисциплина диктовала ему подчинение, долг коммуниста — ответственность и разумное выполнение приказов, Он резко выбросил слова недоумения:

— Я знаю Кочубея как командира Красной Армии. Почему я должен применить такие меры?

На него зло глянул аристократ и вышколенный выученик генеральных штабов Северин. Ему непонятен был этот выходящий из рамок армейских понятий вопрос подчиненного. Он разглядел в лице командира особой грубые черты уральского подхребетного крестьянина, он узнал в нем плебея, рассуждающего, как равный, в периоды небывалых потрясений государства, произведенных ими же, плебеями, и способного требовать ответа даже от вышестоящих. Рядом сидели члены Революционного Военного Совета, гражданские лица, облеченные невиданными еще в войнах прошлого полномочиями. Они могли стать на сторону комбрига. Надо было быстро подавить эту вспышку возмущения.

— Вам приказано, товарищ комбриг, и вы должны выполнить, — напряженно глядя на вызванного, отрезал Северин.

Комбриг не думал повторять приказания. Он попросил:

— Сделайте тогда письменное распоряжение.

— Пожалуйста, — передернулся наштарм двенадцать.

И машинистка, зевая и потирая желтые виски, отстукала бумажку:

«163 22 II 1919 г.

Командиру 3-й бригады особой кавалерийской дивизии.

С получением сего немедленно отправиться в с. Михай-ловское, принять на себя командование всем гарнизоном Михайловки и встретить банду Кочубея огнем артиллерии, не допустив последней проследовать в г. Астрахань.

Для чего выставить 4 орудия артиллерии, выслать в разведку конницу или артиллеристов, взять в свое распоряжение 3-й Петроградский кавалерийский полк и подчинить себе 77 человек коммунистов. Также воспользоваться имеющимися пулеметами. Зарядов и патронов не жалеть.

Иметь связь с Яндыками и летучей почтой обо всем доносить».

Машинистка подняла бледные, безразличные глаза:

— Товарищ Северин, кто подписывать будет, вы один?

Северин задержал взгляд на присутствующих, быстро, не поворачиваясь, кинул:

— Поставьте подпись; «Реввоенсовет двенадцать», мою…

Приняв бумагу, комбриг внимательно прочитал ее и попросил поставить печать. Северин, вырвав приказ, пришлепнул круглую печать Реввоенсовета двенадцатой армии.

— Можете выполнять приказ.

Комбриг круто повернулся и ушел.

Ночью из Астрахани выступили по боевой тревоге дагестанцы третьей бригады.

* * *

Сверкавшая выстрелами линия Яндыки-Промысловка затихла. Бойцы Дагестанской бригады подняли головы в недоумении. Все было тихо и спокойно.

К Кочубею скакали сотенные командиры. Просили развернуть знамя для боя. По широкой огненной дороге, расшвыривая все на пути, сотни, мол, проскачут до Царицына и Москвы.

Зайчик рвался вперед, ржал, почуяв за далекими дымками рыбачьих сел фураж и пресную воду. Володька тревожно поглядывал на комбрига: поймав его пустой взор, хотел что-то сказать горячее, утешительное, но комбриг, его боевой отец, отворачивался, будто не узнавая Володьку.

Выехал перед фронтом сотен Кочубей.

— Не может бригада рубать своих же братов, — сказал он. — Подымем руку, и проклянет нас племя наше, як предателей и палачей. Хай остается бригада, а я прорвусь к товарищу Ленину, расскажу ему всю правду…

Троекратно поцеловал перед фронтом комбриг бригадное знамя и взял с собой.

Героическая бригада Кочубея разоружалась, не сделав ни одного выстрела против обманутых изменниками красноармейцев, снимая с горькими слезами драгоценное оружие, клинки, пронесшие славу багряного знамени. Горели костры; свалившись в песок, спали затрепанные боями и маршами кони.

— Нас не пустили дальше…

— Нас разоружили и думают расформировать.

— Неужели про это знает товарищ Ленин и не пооткручивает он черным воронам головы?

— Подался батько до самого Ленина и привезет от него грамоту на вечную славу бригаде и на вечный позор черной корысти, — сказал Пелипенко.

Шипели костры. Тяжко было на душе у бойцов.

— Де ж батько? — покачиваясь, спрашивали друг у друга кочубеевцы, и никли их чубатые, освистанные сабельным свистом головы.

— Где ж сейчас наш командир бригады?