С опустошенной душой скакал в глубь бесплодных степей Иван Кочубей. Вместе с ним мчались его боевые друзья, соратники — лучшие, выбранные самим Кочубеем изо всего товариства. Неразлучный Рой, Батышев, Ахмет, Левшаков, Володька, командиры трех сотен, взводные и рядовые бойцы из того взрывного начала, давшего основание знаменитой конной бригаде.

Штандарт крыльями птицы колотился по ветру в руках Игната. Кочубей держал путь на Царицын снова через дикую пустыню, лишенную воды, фуража и даже одиноких хатонов . Кочубей вез в сердце своем кипучее слово только самому товарищу Ленину или его сподвижникам, защищающим красный Царицын.

— Прорвусь к товарищу Ленину, расскажу ему всю правду, поймет меня товарищ Ленин, — шептал Кочубей, и во взоре его горела неугасимая надежда на Ленина, взлелеянная всей кочубеевской жизнью. — Я расскажу ему про все, про черную измену, про полковников, засевших в штабах… Я скажу товарищу Ленину: возьми вот эту шашку Кочубея и, если не прав я, отсеки мне голову. Я не сдал шашки изменнику Северину и привез ее тебе, дорогой товарищ Ленин. А раз правый я, сидай на коня, и подадимся быстрее ветра сводить со свету кадетскую погань…

Опасна пустыня в такое время года, и далек, очень далек путь до Царицына. Изморились кони, пошатывались, лишенные фуража и воды. Все сокращал и сокращал Рой щупальца разведки, пока не вобрала кошачья лапа охранения цепкие свои когти. Отряд целиком шел в ядре, ведя лошадей в поводу. Ночью, посоветовавшись у трескучего костра из колючки, решили отделить половину отряда и направить в глубокую разведку.

Кочубей положил обе руки на плечи Батышева и долго глядел в лицо его, точно навеки прощался с этим близким человеком.

— Ну, што ж, Батыш, все труды, труды… нет роздыху, га?

— На коне да под конем — труды невеликие, — улыбнулся Батышев.

— Ну-ка, вытягни шашку. — Кочубей опустил руки. — Шо там вырезано?

— «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай», — наизусть прочитал Батышев, так как клинок, вынутый из ножен, сразу запотел и на ребрах засахарился инеем.

— Добре, добре, — качнул головой Кочубей. — Ну, спрячь, — комбриг согнулся. — Даю тебе самых быстрых коней. Поезжай на Царицын. Сроку — двое суток. Туда и на возврат… Понял?

Батышев, оправив на шее башлык, отер губы тыльной стороной кисти.

— Попрощаемся, Ваня!

— Дурной знак, Микола. Но… была не была… Обметаемые снегом, на бесконечной снежно-бугристой равнине обнялись два боевых друга.

Батышев вскочил на коня и пропал на хмуром северо-западе во главе сотни. Больше не видел Кочубей Батышева. Вероятно, закрыт путь на Царицын.

* * *

К Кочубею опять возвратился тиф, но крепился комбриг и отдал приказ:

— Начальник штаба, нет Батыша, вертай на Святой Крест. Подадимся в прикумские камыши. Гукнет снова Ваня Кочубей, и слетятся к ему хлопцы. Порубаем еще кадетов немало… Як ты думаешь, начальник штаба?

Подумал Рой. Тоже не сладкая штука идти назад, но есть возможность, двигаясь по удаленным от Каспия хатонам, пробиться к прикумским займищам с небольшим отрядом, снабжаясь из местных ресурсов.

— Надо поворачивать, — согласился Рой. — Был слух, остался в тылу товарищ Орджоникидзе, это важный будет союзник.

Отряд переменил направление. Повалил снег, подул шквалистый ветер с Каспийского моря, в заносах становились кони, отставали и гибли люди. Через трое суток добрались до одинокой кибитки, почти заваленной снегом.

Раскопали вход, открыли дощатую дверь. В кибитку вошли Левшаков и Володька. Зажег Левшаков нащупанную в потемках плошку и засветил каганец. Обнажились стены, плетенные из хвороста и замазанные изнутри глиной.

— Кошму не поснимали, почему? — удивился Левшаков.

— Сундуки! — воскликнул Володька. — А я думал, ящики.

И вдруг отпрянул:

— Левшаков, мертвяк!

Снаружи слышался резкий голос Ахмета:

— Зажигал лампа? Свети двери.

Прикрытого буркой, внесли Кочубея. Тиф окончательно сломил его, и он был недвижим. Кочубея положили на валявшиеся внутри кибитки плетенные из очерета маты. Он открыл глаза, огляделся, силился приподняться.

— Лежи, лежи, — уговаривал Ахмет, — опять многа кричать, мало кушать, лежи, я тебе знаю…

Комбриг снова прикрыл глаза. Тихо позвал:

— Начальник штаба!

В кибитку начали набиваться люди. Их тщетно уговаривал Левшаков погодить, пока не вытянут труп.

— Мы и сами уже мертвяки, чего там чураться! — покрикивали кочубеевцы, скрываясь от вьюги. — Снаружи остались только коноводы.

Разглядывали мертвое тело, найденное столь неожиданно. Игнат перевернул труп вверх лицом.

— Тю грец! — отшатнулся он. — Да это же степняк с партизанской сотни.

— Абуше Батырь?! — удивился Рой.

— Як ты его узнал, Игнат? — усомнился Левшаков и придвинулся ближе. — Он же поковырян оспой, сгнил весь.

— Дурной ты, Левшаков, — обиделся Игнат. — Ты гляди: наша папаха с партизанской сотни, форма, красная лента на ней, да и кинжал братов, видишь?

Он вынул кинжал, ничуть не поржавевший и поблескивавший при тусклом свете каганца. Кочубей приподнялся.

— Дай, Игнат, кинжал, — хмуро попросил он, облизнув губы.

Кинжал, перейдя десяток рук, попал к Кочубею. Он оглядел его со всех сторон.

— Это я отличил Батыря за мансуровский бой, — подтвердил комбриг прерывистым голосом. — Когда погнались Горбач да Сердюк за есаулом Колковым, спас их обоих Батырь, скинув с кручи есаульских выручалыдиков, синьковский конвой…

Комбриг откинулся, улыбнулся счастливо и довольно. Прошли перед его глазами славные картины боев, когда он был здоров и знаменит.

— Кинжал этот добыл я в Курдистане, — добавил он все с той же счастливой улыбкой, — еще был я тогда у Шкуро под началом… Время?! Кажись, уже сто годов прошло…

В сундуках нашли немного муки, окаменевшие лепешки, вонючий жир в глиняной миске и какое-то тряпье.

— Убегли степняки от чичика , — определил казак-незамаевец. — Ездили мы чумацким ляхом за солью. Боятся они чичика. Узнают, что захворал человек — будь то родной отец, — кидают все и уходят. Бывало, надо чего, на-малюешь на роже углем пятна, скривишься — и в кибитку. Все долой. Ну и бери…

— Незамаевской станицы все воряги, — подтвердил Левшаков, разгрызая лепешку, — еще в мирное время забижали других.

— А Каниболотской станицы рыбалки — апостолы? — огрызнулся незамаевец. — Всех коней в Покровке да Успенке потягали.

— Ну, и брешешь! К нам ваши обычаи не пристали, даром, шо земляки, — огрызнулся острый на язык адъютант комбрига.

В это время в кибитку ворвалась струя холодного воздуха и снега. Светильник мигнул. Раздался крепкий, басистый голос:

— Ну, слава богу, наконец разыскали вас… Я же говорил вам, ваше превосходительство, идем по верному пути.

— Какая часть? — спросил властный хриповатый голос.

Рой, раздвинув людей, приблизился. Ноздри Роя раздувались, и движения были осторожные и крадущиеся. В кибитку вошли трое. Они остановились у дверей — внутрь пройти было невозможно. Рой ощупал их взглядом. Басистый голос принадлежал казаку, широкому в плечах, высокого роста и усатому. По погонам Рой определил терские формирования генерала Драценко. Казак носил широкие лычки вахмистра. Он отряхивался, развязывал башлык и был совершенно спокоен и доволен затишным местом. Кроме того, его предположения оправдались. Он вывел его превосходительство на «верный путь»,

— Ребята, у кого спички есть, закурим, а то мои отсырели, — басил он, выбирая удобное место, чтобы сесть, бесцеремонно раздвигая кочубеевцев.

— Вот так фрукты! — прищурился Левшаков, толкнув в бок незамаевца.

— Гляди, гляди, як Рой их путает, — дохнул незамаевец и заблаговременно отстегнул кнопку кобуры.

Рой во втором из вошедших определил штабного офицера в чине полковника.

Полковник был с холеным обрюзглым лицом, слегка надменно приподнятым: его выцветшие глаза изучающе шарили по кибитке. Он недовольно повторил вопрос, блеснув золотым зубом:

— Какой части?

— Сунженской бригады, — ответил Рой.

— Вот это нам и надо, — весело заметил третий, молодой казачий офицер, с ярко-красными, будто вывернутыми наружу, губами.

— Где командир? — спросил полковник, внимательно приглядываясь к Рою.

Теперь он огляделся, темнота прояснялась. Его несколько удивило отсутствие погон, но он не придал этому особого значения, восприняв как признак расхлябанности и недисциплинированности части.

— Где командир? — резко переспросил он.

Кочубей приподнялся на локтях. Его поддержали за спину Ахмет и Володька,

— Вот командир, — спрятав улыбку, сказал Рой и, помедлив, добавил: — Командир бригады — Иван Кочубей.

Полковник отпрянул. И, стараясь не терять присутствия духа, будто небрежно бросил:

— Так это не он. Нам не сюда.

Повернулся к выходу. В дверях уперлись дюжие кочубеевцы.

— Нет, видать, сюда, — сладким голосом произнес Кочубей.

Казачий офицер, пользуясь тем, что на него не обращают внимания, рванул с плеча погон, но сейчас же получил от конвоира удар в затылок.

Ничего не ускользнуло от острого взгляда комбрига, почувствовавшего прилив сил при встрече с врагами.

— Зря, ваше благородие, зря, — язвительно скривив губы, бросил Кочубей. — Гляжу, зря вас в офицеры производили. Эх вы, царевы служаки! Ну-кась, подпустите их ближе, я с ними побалакаю.

Офицер сунул какую-то бумагу вахмистру. Смекалистый вахмистр, смяв бумагу, пихнул ее в рот, пытаясь проглотить. Получив увесистый удар кулаком в спину, выплюнул.

Рой поднял. Это оказался скомканный пакет.

— Немного неосторожно, господин вахмистр, могли подавиться, сургуча много, — ухмыльнулся Рой, передавая пакет Кочубею.

Комбриг отстранился.

— Читай, — попросил он, полузакрыв глаза.

Рой читал приказание «Командиру Сунженской бригады»:

— «…Связаться со вторым черкесским полком, действующим восточнее Черного Рынка, обойти переправу и пристань Серебряковскую и уничтожить красные банды на острове Бирюзяк. Я нахожусь в селе Черный Рынок…»

Подписался видный генерал, один из участников ледяного похода Корнилова, друг генерала Романовского.

— Так, так, — качал головой Кочубей, внимая спокойному, уверенному голосу своего начальника штаба, — так, так… Йшь, гады, мы — «красные банды»… Забыл, видать, как я ему, этому генералу, зад як крапивой жигал.

Поднял руку. Нагнулся вперед, устремив прежний кочубеевский взгляд в обрюзглое и надменное лицо полковника.

— Не знаете ще вы, брюхачи, шо это за Красная Армия, — прошипел Кочубей. — Попала вам лафа биться с красными солдатами больными, мерзлыми да ранеными. Да не вы пали нас, брюхачи, а тиф, оспа и изменники, що прикинулись красными только для виду… Красная Армия идет от товарища Ленина, в новых шинелях, на быстрых конях, и настигнет она вас, як молния…

Кочубей вспотел. На его лице, обтянутом прозрачной обмороженной кожей, невидящим блеском пылали глаза, излучавшие какую-то особую вдохновенную силу.

Притихли бойцы, заулыбались. Почуяли в словах своего командира вещую правду, и не страшны им были пески, морозы, болезни…

— Кадетов в расход, — глухо распорядился Кочубей. — А с тобой, вахмистр, еще побалакаем. Будешь служить у Кочубея…

Комбриг откинулся, и на лбу его снова выступил густой мелкий пот.

* * *

Кочубеевцы петляли по пустыне, и их осталось четырнадцать человек. Левшакова согнул тиф. Адъютанта везли вместе с комбригом, приспособив из войлока и бурок подобие носилок. Лошадей осталось только шесть: известный Зайчик комбрига, неутомимый и выносливый, и пять лошадей, отобранных у белых. Зайчик и полковничий серый жеребец везли Кочубея и Левшакова. Двигались шагом. Впереди шли Рой и вахмистр, выводящий их из пустыни. Игнат Кочубей, перейдя на пешее положение, отодрал от древка знамя и обернулся им. Древко уже давно сожгли, разогревая в консервной банке снег, чтобы напоить горячей водой комбрига. Вся забота о Кочубее легла на Ахмета. Он никому не доверял больного командира. Ночью, не боясь ни заразы, ни зловония от гниющих струпьев Кочубея, грел его своим телом, растирал руки, поил, массировал тело больного гибкими своими пальцами. Ахмет оброс, нос его заострился и был похож на клюв. Давно потерял былую красоту адыгеец, и никто бы сейчас из прежних друзей не узнал в этом человеке прежнего блестящего телохранителя славного Кочубея.

Иногда комбриг приходил в сознание, и время это исчислялось минутами, наполненными продолжением его бредовых, испепеляющих мыслей.

— Это ты, товарищ Ленин? Товарищ Ленин, в такой вьюге можно потерять свое сердце. Товарищ Ленин, я не виноват… Не хотел Кочубей отдать Кубань кадету… Где бригада?

Приоткрывал воспаленные веки, слабо поворачивался:

— Ахмет? Где товарищ Ленин?

Ахмет, обрадованный коротким проблеском сознания комбрига, радостно и бесхитростно отвечал на вопрос:

— О! Товарищ Ленин Москва сидит, на свой умный галава многа мыслей кладет…

— А мне чудилось, шо он рядом, — затихая, шептал Кочубей и снова терял сознание.

У села Солдатского (Величаевки), Ставропольской губернии, кочубеевцы напоролись на конный отряд противника, рыскавший бесцельно по степи. Рой приказал положить лошадей, образовав замкнутый круг, и хладнокровно открыл стрельбу из винтовок. Вновь усиливавшийся ветер поднимал снежный песок и не давал возможности целиться. Стреляли наугад или по мутным теням всадников. Белые спешились и начали подбираться змейковой перебежкой. Совсем близко запылил пулемет.

Привычное ухо Роя определило английский «виккерс». Заметив, как, пораженный в грудь, опрокинулся навзничь Игнат, подумал, что если бы англичане не подвезли скорострельное оружие из-за океана, может, брат комбрига не так скоро отдал бы свою жизнь. Выругавшись и выплюнув пузырчатую пену, захрипел незамаевец, обдав кровью Володьку, и, вцепившись в землю судорожными пальцами, вскоре затих. Вахмистр, заметив, что казак не обволакивается уже клубами пара, догадался о смерти, быстро перекрестился и сейчас же крутнул головой, закусив губу: левую руку раздробила пуля, вырвав хлопья овчины.

— Разрывными жарят, — улыбнулся Рой, — дум-думом… Так они всегда завоевывают колонии.

Вахмистр сгоряча сунул кисть за пазуху, навалился на руку всей грудью и послал последний выстрел.

— Парнишка, — выкрикнул он, оскалившись, — не верь им… Им служил, они и убили…

Вторая пуля перервала ему горло. Вероятно, кто-то зашел сбоку, белые закругляли фланги охвата.

Володька стрелял из австрийского карабина, лежа рядом с Ахметом, а когда опустел патронташ — патроны русского образца не входили в него, — откинул карабин и принял от Ахмета маузер Кочубея и кожаный мешочек с патронами. Сам комбриг, выведенный из бредового состояния, пытался подняться, но Ахмет спокойно придавливал его рукой, и комбриг откидывался на неподвижного Левшакова.

— Лежи, лежи… опять кричать начнешь… кров портить…

— Ахмет, пристрелю, — хрипел Кочубей. — Где Рой?

— Я тут, Ваня, — спокойно вогнав обойму и щелкая затвором, откликнулся начальник штаба, впервые, несмотря на давние просьбы комбрига, назвав его по имени. — Немного жарко, Ваня, — баня…

Подозвал Володьку. Тот подполз. Раненный в брюхо, Зайчик вскочил на ноги, кинулся в сторону и рухнул на землю. Круг разомкнулся.

Рой прокричал:

— Володя! Сними с Игната знамя, тикай! Может, расскажешь кому надо, какие нам припарки ставили.

— Я не пойду. Не брошу вас.

— Я приказываю вам, понятно? — резко оборвал его начальник штаба. — Вытащите из моей сумы карту, там указаны хатоны и колодцы, ползите за бурунами, а потом в карьер. Вы же, когда надо, умеете бегать, черт возьми!

Володька разыскал карту, с большим трудом развернул Игната, снял его дорогое одеяние и, предварительно скинув рваную овчинную шубейку, замотал знамя поверх рубашки. Затем нагнулся, поцеловал комбрига и, кивнув головой одобрительно и весело глядевшему Ахмету, пополз, по пути пристегивая маузер. Володька рыдал. Ведь он был еще совсем мальчишка, и ничего постыдного не было в жгучих слезах, хлынувших ручьями из глаз партизанского сына.

Ветер менял направление. Песок крутился, завихрялся, не сумев сразу повернуть по ветру. Позади щелчками кубанского батога хлопали выстрелы. Володька бежал, спотыкаясь и переползая дюны. Он уже не плакал, а кусал губы, ощущая соленый и одновременно сладкий вкус крови. Пережитые события стояли у него перед глазами. В его мальчишеской голове кипели горячие мысли. Он останется жив… он принесет весть о гибели батьки-комбрига. Пусть всем станет страшно… Он, Володька, соберет войско и появится на границах Кубани. Он расскажет Ленину о Кочубее. Он развернет перед Лениным Знамя бригады, пробитое пулями и обагренное кровью Игната…

Ленин даст ему пехоту, даст бронированные поезда; откуют рабочие броню по призыву товарища Ленина, как заковали невинномысские рабочие броневик «Коммунист № 1». Они, рабочие, снимали его, Володьку, с буферов, гоняли, но он давно помирился с ними. Через них он нашел себе батьку, знаменитого отца…

Стихала метель. Циклон, разорвав облака, будто обессиленный, упал на бескрайнюю прикаспийскую пустыню. Зажглась на солнце рукоятка меткого кочубеевского маузера…