Вы замечали, что время — величина крайне условная и непостоянная? Мне это мессер Софус растолковал как-то на досуге за рюмочкой мальвазии. В момент Абсолютной Точки, когда произошел Взрыв Сущего (сразу появилось и «когда»), пошел отсчет развития материи и энергии. Вот то время было абсолютным, потому что им не пользовался человек. А как только возник человек и стал измерять свое бытие, время раздвоилось. Абсолютное текло из ниоткуда в никуда и представляло вечность, а относительное было линейным в соответствии с ограниченными возможностями человеческого разума. Нет, если бы человечество интенсивно развивало свой разум и мыслило глобально, а не где достать пива и сосисок к ужину, тогда человечество постигло бы абсолютное время и вошло в вечность. Не знаю, правда, вошли бы за ним туда пиво и сосиски… И вообще, нужны ли пиво и сосиски в вечности…

А сейчас, пользуясь нашим прирученным, приземленным временем, мы, человеки, его так измучили, что оно при любой возможности мстит нам любыми доступными ему способами. Вы заметили, что когда долго ждешь и желаешь чего-то очень для себя хорошего, полезного, важного, чего-то дозарезу нужного, время тянется, как безразмерный каучуковый шланг. Тянется, тянется, тянется, и чем больше ты лелеешь себя надеждой: «Ну вот завтра! Ну вот на следующей неделе!!! Ну должно же это когда-нибудь случиться, это счастье, и у меня будет сапфировое колье (платье, кукла, самострел, подствольный гранатомет, президентская власть, мировое господство)» — дрына елового это случается. Вот прямо когда надо, я имею в виду. Когда наконец можешь купить себе вожделенное платье, ты уже на четыре размера больше его; получать в старости куклу и самострел — значит, заставить хохотать весь персонал дома престарелых, а уж с подствольным гранатометом может вообще такая гадость получиться… И мы, обманутые, взываем к судьбе: «Почему так? Почему я не получила того, что просила, именно тогда, когда нужно?!» А ответ прост. Это коварство времени. Время называет его Испытание Терпением. Зачем это Испытание нужно — непонятно, кому от этого лучше — тоже, но так устроен мир. И положите вы свой ржавый гранатомет, им только ворон пугать.

Но-о-о-о! Если в твоей судьбе звезды складываются в весьма непристойное сочетание, например Большой Кукиш в пятом доме Западлюги при растущей Фигне, тут уж время, что называется, торопится так, что его метафорические пятки сверкают! И судебные приставы стучат в одну дверь, когда в другую стучат серьезные пацаны с тяжелыми свинчатками (им ты тоже должен). А ведь договаривались подождать полгода! Что все вот так сразу-то! И засор в ванной! И кот сожрал кактус, и теперь его надо срочно везти к ветеринару… Продолжать можно до бесконечности. Суть ясна. Если гадости случаются, то со сверхвысокой скоростью и все разом.

Как, например, в моем случае.

…В детстве у меня было мало игрушек. Точнее, была одна — деревянный волчок. Его выстругал для меня какой-то постоялец в таверне моей приемной матушки, за что получил скидку на жареные колбаски. Я вертела этот волчок бесконечно, удивляясь, поражаясь тому, что только постоянное вращение не дает ему упасть.

Я это почему вспомнила. Я, Люция Монтессори, вдруг стала центром такого бешено вращающегося вокруг меня волчка. Словно весь замок пришел во вращение и время в нем закипело, как вода в котле, не давая ничего понять, ни даже хотя бы осмыслить.

Меня еще раз обвинили в ведьмовстве — теперь перед всем замком: раз — Фигаро, с официальной подписью под доносом, другой — помощник королевского следователя. Я была объявлена арестованной и неприкосновенной до решения Святой Юстиции и короля. С потолка спустилась госпожа королевский следователь, плотной слюдянистой нитью она оплела мне руки и капнула со жвала желтую ядовитую каплю — личную печать королевского следователя. С того момента ко мне были приставлены дюжие охранники, приехавшие со следовательскими санями. Они отпихивали всех желавших попрощаться, всех кричавших, что этому не верят. Я искала лицо Бабульки, но натыкалась на какие-то совершенно незнакомые лица, понимая, что вижу их, возможно, в последний раз.

— Оливия! — бешено вопила я, выдираясь из лап стражи. — Позаботьтесь об Оливии! Спасите Оливию!!! Сюзанна! Позаботься об Оливии!

Меня брякнули чем-то тяжелым по голове, и я, как полагается в подобных случаях, отключилась.

И стало мне мягко и спокойно, словно я снова ребенок и меня укладывает спать моя любимая мамочка, а на коврике у кровати уже устроилась верная Собака. На тумбочке стоит удивительная лампа-ночник: папа рассказал мне, что ночник изображает нашу планету, со всеми ее морями, океанами, островами и континентами…

— Спи, — мама целует меня в лоб. — Уже поздно.

— А ты спой мне песенку, как всегда…

— Люций, ты что угодно выклянчишь! Недаром папа говорит, что тебе ни в чем невозможно отказать.

— Но я же не о плохом прошу, а о твоей песенке!

— Хорошо.

Я ровно дышу, как дышу всегда, когда засыпаю. Я умею делать так, что даже ресницы на моих щеках кажутся крепко спящими. Мама смотрит на меня, целует и уходит. На своей щеке я чувствую ее слезу. Раньше мама никогда не плакала, пока мы жили в Городе-за-Светом. А теперь я часто вижу ее слезы. Особенно когда папы нет дома. Однажды папа даже накричал на маму. Я догадываюсь, почему это.

С нами нет Оливии.

Куда подевалась Оливия?

Ведь она моя старшая сестра!!!

Я вылезаю из кровати, приказываю Собаке не двигаться и бесшумно выскальзываю из комнаты. В коридоре уже включен ночной режим с программой звездного неба в проемах окон. Ночной режим обязательно поднимет тревогу, если я вздумаю разгуливать по дому в неположенное время, но я научился блокировать сенсоры, у меня это как-то само собой получается. Меня вообще легко слушается вся техника в доме, я все словно вижу до самой последней сути, и так же я вижу, что мама носит в себе огромное горе, а папа — огромный стыд, и это готово раздавить их.

Родительская спальня заперта снаружи. Значит, мама и папа, как и много вечеров подряд, сидят в гостиной: папа пьет какой-то коричневый напиток со льдом, а мама сидит в кресле, плачет и приканчивает один за другим сигаретные симуляторы.

— Возьми себя в руки, Руби, что толку от твоих слез? — мрачно цедит отец. — Или ты думаешь слезами вернуть нашу девочку?

— Ее можно было спасти! — мама кричит, и лицо ее становится страшным.

— Нет, — ревет отец, и он тоже страшней, чем выродки в комиксах. — Ты своими глазами видела, что Оливия была заражена этой тварью. Дюжиной этих тварей. Они уже впивались в ее мозг, сознание, организм! Все, что я мог, — выстрелить из плазмомета!

— Ты убил собственную дочь, как же ты живешь с этим?

— Я не живу, Руби. Разве это жизнь? Горстка человечества спряталась за силовой стеной, пока всю планету заселяют эти уроды, твари, или, как они просили себя именовать, инсектоиды! Они, мол, тоже разум! И раса, равная в правах! Уму непостижимо! Всех, кто был против, они просто сожрали, никакие плазмометы, никакие лазерные веера, никакие магнитные бомбы не помогли. Этот поселок, в котором мы живем, — иллюзия жизни, конвенция между нами и ими. До тех пор, пока они не проголодаются как следует…

Я не замечаю, как вхожу в гостиную. Краска на нагревшемся полу почему-то начинает пузыриться под ногами.

— Мама, Оливии больше нет?

— Люций?! — мама с ужасом смотрит на меня. — Ты должен быть в постели!

— Я требую ответа, я уже большой мальчик! — кричу я, а в окнах-экранах начинают полосами идти помехи. Настенный шкаф с посудой срывается и разлетается на кусочки.

— Люций, успокойся, прошу тебя, — мой отец упал на одно колено, одежда на нем дымилась. — Мы скажем тебе все, клянусь, но ты должен быть спокойным, как я тебя учил. Иначе ты просто убьешь нас. Прошу. Дыши. Раз. Два. Три. Тишина. Раз, два, три, тишина.

Я успокаиваюсь и чувствую, как воздух вокруг меня перестает быть горячим. Это все моя Генетическая Способность, как называет мама. Раз, два, три.

Родители смотрят на меня, и в их глазах великая скорбь.

— Люций, ты знаешь, что нашу планету Одинокой Розы атаковали существа, которые называют себя инсектоидами. Их было невообразимое количество. И едва они коснулись земли, как принялись все пожирать — все живое на планете. Люди сначала пытались их уничтожить, но это было малоэффективно — яды только порождали новых выродков, а выжигающее оружие разрушало саму планету. Тогда люди стали просить выродков — они назвали себя инсектоидами — о том, чтобы мирно сосуществовать. Инсектоиды согласились. Они построили для людей резервации, но все, что находилось за пределами Стены Света, они поглощали немедленно. Так погибла Оливия. Она вышла за Стену, она нарушила их закон. Мы видели, как они пожирали ее, и ничего не могли сделать, кроме как убить. Прости, Люций. Прости, что так долго лгали тебе, мы хотели уберечь тебя.

— Для чего? — слезы текут у меня по щекам, но я стараюсь быть спокойным. Чтобы от злости и скорби не испепелить все вокруг. Родители не виноваты. Собака не виновата.

— Люций, у тебя парадоксальные генетические способности. Их очень, очень много в тебе, поверь, мы даже не в силах предположить, какая способность проявит себя в той или иной ситуации. Поэтому мы бережем тебя — в надежде, что настанет время, и с помощью своих способностей ты очистишь планету от этой дряни.

— Я понял, мама, я могу приступать хоть сейчас.

— Люций, подожди…

— Чего ждать?

— Ты еще совсем маленький мальчик, а если тебе не хватит сил?

— Хватит.

— Люций, пожалуйста, побудь пока с нами. Подрасти. Поиграй со своей Собакой, разве ты можешь взять ее в гибельный бой против инсектоидов?

— Верно, — говорю я. — Тогда я иду спать. Простите, что… напортил тут.

— Я провожу тебя, Люций. — Я чувствую, как осторожно мама кладет руку мне на плечо.

Я снова ложусь в постель и засыпаю…

…И просыпаюсь, изнемогая от холода и боли в сведенных руках!

— Где я? — кричу я, вглядываясь во тьму с белыми полосами снега.

— Да полно вам, герцогиня, дурочку-то ломать, — слышу я знакомый противно-пискляво-скрипучий голос. — Все здесь вы, с тем же благородным обчеством, и никто пока не скачет вас, проклятую ведьму, освобождать. Что и правильно, я считаю, ведьмой меньше, премией от начальства больше.

— И большие премии в ваших паскудных ведомствах дают? — осведомляюсь я исключительно от скуки и бездействия.

— На приличную жизнь хватает-с, — улыбается мне и моим стражам Патриццио. Вот он в каком месте мутировал — жвалы под подбородком и хитиновый ворот-панцирь вместо шеи. Омерзительнейшее зрелище.

— Как же вы проводите вашу приличную жизнь? — вяло улыбаюсь я. — Все балы небось да маскарады…

— Не до развлечений нам, слугам закона. Я, как первым помощником госпожи Раджины стал, все законоведческие книги читаю, философские тоже.

— Да вы просто молодец. Интеллектуал. Холодно, однако. Госпожа королевский следователь не замерзнет?

— Она в особой карете передвигаться изволит, с дровяным отоплением. Они впереди нас скачут.

— Много мы уже проехали?

— Достаточно, чтоб не ждать никакой помощи вдогонку от Кастелло ди ла Перла.

— Я не жду. Коль собственный… домоправитель показал на меня как на ведьму…

Верно, они там без меня устроили бал и дележ власти. Бедная Оливия, она даже не может постоять за себя, а ведь следующие по родословной ветви баронеты Травиоли, они ради власти и денег на все пойдут! Святая Мензурка, как все обернулось!

Мы въехали в огромную рощу. Каждое дерево здесь было как стена, и я вспомнила Бабульку, бросившую меня, исчезнувшую, пока мне связывали руки. Может быть, это такая политика Сопротивления, которым она руководит? Может быть, сейчас из-за могучих ветвей выскочат арбалетчики и раскрошат в мелкую пыль моих врагов?

— Как называются эти деревья? — спросила я.

— Дуб и самшит.

— «Посади в роще дуб и самшит, кто хочет жить, не будет убит», — проговорила я.

— Что это вы такое говорите? — напрягся Патриццио.

— Слова из детской считалки. Другие не помню, а эти вспомнила.

— Прямо уж! Наверняка тайный пароль! Только освободители ваши все позамерзли уже.

— Скоро и я замерзну, и вам нечего будет предоставить Святой Юстиции. Так что киньте, законолюбия ради, хоть ватное одеяло.

Мессер Патриццио не слишком любезно передал мне хлипковатое ватное одеяло. Я постаралась в него плотно закутаться.

— По какой дороге мы едем? — я снова начала пытать вопросами своего спутника.

— По казенной. Неужели вы считаете, что вас везут в столицу? Мы едем в Кастелло ди Долороза, Замок страданий, главную государственную тюрьму Старой Литании.

— Ух ты, — оптимистично шмыгнула носом я. — Респектабельно как звучит. Мелочь, а приятно.

Когда в наступающем рассвете нового дня я увидела Кастелло ди Долороза, я поняла, что мелочью тут и не пахнет.

Он занимал целый остров, меж ним и сушей были десятки миль воды, серой, холодной, свинцовой воды. Громадные стены из тесаных камней, высокие башни, никаких окон или лестниц — нечего было и думать сбежать из этого рукотворного ужаса. И найдись смельчак, что сбежит из тюрьмы, — его прикончат не стражи, его прикончит холод похлеще любой виселицы.

На берегу мы — стража, Патриццио и я — пересели в крытый баркас. Госпожа Раджина, видимо, отправилась с донесением к королю.

К холоду воздуха прибавился и холод от воды. Я, в своем праздничном платье с жестким корсажем, дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Да, веселенько закончился для меня день рождения…

— Какое сегодня число? — спросила я Патриццио.

— Восьмое февруария.

— Как? Но ведь меня схватили пятого вечером, значит, мы столько времени уже в пути?!

— Совершенно верно, прелестная синьора. Вы почти проспали весь путь — этому способствует легкое снотворное, содержащееся в яде госпожи Раджины.

Все это время я ничего не ела и сейчас некстати ощутила жуткий голод.

— Кормить, конечно, вы меня не будете, — сказала я.

— Была забота, — и подлец Патриццио засмеялся. — Вот оформят вас как заключенную и будут паек выдавать согласно внутреннему расписанию. А до тех пор потерпите.

— Воды тоже нельзя?

— Обойдетесь. Вам теперь придется учиться обходиться малым, герцогиня. Совсем малым. Кушать вполкуска, пить вполглотка, спать вполглаза. Кастелло ди Долороза приучит вас к смирению. Вы полностью осознаете все свои ошибки, глубоко, искренне раскаетесь в них и с радостью взойдете на костер.

— Да уж, приятная перспективка вырисовывается…

Лодка причалила к берегу. Тут меня ждали еще два закованных в латы охранника. Ветер насвистывал что-то висельное, и я в своем платье промерзла до точки абсолютного нуля. Сейчас развалюсь кусками льда…

Но не вышло. Охранники взяли меня под локти и почти поволокли в темный каменный коридор. Я оглянулась — там еще было небо, вода, какие-то птицы, как символы надежды, а впереди — только тьма, камень и боль.

В глубине души я понимала, что захоти я, — и вся эта махина разлетится у меня по кирпичику и я смогу победоносно возвратиться в свой замок. Только вот не мой он теперь. И самое дорогое в нем для меня — Оливия и Сюзанна. И чтобы они не пострадали от моих выкрутасов, я должна играть свою роль. Быть обычным человеком без подозрительных способностей.

Освободив тяжелым ножом мои руки от паутины королевского следователя, меня ввели в круглый каменный зал с несколькими каменными же дверями. В центре зала стояло что-то вроде священного Градусника и светилось зеленоватым светом.

— О’кей, Система, прибыла новая заключенная.

— Отправьте на первичное рассмотрение Тройки.

— О’кей, Система, будет исполнено.

Светящийся «градусник», по-видимому, был распределительной системой заключенных. Охранники подвели меня к дверям из полированного обсидиана. Один из охранников приложил ладонь к светящемуся силуэту ладони на стене, и двери бесшумно разъехались. Мы вошли в небольшую комнату, двери затворились, и комната поехала вниз — это было видно в небольшое окошечко в стене. Мелькали полосы огней. Наконец движение прекратилось, двери разъехались, охранники стиснули мои предплечья железной хваткой, и мне оставалось только покорно идти за ними.

Это снова был коридор, облицованный черным мрамором. Каждые несколько метров стояла чаша с оригинальным светильником: тонкие, изящные палочки держат светящийся белый шар. Потом я поняла, что это не палочки. Это бронзовые изваяния лап жуков, богомолов, пауков, пчел… От этого меня почему-то затошнило, и я постаралась дышать как можно глубже, чтобы не опозориться в свой первый день пребывания в стане врага.

Двери, к которым меня привели, были выполнены в виде хитиновых надкрылий жука-носорога, изваяние его же головы нависало сверху.

— О’кей, Система, заключенная на первичное рассмотрение Тройки прибыла.

— Входите, — голос был словно из жести.

Крылья раздвинулись и сошлись снова, пропустив меня одну. Здесь меня так не боятся?

Присмотревшись, я поняла, что у моих пленителей нет никакого основания для опасений. Я стояла перед длинным столом из чистого золота, а сидели за ним гигантский таракан, огромная гусеница и муха таких размеров, что один взгляд в ее фасетчатые глаза лишал воли, силы и мужества. Я поняла, что это и есть Тройка. Кстати, все они были задрапированы белым атласом с золотой вышивкой, а на своих головах имели золотые же короны в виде цветочных венков. Да, еще перед Мухой стоял странный пузатый чайник, из которого она наливала себе в чашку душистую жидкость, Гусеница беспрестанно курила кальян, а Таракан все время разглаживал лапками свои длиннющие усы. И как бы эти монстры ни были страшны, все вышеописанное придавало им смехотворность. Словно их вытащили из каких-то сказок и сделали чудовищами против их воли.

— Пффу, — выпустила струйку дыма Гусеница. — Назови себя, человеческое существо.

— Меня зовут Люция Монтессори…

— Пффу, — перебила меня Гусеница, выпустив мощную зловонную струю прямо мне в лицо. Что она курит? Какашки ядовитого геккона? — Люция? А ты точно уверена, что тебя зовут Люция? Может быть, тебя зовут Алиса? Или когда-нибудь звали Алиса?

— Нет… сударь. Меня никогда не звали Алисой, и в этом я твердо уверена.

— Когда ображ-ж-жаешься к одному из нас-с-с-с, — прожужжала Муха. — С-с-следует с-с-соблюдать нормы этикета. Наз-з-зывай нас-с-с Ум, Чес-с-сть и С-с-справедливость.

— Да, да, да, — принялся ловить свои усы Таракан. — Я Ум. Это Честь, а это Справедливость.

— Ты опять все перепутал! — возмутилась Муха. — Сколько можно нюхать дуст! Запомни: ты — Честь.

— Ой, хорошо, хорошо, только не жужжи, от тебя голова взрывается.

— Это потому, что я Справедливость, — потерла лапки Муха. — А вот она — Ум.

— Вот и разобрались. Продолжим допрос обвиняемой. Кстати, кто-нибудь протокол ведет?

— Уже ведем ее на кол? Подождите, надо быть гуманнее… Она же человек все-таки.

— Я говорю про протокол допроса! — нервно затряс усами Таракан. — Ты, жужжалка, должна была его вести. А ты постоянно чай дуешь из самовара и плюшки прячешь от меня!

— Так, плюшки — это закрытая информация! И без намеков на мой самовар! Куплен на честно заработанные средства и в налоговую декларацию внесен. Все, хватит. Я веду протокол. Пишу. Восьмое февруария. Доставлена заключенная по имени Люция Монтессори…

— Точно не Алиса?

— Заткнись со своей Алисой! Какое вы носите звание, Люция?

— Я герцогиня Монтессори, хозяйка Кастелло ди ла Перла.

— Ага. Замужем?

— Вдова.

— Ага, ага. Муженька отравили, поэтому вас к нам доставили.

— Дустом небось травили-то, — дернул себя за ус Таракан. — Верное средство, особенно трижды очищенный, колумбайский. У меня от него аж все перемыкает, и не знаю, кто я, то ли таракан, то ли…

— Заткнись! Заткнись! Заткнись со своим дустом, достал всех уже! Заключенная, вы признаетесь, что убили своего мужа?

— Нет. Я не убивала своего мужа.

— Значит, ваш муж жив? Вы признаете это?

— Нет, мой муж мертв.

— Значит, все-таки убили! Сами или любовник ваш убил?

— Нет, не сама. И любовника у меня нет.

— Глянь, и любовника прикокнула. Просто серийная убийца какая-то.

— Я никого не убивала!!! — я заорала так, что в самоваре Мухи сама собой закипела вода, а Гусеница подавилась дымом. — Я не убийца!

— Тогда в чем тебя обвиняют? Ты давай побыстрей рассказывай, у нас пересменка скоро.

— Меня обвиняют в том, что я ведьма.

— Ой, удивила-насмешила! Да сейчас каждую вторую человеческую самку в этом обвиняют!

— Но вообще, девонька, плохи твои дела. Кто обвинение-то состряпал?

— Мой домоправитель. И помощник королевского следователя.

— У, как все серьезно. Тогда это не к нам, не к нам. Тебе надо на заседание коллегии Святой Юстиции. А мы так, по бытовухе работаем: убил-ограбил, то-се. Эй, охрана!

Вошли те самые железные молодчики.

— Отведите заключенную в коллегию Святой Юстиции. Вечно понапутают с этой бюрократией…

Меня уже уводили, как я услышала:

— Тараканище, дустом-то угости.

— То-то. Чистый, как слеза Дюймовочки!

Снова мы сели в лифт, и в его окошке замелькали огоньки. Мы ехали вниз. Становилось холоднее. Сжечь они меня не успеют, а вот заморозить — легко!

Двери, перед которыми мы теперь остановились, изображали гигантского золотого жука-скарабея, в передних лапках держащего солнце, инкрустированное миллионом алмазов. Значит, за столь роскошными дверями находился кто-то действительно… масштабный, и я готовила себя к самому худшему.

Двери-надкрылья въехали в пазы в стенах, охранники снова остались снаружи, и я пошла вперед, дрожа и от холода, и от истощения. Дорого бы я сейчас дала за пирожок с капустой! Или мясной рулет. Или оливье… Так, стоп, Люция, сейчас ты узришь таких монстров, которые навсегда отобьют у тебя аппетит.

Но я увидела вовсе не монстров. На золотом постаменте стояли три кресла и в них сидели… люди. Не инсектоиды! Значит, Святая Юстиция — это люди, такие же, как вы и я! Люди, предающие мучительным казням своих же собратьев! Я всегда думала, что Святая Юстиция — это скопище выродков-жуков, но теперь предо мной открылась простая истина: вернее всего людей убивают сами же люди.

Я встала перед помостом пошатываясь. Руки мои онемели от холода, голод, жажда, усталость терзали не хуже пыточных дел мастеров. Но у меня было платье с жестким корсажем, и оно заставляло держать спину прямо.

— Назовите себя, — молвил один из Них.

— Герцогиня Люция Монтессори, хозяйка Кастелло ди ла Перла и прочих земель, дарованных короной моему супругу за его великие заслуги.

— Вы вдова Альбино Монтессори. Великого Альбино!

— Да, ваша честь.

— В чем вас обвиняют?

— В том, что я ведьма, ваша честь.

— И вы действительно ведьма, Люция Монтессори?

— Нет, ваша честь. Я уверена, что ведьм и магии вообще не существует в природе, а есть лишь законы науки, доселе нами неизученные. И есть люди, которые, видя нечто, не поддающееся их разуму, стараются объяснить все магией, волшебством и чародейством.

— Вы отрицаете, что вы ведьма?

— Да, отрицаю. И буду отрицать до своего последнего вздоха.

— Какая похвальная твердость. Может быть, она немного поколеблется, если вы узнаете, что многие ваши родственники и даже слуги писали многочисленные доносы в Святую Канцелярию.

— Мне об этих доносах ничего не известно, ваша честь.

— Секретарь, затребуйте из хранилища папку 3-М.

Молчаливый секретарь немедленно принес рекомую папку, она оказалась объемистой.

— Так-так, посмотрим, — протянул мужчина в главном кресле. — Доносы на вас, сударыня, начали писать, еще когда вы были компаньонкой дочери герцога. Вот например: «Люция подбивает малолетнюю дочь герцога творить вместе с нею колдовские ритуалы и петь непотребные песни». Или вот: «На молодой луне я видела, как Люция вышла во двор замка нагишом и обратилась в огромную птицу. Она долго летала над полями герцогства, а под утро вернулась и снова обратилась человеком». Это вот занятно: «Я герцогский бондарь и как-то шел в деревню по своей нужде. Вдруг откуда ни возьмись появились Люция и донья Оливия и принялись щекотать меня так, что я вдруг превратился в борова, и они катались на мне по полям, пока я совсем не изнемог. Очнулся я утром в человеческом обличье». Конечно, мы понимаем, что эти доносы гроша ломаного не стоят. А уж когда вы стали герцогиней, они вообще шли непрекращающимся потоком. Но вот что нам действительно интересно. Дочь герцога родилась калекой, уродом и никакие земные лекари или лекарства не могли помочь ей исцелиться хоть самую малость. И тут в замок приезжаете вы. И челядь — она же ведь глазастая, челядь-то! — начинает замечать, что юная герцогиня постепенно выглядит все здоровее и здоровее. А вы меж тем ежедневно делаете настойки особых трав и втираете их в тело Оливии. И происходит чудо: Оливия из скорченной калеки становится стройной, сильной, вполне здоровой девушкой! Не магия ли это? Не волшебство ли?

— Нет, — ответила я. — Не волшебство. Герцог Альбино пригласил посетить наш замок Его Высокоблагочестие. И именно благодаря непрестанным горячим молитвам Святейшего Жука и выздоровела Оливия.

— Ха-ха-ха, — железно рассмеялся Законник. — А женить на себе герцога и тем самым стать герцогиней вам тоже помог Его Высокоблагочестие? А не вы ли имеете особый волшебный камень, который может создавать любые стихи на любом наречии и любым почерком на любой же бумаге? Как называется этот чудесный камень? Ответьте, голубушка.

— Анапестон, — мрачно буркнула я. — Но это не волшебство. Это просто прибор, взятый из другого измерения…

— Не спешите, — сказал Законник. — Теперь у вас будет достаточно времени все-все-все нам рассказать. Обыщите ее, перед тем как отвести в камеру.

Я сразу подумала о спрятанных кинжале и листке со стихотворением Альбино.

— Нет! — закричала я. — Вы что, вот так будете прямо здесь раздевать герцогиню?! Негодяи!

— Полно вам изображать из себя гранд-даму, герцогиня, — насмешливо произнес, любуясь ногтями, Законник. — Никто не собирается вас раздевать, была нужда. А обыщут вас наши милые, везде проникающие малютки.

Он щелкнул пальцами, и я увидела, как по каменному полу ко мне бежит белесая, подпрыгивающая струйка. Платяные вши! Не-ет!

Мое сознание милосердно угасло, пока полчища вшей оккупировали мое тело.