Ужин нам принесли в библиотеку. Мы настолько увлеклись вырезанием и склеиванием, что служанка посмотрела на нас с уважением. Даже на меня – впервые за все время пребывания в замке Монтессори.

Себастьяно от ужина отказался (!), мотивируя это тем, что ему приходится пользоваться стремянкой, а она старая, все время скрипит и может не выдержать его веса. Вот портвешку стаканчик – это да.

Портвешку не дали, дали несколько ярдов разноцветных бумажных цепей и благословили на подвиг. Следить за выполнением обязательств юного пьяницы нам было некогда, в рекордное количество времени мы склеили полторы сотни бумажных фонариков, украсили их шелковыми ленточками и принялись за фольгу.

– Мы не можем ждать милостей от природы, – сказала Оливия. – Надеяться на то, что она одарила нас одрыненным художественным вкусом, наивно и смешно. Поэтому залезь вон в тот шкаф, кажется, на второй полке сверху еще завалялись всякие мои детские увлечения.

Я повиновалась. Вторая полка сверху была беспорядочно заполнена пестрыми бумагами. Я потянула за одну, как мне показалось, наиболее доступную, и на меня обрушилась пыльная гора детских увлечений моей герцогини. Она в это время, разумеется, вволю хихикала и обзывала меня неуклюжей росской медведицей.

Я слезла со стремянки и принялась разбирать кучу бумажного хлама. Оливия подхватилась на костыли и подгребла ко мне.

– Ух ты! Надо же, сохранилась моя коллекция оберток от шоколада. Сама не своя была от шоколада лет в пять. Смешно теперь даже вспоминать.

– Да уж, теперь тебе кальяны да портвейны подавай, ваша светлость.

– Я и полусухое принимаю с душой. Давай это в камин. Эти шоколадные обертки меня компрометируют. Я сильная разумная девушка, а не какая-то чувствительная кукла, которая ни дня не может прожить без сластей.

– Ой-ой-ой, взрослая девушка… Ух ты, у тебя сейчас взгляд как у трехглавого дракона из детской книжки, только он так смотрел шестью глазами, а тебе двух достаточно.

– Не отвлекайся, – ухмыльнулась Оливия. – Зацени – это мои альбомы для рисования… Пролистай, и тоже давай в камин. Не знаю, кто их сохранил, надеюсь, отец это не видел. Я в свои альбомы срисовывала позы из «Кошмарсутры».

Я полистала. Срисовывать Оливия умела отменно. Мужчины и женщины на страницах ее альбомов были ну прямо как живые. Особенно удались Оливии те части тел, о которых я не рискну упоминать в своем повествовании. Давненько я так не краснела, чем вызвала еще больше циничного смеха Оливии.

– Можно подумать, ты никогда не видела голых мужиков.

– Ну, у нас в пансионе был ночной сторож лет восьмидесяти. Он всегда ходил в кальсонах и телогрейке. И сомнительно, чтобы он вел себя так…

– Если Фигаро не уничтожил, я тебе подсуну «Кошмарсутру». Классика литературы наслаждения и страсти.

– Не надо. Я уже по твоим рисункам составила определенное представление и о наслаждении, и о страсти. Я к таким вещам ни морально, ни физически не подготовлена. Уволь, герцогиня. В камин?

– В камин… – Оливия вздохнула. – Просто у меня было очень скучное детство.

Я растопила камин. В промозглом воздухе библиотеки он был просто необходим. Детские воспоминания герцогини Монтессори вместе с кедровыми поленьями весело запылали, наполняя комнату теплом и уютом.

– Где же они? – Оливия кончиком костыля рылась в ворохе бумаг. – А вот… Не они ли?

Она толкнула к моим ногам пухлую папку, обвязанную ярко-оранжевой лентой.

Я подняла папку и положила ее на столик, раскрыла, и из нее высыпался ворох разных фигурок.

– Да, это они! – обрадовалась Оливия. – Трафареты для вырезания. Мне было шесть лет, когда я познакомилась с дочкой графа Чинзано. Ужасная была зануда, рева, но она меня увлекла своей страстью к вырезанию. Тем более что это увлечение позволяло постоянно иметь при себе ножницы. Я извела столько веленевой бумаги на зайчиков, снежинки, звездочки, цветочки, бабочек и прочую дрынотень! Папа был очень недоволен – бумагу я таскала из его покоев. Зато вся прислуга была по уши задарена моими поделками. Потом дочка графа уехала, интерес к вырезанию пропал, особенно после того, как я изрезала на цветочки отцовский парадный камзол и все занавески в спальне. Меня выпороли и отобрали ножницы. А трафареты все-таки сохранили! Это Сюзанна, она такая чувствительная. Все время думает, что я бедная девочка, которую нужно баловать, любить и оберегать.

– Простим ей ее ошибки, – сказала я. – Она всего лишь женщина.

Трафаретов было множество. Мы выбрали наиболее простые и при этом симпатичные: звездочки, ромашки, летящие голуби, бабочки и сердечки. Ну, типа, наши нежные сердечки полностью принадлежат Его Высокоблагочестию. Мне понравились снежинки, но не сезон. Потом Оливия вспомнила, что вообще-то теодитор будет в замке праздновать Торжество Святого Исцеления, и добавила трафарет Святой Мензурки и Целительной Таблетки. От трафарета Благословенного Градусника я отказалась, уж чем-то мне его контуры напомнили некие части тела, которые я только что созерцала в срамных рисунках Оливии. Нам двусмысленности не нужны. Нарекания со стороны главы святой юстиции – это вам не гроза в ясный день. Им человека объявить кощунником или еретиком и колесовать либо зажарить в медном быке – как стакан святой воды на завтрак выпить.

Вырезáть из золотой фольги что-нибудь мирное и при этом болтать о всякой всячине – на это незаметно может уйти огромное количество времени. Освещаемые люстрой и огнем камина, мы и не заметили, как за окнами установилась глубокая ночь.

– Что-то Себастьяно не приходит, – пощелкала Оливия ножницами.

– Он уже видит третий сон, ваша светлость, – пробормотала я. У самой глаза слипались.

– Слабаки, – фыркнула Оливия. – Вот я – всю ночь могу не спать! Я сильная личность! А вообще-то… Что-то клонит ко сну. Сколько мы уже примерно навырезали всякой дряни?

– Боюсь, миллиона полтора одних звездочек. Они у меня в глазах двоятся.

– Это от портвейна. Оставь пойла нам немного на утро, спрячь куда-нибудь, и подремлем. В библиотеке отличные мягкие диваны.

Остатки портвейна я спрятала на полке с книгами по поэтическому мастерству и искусству правильной рифмы. Я сочла это надежным прибежищем.

Стряхнув с себя кучи вырезанных ерундушек, мы, поддерживая друг друга под руки, доплелись до диванов, стоявших в центре библиотеки друг напротив друга, и плюхнулись на них. Хорошо, что свечи в люстре уже догорали и благословенный сумрак заполнил огромную комнату.

– Спокойной ночи, ваша светлость, – промямлила я.

Мне кажется, я заснула, едва голова коснулась диванной подушки. А нет, я все-таки одним глазом проконтролировала, как заснет моя госпожа. Храпит она просто феерически. Вот этот храп и смежил мне веки окончательно.

Не знаю, сколько времени я проспала как убитая. Мне снилось, что я фея с крылышками, порхающая среди золотых звездочек и ромашек. Потом мне приснился кот – огромный, как хорошо откормленная свиноматка. Кот тоже парил в воздухе и улыбался во всю пасть.

– Привет, Алиса, – промявкал он довольно скабрезным тоном.

– Какая я тебе Алиса, чучело? Меня зовут Люция Веронезе, и я не позволю всяким улыбчивым котам болтаться в моих снах!

– Фу, какая грубиянка! Да уж, теперь я вижу, что ты не Алиса. Ах, Алиса, как бы нам встретиться… Среди миров, в мерцании светил… Во всех мирах ее ищу, во всех вселенных – бесполезняк…

– Погоди. Что ты знаешь о других вселенных?

– Их много, они разные, иногда до ужаса одинаковые, и все такие скучные без Алисы…

– Далась тебе эта Алиса! Расскажи про какую-нибудь вселенную, только интересную.

– Ну уж нет… Я тебе что, кот ученый, что ходит по цепи кругом? Это он любит баяны тянуть и лапшу вешать. Не путай, милочка. Чао!

И странный кот растаял как туман, оставив после себя одну улыбку, неприкаянно болтавшуюся в воздухе. Во сне я перевернулась на другой бок, надеясь, что дальше мои грезы будут поинтереснее и уж всяко веселее.

Но дальше в основном снилась всякая чепуха. То – что я работаю библиотекарем, то – что выхожу замуж за медиамагната… Да уж, только во сне может прийти в голову столь нелепое слово, как «медиамагнат»! Наверное, из другой вселенной затесалось.

Тут я почувствовала, как нечто деликатно щекочет мне шею. И это уже не сон. Я хлопнула себя по шее и ощутила в руках крысиный хвост!

– А-а, – окончательно проснулась я и услышала:

– Тише, милочка. Ты орешь, как тюлень на лежбище, право слово. Это всего лишь я.

– Мессер Софус, – счастливо выдохнула я. – Как вы меня напугали!

– Дорогуша, тебе пора ко мне привыкнуть. Выпусти мой хвост, будь любезна. Спасибо. Прошу тебя понизить тон голоса, а то разбудишь свою госпожу и разговора не получится!

Я повиновалась.

– Ну что? – спросил меня мессер Софус. – Ты готова к конструктивному диалогу?

– Совершенно, мессер.

– Меня прежде всего интересует, каков успех твоих наблюдений. Ты же помнишь, в прошлом разговоре у нас шла речь о вторжении неких сущностей из неизвестной вселенной…

– Мессер, я его видела! Правда, он очень хитро замаскировался под обычного маркиза – одежда, речь, повадки, слуги, даже имя – Фра Анджело. Но я прекрасно распознала в нем монстра – это жуткий, в человеческий рост, мутант-кузнечик! Глаза фасетчатые! Лапки! Усики! Все зеленое! Ест, опять же, траву, репу, сладости…

– Погоди, погоди… Боюсь, дорогуша, это не вторженец.

– Как же, мессер?

– Ах, милое дитя! Ты взрослеешь, и у тебя становится более пристальным взгляд, но выводы из наблюдаемого ты делаешь неправильные. Инсектоиды – раса, которая существует на Планете практически с момента зарождения жизни. Они старше многих видов животных, и уж всяко старше вас, людей.

– Инсе…

– Насекомые, проще говоря. Разумеется, в самом начале своего существования, а это миллионы лет, насекомые были куда скромнее в размерах, притязаниях и скорее служили кормом для птиц и зверей. Но примерно двести тысяч лет назад ситуация коренным образом изменилась.

– Почему?

– Видишь ли, дорогая… Это произошло с пришествием в мир Исцелителя. В священных книгах, рассказывающих о том времени, все начинается с того, что люди двести тысяч лет назад совершили Очень Большую Ошибку.

– А, ну да, тогдашние люди владели ужасным оружием, способным погубить все живое и даже разрушить Планету. Была Великая Война, в ходе которой это оружие применили все воюющие стороны.

– Увы… – сложил лапки Софус. – Две трети человечества и животного мира погибли, а те, что выжили, страдали от тяжелейших неизлечимых болезней. Однако – и это не написано в учебниках истории и священных книгах – почти все виды насекомых выжили. Но они под воздействием тогдашнего воздуха, жесткого излучения, отравленной воды очень сильно изменились. Во-первых, они стали разумными. Во-вторых, они увеличились в размерах, стали обладать необычайной силой. В-третьих, они сохранили изначальные свойства насекомых – жестокость, агрессивность, всеядность, способность к производству большого количества потомства. Они воцарились на Планете и стали питаться людьми, животными, растениями, оставляя часть их для размножения – чтобы пища не кончалась. Это были страшные времена. Ничто не могло спасти человечество и Планету. Пока, внимая горячим мольбам праведников и пророков, на Планету не сошел Исцелитель.

– Ну да, в огромной колеснице, запряженной молниями, раскалив докрасна небеса.

– Люди любят все поэтизировать и приукрашивать, верно? На самом деле это был типовой исследовательский межвселенский лайнер, который используется всеми Солнечными системами в Галактическом Рукаве С3222-0ш. Исцелитель был просто медицинским дроидом, посланным на Планету для изучения и восстановления природной системы. Постепенно он восстановил нормальную атмосферу, возродил растительный мир, снизил радиационный фон… Сложнее всего было уладить отношения с инсектоидами, которых устраивала безраздельная власть и главенство в пищевой цепочке. Однако Исцелитель сумел договориться. Часть насекомых, благодаря генетическим операциям, вернулась в обычное состояние. Но другая, наиболее мутировавшая часть, была усовершенствована – например, Исцелитель ввел в их геном нравственность, миролюбие и вегетарианство – и стала расой инсектоидов. Инсектоиды перестали питаться людьми, и тогда Исцелитель потребовал от ведущих представителей двух рас Договора о совместном мирном проживании и сотрудничестве. С тех пор Договор не нарушался ни разу. Однако людям было трудно привыкнуть к тараканам, жукам, бабочкам, гусеницам, наделенным разумом, речью и большими размерами. Тогда Исцелитель призвал на помощь культуру и литературу. Были созданы великие, бессмертные произведения, в которых человек и инсектоид становились друзьями, партнерами, просто равноправными расами, ведущими достойное существование. Вспомни древнюю сагу о любви, верности и храбрости «Муха-хохотуха». А эпос «Жучище – всем мужикам мужичище»! Народное повествование о злом Таракане, который под воздействием любви к человечеству становится добрым, трудолюбивым и благочестивым, – как говорится, из песни слов не выкинешь! Кстати, о песнях, былинах, частушках. В них очень часто воспевается дружба между людьми и инсектоидами. Так постепенно, век за веком, в человеческом обществе сложилось понимание того, что инсектоиды гуманны, полезны, не враждебны. Конечно, были и пасквили, призывающие расу людей пробудиться и смести инсектоидов с лица Планеты. Сама наверняка читала запрещенные книжонки про злобного кузнеца Левшу, изуродовавшего лапки несчастной девушки-блошки… Но это мелочь. С течением времени инсектоиды стали приносить огромную пользу. Благодаря им существует банковское дело и система кредитования, законодательные органы, религиозные организации, почитающие Исцелителя, горнодобывающая и нефтеперерабатывающая промышленность, биржи, политические партии, экономические форумы. Человеческая литература и искусство так бурно развиваются лишь благодаря финансовой поддержке насекомых! Как видишь, инсектоиды идут рука об руку с человеческой расой, и это сделало обе расы могущественными и процветающими.

– Значит, гигантский разумный кузнечик-маркиз – это нормально?

– Конечно. А ты знаешь, что большинство человеческих детей воспитывается нянями-цикадами?

– Ой…

– Перестань дорогуша, это уже расизм и отсутствие толерантности.

– Тогда мне нечем похвастаться перед вами, мессер, – больше ничего необычного я не заметила.

– Тем не менее продолжай присматриваться и прислушиваться ко всему и всем. Вторженец либо вторженцы могут маскироваться под обычных жителей Планеты. Знать бы только, кто и откуда эти вторженцы… Ой, слушай, заболтался я с тобой!

– Но вы открыли мне глаза, мессер!

– То ли еще будет, дорогуша. До рассвета еще два часа. Поспи. И мой тебе совет – не увлекайся спиртным. Ты еще так юна. Это тебе не идет. И какой пример ты подаешь своей герцогине!

– Это она подает мне пример.

– Ха-ха! Ну, прощаюсь. Не скучай!

– До свидания, мессер, – пробормотала я, проваливаясь в сон.

Проснулась я оттого, что некий костыль безжалостно лупил меня по мягкому месту (пора отвыкать спать на животе!)

– Доброе утро, герцогиня, – простонала я. – Хватит меня бить. Я же не ишак!

– Ты слишком медлительная!

– Я вчера перетрудилась. У меня мозоли от ножниц. Я требую сна и покоя.

– Ну ладно, дрыхни, ленивая и нелюбопытная сволочь. А я допью портвейн, пойду клеить украшения и заодно узнаю, как обстоят дела во всем замке.

– О, я уже встала! Нас ждут великие открытия!

Первым открытием стал недопитый портвейн. Совершенно скромной дозы было достаточно, чтобы взбодрить мозги и пробудить в нас зверский аппетит.

– Звездочки подождут, – сказала Оливия. – Давай спустимся в столовую, пожрем по-человечески.

– А который час?

– Половина шестого.

– Завтрак в десять, герцогиня. Давай лучше прокрадемся на кухню.

– Заметано.

Мы отряхнули одежду от остатков картонажного производства, похлопали себя по щекам, пощипали уши (от этого глаза бодро блестят) и сочли утренний туалет достаточным. После чего вышли навстречу новому дню.

Посреди холла стояла здоровенная стремянка, а все балки, своды, старые крюки для факелов были увиты разноцветными бумажными цепями. Себастьяно не поленился. Вот что с человеком делает портвейн.

– Уважаю, – сказала Оливия. – Оказывается, этот хлыщ может быть иногда полезен. У нас еще фонарики остались. Сегодня он будет работать по фонарикам.

Мы потихоньку прокрались в кухню. Там было практически безлюдно – пара служанок торопливо завтракала, а поварята растапливали огромную печь, вычищали медные котлы, таскали корзины с зеленью, овощами и фруктами. Поваренок ростом с доброго медведя и плечами такой же задумчиво рубил на куски огромную полуразмороженную свиную тушу. И ведь работал он практически бесшумно. Чувствовалось, что в мастерстве разрубания мяса он достиг великого совершенства.

На нас, конечно, обратили внимание, но как-то небрежно. Никто не предложил нам сесть, никто не приготовил завтрака. Думаю, что все просто были загнаны в связи с приближающимся торжеством. Но тут появилась Сюзанна, наше спасение и наказание.

– Герцогиня? – брови Сюзанны поползли вверх. – Доброго вам утра, что вы делаете здесь в такую рань?

– Сюзанночка, – тон Оливии был само шоколадное масло. – Мы со вчерашнего дня делали украшения для дома, вырезали, клеили, потом опять вырезали, клеили… Нам даже Себастьяно помогал, кстати, где он?

Сюзанна подошла к нам вплотную и втянула носом воздух.

– Бахрейнский портвейн, – взгляд ее был исполнен глубокого осуждения. – Как вы могли, девочки?

– Мы совсем немножко, – влезла я. – Только для поддержания сил и настроения. Буквально по мензурке.

– Настоящая девушка никогда не позволит себе спиртного! – строго сказала Сюзанна. – А вы катитесь по наклонной – кальян, портвейн. Что дальше?

– А дальше, Сюзанночка, мы очень голодны и хотим плотно позавтракать. Я бы не отказалась от яичницы с салом и помидорами, потом неплохо бы колбасы, сливочного масла и свежих булок… И кувшин ревеневого компота – без него просто никак! Люци, а ты?

– Поддерживаю, герцогиня.

Сюзанна вздохнула.

– Сейчас все будет. Но портвейн я тем не менее вам не простила. Вы у меня еще наплачетесь кровавыми слезами.

Покончив со страшными угрозами, Сюзанна быстро и ловко приготовила нам завтрак и усадила за столиком в уголке кухни. Себе она налила ромашкового чаю, взяла вазочку с сухариками и хотела было уйти, но мы ее упросили сесть с нами.

– Герцогиня, не дело простой экономиссе сидеть с вами за одним столом.

– Ну, удостой меня такой чести, Сюзанночка! Заодно расскажешь, как идут дела по подготовке к часу икс.

Но сначала мы просто накинулись на еду. Готовила Сюзанна так, что я не понимала, как ее еще не похитили из замка Монтессори и не сделали главной королевской поварихой. Лишь перейдя к ревеневому компоту, мы с Оливией стали бросать на нашу дорогую экономиссу просящие взгляды.

– Ну что вы от меня хотите, девочки? – улыбнулась она. – Слава Святой Мензурке, вы вчера нашли себе наиболее безопасное занятие. А тут всем пришлось носиться. И у Фигаро были трудности с привлечением к работе дальних родственников герцога.

– Но?…

– Кто же смеет возражать Фигаро? Одним словом, все мужчины сначала очищали крышу от мусора под руководством главного конюха, а дамы вместе со мной и еще служанками доставали из кладовых ковры, выносили на улицу и выбивали из них пыль. Кстати, высокородным дамам безумно понравился процесс выбивания пыли. Они просто душу вкладывали в свои выбивалки. И после выглядели счастливыми и румяными. Я всегда считала, что активный труд на свежем воздухе облагораживает человека и разгоняет кровь. Потом был полдник, и, немного отдохнув, все мужское население замка потащило ковры на крышу. Там под руководством Фигаро и кузнеца ковры настелили в два слоя. Кузнец из железных полос наделал скоб, и все, кто умел держать молоток в руках, прибили ковры к крыше кровельными гвоздями. Фигаро потом показывал мне – получилось очень даже симпатично и торжественно. Лишь бы дождь не пошел во время визита Его Высокоблагочестия.

– Ну, он же в договоре с небесами, так что все будет просто зашибись. Сюзанна, а можно нам на крышу?

– Девочки, не сегодня. Нынешний день будет посвящен очистке чердака. Умоляю в это не соваться. Вы же приготовили украшения. Вот и украшайте. В восемь часов общий подъем и завтрак. Хотя, я полагаю, конюх и шорник уже начали вынимать стекла из чердачных окон. Ну, ступайте. Я должна приготовить большие корзины и длинные крепкие веревки – чтобы спускать мусор через окна. А вы…

– Все, все, все, – замахала руками Оливия. – Мы идем клеить ромашки на стены. Себастьяно оставьте нам.

– Да я его с прошлого вечера не видела…

– Мы сумеем его найти. Сюзанночка, спасибо за завтрак.

Мы встали.

– Эй, – подняла палец Сюзанна. – Со вчерашнего вечера винные погреба недоступны. Фигаро сменил замки, и ключи только у него.

– Гнусная жестокость! – проныла Оливия. – Да ладно, мы сейчас делом займемся.

Но прежде мы отыскали и разбудили Себастьяно. Он был в оранжерее, томный и усталый, на лавочке между кустов с чайными розами.

– Во сне он даже симпатичный, – пробормотала Оливия. – И это обрамление из чайных роз… Давай его отравим, и он будет лежать в гробу, спокойный и прекрасный, как спящий принц из сказки. В белом венчике из роз… Наденем траурные геннины, будем рыдать… Папашка сочинит бессмертный реквием… Ведь это ж какая красота и слава!

– Это позже, – категорично заявила я. – Сейчас он нужен нам живым. Мессер Себастьяно! Себастьяно, похотливый козел, просыпайся!

Козел открыл томные очи.

– Опять вы, – простонал он. – Мучительницы, палачихи, штрафы, пени, неустойки… Вы похожи на кредиторов, которые каждый день приходили к моему папе.

– Себастьяно, малыш, зачем ты так с нами, – проворковала Оливия. – Мы самые добрые в этом замке, полном боли и зла. Сравнивать нас с кредиторами – это уж слишком. Мы порядочные девушки, а не головорезы. Хочешь, я тебя поцелую?

– Нет! Я уже проснулся! – Себастьяно бодро вскочил со скамейки. – Я только отолью, умоюсь и снова за работу.

И он умчался из оранжереи с резвостью молодого оленя.

– Козел, – однообразно повторила Оливия. – Не захотел со мной целоваться.

– Он недостоин вас, ваша светлость. Идем в библиотеку.

И мы вернулись на круги своя. Себастьяно явился где-то через полчаса, умытый, розовощекий и подтянутый. Ему мы вручили коробку с фонариками и велели развесить их вдоль галереи второго этажа. Сами же сложили в корзинку нашу блестящую мишуру, коробку с просроченным клеем для искусственных челюстей и отправились заниматься украшательством.

Где-то к обеду на колоннах холла, стенах жилых покоев, в столовой и даже на рамах картин, изображающих весь род Монтессори, изобильно засверкали плоды нашего скромного труда.

– Хорошо, – одобрила Оливия, вытирая об лосины липкие от клея пальцы. – Живенько, празднично. Сразу видно – все мы настроены на радость, веселье и прочие положительные эмоции по поводу приезда Его Высокоблагочестия.

– Да, – кивнула я. – Теперь предлагаю привести себя в порядок и посмотреть, как выбрасывают мусор с чердака. Рыться в чердачном хламе – моя давняя детская мечта.

– Поддерживаю.

В покоях Оливии было достаточно теплой воды, чтобы отмыть руки от клея и умыться, переодеваться мы не стали, справедливо полагая, что раз уж мы будем копаться в мусоре, то нет смысла рядиться в роскошные наряды.

Мусор, выкидываемый из чердачных окон, вовсе не был таким уж мусором. Я приметила отличную коллекцию бронзовых колокольчиков, позеленевших от времени, большую медную вазу с полуобсыпавшейся инкрустацией перламутром и какую-то загадочно большую шкатулку темного дерева. Поломанные стулья, связки старых газет, какие-то мешки с тряпками, коробки с пожелтевшими треснувшими тарелками, рыболовные снасти, ржавые алебарды и поломанные арбалеты, лосиные рога, чучело медведя с подносом в лапах, рулоны войлока, рваные сапоги и туфли без числа, полуистлевшие гобелены… В общем, чердак был полон роскоши, которой самое место было на помойке.

Оливия деловито рылась в мусоре костылем.

– Из этого можно составить историю семейства Монтессори. Ты что-нибудь интересное нарыла?

– Колокольчики, вазу и здоровенную шкатулку, вон ту. Сердце мне подсказывает, что непростая это шкатулка.

– Согласна. Эй, малый!

Оливия костылем притормозила бег плечистого пацана с запыленным лицом. Тот взбрыкнул, как оскорбленный рысак.

– Я не малый, я князь Шеварнадзе!

– Гость?

– Да!

– Тогда паши. Перед тобой герцогиня Монтессори. Бери вон ту шкатулку и следуй за мной. Люци, надеюсь, колокольчики и вазу ты допрешь сама.

– А то, – согласилась я. – Своя ноша не тянет.

Артефакты припрятали у меня в комнате под кроватью, и тут как раз прозвучал гонг, созывающий всех к обеду.

О, это был незабываемый обед! Без всякого чинопочитания, елейных улыбок, реверансов и прочей аристократической чепухи. Высокородные гости, едва умывшись и причесавшись, накинулись на суп с клецками, жаркое, оладьи с горячим сыром, тушеную рыбу так, словно это была последняя трапеза в их жизни. И разговоры за столом были самые непринужденные, веселые и задорные. Все-таки труд сближает людей!

После обеда Фигаро пригласил всех отдохнуть в оранжерее с бокалами легкого напитка, секрет коего был известен лишь ему одному. Напиток невероятно бодрил, возвращал утраченные силы и повышал настроение. Мы с герцогиней тоже хлебнули, возвеселились душой и принялись кидаться друг в друга плодами декоративного хмеля, хихикать и дурачиться.

Дзенькнула дверь оранжереи – и веселья как не бывало, все напряглись. В оранжерею вошел маркиз Фра Анджело. Инсектоид, короче.

– Дамы и господа! – сжав передние лапки в зеленых кружевах, заговорил он. – Мне отрадно видеть ваше рвение и пыл, связанные с приближающимся торжеством.

– Мы приложили все усилия, маркиз, – за всех поклонился Фигаро. – Нашему поместью оказана высочайшая честь.

– У вас еще два дня. Помните, что вам следует мудро распределять свои силы, оставить время для того, чтобы привести себя в порядок, надеть лучшие платья и так далее. Я уже был на крыше. Работа выполнена прекрасно. Его Высокоблагочестие будет доволен. Полагаю, что и вопрос питания…

– Практически решен, маркиз, – молвил Фигаро. – Как только будет убран чердак, мы сервируем угощение и для Его Высокоблагочестия, и для свиты. Через полчаса на крышу принесут плетенки с яйцами, как вы указывали в своих рекомендациях. Погоду обещают солнечную, так что к визиту Его Высокоблагочестия яйца начнут тухнуть.

– Замечательно. Да, я еще хотел отметить, что все эти украшения из бумаги – очень мило. Его Высокоблагочестие любит труд детских ручек. Ему понравится.

– Мы не дети, – на грани слышимости прорычала Оливия. – Так и разбила бы ему череп костылем!

– Только не это, – одними губами проговорила я. – У него не череп. Он кузнечик. Неизвестно, что из него брызнет…

– Да знаю, – отмахнулась Оливия.

Маркиз ретировался. Через некоторое время со всех спало оцепенение, Фигаро подал еще напитка, и общее воодушевление продолжилось в активном труде.

К вечеру все были обессилевшие. Слуги сервировали ужин на свежем воздухе, снова были поданы плотные, насыщенные блюда, в изобилии имелось сыров и колбас. Фигаро и Сюзанна всех благодарили. Вассалы, что оставались в замке и без всяких капризов помогали, решили развести костер – большинство мусора, снятого с чердака, прекрасно в нем горело. Тут кто-то из баронетов вспомнил отроческие годы, обучение в колледже и предложил запекать в углях картошку – по его словам, божественное блюдо.

Мы с Оливией сидели на старой войлочной кошме, жевали ту самую картошку, посыпанную солью и душистыми травами, помалкивали и смотрели в стремительно чернеющее небо. Там начинался хоровод звезд, ярких и не очень, алых и синих, голубых и бледно-изумрудных. Там, среди бархатной тьмы, были тоже вселенные, были миры, где жили свои Оливии и Люции и, может быть, даже инсектоиды… Я подумала вдруг, что это на самом деле очень страшно – лететь среди черной бесконечности неизвестно откуда, неизвестно куда… Я поняла, что никогда, ни за какие коврижки не покину свою Планету. Я вырасту, поступлю в школу мичманов, сделаю карьеру на корабле и, когда стану капитаном, возьму с собой Оливию в кругосветное путешествие. По вечерам, когда океан тих, а команда в кубрике слаженно поет «Прощай, любимый город», мы с Оливией будем сидеть на шканцах, потягивать бахрейнский портвейн и говорить о том, какими глупыми девчонками мы были. А Себастьяно… Стоп! При чем здесь Себастьяно? Ему совершенно не место в моих грезах!

По тихому храпу у плеча я поняла, что моя герцогиня задремала. Аккуратно взяв у нее тарелку с недоеденной картошкой, я подхватила Оливию на руки. Это только казалось, что она тяжелая, неловкая, неудобная. У меня на руках она была уютной, как котенок. Я понесла ее к замку, кто-то шел за мной – видимо, нес герцогинины костыли.

В покоях Оливии я осторожно положила мою хозяйку на кровать, разула, накрыла легким одеялом. Да, еще протерла влажной батистовой салфеткой ее руки и лицо. Оливия бормотнула что-то сонно и опять захрапела.

Мне не спалось. Я зашла в свою комнату, переоделась в ночную сорочку, привела себя в порядок. В открытое окно доносились негромкие разговоры тружеников замка Монтессори – они тоже понемногу расползались на отдых.

– Мессер Софус, – негромко позвала я.

Нет ответа. Да и зачем мне звать мессера? Я сегодня все глаза обмозолила об тех, кто мне попадался на пути. Все нормальные люди, даже Себастьяно! Себастьяно… А ведь раньше он был не таким! В последние дни он вполне приличный парень, а до этого – ну отрава отравой!

– Ах, – схватилась я за голову. – Неизвестная сущность вселилась в Себастьяно, поэтому он и ведет себя так вежливо – боится себя выдать! Значит, Себастьяно – вторженец! Что же мне делать? Как вывести его на чистую воду? И если он покажет истинное лицо, мне что, тазиком для мытья ног его бить?

Я заметалась по комнате, не зная, что делать. Ах, если б здесь сейчас оказался мессер Софус, уж он бы посоветовал мне, что делать!

В дверь тихо постучались.

Я схватила щипцы для завивки и прошептала:

– Кто там?

– Я.

Голос был не Оливии.

– Конкретнее, – я подумала, что к щипцам надо добавить металлическую грелку на длинной ручке, чтоб пришибить врага наверняка.

– Себастьяно Монтанья к вашим услугам, прекрасная госпожа!

Нет, он точно вторженец! Только о нем подумала – нарисовался! Мысли читает, гад, даже на расстоянии. Явный признак пришельца из параллельной вселенной.

– На фиг ты приперся? – прошипела я. – Я сплю!

– Ага, свисти. Люци, впусти меня. У меня трезвость и бессонница. И мне грустно.

– Я тебе что, трубадур – развлекаться?!

– Трубадура. Ну, пусти.

Ладно. Это как раз шанс проверить его на признаки вторженца. А если он попытается лишить меня девичьей чести… да что это я, когда это ему надо было…

Я открыла дверь:

– Заходи!

Вошел. На первый взгляд Себастьяно как Себастьяно. Только подозрительно трезвый и робкий. И…

– У тебя изо рта мятой пахнет! – в ошеломлении ткнула я в гостя грелкой. – Ты что, сошел с ума и решил впервые в жизни почистить зубы?

– И что такого, все когда-нибудь случается впервые, – огрызнулся Себастьяно. – Чистить зубы легко и приятно. В кругах высшего света чистка зубов все больше входит в моду. Я, может быть, хочу начать новую жизнь.

Точно вторженец!

– С чего это вдруг тебя перестала устраивать старая?

Себастьяно вздохнул и покраснел.

– Ну! – я погремела грелкой. – Колись давай!

– А ты никому не расскажешь?

– Смотря что.

– Ну, пожалуйста. Поклянись, что не скажешь. Самой страшной клятвой!

– Чтоб мне век выливать помои в трактире «Рог и Единорог»!

– Верю. Ты настоящий друг, Люци.

– Ну, валяй свою страшную тайну.

– Я… Я полюбил.

– Опа. – От скуки у меня сразу свело челюсти. Я убрала на место грелку и щипцы. – В который раз?

– Так серьезно я полюбил впервые! Это по-настоящему! Раньше были просто увлечения, а теперь я понимаю: она – моя судьба, девушка моей мечты, мать моих будущих детей. Я хочу жениться на ней, Люци!

– Кто она? Как зовут?

– Я не могу тебе этого сказать, – еще сильнее покраснел Себастьяно. – Но знай: прекрасней ее нет на свете.

– Она хотя бы не из замка?

– Из замка. И в то же время как бы не из замка.

– Ты вообще где ее встретил?

– На скотном дворе. Она давала корм свиньям.

– То есть она здешняя свинарка?

– То-то и оно, что нет. Я позже наводил справки, описывал ее – никто такую девушку здесь ни разу не встречал. И потом. Она сыпала свиньям корм из большой корзины, блестевшей, как золото. Она была одета в легкие розовые шелка, которые развевались вокруг ее точеной фигурки. У нее были волосы золотые и искрящиеся на солнце, как свежевыпавший снег, а глаза голубые, словно сапфиры. На ее прелестных ножках сверкали стеклянные туфельки, она игриво подталкивала ими свиней…

– Стеклянные туфельки? Тогда все понятно… Портвейн, жара, тяжелый труд. Это ты сандрильонку словил.

– Кого?!

– Чернь называет ее Золушкой. Это такое видение, понимаешь? Когда слишком много выпьешь, или траванешься грибами, или накуришься какой-нибудь гадости… Себастьяно, отныне тебе нельзя пить ничего, кроме яблочного компота. Раз уже начались похмельные видения…

– Да, но сейчас я трезв!

– И что?

– Вот это!

И Себастьяно бережно вынул из кармана своего камзола стеклянную туфельку размером с мою ладонь.

– Если она – похмельное видение, откуда тогда на скотном дворе я обнаружил эту туфельку?

– А вот это требует уже серьезного разговора, – сказала я, понимая, что вторженец все-таки вторгся. – Идем в библиотеку.

– Зачем?

– Там есть приборы, позволяющие исследовать разные предметы под сильным увеличением. Типа такие увеличительные линзы. Я хочу изучить эту туфельку.

– Идем.

Никто не встретился нам по пути. В библиотеке Себастьяно зажег свечи в двух канделябрах, мы немного побродили туда-сюда по огромному помещению, отыскивая нужный стол, и нам повезло.

– Вот, – я указала на странноватый прибор, блеснувший рядами выпуклых линз и зеркал. – Называется микроскоп.

Мы поставили канделябры так, чтобы микроскоп был достаточно освещен. Под линзы мы подвели каблучок туфельки и по очереди принялись смотреть в окуляр.

– Ну что? – нетерпеливо спрашивала я.

– Ничего. Совсем ничего. Не понимаю, – пожал плечами Себастьяно. – Абсолютная прозрачность.

– Это в мозгах у тебя абсолютная прозрачность. Пусти, я посмотрю.

Я прикипела к окуляру, в то же время крутя ручку регулятора четкости.

Поначалу я тоже ничего не увидела. То есть абсолютная прозрачность. Тут мне в голову пришла идея развернуть линзы и зеркала под другим углом.

– Ой, – выдохнула я.

Туфелька была не просто туфелькой. Она состояла из множества живых клеток – я видела их ядра, вакуоли, усики, оболочки и что там еще нам рассказывали на уроках зоологии! То, что казалось нам стеклом, на самом деле было некой органической субстанцией! Живым организмом!

Я выпрямилась и, держа в руках туфельку, растерянно посмотрела на Себастьяно.

– Что? – расширил глаза он.

– Это не просто туфелька. Это живое существо. Состоящее из живых клеток.

– Не свисти. Этого не может быть. Живые существа не выглядят, как женские туфли на каблуках-шпильках.

Но я уже не слушала его. Я порылась в ящике стола, на котором стоял микроскоп, и отыскала молоток. Чему вы удивляетесь? В каждой приличной библиотеке должен быть молоток. И коробка с лекарствами первой необходимости, кстати. Библиотека – это вам не вздохи на скамейке. Это место повышенного душевного и физического травматизма.

Я поставила туфельку на стол, прицелилась и крепко вдарила молотком по острому изящному мыску, украшенному прозрачным бантиком.

– Нет! – взвизгнул Себастьяно.

Честно говоря, я тоже надеялась, что туфелька просто разлетится мелкой стеклянной пылью после такого удара. И то, что я увидела в микроскоп, – всего лишь последствия долгого похмелья после портвейна.

Туфелька уцелела. А вот молоток у меня в руке раскалился докрасна. Я отбросила его, и, не долетев до пола, он просто рассыпался белым пеплом.

Некоторое время мы с Себастьяно молчали, как перепуганные… В общем, ничего не приходит в голову для сравнения. Высшую степень обалдения мозга просто невозможно выразить одним и при этом приличным словом.

– А? – наконец выдавил из себя Себастьяно.

– Ага, – согласилась я. – Она разумная. Она защищалась, посчитав, что я на нее напала. Она… Сейчас на нас… меня кинется и жестоко отомстит. Святая Мензурка, я окончу жизнь, забитая до смерти стеклянной разумной туфлей!

– Погоди, не суетись. Она со мной уже провела достаточно времени, чтобы понять, как я ею дорожу, – Себастьяно нес бред, но было в этом бреде нечто конструктивное. – Ты отойди, я попытаюсь ее успокоить.

Я повиновалась, зашла за стеллаж с книгами по истории и робко выглядывала, ожидая (не без злорадства), что туфля набросится на Себастьяно, ища выход своему туфельному гневу.

Однако ничего такого не вышло. Себастьяно, воркуя, как влюбленный голубь, ласково погладил туфлю кончиками пальцев. Ничего. Тогда он взял ее в руки и принялся баюкать в ладонях, приговаривая:

– А вот наша милая красавица туфелька, а вот ничего ей и не сделалось… Больше глупая девчонка Люция не будет обижать милую беззащитную туфельку… Мы протрем туфельку бархатной тряпочкой и положим в красивую шкатулочку отдыхать…

У меня возникло стойкое впечатление, что в ладонях Себастьяно находится рассерженный, но уже успокаивающийся котенок. И через минуту он замурлычет.

– Себастьяно, – проговорила я. – А вдруг это… какая-нибудь ведьмовская штучка? К нам приезжает Его Высокоблагочестие, а всем известно, как ведьмы враждебны к святой юстиции и ее главе.

– Нет, – Себастьяно прижал туфельку к груди и нежно пощекотал ее под каблучком. – В ней нет ничего враждебного. Она прекрасна и совершенна.

– Да, но откуда она взялась?

– С ножки прекрасной незнакомки, которую я полюбил всей душой и навеки. Я буду хранить эту туфельку и начну искать ее хозяйку по всей Старой Литании.

– Ты сдурел. Это туфелька присосалась к твоему мозгу и завладела волей!

– Люци, не глупи. Знай, зайка, что по-настоящему моей волей и мозгом может завладеть только имбирный ликер «Три топора» восемнадцатилетней выдержки. И потом, я не обольщаюсь насчет количества у меня мозга и воли.

– Точно, она тебя захватила! Раньше ты не был таким самокритичным.

– Раньше я не любил, – у Себастьяно сделалось такое поэтическое лицо, что мне захотелось куда-нибудь плюнуть. Но я была хорошо воспитанной девушкой из пансиона и поэтому ограничилась тем, что в клочья порвала редкое издание «Козацко-запарiжския сказкi, пiсни amp; пляскi» народного бандуриста Дарiя Донца.

– Хорошо, – решительно сказала я Себастьяно. – Пусть она хранится у тебя.

– А по-другому и не выйдет. Я отныне с нею не расстанусь, даже спать с ней буду и мыться.

– Уволь меня от столь интимных подробностей. Ты берешь на себя полную ответственность за эту… обувь. И если она что-нибудь натворит в ближайшие дни, такие важные для всего замка…

– Не натворит, клянусь! Я ее чувствую, у нее мирный, добрый характер…

– Ой, держите меня, доктора из дурдома! Освежите меня галоперидолом, подкрепите алпразоламом с солями лития, ибо я изнемогаю от рекуррентной шизофрении… Ну что ты вылупился? Я тебе цитирую отрывок из «Песни песней кукушкина гнезда» – это классика мировой литературы! Бестолочь!

– Ну, мы пансионов не кончали, – ухмыльнулся Себастьяно.

– Оно и видно. Вот еще что. О туфельке – никому ни слова. Никому.

– Даже твоей госпоже Оливии?

– Тем более ей. Я тоже буду держать язык за зубами. Сейчас всем в замке не до этого.

– Ладно, согласен.

– Тогда уходи к себе. Я еще останусь здесь ненадолго. Надо прибрать весь этот мусор.

– Ну, удачной уборки!

Вот теперь Монтанья ухмыльнулся, как настоящий, наглый, бессовестный Монтанья.

Он ушел. Естественно, никакой уборкой я заниматься не стала. Я несколько раз пыталась вызвать мессера Софуса, то крутя колечко на пальце, то дуя на него, бесполезно. Видимо, мессер был вне зоны действия кольца. Я вздохнула и пошла к себе, чтоб хоть немного выспаться. Через несколько часов наступал новый день, полный забот, хлопот и всего того, что сваливается на голову в предвестии великих событий.