– Ваше Высокоблагочестие, позвольте вам представить мою единственную дочь Оливию. А это ее компаньонка Люция Веронезе.

– Оч-ш-шень, оч-ш-шень приятно.

Оливия и я склонились перед теодитором. Ишь ты, все-таки звуки, похожие на человеческую речь, он может издавать.

– Ваше Высокоблагочестие, угодно ли вам проследовать в ваши покои для отдыха или вы сначала выступите перед публикой с проповедью?

– Нет. Отдохнуть. Сначала – отдохнуть. Крыш-ша?

– Да, ваше Высокоблагочестие. Там же сервирован обед для вас. Мой мажордом проводит вас по лестнице…

– Зач-ш-шем лестница? Я не люблю замкнутых помеш-щений. Я уж-ж-ж на свеж-ж-жий воздух…

В оцеплении из святых послушников, святой теодитор вышел из замка. За ним последовала некоторая толпа благочестиво настроенного населения (и мы) и стала свидетелем чуда. Его Высокоблагочестие распахнул свою перламутровую мантию как крылья (почему как, это и были крылья) и с жужжанием взлетел на крышу замка. За ним, треща прозрачными крылами, взлетели священная гвардия и послушники. Обживать чердак, надо полагать.

– Они вознеслись, – благоговейно прошептала одна из дам. – Воистину они не такие, как мы, грешники!

То, что они не такие, – и ежу понятно, и греховность или праведность здесь ни при чем, хотелось сказать мне, но тут подошел Фигаро:

– Его светлость ожидает вас в своих покоях через полчаса. Он также отметил, что торжественный прием окончен и вы можете переодеться в более удобную одежду. Лосины исключены.

– Понятно, – сказала Оливия. – С чего это папаша так заторопился меня увидеть?

Вопрос, как вы понимаете, был риторический.

Мы с огромным наслаждением переоделись. Оливия все-таки нацепила лосины, но зато туника у нее была до самых пят, да еще со шлейфом, так что в целом она производила впечатление очень благочестивой паломницы к какой-нибудь святыне. Да что уж там – главная святыня жужжала на крыше замка!

Я надела простое платье цвета спелой сливы, отороченное кружевами темно-красного цвета. Протерла влажным полотенцем лысину и решила, что выгляжу скромно и со вкусом.

Когда мы вошли в покои герцога, он стоял у окна и смотрел на расстилавшиеся вдали вересковые пустоши.

– Ваша светлость, – сказала я. – Прибыла герцогиня Оливия…

Он повернулся к нам. Лицо словно высечено из мрамора, ни одной эмоции.

– Садитесь, – он указал на кресла, а сам пристроился на углу своего огромного письменного стола.

Повисло неловкое молчание. Герцог рассматривал нас, я, опустив глаза, разглаживала складки платья, а Оливия принципиально смотрела отцу прямо в глаза.

– Оливия, ты выглядишь посвежевшей, у тебя здоровый цвет лица, – начал герцог. – Видимо, это заслуга твоей компаньонки.

– Никоим образом, ваша светлость, – поспешила отмазаться я. – Просто герцогиня ведет активный образ жизни. Например, мы очень бурно готовились к встрече с Его Высокоблагочестием, да что мы, все обитатели замка внесли посильный вклад в подготовку к этому торжеству.

– Для этого вы, Люция, и обрили голову? В порыве благочестия? Или просто за компанию с моей дочерью?

– Ваша светлость, но ведь Исцелитель в своих проповедях нигде не запрещал женщине брить голову. И установки насчет мужской одежды – это уже святая юстиция придумала.

– Жужжат, – вдруг тихо сказал герцог и посмотрел на потолок. – Жужжат.

– Наверное, их все устраивает, мессер отец. Жужжание звучит оптимистично. Вы позволите мне вопрос, мессер отец?

– Спрашивайте, дитя мое.

– Мы уже поняли, что священные гвардейцы – это осы. Ну, или шершни. У них и цвета на плюмажах…

– Верно.

– Послушники – это цикады.

– И сверчки. И, кажется, комары.

– А Его Высокоблагочестие…

– Хрущ. Гигантский жук-хрущ.

– Мессер отец, вы очень бледны. Все ли в порядке с вашим здоровьем?

– Мое здоровье сейчас заботит меня менее всего. Оливия, ты…

– Люция ежедневно делает мне укрепляющий массаж. Я очень хорошо себя чувствую.

– Я рад.

Ну как с трупом разговариваем!

– Все ли в порядке, ваша светлость? – вклинилась я.

Он дернул щекой.

– Все в полном порядке, Люция. Мы разорены.

– Отец?

– Мы разорены, Оливия. Мы нищие. Замок, земли – все это уже не наше.

– А чье?

– Святого престола и святой юстиции.

Герцог достал из ящика стола плоскую бутылку чистейшего яванского рома, вынул пробку и принялся пить прямо из горлышка. Тут-то я и поняла, что конец всего – во всяком случае в Кастелло ди ла Перла – не за горами.

Мы с Оливией переглянулись. Первой заговорила она:

– Как ваша дочь, я имею право знать причину, послужившую разорению рода Монтессори. Вы проиграли поместье в карты? В ма-цзян?

– Да оторвитесь вы от бутылки, ваша светлость! – заорала я. – Ведите себя достойно!

Герцог поставил бутылку на стол и вытер рот кружевным рукавом. Глаза у него были злые и трезвые.

– Милле грацие, дражайшая Люция. Я недаром выбрал вас в компаньонки к моей дочурке. Должен сознаться, что я несколько предвосхитил события. До конца года поместье Монтессори по-прежнему принадлежит мне и Оливии. То же касается и моих вкладов в банке. Однако если в первый день нового года я не предоставлю Святому престолу то, что так опрометчиво поклялся предоставить, – все мы оказываемся на улице.

– Что же такое вы пообещали этому хрущу, что оно столь невыполнимо? У нас есть целых три месяца, у нас есть слуги, у нас есть мы – давайте объединимся и исполним вашу клятву!

– Какой стыд! Какой стыд, – герцог Альбино ломал руки. – Лучше б я и впрямь проигрался в карты или спустил состояние со шлюхами!

– Конечно, – скептически протянула я. – А головой подумать не пробовали? Что вы натворили, ваша светлость?

– Мне стыдно об этом говорить.

– Ничего, нам можно, мы свои.

– Это самая большая ошибка в моей жизни!

– Вы нас уже заинтриговали, ваша светлость, так что мы готовы ко всему.

– Хорошо. Все началось еще на приеме у короля. Осенью его величество традиционно дает бал для всякой шушеры вроде меня – поэтов, писателей, художников, скульпторов, архитекторов…

Шушера, надо же!

– По-галльски это называется «бомонд», – влезла Оливия.

– Ага. Бал для бомонда проходит по одному и тому же распорядку: сначала король благодарит нас за творческий труд во славу Старой Литании; тем творцам, что уже дышат на ладан, раздают памятные медальки и позволяют пожать королю руку; традиционный тост за здравие его величества и процветание Литании; король уходит к себе, и начинается самое веселье. Кто-то танцует в бальной зале, кто-то нажирается дармовыми деликатесами (в основном писатели из глубинки), а кто-то, как и ваш покорный слуга, с умным видом ведет беседы о судьбе культуры в Старой Литании. И вот надо мне было вступить в перепалку с тем юным засранцем!

– Каким?

– Да Юлианом Северяниным, вы ж все его знаете!

– Ну да, он ваш поклонник, разве что пятки вам не целует… Кстати, что-то давно его не видно.

– Сей оборотистый юноша решил положить свою гениальность, как он сказал, на службу святой юстиции и всему Святому престолу. Он публично раскритиковал мои стихи за то, что они слишком оторваны от жизни и недоступны простому народу.

– Где святая юстиция и где народ?

– Девочки, ну разве вы не понимаете – это тактический ход. Юлиан просто смешал меня с грязью – при помощи слов, конечно. Мол, я могу писать только о серебряных розах, прекрасных незнакомках и прочих далеких от действительности красотах. А вот он – Юлиан – понимает, что Святому престолу ближе простота и обыденность повседневности, и в ней Его Высокоблагочестие видит истинную гениальность. И тут же Юлиан похвастался тем, что написал венок сонетов, посвященный липовому меду, и Его Высокоблагочестие оценил этот венок и назначил Юлиана своим приближенным поэтом. А потом я узнал, что Юлиан принял монашество, вступил в орден хранителей истинной культуры под патронажем Его Высокоблагочестия. И пишет оратории, молебны, каноны и прочие произведения религиозного характера. И заодно разругивает всех, кто ничего подобного писать не намерен. Ну и пес бы с ним, но однажды меня вызвали в покои теодитора. Там был и брат Юлиус.

– Юлиус… – прошептала я. А ведь производил впечатление нормального человека…

– В присутствии теодитора брат Юлиус заявил, что мои стихи обладают разлагающим влиянием на умы народа Старой Литании, что в них нет ничего, что прославляло бы нашу страну и ее правителя, что эти стихи далеки от действительности и идеологически вредны. Он привел много цитат, перевирал их, в общем… Ко мне уже подошли священные гвардейцы, чтобы препроводить в тюрьму. И я испугался. Я, девочки мои, из трусов трус.

– Это мы еще посмотрим, – сказала Оливия.

– Сохраняя остатки достоинства, я попросил у Его Высокоблагочестия возможность исправиться. Я сказал, что принимаю критику и готов писать только такие стихи, которые угодны Святому престолу… Знаете, какой длины жала у священных гвардейцев? С мою руку, и толщина такая же. Они полупрозрачные и видно, как в них клубится вязкий яд…

– Папочка! – Оливия прошептала это, наверное, впервые в жизни.

– Я поклялся, что к концу года предоставлю престолу стихи и поэмы на темы, которые Его Высокоблагочестие изволит мне дать.

– И что это за темы?

– Их озвучил брат Юлиус. Он предложил мне написать обо всех овощах и фруктах, произрастающих в Старой Литании. Это ведь так патриотично! И близко к народу. И поощряет производство отечественных продуктов. Я подписал договор, обязуясь предоставить стихи к концу года либо расстаться со всем имуществом в пользу Святого престола. Но время идет, а я не выдавил из себя ни строчки. Я не могу писать о клубнике, редисе и тыквах!

– Ну, мы с Оливией можем попробовать.

– Ах, милые девочки, в договоре есть пункт, запрещающий мне пользоваться помощью других поэтов, поклонников и тем более родственников. Вы что, думаете, весь этот инсектариум прибыл сюда Святые Мензурки благословлять? Они будут следить за мной. Уже следят.

– И хрущ? Тоже будет здесь все это время?

– Нет, он только осмотрит мои владения – ведь брат Юлиус уверил его, что с задачей мне не справиться и Его Высокоблагочестие уже может считать поместье Монтессори своим. А там кто знает – может быть, он решит остаться насовсем. Ведь я действительно не могу выполнить условия этого договора. Единственное, что мне еще подвластно: избавить вас и самых близких слуг от этой жужжащей беды: Оливия, я передам тебе драгоценности твоей покойной матери, с вами будут Фигаро и Сюзанна, и вы немедленно уедете из поместья. Фигаро отвезет вас к одному из моих старых друзей – он судовладелец. Вы сядете на корабль и покинете страну. Мне очень жаль. Я все сказал.

– Но, ваша светлость! – воскликнула я.

– Уходите, – герцог так посмотрел на меня, что я только обняла Оливию, и мы вместе вышли из покоев низложенного короля поэтов.

В парадной зале был сервирован праздничный обед, там уже вовсю шел пир, провозглашались тосты, пелись гимны, но нам было не до этого.

Вернувшись в покои Оливии, мы уселись друг напротив друга и принялись думать о грядущей беде.

– Люци, ты ведь тоже можешь сочинять всякие стишки.

– Могу, но ты же слышала условие – герцог должен писать сам, и за ним наблюдают. Постоянно.

– Мы можем передавать ему стихи тайком – например, запеченными в булочках. Он быстренько разворачивает бумажку, запоминает и записывает стих так, будто он его автор. А потом съедает бумажку…

– Оливия, для детского приключенческого романа это еще прокатит, но здесь и сейчас…

И мы безнадежно затихли.

– Даже не знаю, о чем мне больше жалеть: о позоре отца или о потере поместья, – сказала Оливия. – Знаешь, именно сейчас я могла бы отвернуться от него, как он всегда отворачивался от меня. Отомстить презрением и холодностью за все прошедшие годы. Но мне этого совсем не хочется. Он выглядел таким жалким…

– Нет, ты не права, он не был жалким! Просто его срубили под самый корень…

– Ага, как новогоднюю тую…

– Оливия, теперь мы все – товарищи по несчастью. Нужно поговорить с Фигаро и Сюзанной. И еще я хочу предложить герцогу разогнать всех родственничков-объедал. А то это просто пиршество на костях. Только пусть они не знают истинного положения дел. И еще – если мы пойдем в библиотеку и сделаем список овощей и фруктов, произрастающих в Старой Литании – это ведь не прямая помощь? Не думаю, что в нашей стране растут миллионы видов всякой съедобной вкуснятины.

– Но сотня названий – это точно. Слушай, надо подать эту мысль отцу. Пусть он сам сделает такой список. Лучше не рисковать, если за ним наблюдают…

В дверь постучали.

– Не заперто, входите, – замогильным голосом сказала Оливия. Настроение у нее упало ниже уровня горизонта.

Вошел сам Фигаро. Я никогда не видела на его лице такого выражения – отвращение вместе с тщательно скрываемым страхом. Но это выражение предназначалось не нам.

– Ваша светлость, вам следует немедленно выйти во двор замка. Остальные гости уже там.

– А что за очередная радость нам ниспосылается?

– Его Высокоблагочестие изволит произнести проповедь с крыши замка и благословить свою паству. Поторопитесь. Гвардейцы уже оцепили периметр. И давайте без глупостей, девочки, ладно?

Какие уж тут глупости.

Мы вышли во двор, где объевшаяся за праздничным столом паства, благочестиво взирала на крышу замка и кружащихся возле башен священных гвардейцев. Гвардейцы были без лат. Высота замка, конечно, немного скрадывала их истинные размеры, но все равно выглядело это как иллюстрация к какой-то очень страшной сказке, где много гигантских ос и наполненных ядом жал.

Его Высокоблагочестие изволил выйти на парапет. Его перламутровая мантия (она же крылья) была развернута и красиво трепетала на ветру. Тиара сверкала множеством бриллиантов. Плотная вуаль, видимо, была сделана из очень тяжелого материала, потому что она не шевелилась. По обе стороны от теодитора встали святые послушники, к счастью, они все еще были задрапированы белыми одеждами, а то ну совсем ужас.

Священный хрущ воздел передние лапки и заговорил:

– Возлюбленные во Исцелителе братья и сестры!

Голос у него был необычайно чистый и громкий. Ясно, что насекомое просто не смогло бы извлечь из себя такие чистые звуки. Значит, за спиной великого Жука стоял человек и произносил заученный текст. Я этому человеку сразу посочувствовала. Или… Жуку вживили голосовые связки человека… Ужас… Меж тем замковый двор смолк и благоговейно внимал речи:

– Прибыв сюда, я знал, что обрету среди всех вас истинную веру, преданность, благочестие и смирение. И зная это, я решил сегодня рассказать о свободе и равенстве. Вы, люди, часто употребляете эти слова, не понимая, какой истинный смысл за ними кроется. Как изложено в текстах святой юстиции, именно Исцелитель, возродивший жизнь на нашей погибающей Планете, провозгласил, каковы истинные свобода и равенство. Свобода – это возможность быть или не быть, верить или не верить, делать или не делать. Эту свободу имеет всякое живое мыслящее существо. Но, как дальше учит нас святая юстиция, истинно разумное существо должно добровольно следовать свободе быть, верить и делать. Есть, молиться и любить. Ну и так далее. Потому что именно такое поведение разумного существа ведет нас к процветанию и совершенству. Помните, никто не смеет вас к чему-либо принуждать. Святая юстиция только мудро напоминает, что главная добродетель свободы – это осознанная покорность тем, кто точно знает, как вести вас к процветанию. Каждый из вас также имеет представление о том, как немощна человеческая плоть и прихотлив разум, способный ввергнуть человека в самые страшные грехи и преступления. Но есть мы – Святой престол и святая юстиция, и мы со времен Исцелителя взяли на себя тяжкое, но почетное бремя направлять вашу свободу к вашему же благу и пользе. Именно мы храним человечество от бед, болезней и несчастий, принимая удар на себя. Чего же мы требуем взамен? Лишь любви и понимания. Доверия и крови, простите, оговорился – красоты, конечно же, красоты отношений меж вами и нами. Вы свободны, а свободу эту обеспечиваем мы. Но мы никогда не ставили себя выше, чем вы. Мы равны во всем: в желании жить и размножаться, например. Когда я говорю о равенстве, то вспоминаю слова моего предшественника: «Истинная мудрость – слушать мудреца, истинная свобода – зависеть от сильнейшего, истинное равенство – помнить, что всегда найдется тот, кто выше тебя во всем». Все ли вам понятно в моих словах, братья и сестры?

– Да! Да! – отозвались все, кто стоял вокруг нас. Я огляделась: людей будто опоили словами теодитора. Некоторые бились в экстазе. Некая дама, простирая руки к Хрущу, вопияла: «Возьми мою свободу, Святейший, возьми мою жизнь! Я вся твоя!» Ее увели с площади – уж очень сильно орала.

Мы с Оливией переглянулись. Интересная получилась проповедь у священного Жука.

– Надеюсь, он закончил? – пробормотала Оливия. – А то мне надо реализовать свою свободу в ближайшей уборной.

– Терпи. Ты же свободная личность и имеешь право терпеть. А в уборную за тебя сходит кто-нибудь из приближенных Его Высокоблагочестия.

Мы уж хотели рассмеяться, но тут вокруг нас стал нарезать круги весьма крупный комар, мы перепугались и тоже изобразили религиозный экстаз с воплями: «Да здравствует Его Высокоблагочестие! Слава тем, кто следит за нашей свободой!»

Вдруг снова воцарилась тишина.

– Я хотел еще вот что сказать, – изрек Его Высокоблагочестие. – Примером свободы и равенства можно назвать обычный, но столь прекрасный и полезный овощ, как тыква. Давайте поговорим о тыкве, дорогие братья и сестры! Взгляните на ее совершенную форму – форму шара. Тыква не имеет ни начала, ни конца – она в любой своей точке равна себе самой. Так же она равна другим тыквам на грядке. А о равенстве тыквенных семечек и говорить не стоит – все они равны и одинаково полезны. И каждое из этих семечек имеет свободу прорасти и стать новой тыквой, равной другим тыквам. Вот истинный пример свободы и равенства! Если бы я обладал поэтическим даром, то написал бы целую поэму о тыкве, как квинтэссенции добродетелей. Впрочем, здесь все не так печально. Недаром мы находимся во владениях великого поэта Старой Литании – герцога Альбино Монтессори! Его талант несомненен, и он во славу страны и Святого престола дал торжественную клятву написать поэму о каждом овоще и фрукте, произрастающем в Старой Литании! Вот это, я считаю, очень правильная и полезная поэзия…

– Считает он, – одними губами проговорила Оливия. – Хрущ безмозглый!

Я перепуганно дернула ее за рукав:

– Молчи!

В это время толпа вокруг нас рукоплескала и рыдала от счастья. Еще бы, ведь им открылся новый взгляд на такие «правильные и полезные» вещи!

– Ступайте же, братия и сестры! – возгласил Его Высокоблагочестие. – Ступайте в огороды и на плантации, и поучайтесь там истине великой свободы и равенства. Проповедь окончена.

Хрущ сомкнул свои крылья и ушел вглубь крыши, окруженный крылатой гвардией. А комары, крупные, с ладонь, и многочисленные, заставляли всех убираться в замок.

Герцога Альбино в его кабинете не было. Встретившийся нам слуга сказал, что его светлость и Фигаро изволили пойти в оранжерею.

– Я думаю, мы им не помешаем, – сказала Оливия.

Герцог сидел на подвесной скамье, пьяный в дымину. Фигаро стоял рядом и не давал герцогу раскачиваться, видимо, из опасения, что окружающим скамью кустам роз придется несладко.

– О, – криво улыбнулся нам герцог. – Мои лысые девочки пришли. Ну что, как вам проповедь? Я уже решил, что первая моя поэма будет называться так: «Истинная Тыква».

– Фигаро, не могли бы вы еще раз сменить замки на винных погребах? – спросила Оливия. – Я никогда не видела, чтоб отец напивался до такого состояния.

– Сменю, герцогиня, – отозвался Фигаро. – Уже послал за слесарем.

– Фигаро, я хозяин поместья – пока! – погрозил пальцем герцог. – Я не позволю вам лишать меня тихой радости глубокого алкогольного опьянения. Уходите – все! Я посвящу свое время тыкве, редису, абрикосам, дыням… А грейпфруты в Литании растут?

– Нет. Гранаты растут.

– Да! Именно! «Поэма о гранате»:

На что мне Гренада и свист соловья?

Граната, граната, граната моя!

– Фигаро, вам помочь отвести его светлость в спальню и проследить, чтобы он погрузился в глубокий, целительный сон?

– Я справлюсь, милые дамы, – улыбнулся Фигаро. – И буду стеречь его сон. Я уже приготовил особый отвар трав, который очень хорошо помогает от похмелья.

– Пусть он проспит до завтрашнего утра.

– Да, герцогиня.

Большой зал был пуст, по галереям никто не сновал – неужели и впрямь герцогские гости ринулись на ближние огороды постигать истинное равенство и глубокую свободу?

– Постигать суть тыквы и сокровенный смысл огурца – это реально круто! – сказала Оливия, вспоминая словечки, от которых я, как мне мнилось, ее уже давно отучила. Но вот снова…

– Сволочи они все! – зло сказала Оливия.

– Кто?

– Да родственнички! Сожрали все, что было на столе, как еще скатерть и тарелки не тронули. А у меня живот подводит от голода. Никто не позаботился о том, чтобы герцогиня Монтессори хотя бы поела!

– Я позабочусь. Идем на кухню. Там нас не обидят. И я покажу тебе как минимум двух поварят, которые испытывают к тебе самые нежные чувства.

На кухне нас немедленно усадили за стол и подали роскошный обед, в котором возлюбленному нами салату оливье было отведено почетное место.

– Мы за вас очень переживаем, ваша светлость, – сказала одна из кухарок. – Все эти гости с приездом Его Высокоблагочестия совсем обнаглели: ведут себя как захватчики. Вон, Антонио, младший лакей, поймал баронессу Розанетти на воровстве полотенец для ног и пяти серебряных соусников!

– Да они все воруют, эти благородные! – загомонили служанки. – И гобеленов недосчитываемся, и ваз, и каминных украшений…

– А я недосчиталась двух бутылей со средством для мытья полов! Ну ничем не брезгуют! – заявила младшая горничная. – Словно они крысы, а наше поместье – тонущий корабль!

– Значит, надо сделать что-то, что прогонит всех этих крыс и надолго отучит стучаться в двери герцогства!

– Да, госпожа, но вы сначала покушайте. Вот ваше любимое – запеканка с грибами…

– А можно нам с Люци вина? Ну хотя бы разбавленного?

– Пожалуйте.

Слуги стояли вокруг нас – растерянные и подавленные.

– Что вас так напугало? – спросила Оливия.

– Это правда, что святой теодитор и все его послушники и гвардейцы – насекомые?

– Да, – ответила я. – Вы же своими глазами видели. Гигантские, разумные насекомые. Их называют инсектоиды. И они господствуют над человечеством, потому что лучше умеют выживать и попросту до чертиков уродливые и страшные. Неужели вы не знали об этом раньше? Об этом же во всех букварях написано – существует раса, которая с любовью заботится о человечестве и много сил жертвует на то, чтобы человечеству хорошо жилось.

– Ну, мы думали, что это какие-то типа древние бессмертные люди. Или жители других планет. Ангелы…

– Нет. Это инсектоиды. И хватит об этом, а то аппетит пропал. Думайте лучше о том, как поскорее выставить герцогских нахлебников из замка.

– А давайте я заболею ветрянкой, – предложила Милли, юная горничная. – Я ею уже болела, так что могу очень правдиво притвориться.

Все согласились. Решили, что с кухни начнется ветряночная «эпидемия». А я вдруг подумала, что Милли сказала удивительные слова, и вся наша жизнь проходит в обучении умению «правдиво притворяться».

Тыквам в этом плане проще. И поневоле им, оранжевым, позавидуешь.