Парадная зала замка сияла всеми люстрами и канделябрами. Прямо удивительно, до чего некоторые не экономят на свечах. Старые гобелены выглядели яркими и посвежевшими, мраморные колонны блестели как отполированные. Можно короля принимать.

Однако гостями герцога, сидящего в церемониальном кресле, оказались люди не королевской крови. Справа от герцога, занимая кресло покойной герцогини, сидела дама лет тридцати пяти, одетая по последней столичной моде и красивая настолько, что прямо глазам больно. Что-то зачастили к нам красавицы, это не к добру. Хотя грех жаловаться – все-таки красавицы лучше, чем священные жуки и гигантские, закованные в броню, осы.

Рядом с креслом красавицы стоял юноша, от одного взгляда на которого немел язык и подгибались колени. Со мной, во всяком случае, так и произошло. Насчет Оливии не знаю, она ко всем искушениям плоти устойчивая.

Юноша был красив, как закат на морском берегу, как россыпь жемчужин на синем бархате, как бисквитный торт, украшенный белым шоколадом, как… Ой, все, хватит. В общем, им немедленно хотелось завладеть, прижаться к его могучим плечам, накрутить на пальцы его длинные белокурые локоны, поцеловать его в сочные губы и запереть его в самой дальней комнате, чтоб никто не стащил. И ключ проглотить.

Я очень удивилась этим своим мыслям. До сего момента я к особям противоположного пола дышала ровно. Во всяком случае, у меня не было желания влюбиться или влюбить в себя какого-нибудь красавчика. Тут у меня мелькнула мысль, что это еще одно доказательство моего внеземного происхождения. Наверное, на моей далекой звездной родине красивые юноши имеют другие грани привлекательности – например, пушистый хвост, или огромные крылья, или третий – во лбу – глаз. Вот я на тутошних парней и не западаю. Разве исключая этого… Ну ладно, это все ерунда. Самое удивительное то, что и на мою экселенсу золотоволосый красавец не произвел никакого впечатления. Она гордо держала спину и выглядела, как королева в изгнании перед своим эшафотом.

– Мы прибыли, мессер отец, – громко отчеканила она.

– Княгиня Хелена, княжич Лукаш, позвольте вам представить мою дочь, герцогиню Оливию Монтессори, – сказал герцог. – А это ее компаньонка Люция.

– Нам бесконечно приятно знакомство с вами, герцогиня, – мило улыбнулась княгиня Хелена. Еще бы! Разве этикет позволяет гостье сидеть на месте хозяйки дома, пусть даже хозяйка и умерла давно?! Разве отец не должен сначала представить гостей дочери, а не наоборот? Я четко услышала, как пальцы Оливии стискиваются в кулаки и ногти впиваются в кожу. – Я Хелена-Матильда Гофмансталь, княгиня Волынская, а это мой двоюродный племянник Лукаш, княжич Забалдовский.

– О-о-очень приятно, – расползлась в реверансе Оливия, а улыбка у нее на лице обозначилась такая, что впору ею костры поджигать. Для всех гостей из Пшепрашамского королевства. – Я еще никогда не имела чести встречать гостей из такой далекой и загадочной страны.

– Ну, не такой уж далекой, – у княгини тоже улыбка была что надо, колбасу резать такой улыбкой можно. – И вовсе не загадочной. Вы полюбите Пшепрашам, когда узнаете страну ближе.

– Да зачем же мне узнавать ближе вашу пшепрашамскую шляхту? Я и здесь неплохо устроилась.

– Сейчас ваш почтенный отец все вам объяснит.

– Хорошо, – кивнула Оливия и села в свое кресло. Ну неужели герцог не видит, что она абсолютно здорова, что она стройна и изящна, что она чертовски похорошела? Неужели видит в ней всю ту же капризную калеку, которую можно презирать и окатывать безучастной холодностью?! Да Оливия – это лучшее его произведение, а все эти стихи, кто их помнить будет через сто лет? Нет, может, и будут, но Оливию точно никто не забудет. Уж об этом-то я позабочусь! Если моя кровь дарит вечную жизнь, я просто поделюсь с Оливией кровью. А потом рванем диктаторов крушить.

Я встала за спинкой кресла Оливии и натянула на лицо одно из самых удающихся мне выражений – надменной приветливости.

Герцог откашлялся.

– Оливия, дочь моя, – заговорил он. – Ты уже не маленькая девочка, которой прощались все ее капризы и баловство.

Так уж и прощались! А три дня беспрерывной порки, из-за которой Фигаро дрался на дуэли с герцогом?! Уже забыты?

Герцог продолжал:

– Оливия, ты девушка, и в твоем возрасте девушки оставляют шалости и забавы и выходят замуж. Пожалуйста, не перебивай. Княжич Лукаш просит твоей руки. Он знатен, богат, благодаря связям своей двоюродной тетушки вхож во двор пшепрашамского короля. С какой стороны ни посмотри, это очень выгодный брак.

– Лукашику принадлежат три разработки сланцевой нефти и угольный бассейн, – гордо сказала тетушка Хелена. – Он способен обеспечить беззаботное существование и своей супруге, и детям, и ближайшим родственникам. Надеюсь, вы понимаете, Оливия, что княжич богат также и родовою честью, хонором, как говорим мы, пшепрашамцы. В роду Забалдовских нет простолюдинов…

– А запоры у княжича бывают? – вдруг спросила Оливия, уставившись на прекрасного Лукаша так, что он лицом стал напоминать клюкву.

– Оливия! – рявкнул герцог.

– Кхм-кхм, – закашлялась княгиня Хелена. – А почему вас интересует этот вопрос, герцогиня?

– А почему нет? – удивилась Оливия. – Если я стану его женой, а у него запоры, он же мне всю плешь проест просьбами о приготовлении слабительного! И вообще, мужчина, склонный к запорам, излишне гневен, уныл, мрачен и склонен видеть жизнь в корич… в темном цвете. Такого мужа и за пять нефтяных вышек не захочешь!

– Лукашик, – пробормотала княгиня. – Что ты молчишь, в рот воды набрал? Скажи ей, что у тебя нет запоров.

– Тетушка!

– Хватит вам там перешептываться за веером. Отвечайте прямо, здесь все свои.

– Нет у меня запоров, – отчеканил княжич и стал совсем багровым. Ему пришлось даже ослабить узел своего парадного жабо из дорогущих кружев.

– Это хорошо! – воскликнула Оливия. – Это меня чрезвычайно радует. Это повышает ваши шансы на мою руку, дорогой Лукаш. А с поносами как? Беспокоят?

– Тысяча чертей! – прошипел Лукаш. – Нет! С пищеварением у меня все нормально! Я совершенно здоров! Я ежедневно делаю силовую гимнастику и обливаюсь ледяной водой. Я могу без устали пробежать сто миль! Я прекрасно владею холодным оружием, говорю на семи языках и… Чего еще ждете вы от своего избранника, герцогиня Оливия?

– Ах, – Оливия картинно оперлась о подлокотник кресла. – Вы хотите вскрыть мою трепетную девичью душу, как вскрывают устрицу и вызнать все ее тайны? Так знайте: я вижу своего избранника стройным, знойным, жгучим брюнетом в белых штанах и шелковом кашне на могучей шее. Его взгляд пронзителен, он знает пятьдесят способов законного отъема денег у населения, и он – единственный сын дурецко-подданного. Семь языков, сто миль, гимнастика и прекрасное пищеварение – это для какой-нибудь другой девушки станет идеалом и пожизненным счастьем. А я – существо испорченное неправильным воспитанием. И своим мужем я вижу карточного шулера, или пирата, или…

– Достаточно, Оливия! – крикнул герцог Альбино. – Не позорьте род, к которому принадлежите! Негодная девчонка!

– Да уж, ваша светлость, – протянула княгиня Хелена. – Мне говорили приватно, что ваша дочь – не лучшая партия для достойного молодого человека, но я не верила сплетням и слухам.

– А зря, – широко улыбнулась Оливия. – Все гадости, которые обо мне говорят в высоком обществе, – правда. Теперь вы сами имели честь в этом убедиться.

– Что ж, – княгиня высоко задрала острый подбородок. – В таком случае речи о браке и быть не может. Герцог Альбино, мы покидаем ваш замок в состоянии оскорбленной гордости…

– А пусть ваш щенок вызовет меня на дуэль, – улыбка Оливии стала вообще сумасшедшей. – И посмотрим, кто кого.

– Еще не хватало! Ваше поведение, герцогиня… Так не ведут себя даже метрески из веселых кварталов!

– А вы там были, что можете сравнивать?! То-то я смотрю, на настоящую княгиню вы не слишком похожи. Небось окрутили в лупанаре какого-нибудь шляхтича, так и стали знатной дамой.

– Это невыносимо! – княгиня вскочила с кресла. – Прощайте! Лукаш! За мной, мальчик!

– Да, беги, беги за тетушкой, а то твой хонор просто не выдержит, – напутствовала княгиню и княжича Оливия.

– Ну, мать, ты даешь, – восторженно прошептала я, едва за гостями захлопнулась дверь. – Ты просто мегера. Я в восхищении!

– Учись, пока я жива… Потому что у меня предчувствие, что в течение ближайших пяти минут я буду задушена собственным отцом.

– Ну нет, этого я ему не позволю.

Некоторое время в парадной зале царило молчание, освещаемое как минимум сотней дорогих парафиновых свечей. Оливия не выдержала первой.

– Мессер отец, я могу идти? – привстала она с кресла.

– Нет, – холодно ответил герцог. – Идти может ваша компаньонка. А вас, дочь моя, я попрошу остаться.

– Тогда я приказываю своей компаньонке никуда не уходить. При ней можно вести разговоры любой секретности.

– Секретность здесь ни при чем. Просто я щажу уши госпожи Люции – ей не стоит выслушивать то, что я собираюсь вам сказать, дитя мое.

– Я вытерплю, ваша светлость, – поклонилась я. – Мое детство прошло в трактире «Рог и Единорог», и мне известно, что в минуты сумасшедшего гнева мужчины употребляют нецензурные слова и дерутся пивными кружками. Здесь нет пивных кружек, и я считаю, что это уже шаг к цивилизованным переговорам. Позвольте мне быть третейским судьей между вами и вашей дочерью, герцог Альбино.

– Что ж, – пожал плечами тот. – Вы как грибок ногтей, Люция Веронезе, от вас невозможно избавиться.

– Ваша светлость, я буду считать это комплиментом.

Опять молчание.

– Итак, – герцог переплел свои длинные пальцы и противно похрустел ими. – Оливия, вы только что оскорбили и унизили одного из самых завидных женихов не только королевства Пшепрашам, но и всей нашей Планеты. Княжич Лукаш входит в десятку лучших холостяков мира. Владение нефтью и углем – это, по-вашему, мелочи?

– Мессер отец, выйдя замуж, я хочу спать с человеком, а не с нефтяной вышкой! Я понимаю, что вам не терпится поскорее сбыть меня с рук, только не понимаю – почему? Безусловно, я не вхожу в десятку самых благонравных и послушных дочерей. Даже в сотню не вхожу. Даже в тысячу. Но разве это повод для того, чтобы от меня спешно избавляться? Чем я вам в последнее время так насолила, мессер отец? Вы избегаете даже смотреть на меня, неужели я так уж уродлива?

Оливия встала перед отцом и медленно покружилась:

– Взгляните, я больше не калека. Мне не нужны костыли и проклятое калечное кресло. Я обычная девушка, на язык, конечно, острая, но ведь и не чудовище же!

– Своим выздоровлением вы обязаны только молитвам Его Высокоблагочестия, – начал было герцог, но Оливия перебила его:

– Отец, уж вы-то не верьте во всех этих благочестивых насекомых! К моему исцелению они не имеют никакого отношения. Кстати, в картинной галерее поставили совершенно уродскую статую. Кто вам ее изваял?

– Это работа Пчеллини, известного столичного скульптора. Он изваял ее специально в честь пребывания святого теодитора в нашем замке.

– Бездарь ваш Пчеллини, – мрачно сказала Оливия. – Я из глины и то лучше слеплю. Но не в этом суть. Отец, почему вы обращаетесь со мной хуже, чем с последней служанкой в замке? Я понимаю, что требовать от вас отцовской любви – пустая затея, но вы хотя бы могли уважать меня. Уважать в память женщины, которую когда-то любили и которая родила вам меня. В галерее нет ни одного портрета моей матери! Мне почти не рассказывали, какой она была. Или вы не любили ее? Ненавидели и поэтому вымещаете гнев на мне? Кого еще вы прочите мне в мужья, чтобы поскорей сплавить из замка? Так вот, имейте в виду: я не выйду замуж до тех пор, пока сама не выберу мужчину, достойного стать моим мужем. Я вам не барахло, герцог Альбино, и извольте считаться со мной и моим мнением.

– Погодите, – герцог, казалось, пропустил гневную тираду дочери мимо ушей. – Но если не Его Высокоблагочестие, тогда кто исцелил вас? Ведь ваша болезнь не поддавалась никаким лекарям?

– Оливия, не надо, – пробормотала я, но она только глазами сверкнула в ответ:

– Кажется, мессер отец, я ни разу не поблагодарила вас за мою компаньонку. Впрочем, Люция давно не компаньонка мне, а лучшая подруга, с которой я готова идти навстречу всем ужасам жизни и дружба с которой – честь для меня. Именно Люция, а не эти священные жуки и осы, исцелила меня. И я благодарю вас, отец, за тот день, когда вы привезли в замок Монтессори Люцию. На самом деле вы привезли мне настоящую жизнь.

Мне очень хотелось разреветься, но я знала, что этого лучше не делать. Потому что мне позднее влетит от Оливии за то, что она так разоткровенничалась. Девушке с уровнем ее коварства не следует впадать в сентиментальность – еще все человечество любить начнешь и совсем рехнешься. Но вообще, меня переполняла гордость за то, что Оливия назвала меня своей лучшей подругой.

Герцог Альбино посмотрел на меня очень пристально:

– Люция, какими тайнами и заклинаниями вы владеете, раз сумели совершить невозможное? Вы уже в пансионе были ведьмой, или волшебницей, или колдуньей, не знаю, как вас называть… Ибо такое действо под силу только великой магии.

Я решила подать голос:

– Магия, или волшебство, или как угодно назовите, здесь ни при чем. Я не ведьма, но все равно не стоит говорить обо мне представителям города Рома и святой юстиции. Они не поймут. Я и сама не совсем еще понимаю, как мне удалось исцелить Оливию. Наверное, так произошло потому, что я не совсем человек…

…Вдруг оказалось, что одновременно я стою в парадной зале Кастелло ди ла Перла и мчусь на шестикрылом змее, расстреливая из своего силового арбалета сторонников кровавого генерала Ай-ги. Мой змей (имя ему Шерл-и) настигает авангард генеральских войск, и я мысленно приказываю ему выдохнуть пламя. Шерл-и повинуется, и огромный огненный шар накрывает длинные ряды солдат Ай-ги.

– Молодец, Шерл-и! – кричу я…

…И понимаю, что по-прежнему стою в парадной зале и только что выкрикнула фразу на языке, который не знает никто на этой Планете. Никто, кроме меня и моей младшей сестры, она же баронесса Беатриче Висконти.

– Ты и правда не отсюда, Люция, – слышу я восхищенный шепот Оливии.

Я делаю шаг в направлении герцога и не понимаю, почему он вскакивает с кресла.

– Ваша светлость, – говорю я и понимаю, что страшно напугала этого ледяного человека.

– Люция, опустись на пол, пожалуйста, – просит Оливия. – Так нам будет проще с тобой разговаривать.

Я смотрю себе под ноги и понимаю, что парю в воздухе ярдах в трех от пола. А как же мне опуститься, я же не…

Тут я и опускаюсь, нелепо взмахнув руками и отбивши свой тощий зад.

– Извините, – стискиваю руки я. – Я сама не знала, что такое умею. Понимаете, ваша светлость, я только несколько часов назад узнала, что моя родина находится очень далеко, в другой вселенной. Там я родилась впервые, и мое имя было Ай-Кеаль. Но потом…

…Едким желтым дымом заволокло глаза. Шерл-и ранен, его крылья обуглены. Мысленно я умоляю его не исчезать бесследно. «Прости, крошка-двуножка, – ловлю его мысль я, – когда-то ведь надо и исчезнуть». У меня больше не будет такого друга, как ты, Шерл-и, я исцелю тебя, кричу я, из глаз моих сыплются блестящие камушки слез и гремят о его золотую чешую, я не хочу быть без тебя! Будет друг, угасая, посылает мне последний импульс мой змей, и вот на месте его – пустота, и оранжево-черные небеса слушают мои бессильные проклятья.

– Там идет бесконечная война, вся та вселенная втянута в войну. Ей не предвиделось конца, и я бежала…

…Потому, что больше нет Шерл-и, потому что планеты моей вселенной схлопываются одна за другой от ударов орудий Ставленника Кластера. Я бежала потому, что струсила. Я оставила свою мать, свою сестру, свой дом. Я предательница.

Я осознала это не как Люция Веронезе, а как Ай-Кеаль, Цветок поздней осени, старшая принцесса планеты Нимб. И заплакала я как Ай-Кеаль, и мои слезы блестящими камушками сыпались у меня из глаз и стучали по каменному полу, как рассыпавшиеся бусины. Я упала на колени, словно подрубленная невидимым мечом стыда. Слез-камушков становилось все больше, и я страстно возжелала немедленного самоисчезновения. Я недостойна жить, пусть даже в этой вселенной и быть просто Люцией Веронезе! Довольно мне прятаться от суда собственной совести!

Наверное, я исчезла бы, оставив в ткани бытия пустоту, но чьи-то горячие и цепкие руки крепко обхватили меня:

– Ну-ну, – услышала я. – Не дури, Люци, или как тебя там! Даже и не надейся куда-нибудь исчезнуть, я не позволяю. Ты у меня в лучших подругах ходишь, так что изволь-ка прийти в себя!

Оливия. Вечно она все испортит. Вот зачем так крутить мне уши, я что, без этого дешевого рукоприкладства не соображу, как мне быть? Гм-м. Больно же!

– Отпусти мои уши, гоноконда! – просипела я.

– То-то же, – Оливия посмотрела на свои руки как на универсальное средство от совершения всяких глупостей. – А кто это – гоноконда?

– Зверек такой, белый и пушистый на планете Нимб…

– Ну слава небесам, врать ты не разучилась. Это радует. Вставай.

Оливия протягивала мне руку. Я ухватилась за нее, и на долю мгновения мне показалось, что это розовое крыло моего змея.

– Спасибо, Шерл-и, где бы ты ни был, – мысленно проговорила я.

И герцогу:

– Ваша светлость, в Кастелло ди ла Перла сейчас находится моя младшая сестра, взявшая себе псевдоним Беатриче Висконти. Если у вас возникли вопросы относительно меня, вам лучше будет переговорить с нею. Ко мне начала возвращаться память, но урывками, ненадолго. И от этого очень ломит все тело, суставы будто сейчас лопнут…

– Эй, ты не вздумай в кого-нибудь превратиться! – заорала на меня Оливия. – Может, воды тебе выпить?

– Выпить, – прошептала я. – Да, это хорошая мысль. Вина, да покрепче. А иначе мой мозг не справляется с присутствием в одном теле двух сознаний.

– Само собой, – Оливия позвонила в колокольчик, вызывая слугу. – Тут с одним-то сознанием не знаешь как управиться… Малый, где тебя носит?! Быстро бутылку левзейского «Черного рыцаря», лучше две…

– Ага, – поддержала я. – И оливье…

– И чтоб ведро оливье немедля. Я тоже с тобой выпью и закушу, Люци.

– Я третьим буду, – услышала я голос герцога и провалилась в беспамятство.

Однако Оливия Монтессори не была бы тою, кто она есть, если б дала мне валяться без сознания. Следующая увиденная мною картина была композиционно выстроена так.

Стол. Небольшой. За ним сидит герцог Альбино, моя сестра Ай-Серез, я (нетвердо) и Оливия, чья железная рука не дает мне потерять сознание методом регулярного тычка в бок. У меня там будет синяк. Или два. Или вообще сломанные ребра. Но я не сержусь на Оливию, ибо понимаю, что это она делает ради моего же блага. Какая она все-таки чудесная негодяйка!

– Неземная моя, пей! – приказывает Оливия, и я вижу у своих губ серебряный бокал, доверху наполненный густой рубиново-черной жидкостью. Аромат просто как от парфюмерной лавки.

– Пей до дна! – приказывает Оливия. – За обе наши вселенные!

Я осушаю бокал и понимаю, что не могу сделать вдох. Оливия бодро бьет меня по спине, я вновь дышу, и передо мной уже стоит миска оливье плюс отличный кусок жареной телятины.

– Ешь, чужестранка, а то опозоримся перед всеми вселенными, что в замке Монтессори плохо кормят.

– Не опозоримся, – чавкаю я. Святая Мензурка, как же вкусно!

– Давай по второй, – наливает мне Оливия, и я слышу голос герцога.

– Дочь моя, я запрещаю вам пить крепкое вино в таких количествах. У меня рыцари так не пьют. Люции можно, она нездешняя, но вы, дочь моя…

– Я за компанию, – быстро говорит Оливия. – Вдруг я выйду замуж за пьяницу? Надо же будет разделять интересы мужа!

Тут что-то говорит моя сестра (она несколько двоится, ведь по второму бокалу мы выпили-таки), а герцог совершенно не по-герцогски хохочет. Из какого сорта винограда делают этого «Черного ры…

– Ры… – икаю я.

– Точно! – поднимает указательный палец Оливия. – Рыба сейчас будет. Форель на… На чем-то там. Под рыбу надо обязательно выпить. Люци, третий бокал давай за дружбу!

– Жбждрждр, – соглашаюсь я, выпиваю третий бокал и засыпаю. Оливия предусмотрительно убирает оливье с пути моего лица, поэтому я засыпаю в миске с пикулями. Уютненько, между прочим.