Я потихоньку приживалась в замке. Здесь так же, как и в пансионе, все подчинялось строгому расписанию: завтраки, обеды, ужины, встречи с герцогом (он много работал над новой поэмой, но иногда выкраивал время на встречу с дочерью, а я неизменно должна была присутствовать при этом). Не могу сказать, что моя работа и мое особое положение в замке были мне в тягость. Я очень интересовалась жизнью Оливии, насмешливой девочки-уродца, как, наверное, интересовалась бы каким-нибудь редкостным экземпляром таракана. Нет, вы не подумайте, что во мне не пробуждалась иногда жалость к Оливии, так обделенной Исцелителем! Но Оливия чуяла жалость к себе за сто миль и могла за это врезать будь здоров, так что, общаясь с нею, я скорее чувствовала калекой себя.

Знаний в области астрономии, алхимии, физики и географии у Оливии действительно было больше, чем у меня. Несмотря на всю свою скандальность и ершистость, она обожала проводить время в большой библиотеке, открытой для всего населения замка. Я узнала, что в одном из старых донжонов устроена малая библиотека, называемая скрипторий, и пользовался ею только герцог Альбино, там же он работал над своими гениальными стихами. Иногда я по целой неделе не встречалась с ним. Зато кого хватало в замке, так это всяких, непонятного происхождения и возраста, гостей, и дворецкий герцога по этому поводу пребывал в постоянной меланхолии. Оно и понятно: гости, без коих вполне мог обойтись замок, ели и пили как отряд голодных рейтаров и за милую душу могли опустошить запасы винных подвалов и продуктовых кладовых. Однажды даже я стала свидетельницей того, как милейшая и терпеливейшая Сюзанна ругается на чем свет стоит – оказывается, с визитом к герцогу прибыло семейство из шести родственников – очень дальних, очень бедных, очень нахальных и очень прожорливых. Да, но именно с прибытием этих родственников в замке закрутилась такая история…

Одним из незваной шестерки был восемнадцатилетний троюродный или даже четвероюродный племянник герцога, носивший имя Себастьяно Монтанья, нахальный, высокомерный, заносчивый и требовавший от слуг, чтобы к нему обращались не «синьор», а «мессер», хотя на последнего он никак не тянул. Я подробно опишу его, ибо в моей жизни он сыграл очень интересную роль…

Однажды… Что поделать, с этого простого слова начинаются порой самые забористые приключения. Так вот, однажды мы с Оливией решили попробовать курить кальян.

Оливию пирогами не корми, а дай узнать что-то новое и желательно запретное. Кальян, а также набор кубков и подносов из чеканного серебра, платки яркой расцветки и большой пестрый ковер на днях привезли герцогу в подарок от какого-то богатого поклонника поэзии из далекого и жаркого Аравийского халифата. Я из прочитанных по географии книг знала, что Аравийский халифат – страна вечной жары, песчаных барханов, смуглых мужчин и женщин, с ног до головы закутанных в черную тафту, ибо так им велит их вера. Хотя я думаю, что вера тут ни при чем, и это причуды вкуса тамошних мужчин.

Подарки – кроме посуды и ковра – оставили в большой библиотеке, поскольку именно там суждено было скапливаться всем диковинам и редкостям, подаренным великому поэту. Оставили – и тут же о них забыли, но Оливия (как, впрочем, и я) обладала великолепной памятью на подобные штуки и шустро поскакала на костылях в библиотеку, так, что я еле за нею поспевала.

Войдя в библиотеку, мы огляделись. Никого. Гости герцога не стремились повысить свой интеллект за счет книжных томов, прекрасный Юлиан (ах-ах-ах!) помогал герцогу переписывать набело страницы очередной поэмы, а значит, нашему предприятию сопутствовал успех свыше.

Аравийские дары лежали на низеньком столике из черного дерева. Для очистки совести мы сначала порассматривали узоры на шелковых платках и поудивлялись на черный наряд, который должно было носить истинной аравийке, а потом наши любопытные руки потянулись к продолговатой коробке с надписью на языке этой жаркой страны.

– А вдруг тут не кальян? – спросила я Оливию. – Вдруг тут скорпионы или змеи?

– На какого дрына посылать их моему папаше? – хмыкнула Оливия.

– Ну, чтобы погубить великого поэта. Как ты не понимаешь! Наверняка у него есть враги и завистники. Помнишь, была в древней стране фараонов прекрасная царица Клеопудра? Ей соперница велела сунуть руку в корзинку со змеями! Правда, потом выяснилось, что змеи были дохлые, но все равно неприятно…

– Успокойся, – презрительно отмахнулась Оливия. – Я умею немного читать по-аравийски. Тут написано что-то вроде: «Благословенное устройство, с которым можно узреть сады гуппи».

– Гуппи? – удивилась я. – Это ж вроде рыбки такие, махонькие. Их для красоты держат в больших стеклянных вазах.

– Ну, не знаю, – отмахнулась Оливия. – Может, аравийцам с их пустынным климатом за счастье узреть сады и рыбок в вазах. А может, это вообще подводные сады. И там можно плавать вместе с гуппи. Хватит болтать! Я открываю коробку!

Мы затаили дыхание. Оливия отогнула зажимы и сняла крышку. Под ней оказался слой шелковой ткани. Сбросив и его, мы узрели набор лакированных палочек, небольшой стеклянный сосудик с носиком и…

– Ой, змея! – пискнула ваша покорная слуга.

– Дура, – оценила мой писк беспощадная Оливия и потянула из коробки длинный и гибкий… – Это каучуковый шланг. Видишь, внутри он полый. Значит, он соединяет что-то с чем-то, и нам только осталось выяснить, что и с чем. Ты когда-нибудь собирала кальяны?

– В аббатстве Святого Сердца они не были в употреблении, – хихикнула я. – Смотри, тут еще коробочка с надписью, причем на нескольких языках, даже на нашем: «Волшебная трава». А вот еще сосудик, и на нем написано «Волшебная вода».

– Как же он собирается? – задумчиво вертела в руках шланг Оливия.

– Тут наверняка должна быть инструкция. Ага, вот смотри, целый свиток! Тоже на нескольких языках.

– Читай, что написано.

– О, вот. «О, плешивый неверный! Если ты желаешь воспользоваться Благословенным Кальяном и попасть в сад райских гуппи (смотри, насчет гуппи мы не ошиблись!), то точно соблюдай инструкцию. Прежде всего возьми сосуд А и прикрепи к его верху устройство Б».

– Так, – Оливия явно была сообразительней меня. – Все просто. Это сюда, это – туда, а шланг присобачить сбоку. Что там еще?

– «Разогрей уголь с волшебной травой в чаше Ц и просто добавь волшебной воды в сосуд А. Когда узришь клубы благодатного дыма, возьми в рот шланг Д и равномерно втягивай дым в гортань и выдыхай его маленькими облачками во славу Священной Книги и ее пророка. Соблюдай при этом меры противопожарной безопасности, о неверный пес! Да поразит Единый и Милостивый всякого иноверца!»

– Ух ты! – только и сказала я.

Кальян выглядел, как сказали бы галльцы, «юн де шик». Вода забулькала, и немного запахло волшебными травами.

– Чур, я первая попробую, – заявила Оливия. – Я дочь герцога и вообще…

Я не нашлась, что возразить.

Оливия с некоторой опаской в лице взяла трубку и затянулась. В кальяне забулькало. Надув щеки, Оливия смотрела на меня, как царица Клеопудра на корзинку с дохлыми змеями.

– Вдохни, – посоветовала я.

Она послушалась и тут же разразилась адским кашлем. Почему именно «адским»? Ну, согласно учению святой юстиции, в аду ужасно холодно, просто сплошные ледники с вмерзшими в них грешниками. А чтобы грешникам было совсем невыносимо, они постоянно болеют простудой, кашляют, чихают, заливаются слезами и соплями. А в самом последнем круге ада, говорят, еще и снег заставляют чистить, а он постоянно сыплется. Ну, это для особо неблагочестивых. Так вот, Оливия кашляла, как тот самый грешник.

Я похлопала ее по спине и взяла трубку.

– Будем следовать инструкции, – сказала я и втянула в рот горьковато-сладкий дым. Вдохнула. Легкие наполнились сплошным безобразием, и я тоже приобщилась к обществу простуженных грешников.

– Это по первости, дальше привыкнем, – сипло сказала Оливия. – Давай еще по паре затяжек.

– Может, хватит?

– Я хочу в райский сад с гуппи, – капризно сказала Оливия. – Я дочь герцога, мне можно!

Ну, сад так сад, гуппи так гуппи.

Мы по очереди принялись жадно затягиваться волшебным дымом.

– Ой, – сказала вдруг Оливия.

– Что?

– Никогда бы не подумала, что пальма в углу библиотеки может так классно цвести! Зацени!

– Оливия, там нет никакой пальмы.

– Протри глаза! Это самая настоящая пальма, веернолистная, классическое название – «пальмум суперпуперум». Растет… Да, растет по преимуществу в библиотеке моего отца…

– Дрын мне в зад, если я вижу там пальму! Оливия, там настоящая мраморная беседка. И в ней сидят гуппи! О, я узрела райских гуппи!

– Дура обкуренная, как рыбки могут сидеть?

– Не-не-не! Волшебная трава открыла мне истину: гуппи – это не рыбки! Это такие де-е-евушки…

– Да ладно!

– Присмотрись сама. Вместо ног у них хвосты. А вместо груди две здоровенные ракушки. И от них жутко воняет рыбой! Фу! А ты все пальмы, пальмы… Да, надо еще затянуться… Первая справа гуппи в таком классном розовом… э-э, наряде на голове. И у нее розовая сумочка. Она мне улыбается!

– Кто, сумочка?!

– Сумочка – это само собой, мне еще улыбается прекрасная гуппи.

– Дай-ка я затянусь покрепче. Я хочу, чтобы это лето не кончалось, и мне тоже улыбались гуппи.

– А при чем здесь лето?

– К слову пришлось. Ф-фух… О да! Слушай, компань-пань-онка, с чего ты взяла, что гуппи – это женщины?

– А?!

– Это же нормальные мужики с жабрами и здоровенной чешуей на… хм, ногах.

– У них есть ноги?

– У них все есть. Они даже одеты по моде жителей Древней Старты: юбочка из водорослей, белые носки, и поверх носков – каучуковые сандалии. Ты же знаешь – в Древней Старте были очень суровые нравы, и там все мужчины были обязаны носить носки и сандалии, кто не соглашался – падал со скалы…

– И превращался в гуппи… Ой!

– Что?

– Герцогиня, я даже не знаю, как сказать.

– Да говори уже!

– Все пропало.

– Что «все»?

– Ну, беседка, пальмы, стены. Слуш-те, мы это, посреди моря на маленьком и очень необитаемом острове!

– Как он может быть необитаемым, если на нем мы? Где твоя логика, тупая ты коза?…

– Я не коза! Я не блею и не даю молока! Логично? Да! Так что и с логикой у меня все в порядке! И оставьте нас в покое с моим кальяном, герцогиня! Мы х-тим спать и видеть сны.

– Не спи, замерзнешь! Разве ты не поняла?! Это не остров, это огромная льдина! Мы в Северном океане! Смотри – прямо по курсу черная точка!

– Она приближается! Это корабль!

– Это не просто корабль! Это «Ботаник»! Он сейчас врежется в нашу льдину, получит пробоину и затонет!

– О нет! Эта история всегда разрывала мне сердце!

– Потому что там была дурацкая несчастная любовь?

– Нет, потому что на «Ботанике» везли сто тысяч фунтов золота и алмазов, и все это сгинуло в пучине морской! Мы должны помешать крушению, тогда золото и алмазы будут наши!

– А прекрасный художник Леонардо Ди Ванчик влюбится в меня, а не в эту дуру с корабля! Раздувай кальян! Мы будем сигналить им дымом из наших ртов! Давай!

Мы очень добросовестно сигналили легендарному трехмачтовому баркасу «Ботаник», так что он в нас не врезался. Врезались мы. В стену. Мы не договорились с Оливией, что это будет за стена и откуда она взялась на нашем боевом и полном приключений пути, но, ощупав стену как следует, я поняла, что это ноги.

– Исцелитель, твоя воля! – сказали ноги. – Да эти зассыхи обкурились!

– Да как вы смеете! – тут же заорала Оливия. – Я не зассыха, а герцогиня крови! Я вызываю вас на ду-ду-ду…

– Так, – сказали ноги. – Мне нужна помощь Фигаро.

Мне почему-то стало смешно.

– Фигаро! – запела я баритональным басом. – Ди квалита! Ди квалита!!! Дульче коза чи респоза! Экселенс! Пэр фаворе еще затяжечку!

Дальше я ничего не помню. Я начала осознавать реальность некоторое время спустя, и реальность предстала мне в виде медного корыта, доверху наполненного ледяной водой и мной. Общество ледяной воды я нашла крайне неприятным, о чем и не преминула немедленно заявить громкими, душераздирающими криками.

– А ну тихо! – услышала я крайне суровый голос. – Сидеть! Куда из ванны!

– Мне холодно! – запищала я. – Сюзанна! К чему эти муки?

– Ах вы, дрянная девчонка! Молчите и терпите, пока не придете в себя окончательно! Вы накурились всякой гадости, так извольте теперь терпеть мое водолечение!

– Ой… – только и простонала я и погрузилась в корыто с головой, ибо та начала немилосердно болеть.

Однако ледяная вода в сочетании с кислющим ревеневым взваром, влитым в меня госпожой Сюзанной, сделали свое благородное дело. Я пришла в себя. Голова болела, но уже не настолько сильно, чтобы я хотела разбить ее о ближайшую стену. Сознанию же было безнадежно стыдно, но не потому, что я накурилась, как бычок в томате, а потому, что меня на этом застукали в самом неприглядном виде.

– Больше никогда, – выдохнула я в трезвеющее пространство.

– То-то же, – сказало пространство голосом госпожи Сюзанны. – Давайте-ка, я помогу вам вылезти из ванны. Вот, закутайтесь в полотенце, я его нагрела перед камином. Так, ну смелее. Немудрено, что вы шатаетесь, как пьяный матрос на побывке. Садитесь вот сюда. Я приготовила вам целебный напиток – в Яшмовой империи его называют драконовым чаем. Пейте, не обращая внимания на горечь, – сразу станет легче: и согреетесь, и голова перестанет болеть.

После третьего глотка горячего и нестерпимо горького «чая» я ожила и приободрилась настолько, что смогла понять, где нахожусь. Это была моя комната. На комоде стоял подсвечник с зажженными свечами, окно было занавешено.

– Который час? – поинтересовалась я.

– Скоро семь пополудни. Госпожа Оливия и вы не явились к обеду! Слава Исцелителю, что экселенс в отъезде и ваше отсутствие взволновало лишь мессера Фигаро и меня! Мы немедленно принялись вас искать, и если бы не мальчишка Монтанья…

– Кто?

– Родственник герцога, Себастьяно Монтанья. Он посоветовал искать вас в библиотеке, и при этом его физиономия была насмешливой, как у рыночного вора! Ставлю свою будущую пенсию, что прежде он насладился созерцанием двух обкурившихся…

– Зассых, – немедленно всплыло в памяти нужное наименование.

– Совершенно верно. Надеюсь, в этом негоднике достаточно порядочности, чтобы не доводить до ушей герцога и прочих замковых жителей это прискорбное происшествие.

– Это я сомневаюсь… А Оливия у себя?

– Да, но ей пришлось потяжелее, чем тебе, детка. На ужин она получит только овсянку и ревеневую настойку, и завтрашний день ей лучше провести в постели.

– Я пойду к ней? – полувопросительно глянула я на Сюзанну.

– Само собой. Одевайтесь, сударыня, и выполняйте свои обязанности.

– Сюзанна, прошу вас, будьте со мной на ты.

– Хорошо, так и быть. – Сюзанна улыбнулась. – Что ты хотела бы на ужин?

– Избавиться от тошноты.

– Понятно. Значит, это будет овсянка и взбитые белки. Имей в виду, дорогуша, я еще не до конца пресытилась мщением за такое безобразие, поэтому буду тебя немного терзать.

– Ой, терзайте, только бы голова перестала кружиться.

Сюзанна помогла мне одеться и проводила до дверей комнаты Оливии. Из-за двери раздавались протяжные стоны.

– Бедняжка, – покачала головой Сюзанна. – Прошу, детка, больше не занимайтесь таким безобразием. Это не только вредно для здоровья, но и выглядит так неэстетично! Вы же девушки, а девушкам полагается вести себя крайне благопристойно. Именно это отличает настоящую девушку от какой-нибудь там лахудры с разбойничьего квартала.

– Какие вы знаете слова – «лахудра», – пробормотала я. – В замке мой тезаурус обогатится просто неимоверно. Кстати, отличная рифма: «пудра – лахудра». Надо будет подкинуть герцогу. Пусть напишет «Песнь о лахудре». Анапестом.

Да уж, Сюзанна тоже не просто экономка. Не удивлюсь, если она тоже по выходным пишет сонеты какие-нибудь или триолеты… Поэзия пропитала этот дом насквозь, как чернила – промокашку. Вот только я какая-то непоэтичная. И Оливия, кстати, тоже.

В комнату герцогини я сначала постучалась для приличия, в ответ услыхала глухой удар чего-то об дверь, по звуку и силе удара вычислила, что это подушка, и спокойно вошла. За время моего пребывания компаньонкой у Оливии я неплохо изучила некоторые ее повадки. В том числе и швыряние многоразличных предметов в дверь. Иногда это были тарелки, вазы, фрукты, книги. Подушки – редко, это означало, что у Оливии совершенно отвратительное настроение и она устала бороться с жестокостью окружающего мира.

Окружающий мир в лице меня вошел в ее комнату.

– Приветствую вас, экселенса, – церемонно поклонилась я, быстренько передвигаясь за кресло у камина. Между прочим, это тот еще талант – одновременно прятаться за креслом и почтительно кланяться.

– Уйди, зараза, – простонала Оливия. – Ой, как мне плохо!

– Мне помог крепкий и горький чай. Отрава на кошачьих какашках. Думаю, это он сервирован на вашем столике.

– С чего это ты мне выкаешь?

– Мало ли. Все-таки мы так накурились…

– Что это произвело необратимые изменения в моем сознании. Чушь. Я бы еще курнула. Гуппи были классные. И «Ботаник».

– Оливия, ты неисправима.

– Уж само собой. Налей мне чаю.

– С удовольствием.

– Мышьяк сегодня не клади.

– Я его никогда не кладу!

– Уж будто ты не хочешь отравить прямую наследницу рода Монтессори, выйти замуж за моего безутешного папочку и стать полноправной хозяйкой поместья.

– При всем моем коварстве и испорченности, дорогуша, – молвила я, подавая герцогине чай, – это мне и в голову не приходило. Кстати, неплохая идея. Хотя… Твой батюшка глубокий старик. Ему ведь, наверное, лет сорок?

– Сорок два.

– Ужас. Какие могут быть браки в таком возрасте? Уже о душе надо думать, о загробном мире. Покупать гроб, саван и место в фамильной усыпальнице…

Оливия отхлебнула чай, поморщилась и рассмеялась:

– Жизнь продолжается! Слушай, как, ты думаешь, Сюзанна нас обнаружила?

– Она искала нас по замку, ибо мы не явились к обеду. И лишь довольная рожа Себастьяно Монтанья, выходящего из библиотеки, помогла ей обрести правильный курс.

– Значит, этот родственный прощелыга нас засек.

– Уж само собой.

– Его придется отравить. Или выбросить из окна, – совершенно серьезно произнесла Оливия. – Сюзанна и Фигаро смолчат о нашем приключении, а вот этот ублюдок разболтает всем.

– Если уже не разболтал!

– Не успеем, значит, заткнуть ему рот…

– Об истории с кальяном узнает экселенс, и порки не избежать нам обеим.

– А-а, для меня это дело привычное.

– Вообще-то я в годы своего пребывания в пансионе тоже не раз была порота, я не какая-нибудь там кисейная барышня!

Оливия поглядела на меня и хихикнула:

– Эт точно! Но вообще, мы отменно развлеклись. У нас здесь не очень-то много развлечений, так что порка – просто необходимая плата за удовольствие. Кстати, я рассказала тебе, что такое фистинг?

– Э-э, нет.

– Так вот, кальян по сравнению с фистингом – просто аскетическая забава. Поверь.

– Ты прямо специалистка по забавам!

– Поживи, как я, с костылями в руках, поймешь, как надо правильно относиться к жизни!

Я поежилась. Вообще, меня ужасно смущало увечье Оливии. И я по сравнению с ней чувствовала себя более неполноценной. Я уже знала, что ей приходится терпеть невыносимые боли в позвоночнике, что каждое утро она звала на помощь служанку – растирать больную шею маслами и бальзамами, потому что иначе она бы просто не смогла оторвать голову от подушки. Оливия не мирилась со своим уродством, она его ненавидела, и при этом у нее была такая воля к жизни, которая могла горы смести с пути, как горстки пыли.

– Оливия… – начала я.

– Чё?

– Скажи, а есть ли надежда…

– Что я смогу исцелиться? Нет. Лучшие лекари Литании осматривали меня. И в один голос сказали, что я и живу-то вопреки всем законам человеческой плоти. И это, конечно, милость Исцелителя.

– Но лекари существуют не только в нашей стране. Я читала о Яшмовой империи, там есть удивительные горные отшельники, которые лечат буквально все болезни наложением рук и лекарствами из разных растений. Почему бы отцу не отвези тебя туда и не показать им?

– Люция, ты соображаешь, что говоришь? У Литании давняя вражда с яшмовым императором. Выезд туда запрещен, и даже великому писателю, каким является мой отец, этого не позволят. Даже ради моей жизни.

– Я не знала… Ну, что у Литании прения. У нас такая мирная страна, никогда никаких войн…

– Ага. Это не мешает нашему королю скалить зубы на их мандаринов… Ну, государственных чиновников. Они тоже не могут въехать к нам. Даже с частным визитом. Мне отец рассказывал. Между прочим, то, что он играет в ма-цзян, может ему выйти боком. Это запрещенная игра, даже в домах знати. Оскорбляет величие нашего короля. Мол, надо играть в отечественные игры. Поддерживать отечественного производителя игр и развлечений.

– Ой, бред.

– Бред не бред, а мой отец не в такой уж и безопасности. Может, оно и к лучшему. Его давно пора прикончить.

– Ты что?! За что ты его так ненавидишь?

Оливия с резким стуком поставила пустую чашку на стол:

– За то, что он жалеет меня, за то, что не убил сразу, как увидел мое уродство. Из-за его жалости я вынуждена жить такой!

– Но ты же любишь жизнь!

Оливия горько усмехнулась:

– Да, только любовь эта не взаимна. Ладно, забей. Давай лучше подумаем, как нам отравить Себастьяно.

– Ты это всерьез?

– Ну давай хотя бы слабительным его накормим, пусть проторчит в уборной всю ближайшую неделю. Мелочь, а приятно.

– О, я даже знаю, как приготовить такое слабительное.

– Ну вот и займись этим, дорогуша, а не сиди около меня как привязанная. Тем более что я спать хочу. Вали отсюда.

– Приятных снов, экселенса, – улыбнулась я, чувствуя, что между нами или проскочила искра, или протянулась ниточка, в общем, то, о чем пишут в сентиментальных книжках для юных благовоспитанных девиц. Я не знаю, о чем вы сейчас подумали, а я подумала о том, что имею влияние на Оливию – она перестала заставлять камеристку брить ее голову. Это потому, что я сказала, что Оливии лысина совсем не идет. Значит, она прислушивается к моим словам!

Улыбка еще бродила по моему лицу, и я чувствовала себя пленительной райской гуппи, когда в коридоре, как раз возле ниши с великолепной мраморной вазой, мне повстречался синьор Себастьяно Монтанья.

– О, детка! – приветствовал он меня так, как полагается этим грубиянам из обедневшей знати. – Ты, я смотрю, на ногах!

– А почему должно быть иначе, дорогой синьор? – иногда приятно делать из себя дурочку. На минуту или полторы.

– Детка, – Себастьяно придвинулся ко мне, и я уловила дурной запах у него изо рта. Гадость какая. – Я знаю, что ты со своей кривоногой хозяйкой накурилась дури в библиотеке. Поэтому не изображай из себя монашку.

– Я и не изображаю. – Я отодвинулась на шаг, и Себастьяно, видно, подумал, что я испугалась. – Значит, вы подглядывали за нами, дорогой си… э-э, прыщавый озабоченный щенок!

– Что?! – Себастьяно двинулся на меня, как осадный таран. – Да я за такие слова… Да ты… На коленях будешь ползать…

– Разбежался, – скривилась я. – Прочь с дороги! Герцог узнает, каковы его дальние родственнички-нищеброды!

Себастьяно побурел, как свекла, и замахнулся на меня сразу обеими руками. Поскольку оружия он не носил, опасность была минимальной. Я подобрала юбки и аккуратно впечатала свое острое колено синьору Монтанья точно в пах, неосмотрительно не прикрытый гульфиком. Себастьяно всхрапнул и, согнувшись пополам, рухнул на ковровую дорожку. Я перешагнула через него и, обернувшись, добила окончательно:

– Стоит мне только сказать слово его светлости, и вас выставят за ворота замка с тремя корочками хлеба!

Утром прибыл герцог Альбино. Вид у него был утомленный и озабоченный. Когда мы с Оливией явились пред его очи, он и не посмотрел на нас, а лишь спросил, все ли благополучно. Получив от Оливии ответ, что мы вполне благополучны и проводили время в библиотеке (что было правдой!), он кивнул и велел нам уйти. В коридоре Оливия прошипела:

– Вот видишь, он на меня даже не смотрит, ему просто на меня наплевать! Доченька-уродина не очень-то радует его поэтическое сердце! Сволочь!

– Оливия, может быть, он просто устал. Или его беспокоят какие-то дела.

– С чего это ты его защищаешь? – Оливия посмотрела на меня, как на жука-короеда.

– Я стараюсь быть объективной. Не забывай, он сорокадвухлетний старик. Вдруг он болен?

– О, это было бы здорово!

– Оливия, да ладно тебе! Я еще не рассказала, как вчера вечером подралась с Себастьяно, этим высокомерным ублюдком.

– Да ты что!

– Заехала ему прямо в пах. А пусть знает свое место. Только теперь он точно расскажет герцогу о кальяне.

– Ну и наплевать.

Наплевать-то дело нехитрое, но я все-таки немного волновалась. Во время завтрака Себастьяно смотрел в нашу сторону, как дракон на рыцаря, а уж жрал за троих. Видимо, думал, что его взаправду выставят из замка, и решил напоследок потешить чрево. И вдруг Оливия подала голос:

– Мессер отец, позвольте потревожить вас вопросом.

Герцог несколько утомленно глянул на Оливию. Вот это он зря. Нельзя так глядеть на дочь, да еще и убогую.

– Слушаю вас, дитя мое.

– Мессер отец, нынче прекрасная погода. Я прошу у вас разрешения отправиться на прогулку с моей компаньонкой. Конную прогулку. Прикажите заложить двуколку. Мы покатаемся меж полей, пообедаем на свежем воздухе и к закату вернемся в замок. Мессер?

– Дитя мое, раньше я не замечал в вас склонности к прогулкам.

– Раньше у меня не было компаньонки, мессер отец.

– Логично. Что ж, не вижу необходимости вам препятствовать. Вы уверены, что вам не понадобятся слуги или кучер?

– Нет, мы справимся сами.

– Как будет угодно.

Ну, Оливия, это она классно придумала! Мы давным-давно не покидали замок, и я уже стала забывать, как выглядят пшеничные поля, сады, рощи и ручьи. А всего этого в угодьях Монтессори было в изобилии – хоть становись художницей и пиши пейзажи маслом! Нам давно пора развеяться, а то в этом замке мы скисли, как снятое молоко. Поневоле начнешь кальяны курить от скуки!

Сказано – сделано. Оливия – при помощи костылей, я – на своих двоих отправились на конюшню. Легкая двуколка уже была готова, около нее нас ждала одна из младших служанок.

– Госпожа экономисса просила передать, что корзина с едой и напитками уложена под сиденье. Дождя не предвидится, но тем не менее она положила вам плащи и шали.

– Поблагодари Сюзанну от нашего имени.

С тем мы и выкатились из замка. Я правила – хотя и делала это впервые. Но ничего, справлялась. Оливия сидела по направлению движения и громко комментировала все, что видит. Комментарии не были лишены некоторой язвительности, но тем не менее я понимала, что Оливия радуется этой поездке, как малое дитя. Я и сама радовалась. Перед нами расстилались бесконечные поля пшеницы и ржи, а впереди нас ждала роща из древних дубов, огромных, раскидистых, ровесников замка и рода Монтессори. Туда мы и направились.

Птицы, певшие в кронах старых дубов, наверное, с интересом глядели на двух девиц, расположившихся внизу. Я постелила плотное одеяло из овечьей шерсти и принялась опустошать корзинку, сервируя наш полдник на траве. Оливия же скакала кругом и давала указания, как будто я сама не могла справиться и не знала, как режут колбасу и очищают сваренные вкрутую яйца.

– Ты так долго возишься, – ворчала Оливия, – что можно поседеть и помереть с голоду, покуда ты накроешь на стол. Дай я почищу яблоки! Впрочем, с кожурой они вкуснее. Дай яблочко!

Чисто механически я кинула яблоко в ее сторону – не люблю, когда меня торопят. Оливия – слава Исцелителю – его ловко поймала и принялась есть.

– В следующий раз, – прочавкала она, вечно у нее привычка говорить с набитым ртом, – в следующий раз я возьму свой альбом и карандаши. Вдохновение прет, хочу сделать несколько пейзажей.

– Отлично. Все веселей, чем сидеть в библиотеке и читать какую-нибудь очередную поэзию!

Наконец мы расположились, привалившись спинами к мощному дубовому стволу. Кора была теплой и изумительно пахла. А если посмотреть сверху вниз на крону, то можно любоваться солнечными бликами сквозь гущу листвы…

– Красиво, – сказала я.

– А то, – согласилась Оливия, принимаясь за колбасу. На свежем воздухе у нее разыгрался аппетит.

– Между прочим, – сказала я. – Есть колбасу с хлебом гораздо вкуснее.

– А, – отмахнулась Оливия. – Я хлеб не ем, а то еще располнею, как ты, костыли не выдержат.

– Я не толстая! Я просто в теле, – немедленно возмутилась я. – Какая же ты язва! Мерзкая, худющая, корявая язва!

– Я герцогиня, язвой мне положено быть, иначе тебе станет скучно. Будешь финики? Обожаю финики.

– С колбасой?!

– Самое то. И никаких лишних фунтов. Ха-ха! А что там у нас по части выпивки?

– Э-э, ревеневый компот. И вода.

– Ну коне-е-ечно! Разве Сюзанна допустит, чтобы пили вино или медовуху?! Мы же еще несовершеннолетние, типа, смех один.

Оливия отхлебнула компота, поморщилась и заела его колбасой с финиками. Чтобы не отставать от своей прожорливой госпожи, я налегла на сыр и маринованные пикули. А что, вкуснее ничего в жизни не ела! Свежий воздух, аромат трав и цветов, сонная тишина кругом…

В этой тишине кто-то насвистывал незатейливый, но очень приятный мотивчик.

Я вопросительно поглядела на Оливию. Она успела сжевать целое кольцо копченой колбасы и сейчас посвистывала, мечтательно глядя в небеса.

– Красивая мелодия, – сказала я. – Откуда она?

Оливия оборвала свист и посмотрела на меня с крайним подозрением – мол, не издеваюсь ли я в отместку за ее шуточки насчет моей фигуры.

– Правда, красивая, – подтвердила я. – Кто ее написал?

Какое-то непривычное смущение тенью прошло по лицу моей герцогини.

– Ты? – ахнула я. – Ну, офигеть можно, как ты выражаешься! То есть я восхищаюсь вашим талан…

– Да ну тебя к дрынам, – смущенно пробурчала Оливия. – Талант, скажешь тоже. Мой папочка считает, что у калеки не может быть таланта даже подтирать себе задницу.

– Оливия, это песня?

– Ну да.

– Кончай нукать. Спой.

– Ага, а ты потом раззвонишь по всему замку. И все папашины нахлебники будут надо мной хохотать.

– Я не раззвоню. Я, конечно, подлое существо, но не до такой степени. Пой.

Оливия шмыгнула носом:

– Ладно. Это, в общем, под настроение. Можно под лютню петь или арфу.

Я молчала до тех пор, пока не поняла, что молчание становится неприличным.

– Оливия, это очень красиво, честно! Я никогда не думала, что можно написать стихи без размера и рифмы, но вот – ты же написала…

– Такие стихи пишут галльцы, – отмахнулась Оливия. – Они называются верлибр – свободный стих. Папаша мой считает верлибр низким стилем, а я вот, видишь, взяла и написала.

– Вот и прекрасно! – вдохновилась я. – А еще у тебя верлибры есть?

– Ну, допустим. Но тебе читать не буду, даже и не проси! И не надейся! Это сейчас меня от солнца разморило, а в замке я тебе страшно отомщу за такую откровенность.

– Согласна, – кивнула я. – И если уж мне все равно отдуваться, скажи, кого ты подразумеваешь под настоящим другом?

– Не тебя, даже не надейся!

– Но ведь и не Юлиана? А может, это пшепрашамский кнежич Мильчик Кошакович, что еженедельно шлет тебе нежные письма, надеясь на брак и герцогское наследство?

– Ой, меня сейчас вырвет! Хоть кнежича не поминай! Фу-у! Люция, считай, что это мое поэтическое воображение. А может, это я сама себе лучший друг…

– Нет, сама себе ты лучший враг.

– Тебе я тоже враг, не забывай. Подлый и жутко коварный. Когда я окажусь в непосредственной близости от моего костыля, твоя спина станет подтверждением этих слов.

– О да, избейте меня, жестокая герцогиня!

Хохоча сами не зная отчего, мы повалились на траву. Святая Мензурка, как же хорошо было кругом! Какие нега и благодать разливались в воздухе! Какие ароматы струились от цветов и марлезонского сыра! Обожаю марлезонский сыр!

– Послушай, – вдруг толкнула меня в плечо Оливия. – Что это?

– А? – удивилась я.

– Слушай внимательно, балда! – Оливия уже настроилась на очень серьезный лад. – Вот опять, слышишь?!

– Подожди… Да, что-то странное.

У меня вдруг пропало все мое бесшабашное настроение. Этот звук… Он был не похож ни на какие другие. Я даже не могла его сопоставить со всеми звуками, которые слышала. Но больше всего…

Больше всего этот звук напоминал скрежет, с которым открывается старая, заржавевшая дверь.

– Дверь? – удивилась я.

– То-то же, – Оливия выглядела испуганно. – Если это дверь, то где она? Что она открывает? И, судя по звуку, это не просто дверь, а здоровенная дверь! Только не вздумай зассать и кинуться в замок под крыло к моему папаше! Мы должны выяснить, что произвело такой странный звук!

– А здесь точно нет больше никаких замков, поместий, крепостей?

– Насколько мне известно, нет. А-ах! Ты думаешь, что этот звук издают враги отца, решившие осадить наш замок?!

– Вряд ли приличные враги станут издавать столь неприятный звук. Это прямо беспредел какой-то!

– Предел… Люция, насколько мне известно, границы владений герцогства Монтессори с запада оканчиваются рекой Фортунатой…

– Река удачливых… – перевела со старолитанийского я.

– Да, погоди. Звук шел с запада. А вдруг…

– Что?

– Это враги, пришедшие по воде. Может быть, это вражеские корабли. Фортуната – речка большая.

– Против твоего отца может выдвинуться флот? Внутренний литанийский флот?

– Почему только литанийский? Фортуната выходит в море Спокойствия. А там берега Пшепрашама и Славной Затумании!

– И эти замечательные государства враждуют против поэта Альбино Монтессори?!

– Почему обязательно государства? В Пшепрашаме каждый приличный кнежич имеет флот и армию, у них междоусобная война! Там даже медведей забривают в регулярные войска, я читала! И Славная Затумания собачится с кем только ни попадя… Так. Сворачиваемся и едем.

– Куда? В замок?

– Туда позже. Сначала к реке.

– Ты рехнулась, Оливия? А если там уже высадился враг?! Вот им будет радость – захватить в плен дочку герцога и стребовать за нее выкуп! Не дури. Садись в двуколку и скачи домой что есть силы. А я побегу к реке.

Оливия зло сверкнула глазами. Она понимала, что я права, но не хотела сдаваться сразу.

– Побежит она к реке… Тут приличное расстояние.

– Ничего, я быстро бегаю. Держать все время на запад?

– Да.

– Тогда вперед. Нечего рассусоливать.

Я чуть ли не силком усадила Оливию в повозку, проверила, хорошо ли затянуты подпруги, крепки ли колеса и хлопнула в ладоши:

– Давай, герцогиня!

– Ты чертовка, Люция! – рыкнула экселенса Монтессори.

– Сама такая. Я не двинусь с места, пока ты не уедешь.

Оливия еще раз рыкнула, хлестнула лошадей, и те рванулись с места, не ожидая такой развязки мирного дня.

– О Исцелитель, пусть она не вывалится, – с тоской прошептала я. – Дурища лысая.

Когда повозка скрылась из виду, я развернулась на запад и побежала. Главное – соблюдать точное направление, а с этим у меня все в порядке. Где-то через полчаса быстрого бега (я не могла остановиться, ноги словно несли меня сами) я почувствовала запах воды, водорослей и цветущих камышей. Фортуната была близко.

На дороге у меня оказалось громадное кукурузное поле, я вошла в него и словно ослепла. Со всех сторон были одинаковые ряды высоких кукурузных стеблей, и если бы не мой внутренний компас, я бы так и осталась на месте, мечась по кругу. Я сбавила скорость и перешла на шаг, стараясь бесшумно проскальзывать меж стеблей. Вдруг меня прошиб пот, ужасный, липкий, – это был страх. Мне показалось, что в любую минуту передо мной появятся рейтары Пшепрашама или затуманские пэры, нагруженные алебардами, мечами и арбалетами. Вот только сейчас мне не хватало паники!

Я остановилась и сжала кулаки.

– Прекрати, – сказала я себе. – Не падай раньше выстрела. Я спокойна. Я совершенно спокойна. Я абсолютна спокойна. Медленный глубокий вдох и резкий выдох. Вперед.

Я перестала следить за временем и сосредоточилась на своих шагах. Где-то на шесть тысяч девяносто девятом шаге я оказалась на берегу Фортунаты. То есть я видела берег через решетку кукурузных стеблей.

И обозримый берег был совершенно, абсолютно пуст.

То есть на нем не было даже травы. Она исчезла, оставив большой квадрат иссохшей, потрескавшейся земли. И трещины были тоже немаленькими. Из них струйками вырывался горячий пар. Я почувствовала, как он горяч.

И он пах тухлыми яйцами. То есть сероводородом.

Откуда оно взялось у меня в речи, это глупое «то есть»?! О черт, о чем я!