В. ЛЕМАН - НАШ ЧЕЛОВЕК В ГЕСТАПО
Штандартенфюрер СС Штирлиц, герой известной киноленты, уже давно сошел с экрана и живет особой жизнью, не подчиняющейся законам приключенческого жанра, по которым создал сценарий «Семнадцать мгновений весны» мастер этого цеха Юлиан Семенов. Штирлиц как бы стал реальной личностью, которую многие считают эталоном разведчика.
Рассказывают, что к числу почитателей фильма «Семнадцать мгновений весны» принадлежал и генсек ЦК КПСС. Л.И. Брежнев, который после очередного просмотра телесериала неожиданно спросил:
— А мы присвоили Штирлицу звание Героя Советского Союза?
Те, кому был задан вопрос, почли за благо не объяснять, что Штирлица как реальной личности не существовало. Но на всякий случай Звезду Героя Социалистического Труда получил киноартист Вячеслав Тихонов, талантливо исполнивший роль советского разведчика.
В глазах миллионов людей Штирлиц стал символом успехов советской разведки в годы войны, причем настолько живым, что многие журналисты стараются отыскать человека, который действительно сумел проникнуть в глубочайшие тайны Третьего рейха, был накоротке с шефом службы безопасности Р. Гейдрихом и высокопоставленным нацистом М. Борманом, не говоря уже о шефе гестапо Генрихе Мюллере.
Но так ли уж это важно? Для получения сугубо секретных данных не обязательно иметь в качестве осведомителей первостепенных лиц государства, хотя подобное не исключается. Правилом является скорее обратное: незаметные и не привлекающие к себе внимания источники дают куда больше сведений. При этом есть одна сфера, проникновение в которую считается «высшим пилотажем» в разведке. Эта область — сама разведка противника, а еще пуще — его контрразведка, где замышляются и проводятся наиболее острые мероприятия, направленные против страны разведчика.
Гестапо, или, как оно официально именовалось в Германии, IV управление Главного управления имперской безопасности (РСХА), убереглось ли оно от советской внешней разведки? По мнению одного бывшего генерала КГБ, внедрение советской разведки в гестапо было минимальным. А как на самом деле обстояли дела?
Почти полтора десятка томов дела Брайтенбаха, он же А/201, невозможно одолеть ни в один присест, ни в десять, так как они охватывают тринадцать лет сотрудничества берлинской резидентуры внешней разведки с одним из выдающихся ее агентов. Под псевдонимом Брайтенбах скрывался гауптштурмфюрер СС, ответственный сотрудник отдела IV Е РСХА Вилли Леман. Отдел, в котором он работал, вел борьбу со шпионажем. Он был поделен на четыре территориальных округа: «Запад», «Север», «Восток» и «Юг».
Привлечение на свою сторону этого человека было большой удачей советской разведки. Он, если можно так выразиться, нередко прикрывал как щит советских разведчиков в Германии от ударов гитлеровской контрразведки. Брайтенбах своевременно предупреждал резидентуру о выходе гестапо на след ее сотрудников и агентов, о начатой оперативной разработке, о гото-вившихся арестах и засадах. Он информировал разведку также по целому ряду других важнейших вопросов, которые держались в строжайшем секрете, но становились известными ему по службе.
Дело Брайтенбаха вели руководители внешней разведки: А.Х. Артузов, Б.Д. Берман, З.И. Пассов, С.М. Шпигельглас и, наконец, П.М. Фитин. Вилли Леману суждено было пережить четырех из них. Пятый, сменивший своих предшественников Фитин, не сумел предотвратить провала источника ценной информации.
...7 сентября 1929 года руководитель внешней разведки Трилиссер направил в берлинскую резидентуру Берману шифрованную телеграмму следующего содержания. «Ваш новый агент А/201 нас очень заинтересовал. Единственное наше опасение в том, что вы забрались в одно из самых опасных мест, где малейшая неосторожность со стороны А/201 или А/70 может привести к многочисленным бедам. Считаем необходимым проработать вопрос о специальном способе связи с А/201».
Если раскрыть код, использованный в телеграмме, то увидим, что под А/201 был зашифрован уже упомянутый Вилли Леман, сотрудник прусской политической полиции. Агент А/70 — уволенный из полиции за дисциплинарный проступок Эрнст Кур, знакомый Лемана.
К этому времени Вилли Леман уже был опытным, положительно зарекомендовавшим себя по службе контрразведчиком. Намерение установить с русскими неофициальные контакты у него созрело, по всей видимости, давно, но, будучи человеком осторожным, он не хотел делать поспешные шаги. Поэтому для налаживания отношений он решил использовать как бы своего доверенного представителя Эрнста Кура, оказавшегося после увольнения из полиции безработным. По совету Лемана тот обратился в советское посольство. После беседы с Куром, проведенной одним из сотрудников резидентуры, было принято решение о его вербовке. Полицейский, пусть даже бывший, представлял оперативный интерес, и резидентура предполагала использовать его для сбора сведений о лицах, попадавших в поле зрения разведки, с выплатой ему денежного вознаграждения за предоставленную информацию.
Чтобы найти ответы на поставленные перед ним вопросы, агент А/70 обратился к Леману, и вскоре в резидентуре узнали, что наиболее ценные сведения Кур получал из кругов политической полиции. Со своей стороны, Леман убедился, что с русскими можно иметь дело. Он вступил в прямой контакт с советской разведкой.
Спустя некоторое время посредничество Кура стало тяготить Лемана, а резидентура пришла к выводу, что оно к тому же небезопасно. У Кура появилась привычка, получив вознаграждение, отправляться в пивные, расположенные в рабочих кварталах Берлина, и широко гулять там ночь напролет. Подобные места были наводнены полицейскими осведомителями. Они могли заинтересоваться, откуда у безработного появились большие деньги, и установить за ним слежку, которая могла бы вывести на А/201 и работников советского посольства. По просьбе работников резидентуры Леман серьезно предупредил своего помощника.
Хочу тебя предупредить, старый дружище, — обратился Леман к Куру. — В последнее время в стране усилились меры по контролю за иностранцами и теми, кто с ними встречается. Возможно, что в одной из пивных ты уже подцепил хвост, и твое разоблачение, как понимаешь, вопрос времени.
Я ничего такого пока не замечал, — явно растерялся Кур. — Что же мне делать, Вилли?
Ответ на этот вопрос был предусмотрительно подготовлен советской разведкой.
Да выход в общем-то есть из любого положения: лучше всего временно выехать за границу, например, в Швецию.
Легко сказать. А где взять деньги?
Там же, где брал раньше: у советских друзей. Думаю, они тебе не откажут и помогут устроиться на новом месте.
Кур воспользовался советом приятеля. С 1933 года он проживал в Швеции под видом мелкого торговца, не порывая отношений с советской разведкой. Магазинчик, владельцем которого он значился, использовался, по всей вероятности, в качестве «почтового ящика», а проще говоря, передаточного пункта корреспонденции, предназначенной для разведки.
С этого момента связь с Леманом, или Брайтенбахом, поддерживали советские разведчики-нелегалы, в том числе В.М. Зарубин, одна из наиболее ярких личностей в разведке, умело направлявшей деятельность ценного агента.
Василий Михайлович Зарубин (1894—1972) пришел в разведку в 20-х годах. Имея лишь начальное образование и будучи не в состоянии продолжить учебу, он благодаря природным дарованиям и большому трудолюбию стал образованным человеком, обладал острым умом и большим обаянием. Нелегальную работу Василий Михайлович начал в Китае. Затем его перебросили в Европу, где он под видом чешского инженера создал разведывательную сеть. Финляндия, Дания, Франция, Германия были полем его деятельности. Владея английским, французским и чешским языками, научившись непринужденно держаться в любом обществе, Зарубин без труда сходился с самыми разными людьми. Он установил тесный деловой контакт и с Леманом, проработав с ним несколько лет и получив много ценнейшей секретной информации.
Кто же такой был этот агент советской разведки и что, собственно, побудило его — преуспевающего чиновника немецкой полиции, рассудительного и уравновешенного человека — предложить свои услуги Советскому Союзу?
По результатам проведенной установки и с его слов известно, что Леман родился в 1884 году в Саксонии, под Лейпцигом, в семье учителя. Профессии отца он предпочел ремесло столяра, которое ему довольно быстро наскучило. В поисках романтики семнадцатилетним юношей он поступил добровольцем на службу в военно-морской флот Германии. На борту военного корабля немецкой эскадры ему довелось в мае 1905 года наблюдать у острова Цусима русско-японское морское сражение, в котором, несмотря на безвыходное положение, русские моряки проявили отвагу и мужество, запомнившиеся Вилли на всю жизнь. С немецкой эскадрой он ходил и к берегам Африки, где в то время Германия имела колонии. Прослужив на флоте десять лет, Леман в звании старшины-артиллериста вышел в отставку.
Неизвестно, какими путями, но в 1911 году он попал на работу в прусскую полицию. Вскоре Леман стал сотрудником ее контрразведывательного отдела. При всех реорганизациях и перетрясках полицейских органов: и при кайзере, и в Веймарской республике, и при захвативших власть нацистах — Леман неизменно оставался на этой службе в течение тридцати лет, получая повышения и поощрения. Начав службу с рядового полицейского, он окончил спец-курсы и стал старшим референтом отдела. Леман распределял дела между сотрудниками, докладывал руководству о результатах работы, проводил ежедневные совещания с младшими чиновниками, вел особо важные расследования, негласно наблюдал за поведением и контактами иностранных военных атташе на приемах, официальных церемониях. Через его руки проходили многие документы сначала прусской политической полиции, а затем гестапо и РСХА, имевшие гриф высшей секретности.
Весной 1930 года В. Лемана назначили начальником подразделения, занимавшегося разработкой советского посольства. В конце 1932 года в отделении Лемана было создано специальное подразделение по борьбе с «коммунистическим шпионажем». Под его контролем оказались в тот период вопросы, связанные с противодействием советским разведслужбам по линии полиции.
Важность этого факта трудно переоценить, и есть смысл подробней остановиться на роли Лемана в то время. Начиная с 1932 года, когда перспектива прихода к власти нацистов стала тревожной реальностью, в Германии возросла активность и легальной, и нелегальной резидентур политической и военной разведки СССР. В то же время полицейские органы немец-ких земель, в том числе и самой значительной среди них — Пруссии, так и не предъявили нацистским руководителям никаких доказательств подрывной деятельности коммунистов и Коминтерна.
Заинтересованным лицам рейха нетрудно было сфабриковать компрометирующее КПГ дело. Недостатка в провокаторах, готовых за деньги выполнить любую грязную работу, немецкая полиция не испытывала. Однако достаточно громкого дела о «коммунистических заговорщиках», как свидетельствует хроника тех лет, в судебных инстанциях Пруссии не рассматривалось. Это тем более может показаться странным, что во главе отдела 1А (политической полиции Пруссии) стоял Р. Дильс, с осени 1932 года рьяно служивший нацистам. Он передал Герингу значительное количество секретных материалов полиции о врагах национал-социалистов, но ничего, что позволило бы обвинить коммунистических лидеров в предосудительных связях, найти так и не сумел. Очевидно, кто-то вставлял палки в колеса шефу политической полиции, но кто именно — ни Дильсу, ни его коллегам из СД (службы безопасности Национал-социалистической партии) узнать тогда не удалось.
В то же время, оставаясь в тени, Леман вел незаметную, но очень полезную для советских друзей работу, мешавшую собрать хоть какие-нибудь компрометирующие представительство СССР сведения, оперируя которыми можно было бы заявить о «вмешательстве Советского Союза во внутри германские дела и поддержке им коммунистических заговорщиков».
В 1933 году, на следующий день после назначения Гитлера рейхсканцлером Германии, Геринг, получивший полномочия комиссара по внутренним делам Пруссии, лично возглавил полицию этой земли и провел в ней радикальную чистку. Чуть ли не в считанные часы кадровый состав ее обновился, по некоторым данным, на две трети. Геринг сделал это по представлению Дильса, заранее наметившего кандидатуры полицейских, подлежавших немедленному увольнению, а также всех, кто не устраивал нацистов или казался подозрительным. Многие из них вскоре погибли или попали в концлагерь. На их место пришли штурмовики и эсэсовцы. Так создавалась кадровая основа будущей тайной государственной полиции.
Леман удержался на службе, не попал под молот нацистских репрессий по нескольким причинам. Во-первых, он, как уже говорилось, достаточно умело скрывал связь с советской разведкой и, конечно, не был замечен в сочувствии к «красным». Во-вторых, являлся опытным, знающим все тонкости контрразведывательного дела специалистом. То, что он отвечал за раз-работку советских дипломатов и работников торгпредства, послужило ему своего рода визитной карточкой, внушившей нацистам особое доверие. Да и в советской резидентуре позаботились о том, чтобы не поставить под удар Брайтенбаха, полагая, что на данном этапе для него важнее всего закрепиться, упрочить свое положение в новой полицейской структуре Германии — той, которой предстояло стать осевым стержнем репрессивного механизма фашистского государства.
Сначала в гестапо Пруссии, а затем, после объединения земельных полицейских органов, в центральной службе гестапо Леману суждено было проработать более двадцати лет. Он по-прежнему занимал ответственные должности, поднимался по служебной лестнице, отвечая в дальнейшем за контрразведывательное обеспечение объектов военной промышленности Германии. В 1939 году его назначают начальником одного из важнейших подразделений только что созданного РСХА. В 1941 году Леману поручили руководство обеспечением безопасности сооружаемых военных объектов, в том числе на Востоке.
Все это время он сотрудничал с советской разведкой, хотя после 1937 года о нем порой «забывали», так как работавших с Брайтенбахом разведчиков, знавших о нем руководителей внешней разведки репрессии затронули, вероятно, даже в большей степени, чем другие чекистские кадры. Нельзя исключить и того, что не в меру ретивые и недалекие исполнители, держа нос по ветру, поспешили отнести его к числу гестаповских «провокаторов», а измученные пытками разведчики могли вынужденно подписаться под этой преступной ложью.
Брайтенбаху приходилось самому напоминать о своем существовании советским товарищам, предпринимая рискованные шаги. Работая в центральном аппарате гестапо, который курировали такие отличавшиеся редкостной подозрительностью и феноменальным коварством организаторы тайного сыска, как Г. Мюллер и Р. Гейдрих, Леман все эти годы словно ходил по лезвию бритвы. Он встречался и с обер-палачом рейхсфюрером СС Г. Гиммлером. Малейшая неосторожность, допущенная агентом или знавшими о нем работниками резидентуры, грозила ему разоблачением, пытками в застенках и гибелью. Леман слишком хорошо знал, что такое гестапо, и проявлял большое мужество, по собственной инициативе возобновляя вдруг оборвавшиеся контакты и добывая новую информацию для советской разведки.
Что же побудило Лемана много лет рисковать своей жизнью? Вопрос непростой, о чем свидетельствуют и документы его личного дела. В одном из годовых отчетов берлинской резидентуры о работе Брайтенбаха, относящихся к раннему периоду его сотрудничества с советской разведкой, есть такое резюме: «Это верный, добросовестно работающий с нами на материальной основе агент». Как видим, акцент сделан на «материальную основу», то есть денежное вознаграждение. Но есть ряд обстоятельств, в силу которых поспешно зачислять Лемана в категорию платных агентов — лиц, сотрудничающих с той или иной спецслужбой из корыстного интереса, — было бы неверным. Во-первых, ко времени, когда Вилли стал сотрудничать с советской разведкой, материальное положение супругов Леман являлось довольно прочным, они не испытывали той нужды, в которую поверг миллионы их соотечественников тяжелейший экономический кризис конца 20-х — начала 30-х годов. Его жена Маргарет получила в наследство гостиницу с рестораном, приносившие семье небольшой, но стабильный доход, да и жалованье полицейского чиновника было отнюдь не скудным.
Во-вторых, принимая время от времени денежные суммы от советских друзей (кстати, не очень значительные), Вилли никогда не обсуждал с ними размеры вознаграждения и уж тем более не выражал какого-либо неудовлетворения, если оно оказывалось скромным. Такое поведение не характерно для платного агента. Очевидно, что в отношениях с разведкой СССР деньги играли для Лемана не главную роль, хотя он и не отказывался принимать их, как это делали некоторые немецкие антифашисты. Объяснение этому факту найти нетрудно: воспитанный на принципах морали бюргерского сословия, Вилли считал незыблемым правило — добросовестно выполненная работа должна соответствующим образом оплачиваться. Свою работу он делал на совесть и, естественно, не находил ничего зазорного в том, что она добавляла в бюджет семьи кое-какие средства. Близость Лемана к буржуазным слоям общества, видимо, и предопределила двойственное отношение к нему некоторых советских разведчиков, всегда стоявших на классовых позициях. Они видели в Лемане ценный источник информации и в то же время представителя чуждого класса. Да и условия службы в органах внешней разведки были таковы, что показать начальству не притупившееся классовое чутье оперативному работнику совсем не мешало, тем более в материале, предназначавшемся для личного дела его агента. Пусть даже в ущерб основной работе.
Таким образом, сделанный в документах разведки вывод о мотивах сотрудничества с ней Лемана не вполне соответствует истине. Но если определяющим мотивом был не материальный интерес, значит, имелись и другие побуждения: симпатии к светскому народу, демократические убеждения, затаенная неприязнь к фашистскому режиму. Есть все основания утверждать, что именно эти моменты присутствовали в его умонастроениях и так или иначе влияли на поведение.
Леман еще со времен Цусимы в душе симпатизировал русским. В беседе с одним из сотрудников резидентуры, отчет о которой имеется в его личном деле, Вилли говорил, что в Германии до прихода к власти Гитлера многие сочувственно и с надеждой смотрели на СССР, приветствовали взаимовыгодное экономическое сотрудничество, желали жить в мире и добрососедстве с Советской Россией. Это было характерно для широких слоев немецкого населения, подчеркивал Леман.
Встретив рождение Третьего рейха с настороженностью и скепсисом, но еще не будучи убежденным противником фашистского режима, он пришел в конце концов к неприятию идеологии и практики нацизма. Знакомясь с документами гестапо, Леман хорошо узнал, что такое фашизм, какие чудовищные преступления он уже совершил в его родной стране, а также на захваченных Гитлером территориях. Ему было известно о содеянном нацистами в те годы столько, сколько многие немцы, да и весь мир узнали уже после крушения фашистского режима.
Как можно дольше оттягивал Леман вступление в Национал-социалистическую партию и подал заявление о приеме в НСДАП только в 1938 году, когда дальнейшие проволочки могли неблагоприятно сказаться на его служебном положении, а может быть, повлечь и худшее.
О восприятии им событий в Третьем рейхе красноречиво свидетельствует такой штрих. Когда заместитель Гитлера по НСДАП Р. Гесс в мае 1941 года совершил перелет в Англию и был в Германии официально объявлен сумасшедшим, Леман в беседе с сотрудником резидентуры прокомментировал этот факт саркастическим замечанием: «Ну вот, теперь ясно, кто нами правит».
Доверительное общение с друзьями из СССР, видимо, не прошло для Вилли бесследно, оказало заметное влияние на его взгляды.
Но было бы наивно думать, что в обстановке захлестнувшего Германию террора отношения Лемана с советскими разведчиками были неизменно сердечными и теплыми. В середине 30-х годов он, случалось, приходил на встречи в нервозном состоянии, говорил о возросшей активности контрразведки в стране, порой давал понять, что не мешало бы личное общение с ним ограничить, чаще использовать другие конспиративные способы связи.
К этому времени гестапо действительно приобрело опыт контрразведывательной работы и нейтрализовало деятельность агентурных сетей ряда сильнейших разведок мира.
У Лемана были веские поводы беспокоиться о собственной безопасности. В гестапо поступил донос на Лемана, в котором его обвиняли, что на рубеже 20-х годов он исповедовал демократические убеждения, поддерживал в указанный период контакты с председателем совета рабочих и солдатских депутатов О. Штробелем (позднее тот изменил политические взгляды, порвал с левыми и вступил в НСДАП, став правой рукой рейхсминистра пропаганды Геб-бельса).
Обвинения против Лемана соответствовали истине, в те годы он на самом деле был близок к представителям социал-демократии Германии, однако в свое время позаботился, чтобы эти факты его биографии не стали известны руководству полиции и конечно же никоим образом не нашли отражения в личном деле. Тем не менее в гестапо было проведено служебное расследование. Дело Лемана тогда прекратили за «недоказанностью вины». Перевесила его репутация опытного профессионала и хорошие отношения с начальством, а главное — новое положение самого Штробеля. Разве можно было попрекать Лемана, что в молодости он был близок с помощником такого человека, как Геббельс!
Но спустя некоторое времени некая Дильтей дала тайной полиции показания, что советское посольство в Берлине якобы имеет в гестапо «своего человека», и назвала фамилию Лемана. За ним установили слежку, но ничего подозрительного не обнаружили. Как впоследствии рассказал Леману начальник русского отдела гестапо, его знакомый, Дильтей сожительствовала с сотрудником тайной полиции — его однофамильцем — и сделала ложный донос, чтобы насолить провинившемуся перед ней любовнику.
Центр потребовал от резидентуры максимальной осторожности в работе с Брайтенбахом. В 1935 году Леман на одной из конспиративных встреч попросил сотрудника разведки приготовить для него паспорт на другую фамилию на случай, если бы пришлось перейти на нелегальное положение и немедленно выбраться из Германии. Его просьба была удовлетворена, такой документ подготовили.
Состояние здоровья Лемана, человека уже немолодого, также влияло на его настроение. Однажды он пришел на явку совершенно больной, с трудом передвигая ноги. Но, несмотря на плохое самочувствие, назначенной встречи не пропустил и нужные документы принес. На сообщение В.М. Зарубина о том, что Брайтенбах серьезно болен, руководство внешней разведки ответило срочной шифро-телеграммой, в которой указывало, что его нужно спасти во что бы то ни стало, а если лечение потребует больших денежных затрат, помочь Леману, легализовав их получение таким образом, чтобы не вызвать подозрений в отношении его. Развитие болезни врачам удалось приостановить, но Лемана и его друзей из берлинской резидентуры ждали новые испытания.
В начале 1937 года В.М. Зарубина отозвали из Германии, и он предстал перед заместителем наркома внутренних дел Л.П. Берией, курировавшим тогда и разведку. По словам очевидцев, Берия обвинил Зарубина в предательстве. Однако, несмотря на тяжкое обвинение, Зарубина не расстреляли, не приняли по отношению к нему других суровых репрессивных мер. Его понизили в должности, оставив в центральном аппарате разведслужбы, и передали под начало молодого лейтенанта В.Г. Павлова, лишь начинавшего свой путь в разведке.
Перед отъездом в СССР Зарубин познакомил Брайтенбаха со своим агентом — женщиной, проходящей в документах разведки под псевдонимом Клеменс. Она содержала конспиративную квартиру в Берлине. К сожалению, Клеменс плохо знала немецкий язык и с тру-дом на нем изъяснялась, но в распоряжении Зарубина в тот момент не было другой кандидатуры связника, да и не предполагал он, что возвращается в СССР надолго.
Брайтенбах передавал Клеменс материалы в запечатанном пакете, который у нее затем забирал сотрудник легальной резидентуры Рубен (С.И. Агаянц). Таким же образом передавались и задания для Брайтенбаха. По рекомендации Центра в целях усиления конспирации в цепочку связи была включена также Маруся — жена одного из разведчиков, находившаяся в то время в Берлине. Но Маруся вскоре выехала в СССР, и Рубен, практически не знавший немецкого, остался единственным сотрудником берлинской резидентуры. Он проводил операции приема-передачи документов Брайтенбаха через Клеменс.
Перестав получать устные инструкции и советы, Леман вынужден был действовать, руководствуясь собственными представлениями о том, какие сведения могут быть интересны Москве. Подобное отношение резидентуры, которое ценному агенту могло показаться безразличным, давало повод думать, что его конспиративная работа не очень-то нужна и ему не доверяют. И все же Брайтенбах не прекращал свою сопряженную с риском для жизни деятельность по сбору секретной информации. Наконец из Москвы от Зарубина он получил записку. В ней говорилось, что «друзья помнят Лемана, беспокоятся о его здоровье, просят не снижать активности, но при этом быть предельно осторожным».
Брайтенбах ответил: «У меня нет никакого повода для опасений. Я уверен, что там тоже знают, что здесь все делается добросовестно, все, что можно сделать. Пока в приезде оттуда особой срочности нет. Если понадобится, я сообщу».
Однако его оптимизм вскоре начал угасать. Свидетельство тому — следующая записка Брайтенбаха, переданная через Клеменс. В ней звучат нотки обиды: «Как раз тогда, когда я мог бы заключить хорошие сделки, тамошняя фирма совершенно непонятным для меня образом перестала интересоваться деловой связью со мной».
На это обращение Зарубин ответил из Москвы, что «фирма» высоко оценивает присланный материал и просит своего друга продолжать работу в том же духе.
Это было все, что мог сделать Зарубин в той тяжелой ситуации, в которой оказался сам и многие кадровые работники разведки.
В конце ноября 1938 года Рубен в последний раз принял от Клеменс материалы Брайтенбаха. В декабре он вынужден был лечь на операционный стол в берлинской клинике и в дальнейшем оказался прикованным к больничной койке до последовавшей вскоре смерти. Последняя ниточка, связывавшая Центр с Брайтенбахом, оборвалась. Контакты удалось наладить лишь спустя полтора года.
Ценность источника информации для внешнеполитической разведки во многом определяется его служебным положением, близостью к правительственным кругам и иным государственным сферам, умением находить актуальные сведения и проверять их достоверность, наконец, элементарной порядочностью. Леман отвечал этим требованиям в полной мере. Ни одно его сообщение, как показывает анализ, не содержало дезинформации.
Он передавал строго секретные документы и личные подробные сообщения о структуре, кадрах и деятельности гестапо и абвера. Леман вовремя предупреждал о готовящихся арестах и провокациях в отношении сотрудников советской разведки, как находившихся на нелегальном положении, так и имевших дипломатическое прикрытие; сообщал об известных ему лицах, разрабатываемых гестапо, наводил справки по следственным делам, которые интересовали резидентуру. В частности, Брайтенбах оповестил о готовившихся тайной полицией арестах советских нелегалов Бома и Стефана, которые тотчас выехали из Германии. Спасение Стефана (Стефана Ланга — Арцольда Дейча) сыграло немаловажную роль в будущих успехах советской разведки в Англии, так как после Германии и
Италии Стефан успешно работал в Великобритании. Именно он установил связи с К. Филби, Г. Берджессом и Д. Маклином — членами знаменитой впоследствии «кембриджской пятерки». Под влиянием Дейча люди из Кембриджа приняли решение сотрудничать с советской разведкой, научились у него азам конспиративной работы и в дальнейшем оказали неоценимую помощь Советскому Союзу.
По заданию Центра Брайтенбах добыл тексты ряда шифро-телеграмм нацистских спецслужб. Они должны были помочь советской дешифровальной службе разобраться в немецких кодах.
Леман информировал разведку о тщательно скрывавшихся нацистским режимом перипетиях борьбы за власть в Третьем рейхе. Эти сообщения, в частности, помогли советскому руководству весьма оперативно составить исчерпывающее представление о политических методах и истинном облике Гитлера и его подручных, в полной мере проявившихся в кровавых событиях лета 1934 года. Тогда фюрер, как известно, беспощадно разделался с мешавшими ему в установлении полного личного господства лидерами штурмовых отрядов, на которых он опирался в прежние годы, и оппозиционно настроенными политическими деятелями. Эта чистка, проведенная в течение 30 июня — 2 июля 1934 года, вошла в историю под названием «ночь длинных ножей». Гитлеровское руководство представило ее как необходимую, вы-нужденную меру — подавление «широчайшего заговора», затевавшегося Э. Ремом и другими вожаками штурмовиков с целью «совершения государственного переворота». В официальном коммюнике для печати, в речи Гитлера, произнесенной в рейхстаге 13 июля 1934 года, подчеркивалось, что Рем фактически уже начал мятеж, опираясь на многочисленные отряды СА, и только быстрое и беспощадное вмешательство могло предотвратить расширение путча. На самом деле Рем и его окружение, как сообщил Брайтенбах, были лояльны по отношению к фюреру, хотя и выражали недовольство тем, что многие лозунги «Национал-социалистической революции» позабыты Гитлером, материальное положение сподвижников фюрера стало хуже, а заслуги не оценены по достоинству.
Истинная причина устранения Рема и его подручных, подлинные масштабы устроенной тогда резни были окружены в нацистской Германии завесой тайны, о чем особо позаботились Геринг и Гиммлер. А советское руководство еще летом 1934 года в деталях знало о том, как готовилось подавление «заговора», что конкретно предпринималось гитлеровским правительством для сокрытия истины. Все стало возможным во многом благодаря берлинской резидентуре внешней разведки и ее агенту Брайтенбаху.
Он, в частности, передал сообщение о совещании, которое проводил Геринг с руководителями подразделений прусской полиции накануне кровавой чистки. Инструктируя их, министр-президент Пруссии подчеркнул недопустимость какого-либо полицейского вмешательства в действия отрядов СС и спецподразделений гестапо, готовившихся застать штур-мовиков врасплох. Для осуществления этой акции эсэсовцы получили со складов рейхсвера модернизированное стрелковое оружие, позволявшее вести беглый огонь, — винтовки и карабины новейших конструкций. Геринг ясно дал понять, что не задействованным в намеченной операции полицейским, услышавшим выстрелы, лучше держаться подальше от со-бытий и уж тем более не проявлять любопытства.
По мере возможности Брайтенбах старался помочь советским друзьям в их попытках спасти руководителей Компартии Германии. Подыскав удобный предлог, он посетил тюрьму Моабит и по поручению Центра выяснил условия содержания находившегося в заключении Эрнста Тельмана — лидера немецких коммунистов — и состояние его здоровья.
Обеспечивая в дальнейшем охрану объектов военной промышленности, инспектируя ее, участвуя в совещаниях по военным вопросам и присутствуя на испытаниях новых образцов машин и вооружения, Леман был в курсе как основных направлений развития немецкой военной техники, так и конкретных достижений военно-конструкторской мысли. Он знал, какие военные заказы выполняют ведущие концерны Германии, какие образцы вооружения и в каком количестве выпускают, что делается для расширения производства и что его тормозит. Передававшиеся им материалы в сопоставлении с другими источниками информации позволяли советскому руководству иметь представление о мощи вермахта, о темпах, с которыми она наращивается.
В 1935 году от Брайтенбаха поступили первые сообщения о работе немецких ученых над созданием боевых ракет — будущих ФАУ. Вначале он передал, что гестапо арестовало одного из конструкторов-ракетостроителей Зайнберга. Центр заинтересовался этим фактом, просил собрать возможно более полные данные о работах в этой области. Леман передал полученные в кругах немецких военных ученых и инженеров сведения, подтверждающие, что созданию ракетного оружия в рейхе придавали большое значение и поставили опытно-конструкторские работы на широкую ногу. Информация Брайтенбаха, как и некоторых других источников со-ветской разведки, была доведена до руководителей партии и государства, командования Красной Армии, стала известна занятым в области ракетной техники советским инженерам. Данные разведки в определенной мере способствовали ускорению темпов их работ, так как помогли руководству Советского Союза понять важность развития ракетостроения.
В конце 1935 года Леман присутствовал на проводившихся инженером-конструктором Вернером фон Брауном испытаниях. «В лесу, в отдаленном месте стрельбищ, устроены стенды для испытания ракет, действующих на жидком топливе», — передала в Москву резидентура об услышанном от Лемана. Подробный письменный доклад Брайтенбаха об испытаниях ракет был доложен внешней разведкой И.В. Сталину и К.Е. Ворошилову, а затем М.Н. Тухачевскому. Копию документа получило Разведуправление Генерального штаба РККА. Резидентуре внешней разведки в Берлине был после этого переслан перечень интересующих РУ ГШ РККА вопросов, требующих уточнения, и на ряд из них Леман сумел найти ответы.
Соответствующему адресату были доложены переданные Брайтенбахом сведения о новом бронетранспортере фирмы «Хорьх», о создании истребителя, имевшего цельнометаллический фюзеляж, о закладке на 18 верфях Германии 70 подводных лодок различных классов, предназначавшихся для проведения операций в Северном и Балтийском морях. От него поступила выработанная командованием вермахта и руководством гестапо инструкция, в которой перечислялись 14 новейших видов немецкого вооружения, находящегося в стадии изготовления.
Центр получил от Лемана данные о точном месторасположении пяти секретных полигонов для испытания новых образцов оружия (в годы Великой Отечественной войны эта информация помогла летчикам дальней авиации нанести ряд эффективных ударов по «объектам особой важности»).
Леман сообщил подробности проводившихся в засекреченной лаборатории завода фирмы «Браваг» опытов по изготовлению бензина из бурого угля, которые лично контролировал уполномоченный по 4-летнему плану подготовки Германии к войне Г. Геринг, о строительстве секретного завода для производства боевых отравляющих веществ, что свидетельствовало о том, что Гитлер не исключал возможности ведения химической войны.
Таков далеко не полный перечень важных сведений, переданных Брайтенбахом советской резидентуре в период 1933—1938 годов, а также с осени 1940 года до нападения Германии на СССР.
Летом 1939 года под «крышу» советского посольства прибыл резидент, внешней разведки и с ним несколько оперативных работников. Перемены в кадровом составе посольства были замечены Брайтенбахом. В июне 1940 года неизвестный опустил в почтовый ящик посольства письмо, адресованное «военному атташе или его заместителю». «Если этого не произойдет, — писал он, — то моя работа в гестапо потеряет всякий смысл». Указывался пароль для вызова по телефону, место и время встречи. Как только письмо поступило в Центр, было принято решение о командировании в Берлин разведчика А.М. Короткова.
Встретившись с Брайтенбахом в начале осени 1940 года, Коротков обстоятельно выяснил его положение, разведывательные возможности, настроение и сообщил о своих впечатлениях в Москву.
9 сентября 1940 года в Берлин резиденту поступила шифро-телеграмма, подписанная Берией. «Никаких специальных заданий Брайтенбаху давать не следует, — говорилось в ней. — Нужно брать пока все, что находится в непосредственных его возможностях, и, кроме того, то, что будет знать о работе различных разведок против СССР, в виде документов и личных докладов источника». Центр предложил резидентуре подобрать связника для доставки материалов Брайтенбаха и организовать их оперативную пересъемку.
Эта работа была поручена сотруднику резидентуры Б.Н. Журавлеву, выпускнику разведывательной школы. Журавлев до разведшколы окончил московский технический вуз. В спецшколе изучал итальянский язык. Назначение в Берлин явилось для него полной неожиданностью. Но надо было как-то приспосабливаться. В Берлине с преподавателем принялся за изучение немецкого языка. Купил велосипед и ездил по городу, чтобы лучше познакомиться с ним и изучить обстановку. В общем, старался изо всех сил стать квалифицированным оперработником. Журавлев встречался с Брайтенбахом в вечерние часы на затемненных светомаскировкой улицах Берлина (Великобритания находилась в состоянии войны с рейхом, и налетов английской авиации можно было ожидать каждый вечер).
Пересняв материалы, которых день ото дня поступало все больше, Журавлев возвращал их агенту рано утром, до его выхода на службу. С весны 1941 года от Брайтенбаха все чаще поступали тревожные сигналы, свидетельствовавшие, что Германия бесповоротно встала на путь развязывания агрессии против СССР. Так, в середине марта 1941 года он сообщил, что в абвере в срочном порядке расширили подразделение, работающее против России, — «Генеральная команда III — Берлин». Начальник этого отдела лично подбирал кандидатуры на открывшиеся вакансии.
28 мая 1941 года Брайтенбах передал сотруднику резидентуры, что ему приказали составить график круглосуточного дежурства в его подразделении. Когда он попытался выяснить, зачем это понадобилось, начальник ему ответил, что это секретное предписание и обсуждать его категорически запрещается.
В это тревожное время Брайтенбах по состоянию здоровья вынужден был уйти в отпуск и возвратился на службу 19 июня 1941 года. Он сразу узнал новость, которая заставила его, пренебрегая мерами предосторожности, немедленно встретиться с Журавлевым. Сильно волнуясь, он сообщил ему, что в гестапо только что поступил текст приказа Гитлера, согласно ко-торому немецким войскам, размещенным по периметру советских границ, предписывалось 22 июня после 3 часов утра начать военные действия против СССР.
Оперработник поспешил в посольство и доложил полученную информацию резиденту. В этот же вечер эта исключительной важности информация была отправлена в Москву. Таким образом Брайтенбах явился еще одним источником, который дал советскому руководству абсолютно достоверные сведения о неотвратимо нависшей над СССР опасности. Он сделал это за три дня до нападения, указав точный день и время его начала. По сведениям Б.Н. Журавлева, Берия задержал шифро-телеграмму и показал ее Сталину уже в последнюю минуту.
Утром 22 июня советское посольство было оцеплено плотным эсэсовским кордоном. Личная связь резидентуры с Брайтенбахом оборвалась.
Надо отметить, что Леман был умелым конспиратором, и хотя не раз попадал в рискованнейшие положения, благополучно из них выходил. Его провал и гибель обусловлены не допущенной им оплошностью, а другими причинами. А дело было так. Нацистская контрразведка перехитрила в радиоигре советскую разведку и получила в конце 1942 года явку к Брайтенбаху и пароль. Трудно было предполагать, что дело обернется столь трагическим образом и потерей столь ценного источника информации.
Гестапо напало на след берлинских антифашистов, с которыми должен был войти в контакт Барт, и вело их активную разработку. Бек попал в поле зрения контрразведки и был схвачен в сентябре. Такая возможность не исключалась А.М. Коротковым, руководившим его подготовкой. На случай поимки радиста и принуждения его к радиоигре с Москвой были разработаны условные сигналы, означавшие, что Бек работал на рации под гестаповским контролем.
14 октября 1942 года Бек вышел в эфир и на своей рации в ходе радиосеанса на глазах гестапо передал в Центр обусловленный сигнал опасности — произвольное повторение нескольких отдельных групп текста. Радистов немецкой службы радиоперехвата, контролировавших его работу, это не насторожило, поскольку выглядело вполне естественной ошибкой. А вот в советском приемопередающем центре должны были забить тревогу, доложить руководству внешней разведки, что в шифро-телеграмме из Берлина прозвучал сигнал тревоги — повтор абзацев.
Но произошла трагическая случайность. Дежурный радист не придал значения сбивчивой работе радиопередатчика, сигнал тревоги оказался непринятым. Получив сообщение о благополучно начатой Беком операции и не подозревая о провале, Центр передал ему явки к нескольким агентам, в том числе и к Брайтенбаху. Гестапо из расшифровки радиограммы узнало телефон Лемана и пароль для явки с ним...
В отличие от необыкновенно везучего Штирлица, Леман, к несчастью, был разоблачен, схвачен и поспешно казнен в том же году. Этот случай в гестапо окружили непроницаемой тайной; похоже, что высшие руководители гестапо и РСХА всерьез опасались за последствия малейшей огласки случившегося. Есть основания предполагать, что о разоблачении советского агента в святая святых спецслужб рейха не докладывалось «наверх»...
...Шел май 1945 года. В руинах ряда домов на Вильгельмштрассе, Принц-Альбрехтштрассе и других улицах Берлина, где еще недавно размещались службы Главного управления имперской безопасности (оно занимало в столице рейха к концу войны в общей сложности тридцать шесть зданий), работала группа сотрудников советской разведки и контрразведки. Возглавлял ее полковник госбезопасности А.М. Коротков, резидент внешней разведки НКГБ в Германии. Группа искала документы гитлеровских спецслужб. В ходе этих поисков одному из советских офицеров попалась учетная карточка некоего гауптштурмфюрера СС, арестованного гестапо. Как явствовало из документа, эсэсовец числился в штате IV управления РСХА — то есть все того же гестапо. Что с арестованным, где он содержался и жив ли вообще — никаких пометок в карточке не имелось, хотя сам факт ареста позволял догадаться о многом. Таинственно исчезнувшего гестаповца звали Вилли Леман. Советскому разведчику эта фамилия ничего не говорила, да и среди руководителей разведки об агенте Брайтенбахе знали в то время единицы. Загадочный бланк попал в кипу найденных материалов РСХА и был отправлен в Москву, на Лубянку.
Сегодня мы ничего не знаем о том, стало ли тогда известно полковнику госбезопасности А.М. Короткову об обнаруженном документе, проливавшем свет на судьбу антифашиста в эсэсовском мундире — того самого, с которым он встречался перед войной, чьи следы надеялся отыскать в поверженном Берлине. Объем и особая важность возложенных на него после Победы первоочередных задач оказались таковы, что проблемы, не имевшие чрезвычайной срочности, приходилось отодвигать на второй план.
Как бы то ни было, но учетная карточка арестованного поступила в соответствующее подразделение центрального аппарата разведки, где и было установлено, что бесследно исчезнувший гауптштурмфюрер СС Леман был надежным и проверенным помощником со-ветской разведки, известным под псевдонимом А/201 и Брайтенбах.
Некоторые подробности гибели агента стали все же известны советской разведке от его жены Маргарет, переступившей через крах фашистской Германии. По ее словам, приблизительно в декабре 1942 года поздно вечером мужу позвонили и срочно вызвали на службу. Больше она Вилли не видела; что с ним произошло, узнать тогда не смогла.
Спустя время один из друзей мужа, сослуживец, как величайшую тайну, поведал ей, что Вилли расстрелян в подвале гестапо вскоре после ареста. Он посоветовал Маргарет молчать об этом. Весь последующий период существования нацистского режима супруга Лемана жила в ожидании, что и за ней вот-вот придут, но беда каким-то чудом миновала ее. Маргарет бережно хранила память о муже и носила боль пережитой утраты в себе. В дальнейшем, уже после окончания войны, тайну его смерти она поведала компетентным органам ГДР.
В 1969 году Президиум Верховного Совета СССР наградил советскими орденами группу участников немецкого Сопротивления за их вклад в борьбу против фашизма и помощь Красной Армии. В ходе торжеств по случаю награждения, проходивших в конце 60-х годов, Маргарет Леман был вручен ценный подарок — часы в золотом корпусе с выгравированной на крышке надписью: «На память от советских друзей».
А как же сам Вилли Леман? К сожалению, его многолетнее самоотверженное сотрудничество с советской разведкой не было оценено по достоинству ни в нашей стране, ни в послевоенной ГДР.
