Почти целый день пришлось посвятить работе. С утра созвонился и встретился с начальником управления образования и науки областной государственной администрации, взял у него кое-какие справочные материалы. Потом поехал в ближайший район, побеседовал с местными чиновниками, учителями, жителями нескольких сел. Вернувшись домой после обеда, сел писать статью о том, что думают в Запорожской области о начавшейся по инициативе правительства оптимизации учебных заведений, проще говоря — о закрытии малокомплектных школ. Писалось мне легко, и через полтора часа я отправил готовый к публикации материал в редакцию.
А перед вечером поехал к Виве.
Мой вид ей категорически не понравился. Она осмотрела мое лицо, заглянула в глаза и заявила:
— Что-то ты больно измученный! Отдохни часик, а потом сядем ужинать. Я стушу шампиньонов, напеку оладий и сварю очень вкусный кисель.
Она тут же приготовила мне травяную ванну, и пока я принимал ее, поила настоем шиповника со смородиновым вареньем. Потом расстелила в спальне постель и приказала:
— Ну-ка ложись и попробуй подремать!
Я с охотой прилег, потому что действительно чувствовал себя неважно. Но спать не собирался, думал просто понежиться под теплым одеялом.
На улице уже темнело, и комнату заполнил вечерний сумрак. На душе у меня было спокойно и уютно, все мысли рассеялись, как утренний туман, все проблемы и тревоги испарились, будто лужицы жарким июльским днем. Вскоре незаметно для самого себя я, расслабленный и безмятежный, впал в полузабытье, а затем и вовсе крепко уснул.
И очутился посреди бескрайнего зеленого луга, залитого солнцем.
Передо мной стояли три высоких старца в грубых светлых одеждах с простыми деревянными посохами в руках. Их седые головы были не покрыты, выцветшие глаза возбужденно сияли, а длинные белые бороды трепетали от дуновения легкого ветерка. Старики не обращали на меня ни малейшего внимания, их взоры были устремлены куда-то в необозримую даль.
Я немного отошел в сторонку и тоже стал смотреть туда, куда и они. И вот на горизонте появилось желтоватое облако, оно стремительно приближалось, увеличиваясь в размерах.
— Великий Канти идет! — громко провозгласил один из старцев и склонил голову.
В это мгновение облако остановилось и начало преображаться — менять форму и цвет. Из желтого превратилось в оранжевое, из оранжевого — в коричневое; из овального — в круглое, из круглого — почти в треугольное. Вскоре из этого подобия пирамиды вырисовался огромный, высотой метров в пять-шесть, силуэт мужчины средних лет в светлом длинном сюртуке, застегнутом под самое горло. Исполин стоял с гордо поднятой головой, на которой красовался тюрбан пяти цветов, и смотрел прямо на нас. Чисто выбритое лицо, на крупных губах — доброжелательная улыбка, взгляд — спокойный, уверенный, почти царственный.
— Канти, тебе суждено уменьшить Индию, но возвысить ее и сделать могучей! — вещал старец. — Ты придешь и откроешь клетку, чтобы выпустить орла, уставшего мечтать о свободе. Канти, тебе суждено явить миру новую Индию! Ты придешь, отворишь дверь и скажешь: «Мы сильнее многих! Мы можем лучше! Мы знаем больше!». Канти, тебе суждено поднять с колен униженных и гонимых! Ты придешь, дашь им знамя гордости, и даже великие Инд и Ганг на миг застынут от изумления и радости.
Образ мужчины резко померк, облако снова начало преображаться, а затем стремительно понеслось вдаль, пока не исчезло за горизонтом.
Но там сразу же появился огненный шар. Он, как мяч, катился по лугу, с каждой секундой увеличиваясь в размерах. И остановился в сотне шагов от меня и старцев.
— Последняя матерь Альбиона идет! — воскликнул другой старец, склоняя голову.
В мгновение ока шар обрел очертания статной, худощавой женщины в темно-красном платье. Рыжеватые волосы свободно спадали ей на плечи, плотно сжатые губы выражали решимость и непоколебимую волю. В изящных руках дама держала головной убор, напоминающий корону, усыпанный драгоценными каменьями.
— Матерь, тебе суждено разрушить руины! Ты придешь, поделишь натрое землю и воду, силу и власть. Матерь, тебе суждено отправить многих своих сынов и дочерей в другие земли со светочем надежды! Ты придешь, расчистишь хлам и, положив венец своего величия к ногам ликующей толпы, заложишь сад великолепия и благоденствия на долгие годы. Матерь, тебе суждено обрести вечную любовь и благодарность детей твоих! Ты придешь, благословишь их на новую жизнь и вручишь им золотой ключ примирения и вселенского братолюбия.
Вспыхнул огонь, поглотив облик женщины, и тут же погас, словно и не было его.
А на горизонте уже возникло новое облако — синее, трепетное, яркое. Оно, как ураган, неслось прямо на нас. И опятьё резко замедлив бег, остановилось невдалеке посреди зеленого луга.
— Создатель державный идет! — вскричал третий старец и поклонился.
В посветлевшем облаке взметнулась тень, а затем проявился силуэт, который становился все контрастнее, все отчетливее. И, наконец, я увидел человека в темных брюках и белой рубашке с не застегнутыми верхними пуговицами. Его крепкая, смуглая шея была повязана трехцветным — сине-бело-красным — платком. Почти черные вьющиеся волосы закрывали половину высокого лба. Взгляд человека был пронзительным, на его губах играла не то лукавая, не то ироничная улыбка. В правой руке он держал золотую статуэтку льва, а в левой — серебряную фигурку слона с поднятым хоботом.
— Создатель, тебе суждено преобразить дикую степь, запеченную солнцем, продуваемую ветрами и омываемую дождями! Ты придешь и скажешь тьме отверженных и гонимых соплеменников: «Я нашел место для вас! Идите за мной!». Создатель, тебе суждено заложить краеугольный камень в основание будущей империи правды и единения! Ты придешь, возвестишь забытым черным племенам о часе пробуждения, приведешь к ним братьев твоих — каменотесов и зодчих, кузнецов и плотников, сеятелей и пахарей, и закипит великая работа, которой не видывала прежде эта бескрайняя, но бесплодная степь. Создатель, тебе суждено обрести поклонение облагодетельствованных потомков и одобрение славных предков! Ты придешь, окормишь семь и три стада, сроднишь узами братства своих и чужеродных чад.
И как только старец прекратил говорить, облако сгустилось, сжалось и тут же взорвалось, разлетелось, как разбившееся зеркало, на мелкие синие осколки.
Потемнело небо, над лугом нависли черные грозовые облака. Подул сильный ветер, пригнул травы до самой земли.
— Канти завтра придет, Матерь — послезавтра, а Создатель — через три дня! — сказал первый старик.
— Недолго их ждать осталось: первого — лишь одну полную жизнь, вторую — полную с четвертью и третьего — полную с половиной! — добавил второй.
— Да будет так! — заключил третий старик.
Полил обильный дождь — теплый, пахучий, нежный. Он оросил мои лицо и грудь, наполнил мое сердце возвышенной радостью бытия, сладким чувством полноты жизни.
— Иван, милый, просыпайся! Ужин остывает на столе!
Я открыл глаза — на краю постели сидела Вива и, ласково улыбаясь, поглаживала ладонью мои щеки. Резко привстав, я обхватил девушку за талию, привлек к себе и крепко поцеловал в губы.
— Ты отдохнул? — спросила она немного смущенно.
— Да, котеночек! — выскользнув из-под одеяла, я натянул брюки и, подхватив Виву на руки, понес в гостиную.
— Ваня! — счастливо прошептала она и прижалась ко мне всем телом. — Как мне хорошо с тобой…
Уже было почти одиннадцать часов вечера, когда я заехал во двор своей девятиэтажки. Выйдя из машины, увидел отиравшуюся возле подъезда незнакомую лохматую собаку. Она тут же побежала мне навстречу, приветливо виляя облезлым хвостом.
— Что, песик, наверно, проголодался? Сейчас чего-нибудь принесу! — я провел пальцами по его голове (погладить ладонью не рискнул — уж больно неухоженным он был), и поспешил домой.
Не разуваясь, заскочил на кухню. Открыл холодильник, нашел там кастрюлю с остатками супа, вылил его в пластиковую банку из-под майонеза, накрошил туда немного колбасы и хлеба и вышел из квартиры.
Собака, скрутившись калачиком, лежала на крыльце подъезда.
— На вот, похлебай! — я поставил перед ней банку.
Лохматая псина, прежде чем приступить к трапезе, благодарно лизнула шершавым языком мою руку.
Я вернулся в квартиру и, стараясь не шуметь, стал разуваться в прихожей.
— Ваня, это ты? — из спальни послышался голос жены. — А мы уже спим. Если хочешь покушать — в холодильнике гречневый суп со свининой.
Утром я долго приводил себя в порядок — принимал ванну, тщательно брился, втирал в лицо крем после бритья. Потом готовил себе простецкий завтрак, не торопясь, ел. Новых заданий из редакции не поступило, жена, уходя на работу, каких-нибудь поручений не дала, поэтому спешить мне было некуда.
Я вышел во двор только к обеду. Машина стояла у подъезда — вчера мне было лень отогнать ее на парковку. Проверил уровень масла, заглянул в расширительный бачок и принялся протирать тряпочкой стекла.
За этим занятием меня и застал знакомый парень из соседнего дома. Подошел, постоял рядом, подымил сигареткой, повздыхал и, как всегда, стал просить двадцатку на опохмел. Я бы не пожалел и дал ему эту мизерную сумму, но хлопец просто уже обнаглел — он повадился ходить ко мне чуть ли не через день. Причем, долг никогда не отдавал.
— Слышь, выручай, Ванюха! — лепетал молодой алкаш. — Хреново мне после вчерашнего до одури!
— Алик, сегодня у меня туго с наличностью, — с некоторым раздражением ответил я. И посоветовал: — Обратись к кому-нибудь другому, может, кто и смилостивится, не пошлет тебя куда подальше.
Но парень не собирался уходить, не солоно хлебавши, он торчал возле меня, переминался с ноги на ногу и продолжал канючить:
— Ну, дай два червончика, а? Голова гудит, нутро жжет, даже косточки болят…
Я вытащил из кармана бумажник, раскрыл и ткнул ему под нос:
— На, смотри! Здесь не больше сотни, а мне нужно в бак хоть немного бензина залить и сигарет купить.
Алик с секунду заворожено смотрел на бумажник, потом вдруг выхватил его из моих рук и, отбежав на несколько шагов, хрипло закричал:
— Ванюха, возьму я двадцатку! Слышь, возьму! Не обессудь, погибаю!
Я прекрасно знал, что ничего он не возьмет без разрешения и бумажник непременно вернет. Такие штучки с выхватыванием денег он уже неоднократно проделывал.
— Сегодня тебе ничего не обломится! — с улыбкой заявил я, продолжая елозить тряпкой по заднему стеклу.
Парень заложил руку с моим бумажником за спину и, пританцовывая, заныл:
— Тебе эти двадцать гривен погоды не сделают, а мне, может, жизнь спасут! Я ж помру, если не выпью хоть полстаканчика, непременно помру…
Бросив тряпку на крышу «Хонды», я вознамерился подойти к Алику и отобрать у него свои деньги. Но в этот момент откуда-то из кустов, высаженных у подъезда, со злобным рычанием выскочила та самая лохматая собака, которую я вчера кормил. Она пулей метнулась к парню и налетела на него, как бешенная. Мгновенно прокусила ему руку, цапнула за полу куртки и мертвой хваткой вцепилась в ногу.
— Ой-ой-ой! — взвыл от боли Алик. — Ой, спасай, Ванюха!
— Фу! Фу! Нельзя! — заорал я. Бросившись к собаке, схватил ее обеими руками за загривок и стал оттаскивать от парня.
Он не удержался на ногах, упал. Затрещали джинсы. Я продолжал волочить рычащего пса по земле, но тот и не думал отпускать свою жертву. Пришлось сильно хлопнуть его ладонями по ушам. И только тогда он, наконец, разжал челюсти.
— Вон! Вон отсюда! — я уже занес ногу, чтобы как следует пнуть эту полоумную зверюгу, однако она, вопреки моим ожиданиям, не стала убегать — напротив, присела и покорно ждала удара. Моя нога невольно опустилась.
Пес поднял заслюнявленную морду, преданно взглянул на меня своими умными глазами и приветливо завилял хвостом.
Я принялся осматривать раны громко вопящего Алика. Его ладонь была прокушена почти насквозь. С голени текла кровь. Рядом на асфальте валялись куски джинсовой ткани и мой бумажник.
— Ты можешь подняться? — спросил я, подхватывая парня подмышки.
— Попробую! — простонал он.
Собака отбежала в сторону и стала наблюдать, как я помогаю изувеченному ею человеку встать на ноги. Алик с трудом доковылял до подъезда и опустился на лавочку.
— Ну, что, давай вызову «скорую»? — предложил я.
— Не нужно! Не нужно! — замахал парень здоровой рукой. — У тебя есть дома йод или зеленка?
— Ладно, пошли ко мне!
У себя на кухне я, как умел, обработал руку и голень Алика перекисью водорода, затем аккуратно смазал края ран зеленкой и перевязал.
— Все-таки тебе нужно обратиться к врачу, — посоветовал я. — Вдруг эта собака бешенная!
— Обойдется! — беззаботно бросил отошедший от шока парень. — Меня больше тревожит мое внутренне состояние, — он многозначительно указал пальцем на свой рот. — Если не опохмелюсь, могу и «белочку» подловить. Такое со мной уже бывало. Мать меня тогда на четыре месяца на «дурочку» упекла!
Вздохнув, я открыл холодильник, достал початую бутылку водки и поставил перед ним на стол.
Глаза парня радостно засияли, а синюшные губы растянулись в блаженной улыбке, обнажая рот с желтыми, прокуренными зубами.
— Ну, ты это, Ванюха, стакан дай! — попросил он, зачарованно поглядывая на бутылку и облизывая свои пересохшие губы.
Через полчаса, когда мы вышли на улицу, собаки уже не увидели. Убежала? Или опять где-то притаилась? Странная какая-то эта тварь, весьма странная! И откуда она взялась, ведь раньше в нашем дворе ее не было?
Когда я приехал к Виве, то к своему немалому удивлению застал у нее на кухне молодую женщину, лицо которой мне показалось знакомым.
— Ванечка, это моя соседка по лестничной клетке Наташа, — представила ее девушка. — Садись пить с нами кофе!
Я поздоровался с женщиной и сел за стол. Она приветливо улыбнулась, но ее глаза остались грустными.
— У Наташи большое горе, — Вива поставила передо мной чашку и налила в нее из кофейника тягучей жидкости цвета темного шоколада. — Ее пятилетний сын Сашенька обварился кипятком. Бабушка не доглядела… Теперь лежит в реанимации.
— Что, такие серьезные ожоги? — сочувственно осведомился я.
— Очень серьезные, — тихо произнесла соседка и отерла ладошкой увлажнившиеся глаза. — Сашеньке уже сделали две операции. И две еще предстоит сделать… Нужны деньги. Вот, хожу по соседям, занимаю…
Я вскочил с табурета, побежал в прихожую и, достав из кармана куртки бумажник, вернулся на кухню.
— К сожалению, у меня с собой только сотня, — я смущенно протянул женщине несколько бумажек. — Возьмите! Если нужно, завтра привезу пару тысяч гривен.
— Я дала Наташе тысячу долларов, — со вздохом произнесла Вива. — Но одними деньгами тут не поможешь…
Соседка одернула полу своего домашнего халата, прикрывая колени, и с надеждой посмотрела на девушку:
— Может, у вас есть знакомый специалист по ожогам, а то этим врачам, которые сейчас занимаются лечением Сашеньки, я не верю. Равнодушные они какие-то и неразговорчивые… Ничего толком не обещают…
— Наташенька, нет у меня знакомых докторов, но я постараюсь помочь твоему сынишке, — Вива обняла соседку за плечи и погладила по голове. — Сейчас выпьем кофе, и я займусь приготовлением мази. А завтра утром схожу в церковь и помолюсь. Сашенька непременно выздоровеет и быстро встанет на ноги… А врачей не ругай, не такие уж они равнодушные, да и специалисты хорошие, поверь мне.
— Церковь, молитва… — задумчиво произнесла женщина. — Вы верите, что они действительно помогут моему сыну? Если бы это было так просто…
— Не всякого человека и не всякую молитву услышит Бог. Молится нужно с верой и за правое дело! — девушка опустила голову, но тотчас подняла ее и пристально взглянула в глаза соседке. — Не стану тебя, Наташенька, убеждать, ты сама увидишь, как мальчику станет лучше. — И тихо прибавила: — Уже завтра к вечеру.
С минуту мы пили кофе в тишине. Потом Вива поднялась, достала из кухонного пенала картонную коробочку, бутылочку оливкового масла, и несколько холстяных мешочков с какими-то снадобьями.
— Посидите здесь минут десять, а я в гостиной приготовлю мазь, — попросила девушка и вышла из кухни.
Мы продолжили пить кофе уже вдвоем.
— Когда мальчику собираются делать следующую операцию? — спросил я, подливая кофе в чашку соседки.
— Врачи еще точно не знают, — печально вздохнула она. — Говорят, все зависит от состояния Сашеньки…
— Понятно…
Больше мы не говорили до самого возвращения Вивы.
— Мазь готова! — радостно объявила она, переступая порог кухни. — Не бойся, Наташа, применяй ее смело! Но только тогда, когда Сашеньке станет лучше, то есть завтра вечером.
Женщина смотрела на Виву с недоумением и сомнением.
— Завтра вечером Сашеньке станет лучше? Вы так уверенно об этом говорите…
— Да, — подтвердила девушка. — Уже после захода солнца он попросит кушать, его обожженная кожа начнет заживать, восстанавливаться… Да ты сама все увидишь! Вот тогда и нужно будет обильно смазать — даже не снимая повязок — все тельце ребенка.
— А что это за мазь? — поинтересовался я.
— Она приготовлена на основе церковного мира, очищенного оливкового масла, меда и прополиса, — пояснила Вива.
— Если состояние Сашеньки действительно улучшится, я обязательно воспользуюсь вашим лекарством, — пообещала соседка. И, смущаясь, честно призналась: — Только не верится мне, что мой сыночек так быстро начнет поправляться, уж простите, пожалуйста…
Когда она ушла, забрав с собой баночку с мазью, я пытливо взглянул в глаза на девушке:
— Ты уверена, что не зря обнадежила бедную мать?
В ответ Вива утвердительно качнула головой.
— Дай-то Бог! — обронил я. — Дай-то Бог!