Знакомый из Киева, за дочку которого я писал душещипательные статейки для женского журнала, передал мне водителем рейсового автобуса довольно приличные деньги. Они пришлись как раз кстати — мой старый мобильный телефон в последнее время часто давал сбои и требовал замены. Я немедленно отправился в магазин и купил неплохой смартфончик. Однако на руках осталась еще довольно приличная сумма, и мне пришло на ум, что было бы неплохо сделать подарок супруге, которую, откровенно говоря, я не сильно баловал. Не откладывая в долгий ящик, зашел в обувной магазин и приобрел кожаные сапоги на шпильках — моя вторая половина как-то говорила, что хочет именно такие. По поводу размера я не переживал — если не угадал, супруга поменяет сапоги на другие. С продавцами этого магазина она была хорошо знакома.

Вива и Инга тоже не остались без подарков. Хотя для этого мне пришлось взять часть денег из своей заначки. Своей белокурой подружке я выбрал в ювелирном бутике симпатичное золотое колечко с голубеньким камушком, черноглазой — золотые сережки в форме кленовых листочков.

Реакция моих дам, когда я им вручил презенты, была практически одинаковой — каждая висла на шее, целовала и горячо благодарила. А супруга даже прослезилась — не знаю, что на нее нашло…

Правду говорят умные люди: будь щедр, и рука твоя не оскудеет. В этот же день на пресс-конференции в доме печати меня разыскала одна старушка — бывшая актриса запорожского театра, а ныне — молодцеватая пенсионерка — и почти силой запихнула мне в карман куртки конверт. Я догадывался, что в нем лежат деньги. Но никак не предполагал, что такие большие — там оказалась сумма, равная приблизительно моим трем месячным зарплатам. Это была благодарность за правку рукописи. Как-то, с полгода назад, эта самая старушка, по совету наших общих знакомых, попросила меня литературно обработать мемуары ее мужа — то ли полковника, то ли подполковника в отставке, и я не смог отказать. Он потом за собственный счет издал свои воспоминания тиражом в десяток экземпляров в типографии Запорожского автозавода и раздарил друзьям.

А еще по почте мне пришел гонорар из новомодного еженедельника, издающегося в столице. Его редактором работал мой давний знакомый, который время от времени заказывал мне статьи на различные темы и потом публиковал их под придуманными псевдонимами.

Вечером Инга встретила меня новостью:

— Алексей сегодня выходил на работу! Только что звонила Настя и сказала мне об этом.

— Ну, слава Богу! — обрадовался я. — Значит, его самочувствие улучшилось.

— С ним все нормально! — заверила Инга. — Утром помылся, побрился, принарядился и умчал. А сейчас сидит, уплетает кашу с котлетами и делится впечатлениями от первого рабочего дня.

Я обнял Ингу за талию, поцеловал в шею и предложил:

— Так, может, отметим это событие?

— Подумаешь событие! — хмыкнула она и указала пальцами на свои уши: — Давай лучше обмоем твой подарок!

— Согласен! Только придется оставить машину на стоянке и добираться домой на такси.

Инга лукаво улыбнулась:

— Оставайся у меня на ночь! Или боишься, что жена заругает?

Я с сомнением почесал переносицу.

— С супругой проблем не возникнет — ее нет дома, поехала на два дня к матери в село. Меня пугает другое…

— Неужели ты боишься, что я стану к тебе приставать? — Инга округлила глаза, изображая удивление. Но тут же залилась смехом.

Я легонько шлёпнул ее по щеке.

— Боюсь, что сам могу не выдержать и…

— А ты напряги всю свою волю и не поддайся моим чарам! — сияя белозубой улыбкой, посоветовала Инга и, виляя бедрами, пошла на кухню готовить ужин.

Я остался в гостиной. Включил телевизор. Потом, приоткрыв балконную дверь, закурил.

И тут мое внимание привлек яркий целлофановый пакет, торчащий из Ингиной сумочки. Интересно, что это такое? Я вынул его, развернул и удивленно захлопал ресницами. Это был шикарный мужской халат. Новый, с этикеткой.

— Солнышко! — громко позвал я.

На пороге возникла Инга, в одной руке пучок зелени, в другой — кухонный нож.

— Что случилось, Ванечка?

Я показал ей халат. Она смущенно улыбнулась.

— Это я купила тебе.

Мне не оставалось ничего другого, как подойти и выразить ей свою благодарность страстным поцелуем.

— Не поверишь, сколько живу — ни разу в жизни не надевал на себя ничего подобного, — я крутил в руках эту диковинную для меня одежку, несколько смущенно разглядывая ее со всех сторон.

— Шутишь, Ванечка? — Инга смотрела на меня с недоверием.

— Отнюдь! — заверил я. — Жена не раз предлагала купить, но я всегда отказывался.

— Почему?

— Ну как тебе сказать? — я неопределенно пожал плечами. — Мужик без штанов — это, вроде, как и не мужик… Вряд ли я буду чувствовать себя в этом наряде комфортно.

— Глупости говоришь! — поморщилась Инга. — Ну-ка, живо надевай мой подарок, не то — обижусь! Придешь потом на кухню, я посмотрю, идет ли тебе.

Я разделся до трусов и накинул на плечи обновку. Постоял, немного походил по комнате. Как будто ничего. Халат приятно щекотал мое голое тело и издавал очень приятный, сладостно-упоительный, аромат. Надо же, эту вещь что, специально пропитали каким-то пахучим веществом?

Придя на кухню, я остановился у порога. Инга перестала крошить капусту, подняла голову и восхищенно зацокала языком:

— Ванечка, да ты прямо барин!

— Ага, барин! — проворчал я. — Только без штанов!

Она подошла ко мне:

— Ну-ка, подними руки!

Я поднял.

— Все в порядке! Как раз впору, — Инга провела рукой по моей груди. — Оставайся в халате, это же так удобно!

— Ладно! — согласился я без энтузиазма. Однако чтобы не обидеть подружку и не показаться неблагодарным, несколько раз чмокнул ее в нос и щеки. — Спасибо, солнышко!

— Ванечка, садись за стол! — пригласила она. — У меня все готово.

За ужином мы выпили по паре фужеров шампанского и по бокалу крымского вина. Закусывали бужениной, голландским сыром, салатом со свежей капусты и зелени, сливочным маслом и цитрусовыми.

— А знаешь, почему я решила тебе подарить именно халат? — спросила Инга, когда мы, сытые и довольные, перешли в гостиную.

— Почему?

— Халат — это для мужчины сугубо домашняя одежда, — произнесла она проникновенно, ласково глядя в мои глаза. — Своим скромным подарком я хотела подчеркнуть, что здесь, у меня, ты дома. Не в гостях, а дома! Двери этой квартиры открыты для тебя в любое время дня и ночи. В этой квартире тебя всегда ждут с нетерпением!

Расчувствовавшись, я привлек Ингу к себе и стал целовать. На ее длинных ресницах вмиг заискрилась влага.

— Ванечка, если бы ты знал, как я тебе люблю! — прошептала она и, спрятав лицо на моей груди, притихла, словно уснула. Но вскоре встрепенулась и тихо проговорила: — Как мне хорошо с тобой, как уютно, как спокойно…

Я гладил ее плечи и целовал волосы, от которых сегодня исходил аромат розы.

Потом мы по очереди приняли ванну. Сначала — я, потом — Инга. Из ванной комнаты она вышла, одетая почти в такой же халат, как был на мне, только значительно короче.

В приглушенном свете торшера ее лицо — матово-бледное — показалось мне совсем юным, а взгляд — смущенным и наивным. Сидя на диване, я протянул к ней руки, и Инга подскочила, опустилась ко мне на колени и приникла всем своим телом.

— Ванечка, я не хочу, чтобы ты потом чувствовал себя виноватым перед Вивой, — взволнованно произнесла она и, облизнув свои алые губки, начала тыкаться ими в мои. — Поэтому прошу только об одном: обнимай меня, целуй и ласкай, и этого будет вполне достаточно, чтобы я чувствовала себя счастливой. А все остальное… отложим на будущее…

Я тут же пересадил эту терпеливую, все понимающую женщину на диван, упал на колени и стал пылко осыпать поцелуями ее белые бедра. Целовал их долго и вдохновенно, пока у самого не пошла кругом голова.

— Спасибо, тебе Ванечка! — ее глаза восторженно блестели. — Ты очень ласковый и нежный.

Чтобы немного остудить свой пыл и не зайти слишком далеко, я резко поднялся, подошел к балконной двери и, приоткрыв ее, закурил.

— Хочешь, я расскажу тебе одну занятную историю? — спросила Инга, присаживаясь на диван. Ее грудь высоко вздымалась, а дыхание было неровным и прерывистым.

— Что за история, солнышко? — я с наслаждением затянулся дымком.

— Как я однажды проучила наглого заведующего поликлиникой, в которой работала дерматологом, — она плотнее запахнула свой халат — из балкона тянуло холодом.

Я быстро погасил окурок, бросил его в пепельницу, стоящую на подоконнике, прикрыл дверь и поинтересовался:

— За что проучила?

— Наш заведующий, Павел Николаевич, эдакий плюгавенький мужчина лет сорока пяти, был бабником, коих еще поискать. Он постоянно цеплялся ко мне, распускал руки, словом, не давал прохода, — она глазами указала на место рядом с собой, приглашая присесть. — А я тогда была совсем молоденькой, очень смущалась, когда этот лысый похабник шептал мне на ухо скабрезности и хватал за задницу.

Я уселся подле Инги и обнял за плечи, чтобы не дать ее прекрасному тело продрогнуть.

— Как-то он нашел повод придраться ко мне, — продолжала она свой рассказ, взяв мою руку в свою. — Я на полчаса опоздала на работу, а под кабинетом, как назло, собралась целая толпа народу, ожидающая приема. Узнав об этом, заведующий в обеденный перерыв созвал общее собрание коллектива поликлиники и при всех начал стыдить и ругать меня. Сказал, что я заслуживаю увольнения. Ну а после собрания позвал к себе в кабинет и выдвинул ультиматум: или я пишу заявление, или соглашаюсь переспать с ним и остаюсь работать.

— А ты что? — распахнув свой халат, я прикрыл полой спину Инги.

Она благодарно погладила мое колено и, придвинувшись ближе, обняла за талию.

— Я попросила дать мне время подумать до следующего утра, и получила согласие. А утром Павел Николаевич опозорился так, что сам спешно уволился и пошел работать в медсанчасть какого-то завода простым терапевтом.

— Что же такого случилось? — заинтересовался я. — Как он опозорился?

Инга весело засмеялась.

— В то время я уже осознавала, что имею определенную силу и некоторым образом могу воздействовать на людей. Вот я и постаралась, чтобы заведующий оконфузился. Представляешь, он проводил оперативку, по своему обыкновению кричал, ругался и вдруг издал такой громкий звук, ну, ты понимаешь, о чем я, что некоторые присутствующие не удержались — заржали, как лошади. Бедный Павел Николаевич страшно смутился, стал краснее помидора, втянул голову в плечи и онемел. А через несколько секунд издал еще один подобный звук, только более громкий. Тут уж стали смеяться все. Заведующий, вскочил, как ошпаренный, опрокинул стул и стремительно понесся к выходу из кабинета. Но на полпути зацепился ногой о палас и растянулся на полу. Подхватился, что-то растерянно промычал и снова устремился к двери. В этот момент с него слетели штаны, послышался новый звук — резкий, протяжный, противный. Путаясь в брючинах, запаниковавший Павел Николаевич кое-как доковылял до выхода и скрылся в приемной. А участники оперативки уже не просто смеялись, они буквально давились от хохота. Потом, когда все вышли в приемную, то увидели несколько бурых пятен на полу и бледную, перепуганную секретаршу, забившуюся в угол.

От души посмеявшись, я хлопнул Ингу по бедру и заметил:

— Да, жестоко ты поступила с человеком! Наверно, все-таки не стоило его так позорить.

— Почему не стоило? — искренне удивилась она. — Павел Николаевич это вполне заслужил! Я обошлась с ним справедливо!

— Ты так думаешь? — я внимательно взглянул ей в глаза, пытаясь отыскать в них хоть тень сожаления. Но, кроме искорок озорства, в них не было ничего.

— Справедливое возмездие всегда жестоко! — Инга энергично мотнула головой и с холодной улыбкой прибавила: — На то оно и возмездие!

Эти слова и тон неприятно резанули мне сердце. В голове промелькнула мысль: а какое «справедливое» наказание ожидает меня, поступи я, по мнению Инги, не так, как следовало бы?

Она будто угадала мои мысли, грустно улыбнулась:

— Снисходительности заслуживают лишь те люди, которых мы любим.

— И это правильно?

— Конечно, нет! — развела руками Инга. — Но любовь выше справедливости.

Ложиться спать было еще рановато, и мы перешли на кухню, решив выпить по бокалу вина и чашечке травяного чая.

Пока вскипал чайник, я молча курил у окна. Какая-то смутная тревога обуяла мою душу, выветрив из нее чувство комфорта и удовлетворения жизнью, которое я испытывал еще полчаса назад.

Инга, увидев перемену в моем настроении, насторожилась, но не предприняла никаких попыток выведать, что случилось. Стояла у плиты, опустив голову, и ожидала, когда чайник засвистит. Потом налила в чашки травяной отвар, положила туда по ложке меда, долила кипятком. И только после этого тихо обратилась ко мне:

— Ванечка, почему ты приуныл? Я тебя чем-то обидела?

— Нет, что ты! — покачал я головой. — Просто задумался.

— О чем, миленький? — она подошла ко мне и стала рядом.

Я взглянул в ее глаза, покрытые легкой пеленой грусти и, стараясь говорить как можно мягче, осведомился:

— Скажи, ты часто жалеешь людей?

Мне показалось, что мой вопрос совсем не удивил Ингу. Но она ответила не сразу. Неопределенно пожала плечами, скользнула взглядом по моему лицу, одернула полы своего халатика, вздохнула.

— Довольно часто. Хотя не буду утверждать, что только тем и занимаюсь, что кого-то жалею…

— И милосердие проявляешь?

— Ну, конечно! Хочешь, расскажу, как я помогла одной маленькой девчушке вернуть маму?

— А что было и такое? — вмиг оживился я.

— Было! — подтвердила она и ее губы тронула задумчивая улыбка.

Мы сели за стол, выпили по бокалу вина, а затем принялись за чай. И Инга начала рассказывать:

— Однажды, когда я еще работала дерматологом, меня попросили провести осмотр обитателей детского приемника-распределителя. Там я увидела белокурую девочку лет четырех, которая все время плакала, и никакими увещеваниями, никакими игрушками и забавами ее нельзя было успокоить. Я стала расспрашивать, как она оказалось в стенах этого заведения. Мне объяснили, что четыре дня назад испуганную, грязную и голодную малышку нашли на выезде из города. Она не могла назвать ни свою фамилию, ни адрес, по которому жила. Только и сказала, что зовут ее Лизонькой. Милиция активно искала родных девочки и к вечеру того же, четвертого, дня, поиск дал результат. Оказалось, что маленькая Лиза — киевлянка, живет с мамой Натальей в однокомнатной квартире в Дарницком районе. Да только саму маму — няню одного из детсадов — разыскать не удалось. Вот уже около недели она не появлялась ни дома, ни на работе, ни у родственников. Куда-то уехать и бросить ребенка на произвол судьбы Наталья не могла — знакомые характеризовали ее как примерную мать. Оперативники также узнали, что бывший супруг женщины Федор отбывает уголовное наказание за убийство с целью ограбления. Но на свидание к нему она ни разу не ездила.

Инга на мгновение умолкла, чтобы хлебнуть чаю. Воспользовавшись моментом, я выскочил из кухни, взял в спальне одеяло и вернулся. Укутал им свою даму, а потом, приоткрыв окно, закурил. Она с благодарностью взглянула на меня, отложила чашку и повела свой рассказ дальше.

— Вечером я все время вспоминала заплаканное личико безутешной Лизоньки и сама едва сдерживала слезы. Меня мучил вопрос: где ее мама? Я металась по квартире, выбегала то на улицу, то на балкон, пытаясь вызвать в своем сознании видения, которые помогли бы разыскать эту Наталью, будь она хоть живой, хоть мертвой. Но сколько ни напрягалась, как ни старалась — все было тщетно, у меня ничего не получалось! Кое-как успокоившись, я легла спать. И вот ночью мне приснился сон: пыльная улица села, покосившееся здание магазинчика с зарешеченными окнами, напротив — старый кирпичный дом, крытый шифером. Я открываю разболтанную калитку захожу в маленький дворик. Приближаюсь к входной двери, выкрашенной суриком, ложу руку на щеколду… Стоп! Мне не сюда. Поворачиваюсь, бреду вдоль дома по спорышу к небольшому сараю, стены которого небрежно выложены из шлакоблока. Замка нет, только засов, закрученный стальной проволокой. С трудом разгибаю ее, тяну на себя скрипучую дверь — она открывается. В сарае полумрак. Напрягаю зрение: у одной стены горка угля, у другой — охапка дров, старый велосипед и гнутая канистра. Делаю шаг внутрь. Замечаю выключатель, щелкаю им — под потолком загорается лампочка. Взгляд влево, взгляд вправо, затем — вниз, на пол. Вижу ляду. Ага, погреб! Берусь за крюк, небольшое усилие — и передо мной возникает отверстие, из которого торчит конец самодельной деревянной лестницы. Осторожно спускаюсь. Неглубоко. Всего восемь или девять ступеней, и я на дне. Почти ничего не видно. Шарю руками по бетонной стене — нащупываю выключатель. Щелчок. О Боже, что это? Возле кучки картошки, за кадкой, разбросано тряпье, на нем — полуголая женщина с мешком на голове. Пленница лежит боком, ее руки связаны за спиной поясом от пальто или плаща. Она не то спит, не то без сознания. На ногах женщины, начиная от колен и до бедер, — множество кровоподтеков и синюшных пятен. Я хочу окликнуть ее и не могу — мой голос пропал, язык не хочет повиноваться. Что делать, что делать? Сзади вдруг раздается грохот, резко поворачиваюсь… И просыпаюсь.

Явно взволнованная своими воспоминаниями, Инга опять умолкла, взяла в руку чашку и стала не спеша пить остывший чай. Я с нетерпением взирал на нее, мне хотелось быстрее услышать окончание этой истории.

— Это был вещий сон, да? — торопливо спросил я, присаживаясь на свое место.

— Конечно! — подтвердила Инга и, зачем-то заглянув в свою пустую чашку, поставила ее на стол. — Утром я стала гадать, как же найти село, в котором мне довелось побывать во сне? И тут меня осенило: я уже видела этот покосившийся магазинчик, точно видела! Я покупала в нем хлеб! Как-то моя коллега, врач-отоларинголог, и ее муж пригласили меня на свою дачу. Мы там устроили пикник, напекли шашлыков, но взяли с собой мало хлеба… Я напрягла память и вспомнила, как называется село и где оно приблизительно находится. А потом задумалась: а что, собственно, делать дальше? Рассказать милиционерам о своем вещем сне? Не поверят, засмеют да пошлют куда подальше. И тогда я решила сама отправиться в то село. Разузнала, чем туда можно добраться, и поехала. Прибыв на место, нашла магазинчик. Напротив него увидела нужный дом под шиферной крышей. И калитка, и двор, и сарай в глубине двора — все было именно таким, каким мне привиделось во сне. Я присела на лавочку у магазина и стала наблюдать, чтобы понять, дома ли хозяин. Сидеть пришлось недолго — на улицу вышел рослый чернявый детина лет тридцати, постоял пару минут и куда-то потопал вразвалочку вдоль улицы. Только он скрылся из виду, я стремглав забежала во двор и сразу — к сараю. Заскочила в него, включила свет, подняла крышку погреба и спустилась вниз. Связанная женщина с мешком на голове лежала на каких-то полусгнивших лохмотьях. Я освободила ее и начала приводить в чувства. Но ничего не получалось — женщина что-то невнятно бормотала, мычала, но глаза не открывала. Этот подонок, видимо, изрядно накачал ее самогоном. Тогда я решила выбраться оттуда и бежать в опорный пункт милиции или, на худой конец, в сельсовет. Начала подниматься по лестнице, а тут он — чернявый здоровяк. Ударил меня кулаком в лицо, да так, что я отлетела в дальний угол погреба, затем подскочил, уперся своим коленом мне в грудь и схватил за горло. Не то, что вырваться, даже пошевелиться я не могла! Лежу, задыхаюсь и чувствую — вот-вот потеряю сознание. Даже не знаю, как это тогда у меня получилось… Я напряглась, сосредоточила всю свою внутреннюю силу в мозгу и резко выплеснула ее этому мерзавцу в лицо. Он заревел, как раненный медведь, упал навзничь, зажал глаза ладонями и стал кататься по полу. Я пулей вылетела наверх, выскочила на улицу и начала звать людей на помощь. Вскоре приехала милиция…

— Так, значит, ты нейтрализовала его своей энергией! — с восхищением констатировал я.

— Это называется «энергетический удар»! — уточнила Инга. — Такие вещи мне под силу. Ты же видел, как я расправилась с хулиганами, которые пристали к нам в кафе, помнишь?

— Конечно, помню! — вздохнул я. — Здорово ты их тогда…

— Но чернявому в погребе досталось от меня куда больше, — она опять задумчиво посмотрела в чашку. — У него лопнули глаза и полностью вытекли. Врачи потом так и не смогли объяснить, от чего это случилось, лишь невнятно мямлили о перенапряжении и резко подскочившем внутриглазном давлении…

— Мужик этот навсегда лишился зрения? — ужаснулся я.

— Ну да, — спокойно подтвердила Инга. — Но ты не спеши его жалеть!

— А кто он такой? И зачем держал женщину в погребе? — я поднялся и, приоткрыв окно, опять задымил. На улице моросил мелкий дождик.

Инга немного помолчала, как бы вспоминая подробности того происшествия, и неторопливо начала объяснять:

— Когда мужа Натальи Федора посадили, она тут же развелась с ним. Он посчитал это предательством и решил, что бывшую супругу нужно наказать. На зоне Федор познакомился с отпетым уголовником Дьяковым — этим самым чернявым, срок которого заканчивался. Федор попросил его убить Наталью. Дьяков пообещал. Выйдя на волю, он вечером подстерег супругу и дочку Федора в малолюдном переулке, но лишать их жизни прямо там не решился. Старшую оглушил кулаком, на младшую прикрикнул, и обеих затащил в свой старенький «Москвич», доставшийся ему от покойного деда. По дороге, осознав, что убирать малышку его не просили, просто выбросил ее из салона. А Наталью привез в свой сельский дом, где после смерти матери жил один. Прежде чем убить бывшую супругу своего дружка, решил подержать ее у себя для забавы. Бросил в погреб, связал, стал поить водкой и по несколько раз в день насиловать. Следователю чернявый потом признался, что в тот день, когда появилась я, он как раз собирался задушить свою пленницу, вывезти ночью ее труп подальше от села и закопать.

Дослушав историю до конца, я поинтересовался:

— Опера спрашивали, как тебе удалось найти пропавшую женщину?

— Конечно, спрашивали! — Инга, как сонный ребенок, потерла кулачками глаза. — Я все объяснила чистой случайностью. Дескать, шла по улице мимо дома, услышала стоны, зашла во двор, потом в сарай…

— И они поверили?

— А что им оставалось?

Маленькие часики, стоявшие на холодильнике, показывали четверть первого ночи. Я указал на них:

— Пора спать, солнышко!

— Да, Ванечка, пора! — Инга устало поднялась из-за стола. — Я просто валюсь с ног.

Через минуту мы уже лежали на постели под ватным одеялом. А еще через минуту моя дама, прижавшись своей теплой грудью к моей, тихо засопела. Вскоре сон поборол и меня.