На утро скула распухла, а ребра болели так, что трудно было дышать.

— Что, не прошел где-то по габаритам? — не без ехидства спросила жена, когда я утром приплелся на кухню пить кофе.

— Хулиганы! — коротко объяснил я.

— Ссадины очень заметны, — Аня принялась рассматривать мою физиономию. — В редакции сразу начнутся разговоры.

— Да уж, — согласился я, сокрушенно вздохнув. — Скажут, перебрал, встречая Новый год, и подрался.

— Придется тебя гримировать!

— Угу! — кивнул я. — Как престарелую шлюху перед приходом состоятельного клиента.

— Фу, пошляк! — бросила жена и пошлепала в спальню за своей косметикой. Она у нее почему-то хранится там в платяном шкафу.

Принесла и начала раскладывать на столе.

Маскировка побоев заняла довольно много времени.

— Вот, принимай работу! — Аня наконец оставила мое лицо в покое.

Взглянув в зеркало, я приятно удивился: ссадин и синяков заметно не было.

Мы попили кофе, беседуя о том, о сем, и ушли из дому. Дети еще спали.

В редакции не было ни души. Сотрудники обычно сползаются не раньше восьми. Есть время в тишине подогнать работу.

Заварив крепчайший чай, я принялся писать корреспонденцию о фермере, построившим свой бизнес на кроликах.

К девяти она была готова. Из кучки фотографий кроликовода я выбрал одну — для иллюстрации корреспонденции, где он, скаля крепкие зубы в алчной ухмылке, стоит возле горки тушек забитых ушастиков.

Отбыв повинность на планерке, я подкрепил силы в «Элеганте» двойной порцией водки. И взялся за написание обзорной статьи о ценах на основные виды продуктов питания за последний месяц. Предварительные данные об этом, собранные сотрудниками редакции, лежали на моем рабочем столе.

Статья почему-то подвигалась туго, и я отложил ее, переключившись на составление макета четвертой полосы. Когда она поступила верстальщику и была сделана еще одна ходка в «Элегант», мне пришло на ум позвонить Диане.

Телефон долго не отвечал, и я уже не чаял ее услышать, как вдруг в трубке раздался знакомый медовый голосок:

— Слушаю вас!

Меня охватило волнение, я замешкался.

— Да, я слушаю вас! — повторила Диана.

— Здравствуйте, Диана Александровна! — еле выдавил я из себя.

В трубке что-то зашуршало, треснуло, и глухой мужской голос холодно спросил:

— Что вам нужно?

Я растерялся, соображая, как быть.

— Алле! Алле! — настойчиво басил невидимый человек на том конце провода. У телефона главврач. Я вас слушаю!

Я бросил трубку на рычаг аппарата, пошел ты к черту! Мне нечего тебе сказать.

Что за шутки? Как это понимать? Горецкий сидит у нее в кабинете, а когда я звоню, Диана передает ему трубку. Зачем? Может, у нее что-то с главврачом?

Но минут через пятнадцать она перезвонила сама.

— Иван Максимович, вы что-то хотели? — спросила тихо. Голос звучал подавленно и кротко, как у порочной прихожанки на исповеди.

— Да, я хотел поздравить вас с Новым годом, — сообщил я недовольно. — Но вы зачем-то передали трубку…

— Нет, нет, я не передавала! — прервала меня Диана скороговоркой. — Просто Анатолий Петрович как раз зашел ко мне, а тут звонок. Он понял, что это вы и…

— А какое ему дело до того, кто к вам звонит? — уже я перебил Диану.

— Понимаете… — замялась она. — Анатолий Петрович заметил, что наши с вами отношения… вышли за рамки… деловых. И выругал меня. Он запретил… — Она не договорила.

— Горецкий вам запретил? — помедлив, спросил я. — Он кто — ваш отец, брат или любовник?

Диана не ответила на вопрос. Вместо этого она с трудом выдавила:

— Наши отношения действительно… — и умолкла. После продолжительной паузы, наконец, нашлась: — Наши отношения с вами, Иван Максимович, не совсем деловые. Если мой муж узнает, он очень огорчится, А я не должна его огорчать… Давайте забудем обо всем. Нам не нужно пока видеться…

В ее голосе улавливалась просьба.

— Диана Александровна, я не могу так! — взмолился я. — Давайте встретимся и все это обсудим.

— Нет! — испугалась она. — Не надо! Во всяком случае, не сейчас.

— А когда? — растерянно спросил я.

— Потом! Потом! Может, через месяц, может, через два… — в трубке послышались короткие гудки.

Я так и упал головой на стол. Боже мой! Что за женщина? Уже все вроде бы было в ажуре. Она еще слабо сопротивлялась, а я робел перед ней. Но, казалось, еще чуть-чуть, еще одно усилие и… И вот, ускользает прямо из рук! Главврач ее, видите ли, ругает, мужа нельзя огорчать… Интересно было бы посмотреть на этого мужа! Владеет богатой фирмой, имеет денежки. Наверное, гусь еще тот. Что, он не развлекается на стороне? Быть того не может! В жизни не видел зажиточного мужика, который бы не шастал по девочкам. Ну, разве только если он импотент, тогда, конечно…

Через минуту я уже набирал номер руководителя частной юридической конторы «Поиск» Прохорова. Мы с ним не один год помогали друг другу, обменивались информацией. Правда, информацию в основном поставлял он мне, а я находил ему заказчиков-фирмачей, которые попадали в трудную ситуацию, и им была нужна квалифицированная юридическая помощь. Кроме этого, мне удалось «отмазать» его сынулю от службы в армии.

— Юрий Петрович, что ты знаешь интересного о руководителе фирмы «Домострой» Верченко? — спросил я напрямик после приветствия.

— А что тебе нужно конкретно? — переспросил он. — Компромат?

— В общем, как этот Верченко проводит свой досуг, имеет ли любовниц, ну, и так далее.

— И что, очень нужно тебе это знать?

— Очень! И, естественно, не для печати. Информация необходима лично мне.

— Понял! Попрошу своих хлопцев чего-нибудь накопать для тебя… Как ты говоришь, называется фирма?

Я повторил название.

— Через пару дней, думаю, кое-что буду иметь, — пробасил Прохоров. — Аморалкой попахивает ото всех фирмачей, поверь моему опыту.

— Верю.

Ну, вот так-то! Теперь можно приниматься и за статью о ценах на продукты питания, на душе более-менее спокойно.

Но статью пришлось опять отложить. На пороге кабинета выросла подтянутая фигура Олега. По его виду трудно было определить, в каком он настроении. Мы поздоровались.

— Поговорим здесь или сходим в кафе? — спросил я.

Олег неопределенно пожал плечами и безразлично обронил:

— Как хочешь.

В «Элеганте» я заказал водку и кофе. Олег не возражал, хотя предпочитал слабоалкогольные напитки.

Мы отпили по полрюмки и, отставив, закурили.

— Ты пришел, конечно, не просто так, верно? — начал я разговор. — Выкладывай, что тебе нужно!

Олег глубоко затянулся, выпустил облако дыма и опустил голову.

— У меня вот-вот разрушится семья, — произнес он с горечью, не глядя на меня. — Ольга продолжает с тобой встречаться. Сегодня она заявила, что готова подать на развод…

— Вот как? — в принципе я ожидал такого от Ольги, и слова Олега меня ничуть не удивили.

— Да, — продолжил он. — Так и сказала: хочу с тобой развестись. Я одного не пойму, на что она рассчитывает? Ты что, тоже решил разводиться с Анной?

— Ни в коем случае! — заверил я.

— Так скажи ей об этом!

— А ты думаешь, я не говорил?

— Тогда зачем ей со мной разводиться?

Я вздохнул. Действительно, зачем? Олег хороший муж, прекрасный отец. Ну а если дело в сексуальной неудовлетворенности, так удовлетворяйся с любовником, в данном случае со мной, но зачем ломать свою семью? От этого никто не выиграет. Если Ольга и вправду вздумает разводиться с Олегом, я буду поставлен в сложное положение. Получится, вроде я являюсь виновником распада ее семьи и обязан сделать ответный ход. Но как я ни люблю Ольгу, я не разрушу того, что построил за шестнадцать лет с Аней. Во-первых, Аню я тоже люблю. Во-вторых, у нас с ней дети. Они меня точно не поймут. В-третьих, у меня ведь не только Ольга, мне что, на всех своих дамах жениться?!

— Олег, вам нельзя разводиться! — рассудительно молвил я. И, допив водку, потянулся за новой сигаретой.

Он расслабленно сложил руки на коленях и впервые за время разговора посмотрел мне в глаза.

— Если бы ты знал, Ваня, как мне больно! Когда жена изменяет — это самое страшное!

— Не преувеличивай! — возразил я, понимая, что Олег действительно страдает.

— Ты обещал порвать с Ольгой, — напомнил он, тяжело вздыхая. И, поднявшись, поплелся к стойке бара.

Через минуту вернулся с полными рюмками и с ходу задал вопрос:

— Ты выполнишь свое обещание?

Я ожидал, что он об этом спросит. Олег, понятно, и пришел только за тем, чтобы услышать от меня подтверждение моего обещания. Конечно, дал я его опрометчиво, но дело действительно зашло слишком далеко. Никогда еще не случалось, чтобы муж моей любовницы имел неоспоримые факты ее измены. Никто еще из моих женщин не разрушал из-за меня свой брак. История с Ольгой мне очень не нравилась. Вычеркнуть эту милую, ласковую и азартную женщину из своей жизни будет, безусловно, тяжело, чрезвычайно тяжело. Потеря ее — невосполнимая потеря. Но другого выхода я не видел. Да и Олег… У меня не каменное сердце, я прекрасно понимаю, каково ему, обманутому и нелюбимому.

— Скажи, ты готов полностью простить Ольгу? И не вспоминать ей при случае этот грех? — я смотрел, как он нервно курит, стряхивая пепел себе на брюки.

— Я смогу ее простить и забуду обо всем! — ответил Олег с твердой уверенностью. — Главное, чтобы нам удалось сохранить семью, но для этого ты должен оставить Ольгу…

Он поднял свою курчавую голову, и наши взгляды опять встретились. В его глазах читалась мольба. Мне стало не по себе.

— Я больше никогда не буду иметь с твоей женой сексуальных контактов, — произнес я тихо, но постарался придать голосу твердость.

— И вообще, Ваня, не нужно видеться с ней. Хотя бы на первых порах, пока она успокоится, — прибавил Олег грустно.

— Я буду избегать с ней встреч, можешь быть уверен.

— Тогда у нас все быстро наладится! — глаза и тон Олега уже изменились. Он заметно приободрился.

Я откинулся на спинку стула и спросил:

— Ты не будешь против, если я еще один раз встречусь с Ольгой? Для того чтобы все это сказать ей. Понимаешь, я не могу просто бросить ее и все!

Он потер ладонью высокий лоб, вздохнул:

— Ладно, Ваня. Когда ты хочешь поговорить с Ольгой?

Я глотнул кофе, раздумывая.

— Через день-два.

Олег кивнул.

Мы еще немного посидели и разошлись. Олег — повеселевший и исполненный надежд — подался домой, я — подавленный и растревоженный — в редакцию, дописывать статью о ценах.

Но по дороге на работу я вдруг почувствовал, что после разговора с Олегом мне все-таки стало легче на душе. А может, это от незапланированных на такое время дня двухсот граммов водки? Однако захмелевшим я вовсе не был.

В коридоре редакции мне повстречалась Валентина. Она бежала к компьютерщикам с ворохом бумаг в руке. Я остановил ее, взял за плечи и крепко поцеловал в губы, чем поверг в изумление. И хотя такое уже случалось, она не сразу пришла в себя. Стояла, ошарашено хлопая длинными ресницами, и не могла сказать ни слова.

— Прости, козочка, это от переизбытка чувств, — пояснил я виновато. — Я больше не буду.

Щелкнув Валентину по носу, я направился в свой кабинет.

— Ну, как так можно: идет порядочная женщина, никого не трогает. К ней подходят, хватают и нагло целуют! — высказала она мне в след свое возмущение. — И это в стенах редакции!

Машу положили в онкологическую больницу на обследование. Она сама позвонила мне и сообщила, об этом. Сразу после планерки я отправился туда. Заместитель главврача Юрий Сергеевич был моим добрым знакомым. Пробившись к нему в кабинет, после традиционных приветствий я перешел к делу:

— Сегодня к вам в больницу поступила Мария Сташина. Я хочу знать, что у нее за болячка.

Юрий Сергеевич запросил данные о ней у кого-то по телефону. Вскоре в кабинет робко вошла маленькая полногрудая женщина предпенсионного возраста.

— Это Елена Алексеевна! — представил ее мне заместитель главврача. — Она лечащий врач Сташиной. — И; обращаясь к вошедшей, спросил: — Так что вы скажете?

Елена Алексеевна не заметила жест заместителя, приглашающий присесть, и продолжала стоять, переминаясь с ноги на ногу.

— Пока ничего конкретного, — сквозь толстые стекла очков глаза докторши смотрели серьезно и озабоченно. — Сташина только поступила. Мы начали обследование. Ясно одно: у нее поражены печень, желудок и, думаю, пищевод. Результаты анализов, зондирование, УЗИ прояснят ситуацию.

— Хирургическое вмешательство не исключено? — спросил я, ожидая услышать отрицательный ответ.

— То, что нужно делать операцию — это однозначно! — развеяла мои иллюзии Елена Алексеевна. — Речь идет о другом. Как срочно ее надо делать, и поможет ли она…

— Неужели такое серьезное положение? — я смотрел на нее с надеждой и тревогой.

— Вот это мы и должны выяснить, — уклончиво ответила она. — Диагноза пока нет. Только предварительный, так сказать, условный…

— А какой предварительный? — неопределенность в речах докторши меня пугала.

Она перевела взгляд на Юрия Сергеевича, потом снова посмотрела на меня, и, поколебавшись, ответила:

— У Сташиной рак. И, похоже, в завершающей стадии…

— Что?!

— Мужчина, вы видели больную раздетой? Это же кожа да кости! А эта желтизна! — почему-то выкрикнула Елена Алексеевна с сердцем.

— Да такого не может быть! — у меня вдруг все поплыло перед глазами.

— Через несколько дней все окончательно прояснится, а пока волноваться не стоит, — смягчила приговор Елена Алексеевна, потупив взор.

Юрий Сергеевич поблагодарил ее и отпустил.

А я сидел, как громом пораженный. У Маши предполагают рак в последней стадии! Нет, не может этого быть, не может! Ей ведь и тридцати нет, откуда в молодом возрасте взяться такой страшной болезни? Врачи ошибаются, просто ошибаются. Разве мало можно найти примеров, когда они утверждали одно, а на самом деле было другое?

Но сердце не хотело внимать никаким доводам. Оно бешено колотилось в груди, пытаясь проломить ребра и вылететь наружу. А глаза застилала пелена слез. Заместитель главврача заставил меня выпить какую-то противную настойку, а потом еще дал таблетку — горькую и слащавую одновременно. Только лекарства помогли мало.

За те два дня, что я не видел Машу, она пожелтела и похудела еще больше. Я смотрел на ее лицо с ввалившимися щеками и заострившимся носом, и еле сдерживался, чтобы не выдать свое состояние.

С ног до головы меня охватила безудержная дрожь. В горле пульсировал какой-то горячий комок. По спине текли струйки холодного пота. Маша стояла передо мной в больничном коридоре в плотно запахнутом вельветовом халатике и страдальчески покусывала губы.

— Что у тебя болит, милая? — я погладил ее слипшиеся волосы на голове и худенькие плечи.

— Живот немножко, — ответила она глуховатым, не своим голосом. И попыталась улыбнуться: — Но больше болит душа, что мне приходится здесь находиться.

— Думаю, это не надолго, — я хотел ее успокоить, но мой голос предательски дрогнул. И то, что я сказал дальше, прозвучало совсем неубедительно: — Обследуют и, может, пару недель полечат.

— Пару недель! — воскликнула Маша. — У меня язва, я это давно знаю. А раз язва, то или лечить будут, или оперировать. В любом случае двумя недельками тут не отделаешься.

Я обнял ее, прижал к груди. Она обвила руками мою шею. Руки у Маши были холодны, как лед.

— Что поделать, любимая? Тебе необходимо восстановить здоровье, — пробормотал я, не сумев скрыть тоску. — Я буду навещать тебя каждый день.

— Все равно я буду скучать, — Маша теребила волосы у меня на затылке. Она делала так всегда, когда волновалась или переживала.

Мы стояли не менее часа, пока ее не позвали на процедуры. Маша ушла приободренная и, кажется, даже немного посвежевшая.

А я покидал больницу исполненный грустных мыслей и тревоги.

После обеда мне на работу позвонила Ольга.

— Я решила развестись с Олегом! — первым делом сообщила она.

— Это глупо!

— Нет, не глупо! Я не хочу с ним жить под одной крышей.

Мне совершенно не хотелось с ней пререкаться. И встречаться сегодня для окончательного разговора — тоже. Я был поглощен мыслями о Машиной болезни.

— Когда встретимся, Ванечка?

— Завтра или послезавтра я позвоню, и мы договоримся об этом, — ответил я неопределенно.

— Я думала, сегодня…

— Сегодня не могу. И завтра тоже. Никак. Но позвонить — позвоню.

— Что-то случилось? — встревожено поинтересовалась Ольга.

— Кое-что действительно случилось. Нам необходимо серьезно поговорить.

— О чем, милый? — ее голос звучал взволнованно.

— Я все расскажу при встрече, — пообещал я.

— Ладно, — нехотя согласилась Ольга. — Тогда до завтра?

— До завтра или, может, до послезавтра. Не знаю, как сложатся обстоятельства. И не предпринимай никаких шагов по поводу развода.

— Это мое дело!

— Нет, не только твое! У тебя есть сын. Ему нужен отец. Как ты потом объяснишь ребенку, почему лишила его любящего и заботливого родителя?

О церемонии открытия в медсанчасти завода «Металлист» палаты для инвалидов войны с участием губернатора и мэра города я узнал только под конец рабочего дня. Торжественная часть давно прошла, и теперь нужно было поехать в терапевтическое отделение и расспросить, что к чему. Но ехать не хотелось. Я побродил по редакции, помыкался по кабинетам. Послать некого. Валентина ушла с работы пораньше, юная корреспондент Танечка куда-то запропастилась. А остальные имели такое же отдаленное представление о медицине, как гаишники о культуре общения. Пришлось звонить в терапию, договариваться о встрече и ехать самому.

В отделении, кроме заведующего, находился и Горецкий. Он встретил меня холодным кивком головы. Мне показали просторную палату, напичканную разной аппаратурой, потом повели в ординаторскую и коротко рассказали о том, как хорошо теперь будет ветеранам здесь лечиться.

С отделения я вышел вместе с Горецким.

У подъезда админкорпуса он замешкался, засуетился и вдруг сухо сказал:

— Иван Максимович, я бы хотел с вами поговорить. Не уделите мне десять минут?

— Конечно! — без энтузиазма согласился я и поплелся за Горецким в админкорпус.

Приемная уже была заперта. Главврач открыл замок своим ключом.

— Прошу!

В кабинете он жестом пригласил меня присесть, а сам занялся приготовлением кофе.

Пока вскипал чайник, Горецкий не проронил ни слова. Так же молча засыпал в чашечки растворимый кофе, положил по кусочку сахара. И лишь потом, когда разлил кипяток, плюхнувшись в кресло напротив меня, подчеркнуто вежливо изрек:

— Иван Максимович, может быть, и сами того не желая, вы просто топчете душу Дианы Александровны.

Я вопросительно посмотрел на него. Он неторопливо разминал сигарету в своих длинных пальцах и, казалось, о чем-то размышлял.

— Знаете что? Вы не должны себя так вести! — как бы советуя, заметил Го редкий.

— Как это так? — спросил я спокойно.

Он пожал плечами, щелкнул зажигалкой и вздохнул.

— У Дианы, — на этот раз Горецкий не назвал ее по отчеству, — в свое время были очень сложные взаимоотношения с мужем. Но в последние два года они стабилизировались. Владимир Иванович неплохо к ней относится, хотя, скажу честно, его ласки ей не достает, и она от этого, конечно, страдает и этим тяготиться.

— Но вы откуда обо всем знаете? — перебил я Горецкого. — Она что же, рассказывает вам даже о таком сокровенном?

— И тут появляется мужчина, восхищающийся ее красотой, — продолжил он, пропустив мимо ушей мой вопрос. — Я имею в виду вас, Иван Максимович. Вы осыпаете Диану комплиментами и ласковыми словами. Она начинает таять. Ну, и чем это, по-вашему, кончится? — Горецкий пригладил жесткий ежик своих седых волос и посмотрел на меня в упор.

— А чем это должно кончиться? — я выдержал взгляд его колючих глаз. — И почему, собственно, вас так беспокоит Дианина жизнь? Наши с ней отношения касаются только нас.

Горецкий нервно бросил окурок в стеклянную пепельницу.

— Я друг семьи Верченко, давний друг, — он отодвинул локоть на край стола, подперев ладонью голову. — Семьи, которую вы пытаетесь разрушить. Я же вижу, что происходит с Дианой. Она не из тех ветреных дамочек, которые, живя с мужем, могут тайком встречаться с любовниками. Она не умеет раздваиваться. И в скором времени признается Владимиру Ивановичу, всю вину, естественно, взяв на себя. Тогда неминуем разрыв. Понимаете?

— А вы уж, значит, решили, что мы любовники? — спросил я, не скрывая раздражения.

Горецкий грустно вздохнул.

— Я не знаю, до чего вы дошли, но, полагаю, что физической близости между вами еще не было. Так вот, что я хочу вам сказать. Диане нельзя терять Владимира Ивановича. Он — ее единственная опора, незаменимый спутник жизни. Без него она зачахнет. Вы же не собираетесь бросать семью и жениться на Диане?

— Да что вы раздуваете из обычной интрижки трагедию? — зло бросил я. — Какого черта! Если бы все из тех, кто где-то когда-то на стороне позабавился, теряли семью, то…

— Диана не такая, как все! — визгливо выкрикнул он, неожиданно потеряв самообладание. — Понимаете это вы, чурбан неотесанный?! Какого хрена вы к ней пристаете?

— Да мать твою через коромысло! Вам-то какое до всего дело? Чего вы расписываетесь за Диану? Сами, наверное, ее в позу ставите? А?

Он резко вскочил и закатил мне оплеуху. Глаза его почернели и метали молнии.

— Твою… твою… — от охватившего меня бешенства я потерял дар речи.

Размахнувшись, я ударил Горецкого кулаком в лицо. А потом мы сцепились прямо через стол. На пол со звоном посыпался кофейный сервиз. Мы наносили удары вслепую, не видя друг друга, ярость застилала нам глаза. Я опомнился лишь тогда, когда мы, опрокинув стол, упали на него, и я подмял под себя не шибко упитанного Горецкого. Он с силой сжимал мою глотку. Я с размаху ударил его ребром ладони в переносицу.

Вырвавшись из цепких объятий, задыхаясь и хрипя, как загнанный конь, я схватил Горецкого за ноги и перебросил через опрокинутый стол к креслу. Не знаю, что было бы дальше, но тут зазвонил телефон. Я опустился в кресло, на котором сидел до драки. Горецкий, пошатываясь и мотая головой, стал на карачки, затем сел на пол. Из его разбитого носа струйкой текла кровь. Она сочилась и с левой скулы.

— Ты надолго запомнишь сегодняшний вечер! — прошипел он с угрозой. — Я сейчас же вызываю милицию.

— Да пошел ты со своей милицией! — махнул я рукой, отряхивая с брюк прилипший сахар.

— А вот посмотрим, что ты запоешь! — Горецкий поднялся на ноги и потянулся ко все еще трезвонящему телефону.

Я опередил его и, подхватив аппарат, шмякнул о стену.

Сжимающий кулаки, с перекошенным от бешенства лицом, главврач, казалось, готов был снова наброситься на меня. Не обращая на него внимания, я достал измятую сигарету и трясущимися пальцами поднес к губам.

— Значит, так! — процедил я решительно и нагло ухмыльнулся. — За эту драку мне разве что пятнадцать суток ареста светит. Или, допустим, штраф. Так же, кстати, как и тебе. Но ты же у меня так просто не отделаешься. Я скажу, что зашел по делу, а ты начал приставать ко мне с грязными намерениями. Мне, естественно, пришлось отбиваться, дабы не уронить свою честь… Я обвиню тебя в педерастии. Во, репутация-то у тебя будет! Прикидываешь?

Горецкий с ненавистью пропекал меня взглядом своих колючих глазенок.

— Кто тебе поверит? — огрызнулся он ошеломленно.

— Поверят или нет — мне наплевать! Мне главное — тебя опозорить на все Запорожье! — с издевкой хихикнул я.

— Ну, ты, оказывается, и сволочь! — Горецкий, сопя, опустился в кресло.

— О, еще какая! — продолжал я измываться. — Пусть только попробует милиция задержать меня по твоей милости! Я попрошу защиты у своих коллег. Во многих изданиях появятся заметки о том, как бедный журналист, вынужденный отбиваться от приставаний главврача-педераста, был препровожден в отделение. На эту «клубничку» клюнут и влиятельные киевские газеты. Шуму будет! И доказывай потом всем, что ты не гомик!

Горецкий сидел бледный, как полотно. Его руки дрожали настолько сильно, что он даже не мог вынуть из пачки сигарету.

— Короче так, дорогой Анатолий Петрович, — процедил я ледяным тоном. — В мои отношения с Дианой не лезь! Не хрен! Надеюсь, я сказал ясно?

И, поднявшись с кресла, не глядя на растерянного Горецкого, неторопливо пошел к двери. За спиной послышалось только злобное шипение. Главврач правильно оценил ситуацию.

Выйдя на свежий воздух, я побрел в кафетерий гастронома. Нужно было принять стаканчик для успокоения нервишек.

Утром, предупредив шефа, что задержусь, я поехал в онкологию. И сразу нанес визит Юрию Сергеевичу. Он, как и в прошлый раз, вызвал лечащего врача Маши.

Полногрудая Елена Алексеевна, увидев меня в кабинете заместителя главврача, беспомощно развела руками.

— Ничего нового. Пока только есть результаты некоторых анализов. Полной ясности насчет болезни Сташиной нет.

— Понимаю, что ничего определенного вы, конечно, все еще сказать не можете, — от волнения у меня пересохло во рту. — Но хоть что-то по этим результатам…

— Каковы результаты анализов? — поинтересовался и Юрий Сергеевич.

— Ну… — протянула Елена Сергеевна неуверенно. — Могу сказать только одно: Сташина серьезно, очень серьезно больна…

— Спасибо! — поблагодарил заместитель и обратился ко мне: — Не расстраивайтесь! Многих раковых больных нам удается вылечить и даже вернуть к полноценной жизни. Все зависит от ряда факторов: как давно протекает болезнь, на сколько поражены органы, каково общее состояние человека…

— Я вижу, как изменилась Маша, — вымолвил я, пытаясь проглотить горький комок, подступивший к горлу. — Она совсем не похожа на человека, которому предстоит еще долго жить…

— Я тоже осматривал Сташину, — со вздохом признался Юрий Сергеевич. — Выглядит она действительно очень плохо…

Сдерживаясь изо всех сил, чтобы не разрыдаться, я попросил:

— Вылечите Машу! Пожалуйста, вылечите, вы же можете!

Он прикрыл своей широкой ладонью мою, сжал.

— Сделаем все возможное! Все, что в наших силах!

Обещание заместителя главного врача немного успокоило меня. Но тревога продолжала сжимать мое сердце своей костлявой рукой.

Прохоров не позвонил, как я ожидал, а приехал в редакцию лично. Этот грузный, с огромной плешью на голове мужчина, отрастивший окладистую каштановую бороду, имел странную привычку то и дело прикладываться к горлышку плоской металлической фляги, а потом долго и громко кряхтеть. А еще он зачем-то почти всегда носил с собой толстую, украшенную резьбой трость. С ней и, конечно же, с флягой в руках, Прохоров ввалился и в мой кабинет.

— Привет очернителям светлой жизни! — рявкнул он и, не ожидая приглашения, плюхнулся на стул. — Случилось находиться рядом, дай, думаю, зайду, проведаю старого приятеля.

— Привет! Что скажешь? — спросил я, уставившись на его помятые брюки и нечищеные ботинки.

Прежде, чем ответить, Юрий Петрович отвинтил крышечку фляги и приложился к горлышку.

— Директор фирмы «Домострой», похоже, имеет обыкновение несколько вечерних часов проводить в гостиничном комплексе «Венера», — крякнув, он любовно посмотрел на свою спутницу-флягу и спрятал ее в карман. — Улавливаешь?

— Не совсем, — признался я.

— «Венера» — заведение, которое имеет довольно пикантную репутацию. Возле него на улице, в ресторане или в баре всегда можно снять девочку. — Юрий Петрович ладонью отер бороду и начал рыться в своих бесчисленных карманах в поисках сигарет.

— Ты хочешь сказать, что директор «Домостроя» тоже снимает девочек? — я протянул Прохорову пачку сигарет.

— А то как же! — он отмахнулся от предложенных мной украинских «Прилук» и извлек из внутреннего кармана пальто российские «Петр I». — Снимает одну и ту же. Причем, как удалось установить, с завидным постоянством. Человеку, которому я поручил заняться этим Верченко, рассказала барменша, что он уже несколько месяцев встречается с блондинкой, некоей Натальей. Сначала они, как водится, выпивают, а потом уходят или в сауну, или снятый на пару часов номер. На всякий случай.. — Юрий Петрович опять полез по карманам, достал плотный лист бумаги и протянул мне, — мой человек снял их вместе во время встречи в баре. Видишь, как они обнимаются!

На фотографии я увидел худощавого мужчину с изящным профилем интеллигента, изысканно одетого, и девушку с растрепанными белыми волосами. В момент съемки они, похоже, о чем-то оживленно беседовали. Мужчина обнимал свою подружку, а она, наклонившись к нему корпусом, смеялась. Одна ее рука, опущенная под стол, покоилась у Верченко между ног.

— Ничего голубки, да? — хохотнул Прохоров. — А девица какова! Готова чуть ли не в баре сделать своему кавалеру минет.

Я спрятал снимок в ящик стола. Сыщик предостерегающе поднял толстый палец:

— Смотри, если где-то всплывет это фото, я вижу его впервые!

— Не бойся, Юрий Петрович! Дальше жены этого пижона оно не пойдет, — с улыбкой пообещал я.

Он удивленно выпучил свои водянистые глаза:

— Ты хочешь показать снимок жене Верченко?

— Никак не могу добиться ее благосклонности, — хмыкнул я. — Она вроде бы и не против, да все боится огорчить муженька, которого считает почти эталоном верности.

— Понятно! — сыщик захохотал и, достав свою флягу, начал отвинчивать крышечку. — Может, еще над ним поработать? Я ведь твой должник.

— Было бы неплохо! — с энтузиазмом откликнулся я. И прибавил: — А не пойти ли нам с тобой, дражайший Юрий Петрович, в кафешку? По-моему, давно пора перекусить. Да и выпить, полагаю, не помешает.

— Это точно! — довольно закивал он своим лысым котелком. — Выпить никогда не помешает!

Через десять минут мы уже тянули водку в «Элеганте» и заедали ее копченой курятиной и сардельками.

…Вечер мне предстоял скучный. Не к кому было даже пойти. Маша в больнице, Настя — в санатории, с Ларисой все кончено, как, впрочем, и с Ольгой. Да, редкий в моей практике случай!

Весь остаток дня меня так и подмывало бросить все и поехать к Диане в медсанчасть. Но логика подсказывала, что визит нужно отложить. Хотя бы для того, чтобы хорошо обдумать, стоит ли предъявлять Диане снимок, вдруг это повлечет за собой какие-нибудь непредвиденные последствия. Да и совесть покусывала за сердце, напоминая о мужской солидарности…

Вечер я провел в кругу семьи, как и подобает образцовому мужу и отцу. Так как пришел домой раньше жены, то взял на себя приготовление ужина, который, приятно признать, получился довольно вкусным. И Аня, и дети с удовольствием поели.

Потом мы смотрели по телевизору какой-то дешевый американский боевик. А перед сном я еще часик поработал над сюжетной канвой будущей повести.