На другой день ровно в одиннадцать я залетел в приемную медсанчасти.

— Диана Александровна у себя? — спросил я носатую секретаршу, увлеченно дергающую мышку компьютера.

Не дождавшись ответа, я приоткрыл дверь кабинета заместителя главврача. Диана сидела за столом. На ней было платье того же покроя, как и вчера, с воротником-стоечкой, но не горчичного цвета, а ярко-синего. Она сосредоточенно вглядывалась в маленькое зеркальце, которое держала перед собой в вытянутой руке.

— Простите, я не постучал…

— Ой, вы уже пришли? — Диана быстро спрятала зеркальце в выдвинутый ящик стола. И, легко подхватившись, пошла мне навстречу. — Проходите, пожалуйста!

— Здравствуйте, Диана Александровна! — широко улыбаясь, поздоровался я и сделал несколько шагов вглубь кабинета.

— Здравствуйте, Иван Максимович! — она ответила на мою улыбку своей — ослепительной, пленительно-радостной.

Мы сели рядышком на диван.

— Я тут кое-что накропала, как вы и просили, — Диана скромно потупила взор. Затем вскочила со своего места, подхватила бумаги, лежавшие на краешке стола, и, присев обратно, протянула их мне: — Вот! Посмотрите, подойдет? Только не смейтесь, я ведь раньше никогда не писала для газеты…

Я скользнул взглядом по ровным строчкам, написанным, будто под линейку.

— Красивый у вас почерк! А я думал, что все врачи пишут, как курица лапой.

— Как видите, не все! — мило улыбнулась Диана.

Я быстро просмотрел написанное, не особо вникая в суть.

— Чудесно! Как раз то, что нам нужно.

— Правда? — спросила она с сомнением.

Я посмотрел в ее изумительные глаза.

— Диана Александровна, — молвил я серьезно ж почти торжественно, — не хочу, чтобы вы подумали обо мне, как о каком-нибудь пошляке… Но, поверьте, я никогда не видел таких глаз, как у вас. Они проникают в самую душу, их синий свет просто опаляет сердце!

Она смущенно засмеялась:

— Да что такого в моих глазах, Иван Максимович? Вы, журналисты, умеете так красиво говорить…

— Простите, ради Бога, если я сказал, что-то обидное, — опустил я голову.

Она взяла меня за руку.

— Ну что вы! Наоборот, я польщена. Любой женщине, тем более бальзаковского возраста, очень приятно, когда мужчины замечают ее достоинства.

— Ваши глаза не просто достоинство, — проговорил я пылко. — Они — достояние! Клад!

— Может, поговорим о моих заметках? — робко предложила Диана, стараясь избежать моего проникновенного взгляда.

— Хорошо, — покорно согласился я, сообразив, что для первого раза комплиментов достаточно. Слишком настырные и частые, они раздражают. — До Нового года выйдет еще два номера нашего еженедельника. Ваши заметки мы опубликуем в четверг. А вы готовьте следующие — для предпраздничного номера. Гонорар у нас не ахти какой, но все же деньги…

— Опять вы о деньгах! Я в них не шибко нуждаюсь, — мягко возразила Диана. — Я не из корысти хочу с вами сотрудничать. Мне просто приятно будет увидеть свою фамилию под газетным материалом… Вот такая я тщеславная!

Последнюю фразу она произнесла громко и игриво. Я улыбнулся, спрятал бумаги в карман и стал натягивать пальто.

— А кофейку! — спохватилась Диана. — Я не отпущу вас, не угостив. Вы же, надеюсь, никуда не торопитесь?

Пришлось остаться. Я боялся потерять самообладание и допустить какую-нибудь досадную промашку. Поэтому, сидя за приставным столиком в ожидании угощения, усилием воли заставил себя не смотреть в сторону хлопочущей над приготовлением кофе Дианы. И во время кофепития держался, кажется, молодцом.

И лишь потом, прощаясь уже, горячо и с той нежностью, на которую только был способен, поцеловал Дианины тоненькие пальчики и хрупкую розовую ладошку. Диана не одернула меня. И даже пожала в ответ руку.

Выйдя из приемной, я почувствовал, как у меня за спиной вырастают крылья. Взмахнув ими, я полетел в кафетерий ближайшего гастронома, чтобы хоть немного притушить водкой пожиравшее мою грудь пламя возвышенной, трепетной страсти и сияющего впереди счастья.

Следующего моего визита Диана ждала только через четыре дня, когда, выйдет газета. Так мы условились. Я не представлял, как дожить до этого светлого дня…

Планы на вечер я поменял. Сначала хотел провести его дома, в кругу семьи. Но потом решил развеяться, отвлечься от навязчивых мыслей о Диане в ласковых объятиях Ларисы.

В половине шестого, наврав Ане о неотложных делах, я вышел из дому и направил свои стопы к любовнице.

— Где это ты пропадаешь? — вопросом встретила она меня. — В последнее время я тебя почти не вижу. И потом, помнишь, ты ведь должен был кое-что сделать по дому?

Ах да! Я же пообещал Ларисе поменять замки на входной двери — старые уже никуда не годились и часто заедали.

— Прости, милая, так получилось…

— А где ты, собственно, бываешь, чем занимаешься? — спросила она как-то машинально, без особого интереса. Я даже удивился ее тону.

— В аду гуляю, любовь моя, в аду! — шутливым тоном пояснил я и, обняв Ларису, на мгновение прижал ее к себе.

Она иронически хмыкнула и, направившись в кухню, бросила:

— Иди ужинать!

— Нет, сначала управлюсь с замками, — я наклонился и начал стаскивать с ног сапоги.

— Уже не надо! — бросила Лариса, выглянув из кухни. — Валерка все сделал.

— Валерка?

— Мужик из второго подъезда. Ты его видел. Помнишь, он выгуливал собачку, а мы бежали на концерт?

Я снял пальто, повесил на вешалку в прихожей и, сунув ноги в тапочки, пошлепал в ванную мыть руки. Потом зашел в кухню. Лариса возилась с кастрюлями. Я обнял ее за, плечи, поцеловал в шею.

— Извини меня, солнышко! Действительно был очень занят.

— Да ладно! — милостиво улыбнулась она, помешивая вкусно пахнущий суп. — Если бы я на тебя надеялась, то долго бы мне пришлось ждать новых замков.

За ужином мы говорили мало. Не клеился почему-то разговор.

В постели тоже ощущалась какая-то натянутость, нервозность. Лариса была податливой и даже нежной. Но куда подевались ее пылкость и страстность?

Томимый этой безрадостной мыслью, а еще неясным чувством вины, не знаю, за что, я в десять вечера, ушел домой.

Воскресенье я решил целиком посвятить Маше. Приехав утром, сразу взялся за работу. Вздумал отремонтировать полуразрушенную кирпичную перегородку, отделяющую лестничную клетку от двух квартир — Машиной и ее молодого соседа-алкоголика. Такие перегородки сооружают, наверное, все жильцы отечественных многоэтажек.

Маша намеревалась привести ее в нормальное состояние, наняв каменщика. Но я заверил, что справлюсь самостоятельно. Необходимые стройматериалы — кирпич, цемент и песок — давно уже ждали своего часа на балконе Машиной квартиры.

Позавтракав, я переоделся, замесил раствор и взялся за мастерок. Специалист по кладке кирпичей я небольшой — не достает опыта, но и дела-то было, совсем немного.

Работа подвигалась довольно споро. Маше я запретил выходить из квартиры, дабы она не путалась под ногами и не мешала своими бабьими советами.

Насвистывая, я прилаживал на место очередной кирпич, как вдруг появился сосед. Щуплый и плюгавый, в застиранной, видимо, никогда не видевшей утюга одежде, он здорово походил на бродягу. К тому же был изрядно навеселе. Узрев, чем я занимаюсь, остановился. Долго стоял, молча жевал бычок, потом вдруг лицо его побагровело. Сделал шаг ко мне и стал потрясать кулаками.

— Кто разрешил пачкать цементом пол?! — заорал сосед, как полоумный, дико вращая зенками. — Кто, я спрашиваю, мать твою перетуды?!

Я попытался утихомирить его. Объяснил, какие преимущества он получит, когда перегородка приобретет приличный вид. Но сосед и слушать не хотел. С каждой минутой становился все агрессивнее и наглее. И лез прямо на меня.

— Да что ты, как с цепи сорвался? — спросил я миролюбиво. — Что тебя не устраивает?

— Убирайся на хрен отсюдова! — завопил сосед на весь подъезд и толкнул меня, когда я осторожно отстранил его в сторону, чтобы не мешал работать. — Живо убирайся! Ты слышишь, козляра?!

Я не стал отвечать на эти оскорбительные выпады. Лишь насмешливо посмотрел в его сторону и, насвистывая, опять взялся за мастерок.

— Падла! Я сказал, вон отсюдова к ядреной фене! — заорал сосед, брызгая мне в лицо слюной.

Дело явно шло к драке. Мое терпение уже иссякало. Но я пока никак не реагировал на агрессию. Тогда разъяренный мужичок подбежал и со всего маху двинул ногой в уже наполовину отремонтированную перегородку. Раствор еще не окреп, и несколько кирпичей вывалилось, дверная рама с грохотом шлепнулась на цементный пол.

— Ах, ты гаденыш! — я сгреб соседа за загривок и с силой швырнул мордой в тазик с раствором. Во все стороны полетели брызги.

Мужик вскочил, но поскользнулся и снова шмякнулся носом в серую жижу. Это меня рассмешило.

Зарычав, он встал на нетвердые ноги и тут же бросился на меня. Я отступил на шаг и с размаху двинул носком сапога ему в грудь. Скрючившись и жутко матерясь, сосед — грязный и жалкий — прислонился бочком к стене. Затем пошатнулся и наклонился, стараясь подобрать кусок кирпича. Я подхватил тазик и, перевернув вверх дном, надел его на голову своего противника. И тут же со всей силы саданул по днищу кулаком и добавил коленом под дых. Сосед, как подкошенный, рухнул на колени.

Только через минуту он отбросил тазик и, барахтаясь в растворе, с перекошенным от боли и ненависти лицом, еле поднялся на ноги. Я исподлобья наблюдал за ним.

— Ну… ну!.. — этот несчастный алкаш силился что-то сказать, но душившая его ярость, видимо, сковала глотку. Взвизгнув, он с неожиданной прытью ринулся к дверям своей квартиры. Я не стал ему препятствовать.

И с облегчением вздохнул, когда дверь с шумом захлопнулась.

Однако через каких-то полминуты сосед вылетел, как ошпаренный, на лестничную клетку с охотничьей пятизарядкой на перевес.

— Убью! — неистово заревел он, роняя с губ белую пену. От этого звериного рева, кажется, содрогнулись стены.

Я не успел опомниться, как передо мной возникло хрупкое тельце Маши с распростертыми в стороны руками, и грохнул выстрел. Ее с силой швырнуло на мою грудь, я едва устоял на ногах. Передо мной, будто в замедленном кадре, пронеслись белое, как полотно, женское лицо, крупные капли крови на бетонном полу и моих сапогах, выпученные глаза соседа, сжимающего в руках ружье, нацеленное мне в живот. Не помню, как я умудрился, удерживая Машу, подхватить и запустить в голову соседа увесистый кусок кирпича.

Оглушенный выстрелом, растерянный, потрясенный случившимся, я не ведал, что делать. Маша — обмякшая, вялая, словно прибитая морозом георгина, — висела на моих руках.

— «Скорую»! Кто-нибудь вызовите «скорую»! — закричал я во всю силу легких.

Но рядом уже были люди.

Когда примчалась карета «скорой помощи», Маша очнулась и приоткрыла затуманенные глаза. Я стоял перед ней на коленях, весь измазанный цементным раствором и кровью.

— Тебя не зацепило? — ее почерневшие губы подергивались, голос прерывался, но в глазах, кроме боли, светились любовь и ласка. Я заплакал.

— Мелкая дробь разворотила ей плечо и, очевидно, раздробила ключицу, однако угрозы для жизни нет, — констатировал молодой мужчина в белом халате, бегло осмотрев Машину рану. — Сейчас перевяжем и — в больницу!

Два милиционера куда-то уводили растерянного, согбенного соседа. На его испачканном лбу чернела огромная ссадина.

Вечером, возвратившись из больницы, я обнаружил, что кто-то закончил ремонт перегородки и тщательно убрал в коридоре. Мне осталось только водрузить на место дверь…

Медленно тает липкая ночь. Мглу съедает серая дымка рассвета. Дети еще спят. Мы с Аней сидим на кухне и пьем кофе. В шесть тридцать она обычно уже отправляется на работу. У нее маленький магазинчик на территории одного из городских рынков. Торгует недорогими товарами — тряпками: майками, футболками, шарфами, косынками, женским и мужским бельем, носками… По понедельникам Аня всегда делает себе выходной, но теперь приближается Новый год, покупателей много, и она не хочет терять заработок.

— Я не могу понять, где ты пропадаешь по выходным, — жена нервно глотает кофе и раскрашивает лицо, поглядывая в зеркальце, прислоненное к сахарнице. — Вот вчера, в воскресенье. Думаю, ты дома. Прихожу с работы, а тебя нет. Дети говорят, еще с утра ушел. Если у тебя есть другая женщина, если я и семья тебе не нужны, так давай разводиться!

— Ну, что ты глупости говоришь?! Я просто занимаюсь подработкой, — оправдываюсь я. — На одну зарплату в наше время не шибко проживешь.

Отставив пустую чашку, жена начинает молча красить губы.

— Я, между прочим, уже купил подарки к Новому году. И тебе, и детям, — замечаю я, наблюдая за действиями Ани.

— Да? А что ты купил? — она поднимает голову и смотрит на меня вопросительно.

— Заранее говорить нельзя, иначе не получится сюрприз, — не желаю я выдавать секрет, хорошо зная натуру жены: не выдержит и обязательно разляпает все дочери и сыну.

— Но ты хоть учел, что дети — уже не совсем дети?

— Конечно! — киваю я, прикуривая сигарету.

Аня некоторое время вглядывается в зеркальце, еще раз припудривает щеки. А потом роняет:

— Я тоже кое-что тебе купила. И, думаю, дети тоже. Кстати, они просили у тебя денег?

— Просили, — признаюсь я.

Аня вздыхает:

— И у меня просили.

Разговор переходит в мирное русло. Выходя из квартиры и поцеловав меня в щеку, как всегда, поспешно и рассеянно, жена интересуется:

— А куда ты спрятал подарки?

— Кто же тебе скажет! — ухмыляюсь я.

— Нет, ну серьезно?

— Подарки на работе, — вру я. На самом деле они лежат в одежном шкафу в моей квартирке на Новокузнецкой.

Последующий час я готовлю завтрак себе и детям. На скорую руку варю гречневый суп с тушенкой и жарю картошку с колбасой. Потом быстро привожу себя в порядок, кое-как перекусываю и выхожу из дому. Дети вот-вот должны проснуться…

Сегодня мне предстоит переделать уйму дел: навестить в больнице Машу, написать две статьи и обязательно проведать Настю.

Около девяти я прибыл в центр экстремальной медицины, куда вчера госпитализировали Машу.

— Сейчас еще продолжается обход, — сообщила мне юная медсестра в идеально отбеленном и выглаженном халате. — Обождите с полчасика.

Пришлось постоять на лестничной клетке между этажами больничного корпуса, покурить.

Машина палата — восьмая. Постучав, я вошел. Пять коек. Больные — кто сидит, кто лежит. Все полураздетые. Я опустил голову, чтобы их не смущать. Маша лежала у окна. Она была бледной, с посиневшими губами и веками. Я тихо опустился на стул рядом с койкой. На тумбочке увидел какие-то таблетки и бумажку с длинным перечнем лекарств. Понятно, все это нужно немедленно купить.

Маша, спала. Я взял ее за руку.

В палату заглянула уже знакомая опрятная медсестра.

— Мужчина! — обратилась она ко мне. — Зайдите к Игорю Алексеевичу, он лечащий врач вашей жены.

Я последовал за медсестрой по коридору.

— Вот его кабинет, — она указала на белую дверь с табличкой «Врачи» и удалилась. Я постучал.

Доктор — усталый человек лет сорока — сидел за обшарпанным столом и что-то быстро писал.

— Мне доложили, что к больной Сташиной пришел муж, — подняв голову, он посмотрел на меня пустым, отсутствующим взглядом засыпающего человека. — Или вы не муж?

— Я близкий друг Сташиной, — пояснил я.

— Ясно, — припухшие веки врача подергивались. — Ей необходимо купить лекарства. Список у нее.

— Он уже у меня, — сообщил я. — Сейчас все куплю и принесу.

— Хорошо! — закивал доктор. И, поморщившись, извиняющимся тоном изрек: — Времена сейчас трудные… Я напишу вам еще один список. В нем перечислю все медикаменты, которые были истрачены во время операции вашей…м-м… подруги. Все это необходимо будет возместить, а то у нас совсем нет никакого запаса…

— Понимаю, — кивнул я.

— И еще такое дело, — продолжил доктор. — Надо бы сделать добровольный взнос в фонд больницы. Сколько именно, вам скажут в нашей бухгалтерии, там знают. Ничего не попишешь, финансовые трудности…

Спорить я, понятное дело, не собирался. Тем более, что подобные порядки давно уже стали нормой почти во всех украинских лечебных учреждениях.

— Скажите, как прошла операция? — поинтересовался я. Этот вопрос сейчас занимал меня больше всего.

Врач пожал плечами:

— Нормально. Если не будет осложнений, то, полагаю, дней через семь-восемь мы переведем Сташину на амбулаторное лечение. Плечо, конечно, какое-то время поболит, потом придется его разрабатывать, чтобы оно функционировало, как положено.

Пару минут доктор сосредоточенно писал, составляя список медикаментов, которые надлежало купить. Затем протянул его мне:

— Все это отдадите дежурной медсестре. А я ухожу домой. Всю ночь на ногах, умираю, так хочу спать.

— Спасибо вам, Игорь Алексеевич! — поблагодарил я и положил перед ним на стол несколько зеленых купюр.

— Что вы? Зачем? — он смотрел то на меня, то на деньги.

— Примите, прошу вас! — приподнявшись, я тронул его за плечо. — Врачам нынче платят не очень, это всем известно…

Врач хотел что-то сказать, но потом вздохнул, открыл ящик стола и смел туда деньги.

— Мне неловко, — неуверенно протянул он. — Понимаете? Но… Вы не волнуйтесь, со Сташиной будет все в порядке…

Спустившись на первый этаж корпуса, где, помимо гардероба, и приемного покоя, располагалась и аптека, я приобрел все необходимое. Потом сходил в бухгалтерию, уплатил деньги. И возвратился в отделение. Медсестра, унесла лекарства и чек, выданный мне кассиром больницы.

Миша все еще спала.

— Ей рано утром сделали обезболивающий укол, — объяснила мне Мишина соседка по палате — желтолицая бабулька с забинтованными кистями рук. — Она и уснула.

— Ну, тогда мне, наверно, лучше пока уйти, — понимающе улыбнулся я старушке и попросил: — Когда Маша проснется, скажите ей, пожалуйста, что приходил Иван. Я все необходимое купил, за операцию заплатил. А тут в пакете, вот он, возле тумбочки, — указал я пальцем на раздутый пластиковый пакет, — кое-какие продукты. Пусть покушает. Наведаюсь ближе к вечеру.

На работе, конечно, мне пришлось выложить шефу все о произошедшем с Машей. Я сказал ему, что по ее просьбе ремонтировал перегородку на лестничной клетке, что пришел пьяный сосед и учинил дебош с пальбой из ружья. Единственное, о чем я умолчал, — это о наших с Машей отношениях. Шефа они не касались. Не знаю, что он подумал, но не спросил ничего, только по-бабьи заохал.

На время Машиного отсутствия ее обязанности передали Наташе, сотруднице брачного агентства, действующего при нашей редакции.

Поработав несколько часов, я опять поехал в центр экстремальной медицины.

Маша встретила меня улыбкой, которая нелепо смотрелась на ее измученном лице.

— Милый…

— Как ты себя чувствуешь? — я наклонился и поцеловал ее. Губы у Маши были холодны, как лед.

— Хорошо, — прошептала она и взяла меня за руку. — Недавно милиционер приходил, расспрашивал о подробностях случившегося…

Я присел на стул у койки.

— Меня, наверно, тоже будут допрашивать, но пока не вызывали… А как твои раны, сильно болят?

Маша скользнула взглядом по бинтам, которые опоясывали ее плечо, шею и частично руку, и отрицательно покачала, головой:

— Почти нет. Если я, конечно, не пытаюсь двигать рукой. А вот голова кружится, не могу подняться с постели, боюсь, что упаду. Но, говорят, это быстро пройдет.

Я наклонился и снова поцеловал ее. На этот раз уже более крепко.

— Спасибо тебе, ласточка! Ты ведь спасла мне жизнь…

Лицо Маши озарилось светом тихой радости.

— Мои родители еще не знают, что я в больнице, — сказала она после паузы, с ласковой улыбкой разглядывая мои руки. — Я сама им позвоню. Ты мне оставишь свой мобильник до завтра, а то мой дома?

— Конечно! — я достал из кармана телефон и положил на краешек тумбочки. — Он мне не нужен. Ты же знаешь, я им почти не пользуюсь, на звонки отвечаю крайне редко…

Пальцами здоровой руки она погладила мое колено.

— Не переживай за меня! Думаю, что к завтрашнему дню я уже смогу подниматься.

— Не спеши вставать! Полежи, приди в себя, наберись силенок, — я нежно поцеловал Машу в посеревшую щеку.

— Ты придешь завтра? — спросила она, опуская голову на подушку.

— Завтра, — подтвердил я. — Когда лучше прийти — с утра или вечером?

— После работы. Тогда ты сможешь дольше посидеть со мной… Но смотри, если будешь чувствовать себя уставшим — не приходи, лучше отдохни, — в Машином взгляде было так много теплоты…

— Что тебе принести, мышонок?

— Не нужно ничего. Мне совершенно не хочется кушать, — виновато улыбнулась она.

Я прижал ее руку к своей груди.

— Машенька, тебе нужно хорошо питаться. Чтобы быстрее выздороветь. Принесу что-нибудь питательное и заставлю все съесть.

Вечер я провел у Насти. Она была в приподнятом настроении, даже можно сказать — взбудораженная. Все суетилась, лизалась ко мне, заигрывала. Но ее внешний вид мне не понравился: под глазами глубокие тени, щеки бледные, губы бескровные. Впечатление такое, вроде она или с перепоя, или не спала как минимум двое суток.

— Что это с тобой, котенок? — спросил я без обиняков.

— А что такое? — искренне удивилась Настя моему недовольному тону.

— Вид у тебя нездоровый, — пояснил я. — Ты часом не заболела?

Она обхватила меня руками за шею, прильнула к груди. И затихла в объятиях.

— Ну-ка, дохни! — я отстранил ее и, взяв за голову обеими руками, внимательно посмотрел в глаза.

— Да ты что, Ванечка! — засмеялась Настя. — Я же практически не пью. Разве что с тобой иногда позволяю себе несколько глотков.

— Но ты как-то внешне переменилась, — не унимался я. — И в худшую сторону.

Она отступила на шаг и, четко печатая слова, торжественно произнесла:

— Я буду матерью!

— Что?! — от неожиданности у меня перехватило дыхание и показалось, будто остановилось сердце. Но я быстро взял себя в руки и уже спокойно спросил: — Ты в этом абсолютно уверена?

— Да! Да, любимый! — сияя, как свежеиспеченный блинчик, подтвердила Настя. — Я поняла это уже несколько недель назад. Но не была полностью уверена… А в пятницу сходила в поликлинику и удостоверилась. Я беременна!

Боже мой! Вот это новость! Просто ошеломляющая новость! Так, значит, мне в свои сорок предстоит стать отцом младенца? У меня появится еще один ребенок? Я сгреб Настю в объятия и крепко расцеловал.

— Ты счастлив? — ее глаза сверкали, как майские звезды.

— А как ты думаешь, любимая?!

— Ты точно счастлив? — допытывалась она, заглядывая мне в лицо.

— Милая моя, ты даже не представляешь, как я счастлив! — в моем тоне было столько пафоса, что Настя, прижавшись к моей груди, тихо засмеялась от переполнявшей ее радости.

И моя душа в тот миг действительно была исполнена блаженства. Но потом, через минуту, поглаживая спину и плечи будущей мамы, я вдруг почувствовал неуверенность и беспокойство. Здоровым ли появится на свет дитя? Ведь я много пью спиртного и выкуриваю по две пачки сигарет в день!

Тревога, эта и неуверенность быстро улетучились, когда я вспомнил некоторых своих приятелей, которые ведут нисколько не лучший образ жизни, а детишки у них крепкие и выглядят, как кровь с молоком.

Нацеловавшись и наобнимавшись, мы чинно, по-семейному поужинали. Сообщение Насти все время держало меня в приятном волнении, и мне никак не удавалось успокоиться. Даже несколько стопок водки — проверенного средства — не дали ожидаемого эффекта. Потом мы сидели в гостиной, обсуждая планы на будущее.

— Я уже готовлю нашему ребеночку приданое, — призналась Настя, смущенно опустив глаза. — Говорят, нельзя заранее, но я не могу удержаться. Хочешь, покажу?

— Покажи! — попросил я и, когда она поднялась с дивана, бережно погладил ей живот, Настя принесла из спальни узелок. Развязала и начала выкладывать вещицы на журнальный столик, предварительно подстелив простынку.

— Вот распашоночки. Я сама сшила. Вот варежки. Правда, я еще не закончила их вязать, — комментировала она с воодушевлением. — А глянь на это одеяльце. Чудо! Вчера увидела на, вещевом рынке и решила купить. А это ползунки, подгузники, пеленки!

Лицо Насти посвежело, разрумянилось, но все равно смотрелось уставшим и болезненным.

— Значит, так, милая! — решительно заявил я, перебирая детские вещицы. — Тебе нужно немедленно взять отпуск.

— Зачем? — она подняла голову и посмотрела на меня непонимающим взглядом.

— Я куплю тебе путевку в санаторий, — объяснил я. — На двадцать четыре дня. Поедешь в Бердянск. Сейчас, понятное дело, в море не искупаешься, зато там покой, тишь да благодать. А главное — свежий воздух. Все это тебе необходимо.

— Но мне кажется… — хотела возразить Настя, — что лучше…

— Никаких отговорок! — отрубил я и приказным тоном продолжил: — Ты уже не юная, выносить плод тебе будет нелегко. Нужно подкрепить силы. Собирайся, через пару дней поедешь! Какие следует собрать документы, я узнаю завтра же.

Она покорно притронулась головой к моему плечу.

— Ты прав, Ванечка. Мне хотелось, конечно, побыть на Новый год дома, но коль такая ситуация, надо ехать…

— Первого января я обязательно тебя навещу, — я заглянул в Настины глаза, излучающие счастье. — Отпразднуем с тобой наступление Нового года — года, в котором родится наше дитя.

Она бросилась мне на шею и заплакала…

Поздним вечером я приехал на Новокузнецкую. Позвонил в больницу, справился о самочувствии Маши. Потом набрал номер телефона Ларисы.

— Как ты, моя золотая?

— Нормально. Сегодня, я так понимаю, ты уже не зайдешь? — голос ее был сухим и неласковым.

— Сегодня — нет, — вздохнул я. — У тебя все в порядке?

— Да, все в норме.

— Тогда целую тебя, солнышко!

— И я тебя…

Немного посидев перед экраном телевизора и попив чайку, я отправился домой.

На душе было от чего-то неспокойно, тревожно, муторно. Но мне совсем не хотелось разбираться, от чего именно…

Когда у тебя дел по горло, это даже и хорошо. Некогда копаться в душе, некогда прислушиваться к своим неосознанным мыслям и сомнениям.

Сегодня мне предстояло напряженно поработать. Кроме редакционных дел, коих скопился целый ворох, нужно было выяснить все насчет Настиной путевки, встретиться в городе с Ольгой, навестить Машу в больнице. Ну, и попробовать подзаработать деньжат, хотя покамест они у меня имелись. Но запас, понятно, карман не тянет.

На удивление работа заспорилась, все пошло, как по маслу. От редакционной текучки я отделался уже перед обедом. Потом договорился о путевке для Насти, опять же с помощью знакомой из облздравуправления. Директора агрофирмы «Добробут» Николая Семеновича — своего старого приятеля — «достал» звонком дома, куда он заехал пообедать. Нехотя, он все-таки согласился отпустить семьдесят тонн пшеницы в обмен на дизельное топливо.

На встречу с Ольгой — возле областной научной библиотеки — я опоздал всего на пять минут. Ольга топталась у газетного киоска. Высокая, стройная, дородная, в кофейного цвета кожаном пальто с роскошным песцовым воротником, она, выглядела, боярыней. От одной мысли, что эта женщина принадлежит мне, на душе сразу сделалось сладко.

Мы посидели в кафе, посетили выставку работ местных фотохудожников. А затем, прихватив торт и коньяк, отправились в квартиру на Новокузнецкой. Ольге я сказал, что это жилье — собственность моего приятеля, который на пару дней отправился к родственникам за границу.

Все было, как всегда замечательно. Мы расстались только в шесть вечера.

Мне еще нужно было что-нибудь купить для Маши и навестить ее в больнице.

— Все медицинские справки собрала, ничего не забыла? — в который раз спрашиваю я Настю.

Она мечется по гостиной, укладывает вещи в две дорожные сумки. А я просматриваю наличие документов: паспорта, путевки, справок из поликлиники — все ли на месте? Потом открываю Настин кошелек, перебираю купюры. Не густо! Добавляю туда приличную сумму — деньги у меня наготове, лежали в кармане брюк. Настя краем глаза, улавливает мои движения.

— «Бабок» у меня вполне хватит! — убежденно говорит она. — Тем более, что мне даже на билет тратиться не придется, меня ведь отвезет в Бердянск водитель твоего друга.

— Помалкивай! — рявкаю я. — Еще не известно, как там кормят. И потом, запомни: употребляй побольше витаминов. Делать тебе в санатории особо будет нечего, так что почаще ходи на базар и покупай бананы, апельсины, свежие огурцы. Я ясно сказал?

— Но ты уже столько на меня истратил! — все еще пытается протестовать Настя.

Я беру ее за плечи и усаживаю рядом на диван. Глажу, как ребенка, по голове.

— Я ведь и обязан, разве не так? Ты — мать моего будущего малыша.

Она льнет к груди, обнимает.

— Я так счастлива! Я просто летаю, как будто у меня за спиной выросли крылья!

Сумки, наконец, уложены, документы и деньги приготовлены. Одета и обута Настя вроде бы неплохо. Тем более, что…

Я подхватываюсь и иду в прихожую. Там, в уголке, лежит большой пакет, перевязанный бумажными веревками. Подбираю его и заношу в гостиную. Настя непонимающе смотрит.

— Угадай, что это? — спрашиваю я, загадочно улыбаясь, и бросаю пакет на диван.

— Обои в спальню. Ты же сказал, что нужно будет переклеить…

— Это не обои, — ухмыляюсь я. — Обои будем весной покупать.

— А тогда что? — Настя ворочает пакет туда-сюда, взвешивает в руке. — Нет, точно не обои. Они тяжелые, а это что-то полегче.

Я наблюдаю за ее действиями, застыв посреди гостиной. Сейчас Настя напоминает мне маленькую девочку, которой папа сделал, неожиданный подарок.

— Поскольку ты уезжаешь, то я решил вручить тебе свой новогодний презент раньше, чем положено, — торжественно объявляю я и принимаюсь разрывать тесемки на пакете.

Несколько движений, и перед восторженно-удивленной Настей предстают лисий полушубок и светло-коричневые сапоги на высоких, тонких каблуках.

Настины глаза распахиваются во всю ширь, лицо мгновенно розовеет.

— Это мне? — недоверчиво спрашивает она, не отрывая взгляд от подарка.

— Кажется, ты такой хотела?

Настя хватает полушубок, умиленно прижимает его к груди, затем начинает порывисто разворачивать. В этот миг, я думаю, она позабыла обо всем на свете, наверное, и о моем существовании тоже. Ее глаза сияли, как у сумасшедшей. Честно говоря, такой реакции я от нее не ожидал: ну, полушубок, ну, красивый, только и всего, подумаешь…

— Скажи же что-нибудь! Тебе нравится? — нетерпеливо хлопаю Настю по бедру.

— Ванечка, милый! — опомнившись, она бросается ко мне, обхватывает за шею руками и целует в засос. Я с трудом отрываю ее от себя.

— Не нужно таких бурных оваций, малышка! Тебе что, никогда не делали дорогих подарков?

— Таких дорогущих — нет, никогда не делали! — отрицательно качает она головой. — Самый ценный из подарков, который я когда-либо получала, — это золотой перстень. Ты мне презентовал его на день рождения. — И, вскочив, начинает примерять одежонку. — Я и не помышляла, что когда-то буду иметь такую вещь. У меня сроду не было столько денег сразу.

— Ты сапоги примерь, — советую я. — Вот насчет них у меня есть сомнения — угадал ли?

Она быстро натягивает их ни ноги. Пробегает взад-вперед по комнате, любуясь блеском голенищ.

— Как влитые! У тебя, Ванечка, глаз, что алмаз!

— Короче, впору! — констатирую я. И, осмотрев Настю с ног до головы, шлепаю на кухню покурить.

Настя догоняет меня в коридоре и бросается на шею, как тигрица на антилопу. Мне едва удается устоять на ногах.

— Поосторожней, детка! — кричу я, вырываясь из цепких объятий. — Так ведь можно травмировать нашего младенца. Научись, ради Бога, обходиться без резких движений!

Она продолжает ошалело покрывать мое лицо поцелуями.

— Будешь баловаться — отшлепаю по заднице! — с угрозой в голосе предупреждаю я. Но угроза не действует.

Потом, успокоившись, Настя вручает мне свой подарок — механические часы с красивым позолоченным браслетом и набор мужской парфюмерии.

— Конечно, это не идет ни в какое сравнение с тем, что подарил мне ты! — лепечет она смущенно. — Но прими мой подарок, Ванечка, вместе с моей любовью!

— Золотая моя Настенька! — я нежно прижимаю ее к груди. — Как я счастлив, что повстречал тебя на своем жизненном пути!

— И все у нас будет хорошо! — тихо шепчет она, и глаза ее почему-то наполняются влагой.

— Непременно! Все у нас будет хорошо! — растроганно повторяю я.

Вечером ко мне домой позвонила Надежда.

— Спасибо, Ваня, за помощь! Она мне очень пригодилась, — звучит в трубке ее грустный голос. — Никто не помог, один ты. А у меня как раз очень трудно было с деньгами. Все, что имела, истратила на лечение Миши. А у его матери, кроме пенсии, никаких доходов…

— Похоронили нормально? — спрашиваю я. — Батюшку не забыли пригласить?

— Да, об этом позаботилась мать.

— Ну что же, земля пухом Михаилу! — вздыхаю я.

Надежда начинает всхлипывать. Я не успокаиваю ее, молчу. Жду, пока успокоится сама.

— Я хочу с тобой посоветоваться, — наконец говорит она, шмыгая носом.

— О чем, Наденька?

— Насчет Машиной квартиры. Мы ведь были в разводе. По закону наследником является наш сын. А с ним проблема…

Я не понимаю, в чем может состоять проблема, и говорю об этом Надежде. Помолчав, она коротко объясняет:

— Сын в данный момент не может принять наследство…

— Как это — не может? — удивляюсь я. — Почему?

Надежда опять всхлипывает.

— Коля находится в заключении, — сквозь плач звучат слова. — Я Мише об этом не рассказывала, не хотела лишний раз волновать. И срок дали немалый — восемь лет.

— Ого! Что он натворил?

Надежда молчит, видимо, собирается с силами. Потом сокрушенно вздыхает:

— Он сделал самое ужасное…

— Кого-то убил, что ли? — спрашиваю я с недоверием.

— Нет… Николай осужден за изнасилование малолетней девушки. Групповое…

Я пораженно вскрикиваю. Как? Колька же рос скромным, тихим, даже застенчивым мальчиком. Был отличником в школе, учился в университете в Запорожье…

— В голове не укладывается, Наденька, как он мог на такое пойти! — волнение охватывает и меня.

— Ваня, он мой сын! — сдавленно произносит Надежда. — Мое сердце кровью обливается от горя!

В трубке клокочут ее рыдания. Я не знаю, какими словами утешить несчастную мать.

С трудом и не сразу она берет себя в руки.

— Я хочу тебя вот о чем спросить, Ваня. Квартира теперь пропадет?

— Не думаю, — минуту поразмыслив, говорю я. — Но нужно посоветоваться с юристом. Хочешь, я это сделаю?

— Ладно, я сама.

— Как ты хоть там живешь, Наденька?

— Сижу в четырех стенах и волком вою! — жалуется она. — Сын в тюрьме, мужа нет. Работы нет. Хорошо, что у меня есть огородик, хоть картошка да лук свои.

— Обязательно навешу тебя, — обещаю я. — Управлюсь с делами и приеду.

— Приезжай, Ваня! — горячо просит Надежда. И начинает причитать: — У меня ведь никого на белом свете нет, никаких родственников, никаких близких! Одна я, как перст. Заела тоска!

— Крепись, крепись, милая!

— Спасибо тебе за все! Будет время, бери Аню и приезжай ко мне. Слышишь, приезжай обязательно! Хоть наговоримся.

— Конечно, Наденька! Я обязательно приеду. Скоро приеду!

В трубке звучат короткие гудки. Мое сердце охвачено печалью и тревогой. Бедная Надька! У нее действительно никого. Если заболеет — кто кружку воды подаст? Она теперь осталась безо всякой поддержки. Был муж, пусть бывший, — умер. Был сын — нету, считай. Боже, какая судьба! За всю жизнь Надежда — сирота, приемная дочь четы глухонемых инвалидов-алкоголиков человеческого счастья не видела ни капли. С детства — нищета, насмешки людей, безысходность и безнадега. Миша — пьянки-гулянки да кулаки. Ведь он ее тоже и в грош не ставил, можно даже сказать, презирал. Вот однажды и решилась Надежда, лишенная человеческой теплоты, согрешить — найти утешение, ласку и понимание у разводяги-соседа. Кончилось это печально…