Дни, когда на душе «начинает морозить», бывают у каждого человека. Лучшее из лекарств от хандры – шутка, веселый розыгрыш. В Мирном дня не бывает без «хохмы». И до меня добрались. Утром получаю радиограмму. Все чин чином – бланк с пингвином и государственным гербом, а дальше слова: «Антарктида, Мирный. Корреспонденту „Комсомольской правды“. В районе Мирного в пятницу ожидается падение большого метеорита. Срочно сообщи, сколько строк об этом можешь передать в воскресный номер». Улыбнувшись, прошу бланк телеграммы. За окошком притихли в предвкушении веселых минут. Пишу: «Предположения неверны. Метеорит упадет в районе Эйфелевой башни… Всем привет просил передать Бабарыкин».

Виталий Кузьмич Бабарыкин – главный «хохмач» поселка. Но оказалось: на этот раз он был ни при чем. Сами радисты, уловив тон телеграмм для меня из редакции, решили устроить «покупку»…

Вечером у Виталия Кузьмича с наслаждением вспоминаются все удачные «покупки» этого года. Рассказчик чуть только напомнит, а уже хохот – все перипетии «покупок» известны до мельчайших подробностей. «Валь, а ну покажи корреспонденту, как штаны держатся…»

Магнитолог Валентин Иванов отрезал у штанов все металлические пуговицы, променял пояс с железной пряжкой на пояс с медной. Сапоги с гвоздями нельзя носить – поменял на резиновые. Часы – нельзя, ножик – нельзя. «Не человек, а немагнитная шхуна „Заря“. Точно!» Время от времени магнитологу потихоньку кладут в карман какую-нибудь железку. У приборов бешено отклоняются стрелки. Магнитолог потирает руки и пишет в дневник: «Магнитное возмущение». Но вот он приходит в столовую, и пять человек подряд осведомляются: «Говорят, сегодня магнитная буря?..» Магнитолог лезет в карман и с расстановкой произносит подходящее случаю слово. Но хохот стоит такой, что обижаться нельзя. Покажи «слабину» – пропал.

«Кузьмич, ты про котел расскажи… Вот штука была!» Кузьмич мешает ложечкой чай, повествует без улыбки, как и подобает главному «хохмачу», о том, как Сакунов Герман собирался в поход на антарктический купол.

«Парень на редкость исполнительный и безотказный. Ну, понятное дело, каждый отряд хочет поручить ему какие-нибудь наблюдения. Вызываем. „От австралийцев, – говорю, – получена телеграмма: просят брать пробы снега на радиоактивность. Надо, – говорю, – уважить – котел специальной конструкции у нас есть“. Замахал руками: „Зачем мне котел, не моя специальность!“ Но характер все-таки взял свое. Приходит. „Ладно, пиши инструкцию, как обращаться с этим котлом, черт бы его побрал!“ Ну, понятное дело, в „инструкцию“ общими силами всяких научных слов навалили, отпечатали на машинке… Накануне отъезда прибегает повар Вася Кутузов. „Герман что, с ума соскочил?! Грузит на сани котел. Говорит: „Для науки“. Вы что, все… – и крутит пальцем у головы. – Это ж для щей запасной котел…“»

«А про Васю теперь, про Васю!» Про Васю Кутузова «миряне» рассказывают с десяток выдуманных и настоящих историй. Вася – лучший объект для «покупок», «ловится без наживки».

В Мирном гора продуктов. Но Вася за долгие годы хождения коком на корабле обучен хозяйской расчетливости: самый лучший кусок – на завтра. В это слабое место искусного повара и сыплются стрелы. Вдруг прибегает к Васе дежурный: «Кутузов, склад обокрали!» Слово «обокрали» для Мирного уже анекдот. Но Вася клюет. И в самом деле: в бочке, где хранилась особого сорта селедка, лежат камни и даже старые Васины сапоги. Вася ударяет в набат. Ему усиленно помогают. Чем больше удается собрать людей, тем больше потеха. Выясняется: бочку с селедкой шутники отодвинули в угол. На ее место прикатили другую, положили в нее камней, добыли где-то старые Васины сапоги… Вася на полдня оскорбляется, но стрелы попали в нужное место. На ужин появляются томаты в банках, варится картошка, и Вася починает бочку с безумно вкусной копченой селедкой.

…Давно не получаешь радиограмму из дома. Давит полярная ночь, начинает раздражать монотонность занятий. В такое время одно спасение – шутка. Шутят по мере способности все, но, конечно, во всякой экспедиции есть свой Тёркин. Бровью повел – уже смех. Меняются экспедиции, меняются люди. Многое забывается. Не забывают веселого человека. Не забываются удачные шутки. Кое-что записано даже на пленку. В эту зимовку в Мирном проводились футбольные матчи. В «копилку смеха» положили афиши и магнитную ленту репортажей со стадиона «Пингвин». Все было как в Лужниках: две команды – «Ленинград» и «Москва», судья, двое настоящих ворот, зрители, комментатор, армия репортеров. В схватке не было побежденных – 3:3. Вот что расскажет новой смене зимовщиков пленка:

«Играет оркестр. За неимением цветов команды обменялись банными вениками… На поле произошли некоторые перемены. Герман Сакунов первый тайм играл в сапогах, теперь вышел в лыжных ботинках. И вот, вот, вот что значат ботинки – гол!!!

В перерыве вратарь москвичей Климанов признался, что не знал, можно ли ему как вратарю брать мяч руками…» И так далее.

Шутки неистощимы. Вернувшись домой от Кузьмича, нахожу на постели записку: «Будет праздник свежего огурца. Заходи».

Праздник огурца. Придуман праздник тут, в Антарктиде, в отряде радистов. На самом видном месте, на самой большой тарелке лежит огурец. К нему нагибаются, ню хают – свежий, пахучий, зеленый, в светлых полосках, с колючими пупырышками. На баяне сыграли шутливую за стольную песню… Не много ли чести для огурца? Судите сами.

Ничего в этом краю нет, кроме льда. Ничто не растет. Пингвины не знают зеленого цвета. А люди без этого цвета скучают. Кажется, третья экспедиция привезла в Антарктиду пять мешков подмосковной земли. Десяток пригоршней принес в свою комнату Николай Тюков. Поставил ящик возле окошка, пристроил лампу, поливал, опылял. До самого потолка на тонких палочках поднялись гибкие зеленые плети. Выросли на плетях три огурца. Говорят, когда они появились, местком Мирного проводил экскурсию в Колину комнату. И вот наконец праздник урожая. Один огурец попутным самолетом отослали на станцию Восток. Другой решили было послать на медпункт, но больных в Мирном не оказалось – огурец пока что ничейный. На третий огурец хозяин «приусадебного участка» собрал сегодня друзей. Торжественно огурец был разрезан на одиннадцать равных частей. Ритуалом съедения огурца начался ужин, затянувшийся до полуночи.