Плывем по Оке из Калуги. С этого места прежде река считалась уже судоходной. Сейчас судоходство теплится ниже, начиная с Коломны, а тут на реке даже лодок немного: «Бензин, бензин… — разводит руками калужский рыбный инспектор Александр Павлович Гнусов. — Для нашего плавания оно и к лучшему — увидите реку тихую, незамордованную».

И правда. Тяжело груженная наша «Казанка» месит воду, не претендуя на скорость, — в любом месте можем остановиться, выйти на берег, захотим поймать рыбу — пожалуйста.

Путешествие наше, как островок счастья в суете жизни, да еще и в жару, когда город кажется адом.

Медленно движемся по реке. После Калуги Ока уже широка, вспоминая Гоголя, шутим: «Не всякий воробей решится перелететь…» Но что-то не видно у реки воробьев — нет селений, где бы они обретались. Река безлюдна. На карте видно: проплываем сельцо. Но ни строения, ни дымка, ни собачьего лая, даже удильщики у воды — редкость. Человеческая жизнь — где-то за береговым лесом, к ней от воды под сень деревьев змеятся желтые тропки. Полная тишина. Щука хвостом плеснула — круги до берега. Если мотор заглушить, слышно, как по песочку на отмели шуршит вода, как клыкает перелетающий реку дятел. Буйство леса по берегам. Все зелено. Пахнет липовым цветом и разнотравьем. Ширина реки — более сотни метров, дальше — пойма с прохладой леса, глядящего в реку. Набегающий иногда ветерок морщит воду, серебрится под ним изнанка листьев у ветел. Но умирает в зарослях ветер, и зеркало русла опять отражает синее небо с подушками облаков, суету ласточек над водой.

— Что за деревня?! — кричим мальчишке, сидящему возле тропинки в лес.

— Усадье! — кричит голопузый, прокаленный солнцем удильщик. — Далеко ли плывете?

— В Тарусу.

— А это где?

— По географии, поди, «двойку» имеешь?

— Я уже бросил учиться… Рыбы не надо?

Погрозив юному браконьеру пальцем и вздохнув, запускаем мотор.

Паустовский назвал Оку «самой русской» рекой. Весь путь от истока до Волги Ока проходит по серединной России. Бусинки городов на синей нитке реки — сплошь старина: Орел, Калуга, Алексин, Таруса, Кашира, Коломна, Рязань, Касимов, Муром. Река роднит города. И была когда-то главной дорогой меж ними. Спокойное ее течение, долгий путь (1500 километров) от истока до Волги, богатство рыбой, лесными промыслами на одних берегах и хлебом на степной стороне связывало селение на Оке единой судьбой. Однажды в дороге немолодой уже человек мне сказал: «Много всего повидал, видел Волгу, Енисей, Дунай и Амур, лучше нашей Оки нету». При том, что у каждого человека есть в жизни «своя» река, надо признать за Окою особую красоту, притягательность.

Где Ока начинается? Тайна зарожденья реки всегда притягательна. Несколько лет назад я ездил с внуком к истоку Оки. Что мы увидели на юге Орловской области? Заросли тальника, хранившего сырость земли, потом по зарослям уже нельзя было идти без сапог, уже поблескивала под ногами стоячая, покрытая палым листом вода. Потом все в тех же зарослях появилось теченье, едва заметное, — брошенную травинку вода потянула. А пройдя по пути небольшого ручья с километр, мы увидели уже ловивших пескарей ребятишек… Возвращаясь в Орел, мы несколько раз пересекали Оку по деревянным мостам, и река все полнела и хорошела, течение узкое, расширялось вдруг плесами.

И много раз я стоял у слиянья Оки и Волги. Две сестры объединяли силы свои на виду у громадного города, возникшего тут потому, что много всего с Оки и Волги соединялось в этой значительной точке.

Ока — река пограничная. По ней проходит черта между лесом и степью. Исстари путь к Москве и ко всему в лесных чащах Руси преграждала река, естественно, более многоводная, чем сегодня.

Переход степняков через Оку всегда означал нападенье, необходимость обороны или поиск спасения (на Мещере) в лесах. Серьезному вторженью «степи» надо было противопоставить сильную оборону. Как известить Москву, что степняки добрались к водной границе? В нынешние времена быстрых коммуникаций, возможно, не все представляют: о появленье неприятеля на Оке Москва узнавала уже через день или два. Разумеется, в Москву скакали гонцы с подробностями событий, но краткое сообщенье «Идут!» достигало Москвы очень быстро. По высоким местам на Оке стояла пограничная стража. На деревянных вышках неусыпно кто-то дежурил. Клубы пыли на степном горизонте заставляли дозорного поджечь сухую метлу или просмоленную ветошь в бочке. Сигнал замечали на вышке соседней, и так сигналили дальше.

Места сторожевых пунктов можно определить и сегодня по высоким береговым точкам. Кое-где сохранились и названья застав. Вблизи молодого городка Пущино-на-Оке я не один раз подымался на место Спас-Тишиловского городища. Это была одна из многих застав на Оке.

Летом в межень Ока и прежде местами мелела настолько, что конные и пешие реку переходили вброд. Места бродов были стратегической тайной окского пограничья. Степняки старались их выведать, посылая перед войском разведку. Рязанский князь Олег, соперничавший с Москвой, перед Куликовской битвой выдал войску Мамая окские броды.

Где-то в районе впадения в реку Лопасни находится Сенькин брод, известный по летописям. Я пытался его разыскать, но при нынешних земснарядах характер реки меняется — броды возникают и исчезают.

Но, бывает, ищешь одно, а находишь другое, не менее интересное. Лет двадцать с лишним назад туристы, ночевавшие в устье Лопасни, собирая валежник, нашли наконечник копья. Мы с другом Сергеем Кулигиным попросили находку как следует рассмотреть. «Дарим!» — сказал старший в группе.

Наконечник покрыт был шишками ржавчины, но, чуть тронутый напильником, сверкнул синевой оружейной стали. Копье было потеряно русским всадником у Оки, когда встречались отряды на пути к Куликову полю. Древко копья давным-давно сгнило, а наконечник пролежал в земле шестьсот лет. Мы подарили его музею-усадьбе «Поленово», где намерены создать нечто вроде музея Оки. (Хорошо бы!)

Помнит Ока и то, что случилось за сто пятьдесят без малого лет до Куликовской битвы. В 1237 году орды татаро-монголов, дождавшись, когда Ока покроется льдом, хлынули на русские земли. Рязань на Оке стала первой добычей захватчиков. Город отчаянно защищался, но был повержен.

Сегодня Старая Рязань — самый выразительный памятник сраженья с врагом на Оке. Много интересного археологи тут раскопали — нашли драгоценности, спрятанные в земле, когда город уже пылал и уже шла резня на его улицах, определили очертания Старой Рязани, характер ее построек и то, чем жил форпост на Оке.

Зная даже самую малость о том, что было тут много веков назад, в черте Старой Рязани ходишь с большим интересом. Особо впечатляют земляные, окаймлявшие город валы. Время мало их изменило. Ни в каком другом месте я не испытывал дуновения древнего ветра, чем тут, на поросших травою валах.

Есть у реки примечательность — знаменитые окские овраги. Проплывая по реке, видишь овраги всюду. Они поросли пахучими травами, кустами шиповника, боярышника, дикими грушами, тёрном. Продираясь таким оврагом, чувствуешь, что попал в особенный мир. У этих спусков к реке прошло детство Есенина на Оке. Эти овраги сберегли красоту жемчужины на реке — город Тарусу. На равнине улицы замостили бы камнем, положили б асфальт, в Тарусе же всюду сохранилась трава, а в оврагах растут смородина, грибы, орехи. Овраги полны птичьего щебета, картинно сверху вниз тут ныряют сороки, кричат по ночам совы, шуршат в сухих листьях ежи. Мудрено ли, что Паустовский выбрал Тарусу для жизни.

— А где же «культурные ценности»?! — картинно возопил в нашей лодке Сан Саныч.

Калужанин Александр Александрович Коноплев — натура многосторонняя. Он оказался смышленым предпринимателем (почти «новым русским»). Но только деловая жизнь Сан Саныча устраивает не вполне — любит природу, продав автомобиль, купил дорогую фотокамеру, полагая, что теперь-то уж фотографов всей Калуги и далее заткнет он за пояс. Но дело оказалось совсем непростым. Увидев однажды, как бегал я с фотокамерой за козлом, он удивился: «Это что же, обязательно бегать за козами?»

Экспедицию по Оке организовал Сан Саныч, и я сказал ему, что важно не только проплыть по воде, важно кое-что увидеть на берегу. «А что?» — «Ну, например, место, где жил какой-нибудь интересный человек». — «А-а, культурные ценности, понимаю!»

На отрезке Калуга — Таруса карта культурные ценности не отметила, но мы знали: в деревне Марфино сорок лет назад «квартировал» талантливый писатель Юрий Казаков. (В Марфине ему посоветовал поселиться Константин Паустовский.)

У каждого пишущего есть своя «Болдинская осень». Казаков в Марфине написал несколько очень хороших рассказов. Одному из них — «Осень в дубовых лесах» — позавидовал бы сам Бунин. Приведу несколько строк из рассказа — побудить ценителей слова, тонкого чувства и чувства природы прочесть (или перечитать) Казакова.

«Я взял ведро, чтобы набрать в роднике воды. Я был счастлив в ту ночь, потому что ночным катером приезжала она. Но я знал, что такое счастье, знал его переменчивость и поэтому нарочно взял ведро, будто я вовсе не надеюсь на ее приезд, а иду просто за водой. Что-то слишком уж хорошо складывалось у меня в ту осень.

Аспидно-черной была эта ночь поздней осени, и не хотелось выходить из дому, но я все-таки вышел. Долго я устанавливал свечку в фонаре, а когда установил и зажег, стекла на минуту затуманились и слабое пятнышко света мигало, мигало, пока, наконец, свеча не разгорелась, стекла обсохли и стали прозрачными.

…Как славно… что приехала она, и мы одни, и с нами музыка, наше прошлое и будущее, которое может быть лучше прежнего, и что завтра я поведу ее на свои любимые места, покажу Оку, поля, холмы, лес и овраги…»

На карте Марфино было, но у кого ни спросим — где же деревня? — ответить никто не мог. Купались, ловили рыбу, загорали на берегу — приезжие. Наконец какой-то мужчина сказал: «Марфино?.. Да вот в гору по лесу, а потом — по аллее…» Я вздрогнул — лиственничная аллея в рассказе значилась. И мы из леса в нее вошли. Кто и когда посадил это чудо, ведущее из деревни к Оке? Чудо! Огромные колонны сибирских деревьев тянулись к небу, а вперемежку с ними благоухали медом старые липы, окруженные кисеею пчелиного гула.

От деревни осталось семь или восемь серых бревенчатых изб. Но это именно то, что радовало тут Казакова. Вился по заборам палисадников хмель, рдела малина, под окошками цвели маки и мальвы. Казакова (1961 год) могли помнить сегодня лишь старожилы деревни. Спрашиваем одну старушку, другую. «Нет, такого не помним». Мы дважды прошли по домам — нет, никто не помнил «лысого молчаливого человека». Обидней всего: и рассказы его никто не читал. «Ну что же вы, кого видели в телевизоре — помните, а Казакова нет». Молодые и старые собеседники наши виновато пожимали плечами: «Прочтем обязательно…»

Возвращались мы с чувством, как будто выкопали ящик, скрывавший клад, а самого клада в нем не было. Впрочем, нет, Казаков незримо был с нами. Лиственничная аллея, тропинка к реке, по которой он шел со свечным фонарем, сама река хранили следы того, что описано было в нетленном рассказе.

У старой ели на берегу сидел с бутылкой мужичишка преклонных лет. «Выпьете?.. Угощу», — радушно пригласил он незнакомых проходящих людей. Приглашенье кольнуло, опять заставило вспомнить писателя, тоже страдавшего распространенной болезнью неумеренного питья.

На Оку приезжают отдохнуть, полюбоваться рекой и в поисках вдохновения. Вдохновения искали тут живописцы, литераторы, музыканты. Художник Поленов, проплывая в молодые годы по Оке, ошеломлен был красотою реки у деревни Бёхово. Ему это место так полюбилось, что бросил тут он жизненный якорь, построил на овсяном поле дом, насадил рядом лес, счастливо жил и работал и оставил о себе хорошую память — усадьба Поленова сейчас один из лучших музеев России.

А бёховский Бугор, очаровавший художника, все тот же. На нем когда-то было древнее городище. Надо думать, во все времена людей привлекало место, где река делает поворот и сверху на многие километры видишь ее теченье. «Вот это точка! Вот это да!» — забыв о съемке, взволнованно причитал Сан Саныч.

Но мы, конечно, снялись на знаменитом Бугре. На древнем городище сзади — кресты и могильные камни, а глянешь вдаль — уходит в дымку река.

Есть на Оке и еще одно место, столь же волнующее, — село Константиново близ Рязани. С его бугров открывается вид на Оку и мещерские дали с озерцами и луговинами, с островками лесов. «Не видать конца и края — только синь сосет глаза». Эти места взрастили талант Есенина.

Ночевали мы в путешествии от Калуги в палатках на берегу и, конечно, пытались рыбачить.

Ока всегда считалась рыбной рекой. На месте Старой Рязани находят кованые кузнечные крючки. Сейчас на такую снасть ловить в реке нечего. Нет реки, которую люди, хозяйствуя, не ухудшали бы. Ока этого тоже не избежала. «После войны были на реке промысловые артели, ловившие много рыбы. Сейчас нет ни одной — только удильщики да воровской промысел по ночам», — говорит плывущий с нами инспектор Александр Павлович Гнусов. На поясе у инспектора — пистолет. «Приходилось стрелять?» — «Упаси бог, нет». В калужской рыбной инспекции несколько человек. В нынешних условиях они не в состоянии контролировать ловлю. «Одни ловят — выжить, другие гонят рыбу на рынок. Изощренность необычайная. Днем тихо, а ночью все оживает. Что можем, стараемся пресекать, но видим: река с каждым годом беднеет. Особый бич повсюду — электроудочки».

С древности человек придумал тысячи способов добывать рыбу — от плетеной из хвороста «морды» до вершей, неводов, остроги, переметов, «топтух», бредней, и вот теперь электричество против рыб.

На одном из ночлегов наблюдали мы странное зрелище. Вечернюю зарю — лучшее время клева — с десяток удильщиков как бы и не заметили: играли в карты, дремали на сене, но, как только солнце зашло и Ока от зари стала темно-малиновой, над рекой я увидел с десяток интригующих огоньков. Удильщики стояли в воде, и у каждого на лбу, как у шахтеров, горел фонарик размером чуть больше карманных часов. Казалось, на воду опустилась цепочка больших светлячков. Я до полуночи наблюдал это зрелище. В темноте силуэты людей растворялись, виднелись лишь огоньки. Это новое на Оке дело — ловить рыбу на поплавковую удочку ночью. Утром узнал: у каждого из ловцов было килограмма по четыре плотвы, подлещиков, окуней. Одному попалась даже небольшая стерлядка.

Стерлядь когда-то была главным богатством Оки. В последние десять — пятнадцать лет ее мало кто видел, а теперь она стала вдруг изредка попадаться. Возможно, это следствие выпуска молоди стерляди близ Алексина. Химический завод, преобразуя свое производство, стал разводить в заводских емкостях красную рыбу — стерлядь и осетров, причем стерлядь не везут с рыболовных заводов на Волге, а плодят местную, окскую, более крупную. Часть молоди для обогащения реки выпускается. Хочется думать, что изредка «крючки стала нюхать» рыба, выращенная в Алексине.

Течет река, и много всего интересного происходит на воде и обнимающих ее берегах. Ниже Рязани перед Касимовым река течет по равнине знаменитой Мещеры. Тут пойма ее местами простирается до тридцати километров. Ничто не стесняет тут реку, на карту глянешь — сплошные петли и кренделя. Теплоход плывет то «в сторону», то «назад», солнце то справа, то слева. Это знаменитые Кочемарские луки — извивы словно бы захмелевшей от простора реки. Плывешь тут в июне — справа и слева море пахучих трав. В июле видишь тут косарей и растущие копны сена — тысячи копен! А весной в половодье равнина перед Касимовым превращается в море воды. У Мурома пойма Оки сужается, вода не успевает уходить в Волгу, и Ока разливается морем: триста километров поймы от Коломны до Мурома заливает вода. Оттого вдалеке от реки стоят мещерские деревеньки, оттого на островках спасается от весенней воды всякая живность: от лосей, кабанов и енотов до мышей, муравьев. Восьмое чудо света — Ока в годы больших половодий!

У последнего костерка было сказано об Оке: «Она все еще хороша». Подтекст этой фразы невесел. Ока не является исключением в деградации вод на Земле и в нашей стране в частности. «Река тощает, вылов рыбы по сравнению с послевоенными годами упал в пятнадцать — семнадцать раз. Мелеют и исчезают притоки, несущие чистую воду. Вода в русле — купаться можно, но пить, даже хлорируя, небезопасно. И это при нынешней полумертвой промышленности. Что будет, когда промышленность все же станет работать?» Это было все сказано на июньском совещании в Калуге администраторов и специалистов-гидрологов из районов, чья жизнь множеством нитей связана с судьбою «самой русской» реки и ее притоков. На совещании звучали модные ныне слова: «инвестиции», «пилотные проекты», «бюджетные средства». Но очень похоже, что все останется только словами. Природа всегда приносилась в жертву сиюминутным проблемам людей. Сегодня же природные ресурсы расхищаются напропалую. Природа умирает безмолвно, но мстить она может. Мы уже видим начало возмездий: озоновые дыры, потепление атмосферы, появились где-то засухи, где-то потопы, при этом повсюду уже не хватает воды для питья, истощается плодородие земли, исчезают животные. А население Земли растет.

Что будет завтра? Это очень тревожный вопрос. Умиранье природы породит не только голод и эпидемии, но и войны за земли, еще способные дать человеку воду и хлеб. Что-нибудь предпринимается? Пока что все кончается разговорами. Не выполняется международная программа по биоразнообразию, принятая в Рио-де-Жанейро. («Остаться можем только с крысами и воронами».) Недавно в Киото (Япония) принятый договор по борьбе с потеплением атмосферы торпедирован Америкой. «Расходы на это могут повредить экономике США», — сказал президент Буш. Кишка тонка поправить положение даже у сверхбогатой страны. Что же взять с бедняков? Есть ощущение: мир махнул на природу — будь что будет!

Ока, как и тысячи лет назад, течет в Волгу. Вздохнем: она все еще хороша. Возможно, недальние потомки наши, принимая остатки былого, скажут так же, как мы: «Она все еще хороша» — все зависит от точки отсчета. Но горечи в этих словах будет больше, чем ныне. Об этом говорит путь, пройденный на Земле человеком.