В предзимье белеющий заяц особенно робок и осторожен

Чернотроп - это время осени, недели две перед снегом. Сыро, прохладно и сумрачно. Лес после жёлтого праздника молчалив, чёрен и глух. Дни короткие, да еще и ненастье их ужимает. Мало кто любит неуютную эту пору. В лесу не встретишь ни единого человека. Но меня почему-то глухое предзимье манит бродяжничать. Важно только, чтобы ноги были сухими и чтобы день не сочился дождем. Тогда тишину леса воспринимаешь как радость, редкие звуки кажутся значительными, остатки праздничной желтизны дразнят глаз, тонкий белесый ледок на лужах покорно хрусток. Шел бы и шел по этому оцепеневшему в ожидании чего-то миру, и жалеешь, что день короток - в пять часов уже сумерки.

В такое время хорошо в лесу одному, но неплохо, если рядом спутник твой - человек понимающий: в лесу всегда хорошо. Толкнешь его локтем, обращая на что-то вниманье, а он уже видит и сам: «Да, да, хорошо...» Рассказываю ему в этот раз, как старик в деревне Зименки сказал: «Снег - еще не зима, нынче выпал, завтра растает. Зима, это когда пруд замерзнет - кинешь камушек, а он катится с замирающим звуком: те-те-те... Пачпорт зимы - это лёд».

В этот раз идем, когда «пачпорт» еще не предъявлен. Только лужи замерзли, а пруд у деревни Картмазово глухо камешек проглотил. Вода в нем тяжёлая, тихая, чистая - мутная зелень лета легла на дно. Приглядевшись на неглубоком месте, видишь потонувший желтый листок, водяную козявку. А это что? Рыбка - кверху хвостом. Вода уже холодна, и она носом ко дну задремала. Дотронулся прутиком - стрелкой сверкнула под берег.

Дали, глянуть с края деревни, промыты дождём, прозрачны, чисты. Видно: над горизонтом стаей пролетают какие-то птицы. Поднимаешь к глазам бинокль - свиристели. Явились с севера на рябиновый пир. Лес чёрен. Семейка ёлок возле опушки в нем стала заметней. Летняя зелень их цвет поглощала, а жёлтая осень и это предзимье выделяют парчовую густоту ельников.

А в гуще леса кое-где встречаешь стыдливую желтизну невысокого деревца, заслонённого от ветров елками. Листья словно оцепенели на нем, стукнешь по стволу посошком - покорно падают. Ярче обозначился изумруд мха у подножья берез и дубов. Еще не поблекший листок выглядит на мхе драгоценностью. Кладешь рядом ярко-красные ягоды ландыша и любуешься маленьким натюрмортом. Красных ягод в лесу сейчас много: рябина, калина, боярышник, бузина. Монисты ягод висят на ветках без листьев и обязательно привлекут сюда птиц.

У канавы натыкаешься на колючий терновник с дымчато-сизыми, еще не смягченными морозами «дикими сливами». А вот еще украшение леса - всегда редкая одинокая чёрная ягода вороньего глаза, а рядом цветные серёжки тоже с птичьим глазком - ягоды бересклета. На гниющих колодах и на мёртвых, но еще стоящих дубах и березах - сочные языки древесных грибов. А что за брызги в бурых полёглых травах? Кажется, шел тут с ведёрком маляр, споткнулся в травах, расплескал ярко-желтую краску. Да это лисички! Надо ж так припоздниться. Ночной морозец превратил их в хрупкие махровые чашечки, но к полдню они оттаяли и, как ни в чем не бывало, бросают вызов хмурому дню. Над грибами на тонком стебле орешника лопушится жёлтый большой, как флаг, не желающий падать лист.

А на ветле около бочага листья даже и желтеть не желают. Висеть им до крепких морозов, а потом разом осыплются и будут лежать на стылой земле бледно-зелёными рыбками.

Пахнет сыростью, прелыми листьями. А если хочешь бодрого терпкого запаха, - разомни в пальцах веточку можжевельника. Его немного в подмосковном лесу, но тем приятней потрогать рукою неколкие ветки с освежающим ароматом хвои.

Звуков немного. Один из них слышишь всё время: крук! крук! Это вороны низко пролетают над лесом, так низко, что слышно скрип маховых перьев в крыльях. Всегда в дни чернотропа они так летают - возможно, до снега высматривают, запоминают места, где можно будет кормиться зимой.

И заметила нас сорока. Предупредила всех заполошным криком: «Идут!..» Чёрный с красной шапочкой дятел желна от этого крика перестал сдирать кору с высохшей ели и с криком «Ки-ки-ки!.. Каа!» перелетел и сел где-то недалеко. Попискивают синицы, тихо, как бы не желая кого-нибудь разбудить, свистят снегири. Они откуда-то враз появились в эту предзимнюю пору, сидят на рябине обедают, пренебрегая сочной мякотью ягод, выбирают из них маслянистые семена и свищут, свищут. «Зиму зовут», - говорил, помню, наш сельский охотник старик Самоха.

Самой памятной в этот день была встреча с зайчишкой. Он уже начал белеть и лежал до последнего у нас на пути за колодою - вскочил из-под ног и, хорошо понимая, что очень заметен, петляя, понёсся по чёрному лесу.

Без тропинки идти нелегко. Ноги путаются в полеглой бурой траве, спотыкаешься о невидимые в ней колоды и сучья. Наводим переправу через ручей - и вот оно, заветное место для костерка. С одной стороны лес, с другой - поле с куртинками ив. Лоскут бересты, сухие тонкие веточки ели - и вот горит, набирая силу, огонь, чарующий человека с далеких пещерных времен.

На ореховые прутики нанизываем колбасу и держим это подобие шашлыка в дыму. А друг мой тем временем лезет в рюкзак и достаёт два больших яблока: «Антоновка!» Напоминает: сто четыре года назад Бунин написал знаменитый рассказ «Антоновские яблоки». Мы оба Бунина любим и к месту вспоминаем его стихотворный шедевр, написанный в девятнадцать лет. «Не видно птиц. Покорно чахнет/ Лес, опустевший и больной./ Грибы сошли, но крепко пахнет/ В оврагах сыростью грибной». Жаль, что нельзя полностью привести тут бунинский стих. Поразительно точно в нём схвачено всё, что характерно для поры чернотропа.

Между тем надо тушить костерок и топать к шоссе. О направленьи к нему говорят идущие на посадку во «Внуково» самолёты с огоньками на крыльях.

Минувший день выдался, как говорит мой спутник, «подарочный». Облака поднялись, и между ними проглянула редкая в дни чернотропа голубизна неба... А когда мы вышли к тропе вдоль опушки, солнце, скатившись за горизонт, оставило после себя ошеломляюще яркий и долго немеркнувший красного цвета закат. Стволы лип, старая водокачка вблизи поселка, крупные яблоки в крайнем саду, висевшие на облетевших ветках, как украшенье на ёлках, были словно бы нарисованы тушью на ярко-малиновом зареве. Мы присели на поваленном ветром дереве и минут десять сидели молча, наблюдая небесный пожар поздней осени. А потом нырнули в чернильную темноту леса и шли к шоссе, освещая тропу фонариком.