Дракон

(Окно в природу)

За годом Зайца в восточном календаре следует год Дракона…

Дракон — существо сказочное, что-то вроде нашего Змея Горыныча. Есть, однако, в природе ящер, за которым прочно укрепилось название «дракон». Облик, давность обитания на земле, а также совсем недавнее сенсационное открытие ящера сделали его героем документальных фильмов, научных исследований, популярных книг и статей. Нет зоолога, который не мечтал бы увидеть дракона там, где он живет, — на четырех маленьких Зондских островках (Индонезия).

Обнаружили ящера так. В 1911 году голландский летчик на первобытном аэроплане потерпел катастрофу над морем, но спасся, прибившись к острову Комодо. Вернувшись в человеческий мир, пилот стал рассказывать, что видел на острове гигантских ящериц, поедающих кабанов и оленей: «Истинные драконы!» Первые слушатели этих рассказов переглядывались, крутили пальцем у виска: после аварии-де не такое привидится. «Если чудовища существуют, то уж, наверное, люди бы знали о них!»

Но чудовища в самом деле существовали.

Описание их в 1912 году произвело сенсацию. Казалось бы, все на земле уже известно, снято, измерено. Но вот находка, да какая — обнаружилась самая крупная из всех существующих на земле ящериц. На остров Комодо одна за другой устремляются экспедиции.

Теперь о драконе известно много. Старейший жилец на земле, ровесник ископаемых динозавров. Они вымерли. А дракона природа без всяких помех «штампует» уже 160 миллионов лет. Впечатление, произведенное открытием, было громадным. По первым описаниям, это был ящер «длиною до шести метров». Вскоре установили: размеры дракона не превышают трех метров. Но это тоже немало.

Древнейшее существо не боялось людей. Кинооператоры и фотографы рисковали дотронуться до его серовато-коричневой, покрытой роговыми чешуйками кожи. Но это была немалая смелость. У выложенных для приманки оленей и буйволов ящеры вырывали из боков громадные куски мяса, глотали кости, копыта.

«Острые, как пила, зубы буйволиную кожу рвали, как будто это была бумага». Сильные лапы драконов кончались когтями. Хорошим оружием был и хвост, которым ящер «способен переломить ногу лошади».

Были в первых рассказах о живом ископаемом и небылицы. Но постепенно все прояснилось. Оказалось, живет дракон не только на острове Комодо, но и на трех других маленьких островках. Однако это было единственное на земле место, где они обитают. Ящер сразу был взят под охрану и пристально изучается.

Выяснилось: питается животное мясом оленей, кабанов, обезьян — поедает их трупы, нападает на больных и ослабших. Последние данные говорят о том, что здоровое сильное существо, прозевавшее скрытое приближение ящера, тоже может стать его жертвой. «Даже у буйвола дракон вырывает из тела громадные куски мяса, к тому же рана заражается ядом гниющих остатков на зубах хищника». Поедают вараны, обшаривая землю, также всякую мелкую живность: крыс, птичьи яйца, птенцов в гнездах, прибрежных мелких животных.

К приманке, выложенной кинооператорами, пировать собирается иногда несколько ящеров сразу. Случаются драки. Но регулирует все иерархия — более слабый ждет, пока насытится сильный. Самок же сильный самец не гонит.

У каждого из варанов есть свои тропы на строго определенном жизненном пространстве. Убежищем ящерам служат глубокие норы в рыхлой земле и в щелях между камнями. Когтистые сильные лапы — прекрасный роющий инструмент.

Исследуя окружающий мир, варан полагается главным образом на обоняние и осязание, ощупывая все длинным раздвоенным языком. Слух и зрение у него тоже в порядке, но играют меньшую роль. Дракон хорошо плавает, подняв голову над водой и прижав лапы. Хвост служит ему веслом и рулем.

После спаривания мамаша-дракон кладет в рыхлую землю два с половиной десятка кожистых крупных (размером с гусиное) яиц.

В положенный срок вылупляются варанчики, и, предоставленные сами себе, они начинают бороться за выживание. Растут медленно. Живут, как полагают, 50–60 лет.

Зоопарки мира готовы платить за драконов какие угодно деньги. Но не все древнежители хорошо переносят транспортировку. Страшно прожорливые в природе, в неволе вараны нередко отказываются есть. Но те, кого волненье не погубило, становятся покладистыми, узнают служителей зоопарка, позволяют себя помыть и почистить.

Парочку этих драконов я снял в зоопарке Сиднея. Помню, стоял у вольера довольно долго.

Пришельцы с острова Комодо, как изваяния, застыли вот в этой позе чем-то вызванного любопытства. Ящеры были подарены зоопарку правительством Индонезии. Это был щедрый подарок, ибо всего посланцев древних времен в природе живет едва ли больше двух тысяч.

  Фото автора. 1 января 1988 г.

 

Охотник и мусорщик

(Окно в природу)

Зимой мы часто видим ее следы — четкая, как на швейной машинке прошитая, линия. След совпадает с лыжней — легче бежать. Ухо на этой магистральной дороге держит лисица востро.

Один скачок в сторону, еще один. И вот глубокая ямка в снегу — капли крови, растрепанное мышиное гнездо… За пятнадцать — двадцать метров слышит лиса под снегом мышиные писки, точно определяет место и роет снег так, что белый фонтан взвивается кверху и только хвост остается снаружи. Закусила. И опять держит уши топориком, вся — подобна пружине.

Мыши — главное пропитанье лисы. Но может она прищучить и потерявшего бдительность зайца, и утку, не пощадить гнезда на земле, заберется в курятник. Она охотно ест виноград, опавшие груши, мягкие кукурузные зерна, даже подсолнечные семечки. Однако главное — мыши и другие разные грызуны. И поскольку мелкоты этой повсюду на земле много, лисица живет на огромных пространствах: в Европе — от северных окраин до Сицилии, в Америке — от Канады до Калифорнии. В нашей стране мы встречаем ее повсюду — в европейских лесах, в сибирской тайге, в тундре, степях и горах.

Она не боится островных территорий и заболоченных низменных мест. А в горах ее видели на высотах до 4500 метров. Лиса одинаково хорошо переносит большие морозы и не боится жары. При весенних больших разливах она спасается на деревьях. От преследования прячется в норах. Эти убежища она роет сама либо изгоняет из них барсуков. Одним словом, хороший охотник, великолепный, приспособленный к жизни, пластичный зверь.

Особо надо сказать о способностях лисы приноровиться к близости человека. Многие из животных очень чувствительны к беспокойству и могут исчезнуть совсем, если им не оставить заповедные островки территорий. Лиса же, часто попадая человеку на воротник, всегда не страшилась жить с нами рядом. В деревнях ранее она промышляла мышей на гумнах, привлекают ее и курятники. Удивляет сегодня другое: лиса хорошо приспособилась жить в городах. Спасаясь днем в брошенных трубах, на чердаках невысоких строений, в катакомбах всякого лома и хлама, ночью она выходит охотиться и находит обильную пищу на свалках, у мусорных баков и ящиков. И поскольку тут же кормятся мыши и крысы, перепадает лисе и живая добыча.

Для лисы город стал зоной более безопасной, чем лес и поле, где можно попасть на мушку охотнику. В городе лисы и размножаются, причем нередко логово их находят в самом неожиданном месте — на товарной железнодорожной станции, например. Зоологи подсчитали: в Лондоне и Берлине живет сейчас около десяти тысяч лис. Есть они и в Москве, и в других больших городах.

Так природа приспосабливается к все подавляющему присутствию человека. К сожалению, не все в природе столь же пластично, как эта рыжая наша соседка. Многое отступает, а если отступать некуда — исчезает.

  Фото из архива  В. Пескова . 23 января 1988 г.

 

Кое-что о хвостах

(Окно в природу)

Сорока на хвосте принесла», — говорим о некоторых новостях. Но почему на хвосте? Понаблюдайте как следует за сорокой и все поймете. Плиссированный, отливающий синевой хвост у нее всегда на виду. По хвосту и мерцающему движению крыльев вы всегда отличите сороку. Но вот из горизонтального полета она переходит в вертикальный нырок.

Цирковой номер помогает ей сделать великолепный руль — хвост. Роль балансира и руля выполняет хвост у многих животных, хорошо бегающих, — у лисы, волка, куницы, гепарда, тушканчика.

Для кенгуру и для дятла хвост — опора. Для обезьян и опоссумов — «пятая рука». На хвосте можно повиснуть и кормиться, пользуясь остальными руками. В Америке мы наблюдали, как опоссум, повиснув на хвосте головой вниз, спокойно спал в кроне дерева.

Белке пушистый хвост помогает планировать и парашютировать при неудачном прыжке.

У кита хвост — и мощный движитель, и весло, и оружие, разбивавшее в щепы лодки гарпунщиков, и угроза сопернику во время китовых свадеб.

Хвост у бобра — великолепное рулевое весло и сигнальный инструмент. Ударяя хвостом о воду, бобры оповещают друг друга: опасность!

У рыбы хвост и движитель, и руль-стабилизатор. Хвост у сома рыбаки называют плёсо.

Хвост у варана и крокодила — оружие, и серьезное. Крокодил сбивает хвостом у воды антилопу, вараны острова Комодо — небольшого оленя.

Для чего у лошади хвост, я понял однажды, когда шел по мещерскому лесу. В одночасье в весенних топях вдруг зазвенели полчища комаров.

Спасался я, непрерывно помахивая пучком березовых веток. Подходя к лесному кордону, увидел черного мерина Мальчика. И как-то особо отчетливо понял назначение его хвоста.

Хвост спасает от кровососов многих других животных. В холодное время хвост помогает кое-кому согреваться. Свернувшись калачиком, прячут в хвост чувствительные носы лайки, лисы, песцы.

Звуковым сигнальным снарядом хвост служит не только бобру. В американском штате Вайоминг, скрадывая мустангов, я вдруг остановился как вкопанный от странного звука, похожего на трещотку. Об этом звуке я знал. И, оглядевшись, обнаружил того, кто сигналил: не приближайся!

На каменистой земле под сухим можжевельником лежала змея, гремевшая хвостиком. Птица бекас, пикируя с высоты, расправляет тугие перья хвоста — блеет барашком. Это брачная песня бекаса.

Хвост может служить также сигналом зрительным. Белый кончик хвоста лисица использует, чтоб сбить с толку преследователя, — махнет хвостом в одну сторону, а повернет в другую. Такое же назначение черной кисточки на хвосте горностая. Белого зверька на снегу непросто заметить. Ястреб или канюк в поле зрения держит черный кончик хвоста. Но горностай умело пользуется этой отвлекающей меткой. И все же именно хвост, особенно длинный, попадает в зубы преследователю. Ну что же, в крайнем случае можно частью хвоста пожертвовать. Так поступают ящерицы и некоторые мыши.

Положение хвоста у многих животных служит показателем их нервного состояния. Подергивание кончика хвоста у льва означает крайнюю степень возбуждения и обычно предшествует решительному прыжку. Хвост трубой у собаки-демонстрация смелости и бесстрашия. А хвост поджала — боится.

Положение хвоста, его движение — сложная азбука собачьего языка, выражающая много всего: состояние организма в данный момент, страх, любопытство, дружелюбие, злобу.

Бородавочники в травянистых зарослях Африки бегают, подняв, как антенны, длинные хвосты с кисточкой — так легче в семейной группе не потеряться. Семейство одного из видов землероек передвигается, образовав живую цепочку, — сзади бегущий держится за хвост переднего.

У крысы хвост — и руль-балансир, и чувствительный инструмент для ориентации. И наблюдали любопытные случаи: сметливые крысы пользовались хвостом для добывания пищи. Одна опускала хвост в посуду с оливковым маслом, а другая его облизывала.

Ну и конечно, хвост — замечательная игрушка. Понаблюдайте, с каким азартом котенок охотится за кончиком своего хвоста. Молодые львята любят играть хвостом папаши.

Есть у меня снимок: игривая зебра зубами тянет за хвост слона.

В живой природе хвост — инструмент очень распространенный. В школьном учебнике по биологии помню рисунок — хвостатый мальчик. Это явление атавизма указывает на отнюдь не божественное происхождение «царя природы». Когда-то очень давно прародителям человека хвост был нужен, как нужен сегодня он многим нашим братьям по жизни.

  Фото из архива В. Пескова . 5 марта 1988 г.

 

Чей нос лучше?

(Окно в природу)

Все помнят знакомую с детства книжку-малышку «Чей нос лучше?». Речь в ней идет о разнообразии птичьих клювов. И в самом деле великое разнообразие! Давайте припомним.

Вот плотный короткий клюв воробья — инструмент для крушения зерен. Совершенства эта специализация достигает у дубоноса — щелкает косточки вишен. У дятла — долото, да какое — увидишь в дереве ниши, пробитые черным дятлом желной, и не поверишь, что это может проделать птица. А вверху на той же елке орудует клест. Клюв у него крючковатый и скрещенный, приспособленный для лущенья еловых шишек. У цапли клюв — острога, точный удар, и добыча прихвачена. А рядом охотятся, процеживая через плоский клюв-ситечко, утки. Таков же инструмент у фламинго. У древнего ибиса, у кулика-серпоклюва, у кроншнепа клювы имеют серповидную форму и хороши для зондирования заболоченных мест. Изящен рабочий инструмент шилоклювки, живущей на мелководьях. Трубочка-клюв у колибри хорош для сосанья нектара. Клюв-ножницы у орла — мощный инструмент плотоядного существа. У колпиц клюв с лопаточками зажимов. Есть клювы, приспособленные для плетения гнезд, для ловли мошкары на лету. Вальдшнеп имеет мягкий чувствительный клюв, которым ищет добычу в лесной подстилке.

Клюв у птицы все равно что рука человека, оснащенная каким-нибудь инструментом. Разглядывая птичьи клювы, обнаруживаешь шилья, долота, щипцы, пинцеты, ножницы, вилки, ложки, трубочки, щетки, расчески. И если птицу мы узнаем, как говорят, по полету, то по клюву мы можем судить об образе ее жизни, местах обитания.

Клюв — это легкое пористое удлинение черепа, беззубая, высокоспециализированная челюсть, покрытая плотным и прочным веществом, родственным волосяному покрову. По мере снашивания конца и боковых частей клюва они обновляются — растут, как ногти.

Некоторые птицы — дятлы, аисты, филины — клювом издают призывные или устрашающие звуки. Некоторые птицы несовершенство конструкций или слабость клюва восполняют добавочным инструментом — стервятники в Африке разбивают страусиные яйца, бросая на них камни, а дятловые вьюрки Галапагосских островов извлекают из древесины личинок колючкой, зажатой в клюве.

Шедевром специализации является загнутый в сторону тонкий клюв новозеландской ржанки, приспособленный для добывания насекомых из-под коры, гротескный «пластмассовый» клюв собирателя плодов тукана, клюв пеликана, снабженный «авоськой» для рыбы.

Самый удивительный клюв был у новозеландской птицы гуйи. Самец и самка гуйи имели разные клювы — в виде прочного долота и в виде тонко изогнутого шильца. Долотом древесина долбилась, а шильцем из нее извлекались личинки. Таким образом, самец и самка кормиться могли только вместе. Но черный гуйя исчез. Последний раз птиц видели в 1907 году. Почему исчезли — не ясно. Но, может быть, роковым для них оказалось как раз «двоеклювие». Специализация хороша, но не чрезмерная.

Фото из архива В. Пескова. 19 марта 1988 г.

 

Альтруизм

(Окно в природу)

В конце прошлого года вечером у меня непрерывно звонил телефон: «Вы видели программу «Время»?..» Знакомые и незнакомые люди пересказывали кинорепортаж и просили дать объяснение редкой, запечатленной оператором ситуации из жизни дикой природы.

Многие помнят этот сюжет. На водопое крокодил подстерег антилопу импалу. Крепко вцепившись в жертву, хищник старался ее утопить. Но тут неожиданно всплыл привлеченный борьбой бегемот и «заступился», как говорили мне звонившие, за антилопу. Крокодил скрылся, а окровавленная антилопа метнулась на берег, но тут же упала — силы ее покинули. Всех поразило дальнейшее. Неуклюжий громоздкий зверь подошел к антилопе, раскрыл вооруженную клыками пасть и бережно приподнял голову антилопы, побуждая пострадавшую встать. Увы, раны, нанесенные крокодилом, были смертельны. Бегемот отошел, а притаившийся крокодил довершил свое дело.

Киносюжет в передаче сопровождался словами: «Вот так бывает в природе…» Зрителей краткость комментария не удовлетворила. Все хотели понять поведение бегемота, знать обстоятельства съемки — как оператор оказался на месте и снял эпизод, который нельзя запланировать?

Киносюжет при совершенстве нынешних коммуникаций почти одновременно смотрели телезрители всей Земли, и мне без большого труда удалось разыскать очевидца редкого случая. Им оказался кинооператор Дик Ройкассель (Йоханнесбург, Южная Африка). В национальном парке Крюгера Дик стал лагерем у небольшого озера и, направив на кромку берега объектив кинокамеры, ждал событий.

К озеру приходила на водопой масса животных, и Дик знал: их подстерегают тут крокодилы. Ждать пришлось долго. Но операторы-натуралисты — народ терпеливый. При жаре в 42 градуса Дик настойчиво ждал, и на тринадцатый день это случилось.

«Годами выработанное профессиональное чутье заставило меня направить 400-миллиметровый объектив на антилопу импалу, слишком глубоко зашедшую в воду и слишком беспечно утолявшую жажду…

Борьба крокодила и антилопы длилась минут пятнадцать. Вода была красной от крови. И когда до развязки оставалось уже немного, вдруг всплыл бегемот и направился прямо к месту борьбы…

Такого поворота событий я, признаться, не ждал. Крокодил отступил. Антилопа рванулась на берег. А следом за ней пошел бегемот. «Ну вот сейчас он беднягу прикончит», — подумал я, не отрываясь от камеры. Но случилось то, что вы видели на экранах. Больше того, бегемот, попытавшись безуспешно поднять антилопу, вернулся к воде, окунул в нее губы и понес влагу страдалице. Но силы антилопу уже покинули».

Таковы обстоятельства съемки. С крокодилом и антилопой все ясно. А поведение бегемота?

Вот тут надо вспомнить слово «альтруизм». На русский оно переводится так: «Бескорыстная забота о благе других людей». Эгоизма — заботы лишь о себе — у людей тоже много. «Своя рубашка ближе к телу» — поговорка известная. Но известна и еще одна поговорка: «Сам погибай, а товарища выручай». При сложностях нашей натуры человеческое всегда противопоставлялось животному, в дикой природе, мол, милосердия нет, там действует закон силы — слабого оттеснят, отбросят, даже добьют. Множество наблюдений эти выводы подтверждает. Природа — жестока, больных и слабых она выбраковывает.

Многие видели, как утки клюют хромоножку. Аисты выкинут из гнезда птенца, если чувствуют: корма на всех не хватает — природе выгоднее вырастить двух крепких, чем трех ослабленных. На хилого волчонка мать однажды уставится цепким внимательным взглядом — это сигнал волчатам. И они разрывают хилого брата.

Голодные волки разорвут ослабшего в своей стае. Много всего можно вспомнить. Но есть в жестоком рациональном мире искорки, заставляющие вспомнить об альтруизме. Посмотрите, как ловко атакуют вороны ослабленных голубей, как разоряют гнезда маленьких птиц.

Но однажды я наблюдал: на нитке, намотавшейся где-то на лапку, вниз головой на суку дерева повис скворец. Орал он безбожно. Пока я соображал, что и как предпринять, на помощь скворцу пришли вороны, точнее, самая сообразительная из них (а может быть, милосердная). Она села на сук и оборвала клювом нитку. Есть у меня достоверные сведения: лиса вертелась у ног человека и, как собака, побуждала его последовать за ней. Оказалось, в проволочную петлю попала другая лиса. На Полтавщине в прошлом году мы вели киносъемку и были свидетелями, как два гуся пришли на помощь утенку, которого все норовили щипнуть. Дельфины не дают задохнуться в воде ослабевшему — поддерживают его на поверхности. Похожее много раз наблюдали и у слонов. Раненого товарища они поддерживают с двух сторон, не давая ему упасть, уводят в безопасное место. Даже и в волчьей жизни иногда вдруг сверкнет милосердие. Известен случай, когда волчица кормила старого своего друга — уже потерявшего зубы волка.

Такого рода случаи интересны для понимания законов жизни, а также «поправок» к этим законам. Случаи милосердия у животных наблюдали наверняка многие. Хорошо бы нам их собрать. Но только никаких вымыслов — точные наблюдения, еще лучше подтвержденные снимком. На этой фотографии вы видите кадр из уникального репортажа Дика Ройкасселя.

Бегемот отогнал крокодила от антилопы.

  Фото из архива В. Пескова . 27 марта 1988 г.

 

Кончина Лыкова-старшего

(Таежный тупик)

Вернувшись в марте из отпуска, я обнаружил дома письма и телеграммы: «Скончался Карп Осипович Лыков». А уже через день на вертолете метеослужбы, замерявшем запасы снега в саянской тайге, мы летели над Абаканом.

Я первый раз видел эти места зимой. Белым холстом река стелилась между горами. Кое-где, не сдаваясь морозам, она чернела водой, кое-где по белому вился олений след. Пронизанный мартовским солнцем, суровый сибирский лес стоял по сопкам в дремотном оцепенении. В нужных местах на заданной с осени высоте вертолет обтекал горы. Мигали в кабине глазки снегомерных приборов. «Много ли навалило?» «В среднем — по пояс, но есть места — больше двух метров», — ответил гидролог. Недоступные, непролазные, в снегах потонувшие дебри. Трудно вообразить тут очажок жизни. Но он где-то есть. В ясный день пилоты находят его, не глядя на карту.

Сигнал: «Смотрите по левому борту!» И вот мелькнула крыша избушки с дымком из трубы, забегала рядом коза на привязи, человеческий след к проруби на реке… И вот мы уже на земле. Вертолет тотчас же исчезает. Мы стоим по пояс в снегу, слышим дробь дятла, блеяние козы и видим семенящую вниз фигурку, закутанную в три, а может, в четыре платка. Агафья! За восемь лет первый раз она встречает гостей одна.

Бросив поклажу возле порога избы, молча идем по тропинке в глубь леса. Вот оно, последнее убежище старика Лыкова: горка серой земли и над нею восьмиконечный тесаный крест. К кресту веревочкой привязано бронзовое распятие.

Агафья постояла с нами возле могилы. Не заплакала. Ерофей рассказывал: не плакала и когда шила саван, когда засыпали могилу. Но глубоко протоптанная в снегу тропинка свидетельствовала о каждодневном приходе сюда.

Как все было? Мы с расспросами не спешили. И Агафья держалась так, как будто ничего особого не случилось. Попросила помочь откопать погреб. Принесла картошки и репы. Затопила печурку. С обычным застенчивым любопытством взяла гостинцы, особо радуясь снаряжению к фонарю и лимонам — «лимоны-то я недавно во сне видела». И потом уже рассказала в мелких подробностях о кончине, о самой кончине, о похоронах и о том, что было до этого, — как жили осень и зиму, о чем говорили в последний раз.

Карп Осипович .

Главным событием года минувшего было строительство новой избы. В остатках старого родового для Агафьи жилья зимовать было нельзя.

Летом Лыковым твердо пообещали помочь. И обещанье начальник управления лесами Хакасии Николай Николаевич Савушкин выполнил. Построить избу тут было и просто, и сложно. Просто потому, что лес — рядом. Сложно потому, что все до мелочи, в том числе и рабочие руки, надо было сюда переправить. Хлопоты экспедитора взял на себя директор лесхоза в Таштыпе Юрий Васильевич Гусев, а ставили сруб лесные пожарники и Ерофей, на долю которого выпала, как он сказал, «медвежья работа» по заготовке бревен. Новостройка еще не пропиталась характерным лыковским духом, пахнет смолою, стены еще не закопчены, изба светла и просторна. Обращая ежедневно лицо в угол, где на полке стоят иконы, Агафья по памяти «воздравие» поминает плотников: Александра Путилова, Юрия и Николая Кокоткиных, Александра Чихачева, Петра Мохова, Ерофея Седова.

Свою часть работы Агафья сделала позже, перед самой зимой — сложила из речных валунов почти что русскую печку. Трудно было со сводами, но сметливая Агафья прикатила с берега бочку, брошенную геологами, распорола ее, своды вышли — лучше не надо. Для тепла служит переправленная сюда геологами железная печка, а кухарит Агафья у каменной — при нас испекла хлебы, в чугунке «для леченья» напарила свежих апельсиновых корок.

Карп Осипович по слабости тела в становленьи избы не участвовал, но очень радовался обновке. Гладя руками стены, всплакнул: «Не придется пожить в хорошей избе». Минувшим летом он был уже дряхлым, забывчивым. Приближенье конца, видно, чувствовал и в последний раз на свой лад попытался устроить будущее Агафьи.

В конце лета прибилась к Лыковым пара единоверцев из Поти — муж и жена. Назвавшись родичами Лыковых, уговорили геологов к ним переправить.

Борода бывшего киномеханика и моленье его супруги пришлись старику по душе. Союз на жительство был заключен. Ерофей, разглядевший в пенсионерах с Кавказа искателей «чего неизвестно», предостерег: «Не крутите голову старику, житье не выйдет. Тут ведь утром — картошка, в обед — картошка, на ужин — картошка. Геологи к этому кое-что добавляют, но вас снабжать никто тут не будет». Это суждение «подселенцы» пропустили мимо ушей — «мы в войну не такое видали». Однако из «тупика» они утекли, объявившись осенью в доме у Ерофея. На вопрос, отчего же не состоялась зимовка, ответили: «Пища нам не подходит и вера не та».

Агафья, вспоминая своих шустрых гостей, разногласия подтвердила: «Цё за вера у них — масло из бутылки едят, молоко сушеное едят, консерву едят. Едак-то надо в миру и жить». Не понравились Лыковым и другие «мирские» привычки неожиданных квартирантов, например справлять ночью нужду в ведерко, не выходя из избы. При всей запущенности быта это для Лыковых было неприемлемо, нетерпимо. Разъяснений и оправданий Карп Осипович слушать не захотел: «У себя там правьте как пожелаете.

А тут в доме хозяин — я». На том союз и окончился, к обоюдной радости тех и других. Навещал Лыковых с той поры один Ерофей. В его жизни в прошлом году случился крутой поворот. Повздорив с начальством, на старой своей работе остаться он посчитал невозможным и подался в охотники. Таежным любительским промыслом он занимался всегда и считал себя годным для охоты профессиональной.

В трех часах хода от Лыковых Ерофей построил избушку и в октябре в нее перебрался. Зима показала: таежный промысел — дело тонкое, нужен опыт и знание. Пушнины добыл Ерофей раза в четыре меньше, чем взяли охотники с опытом. Ему, правда, сильно не повезло — оказался по пояс в воде и шел потом три часа к зимовью. В результате обморозил на ноге пальцы и застудил колено. Нога болела, гноилась. По всем правилам по рации надо было вызывать вертолет. «Не позволило самолюбие — проверял капканы, надевая на одну ногу валенок, на другую — сапог». Ближайшей лечебницей для охотника стала избушка Лыковых. Врачевала Агафья тем, чему научил ее красноярский доктор Игорь Павлович Назаров, — парафином и припарками из пихтовой хвои.

Лечение было успешным — Ерофей без богатой добычи, но вместе с остальными охотниками выбрался из тайги…

Сейчас кружком мы сидим у натопленной печки. Дымится в кастрюльке картошка. Макаем горячие клубни в соль и искренне хвалим — никто из нас и нигде не ел столь вкусной картошки. В Москве ученые, с благодарностью приняв присланную от Лыковых Ерофеем посылку, размножили этот сорт, назвав его «Лыковским». Сюда же в тайгу доставленный сорт «синеглазка» был решительно забракован: «Цё за картошка — вода, никакой сытности».

Прижилась у таежной избы скотина. Осенью, завернув сюда — взглянуть на избу, Николай Николаевич Савушкин привез в компанию Муське еще одну козочку и козла. И есть уже прибавленье в семействе — бегает у загона, не страшась холода, вполне окрепший козленок, а в избе по лавкам и по скамейкам скачет прелестное десятидневное существо серовато-кофейного цвета с белой отметиной на ноге. «Мальчик…

Мальчиком назвала. — Агафья прижимает к себе козленка, целует белое пятнышко у копытца. — Тятя-то был бы рад. Ждал. Да вот не дождался».

Козленок, родившись, насосался из вымени материнского молока и никак не хотел пить из чашки. Изобретательная Агафья сшила «вымя» с удобным сосочком из бересты и на руках теперь поит козленка.

По странному совпадению Карп Осипович Лыков умер в тот же день — 16 февраля, — в какой двадцать семь лет назад умерла жена его Акулина. Тщательно, вместе с Агафьей, мы посчитали: умер на восемьдесят седьмом году. Умер, можно сказать, от старости. В последнее время ни в каких делах старик не участвовал — лежал, поднимаясь только поесть и к молитве.

В феврале стало замечаться помутненье рассудка — все куда-то пытался пойти. 15 февраля, выйдя за дверь, упал, и Агафья с трудом втащила его в избу. Полежав с полчаса, опять устремился наружу. Обливаясь потом, Агафья вволокла его в дверь, уложила у печки. Уснув под храп и хрипы отца, на рассвете Агафья встрепенулась от тишины. «Подбежала, а он холодный…»

Что же теперь делать? Помолилась. Заперла в загоне коз и достала с чердака лыжи. В 12 часов тронулась вдоль Абакана к поселку геологов сообщить о случившемся.

Двадцать пять километров одолела Агафья за восемь часов. Уже поздно вечером, в темноте, постучалась в окошко, где жила ее знакомая фельдшерица. В натопленной комнате Агафья повалилась на пол без чувств, успев попросить, чтобы сообщили в Абазу Ерофею, а он уж пусть сообщит кому надо.

Ночью Агафья металась в жару, и фельдшерица, как следует ее отогрев, предложила лекарство. «Грешно таблетки-то…» — «А иначе можешь и умереть…» — «Да оно, может, и к лучшему, умереть-то…» Однако проглотила таблетку.

Пила лекарство потом аккуратно и даже взяла с собой впрок.

— Вот погляди, Василий Михайлович, цё это? — Из узелка с травами Агафья извлекла облатку с синеватыми пуговками олететрина.

— Это лекарство, возможно, спасло тебе жизнь.

Агафья вздохнула:

— Может, и так. Да ведь грех-то большой — таблетки. Теперь отмаливаю. Шесть недель отмаливать полагается…

Три дня в феврале Агафья отлеживалась у геологов. Тем временем срочные телеграммы, посланные Ерофеем, дошли в Москву, в Абакан, к родственникам Лыковых в Таштагол. 19 февраля в поселок вертолетом из Абазы прилетел начальник геологической партии Сергей Петрович Черепанов, трое родичей Лыковых, начальник милиции, женщина-прокурор и Ерофей. Как быть с Агафьей — нездорова и согласится ли сесть в вертолет? Согласилась безропотно.

У прокурора и начальника милиции формальности были короткие. Осмотрели умершего, занесли в протокол: «За три дня лежания трупа голодные кошки объели руку». Агафья, выкинув из избы кошек, вынесла Ерофею ружье: «Стреляй. Видеть их не хочу…»

Вертолет с официальными людьми улетел. Агафья из старого домотканого полотна села шить саван. Родственник Анисим Никонович Тропин, обтесав кедровые плахи, начал сколачивать домовину, а сын его с Ерофеем рыли могилу.

Новая избушка Лыковых.

20 февраля старика схоронили. Не было ни речей, ни плача, ни слез. По обряду долго творили молитвы. А через день, после долгих бесед у свечи, все прилетевшие стали на лыжи и пошли к поселку геологов. Ерофей: «Я оглянулся махнуть Агафье рукой. Стоит у речного обрыва как каменная. Не плачет.

Кивнула: «Идите, идите». Прошли с километр, оглянулся — стоит…»

Месяц прошел с того дня. Никто за это время не побывал в избушке на реке Еринат. Только след волка обнаружили мы с Ерофеем. Видно было: одинокий немолодой зверь перешел через речку, сделал круг у избушки и долго топтался на месте, привлеченный, видно, запахом из загона, где ночевали козы.

— Что ж будем делать? Одному человеку в тайге нельзя… — Николай Николаевич Савушкин, Ерофей и я задаем этот простой и понятный вопрос. Ответ на него такой же, каким был и месяц назад, в день похорон.

— Тятенька благословенья отсюда уйти не дал… — И начинает играть с козленком.

Проблема с Агафьей с позапрошлого года казалась решенной. Мне она написала: «Тятенька уберется — буду жить у своих». Считая, что сразу Агафью и заберут, родственники стали прикидывать, что взять из избушки, а что надо бросить.

И тут выяснилось: Агафья тронуться никуда не желает. Объясняли, втолковывали, уговаривали, пугали. Ответ один: «Благословенья от тяти не получила». «Поставим отдельно избу, как и тут, заведешь огород…» — «Без родительского благословенья не можно…» Уже перед самым уходом Анисим Тропин полусерьезно сказал:

— Будешь противиться — свяжем и в вертолет.

Ответила:

— Не такое сейчас время-то, чтобы связывать…

На том и расстались.

Ерофей рассказал мне все это в письме.

Я рассудил: трудно было Агафье уйти от свежей могилы. Поживет одиноко в тайге — образумится. Нет, все осталось по-прежнему. По очереди с Николаем Николаевичем объясняем ей положение одинокого человека в тайге: медведи, болезни, приход нехороших людей, какой-нибудь случай — кто поможет?

— Да уж что господь дасть…

Догадываемся, были у старика перед кончиной с дочерью «философские» разговоры на тему, как не пустить по ветру все, что накоплено для «царства небесного» отшельничеством, постами, молитвами. Пришли к выводу: «в миру» капитал этот прахом пойдет. По некоторым косвенным фактам можно почувствовать: старик желал этот мир покинуть вместе с Агафьей, считал это, как видно, самым верным путем к другой, «вечной жизни». В прошлом не раз именно так завершались таежные одиссеи. Ушел один. Но, видно, твердым был он в своем нежелании видеть Агафью «в миру», пусть даже с единоверцами. И Агафья пока что не смеет ослушаться. Не без скрытого смысла рассказала нам житие «пустынницы» Марии Египетской, прочитанное вместе с отцом незадолго до кончины.

Еще и еще раз напомнили мы сорокатрехлетней дочери этой тайги обо всем, что может тут угрожать одинокому человеку.

— Что господь даст… — И играет с козленком.

Вертолета, выполнявшего на другой день рейс к геологам, мы ждали долго. Мартовская тайга уже наполнялась голосами синиц, дробью дятлов, всполошным криком кедровок. Над козьим стойлом вился парок. По огородному склону из-под кучи валежника уже тек робкий, маленький ручеек. На припек из открытой нечаянно двери выбежал любимец Агафьи — козленок — и прямо к материнскому вымени. Вцепился, сосет, подрагивая от возбужденья.

Агафья с криком «ай-ай!» сгребла любимца и села к окошку поить из берестяной посуды.

Коротая у костра время, мы с Николаем Николаевичем достали из рюкзака газеты, купленные в Абазе. Чего только нет в человеческом океане — идут через полюс на лыжах… стрельба в самолете… стрельба в Иерусалиме… новое совещание в Вашингтоне… И от всего вдалеке — вот эта догорающая, как свечка, особенная человеческая судьба. Украдкой наблюдаем, как понуждает Агафья козленка пить молоко. Сама не пьет — пост. Какая сила держит ее на месте? Неизбежно печальным будет конец, но она не страшится…

Ерофей, счищавший с избушки снег, первым услышал шум вертолета. Постучал по крыше лопатой: «Агафья, Агафья, будем прощаться!»

К вертолету с нами Агафья не стала сбегать.

Взлетая, мы увидели ее такой же, как встретили, — в мышиного цвета одежке, в резиновых зашитых нитками сапогах, с тремя платками на голове.

О чем она может думать сейчас?

Просим пилотов пролететь над избой…

Виден сверху непогасший наш костерок, коза с козленком, одинокая фигурка глядящего вверх человека…

Летящему в Абазу начальнику геологической партии Черепанову Сергею Петровичу не терпится узнать, чем окончилась наша миссия.

— Я так и думал… Но, может быть, позже, когда как следует оглядится, одумается.

— Может быть… Час полета, и ни единого человеческого следа внизу.

  Фото автора .  29 марта 1988 г.

 

Погонщик весны

(Окно в природу)

Весна идет под грачиное «ура!» и барабанный гул дятлов. Но еще в феврале, при морозах, солнечным утром можно было услышать бодрые посвисты, означавшие: «Весна идет, я ее погоняю!»

Еще молчали синицы. Еще только-только в небе начинались брачные кувырканья воронов, но уже звонко, хлестко, с ямщицкой удалью свистела в феврале птица, взглянув на которую удивишься: откуда такой голосище?

Птица многим знакома. В обществе синиц она посещает зимой кормушки. Встретив ее в лесу, обращаешь внимание на бодрый, независимый нрав, на способность ловко приземисто бегать (ползать!) по стволу дерева, часто головой вниз. Поползень! Окраска неброская, но нарядная — светлое дымчатое брюшко и темная синеватая спинка. Формой тельца и темной полоской, идущей через глаз от клюва по голове, поползень вызывает в памяти барсука. А в окружающем поползня мире пернатых он как бы соединил в себе синицу и дятла. Клювом-пинцетом дерево он не долбит, но клюв очень крепок и может крушить даже вишневые косточки.

Однажды, услышав вверху усердную дробь, ожидал я увидеть дятла, как вдруг к ногам упал тяжелый лесной орешек. Владелец его, нисколько не испугавшись, головой вниз сбежал по стволу и стал высматривать оброненную драгоценность. Я тихо попятился, и птица орешек нашла, взлетела, и опять я услышал барабанную дробь.

«Ковалик» — «кузнец» называют поползня в Польше. Птицеловы в России за бодрый, веселый свист прозвали поползня «ямщиком», а в Белорусском Полесье его называют «глинянкой». Все три названия неслучайны, но последнее следует объяснить. Дупел поползни сами не долбят — поселяются в старых дятловых гнездах. Однако леток для маленькой птицы велик — тот же дятел может гнездо ограбить. Присмотрев еще зимою жилище, поползень с первых проталин начинает носить к дуплу глину и, мешая ее со слюной, сужает леток. Никто крупнее самого поползня в дупло уже не протиснется.

Человек, любопытства ради заглянувший в дупло, обнаружит в нем пять — восемь белых с оранжевым крапом яичек, лежащих на жесткой подстилке. Ни мочала, ни перьев, ни волосков — только кусочки древесной коры. По моим наблюдениям, предпочитает птица чешуйки коры сосновой. На этой рыхлой подстилке вырастают птенцы. Кормят их поползни пищей животной.

Взрослые птицы летом тоже кормятся насекомыми. Зимой же приходится полагаться на всякие семена. И, кажется, нет в природе птицы запасливей поползня. Еще летом, задолго до суровых времен, начинает он прятать в складки коры и во всякие щели запасы корма.

Все идет в ход — орехи, семена бурьянов, подсолнечные и арбузные семечки, семена конопли, проса. Забыла хозяйка на огороде желтый семенной огурец — из него птица выберет, спрячет впрок семечки.

Лет пятнадцать назад осенью я работал у друга в лесной избе и задумал привлечь в дуплянку для фотосъемки парочку белок, живших в лесу по соседству. По верхней жерди ограды разложил я лесные орехи. Насыпал орехов также в дуплянку. И дело пошло на лад — приманка была замечена. Но вдруг помеха — откуда-то появившийся поползень. С неутомимой поспешностью он взялся таскать орехи. Я подкладываю — он уносит. Но поединок я обратил в свою пользу. Проследив полеты воришки, обнаружил орехи между бревнами дома, в щелях колодезного сруба, в трещинах старой лодки.

Без большого труда я собрал все ворованное и пустил снова в дело. Ничуть не смущаясь, поползень продолжал азартное воровство, пряча орехи все в тех же местах. Игра продолжалась дня три. Я сделал снимки белок и поползня. Причем птица настолько освоилась, что стала хватать орехи прямо из рук.

А этот снимок сделан недавно. Агафья Лыкова угостила нас кедровыми орешками. Мы щелкали их на солнышке у избы. И тотчас же появились у нас сотрапезники — поползни. Они сновали между ногами, подбирая то, что мы обронили. Насыпал орехов на шапку другу своему Ерофею — хватают с шапки. Насыпал на березовый кол — получилось фотоателье, снимай в любых позах!

У каждого из животных свой характер, повадки, привычки. У поползня все это выражено особенно ярко. Среди лесных компаньонов — синиц он выделяется подчеркнутой самостоятельностью, смелостью и подвижностью. Заражает энергией своих спутниц, верховодит в их стайке.

О поползне много написано. Есть и такие вот строчки: «Поползень, неведомая, ни на что не похожая птица… В этой дымчатой пичужке есть что-то жуткое, она кажется одинокой, никто ее не любит, и она никого». Это впечатление Горького, сохраненное с детства.

Известно, окружающий мир мы пропускаем сквозь призму своего настроения, состояния в данный момент. В детстве ловивший птиц Алеша Пешков увидел поползня, возможно, в минуту душевных сумерек. И потому показался он ему жуткой, одинокой, никем не любимой птицей. Между тем стоит услышать, как весело поползень «подгоняет весну», стоит увидеть его в суровое время зимы предводителем у синиц, всегда бодрым, находчивым, энергичным, чтобы дружески ему улыбнуться.

Сейчас, когда весна сгоняет снега, поползни ищут в лесу проталины с глиной — уже готовы к ремонту жилищ.

  Фото автора . 2 апреля 1988 г .

 

Близнецы

(Окно в природу)

В феврале я получил письмо от охотников из Уфы: в южноуральской тайге у поднятой на берлоге медведицы обнаружено четыре медвежонка. Через неделю еще письмо: там же, в Башкирии, — еще четверня у медведицы.

Опытные медвежатники были озадачены — по четыре медвежонка в берлоге никогда не встречалось.

Я заглянул в справочники. Там говорилось: обыкновенно — один медвежонок, нередко — два, случается — три, исключительно редко — четыре. Таким образом, два исключительно редких случая пришлись на один год и на один таежный район.

Число детенышей у медведицы всегда вызывает особенный интерес, зимой медведица не питается, кормить в берлоге четверню близнецов — предел возможностей организма. Кроме того, медвежата проходят с матерью школу сурового воспитания, выходить четверых сразу — задача для медведицы непростая.

А как обстоит дело с близнецами других животных? С Николаем Николаевичем Дроздовым мы просмотрели недавно изданные французскими зоологами таблицы и вот что обнаружили. Одного, всегда только одного детеныша приносят самки дюгоней, муравьедов, панголинов, американских дикобразов. Как правило, одного детеныша приносят самки китов, слонов, носорогов, тапиров, оленей, зебр, кенгуру. Но против названия этих животных в таблицах стоят примечания: иногда бывает и двойня. Два-три-четыре детеныша — обычны для многих млекопитающих. А вот те, что приносят десять и больше в одном приплоде, уже выходят из общего ряда. Среди них зайцы и белки, приносящие от одного-двух до десяти малышей, кролики — от трех до двенадцати, американские луговые собачки — от двух до десяти. До пятнадцати в одном помете могут приносить волки, хотя чаще всего бывает четыре-пять волчат. До двенадцати малышей водит иногда за собой самка дикого кабана. У домашней ее родни число малышей в опоросе такое же, но зафиксированы случаи, когда поросят у свиньи было: двадцать четыре, двадцать восемь, тридцать четыре. И это пока рекорд, зафиксированный у млекопитающих.

В рекордсменах числятся хомяки, приносящие иногда до восемнадцати малышей. Семнадцать-восемнадцать детенышей обычны для австралийской сумчатой кошки, приносящей иногда и двадцать четыре детеныша.

Тенрек, небольшое насекомоядное существо, живущее на Мадагаскаре, приносит до двадцати пяти малышей. Но зафиксирован случай, когда самка тенрека, жившая в зоопарке Голландии, принесла тридцать одного тенреченка. (Смотрите снимок. Он сделан в день рождения малышей.) Таким же образом прославилась одна из собак, принесшая в 1945 году (штат Пенсильвания, США) двадцать три щенка.

У птиц рекордсменами являются куропатки — двадцать пять яиц в кладке. До пятнадцати яиц бывает у некоторых уток. В гнезде страусов находили до ста яиц, но это были общие кладки нескольких самок. Мало яиц — одно-два — бывает в гнездах птиц хищных. У змееяда, например, никто не видел в гнезде более одного яйца.

Единственное, грушевидной формы яйцо кладет на скалах кайра. Всего одно яйцо способны сохранить от мороза императорские пингвины.

По одному яйцу кладут в гнездо альбатросы и кондоры.

Икру рыбы мечут тоже в разных количествах.

Корюшка несколько десятков своих икринок кладет в специальное гнездышко и бдительно его стережет. Треска же, бросая в воду миллионы икринок, никакой заботы о потомстве не проявляет. Гарантия выживания рыбы — ее плодовитость. Приспособление это надежно срабатывает у большинства рыб. Плотва мечет двадцать пять тысяч икринок, щука — сто тысяч, налимы — пятьсот тысяч. Рекордсменом икрометания является рыба-луна — триста миллионов икринок! Но рыба эта немаленькая, два с половиной метра — длина, полтонны — вес.

В рождении близнецов прослеживаются некоторые закономерности. У крупных животных число рожденных, как правило, невелико. Среда обитания тоже диктует свои условия, пример — пингвины и кайры.

У человека обычно рождается один ребенок, на восемьдесят восемь случаев приходится двойня, на семь тысяч шестьсот родов — тройня. И зафиксировано около семидесяти случаев рождения пяти близнецов.

Известно рекордное число детей, рожденных женщиной в течение жизни, — 69. Это результат двадцати семи родов, при которых было 16 пар двойняшек, семь раз рождались тройни, и четыре раза близнецами были четыре ребенка. Имя женщины неизвестно. Известен отец детей, крестьянин из Шуи (Ивановская область) Федор Васильев. Роженица была его первой женой. Этот любопытнейший феномен относится к концу XVII века. 67 из 69 детей Васильевых достигли совершеннолетия.

Фото из архива В. Пескова . 9 апреля 1988 г.

 

Свадебный пруд

(Окно в природу)

Это было в прошлое воскресенье. Мы с другом «встречали весну» — навестили речку Волгушу, текущую по лесным увалам у Дмитрова. Речка в тот день быстрым своим течением несла не- счетное число байдарок. Мы видели их то рядом, то сверху, поднимаясь на крутые овражистые берега. Но в середине дня байдарки перестали нас занимать. Углубившись в лес, мы вдруг обнаружили великое кочевье лягушек. За годы хождения по борам ничего подобного мы не видели.

Оглянувшись, с одной точки насчитываем три-четыре десятка: по одной и в крепких объятьях — парочки. На южных склонах увалов средь жухлой старой листвы мы замечали лягушек во время длинных нечастых прыжков. Но когда нестройные их легионы достигали полосы затененного снега, их видно было издалека. Снег умерял страсти. Лягушки на нем цепенели, и, казалось, «босоногое» шествие их прекратится.

Нет. Прыжок, две минуты отдыха и раздумий — еще прыжок. Обрыв на пути, и внизу бегущий в речку мутный весенний ручей… Прыжок.

Одни препятствие одолевают и следуют дальше уже по теплому скосу оврага вверх, другие, очутившись в ручье, плывут вниз.

А к переправе между тем подвигались новые странники. Взяв в руки парочку, видишь самку с рыжеватой спиной и чуть меньшего по размеру дымчато-голубого самца. Книжное название этих существ — остромордые лягушки. Обе только сегодня проснулись в лесу, прогретом апрельским солнцем, и сразу двинулись в брачное путешествие. По дороге состоялась помолвка. И вот теперь самке прыжками надо одолеть немалое расстояние — до километра и более, — неся на спине голубого от страсти избранника. Путешествие окончится где-нибудь у теплого бочажка, который, возможно, дал жизнь им самим.

Следуя за лягушками, мы такой бочажок сразу и обнаружили. При взгляде с обрыва у речки весь он был в темных пупырышках, и исходившие от него звуки напоминали бег воды по камням. Подойдя к бочажку, мы увидели: весь он кишит лягушками. Дымчато-голубые самцы, наполовину высунувшись из воды, пели, точнее сказать, икали от страсти, призывая из леса в бочажок самок. Но коллективное это иканье было приятно для слуха и, уж конечно, сводило с ума соплеменников, спешивших сюда из леса.

Пять или шесть таких свадебных мест обнаружили мы, пока добрались под вечер к деревеньке Муханки, стоящей на увале около леса так уютно, так живописно, что мы не раз уже делали крюк, чтобы только взглянуть на деревню. Живописное сельцо человеком, увы, покинуто.

Зимой живет тут только лесник. Летом кое-кто из прежних селян приезжает на огороды. Но до того, как зазвучат тут весной первые человеческие голоса, из леса к Муханкам спешат на свадьбу лягушки. Небольшой обрамленный рогозом прудик на краю деревеньки облюбован лягушками, как видно, уже давно. Для апрельских их свадеб он, видно, так подошел, что не смущает лягушек лобастое поле между лесом и прудом — скачут по открытому месту на свадебный зов. И в этот раз мы застали вершину лягушачьего торжества.

Сколько их тут собралось, сосчитать было немыслимо. Посредине пруда еще плавала синеватая крышечка льда, но вода широко разлилась и уже прогретое мелководье было посыпано маковым семенем темных головок. Лягушки не спрятались, когда в резиновых сапогах забрались мы в самую середину гулянья.

Страстное иканье, погоня за непрерывно прибывавшими через поле из леса необрученными самочками, пузыри от свежей икры, блеск тысяч синеватых головок — все это заставляло нас сесть на камешки возле пруда и просидеть до захода солнца, наблюдая весеннее торжество жизни…

Остромордые лягушки — животные для нас обычные и привычные. Но летом в лесу мы их видим нечасто — на охоту из укромных сырых местечек выходят они лишь в сумерках. На зиму лягушки зарываются в листья в низинах, ямах, в норках и щелях. И спят. Спят до апреля. Разбуженные теплом, они сейчас же стремятся на свадьбы. Прудик возле Муханок — типичное место для спаривания и метанья икры. Каждая из лягушек бросает в воду от пятисот до двух с лишним тысяч икринок. И, сделав свое материнское дело, немедленно возвращается в лес досыпать в ожидании большого тепла. Самцы же продолжают «икать», призывая все новых и новых самок. Они держатся в прудах дней двадцать. И за это время из лягушачьей икры появляется уже новое потомство. Пласты икры, каждый не раз это видел, бывают огромны. Их трудно удержать в руке — выскальзывают подвижной льющейся массой. Каждая икринка в отдельности — прозрачный разбухший шарик с черной точкой зародыша. Прозрачная линзочка оболочки собирает солнечные лучи, и зародыш в икринке развивается быстро. Через пять — восемь дней в воде уже плавает крошечная личинка с хвостиком.

Большие головастики, которых мы видим летом в прудах, — это дети озерных лягушек, живущих постоянно в воде. Эти лягушки в апреле еще спят в холодной воде мертвым сном и даже не подозревают о свадьбах своих сородичей.

Головастик же остромордой лягушки довольно быстро теряет хвостик, приобретает лапки и становится крошечным лягушонком, немедленно покидающим свой роддом, и маленькими прыжками направляется в лес. Встречая иногда лягушат размером с ноготь, мы любуемся ими, как ювелирными изделиями природы, так хороши и изящны! Лягушата эти — дети остромордых лягушек. Путь к взрослой жизни у них тернист. Многие погибают еще в икринке, отложенной по оплошности в случайной, быстро пересыхающей канаве, многих кто-то склюет, проглотит по пути в лес. Да и в лесу немало врагов у малюток. И все же, как видим, их взрослое племя пока велико.

Какая-то память влечет лягушек в направлении того бочажка или пруда, где они родились. Попав в зону звуков апрельской свадьбы, они никакой силе уже не дадут изменить или замедлить движение…

Мы сидели на камешке, наблюдая за прудом, почти до заката. Удивительное зрелище стояло перед глазами. Пруд «икал» тысячами лягушачьих глоток. А лобастое поле со щетиной желтой стерни было покрыто черными точками. Сотни лягушек спешили на свадьбу.

  Фото автора . 24 апреля 1988 г.

 

Мастера

(Окно в природу)

Вот перед вами один из них. С искусством ткача этот пернатый мастер строит гнездо. Птица печник с таким же искусством лепит гнездо из соломок и глины. Дятел долбит дупло. Есть мастера в птичьем мире рыть норы в земле.

Чомга строит плавучий плотик, синица ремез сплетает висящую на тонких ветках плетеную теплую рукавичку, настолько прочную, что, было время, деревенские ребятишки кое-где надевали старые гнезда ремезов на ноги вместо домашней обувки.

Чаще всего у нас на виду — птичья работа. Но почти все животные что-либо строят. Присмотритесь после сошедшего снега к лужку на опушке — мыши выстригли на нем разветвленную сеть дорог. Все животные не бродят в лесу как попало. У них есть излюбленные пути и маршруты, но мыши строят именно дороги.

Не путаясь в травинках, они всю зиму ходили друг к другу в гости, к запасам корма, прогуливались. И сейчас, при опасности, они бегут по этим утрамбованным просекам, словно по желобкам. А вот на ветке блестит паутина — мастерски сработанная ловчая сеть. На прогретом солнцем песочке можно увидеть и ловчую яму. Ее соорудил «муравьиный лев» — личинка насекомого, похожего на стрекозу. Оступится муравей у края этой воронки и катится прямо в лапы охотнику. Строят животные убежища.

Барсук и лиса укрываются в них от врагов и выводят потомство. Жители жарких мест роют убежища от жары. Белый медведь — от морозов. Строят животные кладовые, площадки для брачных игр, сооружают большие дома-колонии, в которых живут громадными сообществами. Остановитесь у муравейника — это как раз такая постройка, уходящая в землю ровно на столько, на сколько возвышается над землей. Она вся пронизана ходами, галереями, камерами и вентиляционными щелями.

Есть постройки животных, поражающие воображение. Крошечные существа, термиты, сооружают замки высотою до семи метров столь прочные, что о них приходят почесаться слоны. Плотины бобров — еще один пример инженерных способностей у животных. Известны плотины длиною до 700 метров и выдерживающие всадника.

Но большая часть всех сооружений у насекомых, у птиц, у крупных животных связана с выведением потомства. Надо беспомощных малышей защитить от врагов, от непогоды, от перепадов температуры ночью и днем. Для этого плетутся, долбятся, лепятся гнезда у птиц, роются норы, сооружаются логова у зверей, насекомые лепят для личинок глиняные «кувшины», сшивают трубочки из листьев, лепят ячейки из воска, строят дома бумажные. Пауки делают для потомства мешочки из паутинок. Некоторые из лягушек помещают икру в пенные гамачки — всего не перечесть.

Материал для построек — самый разнообразный: глина, песок, деревянные поленья, ветки, травинки, листья, пух, перья, мочало, древесная стружка, хвоинки, растительные волокна. Некоторые материалы производят сами животные — затвердевающая слюна, воск, струйки белкового вещества, превращающиеся на воздухе в паутину или шелковую нить. Инструмент при строительстве тоже различный, но это почти всегда исключительно то, чем владеет животное, — клюв, лапы, рыло, жвальца, шильца. Известно лишь несколько строителей, пользующихся, подобно людям, привлеченными к случаю инструментами — птица шалашник, зажав в клюве мочальную кисточку, соком ягод красит свадебную беседку, а одна из ос пользуется трамбовочным камешком.

Долговечны ль постройки? Для многих животных они сезонны. Медведь берлогу чаще всего строит заново. Большинство птиц строят новые гнезда, и этот процесс, как можно заметить, радостная пора их жизни. Но некоторые из птиц возвращаются в старые гнезда, лишь подновляя их ежегодно. В Сибири гнездо орлана-белохвоста занималось птицами 80 лет подряд, а одно гнездо аиста дошло к нам из средневековья, продержалось на башне почти 400 лет.

В Африке столетиями стоят термитники. Сотни лет служат барсукам норы. Многие поколения этих аккуратных, скрытных животных, если их не тревожить, держатся родового места.

Главный вопрос: как, по каким «типовым чертежам» строят животные? Кто учит ласточку лепить из грязи гнездышко строго определенной формы? Откуда знание геометрии у пчелы? Кто учит плести гнездо-корзинку вот этого ткачика?

Как муравьям удается сложнейшая конструкция их общественного жилища? Чем руководствуется паук, сооружая сети строго определенной формы и в определенной последовательности?

«Проекты» построек и методы их возведения животные получают с врожденной памятью по наследству. Они сформировались и утвердились в течение миллионов лет эволюции, приспособления каждого вида к среде обитания. Строительная программа наследуется животными, как и вся сложная структура их поведения.

Однако есть в этой стройной программе допуски и припуски, позволяющие животному учитывать меняющиеся условия. У низших животных, например у пчел, муравьев, ос, этих допусков-припусков мало. Для нас они во всяком случае незаметны. Муравьи строят свой муравейник так же, как строили его их предки сто миллионов лет назад. Более высокоорганизованным животным природа в поведении их, в строительных делах в частности, «поводок» слегка отпускает. И кое-что тут зависит от жизненного опыта, от меняющихся условий жизни, от научения и подражания. Обезьяна шимпанзе, например, в наследственной памяти от рождения хранит способность строить ночлежные гнезда. Программа эта подобна фотобумаге со скрытым изображением, которое надлежит проявить. Таким «проявителем» для обезьян служит поведение «родителей». Опыты показали: если малыш шимпанзе не видел, как строят гнезда родители, он вырастет неумехой. В этой части «карточка» наследственной памяти оказывается непроявленной. Муравей же всегда знает, что ему надо делать. И паук знает, с чего начать и чем кончить плетение сети. И бобренку «проявитель» не нужен. Проверено: он так же умело построит хатку, как строили его далекие предки, он знает также, что надо делать, когда вода размоет плотину, знает, что надо немедленно броситься в сторону, когда, падая, скрипнет подточенное им дерево… Надежна и велика память у всего, что летает, бегает, ползает, плавает. Наблюдая ее проявления, мы говорим: «Без рук, без топоренка построена избенка».

  Фото из архива  В. Пескова . 30 апреля 1988 г.

 

Пчелиная борода

(Окно в природу)

Кто из нас не замирал или не начинал отчаянно махать руками, когда возле носа с жужжаньем появлялась пчела. От укуса пчелы иногда может перекосить лицо. В нашей газете однажды был описан случай, когда пчелы до смерти зажалили парня, проходившего мимо пасеки. Оказалось, он был надушен, и у пчел, в жизни которых запахи играют исключительно важную роль, этот сорт духов вызвал ярость. С другой стороны, мой дед в рубахе, пропитанной медом и воском, видно, имел настолько приятный, «свойский» запах для пчел, что они оставались спокойными, даже когда он тревожил их в улье.

Но что мы видим на этом снимке — женщина с бородою из пчел. И совершенно спокойна, как спокойны, впрочем, и пчелы. Объясним ситуацию. В некоторых странах пчеловоды на своих летних праздниках устраивают необычные соревнования. Задача: удержать на себе возможно большее количество пчел. В городке Ланкастер (штат Пенсильвания, США) в соревнованиях принимают участие до 600 пчеловодов. Победителям вручаются премии, их фотографии публикуют газеты.

Как же заставить пчел собраться на лице без риска подвергнуться их нападению? Пчелы, если не возбуждены, ведут себя мирно. Им и невыгодно возбуждаться — ужалив, пчела и сама погибает. Но как все-таки их привлечь, да еще так, чтобы они образовали живописную бороду на лице человека? Секрет простой. Под подбородком участника соревнований в коробочке укрепляют пчелиную матку. На ее запах немедленно собирается вся семья. Участнику соревнований надо только ватой заткнуть уши и ноздри и сохранять хладнокровие — на паникера пчелы могут напасть.

На этом снимке — одна из участников пенсильванского праздника. Но это не победитель соревнований. Победил некий Макс Бек, удержавший на своем теле девять килограммов пчел. Для этого в разных местах своего тела ему пришлось укрепить несколько пчелиных маток.

Смысл подобных соревнований? Развлечение ну и, конечно, реклама меда.

  Фото из архива  В. Пескова . 8 мая 1988 г.

 

Живая память степей

(Окно в природу)

Ночью, когда горела на небе Большая Медведица и ползал по горизонту желтоватый огонек трактора, мы спустились в землянку, прикрытую сверху брезентом и колючками перекати-поля. В этом скрадке, сладко позевывая, и ждали рассвета. И когда он проник под брезент красноватым лучиком майского солнца, мы их увидели.

Метрах в ста от землянки вдруг распустилась громадная белая роза. И чуть в стороне — еще две. Цветы эти двигались. И если б заранее мы не знали, что это значит, загадку пришлось бы долго разгадывать, потому что даже сильный бинокль подавал к глазам бесформенный белый шар на высоких крепких ногах. Это были дрофы, точнее сказать, самцы-дрофичи, токовавшие на непаханой старой бахче. Во все стороны простиралась заволжская хлебная степь, а тут, на залежи, дрофы нашли себе уголок для брачных весенних игр.

Приглядевшись, над снежно-белой охапкой перьев можно было различить запрокинутую, положенную затылком на хвост голову, раздутый на шее мешок. Белые «юбки» самцов — исподние перья хвоста. Взбив эту пену, дрофич становится далеко видимым, призывает: «Я здесь!» И к нему собираются самки, бегут соперники.

А надо скрыться, слиться с равниной — белый брачный наряд исчезает. Рыжевато-черный струйчатый цвет оперенья прячет дрофич в бурьянах — в пяти шагах не заметишь.

Из всех летающих птиц дрофа самая крупная — самцы достигают веса шестнадцати, а иногда даже двадцати килограммов. Эта размером с косулю птица когда-то была одной из самых распространенных на европейских равнинах. Во времена Брема она совершенно была истреблена в Англии… редко встречалась во Франции… довольно обычной была в Германии и в совершенно невероятных количествах встречалась в степной России.

В Красной книге сегодня о дрофе сказано: редкий исчезающий вид. Численность во всем ареале катастрофически снижается. Что же вывело птиц на эту печальную грань?

Врагов у дрофы всегда было много. Ее преследовали волки, шакалы, орлы. Птенцов брали более мелкие хищники — лисы, луни. Гнезда вытаптывал скот, пастухи собирали яйца. Ну и конечно, крупная птица была объектом беспрестанной охоты. Подбираясь к сторожким дрофам всякими хитроумными способами, по ним стреляли кучно из сваренных в батарею ружейных стволов. Бывали зимы, когда стаи птиц с отсыревшими, а потом прихваченными морозом перьями забивали палками или даже загоняли в степные дворы. Но самым главным врагом этой птицы стал плуг. Распашка степей лишала ее жизненного пространства, к которому она веками была приспособлена. Недавний подъем остатков целинных земель — последний сильный удар по жительнице степей.

Механизированная и частая обработка полей, применение химических ядов усугубили положение. Дрофа (дрохва, дудак) повсеместно катастрофически исчезает. Охоту на дроф самым строгим образом запретили. Но, похоже, конюшню стали запирать, когда лошадь уже увели — на всей громадной территории наших равнин осталось не более трех тысяч условных гнездовых пар. Некогда широко распространенная птица «залетела» в Красную книгу.

Можно ль помочь дрофе? Попытки сделаны. В ГДР орнитологи наладили сбор яиц весною на пашнях и выводят дрофят в инкубаторах в надежде выпускать их в природу. У нас в стране такое же дело начато в Саратовской области.

Именно тут, в Заволжье, на границах с землями Волгоградской области, сохранилось две трети всех дроф, обитающих ныне в стране. Этому способствовали, видимо, нераспаханные неудобья, соседствующие с полупустынями, — дрофы нашли тут одно из последних убежищ. Но «по глупости» птицы кладут яйца также на пашне. Если это пары и залежь, потомство им выводить удается. Если же по полю идут машины — кладки обречены.

Яйца из этих кладок стали брать, быстро свозить в инкубатор и выращивать дроф в питомнике.

За дело взялись опытные зоологи саратовской охотинспекции, возглавляемой Анатолием Виссарионовичем Хрустовым. Их поддержали московские ученые Владимир Евгеньевич Флинт (институт охраны природы) и Олег Семенович Габузов (научно-исследовательская лаборатория Главохоты). Характер дела, однако, требовал энтузиазма многих людей, в том числе пахарей, перед тракторами которых весною взлетают дрофы. В былые годы яйца были трофеем этих людей и шли на яичницу. Надо было разъяснить людям важность сохранения дроф, убедить их не губить яйца и либо взять их для инкубатора, либо объехать кладку, оставив птице островок жизни. Каждый поймет нелегкость такой пропаганды, но саратовцы справились — охрана дрофы стала патриотическим делом многих людей.

Надо сказать, в жизни дроф для орнитологов много неясного. Их не кольцевали, и неизвестно, например, куда они откочевывают на зимовку, как питаются, как мать выхаживает птенцов. Доставляя яйца с полей в инкубатор, важно было, однако, помнить: лучший из инкубаторов — все же гнездо дрофы. Возникли и неожиданные проблемы. Грачи (их стало повсюду угрожающе много!), следуя за трактором, немедленно обнаруживают кладку и в течение минуты от яиц не остается даже и скорлупы. Таким образом, инкубатор необходим. И он работает. Правда, по разным причинам лишь из половины яиц удается птенцов получить и выращивать. Но есть у саратовцев близ деревни Дьяковка маленький питомник, где ходят уже более двадцать дроф — маленьких и матерых, которым подрезали пока крылья, чтобы не улетели.

А под городом Энгельсом строится сейчас большой питомник по выращиванию редких степных животных. Большинство из них не являются и никогда не будут объектом охоты. Но заботятся о них именно охотники, делом доказывая: культурный охотник — не враг природы.

Я был в Дьяковке на совещании по сохранению дроф. Увидел, как много трудных вопросов придется еще решать. Но и порадовался: за дело взялись не только ученые, но и люди, живущие в селах Заволжья. Забота о дрофах стала большой коллективной заботой. В охране природы это самое главное.

В землянке на пустоши мы сидели с Владимиром Евгеньевичем Флинтом. Мы оба, уже поседевшие люди, много всего видали: стада диких животных в Восточной Африке, зверей и птиц на охраняемых землях Соединенных Штатов, знаем многие заповедные уголки в нашей стране.

Редкое зрелище — токование дроф — было для нас особо волнующим часом. Мы видели птиц в двадцати метрах, в бинокль могли рассмотреть их в мельчайших подробностях. Наблюдали, как, разбегаясь, они поднялись на крыло. Вставало солнце, и мы, как мальчишки, толкали друг друга: «Смотри, смотри!..» А потом ходили по полю в поисках рыжевато-белых перьев, потерянных на току дрофичами.

  Фото автора.   11 июня 1988 г.

 

Зеленый хищник

(Окно в природу)

Об этих необычных растениях каждый что-нибудь слышал. Они плотоядны — разными способами ловят мелких животных, восполняя недостаток веществ, получаемых из земли.

Вот снимки одного из этих ловцов. Точнее сказать, показан тут лишь ловчий механизм растения под названием венерина мухоловка. Ее добычей становятся разного рода насекомые, но даже такое резвое существо, как муха, не успевает выскользнуть из капкана. Капканом растению служат листья размером с большую пуговицу от пальто, способные складываться вдвое по серединной жилке, смыкая при этом окраинные реснички.

Приложите друг к другу запястья рук, широко разведите в стороны ладони с растопыренными пальцами — перед вами почти точная, увеличенная модель листа мухоловки. Внутренняя часть ловушки ярко окрашена и привлекательно пахнет. Как во всяком капкане, есть тут спусковой механизм, состоящий из шести (по три на каждой половине листа) тонких сверхчувствительных выростов.

Коснулась муха одного… ничего не произошло! (Могла ведь упасть на ловушку соринка, песчинка, зря капкан захлопывать нерасчетливо — в исходное положение система вернется лишь через сутки.) Нужен надежный сигнал, что села живая добыча. И он поступает. Муха коснулась еще одного «датчика». И тут же створки молниеносно соединились. Муха в ловушке!

Комарик или маленький муравьишка через решетку смогут и вылезти — растению это выгодно, зачем тратить пищеварительный сок на крохи еды. А вот муха или большой муравей уже не уйдут. Трепыхаясь в ловушке, они заденут еще один «датчик», и створки соединятся так, что решетки теперь уже нет — добыча в плотной зеленой капсуле и скоро будет покрыта «желудочным соком»… Через несколько дней листок-ловушка расправится, ветер сдует все, что осталось от муравья или мухи, а капкан опять насторожен.

Венерина мухоловка — растение редкое, нигде, кроме Северной Каролины (США), оно не встречается. Вообще же плотоядных растений на земле около пятисот. Переваривают добычу все они в принципе одинаково, а вот способом ловли ни одно из растений «Каролинский капкан» не повторяет.

Очень распространены западни-кувшины. В отличие от капканов это своеобразные ловчие ямы, куда легко провалиться, но очень трудно выбраться. Ловля эта пассивная и все же добычливая, поскольку насекомые привлекаются запахом и кувшинчиков у растений (например, у американских саррацений) целые батареи — до тридцати штук. На дне кувшинчика — сок, растворяющий животную пищу. Чтобы он не слишком разбавлялся дождями, кувшинчики сверху снабжены колпачками — в сушь приоткрыты, во время дождя прижаты.

Третий способ привлечь и оставить добычу в ловушке используют многочисленные росянки. Листья этих растений — круглые или продолговато-вильчатые — усеяны яркими ресничками с каплями клейкой жидкости на концах. Привлеченные яркой окраской ресничек и блеском мнимой росы, насекомые увязают в клею. Попытки выбраться способствуют выделению клея — реснички наклоняются и обволакивают жертву.

Среди восьмидесяти видов росянок четыре вида произрастают на территории нашей страны. Одну из росянок — растеньице высотою с мизинец — можно увидеть на мшистых болотах севера.

Много росянок в Австралии. Одна из них — библис гигантский — породила легенду о растениях-людоедах. Наверное, в самом деле не очень приятно оказаться в липких, похожих на кустарники зарослях. Но самой крупной добычей этого растения-хищника становятся только улитки, лягушки, мыши.

Особенности плотоядных растений давно замечены и животными, и человеком. Жители островов Малайзии в случае несварения желудка пьют из кувшинов хищных растений кисловатую жидкость, по-видимому, схожую с тем, что продается в аптеках с этикеткой «пепсин». Птицы из некоторых кувшинов приспособились извлекать еще не переваренных насекомых. А росянку в Северной Африке и на Пиренейском полуострове развешивают по стенам для борьбы с мухами — изобретение липкой бумаги, возможно, росянками и подсказано.

Растения-хищники — цветковые, опыляют их насекомые. Произрастая на исключительно бедных почвах, необходимый для жизни азот они добывают охотой, роднясь с плотоядным миром живой природы. Экспериментируя, натуралисты подкладывали им в ловушки кусочки мяса — усваивают великолепно!

  Фото из архива  В. Пескова . 19 июня 1988 г.

 

Музей коня

Километрах в пяти от литовского городка Аникщяя у дороги мы увидели стрелочку-указатель: «Музей коня». Свернули. Увидели сначала свадьбу, жених и невеста с друзьями совершали в нарядных повозках «круг радости» — погоняя лошадей, ехали по лужку, по дороге аникщяйского бора. Мы порадовались за молодых — такое запоминается.

Потом мы увидели всадников, каждому было лет тринадцать — пятнадцать. Как завзятые наездники, они скакали через препятствия, мчались вперегонки… Это была «живая часть» музея коня, созданного тут недавно.

История создания его любопытна. Директор сельскохозяйственной академии профессор Пятрас Васинаускас, видя, как из хозяйства села вытесняется лошадь, решил привлечь литовцев к этой проблеме. Сделал он это своеобразно.

На лошади в легкой телеге отправился в путешествие по Литве и проехал, заглядывая в села и хутора, 1500 километров. Были при этом встречи с людьми, беседы о лошади, о том, что она может еще сделать для человека и как важно ее сберечь. О «лошадиной одиссее» профессора много писали. Транспортное его средство в одну лошадиную силу регулярно появлялось на экранах телевизоров. Цель была достигнута.

Судьба лошади задела многих. Укрепилось ее положение в коллективных хозяйствах. Стали заводить лошадей и на личных подворьях. Сейчас холмистый литовский пейзаж просто немыслим без пасущейся лошади. А повозку свою профессор Васинаускас подарил своему другу, директору опытного совхоза Антонасу Поджюкасу.

Повозка стала первым экспонатом музея.

Сейчас, кроме конюшни с тремя десятками лошадей, в музее более 800 экспонатов. В двух просторных сараях, пока что временно, размещен инвентарь, служивший людям, когда главным помощником их в трудах была лошадь. Это по-своему сложная индустрия: сбруя рабочая и праздничная, повозки, конные грабли, косилки, молотилки, станочки для резки корма, кузница, где чинили телеги и где ковали коней.

Все собранное в специальных экспедициях по селам и хуторам Литвы невозможно здесь перечислить. Для молодых людей, приходящих в музей, это мир наших дедов и прадедов, работавших на земле. Счастье, что где-то кем-то все сохранилось и теперь с радостью передается сюда, в музей.

В отдельном большом сарае — повозки. Сколько же их! Нарядные фаэтоны с откидным верхом и фонарями, крестьянские телеги и сани-дровни, повозки для свадеб, для возки леса, сена, сыпучих грузов, телеги-самосвалы, двуколки для езды по полям и санный возок для зимнего путешествия.

Пока в музее всего три работника: директор, тренер по конной езде и Ладас Якштис — человек, способный ответить на любой вопрос о конном хозяйстве в Литве, увлекательно рассказать о каждом из экспонатов.

Директор Эдмундас Лауриновичюс, знакомивший нас с музеем, сказал, что пока это только собрание экспонатов. Но скоро будет и настоящий музей. В отдельном домике висят листы проекта — сооружения для экспонатов, конюшня, маленький ипподром, пункт проката лошадей. Строительство скоро должно начаться. Но еще не имея какой следует крыши над головой, музей коня уже хорошо известен в Литве. Сюда заглядывают туристы, сюда непременно завернет свадебная процессия, тут учатся ездить на лошадях подростки. И всем, всем интересно узнать подробности, как служила и как продолжает служить людям лошадь.

  Фото автора . 9 июля 1988 г.

 

Созданные для бега

(Окно в природу)

В недавно вышедшей в переводе с английского книге Джоан Палмер «Ваша собака» вот эта порода (русская псовая борзая) характеризуется так: «Ненавязчива. Изумительно красива и грациозна». Можно еще добавить: создана для стремительного бега.

Установлено: родословная всех собак восходит к волку. Некоторые из собак, например овчарки и лайки, обликом волка напоминают. Но, глядя на таксу, болонку, пуделя или левретку, кто вспомнит их грозного прародителя?

Приручение волка, обращение его в собаку относят к каменному веку. Это первое из прирученных человеком диких животных. С тех пор путем скрещивания и направленного отбора человек вывел около 400 различных пород собак, порой настолько не схожих друг с другом по облику, величине и повадкам, что трудно поверить: перед нами один вид животного — собака.

Все породы собак имеют одинаковый генетический механизм, могут скрещиваться и давать все новые причудливые формы. Скрещиваются собаки и с волком, оставляя в лесах потомство, дающее человеку много неприятных хлопот.

Руководствуясь практическими целями, человек вывел собак — сторожей жилища, помощников пастухов — овчарок, ездовых собак, собак-водолазов, горноспасателей.

Более сотни пород собак специализированы для охоты: одни способны наброситься на медведя, отважно схватиться с волком, другие великолепным чутьем помогают обнаружить пернатую дичь, третьи лазают по болотам либо забираются в норы, где укрылась лисица или барсук. Многие из пород являются плодом человеческих фантазий в селекции, погоней за необычностью форм и размеров, отличаются, например, особой шерстистостью либо вовсе лишены шерсти. Нередко ярко выраженное уродство обретает форму особой экзотической красоты. В последнее время, когда собак заводят ради забавы или для приятного соседства в городском жилище, вопросы моды играют особую роль.

Родоначальницей русской псовой борзой была гладкошерстная собака, выведенная на Арабском Востоке и приспособленная для охоты за зверем на открытых пространствах.

На русских равнинах она появилась во время ордынского владычества. Татаро-монголы охотились с ловчими птицами и собаками. Такие охоты переняли у них русские князья и знать. Охота с ловчими птицами постепенно сошла на нет, охота же псовая (вспомним Бунина и Толстого) в прошлом веке была главной забавой поместных дворян. Грамотная и терпеливая селекция псарей позволила вывести из гладкошерстной собаки шерстистую, стойкую к холодам, способную к исключительно быстрому бегу и необычайно красивую. Название «русская псовая борзая» вошло во все каталоги.

Охотились с борзыми собаками в российских лесостепных районах на зайцев, лисиц и волков. В охотах участвовали десятки собак. Собаки-гончие выгоняли зверя с опушек, из оврагов и лесных островов на открытое место. И тут на зверя спускались борзые, в беге с которыми состязаться не могли ни лисица, ни заяц, ни волк.

Почетной добычей считался, конечно, волк. Свора борзых, настигнув его, хватала за холку, с боков и сзади за круп и держала до момента, когда разгоряченные всадники, подскакав, убивали либо вязали зверя.

Псовая борзая считалась «барской» собакой. Она требовала хорошего содержания, отлаженных многолюдных охот. После революции порода быстро пошла на убыль. Крестьяне-охотники довольствовались для охоты собаками огрубевшими, быстро терявшими кровность.

После войны в стране насчитывалось менее сотни собак прославленной породы. Держали их, несмотря на многие трудности, энтузиасты. К счастью, в свое время много собак было продано за рубеж. Несколько борзых людьми, понимавшими их ценность, были привезены из Германии в качестве трофеев. Лет сорок назад начался «ренессанс» русской псовой борзой.

И все-таки для съемок фильма «Война и мир» едва-едва разыскали нужное число собак. Действовали они на охоте неслаженно, но все же, вспомним, это было великолепное зрелище. Возможно, фильм способствовал повышению интереса к борзой. Она стала регулярно появляться на выставках в Москве, в Ленинграде. Сейчас, как считают, в стране более двух тысяч таких собак.

Содержание борзых, для которых бег совершенно необходим, в городских условиях затруднительно. Но в некоторых местах (в Волгоградской области, например) борзые собаки содержатся и охотниками, использующими первоклассных бегунов для прямого их назначения.

Трех собак знаменитой породы недавно я встретил в Воронежском заповеднике. Держат их научные работники Юрий Щербаков и Александр Николаев. Поля, примыкающие к заповеднику, — хорошее место для охоты с борзыми. Но чтобы поддерживать форму и здоровье собаки, ее ежедневно вот так, бегущей рядом с велосипедом на поводке, надо прогуливать.

Этому псу по кличке Казбек полтора года. На недавней выставке в Москве Казбек занял первое место по экстерьеру (внешнему виду и телосложению). И действительно, эта собака дает полное представление о породе, к которой принадлежит, — «изумительно красива и грациозна».

  Фото автора .  31 июля 1988 г.

 

Время рыбалки

(Окно в природу)

Медведь всеяден. Покинув весной берлогу, он будет, как лошадь, пастись на травах, выбирая пастбище все самое питательное и вкусное. Одно из любимых зверем растений зовется медвежья дудка. Вместе с травой на стол медведю попадают лягушки и мыши, съест он ужа, разорит муравейник. Медведь способен одолеть лося, покушается изредка на пасущийся скот.

При нужде съест он и падаль. Он, кажется, даже предпочитает падаль свежему мясу — убив лося, завалит добычу ветками и землей, вернется к ней, когда она будет «с душком». Специалисты говорят: так мясо лучше зверем усваивается.

В ягодный сезон медведи пасутся в малинниках. Собирают голубику, чернику. Осенью звери выходят пастись на овес. Пропуская между когтями метелки злака, медведи ловко овес «обмолачивают».

Высшее лакомство — мед. Отыскав в лесу борть, медведь проявит много изобретательности, чтобы добраться до лакомства. В промысле этом медведь издавна конкурировал с человеком, за что и укрепилось за ним название: медведь (ведает мед).

На нашем Дальнем Востоке и в Америке, на Аляске, есть у бурых медведей и особенная страда, когда звери бросают все и устремляются к речкам. По ним на нерест рунным ходом идут лососи, и медведи их ловят. Зрелище коллективных медвежьих рыбалок удивительное. Старый камчатский охотник рассказывал мне, что во время войны, сидя на берегу, он видел: за рыбой охотились сразу 40 медведей.

Такие сцены на Камчатке сегодня вряд ли увидишь, но несколько зверей-рыболовов — не редкость.

А на Аляске есть место, куда каждое лето в июне — июле до сих пор собираются до тридцати медведей. Разношерстный лагерь любителей рыбы!

Есть опытные ловцы, знающие, как приступить к делу, есть новички, боящиеся быстрой и шумной воды, есть малыши, которые кормятся около взрослых. Есть места на речке, выгодные для ловли и не очень выгодные. За места идет драка. Есть медведи, предпочитающие отнять добычу у более ловких.

Техника ловли различная. Иногда, уставившись в воду, медведь молниеносно ударяет когтистой лапой, и вот уже рыба бьется на гальке.

Иные медведи ловят лососей в воздухе. Рыбы, одолевая пороги, выпрыгивают из воды. И медведи, как вратари-футболисты мяч, успевают на лету пастью схватить рыбу. В этой азартной охоте случаются потасовки и серьезные драки. Непременные завсегдатаи таких рыбалок — чайки. Им на пиру тоже кое-что достается.

Речку Макнейл на Аляске медведи знают, наверное, тысячи лет. В последние годы речка стала местом паломничества кинооператоров и фотографов. Медведи занимаются своим делом, не стесняясь и не пугаясь людей. И это, конечно, зрелище редкое. На этом рядовом снимке в поле зрения фотографа оказалось сразу пятнадцать медведей.

Фото из архива  В. Пескова . 14 августа 1988 г.

 

Персональная лошадь

Персональных машин сколько угодно. За «персональную» лошадь много лет пришлось бороться. «На личном подворье лошадь? Нельзя!»

Почему нельзя было иметь в хозяйстве одну лошадиную силу, притом что во дворе стояла машина во сколько угодно лошадиных сил, это никому не было понятно. «Нельзя, не положено законом!» Закон этот действовал с 30-х годов.

И вот, слава богу, его отменили. Бросились все заводить лошадей? Ажиотажа как будто нет. И все же есть люди, которым лошадь оказалась нужна.

Такого «лошадника» повстречал я на днях в маленькой деревушке Калининской области. Вон он, Алексей Иванович Кисляков, со своей Майкой, купленной за полторы тысячи у цыган.

Алексею Ивановичу восемьдесят шесть. Возраст — «сидеть в валенках на завалинке», а он весь в делах, разве что после обеда на час приляжет вздремнуть.

— Откуда силы?.. Да, понимаешь-нет, здоровьишком бог не обидел. И сам я, понимаешь-нет, не транжирил здоровье. Питье даже не нюхал. Куренье тоже мимо прошло. А работа, она не старит.

Вся жизнь Алексея Ивановича в трудах. Крестьянствовал. Потом тридцать пять лет подряд — председатель колхоза. И колхоз в округе был не последним. Если принять во внимание, что Алексей Иванович образованья имеет всего два класса, то нетрудно понять, каким крепким хозяином, каким сметливым земледельцем он был. «И человеком был!» — добавила мне соседка Алексея Ивановича, стоявшая у крылечка во время нашей беседы. Хорошим человеком Алексей Иванович Кисляков и остался. Деревенька Миснево небольшая — ни телефона, ни близкой власти. Со всеми нуждами и заботами идут к Алексею Ивановичу. Его сужденья всегда умны, справедливы. Сам человек не унывающий в жизни, он и других умеет поддержать и помочь.

Лошадь купил он отчасти по необходимости иметь хотя бы одну в деревеньке. Огород, дрова, сено, кого-то в больницу надо доставить — спрос на лошадь все время. И все идут к Алексею Ивановичу. Тем, кто может с лошадью управляться, он просто выводит со двора Майку. А старушкам, с которыми «в молодости хороводы водил», идет и пашет огород сам.

В разговоре о лошади Алексей Иванович со своей обычной присказкой «понимаешь-нет» сказал: «Майка, понимаешь-нет, мне жизнь продлевает. Ногами-то далеко не уйдешь. А тут — на телегу, и куда хочу, туда еду. Лес, речка, поле, луга — все, как в молодости, доступно глазу. Лошадей люблю с детства. В колхозе их было у нас в достатке. Когда председательствовал, машину для ездок не заводил. Только в седле! Сейчас в седло меня надо подсаживать, а в телеге я хоть куда. На наших дорогах машина, глядишь, застряла. А я поехал, мне пространства открыты. Вот только покашливает моя Майка, боюсь, запаленную цыган мне втер…»

Алексей Иванович выносит из дома подсоленную корочку хлеба: «Мы с Майкой живем душа в душу. На лугу за полверсты меня замечает — поднимет голову, ждет. Больше тысячи пудов сена ей приготовил. Живем. Вместе нам старость в радость».

Поговорили мы с Алексеем Ивановичем о «рентабельности» лошади в личном хозяйстве, о сбруе, конном инвентаре.

— В нашем Нечерноземье, где сена сейчас — не ленись, заготавливай, лошадь прокормить просто. А работой она себя оправдает. Я-то ни с кого не беру ни десяток и ни пятерок. Мне в радость — помочь человеку. Но не грех за работу на лошади, понимаешь-нет, и что-нибудь получить. Заплатят, еще и спасибо скажут. На деревню две-три лошадки иметь — всем выгода. Огород, дрова, сено, поездка куда-нибудь в непогоду — вот она, лошадь, она готова служить.

Слабое место в обзаведении лошадьми — сбруя. Повсюду она износилась, порастерялась. А новую, по словам Алексея Ивановича, добыть труднее, чем части к автомобилю.

— Вот все читаю: кооперативы, кооперативы… А взялись бы где-либо артелью изготовлять сбрую — громадный спрос будет. Это, конечно, труднее, чем жарить на большаке мясо. Но очень уж нужное дело. Для укрепленья деревни много предстоит сделать. И лошадь в этих заботах — хороший помощник.

Алексей Иваныч и его Майка.

  Фото автора.   2 сентября 1988 г.

 

Три мельницы

У каждой из них почти человеческая судьба — известно, когда родилась, что претерпела, каким чудом осталась жива и чьим старанием подставляет крылья ветрам, а колеса — воде.

О ветряке в селе Оселивке на Буковине мне написал сам мельник Николай Иванович Швец: «Приезжайте… В нашем селе 63 семьи имеют фамилию Швец, так вы спросите, как пройти к Швецу-мельнику».

Мельница стоит на бугре за огородом Швеца. Хорошо стоит: край пшеничного поля, а внизу, с бугра на закат солнца глянуть — подковой сверкает Днестр, клубится туман над рекой и зеленеют ветлы.

В Оселивке ветряков было девять. Восемь из них превратились в скелеты. «Вон поглядите, темнеют — один, другой. А мой жив». Николай Иванович родился в 1916 году, когда деревянный ветряк уже потемнел от дождей и ветров. «Мне кажется, я и родился на ветряке. Самые первые воспоминания детства связаны с ним: скрип дерева, ржание лошадей, человеческий говор…

Мне было семь лет, когда отец отлучился, а в это время привезли молоть кукурузу. Отец вернулся — ветряк работает. Я его запустил…»

У ветряка Николай Швец назначал свидание дочке другого мельника в Оселивке. «Мы люди верующие, — сказала мне Анна Георгиевна Швец, — венчались в церкви, но обещание верности мы давали друг другу вот тут в ромашках под крыльями млина». «Млин по-нашему — мельница, — с улыбкой уточняет Николай Иванович, поглаживая голову внучке. — Я и вправду не знаю, что больше люблю, млин или жинку?»

Село Оселивка стоит в степной Буковине возле Днестра. Эта часть Юго-Западной Украины, отторгнутая в 1918 году, вновь вернулась в семью славян перед самой войной. До 1947 года млин был семейным имуществом Николая Ивановича и Анны Георгиевны, имуществом, заметно выделявшим семью из ряда всех остальных Швецов. «Владеть мельницей — это было все равно что владеть десятком гектаров земли». И когда в 1947 году началась коллективизация, Николай Иванович Швец пережил мучительную борьбу мыслей: как поступить?

«Пойти в колхоз — значит лишиться млина. Не пойти — тоже лишиться, да еще и можешь от мельницы далеко оказаться». Николай Иванович самым первым записался в колхоз.

Пришел и сказал: «Вот мой ветряк. Пусть он будет теперь общественным». Надеялся мельник: на ветряке его и оставят работать. Это было бы справедливым решением всех проблем.

Не оставили. Почетную для сельского жителя работу поручили случайному, нерадивому человеку. Ветряк бы сгинул, как все остальное, но Николай Иванович, поставленный в колхозную кузню делать колеса к телегам, христа ради вымолил разрешение навещать мельницу — ремонтировать и налаживать. А на склоне лет уже сделался опять мельником. «Не владение млином было для меня важным. Работа давала радость.

Я тут обязан быть и мельником, и плотником, и кузнецом. Как доктор, по скрипу должен был без ошибки определить, не надорвался ли млин. Тут и свои болячки лечу — ничего нет слаще любимого дела. Все время — люди, все со своими заботами, всем я друг и приятель».

Ветряк, на котором трудится Николай Иванович Швец, за сутки при ветре может смолоть десять — двенадцать мешков зерна. Много производительней построенная в колхозе мельница-вальцовка. Там и мелют основную массу зерна. Но кое-кто зерну, пропущенному через вальцы, предпочитает помол на камнях. Мелют кукурузу на мамалыгу, пшеницу на кашу, ячмень для скота. «Опытный человек по запаху отличает муку, согретую камнем».

Николаю Ивановичу — 72. В своем деле он академик. Понимая это, в колхозе решили отдать ветряк ему в аренду. И когда прикинули, сколько может старик заработать на ветряке, арендную плату сделали символической — 5 рублей в год.

«Главный прибыток для нас — пусть мельница сохранится, пусть дети видят, что и как служило людям в прежние времена», — сказал председатель колхоза Иван Васильевич Стратийчук.

В Кельменецком райкоме партии идею объявить мельницу в Оселивке памятником народного быта горячо поддержали. «Оселивцы подали хорошую мысль, — сказал мне первый секретарь Василий Кириллович Панасюк. — Все мельницы, какие у нас сохранились, подремонтируем. А какие могут работать, отдадим в аренду — это хороший способ их сохранить».

На той же неделе в июле еще один ветрячок увидел я у Трубчевска на Брянщине. Этот был старым моим знакомым. Лет десять назад я встретил тут немого мельника, чинившего свой снаряд. И вот мы встретились снова. Узнал.

Обрадовался. Со счастливой улыбкой открыл двери. Показал на мельнице все: от громадных деревянных зубчатых колес до мышиных дорожек к мельнице с поля. Сын мельника, нынешний секретарь партийной организации колхоза Федор Карев был «переводчиком» в разговоре с отцом.

«Мельница в полном порядке», — объяснил мельник, сделав круг рукою в сторону своего детища и показав большой палец. В 50-х годах нужда в мельнице была тут очень большой.

Ее построили. Глухонемой Федор Карев начал на ней работу. Но через сутки ветряк сгорел. (Жестами и прутиком на песке Федор Иванович объяснил причину пожара — пламя появилось от трения главного вала). Горе глухонемого и желание работать на мельнице были так велики, что он взялся построить новый ветряк бесплатно. Чтобы кормиться, одновременно взялся срубить кому-то из местных жителей дом. И за год с тремя помощниками построил мельницу. Было Федору Ивановичу Кареву тогда двадцать четыре года. «С мельницей я стал человеком. Женился. Троих детей вот вырастил», — Федор Иванович улыбается, глядя на сына, и поднимает большой палец кверху.

С 53-го года ветряк в работе. И весь его нешуточный отлаженный механизм в состоянии безупречном. «Для отца мельница — это вся жизнь. Даже если нет ветра, три раза в день сюда заглянет. Как проснулся — на мельницу.

А вот, поглядите, как высоко недавно совсем ценилось отцовское дело…» Карев-младший показал справку о заседании правления колхоза.

Слушался один вопрос: назначение мельника на работу. Указана ему плата: «60 трудодней и две подводы в месяц для подвозки дров». Помечено это октябрем 1961 года. Что реально получал мельник в то время — не ясно. Но по бумаге выходило — неплохо. Председателю колхоза в тот год начислялось 80 трудодней в месяц.

Позже цена на профессию мельника уронилась обилием электричества (зерно стали молоть на вальцовках) и появлением пекарен — в домашних печах хлебы печь перестали. Но Ильинский ветряк устоял. Сберегла его страстная любовь к своему детищу глухонемого мастера. Он находил и сейчас находит работу для мельницы. Радуется любому случаю повернуть ветрячок ветру навстречу. «Ветер — мой друг», — начертил он прутиком на песке. И счастливым для себя мельник считает день, когда на ветряке укрепили мраморную дощечку: «Памятник труда и быта крестьян прошлых веков».

Ильинская мельница стоит в стороне от туристских дорог. Но сюда сворачивают на нее поглядеть. А местные старушки, проходя мимо, крестятся на нее, как на церковь.

И теперь о мельнице водяной… Музей в Поленове на Оке известен у нас не хуже Михайловского на Псковщине. В летний день в этом благословенном уголке серединной России бывает две тысячи посетителей. Помимо музеев под крышей, людей сюда привлекают необычайной красоты окский пейзаж, парк, церквушка, недавно бережно восстановленная в соседней деревне Бёхове. «На речке Скнижке были когда-то тут мельницы. Восстановить хотя бы одну.

Ведь слышали все, читали. А вот увидать…» — вздохнул директор музейной усадьбы. Директором является внук основателя этого уголка Федор Дмитриевич Поленов. Стали мы с ним фантазировать в зимний вечер, представлять, как выглядела бы водяная мельница в усадьбе и как много бы радости доставила она всем, кто сюда приезжает. Реальность нашим фантазиям придавало сосуществование единственной, как я тогда думал, водяной мельницы, сохранившейся в Брянской области близ Трубчевска. Я ее обнаружил лет двенадцать назад, но теперь сомневался: цела ли?

Оказалось: цела. Председатель колхоза Федор Сергеевич Степанцов на мое письмо немедленно отозвался: «Работает! Приезжайте».

Недавно с Федором Дмитриевичем Поленовым и одним из его умелых сотрудников собрались мы на Брянщину — специально увидеть мельницу и разведать: живы ли мастера, способные и в Поленове поработать?

И вот мы в Трубчевском районе, в селе Чижовка, на реке Посорь… Я-то мельницу видел, писал о ней. А спутники мои, много всего повидавшие в жизни, почти прослезились, увидев то, что знакомо сегодня только по книжкам.

Мельник поднял затворы, и, пенясь, с шумом побежала вода, закрутились колеса, зашумели жернова в срубе. Купались мальчишки у мельницы, плавали гуси, на лодочке за плотиной сидел рыбак. Не было только русалок…

Уняв волнение, мои спутники стали все осматривать, измерять, расспрашивать, какой лес и сколько его пошло на постройку, как работает древний снаряд. Пояснения давали мельник Василий Петрович Сенченко и председатель колхоза. Обнаружилось: с той поры, как видел я мельницу, три года она стояла — размыло плотину. И что без дела стоит — неизбежно ветшает. Когда прикинули, во что обойдется ремонт, зачесали в затылке — хозяйственная рентабельность не покрывала расходов. Но колхозники на собрании настояли: «Восстановить! Одна на всю страну… Обязательно восстановить!» И мельница заработала снова.

Чижовцы ею очень гордятся — облагораживает она деревеньку, делает полноводной Посорь, ребятишки тут вьются, из армии парни пишут: «Как наша мельница?» Свадебные машины непременно сюда подъезжают — молодые в омуток под колесами мельницы бросают веночки. Но и, конечно, делает мельница прозаическое свое дело. Два ее жернова могут перемолоть в сутки 400 пудов какого угодно зерна.

— Если мельницу восстановили, значит — живы и мастера? — осторожно начал деликатный Федор Дмитриевич.

Мастера, оказалось, приглашения к разговору уже ожидали. Пришли. Степенно расселись на пенечках и на мешках с зерном.

Мельник, расстелив веретье, разложил на нем угощенье — черный хлеб, лук, сало. За этой трапезой, перепачканные мукой, тщательно, всесторонне обсудили мы замысел. Итог: мельницу в Поленове соорудить можно. Чижовцы сразу же предложили свой вариант: колхоз возьмет подряд на строительство. Сруб и плотину поставят сами поленовцы, а всю «начинку» и водяные колеса для мельницы сделают тут, на Посоре, и машинами переправят. Прикинули цену постройки, получилось тысяч 60–70…

Потом чижовцы показали свое хозяйство: поля, колхозный Дом культуры, жилые дома. Узнав, что церковь в Поленовском музее-усадьбе нуждается в колоколах, великодушно сняли с пожарной колхозной вышки старинный колокол — берите! Федор Дмитриевич, расчувствовавшись, обещал прислать в Трубчевский район выставку живописных картин из той коллекции, что побывала в Праге, Париже, и пригласил мастеров и председателя колхоза в гости в Поленово.

Такой была встреча в Чижовке. После нее мы с Федором Дмитриевичем стали опять фантазировать и решили: а почему не построить мельницу на деньги, собранные «в шапку»?

Все резоны именно так и сделать. Художник Поленов на свои деньги для народа построил усадьбу-музей на Оке. Почему бы и нам теперь не внести свою лепту в благородное дело сохранения памяти о былой жизни? 70 тысяч — невеликие деньги, можем собрать.

* * *

Р. S. Заметки были уже набраны для газеты, когда пришло письмо из Поленова. Федор Дм триевич сообщает: «Два дня гостили чижовские мастера. Все как следует прикинули, оглядели, одобрили место на Скнижке. Готовы приняться за дело… А мы в октябре в Трубчевский район посылаем живописную выставку».

Такие связи рождает доброе дело. Будем ему способствовать.

Фото автора. 3 сентября 1988 г.

 

В ногах правда есть

(Окно в природу)

Присядьте, говорим мы знакомому, в ногах правды нет. То есть на ходу, стоя, нельзя решить серьезное дело. Однако четвероногие наши друзья и соседи по жизни как раз для того, чтобы принять ответственное решение, часто становятся на задние ноги. Делают они это не потому, конечно, что так лучше «думается». Постоять столбиком — значит лучше все увидеть и разглядеть, оценить: опасно — неопасно. И принять решение: либо по-прежнему играть или кормиться, либо скорее — в убежище.

Именно в эти мгновения сняты сурок и выдра. В сурчиной колонии все беспечно кормятся, а сторож, стоящий столбиком на бугре, бдительно наблюдает за окружающей обстановкой. При опасности будет подан сигнал, и вся родня мгновенно попрячется в норы. Подвижные любознательные выдры часто вот так привстают, пристально наблюдают, а уж если надо спасаться, тогда поскорее в дело — четыре ноги.

Столь же характерную позу, когда надо все как следует оценить-осмотреть, принимает медведь. Этому зверю легко удается не только стояние, но и хождение на задних лапах. Передние у него приспособлены для выполнения разных работ — бьет ими рыбу на нерестовых речках, таскает валежник, чтобы прикрыть добычу, унесет улей, соберет в пучки овсяные стебли. Став на задние лапы, передними самцы-медведи делают на деревьях царапины, стараются дотянуться как можно выше. Соперник, ступивший на территорию, по этим меткам знает, с кем придется иметь ему дело.

Цирковой слон на задних ногах вызывает восхищение дрессировщиком. Однако и в природе слоны становятся столбиком. Это случается, когда надо достать с дерева лакомый плод, а хобота не хватает. Соседка африканских слонов газель геринук — изящное, очень красивое существо — пасется, стоя на тонких задних ногах. Такая поза позволяет газели скусывать ветки кустов, недоступные для других антилоп.

Заяц становится столбиком, чтобы прислушаться, оглядеться, а также скусить веточку повкуснее. Лиса превращается в акробата, чтобы дотянуться до терна, до винограда. Собака на задних лапах пытается заглянуть через забор. Белки и суслики — мастера стоять столбиком. Львы и тигры на цирковой арене встают на задние ноги по принуждению. Но в природе такие позы они принимают, когда точат о дерево когти передних лап.

Трудно представить стоящей на задних ногах корову, а вот лошади это делают тоже не только в цирке. Дерущиеся жеребцы встают на дыбы, стараясь противника укусить и ударить передним копытом. Похоже, но не кусаясь, держатся на турнирах лоси. Поза «столбиком» у многих животных является позой противостояния сопернику — «смотри, какой я большой».

Нам, людям, стоящие на задних конечностях звери чем-то симпатичны. Может быть, тем, что в этих забавных позах они напоминают нас, прямостоящих. «Ну, Тузик, послужи, послужи!..»

И собака охотно балансирует перед нами на задних ногах. Медведи в зоопарках часами могут стоять на задних лапах, хорошо понимая: эта поза побуждает нас кинуть конфетку.

У обезьян шимпанзе, замечено, самки млеют при виде кавалера, ступающего на двух конечностях. В чем дело? Возможно, инстинкт подсказывает обезьяне: передние конечности у этого молодца пригодны не только для ходьбы по земле, и наследство его вырастет «рукодельным», а это для обезьяны немаловажно.

Может быть, через эту фазу естественного отбора прошел когда-то и человек, высвобождая передние конечности. Мы ведь тоже когда-то ходили не на своих двоих — на четырех. Труд нас поставил на две ноги.

  Фото из архива  В. Пескова . 10 сентября 1988 г.

 

Одна

(Таежный тупик)

В июне получил я большое, на восьми страницах, письмо от Агафьи. Почувствовал: пишет стесненная одиночеством — «после вас-то до мая никого не было». Подробно сообщалось в письме о нашествии после спячки медведей.

Одного Агафья встретила на реке, когда пошла за водой. «Стала бить по ведру, а сама пячусь, пячусь к избе… Схватила ружье, дала два выстрела кверху». Через день еще один зверь «поменее ростом» интересовался ямой с картошкой и козьим загоном, но почему-то ушел, «ничего не порушил». А потом появился опять и стал разрывать могилу Карпа Осиповича. Отпугнув зверя выстрелами, Агафья поразвесила всюду «пужала» — дареную красную кофту, праздничный сарафан, красное детское платьице, в коем завернуты были свечи. Забегая вперед, скажу: эту охранную сигнализацию мы увидели возле избы, у могилы и у загона для коз.

Полинявшие от дождей красные тряпки были единственным средством, оберегавшим затерянного в тайге одинокого человека. Весной звери голодны. Опасность была нешуточная. И Агафья, крайне деликатная насчет просьб, на этот раз написала: «нужна мне собачка».

Еще просила о чугунках небольшого размера и теплом стеганом одеяле. Эти просьбы, сообщения об огороде и отсутствии страха перед медведями не оставляли сомнения в том, что куда-либо двигаться из «тупика» Агафья Лыкова не намерена.

В то же время без «мирской» поддержки жизнь ее невозможна. Геологи подбрасывают таежной соседке муку, крупу, садовые лакомства из Абазы. Мы с Николаем Николаевичем Савушкиным и Ерофеем заранее списываемся, что нужней и полезней будет для нашей «подшефной» таежницы, как лучше истратить несколько десяток и четвертных, присланных в газету с пометкой на переводе: «купите что-нибудь для Агафьи».

Агафья  с удовольствием приняла в дар новый бочонок.

В Абакане по традиции мы держим совет в исполкоме с Галиной Алексеевной Трошкиной — человеком сердечным, хорошо понимающим необычность наших забот и готовой внести в это дело лепту официальной власти, облекая ее в форму, приемлемую для этого нестандартного случая.

Происходит это уже восемь лет по выбранной стежке: «милосердно помочь, ни к чему не принуждая и не стесняя», и сложилось все в неформальное попечительство, участие в котором принимают и читатели нашей газеты.

На этот раз в вертолет мы погрузили три тюка сена и пять мешков комбикорма для коз, муку, крупу, мед, свечи, батарейки, фонарик, кастрюли, чугунки, решето, одеяло, бумагу, конверты, карандаши, картонный ящик гостинцев с московского Бутырского рынка, кусок материи для «устрашения медведей», ящик с курами и кобелька по кличке Дружок. Кроме того, в Абакане мы купили лицензию на отстрел марала. (Ерофею с наступлением холодов предстоит добыть зверя и вместе с Агафьей переправить мясо к жилью.) Перечисляю все это в порядке отчета перед всеми, кто принимает участие в судьбе Агафьи, а также для представления о ценностях в ее нынешней жизни.

Она по-прежнему многое не приемлет: хлеб — только свой, не притронется к колбасе и консервам, не возьмет масла в бутылке, чищеную рыбу, варенье, конфеты, чай, сахар. По этой причине геркулес из коробок мы, как всегда, вытряхнули в свежую наволочку, мед запасли в туеске. Принимает гостинцы подопечная с благодарностью — «спаси бог», но с чувством достоинства, без заискивания и очень редко о чем-нибудь просит.

Так было и в этот раз. На вопрос — что ей больше всего пришлось по душе и более всего нужно? — Агафья с улыбкой взяла красный снаружи и ярко-белый внутри размером в два кулака чугунок. «Хороший. На Пасху сварю в нем кашу». А нужнее всего оказалась собачка…

Но сначала был полет над тайгой. Уже привычный полет. Земля то обрывалась вниз к Абакану зелеными кручами кедрачей, то набегала безлесными и бестравными каменистыми верхушками гор, на которых лежал старый снег и зеленели озерца талой воды. Осень позолотила луга над тайгою. Брызгами желтого с красным по кедрачам мелькали верхушки берез и осин.

Абакан, принимая справа и слева серебристые речки и ручейки, тек в каньоне диким и нелюдимым. По реке плыть — пришлось бы одолеть без малого четыреста километров. По прямой же пространство до нужной точки мы пролетели за час с небольшим.

Было в дороге забавное приключение. Петух, взбудораженный высотою и ревом турбин, ухитрился вылезти из ящика и стал на крыльях метаться по вертолету с истошным не петушиным криком. Он ухитрился оцарапать Николая Николаевича, но притих в мощных лапищах Ерофея.

Дружок — небольшая беспородная собачонка — глядел на эту возню с полным спокойствием и помахивая хвостиком — «я всем дружок».

Можно гадать: замечают Агафьины красные тряпки медведи или не замечают, мы же сверху их сразу увидели. Опустившись на косу, командир вертолета Олег Кудрин сделал нам знак поспешить и сразу же улетел. Из леса навстречу никто не вышел, и мы решили, что не застали хозяйку дома. Но она появилась, когда, наведя переправу из бревен, мы таскали поклажу к тропе.

— Агафья! Ждала ли?!

— Ждала, ждала! Боялась, погода не утвердится. Бога просила…

Обычный разговор о здоровье, о новостях на этот раз проходил под кудахтанье кур и лай Дружка, еще не осознавшего своей участи.

Этот черного цвета живой любознательный новосел сразу же сделался центром внимания на дворе. Дугой выгнула спину кошка и сверху, с крыши загона для коз, стала разглядывать происходящее. Перестали жевать веники старые козы — лай и облик Дружка заставил, наверное, их припомнить молодое житье-бытье в большом свете. Для козлят же собака была существом незнакомым, и они разглядывали ее с немым любопытством и страхом.

Почти такой же была реакция и Агафьи. Она попыталась Дружка погладить, но он ответил недружелюбным рычанием. Колбаса из рук Агафьи сделала Дружка покладистым, он дался погладить, но менять гражданство явно не торопился — виляньем хвоста и заглядыванием в глаза демонстрировал свою привязанность мужской части двора.

— Ничего, ничего, дня через три станете неразлейвода, — философствовал Ерофей.

При переходе от речки Ерофей ухитрился упустить петуха. Тот с криком на всю тайгу побежал, потом полетел и скрылся в чаще, не оставив надежды на возвращение к курам.

— Ты, Агафья, теперь как помещица, — пересчитывал живность на дворе Ерофей, — кошка, пять коз, пять кур и Дружок.

Слово «помещица» Агафья приняла без иронии, полагая, что именно так и должен называться человек, владеющий этим богатством.

— Пять коз-то много. Не прокормить. Двух придется колоть. Не знаю уж, как и справлюсь, — привыкла к ним.

Поговорили о корме для коз, о хлопотах с ними. Прикинули: окупаются ли хлопоты молоком? Агафья твердо сказала, что окупаются.

— Без молока-то я скоро бы вслед за тятей пошла — легкие слабые…

Вспомнили мы о письме, переданном родственниками из Килинска.

— Ну, читай вслух! — пошутил Николай Николаевич.

— «Милая ты наша пустынница, как ты там одна, совсем одна на всю тайгу…» — прочитала Агафья и стихла, углубившись в письмо. Мы разложили костер, достали из рюкзаков еду, а она все стояла с листом. А рядом стоял козленок, жевал подол ее платья.

— Зовут к себе, — сказала Агафья, когда мы сели в сторонке. — Зовут. Но какое мне там житье, какое моленье, если ребятишки у них пионеры. Да и тятя благословенья не дал.

— Но одной-то в тайге…

— Что бог дасть.

Хорошо зная характер сорокачетырехлетней «пустынницы», я все-таки повторил кое-что из того, что сказано было еще зимой:

— Можешь неожиданно заболеть. И никто не поможет. Или медведи, пожар в избушке. Ты вот по-прежнему ставишь свечки около коробов. Береста. Она вспыхнет как порох, а ты в это время заснула…

— Едак. Все приключиться может. Спасаюсь молитвой. А страху нет. Тут родилась. Умереть не страшусь…

На том и окончился разговор о возможном переселении «в мир». После некоторого молчания Агафья предложила поглядеть погреб.

Гордиться тут было чем. Картофельную яму, вырытую летом Ерофеем, Агафья оборудовала хорошим входом с подогнанной крышкой, укрыла сверху берестой и землей. «И рядом с избушкой. Иди когда хочешь…»

Изба сейчас выглядела иначе, чем в марте. В снегу она казалась приземистой, а сейчас, словно подросшая, изба сверкала тремя оконцами. На одном из них красовался цветок.

Оказалось, перец в горшочке. Но и от перца выглядело окошко веселым. Стоял на окошке еще будильник, фонарик и батарейки к нему. И еще, не поверил своим глазам… зеркало! Зеркало в узорной рамке с ручкой — чей-то подарок, явно оказавшийся ко двору. Когда вошли в избу, Агафья взяла зеркальце, шаловливо и как бы немного стыдясь, поглядела в него, поправила у подбородка платок. Даже в огородной своей «спецовке» была она теперь разительно далека от перепачканной сажей замухрышки-дикарки, какую мы видели в первые годы. Лицо Агафьи, поражавшее ранее мучнистой бледностью, было теперь загорелым и даже с тенью румянца.

— Это что же, от морковки или от солнца?

Агафья весело отшутилась и сочла нужным рассказать о недавнем своем походе к старой избе. «Господи, как жили-то! Темень, копоть…»

То, что поражало нас в потайной избе на горе, поражало теперь и Агафью: «От дурного духа-то я аж закашлялась».

Особого порядка не было и теперь, в новой избе. Но все же это было совсем иное жилье. Лучина в нем не горела ни разу, стены источали запах смолы. На полулежало подобие половика, заставившее нас снять обувку у входа. К полке у печи была прикручена мясорубка, а рядом с берестяными коробами стояла батарея эмалированных кастрюлек с рисунком ягодок на боках.

Под этим кровом совсем не чужим почувствовал бы себя даже и телевизор. А радио, при наличии батареек, возможно тут без всяких фантазий. Но это как раз то, на чем лежит прежнее табу, — «не можно!». Не снят запрет с фотографии. Этот вот снимок — разговор с Ерофеем — я сделал украдкой, не поднимая фотокамеру к глазу.

Без сожаленья расставшись с латаными домоткаными рубахами, лучиной, обувкой из бересты и долбленой посудой, разительно повзрослев от общенья с людьми, «идеологически» Агафья не поступилась ничем и, конечно, будет стоять на том до конца. В этом и сила ее, и трагедия.

Житье в совершенном одиночестве без отца стало для нее особенным испытанием.

«Молитву творила ты ранее голосом, а теперь только шепчешь…» — сказал Николай Николаевич вечером, когда мы мирно беседовали у свечи. «А кому нужен голос? Бог слышит, а тятеньке не докричишься… Хлеб пеку теперь раз в две недели, чугунки вот попросила меньшого размера и слово обращаю только к козленку. Вас, вижу, в сон потянуло, а я бы говорила и говорила…»

Это было уже во втором часу ночи. А с вечера изба была наполнена говором. Агафья припомнила все, что случилось тут с марта. Событий было немного: Ерофей погреб вырыл, Ерофей на лодке опрокинулся на Абакане и чуть не погиб, приплывали в гости геологи — мешок муки оставили, работали подле избушки геофизики из Бийска — по просьбе «пустынницы» привезли кошку, дров напилили и добрые воспоминания о себе оставили.

Подробно рассказала Агафья о змеях, увиденных в огороде, и о целом «змеином содоме» возле реки.

— Ну и что же ты, палкой змею-то? — спросил переставший дремать Ерофей. — Что там у бога сказано насчет змей?

Оказалось, богом все предусмотрено. Агафья раскрыла пахнущий старой избой фолиант и прочла: «Дарую вам власть наступить на змею и на скорпионы, и на всю силу вражью».

— Ну и что же ты, послушалась бога?

— Пожалела. Жизнь-то всякой твари мила.

По обыкновению мы проверили: не сбился ли наш «робинзон» со счета времени. Нет, немедленно, без ошибки и с явной гордостью, что ошибки и быть не может, Агафья сказала: «По новому нынче восьмой день сентября». Назвала число и по старому стилю, и год «от сотворения мира». Мне в связи с этим пришла озорная мысль озадачить Агафью.

— У меня есть сестра. Родилась она 13 марта по новому календарю. Как ее зовут?

— Евдокия, — не моргнув глазом сказала «пустынница» и не ошиблась. И объяснила, как просто ей было это определить.

И еще эксперимент был проделан. В библиотеке «Комсомольской правды» перед отлетом на Абакан нашел я старинное издание «Слова о полку Игореве». В нем старославянским шрифтом напечатана древняя повесть без перевода на современный язык. Студенты-филологи, навещавшие Лыковых, написали: «Агафья легко и свободно читала «Слово». Проверка показала: нет, не свободно и не легко!

Большинство слов древнего сочинения не было известно ни нам, ни Агафье, а без этого чтение, лишенное понимания, не пошло. На первом листе мы его и закончили.

Не получил развития и разговор о тысячелетии крещения на Руси. Агафье, разумеется, ведом был князь Владимир и его бабка Ольга и крещение на Днепре. Но рассказ о событиях юбилея оставил ее равнодушной. По ее представлению, было все это продолжением никонианства: «Истинная вера-то сберегалась в лесах».

…Поминая родных.

…В избушке от перегрузки ночлежниками было душно. Под утро, осветив фонариком циферблат будильника, я вышел в тайгу. Возвращаясь, заметил: Агафья не спит, шепотом молится.

— Ты что же, и не ложилась?

— Так ведь время-то в разговорах прошло, надо и помолиться.

— Сколько же времени в сутки занимает молитва?

— Пять часов или, может, четыре…

Ерофей утром пошел искать петуха (и нашел), а нас с Николаем Николаевичем Агафья повела в огород. Был этот горный склон, с утра до вечера обласканный солнцем, не по сезону зеленым. Нынешний год, опрокинувший засуху на Америку, страшные наводнения на Бангладеш и Судан, подаривший жаркое сочное лето Европе, тут, в азиатских Саянах, отличился дождями. Мокрым было все лето. Абакан, без того своенравный, вышел из берегов, навалял повсюду деревьев, местами изменил русло, изменил привычную на реке обстановку. Ерофей не единственный в этом году опрокинулся с лодкой. Вблизи поселка геологов у речного завала был обнаружен труп какого-то горемыки. И лодка — рядом. У геологов Абакан смыл полосу, на которой садились Ан-2, — до поселка можно было добраться лишь вертолетом. До Агафьи тоже — речные броды были неодолимы. Дождь (и снег в июне!) «повредил», как сказала Агафья, лесные ягодники, и она запаслась лишь сушеной смородиной. Кедры в этом году без орехов. «Лесное кормление» осело в избушке только запасом груздей. Их, по старой привычке, Агафья не солит, а сушит.

Огород не подвел. Только все созревание опоздало. Во время «экскурсии» Агафья нас угощала стручками бобов и гороха, они были зелены, как в июле. Зеленой стояла дремотная конопля, чуть забурелась (сентябрь!) полоска полеглой пшеницы. И все остальное — морковка, картошка, лук, чеснок, репа — вовсю зеленело.

Картошки Агафья надеется собрать ведер триста. Это основа ее питания.

— А зачем конопля и пшеница в столь малых количествах?

Оказалось, семенной фонд! Помощь «мирская» — дело хорошее и приемлемое, а все же — береженого бог бережет — полезно помнить об «автономии». Сейчас запас продуктов у «пустынницы» таков, что год она продержалась бы автономно. Расспрашивала, чем и как надо кормить собаку и кур, принесла для пробы козам подол комбикорма.

— Ты рассказала бы нам, чем сама жива и сыта? — попросил от костра Ерофей.

Агафья с готовностью рассказала, что ела вчера, что собирается есть сегодня, что будет завтра. За стол садится два раза в день — в обед и ужин.

Еда монотонная, но вполне сносная: суп из сушеных груздей и картошки, сама картошка, суп из гороха, приправой — репа, морковка, лук и чеснок. Каша овсяная, рисовая, пшеничная. Иногда ложка масла, меда. Между обедом и ужином, как семечки, — кедровые орешки. Хлеб белый, квашеный, печенный на сковородке. Венец всему — молоко. К нему Агафья привыкла, чувствует его силу и потому готова возиться с козами. Скучает по рыбе, когда-то очень доступной в этих местах.

Этим летом пробовала бросать в Еринат сетку, но неуспешно — уволок паводок. Яйца Агафья уже пробовала, и куриный отряд во главе с петухом кое-что может ей подарить. А ударят морозы — можно будет заколоть коз, и Ерофей, питаем надежду, добудет марала.

Ерофей остается в этой таежной закути главным помощником и советчиком. Нам он признался, что по прежним делам своим в геологической партии очень скучает. Хотел бы вернуться. «Начальство звало, но в этом году не вернусь — гордость не позволяет». Потерпев неудачу в промысле зверя прошлой зимой, этим летом Ерофей в леспромхозе промышлял травы, коренья, папоротник и готовился к зимней встрече с тайгой — подлечил на горячих ключах «морозом битые» ноги и, главное, много беседовал о промысле с людьми опытными. К месту промысла Ерофей собирается загодя, чтобы помочь вот с этого горного огорода выбрать картошку. Агафья на эту помощь рассчитывает.

Вот такие дела в «тупике» на текущий момент.

Ожидание вертолета опять собрало нас к Дружку. Пес наблюдал за резвившимся около конопли бурундуком. Бородатые, как апостолы, козы молчаливо продолжали изучать странного новосела. Агафья то и дело семенила к Дружку с едою. И пес особую эту заботу уже оценил — терся о валенок и старательно, насколько позволял поводок, метил новую территорию.

— Вот-вот, повыше подымай ногу! — поощрял Ерофей. — Теперь все тут твое. Береги имение от медведей и докажи, на что способны собаки в дружбе с людьми.

Дружок первым услышал шум вертолета — поставил топориком уши и вопросительно стал крутить головой. Но когда мы пошли по дорожке к косе, с привязи он не рвался. И Агафье это понравилось.

Вертолет, прихватив Ерофея, успел слетать наверх к старой избе за солью. А когда мы все поднялись над рекой, Олег Кудрин сделал нам и Агафье подарок — пролетел у горы над избушкой. Запомнился дым из трубы, зеленый язык огорода, на привязях — козы, Дружок.

И в центре — Агафья с поднятой кверху рукой.

  Фото автора . 23 сентября 1988 г.

 

Холодок осенних песен

(Окно в природу)

Утром в автобусе говорок под гитару: «Потянуло, потянуло холодком осенних песен…»

Песня уехала дальше с автобусом. А холодок леса висит над тропкой, уже посыпанной желтым листом. Спугнутый дрозд летит низко, и листы на дорожке шевелятся от взмахов крыльев.

Лосиный след полон чистой воды от ночного дождя. След ведет на полянку, где зверь ревел, возможно, вечерней зарей, звал кого-то на поединок — крушил на поляне кустарник, ободрал рогами кору сосенки. Зверь, может быть, где-то рядом, схоронился, например, тут, в ельнике. Подносишь пальцы к ноздрям, ладони — рупором… Нет, не отозвался, не вышел на стонущий звук, хотя, случалось, выходил.

Тихо. Только дрозды верещат на рябине и у трухлявой осины, как мыши, пищат синицы. Много желтого. Но ярче всех клен.

Опавшие листья возле ствола принимаешь за круговину солнца. Красным политы осины. Густо-бордовым листом дразнят кусты черноплодной рябины. И тут же рядом вдруг видишь семейку грибов — ярко-красные мухоморы.

Папаша-гриб с шапкой, похожей на блин. И под шапкой папаши — краснощекие детки. Человек, к красоте равнодушный, обязательно пнет ногой мухомор — несъедобен. Другой же будет стоять зачарованный. Украшение леса, знакомое с детских книжек, выглядит живым чудом, возле которого тянет присесть. Присев, замечаешь: диковинный гриб кому-то по вкусу. Слизнячок!

Проел в красной шапочке дырку и после обеда тут же оцепенел. Живой? Живой. Муха безбоязненно села на липкую тюбетейку. Тоже жива.

Вспоминаешь: и лось с какой-то пользой для организма поедает эти грибы…

Лесное воскресенье обязательно что-нибудь дарит идущему. Вот глухой прудик, оставшийся от селенья. Укрытый ветлами, заросший по берегам бурьяном и кустарником, он служит тайной столовой для уток. Удается, оставив рюкзак, доползти незамеченным к самой воде.

Утки, как утюжки, гладят покрытую ряской воду, чистят перья, ныряют вниз головой, оставив на поверхности только гузку. Греется на пенечке ужак, ходит у кромки воды трясогузка.

Стрекоза-коромысло задумалась на прогретой солнцем коричневой свечке рогоза. Никто никому не мешает. У каждого свое дело, свои заботы… Сеанс наблюдения прерывает сорока. Заметив сверху присутствие человека, она истошно стрекочет. Утки, спугнув трясогузку, с паническим кряканьем круто взмывают кверху.

Ужачок шмыгнул в травы. И рядом в чаще кто-то большой, невидимый сорвался с места — треск сучьев, топот. Кабаны. А может быть, лось, дневавший тут в крепях возле воды.

Полуденный костерок тягой теплого воздуха меж стволами берез привлекает комариную стайку. Никакого стремления испить твоей крови, прилетели только погреться — не страшась дыма, толкутся возле костра. А парочка ос не прочь пообедать — атакуют нанизанные на прутик кружки колбасы. Все замечающий ворон пролетает над лесом низко — слышен скрип перьев. Он появится тут на кострище попозже — поискать, не осталось ли что из еды.

Пропахший дымом рюкзак полегчал. Чай из термоса веселит ноги. Но внимание к вечеру притупляется. Не проглядеть бы тропку, ведущую на опушку. Э-э, кто-то и до тебя думал о том же — у еле заметного поворота воткнут ореховый посошок, на нем наколота лиловая сыроежка и листик бумаги: «Миша, мы свернули сюда». Грибники… Нынешней осенью лес дарил грибникам сыроежки, грузди и невиданно много опят. Опята несли в корзинах, в лукошках, в мешках, как сено…

На опушке, как всегда, остановка — оглядеться после елового сумрака, походить возле болотца, последить, как над синим гребешком леса взлетают, мигая рубиновым огоньком, самолеты. На этот раз все поле вблизи опушки заполонили скворцы. Ржаная стерня как маком посыпана. Хлопок в ладоши — и птицы шевелящейся сетью заполоняют полнеба. Идут ли тут, на опушке, сборы в дорогу, либо это транзитная стая с севера села кормиться.

Прохладно. Лучи заходящего солнца играют в желтых верхушках берез. Внизу — сумрак, и в нем в глаза вдруг бросается желтый махровый, запоздавший цветок подсолнуха. Обронил кто-то семечко на опушке, и то, чему надо было отцвести летом, пополняет теперь желтизной осень. В цветке подсолнуха последнее свое прибежище отыскал шмель. От дыхания человека обладатель черной бархатной одежонки оживает, издает крыльями гул. Но нет, холодно.

Замирает посланец лета в летнем цветке.

Вечерней молитвой в бурьянах на опушке звучит погремушка кузнечика. Нехитрая песня заставляет остановиться и слушать. Осень уже повсюду развесила желтые флаги. Уже день отдал ночи пять с половиной часов. Уже никто не поет. А этот герой не сдается…

В автобус, идущий к Москве, садимся вдвоем со старушкой. К остановке из леса она семенила, как мышка, отягощенная ношей — корзиной грибов. Убаюканные движением, пассажиры «Икаруса» дремлют, молча о чем-то думают.

Кто-то старушке уступил место, обратил внимание на корзину с грибами. И старушка вдруг из отдельной сумочки достала громадный, величиной с детскую голову, боровик:

— Во! И не червивый!

И все вдруг проснулись, ожили в автобусе, заговорили, как будто старушка нашла в воскресном лесу золотой самородок. Все просят еще показать, охают, цокают языками. И пошли по «Икарусу» разговоры о солке, о сушке грибов, воспоминанья о богатых грибных годах, всякие случаи, были и небылицы.

На какой-то остановке освободилось место. Сев рядом с виновницей оживления, я увидел: украдкой, краем платка старушка смахнула слезу. Заметив вопросительный взгляд, она улыбнулась, обнажив единственный зуб:

— Нет, нет, ничего. Просто хороший день. И я — на ногах. И не устала. И много всего увидела. В мои годы такой день — как гостинец судьбы…

Мы вполне поняли друг друга и замолчали.

Автобус полон был говором о грибах, о садовых участках, о закатившемся лете, о том, что время не идет, а летит. Обычные разговоры, давно уловленные поэтом: «Потянуло, потянуло холодком осенних песен…»

  Фото автора . 15 октября 1988 г.

 

Скрытый мир

(Окно в природу)

Восемьдесят процентов всей информации из окружающего мира мы получаем с помощью зрения. Но все ли мы видим? Кто пытался хотя бы в бинокль глянуть погожей ночью на небо, знает, насколько богаче становится звездный мир. Похожее открытие мы делаем, заглянув в микроскоп. Знакомый энтомолог, помахав однажды при мне сачком над поляной, показал щепотку какого-то мусора, а через час пригласил к микроскопу, и я не мог оторвать от него глаз. Десятки крошечных существ, оцепеневшие от эфира, можно было разглядеть в мельчайших подробностях. Едва видимые простые глазом козявки, мошки, жучки демонстрировали свои нежные разных цветов одежды, бронированные доспехи, сверкающие, как драгоценности, глазки, а главное, множество удивительных инструментов, помогающих им добывать пищу и защищаться. Чего только там не было! Щетки, гибкие трубочки, мощные зубы, щипцы, кусачки, антенны, скребки, мохнатые лапки.

Изменяя кратность увеличения, можно было подробнее разглядеть в отдельности каждый орган — чешуйка на крыльях бабочки превращалась в глыбу, напоминавшую черепицу, гладкое тельце какого-то червеца делалось бородавчатым. Сложное цепляющее устройство обнаруживалось на лапках мухи, острое комариное шильце поражало своим совершенством.

И было все необычайно красиво! Хитиновая броня у жучка отливала плотной внушительной синевой, другой жучок казался крошечной металлической брошкой, драгоценным металлом сверкали глаза златоглазки. Увеличитель был бинокулярным, и все виделось выпукло, емко и выразительно. Таков мир жизни, скрытый от обычного нашего взгляда.

Здесь вы видите две фотографии из этого мира. Что это?.. На первом снимке мы видим срез дерева (сосны, увеличение — в 900 раз). Это наглядное подтверждение того, что мы слышали ранее: «Тончайшими каналами-капиллярами растение гонит жизненные соки вверх». А на второй фотографии — глаз, фасетчатый глаз муравья. Мы видим фасетки, видим похожие на кинжалы ресницы, предохраняющие от повреждения сложный зрительный аппарат.

Мир природы громаден. И многое в нем от нас скрыто. Не упустите возможность хотя бы раз в жизни заглянуть в микроскоп, заглянуть в телескоп.

  Фото из архива  В. Пескова . 5 ноября 1988 г.

 

Бакланы и орланы

(Окно в природу)

Орланы редки — в Англии вблизи обнаруженного гнезда поставили стражу, дабы не было беспокойства орланам. Бакланы же очень распространенные птицы, местами численность их сокращается при помощи ружей.

В низовьях Волги, в местах, где дельта сменяется мелководьями Каспия, бакланов многие тысячи. Утром они улетают на взморье кормиться и не очень заметны. Зато вечером видишь один косяк за другим. Сверху птицам видны рукава дельты, и бакланы безошибочно находят места ночевок. В опушенных ивами водных коридорах их скапливается так много, что моторные лодки должны сбавлять скорость, иначе можно столкнуться с взлетевшей тяжелой птицей.

Ночуют бакланы на ветках, в зеленых тоннелях стоит характерный запах птичьего мира. Деревья побелены пометом и местами засохли. На голых сучьях бакланы особенно любят сидеть, выделяясь на вечерней заре живописными силуэтами.

Полет у баклана благодаря жесткому оперению тоже какой-то жесткий — мах-мах-мах — кажется, птицы смертельно устали. Но они летят и летят, вытянувшись веревочкой, — передний снизился, и вся веревочка изогнулась, вверх приподнялся — веревочка тянется вверх. Летят над морем вечером гуси, утки, чайки, вороны, но больше всех монашески черных бакланов.

К ночи волжская дельта поглощает десятки тысяч ныряльщиков-рыболовов.

Баклан неуклюж на ровной земле. Его весла-ноги приспособлены к лазанию по ветвям. Летун он выносливый, способный к дальним кочевьям по рекам и вдоль морских побережий.

Но стихия его — вода. По способности нырнуть глубоко и долго оставаться под водой из птиц его превосходят, пожалуй, только пингвины и змеешейки. Ныряет баклан, конечно, не со спортивными целями, хотя игра в воде доставляет птицам заметное удовольствие. Баклан — рыболов. Веретенообразное тело, перепончатые лапы и снабженный крючком на конце мощный клюв делают птицу превосходной добытчицей рыбы.

Китайцы с древних времен приспособили эту птицу для рыбной ловли. Бакланят выводят под курицей, приручают. А затем с плотика или лодки бросают в воду, надевая на шею птице кольцо. Улов достается целиком человеку.

Баклан, подобно ловчим орлам, получает лишь «подкрепляющую» награду — кусочек рыбы.

Любопытно, что и в дикой природе способность бакланов к рыбалке используют с выгодой для себя все, кто обитает рядом. Баклан прожорлив. Иногда он наедается так, что хвост рыбы торчит из горла. Это превышает полетный вес птицы, и, чтобы встать на крыло, баклан немедленно отрыгивает добычу. Этим сметливо пользуются вороны. Они пикируют на сытых бакланов и тут же подбирают «что с воза упало».

Подобную же картину видел я, наблюдая в волжских протоках за орланами-белохвостами. Эта большая птица ленива, она подолгу сидит на излюбленном месте, на каком-нибудь голом суку у воды, либо парит над взморьем, опытным глазом определяя добычу. Иногда хищная птица делает ложный бросок на стаю сидящих уток и сразу видит ослабших, больных. На бакланов орланы пикируют, зная о том, что переевшая птица взлететь не может. И охотно подбирает то, что баклан отрыгнет.

Есть и рыбы, извлекающие пользу из соседства с бакланами, — сомы. Они держатся в тех местах, где над водою на ветках крылатые рыболовы строят гнезда. Не слишком аккуратный баклан, прилетая к птенцам, «сорит рыбой», и сомы ее ждут. Соседство водяных великанов с колониями бакланов настолько устойчиво, что рыболовы именно тут выуживают сомов.

Фото автора. 13 ноября 1988 г.

 

Скворушка-Егорушка

(Окно в природу)

Нечаянное чудо зимы — скворец. Услышав знакомую песню, я выглянул в форточку — сидит голубчик на заснеженных ветках, надул горлышко, опустил крылья и совсем по-весеннему распевает, сказать точнее, беззаботно болтает. Не песня, а набор звуков, приложенный к своей нехитрой скворчиной мелодии.

Вижу гостя уже третью зиму подряд. Навел справки у орнитологов. Говорят, что это «из ипподромной популяции». Не страшась морозов, остается коротать с нами зиму стайка скворцов, ютится около лошадей — кормится, греется, летает на экскурсию по Москве. Этому полюбился чем-то наш неказистый двор.

Зимовки скворцов у нас — редкость. Самая приметная, самая распространенная наша птица на зиму улетает в края без морозов — во Францию, Италию, Испанию, в Северную Африку. Радуются ли ее прилету в этих местах?

Отнюдь. У нас скворец считается милой, очень полезной птицей — скворушка-Егорушка. С его появлением мы связываем приход весны. Нехитрая его песня после зимнего безголосья заставляет остановиться и любоваться певцом.

И обязательно улыбнешься — в песне нередко слышишь мяуканье кошки, скрип двери, в детстве, помню, у нас на скворечне певец покашливал точь-в-точь как сосед — дед Петруха.

И польза скворца у всех на виду. С грядки в скворечню пара скворцов неустанно таскает червей, слизняков, гусениц — триста с лишним прилетов в день. Никакие химикаты на грядках не нужны.

В середине лета, правда, скворцы начинают носить детишкам второго выводка спелые ягоды — засунув однажды руку в покинутое скворцами жилище, я обнаружил целую горсть вишневых косточек. Чучела на вишневых деревьях, впрочем, бывает достаточно, чтобы отвадить скворцов от сада. Но к осени, когда птицы сбиваются в стаи и, ночуя в тростниках и кустарниках, кормятся скопом, становится видимым, ощутимым их вред. В серединной России им, правда, нечего разорять. А вот южнее скворцы становятся бичом виноградников. Проезжая в позапрошлом году вдоль Рейна, я увидел холмы, сплошь затянутые сетями. Объяснили: защищаются от скворцов. Если не защититься, виноград, оставленный на лозе до морозов (для особого сорта вина), будет начисто убран скворцами. «Вредная птица!» — сказал мне немец. Вредным считают скворца и во Франции, и в Испании, и в Северной Африке тоже. Немудрено! Когда миллионная стая птиц опускается на плантацию или на поле, человеку не остается уже ничего.

В Америке скворцов не было. Их завезли специально сто лет назад — в Центральном парке Нью-Йорка выпустили пятьдесят пар.

Сегодня скворец и в Америке очень приметен. Отношение к нему тоже в разных местах различное. В северных штатах, где птицы выводят потомство и кормятся насекомыми, — это тоже «скворушка-Егорушка». А в южных штатах, где скворцы зимуют громадными стаями, — это бедствие, с которым не знают, что делать. Отпугивание звуками, чучелами ничего не дает.

В отчаянии прибегают к варварским методам — уничтожают птиц взрывами, когда на ночь они опускаются на деревья.

Картина нашествия миллионной стаи скворцов на французскую деревушку в Бретани была показана на недавней выставке «Уорлд пресс-фото» в Москве. Снимок сделан французом Валери Аш.

  Фото из архива В. Пескова . 18 декабря 1988 г.

 

Силуэт

(Окно в природу)

В сорока километрах от Вашингтона расположен научный центр Патуксент, где изучают способы протянуть руку терпящим бедствие диким пернатым. Два деревянных раскрашенных чучела сов, висящих тут на цепочках у застекленного перехода в одно из зданий, прямого отношения к научной работе, однако, не имеют.

Они призваны защитить голубей от ударов о стекла. И защищают! Силуэт совы заставляет голубей облетать стороной опасную галерею. Детали висящих кукол голуби на лету не рассмотрят — довольно устрашающего силуэта.

По силуэту многие птицы определяют: свой — не свой, опасно — неопасно. Птенцы выводковых птиц, заметив в воздухе силуэт ястреба, затаиваются, но не обращают внимания на пролетающих, например, уток. Несомненно, многому учит опыт. Но можно предположить: облик хищника содержится в наследственной памяти птиц. Причем достаточны «черновые наброски» объектов опасных и неопасных — их силуэты.

Плоские силуэты из жести или фанеры используют охотники, чтобы заставить опуститься на воду («к своим») летящих гусей. Таким же образом, примитивными, набитыми сеном чучелами, удается обмануть тетеревов.

Небрежное чучело человека — рубаха на палках и шапка — отпугивает животных от сада и огорода. Впрочем, не всех. Я видел ворону, вызывающе садившуюся на огородное чучело.

Но это ворона. Она живет не одними инстинктами. Обитая рядом с людьми, ворона копит житейскую мудрость. Не всяким силуэтом ее проведешь.

  Фото автора . 29 декабря 1988 г.

 

Хладнокровие

(Окно в природу)

Попытки на новогодних открытках изобразить змею существом добрым не получились. Дракон (приукрашенная фантазией змея) мог выглядеть добродушным и даже улыбчивым. У рисованных змей улыбка фальшивая. В милой предновогодней игре в символы нам хочется «позитива».

Ну что ж, стоит говорить тут о мудрости и хладнокровии. Правда, не вполне ясно, в чем заключается мудрость змеи. Что же касается хладнокровия, то действительно кровь у змей холодна… в холодное время года. В жару же, особенно на припеке, змея начнет горячиться. Вот эта кобра — снимали ее для «Мира животных» — на раскаленной туркменской земле вертелась в поисках спасительной норки и устремилась… к оператору в объектив.

Что же в действительности представляет собою мир змей, не обойденный восточными мудрецами в символике?

На земле обитает 2700 видов змей, маленькие, с карандаш, и громадные, до десяти метров, — питоны и анаконды. Живут повсюду, исключая места, где кровь даже летом не может согреться. В местах жарких змеи легче приспосабливаются к жизни. И тут их много. Не избегают змеи пустынь, живут в болотах, в пресной и соленой океанской воде. Кладут яйца, но есть змеи живородящие.

Вегетарианцев среди змей нет. Только — живность! Едят часто все, что могут проглотить.

Но есть и специализация в пище. Крайняя ее форма — питание только яйцами птиц. Когда яичную змею видишь возле добычи, трудно поверить, что существо с небольшой головой может совладать с хороших размеров яйцом. Но управляется — как чулком обволакивает добычу. И вот уже выплюнута скорлупа…

Оружие многих змей — яд, стекающий в место укуса по острому полому зубу. Наши пещерные предки знали об этой таинственной силе змей.

Страх далеких времен тысячелетиями передавался нам генами — увидев змею, человек ищет палку. Однако не везде так. В Индии, где культивируется уважение ко всему живому, змеи тоже в почете. Одну из самых ядовитых змей — кобру — даже содержат в храмах. И это при том, что от укусов этой змеи в Индии в год погибает десять тысяч людей. Терпимость к таким потерям объясняется просто: кобра уничтожает крыс. Без этой узды опасные грызуны опустошали бы закрома и разносили болезни.

Яд змей различен. У кобр это сила нервно-паралитическая — укушенный гибнет от остановки сердца и поражения легких. Яд гадюк (их множество!) действует на кровь, разрушает кровеносные сосуды. Однако далеко не все змеи ядовиты. Многие жертву свою удушают (питоны и анаконды — самые крупные из них). Неядовитых змей в Древнем Риме и Греции держали в домах в качестве мышеловов.

Яд змей в очень маленьких дозах целебен. Известна эмблема аптек — змея обвивает чашу с лекарством.

Человека и любое другое крупное существо змея кусает, только обороняясь. Она вовсе не заинтересована расходовать яд без пользы. Некоторые змеи предупреждают о своем присутствии. Коралловая змея — яркой окраской, гремучая — трещоткою на хвосте, кобра — развернутым капюшоном и ложными выпадами: «Будь осторожен, могу укусить».

У человека со змеями давние отношения. Любимым животным для большинства людей змея не является. Но в сложном узоре жизни у змей свое законное место. Исчезновение их не должно радовать. А между тем они исчезают.

Одних вылавливают для получения яда, других убивает инстинкт неприязни, много змей погибают от разрушения среды обитания, от вторжения в нее человека. Например, шоссе у болота часто становится кладбищем змей, которые выползают на дорогу погреться.

Год Змеи — не более чем игра в символы. А вот вспомнить, что змеи — часть жизни, что у природы нет пасынков, все для нее — любимые чада, вспомнить об этом полезно.

  Фото автора.  31 декабря 1988 г.