Рыбалка на краю света

(Окно в природу)

Об аляскинской бабушке Эбби мимоходом я как-то уже говорил. Но стоит о бабушке-рыболове сказать и подробней. Ее зять, потомок русского «хосака» (казака) Ифрем Кожевникоф (Ефрем Кожевников) в деревне Русская Миссия на Юконе служит истопником и сторожем в школе. После знакомства и легкого ужина Ифрем предложил нам с приятелем посетить баню. Мы посетили. А когда, пробежав по аляскинскому ночному морозу на ночлег в школу, сели за чай, я спросил:

— Ифрем, а рыбу зимой ловите на Юконе?

Ифрем кивнул.

— Нельзя ли завтра пойти поудить?

Ифрем замялся:

— Не мужское дело — ловить рыбу удочкой подо льдом…

Оказалось, рыбу удочкой ловят исключительно женщины.

— Наверное, есть мастерицы этого дела?

— Есть, — сказал Ифрем, — моя теща. Больше ее никто не поймает.

У тещи нашего друга тоже была частица казачьей крови. Звали бабушку Эбби Степаноф (Эбби Степанова). И утром Ифрем привел меня к теще — объяснить, что к чему.

Бабушка Эбби пожаловалась на боли в костях, объяснив, что и у рыбы тоже в такую погоду кости болят — ловиться не будет. Но мы вечером должны были из Русской Миссии улететь, и я попросил: давайте попробуем.

— Ну ладно, — сказала бабушка Эбби, — попробуем.

Сборы были недолгими. Две удочки с блеснами, тряпицу с кусочками лосиного мяса и две картонки из ящика из-под пива, для подстилки на льду, бабушка Эбби покидала в корзину из ивы, дала корзину мне в руки и, усевшись за руль вездехода, пригласила сесть сзади и держаться за ее шубу.

Через пять минут мы были в нужном месте

Юкона. Кто видел наши большие сибирские реки зимой, легко представит себе белый широкий холст, опушенный сизым ольшаником, ржавыми ивняками и черными елями. Толщина льда была более метра. Но долго работать пешней не пришлось. Расположившись на льду, мы с бабушкой Эбби черпаками почистили старые лунки и, постелив картонки, уселись, как сидят на коврах жители теплой Азии.

Несколько слов о снасти. Еловая палка величиной с поварешку, к ней привязана леска — витой зеленого цвета шелковый шнур толщиною в полтора миллиметра. И блесна. У меня сизая, размером с чайную ложку, у бабушки Эбби — ярко-желтая, с темными поперечными полосами. Мне было показано, как надо сажать на крючок лосиное мясо. И, господи благослови, охота на юконских щук началась…

Кости у рыбы в этот серенький день перемены погоды, как видно, в самом деле болели. Глядя, как бабушка Эбби дергает свою леску, я старательно делал то же самое. Но нет, не обращали щуки внимания на игру блесен где-то на глубине шести метров. Бабушка Эбби сменила побледневший, размокший кусочек мяса. И я сменил. Оба мы очень старались, обоим хотелось улова, пусть символического. И когда надежды у меня оставалось уже на донышке, бабушка Эбби вдруг крякнула: «Эк!»-и я увидел, как возле нее, покрываясь пудрою снега, забилась средних размеров рыжеватая щука. Бабушка подмигнула, посоветовала еще раз сменить наживку, и я, украдкой подглядывая, как работает своей палкой бабушка, был полон решимости вынуть из Юкона свою долю. Увы!

А бабушка Эбби снова крякнула, и я увидел на льду уже рыжего великана килограммов на пять. «Ту зеро!» («два ноль!») — подмигнула старушка и великодушно предложила поменяться лунками. Я униженно согласился. «Эк!., три ноль!» — сказала бабушка, извлекая из моей лунки некрупную щучку и предложила теперь поменяться удочками. К месту ловли между тем подъехали два снегохода. Мужчины оставили на Юконе жен-рыболовок, а сами отправились в лес за дровами…

Все на Юконе вертится вокруг рыбы. Рыба — основа жизни. Ловля идет круглый год, но страдная пора — летом. О ней на Аляске говорят так же, как в краях хлебопашцев, — «день год кормит».

Аляска не знала хлеба. Рыба была ее хлебом. Если сушеную лососину макать в тюлений жир, получается «хлеб с маслом». Бывала на столе лосятина, оленина, бобровое мясо, но главной заботой всегда было — запасти рыбу. «Когда по Юкону идет чавыча, — пишет путешественник прошлого века, — жители деревень остерегаются всякого шума, все работы проводят в лесу». Вряд ли это надо считать суеверием или причудой, если припомнить: и на Дону, когда нереститься шли осетры, запрещались звоны церковных колоколов.

Сегодня у жителя аляскинских деревенек на столе хлеб, кофе, сладости, фрукты, как и прежде, лосятина, но главное блюдо — все-таки рыба. Зимою ловцы переключаются на подледный сетевой лов нельмы, сигов, налимов, плетенными из хвороста «мордами» ловят любимых всюду миног. Ловлей щук на блесну мужчины пренебрегают — «женское дело». И в самом деле вроде не трудно — прорубил лунку и сиди терпеливо, подергивай леску.

— Рыба, кажется, тоже понимает, что это женское дело, — улыбаюсь я моим компаньонкам. Они хохочут. У каждой две-три пойманные щуки. У меня — ни одной. Общее мнение: день для ловли неподходящий — погода не та. И я принимаюсь за съемку. Бабушка Эбби позирует с удовольствием, вертит щуку и так, и сяк.

Обычный улов этой бабушки-рекордсменки — пятнадцать — семнадцать рыбин.

— Бывают крупные?

Бабушка разводит в сторону руки. И это не обычная для удильщика похвальба. В аляскинских водах водятся сущие крокодилы — щуки весом до пятнадцати килограммов. Великанша, попавшая в книгу рыболовных рекордов, весила 21 килограмм 720 граммов.

  Фото автора.  9 января 1993 г.

 

Видали?.. Блоха!

(Окно в природу)

Поговорим сегодня о животном под названием блоха. Не очень приятное существо? Да, стоит в одном ряду с клопами, клещами и вшами. Но, во-первых, у Природы нет пасынков, все у нее любимые чада — и человек, и какая-нибудь козявка, всем дано место под Солнцем. Во-вторых, блоха всегда вызывала странное любопытство людей. И третье, при некоторых обстоятельствах блохам свойственно увеличивать свою численность, что чревато не только беспокоящими укусами, но и кое-чем посерьезней.

Словом, объект, достойный внимания.

Биолог, разглядывая насекомое в микроскоп, восхитится уникальным строением блохи, приспособлениями не только пить кровь, но при большом числе шипов, крючков, волосков, гребешков сноровисто продвигаться по дебрям волосяного покрова животных, в перьях птиц, в кружевах белья и в складках грубой одежды.

Особый интерес человека всегда вызывала способность блох к невероятным прыжкам. Человек, имей он такие же данные при своих размерах, должен был бы прыгать выше шпиля Московского университета.

Блоха — существо древнее. Живет на земле уже пятьдесят миллионов лет. Человек по сравнению с ней в истории эволюции жизни — дитя.

Любопытно, что за столь протяженное время облик блохи почти не претерпел изменений — в кусках янтаря она выглядит так же, как наша современница.

Блохи распространены по всему свету. Их 1830 видов. Но для непосвященных все они «на одно лицо». И только узкие специалисты по какому-нибудь волоску могут отличить один вид от другого. Представляете трудности этой работы! И все-таки все виды блох учтены, на каждую заведено «дело». И существует уникальная коллекция блох. Собрали ее не специалисты, а обыкновенный любитель энтомологии Н. Ротшильд. Вы подумали: однофамилец знаменитого финансового магната. Нет, сам магнат Ротшильд. Из мира денежных махинаций человек в частной жизни уходил в мир бабочек и жуков и прославился собиранием блох. Коллекцию свою Ротшильд передал лондонскому музею, выделив крупную сумму на ее обслуживание и на дальнейшую «ловлю блох». Коллекция имеет исключительную научную ценность. Она является сравнительным эталоном в исследованиях животного мира. Только описание коллекции составляет десять отдельных томов.

И если с виду курьезные страсти Ротшильдов фактически — дело серьезное, то более ранние увлечения блохами воспринимаются ныне как смешные причуды. Ну а что вы скажете о галантных французах, носивших на шее цепочки с золотыми шкатулками-клетками, в которых обретались блохи, пойманные на теле возлюбленных, и о возлюбленных, оберегавших блох, чтобы было за чем охотиться. И увлечение это не такое уж давнее — XVII век.

Позднее в моду вошли блошиные цирки. Блох, одетых в жилетки, штанишки и панталоны, запрягали в золотые коляски, заставляли ходить по канату, совершать головокружительные прыжки. Забавляясь с этими оригинальными насекомыми, люди не ведали, что играют с огнем.

Тут самое время вспомнить о болезни, многие сотни лет бывшей бичом человечества.

Чума. Более страшного слова люди не знают.

Первое упоминание о «черной смерти» находим в Библии, а позже многочисленные хроники и воспоминания оставили страшные свидетельства о болезни, буквально косившей народы. «Ассирийский царь Синанкериб в несколько дней потерял 180 000 воинов». «В Константинополе в 544 г. от чумы каждый день умирало до пяти тысяч человек, а в отдельные дни до десяти тысяч». «От чумы не было человеку спасения, где бы ни жил — ни на острове, ни в пещере, ни на вершине горы. Многие лежали по нескольку дней не сожженными», — пишет хроникер Византии.

Из южных районов чума проникла в страны Европы. В средние века от нее погибло около 25 миллионов людей — четверть тогдашнего населения.

Люди не знали причины болезни. Подозревались: «отравленный воздух», «миазмы, исходящие из земли». От внимания людей, однако, не ускользнуло, что болезнь приносится войском, караваном купцов, кораблем, бросившим якорь в порту. («Эпидемию 720–721 годов во французском Марселе связали с приходом из Сирии торгового судна. Из 90 тысяч жителей города 40 тысяч погибли.) Это была плата за беспечность, ибо уже в XII веке в Венеции были приняты жесткие меры: корабль, пришедший в порт, сорок дней оставался на рейде — следили, не вспыхнет ли среди команды чума. Слово «карантин» — производное от итальянских слов «сорок дней» — пришло к нам от давних попыток бороться с «моровыми болезнями».

Люди давно догадывались: болезнь передается как-то от человека человеку. Уже в средние века во время чумы предписывалось не собираться кучно на площадях, в церквах и тавернах. Замечено было и еще кое-что.

В Индии люди покидали поселки, как только обнаруживали в них мертвых крыс, вслед за смертью которых начинался мор у людей. С неожиданной гибелью черных крыс связывали появление чумы и в Европе. Но как объяснить эту связь? Ответа не было до той поры, пока люди не узнали о существовании невидимых глазу животных, способных болезнетворной массой своей сеять смерть. Микроскоп помог разглядеть эти формы жизни. Появились названия: микробы, бациллы, вирусы. Подбираясь к разгадке чумы, исследовали кровь погибших крыс и погибших людей. Нашли в ней одну и ту же бациллу! Но есть, наверное, и посредник, передающий болезнь? Под подозрение попала блоха.

И вот картина под микроскопом: организм ее был буквально напичкан уже знакомыми бациллами. Так, в 1898 году было установлено: переносчик чумы — блоха. (Знать бы это кавалерам XVII века, ловившим блох в постелях возлюбленных!)

Разумеется, не каждая блоха обязательно носила в себе болезнь. Транспортировщиками чумы в человеческом мире блохи становились, когда разгорался пожар эпидемии. Но откуда все начиналось? Энергичными исследованиями было установлено: чума — болезнь на земле древнейшая. Регулярно косила она грызунов — песчанок, сурков, черных крыс. Плодовитость этих сынов Природы очень большая и узда на полчища их должна была отыскаться. Как только численность норных зверьков вырастала и они входили в большее, чем обычно, соприкосновение, чума с помощью блох выкашивала чрезмерность. Так было всегда.

Человека чума особенно не касалась, пока людей было немного и пока они не особенно двигались по Земле. Какой-нибудь охотник, промышлявший сурков, оказавшись в зоне болезни, погибал. Этим чаще всего и кончалось. (Монголы с давних времен, заметив в степи место массовой гибели грызунов, место это помечали камнями. И никто тут не смел появляться.)

Большие пожары чумы в Европе потухли уже в XVIII веке, хотя отдельные вспышки возможны и в наши дни. С распознаньем природы болезни появились активные формы борьбы с чумой — карантин, вакцинация, лекарства. Но и до этого автоматически обуздали чуму в Европе две важные экологические причины. Распаханы были целинные степи с вековыми колониями грызунов, и, стало быть, ликвидированы природные очаги болезни. Вторая причина связана с вытеснением черных крыс натиском пришедших с востока крыс серых (пасюков). Крыса серая к чуме менее восприимчива. И, хотя она тоже может быть источником чумы и других эпидемий (очень тревожен рост численности крыс в нынешней замусоренной Москве!), все же черная крыса опасней.

Природные очаги чумы сохраняются в азиатских, африканских и американских полупустынях, а также в горах. Но существует противочумная служба (в бывшем Советском Союзе она была образцовой), и большие вспышки чумы уже маловероятны. А если болезни нет, блохам нечего и распространять. Да и повывелись блохи. И если санитария у нас совсем уж не пошатнется, шансов даже просто увидеть блоху немного, разве что в птичьем гнезде или же на собаке. Но насекомое это распространяется быстро и было не так уж давно в жилищах обычным. Оно оставило нам поговорки: «Какая блоха тебя укусила?», «Никакая блоха не плоха…», «Поспешность нужна при ловле…».

И вспомним шаляпинский бас о блохе… Интересное насекомое!

Фото из архива  В. Пескова . 16 января 1993 г .

 

Это надо уметь…

(Окно в природу)

Занятно?.. И это не цирк. Коза развлекается. Причем жертва гимнастических упражнений, как видно, уже привыкла к таким прыжкам — не реагирует, спокойно щиплет траву…

Козы знакомы с детства. Я их пас или, на вечер глядя, ходил встречать: пастух, прогоняя коз улицей, не мог за всеми бестиями углядеть, обязательно разбегались по огородам, всюду предпочитая капусту.

Перед войной козы были в селе диковиной. Насмехаясь, называли их «сталинскими коровами». Однако в военные годы козы спасли многим детям если не жизнь, то здоровье. Когда в феврале у наших Катьки и Майки появлялись козлята, их приносили в избу и помещали в просторный ящик. Попахивало. Но неудобство это сторицею окупалось. Козы давали пять литров превосходного молока в день — хватало козлятам и ребятам.

Недели через две малышам в ящике становилось тесно. Их выпускали. И тогда начинался в избе кавардак. Ходьба по полу козлят не устраивала. Им надо было куда-нибудь прыгнуть — на лавку, на кровать, на сундук.

Однажды один акробат ухитрился четырьмя копытцами утвердиться на головке прикрытой шалью швейной машины — бесплатный цирк на дому!

Взрослые прыгуны свои способности развивали. Соседский козел, помню, стоило только пригнуться, норовил без разбегу прыгнуть на спину. И это ему доставляло явное удовольствие. А однажды он собрал толпу любопытных, объявившись на соломенной крыше возле самой трубы. Гадали: как мог забраться? Оказалось, с кучи навоза козел залез на забор и по торцам не очень толстых досок прошел до ветлы, а с нее уже прыгнул на крышу. Обратный путь оказался для козла затруднительным, пришлось его вызволять. И что же, на другой день обладатель апостольской бороды повторил номер — опять его увидели у трубы.

Прародина коз — горы. Жить они приспособлены у самой кромки снегов, где у Природы на учете каждая сухая былинка. Но козам этого корма довольно. По краям пропасти, по скальным уступам, по тонким каменным гребням ходят они в поисках скудной пищи — чуткие, осторожные, бесстрашные в легких прыжках. На третий день от рождения козленок идет за матерью по всем опасным путям.

Дикие козы есть в горах Европы, Азии, Африки, видел я их на Аляске. Считают, родословная домашних коз восходит к азиатскому винторогому козлу. Но вполне возможно, что родня у коз есть в разных местах земли.

Лучше всего домашние козы чувствуют себя там, где есть горы. И не случайно большим числом коз славятся Турция, Греция и Швейцария. Они тут пасутся часто почти безнадзорно.

Были времена, они роднились с горными дикарями, принося крепкое, способное к размножению потомство. Многие козы дичали. Людям это стоило дорого. Козы в буквальном смысле съели леса во многих южных местах Европы, в Малой Азии и Северной Африке, они способствовали опустыниванию земель.

Скотоводство продвинуло коз на равнины. Они тут чувствуют себя вполне хорошо. И все-таки гор козе всегда не хватает. Она ищет любую возможность куда-нибудь влезть: на сарай, на стог соломы, на трактор, на… дерево — у Дона я видел вербу, облепленную козами, как обезьянами…

В библейской древности коз заводили, главным образом, ради пуха, мяса и кож. Знаменитые кашмирские шали и мохеровые шарфы — козий пух. Но издавна славится и козье целебное молоко, особо — парное. В прошлом веке в Европе у двери молочных лавок держали на привязи коз. «Вам сколько?» — спрашивал продавец и надаивал на глазах покупателя сколько надо. А в египетских городах, пишут, еще недавно можно было увидеть женщину, гнавшую улицей три-четыре козы: «Сладкое молоко! Сладкое молоко!» Кому надо было козьего молока, открывали калитки и подавали посуду…

Как далеко ушел человек от этого примитивного доения прямо на улице! И что остается в бумажных пакетах от прежней ценности молока?!

И в заключение несколько слов о козьем характере. Умна, подвижна, капризна, задириста и всегда сама по себе. Привязчива к человеку, но может неожиданно дать рогами под зад. Одним словом, коза-дереза.

  Фото из архива  В. Пескова . 23 января 1993 г.

 

Снежной зимой

(Таежный тупик)

В конце лета я получил от Агафьи письмо на восьми листах — всякие пожелания, новости, жалобы на болезни и на то, что «никто не летит», изба недостроена, печь надо класть, Лето в горной Хакасии стояло дождливым, летных дней почти не было. Но и зимой вертолеты увидел я дремавшими на приколе.

Как вареные раки, брошенные на холод, заиндевело горбились они на стоянке. Летать некому. Цена — пятьдесят две тысячи за час — неподъемна. Летают только по крайней необходимости. Одна из них — вывозить охотников из тайги.

К этой оказии я и пристроился со своим рюкзаком.

Летим. День из тех, о которых Пришвин сказал: весна света. Тайга нежится на ослепительном солнце под подушками снега. Его так много, что стадо маралов, спугнутых на кормежке шумом мотора, увязает в снегу и останавливается.

Река Абакан на быстринах не замерзает даже в очень большие морозы. И во многих местах по белому полю тянется черная лента воды. Она ведет нас все выше и выше в горы.

Один из охотников ждет прилета на дальней точке за рекой Еринат. И вот уже видим: суетится кто-то у темной груды поклажи. Представляю, каким сладким кажется человеку сейчас шум мотора. Четыре месяца без людей.

Вертолет не садится, лишь зависает, накрывая страдальца свистящей пургой. Летят в открытую дверь подбитые мехом широкие лыжи, ружье, собака, ящики и мешки и, наконец, кошкой влезает в машину леший, заросший рыжей щетиной, в сосульках, пропитанный снежной пылью. «Братцы, чего-нибудь закурить!» Как на войне, предпочел сигарете махорку. Глядит на всех жадно, как будто вернулся из космоса… Ноябрь был мокрым, промысел вовремя не пошел, пришлось сидеть в тайге по февраль. «Ребята, еще табачку…»

Агафья, услышав шум вертолета, вынырнула из-под елок, едва мы коснулись колесами снега. Винт еще крутится, а она безбоязненно семенит к вертолету, благодарно машет варежкой летчикам.

Стихает мотор. И в белой молитвенной тишине слышен отчаянный лай Дружка. Ему, выросшему возле людей, здешнее одиночество на привязи, надо полагать, кажется каторгой. Взвивается на задних лапах от счастья, что видит людей.

Агафья ждет вертолета. «а никого нету».

Местечко между тем выглядит тут обжитым. Постройки — курятник, избушки, загон для коз, кладки дров — похожи на маленький странный Шанхай. На всем пласты снега толщиною едва ли не в метр. Над избушкой столбиком тянется к небу тощий дымок. Пар идет из ноздрей у застывших от любопытства коз. Изрыгает из пасти пар, готовый всех облизать и облапать Дружок.

Хозяйка приглашает нас в горницу.

В прежней старой избе мы бы не поместились, теперь дело другое — просторно, светло, стены обиты дощечкой. Конечно, все разбросано как попало. Но такое приходилось наблюдать и на дальних лесных кордонах — если люди появляются редко, хозяйка с беспорядком свыкается и уже не стыдится его. Для Агафьи же это все привычно с рождения.

— Вот печь… — застенчиво обращает хозяйка наше внимание на произведение из двух полубочек, глины и кирпича.

От Ерофея я уже слышал всю эпопею сооружения новой печи. Трудились над нею всю осень. Глиняный корабль с трубой занимает порядочно места. У теплого бока печи лежанка — спать, в просторном чреве весело потрескивают сухие полешки кедра.

— Довольна избой?

— Да, неплохо, спаси Христос, вышло…

О подробностях жизни минувшего года говорить некогда. Предвидя это, ночью перед полетом обо всем я расспрашивал Ерофея. Он, помогая Агафье, а позже охотясь, прожил в краях этих с августа по декабрь. В августе достраивал с лесными пожарниками избу, потом, проводив строителей, сооружал печь, помогал рыть картошку, заготовил на зиму дров. Для охоты поселился Ерофей в пятнадцати километрах от «поместья» Агафьи, в брошенной лыковской избе.

Каждые десять дней спускался на лыжах к избушке Агафьи («По глубокому снегу около четырех часов ходу».) Тут дожидалась его работа, с которой Агафья не могла справиться в одиночку.

Приносил с собой Ерофей хрипевший на севших батарейках приемник. Краем уха, хоть и «греховное дело», Агафья «мирские» голоса слушала. И вполне понимала, что к чему в удаленной от нее жизни. «Это це же стреляют, креста на них нет…» Или обмолвится: «Да-а, и в Писании сказано: будут глады, моры и гонения по местам».

Ерофей, охотничая, претерпел в этом сезоне немало лишений. Находясь с августа у Агафьи, попросил во время заброски в тайгу охотников переправить ему продовольствие на зиму. Но в суматохе мешок забыли. И поправить оплошность было нельзя — прилетов не было. «Мясо промыслить не удалось. И без чая и сахара жил. Пробавлялся картошкой, лепешками и лапшой. Жидковато, конечно, при хождении по тайге, зато фигура теперь, как у лося. И борода вон какая!»

И с ружьишком у Ерофея невеселое приключение вышло. Ружье он спрятал в тайге в старой кедрине. И надо же, именно это место в прошлом году накрыло лесным пожаром.

С тревогой и любопытством добрался охотник к своему тайнику. «Сгорела кедра. От ружьишка осталось только железо. Ложу новую сделал. Из стволов в годности только один. С этим снарядом и добыл любительским промыслом пять положенных соболей. Размышляю вот, во что выручку обратить. Либо чай, сахар, либо — ружье, в тайге нельзя без ружья».

Вспоминая этот ночной разговор с Ерофеем, я подумал: надо бы нам помочь этому бесхитростному человеку. И помочь можно просто. Возможно, у кого-то без надобности хранится в доме старенькая двухстволка. Подарив ее Ерофею, вдруг оказавшемуся в обстоятельствах очень стесненных, мы тем самым протянем руку Агафье, помощь которой стала для Ерофея частью судьбы. Если слово это будет услышано, напишите мне в «Комсомолку».

…Зимний полет в верховья Абакана Ерофей, конечно, не мог пропустить. Пока мы тихо беседуем, пока Агафья раздает автографы кому на клочке бересты, кому на сотенной бумажке, Ерофей по-хозяйски оглядывает печь, прикидывает, сколько надо бы в нее кирпича доложить, справляется о козах, кормит с руки приунывшего петуха. Заходит он в избу вспотевшим, через распахнутый ворот рубашки виден шнурок креста. Я еще во время вечернего разговора шнурок заметил. «Влиянье Агафьи?» — «Да, получается так…»

Больной о болезнях будет в первую очередь говорить. Агафья — не исключение. И надо, как врачу, терпеливо выслушать ее жалобы. «Ломит спина… рука болит… ноги что-то плохо слушаться стали». Все леченье теперь Агафья связывает с горячими ключами. Они ниже по Абакану. Осенью Агафья упросила летчиков туда ее завезти. Оставив хозяйство на Ерофея, «восемь дней купалась в горячей воде с пользой великой» — зажила на руке рана, и оказались ненужными мази, которые вез я ей из Москвы. А вот спина, руки, ноги — болят. И разговор кругами опять приходит к горячим ключам. Я говорю: надо ждать лета, почаще будут летать вертолеты…

Что полеты немыслимо дорогие сейчас, понимает Агафья только отчасти. Энтузиасты, поставившие тут радиобуй с сигналом SOS, породили в наивной таежной душе иллюзию легкой доступности вертолета: дернул за веревочку и он прилетит. Увы, не прилетит. Больше ста тысяч туда и обратно. Кто эти деньги заплатит?

Я не решился сказать об этом. Предупредил только: без самой крайней нужды ни в коем разе за веревочку дергать нельзя. Единственный ли это случай сегодня, когда космическая техника не стыкуется с реальностями жизни! Агафья это понять не может. Но те, кто ставил буй, должны понимать. И либо надо добиться (как?), чтобы по сигналу вертолет прилетел, либо сказать откровенно Агафье: в затее с веревочкой и вертолетом надежности нет.

Даже посильную и реальную помощь оказать Агафье сегодня непросто. Нашим читателям я хочу доложить: отчисления от разосланной подписной книжки «Таежный тупик» мы перевели в Абакан и попросили распоряжаться деньгами исполняющего обязанности министра лесного хозяйства Хакасии Николая Николаевича Савушкина. Этого человека я знаю уже больше десяти лет: умный, добрый, отзывчивый, хорошо знает не только лесные дела, но и мир человеческих отношений. Говорю это для того, чтобы вы знали: собранное нами по крохам — в надежных руках. На «Агафьины деньги» Николай Николаевич уже переправил сюда три мешка муки и крупы, тридцать килограммов мороженой рыбы, сено для коз.

Агафье книжку я подарил с подобающей надписью. С любопытством разглядела обложку. Догадалась и мне сделать надпись на память.

Поговорили еще о козах. Одну (плохо доится) надо бы заменить. И попросила о курах — «три рябеньких…». Оказалось, привезенные сюда белые куры неплохо несутся, но не гнездятся, а Агафье хочется видеть цыплят.

Разложен по полкам ставший уже обычным набор московских гостинцев — батарейки, свечи, лимоны. Гляжу в блокнот на пометки-вопросы. Их много. Но разговор прерывается шумом мотора — отведенное графиком время окончилось.

Почуяв расставанье, отчаянно лает Дружок. Уже привыкшая к неожиданным появленьям гостей и к спешному их отбытию, на этот раз Агафья на горке не остается, а семенит к вертолету. И не в сторонке, пригибаясь от ветра, машет рукой, а подбегает к кабине проститься с летчиками — понимает: от летчиков много зависит ее таежное бытие. У вертолета она кажется маленьким ребенком возле громадной игрушки.

Улетаем из распадка между горами. На карте охотоведа — «не забыть бы кого» — помечены точки в тайге, где ждут нас охотники.

Вот один из них. Из-за боязни, что винтовым ветром унесет поклажу, он ложится на кучу мешков и свертков, обхватив все руками. Опять собака, лыжи, ящики и мешки летят в открытые двери. Сам охотник в шинельного сукна куртке одичавшими глазами оглядывает всех, словно не верит, что снова среди людей. «Ребята, дайте я вас всех обниму!» Хлопанье по спине, соленые шутки, угощение табаком. Четыре месяца — довольно для человека, чтобы остро затосковать по дому, по человеческому голосу…

Еще один в серой суконной куртке. Великан. Сплоховал с укладкой вещей. Легкий мешок, возможно, как раз с соболиными шкурками, стремительная поземка понесла, понесла… Остановился мешок у кромки кустов. Больно видеть: охотник не идет, а плывет, утопая по самые плечи в снегу, к унесенной поклаже. Мы ничем не можем ему помочь, не можем уменьшить ветер — вертолет висит над снежной подушкой.

«Бывает. Не в первый раз», — успокаивает всех охотовед. И правда, все образовалось. Великан швыряет в машину злополучный мешок, подсаживает собак и следом за ними ставит сколоченный из тонких кедровых плах ящик. «Угадайте — что?» Открывает крышку. В ящике семь черно-белых толстых щенят. «Вика и Карабас нагуляли!»

Без приключений, точно по графику опустились в тринадцати таежных точках. Вертолет забит грузом от пола до потолка. Тесно так, что последние двадцать минут полета я стою на одной ноге.

— Вот и опустела тайга, — говорит задумчиво Ерофей, глядя на плывущие вдоль Абакана заснеженные ельники. Но спохватывается. — Как же опустела, не опустела… Не договаривает, знает: я вполне понимаю, что он хочет сказать.

Мы улетаем, Агафья вышла нас провожать.

* * *

Р. S. Этот «отчет» был уже подготовлен к печати, когда пришло опубликованное газетами сообщение. «Агафья Лыкова подала сигнал SOS…» Далее говорилось о ее болезнях и о том, что вертолет из-за дороговизны лететь не может. Я подумал: случилось то, что должно было случиться. Но по какой причине Агафья «дернула за веревочку»? Что-то серьезное или дитя тайги, не ведая о наших житейских трудностях, без крайней нужды потянулось к сигналу. Обеспокоенный, я позвонил в Абакан Николаю Николаевичу Савушкину. Он ответил через два часа: «В абаканском порту сказали: «Никакого сигнала бедствия по спутниковой связи не проходило». Остается только гадать, где зародилась тревожная весть и имеет ли к ней отношение Агафья.

  Фото автора. 13 февраля 1993 г .

 

Не все мороза боятся

(Окно в природу)

Приметой морозного тихого дня много лет служит для меня ворона. На нашем дворе есть у птицы любимое место для созерцанья окрестностей. И если ворона сидит пухлым шаром, значит, неветрено и морозно. Так же, присмотритесь, защищают себя от мороза и воробьи, сороки, синицы, снегири, совы. Воздух — лучший после вакуума теплоизолятор, и природа это учла, — звериный мех и птичьи перья, если их распушить, образуют «футляр» из воздуха. Таким же способом когда-то согревался и человек-«гусиная кожа» и вставание дыбом на ней волосков на это указывает.

В разных местах Земли разность тепла и холода очень большая. В Антарктиде морозы за 70 — обычное дело. Рекорд африканской жары — 58 градусов в тени. При таких температурах лишь человек, создавая вокруг себя искусственную среду, способен выжить. В последние годы, правда, выяснилось: в абсолютно безжизненных на первый взгляд антарктических снегах обитает более сорока мелких животных, главным образом насекомые.

Как-то мы рассуждали о том, как животные, приспосабливаясь к экстремальным для них условиям, прячутся от жары и от холода в норы, в снег, забираются (в пустынях) охладиться на ветки растений, при морозе сбиваются в плотные группы в дуплах. Сегодня расскажем о физиологических приспособлениях переносить крайние температуры. Одна из них: «отключиться» от жизни — впасть в спячку, когда все процессы в организме до крайности замедляются, почти замирают (ежик, сурок, змеи, черепахи, некоторые рыбы, многие насекомые).

Но можно с морозом и побороться. (Спасаться от холода легче, чем от жары.) Один способ — укутаться жиром (киты, тюлени), другой — иметь хорошую шубу (волк, лиса, росомаха, заяц, песец, соболь, северные олени, выдра, бобры, каланы). Но если условия изменяются, что делать с жировым «одеялом» киту, что делать песцу, отрастившему мех вблизи Оймякона, где зимой 70 холода, а летом 30 жары? Природа находит выход. Животные к лету линяют — сбрасывают зимнюю шубу, а к холодам она вновь отрастает, да еще и становится нужного цвета (зайцы, песцы, горностаи). А киты, вырабатывая много тепла при движении, от перегрева не погибают — начинает работать целый каскад приспособлений, отводящих тепло.

Много приспособлений и для сбереженья тепла: лапы у тундряной куропатки и полярной совы покрыты перьями; у белых медведей мех растет даже на тыльной стороне лап; гусеница, которую иногда видишь на мартовском снежном поле, — черная (легче согреться на солнце); лягушачья икра представляет собою прозрачный шарик, фокусирующий солнечные лучи на зародыше; бабочка тонко регулирует поступление к тельцу тепла, раскрывая или соединяя крылья на солнце. Того, что мы достигаем надеваньем перчаток или снятием с головы шапки, животные добиваются веками отлаженными приспособлениями своего организма.

Или возьмите пчел. Жизнь насекомых зимой замирает — одни погибли (например, все шмели, кроме матки), другие оцепенели до весеннего солнца. И только пчелы остаются живыми, сохраняют тепло и даже иногда подают голос. Отдельно каждая пчела обогреться, остаться живой не может. Но все вместе, образовав плотный клубок, пчелы уподобляются некому сверхорганизму, противостоящему холоду. Мороз в лесу под 40, а в дупле башкирской пчелы бурзянки, в середине клубка температура плюс 35 градусов. Поддерживается она поглощением запасов меда с выделением тепла.

И еще. Мерзнешь — двигайся! Посмотрите на сторожа, он в тулупе и в валенках, но ему холодно. А вот по парку трусцою бегут легко одетые люди — и от них пар. Мышцы во время работы выделяют много тепла. Если мы почему-либо не можем эту «печку» включить, она включается и сама — начинаем дрожать. Дрожь — явление не бесполезное. Это способ организма хоть немного согреться.

Приспособлений не только выживать, но и выводить потомство в экстремальных условиях много. Самку клеста можно увидеть сидящей на яйцах в гнезде, присыпанном снегом. Клесты кормят птенцов сосновой или еловой «кашей», в шишки поспевают только к зиме, вот и приходится в такое время обзаводиться семьей.

Пингвины высиживают (точнее, выстаивают) единственное яйцо при зимних морозах, положив его на лапы и прикрыв животом. Обилие кровеносных сосудов в «наседном» месте обеспечивает инкубацию, а вырастает птенец уже летом, хотя в Антарктиде оно тоже морозное и метельное.

Верблюд, приспособленный жить при резко континентальном климате — жара летом, морозы зимой, — безболезненно меняет температуру тела. Днем она может у него достигать 40,5 градуса, опускаясь ночью до 35. (У некоторых видов колибри температура ночью понижается почти вдвое.)

Наконец, сам человек тоже имеет много приспособлений переносить сильный холод. Главное из них — согревать поступающий в легкие воздух.

Представляете, что бы стало с нежной тканью дыхательного аппарата, ворвись в него поток леденящего (40 градусов!) газа. Но катастрофы не происходит. Уникальный кондиционер под названием нос берет на себя главный удар мороза, а дальше: трахеи, бронхи — в легкие воздух приходит уже утепленным. И в какое короткое время — время одного вдоха!

Волосы на нашей голове — хорошая защита от солнца и от мороза. (Хождение без шапки зимой, однако, может привести к менингиту!) Борода и усы природой мужчине оставлены не для красы — для утепления. Бороду, правда, вполне заменяет хороший шарф, а вся одежда, регулируемая по сезонам и зонам, позволяет людям жить и работать в любом самом суровом месте планеты.

Животные столь больших возможностей не имеют.

Пингвинам, привезенным в зоопарк, надо заводить холодильник, а питону и обезьянке создавать тропики.

Бабка моя шутила: «Больше всех мороз страшит тараканов».

Это правда. Жители юга на север продвинулись, приспособившись к обитанью в жилье человека (и стол, и дом!). Бороться с ними, все знают, изнурительно трудно. Но есть надежное средство — мороз. В деревнях раньше так и боролись с докучливыми «квартиросъемщиками»: избу зимой оставляли на день открытой — мор поголовный!

…Самый сильный мороз на планете — минус 89,2 градуса — отмечен 21 июля 1983 года на станции Восток в Антарктиде.

  Фото автора. 20 февраля 1993 г.

 

Глухари во дворе Кирпичевых

(Окно в природу)

Это похоже на чудо. Садик почти в центре Москвы, а в нем по февральскому снегу кругами возле куста смородины ходит, токует глухарь.

Вроде бы рано еще токовать, да и не очень подходящая обстановка — лает собака, слышно урчанье автомобилей, человек с фотокамерой почти рядом, но глухарь веером распустил хвост и пока что без звуков совершает свой танец-пробежку.

Еще семнадцать птиц — угольно-черные, краснобровые глухари и рыженькие глухарки, — вытянув шеи, из вольеры наблюдают за чем-то в небе.

— Ворону заметили, — говорит хозяин этого необычного птичника. Он открывает вольеру и, подставив плечо ближайшему глухарю, выходит наружу. Чего бы птице не полететь, крылья у нее не подрезаны… Нет, спокойно сидит на плече, хватает с ладони хозяина крошки хлеба.

Этого чудотворца в берете, в запотевших очках, счастливого от того, что гость хорошо понимает необычность всего, что видит, я знаю давно. Мы встречались, когда в волосах у обоих еще не было седины. И тогда так же вот любовались большими лесными птицами.

— Сколько воды утекло, сколько перемен разных! А ты все тот же.

— Да вот получается — однолюб. Дон Кихот-глухарятник. Теперь заодно со мной еще сын. Кончает охотоведческий факультет — практика, кроме таежной, еще и тут, на дому… Глухарь — птица древняя в наших лесах.

Птица крупная, интересная, для охотника праздник — повстречаться с красавцем. К сожалению, глухарь очень чуток к малейшему беспокойству. Там, где часто появляются люди, глухари исчезают. Глухари токовали когда-то в лесах Европы, обычными были они в Подмосковье. Времена эти в прошлом. Большие древние птицы по-прежнему благоденствуют, но лишь там, где их не тревожат.

«Научиться разводить глухарей в неволе. По возможности изменить поведение птиц. И выпускать там, где глухари когда-то водились». Такую задачу поставил перед собой в 50-х годах молодой орнитолог Сергей Кирпичев. Задача была новой и дерзкой — глухарей, олицетворяющих собою дикость природы, никто в неволе не выводил. Подступаясь к этой работе, надо было хорошо изучить птиц в природе: где держится, чем кормится, как воспитывают потомство, защищаются от врагов и болезней? «В Сибири возле Байкала я видел громадные глухариные стаи. Представьте три-четыре сотни больших вольных птиц! Такие стаи в Сибири есть и поныне… Кое-кто думает: еда глухарей — лишь ягоды и хвоя. Нет, любят они и мясо, особенно в молодом возрасте. Насекомые, ящерицы, мыши, лягушки — постоянно в поле зрения птиц.

Тут вот на «ферме» мы обязаны помнить об этом — «склюют» случайно залетевшего воробья, ведро лягушек съедают, по часам замечали, за десять минут. Но и сам молодой глухаренок в природе — добыча желанная для лесных хищников. Лиса, куница, ястребы, совы, даже змеи подстерегают пуховичков. Из десяти глухарей взрослыми становятся только два-три».

Не очень сложное дело — найти в лесу глухариную кладку и поместить ее в инкубатор. Но появятся ли из яиц жизнеспособные, уже на десятый день жизни готовые стать на крыло птицы? Не всегда. Несколько лет велись эксперименты — приборами был исследован режим нагревания яиц в гнезде у глухарки. С учетом этого был сконструирован инкубатор. Теперь все в порядке — птенцы из яиц появляются дружно, почти без отхода.

Теперь задача: воспитывать глухарей так, чтобы они способны были самостоятельно жить в природе, не испытывая, однако, слишком большого страха от близости человека. Это даст возможность поселять птиц в местах, где они жили когда-то, но куда сама природа вернуть их не может.

Большая, длиною в целую человеческую жизнь работа находится сейчас на этой последней стадии. Глухарей, выращенных в Москве, Сергей Павлович с приходом лета увозит в верховья Волги и там на лесной полянке «обучает» их жить в дикой природе, попросту говоря, дает им свободу кормиться, прятаться от врагов и только к вечеру собирает их на «контрольную территорию». Семнадцать глухарей, живущих сейчас в вольерах, уже прошли эту школу. Ученый надеется на выбранном месте сформировать из них ток и, если получится, — выпустить птиц на свободу. И будет готовить к тому же новое поколение с поправкой пока что возможных ошибок.

После съемки сидим за чаем. Отец с сыном обсуждают починку инкубатора и завтрашнюю поездку к электролинии, которую чистят от зарослей сосняков, — можно вдоволь разжиться сосновой хвоей. «Счастье: зимой глухари могут питаться доступным бесплатным кормом!»

Но корм-то нужен не одним глухарям. И старший из Кирпичевых, девяностолетний Павел Яковлевич, слушая разговор сына и внука, наклонившись, деликатно спрашивает гостя: а верно ль сложилась у сына жизнь и надо ли внуку двигаться следом?

Я говорю подобающие слова. И старик радостно соглашается:

— Да, да, я тоже так думаю. Жизнь поблекнет, если все, решительно все будут молиться на денежную бумажку. Должны быть люди с любимым делом.

Чувствуется, тема эта в доме уже обсуждалась, и я лишь посвящаюсь в то, что принято единодушно тремя поколениями мужчин и двумя женщинами, связавшими судьбу свою с одержимыми Кирпичевыми — свекровью-певицей и невесткою-архитектором. «Глухариное дело» — наша общая радость!» — сказано было за семейным столом. Радостно было это услышать. Радостно было участвовать в разговоре о том, как будут токовать птицы, как сядут глухарки на яйца, как повезут глухарят летом в лесное место над Волгой…

  Фото автора . 27 февраля 1993 г.

 

Домик для друга

(Окно в природу)

Есть птицы неприхотливые, например, кулики — кладут яйца прямо на землю. Пингвинам для гнезд нужны камешки, уткам — обилие пуха. А некоторые из пернатых не могут растить птенцов без крыши над головой — селятся в дуплах. В старом лесу коммунальных проблем почти не бывает — вековые деревья имеют в стволах пустоты. Но если дупла не найдется, квартирный вопрос становится острым, птицы-дуплогнездники в таком лесу не задержатся. Вот почему очень важно вешать в лесу дуплянки или домики из досок.

Было время, каждый лесник вешал к весне десяток-другой дуплянок. Было время, школьники, отмечая День птиц, развешивали множество птичьих домиков. Куда девался замечательный этот обряд встречи весны? Почему бы с пользой для птиц и с не меньшей пользой для самих мастеров не возродить это жизнеутверждающее деяние!

Я первый скворечник сработал под руководством отца. Дело оказалось вполне посильным десятилетнему пацану. И сколько радости-гордости испытал я, услышав однажды утром «скворченье» прибывшей с юга птицы. Пела она, захлебываясь от радости, приспустив крылья, и я вполне законно расценил эту песню как благодарность за домик, поднятый над двором.

Потом я видел, как скворцы садились на спину коровы и дергали для гнезда шерстку. Помню и первые робкие всхлипы скворчат в новостройке. Я прикладывал к жерди ухо, и слышимость была громче… Много лет прошло, но помнятся все подробности этой маленькой, очень важной житейской победы — «моя скворечня!».

В точности неизвестно, с каких пор люди стали обеспечивать птиц домами. В историческом музее и в московском музее Коломенское я видел скворечники очень старые — на две, на три, на четыре «квартиры». Такие, по моим наблюдениям, и сейчас строят в Новгородской и Тверской областях, располагая жилища бок о бок либо в два этажа.

Повсюду есть энтузиасты, строящие птицам жилье. В Англии прославился железнодорожный рабочий Фред Хант. Все свободное время отдает он строительству — «пятьдесят домиков разной формы для разных птиц за неделю». Домики Хант рассылает всем, кто их пожелает повесить для привлечения птиц, и даже посылает по почте — «это мой вклад в сохранение дикой природы».

В Америке птичий домик можно купить в магазине. Но, конечно, куда приятнее сделать его самому, на свой лад и вкус. В российских деревнях я сделал немало снимков разнообразных скворечников. И есть у меня занятное развлечение — во время пеших прогулок давать скворечникам имена. Присмотритесь — и вы обнаружите: скворечники удивительно напоминают людей с различным обликом и характерами.

Вот «Толстяк», «Ротозей», «Молодой офицер», вот «Бабушка без зубов», «Подвыпивший», «Три близнеца» и так далее в меру фантазии, она развивается, если идешь вдвоем-втроем. Попробуйте. Уверен: дорожная эта забава привьется.

Но хорошо бы в числе воздушных этих построек иметь где-то и свой скворечник. Неизъяснимая радость выйти и слушать, как прилетевший с юга скворушка-Егорушка «скворчит» — повествует о дальней дороге к дому, о том, что на крыльях принес он весну.

  Фото автора.   13 марта 1993 г.

 

Маковый рай

(Окно в природу)

Очень может быть, что маковые зернышки эту синицу интересуют просто как вкусная и питательная еда. Именно так воспринимаем мы булочки и пироги с маком (куда они делись?!). Но может быть, эта синица пристрастилась к наркотику — некоторые сорта мака в большом количестве содержат опий (морфии, героин, кодеин — его производные).

Наркотики животных интересуют так же, как человека.

Два года назад на Камчатке мы сидели возле огня с пастухом. Старик чинил обувь и время от времени переставлял в тень палатки ольховую ветку с нанизанными на нее грибами. То была не еда. Настойку из грибов-мухоморов северные народы издревле потребляют как наркотическое средство. «А чувствуют ли веселье олени, поедая грибы?» Старик ответил определенно: чувствуют. Грибы поедаются всеми. Но лишь у отдельных оленей развивается к ним пристрастие.

Таких зовут «грибниками». Олень-наркоман уже не может пастись спокойно, он взбудоражен, все время бежит, ищет желанный гриб.

Кроткая птица голубь, но тоже может пристраститься к веселящему средству. Несколько лет назад в Нью-Йорке обратил внимание на странные кувырки в воздухе голубей. Проследили, где кормятся, и обнаружили на пустырях среди бурьянов знаменитую «травку» под названием марихуана (дикая конопля). Наркотик. В Нью-Йорке «травку» кое-где украдкой растят на балконах. Но обнаруженную на пустырях голубями никто специально не сеял.

И все-таки ниточка тянется к «допингу». «Для повышения вокальных способностей» канареек пошла мода давать им семена конопли. При чистке клеток они попадали в мусор, а с мусором на пустырь.

Наркотические допинги (английское слово «допинг» означает «давать наркотик») давно открыто или втихую даются животным — подстегнуть организм. Корнями имбиря, смешанными с крапивой, кормят собак туземцы Новой Гвинеи перед охотой на казуаров и диких свиней — «собаки от этого так свирепеют, что иногда набрасываются на хозяина». В странах Азии, готовя птиц к зрелищным петушиным боям, им в пищу подмешивают яд кобры. Недобросовестные жокеи перед забегами потчуют лошадей химикатами (раньше давали шампанское). Наркотики «для злости» негласно добавляют в пойло быкам перед корридой. Боевых слонов в Индии перед сражением поили вином.

Рюмку водки опрокидывает в горло собаке тщеславный любитель почетных дипломов перед притравкой лаек по живому медведю. Даже спортивных голубей, летящих на скорость, ухитряются стимулировать наркотиками.

В лабораториях физиологи убедились: у животных, как и у людей, наступает стойкое привыкание к наркотикам. Они жаждут их получить.

«Крысы, которым давали на выбор еду и наркотики, выбирали наркотики, обрекая себя на голодную смерть». При этом они становились неряшливыми, агрессивными или подавленными.

Любое животное — паук, слон или ворон, — получая наркотик, меняет свое поведение.

Сеть паука уже не имеет строго запрограммированного рисунка — «ткет что попало»; слон становится невнимательным, неосторожным, иногда буйным; птица в нарушение поведенческого закона — «ворон ворону глаз не выклюет» — выклевывает глаза собратьям. Муравьи «становятся бестолковыми». Начинают сновать без всякой видимой цели. (Однажды по такому их поведению обнаружили под муравейником тайник с героином.)

К счастью, животные наркоманами становятся лишь по умыслу человека либо по стечению обстоятельств. Регулярного потребления наркотиков в дикой природе животные чаще всего лишены — выпал снег, и олень уже не отыщет грибы-мухоморы, — но расположенность к ним, кажется, есть у всех. «Вкус» к наркотикам, однако, неодинаков. Слон «балдеет» от эссенции мяты, крысы, искусно избегая всяких приманок в ловушке, не могут устоять перед морским луком. Он для них гибельный, и все-таки они жадно его поедают. Оленей возбуждает левзея («маралий корень»). Они настойчиво ищут растение и едят корневище. Некоторые рыбы, отведав разлитой нефти, не бегут от опасного места, напротив, к нему собираются. Такую же страсть имеют медведи к бензину. Было немало случаев у геологов и охотников: медведи утаскивали канистры, возбужденно катали пустые бочки, с наслаждением валялись в местах, где разлита солярка. И всем известна страсть кошек к валерьянке, не только домашних, но также и рысей, львов, тигров.

Есть много веществ, поглотив которые даже в очень малых количествах живое существо возбуждается или обретает спокойствие, утоляет боль или испытывает эйфорию. Человеку известны мак, конопля, кола, эфедра, некоторые грибы — лишь малая часть громадного арсенала природных химических соединений, способных сильно влиять на живой организм. Животные за долгую эволюцию приспособились инстинктивно находить и дозировать вещества, помогающие многим функциям организма. Человек то же самое делает, руководствуясь знаниями и строгим контролем: «Не навредить!» Наркотиками пользуются при операциях, ими снимают нестерпимые боли от ран. При этом человек погружается иногда в блаженное состояние. Испытавшие это хотят повторения «рая» снова и снова. Часто пристрастие вызывает желание освободиться от стресса, забыться в горе или даже легкомысленное любопытство.

Такова ловушка наркотиков. Физиологи, исследуя «биохимическую фабрику» организма, приходят к выводу: природой в нем вырабатываются специфические вещества — «собственные наркотики». Действуя строго дозированно, они очень тонко регулируют состояние организма — помогают преодолеть стресс, снимают боль, страх, возбуждают, успокаивают, дают ощущение радости при успехе, при половой близости, при многих других проявлениях жизни: «заработал — получи». Поломка или разлад системы, недостаточность ее стимулов заставляют прибегать к посторонним химическим средствам. Некоторые из них задевают «центр радости» (есть такой пятачок в топографии мозга). Вторжение их подобно громадной сумме «незаработанных денег».

Гульба на них сладостна. Ее хочется повторять, повторять. Эйфория (безбрежная радость, приподнятость чувств, беспечность, не соответствующая объективным условиям) достигается грубым прямолинейным вторжением в тонкую сферу эмоций и стимулов. «Мелочь» из «кошелька» тонких биохимических процессов при этом перестает действовать, «шестеренка» эйфории вертится в отрыве от сложного механизма управления жизнедеятельностью.

Организм необратимо расстраивается, теряет связь с внешней средой. И остановка «шестеренки» мучительна. Возникает непреодолимая потребность получить новый заряд «вращения».

Такова (схематично) природа макового, конопляного, грибного, алкогольного рая.

Физиологический механизм его у животных и человека одинаков. Но животные лишены возможности получать наркотики регулярно, и привыкание к ним наблюдается редко. Человек же изощряется получать их множеством разных путей и почти неизбежно обрекает себя на гибель, приносит страдания близким, становится социально опасным.

Размышления эти — результат собственных наблюдений и прочтенья с карандашом интереснейшей книги «Тигр под наркозом: животные — наркотики — человек» Сергея Александровича Корытина, много лет плодотворно изучающего поведение животных.

  Фото из архива В. Пескова . 27 марта 1993 г.

 

Любимец ночи

(Окно в природу)

Позапрошлым летом в поселке у речки Рузы сидел я над грудой бумаг дальнего путешествия. Надо было осилить большую работу. Но в мае она не клеилась оттого, что почти не спал по ночам. Виновником этого был соловей. Как только недлинная майская ночь опускалась в ельники возле дома, певец водворялся в полюбившийся ему куст сирени у самой форточки и до утренней зари наяривал так, что подрагивала оконная занавеска.

А я испытывал смешанное чувство восторга от этих концертов и досады — приходилось в ущерб работе досыпать днем.

Однажды мне захотелось увидеть певца. Где-то после полуночи, придержав двери, чтобы не скрипнули, необутым, на цыпочках подошел я к кусту и замер. Песня минуты на три прервалась, а потом вдруг грянула со всеми коленцами, переливами, разбойничьим свистом и щелканьем в метре от моего уха.

Включив внезапно фонарик, я увидел певца. От сильного света птица оцепенела, и я мог ее как следует разглядеть. Малютка! Просто не верилось, что этот громогласный солист майской ночи не более воробья. Такой же серый, правда, не в армячишке, а в изящно скроенном сюртучке. Остренький клюв. Глаза, большие, черные, в лучах фонарика сверкали, как драгоценные камешки. С минуту сидел соловей неподвижно. Я его видел. Он меня — нет. Потом — фр-р-р… И исчез в темноте. Но ненадолго. Полагая, что с испугу певец замолчит, я взбил подушку: «Теперь посплю…» Не тут-то было! Минут через десять у форточки раздалось щелканье, оглушительный свист, дробная россыпь волшебных звуков. И я опять до рассвета приготовился быть в плену у певца.

Давайте вместе его рассмотрим. На этом снимке, присланном Михаилом Яцуком из Киева, солист запечатлен не во время концерта, а за работой. Четыре птенца требуют пищи. Певец, добывший жирного овода, соображает, в чей желтый рот его положить. В такие дни (середина июня) уже не до песен. Соловьи, не смолкавшие пять недель, теперь как бы исчезли. И только знающий человек в старательных серых птичках угадает первостатейных солистов.

Прилетают соловьи из теплых краев в пору, когда зеленый дым мелких, с ноготок, листьев заполняет леса. В такое время, проходя мимо зарослей возле речки, оврага или пруда, вдруг слышишь чеканную сильную трель. И замираешь — соловей!

Первыми на родине появляются самцы и, облюбовав местечко, призывают к себе подругу. Самки прилетают дней через пять. Летят они ночью и по песне, по ее громкости и по ладу выбирают своего суженого. В песне закодировано все: здоровье солиста, сила его любви, умение выбрать и защитить от соперников маленькое жизненное пространство. Так что песня адресована не нам с вами, мы просто свидетели таинства птичьей любви.

Поселяется парочка соловьев в зарослях, предпочитая близость воды. Гнездо вьется под полом у кустов, чуть приподнятым от земли на растительной ветоши. Это сберегает его от сырости. Пять-шесть темных зеленовато-серых яичек-обычная для соловьев кладка. Свадебной песней сопровождается сооружение гнезда и появление в нем яиц. Теперь, когда сердце подруги покорено, песней соловей встречает утреннюю и провожает вечернюю зарю. А иногда в сумерках зарослей подает голос даже и днем — это знаки соперникам: место занято и сердце тоже.

Цветет черемуха, входят в русло ручьи и речки, порхают по первым цветам бабочки, жужжат пчелы, шмели. А все, кто может, поют.

А главная песня весны — соловьиная — все эти радости жизни соединяет.

Соловьев несколько видов. Наш соловей обыкновенный живет в Европе к востоку от Дании и в Азии до теченья Оби. Слово «обыкновенный» не должно вводить в заблуждение. Именно этот вид соловьев славится пением. Считается даже: в птичьем мире нет певцов искуснее соловья обыкновенного. Сложная его песня состоит из множества сильных, разнообразных, гармонично льющихся звуков. Песня так хороша, так выразительна, что, услышав ее, уже не забудешь, ни с чем не спутаешь.

Песня, однако, не у всех соловьев одинакова. Молодые певцы лишь пробуют голоса. Им предстоит еще, прислушиваясь к какому-нибудь маэстро приречных зарослей, овладеть мастерством.

Соловьиная песня, кажется, вбирает в себя все лучшие звуки природы. В ней можно услышать и клыканье дятла желны, и коленце из песни дрозда, и молодецкий посвист. И нечто не объяснимое с названием «лешева дудка». И все в гармонии, в строгом чередовании. У больших мастеров — до двенадцати разных колен, звучащих с поразительной для маленького певца силой, чеканностью, чистотой.

Пение некоторых птиц можно условно выразить словом. «Чьи вы?» — стонет чибис. «Чечевицу видел?» — поет чечевица. «Крэкс-крэкс!» — скрипит коростель. Соловьиную песню таким образом передать сложно. Но подражание все-таки кое-кому удается. На Хопре в сельце Варварино знал я немолодого уже лесника Василия Александровича Анохина. Он подражал соловьям так мастерски, что некоторые певцы принимали его за соперника и, возбуждаясь, не слетали с куста, подпускали почти вплотную. А однажды после состязания с соловьем лесник озорно оглянулся — не слышит ли кто? — и на особый лад страстной скороговоркой изобразил соловьиное пение: «Тимох! Тимох! Тимох!.. Положил Дарью на мох! Дарья: ох-ох-ох! И Тимох: тю-тю-тю!..»

В народном творчестве — прибаутках, пословицах, поговорках, в стихах, во множестве песен упоминается, славится соловей. «Любимец майской ночи очаровывает своим бесподобным пением даже самые жесткие сердца и зачерствевшие души», — писал знаменитый натуралист, знаток певчих птиц Кайгородов.

Соловьи, слава богу, не перевелись. И сейчас самое время их ночных песен.

  Фото из архива В. Пескова . 15 мая 1993 г.

 

Солнце всходит и заходит…

(Окно в природу)

«На солнце можно положиться. Оно взойдет обязательно». Хорошая шутка! В самом деле, что бы ни случилось на нашей грешной земле, солнце, подмигнув на горизонте нам вечером, утром непременно снова появится поглядеть: «Ну как вы тут без меня, живы-здоровы?»

Солнце — главный объект поклоненья у всех народов. С самого своего детства человечество чувствовало зависимость всего живого от солнца. А сегодня мы все хорошо понимаем: зернышко хлорофилла, рожденное в растениях солнцем, являет собою начало всех цепей жизни. Без зеленого мира не было бы на земле ни животных, ни человека. Все живое и вся жизнь в фантастическом ее разнообразии обязаны Солнцу. Миллионы лет без выходных, без отпусков и рождественских праздников посылает светило энергию во все стороны космоса, и часть ее попадает на шарик с названьем Земля.

Все, что есть у нас на столе, в конечном счете — консервированная энергия солнца, горение в печке полена — то же самое. Лампочка над столом у меня горит потому, что бешено вертится турбина. А вертит ее тепло, запасенное в кладовых солнца — в угле, в нефти, в газе. Если вертит турбину водный поток, то и тут работает солнце. Движение вод на земле, испарение океана, транспортировка влаги над землей облаками, весенние половодья, грозы, молнии, ветры, радуга красок, загар на плече — все это солнце…

И немного об особенных радостях в человеческой жизни: о встречах и прощаниях с солнцем. Те, кто могут рано вставать («жаворонки»), говорят, что не знают лучшего часа, чем видеть, как начинает светиться восток и как все оживает с появлением солнца. С завистью слушаю эти рассказы, потому что принадлежу к «совам», до рассвета подняться — мученье. И лучшее время для меня — закат солнца, час вечерней зари. Думаю, нас таких много. Свидетельство этому — песни, стихи, поговорки о вечерней заре, о красном солнышке, о тихой радости этого часа.

В самом деле, кто на закате не останавливался полюбоваться богатством красок, облаками, причудливо подсвеченными, позолоченными, «оплавленными» по краям солнцем. Иногда закатные краски суровы, тревожны. Одному в них видится изменение погоды, другому — знаменье судьбы. На холстах у позднего Рериха игра вечернего света на облаках и на горных вершинах обретает образность, мистическую значительность. Но это лишь крайнее выражение человеческих чувств. Обычно заря вечерняя пробуждает тихую радость, ощущенье неумолимо текущего времени, мысли о неизбежном. «Заря моя вечерняя, любовь неугасимая…» — поется в песне. «Вышел за Заказ вечером и заплакал от любви благодарной за жизнь», — записал в дневнике Лев Толстой.

Солнце на закате выглядит иначе, чем днем. На него можно глядеть. Оно похоже на малиновый остывающий диск и по мере приближения к горизонту становится больше и больше. «Оптический эффект земной атмосферы», — говорят сегодня нам физики.

Но поэтическое чувство души этот трезвый закон разрушить не может, солнце вечером как будто приближается к человеку, не слепит и, кажется, хочет сказать на прощание что-нибудь очень хорошее. «Красно солнышко!» — говорим мы о человеке, которого любим и ценим.

И теперь подошли мы к вопросу: а животные? Что-нибудь значат для них закат и восход? Речь не идет о дне и ночи — тут все ясно. Есть животные, для которых темень, так же как для людей, — время сна, для других же с заходом солнца только и начинается жизнь, например, выходит из норы на кормежку барсук, летят охотиться совы. Речь о другом. Восход солнца и момент, когда оно готовится скрыться за горизонтом, останавливают ли внимание животных? Я не думал об этом до одного любопытного случая.

Было это в июне, солнце садилось по летнему графику поздно. Я провожал его, забравшись на холм. В бинокль было видно огромную, слегка сплющенную и размытую по краям толщей воздуха ягодку клюквы. Обещавшая ветер заря была подобна пожару. «Кто еще вместе со мной наблюдает закат?» В лощине я разглядел старика в линялой синей рубахе. Прервав работу, он провожал солнце — красная полоса света горела на остро отбитой косе. Повернувшись с биноклем, я увидел опушку леса, мимо которой под сенью деревьев не раз вот так же вечером проходил. Теперь опушку я видел чуть сверху со стороны. И вот что подали к глазам моим стекла бинокля. На крайних деревьях опушки по вершинам сидели птицы — сороки, вороны, дрозды и какая-то разноперая мелкота. Ни песен, ни какого-нибудь шевеленья. Все сидели спокойно, головами в сторону заходящего солнца.

Было что-то молитвенное в этом вечернем сборе.

Минут двадцать простоял я с биноклем. Птицы сидели, как изваяния. Солнце между тем скрылось, и заря понемногу стала бледнеть. Надо было успеть к автобусу, и я с сожаленьем расстался с опушкой, не зная, чем завершилась «закатная птичья молитва». Я был убежден: заходящее солнце привлекло птиц на край леса. И сидели они, очарованные происходившим у горизонта.

В ближайшее воскресенье к урочному часу я поспешил к знакомой опушке и с волнением увидел картину уже знакомую. Простым глазом с холма птицы не различались. Но бинокль позволил разглядеть всех «прилетевших проститься с солнцем». Именно такими словами пометил я в блокноте наспех сделанную зарисовку.

Было это несколько лет назад. С тех пор на закате солнца не упускаю случая понаблюдать за животными. Эффектного, уже знакомого зрелища видеть не приходилось. Но заметил: лес на вечерней заре притихает, птиц видишь преимущественно на вершинах деревьев, обращенными глазами к закату.

Размышляя об этом, вспомнил я Африку. Там однажды около часа наблюдали мы неподвижную группу жирафов. Закатное солнце застало их на открытом пространстве. (А может, они специально на него вышли?) Жирафы стояли в оцепенении, наблюдая, как огненный шар сближается с горизонтом, солнце скрылось. И жирафы тихо, торжественно двинулись к жиденькой роще быстро темневших деревьев.

Читая записки натуралистов, я искал подтвержденья «вечерней молитвы» у птиц и зверей. И кое-что важное обнаружилось. Вот, например, выписка из журнала «Юный натуралист». В. Новиков: «Мой деревенский домишко — тот же скрадок. Что бы ни делал, а из окна нет-нет да и увидишь — то синичку, то снегиря, то свиристелей. Однажды — дело было вечером, зимой — заметил на подсолнечных будылках пару сорок. Головы у них были вытянуты, хвосты опущены…

Когда я снова поглядел в окно, сорок оказалось уже не две, а четыре. Через некоторое время пятая подлетела, шестая, седьмая. Все сидели на будылках рядком, клювами к солнцу. Чинно сидели — без стрекота, без обычного верченья хвостами… Сорочьи посиделки длились более часа, до темноты. А я так и не разгадал, для чего же вдруг собрались и тихонько позаседали крикливые непоседы».

С уверенностью можно сказать: ритмы смены дней и ночей касаются всех живущих под солнцем. Границы смены света и тьмы не могут не останавливать внимания животных и хоть как-то влиять на их поведение. У некоторых из них явно есть ритуал, подобный человеческому «присесть перед дорогой». Но, возможно, краски и игра закатного света как предвестники ночи, как-то волнуют животных. Возможно, дневное светило в момент ухода за горизонт для сороки не просто солнце, а красно солнышко. Воруют же сороки всякие блестящие и цветные вещицы, а птица шалашник место любовной встречи украшает лепестками цветов и всем, что может привлечь взыскательный взгляд подруги. А чудо-хвост у павлина! А фантастической красоты перья у райских птиц и фазанов!

Природой все это создано для кого-то, кто может заметить и оценить. Человек? Да. Но вовсе не для людей рядятся павлины в павлиньи перья и носят «сорочку» сороки. Американская исследовательница животного мира Салли Керригер определенно пишет о наличии у некоторых животных «предэстетического чувства». И если ошибки в том нет, то почему не подумать: заходящее солнце волнует не только людей.

Фото автора. 29 мая 1993 г.

 

Рыбья пляска в Стамбуле

(Окно в природу)

Проплывали Босфор. В туманно-золотой дымке проступал силуэт знаменитого города.

— Стамбул — Византия — Константинополь — Царьград. Все это один и тот же город, — просвещал на палубе бывалый матрос не слишком сведущего молодого туриста в кожаной куртке.

— Василь Михалыч, — повернулся матрос ко мне, — вот тут уж точно для вас ничего нету. Вместо деревьев одни минареты…

В шутку с матросом мы заключили пари: если я не найду в Стамбуле хоть что-нибудь для нашей субботней беседы, матрос (читатель и почитатель «Окна) отстоит внеурочную вахту.

Я тоже взял на себя посильное обязательство. И вот мы в объятьях Стамбула. Стоянка до обидного коротка — всего пять часов. Собор Софии, Голубая мечеть и базар. Вот и все, что успели увидеть. Но я уже на базаре почувствовал: спор с матросом вполне могу выиграть. В фантастической толкотне-тесноте необъятного, самого крупного в мире торжища («город в городе», «продавцов больше, чем покупателей») я увидел медведя. Живого, настоящего. И не в клетке, а на узкой улочке между лавок в потоке людей. Зверь, как собака на поводке, валко шел за хозяином. И никто вниманья не обращал. Для базара ручной медведь, способный показать, «как ребята воруют горох», «как ходит пьяный» или что-нибудь иное на турецкий манер, был, как видно, привычным.

А я на ходу достал из сумки фотокамеру (спрятал потому, что устал от вопросов: «продается?») и с фотокамерой бросился догонять живую реликвию — медведи когда-то были непременной принадлежностью и российских базаров-ярмарок.

Но выиграть спор с матросом в этот раз я не мог. Остановила мысль: за «специальную съемку» владелец медведя меня разорит. Жалкий капитал, предназначенный для покупки штанов, будет истрачен полностью, да могу еще стать посмешищем для базара. «Не очень и хотелось», — сказал я себе, наблюдая, как выгоревшая, почти рыжая шкура медведя мелькает на горбатой базарной улочке в людском потоке.

«Природу» в Стамбуле я обнаружил возле самого теплохода.

— Михалыч, рули сюда! — помахал мне знакомый матрос. — Признаюсь: спор проиграл. Погляди на эту картину. Я просто забыл, что есть в Стамбуле этот базар.

Это был рыбный базар. Не такой громадный, как тот на бугре за мостом, но не менее колоритный. Все, что удалось поймать за ночь прямо тут, в Босфорском проливе или подалее в море, серебрилось в шаландах, ящиках, противнях, в громадной круглой посуде. Тунца величиною с дельфина усатый турок рубил на ломти, ни разу не промахнувшись, невероятно большой секирой. Как большие блины, лежала рыжая камбала. Какие-то головастые небольшие рыбешки плескались в плоской посуде. Веселый молодой продавец из шланга освежал воду, и рыбы весело в ней танцевали, обдавая покупателей брызгами. Все тут было, как на старых картинах фламандцев, только ярче и интересней. Мелкую рыбу ловили прямо тут же обыкновенной удочкой, одни — для себя, другие — на продажу. Рыбу можно было сейчас же зажарить или купить уже готовое рыбное блюдо. Если нет снасти, а половить хочется, к твоим услугам в ларьках все, что изобретено человечеством для рыбалки: крючки, поплавки, лески, грузила, удилища, наживка. Пахнет на этом базаре морем, свежей рыбой, дымком из жаровен. Оглашен базар говором, веселыми зазываньями продавцов, плеском воды, грудными гудками больших и маленьких теплоходов, снующих в славном стамбульском заливе с названьем Золотой Рог.

Покупают рыбу больше турчанки в черном, с округлыми стеснительно-робкими лицами.

Продавец берет рыбу, на которую ему указали, и: раз-два-три — ни одного лишнего движения — отсекает голову, хвост, вынимает нутро. Раз-два-три — рыба порублена на кусочки и брошена в черный пластик: «Пожалуйста…»

Мы с матросом наблюдали эту картину до последней минуты посадки на теплоход.

— Спроси веселого парня: какая рыба на этом базаре самая вкусная? — попросил я приятеля.

Продавцу-турку вопрос понравился. Он поманил пальцем матроса нагнуться и на ухо выдал какую-то тайну базара.

— Что он сказал?

Сказал: «Самая вкусная рыба та, которую недавно поймали. Высший знак качества — если рыба живая».

Глядя на рыбью пляску, вспомнили мы с моряком тихую воду речек, уху, запекание рыбы в глине. Вспомнили всякие способы сохранения рыбы свежей. Во Вьетнаме для этого возле домов делают прудики. Такие же прудики были когда-то в каждом доме городка Плёса на Волге.

Пришел гость — вот она, свежая рыбка. В магазинах когда-то продавали живую рыбу. В ресторанах держали бассейны — любитель рыбного блюда ловил карпа сачком и отдавал повару.

На хивинском базаре мы, помню, лакомились свежей рыбой из мутной Амударьи. Живое серебро кидали в большой котел кипящего масла. Объедение-блюдо! На севере свежесть рыбы сохраняет мороз. И лучшее блюдо тут — строганина. Острым ножом делают стружку из замороженной около проруби нельмы или из чира. Макаешь в томатный соус… Нету слов…

Сладость воспоминаний! Горожане нынче знают разве что хека и, конечно, мороженого.

Отчего так невкусен? Специалист, не поставивший эту рыбу в самый последний ряд, сказал мне: есть способ даже самую лучшую рыбу сделать невкусной, для этого надо ее разморозить, а затем опять заморозить, что и происходит довольно часто при нынешней транспортировке.

Улов везут на рыбный базар.

Способов продлить рыбе свежесть немало.

Вон турок добавляет и добавляет в посудину воду. И рыба пляшет, хотя поймана еще ночью. Рыболовы на наших речках знают кукан. Но лучше, конечно, садок, в коем рыба гуляет неповрежденной. «А снулую рыбу на Сейме у нас потрошат, удаляют жабры и набивают крапивой», — сказал моряк.

Вспоминая рыбалки на тихих равнинных речках, прикинули мы, какие рыбы живучи, какие квёлы. Самый квёлый, пожалуй, судак — в садке он раньше других засыпает. Но родня ему окунь, не очень живучий летом, зимой иногда оживает, будучи замороженным. Кто ловил окуней подо льдом, хорошо это знает. В рекордсмены по живучести мы с моряком записали угря — в Куршском заливе, помню, угорь терпел теплую воду ведерка почти целый день, а положили на землю — пополз, и не куда попало — к воде. Но с угрем по живучести потягаться может ротан — рыбешка в средней России ранее неизвестная. Ради шалости завезенная студентами в Подмосковье с Амура, за два десятка лет распространилась так, что нет сейчас пруда, бочага или даже канавы с водой, где бы она не царствовала. «Нарубил в феврале на речке для погреба льду. В августе (прошло полгода!), перед засыпкой картошки, полез выгрести из погреба остатки льда и вычерпать воду. И что же — в воде плавают живые ротаны!» — рассказал мне знакомый в подмосковной деревне Зименки.

Но рекорд живучести держит одна из рыб Африки. Она приспособилась переносить высыхание водоемов — образует грязевой кокон и спит под землей, дожидаясь сезона дождей. Откопанную рыбу вместе с комом земли пересылали по почте в ящике. У адресата в ванне она оживала…

…До последней минуты не хотелось расстаться с рыбным базаром в Стамбуле. Уже с борта медленно отходящего теплохода посмотрел я в бинокль. Знакомый турок, балагуря с двумя турчанками, не забывал и о рыбах. И рыбы его серебристо плясали, демонстрируя покупателям стопроцентную свежесть.

  Фото автора.  5 июня 1993 г.

 

«Корова», которая пряталась от зоологов в джунглях

(Окно в природу)

Огромное число живых существ на земле (их более миллиона) учеными обнаружено и описано, то есть обмерено, взвешено, рассказано об их строении и образе жизни. Диапазон — от кита до козявки, видимой лишь через стеклышко.

По мере открытия материков и островов описательная зоология, символом которой стал рассеянный Жак Паганель («Муха цеце в Южной Америке?!»), пережила время великих открытий в животном мире. На кораблях вместе с моряками обязательно плыли зоологи.

На судах Беринга, открывшего Аляску, присутствовал натуралист Георг Стеллер, сокрушавшийся: «Десять лет экспедиции, и только десять часов на осмотр того, что открыто!» Можно посочувствовать Стеллеру, но Беринга тоже надо понять — экспедиции грозила гибель.

В великих трудах добывались сведения о многообразии, многоцветий земной жизни.

В опасных морских плаваниях, в экспедициях по пустыням и гибельным тропическим джунглям, на ледяном Севере собирались сведения обо всем, что взрастила земля за миллионы лет существования жизни на ней.

В годы Брема уже казалось: открыто все, что можно открыть. «Надежда обнаружить новые виды больших четвероногих-очень ничтожна», — писал живший ранее Брема француз Кювье.

Однако… Вот последняя новость. Очень авторитетный в биологии журнал «Нэйчур» (Англия) и вслед за ним «Нью-Йорк тайме» опубликовали сообщение: «В буйных первобытных лесах Вьетнама ученые обнаружили совершенно новый вид млекопитающего: существо, похожее на корову, но с лоснящейся шерстью лошади, ловкостью козы и длинными рогами антилопы».

Читая заметку, я отыскал на карте местечко, где обитает невидаль, и обнаружил: в 1959 году я был вблизи этих мест. Помню наш разговор с вьетнамцем-охотником в хижине на высоких столбах. Мы сидели у костерка, тлевшего на глиняном возвышении. Старик хвалился: «Это ружье я купил, когда убил тигра, а это — когда поймал удава». Отвечая на расспросы, какие звери водятся в здешних лесах, старик для верности пытался изобразить их облик в моем блокноте. Очень возможно, что диковина, «похожая на корову», знатоку джунглей была известна. Но животное для науки остается несуществующим, пока его не увидят и не опишут специалисты. И вот увидели.

Вот она, «вьетнамская корова».

Со времен Кювье, опровергая его суждение — «уже все открыто», — таких сенсаций было около полусотни. Упомянем лишь главные из находок. В 1906 году обнаружено, что в Африке не примечен был слон. Карликовый. Значительно меньший, чем всем известный гигант.

А шестью годами раньше была описана еще одна разновидность этого животного — африканский лесной, или круглоухий, слон. В те же годы в труднодоступных болотах Судана обнаружили белого носорога — самое крупное после слона животное суши. В 1903 году в лесной Африке была обнаружена самая крупная из обезьян — горная горилла. А десятью годами позже в дебрях Нижнего Конго туземцы помогли американскому зоологу Эллиоту изловить карликовую гориллу.

Много зоологических и газетных страстей кипело вокруг животного, названного окапи.

Впервые о некоем «лесном осле» упомянул американский журналист Г. Стэнли. Уместно сказать, что в Африку Стэнли послала газета «Нью-Йорк геральд» на поиски исчезнувшей экспедиции Давида Ливингстона. Он обнаружил пропавших. Но и сам прославился как исследователь Африки, путешествуя по ее дебрям более десяти лет. Стэнли первым услышал от лесных жителей о неизвестном животном. Все в тех же конголезских лесах за ним долго охотились, не очень хорошо представляя, кого пытались поймать: осел, антилопа, зебра? Наконец в 1900 году загадку удалось разрешить.

Животное оказалось близким родственником обитающих в африканской саванне животных — «ноги и часть туловища полосатые, длинные уши, длинная шея, длинный язык для срывания листьев». Сейчас таинственную окапи можно увидеть во многих зоопарках мира.

Еще одного великана мы с другом Михаилом Домогацких увидели в Кении ночью у солонца. В здешних лесах для зоологов и туристов есть желанная точка для наблюдений — домик на дереве. Место под ним ночью освещается прожекторами, но жаждущих соли травоядных животных это ничуть не пугает. Они выходят из темноты в котлован, не вырытый экскаватором, а выеденный и вылизанный языком. Затаив дыхание, мы наблюдали, как солонцуются зебры, буйволы и слоны. И вдруг сопровождавший группу вооруженный гид показал в дальний угол фантастической лесной сцены. Там лизал землю огромный черный кабан. В бинокль можно было разглядеть в нем черты европейской дикой свиньи и африканского бородавочника.

Зоологи объяснили: мы видим самую крупную на земле свинью, достигающую в длину более двух с половиной метров. Эта лесная громадина до 1904 года известна была только по рассказам, не вызывавшим большого доверия.

И совсем уж недавно, в 1957 году, в Тихом океане был обнаружен неизвестный ранее ремнезубый кит. А несколько лет назад в Мексике подтвердилось существование онза — зверя с чертами гепарда и пумы. Перечислить можно и с десяток открытых в последние десятилетия птиц. А что касается мелкоты — насекомых и грызунов, то их каждый год открывают и описывают тысячами. Лет семь назад экспедиция, высаженная на верхушки деревьев в амазонскую сельву, обнаружила целый мир животных, обитающих «между небом и землей». Несколько десятков живых существ в последние годы найдено даже в континентальной части ледяной Антарктиды, где, казалось, никакая жизнь невозможна.

Что касается «вьетнамской коровы», то это первое крупное млекопитающее, открытое за последние пятьдесят лет (в 1937 году в тех же районах Азии был обнаружен известный зоологам дикий бык). Вокруг «вьетнамской коровы» сейчас совершается пляска радости». «Это захватывающе! Речь идет о животном, никогда ранее не виданном, не описанном и не предсказанном наукой», — пишет один из зоологов.

К сожалению, подобные радости будут посещать нас все реже и реже. Шансы открыть крупное животное невелики. Во сто крат больше вероятность «закрытия», исчезновения хорошо известных, описанных, изученных животных.

Память о них может остаться лишь на картинках.

Фото из архива В. Пескова . 3 июля 1993 г.

 

Лыковые чудеса

Давняя байка. Гостя из Африки повели в парк. Конечно, внимание его остановили березы.

«Нравятся?» — «Очень. Белые! Но ведь это, наверное, дорого стоило, их покрасить?» То, к чему привыкаем мы с детства и считаем обыденным, для жителей южных мест — большая экзотика. Береза — единственное дерево на земле, имеющее белый ствол. Но есть березы с коричневатой, как бы загоревшей на солнце корой и бурые, почти что черные. Берез на земле более ста видов. Сорок из них растут в нашей стране.

Кто бывал на Камчатке, знает каменные березы, образующие заросли, похожие на яблоневые сады. На Дальнем Востоке есть береза железная с древесиной, тонущей в воде и не уступающей в прочности самым твердым тропическим деревьям. Есть еще береза карликовая, живущая в тундре. Ее «леса», противостоящие ветрам и морозам, можно и не заметить. Тонкие, с карандаш, деревца несведущий человек может принять за траву. Грибы, растущие в этих березняках, далеко видно, а лес прижимается к земле. Два-три листика в год прибавляется здесь на крошечном дереве.

В хозяйстве людей каждому дереву — свое назначение. У нынешних лесоводов цена березы невелика — «сорняк, дрова». Лесными жителями береза, однако, всегда ценилась. «Березняки даже в пасмурный день, мнится, излучают свет. А когда на полянах молодежь собирается хороводить, березы, мнится, пляшут вместе с людьми», — записал я со слов старика на Мезени. Красота дерева почитается всюду.

А хозяйственная польза березы — дрова, веники для бани, древесина для мебели (карельская береза) и для фанеры, в прошлом — лучина для света, деготь для лечения и смазки колес. А березовый сок (до 20 % сахара!) — первый лесной гостинец после зимы человеку, птицам, жукам и бабочкам.

Самая удивительная часть березы — кора, береста. «Дай коры мне, о береза!» — пел индейский вождь Гайавата, готовясь построить легкую лодку. А сколько разной посуды помельче делали всюду, где произрастают березы!

Скрепили лыком согнутый лист бересты — готов короб для картошки и для зерна. А если как следует поработать ножичком, получится берестяная банка туес, в которой храни что угодно: грибы, ягоды, крупу, творог, молоко, воду — все остается свежим, прохладным и чистым в этой посуде. Из бересты делались также изящные коробочки, а из полосок коры плели футляры для ножей, для точильных брусков в сенокос и знаменитые на Севере заплечные мешки пестери, незаменимые при сборе грибов и ягод. Обилие берестяной посуды можно увидеть в любом музее северных мест. Сохранилась она кое-где и в домашних хозяйствах. А в быту староверов Лыковых другой посуды и быть не могло. Все — от коробов для картошки до коробочек для иголок и червяков на рыбалке было сделано из бересты.

Добавим еще: береза на Руси была предшественником бумаги. Берестяные грамоты и бытовые записки, пролежавшие в земле сотни лет, не сгнили и сохранили для нас свидетельство жизни, например, древних новгородцев. Лоскутом бересты мы разжигали в лесу костер.

Бересту клали под нижний венец деревянных строений, чтобы не гнили…

А теперь посмотрите на снимок. Я сделал его в деревенском музее недалеко от Уфы. Это изделие уже не берестяное, а сработанное из липовой коры — лыка. Сапоги эти сделаны, конечно, не для ношенья. Просто мастер-лапотник демонстрировал: могу и такое!

Лапти… Сегодня это принадлежность музеев и сувенирных лавок. А ведь когда-то лапти были главной обувкой в деревенской России. Даже у нас, в воронежском подстепье, материал для лаптей находился. Мама, помню, сказала: «Отец свататься явился в лаптях…» Во время войны к лаптям местами вернулись. И хотя главной обувкой были в те годы стеганые бурки с клееными из автомобильных камер бахилами, лапти тоже были в ходу. Я хорошо помню последнего нашего сельского мастера-лапотника, деда Лактюху (Галактиона) Хорпякова. Он брал с собой нас, ребятишек, в лес драть лыко. В сенях у него висели скрученные в бублики заготовки этой коры. Дед размачивал лыко, резал на полосы и, орудуя кочедыком (кто знает нынче этот распространенный некогда на Руси инструмент?), изготовлял за день пару лаптей, зарабатывая ведро картошки или краюшку хлеба.

Ладные сапоги, хоть и лыковые.

Но есть у лыка достоинства: доступность, дешевизна. И лыко стало причиной истребления в России липовых лесов. Лесоводы считают: когда-то в средних широтах они занимали места нынешних дубрав. Но для пары лаптей надо ободрать две-три молодые липки.

А в год крестьянская семья изнашивала до сорока пар удобной, легкой, но крайне недолговечной обувки. Точна ли статистика, но вот что прочел я в старом журнале: «В 1889 году в России было изготовлено примерно 500 миллионов пар лаптей». И, значит, погублено за год полтора миллиарда деревьев. Это не могло не сказаться на судьбе липовых лесов. Леса березовые, напротив, распространились. Причина тому — сплошные вырубки дорогих древостоев и пожарища, где береза немедленно поселялась. Да и кора березы все же не стала для дерева бедствием. Кстати, исключительный в древесном мире белый цвет бересты объясняется присутствием в ней клеток особого вещества бетулина (латинское название березы — бетула).

Березовый лес от белизны светел и радостен. Липняки в лесу мрачноваты. Но на воле и береза и липа — украшенье пейзажа. Липы к тому же бывают великанами-долгожителями. Молодые липки сажали, когда устраивались дворянские усадьбы. Строения усадеб житейские бури во многих местах смели, а вековые липы стоят, источая в июле медовый запах и привлекая в жару плотной прохладной тенью.

  Фото автора .  10 июля 1993 г.

 

В маминой сумке

(Окно в природу)

Сынок немаленький. Он шастает по кустам, щиплет траву, интересуется всеми проявлениями жизни, но вот опасность — и малыш мчится к матери, юркает в сумку на животе. Отсюда можно уже внимательно разглядеть, что к чему.

На этом семейном снимке — всем известный зверь кенгуру. Но, возможно, не всем известно, что почти двести семьдесят видов других животных похожим образом выхаживают (вынашивают!) свое потомство. В Америке я наблюдал семейку опоссумов. Детвора у мамаши была уже большой и в сумку не помещалась. Но, будучи малышами, все восемь в ней находились — кормились молоком в безопасности и тепле.

У природы есть несколько способов вырастить и поставить на ноги потомство. Одни животные бросили яйца — и забыли о них (большинство рыб). Другие яйца высиживают или по крайней мере стерегут их. Из яиц вылупляются существа, неодинаково приспособленные к жизни. Загляните в начале лета в птичье гнездо — голые беспомощные слепые птенцы ишь разевают желтые рты — дай, дай!

Совсем иное дело у кур, уток, тетеревов. Там птенец- пуховик чуть обсох — уже готов за матерью следовать — утята, как на прицепе, плывут за уткой, тетеревята бегут, прислушиваясь к голосу матери. Малыши морской черепахи матери и вовсе не знают. Вылупившись из яиц, они стремглав бегут к спасительной воде — на суше, чуть зазевался, тебя склюют птицы. Новорожденные детеныши змей тоже сразу готовы к самостоятельной жизни.

Есть у природы еще один способ, еще одно «изобретение» для выращивания потомства — выводковая сумка на животе матери. Стратегия в этом случае такова: ранние очень легкие роды и донашивание плода (одновременное приобщение его к жизни) в другой утробе — в сумке. При этом беременность очень короткая — от восьми до сорока двух дней. Для сравнения, беременность у слонов — двадцать три месяца. Но если у слонихи на свет появляется уже «готовый» слоненок, то сумчатые рождают всего лишь крошечный эмбрион, переправляя его «в другое помещение» для дозревания.

Сумчатые животные есть в Южной Америке, опоссум, распространившийся и по Центральной Америке — главный их представитель. Но подлинным «заповедником» сумчатых является Австралия и прилежащие к ней острова, где жизнь складывалась обособленно от других континентов. Тут обретается всякая всячина — сумчатый волк, сумчатая куница, белки-летяги, нечто похожее на медвежонка (коала), сумчатый крот, опоссумы (их называют тут поссумы).

Классический представитель здешних сумчатых — кенгуру. Их тридцать видов. Маленькие, чуть больше крысы, и большие, на которых охотятся из-за мяса. И оно, могу свидетельствовать, очень вкусное.

Вот он, кенгуру, перед вами на снимке. Задние ноги, как у кузнечика, приспособлены для прыжков. Передними это драчливое существо может залепить оплеуху, что замечено циркачами — кенгуру на арену выводят в роли боксеров. В природе животное предпочитает при опасности упрыгать и делает это со скоростью 50 километров в час. «Севшим на хвост» преследователям кенгуру может приготовить ловушку — забегает в воду, а когда увлеченная гоном собака за ним последует, «макнет» ее раз, еще раз, пока не утопит.

Вернемся, однако, к сумке. Именно это «снаряжение» больше всего поразило белых людей, попавших в Австралию. Во «вторую утробу» впервые кенгуренок (точнее, эмбрион его — три грамма вес!) перебирается, совершая в своей жизни самое главное путешествие. По шерсти матери надо, не сбившись с пути, добраться ко входу в сумку. Мать ему в этом помогает только отчасти — вылизывает по шерсти путь-дорожку.

Мучительно долго ползет эмбрион, а мать равнодушно наблюдает за этими муками. Возможно, вмешательство ее грозит опасностью повреждения нежного тельца, а возможно, тут надо видеть руку естественного отбора: не способному бороться за жизнь нет места в жизни.

Все-таки большинство крошечных эмбрионов благополучно сумку находят. А в ней сразу же надо искать молочный сосок. Более часа ползает «живая фасолина» и находит то, что надо найти непременно. И с этой минуты к соску кенгуренок почти прирастает. Некоторые из первых поселенцев Австралии, обнаруживая в сумке странное существо, были убеждены, что кенгуру размножаются, как растения, почкованием.

Материнская сумка — место надежное. И приходит время, кенгуренок высовывает из нее нос, чтобы взглянуть на мир. Потом начинает он делать из сумки вылазки, прыгая около матери. Потом может убежать далеко, пропадать целый месяц и все-таки, встретив мать, забирается в сумку. Семь месяцев сумка обеспечивает кенгуренку и стол, и дом, и крепость-защиту.

Спасение кенгуренка — в проворстве матери унести от врагов ноги. Но если ноша в сумке уже тяжела, при крайней опасности, спасая собственную жизнь, мать выбрасывает кенгуренка из сумки, подобно тому как ящерица «отдает хвост». Эта с человеческой точки зрения жестокость для выживания вида кенгуру целесообразна. Дело в том, что конвейер воспроизводства у кенгуру почти непрерывен. Очень часто одновременно в теле своем кенгуру несет тройню — зародыш во чреве, новорожденный у соска и уже почти взрослый пятикилограммовый пассажир в сумке. Одним в крайнем случае можно пожертвовать. Пишут, правда, что детеныша кенгуру старается выбросить в таком месте, чтобы он быстро нашел убежище — дупло или заросли. Но возможно, что это «смягчающее обстоятельство» придумали люди. Человеческой морали трудно примириться с некоторыми жестокими законами природы, хотя сами люди вершат иногда такое, что звери, имей они сознание, содрогнулись бы.

Сумчатые животные — существа древние. И, как видим, вторая утроба для выращивания потомства оказалась «изобретением» вполне удачным, коль скоро сумчатые сохранились и чувствуют себя в нынешнем мире вполне надежно.

  Фото из архива В. Пескова . 27 июля 1993 г.

 

Червяк на рыбалке и дома

(Окно в природу)

Червяк-малышка спрашивает утром: «Мам, а где же папа?» «Папу двое ребят взяли с собой на рыбалку». И вот он, дождевой червяк, на рыбалке. Живое существо — чувствует боль, когда в тело прячут жало крючка, извивается, ищет в воздухе точку опоры. Это рыбака радует — живую приманку заметит и сразу оценит рыба…

Таков дождевой червяк на рыбалке. А у себя дома, в земле? Дом — он и есть дом, в нем всякий чувствует себя в безопасности. Конечно, если копнуть лопатой или проехаться плугом, червяк сразу у всех на виду. Рука рыболова хватает и прячет в банку, курица жадно проглотит, грачи ходят следом за пахарем, получая обед исключительной калорийности. Вблизи моря чайки тоже понимают всю выгоду держаться не над водой, а над пашней у тракторов — временами все поле бывает белым от птиц.

Но бывает, дождевые черви и добровольно покидают свои убежища. Случается это в дождь.

Однако не следует думать, что они его любят. Нет, дождь, заполняя подземные штольни червей, как видно, лишает их возможности нормально дышать, и они устремляются на поверхность, гибнут при этом массами — птица склюет, чей-то каблук раздавит, колесом переедут или смоет потоком в речку рыбам на корм.

Кто червяка пожалеет? Презренное существо. Политики, когда ссорятся, называют друг друга червями.

Однако не так он прост, этот житель плодородного слоя почвы. На поверхность выползает он ночью. Глаз у червяка нет. Но есть на теле особые чувствительные к свету клетки. Во всяком случае, темень от сияния дня червяки хорошо отличают.

Червяк осторожен. Даже ночью (жабы не дремлют!) он высунет из норки только часть тела и при малейшей опасности скроется. Если же кто-нибудь его схватит, он так упрется телом в стенки убежища, что предпочтет быть разорванным пополам, чем сдаться.

Матерые крупные червяки то ли в сознании своей силы, то ли набравшись опыта (живет дождевой червь пять-шесть лет), выползают по ночам из нор на прогулки. Рыбаки и называют их выползками, охотясь ночью на них с фонарем.

А что сами червяки ищут, выползая из земли по ночам? Возможно, нужен им моцион — поразмяться и надышаться. Но главное — пища. Вы замечали, наверное, на тропах в лесу и парках пучки как бы растущих из земли старых пожухлых листьев. Потянув такой «пучок», вы обнаружите под ним норку. Это дождевые черви тянули под землю себе еду и запечатали ею вход в свое царство.

Зубов у червя нет, лапок тоже. Мускулистое окончание головы позволяет червю, как щипцами, делать захват. Голова же, сокращением мышц доведенная до остроты шильца, позволяет этому землекопу внедряться в почву и раздвигать ее в стороны. Если почва малоподатлива, ударами горловых мускулов червяк превращает заостренную голову в отбойный молоток. Так строятся подземные галереи и штольни. Глубина их обычно невелика — в пределах почвенного слоя. Но некоторые из червей погружаются иногда в землю до семи-восьми метров.

Пища червей — все, что гниет, разлагается. Для многих это — «фу, гадость!», а для червей — амброзия. Перегоняют через свой желудок они также и просто плодородную землю — гумус, состоящую из перегнивших растений и кишащую невидимой нашему глазу живой мелкотой. Для перетиранья в желудке грубого корма черви, подобно птицам. Заглатывают «жернова» — маленькие песчинки.

Непосвященному червяк на грядке покажется существом нежелательным, вредным.

Нет большего заблуждения! Земляные черви — благодетели человека. Их по праву можно назвать «строителями» плодородия почвы. Тысячелетиями они переваривают все отмершее, оставляя в земле свои испражнения, с которыми не может сравниться ни одно из существующих удобрений. К тому же черви рыхлят, вентилируют почву, по их ходам легче ветвиться корневой системе растений. И сейчас уже кое-где не довольствуются обычным присутствием дождевых червей в почве. Червяков специально поселяют там, где хотят получить от земли наивысшее плодородие. Есть уже фермы по выращиванию червей. «За фунт три доллара с четвертью», — сказал в Калифорнии мне старичок, показывая приготовленный к отправке ящик с «земляными работниками».

Для того чтобы работа червей была эффективной, в земле должно быть их много. Так оно и есть. Там, где землю постоянно и глубоко пашут, черви убывают. Отчасти поэтому пахотные земли без отдыха деградируют. А на хороших, в меру увлажненных пастбищах земля кишит ее благодетелями. На гектаре может быть десять, двадцать, а то и сто миллионов червей.

В последние годы дождевой червь стал объектом человеческого интереса и по другой причине. Мускулистое тело его содержит шестьдесят — семьдесят процентов белка — больше, чем любая из рыб или даже говядина. В дикой природе открытие это сделано давно — только ленивые не охотятся на червей. И даже сформировались животные, приспособленные ловить червяков не на поверхности земли, а жить там, где прячется эта добыча. Нам с вами лучше всего известны землеройка и крот. В меню крота черви — главное блюдо. Земляные работы требуют много энергии, и крот поглощает червей в огромном количестве летом, а на зиму заполняет ими свои кладовые (находили по тысяче с лишним штук). Чтобы не расползались, но оставались живыми, крот надкусывает червякам головы.

Ну а интерес человека? Что же, жарить червей? А почему бы и нет! — всерьез говорят ученые люди. С протеином-то на земле все хуже и хуже. После всяческих пробных переработок от идеи есть червяков вроде бы отказались, но в качестве промежуточного звена при получении белковой пищи «у дождевых червей огромное будущее». Например, можно их скармливать курам, рыболовы хорошо знают, как любит курочка червяка, оставил баночку без присмотра — в мгновенье опустошат.

Таков он, беспомощный, презираемый всеми червяк.

  Фото автора. 31 июля 1993 г.

 

Что может кошка?

(Окно в природу)

Что она может… О повадках, характере, о приключениях кошек написано много. И каждый может добавить что-нибудь из своих наблюдений. Кошка постоянно живет рядом с нами, «притерлась» к нашему быту, служит нам мышеловом, а в городской жизни собака и кошка хотя бы отчасти возмещают людям потерю деревенского бытия, где животные, самые разные, являются частью радости жизни.

Кошка как мышелов… Она исключительно к этому промыслу приспособлена. «Выдвижные» когти у кошки спрятаны в «рукавички», ступает легко, неслышно, но в нужный момент — цап-царап! — вырваться невозможно. Глаза хорошо видят днем, но в то же время это и «приборы ночного видения». Поток света регулируется зрачком — днем щелка, в темноте же сильно расширен. Кроме того, как у многих ночных животных, в глазу у кошки есть нечто вроде зеркальца, помогающего концентрировать скупые «крупинки» света. Эти зеркальца в потоке лучей от фары делают глаза животных светящимися.

У одних свет рубиновый, у кошки — зеленоватый.

Слух… Весь облик кошки — предельная степень внимания. Чем его удалось пробудить?

Писком мыши. Я частенько дразню так кошек. Лежит иная во дворе, спит. Шарканье ног, автомобильный рев, голоса — этого кошка не слышит. Но стоит мне пискнуть мышью, мгновенно проснулась — уши топориком, на морде вопрос: где? Мышиный писк для всех мышеедов (кошка, совы, ласка, лиса) — главный врожденный звуковой раздражитель. Некоторые избалованные городские мурки этот инстинкт теряют, пищишь, а они явно не понимают, что это значит. Зато кошку-охотника этим звуком можно свести с ума, особенно если пошуршать еще сухим листиком.

Усы (вибриссы) у кошки — не украшенье, а органы осязанья — в темноте, в тесноте они помогают ей уверенно продвигаться, избегая препятствий. Если сказать еще о терпении — у кошек оно просто адское, часами могут у норки караулить мышонка или пытаться подстеречь воробья — штриховой портрет мышелова готов.

Часто ли мышек ловит? Пишут: при обилии грызунов за сутки — более двадцати. Для пропитания этого много, и потому добычей кошка распоряжается иногда очень своеобразно. Может, например, принести мышку в подарок чем-то полюбившемуся человеку. Мой друг художник Борис Жутовский рассказывал о регулярных подношениях такого рода. Что это — широта души или кошачье тщеславие — смотри, какой я охотник!

Многое можно рассказать о материнских чувствах кошки. Лет тридцать назад меня поразил снимок в английском журнале: кошка прыгает из окна горящего дома, а в лапах зажат котенок.

О том, что кошки охотно выкармливают чужих котят, а также щенят, бельчат, крольчат, даже крысят и цыплят, написано очень много.

Взаимоотношения взрослой кошки с обитателями деревенского двора могут быть самыми неожиданными. Но во всех случаях кошка не поступится независимостью. Я знал кота, водившего дружбу с селезнем. Есть у меня снимки трогательного единения кошки и поросенка.

Писатель Николай Семенович Тихонов рассказывал о необыкновенной дружбе, возникшей на его переделкинской даче между котом и вороной. «Время от времени я видел их рядом. Идут по дорожке спокойно, как будто о чем-то беседуют». Вражда с собакой, вошедшая в поговорку, имеет впечатляющие исключения: дружба — водой не разлить. При этой дружбе кошка дремлет иногда на спине какого-нибудь Тобика. Превратить же себя в матрасик кошки позволяют нечасто.

Особое чувство — родство. На зоологической базе в Петушках я сделал интересные снимки.

В вольер к рыси собирались на посиделки окрестные кошки. Это было занятное зрелище. Большой лесной зверь лежит в клетке, а на спине у него, как на мягком диване, рядком — очень похожие на рысь, но небольшие домашние мышееды.

Особое слово о кошачьей живучести. Она тоже вошла в поговорку. Известен случай, когда кошка, оказавшись в контейнере, сорок восемь дней путешествовала из Европы в Австралию на пароходе. Семь недель без пищи и без воды!

Очень наглядна и впечатляюща способность кошек приземляться благополучно с большой высоты. Азарт охоты за воробьями довольно часто кончается падением городских кошек с балкона. Хорошо, если это третий-четвертый этаж. А если тридцатый? Вот что пишет об этом серьезный английский журнал. Ветеринары обследовали 132 упавшие с балконов кошки (предельная высота — тридцать два этажа). И что же? Только 11 кошек погибли, а 104 «перенесли падение без существенной потери здоровья». Вестибулярный аппарат кошки устроен так, что при падении она принимает положение «ногами вниз».

Характер кошек исследован досконально. Особенно подчеркивается независимость кошки — «она всегда сама по себе». У Брэма можно прочесть о кошках много интересных страниц.

Главный вывод: «Характер большинства кошек представляет сочетание спокойной обдуманности, постоянного лукавства, кровожадности и безумной отваги».

А вот штрихи к портрету. Вячеслав Михайлович Тищенко с Белгородщины пишет: «Жаркий день на вокзале в Валуйках. Люди утоляют жажду из фонтанчика на перроне. Смотрю, к фонтанчику приближается кошка. Как она ухитрится поймать струю на порядочной высоте? И тут стоявшие на перроне стали свидетелями поразительной сообразительности кошки. Задними ногами она уперлась в кирпичную кладку фонтанчика, а левой передней лапкой зажала сверху струю таким образом, что она стала бить в сторону, и кошка, изогнувшись, как акробат, напилась. Мы готовы были ей аплодировать».

И еще один случай. Узнав, что очередное наше «Окно» будет посвящено кошкам, ответственный секретарь Владимир Мамонтов рассказал: «У привезенной на дачу из города нашей Чешары, конечно, немедленно появился шлейф ухажеров. Мы их шугали из-за крайне неблагозвучных концертов. Но дело кончилось тем, что вместе с котами исчезла Чешара. День, другой… Посчитали: погибла или «сбежала с гусаром». И вдруг возле дома объявился один из знакомых котов, ведет себя странно, как будто зовет за собой. Пошли. Кот привел к высокой сосне, на которой сидела наша любимица и печально мяукала.

Картину всего происшедшего нетрудно было восстановить. На дерево кошку загнала, скорее всего, собака. Вгорячах наверх она вскочила, а как спуститься — не знает. С помощью лестницы и большого шеста пленницу с высоты спустил я на грешную землю. Восхищает кот! Сообразил, что надо бежать за помощью к людям».

Ну и в заключение кратко о способности кошек находить дорогу домой. И не с деревенской околицы или из городского квартала — с расстояния в десятки и даже сотни километров! Фактов таких накоплено много. Об одном случае мы подробно в «Окне» рассказывали. В московское Ясенево, в семью Донцовых вернулась кошка, увезенная в Россошь Воронежской области (более 600 километров!).

Известен еще более впечатляющий случай.

В 1976 году кот по имени Чапа, оставленный в Вольске на Волге, вернулся домой на Урал в Междуреченск — 1500 километров! Какой компас вел кошку к дому на таком немыслимом расстоянии? Ответа пока что нет. Все более говорят, правда, о магнитном поле Земли, которое помогает ориентироваться птицам. Возможно, и черепахи, находящие в океане крошечный островок, где можно отложить яйца, а также и кошки ориентируются подобным же образом. Но это предстоит еще доказать.

«Невелик зверь кошка, а заметен и симпатичен» — прочел я в старинной книжке. Еще одну книжку прислал мне недавно в подарок бывший геолог, а ныне московский завмаг Юрий Алексеевич Алехин. Книжка («такие обыкновенные кошки») — собственное его произведение, написанное интересно и остроумно. Из нее для этих заметок я выудил несколько важных фактов.

Фото из архива В. Пескова . 7 августа 1993 г.

 

С кузовком за груздями

(Окно в природу)

Каждое лето чем-нибудь знаменито. Даже время голодных бедствий имеет и плюсовой знак. Так, годы жестоких засух, оставлявших людей без хлеба, у виноделов значатся как лучшие годы виноградного сбора и качества вин. Бывают годы хлебные, яблочные, рябиновые, грибные. Лето прошлого года было ореховым, а нынешнее, помеченное годом активного солнца (активность светила повторяется с периодом в одиннадцать-двенадцать лет), помимо ливневых наводнений, хорошего урожая хлебов, бурного размножения саранчи, клещей и оживших холерных микробов, одарит нас, кажется, и грибами. Уже аукается в лесах.

В электричках о грибах говорят больше, чем о политике. Уже много «лесного мяса» на рынках. И немало, увы, отравлений.

Мир грибов необъятен. В коротких заметках мы можем лишь прикоснуться к нему, лишь указать на самое интересное.

Возможно, не всем известно, что гриб — это плод спрятанной под землю грибницы (микоризы). Грибница живет сотни лет, плоды же — боровик, подосиновик, груздь, мухомор и так далее — живут не дольше десяти — двенадцати дней. Гриб созревший, готовый развеять пылинки-споры, в корзину не просится.

Спор у гриба миллионы. Ветра несут их даже до снежных горных вершин, даже до Антарктиды. И потому грибы вездесущи.

Растут грибы не только в лесу. Есть грибы луговые, степные, шампиньоны великолепно произрастают в подземных штольнях. Русское название гриба «печерица», скорее всего произносилось когда-то «пещерица», то есть способная жить в пещере. Грибы любят тепло, но солнечные лучи для них не обязательны. В отличие от зеленых растений, преобразующих энергию света в энергию химических соединений, грибы энергию заимствуют у зеленых растений, в первую очередь у деревьев. Часто паразитируют. Ослабевшее дерево, например, атакуют похожие на копыта трутовики. Но многие из грибов живут с деревьями во взаимовыгодном союзе, и наше представление о грибах обычно связано с лесом. Корни деревьев дают грибам необходимые углеводы, грибница же дарит корням деревьев много разных извлекаемых из земли элементов. Союз, к благополучию грибов и деревьев, существует миллионы лет, но люди догадались об этом недавно — в конце прошлого века. А еще раньше ученые ломали головы: растения это или похожие на губку животные?

Съедобных грибов на земле микологи (ученые-грибоведы) насчитывают полторы тысячи. В наших лесах растет их примерно две сотни. Однако в корзину даже опытный, искушенный грибник кладет пятнадцать — двадцать грибов из этих двух сотен, а робкие грибники и того меньше, по пальцам можно считать: боровик, подберезовик, подосиновик, груздь, рыжик, волнушки, лисички, маслята, опята…

Кое-где от грибного обилия раньше брали лишь рыжики. Нынче брали бы все подряд, но боязно — у съедобных грибов есть опасные двойники, не заметил отличия — отравился.

Для человека, понимающего толк в грибах, на первом месте три главных: боровик, груздь, рыжик (у французов — трюфель). Груздь только солят, боровик (белый гриб) сушат, жарят и варят, а рыжик хорош и в солке, и на сковороде, и в супе. За этой «лесной элитой» идет народец попроще, но тоже грибы съедобные.

Среди них почти никто не берет растущие на деревьях трутовики. Молодые, незатвердевшие, они хороши в супе. Достоинство особое: среди них нет ни единого ядовитого. Для человека, оказавшегося в лесу без пищи, такие грибы — спасение.

Или вот посмотрите на снимок — гриб дождевик. Кто не пинал ногой этот «белый арбуз»! Между тем гриб съедобен и очень вкусен. Белую мякоть жарят ломтями или варят из нее суп — питательность выше боровика! Но созревший дождевик превращается в мешок со спорами, тронешь — исходит зелено-коричневым дымом.

Вот так дождевик!

«А отчего за границей из заготовленных нами грибов покупают только лисички?

Гриб-то третьеразрядный, у нас деревенские его не берут», — пишет Василий Трофимович Караваев из Брянской области. Ответ на этот вопрос простой. Лисички не бывают червивыми (как и опята), как опята, они и не мнутся («резинистые»), и похожие на лисичек другие грибы, будучи несъедобными, все же не ядовиты. Риск травиться лисичками равен нулю, поэтому и открыты для них ворота.

А кто же представляет опасность в «грибном народце»? Условно ядовитыми можно назвать немало грибов. Можно, например, отравиться опятами, если мариновать их несваренными, ядовиты прекрасные весенние сморчки и строчки, если их хотя бы недолго не подержать в кипятке. Но есть грибы, которые надо обойти стороной. В их числе громко заявляет о себе мухомор: «Полюбуйся и проходи мимо. Я ядовит!»

Не топчите украшение леса. Разумнее быть внимательным. Рядом с мухоморами часто прячется боровик.

Как смерти, надо бояться бледной поганки. Этот неяркий гриб издревле был причиной случайной или подстроенной гибели многих людей.

Среди них знаменитые: Эврипид, друг Сократа, Карл VI — французский король, Климент VII — Римский Папа… Последние два года о бледной поганке говорят особенно часто. Кое-кто считает: вины ее в отравлениях нет, отравления стали частыми из-за «химии». В размышлениях этих есть резон — грибы, как никакие другие растения, концентрируют в себе все, что находится в воздухе и попадает в почву. Однако не следует забывать: в ветхозаветные, «нехимические» времена во Франции от бледной поганки умирали ежегодно более ста человек. В XII веке в Париже был издан даже королевский указ, запрещавший всякие сборы грибов. Сегодня таких запретов не существует, но есть в грибном деле традиции и культура. В Лейпциге я познакомился с человеком, на дверях квартиры которого висела табличка: «Специалист по грибам». За малую плату человек в три минуты осмотрит содержимое вашей корзины и выбросит все опасное. В Норвегии на лесной опушке я видел стол с призывным ярким флагом. К старушке, грибному специалисту, спешили с корзинами все грибники. Одному похожая на печеричку бабушка улыбается: «Все в порядке!», другому, оглядев собранное богатство, говорила: «Три этих возьмите, остальное — вот сюда, в яму».

Для людей, чья жизнь с детства связана с лесом, особых проблем не возникает, все самое важное о грибах они знают. Другое дело грибник-горожанин. Он либо робок до боязливости, либо бесшабашно беспечен. Для избежания ошибок, могущих быть роковыми, грибное царство надо хотя бы элементарно знать. Лучшая школа для этого — практика, хождение в лес с опытным человеком. «Справочное бюро» какой-нибудь бабушки работает лучше всяких плакатов и описаний. Но много познаний дают и хорошие книги. Что же касается азбуки, то вот что надо запомнить грибникам начинающим. Не вырывайте грибы из земли — срезайте.

Так, собирая плоды, вы сохраните невидимое глазу «древо» грибницы — через день-другой, через год или пять она наградит вас новой грибной семейкой.

Не кладите в корзину грибы незнакомые. Не берите грибы червивые и переспелые — даже благородный гриб к старости (а старость его — десять — двенадцать дней жизни) может быть ядовитым.

Не обманитесь: название «сыроежка» вовсе не значит, что эти грибы (сыроежек шестьдесят видов!) едят сырыми.

Червивый гриб для нас — гриб пропащий. Но для птиц — тетеревов, рябчиков, глухарей, сорок, соек, дроздов — интерес представляет именно этот гриб, «фаршированный мясом».

Откуда, кстати, берутся ненавистные грибнику червячки? Кое-кто думает, что они забираются в гриб из земли. Нет. Существуют грибные мухи. В мякоть гриба эти мухи кладут яички. Личинки, появляясь из них, на хорошей еде растут очень быстро. Потому-то грибник спешит к заветному месту — застать грибки молодыми.

А скоро ли гриб растет? Глазами заметить рост невозможно, но если поставить рядом с молодым боровиком линейку, то обнаружишь: за сутки «подтянулся» на четыре сантиметра. Быстрее всех из съедобных грибов растет подберезовик — пять-шесть сантиметров в сутки.

Грибы заготавливают. Я помню, из нашего села в лес ездили на подводах. В Рязанской области несколько лет назад я побывал на лесных грибоварнях — утром и вечером к ним из леса собирались десятки сборщиков. Но для многих хождение за грибами — поэзия, страсть сродни ужению рыбы или охоте с ружьем. Кое-кому и лес-то интересен лишь во время, когда он «пахнет грибами».

Грибные запахи очень волнуют. У каждого гриба есть свой аромат. Масленок пахнет яблоками, бледная поганка — мукой, говорушки — анисом, есть грибы, пахнущие чесноком, гвоздикой, а если почувствуете трупный запах, знайте: «благоухает» веселка — манит к себе мух, разносящих по лесу грибные споры.

Но главный, все покрывающий запах в предосеннем лесу — это нечто особенное, словами не объяснимое. Мы тянем ноздрями воздух и взволнованно говорим: «Грибами пахнет…» Чудесно пахнет загорелый благородный боровичок. Но остро почувствуешь аромат, лишь приближая гриб этот к носу.

А грузди и рыжики пахнут на расстоянии.

Грузди часто не видишь, но запах заставляет шевелить палкой лесную ветошь. И вот оно, прохладное, благоухающее создание — даже срезать жалко…

Ау-у, грибники! Читать и слушать рассказы о «третьей охоте» полезно и интересно. Но куда интересней ходить по лесу с корзинкой. И ведь самое время — леса этим летом пахнут грибами.

  Фото автора .  21 августа 1993 г.

 

Фрида странствует в банке

(Окно в природу)

Три дня назад заглянул к нам в «Окно» зоолог из Штатов — любознательный человек по имени Алан Бланк. Зашел он посоветоваться, куда направить свои стопы, чтобы увидеть природу России. Алан — вольная птица. С Голливудом, где участвовал в съемке фильмов о дикой природе, он распрощался и, выйдя на пенсию, странствует. Считает: природа — лучшее, что может радовать человека.

Мы обсудили с Аланом несколько мест, где ему хотелось бы побывать, и я спросил: он один или есть спутники?

— Мы вдвоем, — сказал путешественник, улыбнувшись, и полез в потрепанный рюкзачок.

На свет божий появилась жестяная банка из-под кофе с дырочками в крышке. Алан запустил в банку руку и вынул на стол существо, способное напугать даже бывалого человека.

— Паук-птицеед?

— Он! — сказал Алан. — Только, пожалуйста, не пугайтесь. Для человека вполне безобиден.

Покрытого бурой шерстью «зверя» величиной с воробья сбежались посмотреть все, кто был поблизости. Посмотрите и вы на снимок нежданного гостя. Обратите внимание: банка, которую держит профессор в руках, не маленькая — паучок, если раздвинет четыре пары мохнатых членистых ножек, почти упрется в стенки своей походной квартиры.

Этот самый крупный паук на земле обитает в жаркой части Америки. (Профессор Бланк поймал красавца в мексиканской пустыне под камушком.) Ловчую сеть мохнатый разбойник не ткет. Просто терпеливо сидит и ждет, на кого бы кинуться из-за угла. У Брэма в книге во всю страницу- цветной рисунок: паук сграбастал некрупную птичку. Правда, Брэм, ссылаясь на знакомых ему свидетелей, сомневается в «птицеедстве» — «среда обитания паука дает немного возможностей встретиться с птицами». И все же страшноватое название «птицеед» за пауками осталось.

Заглянем в нынешнюю энциклопедию.

«Длина (паука) до десяти сантиметров. Тело покрыто многочисленными волосками. Две пары легких. Пауков около 600 видов. Способны к планирующим прыжкам. Питаются крупными насекомыми и мелкими позвоночными, включая птенцов (отсюда название)». А в английской, недавно вышедшей книге я обнаружил рисунок: птицеед расправляется с колибри. Выходит, дыма без огня не бывает…

Профессор Бланк грехов птицеедства за своим подопечным не знает. «Его добыча — крупные насекомые, мелкие змейки и ящерицы.

Ядовит, но не очень. Однажды меня укусил. Эффект примерно такой же, как от пчелы, — место укуса даже и не опухло, лишь покраснело».

У самого птицееда врагов немало. От лис, койотов, скунсов, опоссумов и енотов защищает паука шуба. Каждый зверь, прежде чем тронуть что-либо зубом, понюхает. Противного запаха у паука нет, но в нос попадают тонкие раздражающие стекловидные волоски, и звери теряют охоту к такой добыче. Зато птицы для птицееда очень опасны. Они добычу не нюхают. Раз — и нет мохнатого паука! Атакуют паука также крупные осы. Они птицееда поражают ядом и откладывают в его мускулистое тело яички — еды для осиных личинок тут вдоволь. Вот так в природе все перепутано, перекрещено — ты охотишься, и на тебя есть охотники…

Фрида. Правда — симпатичная?

У профессора Бланка паучок живет уже тринадцатый год. «И Фрида (такое у этой красотки имя) далеко не старушка. В зоопарке города Сан-Диего живет ее родственница. Ей тридцать семь». Есть у профессора планы на обратном пути в Мексику, где сейчас он живет, заехать в Германию. Имеется адресок, по которому проживает у кого-то такое же вот чудовище противоположного пола. Трудно сказать, что будет, но очень возможно, что Фрида обзаведется потомством.

Дома Фриду профессор держит в аквариуме, а путешествует она в банке. С пропитанием проблем никаких — в неделю одного таракана Фриде вполне достаточно. Свой наряд «лохматой собаки» Фрида обновляет четыре раза в году — линяет. «Иногда заглянешь в банку и видишь двух одинаковых пауков. Один — обновленная Фрида, другой — целехонькая старая ее одежка».

Не бывает ли с Фридой проблем на таможнях? Профессор говорит, что случаются иногда, но пока бог миловал, никто их не разлучил — побывали в девяти странах.

Профессор закрыл банку и спрятал Фриду в рюкзак. Путешествие продолжается.

Фото автора .  28 августа 1993 г.

 

«Лещ — это вещь…»

(Окно в природу)

Лещ — это вещь», — любит сказать мой приятель, выставляя бутылки с пивом и помещая рядом дивно пахнущую плоскую копченую рыбу.

Однажды он взялся пофилософствовать: «А ведь был этот лещик живым. Представляешь, ночью по запаху нашел он на дне червяка и так же, как мы вот, пустил слюну. Встал лещик кверху хвостом, втянул своим хоботом червяка в рот, не чувствуя в нем крючка…»

Рыба под названием «лещ» известна всем, но видят чаще всего ее вяленой или копченой.

А как поживает эта обычная, но почтенная рыба в воде? Червяк, и тот имеет характер, повадки, а лещ — существо посложнее, почувствует крючок — червяка вон изо рта, поймет, что смыкается невод, — ищет выход. Прыгнуть над верхней бечевой наверх лещ не умеет — сплющенность тела мешает, ныряет на самое дно, ищет яму или ложится на бок, чтобы нижняя бечева невода прошла сверху. Конечно, эти хитрости всех не спасают, иначе не знать бы нам запаха копченых лещей.

Где живет? Всюду, где воды рек и проточных озер не слишком холодны. Но и большого тепла не любит. Короче, нет этой рыбы на Крайнем Севере, как нет и, скажем, в Италии и Испании.

Благоденствует в реках «среднеполосной» Европы. Дон, Днепр, Волга, Ока имеют славу «лещовых рек». К зиме лещи уходят туда, где теплее, но остаются они зимовать и там, где обретались все лето. Они не спят «вповалку», подобно теплолюбивым сомам и сазанам, не зарываются в тину и в ил, как линь и карась, но собираются в ямы и, полусонные, ходят туда-сюда.

«Лещ очень крепок на рану». Никем доныне не превзойденный знаток рыб России Леонид Павлович Сабанеев пишет, что поймал однажды леща аршинной величины, пострадавшего, как видно, от щуки — на одном боку мясо сдернуто было до кости. И ничего, все раны зажили, хотя весил лещ в два раза меньше, чем полагалось при этом рекордном размере.

Добавим: терпимы лещи и к качеству вод.

Лет тридцать назад в столовой поселка Шилово на Оке заказали мы с другом жареного леща.

«Не знаю, станете ль есть?» — пожал плечами официант. «Почему?» — «Да вот, принесу, узнаете…» Есть лещей было действительно невозможно — источали запах одеколона, керосина и еще чего-то, спущенного под шумок половодья Воскресенским химическим комбинатом. Но пропахшие до самых костей заводской «парфюмерией» лещи не плавали кверху брюхом, ловить их надо было по законам, уважающим рыбьи повадки. В Воронежском «море» местная «парфюмерия» несколько лет назад рыбу так отравила, что в половодье она лежала белыми ворохами на берегах. Я тогда, помню, интересовался: какая рыба более уязвима? Оказалось: судак. Ведь выжил.

В здоровой среде леща, любителя тихих течений, одолевают природные паразиты. Заводится у него солитер, в жабры впиваются кровососы. Но отменная жизнестойкость и плодовитость (самка мечет до 140 тысяч икринок) помогают лещам пока что одолевать все превратности среды обитания. Правда, рыба мельчает. Сабанеев пишет о великанах, достигавших иногда десяти — двенадцати килограммов: «чешуя с двугривенный». Сегодня рекорды где-то возле пяти килограммов. Лещик в три килограмма (смотрите снимок) — предмет большой гордости рыбака. А те, что мы видим копчеными, — это чаще всего подлещики, менее килограмма.

Вырастая, лещи претерпевают измененья в окраске. Подлещик — иссиня-белый, «серебряный». Взрослый лещ заметнее темнеет — «платиновый». Матерых зовут «золотыми», чешуя их становится желтоватой.

В маленькой речке леща крупного не поймаешь. Рыбаки это знают. Места лещовые на берегах обычно «обсижены» и даже обжиты.

На Хопре, ниже Борисоглебска, я знаю знаменитую Гришкину Яму. Говорят, что место считалось лещовым еще при Петре Первом. Сегодня в дубняках возле Ямы обнаружишь рыболовный «Шанхай» — дощатые домики и палатки вплотную друг к другу. Через реку тут протянуто несколько прочных шнуров — к ним прикрепляются лодки. И вот уже много лет я наблюдаю поединок неглупой рыбы с изощренно хитрыми рыболовами. На приваду лещам идут жмых, каша, горох и пшеница. Даровой корм, да еще и «доставленный на дом», на дно любимейшей ямы, лещей, конечно, очень устраивает. Но за все в этой жизни надо платить. И лещи платят дань.

Причалив у Гришкиной Ямы, я обычно вполголоса окликаю кого-нибудь в лодке: «Ну как?»

«Да вот, взял малость…» — И покажет рыбак пару-тройку (а иногда и десяток!) таких вот красавцев. Но часто бывает садок и пустым — то ветер не тот, то предчувствие непогоды, то еще что-нибудь лишает леща аппетита. И тогда на берегу у палаток, гоняя чаи, отводят душу разговорами о лещах.

Глубоко держится эта рыба — глазом не видно, однако многое в ее жизни известно дошлому рыбаку. «Лещ — рыба угрюмая, ленивая и пугливая». «Умная, коллективная», — скажет другой. «Нюх у леща лучше собачьего. Ловить его надо не там, где гуляет, а там, где живет».

Таковы характеристики леща, какие можно услышать на Гришкиной Яме. Они полностью совпадают с теми, что описаны Сабанеевым.

О «нюхе». Нюх у всех рыб отменный. Ученые утверждают, что капли спирта, уроненной в Онежское озеро, довольно, чтобы запах спиртного почувствовали лещи. (Можно представить их обонятельные мученья в воде, насыщенной нынешними ароматами.) Лососи по пути на нерест на тысячекилометровых путях по запаху находят ручей или речку, где родились.

О лещах Сабанеев сообщает любопытные факты. На Оке громадные стаи лещей сопровождали барки, груженные хлебом или подсолнечным маслом (запах!), — «мне известно: вблизи Каширы бывали случаи, что за остановку такой барки в удобном для ловли неводом месте платили судовщикам несколько десятков рублей».

Выходит, лещи покидают все же насиженные места? «Да, лещ гуляет, возвращаясь, однако, к дому. А раз в месяц бывает у этой рыбы большой загул, ходит резвым руном. Но вовсе не как попало, а движется друг за дружкой, выбирая на дне промоины, углубления. И есть у стаи вожак». Сабанеев тоже о вожаке пишет, называя его «князьком». Утверждает: рыбаки вожака среди многих сотен лещей отличали и отпускали в реке в «уверенности, что он соберет новую стаю».

«Угрюмость» леща ищет, скорее всего, от его робости-боязливости, от стремления держаться, где потемнее, поглубже. Те, кому приходилось украдкою наблюдать за лещами в неглубокой прозрачной воде, говорят, что рыбы эти умеют и поиграть — «гоняются друг за другом, толкают носом в бока».

А что касается «коллективности», то она у лещей на виду: «поймал одного — жди поклевки другого». В юности на Воронеже я наблюдал: в невод попало сразу несколько сотен неотличимых одна от другой рыбин. Лещи собираются по возрастным группам: подлещик — к подлещику, взрослый — к взрослым. У матерых — своя компания.

…Спустишься ночью к реке — темень, совы кричат, кабаны шуршат в камышах. И только на яме Евсеича тишина. Иногда идет дождь. Bp-р… Как же он терпит? Терпит! И с нетерпением ждешь его утром: «Ну как?»

Улыбается: «Да вот подцепил четырех…» Мои окуньки и плотвицы идут коту. На сковороду — лещ. Одного хватает на завтрак и на обед.

Остальных подсолить и на веревочку — вялить… Хорошая рыба — лещ! (Лящ, сказал бы поляк.) Интересная и очень вкусная, «любимая народом», написал Сабанеев. Писал он еще, что стоил лещ в его времена «недешево» — 40 копеек за фунт.

Прицениться бы Сабанееву к лещу сегодня…

  Фото автора .  4 сентября 1993 г.

 

«У зверя есть нора…»

(Окно в природу)

Еду на велосипеде по лесу вечером. И вдруг прямо под колесо из папоротников вынырнул зверь. Испуг обоюдный. Но у зверя побольше — подбрасывая зад, кинулся убегать. Ну а я, конечно, преследовать — любопытно, куда денется убегающий жирный барсук?

Гонка была недолгой. У меня на глазах барсук шмыгнул в нору. Осталось лишь оглядеть его крепость — пологое возвышение, поросшее мелким осинником, волчьим лыком и травами. Кроме главного хода, отыскал я в зарослях еще два. Прислушался, нет ли звуков из-под земли, и, боясь в сумерках потерять направленье к дороге, оставил барсука ждать ночь в своем лесном замке.

«У зверя есть нора…» Этой строкой Иван Бунин начинает стон-жалобу на бесприютность чужбины, где не было у него ничего — даже зверю с его норой позавидовал.

Нора для многих сущих на земле — и дом, и убежище. Проплывая по речке, все видели глинистые обрывы в частых глубоких норках. Это колония ласточек-береговушек. Клювом и слабыми лапками вырывают они эти норы — выводить птенцов. Хлопотно, зато безопасно. (Правда, приходилось наблюдать, как уж, свесившись с берега плетью, заползал в норку.)

В береговых норах живут еще два нарядных южанина — зимородки и щурки. Щурки земляную камеру для птенцов выстилают мягкой постелью из трав, волокон и перьев. Зимородок этих нежностей не признает — птенцы лежат в норке на чешуе и рыбных костях.

Из тех, кто хорошо нам известен, норы для выводка малышей делают (или ищут) лисы и волки. У лисы нора глубокая. Явившись с добычей, наружу детей лиса вызывает особым звуком. Мой друг в Воронежском заповеднике научился лисе подражать, и лисята выкатываются из нормы, как только услышат «материнский» призыв. Я же — сделать вот этот снимок — просидел на суку дуба возле норы четыре часа.

Возмужавших лисят мамаша из подземелья уводит. Сама она предпочитает отдыхать на свободе, свернувшись калачиком, но помнит: убежище у нее есть. И если надежда на ноги вдруг иссякает, лиса возьмет курс к подземелью и юркнет в него. «Понорилась», — говорят охотники.

Лисица нору может вырыть сама. Но если есть возможность отнять жилище у барсука, она это делает. Утверждают, что лиса отселяет зверя из части отнорков, демонстративно нагадив. Такой ход мыслей вызван, возможно, исключительной чистоплотностью барсуков и небрежностью лис — возле их нор всегда находишь помет, остатки пищи, кости и перья.

Лисята возле норы.

В брошенной лисой норе, в свою очередь, может поселиться еще один квартирант — небоязливая рыжая утка огарь. В Ростовской области я снимал этих уток, выводящих птенцов под землей. Местный пастух уверял, что видел огарей, деливших жилище с лисами, — «возле дома зверь не охотится».

Еще одна утка — пеганка (пегая) — тоже селится в норах. На заповедном острове в Черном море для этих уток специально выпустили кроликов — наделать нор. И опыт вполне удался, утки и плодовитая родня зайцев благополучно сосуществуют. В норах песчанок (зверьки, похожие на крыс) в Средней Азии вьют гнезда занятные птицы каменки-плясуньи. У песчанок они перенимают даже манеру свистеть.

А что касается диких кроликов, то эти распространенные в западной части Европы зверьки быстро бегать не могут и спасаются в норах.

Узнав об этом, двое моих знакомых, живущих уединенно в лесах под Серпуховом, обычным домашним кроликам «дали вольную» — выпустили из клеток. И кролики поселились вокруг усадьбы, наделав множество нор, — «когда надо, выходим и прямо с крыльца стреляем».

Земляное убежище волка норой можно назвать лишь условно. Это всегда неглубокое логово — волчат достаешь, протянув руку. А вот у песчанок под землею целые города со множеством улиц и сотнями выходов на поверхность.

При опасности песчанка мгновенно находит норку в свой лабиринт. Подземные коммуникации этих зверьков — истинный дар для обитателей пустыни. От врагов, а главным образом от жары в норах песчанок спасаются ежи, хорьки, ящерицы, черепахи, вараны, змеи, жуки — всего до трехсот разных животных.

Теплолюбивые змеи большую жару не выносят, ищут спасения под землей. Однажды во время съемок для передачи «В мире животных» разгоряченная кобра лихорадочно стала искать убежище и приняла за спасительную нору объектив кинокамеры лежавшего на земле оператора.

Еще более курьезный случай был в Африке с неким Роберто Консаваро из гвинейского городка Лабе. Сморенный полуденным зноем Роберто прилег подремать в холодке на плантации винограда. Приснилось Роберто, что пьет он необычно холодную воду. Проснувшись, парень «почувствовал тяжесть в желудке и какое-то шевеленье…» Врачам удалось извлечь из желудка Роберта небольшую змею. Ей, как видно, тоже сделалось жарко, а Роберто похрапывал с открытым ртом, который змейка приняла за прохладную норку.

Норы роют не только животные суши, но также и водные. Из речных нор в детстве мы доставали налимов и раков. Не ясно, правда, роют ли они землю или затаиваются в естественных, береговых промоинах. Но то, что под водою можно быть землекопом, убеждает рыба хохлач.

Эта немаленькая обитательница прибрежных вод восточной части американских штатов (вес — до тридцати килограммов, длина — до метра) роет на дне «колодцы» глубиною в два метра, спасаясь в них от акул. Рыба хохлач — многочисленная, промысловая — очень ценится в ресторанах. Ее убежищ на дне ихтиологи-аквалангисты обнаружили так много, что пишут: «Есть основания говорить о формировании хохлачами рельефа морского дна…»

Среди норных животных назовем еще сусликов, сурков, кротов и бобров (делают норы для выхода из-под воды на берег). Но лучшими земляными архитекторами из всех являются барсуки. Их сооружения отличаются «продуманностью» — спальни, кладовые, отхожие места. И долговечны. Поразительно долговечны! Недавно ученые, исследуя углеродным методом возраст барсучьего поселения, назвали ошеломляющую цифру — семь тысяч лет. Сколько страстей прошумело за это время на грешней земле! Какой город, какой дом, какой храм держался так долго? А барсуки поколение за поколением жили в одном удачно выбранном, надежно обустроенном месте. Вот старожилы так старожилы!

  Фото автора.   11 сентября 1993 г.

 

Эти славные цапли…

В минувшее воскресенье на тихом лесном пруду я вдруг увидел знакомый силуэт тощей, как манекенщица, птицы. Цапля! Она стояла в обычной для нее ожидательной позе в осочке у мелководья. Чуть ссутулясь, птица глядела на кромку воды, ожидая, что кто-нибудь проплывет, пробежит мимо, и тогда она, резко распрямив пружинисто-согнутую шею, со снайперской точностью ударит острогой-клювом.

Она часами может стоять неподвижно или, сделав несколько шагов, снова замрет. Но кого цапле ждать в сентябре? Ей полагалось бы быть в дороге на юг или уже на самом юге — в болотистых местах Турции или Ирана.

Больная? Но, заметив меня, цапля показала жизнеспособность. Без суеты с места, не разбегаясь, она взлетела и неторопливо понесла свое легкое тело к вечерней заре. Очень характерен полет этой птицы — ноги вытянуты назад, шея, в отличие от аистов, журавлей и гусей, сложена буквой S так, что затылком цапля касается спины. Но главное — крылья широкие и большие, походят они не на весла, а на две широкие лопаты. Гребец их двигает плавно, неторопливо. Полет небыстрый, но надежный, уверенный.

Крупных птиц сегодня редко увидишь. Разве что коршун или канюк проплывут по синеве неба. А цаплю, хотя тоже нечасто, все же видишь летом возле воды. Этот терпеливый охотник часами может ждать, когда проплывет мимо рыбка, пробежит мышь, беспечно прыгнет лягушка.

Нещепетильность в еде делает цаплю повсюду распространенной птицей. Охотники ее не стреляют. Но к беспокойству она чувствительна. И на реках, где одна за другой мчатся моторные лодки, цапле невозможно сосредоточиться и что-либо подкараулить. Это заставляет цапель реку покинуть или переходить на кормежку ночами.

А есть на земле места, где от людей цапле спрятаться некуда. Воды, еды много, но и люди тоже на каждом шагу. Что делать? Приспособиться! В архиве у меня есть снимок: цапли на улице Амстердама, рядом с автомобилями.

И это не сенсация — обыденность. Но для гнездовий цапли выбирают укромные уголки, хотя несколько их поселений приходилось видеть вблизи человеческого жилья.

Птицы эти не стайные. Охотится каждая в одиночку. Но гнезда одиночные редки. Чаще видишь общежитие птиц, похожее на грачиное. Предпочитают цапли деревья высокие. Селятся они и там, где деревьев нет совершенно. Гнезда на низких кустах, на тростниковых заломах видел я в поселениях цапель на Черном море. Живут тесно, гнездо к гнезду. И в каждом — смешные с хохолками на голой еще голове «цаплята». Протянешь руку — уже пускают в ход острогу.

Типичную и большую колонию цапель много лет наблюдаю в Хоперской пойме, в местечке с названием Бережина. Ольхи тут, может быть, чуть тоньше колонн Исаакиевского собора. Под ними топь. Весною стоит вода, а летом непролазная грязь. Ольховый лес везде мрачен, тут же чувствуешь себя, как в амазонских дебрях, а цаплям, видно, это как раз по нутру. Все вершины деревьев увешаны шапками гнезд.

К концу лета поселенье пустеет. Следами бурно кипевшей жизни остается помет на грязи, скорлупки яиц, перья, кости упавших сверху птенцов, следы лисиц и енотов.

Если цапель не беспокоить, они десятками, даже сотнями лет сохраняют привязанность к полюбившемуся месту. В Михайловском на Псковщине директор Пушкинского заповедника Семен Степанович Гейченко, прежде чем повести меня в приозерные сосняки «к цаплям», рассказал: «До 1922 года колония цапель обреталась в усадьбе Елизаровского монастыря. Общество монахов цапель вполне устраивало. Но когда в монастырских стенах обосновалось техническое училище, а студенты с голодухи стали лазить в гнезда за яйцами, насиженное место цапли однажды разом покинули и обосновались вот тут, в Михайловском».

Десять часов, с полудня до летних северных сумерек, провел я в колонии, наблюдая шумную жизнь на соснах. Обитает тут около полусотни птиц. Появляются рано, когда на Сороти еще лед и только-только означатся водяные закраины. И вскорости начинаются свадьбы с драками за лучшее место в колонии. А в мае над головой уже стон стоял от голосов просивших еды птенцов. Под деревьями, так же, как у Хопра, все было побелено, и лишь бузина выдерживала низвергавшиеся сверху пахучие удобрения. Тут тоже валялись скорлупки яиц, кости и перья, но можно было найти и живого птенца. Качнуло ветром гнездо или малыш проявил излишнее любопытство — и вот он теперь на земле. Птенец подает голос — никакой реакции у взрослых, никто не опустится вниз, не сделает попытки поднять пострадавшего. Таков суровый закон — что с возу упало, то пропало.

Интересно было наблюдать поведение вернувшихся с охоты цапель. Вот птица сделала полукруг над гнездом. Снизу видно: крылья большие, широкие. Как нырнуть на них в «колодец» между ветвей? Ныряет! И очень приспособлена к этим ныркам. Вот посмотрите на снимки, сделанные с интервалом в три- четыре секунды. Цапля вдруг складывает крылья (чем не самолет с изменяющейся геометрией крыла!) и, как гарпун, пущенный вниз чьей-то верной рукой, опускается прямо на нижний сук у гнезда.

У серых цапель немало родственников по белому свету — шестьдесят шесть видов! Рыжая цапля, белые (большая и маленькая). Все сообразительные. Наша серая цапля, по наблюдениям натуралистов, на гнезде, расположенном у земли, иногда вешает для острастки незваных пришельцев змею. В Африке я наблюдал охоту одной из цапель. Кружась в мелкой воде, она отставляла одно крыло, создавая тень, в которой прятались рыбки, и цапля их цапала.

А во Флориде цапли, подбирая кусочки еды, оброненные туристами, бросают их в воду, привлекая рыбешек. «Котелок», как видим, варит у всех, у цапель тоже.

Фото автора .  25 сентября 1993 г.

 

На ловца и зверь бежит

(Окно в природу)

Слово ловкий и особенно ловкач в социальной жизни людей имеет оттенок характеристики осуждающей. Между тем изначально, во времена, когда человека кормила охота, слово ловкий, то есть умеющий хорошо ловить, отличало человека, было ему похвалой.

В живом мире все кого-нибудь ловят. Но самым ловким из всего сущего на земле благодаря уму стал человек — загонял мамонтов в ловчие ямы и, зная повадки зверей, рыб и птиц, изобрел тысячи ловчих приемов. Деревенские люди сегодня многие из них знают с детства.

Я, помню, ловил снегирей решетом. Обставишь его репейником, насыплешь под решето подсолнечных зерен и подопрешь его палочкой, а от палочки — нитка в сенцы. Сидишь и ждешь.

Руками в речке ловили мы раков, а самые ловкие ухитрялись руками хватать и рыбу. Ну и, конечно, любому знакома удочка. Однако у одного почему-то не ловится, а другой то и дело сажает на кукан окуней — ловкий!

Охота серьезная знает множество способов — примитивных и остроумных — перехитрить рыбу, птицу и зверя. Отшельники Лыковы в таежном своем бытии рыли ловчие ямы, делали изгороди, чтобы направить оленя в нужное место. Адский труд! Но именно так действовали и первобытные люди.

Ловчая сеть — тоже древнейшее изобретение человека. Этот снаряд прошел через все времена, лишь совершенствуясь. Сетями ловят рыбу и птиц, сетями до недавнего времени ловили и крупных животных. (Теперь обездвиживают.)

В огромные сети-ловушки на путях перелетов втягиваются и собираются в узком их конусе птицы, которых ловят для кольцевания. Плетенной из хвороста «мордой» повсюду на земле ловят рыбу. Сам наблюдал: у аляскинских атапасков нехитрая эта снасть такая же, как и у нас на Усманке под Воронежем.

Бывают капканы и побольше.

Ловушка, капкан, петля, западня стары как мир. Звери завлекаются в них чаще всего пищевою приманкой. (Глухарей соблазняют камешками, необходимыми им для перетирания пищи в желудке.) А можно приблизить животных звуком. Мне самому удавалось на двадцать шагов подзывать ослепленного жаждой схватки с соперником лося. (При этом пришлось спасаться от драчуна на березе.) Специальным рожком или даже стеклом от керосиновой лампы подзывают на выстрел оленей. Писком мыши довольно просто привлечь лисицу или сову. На «квок» — характерный звук в водной среде — приплывают к рыболову сомы. Свистом можно подозвать рябчика, специальным манком — и селезня, на подвывку («вабу») приходят волки.

Чтобы заставить пролетающих птиц опуститься в нужное место, создают для них обманчивую обстановку безопасности. Для этого на березах вешают чучела тетеревов, на отмели ставят чучела гусей. Птицы, видя сородичей, доверчиво опускаются.

Иногда охотник использует любопытство, свойственное всем животным, но у некоторых особенно обостренное. Так, под прикрытием щита, увешанного разноцветными лоскутами, охотники Средней Азии подбирались к кекликам. (Способ этот настолько добычлив, что сейчас запрещен.)

А вот какая хитрость давно в ходу у охотников Севера. О ней писал Джек Лондон, но на полвека раньше о том же рассказал путешествовавший по Аляске русский морской лейтенант Лаврентий Загоскин. Вот что он пишет в своей замечательной книге «Пешеходная опись»:

«Туземец, высоко уважая волчий мех, берет несколько тонких, плоских китового уса прутиков, около 2 футов длиною, заостряет их концы, свивает оборота в три и, обмотав жиром, бросает в разных местах близ своего жилища. Волк падок на жир, с голоду глотает два-три комка целиком. Жир варится скоро, ус, выпрямляясь, колет его желудок и приводит к верной смерти. Наутро охотник по следам находит пропавшего зверя».

Остроумна охота на волка и в наших широтах. Замеченных в лесу зверей оцепляют (обкладывают) тонкой бечевкой с флажками.

Кабан, олень, лось равнодушно переступят магический этот забор. Волки же нет! Волк становится жертвой своей искушенности. От человека он постоянно ожидает подвоха, и флажки для него — неодолимая пугающая преграда. В поисках выхода из «оклада» звери неизбежно натыкаются на охотников.

В Индокитае остроумным способом ловят обезьян. В пустой, привязанный к веревке кокосовый орех охотник насыпает любимых обезьянами семечек. Запустив руку в отверстие скорлупы, обезьяна хватает горсть семечек и, хотя видит идущего к ней ловца, не в состоянии разжать кулачок и выдернуть руку. Жадность ее и губит.

А медведей для вождения по ярмаркам на Руси ловили, используя пристрастие зверя к меду. Только не мед оставляли в нужном месте медведю, а медовуху. Налакавшись хмельного питья, зверь мертвецки поблизости засыпал. Ловцам надо было лишь проявить смелость и связать косолапого.

В некоторых случаях для охоты человек изощренно использует других животных. Так, ручных бакланов китайцы издавна приспосабливают ловить рыбу. Чтобы улов доставался хозяину, а не ловцу, баклану на шею надевают кольцо. А прирученная выдра ловит для хозяина рыбу играючи. Есть и рыба (прилипала), которую используют вместо крючка. «Взнузданные» и опущенные в воду рыбы так крепко прилипают к нужной охотнику живности, что их поднимают в лодку вместе с добычей.

Бывает, что животного-ловца для охоты надо «перевоспитывать».

Неразрешимая, казалось бы, задача — поймать слона. Ловят! Ловят с помощью ручных слонов. Они так понятливы и так человеку послушны, что становятся его союзниками против своих собратьев. Ловят живьем и тигров. Тут охотник должен быть не только ловким, но и отважным. Ловят, правда, тигрят, всеми способами стараясь «отколоть» их от матери…

Не у всех ловцов диких животных все хорошо ладится. О неудачливых сложена байка: «Поймал медведя!!!» — «Так веди его сюда!» — «А он не пускает!» А об удачливых говорят: на ловца и зверь бежит.

  Фото автора. 2 октября 1993 г.

 

Свеча в муравейнике

(Окно в природу)

«Ступай скорее вниз, в долину, в хижины людей и достань у них Красный Цветок. У тебя будет союзник сильнее меня и Балу, и тех волков Стаи, которые любят тебя. Достань Красный Цветок!»

Многие помнят строчки прекрасной сказки Киплинга о мальчике-волке. Пантера Багира посылала Маугли добыть огонь, который повергнет в ужас его врагов.

Знаменитую книжку вспомнил я в Африке, наблюдая огонь саванны. Красный Цветок пожирал сухие степные травы. И что же? Животные, которых тут больше, чем где-нибудь еще на земле, в панике разбежались? Ничуть не бывало. Недалеко от фронта огня, обрывая с деревьев листья, паслись жирафы. Спокойно наблюдали за огнем зебры. Но больше всего меня поразили аисты, дрофы и ласточки. Ласточки носились в дыму над огнем, а голенастые птицы держались около самой кромки пожара. Все объяснялось просто. Пожар распугивал мошкару, ящериц и маленьких грызунов, и птицы на них охотились. Огонь не был для животных в новинку. Многие тысячи лет видели птицы обновляющие саванну пожары, принимают огонь как должное и приспособились даже кормиться возле него.

Ну а в других местах? Вспоминаю извержение на Камчатке вулкана Толбачик. Зрелище величественное и страшноватое. Высоко вверх вздымался из кратера огонь, летела красная лава. И прямо над этим местом кружились в теплом потоке воздуха десятка два воронов. Они слетелись сюда из разных мест. Изверженье огня явно их не пугало, а в теплых потоках воздуха они с наслажденьем купались.

Изверженье вулканов на Камчатке происходит не ежегодно. Все же с некоторой натяжкой можно сказать: в генетической памяти здешних животных тысячелетние эти явления свой след оставили.

А лес, лесные пожары? С точки зрения выгоды человека, это громадные бедствия — гибнет драгоценная древесина. Деревья росли сто лет и погибают в какой-нибудь час. Однако для дикой природы на больших отрезках времени («стратегически») лесные пожары не только не являются катастрофой, но и благотворно вписываются в сложный процесс обновления жизни леса. Некоторые породы деревьев к пожарам приспособлены. В американском заповеднике тысячелетних секвой я видел великанов с чуть обугленною корой. Мне объяснили: это следы пожара, перенесенного около тысячи лет назад. Кора секвойи, как асбест, предохраняет ствол от огня, и пожар, уничтожая конкурентов «вечных деревьев», дает секвойям дополнительные условия для выживания. Есть и другие деревья, настолько приспособленные к лесным пожарам, что без них исчезли бы с лица земли. Шишки одной из сосен (джек-сосна) раскрываются лишь при температуре 60 градусов Цельсия. Причем из обугленных шишек семена прорастают гораздо быстрее, чем из шишек, избежавших жесткой «термической обработки».

Несколько лет назад американские ученые предложили не тушить пожар знаменитого Йеллоустонского заповедного парка. Разгорелись горячие споры — многим точка зрения ученых казалась глупостью.

И в самом деле год-другой накрытый огнем заповедник выглядел жалко. А сегодня признано: огонь обновил, омолодил жизнь большого участка дикой природы.

А что животные при пожаре в лесу?

Конечно, огонь для них — бедствие. Но покидают зону пожара они далеко не всегда в панике, а спокойно, загодя (запахи дыма) покидают опасное место. Иногда же и вовсе не спешат покидать. Знаменитый шведский натуралист — кинооператор Ян Линдблад пишет: «У себя на родине я был свидетелем сильного лесного пожара. Снимая с возвышенных мест участки горящего леса между озерками, я видел, как ведут себя животные. В частности, один лось довольно флегматично объедал кусты поблизости от охваченных пламенем пней и деревьев».

Еще одно наблюдение Линдблад сделал в тропических джунглях. «Я снимал львицу с двумя львятами. Однажды вечером, когда сопровождавшие меня сторожа парка развели костер, чтобы погреться, из темноты явилась знакомая троица и легла на землю в трех-четырех метрах от потрескивающего пламени!» И еще. «Я проводил опыты с тиграми, которых сам вырастил в Швеции. Они спокойно подходили к огню и принюхивались к нему. Я даже боялся, как бы звери не опалили усы».

Но есть среди лесных обитателей единственное существо, которое загорание дома пытается потушить. Как выдумаете, кто? Муравьи!

Лет десять назад я прочел у французского натуралиста: «Муравьи гасят поставленную в муравейник свечу». Недавно я проверил это любопытное утверждение.

Свеча была тонкая, восковая. Я поставил огарок ее на верхушку муравьиного дома и приготовил фотокамеру к съемке. То, что немедленно началось на верхушке холма из палочек и хвоинок, было поразительно. Куда быстрее, чем на пожар собираются люди, из всех щелей муравейника к горящей свечке бросились его обитатели. Сплошная чернота, давка, борьба за первенство вбежать на восковой столбик и, подогнув брюшко, брызнуть на пламя кислотой. Те, кто к огню приблизился слишком близко, падали замертво — хитиновые доспехи потрескивали на огне.

Но тушили свечу и снизу. Сотни невидимых кислотных брандспойтов направлены были на пламя. Снимая, я приближал лицо к муравейнику. И через минуту был вынужден съемку прервать — над муравейником стояло сплошное облако не невидимых брызг. Глаза слезились, нос и губы щипало от кислоты.

Свеча между тем медленно догорала. Все новые и новые «камикадзе», взбегая на восковой столбик, атаковали язычок пламени.

У самого основания свечи он погас, не дав загореться ни единой хвоинке. Я усложнил опыт.

Смяв в плотный комок половину газеты, положил ее на верхушку муравейника и поджег. Что началось! Наверное, ни единого муравья не осталось в убежище, все были тут, на пожаре. Несколько тысяч! И все тушили огонь. Самые к нему крайние, обжигаясь, падали замертво.

Это вынуждало всю плотную массу пожарных держаться от огня сантиметров на восемь. Я глядел сверху. В середине горит бумага, вокруг светлым пятном — поверхность муравейника, а потом плотный крут темной шевелящейся массы — возбужденные муравьи. По мере сгоранья газеты кольцо муравьев сужалось, сужалось и вот они уже празднуют победу — носятся там, где только что по человеческим масштабам был столб огня с многоэтажный дом.

Любопытно, что муравейник, собранный из хвоинок и выглядевший очень огнеопасно, от бумаги вовсе не загорелся, хотя и был довольно сухим. Строительный материал муравьями так уплотнен, что уподоблялся бумаге, скатанной в рулон и потому не очень горючей. А возникшие поверхностные очажки загоранья муравьями были потушены.

Поразительное явление! Но при размышлении видишь уникальную его естественность. За долгую эволюцию муравьи пережили миллионы лесных пожаров. И в жизненную их программу, именуемую инстинктом, заложено четкое правило: надо тушить. Тушить, несмотря ни на какие жертвы! И муравьи тушат, иного выхода у них нет. Конечно, отчаянно ответственная эта работа далеко не всегда бывает успешна. Вал большого огня сметет любой муравейник. Но случайное, маленькое загорание потушить муравьи могут.

Таков комментарий к тому, что написано было Киплингом в сказке-повести о лесной жизни.

  Фото автора . 9 октября 1993 г.

 

На то и щука в реке…

(Окно в природу)

Продолжим пословицу: щука в реке — на то, чтобы карась не дремал…

Недавно мы рассказывали о разных ловчих приемах, «измысленных», как сказал бы покойный Карп Осипович Лыков, людьми.

Не счесть всевозможных приемов охотничьей ловли и у животных в дикой природе. Сети? Пожалуйста. Пауки плетут их уже миллионы лет.

Процветание пауков обеспечивает это великолепное орудие лова. Капканы? Они тоже есть.

Некоторые двустворчатые моллюски захлопывают свои раковины, как только между ними сунет нос подходящая живность. По принципу капкана работает ловчий механизм у некоторых растений, потребляющих животный белок.

Села муха — и створки мгновенно соединились. Одной из морских черепах капканом служит постоянно открытая пасть. Есть в этом капкане приманка — розовый, похожий на червячка, отросток. Соблазнившаяся «червяком» рыба попадает в безотказно действующую ловушку.

Гарпун? Подобие его мы видим у хамелеона. Заметив добычу, он тщательно прицеливается и мечет свое оружие — длинный липкий язык.

Клюв-острога — совершенное оружие цапель. А родственница бакланов, ныряющая в толщу воды змеешейка, пронизывает рыбу тонким, как дротик, клювом, а потом, подкинув, хватает ее так, чтобы шипы плавников не мешали добычу глотать.

Яд, поныне применяемый кое-где охотниками с луком, животные используют очень давно. Одним он служит защитой, другим помогает легко убить жертву (змеи, тарантулы, пауки, скорпионы, некоторые рыбы. Всего на земле обитает около пяти тысяч ядовитых животных).

Но самые распространенные орудия лова — когти, клыки и клювы. Причем пользуются ими разные животные по-разному. Когти скопы и строение ее лапы приспособлены исключительно для ловли рыбы, она не должна выскользнуть при ударе охотника. И не выскальзывает. Иногда, не рассчитав размеров добычи, скопа становится ее пленницей. Случалось, ловили рыбу, носившую на спине мертвую птицу.

Прекрасные летуны, вооруженные острыми когтями соколы бьют добычу свою исключительно в воздухе. Села утка или цапля на воду и уже спасена — сокол ее не тронет. В воздухе на лету охотятся и другие мастера высшего пилотажа — стрекозы, ласточки и стрижи. Дерзкий охотник и хороший летун — ястреб — хватает добычу на земле. Это хорошо знают владельцы кур, живущие где-нибудь на краю леса. Бывает, что ястреб зимой выслеживает добычу по следу и настигает таким образом, например, зайца.

У сов подспорьем к цепким ухватистым лапам являются прекрасный слух и бинокулярное зрение, позволяющее точно определить расстоянье до жертвы.

Приемов ловли добычи у хищников великое множество. Одни действуют из засады, пример наглядный — всем знакомая щука. Даже есть выраженье: «бросился щукой». Или понаблюдайте за кошкой. Долго и терпеливо может она сидеть, притаившись, возле мышиной норки или спрячется на балконе в ожидании — не сядут ли потерявшие бдительность воробьи.

И в дикой природе большинство кошек — леопарды, пантеры, ягуары, рыси, сервалы, коты манулы — подкарауливают добычу и бросаются на нее, когда есть шансы мгновенно поймать.

Лев к добыче подкрадывается и гонится за ней недолго, если видит, что шансы упущены. За жертвою мчится, имея преимущество в скорости бега, гепард. Но долго бежать этот рекордсмен-спринтер не может. Не догнал антилопу на первых трехстах метрах — преследование прекращает. Интересен прием охоты гепарда. Он делает лапой подсечку, и жертва, при большой скорости, падает, кувыркаясь.

Вараны и крокодилы то же самое делают с помощью мощных хвостов. Им надо выиграть момент, чтобы вцепиться в жертву зубами. У крокодила дальше прием простой — немедленно вместе с добычей в воду, скорее ее утопить.

Весело, почти играясь, охотятся лисы и выдры. Выдра изумительно приспособлена для жизни в воде, и ей ничего не стоит догнать любую речную рыбу. И наслаждение — наблюдать, как мышкует в поле где-нибудь близ опушки лиса.

Слух позволяет ей метров за двадцать обнаружить под снегом возню мышей. Грациозный бег к этой точке, подскок кверху, чтобы ловчей и быстрее погрузиться мордою в снег. Бывают осечки, но все же зимою кормятся лисы почти исключительно мышами. Иногда добычу лиса бросает тут же у «шахты» — не голодна, просто охота доставляла ей удовольствие.

Неутомимый охотник и самый кровожадный из всех хищников — маленький мышелов ласка, бурая летом и белая по зиме. Этот ловец, неутомимый в преследовании мышей, змейкой ныряет в норы, мчится по проложенным под снегом и в зарослях трав ходам. До появления в домах кошек ласки были самыми надежными союзниками деревенских людей в борьбе с мышами.

Несколько слов надо сказать о коллективной и стайной охоте. Если ласточки и стрижи сообща ловят в воздухе мошкару, то это не то же самое, что охота волков, когда строго распределены роли: одни загоняют, другие затаиваются в засаде и потом скопом наваливаются на жертву. В такой охоте явно участвует интеллект.

В дикой природе мне известны еще только три приема такой охоты. Стаей по особой стратегии в Африке преследуют жертву дикие собаки. И так же как волки, в воде охотятся киты-косатки. У берегов Аляски мы наблюдали, как нам казалось, игру этих резвых и смелых хищников. Но потом обнаруживалось: косатки отсекли от группы и растерзали кита. Вполне осмысленно охотятся пеликаны. Построившись цепью, они загоняют рыбу на мелководье и тут очень ловко используют свои подклювные мешки-«авоськи».

Есть в природе и экзотические способы ловли-охоты. Электрические угри поражают добычу сильным разрядом тока. Рыбка-брызгун сбивает сидящих на растениях насекомых тонкой и сильной струйкой воды. Невзрачное насекомое — муравьиный лев делает ловчие ямы-воронки в песке и на дне их затаивается, ожидая, когда к нему свалится жертва. Сом усы свои, затаившись, использует для приманки доверчивых рыбок, а рыбы-пираньи в считанные секунды обгладывают даже крупных животных, неосторожно зашедших в воду.

Как видим, не только щука стережет карася. В сложном механизме природы не счесть охотников, но они не всесильны, у «карасей» есть способы защититься, укрыться, избежать встречи с хищником, иначе давно бы уже не было ни тех, кто охотится, ни тех, кого охотник преследует.

Фото из архива  В. Пескова . 6 ноября 1993 г.

 

Разговор с заклинателем змей

(Окно в природу)

Я узнал его по корзинке. В небольших, круглых, плетенных из бамбука футлярах заклинатели держат змей. Приметив нужного человека, открывают корзину. Под звуки дудочки, раздув капюшон, из нее поднимается кобра. Как бы зачарованная звуками, змея покачивается. Дудочка приближается к самой ее голове, и, кажется, вот-вот кобра сделает выпад. За это зрелище, да если ты еще с фотокамерой, заклинателю следует заплатить…

— В корзине змея? — спросил я молодого красивого парня, меланхолично жевавшего травинку на обочине делийского тротуара.

— Змея. Но я, проснувшись, подумал: сегодня судьба вряд ли мне улыбнется, и решил просто так побродить.

— Отчего же не улыбнется. Десять рупий прямо вот тут заработаешь.

— А я даже дудку не взял…

— Мы найдем хороший ей заменитель…

С куста акации я отломил сучок и протянул заклинателю. Он, немного поколебавшись, палочку взял. И «заклинание» вполне удалось.

Змея пружиной поднялась из корзины и выползла из нее, но, остановленная движением руки, уставилась на палочку-«дудочку» и, покачиваясь, стала следить за движениями «музыканта».

Сделав снимки и расплатившись за сеанс «заклинанья», я попросил парня присесть. Догадываясь, что странный клиент кое-что о ремесле его знает, парень, не запираясь, рассказал то, о чем обычно заклинатель не скажет даже и за хорошие деньги.

— Да, ядовитых зубов у кобры нет. Мы их обязательно вырываем. Это просто. Даешь разозленной змее вцепиться в кусок ткани, дернул, и все — змея без зубов. Иначе и нельзя.

Нас, заклинателей, в Дели более сотни. Появляться с ядовитыми змеями в людном месте опасно. Да и мы сами недолго бы жили — яд у кобры очень силен. Музыка… Музыкой зрителей привлекаем. А змее она безразлична. Это только кажется, что она зачарована звуками. На самом деле змея следит за движением дудки в моих руках. Видели сами, и за палочкой также следила…

Парня звали Дхарамвиром.

— А фамилии нет. Напишите: Заклинатель. В нашей деревне всех можно с такой фамилией записать и — все заклинатели.

Живет парень в ста километрах от Дели. Деревня его Тешиль Матх — земледельческая. Сорок восемь дворов, сеют пшеницу, горох, горчицу.

Заклинание змей — промысел, на который все мужчины уходят, как только урожай убран. В Дели, разбиваясь на несколько групп, они ставят где-нибудь временный кров из обломков фанеры, картонных ящиков, битого кирпича.

— Полиция иногда разгоняет, рушит хилые наши жилища. Но мы за день строим где-нибудь новые. Собираемся на ночлег вечером. Сидим около костерка, кормим змей и, конечно, болтаем о том о сем.

— Посмеиваетесь, наверное, над легковерными туристами?

— Откровенно сказать, посмеиваемся. И делимся опытом. Змея-то дело простое, а к человеку надо найти подход.

— Велики заработки?

— Иногда бывает сто с лишним. Но чаще рупий пятьдесят-шестьдесят. На двадцать рупий — еда себе и змее, остальное — сюда (парень показал нам мешочек у пояса). На эти деньги везем в деревню обувку, посуду, гостинцы. Жаловаться грех — дорожные рабочие получают за день в два раза меньше.

Деревня Тешиль Матх всегда промышляла заклинанием змей. Заклинателями были отец Дхарамвира и дед, и прадед. Искусство обращения с кобрами каждый мужчина знает в деревне с детства.

— Бывают моменты опасные?

— Бывают. Когда ловишь в лесу змею. Тут надо быть и умелым, и осторожным. Брат мой Рамеш недавно погиб. Нашли его мертвым с укусом кобры. Как все случилось — неясно. Обычно мы берем с собой пузырек с противоядием. В нем — растворенная в масле кора одной из лиан. И если зубы здоровы, яд из ранки быстро отсасываем. При этом приходится место укуса надрезать — вот посмотрите рубцы на ногах и руке.

Змей ловим по разным штатам, но чаще ездим в Ассам. Там еще сохранились даже пятиметровые кобры. Однако для нашего дела большая змея не нужна. Два с половиной метра — предел.

— Кроме вырыванья зубов, подвергаете змей еще какой-нибудь обработке?

— Вешаем за хвост и привязываем к голове небольшой камень. Вытягивается позвоночник, и движения у змеи становятся нерезкими. Ее как будто ветер слегка колышет, когда я двигаю дудочкой.

— Змея устает от работы?

— Да. И об этом надо обязательно помнить. Еще важно знать: змеи не любят ни холода, ни большой жары. Зимой — в декабре — январе они цепенеют. А летом, если не уследить, могут погибнуть от перегрева. Вот смотрите, наша с вами знакомая проявляет нервозность — явный признак перегревания. Надо идти в холодок.

— Как долго змеи живут?

— Честно сказать, не знаю. У нас есть обычай: через шесть лет работы змею отпускать.

— Но как выживает она без зубов?

— Зубы быстро растут. В природе змеи ведь тоже часто зубы теряют. Линяет кобра в два месяца раз, а зубы растут быстрее.

— Вот эта змея вас знает?

— Да. Змея привязывается к хозяину, как собака. А путь к этой дружбе лежит через пищу. Дневная норма вот этой змеи — два яйца и стакан молока.

— Бывает, что змея умирает?

— Да, конечно. В таких случаях мы собираемся у костра и сжигаем погибшую с почестями, как человека.

— Есть у вас в запасе еще работницы?

— Обязательно. Десять кобр живут в доме.

— Держите их в таких вот корзинах?

— Нет, ползают все свободно. Дети с ними играют и приучаются их кормить. Старшему сыну шесть лет. Он уже знает все правила обращения со змеями. Скоро буду брать его в Дели на заработки.

— Работаете только с кобрами?

— Для нашего дела это самая подходящая из всех змей. Посмотрите, как заметен ее капюшон, как высоко, как бы танцуя, поднимает она голову. Ее движения в сторону дудочки — врожденное благородство. Без крайней необходимости кобра зубы не обнажает. Движением головы она предупреждает: могу напасть, убирайся. Это создает видимость заворожения дудочкой.

— Интерес к вашим спектаклям не убывает?

— К сожалению, убывает. Многие видят все это по телевидению и равнодушно проходят мимо моей корзины…

Говорили мы с заклинателем минут сорок. Я предложил ему гонорар за беседу. Редкий случай для делийской улицы — отказался: «Мне тоже интересно было с вами поговорить».

  Фото автора .  18 декабря 1993 г.

 

Тысячелетний друг

(Окно в природу)

Собака приручена человеком, считают, в каменном веке — двенадцать — пятнадцать тысяч лет назад. Прародитель собаки — волк. И хотя внешне многие из собак на волка никак не похожи, генетики подтверждают: волк. Отношения волков и собак сегодня. Не овца, а собака чаще всего бывает первой добычей волков. Но, когда численность зверя снижается до минимума, зов продолжения рода заставляет волков ухаживать за какой-нибудь близко живущей от леса сучкой.

Ухаживания принимаются, и потомство рождается полноценным. (Вот оно, генетическое родство!)

Пластичность собаки как биологического вида огромна. И ни в коем ином случае селекционная фантазия людей не достигла таких результатов, как в выведении разных пород собак.

Их сейчас более четырехсот. Глядя на огромного немецкого дога, сенбернара или русскую сторожевую и, например, на болонку, пуделя или крошку чихуахуа (умещается в большом бокале!), трудно поверить, что перед нами один и тот же биологический вид.

Осмысленный, целенаправленный отбор и скрещивание собак человеком во всех концах света ведется тысячи лет. Но новую породу можно получить и за очень короткий срок. Некоторые породы выведены одним-двумя поколениями экспериментаторов.

Цели при этом бывали разными. Для охоты, например, выведено сто пятьдесят различных пород: мощные волкодавы, великолепные бегуны, лазальщики по норам за лисицами и барсуками, чуткие следопыты, собаки-ныряльщики, собаки, способные остановить убегающего медведя. А что касается иных всяких служб собак человеку, то их великое множество. Собака-сторож, собака-пастух, собака-пожарный. Собаки находят по следу воров, разоблачают перевозчиков наркотиков, находят утечки газа, вывозят раненых с поля боя, мчатся с пакетом взрывчатки под танк, охраняют границы, водят слепых, возят грузы, спасают людей в горах, по запаху находят залежи металлов и минералов, ищут грибы…

Для разных служб выводились специальные породы собак. При этом в расчет принимались непревзойденное чутье собак (способность, например, за полсотни шагов почувствовать сидящего в траве перепела), способность собаки к быстрому бегу, сила, отвага и, конечно, преданность человеку-хозяину. При этом человек может быть и плохим, и хорошим. (Адольф Гитлер души не чаял в своей овчарке, и она тоже, надо думать, преданно его любила.)

За верную службу, за дружбу и жертвенность собакам поставлены памятники. Есть несколько выдающихся произведений литературы, героями которых стали собаки. Вспомним «Каштанку» и «Белого Бима Черное ухо». Отыщите еще в библиотеке и прочтите великолепную повесть Юрия Казакова «Арктур — гончий пес».

А что касается исследований о собаках, их сотни. Лучшее из них — «Человек находит друга» Конрада Лоренца. (Книга у нас издавалась.)

Сбиваясь в города, теряя связи с деревней, где человека окружало множество разных животных, люди стараются чем-нибудь компенсировать эти потери и в городских жилищах заводят заводят живность, чаще всего собак или кошек. И тут на первый план очень часто выступает уже не ловкость, чутье или сила собаки, а форма, величина, окраска. Одним нравятся собаки-крошки, другим — великаны. Есть любители изысканной красоты немецких догов, афганских борзых, лаек, а кое-кому по душе «узаконенные» селекционерами уродства мопсов, бульдогов, бесшерстных собак. Увлечения той или иной породой подвержены моде. Вспоминаю, как после серии передач о приключениях овчарки породы колли, показанных в «Мире животных», все хотели заиметь щенка именно этой породы.

Сегодня мода на собак дорогих. Они вроде престижного «Мерседеса» на поводке. Но истинный ценитель собачьей преданности и дружбы часто находит радость в общении с подобранной на улице беспородной дворнягой.

Некоторые выбирают собак по характеру. Тут селекция тоже вовсю поработала. Есть собаки невозмутимо спокойные, есть игривые, с чувством юмора, есть нервные, возбудимые. Но есть еще и черты характера индивидуальные, как у людей. Причем формируется этот характер несознательно самим хозяином.

Собака в некотором смысле является тенью характера человека.

«Она соображает…» — уверенно говорят владельцы собак о своих любимцах. Тут часто много преувеличений. Но, конечно, собака-существо умное, возможно, самое умное после самого человека. И впечатление это усиливается тем, что собака живет рядом с нами, наблюдает за нашими повадками, «изучает» нас, улавливает интонации голоса, последовательность часто повторяемых слов и движений. Отсюда поражающее нас поведение. «Сидим за столом с мороженым. Носим в ложках по очереди и кладем угощенье в миску собаки. И вдруг она берет миску в зубы и идет к столу-дескать, что за глупость носить далеко, гораздо удобнее миску подвинуть ближе. Собака умнее нас!» — пишет мне владелец этой овчарки. Конечно, это милое заблуждение. Скорее всего, наступила пауза в подношениях и собака, предъявив миску, попросила угощенье продолжить. И это, конечно, тоже говорит о ее сообразительности.

Мне приходилось наблюдать за собаками в разных странах. Видел холеных псов в Нью-Йорке (у одного были покрашены когти и сверкали часы на передней ноге), видел кротких, пугливых, бездомных собак в городах Индии, знаю повадки деревенских собак в России. Наибольшее впечатление произвел культ собак на Аляске. Когда-то собачьи упряжки были тут единственным транспортным средством. С появлением вездеходов, снегоходов и самолетов держать собак для упряжек стало невыгодно. «Но собака — это часть нашей истории.

Давайте их сохраним!» — обратились энтузиасты к жителям штата. И ездовых собак сохранили. Я почти не видел на Аляске собак в доме у человека, зато рядом «на свежем воздухе» у конурок видишь сразу десять-пятнадцать. Ежегодно на Аляске устраиваются большие и малые гонки собачьих упряжек. Многие в них участвуют, но многим и просто приятна возня с жаждущей бега компанией. А для ездовых собак гонка по снегу впереди санок, на которых стоит человек, — высшая радость.

Так уж устроен наш тысячелетний друг, — служение человеку и дружба с ним являются смыслом существования собаки.

Фото автора .  31 декабря 1993 г.