Камешек в клюве

(Окно в природу)

В ловушку или капкан для приманки кладут еду. И я очень удивился, когда в Окском заповеднике мне показали ловушку для глухарей.

Ловушка, сработанная из круглых полешков, стояла на лесной дороге. Ее намеренно поместили на видном месте. И приманкой для глухарей служили… камешки — речная галька. Ничто другое лесную птицу не привлекает.

Корма для глухаря, поедающего хвою, сколько угодно. Но корм этот грубый. Зубов измельчать его у птицы нет. И природа нашла выход. Корм в мускулистом желудке перемалывается «жерновами», их надо время от времени пополнять. Поэтому глухари летают на речные галечные места, знают обрывистые овраги, где можно разжиться камешками, прилетают на железнодорожное полотно.

И глухари — не единственные, кому надобны «жернова». За камешками охотятся куры. Мелкие птицы клюют песчинки. А ныряльщики-утки на озерах, где охотничьей дробью выстлано дно, принимают ее за камешки. Свинцовые «жернова» неэффективны — быстро стираются.

Но главное, ядовиты. Американские биологи провели исследования этой проблемы. В результате в некоторых штатах принят закон, запрещающий использовать свинцовую дробь, взамен ее рекомендована стальная. Охотники не очень довольны — новая дробь легковата и быстро изнашивает ружейные стволы.

Глотают довольно большие камни крокодилы. Тут, как считают, дело не в пищеварении. По мнению зоологов, крокодилам нужен балласт, составляющий примерно сотую часть их веса. Без балласта крокодил не может лежать на дне потока, его снесет.

А вот как камни используют другие животные. На этом снимке вы видите африканских стервятников. В клювах у них по камню.

Зачем? Разбить страусиное яйцо. Добыча, обнаруженная сверху в саванне, лакомая, но клюв у стервятника слабый, толстую скорлупу расколоть им нельзя. И вот стервятники приспособились — раз за разом кидают на яйцо камень, и оно в конце концов треснет. Биологов долго занимал вопрос: этот навык молодые стервятники получают, обучаясь у взрослых, или, рождаясь, они уже знают, что надо делать, увидев яйцо?

Опыты показали: птенец, выращенный в изоляции, увидев страусиное яйцо, начинает искать камень. Значит, разбиванье яиц занятие не случайное, древнее, занесенное в генетическую память.

И в некоторых других случаях камни служат животным орудием и оружием. На Аляске, проплывая в заливе Принца Уильяма, с катера мы наблюдали каланов, лежавших на воде в очень занятных позах. У некоторых на животе лежали камни, о которые эти морские выдры разбивают ракушки. Нам с катера не удалось проследить за этой работой, но американские биологи пишут: «Камень калан бережет. Ныряя за очередной ракушкой, он держит его в лапе».

Шимпанзе использует камни как метательное оружие. Я наблюдал это в экспериментах, проводимых ленинградским приматологом Леонидом Александровичем Фирсовым.

Самец шимпанзе, протестовавший против нашей высадки на маленький «обезьяний остров», сначала возбужденно протестующе бегал по кромке берега, потом начал запускать в нас камни. Похожую картину наблюдал я недавно в зоопарке города Дели. Обезьяны везде собирают много людей. Но тут возле просторной территории, окруженной рвом и барьером, возбужденно гудела тысячная толпа.

Что происходит? Приблизившись, я увидел: две шимпанзе, то ли забавляясь, то ли «заведенные» жаждущей зрелища массой людей, разбегаясь, кидали в толпу палки и камни. Иногда броски эти достигали цели — кто-то вылезал из толпы окровавленным. Но, поразительно, это привлекало к обезьяннику еще больше людей.

Не могу поручиться за достоверность (возможно, это легенда), но я несколько раз слышал на Севере этот рассказ. «Гусиные стаи, делая остановки, обязательно выставят сторожей. Все кормятся или спят, а несколько гусаков бдительно наблюдают: нет ли опасности? Чтобы не задремать, сторож берет в клюв камешек. Выронив его, он немедленно просыпается».

В заключение о камнях — строительном материале. Императорские пингвины выводят своих птенцов в самое лютое время. Гнезд эти птицы не строят. Единственное яйцо, прикрытое животом, покоится на лапах. С этой ношей пингвины кое-как передвигаются, ни на секунду не отдавая ее морозу, и так выводят птенцов.

В отличие от императорских, пингвины адели появляются в Антарктиде весною, в ноябре — декабре. (Ошибки нет, в Антарктиде все «кверху ногами».) И делают гнезда. Единственный строительный материал для гнезд тут — камни, да и те еще надо найти. И вот наблюдаешь: два яичка лежат в бордюре из камешков, и самка на них прилежно сидит. Самец в это время занят уморительным, с точки зрения наблюдателя, делом — воровским способом добывает для возлюбленной новые камни. Он идет по колонии с независимым видом — «прогуливаюсь, только и всего». Но стоит ему заметить, что сосед зазевался, хватает из гнезда его камень и убегает — скорее преподнести его даме сердца. Ему невдомек: таким же образом камни уносят и у него из гнезда. Всеобщая воровня! Самки сидят неподвижно. А джентльмены в белых манишках все поголовно заняты добыванием драгоценностей.

В целом в колонии этих камешков не убывает, они просто кочуют от гнезда к гнезду. Никаких драк из-за них, все по закону, все при деле, и все довольны…

А «камень за пазухой» — изобретение человеческое.

  Фото из архива  В. Пескова . 28 января 1994 г.

 

Коршуны-горожане

(Окно в природу)

Сразу скажем: такой снимок можно сделать лишь в Дели. Ничего страшного не происходит. Просто с работником русского научно-культурного центра Шерзодом Гузаировым мы поднялись на крышу дома покормить коршунов.

Не все, что происходило в этот момент, попало на снимок…

Коршун — птица известная и нередкая. Живет по всему Старому Свету, исключая лишь Сахару и тундру. У нас с коршуном путают многих птиц — канюка, ястреба, осоеда. Спутать легко. Но легко в полете и различить — у коршуна раздвоенный вилочкой хвост. Недобрым словом коршуна поминают, когда со двора исчезает цыпленок.

Коршун ворует. Однако чаще это делает ястреб, действующий исподтишка, из засады. А коршун долго кружится над двором, высматривает. Он всегда на виду. На него и вешают воровство.

Пушкин писал даже: «…бьется лебедь средь зыбей, коршун носится над ней». Нет, на лебедя коршун напасть не может. Его добыча в лучшем случае утка, да и то раненая, ослабшая или же вовсе мертвая — не брезгует. В основном же коршунам достается всякая мелкота — птенцы, мыши, ящерицы, лягушки, рыбешка (чаще всего снулая). Деятельным охотником птицу не назовешь. Это скорее собиратель и обиратель: заметит, летит с добычей скопа — будет ее преследовать до тех пор, пока она не бросит нередко с трудом добытую рыбу. Коршун проявляет в этот момент чудеса пилотажа — на лету хватает добычу. Нахлебничество побуждает коршуна преследовать даже благородного быстрого сокола. Он тоже уступает разбойнику, предпочитая начать все сначала.

Всеядность и нахальство коршуна давно замечены. Во время уборки сена коршуны ухитряются таскать еду от костра у косцов. Причем хватают не только мясо, но также и хлеб. (Для скопы, сокола, даже мышееда-канюка это не пища.) Описан случай, когда живший в неволе коршун, забывая о мясе, прогонял кошку (жила с коршуном в одной клетке) и поглощал приготовленное для нее молоко с хлебом и так пристрастился к этой еде, что мясо для него перестало существовать.

Коршун — птица достаточно осторожная. И все же она лучше других хищников, не считая, возможно, лишь пустельги, приспосабливается к близости человека.

Шерзод Гузаиров и коршуны.

* * *

Собираясь в Индию, я два вечера просидел с орнитологом Владимиром Галушиным.

На вопрос — что я увижу, на что обратить внимание? — Владимир, живший в Индии более четырех лет, сказал: «Коршуны! Они поразят тебя в Дели».

Дели, как никакой другой город в мире, богат животными. Особо следует рассказать о коровах, живущих в городе среди машин и потоков людей, о макаках, вымогающих еду, не дашь — отнимут. Запомнились большие стаи попугаев, прилетающие на ночлег в парки, и стаи летучих лисиц-крыланов, днем висящих на деревьях вниз головой, а в сумерки улетающих на ночную вегетарианскую охоту в сады и парки. В Дели всюду, где есть вода, увидишь цапель, уток и зимородков. На большие деревья в парки слетаются ночевать грифы. Утром истошным криком тебя разбудят майны. Но в это же время услышишь нежную, почти соловьиную песню нарядной маленькой птички бюль-бюль, а днем, в жару, так же как где-нибудь под Воронежем, слышен стон горлицы. На пустырях перед глазами на мгновенье может явиться мангуста, и, наверное, по численности могут сравниться с людьми пальмовые белочки — зверьки, очень похожие на бурундуков, небоязливые, вездесущие.

Но, конечно, главная зоологическая примечательность города — коршуны. Привыкнув видеть их изредка и все-таки осторожными, поражаешься обилию птиц и полному безразличию к близости человека. Коршуна видишь сидящим на ограде, на уличном столбе. Остановился рядом — никакого вниманья, продолжает охорашивать перья или сидит, раскинув от жары крылья. Иногда видишь вдруг в небе круговерть коршунов — что-то заметили и сейчас начнут пикировать вниз. Бесстрашие птиц, их прекрасная ориентация в шумном потоке улицы поразительны.

В самом центре города прямо из-под колес нашей «Тойоты» коршун попытался что-то схватить. Пауза для броска была так мала, что взлетевшая птица распластала крылья перед самым ветровым стеклом. Мы испугались, а коршун ничуть — спокойно полетел над лужайкой, на лету склевывая что-то, зажатое в лапах.

В Дели живут примерно пять тысяч коршунов. По расчетам биологов, это в двадцать два раза выше средней плотности обитания их в природе.

Что привлекает их в городе? Во-первых, обилие пищи — множество всяких отбросов и особая терпимость, точнее сказать, безграничное уважение индийцев ко всякому проявлению жизни.

Корм коршуны находят на свалках, в мусорных кучах, во дворах, возле всяких харчевен. Некоторые постоянно держатся возле рынков, где прямо на глазах покупателей разделывают рыбу и кур. Все, что остается, буквально из-под рук уносится коршунами. Нахальство этих птиц не знает предела. Во время свадеб и всяких торжественных застолий на свежем воздухе коршуны получают свою долю, не довольствуясь отбросами, — хватают из-под носа курятину, фрикадельки, печеные сладости. От них лишь отмахиваются. Никто не бросит в коршуна камень и, уж конечно, не выстрелит.

Птицы принимают это как должное. И если кому-то придет в голову их слишком уж резко шугнуть, запоминают обиду. Владимир Галушин рассказал, как коршуны мстили ему за то, что он полез поинтересоваться их гнездами. «Во-первых, самка, сидевшая на яйцах, не улетела, мне пришлось буквально спихивать ее с гнезда. А во-вторых, птицы стали одна за другой пикировать на меня сзади и довольно основательно поцарапали голову. Мало этого, они хорошо меня запомнили, отличали в толпе, выследили, где я живу, и, как только я появлялся, норовили атаковать или возбужденно кричали, не упуская меня из виду в потоке идущих».

Видя мой интерес к птицам, друзья в Дели наперебой старались мне рассказать любопытные случаи.

— А хочешь вот прямо сейчас покормить коршунов? — спросил Шерзод Гузаиров.

— А прилетят?

— Они меня знают. И будут через минуту.

Мы поднялись на крышу дома с куском подпорченной жареной колбасы. Через минуту к вытянутой руке Шерзода спикировала первая пара коршунов. Кусочек подброшенной вверх еды был схвачен цепкими лапами. И второй — тоже. Еще через минуту над нами в крутых виражах, в нырках и в взмывании круто вверх вертелось уже десятка три птиц. И они прибывали. Крик, похожий на смех и ржание жеребенка, сопровождал состязание завладеть в воздухе кусочком еды. Удачливого атаковали, и, случалось, едой овладевал новый счастливец.

Через две-три минуты не менее семидесяти крупных красивых птиц участвовало в воздушном хороводе. Оповещение о возможности покормиться осуществляется просто. Парящие в воздухе птицы видят, как соседние летуны с криком снижаются и с обширной площади неба над городом, как в воронку, устремляются к месту кормежки. Похоже, птицам нравилась воздушная карусель, нравились гимнастические номера с маленьким призом самым удачливым.

Колбаса в руках Шерзода кончилась скорее, чем у меня пленка. И сразу ослаб интерес у крылатой компании к верхушке нашего дома. Пять-шесть коршунов, обманутых выбросом руки без подкрепления угощеньем, вслед за всеми покинули «злачное место», исчезли так же быстро, как появились.

Коршуны живут во многих южных городах мира. Но только в Дели их можно увидеть в таком обилии.

  Фото автора .  4–7 февраля 1994 г.

 

Птица в сорочке

(Окно в природу)

Сороку ни с кем не спутаешь. Сорока всегда на виду. Не маскируется. Напротив, контрастное ее оперение — вызывающее, и стрекотание тоже всегда выдает. Услышав сороку, лес притихает: что-то увидела, надо быть осторожным… Сороки капитально обжили Землю…

* * *

Денек серенький. Мысли о житье-бытье тоже какие-то одноцветные. Утонувшая в снегах деревенька не радует глаз, и, кажется, нет ничего, способного ободрить путника. Есть! Вот с жерди над покрытой снегом копенкой слетела сорока и, распустив угольно-черный хвост-веер, круто взмыла и села у дороги на тополь — что-то разглядывает в крайнем дворе. И ты замедлил шаги — полюбоваться нарядной, опрятной и жизнерадостной птицей, словно бы созданной для того, чтобы украсить начальный серенький день февраля. Сорока между тем бодро прошлась по коньку крыши и, нырнув вниз, оставила на сугробе пальчатый отпечаток крыльев. Минутное наблюдение за красавицей что-то шевельнуло в душе, как будто к губам поднесли ложку мгновенно действующего лекарства…

Сороку ни с кем не спутаешь. Все знают заметную птицу с детства — городские люди сначала по книжкам, а деревенский трехлетний малыш поразил меня, указав пальчиком на сидевшую у плетня птицу: «Саёка…»

Я видел их всюду в нашей стране (в Омской области стаями по нескольку сотен). В Осло сорока прилетала на балкон гостиницы, в которой я жил, и, склонив голову, наблюдала: что это я делаю за столом? Встречал сорок я в Африке и во Вьетнаме — на пальмах. Удивился, что нет их в Америке. Их действительно нет, но только в восточных штатах, а в западных — пожалуйста! В Вайоминге сорока села небоязливо прямо у колеса нашей машины. Была она точно такой же, как встреченная мною неделю назад в подмосковной деревне. А вот на Аляске сороки чуть-чуть иные. Белизна у них очень заметна также и на плечах. Но самое главное, голос у сорок не «жестяный», а мелодичный, похожий больше на пение, чем на крик.

Это заметил еще Григорий Шелихов, описывая мир, увиденный им двести десять лет назад. Впрочем, сороки всюду способны петь. Негромко, как бы стесняясь, они изливают душу в шепелявом бормотании-всхлипывании, предназначенном лишь для избранных своего племени.

Сорока — великолепный строитель. Ее гнезда обнаруживаешь, когда лес потеряет листву. Висят на ветках, как мохнатые шапки, и кажутся легкими. Но, запустив в гнездо руку, находишь в жилье плотный глиняный пол, а под ним шарообразный шатер из веток, охраняющий дом от всех, кто хотел бы в него проникнуть с недобрыми целями. Строительство гнезд у сорок идет споро. И они, как правило, не стремятся повторно его использовать. Вывели птенцов — и прощай! Гнездо остается неумехам — совам, куницам, маленьким соколам — и служит несколько лет.

Жилище с появлением в нем яиц сороки стараются ничем не выдать. Тщательно оглядевшись со стороны, они ныряют в гнездо безмолвно. И покидают тоже без шума и незаметно.

Раньше сорочье гнездо встречалось чаще всего в стороне от мест, где присутствует человек, — в овраге, в колючих зарослях, на опушке, но в последние годы осторожные и в то же время смелые птицы строят гнезда прямо в лесном поселке, выбрав погуще деревце как раз над головою проходящих людей. И это, как видно, оказывается более выгодным — люди обнаруживают гнездо осенью, когда оно уже пусто, а все, кто может сорок обидеть, боятся близости человека.

* * *

Сама сорока — обидчица очень многих. Стоит ей заприметить чье-то гнездо — в тот же день оно опустеет, ворует сорока яйца, уносит птенцов.

В Приокско-Террасном заповеднике, где однажды осенью я работал, из курятника стали исчезать яйца. Мы терялись в догадках, вычисляя грабителя. Оказалось — сорока! Может пострадать от сорок новорожденный зайчонок, ловят они мышей и ящериц, на корм малышам таскают множество всяких жуков и гусениц, уравновешивая воровство «делами добрыми». Но это все точка зрения человека. Птичий же мир сороку рядом не терпит, стараясь гвалтом обратить ее в бегство. Но и сами сороки не терпят разбойников покрупнее себя. Стоит им обнаружить сову — начинается шумный митинг. Сороки так увлекаются, что забывают свойственную им осторожность. В охотничьих хозяйствах, где сорок хотят извести, устраивают охоту с филином. Подсадную сову помещают где-либо на видном месте и стреляют сорок из укрытия.

Есть у белобокой щеголихи странная слабость ко всякого рода блестящим вещицам — носит в гнезда кусочки фольги, стеклышки, пуговицы, могут заинтересовать птицу лежащие на подоконнике часики или колечко. Одним словом, сорока-воровка.

Зимой сороки покидают лесные опушки и овражные заросли, прибиваясь поближе к людям, где прокормиться полегче. Но на ночь деревню они покидают. На закате часто можно увидеть мерцающий полет сорочьих стаек. По направлению полета можно безошибочно определить, где деревня, а где лесная укромность.

Для ночлега белобокие птицы выбирают нестарые ельники и, прежде чем в них нырнуть, совершают «вечерний молебен» — одни неподвижно сидят на елках, другие перепархивают, издавая спокойные приглушенные звуки, означающие: «Опасности нет! Отбой!» И друг за другом ныряют в еловую темноту.

Считается, что весну приносят в наши края грачи. Но предчувствие ее первыми обнаруживают вороны и сороки. Вороны уже в конце января начинают воздушные игры. А когда под солнцем засияет февральский снег, наступают праздники у сорок. Токуют они над полем вблизи лесков — взмывают кверху и ныряют, сближаясь, вниз, снова взмывают. Тишина. Небо синее. И на нем — росчерки птичьего танца: черные фалды хвостов и белее снега — сорочки.

  Фото автора .  11 февраля 1994 г.

 

Отчего медведь пляшет

(Окно в природу)

С улицы послышался стук барабана. Мы вышли и увидели мальчугана с двумя обезьянками. Он сразу же сел перед домом и начал маленькое представление. Постукивая в барабан и орудуя палочкой, мальчишка заставлял обезьянок ходить на двух лапах по кругу, танцевать, приседать. Пять минут — и артист пошел дальше, оповещая улицу барабаном.

Повсюду в Дели увидишь заклинателей змей. Внимание к зрелищу они привлекают звуками дудочки. И несколько раз я видел бродячих артистов с медведями. На ярмарке в Кулу все время теснилась толпа возле занятной пары — человек почти голый, а медведю невыносимо жарко в гималайской угольно-черной шубе. Медведь проделывал всякие чудеса, вызывая гром хохота.

Специально для фотографа была показана программа особая. А у Джайпура, возле дороги, мы увидели пару медведей с мальчишками-дрессировщиками. Тут представление сопровождалось клубами пыли. Ловко орудуя палками, два повелителя заставляли медведей полностью выложиться — звери вразвалку ходили по кругу, плясали и так азартно валялись, как будто на них опустился рой пчел. Представление закончилось требованием «большого бакшиша». Но и четверть его была хорошей наградой артистам. Мальчишки, сунув за пазуху деньги, поспешили вознаградить и медведей — дали им по банану. Это был «пряник», который действует наравне с «кнутом» (палкой) при всех дрессировках — в больших цирках и у бродячих одиноких артистов.

Представление с медведем — старейшее на земле. Сейчас оно стало экзотической редкостью. В минувшем году дрессированных медведей я видел на стамбульском базаре и в разных районах Индии. Между тем в прошлом веке «вожденье медведей» по ярмаркам и праздничным скоплениям людей было в России очень распространенным, настолько распространенным, что оставило след в литературе. Вспомним пушкинских «Цыган», где молодому Алеко советуют заняться достойным ремеслом — «хожденьем с медведем». Все помнят некрасовский стихотворный сюжет с генералом Топтыгиным — медведь в санях, которого станционный смотритель принял за важную персону. «Видит, ноги в сапогах и медвежья шуба, не заметил впопыхах, что с железом губа».

* * *

Почти наверняка историю эту поэт взял из жизни. В России было несколько мест, где пойманных в лесу медвежат растили и обучали на потеху людям незатейливым номерам — медведь мог изобразить, как ходит пьяный мужик, как бабы полощут белье, а ребятишки воруют горох. Хорошо умели медведи, как и в Индии, под бубен приплясывать. Такого рода медвежья школа существовала в городе Сергаче Нижегородской губернии. Городок существует поныне. И названье свое имеет, скорее всего, от слова «серьга», которую продевали в ноздри медведям и за которую цепляли повод-веревку.

Еще один центр обучения медведей был в белорусском местечке Сморгонь. Медвежат в «сморгонскую академию» доставляли десятками.

Тайны их обучения разным веселым фокусам к нам не дошли. Но известно, как обучали медведей танцам. Вот свидетельство. «Подросших медвежат помещали в клетки с медным или железным полом, под которым разводили костер.

Пол нагревался, и медведь, обжигаясь, начинал переминаться с ноги на ногу, как бы танцуя. Эти движения дрессировщики сопровождали ударами в бубен. Несколько уроков такой учебы в мозгу медведя крепко связывали невольный танец с ударами бубна, настолько крепко, что стоило потом чуть тронуть бубен, как медведь начинал танцевать».

Жестокими средствами удалялись у зверей когти. Медведь — зверь добродушный, но, по мнению дрессировщиков, коварно-непредсказуемый — добродушие может в любое мгновенье смениться агрессией. От зубов медведя защищаются намордниками. (Обратите внимание, в цирковых представлениях львы, тигры, пантеры намордников не имеют, носят их только медведи. Всегда в намордниках медведи и у бродячих артистов.) Но есть у медведя еще и когтистая лапа, которой он запросто может оскальпировать кого угодно. Этой возможности в «медвежьих академиях» зверей лишали. «Зверя в клетке заставляли несколько дней голодать. А потом бросали ему селедку или же солонину. Наевшись, медведь сильно страдал от жажды. Но вместо воды в клетку ставили плошку с сивухой. Охмелевший медведь засыпал. Под этим «наркозом» зверя варварским способом лишали когтей».

Все «торжество» человека над хищниками под куполом цирка достигается множеством разных приемов, в том числе и добрым, ласковым обращением, настойчивостью и терпением в дрессировке, использованием природной любви животных к игре и некоторых врожденных повадок.

Заяц, например, любит колотить передними лапами, и потому во всех представлениях он неизбежно выступает барабанщиком. Вороны не боятся огня, и есть цирковой номер, в котором ворона зажигает спички.

* * *

Но самое распространенное средство при дрессировке все-таки «кнут» и «пряник». Причинить боль, заставляя что-либо сделать, и вознаградить за удачу кусочком лакомой пищи — вот путь к успеху. При этом, конечно, от дрессировщика требуется мужество. Звери хорошо чувствуют подавляющую их силу и смелость, так же как чувствуют слабость, оплошность и трусость.

Когда вы видите встающих на задние ноги лошадей, не думайте, что они это делают из любви к одетому в костюм с блестками человеку. Нет, они не раз испытали боль от колючего предмета в его руке. И достаточно движенья руки с этим предметом, чтобы лошадь поднялась на дыбы и балансировала на задних ногах. Кстати, это эффектное положение для лошади не так уж трудно принять — в природе жеребцы, сражаясь друг с другом за право водить табун, проделывают цирковые номера, стараясь противника укусить или ударить копытом. Еще успешней это сделал бы лось, у которого главное оружие — передние ноги. Но лось плохо переносит стрессовые ситуации и погибает от разрыва сердца. Возможно, поэтому мы в цирке лосей не видим.

Не платит ли дрессировщик за унижение зверя, за подчинение своей воле? Случается. Профессор Гржимек, бывший сам хорошим дрессировщиком и много внимания уделявший зоопсихологии, в своих книгах приводит любопытные сведения. «Господин Штром (цирковой администратор) поведал мне о старых цирковых происшествиях. Так, в ноябре 1886 года французскую дрессировщицу Нума-Суле разорвал ее любимец — лев Брут. Двумя годами позже погибла Берта Баумгартен по вине бенгальского тигра. Бетти Хемпель погибла в 1889 году, Эмиль Шлепфер — в 1886-м, Паулина Рассел в 1910 году в Нью-Йорке была разорвала леопардом…

В 1942 году в одной только Германии зафиксировано шесть несчастных случаев по вине хищных животных, некоторые со смертельным исходом. Шнайдер, работавший с неподражаемым юмором и безмятежно расхаживавший среди тридцати львов, словно среди детей в детском саду, умер… искусанный львами».

Такие вот пироги. Признавая силу, покорный дрессированный зверь все же чувствует унижение и мстит за него при малейшей возможности. Вот почему в «медвежьих академиях» зверей лишали когтей, а иногда и клыков и без намордника зверя к людям не выводили.

  Фото автора .  18 февраля 1994 г.

 

Слезы по крокодилу

(Окно в природу)

Я спросил Нареша: можно ли увидеть гавиала?

— А сколько времени вы собираетесь пробыть в Индии? — Получив ответ, мой друг улыбнулся: — Фильм об этих животных мы с братом снимали три года. Иногда появления гавиала ждали неделями.

Гавиал — один из двадцати с лишним видов крокодилов, обитающих на Земле. Древность невообразимая! Предки гавиалов жили в реках Индии двести миллионов лет назад. С тех пор многое изменилось. Моря стали сушей, реки меняли русла, иной стала растительность, появился и все подмял под себя на Земле человек, а крокодилы, современники динозавров, какими были, такими и остались. Гавиал среди них — самый крупный, некоторые экземпляры достигают семи с лишним метров. Экое чудище, скажете вы, на реке, наверное, никому житья не дает? Крокодилы действительно малоразборчивы, хватают всякого у воды и в воде. Это единственные из животных, которые не исключают людей из объекта своей охоты.

Однако гавиал для людей не опасен. Пища его — почти исключительно рыба. Длинный и узкий нос гавиала, похожий на палку, усаженную зубами, — прекрасное орудие рыболова. Щелкнули челюсти, и рыба в капкане. Всплыв, гавиал потрясет ее в «клюве», так чтобы в горло пошла головою вперед, если великовата — перекусит и заглотит частями. Резвые выдры, хорошо знающие, что может гавиал, а чего не может, позволяют себе дразнить крокодилов.

— Смотрите внимательно, что сейчас будет… — трогает меня за руку Нареш, с которым мы смотрим фильм в его доме.

Поразительный эпизод. Две речные выдры, увидев лежащего на отмели гавиала, дерзко решили с ним поиграть — подкрались сзади и укусили за хвост. Сверкание брызг! Но шалуньи уже успели отскочить в сторону и, довольные своей проделкой, наблюдают за разбуженным великаном.

Ни выдра, ни кто другой на реке гавиалу не страшен. Но как огня боится он человека.

Пригревшись на солнце, крокодил засыпает. Однако все слышит. И при малейшем подозрительном шорохе устремляется в воду. Человек страшен стал крокодилам с появлением ружей.

Если раньше молодые гавиалы погибали лишь в рыбацких сетях, то в последнюю сотню лет, охотясь за дорогой шкурой, человек посылает в лежащего великана тяжелую пулю. Богатые люди били гавиалов просто для развлеченья.

Нареш рассказывает о радже, который, пристреливая ружье и тренируя глаз, однажды за день убил сто гавиалов. Но это не все. Растущее население Индии осваивает ранее пустынные берега рек. На песчаных пляжах, где гавиалы грелись, теперь загорают туристы или ходят коровы. По многим рекам почти непрерывно плывут бамбуковые плоты, появилось много плотин, нарушивших водный режим. За четыре десятка лет произошло столько губительных перемен, что гавиалы, прожившие на Земле многие миллионы лет, стали исчезать на глазах.

В 30-х годах в Инде и в реках его бассейна еще жили тысячи этих реликтов. Но в 60-х их насчитали всего три сотни. Спешным законом охота на крокодилов была строго запрещена, запретили торговлю изделиями из крокодиловой кожи. Но оказалось, не так-то просто было помочь гавиалам выжить. Даже в благоприятных условиях лишь один крокодильчик из ста, вылупившихся из яиц, доживает до взрослого состояния — половодье уносит малышей в море, а в реках гавиальчиков караулят крупные рыбы и хищные птицы.

Выяснилось также: образ жизни древнейших обитателей Земли мало кому известен. Натуралист Нареш Беди с отцом и братом, вооруженные кинокамерами, взялись проследить скрытую жизнь крокодилов. Что же узнали?

В первую очередь, что гавиалам почти негде жить. Все песчаные отмели посещаются людьми, и пугливым рептилиям стало негде не только согреться, но и сделать кладку яиц. Впервые фотокамера запечатлела интимную жизнь гавиалов — их брачные игры в воде и заботу о детях.

«С наступлением сумерек, — рассказал Нареш, — самка вышла на берег и стала рыть ямы в песке. Работала часа два. Потом более получаса, напрягаясь и издавая стонущие звуки, она клала по ямам яйца. (Молодые самки кладут два-три десятка яиц, старые — до сотни.) Потом мы наблюдали, как крокодилица пять часов, сначала осторожно, потом всей тяжестью тела, терпеливо утрамбовывала песок. Это необходимость, ибо шакалы, по запаху найдя кладку, могут ее раскопать. Близко к рассвету обессиленная работница уползла с песка в воду».

Яйца крокодилов ранее собирали люди, считая их целебными. А кроме людей и шакалов, кладки, как выяснили Нареш с братом, могут уничтожать и крысы. Они прокапывают ход сбоку, трамбовка им не помеха. Крокодилы, правда, все время где-нибудь рядом. И если шакала они еще могут прогнать, то против крыс совершенно бессильны. Так было всегда. Но при числе гавиалов во многие тысячи их роду убыль естественная не угрожала. Теперь же — «свеча на ветру», потушить ее очень легко.

Если с кладкой ничего страшного не случилось, в урочный час родители-гавиалы начинают улавливать звуки, исходящие из песка, и ночью самка торопливо ползет к заветному месту. Бережно раскапывает она песок, ревниво отгоняет папашу и других гавиалов, которым не терпится увидеть новорожденных. По отлогому склону ямы малыши выбираются на песчаную косу и скорее, скорее к спасительной воде.

Жизнь этой молоди, сразу готовой ловить рыбешку, проходит под присмотром родителей.

«Иногда, — рассказывает Нареш, — папа или мамаша катают малышей по водной заводи. Посмотрите, как это все происходит…» Но не от всех опасностей могут взрослые крокодилы оградить молодняк. Чтобы помочь гавиалу выжить, разработана большая программа, по которой яйца из кладок забираются в инкубатор. Вылупившихся крокодильчиков растят до нужной поры и выпускают в нужном месте. Гавиалы — животные территориальные. Достигнув зрелости, молодежь в половодье, подобно бобрам, пускается в странствия — ищет для себя территорию. «Вся беда в том, что территорий таких становится меньше и меньше, — говорит Нареш, — и потому тревога за этих старожилов Земли не исчезает. Пока их численность по-прежнему не превышает трех сотен».

Бедственное положение гавиалов — один из символов умиранья природы по вине человека.

Гавиал лакомится.

  Фото из архива В. Пескова . 11–14 марта 1994 г.

 

Зима без полетов

(Таежный тупик)

В последнее время в редакцию «Комсомольской правды» поступают запросы. Что случилось с Агафьей Лыковой? Чем вызваны призывы в газетах и по радио срочно жертвовать деньги? Кто такой Лев Черепанов, ведущий эту кампанию? На что предназначены деньги? Вопрос законные. Они требуют ответов и пояснений.

Сначала о «ведущем кампанию». Невозможно перечислить все газеты («Сельская жизнь», «Лесная промышленность», «Труд», «Народная газета», бывшая «День», разные областные газеты и даже районные), где за подписью Черепанова вот уже несколько лет прокручивается один и тот же мотив на тему о таежниках Лыковых. Все сужено до примитивных спекуляций и подтасовок. В тупик Лыковых загнала, мол, коллективизация. Геологи заразили Лыковых, и те умерли. Строят для Лыковых не так, как надо, снабжают не тем, чем надо. Песков писать не умеет и пишет не так, как хотелось бы Черепанову. Непременно находится какая-нибудь очередная вина для Ерофея Седова, сделавшего для Лыковых, между прочим, столько, что, проживи Черепанов еще сто лет, он и маленькой доли того не сделает.

Случается, уже напечатанная заметка несется в другую газету, и, странное дело, печатают.

Вся эта «Агафьиада» может повеселить. «Надо же человеку как-то кормиться», — сказал нам один из редакторов. Небезобидными, однако, являются откровенная ложь и клевета, которыми Черепанов пользуется не раздумывая. Ерофея Седова, пользуясь сплетнями, он зачислил в любовники Агафьи. Чего стесняться — Агафья газет не читает.

Ерофей же не вылезает из леса. А сейчас ведь чем крепче закрутишь, тем охотнее напечатают. И действительно, печатает непристойный вздор вполне серьезная газета. А у Ерофея — жена, дети, внуки.

Савушкин, без которого не обходится почти ни одно черепановское творенье, выглядит в них форменным вредителем жизни Агафьи, и место ему ну никак не иначе, как только в кутузке. А Песков «дошел до того, что показывал Лыковых в «Мире животных». (Разговор-то был в «Очевидном — невероятном».) Входя в раж, «корреспондент всея газет» договорился недавно до того, что, мол, «Комсомольская правда» опубликовала рассказ о Лыковых, чтобы их репрессировали. Так прямо и написано. Читателей «Таежного тупика» много. Есть ли среди них хоть один, кроме Черепанова, кому бы пришел в голову этот вздор?

Двенадцать лет общаясь с Лыковыми, мы старались помочь им всем, чем могли. Не считаем нужным говорить сейчас о том, в чем состояла помощь. Делалось все на средства Комитета леса Хакасии, на средства книжки, изданной «Комсомольской правдой» в пользу Агафьи, и на наши личные скромные средства. Никто нас к этому не обязывал. Делали и делаем это, руководствуясь человеческой совестью и милосердием. И потому считаем оскорбительными беспардонные поучения и прокурорский тон, непонятно по какому праву усвоенный Черепановым: не так сделано, не то привезли, не туда положили.

О деяниях самого Черепанова и разных его газетных художествах мы сочли необходимым рассказать 6 марта в «Труде», объяснив журналистам и читателям этой газеты, с кем они имеют дело. Тут же лишь упомянем о безрассудной затее подселения к Агафье людей, о затее, нанесшей глубокую травму женщине из Подмосковья и самой Агафье. Об истории этой Черепанов помалкивает. Зато о другой затее говорит много и с гордостью. Поскольку она имеет отношение к вопросам наших читателей, скажем о ней подробнее.

Речь идет о «радиобуе», как в обиходе называют приборчик, с помощью которого можно подать сигнал бедствия через спутник. Система эта сегодня хорошо известна. И мы, признаемся, тщательно обсуждали, не снабдить ли приборчиком хижину в Тупике? Но, взвесив все за и против, пришли к выводу, что будет от этого больше вреда, чем пользы. Во-первых, «буй» породит у Агафьи иллюзию скорой помощи — дернул за веревочку, и вертолет прилетел, во-вторых, приборчик, как показал опыт, может и отказать. И самое главное: кто в нынешних условиях будет платить за вылеты по сигналам?

Черепанов такими комплексами не страдает. Он просто с придыханием описывает, как добывал «буй», как «выбивал» деньги на перевозку его. Знал ли он при этом, что у местной власти нет сейчас средств даже на недальний санитарный вылет к больному ребенку? Опытный, не мог не знать. Но ему дела нет до того, кто и что в этой непростой ситуации будет предпринимать.

Агафья же — взрослый ребенок. Она сама определила время, когда надо «дернуть за веревочку». Вертолет прилетел. Прибыли обеспокоенные люди — милиционер, врач. «Что случилось?» Оказалось, заболела спина, дров не может напилить. Кто упрекнет дитя тайги?

Напилили прилетевшие люди дров, дали какие-то таблетки. И улетели.

Дальше с неизбежностью нынешнего времени встал вопрос: кому оплачивать этот рейс? Чтобы разрядить ситуацию (ропоту было много — «с одной возятся, а остальные — пусть помирают»), Комитет по лесу Хакасии оплатил этот рейс. «Не из своего кармана», — ухмыляется в писаниях Черепанов. Куда как удобная позиция, создав нешуточную проблему, со стороны поучать, требовать, негодовать.

Между тем полет по маршруту Абакан — река Еринат и обратно стоит сегодня шесть миллионов рублей (один час полета вертолета Ми-8 — миллион двести тысяч!). Лесному ведомству таких расходов никто, естественно, не планирует. Выход? Черепанов свою «Агафьиаду» теперь снабжает призывами жертвовать деньги и «шапку» для этого держит возле своего московского дома — дает по радио домашний свой телефон. На вопрос собеседницы в интервью — когда, по его мнению, Агафья подаст сигнал бедствия? — отвечает, что где-нибудь в марте, «когда у нее возникнет авитаминоз». Что хочешь, то и думай по поводу таких заявлений.

Еще один любопытный факт. Плохое здоровье Агафьи — не новость. Позапрошлым летом, откликаясь на жалобы, мы помогли ей слетать (бесплатно, с попутными вертолетами) на таежные горячие ключи. Черепанов в своих писаниях сейчас же взялся «клеймить» сердобольного Ерофея Седова — подвергает-де опасности заразить Агафью гриппом. А что же мы слышим теперь? По «Маяку», по «Радио России» и еще бог знает по какому радио Черепанов умоляет жертвовать деньги. Для чего же? Для полетов, не удивляйтесь, на… горячие ключи.

Чтобы собрать миллионы «на вертолет», Черепанов живописует ужасы зимовки Агафьи. Мы знаем положение в Тупике не хуже Черепанова. И положение с вертолетами тоже хорошо знаем.

Прошлую зиму на один час в Тупик удалось выбраться только благодаря облету стоянок охотников. А в этом году даже добытчики пушнины денег на вывоз охотников из тайги в нужном количестве наскрести не могли — часть промысловиков выбирались из тайги своим ходом.

О тяготах и трагизме житья в таежном одиночестве можно писать сколько угодно. И даже слезу читателей-слушателей можно выжать. Но что эти тяготы — неожиданны? Вряд ли есть человек, который не понимал бы драматических трудностей житья в таежном одиночестве женщины, отягощенной к тому же болезнями.

И как будут развиваться дела с полетами в тайгу, тоже хорошо было видно. Единственно верным выходом из положения было бы присоединиться Агафье к родственникам-единоверцам. Еще четыре года назад мы ездили посмотреть на их маленькую деревушку в горах. (Ни колхоза, ни телевизора!) Свозили туда и Агафью. Едва ли не на коленях родственники уговаривали ее остаться: «Не хочешь жить в деревне, построим избушку в таежной пустыни». Не согласилась, сказав, что «пустынь для нее там, где родилась».

Сидя в хижине у Агафьи, мы часами объясняли мучительные трудности, с которыми она будет сталкиваться в одиночестве, особенно зимой. Тщетно. Агафья стояла на своем.

В «Комсомольской правде» обо всем этом было подробно рассказано. Уважительно анализировались причины, по которым Агафья не хочет двинуться с родового места. И все же, мы думаем, доводы убедить Агафью поберечь себя и не создавать мучительных проблем для людей, ей сочувствующих, достигли бы цели, если бы все, кто с нею соприкасался, действовали одинаково. Но были решительные, мы бы сказали яростные, противники переселения Агафьи к родственникам. Главный из них — Черепанов.

О мотивах такой позиции можно только гадать. Необыкновенно много в своих газетных писаниях Черепанов говорит о пресловутой «группе научной общественности» с громкой претензией: изучать положение человека в уникальной ситуации. Со всей ответственностью заявляем: ни грана науки в этой фанаберии не было и нет! Один из доводов против присоединения Агафьи к родственникам таков: «она умрет там от гриппа». Доводом этим сообразительная Агафья не преминула воспользоваться.

И мы вместе с родственниками бессильны были что-либо сделать. И сколько же неуклюжего сарказма было вылито на наши головы. «Песков хочет околхозить Агафью!» — писал Черепанов в обычной своей манере.

Теперь «исследователь» почувствовал, что Агафья может погибнуть в своем одиночестве от болезней, от тягот зимы, и забегал в поисках миллионов «на вертолет». Не беремся судить, что может выйти из этой затеи. Сердобольные наши люди, делясь нищетою своей, может быть, и пришлют что-нибудь в «шапку» Черепанову. (Сомневаемся, что миллионы.) Но если даже удастся слетать в Тупик, когда «у Агафьи начнется авитаминоз», или заломает ее медведь, или повалят радикулит, воспаление легких, — что далее? Допустим, подлечат страдалицу. Куда Черепанов намерен ее определить? Во спасение от пресловутого гриппа опять в избушку на Еринат?

Во всей истории, связанной с жизнью в скиту, счастливого конца быть не могло. Исключительность случая, взволновавшая всех нас драма людей предполагают, конечно, исключительный к ней подход. Мы поддерживали и поддерживаем все, что во благо оказавшегося в одиночестве человека. Но без спекуляций, без вздорных претензий на «изучение Агафьи».

Устройство «воздушного моста» стоимостью во многие миллионы для одного человека при нынешней бедности и неустроенности людей мы не считаем ни моральным, ни богоугодным.

Как быть? По-прежнему полагаем: самым благоразумным было бы Агафье Лыковой приблизиться к родственникам. Они ее ждут, примут с радостью, «готовы, коль пожелает, построить ей скит вблизи от деревни». Агафья не вполне понимает всех трудностей оказания ей помощи в нынешних наших условиях. Все же надо попытаться еще раз спокойно ей все объяснить. И мы в этом просим присоединиться к нам главу нынешней старообрядческой церкви.

  Фото В. Пескова. В. Песков, Н. Савушкин , председатель Комитета леса Республики Хакасия.

12 марта 1994 г.

 

Млечные тайны

(Окно в природу)

Утренний стакан молока. Можно, как в детстве, макнуть в него хлеб и, как в детстве, порадоваться вкусу «молочной тюри», хотя молоко из пакета не такое, как было в детстве.

Что мы знаем о молоке? До девяноста процентов воды, остальное — жиры, белки, сахара, витамины, множество разных химических элементов — скомпонованные в чудесное соединение, дающее самую полноценную пищу множеству организмов, объединенных в высший класс живого мира земли — млекопитающие.

Всего их 6000 — верблюд, кошка, кит, человек, еж… Все, появившись на свет, припадают к соску с молоком, и все нужное для здоровья, для роста новорожденного есть в молоке. И если животное с этой пищей прощается по мере взросленья, то человек, отлученный от материнской груди, с молоком не расстается всю жизнь, сделав из некоторых животных «фабрики молока».

У разных народов молочную дань человеку платят верблюды, яки, кобылицы и буйволицы, козы и, конечно, коровы, заслужившие кое-где поклонение. Масаи в Африке благосостояние свое определяют числом коров. В Индии корова — животное священное, употребить мясо коровы в пищу для индийца немыслимо — только молоко!

В русских деревнях корову называли кормилицей. В Швейцарии корову холят, украшают цветами и нарядными звучными колокольцами. Именно тут выведены породы коров, дающие три ведра молока в сутки. И есть среди них рекордсмены. Одна корова швейцарской породы в Канаде давала в год двадцать тонн молока. (В среднем пять с половиной ведер в день.) А летний суточный рекорд принадлежит корове по кличке Вена ярославской породы — восемь десятилитровых ведер! Однако если соотносить выделение молока с весом животного, то рекордсменом надо считать мышей. У них в момент появленья приплода молоко составляет пятую часть веса тела.

Вкуснее маминого молока нет!

* * *

Для человека молоко в питании — такая же ценность, как хлеб. Русский поэт писал: «Мне много ль надо — краюшку хлеба, да каплю молока, да это небо, да облака». Но молоко это не только что можно выпить. Это еще и масло, творог, сыр, сметана, простокваша, мороженое.

И вкус продукта из коровьего вымени ценят не только люди. Поставьте перед кошкой блюдечко с молоком, и вы увидите, как резво заработает розовый язычок. Змей индийские заклинатели кормят яйцами и молоком. У меня есть снимок: корову «доят» четверо поросят.

В разных местах разные люди мне рассказывали, что видели, как на водопоях и на лугу к корове подползает иногда уж и сосет молоко. Такие рассказы принимаешь на веру без сомненья, так же как и рассказы о том, что вараны на азиатских пастбищах доят коз — «оплетает ноги хвостом и с жадностью опустошает вымя».

Молоко у шести тысяч млекопитающих различно по вкусу, жирности, по составу входящих в него веществ. Но оно всегда белое. Цвет молока определяется находящимся в нем белком. Белка больше всего в молоке у крольчих (пятнадцать процентов), у китов и северных оленей (двенадцать и десять процентов). Что касается жирности, то наименьшую имеет молоко кобылиц (зато высоко содержание сахара, и потому из кобыльего молока готовят целебный кумыс). Наивысшая жирность молока у китов и тюленей — сорок пять и пятьдесят три процента. Потом идут северные олени и зайцы, у которых молоко так питательно, что обеда зайчонку хватает на два-три дня.

Из чего и как молоко образуется? Нам, привыкшим видеть корову или козу, воображение подсказывает некое таинственное превращение травы или сена в белую жидкость. Но тигр, собака, волк, кошка, кит травой не питаются, а молоко у них примерно того же состава, что и у коз, оленей, верблюдов, коров.

Медведицы в спячке вовсе питаться перестают. Но в берлоге родившийся медвежонок кормится молоком. Тайна образования молока сейчас раскрыта.

Выяснено: «сырьем» для него является кровь. Столь непохожие друг на друга вещества — молоко и кровь — состоят из одних и тех же компонентов. Молочная железа их просто группирует в разных количествах и пропорциях, увеличивая, например, присутствие сахара в молоке в девяносто раз, жиров в двадцать, кальция в четырнадцать раз.

Попадают в молоко витамины, антибиотики, минеральные вещества. И чем бы животное ни питалось — травой, зерном, мясом, рыбой, — кровь отдает молоку все, что надо, и в нужном количестве. Процесс этот тонкий, в основе его лежат химические реакции, проходящие с помощью ферментов-катализаторов. И лучше всего он изучен на примере организма коров.

Исследованы явные и тайные пружины этого процесса. Чтобы он шел непрерывно, через молочную железу коровы каждую минуту должно проходить три с половиной литра крови (в сутки — пять тонн!). Специальные клетки железы «отжимают» из крови все молочные компоненты и по протокам подают готовый продукт в «цистерну» — у коровы она называется выменем. А тут уже либо теленок губами, либо доярка руками, либо машина с вакуумными пульсирующими трубками отсасывает молоко.

Избыток его в «цистерне» доставляет коровам страданье. Рассказывают, что во время войны в селеньях, брошенных людьми, коровы бегали за солдатами — подоите!

Скучно в городе без коровы.

* * *

Механизм выделения молока у разных животных во многом сходен: железа — протоки — соски. Но китенку в воде сосать молоко трудно. Оно впрыскивается ему в рот под давлением. А есть животные, у которых сосков вовсе нет.

К ним относятся яйцекладущие млекопитающие — утконос и ехидна. Вылупившись из яйца, утконосик кормится молоком, стекающим по волоскам с разных местживота матери. Сосков тут нет. У этих животных мы наблюдаем законсервированную раннюю стадию эволюции млекопитающих. Скорее всего, у многих животных выделение молока проходило вначале похожим путем. По рудиментам (соски у мужских особей, включая и млекопитающего — человека) можно судить, что когда-то детенышей молоком могли кормить и самцы. Пословица «От быка молока не дождешься» в ветхозаветные времена эволюции родиться бы не могла.

Человек не мог оставить без внимания этот ценнейший продукт. Но живая «фабрика молока» требует много вниманья. Корову надо пасти, готовить ей на зиму сено, убирать навоз, доить. На протяжении веков все это было само собой разумеющимся делом. А нельзя ли, проведав тайны образования молока в живом организме, построить некую «искусственную корову» — химическое предприятие, на котором в одном конце цеха поглощался бы корм, а в другом этот корм, пройдя по трубам, котлам и фильтрам и претерпев множество тонких химических превращений, изливался бы белой жидкостью — молоком? Теоретически задача эта представлялась вполне выполнимой. Обнадеживала и практика. В 70-х годах в Англии и Германии были созданы установки, на которых растительные продукты превращались в молоко, неотличимое по виду от натурального. Вкус у него был, правда, несколько иной, но вполне приятный, приемлемый. С этим согласились и специалисты-диетологи, и просто едоки, которым давали продукт попробовать.

Несколько лет раздавался колокольный звон-радость — «молочная проблема разрешена»! Фабрики искусственного молока готовились построить в Индии, Англии, Германии. Но случилось, кажется, то же самое, что и у нас с искусственной осетровой икрой. Продукт походил на икру, но все-таки ею не был. Обнаружилось: для производства искусственного молока нужна не только картофельная ботва или сено, из которых организм коровы ухитряется делать полноценное молоко, но и дорогостоящий арахис. И не стало «машинное молоко» полноценным целебным продуктом. Разговоры о нем поутихли.

* * *

Варианты высокопродуктивного корма для малышей есть не только у млекопитающих. Как известно, не существует птичьего молока, но голуби и антарктические пингвины кормят своих детенышей отрыжкой, напоминающей творожную массу. Одна из рыб (дискус), живущая в Амазонке, кормит мальков желтой питательной слизью своего тела. Когда мамина порция корма съедена, малыши устремляются к папе и так вырастают на неком подобии молока. Вариант высокопитательной пищи давно обнаружен в улье. Матку рабочие пчелы кормят продуктом, который зовется пчелиным молоком (апилак). Без него матка не могла бы «червить» — откладывать в день до двух тысяч яичек, превышающих весом тело насекомого-матери.

Все живое высшего класса проходит стадию «молокососа». Тюлени кормят детенышей всего две недели. У человека этот период во много раз более долгий. Я помню деревенского пятилетнего малыша, уже понимавшего неловкость просьбы и тянувшего за кофту мать в укромное место — «дай сиси!». А на Аляске мне рассказали: эскимоски в прошлом кормили детвору грудью до пятнадцати лет.

Кровь с молоком! — говорим мы, глядя на здоровое лицо человека. Африканские масаи (сам наблюдал) лучшей едой и напитком считают коктейль из крови и молока. У бычка из яремной вены берется кровь и тут же в калебасе — посуде из тыквы — смешивается с парным молоком.

Европейца этот напиток вряд ли прельстит, но в еде ведь очень большую роль играют привычки и предрассудки. Китайцы в прошлом питали к молоку отвращенье, тогда как у многих народов молоко ценилось извечно. В Непале даже помазание на царство совершалось молоком, сметаной и творогом. И у разных народов таинственное скопление звезд на небе называется одинаково — Млечный (то есть молочный) Путь.

Фото В. Пескова и из архива автора.  25 марта 1994 г.

 

О курах и деньгах

(Окно в природу)

Веселых случаев, всякого рода занятных историй, связанных с живой природой, в копилке «Окна» немало. Вот, например, папка с надписью «Небылицы». В ней вырезки из газет и журналов с явными заблуждениями, смешными преувеличениями и наивной уверенностью, например, что существует не только снежный человек, но и русалки.

Вот папка с надписью «Всякая всячина». Все тут подлинное, не вызывающее сомнений, подтвержденное снимками, но больно уж много всего и слишком пестро. Например, любопытнейший факт: когда в Альпах пробили туннель, соединивший Италию с Францией, перелетные птицы — скворцы, малиновки, дикие голуби, ласточки, — сокращая путь над горами, стали пользоваться туннелем. Или явление, похожее на первоапрельскую шутку, однако подлинное, тщательно исследованное учеными. Горностай оплодотворяет только что появившихся на свет детенышей, находя гнездо их по запаху матери.

Зародыши в организме малюток «дремлют» до той поры, пока самочки станут взрослыми. Китенок на жирном материнском молоке прибавляет в весе на сто килограммов в сутки. И так далее — в полном смысле всякая всячина, пестрая, не объединенная какой-нибудь темой.

А нельзя ли припомнить занятные, но суженные в некое руслице факты, привлекательные настолько, чтобы их можно было с интересом прочесть не только на сон грядущий, не только в электричке, но даже так вот — сидя на ослике?

Возьмем ходовое нынче слово «деньги». Кажется, что может быть далее от Природы! Но откуда выражение «денег — куры не клюют»? Могут ли куры в самом деле клевать деньги?

Могут. И об этом знают немало хозяек, потрошивших куриные тушки на кухне. В желудке у птиц находят крупный песок, камешки и нередко монеты. В детстве, помню, мама показала мне стертый гривенник из желудка петуха.

Иногда о таких случаях пишут газеты. Вот небольшая заметка двадцатилетней давности.

«В селе Долматове Курганской области у пенсионеров Смирновых в желудке курицы, предназначенной для лапши, обнаружили целый клад — восемнадцать истершихся — еле видно орла и решку — монет». Иногда в желудке у птицы находили и драгоценные камешки. Все это птицам, зубов не имеющим, надо для перетирания пищи.

Кто видел большие медные монеты двух прошлых веков, догадывается, что не в то время родилась поговорка насчет денег и кур. Родилась она раньше. Когда-то на Руси роль денег выполняли беличьи шкурки. Легко представить, каких размеров кошель был нужен идущему на базар. И потому самоценную шкурку скоро вытеснили ее символы — ушки от шкурки. Потом даже ушки стали делить. Кое-кто слышал, наверно: была в ходу денежка под названьем полушка. Это не что иное, как половина ушка от шкурки.

Кожаные деньги куры вряд ли клевали. Но вот при Иване IV Грозном стали чеканить деньги из серебра — мелкие, похожие на расплющенную горошину монетки с изображением всадника с копьем. Называть их стали «колейками». Отправляясь на базар, щепотку серебряных «копеек» обыкновенно клали за щеку, и продавец, получив деньги, тоже их прятал в столь же надежное место. Конечно, «копейки» терялись. И, надо думать, серебряные эти чешуйки очень охотно клевали куры. Вот тогда, скорее всего, родилась знаменитая поговорка.

Она отражает закономерность. А вот забавные случаи с деньгами уже бумажными.

Жители улицы Красноармейской в Кривом Роге стали однажды свидетелями занятной сцены. Из скворечника, стоявшего возле уличного забора, птицы деловито стали вышвыривать деньги. На улицу сыпались десятки и пятерки. Соседи Николая Коваленко, лихорадочно собиравшего эти дары, не понимали, в чем дело. Оказалось, Николай накануне обчистил родственницу и спрятал деньги в скворечнике.

А птицам клад не понравился. Любопытно, происходило это осенью, когда скворцы навещают свои жилища перед отлетом на юг.

А вот недавнее сообщенье в «Известиях». Житель Кзыл-Орды, не доверяя деньги банкам и кассам (кто им сейчас доверяет?!), хранил свои сбереженья в сарае. Решив однажды проверить наличие капитала, хозяин обнаружил в коробке труху. Деньги — девяносто пять тысяч — сожрали мыши. Известен случай, когда ассигнациями выстилали свои убежища крысы. В гнезде аиста я обнаружил однажды линялую трехрублевку.

А возвращаясь к деньгам металлическим, стоит вспомнить рассказ, который я записал в американском Парке Секвой. Когда этот парк-заповедник был учрежден, его посетили два известных биолога — профессор Уолтер Дин и профессор Уолтер Фрой. Расположившись заночевать под пологом леса, Уолтер Дин рядом со спальным мешком положил в шляпу очки и три монеты в несколько долларов. Утром, заглянув в шляпу, профессор обнаружил в ней лишь ошметок навоза с конной тропы. Профессор обвинил друга в неумной шутке. Но тот решительно заявил, что это дело не его рук. Но чьих же? Воришку обнаружили вечером, когда возвращались к ночлегу. На глазах у людей из палатки с вилкой в зубах убегала древесная, похожая на белку крыса. Разыскав нору воришки, биологи обнаружили в ней ночную пропажу.

Воришек, любящих разного рода сверкающие вещицы, в природе довольно много. На Аляске в национальном парке Денали сойка (прозвище птицы — «пикниковый воришка») прямо из-под рук у меня увела пинцетик, которым я приготовился вынуть из пальца занозу.

Всем известна такая вороватость сорок и ворон.

А вот случай, в основе которого — иные повадки. Запорожец Анатолий Ткачук ловил спиннингом рыбу в Днепре. В один из забросов с руки у него соскочил браслетик с часами. Огорчение от потери скрашено было рыбацкой удачей — поймал Анатолий огромную щуку.

Представим теперь удивление парня, когда дома, начав потрошить рыбу, обнаружил он в щуке свою браслетку с часами. (Хвала московскому часовому заводу — часики тикали!)

Занятный случай, но чуда тут нет. Игру блесны хищники принимают за трепыхание рыбки. Шедший ко дну браслет соблазнил щуку. Впечатляет совпаденье — она же попалась и на крючок. Но и тут чуда нет. Щуки живут оседло. Известны случаи: оторвав одну блесну, хищница тут же хватала другую. И в заключение об акулах. Желудки этих прожорливых хищников приносят куда больше сюрпризов, чем куры и щуки. Акула всегда голодна и глотает все что попало. То, что не может желудок переварить, остается в нем без видимого вреда для хозяйки. В утробах акул находили часы, монеты, очки, банки консервов, кастрюли, бутылки, кортики в ножнах, гвозди, почтовые посылки. Однажды обнаружили даже помятую пишущую машинку. Во время Второй мировой войны в желудках акул находили пряжки матросских ремней, револьверы, ручные гранаты.

В одной из книг о войне я прочел: «В брюхе акулы американские моряки обнаружили капсулу с ключом от шифра, которым пользовались японцы».

В сравнении с этими находками стертый гривенник, обнаруженный в потрохах курицы, — сенсация маленькая. И все же, я помню, с большим интересом разглядывал эту монетку, не понимая, зачем это куры глотают деньги и камни.

  Фото из архива  В. Пескова . 1–4 апреля 1994 г.

 

За кулисами лесной сцены

(Окно в природу)

Думаю, всем интересно узнать, как сделан этот вот снимок — «Идут купаться». Был жаркий день. Все мы — режиссер, оператор, фотограф, дрессировщик и два медвежонка — устали. Оператор сказал: «Стоп, камера! Пойдемте купаться!»

И мы пошли к речке. Медвежата с удовольствием ковыляли на задних лапах, не расставаясь с людьми. Но, увидев воду, они вырвались и, как два футбольных мяча, скатились в нее с бережка. Минут двадцать, остывая возле воды, мы наблюдали возню медвежат, подымавших фонтаны брызг. А потом вместе с ними делали то же самое.

Где это было?

Сразу после войны во Владимирской области близ городка Петушки в лесной болотистой зоне был создан необычный зверинец. Его обитателям предстояло сниматься в фильмах. Создавал зообазу фронтовик-разведчик, зоолог и опытный охотник Георгий Георгиевич Шубин. Он был тут хозяйственником и дрессировщиком.

Для содержанья зверей под Петушками завели огороды, держали корову, коз, получали со скотобойни свежее мясо. Забота и хорошее питание были необходимы, поскольку большинство животных попадали сюда малышами. Их воспитывали, приучали к присутствию человека и дрессировали так, чтобы перед камерой они вели себя в соответствии со сценарием фильма.

Люди старшего поколения помнят превосходные, обошедшие экраны мира фильмы о нашей природе. Их делали режиссеры Александр Згуриди, Борис Долин, Агаси Бабаян, операторы Нина Юрушкина, Анатолий Казнин, Эдуард Эзов. Все сейчас — старики, а иных уже нет. Но имена их остались в титрах фильмов, которые время от времени появляются на телеканалах.

В тени всегда оставались дрессировщики. Но именно их усилиями достигался эффект естественного поведения животных в кадре.

Мастерами в этой работе были Георгий Шубин и Анатолий Жадан. Они хорошо знали законы поведения животных, знали границы возможного, преступать которые при съемках было нельзя.

Съемки часто велись в окрестностях зообазы, но со своими питомцами Жадан и Шубин выезжали в тайгу, в пустыню, на океанские побережья. Был ли в этой работе риск? Был. Шубин при съемке, например, нападенья волков на оленя мог подойти и отнять у голодных зверей добычу. И волки поджимали хвосты, признавая верховодство в стае за человеком, их воспитавшим. Но и при таких отношениях надо было уважать все тонкости поведенья животных.

Однажды беременная волчица Машка, у которой Шубин выщипывал шерстку возле сосков, чем-то была разгневана — по характерному сигналу волчицы на дрессировщика бросился волк Лобан и так отделал его, что, навестив друга в больнице, я увидел на койке человека в бинтах, походившего на шелковичный кокон.

Карьера волка-артиста на этом закончилась — Лобана пристроили в зоопарк. А Шубин, выбравшись из больницы, сразу вернулся к своим питомцам. И они, включая волчицу Машку, облизывали ему лицо, по-прежнему признавая главенство в стае.

После съемок идут купаться.

* * *

Анатолию Макаровичу Жадану пришлось однажды при мне решать задачу, предусмотренную сценарием. Надо было снять эпизод: косуля попала в ловчую яму, освобожденная человеком, она должна была выглядеть обессиленной. Как это сделать без вреда для резвой кинозвезды? Опытный зоолог знал способ. Небольшая клизма из алкоголя сделала свое дело — вынутая из ямы косуля на трясущихся ногах пошла к ручью и припала к воде.

Многих лесных артистов я хорошо знал. Вот с этими медвежатами, помню, мы кувыркались на лугу так, что от моей рубашки остались клочья. Подолгу я простаивал возле вольера с рысью. Она лежала невозмутимым, спокойным сфинксом. А на спине «сфинкса», как на матрасе, нежились четыре-пять кошек, для этого удовольствия проникавших в вольер, — родня! А с Георгием Георгиевичем Шубиным мы наблюдали однажды сорок, подлетавших к клетке, где обретались сороки-невольницы.

Чем занималась эта родня? Оказалось, птицы, состоявшие на хорошем довольствии в клетке, в зимний морозный день через сетку — из клюва в клюв! — давали мясо оголодавшим вольным подругам.

На базе жил грач, которого я, забавляясь, угощал сухарями. И всегда этот грач с подбитым крылом вел себя одинаково — через весь большой двор он шествовал к плошке с водой, размачивал в ней сухарь и принимался за трапезу. Тут дрессировки не было, все врановые — грачи, сороки, галки, вороны и вороны — до таких действий доходят своим умом.

Было на зообазе много разных животных. Часть из них заводили под какой-нибудь фильм. Но были тут ветераны, для которых в каждом фильме находилась хотя бы эпизодическая роль. В их числе был общий любимец Филька, недавно умерший от старости. Его не надо было дрессировать, роль его была всегда одинакова: филин таращил глаза и крутил головой, как бы удивляясь происходящему в тайниках леса.

На главные роли, как в хорошем театре, в фильме надо иметь дублеров. Во-первых, потому, что с «примадонной» на съемках может что-то случиться, и, во-вторых, одно животное не в состоянии выполнить все, что хотят сценаристы и режиссеры. Джой Адамсон, рассказывая, как снимался в Африке фильм «Рожденная свободной», назвала шесть исполнителей главной роли — львицы Эльзы. Одна львица смело входила в дом, другая в отличие от всех остальных безбоязненно ездила на крыше автомобиля, третья умела мастерски открывать двери. Все шесть животных были задействованы в фильме, а зрители принимали их всех за одну львицу Эльзу.

* * *

В одном из лучших фильмов, сделанных в Петушках («Тропой бескорыстной любви»), рассказывалось о судьбе маленькой рыси, выросшей в большого красивого зверя. На эту роль были взяты два рысенка из одного помета. Оба выросли в доме у дрессировщика, были к нему очень привязаны. Снимали их прямо в лесу без ограды. Но животные, как и люди, бывают умны, талантливы, а бывают и туповаты. Самочка в избранной паре была гением, а самец таковым не был. Потому самочка, нарабатывая опыт, все время снималась, а рысенок находил удовольствие в наблюдении за сороками. Но вот однажды умная героиня наполовину готового фильма решила, что куда интересней возни перед камерой экскурсия в лес. Она не побежала, а тихо пошла на огромных и мягких лапах-подушках. «Кунак! Кунак!» — звал дрессировщик. Но рысь как будто не слышала привычного голоса. Так и ушла. Судьба ее неизвестна. А вторую половину фильма пришлось снимать с ленивым, нелюбопытным дублером.

«Полгода мучились над тем, что беглянка могла бы сыграть в две недели», — рассказывает оператор Анатолий Казнин.

Возможно, с рысью как-то неверно повел себя дрессировщик. В похожей ситуации, когда в бега от камеры устремилась вполне ручная группа волков, дрессировщик Шубин скомандовал: «Съемки остановить! Всем молчать!

Повернуться спиной к волкам и идти!» И что же, странный прием сработал. Воспитанные в неволе волки испугались своей свободы, решили, что брошены, и вернулись все разом.

Волки в «лесном театре» всегда были на главных ролях. Спрос на них — не только в природоведческих фильмах. Эпизоды для некоторых художественных фильмов снимались под Петушками, либо волков возили на съемку в нужное место. Помните в фильме «Война и мир» охоту с борзыми на волка? Помните печальные глаза во весь экран — пойманный волк? Эту роль исполнял знаменитый, позже покусавший дрессировщика, матерый, сильный Лобан.

Нужность и популярность зоологической базы столь была велика, что министр железнодорожного транспорта по просьбе киношников сделал прямо против нее платформу Леоново, где и поныне делают остановку электрички, идущие в Петушки и Владимир.

* * *

И теперь нота грустная. Замерла, почти умерла московская студия научно-популярных фильмов — безденежье, нерентабельность некогда очень нужной людям продукции. Простаивают цехи, уходят в «творческие» (безденежные) отпуска люди. Но если съемочная аппаратура хлеба не просит, то один из цехов студии не может без него жить, этот «цех» — петушинская зообаза, «лесной театр». В газетах промелькнула даже заметка: «Зверей скрепя сердце придется перестрелять».

На днях, встревоженный, я побывал в Петушках. Все как будто по-прежнему. У входа гавкает постаревший кобель Туман. Из клетки напротив вторит ему от скуки научившийся лаять орел. Над местом, где кормят волков, летают сороки. За изгородью торчат оленьи рога. Молодая женщина-дрессировщица Татьяна Яркина вышла навстречу гостю с великолепной, выросшей в доме у нее рысью. Зверь потерся о мою ногу, аппетитно зевнул и, пока мы с Татьяной Юрьевной тихо беседовали, ходил по лесному загону, прислушиваясь к новым для рыси весенним звукам.

«Нет, никого пристреливать не собираемся. Это просто немыслимо. Все животные для нас — как дети, выросли на руках, — вслух размышляет дрессировщица и директор «живого цеха», работающая тут уже более десяти лет. — Нет, будем держаться…»

Но только на этой помощи «живому цеху» висящей на волоске студии не продержаться. А так хочется, так важно, чтобы студия выжила и чтобы выжили четвероногие кинозвезды, помогающие нам познавать Природу. Татьяне Юрьевне я обещал посильную поддержку «Фонда помощи зоопаркам». Но, может быть, кто-то найдет возможность напрямую помочь терпящим бедствие?

Всех, кто откликнется, просим об этом сообщить в «Комсомолку». Давайте все вместе поможем выжить маленькому, но важному очагу нашей культуры. Ни один выстрел отчаяния не должен прозвучать в Петушках!

Татьяна Юрьевна Яркина с новой кинозвездой.

Фото автора.  8-11 апреля 1994 г.

 

Кто кого?

(Окно в природу)

— Бвана (господин), как ты думаешь, кто король джунглей?

— Стоило ли об этом спрашивать. Ты же знаешь, что лев…

Это разговор у костра из книги об охоте на диких зверей. Разговор этот почти всегда возникает и когда беседуешь с ребятишками. Обязательно спросят: а кто сильнее всех?

Лев — царь зверей, говорят издавна. В самом деле, кажется, нет ему равных и в силе, и в гордой осанке. Но в Африке я наблюдал, как лев трусливо уступил дорогу слону, уверенно шедшему по каким-то своим делам. Лев может напасть на слоненка, но хорошо знает, что надо бояться бивней, хобота и мощных ног слона взрослого, способного даже «царя зверей» буквально втереть в землю. Но есть слабое место и у слона — хобот. Инструмент этот нежен, его легко повредить. Хобот слон бережет. А если теряет, то вместе с ним теряет и жизнь. Ведь хоботом он отправляет в рот пищу и воду. Без хобота — такие случаи наблюдали — слон начинает пастись на коленях и скоро превращается в скелет. Два силача столкновения стараются избежать. Но дорогу непременно уступит лев.

В природе, где хищник и жертва связаны одной веревочкой выживанья, действует много разных законов. Основной из них: погибает, как правило, ослабевший, больной, утерявший бдительность. С другой стороны, и хищник-охотник постоянно должен быть в форме, ибо жертве природа дает рога для отпора, быстрые ноги, быстрые крылья, изощренную маскировку. Тонкое равновесие помогает выживать той и другой стороне. Причем жертва хорошо чувствует, когда надо бояться, а когда можно врага даже и подразнить. Там же, в Африке, приходилось наблюдать, как антилопы импалы демонстративно резвились на глазах отягощенного пищей льва. Они хорошо понимали, что лев, и без того бегун не из сильных, в этот момент им совершенно не страшен.

Есть у хищников специализация. Лиса будет преследовать зайца, рысь же — караулить добычу, забравшись на дерево, она терпеливо дождется, когда заяц пробежит мимо, и обрушится на него из засады.

По-разному ведут себя ближайшие африканские родственники — леопард и гепард. Лучший из всех бегунов гепард в мгновенье ока настигает добычу. Леопард же, как и рысь, предпочитает охотиться из засады… И, кажется, нет в природе умельца маскироваться лучше, чем эта пятнистая кошка.

* * *

Кое-кто охотится стаей — одни в засаде, другие гонят. Волки — характерный пример. А индийские красные волки, похожие на некрупных собак, в гонке за антилопами меняют друг друга. Жертва часто бежит по некоему кругу, держась своей территории, и охотники этим пользуются, один устал — его меняет другой. И жертва изнемогает.

О специализации хищников и приемах защиты их жертв можно рассказывать много.

А что происходит, когда пути сильных, избегающих столкновения животных все же пересекаются, когда голод, раздражение или иные причины заставляют их пустить в дело когти и зубы? Тут много любопытных историй.

На Дальнем Востоке бок о бок живут два зверя — медведь и тигр. Обоим, как говорится, палец в зубы не клади. И ни один из них без нужды беспокоить другого и не подумает. Но лет двадцать назад мне подарили снимок: на снегу, как гильотиной обрубленная, голова тигра. По следам охотники восстановили картину жестокой схватки, из которой победителем вышел медведь, сожравший противника. Какая причина заставила двух властелинов тайги схватиться?

И можно ли сделать вывод, что исход таких столкновений всегда одинаков? Вряд ли. Никто не знает, в каком состоянии был тигр и что заставило его нападать или принять по необходимости бой. Такие случаи окружены тайной.

Но вот история, у которой были свидетели, причем с кинокамерой. Нареш Бэди, с которым я познакомился в Дели, показал редкие кадры, снятые из засидки на дереве около водопоя.

В жаркое время, когда температура в джунглях достигает сорока с лишним градусов, все живое стремится к воде. И вот из-за очень удобного места для нападенья возникла ссора между тигром и леопардом. Силы у этих кошек неравные. Леопард не должен был лезть на рожон.

У животных, так же как у людей, есть характеры сумасбродные. Несколько раз Нареш с братом слышали запугивающее рычание кошек. И однажды, почти уже в сумерки, выведенный из себя тигр бросился на строптивца. Кинокамера запечатлела великолепный прыжок тигра в желтые заросли, а лента магнитофона засвидетельствовала драматическую грызню. И утром прямо на камеру вышел победитель с жертвой в зубах. Вот он на снимке, свидетельствующем: у родни случаются поединки.

По мнению Нареша, в индийских джунглях независимей всех держатся дикие буйволы. Было немало случаев, когда буйволы не убегали, а смело выступали навстречу тиграм и побеждали.

Слоны индийские несколько мельче африканских собратьев. Не у всех из них есть бивни. Но сила этого великана уважается в здешних лесах. Все же изредка столкновения возникают, противники у слонов — либо тигр, либо вздорные по характеру и безрассудные по храбрости носороги. Побеждает обычно слон. Но вот случай, обошедший газеты в ту осень, когда мы с Нарешем возле экрана обсуждали повадки обитателей джунглей. Жители деревни Кхеджури (штат Орисса) обнаружили погибших в поединке слона и тигра. Считают, что тигру в заповеднике Симилипал не понравился зашедший на его территорию слон-одиночка. Неизвестно, как долго длилась схватка, но, судя по рваным ранам на хоботе, слон истек кровью. А тигра нашли придавленным рухнувшей четырехтонной массой.

Малый большому в поединках иногда может противостоять, только объединившись с собратьями. На сельском дворе в Ростовской области я наблюдал, как два маленьких петушка бентамской породы объединились против здорового деспота — огромного, как будто из бронзы отлитого, петуха. И что же? Одолевали!

Африканские бабуины как огня боятся леопарда, но лишь в одиночку. А в стае они сами страшны желтой кошке. И если для смелого леопарда бабуин — лакомая добыча, то обезьяны (клыки у них тоже большие!) довольствуются бурной радостью при виде растерзанного врага.

Дружной и агрессивной ватагой некрупные птицы повергают в бегство большого и опасного для одиночек хищника. Так, совы не рискуют днем оказаться на видном месте — возле них сейчас же закружится негодующий хоровод мелкоты. Вороны, часто попадающие ястребу-тетеревятнику, объединившись, гонят разбойника прочь. Или вот, посмотрите на снимок, сделанный на Аляске, ворона (на Аляске вороны — черные) смело атакует местного великана — орлана-белохвоста. Но этой смелости есть причина — орлан вторгся на гнездовый участок вороны.

Три фактора сообщают отвагу животным и позволяют одолеть им или хотя бы прогнать противника более сильного: защита своей территории (дома стены помогают!), защита законной добычи (попытайтесь отнять у кошки пойманного воробья или мышку) и защита потомства — смертельно опасно оказаться между матерью и медвежатами, между лосихою и лосенком, вблизи тигрят.

Ворон атакует орла.

* * *

Есть и смешные истории, когда великаны испытывают панический страх перед существом очень маленьким. У меня есть снимок, слоны в зоопарке жмутся в угол и оглядываются на ежа — знают: колется. А в Африке страх на многих может нагнать муравей из рода муравьев странствующих. Надо видеть, что это такое. Мой друг Михаил Домогацких, когда в Танзании мы прокрадывались с фотокамерами к слонам, вдруг лихорадочно стал срывать с себя одежду. Оказалось, под штанину ему забрался и «огненно» укусил его муравей.

Слоны, если такой муравей залезет в хобот, приходят в неистовство, колотят хоботом по деревьям. Похоже ведут себя и другие животные.

Вот уж действительно, большого осилил маленький.

  Фото из архива  В. Пескова . 15–18 апреля 1994 г.

 

Свидание у Селигера

(Окно в природу)

Болотистый лес, заполненный хмарью тумана, капель с жидкого сосняка, хлюпанье снега с водой под ногами — самая середина апреля у Селигера, время глухариных токов… И вот они, характерные звуки — «тк! тк!..», а следом «точенье», заставляющее замереть сердце. На кроме болота виден и сам бормотун. Черный. Хвост веером. Брови красного бархата. Он то затихает, прислушиваясь, то с генеральской важностью ступает по снегу, и вдруг побежал — резво атакует кого-то… Все дальнейшее непосвященному показалось бы сказкой. Глухарь устремился к линялой палатке, возле которой на пнях сидят двое людей. Глухарю бы их испугаться, а он вроде как напоказ — кругом, кругом пошел по снегу, прямо под ноги сидящим.

* * *

Год назад мы рассказывали о глухарях, живущих почти что в центре Москвы во дворе Кирпичевых — отца-орнитолога и сына-охотоведа. Рассказано было о муках и радостях дела, не приносящего денег, но крайне важного, если помнить, что жизнь рано или поздно станет с головы на ноги и обретут ценность простые и вечные ее проявленья.

Глухарь — одна из веточек зеленой и пышной кроны дерева жизни. Птица эта куда более древняя на земле, чем всюду ныне царствующий человек. Но депрессии, как сказал бы ученый, глухариный мир пока не повержен. Глухари процветают, где люди не досаждают этой крайне чувствительной к беспокойству птице. Таких мест на земле, однако, все меньше и меньше.

Зоны обитания лесного крылатого великана сужаются. И важно возродить глухаря там, где он когда-то был птицей обычной. Еще заманчивей вывести птицу, не слишком чувствительную к присутствию человека. Задача оказалась далеко не простой, и многие, взявшись ее решать, отступились. Сергей Кирпичев не отступил сам и вырастил наследника — сына, с малолетства разделявшего с отцом муки и радости пионерского дела.

В прошлый раз мы рассказывали, как живут выращенные Кирпичевыми птицы на московском дворе, как появляются они из яиц в инкубаторе («ноу-хау» Кирпичевых), как их «пасут»-воспитывают на глухих болотах у Селигера. Очередной этап работы — попытка не шарахающихся при появлении человека птиц «вписать» в природу в самый ответственный момент для глухариной жизни — в период тока. Для всего этого еще в марте отец с сыном по снегу вывезли глухарей в относительно малодоступный район Волговерховья. Натянули между деревьев сетки вольер, поставили палатку для наблюдений. Но у молодого Кирпичева родилась дочка. На время он отлучился в Москву, оставив отца в лесу одного с глухарями.

И вот мы вместе с молодым папой бредем по заболоченному, залитому водой апрельскому лесу. Кто ходил в это время к глухариным местам, знает все тяготы этих передвижений — ставишь ногу в след идущего впереди человека, а в нем, как в кувшине, коричневая вода. Время от времени воду надо выливать из сапог. Портянки не меняем, выжимаем — и снова на ногу.

Но сколько радости в мокром апрельском лесу! Оттаяли, оказались на виду следы глухариных ночлегов. Где-то невидимы трубят журавли. Вблизи от родового гнезда, на сосне, видим, как уже прилетевшие скопы сгоняют ворона — загодя протестуют против присутствия тут разбойника. Заполненный водой след рыси. Но можно увидеть и след медведя. Медведи тут есть.

Семикилометровый путь по лесному болоту кажется нескончаемым. Хватаем с набухших почек перезимовавшие ягодки клюквы и переставляем, переставляем онемевшие от мокроты в сапогах ноги… Но вот он, запах дымка. Видим палатку и слышим токование глухарей. А через две минуты обнимаемся с небритым, пропахшим лесом и дымом, похожим на лешего (но в берете!) Кирпичевым-старшим. Разговор шепотом: «Как дела?» «Все по плану».

* * *

Глухари на току обжились. И, казалось бы, выпусти их из-под сетки, сейчас же скроются с глаз. Нет, к месту они привязаны, не улетают, а если выпустить двух или всех четырех сразу, начинаются жаркие петушиные драки, драки такие, что одного из бойцов Кирпичев-старший спасает, схватив его на руки.

В январе я видел всю компанию глухарей в одном не слишком просторном вольере, сидели бок о бок — братское дружелюбие. А март и апрель сделали птиц яростными соперниками.

Запал схватиться хоть с кем-нибудь распространяется даже и на людей. Один из глухарей делает круги возле нашей стоянки. И что интересно, Кирпичева-старшего он принимает за самку и лишь кружится, распустив крылья, а Кирпичева-сына глухари почему-то считают соперником, и Саша вынужден сидеть тихосмирно. Иначе быть синякам от мощного клюва.

Чтобы утвердить свою роль, Кирпичев-старший изображает руками трепыхание крыльев самки.

Для глухаря-ухажера на току это ключевой раздражитель, сигнал к спариванию. Любопытно, что даже имитация этого сигнала действует безотказно.

Весенний ток — кульминационная точка в лесном житье-бытье глухарей. Самцы, слетевшись на ток, на рассвете издают турнирные бормотанья, оглушая себя настолько, что охотники уже тысячи лет пользуются этим, подбираясь к охваченным страстью птицам на выстрел.

С деревьев возбужденные петухи слетают на землю для турниров на глазах у смирно сидящих неприметных сереньких самок. Петухи в азарте бдительность притупляют, но самки настороже, чуть опасность (близость человека, рыси, лисицы, куницы) — негромкое квохтанье, и весь хоровод глухарей улетает.

Турнир проходит по древним правилам: бородатые, краснобровые ухажеры ходят гоголем, приспустив крылья, в азарте подпрыгивают вверх и схватываются так, что, не будь на шее у них мускулистой брони, наносили бы друг другу смертельные раны. Но все кончается миром — выявленьем достойных продолжить род. Как самки это определяют, от человеческого глаза ускользает. Но как-то определяют. Кирпичев-старший, много раз наблюдавший тока, рассказывает: «К избранному глухарки устремляются в очередь, и он ведет себя, как неутомимый султан. Другим же иногда приходится лишь поправлять истрепанные перья».

Покрытая самочка на току уже не появится. Где-нибудь поблизости несколько дней она будет искать подходящее для гнезда место. И наконец на сухой гриве возле ствола сосны в лесной ветоши она выроет ямку и положит в нее яйцо. Через несколько дней — второе.

Потом яйца будут ложиться в гнездо ежедневно. (В отличие от дворовой курицы глухарке для гнездовой кладки довольно одного свидания с петухом.) Улетая кормиться, глухарка накроет кладку старой хвоей и мелкими ветками. Делает она это, скорее всего, чтобы яйца не охлаждались. Когда потеплеет, кладка уже не покрывается ветошью. Окраской яйца сливаются с окружающим фоном, пройдешь — не заметишь.

Глухарята вылупляются на двадцать пятый день насиживания, и самка, дав им обсохнуть, сразу уводит в большую жизнь. Поведенье молодняка до поры, когда он встает уже на крыло, регулируется материнским голосом: «Замереть!», «Ко мне!», «Есть пища!».

Однажды вблизи Оки, проезжая по лесной тропе на велосипеде, я спугнул глухарку с уже ставшей на крыло ребятней. Мать перелетела на правую сторону от тропы, а глухарята остались в желтых папоротниках слева. На настойчивый призыв матери уже почти взрослые птицы одна за другой пролетели прямо над моей головой, оставив ощущенье сказочного события…

А зарождается глухариная жизнь на току. Сюда и прилетит потом молодняк. Самочки уже на первом году готовы к играм. Молодые же петухи со стороны наблюдают, набираются опыта.

Для Кирпичевых важно проследить поведение городских питомцев на природном ристалище — как токуют, привлекают ли к себе внимание самок, будут ли спариваться, выдержат ли конкуренцию соперников-дикарей? (Они тоже токуют тут, по соседству.) Все это требует пристального и осторожного наблюдения. И группе людей вблизи тока долго оставаться нельзя. Сдав вахту сыну и сделав важные распоряжения, Кирпичев-старший манит меня к костерку в глубине леса. Опорожняем чайник и тихо прощаемся с Александром, которому жить тут отшельником еще с полмесяца.

* * *

Дорога обратная с тока была еще труднее, чем днем. К деревушке, светившейся пятью окнами, мы, с трудом различая следы на снегу, вышли уже в темноте. Долго кричали, вызывая проводника дядю Мишу. (Он, ожидаючи нас, прикорнул.) Пришлось жечь смолье в надежде, что кто-то увидит огонь за разливом реки.

Трещали на костре сосновые щепки, кричала в мокром лесу неясыть и волнующе бормотали, журчали, лились в темноте апрельские талые воды.

Наконец послышалось с того берега: «Еду, еду!» На дощатом корытце, служащем дяде Мише лодкой, мы переправились в деревеньку. И, выпив трехлитровую посудину молока, свалились в постель как подстреленные. После полуночи я, однако, почему-то проснулся с мыслью о глухарях. У них в этот час начиналась предрассветная брачная перекличка.

  Фото автора . 22–25 апреля 1994 г.

 

Нить длиною в пять тысяч лет

(Окно в природу)

На промышленной выставке в Дели я увидел странное деревце, увешанное плодами, напоминавшими чуть вытянутое куриное яйцо. Оказалось, сухое деревце для привлечения посетителей украсили шелковичными коконами.

Я поразился размерам коконов, в Узбекистане видел их совсем небольшими. «Дикая форма», — ответил усатый индиец в чалме и, видя заинтересованность, показал мне коконы небольшие, показал и шелковичных червей, яростно поедавших зеленые листья тутовника. На память шелковод подарил мне гроздь коконов: «Храните в тепле. Через две недели из них появятся бабочки-шелкопряда».

Я благополучно привез подарок в Москву, подвесил мешочек с коконами в ванной комнате и однажды утром на полотенце обнаружил довольно крупную, мохнатую, коричневатую бабочку с зеркальцами глазков на крыльях. Бабочку я поснимал так и сяк. К сожаленью, на этом жизненное ее предназначение кончилось-однажды, вернувшись с работы, я нашел ее высохшей. При естественном ходе явлений бабочка нашла бы себе кавалера, отложила бы несколько сотен яичек (грен), а из них появились бы крошечные червячки, которых надо было бы кормить тутовыми листьями. Набрав вес, в десять тысяч раз превышающий первоначальный, и четыре раза перелиняв, червяки-гусеницы стали бы обматывать себя шелком — тончайшей нитью, представляющей собою не что иное, как застывшую слюну гусеницы. Если кокон, размочив его предварительно в горячей воде, размотать, нить протянется на расстояние более километра. Дорогие шелковые полотна сотканы из этих тончайших нитей. Первыми догадались получать шелк китайцы, приручив бабочку-шелкопряда.

Коконы шелкопряда.

* * *

Конфуций в своей «Книге книг» упоминает, что китайцы знали шелковые одежды три тысячи лет до нашей эры (пять тысяч лет назад). Сделав шелковичного червя домашним животным и научившись получать неповрежденными его нити, китайцы много веков были монополистами в производстве прекрасных тканей. Караванами верблюдов по просторам Азии везли эти ткани к Средиземному морю, откуда они расходились по всей Европе. Товар был столь желанным и дорогим, что Великий шелковый путь охранялся военными силами и дипломатией разных правителей.

Производство шелка, так же, как и фарфора, многие сотни лет было китайским секретом. Попытки его разведать карались казнью. И все же нашлись смельчаки это сделать. Первым — принцессой, отданной замуж за правителя Бухары, — руководила любовь, яички шелковичных червей своему возлюбленному привезла принцесса в пышной прическе. А два монаха проделали то, что сегодня называется промышленным шпионажем, — принесли в Византию яички шелковичных червей в полых дорожных посохах.

Все секретное рано или поздно становится несекретным. В первую очередь шелководство распространилось в сопредельных Китаю странах — в Японии и Корее. А к середине VI века секретами шелководства владели уже во многих странах Южной Европы, там, где могли размножаться шелковичные черви и рос тутовник — единственное растение, которым может питаться привередливый червь.

* * *

Что же собой представляет занятное насекомое? Нить-пряжу делают два десятка разных шелкопрядов. Среди них многим известен дубовый шелкопряд — злостный вредитель, пожиратель листвы в дубравах. Его люди также пытались поставить себе на службу. Но шелкопряд тутовый оказался непревзойденным поставщиком прочной «сияющей» нити.

Работа с червем хлопотлива, требует аккуратности, но до тонкостей отлажена тысячелетней практикой. От мохнатых бабочек получают яички (грену) размером с маковое зерно.

Шелководы и называют их зерном, измеряя его по весу. Мерой, как у золотого запаса, является унция (около двадцати пяти граммов), в каждой содержится в среднем тридцать тысяч яичек. Это дремлющее живое богатство на зиму шелководы помещают в прохладное помещение, а весною внимательно наблюдают за набуханием почек тутовника. Как только брызнет первая зелень, яички из погреба переносят на свет божий и, повышая температуру на градус в день, на десятые сутки видят появление из яичек крошечных волосатых червячков. И сразу же начинается великий жор — успевай подкладывать зелень. Аппетит новорожденных так велик, что вес их каждые сутки удваивается. И если в день рождения все вместе (тридцать тысяч) они весили граммов пятнадцать, то через месяц масса их вырастает до ста пятидесяти килограммов, и эти не слишком симпатичные волосатые существа продолжают есть почти непрерывно.

Луи Пастер, наблюдавший однажды трапезу шелковичных червей, написал: «Шум, производимый их челюстями, напоминает проливной дождь в лиственном лесу». Тутовники в это время стоят с голыми ветками. (Кто бывал в Средней Азии, помнит эти деревья, с которых режут и режут веточки с листьями для ненасытных червей.)

Вырастают гусеницы до восьми сантиметров. Они совершенно глухи, но имеют пять «близоруких» глаз и чувствительное, унизанное волосками тело. Четыре тысячи мышц (в восемь раз больше, чем у человека!) дают возможность гусенице искусно вращаться и изгибаться, но большая часть их поддерживает тело в объемном состоянии. Если эфиром червя усыпить, он распластается, как снятый с ноги чулок.

Важным органом взрослого белого, полупрозрачного существа являются огромные слюнные железы, составляющие почти половину его веса. И наступает момент, когда эти резервуары начинают работать. Шелководы внимательно следят за этим моментом и готовят для каждой гусеницы насест из веточек. И вот «процесс пошел» — начинается выделение слюны.

На воздухе она сразу же превращается в тонкую нить. Дело гусеницы — вертеться так, чтобы нить обволакивала ее, превращаясь в «ореол», «газовое облако» и, наконец, в «плотный туман» кокона. Через три дня, сделав триста тысяч движений, гусеница опорожняет наконец слюнные резервуары и затихает в коконе, превращаясь постепенно в куколку, из которой через некоторое время появится совершенно не похожая на червяка-гусеницу бабочка. Но шелководы дают этому биологическому процессу пройти до конца лишь малой части коконов, чтобы получить от бабочек яички. Остальные колыбельки из шелка бросают в горячую воду. Куколки в них погибают (часто идут на корм рыбам в прудах), а коконы, промыв хорошенько в теплой мыльной воде, бережно начинают разматывать, получая непревзойденный по качеству материал для шелковых чулок, галстуков, платьев, кардинальских сутан.

Человек давно научился получать волокна от разных растений (хлопка, конопли, льна), научился делать много волокон искусственных. Но все они не могут сравниться с застывшей слюной волосатого червяка, названной шелком.

  Фото автора . 13 мая 1994 г.

 

О священных коровах и обезьянах

(Окно в природу)

В индийской столице много животных, обитающих бок о бок с людьми. Положите где-нибудь в парке орех — сейчас же им овладеет крошечная, похожая на сибирского бурундука белка. Полосатый зверек вездесущ — шмыгает по деревьям, пробегает у вас под ногами, заглянет в открытые двери. Он так же привычен в Дели, как наши сельские воробьи.

Заметна нарядная и горластая птица майна. Повсюду — коршуны. Более редки грифы. Но вечером они собираются на ночлег, и тогда видишь на одном излюбленном дереве десятка три-четыре громадных угрюмых птиц. Попугаи вечером тоже возвращаются с промыслов в парки, а висевшие весь день на деревьях головой вниз летучие лисицы отправляются на ночную охоту за фруктами. На воде видишь уток, цапель и больших, размером с галку, нарядных зимородков. Вся эта живность кормится возле людей, совершенно человека не опасается, привычна к сутолоке и является колоритной, заметной частью южного города.

Особо надо сказать о коровах и обезьянах.

* * *

Сначала о коровах. Их встретишь всюду — в глухом извилистом переулке, в парке, на запруженной автомобилями улице, лежащими возле бедной лачуги и на лужайке перед домом правительства. Невозмутимость и спокойствие их поражают. Иногда корове взбредает в голову лечь прямо посредине проспекта, по которому бампер в бампер теснятся автомобили, ищут щели проехать мотоциклисты. А корова лежит, как философ, задумчиво опустив веки. Объезжают. Никто не заденет и не прогонит — корова!

Выраженье «священная корова» стало понятием нарицательным. Этот образ употребляют, когда хотят сказать о чем-нибудь оберегаемом вопреки здравому смыслу. Выраженье пошло отсюда, из Индостана.

Благодарное уважение к корове хранится в быту у многих народов. В русских деревнях говорили «кормилица»… В Африке у масаев достаток семьи определяется числом коров. Коровенки худые, костлявые, молока от них нередко, как от быка. Но надо видеть, с какой гордостью гонит масай по пыльной саванне свое большерогое стадо! По этому стаду все видят, чего добился масай в бренной кочевой жизни. В американском «молочном штате» Висконсин я видел возле дороги скульптурное изображение «дарительницы молока».

Особо надо сказать о швейцарских коровах.

Сказать, что тут за коровой заботливо, по-хозяйски ухаживают, значит, сказать очень мало. Корову тут холят, лелеют. Крестьянин, имеющий стадо голов в двенадцать — пятнадцать, кажется, именно о них думает в первую очередь, а потом уже обо всем остальном в жизни. Трудно сказать, что на уме у местных коров, но вид у них от постоянной заботы аристократический — не корова, а королева! «Я плачу за все молоко и достойна вашего уважения», — могла бы сказать корова, если бы вдруг начала говорить под звуки громадного (едва ль не с ведро) колокольца, висящего на широком шейном ремне.

О швейцарских коровах вспомнил я в Индии. «Священная»… Действительно, у индийцев к корове отношение, как к божеству. Корову никто не тронет. Даже случайный убой животного карался раньше тюрьмой. Говядину в Индии не едят. (Вегетарианцу отвратительна даже мысль о котлете, а те, кто мясную пищу приемлет, едят кур и козлятину.) От коровы — только молоко! Павшее животное отвезут на скотомогильник, где мастер из касты неприкасаемых снимет с коровы шкуру, остальное достается грифам и коршунам.

Все, что от коровы, для жителей Индостана все равно что от бога. «Непальский король на царство помазан был медом, маслом, творогом, молоком». А индийские бродячие мудрецы садху мажут себя коровьим пометом. И все находят это естественным, богоугодным и почитаемым.

Многие, наверное, подумали: «священная корова» в Индии живет в холе и неге. Увы, нигде не видел я существа обездоленного больше, чем городская корова.

Никто не подумает ее напоить, накормить — добывай все сама! Но что может добыть беспризорное, травоядное существо на земле, покрытой асфальтом, камнем и смрадом выхлопных газов? Тощая — кожа и кости — страдалица жует брошенные газеты, находит что-то съедобное в мусорных кучах, банановая кожура под ногами для нее, как конфетка.

Ходячие эти скелеты бездомны. Но мне объяснили: за ними все же кто-то приглядывает, не даст уйти далеко по каменным городским лабиринтам. Когда у коровы появляется теленок (как это может случиться — загадка), ее водворяют в загон и некоторое время доят, снабжая кормами все из тех же отбросов улицы, охапка травы, принесенная издалека, — лакомство. А потом корове опять дают «вольную», и она снова становится городской скиталицей, обреченной тереться боками о стены и автомобили.

Деревенским буренкам живется лучше. Но пастбищ им не хватает. Приходится перемещать их туда, где можно как-нибудь накормить. (Возле Джайпура я видел стадо, парализовавшее на полчаса все движение на шоссе, — несколько тысяч голов.) От хронического недоеданья коровы всюду выглядят истощенными и молока дают семь-восемь литров. (В Швейцарии — двадцать пять — тридцать литров.)

На Индию приходится пятая часть поголовья крупного рогатого скота мира. Увы, количество без качества (знакомое и нам тоже) приводит скотоводство в жалкое состояние. Слова «священная корова», когда на корову посмотришь, воспринимаются как ирония.

Кормление обезьян.

* * *

И обезьяны. Эти не бедствуют, этим возле людей живется неплохо. Лесные «родственники человека» нередко совершают набеги на сельские огороды, а городские попрошайничают так успешно, что процветают и сделались частью городской жизни. Кучкуются они там, где можно чем-нибудь поживиться, чаще всего на туристских маршрутах. Возле дворца-усыпальницы одного из правителей вблизи Агры обезьяны заставой перегораживают дорогу туристам, требуя «пошлину». Замешкался — вырвут угощенье из рук, причем предпочтут в первую очередь завладеть шоколадкой, а потом уж печеньем или кулечком с арахисом. Тут же возле дороги обезьяны кормят детенышей, предаются любви или ищут друг у друга в шерсти насекомых.

В Дели есть место, куда люди специально ездят кормить обезьян. Это нечто вроде благотворительного деянья, влияющего на судьбу дающих. На «обезьянью дорогу» в парке приезжают молодожены, приезжают после удачной сделки торговцы или страдальцы с мыслью избавиться от болезни. На обочине — продавцы с корзинами бананов. Но обезьяны к ним не подходят, зная, что ничего не получат. Зато бананы купившего обступают, дергают за штаны, вырывают еду из рук. Конечно, тут же ходят коровы. Им достается то, что обезьяны, угощаясь на ветках, бросают вниз — кожура от бананов. И свиньи с поросятами, неизвестно кому принадлежащие, тоже шныряют возле дороги. Всем на пиру что-нибудь достается.

Наблюдая кормление обезьян, мы заметили дородного старикана в белых одеждах. Он приехал с мешком чапати (лепешек), и легион попрошаек следил за рукой, достающей гостинцы. Оказалось, контролер кинотеатра Сушил Кумар каждый вечер приезжает сюда с лепешками — «лечит жену». «У нее плохо с сердцем. А как начал кормить обезьян, пришло улучшенье». Мешком чапати можно накормить десятка два голодающих ребятишек — их в Дели много, но старик убежден: болезнь отступит, если кормить обезьян.

Животных в Индии почитают, но почитанье принимает, на взгляд стороннего человека, формы нередко очень занятные. Есть, например, секта людей (джайнистов), у которых благоговение перед всем живым так велико и запрет «не убий!» всеобъемлющ настолько, что джайнисты метелками расчищают путь под ногами, дабы не раздавить муравья или иную козявку, в которую, согласно их вере, может переселиться душа человека.

В каждом монастыре — свой устав.

  Фото автора .  20–23 мая 1994 г.

 

Перо на память

(Окно в природу)

В глиняном горшке на столе у меня живописный букет из перьев, привезенных на память из разных мест. Перо павлина, филина, глухаря, орла, журавля, ворона, бриллиантом сверкает крошечное перо колибри. Разный цвет, разная форма перьев. Погладишь «против шерсти» — перо лохматится, но пропущенное несколько раз между пальцев оно чудесным образом обретает прежнюю форму — превращается в изящную, упругую и легкую пластину, набор которых в крыле позволяет птице надежно опереться на воздух.

Рассмотрев перо в микроскоп, видишь сложное его строение. От полого стержня, переходящего в четырехгранник, в одной плоскости в разные стороны отходят бородки, снабженные множеством крючков. Соединяясь друг с другом, бородки образуют изящную плоскость пера.

Легко догадаться: остроумная эта конструкция уязвима. Загрязнились. Помялись бородки, и стройность пера нарушилась. Потому-то птицы бережно ухаживают за нарядом. Опрятность их даже вошла в поговорку — о моднице, приводящей себя в порядок, скажут «чистит перышки».

Намокание перьев делает их тяжелыми, нарушает строенье. Все знают, как жалко выглядит мокрая курица. Или вот посмотрите на грифов. Я снял их в Африке после ливня — летать не могут, сели просушить перья. С другой стороны, гуси, утки, лебеди и много других летунов воды не боятся, «как с гуся вода», говорим мы о чем-либо, последствий не оставляющем. Но для этого перья должны быть хорошо обработаны жиром и особо плотно лежать на теле.

Многие видели, как утки смазывают свое одеяние, выдавливая жир из копчиковой железы и пропуская перышки через клюв. Цапля и козодой железы не имеют, избежать намокания им помогает специальная пудра. Ее получают из перьев же, растущих в определенных участках тела. Клювом они измельчаются в водоотталкивающий порошок, которым птицы себя обсыпают.

Пренебрежение чистотой для птицы опасно.

Карл Гогенбек рассказывает курьезный случай. В его Гамбургском зоопарке в чане с водой утонули… шесть уток. Оперение птиц было чем-то загрязнено, намокшие, отяжелевшие утки не могли взлететь и оказались на дне.

В наше время великих перемещений нефти подобная гибель пернатых выглядит уже не курьезом, а большими трагедиями. При авариях танкеров разлитая на воде нефть обрекает на гибель сотни тысяч различных птиц — пуховой покров слипается, не греет, и перестают служить птице крылья. На Аляске я видел, как отмывали от нефти уток, гусей, орланов. Спасти удалось немногих.

Перо на память.

* * *

Перья — важнейшая часть в облике и строении птиц. Считают, что перьевой покров возник у предшественников птиц за миллионы лет до того, как эти животные стали делать, и служил вначале только для согревания тела.

Главным событием, сделавшим птиц птицами и обеспечившим им процветание, было появление перьев.

У каждой птицы перьевой наряд сложен — различают рыхлый пуховой покров, сохраняющий тепло, кроющие и контурные перья, придающие птице соответствующий облик, и жестко-упругие маховые и рулевые перья, обеспечивающее полет. Наряд этот хрупок и довольно быстро изнашивается. Раз или два в год птицы его обновляют (линька) — растущее перо выталкивает из лунки старое. Происходит это не у всех птиц одинаково. У большинства линька растянута по времени — выпадает одно перо, через некоторое время другое, и, таким образом, птица не теряет способности летать. Кормящие самцы и самки линяют в разное время, не оставляя птенцов без защиты и корма. Но некоторые птицы меняют рулевые и маховые перья разом. Летать в это время они не могут, и потому уязвимы. За линными птицами на Аляске, например, охотятся волки, лисицы, медведи. Линных гусей аборигены раньше добывали с помощью палки. Это научило гусей искать для линьки укромные, мало кому доступные уголки.

Самка тропической птицы-носорога разом сбрасывает перьевую одежду, но для безопасности замуровывает себя в дупле, и кормит ее «в окошко» самец. В сезон четыре раза, приспосабливаясь к окраске тундры, линяет белая куропатка. (Белая она только зимой, летом перья коричневые.) Разом и полностью теряют перья пингвины. Голышом топчутся они на одном месте, неспособные в холодное время нырять, кормиться. Новые перья растут у пингвина быстро, четырнадцать дней — и он уже щеголяет в новом блестящем наряде.

Перелетные птицы дальний путь непременно начинают в обновке. У зимующих с нами птиц число перьев в холодное время больше, чем летом. Для любознательных скажем: лебедь имеет на теле двадцать пять тысяч перьев, утка — в два раза меньше, у кур — десять тысяч, у маленьких воробьиных птиц — до двух с половиной тысяч.

Перья при движениях птицы могут «подавать голоса». Мы знаем: крылья «хлопают», у ворона при полете слышен скрип перьев, полеты уток сопровождаются свистом, бекас, пикируя на току, хвостовыми перьями блеет барашком.

У сов же крылья «глухие». Бородки перьев у них рассучены и гасят звуки, позволяя птицам бесшумно настигать жертву.

Грифы сушат перья.

* * *

Особо надо сказать о красоте птичьих перьев. Вспомните петуха, а еще лучше фазана — радуга красок. Сверкание всех цветов и оттенков. Еще дальше фантазия природы пошла в украшении павлина, райских птиц, малюток колибри. Или вспомните зимородка, щегла (щегол — значит щеголь), удода, тетерева, у которого белый цвет хвоста сочетается с угольно-черным оперением тела, вспомните кипенно-белых на север пролетающих лебедей и черных лебедей из Австралии, вспомните «красные яблоки» снегирей в заиндевелом лесу, вспомните нарядный струйчатый рисунок в оперении рябчиков, розовой тучей летящих фламинго. А сорок с ее черным, отливающим зеленью хвостом и белым, как снег, бочком! И даже курочка рыба — черное с белым — необычайно красива.

Интересен механизм расцветки перьевого наряда. Часть красок (пигментов) в перо попадает в результате сложных физиологических процессов в организме. Но, например, белый или голубые цвета образуются не пигментом, это всего лишь результат отражения света от прозрачных и полупрозрачных клеток пера. (Так же объясняется белизна снега.) В сочетании с пигментальной окраской «оптические» цвета дают удивительные по красоте переливы — вспомним колибри, попугаев, сизоворонок, синиц.

Изысканность красок во внешности птиц, конечно, не способ порадовать глаз человек. Цвета рассчитаны на партнеров по жизни, по ним определяется видовая принадлежность, и можно подумать также, что в окраске пера, в ее интенсивности в брачный период закодирована жизнеспособность организма, возможность соревноваться во время тока за право продолжить род.

В птичьем мире демонстрация привлекательности обычно отдана петушкам, самочки часто окрашены скромно, под цвет обстановки, где им придется сидеть в гнезде.

* * *

Красота перьев часто становилась несчастьем для летунов. На райских птиц в тропиках нещадно, несмотря на запреты, охотятся ради перьев. Из-за перьев для дамских шляпок в конце прошлого века были почти полностью истреблены белые цапли. Белые перья страусов в Европу из Африки доставляли для украшения рыцарских шлемов и опять же дамских уборов.

В американской штате Нью-Мексико мне дали примерить накидку вождя индейцев, подаренную в свое время писателю Сетону Томпсону. Она состояла из множества разной окраски перьев. А в музее Аляски видел я телогрейку, сшитую из птичьих шкурок, перья с которых ощипаны не были. Такую одежду во времена Русской Америки носили алеуты.

Ценность пера ведома человеку с первобытных времен. Стрелы для устойчивости в полете лучники оперяли. Тростниковые палочки для письма писцы постепенно сменили на гусиные перья. (Пишем теперь другим инструментом, а ножи сохранили название перочинных.) Перины, подушки — опять же перья.

Опахала, метелки, снаряженья мяча для игры в бадминтон, мушки для ловли рыбы — все птичьи перья. Есть сказочный образ «перо жар-птицы». На Мещере считают: найти перо журавля — на счастье, в Казахстане счастливой находкой считают перо совы, а желая друзьям удачи, мы говорим, как охотникам: ни пуха, ни пера.

В Дании некий Хансен собрал коллекцию — миллион птичьих перьев. Коллекция стала музеем. Разглядывая перо, поражаешься красоте и совершенству этой удивительной конструкции природы.

Фото автора . 27–30 мая 1994 г.

 

Долгое ожиданье

(Таежный тупик)

Телеграмма Николая Николаевича Савушкина была короткой. «В Хакасии жара. Начинают гореть леса. Возможно патрулирование вертолета. Если сможешь, вылетай немедленно».

Немедленно я и вылетел, очутившись после мокрой холодной Москвы в пекле, какого не знал и в Африке, — в тени 36!

15 июня патрульный вертолет полетел над наиболее ценными кедрачами, пропиленными Абаканским каньоном. Маршрут знакомый. Узнаю каменистые сопки с остатками снега с северной стороны. Изумрудная летняя зелень распадков прошита белыми нитками пенистых речек — Абакан принимает талую воду хребтов. Потоки встречного воздуха несут в нутро вертолета прохладу. Но вот примета — там внизу жарко: три оленя выбрались на вершину хребта и стоят на «половичке» тающего снега — охлаждаются.

Пахучая тайга то плывет в синем каньоне, то вдруг несется верхушками кедров под самым брюхом машины — видно фиолетовые, еще мягкие в это время кедровые шишки. Слава богу, дымов не видим. Пожары в тайге — либо от молний, либо от спичек, но в этих диких, малодоступных местах людей сейчас нет, а жара стоит ровная, без гроз и дождей. На борту самолета специалист по пожарам летнаб Владимир Кувшинов. Но Николай Николаевич, отложив городские дела, летит и сам. Посмотреть обстановку.

Ну и, конечно, мысли наши о людях, «запертых» в этой тайге обстоятельствами. Их сейчас двое — Агафья и Ерофей. Ерофей залетел еще в прошлом году в августе перед началом охоты — помочь Агафье вырыть картошку. Зимой охотился. Но вертолет, вывозивший охотников из тайги, забрать его не сумел. Часть промысловиков по дороговизне летного времени выбиралась из тайги своим ходом. Охотничья избушка Ерофея — одна из самых дальних в тайге. Он выйти не мог. И от него ни слуху, ни духу. «Перебрался к Агафье…» Это было предположенье.

Но если и так, каково жить в бездействии, в напрасном ожидании услышать шум вертолета!

Никто не летал полгода. Перезваниваясь с Николаем Николаевичем, мы только вздыхали — что там в «усадьбе» Агафьи? Два раза приезжала к Николаю Николаевичу дочь Ерофея с немым вопросом. Успокаивали как могли: «Еды там хватит, житейского опыта тоже». Но сами были в тревоге. У Агафьи плохи дела со здоровьем.

И каково «двум медведям в одной берлоге»?

Печальный опыт зимовок, когда друзья становились врагами, известен многим. С этим тревожным чувством и подлетали к очажку жизни такому маленькому, такому затерянному в горных зеленых дебрях.

* * *

К севшему вертолету из-под полога леса, как в детективе, вышли трое рослых мужчин, бородатых, в линялой одежде они брели через речку, ощупью находя ногами подводные камни. Передний, кажется, Ерофей. А где Агафья? Отлегло от сердца — вот и она! Кажется, стала еще чуть меньше. Обычное, мышиного цвета платье-мешок, резиновые сапоги, белый, испачканный сажей платок. Улыбается, машет рукой. Фу-у… Кажется, все в порядке.

Ерофей колет пропахшей дымом бородищей, тискает в медвежьих объятьях.

— Ну, слава богу. А я уже твердо решил: еще два-три дня, и попытаюсь идти пешком.

— А это кто?

— Потом расскажу…

Выгружаем мешки, сумки, ящики с рассадой, сено для коз. Спохватываемся: в пожарной спешке забыли клетку с давно припасенными и ожидавшими часа курами.

Агафья сияет.

— Уж как ждали, как ждали…

Объясняем, почему вертолеты не прилетают. Кивает: «Понимаю…» Но не все ей понятно в нынешней жизни.

Знакомимся с незнакомцами. Впрочем, в одном узнаю Уткина Алексея, работавшего в геологической партии. Лет десять назад он казался мне бородатым мальчиком, заглянувшим к Лыковым по любопытству. Теперь это был лысый, бородатый мужик, но по-прежнему кроткий и обходительный. Представил своего друга.

— Владимир… Мы с ним с Алтая пешком…

Глаз у Владимира острый, на загорелых руках — наколки до плеч. Агафье, чувствую, хочется, чтобы нам с Николаем Николаевичем понравились эти двое пришельцев издалека. Около Алексея вьется тетеркой: «Он из маминого края. Тятя его любил». Даже прильнула к бородачу. Даже не возражала, а как бы даже обрадовалась, видя, что я снимаю их рядом.

— Давно пришли?

— Три дня назад.

Ерофей стоит в стороне, улыбается философски.

В последний раз я видел эту «усадьбу» полтора года назад зимой. Все тут тонуло в перинах снега. Сейчас все в зелени. На огороде, круто идущем в гору, синеет полоска ржи, кудрявятся грядки с горохом, с морковкой, в бороздах уже окрепла зелень картошки. Кора высокого кедра, кладущего тень на посадки, кольцом у земли снята. Кедр начал сохнуть и скоро пойдет на дрова. Огромные пни по соседству из-за трудности их корчевать выжигаются.

Огород у Лыковых всегда был первым объектом внимания. А Агафья по-прежнему главную базу жизни стремится расширить. Постройки и двор возле них похожи на маленький разоренный «Шанхай». Две жилые избы, курятник и загородки. В них теперь уже старожилами обитают четыре козы и куры, на которых покушался недавно медведь, но, спугнутый, убежал со двора. Вряд ли его испугали развешенные повсюду линялые красные тряпки. Испугался собачьего лая. Он был тут заливистым.

У старожила Дружка и помогавшей Ерофею охотиться Мурки тут неизбежно случился роман. И следствие его налицо — на привязи во дворе два симпатичных подростка. Ветка и Тюбик. Ветку Ерофей приготовился увезти, а Тюбик, возможно, и не знает, что есть где-то жизнь совсем непохожая на все, что тут его окружает.

На видном месте во дворе стоит бочка со следами костра под ней. Оказалось, «лечебница». В километре отсюда обнаружил Ерофей эту емкость, брошенную геологами, и пополнил ею хозяйство.

* * *

— Ну, рассказывайте, как жили-были.

Рассказ Агафьи весь — жалобы на болезни.

«Зимою выла, не могла разогнуться». Парафин, натопленный из свечей, перестал помогать. С приходом весны решили париться в бочке. Укрепив ее на камнях, разводили внизу костер и кипятили в воде хвою, кору осины, а позже — крапиву. «Когда вода остывала до нужной меры, я подставляла скамейку и залезала в бочку. Сверху укрывалась чем-нибудь теплым». Теперь Агафья размышляет, какой из отваров, по ее мнению, был полезным, а какой, возможно, и навредил. Подозревает, осиновая кора для леченья не подходила — «жар и сердце колотится», а вот крапива, кажется, подошла.

Тяга к теплу у Агафьи связана с пребываньем уже два раза на горячих ключах, после которых чувствовала ослабленье болезней, и теперь разговор она то и дело подводит к осиновой коре и благодатным ключам.

Ерофей на вопрос о житье в «карантине» вздохнул: «Не приведи бог еще раз очутиться в таком положении». На его долю пришлась тут мужская работа — пилил дрова и готовил ветки для коз. Жили «на два дома». В каждой избе — по две печки, да еще и курятник надо было протапливать. И веток изводили козы немало. Так что работы монотонной, одинаковой каждый день для охотника тут хватало.

Весной пришла чередь огорода. «К Пасхе сходил настрелял рябчиков».

Это немного разнообразило жизнь, в которой главным было ожидание вертолета. «Каждый погожий день прислушивался: а вдруг?»

Агафья «заведовала столовой». С едой не бедствовали. Но с тревогой в последнее время стали поглядывать на убывающие запасы муки и крупы.

Были проблемы с водой. Для Лыковых «чистота» воды, по их вере, всегда была важной. Привезенная сюда посуда непременно «освящалась» в реке.

За водой к речке Агафья ходила непременно сама. Но в марте из-за болей в ногах и руках к Еринату с горы спускаться ей стало небезопасно. Чего бы проще доверить «подношение» Ерофею. Нет, не можно! Ерофея, окрещенного и отпустившего бороду, к воде все-таки допускать было грех. Какой же выход нашла Агафья? Переселилась с горы к самой речке.

Поставила палатку и там жила — варила еду, молилась. Палатка эта стоит и теперь, мы увидели ее сразу, как приземлились, — линялая парусина под кедром, поленница дров, кострище, «сигнальная» тряпочка от медведей…

По тону разговора, по мелким жалобам друг на друга было понятно: житье бок о бок в изоляции от людей было испытанием для обоих.

«Случалось, собачились, проявляли упрямство, которого у нас обоих в достатке». В ходу было даже смешное ругательство, привести которое соблазнительно, но удержусь вопреки нынешним вольностям со словами.

Не шутка — почти год рядом! «Бывали дни — решался: пойду пешком! Риск сгинуть в тайге не пугал. Останавливало другое. Больна же! Как ее бросить? Совесть потом замучает. Теперь все это надо будет объяснить жене, детям».

— Расставанье будет без слез?

— Да, пожалуй…

Не один раз по общему соглашению Ерофей и Агафья «дергали за веревочку» пресловутого «радиобуя». Но никакого сигнала отсюда не поступало. Ничего крайне опасного, правда, тут не случилось, а если бы и случилось, узнать об этом вовремя не пришлось бы — надежность техники, как видим, не стопроцентная. Не давал электричества и ветряк, привезенный сюда любителями эффектных жестов. Более уместными и естественными были бы свечи. Запас их кончился. Пришлось Агафье и Ерофею щепить лучину. Лучиной долгими зимними вечерами и освещались два «особняка» в таежном «поместье». В одном молилась Агафья. В другом маялся у маленького приемника Ерофей, слушая неспокойные вести «из мира».

На горячих ключах реки Абакан.

* * *

Улучив момент, идем с Агафьей к торчащему из высокой травы кресту. Некогда белый тесаный памятник на отцовской могиле от дождей потемнел. Уже более пяти лет Агафья одна…

Полагая, что тяготы минувших месяцев ее вразумили, в который раз заводим разговор о разумности перебраться к родне — «перевезем, поставим избу и помощь будет приходить вовремя». Пытаемся объяснить, почему не летают сейчас вертолеты.

Ответ прежний:

— Я там буду кашлять. Игорь Павлович сказал…

— Но ведь на горячих ключах собирается много хворых. Там кашель скорее может настигнуть.

Игорь Павлович сказал: на ключах можно…

Считая разговор оконченным, собеседница наша семенит в избу и возвращается с подношеньем — носками из козьего пуха, связанными зимой для Николая Николаевича. И сразу опять разговор о ключах. Лететь хочет прямо сейчас.

— А на кого же хозяйство оставишь?

— На Алексея. Он тут собирается жить. Его изба будет — эта, а эта — моя. Будем жить, как брат и сестра…

Агафья в этом году юбилярша. Ей пятьдесят.

— А тебе сколько? — спрашиваем Алексея.

— Мне тридцать четыре.

Что значит для него житье «как брат и сестра»? Улыбаясь, пожимает плечами.

— Ну поселюсь. Буду охотиться. Вместе будем вести хозяйство. Посеем рожь, чтоб зерно сюда не возить. Мельницу сделаю…

Знает ли Алексей, сколько людей уже сюда прибивалось и чем это кончалось?

— У нас так не будет.

— А как с верой?

— Окщусь по всей форме.

Понимает ли Алексей ответственность, которую берет на свои плечи?

— Понимаю, не маленький.

В алтайском селе Алексей, по рассказу его, живет одиноко, хозяйством — огород, лошадь, скотина. Отца его в здешних краях знают как таежного «шатуна». Появляясь в разных местах, след о себе оставляет всегда недобрый.

— Я с отцом по этой причине давно никаких отношений не поддерживаю.

— Смотри, — говорим, — все, что для блага Агафьи, — возраженья не будет иметь. Но ты сам хорошо видишь: она — ребенок, обмануть доверие ее — тяжкий грех.

— Я понимаю…

Вот и весь разговор. Агафья подходит и демонстративно становится с «братом» рядом.

* * *

Летчики и Николай Николаевич глядят на часы — на ключи Агафье ведь надо еще собраться. Но, оказывается, все у нее уже наготове. Отдает по хозяйству последние распоряжения. А трое мужиков — Ерофей и Алексей с загорелым приятелем — несут к вертолету «курортный» багаж — мешок с картошкой, сумочку с сухарями, с крупой, икону, книги, топор, бидончик и две вязанки стянутых проволокой дров — Агафья уже была на ключах и знает потребности «дикой» лечебницы. Сама Агафья в щегольских резиновых сапогах одолевает пространство воды к вертолету, держа в руках кастрюльку с вареной картошкой — не успела поесть в суматохе.

Крестясь, как в церковь, входит «курортница» по лестничке в вертолет.

Все, полетели!

В избе мы с Николаем Николаевичем выложили из рюкзаков обычный, всегда желанный набор гостинцев — батарейки, свечи, кое-что для хозяйства. А сумку с уже знакомыми таежнице апельсинами и лимонами прихватили с собой в вертолет. Был в сумке еще гостинец для Агафьи неведомый — бананы. Подняла брови.

— Це такое?

Из-за шума мотора объяснять было трудно. Я очистил банан, приглашая Агафью сделать то же самое. Качает головой, улыбаясь:

— Не можно…

Уже когда сели, отдал сумку подбежавшей к вертолету женщине, попросив Агафью по-опекать и объяснить ей, как обращаться с заморским фруктом.

Агафья подлечилась.

* * *

Для грядущего пропитанья таежницы завезли мы с Николаем Николаевичем Савушкиным три мешка муки, мешок пшена, мешок риса, мешок крупы ячневой, мед, разные огородные семена, предстоит при оказии завезти еще кур. Все это старанием директора Таштыпского лесхоза Юрия Васильевича Гусева куплено на пенсию Агафьи (она у нее, похоже, самая маленькая в стране — 19 тысяч в месяц), на деньги от издания книжки «Таежный тупик» и на деньги, поступившие от читателей «Комсомолки». Мы ни разу не просили их присылать.

Ответили всем, на что и как эта помощь будет потрачена. Сама Агафья поблагодарить всех не может. Мы это делаем сейчас от ее имени.

Спасибо всем!

И еще считаем важным сказать: к шумной кампании на радио по сбору денег «для полетов к Агафье» «Комсомольская правда» никакого отношения не имеет.

Хожденье по водам Во вчерашнем номере «Комсомолки» было подробно рассказано о посещении Тупика после нескольких месяцев полного отсутствия вестей оттуда. Рассказали мы, как жили, чем жили Агафья Лыкова и застрявший тут после зимнего промысла пушнины Ерофей Седов.

Ничего драматического в таежном уединении, слава богу, не произошло. Агафья, правда, сильно болела. Лечила свои простуды в «купели», сооруженной Ерофеем из бочки.

Навестил весною «усадьбу» медведь. У охотничьей собаки Ерофея появился приплод. Кончились свечи у живших «на два дома» таежников, жилища освещались лучиной. Вовремя был обработан и вовремя зазеленел огород. Вот и все события монотонной жизни.

Главным было ожидание, ожидание вертолета. И волнующей была встреча.

В хакасской тайге этим летом стоит небывалая для здешних мест жара. С Агафьей расстались мы на таежных горячих ключах, куда вертолетом ее доставили на леченье.

Горячие ключи на реке Абакан — это место, где из земли изливаются теплые (полагают, целебные) воды. Официальной лечебницы тут нет.

Дикарями прилетают сюда, наняв в складчину вертолет, страдальцы из разных мест — лечить ревматизмы, радикулиты, простуды. Живут кто как — в палатках, в дощатых кабинах с нарами. Еду привозят с собой. Живут табором, со всеми привычками и издержками нынешнего бытия.

Агафья уже была тут два раза и очень хотела после зимних болезней снова сюда попасть.

И вот встреча таежной знаменитости с людьми «из мира». Любопытство взаимное. И мне с фотокамерой тоже было интересно запечатлеть контрасты очень жаркого летнего дня. Агафья ни за что не хотела сбросить свою видавшую виды хламиду, а все остальные подставляли голое тело солнцу.

Фото автора. 30 июня, 1–4 июля 1994 г.

 

Операция «тигр»

(Окно в природу)

«Его убили! Его убили! Идите смотреть!»

Сотни людей из разных деревень протискивались ближе, чтобы взглянуть на тигра-людоеда, наводившего ужас на местных жителей. Теперь он был мертв. Вниз головой, со связанными лапами тигра несли на длинном шесте. Кое-кто пытался к нему прикоснуться — «набраться от зверя могучей силы».

Тигр, убивший десять людей и много домашнего скота, был долго неуловим. Пришлось привлечь охотников на слонах. И вот финал, один из драматических случаев в тысячелетних сожительствах рядом с людьми крупной красивой кошки.

Тигр в Индостане — пришелец с севера из Азии через Китай и Восточные Гималаи.

На Дальнем Востоке в снежных лесах у Амура он чувствует себя лучше, чем в знойной Индии. При жаре выше 40 градусов тигр становится почти неподвижным. Водоемы пересыхают, и все живое ютится там, где осталась влага. Тигры из этих мест не уходят даже при явной опасности. Зато в холодное время (ноябрь — январь), когда под луною на желтых травах засеребрится иней, тигры чувствуют бодрость.

В холодное время они образуют любовные пары, чтобы потом расстаться и жить отшельниками на избранной, ревниво охраняемой от других территории.

Южная зона была благодатной для тигров обилием дичи в лесах — олени, буйволы, дикие свиньи. Нападают тигры и на детенышей носорогов, слонов, в лагунах охотятся даже на крокодилов.

Соседство с людьми приучило тигров избегать столкновений. Человек, даже вооруженный копьем, был для зверя опасен. Но пока численность людей оставалась относительно небольшой, пока повсюду в Индии зеленели леса с обилием дичи, бенгальский тигр процветал. Старые или потерявшие силы в болезнях звери, случалось, нападали и на людей.

Истории тигров-людоедов в Индии широко известны. Бывали случаи — число жертв людоеда переваливало за две сотни, пока наконец его не приканчивали.

Огнестрельное оружие резко изменило ситуацию в пользу людей. Тигров били теперь по мере обнаруженья. А поскольку трофей был эффектным и сообщал человеку некую доблесть, охота на тигров сделалась привилегией богатых людей. Магараджи, приглашая на охоту англичан колониальной администрации и приезжих из метрополии, убивали тигров ежегодно помногу. Охота была безопасной — стреляли с сооруженных на деревьях засидок или же со слонов.

«Во всем животном мире нет зверя страшнее раненого тигра», — пишет некий Джордж Юл, не пострадавший, однако, от свирепого зверя. За двадцать пять лет пребывания в Индии Джордж прикончил 400 тигров. Но рекордсменом в таких охотах вошел в историю магараджа Сиргуджи. До своей кончины в 1958 году он застрелил 1707 тигров. Убийство тигров, кажется, было целью жизни этого человека.

Но иногда приходилось убивать тигров по необходимости. Об этом просили терроризированные людоедами жители лесных деревень. Охота на людоеда опасна и трудоемка. И, если учесть, что в 1902 году, по официальным данным, тигры в Индии порешили 1046 человек, ликвидация людоеда была делом подлинно доблестным. На этом поприще тут прославился англичанин Джим Корбет, книги которого издавались и в нашей стране.

Противостояние человека и тигра к началу этого века довело численность зверя в Индии до тридцати — сорока тысяч. Цифра эта по нынешним меркам немаленькая. Но против диких животных за истекшие десятилетия обернулся рост численности людей и нарастанье их хозяйственной деятельности. Исчезли большие площади лесов, а в оставшихся появился домашний скот. В результате исчезла дичь — кормовая база для тигров. Прибавим сюда браконьерство, пожаром уничтожавшее все живое в период, когда Индия, получив независимость (1947), была охвачена очень знакомой и нам лихорадкой — «теперь все наше».

К 70-м годам забили тревогу: «Тигров почти не стало!» С помощью международных организаций охраны природы пересчитали зверей. Итог — 1827 голов.

Тигр — животное яркое, интересное. Исчезновенье его на земле — потеря невосполнимая и печальная. В Индии тигра почитают эмблемой страны. И было сделано все возможное, чтобы его спасти. Тщательно продуманная программа «Тигр» начала действовать в 1973 году, и уже можно взглянуть на победы и поражения в важной работе.

Тигр-людоед, убивший 10 человек. Теперь он мертв.

* * *

Много часов наблюдал я за тиграми в делийском зоопарке, а потом о звере мы говорили с Нарешем Бэди — индийским зоологом и кинооператором. Со своим братом-фотографом и отцом — профессиональным зоологом Нареш был самым активным участником тв. программы «Тигр» — с помощью фильмов объяснял людям природные ценности. «Сначала девизом нашим были слова «Как спасти тигра?» Сейчас к ним прибавились новые — «Как от тигра спастись?» В этих формулах заключается драма сохранения редких животных в условиях крайне перенаселенной страны.

Программа «Тигр» началась с учреждения по всей Индии заповедников, где охоту на зверя решительно запретили. Запретили охоту и на всех животных, обеспечивающих тиграм существование. И эта мера сразу дала эффект. За год численность тигров выросла почти на целую тысячу. Но программа скоро забуксовала.

К концу 70-х годов резко изменилось поведение тигра. Раньше звери человека боялись, и только ослабшие, не способные овладеть привычной добычей решались охотиться на людей. Преуспев однажды в этой охоте, они потом, как пишет Джим Корбет, становились «профессиональными людоедами и этим самым подписывали себе приговор». Теперь звери, потерявшие страх перед человеком, уже не испытывали к нему никакого почтенья, и он становился объектом охоты. Этому способствуют трудности сохранения заповедников. Люди, несмотря на запреты, идут в лес за хворостом, украдкой пасут в нем коров. Сегодня тигрица, обремененная ждущим добычи выводком, убивает корову, а завтра и пастуха. И обнаруживает: пастуха убить даже легче.

А тигрята, поедающие человечину, — растущие людоеды.

* * *

Что делать? Стрелять тигров при первых сигналах о людоедстве? Но тогда операция по спасению зверя терпит фиаско. Людоеда сначала следует выявить, определить: убийство спровоцировано человеком, либо зверь уже пристрастился к легкой охоте. Разрешение на отстрел тигра может дать только облеченный полномочиями человек. И пока суд да дело, число жертв в деревнях достигало десятка, а кое-где больше.

В селеньях, граничащих с заповедниками, начались волненья, поскольку осмелевшие звери наведывались прямо к домам.

Пробовали отучать тигров от покушения на людей и таким способом. На опушках или в лесу оставляли специально изготовленные манекены с подведенным к ним электрическим током. Рассчитывали: тигр, испытавший электрошок, будет стороной обходить человека. Но эта затея ничего не дала. У тигров хватало ума отличать чучело от живого объекта охоты.

Нареш Бэди показал мне снимки и кинокадры людей, растерзанных тигром. Кое-кому удавалось спастись, и они рассказывали о пережитом, показывали страшные раны. Показал мне Нареш и кинохронику напряженной охоты за людоедом — слоны, вооруженные люди, охваченная волнением толпа деревенских людей…

Сейчас численность тигров в Индии превысила четыре тысячи. «Это предел, — говорит Нареш, — к большему стремиться незачем».

На отметке «жертвы с той и с другой стороны» колеблется стрелка противостояния тигра и человека. Драматическое противостояние. Зверь-людоед нетерпим, но «тигров можно понять», их поведение — это способ выжить в условиях, созданных человеком. Жалко людей. Но драматические жертвы — это плата всего человечества за неудержимый рост численности рода людского, оставляющего все меньше места на нашей планете для тех, кто имеет такое же право на жизнь, как и люди.

Размышления обо всем этом грустны. Но это одна из главных забот человека, стоящего на пороге нового тысячелетия.

  Фото автора.   8-11 июля 1994 г.

 

Таежная горемыка

(Окно в природу)

Зовут ее кабарга. Житель европейской части России такого зверя не знает. Это потомственный сибиряк, точнее сказать азиат, потому что водится (водился!) от Каспия до Охотского моря и в Гималаях Индии и Китая.

Кабарга — один из самых маленьких оленей. «Длина — один метр, высота — полметра, вес — один пуд» (шестнадцать килограммов). Рогов у оленька нет. Зато есть острые, свисающие с верхней челюсти два клыка, у самки — маленькие, незаметные, у самца — порядочные, в половину карандаша. Никто не видел, чтобы робкая кабарга защищалась этим оружием. Зато многие наблюдали, как самцы во время зимних турниров наносят друг другу ощутимые раны.

В Сибири я видел кабаргу лишь однажды — в горах Алтая. Испуганная, она подпрыгнула вверх неправдоподобно высоко (метров на шесть!) и застыла на скальном камне, собрав в одну точку четыре копытца. Фотокамеры со мной не было, был бинокль, и я как следует разглядел странного оленька. Цвет кабарги коричневый с пятнами «проседи». Зад чуть приподнят, и оттого кабарга казалась сгорбленной.

Запомнились четыре приметы в образе оленька. Выгнутая спина, огромные навостренные уши, клыки и большие, сильные, делавшие кабаргу похожей на кенгуру задние ноги. Передние ноги у оленька слабые. И по горной тайге кабарга не столько бежит, сколько прыгает, преодолевая завалы, и, спасаясь от преследования, вскакивает на прискалки, ни для кого не доступные, кроме нее.

Повадки этого оленька, по причинам, о которых надо сказать особо, людьми изучены хорошо и давно. Кабарга живет в горной тайге, предпочитая держаться в самых запущенных, непроходимых местах. Сомнительно, чтобы она искони любила эту угрюмость — жить приятнее там, где вольней. «Полюбить» таежную непролазность заставили вечные на нее гоненья. Так же вот собираются токовать на непролазные с чахлым лесом болота и глухари. (По свидетельству охотников, до ружейного времени токовали они на «веселых сухих полянах».) Так же «полюбили» пустынные, бесплодные холмы Вайоминга и Невады остатки американских мустангов, табуны которых паслись когда-то на просторных равнинах.

В горных таежных дебрях робкая кабарга никого не стесняет, никому не мешает. Ее питание летом — таежные травы. Зимой кабарга довольствуется лишайниками и мхами, свисающими с деревьев. Брэм, наблюдавший за оленьком в неволе, считал кабаргу «не одаренным сообразительностью, милым, пугливым животным». Дмитрий Лыков, посвящая в таежные тайны сестру Агафью, рассказывал: «Кабарга ленива. Далеко не уходит. Где встретил, там же через день увидишь ее опять».

Однако есть и у этого робкого зверя способы сохранять жизнь — прыгучесть, спасающая от преследователей на скалах, и способность, подобно зайцу, запутывать след. «Петляет, делает скидки в сторону и закапывается в снег», — пишет мне прибайкальский охотник. «Застигнутая врасплох кабарга теряется, топает ножками на одном месте и не бежит». Но это шоковое явление приходилось наблюдать и у крупных оленей. Знают охотники и предсмертный, как и у зайцев, крик кабарги — сигнал сородичам об опасности. Врагов у малютки-оленя много — волк, медведь, росомаха, лиса. Но самый страшный из всех — человек.

В Индии на ярмарке в долине Кулу увидел я ожерелье из тонких кинжалообразных клыков. Это были трофеи охотников на кабаргу. Продавались клыки и по отдельности для ношения на цепочке. Но это побочный продукт добытчиков кабарги. Пренебрегают охотники постным, не очень вкусным мясом таежного оленька.

Не ценится и шкурка его с ломким, непрочным мехом. Но тысячи лет Сибирь и Юго-Восточная Азия преследуют кабаргу из-за мускусной железы, которой природа снабдила самцов оленька. Образование это размером с детский кулачок расположено на животе кабарги и содержит в себе густую молочного цвета текучую массу, называемую сибирскими охотниками «струей». Пахучий продукт, играющий какую-то роль в интимной жизни малюток-оленей, стал для них роковым. Уже тысячи лет идет охота на кабаргу из-за этой желёзки, весящей сорок — пятьдесят граммов.

Железу, вырезанную у жертвы, охотник высушивает, превращая «струю» в буроватый, а затем черного цвета порошок, и продает за немалую цену.

Кабарга.

«Самый дорогой из всех естественных продуктов, — пишет японский журнал. — Один грамм — пятьдесят долларов!»

На Востоке интерес к мускусной железе кабарги прослеживается до туманных вековых далей. Марко Поло в 1300-м писал: «При полнолунии у кабарги вырастает на пупке кровяной пузырь, и тогда охотники отправляются ловить ее, вырезают этот пузырь, сушат на солнце и получают самый лучший бальзам, какой где-либо известен».

Такими были экзотические вести с Востока.

Европа в те годы еще не знала о ценностях «бальзама». Восток же приписывал «струе» достоинства подлинные и мнимые. Мнимых было немало, если учесть: с такой же меркой медицина подходила (и подходит сейчас!) к тигровым усам, к рогам носорога и всяким другим экзотическим редкостям, дающим якобы силу и исцеленье. В «струе» кабарги, так же, как в высоко ценимой на Востоке желчи медведей и в вытяжке из рогов оленей, высокоактивные природные вещества есть, и потому железа кабарги в век самолетов ценится так же высоко, как и во времена парусников Марко Поло.

В Индии в разговоре на эту тему биолог Рамеш Бэди вспомнил некоего ламу, «пришедшего из Тибета в Непал без гроша в кармане, но несколько железок кабарги, которые были при нем, позволили ламе быстро устроиться на новом месте».

В торговле русских с китайцами через Кяхту наибольшим спросом пользовались сибирские соболя, шкуры каланов и «струя» кабарги. В результате на Дальнем Востоке и на Аляске был выбит калан, к нулевой отметке в начале этого века был подведен соболь, и от Байкала до Охотского моря нещадно преследовали кабаргу.

Европа оценила продукт оленьей железки вовсе не за то, что веками ценил Восток.

Запах мускуса кабарги исключительно стоек, и парфюмеры стали применять его для «консервации», закрепленья духов. Один грамм мускуса на тонну парфюмерных снадобий — и запах будет более стойким во много раз.

Таким образом, против маленького оленька Восток объединился с Западом. Злополучная железка стала для оленька таким же проклятьем, как для слона бивни, как панты для оленя, как мех для соболя и калана. До начала этого века в Сибири и на Дальнем Востоке в год добывалось полмиллиона желез. И если учесть, что самца кабарги издали трудно различить с самкой, а в петли попадали подряд и взрослые, и детеныши, цифру истребленных животных надо утроить. Так же нещадно преследовали кабаргу в Китае, в Тибете и на южных склонах Гималаев в Индии. Чудо, что это существо, приспособившись жить в малодоступных для человека местах, сохранилось.

В бывшем Советском Союзе благодаря строгим мерам охраны были восстановлены почти полностью истребленные бобр, соболь, сайгак. Получила передышку и кабарга. И вот опять для животного наступили черные дни. За валюту сегодня продадут мать родную.

Кто же будет жалеть оленька с его драгоценной желёзкой? Бьют! Бьют бесконтрольно потерявшие совесть охотники. Бьют все, кто ищет «фарта» в тайге. Неопытный человек на выстрел к осторожному оленьку подойти не сумеет.

Применяют старинный способ. На многие километры перегораживают тайгу кольями и завалами и ставят в проходах петли. «Ужас! Тысячи петель!» — пишет в журнале «Охота и охотничье хозяйство» С. Курченко.

Охрана природы сегодня практически перестала существовать. Никто в тайге к грабителю приблизиться не рискнет. Попытки увещевать вызывают такую реакцию: «Проваливай, а то у тебя железу вырежем! Пикнешь — на том свете найдем!»

Что делать бедному оленьку, за три-четыре желёзки которого в Японии дают «Тойоту». Нет силы, способной остановить руку грабителя и в тайге, и на путях через границы. Одно спасение кабарги — подальше спрятаться от двуногого зверя, высоко ценящего надежность автомобилей, целебность лекарств и мазей и тонкую духовитость «Шанели».

  Фото из архива В. Пескова . 15–18 июля 1994 г.

 

Cтресс

(Окно в природу)

Мы беседовали с летчиком Михаилом Петровичем Девятаевым. Воздушные бои, плен с жизнью на грани смерти в фашистском лагере, бегство из плена на захваченном самолете…

Как все это мог выдержать человек? Что было труднее всего перенести?

Ответ неожиданный: «Труднее всего пережил время, когда через много лет все это вдруг стало известно людям, когда мне присвоили звание Героя Советского Союза, когда лавиной обрушились внимание, почитание. Для меня это была неимоверно трудная встряска — потерял сон, аппетит, тело покрылось сыпью. Обратился к врачам. «Стресс, — говорят, — стресс…»

* * *

Английское слово «стресс», введенное в оборот шестьдесят лет назад, вполне «обрусело». Буквальный перевод его — напряжение, но есть английскому «стрессу» эквивалент, звучащий по каким-то тайнам лингвистики очень похоже — встряска. На языке научном стресс — это реакция живого организма на любые предъявленные ему требования. Встряску могут вызвать холод, голод, травма, жара, сильный шум и многие другие физические факторы. Но вызывают ее и факторы психические: радость, конфликт, ощущение опасности. Встряска, заставляя организм приспособиться к «нештатной ситуации», вызывает в нем сложные нервно-физиологические процессы. Она может мобилизовать защитные силы организма, а может, напротив, их сильно ослабить.

Медикам хорошо известен феномен Великой Отечественной войны — солдат помногу часов лежал в снегу под обстрелом, форсировал ледяные потоки, мок под дождями — и никаких болезней, даже насморка! Зато с окончаньем войны болезни стали сильно преследовать воевавших, запас «мобилизованной и израсходованной прочности» иссяк.

Еще один пример у нас на глазах. Семья Лыковых одолела многолетние тяготы жизни таежных отшельников. Стабильность бытия и закалка помогали справляться с болезнями. Все изменилось после встречи с людьми. Лавина информации, мучительные вопросы — «а так ли жили?», ссоры в семье, невиданные ранее эмоциональные встряски подорвали, как можно думать, иммунную систему, и болезни, с которыми Лыковы раньше справлялись, стали валить их с ног.

Ошибка думать, что стресс — всегда явление отрицательное и что стрессов всячески следует избегать. Стрессы (встряски) — это сама жизнь. Они помогают спасаться от опасностей, преодолевать препятствия, подниматься на вершины человеческого духа в творчестве. Другое дело — стресс, вызванный катастрофой, непреодолимой болью, душевными страданиями. Сила такого стресса может быть продолжительной. И тогда есть опасность гибели организма.

Но чувствительность к напряжениям-встряскам бывает разная. Одному «кол на голове теши» — и хоть бы что! Другого ранить можно одним только словом.

Предельная мобилизация сил иногда дает животному несколько спасительных для жизни секунд.

* * *

Стрессам подвержено все живое. Все должно приспосабливаться к резко и часто неожиданно меняющимся условиям. Но «шкала» приспособленности у разных видов живого мира и разных особей не одинакова. На моей совести смерть дикобраза. Я усиленно его преследовал с фотокамерой во дворе знакомого натуралиста. Дикобраз пытался забиться в угол, а мне он нужен был на просторе. В результате зверь неожиданно повалился и протянул ноги. «Стресс… — сказал мой приятель. — Но ты сильно не переживай. Я должен был тебя предупредить: дикобраз — существо нежное».

«Существом нежным» является и великан-лось. Сейчас лосей вблизи городов повыбили. А лет двадцать назад в летнюю пору лоси часто ночами забредали в Москву. Сами выйти из лабиринта домов они не могли. Приходилось их усыплять, увозить. Но делалось это для успокоения взволнованных горожан. Усыпленный лось, как правило, все равно погибал от пережитого стресса.

А древнейший житель земли опоссум от волнений, кажется, не страдает. Забравшись в курятник и охмелев от крови, он часто тут же ложится спать. Легко представить, какие кары обрушивает на разбойника фермер. Частенько опоссум прикидывается уже мертвым, и владелец кур идет за лопатой, чтобы его зарыть. А опоссум, приоткрыв глаза, тихонечко удирает. Ему надо лишь зализать раны. От стресса он не страдает.

Стресс у животных могут вызвать разные причины. На Камчатке я наблюдал: лисицы на звероферме грызли себе хвосты. Причина: стресс, вызванный теснотой клеток. Куница в неволе может «затаскать» детенышей, перемещая в зубах их с места на место в состоянии стресса, вызванного беспокойством за судьбу малышей.

Почти всегда стресс вызывается перенаселенностью. Особи одного вида у некоторых животных способны переносить друг друга лишь на какой-то критической дистанции.

Скученность резко меняет их поведение. Это многократно проверено на мышах и крысах. Две крысы в вольере живут спокойно — у каждой свой угол. Четыре крысы уживаются мирно. У десяти уже начинается выяснение отношений. А у большого числа крыс и мышей на маленькой площади стресс совершенно меняет поведение. Сразу же выявляются агрессивные особи. У всех повышается кровяное давление. Животные начинают друг друга кусать. Некоторые гибнут от инфаркта.

Все живое ищет защиты от стрессовых перегрузок. Одному человеку довольно выспаться (маршал Жуков после сражения под Москвой заснул так, что даже Сталину вынуждены были сказать: «Не можем разбудить»), другие идут к психиатру или священнику, третьему довольно прогуляться в лесу с рюкзаком и посмотреть ночью на звезды. А кто-то «смотрит в бутылку», «садится на иглу». И, бывает, простая надпись в метро «Выхода нет» оказывается последним доводом для потери самого дорого, что может у человека быть, — самой жизни. Не ясно почему, но наибольшую склонность к самоубийствам мировая статистика обнаруживает у венгров.

Чтобы снять напряжение, психологи придумали множество ухищрений. Монотонную изнуряющую работу на конвейере разнообразят хотя бы чем-нибудь, заставляющим «шевелить мозгами». Некоторые фирмы за рубежом вовсе не ради шутки выставляют куклу — изображение хозяина предприятия, чтобы каждый, кто хочет, мог бы по ней ударить. Это способ выпустить пар напряжения. Природой способ запатентован давно. Битье тарелок при ссоре в доме — разновидность этого способа. Стучание по столу кулаком — это подсознательное сокрушение кого-то. Очень часто подобное наблюдается и у животных.

Однажды я подбирался к гнезду сороки. Птица хорошо меня видела и стрекотала так, что все кругом знали: совершается что-то неслыханное. А я все лез через черемуху. Сорока «мысленно» разрывала меня на клочки. Но фактически сделать ничего не могла и «замещала» уничтоженье меня ударами клюва в сук. Явление это называется реакцией замещения.

* * *

Со стрессом связаны некоторые физиологические процессы в живом организме. Лет двадцать назад вздумал состязаться на лыжне с незнакомым мне человеком. В азарте гонки и на пределе возможностей я почувствовал резкий болезненный толчок в левой части живота. Гонку я проиграл, но в столовой санатория соперник меня поздравил с хорошим бегом. Оказалось, я состязался с чемпионом Урала по лыжам. Я рассказал чемпиону о толчке в животе и узнал: организм хранит для стрессовых физических напряжений у селезенки хорошую порцию крови и в критический момент пускает ее в оборот.

Описывая страх, мы говорим «волосы стали дыбом». Волосы вздыбились не от страха. Это способ при угрозе показать противнику свою величину. Происходит это помимо воли владельца волос и наблюдается также у многих животных.

Есть и еще одно автоматическое «реле», срабатывающее в момент встряски, вызванной очевидной опасностью. Вот вы видите на столбе у дороги или на сухом дереве у опушки сидящего канюка. Увидев приближение человека, птица волнуется, напрягается. Признак этого не только во внимательном взгляде. Вот полетела вниз белая струйка помета. Это сработало «реле», освобождающее кишечник, облегчающее птицу на взлете.

Вариантов этого механизма много. Однажды с подветренной стороны я близко подкрался к лосю. Зверь опасность почувствовал. Но не мог понять, с какой она стороны. Я видел, как прядали уши лося и как он мочился — организм облегчался для бега. А вот запись рассказа о волке. «Один из обложенных флажками старых зверей понял: спасение там, за линией красных тряпочек. Но волк этих тряпочек страшно боялся, он полз к ним на животе, оставляя сзади струю помета. Явление это известно под названием «медвежья болезнь», поскольку часто наблюдается у этого крупного зверя.

Человек в этом ряду примеров — не исключенье». «Медвежья болезнь» может случиться у человека при явной, большой опасности. Вот откровенный рассказ американского космонавта Эдвина Олдрина. «Весь мир, затаив дыхание, наблюдал за нашими первыми шагами на Луне. И кто в ту минуту не знал, что происходит с одним из героев. Только благодаря специальному устройству скафандра я не почувствовал себя мокрым». Стресс!

* * *

Есть опасность громадного опустошительного стресса и для всего человечества. Вызвать его может уже очевидное перенаселение земного шара людьми. Каждому человеку нужен хотя бы кусок хлеба и стакан чистой воды. Ресурсы планеты этому растущему спросу соответствовать бесконечно не могут, тем более что все хотят жить, «как американцы». Биосфера Земли не способна выдержать таких требований со стороны одного из ее все подавляющих живых существ. Неизбежно резкое падение численности людей в первую очередь там, где плотность их обитания особенно высока, где она продолжает расти и где кусок хлеба и стакан воды уже стали жгучей проблемой. Стресс, вызванный этим, будет толкать людей на истребление друг друга.

Мысли не новые. Их высказывали давно. От них отмахивались: де человек найдет способ выживанья для всех. Но то, что сейчас происходит в африканской Руанде, заставило «автомобильный и компьютерный мир» содрогнуться — люди истребляют друг друга по каким-то непонятным причинам. Между тем причина ясна, логична и вполне согласуется с биологическими законами.

В Скандинавии каждые четыре года наступает пик численности маленьких грызунов леммингов. Что происходит при этом?

Миллионы зверьков в странном возбуждении устремляются из тундровой зоны на юг и почти полностью погибают. А через четыре года все повторяется вновь. Так механизм стресса регулирует численность безмерно плодящихся организмов. Не будем проводить четкую параллель между человеком и маленьким леммингом, в их существовании на земле очень много различий. И все же, все же…

Происходящее в Руанде заставляет думать об общем универсальном законе жизни. Земные цивилизации могут погибнуть, если люди не сумеют обуздать растущую свою численность и не сумеют ограничить свои потребности. В этом смысле принцип «производить все больше» порочен, он кончается тупиком. При нем вселенский Стресс неизбежен.

  Фото из архива  В. Пескова. 5 августа 1994 г.

 

Рыба-загадка

(Окно в природу)

Вечер душного жаркого дня. Солнце скрылось за лесом. Ветер улегся в травах, и вода стала зеркалом. Пахнет погожим сеном, пижмой.

Сухо трещат кузнечики и скрипят уключины лодок — ставим снасть на угрей. Снасть современная — бабышка из белого пенопласта, и от нее в глубину — леска с грузом. Приманка — пучок почти сварившихся в банке червей.

Теперь только ждать, сидя у костра. Бабышки стоят рядком от берега к берегу. Их видно даже в потемках при свете звезд. Если какой-нибудь поплавок «покинул строй», значит, увел его уторь. С темнотой эта странная рыба выходит кормиться, новичок, радуюсь тишине, огню костра, зеркальной воде, чмоканью подлещиков в заводи. Но опытные ловцы хорошо знают: угри лучше ловятся в дождь, в непогоду, почему-то очень любят грозу. Это наблюдение подтверждается — белый строй поплавков сегодня никем не нарушен. Близко к полуночи светим фонариком на воду — никаких изменений. Под погремушки кузнечиков засыпаем в палатке.

Утром — туман. Травы согнуты тяжестью предосенней росы. Фыркает где-то лошадь в луках. Что там на воде с поплавками? «Есть один червячок…» — нарочито небрежно отзываются с лодки. Угрей тут, смотря по размерам, называют либо «червями», либо же «анакондами». То, что снимаем с крючков, тянет лишь на «червей» — каждый угорь примерно по локоть. Все живые, скользкие — удержать в кулаке невозможно. И, конечно, эта странная темно-зеленая с белыми животами добыча на рыбу никак не похожа — змеи!

Мальчишкой, помню, разглядывая репродукцию фламандской картины «Рыбная лавка», я был поражен: зачем же вместе с рыбами продавать змей?! Позже узнал: то были угри. Увидел эту рыбу впервые, уже работая в «Комсомолке».

Юхан Смуул пригласил меня в гости в Эстонию, на остров Муху. Там с рыбаками мы выбирали из моря перемет. На крючках висели уснувшие за ночь крупные окуни и живые, отчаянно не хотевшие переселяться в лодку угри. По стандартам моих подмосковных друзей, то были «анаконды», удержать без «рабочей рукавицы» их было нельзя.

Угорь похож на змею.

В обед за столом Смуула мы лакомились угрями. Жирная сладкая рыба шла только с уксусом. Но соседский рыбак принес тройку копченых угрей, и я понял, почему эта рыба для прибалтийских гурманов ценится выше любой другой.

Позже для передачи «В мире животных» снимали мы ловлю угрей. Проверяли их на живучесть, способность двигаться посуху (по росной траве), брать верное направленье к воде. И всякий раз, наблюдая угрей, я думал: змея же, змея! Однако к змеям утри имеют такое же отношение, какое киты к рыбам. Сходство лишь внешнее. Угорь — рыба, правда, очень своеобразная.

В Центральной России угря не знают. Зато к реках, в прудах и озерах Прибалтики угорь всегда был рыбой обычной. Это касалось и всей Европы, реки которой текут в Атлантику. Рыбу всегда ловили в Исландии, Англии, Франции, Италии, Германии, в скандинавских странах, в части российских, связанных с Балтикой.

И со времен Аристотеля было тайной: как эта рыба рождается? Никто никогда не видел, как нерестятся угри. Полагали, что они «зарождаются из озерного ила» или что в угрей иногда «превращаются дождевые черви». Ученые-ихтиологи улыбались, читая просвещенных своих предшественников. В прошлом веке уже понимали, что угри нерестятся где-то в соленой воде океана. Однако места нереста и пути миграции змееподобных рыб были проведаны только в начале этого века.

Сегодня известно: личинки угрей (крошечные двухмиллиметровые прозрачные существа) появляются в толще воды знаменитого Саргассова моря и являются частью его планктона. Они поднимаются к поверхности океана и постепенно превращаются в плоские стекловидные листики — не очень заметные для хищников и хорошо приспособленные к океанскому дрейфу.

Транспортным средством в Европу для них является Гольфстрим. Не быстро, но верно, могучее течение несет личинки к пресной воде. Полупрозрачные плоские «листики» превращаются постепенно в «стеклянные гибкие палочки» размером с половину карандаша. Исландии они достигают на третий год странствия, Скандинавии — на четвертый и пятый.

В пресной воде полупрозрачные змейки превращаются в угорьков — прожорливых донных хищников, не брезгующих ни живым, ни мертвым мясом, поедающих лягушат, улиток, рыбешек, червей и растительный корм.

В любой книжке об этой рыбе мы найдем утвержденье: угри ночами по мокрым травам способны переползать из водоема в водоем, даже кормиться могут на суше, отдавая предпочтенье молодому гороху. Физиология рыбы как будто дает такую возможность. Угорь лишь на треть кислорода усваивает жабрами, две трети — слизистой кожей. Но вот в переведенной недавно с английского книге читаю: «Вопреки распространенному мнению по земле угри не путешествуют, а в изолированные водоемы проникают через подземные водотоки». Сказано категорично, однако неубедительно. Что значит подземные водотоки? Их ведь немного. А может быть, все-таки ночью по росным травам? Свидетельство очевидцев (видел сам!) услышать было бы интересно.

В прудах и озерах угри растут и нагуливают жирное тело (по Сабанееву) до четырех килограммов веса. Рыба эта ночная, днем предпочитает отлеживаться, «свернувшись веревкой», в укромных илистых и тенистых местах. Все рыбы обладают исключительным обонянием, угорь среди них — рекордсмен. Знатоки говорят: «В незагаженное прежде Онежское озеро довольно было уронить несколько капель розового масла, чтобы угорь почувствовал его присутствие». Приманку-насадку угорь находит легко и жадно хватает ее, оказываясь на крючке «автоматически». Немалых усилий стоит извлечение из усеянной мелкими зубами пасти.

На рану рыба-змея крепка. Обильная слизь позволяет быстро ранение залечить. А кровь угря считается ядовитой.

Живучесть угря велика. «Во влажном прохладном погребе угри, на пробу, жили до семи-восьми дней». Срок жизни угрей в природе (до поры размножения, означающего также и смерть) — от семи до пятнадцати лет. Но в маленьком, лишенном выхода водоеме подопытный угорь (по Сабанееву) прожил тридцать семь лет. Рыба эта очень подвижная. Все время ищет жизненное пространство. Из Средиземного моря часть угрей попадает в Черное и отсюда в некоторые реки этого бассейна.

Из рек, текущих в Балтийское море, по каналам и разветвленным, не всегда означенным на картах капиллярам водной системы угри достигают Волги и некоторых ее притоков. Но это «заблудшие» угри. Пути назад, в океан, для них нет.

Любопытно, что в пресных водах обретаются почти исключительно самки угрей. Более мелкие (до пятидесяти сантиметров) самцы держатся прибрежной зоны морей или же в устьях рек. Они ожидают, когда половозрелые самки рунным (массовым) ходом начнут скатываться из пресных вод в море, и тут начинается совместное свадебное и последнее путешествие змееподобных рыб. (Отнерестившись, угри погибают.)

Еще в пресной воде самки обретают брачный наряд: становятся желтыми, потом серебристыми, у них увеличиваются глаза. Попав в соленую воду, угри перестают питаться. Созревание половых продуктов (икры и молок) идет за счет жира, накопленного в теле угрей. Жиром же обеспечиваются энергетические затраты движения против Гольфстрима. Не слишком хорошие пловцы (около пяти километров в час), угри к Саргассову морю обречены плыть долго. От истощенья у них размягчается скелет, они слепнут, теряют зубы.

Некоторые ихтиологи считают, что все угри гибнут в пути, не достигнув места, где должны нереститься. И свадебная их одиссея кончается драматически — «у них изначально нет сил достигнуть Саргассова моря». Кто же, однако, там нерестится? Полагают, что нерестятся угри, которые вырастали в пресных водах Америки и которые в близкое Саргассово море добираются без труда. Они, как считают, поставляют личинки, которые Гольфстрим вносит в Европу. Но это только предположенье, нуждающееся в подтверждении. Во всяком случае, вылавливать всех угрей, валом идущих по рекам Европы «на гибель», пока считают опасным, вдруг часть из них Саргассова моря все-таки достигнут…

Большинство живых организмов чутко реагируют на соленость воды. Пресноводные в океанской воде погибают, морские организмы не живут в пресной. Угри, как видим, интересное исключение. Часть жизни они проводят в соленой воде, другую — в пресной. Но исключение не единственное. Вспомним лососей — кету, горбушу, кижуча, нерку, чавычу. Та же история: часть жизни в пресной воде, а часть — в соленой. Но есть и большое различие. Лососи в пресной воде (в чистых ручьях и речках) рождаются и скатываются в океан, где вырастают в огромных и сильных рыб, которых инстинкт размноженья влечет опять в пресноводные речки. Угри же в океане родятся, а вырастают (чтобы стремиться потом на родину) в тихой пресной воде прудов и озер.

Вы спросите: а ловля угрей в Подмосковье, как попали они сюда? Конечно, не своим ходом!

Уже много лет в значительные водоемы серединной России угрей поселяют. Маленькими («стеклянными») их ловят французы в момент, когда из океана огромным числом они устремляются в реки. В воде, насыщенной кислородом, маленьких угрей самолетами доставляли и выпускали в Селигер, Сенеж, в хранилища, из которых Москва пьет воду. Угри тут чувствуют себя превосходно и очень изобретательно расселяются, пользуясь малыми водотоками, болотцами и канавами, а может быть, все-таки ползают и по травам.

Мы ловили угрей на реке Озерне. Но попадаются они иногда и в торфяных ямах, в затопленных карьерах. Представляете удивление рыбака — ловил карасей, а выудил вдруг нечто, похожее на змею. Опытный рыболов обрадуется, новичок же может и испугаться.

Угри, поселенные в водоемы «на вырост», — заложники своей судьбы, на нерест им не выбраться. Два исхода — состариться и умереть либо попасть на крючок. При таком положении прироста угрей быть не может. Только убыль. Восполнять ее можно, выпуская все новые партии молоди. Пока, несмотря ни на что, этот процесс не прерван.

Фото автора .  19 августа 1994 г.

 

Время волков

(Окно в природу)

Время волков… В этих словах каждый справедливо усмотрит образ текущего бытия. Подлое, неуютное, безжалостное время. Но посмотрим, каково живется Природе в годы человеческих потрясений, получают ли передышку «братья меньшие» от гонений двуногих братьев или гонение возрастает?

Готовясь к Грюнвальдской битве, в лесных пущах Литвы и Польши для прокормления войска «добыто было бесчисленно вепрей» (кабанов). Войско Ивана Грозного в походе на Казань кормилось лосятиной. «Провиантные отряды» царя лосей перебили много. Правда, не настолько много, чтобы зверь стал редким.

Более поздняя бесконтрольная охота на зверя из-за мяса и из-за кожи на штаны офицеров (лосины) лось в прошлом веке стал такой редкостью в средней России, что о каждом где-либо замеченном писали газеты.

Годы революции и Гражданской войны в начале этого века подчистили остатки лосей, бобров, соболей и сайгаков. Понадобились чрезвычайные законы и меры, чтобы эти животные снова стали обычными.

Что наблюдаем сейчас? Лосей, завсегдатаев леса лет двадцать — тридцать назад, сейчас почти не встречаешь, изведены браконьерами.

Лисиц нещадно и бесконтрольно преследуют из-за шкурки. Медведей бьют иностранцы (этот «спорт» богатым людям доступен теперь в России и на Аляске). Безнаказанно убивают маралов, кабаргу и сайгаков. Бьют даже тигров, которых осталось в Уссурийской тайге считанное число, открыто предлагают в каталогах «тигровые шкуры для ваших спален и офисов».

Волчьи времена!

Ну а что сами волки? Волкам передряги людского мира всегда на пользу. Летописцы, не сознавая этого, годы народных бедствий метили разгулом зверей: «Все впрахе и впусте; одне токмо волки рыщуть». А знаменитый русский натуралист Леонид Павлович Сабанеев, приглядываясь к событиям, вывел почти что формулу: «Рост численности волка в России всегда совпадал с годами разрухи и бедствий народных».

Сказано это было в прошлом веке после войны с Наполеоном, в пореформенной России. И все, что было позднее, подтверждало проницательное наблюдение. Первая мировая война и следом за ней Гражданская волкам были «на руку». Разорение деревни в 30-х годах, дальнейшие над ней эксперименты — укрупнение колхозов, объявление тысяч деревень неперспективными — давали волкам простор и волю их нраву.

Волк — сильный, умный и не трусливый хищник, человека смертельно боится. Даже в крайних случаях, когда надо защитить детенышей в логове, когда любой зверь ляжет костьми за потомство, волк трусит. К логову можно подойти без ружья и безнаказанно взять волчат — волчица скрытно и, вероятно, с материнской болью будет наблюдать похищенье, но не покажет себя. Таков результат длительного и постоянного гонения на волков. Жестокая селекция сделала дело. Те, которые защищали потомство, погибали. Выживали осторожные, терпеливые. И осмотрительность эта закрепилась, как сказал бы ученый, на генетическом уровне.

Волчата в логове.

Живя с человеком издавна бок о бок, в доружейные времена волк, надо думать, вел себя по-иному. Наверняка пытался защищать выводок и смело вступал с человеком в кровавый спор, покушаясь на жеребенка, теленка, ягненка. Несомненно, были случаи и прямой охоты зверя на человека. С тех не таких уж далеких времен у всех народов сохранилось зафиксированное в фольклоре убеждение, что встреча с волком опасна. И хотя волки сами сегодня людей страшатся, любой слух о нападении зверя принимается почти без сомнения, множится, обрастая «достоверными» подробностями.

Люди, хорошо знающие нынешние повадки волков, скептически отвергают любые известия о нападении. И сформировалась другая крайняя точка зрения: волки на человека не нападают.

Не преувеличивая опасность волков, все же надо сказать: точка зрения эта неверная. За двадцать пять лет я собрал достаточно информации, чтобы сделать вывод: волки на человека все-таки нападают. Случается это редко, можно даже сказать, крайне редко. Но с жертвами нападений я сам говорил, переписывался, расспрашивал свидетелей.

Следует различать причины их столкновения с человеком. Одна из них — бешенство зверя. Большинство нападений связано с этой очень опасной (заражающей и людей) болезнью волков, собак и лисиц.

Несколько лет назад в «Комсомолке» я рассказал почти фантастический случай. В мордовской деревне Шейн-Майдан зимним вечером волк сбил с ног колхозницу (Антонину Семеновну Грошеву), шедшую с фермы домой. Вот как она написала мне о случившемся: «Я подумала: ну вот она, смерть. Если бы не пуховый платок, так бы оно и было — зверь вцепился мне в горло. Я схватила руками его за челюсти и стала их разжимать. А они, как железные. Но откуда-то силы взялись. Когда разжала, правая рука скользнула в пасть, и я, не соображая, что делаю, вцепилась в волчий язык. Наверное, от этого волку сделалось больно, потому что он перестал рваться, а я смогла подняться на ноги и стала кричать: «Помогите!» Но никто не услышал».

Далее Антонина Семеновна рассказывает, как, пятясь, она почти километр шла к дому, не выпуская из сжатого кулака волчий язык. Во дворе не потерявшая присутствия духа женщина стала колотить зверя лопатой, потом деревянным дверным засовом. Когда волк рухнул, женщина потеряла сознанье. Медики, подозревая бешенство волка (он действительно оказался бешеным), приняли нужные меры, и Антонина Семеновна Грошева осталась живой.

История исключительная. И я тщательно все проверил, прежде чем о ней написать. «Рядовых» случаев, связанных с бешеными волками, много. Как правило, зверей, теряющих в этих случаях чувство самосохранения, удается убить. Человеку же надо немедленно обращаться к врачам — бешенство, если меры принять запоздало, кончается смертью.

Но бывает, что и здоровые волки атакуют людей. Почти всегда случается это в азарте разбойной охоты. Волк в овчарне (или же возле стада, отары), а человек защищает свое добро. При этом волк хорошо понимает: палка в руках человека или ружье.

И, наконец, ситуация особенно драматическая, особенно спорная — нападения зверя на человека как на объект охоты. Это может случиться, когда численность волков стремительно возрастает, когда их мало преследуют и когда их «шалости» остаются безнаказанными и волки перестают человека бояться. Первый шаг к людоедству может сделать старый, ослабший зверь либо волчица, которой трудно прокормить выводок, уже выросший, но еще не способный самостоятельно добывать пищу. Объектом нападения почти всегда становятся дети.

Кировский охотовед Михаил Павлович Павлов, хорошо знающий биологию и повадки волков, собрал обширный материал о случаях нападенья волков на людей. Почти все они относятся ко времени Отечественной войны, первым послевоенным годам и вполне объяснимы — волков было много, давление на них почти совершенно отсутствовало, и выросло несколько поколений зверей, у которых страх перед человеком стал притупляться. (То же самое сейчас наблюдается в Индии, где запретили охоту на тигра, и немедленно повсеместно стало расти число зверей-людоедов.) Павлов в своем исключительно интересном исследовании «Волк» рассказывает, каких трудов стоило справиться с «распоясавшимся» зверем после войны — созданы были специальные группы охотников, использовались яды и авиация.

Для нас, в России, где волки по-прежнему многочисленны, все реалии книги Павлова узнаваемы. Но в Швеции, где были опубликованы главы из книги «Волк», поднялся великий шум: «Волк-людоед? Не может такого быть!» Реакция эта очень понятна.

В Швеции, где волков осталось с десяток или чуть больше, их не просто оберегают, что понятно и, конечно, разумно, но даже «хотели бы волка причислить к лику святых». Трезвые люди, пожелавшие разобраться в фактах, догадались заглянуть в «доружейного» времени церковные записи. Обнаружилось: и в Швеции волки, когда их было много и когда людей они не страшились, позволяли себе рискованную охоту. И тут пострадавшими были дети. Европейская сказка о Красной Шапочке рождена не на пустом месте…

Против волка не надо возбуждать ненависть. В диких природных сообществах зверь этот — звено важно-необходимое. Там же, где властвует человек, конфликты с ним неизбежны. И самое разумное: не стремясь совершенно истребить интересного умного зверя, все же надо его постоянно держать в узде.

Сегодня у нас узда эта явно ослабла. Охота на волка весьма трудоемкая и не дешевая. А прежние «честь и доблесть» такой охоты многими позабыты. Разруха в полном соответствии с формулой Сабанеева вовсю «на волка работает». С разных сторон идут вести о росте численности зверей. Никого сейчас уже не волнуют многозначные цифры людей, погибающих от разбоя и на дорогах. А вот если волк, как ягненка, схватит где-нибудь «Красную Шапочку», будет шок, объявится новое зло, а для борьбы с ним, конечно, новый указ президента.

Но указом волков особенно не проймешь.

И «на закуску» любопытнейшее свидетельство о волках — кого бы думали? — зачинателя русского футуризма Давида Бурлюка.

«Иван Васильевич любил… по свежему снегу на… санках-козырьках… прокатиться. Случилось только, что однажды, когда он с утра уехал таким манером, перед вечером на двор обратно примчался конь, в мыле, весь трясущийся, с глазами, кроваво заведенными. Чуя недоброе, снарядили верховых навстречу Ивану. А позже и все происшедшее было восстановлено и передавалось так: Иван Васильевич сделал на своих козырьках уже более полдороги, как вдруг он увидел на конце поля, которое переезжал, две черные точки… Конь заострил уши и стал нервничать… А волки, это были они, кругами шли по полю, все туже заворачивая узел своего бега…

Еще через несколько мгновений лошадь вывернула Ивана из козырьков и в ужасе исчезла…

А Иван… стал хладнокровно шагать до дому…

Звери продолжали кружить вокруг намеченной добычи своей. Круги их… становились все уже… Наконец, наступил момент, когда звери бросились с двух сторон к Ивану под ноги с намерением повалить обреченного человека.

Быстрым движением, однако, хладнокровно Иван изловчился и схватил дюжих зверей каждого одновременно за кожу на крепких шеях их…

Иван продолжал идти… Теперь волки, напуганные, в свою очередь, случившимся, роняли пену из страшных раскрытых пастей своих, угловатыми лапами упираясь в дорогу.

Держал Иван Бурлюк волков, как на железных палках, отведя их в стороны от себя, чтобы не укусили за ноги…

Когда верховые увидели Ивана Васильевича с пригорка, они успокоились:

— Иван Васильевич у Симерницких двух борзых купил…

Но, подоспев ближе, по бледному лицу Ивана Васильевича, по волосам, растрепанным и сбившимся, по шапке потерянной поняли недоброе.

Волков убили. Рук человека, потерявшего дар речи и память, разжать не могли. Через несколько дней деда Ивана похоронили…»

Вот такая история. Бурлюк — натура художественная, мог, украшая свою родословную, малость пофантазировать. Но вполне возможно, что все так и было.

  Фото автора .  26–29 августа 1994 г.

 

Каннибализм

Каннибализм в переводе с французского — людоедство. Но есть толкование слова более широкое, биологическое, означающее поедание себе подобных, — внутривидовое хищничество. На этом снимке — пример каннибализма, лягушка-бык пожирает зазевавшуюся соплеменницу.

Видеть проявление каннибализма всегда неприятно. Явление это не такое уж редкое, хотя и выходит из привычных естественных норм.

Часто каннибализм вызывается голодом. Но есть и случаи «узаконенные», когда поеданье собрата обеспечивает выживание вида.

Однажды в пойменных окских зарослях я набрел на маленький бочажок. В светлой воде все просматривалось до дна. Приглядевшись, я увидел резвую стайку мальков-окуней. Как-то им тут живется? Оказалось, не очень спокойно. После весеннего половодья в маленькой водной ловушке вместе с мальками остался и взрослый окунь. Есть ему было тут нечего, и полосатый хищник вылавливал, возможно, собственное потомство.

Во время уженья рыбы в Каракумском канале в каннибализме мы уличили даже вегетарианца сазана. На живца (маленького сазанчика) попался здоровенный сазан-папаша.

Все объяснялось просто. В нагретую воду недавно прорытого ложа из холодной Амударьи устремились косяки рыб. А есть им нечего, дно у канала еще ничем не поросло. Вот и началась охота больших вегетарианцев за маленькими.

А хищные щуки, кажется, вовсе не делают различий между «своими» и «чужими». Чистишь щуку, а в ней другая, поменьше.

У наземных животных каннибалами часто становятся волки. Вечно голодные звери в критических ситуациях легко переходят черту запрета. Жертвой обычно бывает раненый или ослабший собрат. Рысь при обилии зайцев способна задрать лису, но есть не станет, лиса ненавистна рыси как конкурент. Однако в голодные годы не до разборчивости, голенастая кошка может прикончить даже себе подобную.

По наблюдению зоологов, каннибалами чаще становятся самки животных. А у медведей — наоборот. Вылезший из берлоги голодный самец прикончит маленьких медвежат, если мамаша их будет беспечна. Но обычно медведица постоянно настороже и свирепо гонит разбойника.

Явление это, надо думать, характерное для медведей. Сами малыши знают, что надо делать, когда в поле их зрения появляется папа-громила. Они немедленно взбираются на деревья, причем не толстые, куда медведю никак не забраться.

В этом от рождения запрограммированном поведении можно усмотреть моменты естественного отбора. Медведь в природе врагов не имеет.

И потому самец выполняет роль щуки, заставляющей карася не дремать, — «выбраковывает» не очень жизнеспособных.

Каннибализм у медведей может стать частью характера отдельных особей. Рядом с Лыковыми в таежном уединении несколько лет жил «добрый медведь». Добрососедство простиралось до того, что зверь следовал за людьми, когда они собирали урожай с кедров, и кормился остатками сбора. Идиллия кончилась с появлением «большого недоброго медведя».

Пришелец, заломавший и сожравший собрата, стал источником постоянной опасности для людей. А недавно костромские охотники рассказали мне о медведе, который специализировался на каннибализме и заломал несколько даже более крупных сородичей.

Грешок покушения на собратьев недавно зоологи обнаружили и у львов. Тут каннибализмом движет не голод, а домогание самки. Пришлый лев изгоняет из прайда самца-отца и как добычу уносит у самки детенышей, чтобы вернуться к ней не имеющим помех любовником.

Случаи каннибализма англичанка Джейн Гудолл обнаружила у шимпанзе, не брезгующих, как оказалось, мясной пищей и умеющих хорошо охотиться. Но тут «обезьяноедство» одной из самок и воспитанной ею дочери рассматривается как резкое отклонение от нормы в сложной социальной жизни этих животных.

Так это бывает у лягушек-быков.

А вот случай, когда покушение на собрата является нормой или почти что нормой, помогающей выживанию вида. У хищных птиц (орлов, ястребов) при недостатке корма более сильный птенец может закусить слабым, и родителей это не беспокоит — важнее вырастить одного сильного, чем двух или трех слабых.

Но эту «норму» надо считать условной, каннибализм вызывается все-таки голодом.

И есть случаи, когда каннибализм «узаконен». У некоторых пауков и насекомых самка поедает самца, как только любовная близость закончится. «Дело продолжения рода сделано, чего добру пропадать» — так, наверное, могла бы рассуждать самка паука, прозванная черной вдовой. То же самое происходит и у сверчков, кузнечиков, богомолов, муравьиных львов и некоторых жуков.

Серьезную дилемму приходится решать в этом случае снедаемому страстью любовнику: сладостный миг или жизнь? Дело всегда решается в пользу продолжения рода. Однако и свою жизнь сохранить хочется. Кое-кому это удается. Важно вовремя от любовницы улизнуть. Чтобы выиграть несколько нужных мгновений, некоторые насекомые приносят самке «свадебный подарок». А чтобы с подарком возились подольше, подносимое лакомство тщательно заворачивают в травяную ветошь.

Пауку-маме у некоторых видов этих созданий тоже грозит опасность. От деток! Прежде чем отправиться из кокона в большой бушующий мир жизни, паучата завтракают, и поскольку объектом первой охоты в коконе может быть только мама, она и лишается жизни.

Такова жестокая целесообразность в причудливых хитросплетениях бытия.

До высшего предела целесообразность эта доведена у живородящих песчаных акул. В утробе матери развивается сразу дюжина акулят. Все они с зубками и, чтобы расти-развиваться, должны питаться. Природа распорядилась в этом случае крайне жестоко. Во чреве матери начинается безжалостная охота акулят друг за другом. В конце концов выживает один, он и появляется на свет упитанным крепышом.

У некоторых животных, главным образом у быстро размножающихся грызунов, каннибализм сдерживает чрезмерную численность.

Древесная землеройка метит своих малышей секретом пахучей железки. Этот запах — отличительный знак: «мои дети». Если его нет, родители малышей поедают. В стрессовых ситуациях, когда численность землероек становится высокой, зверьки сохраняют способность к деторожденью, но не метят потомство, и оно становится обреченным.

Несколько иной механизм регулирования численности у мышей. Тут у самки происходит выкидыш (с поеданием эмбрионов), если она почувствовала поблизости запах самца, с которым до этого не встречалась.

Всего в природе известно более ста тридцати видов животных, у которых каннибализм «узаконен», является естественным и способствует выживанию вида. У многих других животных поедание себе подобных — отклоненье от нормы и вызывается либо физическим страданием (чаще всего от голода), либо психическим стрессом.

Не упуская из вида явление каннибализма, его значение в живой природе не следует преувеличивать. Гораздо чаще мы наблюдаем все подавляющий инстинкт материнства, когда родители самоотверженно защищают потомство, нередко рискуя собственной жизнью.

Именно этот инстинкт является главным в обеспечении непрерывности жизни. Вспоминаю впечатляющую киносъемку. Африканская рыба тилапия бережно во рту инкубирует икринки. И даже мальки некоторое время при опасности находят убежище во рту родительницы. Но вот рыба, у которой в буквальном смысле забот полон рот, увидела червяка. Тилапия голодна и хватает добычу.

Остается червяка заглотить. Но тогда и мальки окажутся в желудке у матери. Нет, тилапия не стремится немедленно утолить голод, она выпускает изо рта червяка и пока что беспомощных малышей. Схватив червяка снова, рыба глотает его и тут же раскрывает ворота безопасного приюта для малышей.

Торжество жизни достигается множеством разных путей. Но некоторые из них человеческому сознанию ближе. Наши симпатии на стороне тилапии, а не щуки, мечущей много икры, но способной потомство свое прищучить.

Но стратегия бытия во всех случаях одинакова: жить, обеспечивая продолжение жизни!

Рыба тилапия с ненаглядной своей мелюзгой.

Фото из архива В. Пескова . 2–5 сентября 1994 г.

 

Люби меня

(Окно в природу)

Две взрослые чайки. Одна из них подносит угощенье другой — маленькую рыбешку. Игра? Взаимовыручка? Ни то ни другое. Это предсвадебное ухаживание, нечто вроде букета цветов или коробки конфет у людей. Но это и нечто большее, чем знак внимания. Подобную картину можно наблюдать и у некоторых других животных. У зарянок и зимородков подношенья взаимны — самцы и самки ритуально кормят друг друга. Волчица, прикинувшись щенком, скулит, выпрашивая корм у самца. И он приносит его.

Ритуалы эти предшествуют образованию пар. И это не прихоть природы, это нечто вроде теста-проверки: способен ли супруг вместе с самкой добывать пропитание?

У некоторых маленьких птиц подношение корма происходит в момент спаривания. Самка готова к этому акту, но он не произойдет, если самец не держит в клюве только что пойманную мушку. Любопытно, что самка мушку взять не спешит. Ее требовательность — не голод. В ответственный момент продолжения рода самке важно видеть: отец ее будущих детей способен мушек ловить.

В Антарктиде, наблюдая за пингвинами адели, я видел ухажеров с камешками в клюве. Ритуальное подношение строительного материала для гнезда означает, что и впредь этот дефицитный во льдах материал будет доставляться. Это демонстрирует также привязанность ухажера к этому месту и к своей избраннице.

Продолжение рода — дело очень серьезное в жизни природы. Сбой, ошибки в выборе пары сводятся к минимуму множеством разных способов: турнирами между самцами, а также ритуалами, при которых выявляются физические и психические данные партнера, а также исключение из любовной пары близкородственных видов.

У птиц все это проявляется особо наглядно. В брачную пору самцы одеваются в яркий наряд.

Райские птицы демонстрируют радугу оперенья. Родственник пеликанов фрегат надувает на груди огромный ярко-красный пузырь. На мушкетеров в жабо из перьев становятся похожими турухтаны. Американский воротничковый рябчик демонстрирует изысканные радужные узоры распушенного хвоста. То же самое делает и павлин. Яркое оперение — черное с белым и набухшие красные брови демонстрируют самкам тетерева.

Можно предположить: у невест существует некое эстетическое чувство, способное оценить феерию красок. И с уверенностью можно сказать: в ярких красках оперения закодированы жизненные силы пернатых ухажеров, и самки весьма тонко в этой сигнализации разбираются.

А что делать серой невзрачной птице? Она берет свое голосом. Пример — жаворонки, дрозды, соловьи. Сила голоса и утонченная, часто весьма сложная песня — сигнал самцу-сопернику: территория занята и призыв самке: «Слушай, вот я каков!» Несомненно, что сила звуков, их строй, их поражающая наше восприятие гармония самке соловья говорят больше, чем нам с вами, и определяют ее выбор.

Есть и еще одна форма демонстрации жизненных сил — танец. Деревенские хороводы, игра в горелки были смотром для женихов и невест. То же самое наблюдаем у журавлей с их весенними танцами в болотных крепях, в высшем пилотаже воронов, совершающих брачный полет, в стремительном беге страусов в африканской саванне, в ритуальном беге по кругу волков.

У некоторых животных эти смотрины перед заключением брака носят характер длительного церемониала — на каждое действие партнер отвечает соответствующей позой, криком.

Брачный союз невозможен, если в этом следующем друг за другом каскаде «вызовов и ответов» произойдет сбой.

Очень красочны, выразительны и доступны для наблюдения ухаживания у альбатросов. Они начинаются хлопаньем крыльев, дальше следуют позы, прыжки, поклевывание друг друга, изгнание появляющегося как бы для проверки чувств «третьего лишнего», и наконец, широко развернув крылья, сцену помолвки альбатросы заканчивают парным торжествующим криком — союз заключен!

Легко заметить, у всех животных при ухаживании особо демонстрируются жизненно важные органы. Летуны-альбатросы выставляют напоказ длинные крылья. Демонстрируют летные качества и увертливость вороны. Дубоносы, у которых мощность клюва для раскалывания семян — надежное свидетельство процветания в жизни, эти клювы друг другу и демонстрируют. Для волка, которого «ноги кормят», и для бескрылого бегуна страуса надежность ног — привлекательное «свадебное приданое». В любви страусов именно бег все и решает. Самка стремительно убегает, самец на пределе сил за ней гонится. Спаривание может быть только финалом состязания в беге.

Есть животные, у которых ухаживание требует от самца большого терпенья и некоторых особых качеств в привлечении самки.

К ним относятся широко распространенные в Австралии птицы шалашники. Для ритуала ухаживания самцы оборудуют специальные площадки, насыпают холмики, делают из травы навесы (шалашики) и проторяют аллейки в зарослях. Место свидания шалашники украшают цветами, перьями, раковинами, костями и всем, что может остановить взгляд избранницы. Некоторые виды шалашников даже красят любовное ложе соками ягод.

В большинстве случаев у животных ухажером является самец. Но есть исключения. Инициативу в любовных играх держат в своих руках самки носорогов, страусов, древесных дикобразов и обезьян гиббонов. Голосистые обитатели тропических лесов гиббоны — единственные, кроме людей, существа, предающиеся любви не только для продолжения рода, но и для «радости жизни».

Излишне говорить, что все ухаживания у животных, так же как и у людей, эмоционально окрашены. Тут есть соперничество, ревность, горе и упоение счастьем. Многие животные после спаривания расстаются. Но существует и долгая глубокая любовная привязанность, страдание от неверности или потери партнера. Все это разным животным свойственно в разной степени. Ярче всего они проявляются у моногамных животных, сохраняющих семейную пару иногда на всю жизнь (волки, лисицы, шакалы, лебеди, гуси).

Гусиная преданность известна многим, кто наблюдал этих птиц на деревенском дворе. Гусак никогда не даст в обиду избранницу. Если она садится насиживать кладку яиц, гусак, как на часах, находится где-нибудь рядом и помогает позже гусыне выхаживать молодняк.

«Животные гораздо менее умны, чем мы привыкли думать, но в чувствах и эмоциях они куда меньше отличаются от нас, чем принято считать». Это написано Конрадом Лоренцем, нобелевским лауреатом, высшим авторитетом в знаниях о поведении животных. Несколько лет Лоренц наблюдал жизнь диких гусей, помеченных кольцами и живших безбоязненно около его дома-лаборатории на Дунае. Образование пар, ухаживание, семейная жизнь гусей и все, что этому сопутствует, прослежено биологом и осмыслено.

Он пишет, как трогательно сближаются гусаки и гусыни, рассказывает о парном «торжествующем крике», означающем нечто вроде расписки в загсе, вроде клятвы: всегда быть вместе.

Так чаще всего и бывает. Но может возникнуть почти человеческий «треугольник», когда внимания гусыни станет добиваться гусак с какими-нибудь особенными достоинствами.

Драма! Соперник, высоко подняв голову, держится вызывающе. Гусыня колеблется между клятвой и новым соблазном. А гусак?

«В распоряжении любого «законного» мужа или жениха есть несколько форм поведения, к которым он может прибегнуть, чтобы помешать гусыне уйти к сопернику. Он может не отходить от нее, куда бы она ни шла. И становиться ей поперек дороги, если она вздумает направиться к другому гусаку. Совершенно выведенный из равновесия, он может даже ущипнуть ее, чего при нормальных обстоятельствах никогда не сделает… Он не может оставить гусыню и ринуться в бой с соперником, потому что стоит ему отойти, как изменница его покинет. Он не может как следует питаться и, если драма затягивается на недели, худеет прямо на глазах».

Как правило, дело кончается поединком.

Гусаки дерутся до изнеможения, используя два орудия: клюв и изгиб крыла, снабженный шипообразным выростом. «Если бой завершается вничью, он возобновляется на следующий день». У диких гусей поединки иногда случаются в воздухе, и тогда один из них может упасть и разбиться.

Ну а если побежденный супруг остался живым? «Охваченный горем, он не в состоянии защищаться от нападения других гусей.

Если такой гусь занимал высокое положение в жесткой социальной структуре гусиной колонии, его внезапная беззащитность сразу же будет замечена. Его будут теснить и дергать буквально все, в стороне не останутся даже слабые и трусливые члены стаи».

У людей есть шутливая песня: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Гуси тоже со временем утешаются. «Но в критический период они обладают поистине человеческой способностью испытывать горе — мышцы утрачивают упругость, глаза западают в орбиты. Горюющие гуси легко становятся жертвами несчастных случаев, они задевают провода высокого напряжения или попадают в зубы хищникам, потому что чувство самосохранения и осторожности у них притупилось».

Разглядывая эти снимки, мы потянули одну из ярких веревочек хитросплетения жизни. И вот таких интересных, недавно еще неизвестных явлений коснулись.

Фото автора . 30 сентября 1994 г.

 

О меде и воске

(Окно в природу)

Минувшим летом было у меня два происшествия, связанных с пчелами. В Калужской области, в деревеньке близ райцентра Бабынино, полез я на яблоню помочь старику-пчеловоду огрести рой. Все было чин-чином — шляпа с сеткой на голове, нарукавники, белый халат, роевня в руках. Но то ли рой был не очень доступен, то ли неловок был верхолаз, но пчелы сделали свое дело — десятков семь или восемь оставили жала в бренных моих телесах. Кубарем слетев с яблони, с сильным сердцебиением и жаром пришлось прилечь на траву, и лили на меня минут десять ведрами воду.

Другая история «сладкая». Там же, в калужских лесах, охотник Виктор Семенович Винников пригласил к чаю и поставил на стол сотовый мед.

— Ну как на вкус?

Я похвалил мед. Был он душистым и свежим.

— Своя пасека?

Виктор Семенович улыбнулся и повел во двор показать расколотое дупло. Оказалось, охотник спилил на дрова сухой, давно умерший дуб, а в нем были старые соты с медом. Виктор Семенович считает, дупло с медом было брошено пчелами лет десять — двенадцать назад. А мед оказался как будто только что собранным — отменный вкус, запах, янтарный цвет. Запечатанный в восковые цилиндрики, мед не загустел, не засахарился. И хотя о сохранности меда я много слышал, все-таки содержимое потемневших от времени сотов удивляло. Любой другой продукт за это время пришел бы в негодность.

Мед иногда называют «душою цветов».

В июне, во время буйного разнотравья, опустите травинку в глубину цветка, дотроньтесь до нее потом языком, и вы поймете мудрость двух этих слов — «душа цветов».

Не удивляйтесь, если пчела пролетела к цветку, на котором ее наблюдаете, километра два-три. Пчелы-разведчицы особым танцем в улье указали ей путь и расстояние до цветов. Отправляясь в дорогу, она, как самолеты, летающие в Антарктиде, заправилась горючим и на обратный полет (цветы ведь могут оказаться сухими). Горючее — мед из улья. А все, что пчела соберет с цветов в транспортную «цистерну» — зобик, предназначено для семьи.

Транспортировка нектара — наиболее трудная часть пчелиной работы. Низко, почти над самой травой, подобно пуле, летит тяжело груженная пчелка домой. Температура тела ее в это время на десять градусов выше, чем у сидящих без движения пчел, а кислорода она потребляет в пятьдесят раз больше, чем в минуты покоя. Домой, домой!

В улье, царстве меда.

Путешествуя летом в автомобиле, вы замечали, наверное, на ветровом стекле золотистые кляксы. Это, столкнувшись с машиной, потерпела катастрофу пчела. В некоторых местах пчелиные трассы перекрещиваются с автомобильными, и тут гибель пчел велика. В Америке, в штате Висконсин, наша почти двухсотсильная «гранд-торино» вдруг стала глохнуть. «Знакомая в наших местах картина, — сказал дорожный механик, подняв капот, — смотрите!» Радиатор автомобиля был забит пчелами. За десять долларов механик повесил перед радиатором сетку из проволоки. Машина пошли без помех. Однако для пчел столкновение с ней по-прежнему было смертельным.

Но большая часть летунов возвращается все же с ношей на базу. Капелька сладкого душистого вещества из цветка (двадцатая часть грамма) сдается на обработку в улей.

Перво-наперво из нектара надо удалить воду. В «сырье» воды содержится до восьмидесяти процентов. Примерно три четверти ее следует выпарить, превращая первоначальный цветочный продукт в «сгущенку», именуемую нами медом. Паровых котлов в улье нет. Выпаривание производится обдуванием-движением тысяч крыльев. Именно по этой причине улей гудит день и ночь. Жизнеспособная семья пчел собирает за лето свыше ста килограммов меда. Значит, путем вентиляции из улья удаляется примерно тридцать пять ведер воды. Расход энергии в деле очень велик. Но горючее рядом — мед. Когда воды остается не более двадцати процентов, «сгущенка» готова к восковой упаковке.

Удаление воды из нектара — процесс наглядный. Более тонкие механизмы превращенья нектара в мед от нашего глаза скрыты. Обработка «сырья» начинается уже в зобу у пчелы на пути в улей и в нем продолжается. В янтарной тягучей массе, прошедшей организм пчел, в нужной мере есть сахар, соли, ферменты, немного цветочной пыльцы, ароматические и некоторые другие вещества, отличающие мед от сахарного сиропа.

Банки консервов, чтобы убить микроорганизмы, скоро портящие все продукты, загружают в автоклавы и нагревают. У пчел такой возможности нет. Но есть в составе меда еще не вполне изученные вещества, предохраняющие его от порчи. Целебная сила меда известна людям с тех пор, когда они сколько-нибудь научились понимать окружающий мир. Из более поздних времен дошли к нам впечатляюще яркие факты целебной и сохраняющей силы пчелиных продуктов. Александра Македонского, умершего в походе, из Персии в Египет везли в гробу, наполненном медом.

А воск? Заглянув в улей, мы видим в первую очередь именно воск. Пчелы ползают по шестигранным сосудам (сотам), слепленным из самой первой известной человеку пластмассы. Она мягка (мы говорим «мягкий как воск») и плавится уже при шестидесяти двух градусах, но сотчатая конструкция из воска выдерживает в подвешенном состоянии не только свой вес, но и то, для чего предназначена, — груз запасенного меда. В Индии я видел «языки» сотов, свисающие с деревьев, со сводов в храмах.

Две тысячи лет, с тех пор как об этом написал Аристотель, считалось, что воск пчелы носят так же, как нектар и пыльцу с растений.

Предположение было логичным, ибо воск вырабатывают и растения. Покрытые тонким слоем воска плоды (например, сливы) защищены от микробов и испарения сока. Но Аристотель ошибся. Воск вырабатывается на «химической фабрике» в тельце пчелы. Что же служит сырьем для него? Мед! Мед со всеми его компонентами.

На производство одного килограмма воска тратится четыре килограмма меда. Подобно пауку, выпускающему мгновенно твердеющее на воздухе вещество, пчела из специальной железы на брюшке выделяет пластинку воска.

Крошечную. На килограмм воска требуется до трех миллионов таких пластинок. Жвальцами пчел воск мнется, и из него лепятся поражающие нас своей геометрией соты. Этого строительного материала за лето пчелиной семье требуется в сравнении с медом немного — до четырех килограммов.

Химический состав воска известен, но лучше его не касаться — пришлось бы употребить много малопонятных слов. Но в быту воск известен каждому человеку. Все хоть раз держали в руках либо кусок сочащихся медом сотов, либо церковную свечку.

Я с воском познакомился в детстве на пасеке деда Павла. На солнечном месте стояла у него воскотопка — плоский, застекленный сверху и чуть наклоненный ящик. Теплых лучей было довольно, чтобы мятые соты расплавились.

На дне ящика собиралась пахучая буроватого цвета масса. Дед Павел давал мне комочки этого вещества — лепить фигурки зверей. Сам он лил из воска брусочки. Когда их накапливалось много, дед вез «сырой воск» в Воронеж, откуда в обмен привозил удивительно красивые золотистого цвета листы вощины, и я тогда уже знал: «сырой воск» очищают и прокатывают на специальных вальцах, снабжают восковые листы узором, повторяющим строение сотов. Когда рамку с вощиной вставляют в улей, пчелы тотчас начинают на готовом «фундаменте» строить соты.

В отличие от меда воск несъедобен. И все же есть организмы, способные его усваивать, — африканская птица медоуказчик и пчелиная моль, личинки которой питаются воском. Расплодившись, моль иногда заставляет пчелиную семью покинуть жилище, оставляя личинкам свое богатство. Когда воск съеден, моль продолжает держаться «освоенного» местечка, питаясь своими же испражнениями. Плохо переваренный воск по цепочке пищеварения передается семи поколениям моли.

Воск и сегодня идет на свечи. Но есть ему множество и других применений. До появления пластиков вощеная бумага применялась всюду, где надо было избежать намоканья. Воском во дворцах и богатых домах натирали полы.

Столяры пользуются воском для обработки дерева и сокрытия на нем случайных царапин и трещин. Отец, помню, подшивая валенки, протаскивал дратву сначала через черный кусок смолы, а потом, чтобы дратва была нелипкой, натирал ее воском. В Венгрии, наблюдая, как отливают колокола, я увидел: буквы для будущей отливки сначала формировались из воска. Расплавленная бронза, сжигая природный пластик, повторяет форму восковых букв, когда остывает.

Применяют воск во многих промышленных производствах. А предприимчивая англичанка мадам Тюссо стала родоначальницей заведений, где показывает восковые фигуры знаменитых воров, артистов, царей, полководцев и президентов. «Пластилин» из улья — не мрамор, любую ошибку скульптор может исправить, добиваясь сходства с натурой и придавая фигурам какие угодно позы.

Кроме воска и меда, в пчелином доме можно еще обнаружить пергу (цветочную пыльцу — пищевой белок пчел) и бурое клейкое вещество над названьем прополис. Этот целебный бактерицидный клей пчелы собирают с почек деревьев. (Разомните в пальцах тополиную почку — ее запах в точности повторяет запах прополиса.) Прополисом пчелы заделывают щели в дуплянках и ульях, а в капсулу из прополиса надежно заключают проникшую в улей и умертвленную ядом мышь или иную мелочь, соблазненную медом. Пчеловоды прополис бережно собирают. Растворенный в спирту природный антибиотик — прекрасное средство для заживления всяких царапин на теле, для полоскания заболевшего горла.

И последнее слово — о яде. Для пчел это средство отогнать или умертвить всех, кто вздумает покуситься на их большими трудами накопленное богатство. Силу пчелиного яда я теперь знаю по опыту. Но несколько укусов для человека могут быть иногда и полезными.

Мой друг, например, этим средством лечит радикулит.

Как видим, немало всего полезного производят «золотистые мушки», таская в улей дары цветочного лета.

Сочные соты!

Фото  В. Пескова и из архива автора .  14–17 октября 1994 г.

 

У финиша жизни

(Окно в природу)

Миграции — сезонные передвижения масс животных — всегда волновали людей. Редкий человек не остановится, увидев в небе пролетающих журавлей или стаю гусей. Не так уж давно миллионы бизонов передвигались по холмистым просторам Америки. В Африке и сегодня еще можно увидеть громадные стаи копытных животных и следующих за ними хищников. К явлениям этого же рода надо отнести и тихоокеанских лососей, рунным ходом идущих из океана в реки Аляски, Камчатки, северо-западной части Америки и Дальнего Востока Азии. В Британской Колумбии наблюдать рыбу, идущую на нерест, приезжают тысячи туристов.

Я видел это зрелище много раз и в разных местах. На Камчатке, стоя на шатком мостике через речку, наблюдал я мелькание теней в неглубокой воде — рыбы шли тесно, бок о бок, а там, где речка мелела, бежали вверх по течению плотной массой, оголив спины. Их можно было легко поймать, что и делали там и сям спустившиеся к воде медведи. На Аляске, низко пролетая на вертолете над полуостровом Кадьяк, мы видели сверху ход нерки (один из видов лосося) — прозрачные неглубокие речки были красными от косяков рыбы. Местами нерестовые речки обрываются каменными уступами. Лососей это не останавливает. Разогнавшись, они по воздуху, как птицы, одолевают трехметровые водопады.

Пять видов лососей — чавыча (на Аляске — чинук, королевский лосось), кижуч, горбуша, кета и нерка после нескольких лет сытной и вольной жизни в океанской воде устремляются в путешествие, из которого уже ни один из них не вернется. И их никто не неволит.

Большие сильные серебристые рыбы, чередуясь по времени (одни — летом, другие — осенью), повинуясь чувству, именуемому инстинктом, устремляются из соленого океана в пресноводные реки. Двигаясь вверх по течению крупной реки, косяки рыб будут сворачивать в речки поменьше, даже в ручьи, безошибочно находя место, где три-четыре или шесть лет назад они родились и где им теперь, отнерестившись, предстоит умереть.

Этот закон природы существует тысячи лет. И тысячи лет звери и люди, обитающие около рек, ждут часа появленья лососей. «О Великие Существа! О Великие Пловцы! Мы приносим вам благодарность за то, что вы благополучно вернулись. Ваше возвращение — счастье для нас, поскольку наши жизни связаны». Эти слова давней приветственной песни лососям я записал на Юконе в индейской деревне. Тысячи лет река и лес кормили племена атапасков.

И поныне лососи, идущие вверх по великой реке Аляски, — основа их существования. Иными стали орудия лова, изменился и уклад жизни.

Но, как и прежде, атапаски ждут появления первых лососей. «О Великие Существа! О Великие Пловцы!..»

В летнюю пору вся жизнь деревенской Аляски перемещается в рыболовные лагеря у реки. Мужчины ловят, женщины полукруглыми ножами улу пластают рыбу и тут же вешают сушить и коптить. Вся Аляска летом пропитана запахом рыбы и дыма. Ловля лососей тут, как время страды в краю земледельцев, — день год кормит. Кстати, хлеба здешние люди до прихода русских не знали. Рыба была тут хлебом.

Сегодня половить лососей прилетают на Аляску издалека — из «нижних» американских штатов и из Европы. Дело чисто спортивное, нередко рыбу поймают и тут же отпустят. С собой увозят впечатление ловли, фото- и кинопленку.

Я тоже пробовал счастья в ловле лососей, но рядовых — нерки и кижуча. Рыболов настоящий охотится за чинуком. И рыболовная Мекка — Аляска полна приключений, невероятных историй.

В то лето, когда я «блеснил» на речке Кенай, повсюду говорили об истории с рыбаком из Германии. Ему попался огромный и очень строптивый чинук. История вышла в полном смысле в духе Хемингуэя. Единоборство с рыбой собрало на берегу много зевак. Позвонили в Анкоридж, откуда тотчас приехало телевидение. Успело зрелище попасть на экраны в домах Аляски, а поединок все продолжался. Тридцать шесть часов, изнемогая, не сдавался рыбак. Не выдержала напряжения леска. И, может быть, это был наилучший конец в поединке. Чинук в то лето, как и написано ему на роду, умер естественной смертью, оставив где-то в верховьях реки потомство по закону природы, столь же сильное и строптивое.

Охотников на дороге лососей много. За их икрою гоняются рыбы гольцы. Чайки расклевывают уже мертвых, плывущих по течению рыб. Белоголовые орланы высматривают поживу. Был случай невероятный: на пролетающий маленький самолет сверху упал лосось. Его уронил летевший навстречу с добычей орлан.

Поздней осенью, когда нерест лососей повсюду закончится, орланы со всей Аляски летят на реку Челкет. Эта речка не замерзает, и рыбы идут в нее поздно. Более трех тысяч крылатых охотников пируют на заснеженных берегах.

На Камчатке и на Аляске повсюду ловят лососей медведи. И есть места особо для ловли благоприятные. На Камчатке, в ивняках мелководья, я крался с фотокамерой к двум мохнатым ловцам и «чуть не наступил» на третьего, который в ивняках отсыпался. Излишне описывать, что оба мы пережили. Медведь, обдав меня брызгами, ошалело кинулся в лес, а я от страха окаменел.

А на Аляске есть известное всем натуралистам мира местечко, где рыболовов-медведей можно безбоязненно наблюдать, находясь рядом с ними. Не очень большая речка Макнейл на каменистой преграде широко разливается — идеальное место для медвежьей рыбалки. Звери каждое лето сюда собираются с расстояния до ста километров. Ловит каждый по-своему — можно за рыбой прыгнуть в неглубокую воду, можно ударить лапой — и вот он, лосось, можно стоять, раскрыв пасть и ждать рыбу, одолевающую водопад.

Посмотреть на эту рыбалку, поснимать на кино-, фото-, видеопленку (в поле зрения сразу шесть десятков медведей!) желающих тысячи. Но чтобы медведей не распутать и чтобы от них же не пострадать, на площадку, откуда видна вся арена рыбалки, одновременно допускаются лишь десять человек. Самолетами эту группу забрасывают в нужное место, вернулись — летят другие. Как удовлетворить без обиды желающих тут побывать?

Медведь-рыболов.

Собирают заявки и устраивают лотерею. Таким образом, на Макнейле могут побывать лишь счастливчики. Я в лотерее не участвовал, и только в порядке большого исключения разрешение мне добыли у самого губернатора штата.

Об аляскинском рунном ходе лососей во времена Русской Америки было написано: «Веслами грести невозможно. Мешает рыба».

С тех пор тут многое изменилось. Но лососи ходят по прежним водным дорогам и в прежние сроки, лишь менее густо. По Юкону из устья в верховье они проплывают около двух тысяч километров. И пока добираются, например, до Клондайка, изрядно теряют в весе.

В прежние времена индейцы с верховья реки на лодках спускались к устью «поесть жирной, не отощавшей рыбы». Тысячи километров морем, две тысячи по реке… Представляете путь к родимой своей речушке или ручью! И как находят? Почему не свернут в сторону где-нибудь ближе?

О том, что лососи возвращаются нереститься туда, где родились, люди догадывались уже в XVII веке. Привязывая цветные нитки к хвостам атлантических рыб, они утвердились в своих догадках. А в наше время проведены более тонкие опыты и еще более убедительные.

В 1975 году в Сиэтле, в университете, где изучают все, что связано с тихоокеанским лососем, я познакомился с профессором Дональдсом.

И он рассказал о своих экспериментах. В лаборатории профессор Дональде инкубировал икру, а к моменту появления из яичек мальков перенес их в пруд. Тут в проточной чистой воде мальки жили, как это бывает и на ручьях, несколько месяцев и потом, помеченные ученым, по трубе, по каналу, по лабиринту воды и суши в Сиэтле ушли в океан.

Прошло четыре года. И вот в сентябре профессор каждое утро стал приходить к пруду.

Нетрудно понять, что пережил ихтиолог, когда однажды увидел: из трубы в прудовую воду устремились большие сильные рыбы. Поймали одну, вторую — на хвостах знакомые метки! Проследим мысленно путь этих рыб: океанский простор, выбор пути к Сиэтлу, залив, протоки, городские каналы, труба… Ничто лососей не сбило с дороги. Вот она, родимая колыбель — прудик с осьмушку футбольного поля.

Опыт произвел огромное впечатление. Но Дональде продолжил его, усложнил. Икру для инкубации он взял теперь у лососей, пришедших в пруд в первый день сентября, и вывел рыб, которые возвращаются из великого океана в маленький городской водоем точь-в-точь в день начала занятий в университете.

Какой навигационный прибор приводит лососей в нужное место с такой потрясающей точностью? Считают: все дело в запахах и в огромной чувствительности к ним лососей — запоминают химический состав воды своей колыбели.

Стремление сюда для продолжения рода тоже логически объяснимо: я тут родился, рос, вынес все превратности жизни, смог добраться сюда — значит, место это для колыбели и первого года жизни вполне подходяще.

А на Камчатке, на реке Никулке, я наблюдал свадьбы рыб. В реку добрались уже сформировавшиеся пары лососей. (Не удивляйтесь, у рыб тоже есть симпатии и антипатии!)

Важный момент — любовная пара роет в мелких камешках яму, куда надо сразу сложить икру. Роют рыбы ее хвостом. Хвосты уже обтрепаны, как старые веники, но лососи продолжают работу. И вот он, главный миг жизни. Стоя бок о бок в потоке воды, самец и самка роняют в ямку половые продукты — икру и молоки. Процесс неспешный. И можно предположить: некая радость любви, чувство — награда за продолжение жизни тут тоже присутствует.

Финал. Ямка с икрою в каменной гальке, опять же хвостами, закопана. Все. У рыб уже нет сил сопротивляться течению. Войдя из соленой океанской воды в мир воды пресной, лососи перестают питаться. Все их энергетические затраты идут за счет жировых и белковых запасов тела. Организм при этом перерождается.

Изменяется и внешний вид рыб. Серебристые их бока темнеют, покрываются красными пятнами (нерка вся делается огненно-красной), выгибается крючком нижняя челюсть, на спине появляется горб (у горбуши в особенности).

И вот теперь, когда все жизненные силы истрачены, когда даже медведь побрезгует истощенной, сносимой течением рыбой, лососи доживают последние дни и часы. Жизненный цикл закончился.

Что это — сбой, ошибка природы, странная ее расточительность? Вряд ли. Скорее жесткая, выработанная эволюцией целесообразность.

Умершая рыба — это фосфор, белок. На этом субстрате в кристально чистой воде, на промытых камнях что-то произрастет, разовьются живые мелкие существа. А все это — корм для малюток лососей. Умирая, лососи служат потомству. Мальки будут жить в речной воде год, а окрепнув, скатятся в океан. Три-четыре-шесть лет жизни (у разных лососей разные сроки), и они повторят счастливый и смертный родительский путь. Круг жизни замкнется.

Фото из архива В. Пескова . 21–24 октября 1994 г.

 

Возвращение стерляди

(Окно в природу)

Это было в августе, после Ильина дня, когда вода в Оке стала уже холодной. С некоторым запозданием в Алексине осуществили то, о чем мы писали в апреле. Мальки стерляди подросли, и меня пригласили на торжественный выпуск их в реку.

Около двух тысяч рыбок выпустили буднично — подвезли к реке небольшую цистерну, и в две минуты стерлядки получили свободу. Но десятка четыре юрких остроголовых рыбок выпускали торжественно. Мы забрели с белым тазом в Оку и дали стерлядкам величиною почти с карандаш выплыть из таза в реку своих родителей.

Интересно было за ними понаблюдать. Стерляди стайкой собрались на дне головою против теченья и затаились. Взять их рукою было уже нельзя — стрелками юркнули в глубину.

При слове «стерлядь» сразу же вспоминается слово «уха». По вкусу эта самая мелкая рыба из семьи осетровых ценится выше всех остальных.

Водилась стерлядь раньше во всех крупных реках России до самого Енисея. Редкостью не была, но ценилась выше любой другой рыбы — «пять рублей фунт» (пшеничная булка в те годы стоила пять копеек).

Довольно глянуть на стерлядь, чтобы понять: перед нами древнейший обитатель земли. Чешуи на теле стерляди нет, зато сверху она покрыта прочной бронею костяных щитков.

В отличие от всех осетровых стерлядь — рыба оседлая, она не скатывается после нереста в море, а остается в реке, избирая для жизни глубокие ямы, и зимует тут в полусне, не двигаясь, не питаясь, располагаясь на дне иногда в несколько ярусов.

Корм рыбы донный, мелкий — личинки насекомых, в первую очередь комаров (я видел стерлядь, желудок которой был набит рубиновым мотылем). Рот рыбы, обращенный ко дну, кажется, не способен ничего захватить сверху. Но стерлядь, как и все рыбы, присутствует на пиру летом, когда в воду, подобно снегу, падают такие же древние, как семья осетровых, поденки. Стерляди ловят поденок, переворачиваясь брюхом вверх.

Величина рыбы в разных реках неодинакова. В низовьях Волги обитают стерляди в два килограмма. В сравнении с ними окские выглядят крокодилами, которых трудно держать в руках, — 6 килограммов.

А Сабанеев пишет о великанах (Иртыш) весом до тридцати килограммов. Стерлядь любит чистые реки с сильным течением. Но она хорошо себя чувствует и в просторных прудах и озерах. «В Поволжье раньше не было помещичьей усадьбы, где бы в прудах не держали стерлядок». Правда, в водоемах без течения эта рыба не нерестится. Но если вдоволь донных кормов, она быстро растет и жиреет.

В последние десятилетия стерлядь повсюду либо вывелась, либо стала рыбою редкой. Считалось, например, что в районе Алексина на Оке она совершенно исчезла. Но в последние годы стерлядь стала изредка попадаться. Причину ихтиологи видят в том, что Ока становится чище. (Индикаторы качества вод — раки и пескари — тоже появились в реке.) Происходит все это по пословице «Нет худа без добра». Сбросы в реку не стали чище. Но бедственная остановка многочисленных производств убивала сбросы, и это сразу сказалось на жизни реки.

Знаток рыб России Леонид Павлович Сабанеев выращивать молодь стерляди на рыбных заводах не советовал — «дело до крайности хлопотное». Но на химическом комбинате в Алексине все же за дело взялись, приспособив для этого, как мы писали, большие баки в бывшем пороховом цехе. И дело сразу пошло на лад. При строгом контроле ихтиолога-самоучки Вячеслава Шебанина мальки белуги тут выросли до семи килограммов (в природе вес был бы три килограмма) — «хороший корм, стабильная температура воды». При бедственном положении осетровых на Волге иметь страховую популяцию этой рыбы на Оке крайне важно. И с коммерческой стороны дело выгодное — московские рестораны, пожелав того, могут иметь живую ценную рыбу.

Что касается стерляди, то ее, выращенную в пороховых баках, можно выгодно продавать для доращивания в садках — в прудах и озерах, но, главное, есть возможность возродить окскую популяцию стерляди.

Для маточного стада с немалым старанием этим летом близ Алексина было поймано двадцать половозрелых стерлядей. Теперь в «родильном доме» обитает четыре десятка здоровых и крупных рыб.

Икра, инкубированная в баках, развивается быстро. Через четыре дня из нее проклевываются еле заметные глазом личинки — в одном грамме четыре десятка рыбок. Корм для них нужен нежный — микроскопические речные существа. Их доставляют с водою из Оки и прудов.

При хорошем аппетите стерлядки быстро растут. В апреле они были величиной с палец, сейчас — уже с карандаш. Уже хватают гранулы комбикорма, причем некоторые крутятся веретеном, чтобы не со дна, как в реке, а у самой поверхности схватить корм. Опускаешь мизинец в воду — рыбки начинают его обсасывать.

Требовательность к качеству воды у стерлядок умеренная. В баки вода доставляется из Оки. Конечно, ее надо обогащать кислородом — тесно живущие рыбы поглощают его немало.

Никакой специальной лаборатории в цехе нет, но с рыбы глаз не спускают ни днем, ни ночью. За качеством воды (и в шутку, и всерьез!) следят по поведению большого рака, выловленного в реке и нареченного Александром Вторым.

Растут стерляди много быстрей, чем в природе. Выпускать будут в реку не всех. Часть останется на развод. На третьем году при весе в двести граммов стерлядь уже нерестится.

Будем надеяться, что знаменитая окская рыба будет водиться в реке, как и прежде, «от Нижнего до Калуги», и будет она нагуливать вес в прудах и озерах.

Фото автора . 6 ноября 1994 г.

 

На зимовке у чибисов

(Окно в природу)

Издали кажется: Париж — это вся Франция. Но есть ведь и Франция деревенская — полевая, лесная. «Откуда эти вот елочки к Новому году?» — спросил я друзей, проходя по базарчику возле Сены. «Из лесу, вестимо…» — улыбнулся француз, восемь лет проживший в Москве. Его я попросил хотя бы на день свозить за город…

Едем на северо-запад. Середина декабря. Но никакого намека на снег. Температура — тринадцать тепла. Пейзажи — нашего октября: вдоль дороги облетевшие платаны и липы, кое-где желтые брызги кленовых листьев, но главный цвет повсюду зеленый — сверкает росою озимь, зеленеют кое-где сосны и много еще чего-то вечнозеленого.

Здешние деревеньки похожи на малые городки, но больше по сторонам ферм-хуторов-дом, сараи, коровы и овцы в загонах. Поля пустынны. Изредка видишь грачей и похожих на них ворон (в этой части Европы вороны черные). Изредка пролетают стайки скворцов. Часть из них в этих местах живет постоянно, другие прилетают зимовать из Восточной Европы.

Но вот что-то совсем особое. Желтоватые пашни черны от птиц. Признаться, даже грачей на юге никогда я не видел в таком количестве — многие тысячи! Пробегающие машины птиц не тревожат. Но стоило выпрыгнуть на дорогу — взлетели заполнившей полнеба тучей. Чибисы!

Прихотливый неровный полет, крылья широкие и округлые, на голове хохолок. Чибисы. Поразительное скопленье!

В наших краях весной чибисы появляются вслед за грачами. Небольшие их стайки носятся над апрельской мокрой землей, а позже — над сырыми лугами. Тревожно-жалобный крик этих птиц — «чьи вы?» — все хорошо знают. Осенью чибисы исчезают. И вот они где собрались!

Не меньше десяти тысяч птиц носится над коричнево-желтой землей. Стая колышется, как громадная сеть на ветру, разрывается, соединяется снова.

В тот же день у дороги встретили мы охотников. У одного на поясе висели трофеи — парочка белопузых хохлатых птиц. Чибисы! Во Франции наши любимцы — рядовая осенняя дичь. «Они тут гнездятся, но осенью появляются откуда-то в неимоверных количествах».

Проезжая по подернутым дымкой зимним бесснежным полям, мы еще раза три видели птичьи стаи, подобные облакам. Хотелось крикнуть: «Чьи вы?!» И если бы птицы могли ответить, то услышал бы я названия многих российских, украинских, белорусских и польских местечек, откуда в бесснежную Францию собираются чибисы на зимовку.

* * *

Лесник расстелил на столе аккуратную карту. «Вот она, наша «тайга» — семь километров на девять в излучине Сены».

Дом лесника стоит на опушке. В нем пахнет яблоками, медом, сосновой стружкой (все специально для запаха держат в комнате!). Лес подступает прямо к порогу. Сменив городскую обувку на сапоги, мы сразу же очутились в рыжих его объятьях. Вспомните иногда не опадающие на зиму бурые шубы наших дубов, и вы представите общий цветовой фон леса осенней северо-западной Франции. Кое-где темными пятнами — сосны и елки, кое-где тонкие жилки берез, все остальное бурого цвета — главные древеса тут буковые и дубовые.

— Снега эти деревья не знают?

— В 91-м в феврале выпадал. И это было событие. Но по рассказам и хроникам, раньше снега тут, ненадолго, правда, ложились каждую зиму.

Тихо переговариваясь, идем в оцепеневшем безветренном мире. Хрустят под ногами буковые орешки. Так же как в подмосковном лесу, цыкают синицы. Выстукивает старое дерево дятел, сойка истошным голосом, будто ее кто-то режет, оповестила всех о нашем приходе.

— Это тропинка к болоту. Летом ходят по ней за черникой и за малиной. А эти шары вам знакомы?

Повсюду на полянах и на опушках — похожие на огромные птичьи гнезда колонии растения-паразита омелы. Удивительно, две недели назад такие же гнезда на тополях я видел на Дальнем Востоке. Теперь то же самое — близ Атлантики.

— Птицы разносят клейкие ягоды с семенами, и омела прививается на деревьях, сосет их соки.

— А обилие папоротников?

— Влага. Папоротники любят влагу…

Кусты папоротника, все это знают, напоминают формой хрустальный фужер. Но, конечно, не природа училась красоте у стекольщиков, стекольщики вдохновлялись в природе.

Папоротник по-французски — фужер.

И еще один языковой курьез. Когда пошел разговор о грибах, мой спутник все время говорил «шампиньоны», и я подумал, что только шампиньоны произрастают в здешних лесах.

Оказалось, гриб по-французски (любой!) — шампиньон. А то, что у нас называется шампиньоном, французы зовут шампиньоном парижским.

— Какому грибу отдаст предпочтение посетитель здешнего леса?

— Лисичкам, — улыбнулся лесник. И пояснил: — Лисички — гриб третьесортный, но очень красивый, легко заметный, не мнется — набивай им рюкзак, не червивый, и не спутаешь с ядовитым — каждый ребенок знает лисички.

На привале около древнего дуба лесник прочел мне целую лекцию о французских лесах. — Этот вот великан — памятник прошлого…

Когда-то Францию покрывали дубравы. Рубили их без оглядки — на строительство кораблей и домов, освобождая землю для пашен.

Ценность лесов для страны почувствовали ко временам Наполеона, когда во Франции лес занимал всего лишь восемь процентов всей территории. Спохватившись, французы не только прекратили бесконтрольные рубки лесов, но и выработали стратегию их возобновления, которой неуклонно следуют два столетия. Результат впечатляющий: сегодня четверть Франции покрыта лесами.

Лесной островок, в центре которого, сидя под вековым дубом, мы тихо беседуем, охраняем особо. Он служит зеленым буфером между двумя промышленными зонами Руана и Гавра. Сюда приезжают прийти в себя от городской суеты, подышать чистым воздухом и побыть в тишине. Лес не является заповедником, из него изымается спелая древесина, тут можно охотиться, собирать грибы-ягоды. Пешком и на лошади — пожалуйста, в любое место, на машине езда ограничена. Статус «регионального парка» дает возможность, используя разные источники финансирования, развивать в прилегающих к лесу деревнях старые ремесла, производить «нефабричные» продукты, которыми некогда славились эти места…

* * *

Беседу нашу с лесником прервал заливистый лай собак. Поняв, в чем дело, мы вышли на просеку и увидели сидящих на складных табуретках охотников — ровная линия, один от другого в полуста метрах. Соблюдая правила, мы притихли и стали ждать выстрелов — загонщики «двигали» на стрелковую линию кабанов. Но выстрелов не последовало. Искушенные кабаны каким-то образом улизнули. Но это не огорчило ни стрелков, ни загонщиков. Из чащи на просеку вывалилась возбужденная охотой и обеденным сидром ватага деревенских разнокалиберных «тартаренов» с дюжиной резвых собачек. Человек с фотокамерой их вначале насторожил («зеленые» ведут в Европе кампанию против охоты), но, поняв, в чем дело, взрослые дяди темпераментно, как подростки, стали позировать, и дело дошло до веселого прицеливания друг в друга и в фотографа тоже. Испугавшись, что эта забава кончится плохо, я поспешил попрощаться со зверобоями, и они тотчас же вновь обратили излишки сил против невидимых кабанов — распорядитель охоты повел стрелков на новую линию, а загонщики, согласно стратегическим планам охоты, отправились на исходный рубеж…

Лесной массивчик у Сены дает приют лисам, белкам, ежам, барсукам. Из крупных животных тут обитают пятьсот кабанов, полторы сотни оленей и сотня косуль. Больше лес не прокормит, и потому ежегодно из него, по лицензиям, часть обитателей изымают. Наибольшую дань охотникам платят тут кабаны, досаждающие окрестным жителям набегами на кукурузу, — сотня голов ежегодно попадает под пули.

— Есть браконьерство?

— Есть, — вздохнул лесник. (В обязанность лесников входит также охрана дичи.)

Браконьер, убив оленя, выручает за рога и за мясо около десяти тысяч франков (примерно полторы тысячи долларов). Игра стоит свеч, и есть, по словам лесника, люди, готовые, несмотря на значительный штраф и угрозу тюрьмы, рисковать…

В лесу неизбежно зашел разговор о волках.

— О, никто не знает, когда во Франции они были! Сегодня нет ни единого. Впрочем, на востоке в Вогезах этим летом будто бы появился. В газетах об этом много писали.

В доме лесника при свете камина мы пролистали вырезки из газет. То ли волка, то ли одичавшую в лесу собаку видеокамерой снял какой-то турист. В это же время «не вполне опознанное существо» зарезало пять овечек.

И разгорелись нешуточные страсти — «немедленно уничтожить!» Но как? Местный корпус охотников оказался бессильным — «волк умело прячется то в кукурузе, то в горном лесу».

«Всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами уничтожим — люди боятся ходить за грибами», — заявил журналистам глава местной мэрии. «Зеленые» запротестовали: «Надо радоваться, что появился!» Актриса Брижит Бардо, опекающая диких животных, объявила о премии тому, кто волка спасет. «Да, взять его надо живым!» — распорядились в министерстве охраны среды. Сказано — сделано.

Возле какого-то стада овец поставлены были ловушки. «Волк умело ловушки обходит!» — оповестила Францию «Фигаро». «Ограничить прогулки в лес!» — распорядился префект в Вогезах. Кого-то посетила счастливая мысль изловить серого чисто французским способом — «шерше ля фам». «Надо в клетку поместить волчицу, она завоет, и волк не выдержит, прибежит непременно». Это была не шутка, в зоопарке городка Амневиль посадили в клетку молодую волчицу и отправили в нужное место.

К разочарованию ловцов, волчица не выла, и волк к ней не шел. Стоимость операции перевалила за сто тысяч франков. Но тут пришла осень, газеты переключились на волков политических. Но о звере в Вогезах Франция не забыла. «А сколько волков в России?» — спросила жена лесника. Я сказал, что тысяч пятьдесят — шестьдесят наберется. «Да как же вы там живете?!» — женщина уронила поленья возле камина. Да вот так, говорю, и живем, волков бояться — в лес не ходить…

Возвращались в Париж мы ночью. В свете фар я все думал увидеть чибисов, но те, как видно, спали на пашнях. Зато, остановившись согреться чаем, мы услышали в небе перекличку летящих гусей. Зима. Куда? Зачем?..

  Фото автора . 23 декабря 1994 г.

 

Материнское сердце

(Окно в природу)

Около двадцати лет назад в американском штате Вайоминг я охотился с фотокамерой на мустангов. Диких (одичавших) лошадей сохранилось немного. Остатки их обитают в бесплодных горах, непригодных для пастбищ. Лошадей безжалостно истребляли производители консервов для кошек, и мустанги стали очень пугливыми. Все же маленький табунок с помощью двух служителей заповедника мне удалось выследить. Лошади могли бы нашу засаду на них миновать, перемахнув через хребет, но у одной кобылицы был жеребенок, и это вынуждало их пройти распадком, где в кустах можжевельника сидел с фотокамерой я, а по другую сторону прятался мне помогавший ковбой.

Проходом опасной зоны руководил вороной жеребец, взбежавший на горку и видевший всю обстановку внизу. Он ржал, побуждая лошадей пройти мимо нас с осторожностью. Кобылицы могли бы промчаться галопом по каменистому, поросшему травою каньону, но жеребенок для этого был еще мал.

Никогда не забуду, как бережно вели его, стиснутого с двух сторон, кобылицы, как тесной группкой прошмыгнули лошади мимо засады.

Когда миновала опасность, заржал жеребец на холме, и кобылицы «расслабились» — жеребенок уже свободно трусил в их маленькой группе.

Забота о потомстве — важнейший инстинкт большинства живых организмов. Правда, есть примеры, когда заботы вовсе никакой нет. Треска мечет до шестидесяти миллионов икринок, и все на этом кончается. Большая часть икры погибает, личинки рыб, предоставленные сами себе, тоже в большинстве гибнут. Но масса репродуктивного материала так велика, что род тресковых процветает уже миллионы лет.

У большинства всех других рыб стратегия сохранения рода точно такая же: избыток икры — кто-нибудь выживет. Но вот лососи о потомстве заботятся — кладут икру в максимально благоприятных условиях и гибнут после нереста, «удобряя» среду обитания для мальков. Рыба колюшка мечет совсем немного икринок (иногда всего пятьдесят — семьдесят), но мечет не как попало, самец строит гнездо, и только в этом травяном доме самка (иногда несколько самок) откладывает икру. Воду в гнезде движением плавников колюшки освежают и охраняют мальков, когда они вылупятся из икры. У рыбы тилапии, мы писали недавно об этом, охрана потомства своеобразна — мальки при опасности устремляются в мамин рот. Кто наблюдал за жизнью муравейников, знает, сколько энергии тратят маленькие силачи, перетаскивая яички с места на место при изменении температуры и влажности.

У животных высокоорганизованных забота о потомстве — важнейшее назначение в жизни. Понаблюдайте, как квохчет наседка, собирая выводок свой под крылья в холодный день, как тревожно созывает цыплят при опасности, и приходилось видеть наседку взъерошенной, страшной при появлении над двором коршуна. В дикой природе матери-птицы еще более бдительны. Стараясь отвлечь человека или хищника от гнезда, птица прикинется раненой — волочит крыло, припадает на одну ногу, и этой уловкой ей удается спасти потомство. Уже окрепших птенцов коростели, глухари, тетерева, куропатки нужным сигналом заставляют притаиться или немедленно двигаться к матери.

Однажды в заповеднике у Оки, проезжая на велосипеде, возле тропинки в папоротниках вспугнул я глухарку. Мамаша взлетела, а уже подросшие глухарята остались в зарослях рядом с тропою. Глухарка стала их звать, и я оказался в самом центре растерявшегося семейства — из желтых папоротников молодые глухарята неуклюже взлетали и, почти касаясь крыльями моей кепки, опускались к звавшей их матери.

Птицы посмелее и посильнее защищают потомство активно. Орлы, случается, нападают на тех, кто рискует по скалам приблизиться к их гнезду. Известного немецкого орнитолога сова лишила глаза, когда он пытался заглянуть в дупло.

«Всяка тварь, даже и воробей, становится смелым, защищая чадо свое», — написано в старой книге. На Северском Донце я наблюдал, как зайчиха, поднявшись на задние лапы, отгоняла ворон, обнаруживших в траве ее выводок. Сами вороны вроде бы беспричинно, случается, в начале лета атакуют людей. Причина есть — вы приблизились к слетку-птенцу, затаившемуся где-то поблизости.

Животные сильные защищают потомство решительно и отважно. К лосихе в лесу опасней всего приблизиться в мае, когда рядом с ней на тонких ножках покачивается рыжеватый малыш. Очень опасна встреча с медведицей, возле которой бегают медвежата. Они еще несмышлены, к человеку их может влечь любопытство. Смертельно рискует тот, кто решил с медвежатами поиграть или, хуже того, их пленить.

Парадоксально, но никакой опасности не подвергается охотник, обнаруживший логово волка. Он спокойно забирает волчат в мешок.

Волчица, находясь поблизости, будет это все наблюдать, но даже и голоса не подаст, так велика боязнь человека. Правда, волчица сделает все возможное, чтобы логово не было обнаружено — она выберет для него малодоступное место либо, напротив, дерзко поселится недалеко от человеческого жилья, но не задерет овечку вблизи и вообще не будет вблизи охотиться. А если заметит, что логово обнаружено, ни минуты не медля, перетащит волчат в запасное жилище.

Выхаживание и воспитание потомства в животном мире — спартанское. Любимые нами аисты в жаркий день приносят в зобу для птенцов воду, зонтиком распускают над ними крылья, но, если не хватает пищи, аисты выкинут из гнезда самого слабого из птенцов.

Природе выгодно иметь двух крепких продолжателей рода, чем четырех хилых. В африканском кустарнике (буше) часто видишь родственника нашего дикого кабана — бородавочника. Спасаться от врагов ему приходится в подземных убежищах. Роет он землю, благодаря великолепному оснащению своего рыла, необычайно быстро. Увертливость и проворство для этого зверя, при обилии охотников на него, жизненно необходимы. И мамаша эту увертливость воспитывает у потомства «с пеленок». В логове она топчется, не обращая внимания на то, что может повредить малышей. И частенько придавливает. Но те, что выжили, будьте спокойны, увернутся от многих опасностей.

У крупных животных наряду с врожденными правилами поведения малыши учатся жизни — перенимается опыт родителей, копится мудрость способом проб и ошибок. Особенно важна эта школа для хищников, поскольку им приходится действовать в меняющейся обстановке. И родители (чаще всего это бывает только мамаша) учат детей. Учат прилежно, подавая пример, поощряя или же задавая трепку и отпуская затрещины. У волков и медведей такая школа длится два года. Для молодого зверя это время наибольшего риска — не за всем мамаша успевает доглядеть, не все упредить. Детская смертность в природе очень высокая. Но, научившись премудростям дикого бытия, перешагнув подростковый возраст, животное имеет шансы прожить столько, сколько ему отпущено природой.

Особенно долог процесс воспитанья и обучения у слонов и человекообразных обезьян.

Малыши обезьян с матерью почти не расстаются, усваивая все тонкости добывания пищи, спасения от врагов, усваивая социальные законы в группах. То же самое у слонов. Рожденный малыш, хотя и сразу становится на ноги, беспомощен, ему даже собственный хобот мешает. Мать глаз с него не спускает. Под ее животом слоненок прячется при опасности, с возможностями малыша соизмеряет мать скорость перемещенья и поддерживает его хоботом при переходах через потоки и по обрывистым тропам. Хлопот со слоненком так много, что, кроме матери, за малышом присматривает еще и «тетушка», а то и две сразу.

Так же как у людей, возникают тут драматические коллизии. Вот что в кенийском национальном парке Амбосели наблюдала недавно зоолог Синтия Мосс. Одна из слоних родила недоношенного малыша. Слоненок был очень слабым. Мать и две «тетки» в течение часа пытались поднять его на ноги, но неуспешно. В открытой пыльной саванне слоненку грозил перегрев. Тогда мать осторожно поддела малыша под бивни и, поддерживая его хоботом, понесла в тень. Около километра осторожно двигалась она с драгоценной ношей в сопровождении «теток». Ничего особенного в перетаскивании детеныша с места на место нет. Медведица несет, бережно удерживая в зубах крошечных малышей, так носят кошки, собаки, лисы, волки. У слонов такая транспортировка наблюдалась впервые.

Чем кончилась спасательная экспедиция?

Увы, слоненок не выжил. Синтия Мосс пишет: «Слоны в отличие от многих животных небезразличны к кончине сородичей. В молчаливом единении они обычно долго топчутся около трупа, потом забрасывают погибшего ветками и уходят. Так было и на этот раз. Дольше всего не уходила от мертвого слоненка мать. Мне показалось — она на что-то надеялась».

Таково материнское сердце. Мать готова рисковать и жертвовать жизнью ради детеныша. И часто надеется на лучшее, когда надежды, увы, уже нет.

  Фото из архива В. Пескова . 6 января 1995 г.

 

Ворон — птица осведомленная…

(Окно в природу)

Великий театральный кукольник Сергей Владимирович Образцов был человеком любознательным, любил природу, восхищался ее тайнами и возможностью эти тайны познать.

Беседы с детьми он часто начинал так: «Вы ведь, наверное, думаете, что ворон — это муж вороны?» И объяснял далее, чем отличаются вороны и вороны…

Однажды я видел двух этих птиц, сидящих почти что рядом на февральской заиндевелой березе. Ворона выглядела серым пушистым шаром с черною оторочкой. Ворон был черен до синевы, подтянут и едва ль не в два раза крупнее вороны. Очень разные птицы и по виду, и по повадкам. Впрочем — родня! В семействе врановых есть еще галки, сороки, грачи, сойки, кукши, кедровки — всего более ста видов, обитающих по всему свету.

Все врановые слывут птицами-интеллектуалами (по повадкам вороны мы хорошо это знаем). Но ворон почитается «главным умом» всего птичьего царства. Кое-что прибавлено ему легендами. Но ум этой птицы подтверждают все, кто наблюдал воронов на воле или прирученными (они, кстати, хорошо приручаются).

Я много лет наблюдаю воронов в «моем» подмосковном лесу между Киевским и Калужским шоссе. Лет тридцать назад тут обитали две пары воронов. И я без большого труда обнаружил их гнезда. В конце марта, подъезжая к гнездам на лыжах, в бинокль я видел, как вороны кормят уже сидящих на кладках самок. А в мае, когда птичий мир только еще разворачивал гнездовые хлопоты, молодые воронята были уже на крыле и до июля держались семейством, получая от родителей корм и понемногу приспосабливаясь к жизни. Однажды я наблюдал, как еще тускло-черный молодой вороненок неуклюже преследовал лягушку и как мать (или отец? — самца и самку у воронов отличить трудно) преподнесла молодому урок настоящей охоты.

Ворон — птица немногочисленная. Ее охотничья территория велика. И два гнезда на лесной площади примерно в тридцать пять километров — уже немало. Но в последние пятнадцать лет число воронов в «моем» лесу стало расти. За деревней Кончеево построили птицефабрику. Ее отходы стали для воронов надежной столовой, и они вполне мирятся с «теснотой».

Несомненно, у воронов сильно развита звуковая коммуникация: «Лети сюда!», «Есть корм!», «Все в порядке!», «Опасность!» — около сотни разных сигналов. И все это выражается разных тональностей звуками, в которых явственно слышится вибрация буквы «р-р-р». (По-польски название ворона — крук, хрипун — названье латинское.) Есть у птицы немало звуков, напоминающих металлический скрежет, стук дятла, треск клюва, как у аистов на гнезде, и даже нежное счастливое бормотанье. Любовная песня? Я слышал ее несколько раз в феврале, прислонив ладони к ушам и рассматривая двух сидящих рядом птиц.

Ворон еще и поговорить может.

По общему представлению, вороны — существа мрачные, без радости жизни. Ничего нет дальше от истины! В феврале, как только небесная синева начнет отражаться в тенях на снегу, у воронов начинаются игры. Можно долго смотреть, как, забираясь выше и выше, две угольно-черные птицы (иногда три — знаменитый человеческий «треугольник»?) с огромной скоростью режут синеву неба. Они кувыркаются на лету, исторгая в морозный воздух свое знаменитое «крр-у!» Бывает, как цирковые акробаты, птицы круто падают вниз и только у самой земли распускают парашют крыльев.

Временами вверху летуны сливаются в одно темное пятнышко. Знатоки говорят: в акробатических этих полетах любовные пары сцепляются лапками, передают из клюва в клюв или бросают и ловят на лету какие-нибудь предметы. Все это исполнено глубокого смысла в жизни таинственных птиц. И все излучает радость. Токованье сорок в конце февраля и любовная акробатика воронов — предвестье весны или даже ее начало, названное Пришвиным весной света.

Первыми из всех наших птиц (исключая клестов) начинают вороны хлопоты о потомстве. Их гнезда прочные. Расположены высоко. Родители-вороны — очень прилежные. Хорошо знают, когда, где и что взять для птенцов. В «моем» лесу, думаю, известны им все поляны, все болотца, все глухие кормные уголки.

Увидел однажды крота на снегу. Назад возвращаюсь — крота у лыжни уже нет, а рядом на снегу крестики следов и узорчатый отпечаток воронова крыла.

Разговаривали как-то с пастухом из деревни Зименки о способностях воронов все разыскивать, замечать.

«Осведомленная птица…» — сказал пастух.

Все знают: в лондонском Тауэре живут вороны. Точнее сказать, в крепости держат шесть — восемь птиц, подрезая им маховые перья. Птицы состоят на государственном довольствии, есть в Тауэре даже должность смотрителя воронов. Когда какая-либо из птиц умирает, ее хоронят во рву у замка и сразу же ищут новую на возникшую вакансию. Попытки гнездованья в неволе кончались ничем. Снесенные яйца сами же вороны расклевывали — их семейная жизнь беспокойства не терпит.

Англичане птиц знают и любят. Вороны Тауэра известны по именам, в газетах описаны их характеры и проказы, прослежены сроки жизни. Увы, 300 лет вороны не живут. Но и 30 — тоже немало! Рекордное долголетие воронов зарегистрировано в Тауэре — сорок три года.

Ни в Лондоне, ни в окрестностях города вольных воронов нет. Между тем когда-то эта птица повсюду была многочисленной, небоязливой. Пищи всеядному летуну хватало везде.

В Америке орды воронов следовали за бизонами и волками, подбирая все, что «с возу упало». Довольно пропитанья было воронам и в Европе. Обитали они даже и в городах, выполняя, как нынче вороны, роль мусорщиков.

В Лондоне их шумливая дальнозоркая стая, пишут, предупредила стражу о приближении войска мятежного Кромвеля. Как видим, были основания воронам покровительствовать. Но их расплодилось так много, что лондонцы попросили Карла II избавить их от докучливого соседства. Однако прорицатель-гадальщик напророчил королю множество бед, если он уничтожит всех птиц. Король, подумав, повелел содержать в крепости только шесть — восемь воронов. Так возникла традиция, оберегаемая поныне.

В образе жизни ворона есть особенность — он не только не брезгует падалью, он ищет ее активно и этим спасается в зимнее время, когда живностью трудно разжиться. Нет у птицы и «предрассудков» — труп человека для нее такая же пища, как и павший суслик, кабан, как волками недоеденный лось. Умные птицы научились хорошо понимать, что значит скопление вооруженных людей. Всякая битва кончалась пиром для воронов. Викинги, наводившие страх на Европу, радовались, что скандинавские вороны сопровождают их боевые суда. Апофеозом всяких сражений было скопление черных, казавшихся людям зловещими птиц. В европейской поэзии и фольклоре, в исторических хрониках немало строчек о воронах, «чарующих смерть». Поговорка «накаркал…», песня «Черный ворон, черный ворон, что ты вьешься надо мной» многим у нас известны.

Не любили ворона, побаивались, поругивали и постреливали. Но только не на севере!

Для человека северного ворон — товарищ, друг, брат и даже более — божество. А как же иначе. С выпадением снега исчезают почти все птицы. А ворон остается. Он всегда на виду и делит с человеком тяготы долгой зимы. Он держится возле домов, как курица, сопровождает охотника, зная: удачный выстрел и ему что-нибудь принесет.

В одной из самых глухих деревенек Аляски с названьем Гуслея я беседовал с охотником Сэмом Вильсоном. Он рассказал: во время осенних охот на лосей с лодки вороны, хорошо сверху все видящие, пикируют вниз, показывая, где стоит зверь. Удивительно. Но вполне объяснимо — за тысячи лет вороны тут, на севере, так «притерлись» к жизни людей, что понимают каждый их шаг.

Человеку тут в голову не придет выстрелить в ворона, он — божество! «Ворон создал землю, небо, человека, животных… Помолись ворону».

В этом вся религия северных людей. В местном искусстве ворон — главный из персонажей.

На рисунках, вышивках, на резных тотемных столбах — везде ворон. А вот шутка из нынешней жизни. Мальчик из племени атапасков, вернувшись из школы, поделился с отцом: «Учитель сказал, что люди произошли не от ворона — от обезьяны». Отец был строг: «Белые люди, возможно, произошли от обезьяны, а мы от ворона».

К интересной жизни воронов во всех частях света всегда присматривались пастухи и охотники. В последнее время ворон стал особым объектом вниманья этологов (ученых, занятых поведеньем животных). Но эта птица оказалась орешком крепким для изученья — немногочисленная, умная, осторожная и подозрительная, — «одного перышка возле приманки довольно, чтобы вчера еще спокойно кормившийся ворон сегодня сесть испугался». По крупицам собираются интересные сведенья.

Больше других в изучении ворона преуспел американский орнитолог Берндт Хейнрих. Пять зим, выкладывая приманку (изведено восемь тонн падали!), забираясь для наблюдений на верхушки сорокаметровых елей, просиживая часами в скрадках при морозе за двадцать градусов, упорный любознательный человек сумел проникнуть в сложный мир таинственной птицы. Его книга «Ворон зимой» стала событием в современном изучении дикой природы. Недавно книга издана и у нас. Получив книгу в подарок к Новому году, я прочел ее в две ночи. Редкий детектив может сравниться с этим раскрытием подлинных тайн жизни.

Невозможно перечислить все тонкости наблюдений, сделанных Хейнрихом в северном американском штате Мэн. Назовем лишь кое-что, имеющее отношение к этой беседе.

Вороны — однолюбы. Союз, заключенный между вороном и (так и хочется сказать вороной) очень похожей на него самкой — союз на всю жизнь. Вопрос добывания пищи зимой — важнейший для воронов. Резонно предположить: выбор должен быть безошибочным.

Способность самца кормить семейство самка проверяет, прикидываясь птенцом и выпрашивая у ворона корм. Ограниченность корма заставляет птиц охранять свою территорию от прилета двух, а то и трех десятков прожорливых едоков. В то же время стратегия выживанья научила воронов находить пищу, смелости первым приблизиться к ней. Птицы демонстрируют друг другу летные качества, умение созывать на пир (например, на тушу павшего лося) своих сородичей. Информация о наличии где-то пищи передается воронами на «коммунальных ночлегах». Как? Звуками и какими-то формами поведенья, считает ученый.

При избытке еды вороны уносят ее порциями и прячут в снегу. Их тайники умело используют вороны, сойки и дятлы, в присутствии воронов не рискующие приблизиться к лесному «обеденному столу».

Вороны, прислушиваясь к разным сигналам обитателей леса, используют их для поисков пищи. Особо жизнь воронов связана с жизнью волков (и койотов в Америке). Ворон внимательно наблюдает за всеми передвижениями серых хищников — возле них всегда можно чем-нибудь поживиться. В свою очередь, вороны могут указать волку падаль. Иногда они прямо к ней привлекают союзника, потому что сами не в состоянии начать потрошенье занесенной снегом, замерзшей туши.

«Ничто не ускользает от глаза подвижного умного летуна», — пишет американец.

«Ворон — птица осведомленная…» — подтверждает это и мой знакомый пастух из деревни Зименки.

  Фото автора. 20 января 1995 г.

 

«Официанты из Антарктиды»

(Окно в природу)

Во Франкфуртском зоопарке, помню, всех рассмешил мальчик. Возле пингвинов, для которых тут создана подходящая обстановка со льдом и морозцем, мальчик тронул маму за руку: «В Антарктиде они работают официантами?» Смеялись все потому, что пингвины в черных «фраках» и белых «манишках» в самом деле похожи на официантов, большие императорские пингвины — на очень дородных из дорогих ресторанов, суетливые пингвины адели — из ресторанов помельче…

Нет другой птицы, которая вызывала бы столько любопытства и добрых чувств, как пингвины. К сожалению, в зоопарках пингвины долго не держатся. Жаркое лето для них губительно, а сооружать жилой холодильник — дело накладное…

Когда я прилетел в Антарктиду, на второй же день меня повели знакомить с пингвинами, и не только потому, что знали мои интересы, всех новичков водят к пингвинам, как москвичи гостей из провинции водили раньше в театры.

Сами зимовщики тоже время от времени ходят общаться с птицами. Видеть рядом с собой в суровых условиях еще какое-то проявление жизни для зимовщиков очень важно.

Мы пожаловали к пингвинам в декабре (антарктическим летом). Солнце. Синее небо. Не тепло, но и холод не лютый. Над огромной колонией крупных «официантов» стон стоял «тэ-те-тэ-тээ!» — многие тысячи голосов. Атласное черно-белое одеяние взрослых пингвинов поблескивало, малыши были в пуховых коричневых «свитерах». Они еще не видели воду. Появившись на свет минувшей зимой, молодежь пока приспособлена лишь к холодам.

В штормовые дни они сбивались в плотные группы («детские сады») и так пережили зиму.

Сейчас птенцы непрерывно просили еду. Папы и мамы, уходившие к морю кормиться (это недалеко — километров пятнадцать — двадцать), приносят в зобах еду. Каким-то чудом отыскав среди тысяч одинаковых пингвинят свое чадо, отрыгивают ему в клюв творожистый корм.

Стойбищем птицам служила огромная льдина, пятикилометровым ломтем отколовшаяся от щита Антарктиды. Снег на льдине утоптан, загажен пометом, лежат тут птенцы, метели не пережившие, и треснувшие на морозе яйца.

Фраки им к лицу.

Единственное яйцо у мамы-пингвина появляется в самое лютое зимнее время. Как теперь установлено, яйцо немедленно отдаетсяпапаше. Он прячет его на лапах под складкою теплого живота (специальный обогрев сетью кровеносных сосудов). Неуклюже, еле-еле передвигаясь, пингвин высиживает, точнее сказать, выстаивает свое сокровище шестьдесят с лишним дней, не питаясь при этом и теряя почти половину своего веса. Случается ему оступиться, соскользнуть — яйцо в этом случае немедленно кто-то подхватит, «усыновит». И никаких протестов и ссор. Иначе нельзя — мороз-то под сорок. И ветер. Все же какая-то часть яиц погибает. Крикливые поморники расклевывают эти отходы, терзают трупы замерзших птенцов, пикируют и на живых, проверяют: жизнеспособен? Птенец демонстрирует свои силы — громко пищит, машет ластами. А кругом гул «ке-ке-ке-ке!» — тысячи голосов соплеменников.

К концу лета птенцы сбросят свои «свитера» и оденутся как положено — черный блестящий «фрак» и облегающая живот «манишка». Это одежда уже пловца и ныряльщика, одежда, представляющая что-то среднее между перьями и чешуей. Крылья пингвина — тоже уже не крылья, а ласты. С их помощью птица великолепно плавает и ныряет, сказать точнее, летает в толще воды с большой скоростью, с виртуозными поворотами и ныряньем до глубины двухсот метров. Пингвины хватают рыбу, маленьких осьминогов, другую мягкотелую живность, кишащую в холодных антарктических водах. Сами они тоже могут попасть на обед морским хищникам — китам косаткам и леопардам. Большая подвижность в воде — способ кого-то поймать и спастись самому от ловцов.

Океан — стихия пингвинов. На льдины они выбираются с приходом зимы к моменту свадеб и выведенья потомства.

В декабре — январе самый разгар семейных забот. Наша экскурсия вглубь колонии не вызывает ни паники, ни беспокойства. Малыши с любопытством лупят глаза, взрослые величественно-равнодушны. И, если ты уж совсем фамильярен — дотронулся или погладил, — шумно запротестуют и могут клюнуть. Трогательны неподвижные пары. Стоят клюв к клюву, не замечают ни криков поморников, ни наших шагов.

Убеждаемся — могут стоять и час, и два. Любовь! Всего пингвинов семнадцать видов. Императорские — самые крупные. Почти такие же — королевские, которых узнаешь по оранжевым щечкам. Но их возле Мирного нет.

Зато весной возле Мирного появляются небольшие, суетливые, как подростки, пингвины адели. Зиму они проводят где-то в водных пространствах. У ледового барьера, на островных скалах пингвины появляются в ноябре. Они как грачи для наших широт. Появились адели — значит, пришла весна.

Адели я наблюдал на острове Хасуэлла. Тоже колония. Самки сидят на гнездах из камешков. Самцы, плутовато оглядываясь, тут же прогуливаются. Чуть какая-нибудь пингвиниха зазевалась — нахал хватает из-под нее камешек и бегом-бегом к гнезду своей ненаглядной. Ему невдомек, что, пока он ходил и высматривал, из гнезда у подруги таким же образом что-нибудь увели. Мира в колонии это не нарушает. Поднесение камешка — демонстрация верности супружескому союзу, и милое воровство тут как бы и узаконено.

В лунке из мелких камней самка сидит на паре яиц прилежно. Я осторожно отодвинул ее сапогом — протестует, но не очень активно.

Беру яйца и кладу рядом, а в гнездо опускаю часы. Птица садится на них и успокаивается — яйца рядом как будто и не ее.

Гнездовой период адели приходится на время снежных весенних штормов. Колонию птиц заносит, на месте гнезд — лишь снежные бугорки. Это самки прилежно, неотступно сидят на яйцах. Сейчас тепло. Камни греют живот, и хозяйка гнезда осоловело глядит на мир круглыми, как очки, глазами.

Императорские пингвины покидают колонию только по необходимости — надо идти кормиться. Мужская половина адели, отдыхая от демонстрации преданности избранницам, бродит вдоль побережья просто из любопытства. Забавно наблюдать темные силуэты пингвинов на белом снегу. Иногда идут тихо, чуть покачиваясь — точь-в-точь старушки на пути к богомолью. Если надо куда-нибудь поспешить — ложатся на брюхо и довольно быстро скользят, загребая ластами-веслами. Иногда кажется — ветром гонит эти маленькие «ладейки» по глазированным льдинам и твердому снегу.

Бывает, адели забредают в царство императорских пингвинов. Их тут никто не обидит. Но очень они заметные своей мальчишеской суетою рядом с большими сановно-важными соплеменниками.

Одного такого бродяжку мы загнали в мешок. Дело было под Новый год, и мы с приятелем у привезенной из Подмосковья елки решили появиться с пингвином. Затея понравилась всем, кроме пингвина. Сначала он вел себя осмотрительно-робко. Но, когда открылись бутылки с шампанским, когда в кают-компании накурили, абориген Антарктиды разбушевался.

Пришлось его вместе с картонным ящиком унести из-под елки. Куда побежит?.. Секунды две соображал и взял безошибочный курс на свой родной островок.

Ни одна из птиц не относится с таким доверием к человеку, как пингвины. Причина: никогда не видели человека, не знают, на что он способен. Когда с корабля в 1955 году выгружалась на лед первая советская антарктическая экспедиция, пингвины адели прибежали на это чудо смотреть. Когда строились домики в Мирном, пингвины бегали под ногами людей, взбирались подоскам кверху — им все интересно.

Они и остались такими же любознательными: увидят что-нибудь необычное, мчатся посмотреть, изучить, оценить. Кое-чему, правда, их научили собаки, на которых предполагали передвигаться зимовщики. Но техника оказалась тут более подходящей, и собаки от безделья заинтересовались пингвинами.

Одну из прогулок в городок пингвинов адели мы совершили с Михаилом Михайловичем Сомовым, известным нашим полярником. Мы долго наблюдали за суетой милых подвижных птиц. «Вы знаете, каким был мой самый первый приказ в год первой антарктической экспедиции? — улыбнулся Михаил Михайлович. — Приказ был таким: «Пингвинов не трогать!»

В облике животных людям всегда интересно находить собственные черты, оттого так потешны для нас птицы-«официанты». Пингвины на птиц не очень похожи. Силуэтом возле воды они скорее напоминают маленьких дельфинов.

«Полеты» в воде уже давно разлучили их с воздухом. Кости пингвинов, в отличие от остальных птиц, не пустотелые, тяжелые. И крыльев, по существу, нет. И так живут они уже миллионы лет.

Человека они не знали. И человек тоже совсем недавно проведал о существовании этих милых, привязанных к ледяной Антарктиде «официантов».

Позавчера я связался по радио с Антарктидой: «Как поживают пингвины?» Ответили мне радисты Мирного Пополитов Леонид Анисимович и Меркушев Игорь Васильевич.

«Пингвины на месте. И все у них идет по заведенному порядку. У веселых, суетливых адели подрастает потомство. Большинство взрослых императорских пингвинов ушло к воде. Малыши меняют пух на перо и скоро тоже покинут льдину. Появятся «императоры» снова теперь к зиме — в апреле. Пингвины — наши любимцы, наша радость. Зимовка с ними проходит легче».

Фото автора . 27 января 1995 г.

 

Поставщик «мягкой рухляди»

(Окно в природу)

Олово «рухлядь» сегодня имеет значение однозначное и в пояснении не нуждается. Но когда-то этим словом называли меха, пушнину — «мягкая рухлядь». Пушнина была мерилом всех ценностей, главной статьей в торговле Руси и России. Царская шапка, символ верховной власти, известная со времен Владимира Мономаха, оторочена дорогим мехом. Самым ценным подарком в давние времена была шуба с царского плеча. Конечно, это была не заячья шуба вроде тулупчика, к неудовольствию старика Савельича подаренного Петрушей Гриневым «разбойнику» Емельке Пугачеву. Ценность царского дара была в том, что шили шубы из самого дорогого собольего меха.

И сегодня при всех выкрутасах моды соболий мех — красивый, прочный, легкий и долговечный — ценится высоко. Природа этой одежкой наградила зверька для жизни в суровых сибирских лесах. Отнять ее у владельца непросто.

Уже много веков каждую зиму охотники, терпя лишения, ищут, приманивают, выслеживают зверька. Жизнь и повадки его до конца не изведаны. И все же охотник расскажет много всего интересного о своей вожделенной добыче.

Соболь — зверь небольшой, меньше кошки. Отшельник, любитель непролазных таежных завалов и каменных россыпей, он похож на куницу, состоит с ней в близком родстве.

Утверждают: вблизи Урала, где зоны обитания соболя и куницы соприкасаются, зверьки скрещиваются, давая гибрид под названием кидус. Русские промышленники, придя из Сибири на Аляску, местную куницу (мартина) называли соболем. Читая старинные их отчеты, я удивился, ибо знал: соболь зверь азиатский, и Россия всегда была единственным поставщиком его шкурок на рынок.

Мир куницы — кроны деревьев. Она тут «летает» в ветках, преследуя белок. Соболь тоже древолаз знатный, но «летать» подобно кунице ему не надо. На дерево он заскакивает чаще всего при опасности. Зато на земле он как молния — охотники чаще всего видят только его следы, похожие на двоеточие. Прыгая по глубокому снегу, задние лапы соболь ставит точно в отпечатки передних, получая уже утрамбованную опору для пружинистого прыжка. Зная это свое превосходство, соболь не страшится глубокого снега. Но, спасаясь от преследования, он спешит в первую очередь в завалы деревьев, где сразу становится невидимкой.

Слабость соболя — непонятная страсть пробежать над распадком или ручьем по упавшему дереву. Тут его чаще всего стережет западня, поставленная охотником. Но можно соболя приманить и едой. Вся его жизнь долгой сибирской зимой — активные поиски пищи. Он осторожен возле приманки, но тут нет подозрительности волка, который в любом предмете видит подвох со стороны человека. Соболь, активно преследуемый уже много столетий, все же не приобрел «генетического страха» перед людьми.

Соболек.

В голодное время соболи, предпочитающие жить постоянно на избранном месте, начинают в поисках пищи мигрировать, теряя при этом обычную осторожность. Известны случаи, когда зверьки обретались вблизи поселков, довольствуясь отбросами возле домов, смело пробегали по улицам, забирались даже в кладовки. В одной геологической партии собольки прибегали на сигнал, подаваемый поварами к обеду, и брали пищу почти что из рук.

Мне самому пришлось наблюдать соболя, готового отдать свою жизнь за свободу, — глаза горели отвагой, вынимавшему зверька из ловушки охотнику вцепился он в указательный палец, а через час в избушке с того же пальца, намазанного йодом, он слизывал сгущенку и казался совершенно ручным.

Собольки, пойманные молодыми, хорошо приручаются. Одного я наблюдал на Камчатке в доме своего друга. Он бегал по комнате, как кошка, забирался к хозяину на колени. Любимым занятием соболька было сидеть на подоконнике, наблюдать: что там на улице? Неплотно прикрытой форточки было довольно, чтобы соболь однажды в мгновение ока воспользовался шансом оказаться свободным. Мы погоревали, но утешились тем, что лес был рядом.

Лес соболя кормит щедро. У зверька нет узкой пищевой специализации. Он ловит мышей, бурундуков, птиц, успешно ловит рыбу в ручьях, в голодное время не брезгует падалью.

Не по размерам сильный, он нападает на зайцев и даже на маленького сибирского оленька кабаргу. Едва ли не каждый охотник расскажет случай, как соболь путешествует по воздуху на глухарях. Подкараулив птицу на ночевке в снегу, маленький хищник острыми как иголки зубами впивается в глухариную шею. Обезумевшая птица летит со смертельной ношей куда попало. В Красноярском крае мне рассказали случай. В Каратузском совхозе, в птичнике, объявился наделавший переполоха охотник.

Соболь? Но как попал в птичник — до края леса около десяти километров. Загадка разрешилась, когда в сугробе около птицефермы нашли глухариные перья и кости.

Кроме животного корма, соболь не брезгует и растительным. Особое место в его питании занимают кедровые орехи (соболь и держится главным образом там, где есть кедрачи), ест он и ягоды, насекомых. Но лакомством, так же как для куницы, является для него мед.

На Алтае мне показали пчелиную борть, разграбленную соболями. «Зимою к борти зверьки протоптали тропы. Наедятся меда, и давай валяться в снегу — избавлялись от пчел и чистили шерстку». В неволе этот сластена всему другому предпочитает варенье, грызет и сахар, не отказывается от конфет.

Соболь приспособлен к сибирским морозам, но в самые сильные холода не охотится, отлеживается в снежных убежищах. Попав в ловушку, без движенья он замерзает. Почему-то не терпит зверек открытого солнца. Загнанный из подлеска и бурелома на дерево и от солнца не защищенный, он может свалиться вниз, как говорят охотники, «от обморока». Не терпит соболек дыма. Пожары в тайге знакомы животным, что называется, с сотворения мира. И ощущение этой опасности закреплено генетически — из дупел зверьков «выкуривают».

Добывая соболей сотни лет, промышленники не знали одной существенной тайны зверька.

После февральского гона приплод у соболя появляется в апреле, и потому считалось, что беременность соболюшек длится полтора месяца.

Оказалось, нет, беременность длится почти девять месяцев. Подлинный летний гон был от охотников скрыт. Не находили у добытых зимою самок и плода. Раскрыта тайна была не в тайге, в Московском зоопарке в 1929 году. Оказалось, развитие плода у забеременевшей летом самки не происходит. Зародыш «дремлет» до второго весеннего месяца и лишь при повторном («ложном») гоне начинает расти и созревает за полтора месяца. Это открытие, сделанное Петром Александровичем Мантейфелем, открыло глаза звероводам, и соболей в промышленных масштабах стали разводить на фермах.

Соболюшки являют на свет семь-восемь белесых щеняток (чаще всего четырех), шерстка которых прямо на глазах начинает темнеть, и через два-три часа уже виден типично соболиный окрас.

Можно сказать без натяжки, что соболь способствовал росту, расширенью Российского государства. Землепроходцев вослед Ермаку по Сибири двигали три пружины: любознательность (а что там дальше?), служба царю и соболь. Все хотели владеть драгоценными шкурками — сами землепроходцы, шедшие вслед за ними купцы и, конечно, царева казна в лице чиновного люда. Подобно тому как испанцы после Колумба в Южной Америке жаждали золота, в Сибири землепроходцев в первую голову интересовали соболя. Местное население немедленно «объясачивалось», то есть понуждалось выплачивать дань — ясак. И принимался он в первую очередь шкурками соболей.

Любопытно, что сами сибирские аборигены эти шкурки ценили невысоко. Гораздо более ценным считался мех выдры и рыси, соболями же подбивали лыжи. Но пришельцы требовали именно соболей. Таежники не только не спорили из-за того, но даже посмеивались над пришельцами. Исследователь Камчатки Степан Крашенинников свидетельствует: камчадалы считали, что русские ведут себя глупо, беря восемь соболей за нож, а за восемнадцать дают топор.

Русские, надо думать, тоже при этом смеялись, зная цену собольих шкурок. Освоенье Сибири началось с меховой лихорадки. Царская казна требовала соболей все больше и больше.

Меха в торговле долгое время были главным валютным товаром, а традиционным подарком царя другому монарху были собольи шубы.

Царь Федор Иоаннович, например, отправляя в 1585 году посольство в Вену, помимо разных других мехов, велел взять в запас сорок тысяч собольих шкурок.

Легко представить себе, как быстро убывали соболя по Сибири. Пик численности добытых шкурок приходится на XVII век — несколько сот тысяч в год. А потом добыча год от года стала снижаться — природа не поспевала за алчностью человека. И чем меньше поступало шкурок на рынок, тем дороже они становились.

В 1900 году за шкурку соболя платили 225, а за особо ценные экземпляры — 400–600 рублей.

Для понимания цифр уместно сказать: хорошее ружье в то время стоило 15 рублей. Добыть соболька стремились, не щадя сил. И стало ясно — зверю угрожает исчезновенье. В 1913 году на три сезона охоту на соболей запретили. И хотя контроль за добычей трудноосуществим, соболь все-таки получил передышку.

По-настоящему серьезные меры для спасения соболя были предприняты в 1935 году. На пять лет запретили охоту и торговлю соболиными шкурками. Было создано несколько заповедников, где охоту положили запретить навсегда и откуда соболей стали расселять в места, где они совершенно исчезли. Было поймано и благополучно переправлено в триста одиннадцать сибирских районов девятнадцать тысяч зверьков.

И произошло чудо — соболь быстро восстановился.

В 1941 году на него была возобновлена контролируемая охота. Сегодня это обычный сибирский зверек. Его численность стала такой же, какой была в XVII веке. Сильные мира сего и нынче дарят другим владыкам собольи шубы. Но общее настроение складывается в пользу четвероногих владельцев драгоценного меха. Кое-где возникают протесты против одежды, лишающей жизни диких животных. Это, возможно, крайность, но крайность благоприятная для выживания леопардов, рысей, куниц, росомах, соболей.

  Фото автора .  10 февраля 1995 г.

 

Монастырская сова и другие

(Окно в природу)

Как вы думаете, что означает французское слово «шантеклер»? Мало кто угадает. В коротком переводе это значит петух. Правда, по-французски название птицы звучит как титул — певец утренней зари. А что значит петух? Петух — это певец — петел, по-украински — пивень. Помните у Шевченко: «Ще трет1 швш не сшвали, шхто шгде не гомошв…»

А что на том же украинском значит зозуля?

Зозуля — это кукушка. Правда ведь интересно?

У всех европейских народов кукушку называют по ее голосу. У немцев это «кукук», у французов — «куку», у испанцев — «куко», у итальянцев — «куколло», у чехов — «кукачка», у поляков — «кукулка». Везде угадывается характерный, знакомый каждому звук. Но вообще-то на человеческий язык птичьи крики переводить непросто. Русскому уху кажется, что домашняя утка крякает — «кря-кря!» Румыны те же звуки воспринимают иначе: «мак-мак!», датчанину кажется, что утка говорит «рап-рап!», и уж совсем неожиданно французское «куэн-куэн!». А попробуйте воспроизвести буквами крик дергача (коростеля) — непростая задачка. Но немцы ее решили: «крэкс-крэкс!». Коростель по-немецки так и зовется крэке. Что значит дергач — догадается каждый, но что означает другое название птицы — коростель, я не знаю. Чувствую древность слова. А что оно значит?

Всем животным, от кита и слона до жучка-паучка, человеком даровано имя, чтобы различать, понимать, о ком идет речь. Но у всех народов свои названья. Скворец, издающий скворчащие звуки, по-украински шпак, а поанглийски стерлинг. Люди никогда не поняли бы друг друга, запутались бы в переводах с языка на язык, если бы не было «общего знаменателя» — латинских названий животных. Вот, например, на этом снимке вы видите сову, несущую крысу. По-русски это сипуха, в Европе ее зовут монастырской совой (из-за того что любит селиться на колокольнях), но для биологов это Tyto alba. Сипуха распространена по всему свету. В каждой стране у нее свое название. Но когда биолог услышит латинское слово, он сразу поймет, о ком идет речь.

Латынь суха и скучна, в названьях народных — много поэзии, древности, курьезов и очень часто точных характеристик животного.

Как, по каким принципам возникают названья?

Принципов много, и они сходны у всех народов. По названию птичек крапивник и камышовка мы догадываемся, где они обитают. Громадного, величиною с огромного поросенка грызуна индейцы Южной Америки зовут капибара, что значит «господин высокой травы». Одну из уток зовут каменушка, одну из сов — болотная сова, одну из ласточек — береговушка. Не надо и объяснять, почему так зовут.

Присматриваясь к животным, люди в названиях подчеркивали особенности их облика и поведенья. Приглядитесь, сколь ловко, как челночок, движется («ползает») по деревьям вверх и вниз головой поползень, и вы восхититесь точности слова. Или понаблюдайте за трясогузкой, ходулочником, шилоклювкой.

Всем известную рыбу окунем называют за большие глаза. В основе названья — старинное слово «око», так что рыбу можно назвать и глазастиком. А почему лягушку называют лягушкой? Оказывается, за мощные ноги «ляги» (ляжки), кстати, лягнуться — значит ударить задней ногой.

Кажется ясным название цапля — хватает, «цапает». (Вспоминаю, ухват для сковородки в селе, где я вырастал, называется «чапля».) Но филологи настаивают на другом толковании слова «цапля», считают, «чапать» (по-старинному «чапати») — значит «медленно ходить». Цапля и в самом деле ходит медленно, осторожно. Наверное, это случай, когда название цапля можно толковать как захочешь.

Поведение, образ жизни, характер часто служат причиной названья. Медведь, медоед (зверь из семейства куньих), медоуказчик (африканская птица) называются так за пристрастие к меду. Названия муравьед и яичная змея в пояснении не нуждаются. А вот панда с китайского переводится как «пожиратель бамбука». Слово «волк» означает «волочить», утаскивать. Другие животные, способные воровать, в своих названиях имеют корень «вор» — ворона, ворон, воробей.

В некоторых названиях есть тайна. Для меня, например, не ясна смысловая связь поэтично звучащего ряда слов: Волга, иволга, таволга. Не сразу дошел до меня и смысл фразы, записанной со слов старика охотника в вятских лесах: «Лося она хламина нотная. Она, мотри, паря, тово…» Кое-что расспросив, я понял старика, хотевшего мне сказать: «Лось — зверь далеко не простой. От него, парень, всего можно ждать».

В судьбе названий немало курьезов. Колумб, открывший Америку, полагал, что приплыл в Индию, и аборигенов назвал индейцами. (Название сохранилось поныне.) И типично американскую птицу зовут индейкой. Но в Америке — это туркен. Почему? Привезенные из Америки птицы в Европе хорошо прижились, но особенно успешно их развели в Турции. Домашние птицы попали к фермерам Нового Света. Американцы, склонные все сокращать, упрощать (вспомним «Горби»), стали называть птицу-аборигена туркен.

Названья животных, как названия гор, рек, морей, долговечны. По ним можно судить об облике и повадках обитателей суши и вод, прослеживать места распространения их по земле, по ним можно судить о переселениях людей, их занятиях, о тайнах диалектов и языков. Мой друг, псковитянин Валентин Павлович Краснопевцев, взялся за интересное дело — докопаться до корней и истоков названий животных.

Я в свое время прочел его рукопись, а недавно прочитал уже книжку «Человек дарует имя», из которой, как из булки, наковырял «изюма» для этой беседы. Интересное это дело — узнавать, кто есть кто и откуда пошел.

  Фото из архива  В. Пескова . 17 февраля 1995 г.

 

Берлога

(Окно в природу)

Было это лет тридцать назад. Позвонил знакомый охотник: «Собираемся на берлогу. Поедешь?.. На сборы четыре часа».

Добирались мы долго. Сошли с поезда на глухом разъезде в новгородских лесах. Потом тряслись по зимней дороге в кузове грузовика.

Потом ехали на лошадке в санях на лесной остров в болотах, шли потом по пояс в снегу. Впереди шел охотник, разыскивая глазами затесы на березах и елках, за ним с ружьем наготове — московский охотник, а сзади — еще собаки. Берлогу местный охотник приметил с осени и оставил затесы на пути до нее, после чего послал в Москву письмецо: так, мол, и так, приезжайте.

День был пасмурный, нехолодный. И это заставляло идти осторожно. В такую погоду медведь спит чутко и может вскочить, не подпуская на расстояние выстрела. «Хозяин берлоги», расторопный деревенский мужик, все время оглядывался, прикладывая палец к губам.

Мы, обливаясь потом, волоклись сзади. Наконец мужик остановился, привалился спиною к елке и поманил человека с ружьем, указывая на снежный холмик. Все дышали открытыми ртами. Собаки замерли с высунутыми языками.

Им сейчас нельзя подавать голос. Работа собак — остановить медведя, если он после выстрела побежит или, если его «подшумят», выскочит из берлоги, застав всех врасплох.

Именно так в этот раз и случилось. Охотник, готовясь к выстрелу, утаптывал снег, а одна из собак вдруг чихнула. Этого было довольно, чтобы медведь вспучил снег и черным лохматым шаром кинулся в чащу. Выстрел. Но медведь продолжает бежать. Собак отпустили, и они сделали свое дело — медведя настигли и «повисли у него на штанах». Теперь выстрелили уже точно.

Интересно было заглянуть в логово, где медведь зимовал. В разрытом снегу под вывороченными корнями упавшей ели темнела постель из хвои вперемешку с сухими папоротниками. Эта постель показалась мне еще теплой.

Медведь — не единственный, кто зимнюю бескормицу переживает в убежище в состоянии долгого сна. Различают сон и спячку. Еж, сурок, суслик впадают в оцепененье, когда все жизненные процессы — обмен веществ, дыханье, сердцебиенье — снижаются в несколько раз, — это спячка. У барсуков, енотов (точнее — у енотовидных собак) и медведей жизнедеятельность организма, переключенного на экономное «внутреннее снабжение», снижается, но не так сильно. Это не спячка, а зимний сон. Енот, проснувшись в оттепель, даже бродит вблизи от логова. Медведь без нужды берлогу не покидает, но в оттепель чуток и при опасности расстается с постелью.

Конец лета и осень для медведя — время накопления пищевого запаса на зиму. Кладовая его — под шкурой, и зверь усиленно кормится, а с приближеньем зимы присматривает место для сна. Безопасность — первое условие при выборе берлоги. Радиослежение показало: дальневосточные бурые медведи совершают большие кочевки из кормных мест в глухие «спальные» районы тайги. Европейский медведь спит там, где кормится, но выбирает для берлоги места укромные, малодоступные для человека, сухие, неветреные. Чаще всего это бывает углубление под вывороченными корнями упавшего дерева.

На Урале медведи охотно зимуют в каменных выемках и пещерах. Однажды мне показали берлогу под большим муравейником. Известен случай: медведь улегся спать под копною старого сена. Черный гималайский медведь спит в дуплах старых деревьев.

Присмотрев спальное место, медведь не тотчас ложится. Он много раз проверит обстановку вокруг. Последнюю неделю перед снегом зверь нередко тихо лежит возле выбранного места — осматривается и прислушивается, таскает в берлогу хвойные ветки, сухую траву. Первый снег — сигнал к залеганью. Соображения безопасности заставляют медведя подобно зайцу петлять, к берлоге двигаться задом, а ложиться носом к выходу, чтобы можно было моментально вскочить и бежать. Залегает обычно он в день ненастный, чтобы снег скрыл следы и засыпал берлогу.

Ну а что происходит в берлоге? Медведь сладко спит. Говорят, что при этом он сосет лапу.

Так ли это — уверенного ответа нет. Некоторые зоологи утверждают: да, лапу медведь сосет и глотает слюну, это способствует обмену веществ в организме. Другие же говорят, что лапу зверь тянет в рот потому, что со ступней у него слезает старая кожа и зверь процессу этому помогает.

Вопреки утвержденью, что два медведя в одной берлоге не живут, бывает, что два, а то и три зверя спят вместе. Но это всегда мамаша и подрастающие медвежата, называемые где ланчаками, где пестунами.

В берлоге у медведицы появляется и потомство — крошечные по сравнению с матерью, с рукавицу, детеныши. В потемках убежища находят они соски и потихоньку начинают расти, не ведая, какой мир ожидает их на свету.

Медведи всегда были объектом охоты. Их ловили капканами у привады, подстерегали осенью на овсах, и особенно уязвимы медведи в берлоге.

Найти берлогу непросто. Но опытный охотник но еле заметным признакам — струйка пара от дыхания зверя, чуть подтаявший снег — находит зимнюю спальню и, уходя от нее, оставляет на деревьях затесы, чтобы нагрянуть сюда в подходящий момент для охоты.

В большой мороз и в пургу сон зверя так крепок, что медведь не слышит разговор людей и стук топоров, расчищающих место для удобной стрельбы. Нередко зверя из берлоги буквально выпихивают. В ход идут жерди, а чаще «ерши» из молодых елок. Разбуженный медведь, почуяв опасность, хватает еловую снасть и тянет к себе, не понимая, что ветками елок он «затыкает» для себя выход и облегчает задачу охотникам.

Иногда сон зверя бывает так крепок, что, даже открыв глаза, опасности он не видит. Зоолог Сергей Александрович Корытин, посвятивший жизнь изученью повадок зверей, рассказывает о случае, когда в двух шагах от головы медведя лаяли собаки, а зверь спросонья глядел на них, ничего не понимая, только укушенный псом, он вскочил на ноги.

Не опасен медведь на берлоге? Во времена, когда на зверя ходили с рогатиной, риск на охоте был очень большим. Нарезное ружье этот риск свело почти до нуля, задача охотника — вовремя выстрелить по убегающему медведю. Но бывает, что зверь бежит «не по правилам» и охотники оказываются у него на пути. В такую переделку в молодости попал Лев Толстой. Увечий будущему классику литературы медведь не нанес, но напугал сильно.

У белых медведей в берлогу ложатся только беременные самки. Самцы же всю зиму бродят и, как ни странно, в безжизненной на первый взгляд снежной пустыне находят себе пропитанье — подстерегают во льдах тюленей. Длительная бескормица и непогода могут заставить медведя выбрать укрытье и задремать. Но это лишь временный сон. Отдохнув и дождавшись хорошей погоды, медведь продолжает бродяжничать.

А самка ложится в берлогу надолго. Где-нибудь в октябре — ноябре, выйдя со льдов на сушу, найдет она подходящее место и, выкопав яму, заляжет. Пурга, наращивая слои снега, надолго спрячет это местечко.

Между тем под снегом идет работа. Медведица обминает, прессует стены убежища, делает его просторным. Со временем от тепла берлога изнутри покрывается корочкой льда. Но есть в этой капсуле продух для свежего воздуха. А если берлога неглубока, в нее с окончаньем полярной ночи проникает голубоватый рассеянный свет.

Никакой подстилки в этой берлоге нет. Только мех и слой жира защищает медведицу на ледяном ложе. Под Новый год в подснежном доме появляются один или два медвежонка, в каждом не более четырехсот граммов.

В середине марта медведица проламывает оболочку убежища и выводит медвежат порезвиться на солнце. Неделю-другую семейство держится у берлоги, забирается в нее на ночь и в непогоду.

В глубокой берлоге медведица с малышами остается спокойной, как бы не слышит шагов человека и лая собак. Но иногда она высовывается поглядеть — что там за шум? В отличие от бурых у белых медведей панического страха перед людьми нет, и сами они нападают нечасто.

Ученым и фотографам удается иногда даже глянуть: что там, в берлоге? Но любопытство это все же небезопасное.

  Фото автора . 10 марта 1995 г.

 

Таежный тупик

В Москву друзья позвонили, когда проблема с вертолетом была решена. В Абакане, обсуждая эту нешуточную по нынешним временам задачу, вспомнили, конечно, о шумной кампании по радио Льва Черепанова, призывавшего жертвовать деньги «для полетов к Агафье». «Где эти деньги? Вот сейчас они как раз и нужны…» Но сборщик денег в Москве помалкивал. А время не ждало. Сигнал SOS, откуда б его ни послали, промедленья не терпит. «Ладно, еще раз слетаем…» — вздохнул представитель службы по чрезвычайным ситуациям…

Пятнистая военная вертушка стояла в Абакане в ожидании взлета. Я бросил в нее рюкзак, и мы сразу же поднялись. Несколько лиц знакомых. Николай Николаевич Савушкин — руководитель лесного ведомства Хакасии, Ерофей Седов, сидят еще два врача, милиционер и работник метеослужбы с алюминиевыми трубками для замера снегов. «Повезло… — невесело шутит гидролог, — денег на полеты — ноль. Вот и пристроился…»

Военные вертолетчики, только что прибывшие из Красноярска, по трассе до Тупика летят впервые. Наметив маршрут по карте, расспрашивают Ерофея о зрительных ориентирах, о месте посадки. Чрезвычайная ситуация для них — это, например, недавняя гибель «Боинга» под Новокузнецком. «Подлетаем — плешина в тайге, заваленная обломками. Просто не верилось, что самолет может разбиться на такие мелкие части…»

А что там сейчас в убежище Лыковых? Коротко рассказывают летчикам: «Осенью вот так же по сигналу SOS таежницу вывезли в Абакан.

Месяц лежала в больнице. Диагноз — остеохондроз. При обследовании обнаружили еще фиброму во внутренних органах. От операции отказалась. Отказалась и остаться у родственников — «везите домой!» И вот опять SOS. В ее обители живет еще «доброволец» с Алтая. Сказал, что прибыл к Агафье креститься…»

Ясный день. Весна и в этих краях опережает сроки недели на три. Света в сверкающих снегом сопках так много, что зеленые кедрачи кажутся черными. А по белому видно не только следы оленей, но даже крестики птичьих следов.

То ли за разговором время летит, то ли легко нагруженная вертушка военных летит очень быстро, но вот уже река Еринат, вот маленький «Шанхай» таежного поселенья. Ерофей показывает место на занесенной снегом каменистой косе. И мы садимся.

Встречает нас парень лет двадцати, явно из породы тех, кого Агафья тут окрестила «в уме не утвержденные». Помятая шапка, растерянный взгляд. Зовут Василием. Пришел сюда с друзьями пешком по осени. Друзья, прихватив у Агафьи даренное Ерофеем ружьишко, ушли, а Василий, имевший в котомке только гармонь, остался. И вот коротает тут зиму в молитвах и игре на гармони.

— Что-то случилось?

— Агафья Карповна заболела…

Агафью Карповну застаем сидящей на печке одетой и с посошком. Подчеркнуто громко стонет. И сразу же о болезнях:

— Спина… Дров не могу принести. Даже тесто неможно месить…

«Обостренье остеохондроза. Пульс — сто двадцать, давление — сто тридцать на восемьдесят…» — подводят итоги осмотра врачи.

— Что же делать? — спрашиваем мы с Николаем Николаевичем.

Оказывается, Агафья желает, чтобы ее отвезли на Горячие ключи. Избавленье от недугов видит она только там. Ключи — это дикое место в тайге, где летом в дощатых домиках-шалашах обретается десятка два-три больных ревматизмом и хондрозами, дикарями, без медицинского контроля тут лечатся. Сейчас на «курорте» снегу по пояс и никого, кто мог бы помочь, приглядеть за больной. К тому же врачи, знающие и другую болезнь Агафьи, говорят: при фиброме горячие ванны строго запрещены.

Зиму  Агафья переносит тяжеловато.

Выходим на минуту посовещаться, расспросить что к чему у окрещенного тут Василия-гармониста. Готов ли он остаться один при хозяйстве? Поколебавшись, парень кивает: готов…

— Агафья, — строго говорит Николай Николаевич, — о Горячих ключах не может быть речи. Ты же с печи не можешь сползти. Выбирай сама, как поступить. Либо с козами, курами и собакой переправим тебя к родне, либо Василия оставим тут на хозяйстве, а тебя — в Абакан. В больнице подлечат, а мы тем временем сообщим родственникам и попросим приютить тебя до тепла. А там посмотрим.

Второй вариант Агафье нравится больше.

Для порядка, улыбаясь, говорит:

— Ишо и третий выход имеитца — собрать все смертное в узелок и тут остаться…

Но решение принято. Со стонами, опираясь на посошок, спускается с печи и кличет Василия. К быстрым сборам в этом «поместье» привыкли — вертолетчики всегда торопят. Но сейчас Агафья в затруднении. Что взять с собой?

— Василий, клади в мешок псалтырь, кастрюльку, сухари, соль… — сама снимает висящие на веревочке карманные часы, берет икону-складень, карандаши, бумагу, конверты. Между делом, морщась от боли, жалуется на крестника.

— Хлеб испечь не умеет. Картошку, не скажи посолить, не посолит. Избу топил — чуть не сжег потолок. У меня сердце птицею бьется, а ему ничто — сидит играет в гармонь.

Василий с видом все уже слышавшего двоечника стоит, улыбаясь, тут же.

— Вот улечу, то-то уж наиграешься, — с детским ехидством смотрит крестная мать на Василия-гармониста.

Дается наказ Василию вовремя кормить коз, глядеть за курами, прогонять птиц, которые залетают в сени и дырявят мешки с крупою.

Особый наказ о молитвах и о том, как важно вести счет дням.

— А то потеряешься, не будешь знать, то ли пост, то ли уже Воскресенье Христово.

Терпеливо летчики ждут, пока Агафья, опираясь на руку Николая Николаевича, обходит свое хозяйство. Постояла около равнодушных, жующих травинки коз, возле загона, где куры ворошили теплый навоз. Только собаке дано понять: хозяйка дома опять удаляется — жалобно пес визжит и рвется с веревки.

Дорожка к могиле отца не протоптана.

Агафье хочется к кресту подойти. Но как с ее болями одолеть снег? Поколебавшись секунду, махнула рукой:

— Вчера сон дурной видела: будто разлучусь с этим домом…

Спускаемся с горки вниз к вертолету. Минут десять со ступеньки на ступеньку в снегу Николай Николаевич ведет обычно резвую, а теперь охающую на каждом шагу Агафью.

Возле вертушки летчики и врачи, не зная отношения пассажирки к фотографии, предлагают всем вместе сняться. Я гляжу на Агафью — такие просьбы обычно решительно отвергались — «неможно». Теперь же Агафья вдруг садится на лесенку вертолета посреди всей компании. Я намеренно медлю. Она махнула рукой — чего уж…

Идем к вертолету.

В вертолет Агафья подняться не в состоянии. Ерофею приходится внести ее на руках. И сразу же мы поднимаемся. В последний момент видим стоящего на горе в одиночестве гармониста Василия.

— Ах, забыла сказать, чтоб картошку проращивал, — вздыхает Агафья, провожая глазами огород на горе, от которого подымаются струйки пара.

В вертолете два желтых запасных бака. К одному из них Агафья приваливается спиной.

Недавно еще дивились мы первому ее воздушному путешествию. Теперь вертушка стала для нее делом обыденным — села, перекрестилась, достала часы на веревочке и успокоилась.

О нынешней дороговизне полетов Агафья осведомлена — «что же это такое, все миллионы и миллионы…» — но в полной мере, чего стоит сейчас перелет, не понимает. Полагает, как видно: скажут Николай Николаевич с Василь Михалычем слово — и вертолет будет. На этот случай готова у нее и благодарность. Развязывает свою котомку и достает грубошерстный, тугой, как валенок, вязаный носок. Второй связать дела не позволили, но непременно свяжет, вот с собой и пряжу взяла.

Все, конечно, носок очень хвалят. Ободренная мастерица заставляет меня разуться, примерить обновку. И тут же, вроде бы невзначай, замечанье: да поездом-то к родне ехать долго и муторно, а вертолетом-то хорошо.

Переглядываемся с Николаем Николаевичем — трудно таежному робинзону постичь мирские дела-проблемы.

Бодрости Агафье хватило ненадолго. Тряска болезни ее обострила. Попросилась лечь на сиденье. Опять села, достала часы. Потом устроилась на полу. Потом опять привалилась к баку с горючим. Бледная. Пульс — сто двадцать. Достали яблоки. Агафье выбрали самое крупное. Разломила пальцами, как щипцами. Черным ногтем начала методично соскабливать кожуру. Нехотя яблоко пожевала — «мутит…»

Два часа полета вконец больную измучили. Но от лекарств отказалась — «много их пить-то вредно…».

В Абакане с аэродрома поехали мы домой к Николаю Николаевичу Савушкину.

Лифт, электричество, непривычный для таежницы городской порядок в жилье ничуть ее не смутили, не удивили. По-хозяйски распорядилась, где надо поставить сумку, достала сбитый из кедровых щепок ящик с иконой, спросила, как пройти в «нужное» место, и уселась, одним глазом поглядывая на телевизор.

Было это в четверг, 2 марта. «Мирская» жизнь пахнула с экрана очередной страшной новостью.

— За чё же его убили? Такой молодой и красивый…

Как ответить на этот вопрос, если и сами ответа мы не имели. Может, президент что-нибудь прояснит?

Агафья глядела на президента, забыв о греховности телевидения. Когда говорить он окончил, Агафья повернулась к нам, всем видом показывая: не поняла…

Московская трагедия ее не очень задела. Рассеянно послушав наш «перевод» для нее президентской речи, заговорила о болезнях, подтверждая в который раз: ни о чем другом люди не говорят так охотно, как о своих хворях. Но интересно было послушать, как ловко сыплет Агафья словами: бисептол, анальгин, скипидар, финалгон…

Пока Николай Николаевич передавал телеграмму к родственникам Агафьи в деревеньку с названием Килинск, я предложил охающей таежнице сделать массаж спины. Согласилась. Сняла вязаную фуфайку, оставшись лишь в черном своем сарафане. И вытерпела, лишь тихо постанывая, не очень умело отпущенную процедуру.

Хозяйка дома, зная особый подход Агафьи к еде, принесла яйца, яблоки и конфеты. Все пришлось ко двору. Только мелкая белая соль была забракована. Агафья достала свою — крупную, серую в тряпочке. А назавтра договорились о «непоротой» (непотрошеной) рыбе.

«И чтоб вода была с Абакана…»

Для воды Агафья достала из мешка закопченный бидончик с проволочной ручкой.

Постель для таежницы с белоснежными простынями приготовили на широком диване. Расспросив, как зажигается свет, и помолившись, она улеглась, не снимая платка и бывалого черного сарафана.

Утром сказала, что почти не спала. Опять стала подробно рассказывать о болезнях.

Мы съездили за врачом.

Забавно было слышать диалог знатного абаканского невропатолога Бориса Леонтьевича Мутца и упрямой наследницы старой веры. Доктор задает вопрос и ожидает ответа.

А Агафья выкладывает ему свое толкованье болезни, называет лекарства и даже говорит, сколько их надо.

— Ну что же, придется лечь подлечиться, — подытожил беседу невропатолог.

После обеда мы привезли Агафью в больницу. По первому посещенью тут многие ее знали. И она знала уже процедуру приемных покоев. Сдала свою «лопотинку» (одежку) и облачилась в больничный халат. Стали заполнять карточку.

Фамилия, имя, отчество. Республика Хакасия, район — Таштынский, селение…

— Селения нет. Сделайте прочерк, — сказал Николай Николаевич.

— Какой такой прочерк, — энергично вмешалась Агафья, — селение есть: Таежный Тупик.

Все засмеялись. И Агафья, чувствуя, что сказала что-то очень удачное, улыбнулась.

Прощаясь с таежницей, в который раз я говорил о невозможности нездоровому человеку жить одному вдалеке от людей.

— В Килинске надо остаться…

— Дожить до тепла. А там будет видно.

В коридоре Агафья уселась рядом со старушкой, такой же страдалицей, как и она, но из «мира». Разговор пошел, конечно же, о болезнях.

Мы с Николаем Николаевичем украдкой понаблюдали эту беседу. В нынешней жизни столько несчастий, столько боли, смертей, разрывающих душу трагедий. На все человеческое сердце уже даже не в состоянии отозваться. Но эта необычная человеческая судьба, эта драма — следствие давних и недавних российских событий — продолжает нас волновать.

  Фото автора . 14 марта 1995 г.

 

Холодная трасса

Рассказ о перегоне самолетов через Аляску и Сибирь

Мир тесен. После первого посещения Аляски в самолете, летевшем из Магадана, в соседе по креслу узнал я полярного летчика Виктора Михайловича Перова. Породненные Антарктидой, мы, конечно, стали о ней вспоминать. Виктор Михайлович там отличился. В 1958 году газеты много писали о спасении бельгийского принца Антуана Де Лини. Героем антарктической драмы был Виктор Перов. Узнав, что лечу я с Аляски, Виктор Михайлович присвистнул:

— С теми местами я тоже связан!..

Потом уже в Москве встретились мы на квартире Перова, в кругу людей, узнавших Аляску в годы войны. Постаревшие летчики, разложив фотографии и пожелтевшие документы, вспоминали знаменитый перегон самолетов из Америки через Аляску в Сибирь и далее к фронту. Трасса называлась

Алсиб, в историю войны вошла она героической и в некотором смысле экзотической страницей.

Летом 1942 года в Советский Союз из США начала поступать помощь по так называемому ленд-лизу, что означает «давать взаймы, сдавать в аренду».

Больше всего воюющая страна в первое время нуждалась в танках, самолетах, автомобилях. Их отправляли двумя путями. Первый — через два океана, Персидский залив и Иран — был долгим. Второй — через Атлантику северными морями в Архангельск и в Мурманск — был более скорым, но очень опасным — караваны груженых судов стерегли подводные лодки немцев.

В канун Сталинградской битвы, когда помощь была особо важна, отправка транспортных кораблей по Атлантике прекратилась. Поводом послужил разгром одного из самых больших за войну конвоев союзников.

На самом опасном участке пути, у берегов Норвегии, он почему-то оказался без прикрытия. И подлодки буквально раскромсали караван безоружных транспортных кораблей — из тридцати пяти двадцать три были потоплены. На дно ушло 430 танков, 210 самолетов, 3350 грузовых автомобилей и еще 100 000 тонн различных военных грузов. Трагедии способствовали «белые ночи» севера, и отправку конвоев остановили до «темного времени». Но драматическая обстановка на фронте заставляла искать каких-то срочных решений.

Эти американские самолеты перегоняли к фронту.

В переписке Сталина с Рузвельтом и Черчиллем находим крайнюю озабоченность. В послании от 1 июля 1942 года Сталин пишет: «…Полностью разделяю Ваше мнение о целесообразности маршрута для переброски самолетов из США через Аляску и Сибирь на Западный фронт».

И закипела работа по созданию авиатрассы протяженностью почти в десять тысяч километров — от американского штата Монтана через Канаду, Аляску, через Берингов пролив и пространства Сибири до Красноярска. На этом пути немцы перегонщикам самолетов угрожать не могли, но был серьезный противник и тут — суровая природа севера, не освоенные человеком просторы без аэродромов, метеостанций, ремонтных баз.

И Сибирь, и Аляска перед войной только-только начинали осваиваться авиаторами. О единичных полетах в этих краях писали в газетах как героических.

Чтобы отличить подвиг нескольких летчиков, снимавших со льдины команду и пассажиров парохода «Челюскин», затонувшего вблизи Берингова пролива, было учреждено звание Героя Советского Союза. И это была действительно героическая эпопея. Теперь же над этой частью планеты — безлюдной, гористой, холодной — надо было срочно наладить массовый перегон самолетов.

Десять тысяч километров одномоторные истребители «Аэрокобры», двухмоторные бомбардировщики «Бостоны» и транспортные «Дугласы» не могли лететь без посадки. Нужны были промежуточные аэродромы или хотя бы мало-мальски приспособленные площадки, где можно было заправиться. И их начали немедленно строить в Канаде, на Аляске, в Сибири.

Там, где был лес, его вырубали, корчевали пни и как могли утрамбовывали землю. В тундре, где леса не было, использовали плавник и то, что спешно доставляли пароходами. На речных и морских косах доски ребром углубляли, ставили между ними распорки и засыпали гальку. В землянках и палатках у этих «аэродромов» поселялись те, кому предстояло ремонтировать и обслуживать самолеты. Напомним: это угол земли, где морозы в тридцать градусов почитаются божескими. Иногда же они достигают шестидесятиградусной отметки.

На Аляске я по крупицам собрал все, что помнят тут о «холодной трассе».

Зима 1942/43 года была на Аляске на редкость суровой — морозы превышали 60 градусов. В термометрах твердела ртуть, замерзали пушные звери. Привычные к холодам жители в эту зиму предпочитали не вылезать из домов — сидели у печек. Такой зимы даже старожилы Аляски индейцы не могли вспомнить. Война, однако, не считалась с погодой, не позволяла военным людям «сидеть у печки». Алсиб уже действовал. Из Грант-Фола в штате Монтана молодые американские летчики приземлялись сначала на бетонные полосы канадских аэродромов, на утрамбованных земляных полосах, куда бензин доставлялся на собачьих упряжках, достигали экзотического аляскинского Фэрбанкса, известного по книгам как место золотых приисков.

Три тысячи километров маршрута были неимоверно трудными. Летели часто при плохой видимости и не зная, что ждет по курсу. Сейчас на Аляске работает сто пятьдесят метеостанций, тогда их было лишь десять. Метеосводки из-за магнитных бурь трудно было передавать. Радисты «с голоса» переходили на более надежную искровую морзянку. Карты были неточными — «Иногда обозначенное на них озеро фактически находилось в ста милях».

При морозах за пятьдесят градусов, чтобы забить в дерево гвоздь, нужное место паяльными лампами отогревали, масло в моторах делалось каменным, бензин не горел, охлаждающая моторы жидкость гликоль превращалась в желе, а резина многочисленных шлангов крошилась.

«Чтобы мотор запустился после стоянки, его надо было долго отогревать. Изобретать приходилось многое на ходу. В дело шло все — от примусов до больших печек и электрических нагревателей, которые на ночь опускали в баки». Без теплых рукавиц механики не работали — на металле оставалась кожа от пальцев. А в рукавицах на смену свечи в самолете уходило по два часа.

Через каждые двадцать минут механик убегал греться… Жадно перенимался опыт местных пилотов — они-то хорошо знали норов предарктической зоны.

В один из самых морозных дней на трассе погибло от холода одиннадцать человек. Случались драмы вполне в духе Джека Лондона. У озера Ватсон (это как раз те места, где писатель искал приключений) один из самолетов попал в буран и разбился. Два пилота погибли, а два других, привязав у коленей лыжи и надев на руки боты, ползли на четвереньках. Их нашли через четыре дня — были живы и продолжали ползти. От места аварии их отделяло шесть километров. Мороз был 59 градусов.

Те же самые прелести севера познавали и советские летчики, сменяя в Фэрбанксе за штурвалом американских пилотов. Только их трасса была вдвое длиннее. Виктор Михайлович Перов рассказывал мне истории, как две капли воды походившие на аляскинские, — о каменеющем масле, о негоревшем бензине, о вынужденных посадках в районе полюса холода.

Так проходила «холодная трасса» от Аляски к нам.

Бомбардировщики и транспортные «Дугласы» летали поодиночке, а истребители перегоняли «гусиным строем»: впереди — опытный, изучивший маршрут ведущий, за ним — «клином» — одномоторные «Аэрокобры» и сзади — бомбардировщик «Бостон». Его команда следила за строем — не отбился ли кто-нибудь, не потекло ли у кого масло. Если подвел мотор, «замыкающий» держал под контролем вынужденную посадку и замечал место, чтобы прийти на помощь…

Самолеты шли эстафетой. Летчики, получившие их в Фэрбанксе, летели с посадкой в Номе до ставшего вдруг знаменитым чукотского селеньица Уэлькаль. Тут самолеты принимала другая команда и вела далее до Сеймчана. Потом опять смена, а потом: Якутск — Киренск — Красноярск. Шесть с половиной тысяч километров пути — немалое расстояние для винтовых самолетов. Двухмоторные уходили прямо до фронта, а истребители со сложенными крыльями грузили на платформы и везли по железной дороге. Весь путь от штата Монтана за Волгу равнялся четырнадцати тысячам километров.

Трудно ли было осваивать заморскую технику? Виктор Михайлович Перов говорит, что помехой на первых порах был способ посадки.

«Американские самолеты садились на три точки — носовое колесо и шасси. Мы же привыкли к двум точкам (шасси), а хвост с небольшим колесом «дутиком» опускался по мере потери скорости на земле. Переучиться, (справа) точнее, изменить, перестроить рефлексы, — дело вроде бы и нетрудное, но война торопила и жестким образом отсеивала всех, у кого с четырех-пяти раз посадка гладкой не получалась. Надо было также привыкнуть к футам, галлонам и милям — на эти меры рассчитаны были приборы на самолетах. Ну и расстояния перегона…

Были среди нас полярные летчики, привыкшие «пилить» небо по многу часов. Но большинство пилотов прибыли с фронта, где время нахождения истребителя в воздухе — час-полтора. Тут же летишь пять часов, и ни на минуту нельзя расслабиться, малейший промах мог окончиться смертью и потерей драгоценной машины».

Драматических случаев на сибирской части «холодной трассы» было не меньше, чем на Аляске. Виктор Михайлович рассказал мне историю, когда сам командир перегонной дивизии, «полярный волк» Илья Мазурук, обнаружив на подлете к Сеймчану плотный туман, решил сажать самолеты на отмель реки Колымы. Все сели благополучно. Но надо же и взлетать после ночи, а мороз — тридцать пять.

По счастью, вблизи был поселок Зырянка. Летчиков приютили в жилье, а под брезент на моторах поставили печки, привезенные из домов.

Всю ночь печки топились, не давая моторам остыть. Утром благополучно с колымской косы взлетели.

Штабом всех операций на сибирской части Алсиба был город Якутск. После душных землянок с нарами в Уэлькале для летчиков это была столица — тепло, электрический свет, ресторан. Но были для посадок в Якутске в морозные тихие дни затрудненья. Дым и пар из печных труб застилали аэродром. Законом военного времени Мазурук запретил растапливать печи в Якутске после полудня до тех пор, пока оборудовали аэродром по соседству, вблизи деревни Моган.

И вернемся теперь на Аляску, в Фэрбанкс.

Город этот, выросший на месте добычи золота, был главным пунктом «холодной трассы». Тут скапливались самолеты, пригнанные американцами, и шла их приемка русским полком. На машинах белые американские звезды мастер-маляр переделывал в красные, шло устранение неисправностей, выявленных на американском участке трассы.

Один из дефектов «Аэрокобры» оказался серьезной недоработкой конструкции. С фронта шли сообщения: во время боя на выходе из крутых горок фюзеляж истребителей у хвоста сминался, машина становилась неуправляемой.

«Не может такого быть. Все рассчитано», — отреагировала фирма «Бэлл», поставлявшая самолеты. Пришлось послать через Фэрбанкс в Сиэтл советского летчика-испытателя. На глазах у конструкторов Иван Кочетков ввел машину в режим, при котором случалась поломка, и она повторилась. Кочетков покинул истребитель на парашюте, а конструкторы немедля усилили фюзеляж самолета.

Легко понять жгучий интерес друг к другу летчиков двух союзных держав. Прилетавшие в Фэрбанкс американцы войны не знали. С любопытством разглядывали они ордена, полинявшие гимнастерки. К самолетам Ли-2, на которых в Фэрбанкс прилетали русские летчики-перегонщики, совершались экскурсии. Машины, летавшие до этого через фронт к партизанам, были в заплатах на месте пробоин, в хвостовой части зияло отверстие для пулемета.

Русских друзей американцы одаривали гостинцами, от которых они за войну успели отвыкнуть, — шоколадом, банками с соком, всякими фруктами. В самолетах они увозили еще и важные грузы для фронта — медикаменты, носки и варежки.

На снимках тех лет в пожелтевших журналах — молодые красивые люди — американцы и русские. Вместе фотографировались у самолетов на память, часто в обнимку. Для многих американцев встреча с русскими была откровением — «такие же, как и мы, люди».

В аляскинском альманахе «Северная звезда» за 1943 год читаем воспоминание одного из военных: «Те, кто имел предвзятое мнение: русский — это обязательно маленький человек с бородой и бомбой, обнаружили, что сильно ошибались. Русские, которых мы встречали в Фэрбанксе, Галене и Номе, очень похожи на нас самих… Они выносливы, дружелюбны, быстро воспринимают шутку…»

У некоторых из наших пилотов жизнь окончилась на «холодной трассе». Я знал, что где-то на Аляске есть могилы советских летчиков. Искал их в Номе и Фэрбанксе. Оказалось, летчики похоронены близ Анкориджа на национальном (военном) кладбище.

Я нашел это место, похожее на лесной парк. Пасется безбоязненно лось. Зеленые поляны среди вековых елей с рядами аккуратных каменных столбиков. На них — имена. Отдельно белеют тринадцать надгробий. «Александр Совинкин — старший лейтенант, Муберек Нуриев — капитан, Михаил Муравьев — капитан…». Обстоятельства гибели летчиков были разные. Два самолета у Нома столкнулись в небе. На истребителе один из летчиков потерял ориентацию и врезался в землю. В Фэрбанксе бомбардировщик при низкой облачности не удержался на полосе и рухнул в реку.

Могилы многих других неизвестны, исчез самолет, и все — тайга молчалива. До сих пор топографы и геологи находят в малодоступных местах останки машин и людей.

Недавно, исследуя такую находку, по номеру пистолета установили фамилию летчика — Василий Ковалев. «Он был моим другом», — вспоминает Перов. Сам Виктор Михайлович на разных участках трассы благополучно перегнал 240 «Аэрокобр» и не был «задет статистикой», одинаковой на американском и азиатском участке трассы, — потеря двух самолетов из ста.

Всего через Сибирь и Аляску на фронт перегнали 7308 одномоторных и двухмоторных машин. По-разному можно взглянуть на эту цифру. Не так уж много, если учесть: в 1944 году советские авиационные заводы дали фронту 40 тысяч самолетов. Но это немало, если вспомнить, как остро нуждался в помощи фронт в 1943 году.

«Холодная трасса» Алсиб была согрета единством людей — приблизить победу в войне над общим врагом. И память о ней в истории сохранится.

  Фото из архива В. Пескова .  21 марта 1995 г.

 

Сладкие слезы

(Окно в природу)

Это бывает в начале апреля. Опушки леса, поймы ручьев и речек на неделю-другую становятся вдруг сиреневыми. Тонкие акварельные краски разлиты поверху березняков и ольшаников. Поля без снега. Но в лесу еще видишь белые пятна. В погожий день припекает, а ночью слегка морозит. Но уже появился первый бесстрашный цветок — на откосах, по коричневой глине и прошлогодней растительной ветоши проглянули желтые звезды мать-мачехи.

А вот еще одно явление этого времени. Надломишь ветку березы, а из нее на подсохшие старые листья начинают со стукам падать прозрачные капли. Древесную эту водицу, сладковатую и прохладную, называют березовым соком. Для некоторых знатоков леса березовый сок означает начало весны. Земля оттаяла.

Внутреннее давление в корнях березы гонит земную влагу вверх по стволу к почкам. По пути в древесине влага вбирает в себя запасенный деревом сахар и будет течь наружу из любой ранки до тех пор, пока на березе не появятся листья.

Для меня время березового сока — непременное, почти ритуальное посещение леса.

Постелешь где-нибудь на возвышенности, на припеке еловый лапник, разложишь маленький костерок, приладишь к березе стеклянную банку, и время, как в песочных часах, начинает течь березовым соком. Закусишь, пропитаешься пахучим дымком, понаблюдаешь, как дятел, делая дырки в коре березы, тоже интересуется соком — глядишь, банка уже наполовину наполнилась…

Специалисты говорят, что ничего особенно ценного в соке нет — немного сахара и очень немного минеральных солей. Но, кажется, пьешь животворную влагу — прохладная, чистая.

День уже долог. Пока бродишь вблизи костерка, банка опять наполняется. Приносишь в термосе влагу домой — вроде все та же, ан нет, недостает еще запахов леса, дымка, стука дятла, сиреневых акварелей апрельского дня.

Береза не единственное дерево, дающее «посоку». «Плачут» весною клены, буки, граб, ясень, орешник. Береза чаще всего нам встречается, поэтому именно с ней связано представленье о сладком соке — «сладкие слезы у нашей березы».

Движение сока означает пробуждение дерева от зимней спячки. Пусковым механизмом этому служит температура: прогрелась, оттаяла земля, заработали корни, давление — и идет сок вверх.

По сложной капиллярной системе древесины сок движется довольно быстро — до двух с лишним метров за час. За сутки с одного дерева можно собрать пять-шесть литров «посоки», за сезон — десять — двенадцать ведер.

Сахаристость сока березы невелика, максимум два процента. По этой причине «березовый сахар» получать нерентабельно. (Сахаристость свеклы достигает двадцати процентов.)

Сок березы на Руси издревле потребляли как «питье освежающее и приятное». А умельцы варили из сока квас и даже вино. Лет тридцать назад стали сок продавать. Подолгу стояли запыленные трехлитровые банки в торговых точках как раз в то время, когда в ходу была песня: «И Родина щедро поила меня березовым соком, березовым соком».

Березовый сок хорош, когда получаешь его «из рук» березы. Излияние влаги привлекает многих любителей сладкого — дятлы сами долбят в березах отверстия для питья, а на пеньки, где собираются лужицы сока, прилетают птицы поменьше, прилетают бражничать мотыльки, бабочки и разная мелюзга. На воздухе сок окисляется, пузырится, делается хмельным. Лесное кондитерское заведение постепенно превращается в пивную, и всем от этого в лесу хорошо.

В Америке, если захотят угостить вас чем-нибудь самобытным, подадут блинчики с кленовым сиропом. Янтарного цвета, вязкий, как мед, сироп имеет привкус жженого сахара.

Его ценность с медом не может сравниться, но экзотика делает свое дело, кленовый сироп в Америке — национальный продукт, такой же как, скажем, индюшиное мясо.

При поездках в Америку очень хотелось увидеть, как сироп получают. Но производство это сезонное, к тому же занимаются им лишь на северо-востоке страны, главным образом в штате Вермонт. В этом штате я оказался осенью и смог увидеть лишь инвентарь для варки сиропа и сбора кленового сока.

На склоне холма стояло дощатое сооружение с печью и плоским баком на ней. По стенам висело не менее сотни небольшого размера ведерок из нержавеющей стали. Тут же стоял огромный, ведер на сорок, деревянный чан. Сани, кладки дров и несколько каменных валунов обрамляли вермонтскую соковарню.

Клены росли поблизости, перемежаясь елками и березами. Они не были похожи на наши клены — кора грубоватая, в глубоких трещинах, стволы массивные, крона развесистая. Под таким кленом мы присели на камни с хозяином соковарни, бородатым лешим по имени Моисей. Он показал нам заделанные зеленой мастикой отверстия на стволе и похлопал рукой по клену — «Кормилец…».

Кленов в мире полторы сотни видов. Почти у всех сок слаще, чем у березы. Но у сахарного клена сахаристость превышает четыре процента. Из сока этого дерева варят знаменитый сироп.

Страда, по словам Моисея, начинается в конце марта и продолжается месяц. Когда сок пойдет, на кленах в здешних местах будут уже развешаны тысячи небольших ведер. В них из просверленных скважин польется сок. «В это время спать некогда», — сказал Моисей. На сани ставится чан, и крепкие лошади тащат их где по снегу, где по мокрой земле. С двумя большими эмалированными ведрами Моисей обходит «ловушки для сока», опорожняют их два раза в день.

Сок, привезенный в чане, тщательно фильтруется через ткань и поступает на варку. Мастерство в промысле проявляется здесь. Жарко пылает печь. Как будто из бани, по лесу расходятся облака духовитого пара. Уварить сладкий сок надо до состояния меда, но так, чтобы он не пригорел. «Иногда за ночь выходит до двухсот литров сиропа». Продукт, полученный в кленовом лесу, разольют потом в баночки с золотистыми ярлыками, и разойдется он по Америке.

Варить (выпаривать) кленовый сок индейцы умели до прихода сюда европейцев. В начале сезона уваренный сок они разливали по маленьким глиняным плошкам и ночью ставили на мороз. Получались сладкие леденцы.

Время березового сока — время первых прогулок в лес, радостный ритуал встречи с весною после лыжни. Позже можно будет сходить за крапивой, за сморчками, за щавелем, земляникой, за грибами, малиной, за багряными листьями. В любое время лес чем-нибудь вас угостит. Но не ходите в него нерадивым добытчиком, цените поэзию этих прогулок. Литровой банки сока вам с другом вполне довольно, чтобы оценить «языческий» этот напиток, знакомый людям с древнейших времен. И потому не вздумайте пользоваться топором. Запаситесь буравчиком, а в проделанное отверстие (глубина в древесине — три-четыре сантиметра) вставьте желобок из жести консервной банки. Набрав сока, ранку в березе заделайте пластилином, замазкой, сапожным варом, смолой, на худой конец, просто глиной.

Не берите сок в березовых рощах около городов — тут деревья особо надо беречь. И обходите подальше свалки — с подземной влагой корни березы могут впитать далеко не полезные вещества. Следует знать: сокодвиженье в деревьях сильнее в солнечный день и не в низинах, а там, где земля успела прогреться.

Костерок доставит радость вашему пребыванию в лесу. Но во второй половине апреля, когда подсохнут прошлогодние палые листья, с огнем надо быть аккуратным. Помните: «Из одного дерева можно сделать миллион спичек, а одной спичкой погубить миллион деревьев».

Пора пробужденья берез — на пороге. Глоток древесного сока — лишь малая часть из всех радостей, ожидающих нас в весеннем лесу.

В детстве все лакомились березовым соком.

Фото автора .  24 марта 1995 г.

 

Рыжая бестия — таракан

(Окно в природу)

Хочешь не хочешь, надо признать — животное это домашнее. Причем может жить в хижине и во дворце, одинаково хорошо чувствует себя в городе и в деревне. Невзначай его можно обнаружить запеченным в пироге, или вдруг в ресторане клиент сердито зовет официанта — животное плавает в тарелке с борщом. «Лучок-с!» — скажет находчивый официант, отправляя серебряной ложкой этот самый «лучок» себе в рот. Борщ, конечно, немедленно со стола унесут, и хорошо еще, если клиент не поднимется, не уйдет. Дорогие отели как огня боятся появления этих животных. Будь гостиница трижды четырехзвездной, добрую ее репутацию может погубить эта бестия под названием «таракан».

Повсеместен! В 1972 году, экскурсируя с другом по зданию Пентагона, в кафетерии сверхсекретного ведомства мы увидели отважно ползшего по стене таракана. Оказалось, с этим сожителем Пентагон ведет уже длительную войну, потратил на нее восемнадцать миллионов долларов, перепробовал множество всяких средств, утомил себя очень и, как ядовито писали газеты, «кажется, готов сдаться на милость победителя». Было это двадцать три года назад. Сколько за это время придумано химикатов! И ничего. Таракан, неся потери, продолжает плодиться и расселяться в поездах, в фургонах с продуктами, в сумках почтальонов, в чемоданах туристов. Недавно в самолете из Абакана в Москву что-то вдруг загородило свет от лампочки над креслом. Глянул — он! Выполз, видно, в сумерках ночного полета из отсека с едой прогуляться по лайнеру, но озяб по дороге и устроился возле лампочки отогреться, хотя известно: животное это избегает яркого света.

«Бич божий! — говорит в журнале «Штерн» Вилли Брайер, жилец многоэтажного дома в Кельне. — Впору переселяться. Включаешь электробритву, ее заело — внутрь заполз таракан. Включаешь ночью на кухне свет — их дюжины две на полу, на столе. К празднику навели с женою уборку, позвали гостей, а они, проклятые, ухитрились забраться в бутылку с ликером!» Сорок пять этажей дома в чистом благополучном Кельне обжили всемогущие тараканы. Что же говорить о замусоренных, неухоженных городах вроде какой-нибудь Тмутаракани.

Всемирно известный и везде нелюбимый.

Что оно и откуда «проистекло» это исчадие ада под названием «таракан», не кусается, но все равно сожитель до крайности нежелательный.

Очень древен! На планете Земля появился, когда не было ни человека, ни нынешних птиц и зверей, ни цветковых растений. Ползали тараканы по влажным теплым лесам, образовавшим каменноугольные пласты. В этих пластах и находят их отпечатки. Сходство с нынешними тараканами поразительное. Удачной оказалась конструкция, и природа штампует ее уже 350 миллионов лет.

Всего на Земле обитает сейчас тараканов более четырех тысяч видов. Большинство из них — существа вольные и человеку не докучают, копошатся под корою гниющих деревьев и в палых листьях, так же как в период образованья угля. Некоторые из тараканов очень большие — в половину карандаша. В Будапештском зоопарке я их видел в застекленном жилище — вполне симпатичные существа, вызывающие интерес не меньший, чем все другие животные.

Наши соседи по кухням — уроженцы теплых краев. На север они продвинулись, поселяясь у человека под крышей. Считают, что рыжих тараканов (есть еще черные) до начала XVIII века в Европе не было. Считают также, что в Россию попали они из Германии, занесли их будто в своей одежде солдаты, воевавшие с армией Фридриха. Возможно, что так и было. Но тогда распространение зловредной козявки выглядит фантастически быстрым. До революции, пишут, тараканы были в каждой российской избе. Возможно, революция как-то на них повлияла, вспоминая детство, могу сказать: все-таки не в каждой избе им нравилось. В нашем жилье их не было. Жил возле печки сверчок, изредка попадались на глаза немногочисленные, более крупные черные тараканы (у нас их звали челюканами), а вот где уж я нагляделся на прусаков, так это в доме у деда Павла. Может быть, пасека тому причиной (самовар, мед, творог со стола не сходили), но деревянные матицы потолка в доме лоснились от тараканов. Те, кто видел их впервые, вежливо говорили: «О, Пал Матвев, это к богатству!» Дед, ходивший в латаной рубахе, к «вестникам богатства» относился терпимо, однако каждую зиму тараканов морил — в морозный день часа на три-четыре двери в избу не закрывались, и «южане» гибли все поголовно. Летом, однако, матицы снова покрывались живой шевелящейся чешуей.

Замечено: тараканы повсюду любят присутствие древесины (наследственная память о жизни в лесах?), охотней всего они будут отсиживаться в темном месте на какой-нибудь деревяшке, а в ящике или в маленькой плетеной корзинке они празднуют свадьбы и тут же отложат яички. В плоский ящик со щелями, если положить туда еще несколько щепок, их можно заманивать и потом вытряхивать на погибель.

Но главное для этих мигрантов из южных географических зон — тепло, присутствие близко влаги и, конечно, еда.

Тараканы крайне неприхотливы. Крошки на кухонном столе и даже просто плохо вытертая его поверхность — скатерть-самобранка для них. Клея на почтовой марке хватит таракану кормиться неделю. Он может есть также мыло, обувной крем, книжные корешки, саму бумагу.

Но, конечно, есть у него и гастрономические пристрастия — белый хлеб и особенно пиво (питье и закуска одновременно!). Вот почему для жизни тараканы охотней всего избирают кухни, пекарни и пивные заводы. Неистребимость этой козявки объясняется не только неприхотливостью, но и большой плодовитостью.

Самка таракана оплодотворяется только раз. Однако за полугодовалую жизнь взрослого насекомого она несколько раз откладывает яички. И не бросает их как попало, а дает им созреть, таская на кончике живота в некоем подобии чемоданчика, разделенного на секции-капсулы.

В урочный час она отцепляет багаж от брюшка, и из него на свет божий появляется около сорока белых созданий. Каждого мама погладит усами и всю ватагу поведет куда-нибудь покормиться.

Чуть закусив, белая детвора начинает темнеть. И все же некоторое время она выглядит полупрозрачной, выделяются лишь черного цвета глаза. Достигая размером взрослого таракана, молодь, подобно ракам, шесть раз линяет. И вот однажды вы видите: из щели в раковину утолить жажду, шевеля усищами, выползает уже крепкий рыжий злодей — таракан, таракан, тараканище.

Каждый может, наколов таракана на булавку и вооружившись увеличительным стеклом, хорошо его рассмотреть. Рыжее тело и три пары ног этого завсегдатая мусорных ведер покрыты крючками и волосками. Но голова лысая, поблескивает и, как пишет один исследователь, кажется, что принадлежит мыслителю.

Тараканы, сдается, в самом деле что-то соображают. От водопоя в раковине таракан никогда не бежит в сторону, где его легче прихлопнуть, а возвращается к щели своим же следом. На столе таракан не побежит по открытому месту, а постарается юркнуть в лабиринт банок и будет петлять проворнее зайца, успевая где-нибудь скрыться — плоское тело этого ни с кем не сравнимого бегуна позволяет пролезать в очень узкие щели. Присоски на ногах таракана делают его ходоком по стеклу и кафельной плитке.

Летать таракан не может, и все же крылья, как дельтапланеристу, дают возможность ему спланировать далее того места, где он мог бы упасть с высоты, и тем выиграть для спасения полсекунды.

Мне думается, обитая рядом с людьми, тараканы за множество поколений, как все гонимые, выработали кое-какие спасительные рефлексы, дающие им возможность ускользать от опасности. Во всяком случае, муравей, случайно попавший в раковину, не будет метаться и стремительно убегать от движения вашей руки или от шороха листа бумаги, как это делает таракан. Насекомое это очень чутко реагирует на свет, на звук, на движенье и, конечно, на запах. Главную роль в этом играют усы, превышающие размером все его тело. За усами таракан постоянно ухаживает — чистит, поглаживает, и они у него непрестанно в работе, а крошечный мозг, принимая сигналы из внешнего мира, заставляет его владельца действовать сообразно обстановке.

Что еще важно отметить, таракан до последнего борется за свою жизнь. Застигнутого в раковине на водопое усатого бегуна каждый стремится накрыть струею воды. И надо видеть, с каким умением и упорством старожил планеты Земля пытается выбраться из водоворота, использует любую возможность, как каскадер в горной речке, за что-нибудь зацепиться. Однажды, восхищенный жизнелюбием этой находящейся вне закона козявки, я перекрыл воду, дал герою обсохнуть и унести ноги. Представляю, каким жизнестойким потомством наградил меня этот Шварценеггер.

Все живое наблюдать интересно. Но если божья коровка, пожирающая на растениях тлю, — символ наших симпатий к миру насекомых, то таракан, из мусорного ведра заползающий на стол, любимцем может быть разве что у какого-нибудь энтомолога, изучающего этот древний шедевр природы.

Тараканов не любят всюду. Во время военных распрей немцев французы зовут прусаками (тараканами то есть), немцы, в свою очередь, тараканов зовут «французами». В России таракан — тоже «прусак», а для восточных немцев — это «русак». И для всех таракан — персона нон грата (нежелательная персона) не только потому, что несимпатичен или даже отвратителен (некоторые дамы при виде таракана падают в обморок), главное — таракан может быть переносчиком разных болезней, а превращаясь в пыль, мертвые тараканы у некоторых людей вызывают аллергию.

Как воевать с тараканом? Толком никто не знает. Испробовано множество способов. Старинные — бура или борная кислота, подмешанные в еду тараканам. Из современных средств — множество химикалий, к которым тараканы, однако, через несколько поколений оказываются невосприимчивыми. Устойчивы они и к радиации.

Изобретаются все новые и новые патентованные средства — «китайский карандаш», аэрозоли, какие-то вонючие мази, механические ловушки, электрошок, пахучие травы. А таракан процветает! Вот что значит иметь за плечами жизненный опыт в 350 миллионов лет.

Фото автора .  31 марта 1995 г.

 

Теснота в небе

(Окно в природу)

Нечто вроде эпиграфа к нашей беседе. Может ли птица скворец принудить сесть «Боинг-747» или пусть Ту-154? Приходится сказать: может, и не просто сесть, а даже упасть, погибнуть…

В 1966 году снимал я сверху несколько московских объектов: Кремль, аэропорт «Домодедово» и «знаменитость» тех лет — Останкинскую телебашню. Башня была еще не достроена. И интересно было глянуть по «стволу» ее вниз. Сделали несколько кругов. А когда приземлились, летчики стали рассматривать лопасти вертолета и позвали меня. Оконечность одной из лопастей, округленная обтекателем, была повреждена — на дюралевой вмятине виднелись кровь и прилипшие перья.

Оказалось, на еще не достроенной башне поселились стрижи. Вертолет их спугнул, и одна птица попала под кончик винта. Что стриж в сравнении с вертолетом! Веса в нем тридцать граммов. Но при огромной скорости вращения лопастей удар по крошечному тельцу заставил машину вздрогнуть. Я, увлеченный съемкой, этого не заметил, а летчики сразу переглянулись и не ошиблись в предположении.

А несколько ранее этого происшествия я слушал рассказ героя войны, летчика Ивана Кожедуба. «Было это в 49-м году. Я приготовился приземлиться. И вдруг по самолету как будто из танковой пушки ударили. Не помню, каким чудом я сел, — механик машину мою не узнал».

Оказалось, в самолет ударилась утка. Расчет позволяет представить силу удара. При весе утки в два килограмма удар на скорости истребителя, близкой к тысяче километров в час, равнялся почти пятидесяти тоннам. «У меня даже на войне не было более страшного случая», — заключил Кожедуб.

Не истребитель, а куда более легкие тихоходные самолеты могут рухнуть на землю, «не поделив» небо с птицами. Так в Африке погиб Михаэль Гржимек, снимавший вместе с отцом фильм о заповеднике Серенгети. Его маленький самолет столкнулся с грифом. Большая вмятина заклинила тяги рулей, и самолет рухнул.

Самолет едва не врезался в стаю птиц.

Проблема столкновенья летательных аппаратов с птицами появилась сразу, как только люди смогли от земли оторваться. В старых книгах описаны нападенья орлов на летательные шары. Орлам и сегодня не по нраву соседство в небе беззвучно парящего планера и небыстрого самолета. Об этом много написано и рассказано. Тут же речь мы ведем о столкновеньях невольных и всегда драматических — птицы гибнут и самолеты, случается, тоже.

В пожелтевшем журнале за 1911 год нашел я заметку под названьем «Воздушные суда и птицы». Воздушные суда в те годы походили на летающие этажерки. Однако же: «При последнем полете Делагранжа навстречу ему попалась стая скворцов. Летчик пробивался буквально через живую стену, и только благодаря быстроте аппарата, а также везенью — ни одна птица не попала в механизм двигателя — Делагранж жизнью не поплатился. Приземлившись, пилот увидел: аэроплан залеплен кровавыми останками птиц, растерзанных пропеллерами».

Заметил ошибку репортера, полагавшего в 1911 году, что летчик спасся благодаря «быстроте аппарата». Как раз наоборот, аппарат невредимым остался потому, что летел небыстро. Увеличение скоростей самолетов немедленно сделало их уязвимыми при столкновении с птицами.

Первой ласточкой, прошу прощенья за каламбур, была гибель в 1912 году в Калифорнии известного тогда летчика Роджерса. Одной чайки, попавшей в мотор, было довольно, чтобы самолет рухнул. И это была все еще тихоходная «этажерка». Сегодня при больших скоростях в мире за год происходит десять тысяч (!) столкновений летательных аппаратов с птицами. Конечно, не все они заканчиваются трагически. Некоторые — вынужденная посадка, ремонт машины — венчаются лишь денежными убытками.

Но очень велик список и столкновений катастрофических. Особенно много говорили в 60-м году о падении самолета в Америке близ Бостона. Причина — встречная стая скворцов. Птиц засосало в турбины — остановились оба двигателя сразу. Погибли 62 пассажира. Двумя годами позже в штате Мэриленд от столкновения с лебедем-свистуном рухнул самолет с семнадцатью пассажирами.

Как это происходит, на Камчатке в 79-м году мне рассказали пилоты самолета Як-40. Они взлетели с аэродрома в Тиличиках. «Только-только от земли оторвались, как в свете фар замелькали белые хлопья чаек и сразу по фюзеляжу как будто огромным кулаком застучали, сдал левый двигатель и тут же — правый. Мгновенно принимаем решенье садиться на песчаной косе у моря. Выручили прекрасные летные качества «Яка» — сели благополучно».

Уязвимы и более крупные самолеты. В 1972 году огромный ДС-10 сумел аварийно приземлиться на третьем хвостовом двигателе — два боковых вышли из строя от попадания птиц.

В том же году «Боинг-747», взлетев в Стамбуле, вынужден был развернуться над морем и немедленно сесть — заглохли от попадания птиц оба боковых двигателя.

Перечислять подобные случаи можно было бы бесконечно. Моя папка с надписью «Птицы и самолет» за тридцать лет распухла от газетных вырезок о происшествиях в небе.

Какие птицы чаще всего становятся невольными виновниками аварий? На первом месте чайки — 53 процента всех случаев, потом чибисы — 13 процентов (в Западной Европе зимой эти птицы собираются в огромные стаи), далее идут скворцы, ласточки, голуби, часто упоминаются гуси, утки, в отдельных случаях — ястребы, лебеди, пеликаны (западноевропейские данные). У нас виновниками аварий часто становятся утки, чайки, вороны, грачи, дрозды.

На большой высоте столкновения редки. В Грузии самолету Ан-24 на высоте три с половиной километра «повезло» встретить дрозда-дерябу. Рекордная высота столкновения с птицей (грифом) — одиннадцать тысяч метров.

Подавляющее число всех аварий происходит вблизи от земли на высоте от ста до тысячи метров и, как правило, вблизи аэродромов при посадке и взлете.

Аэродромы, расположенные у побережья (из-за чаек), а также на путях сезонных птичьих миграций, наиболее «птицеопасны». Но и само летное поле притягательно для пернатых. Открытое пространство воспринимается ими как безопасная зона. (К самолетам птицы привыкают и перестают их бояться. В укромных местах долго стоящих на приколе машин нередко обнаруживают гнезда.) Над бетоном взлетных полос в потоке теплого воздуха носится мошкара, после дождей на бетон выползают дождевые черви. Все это птиц привлекает. А если поблизости находятся свалки — обеспечены тучи пернатых.

Проблема столкновения с птицами оказалась настолько серьезной, что во всех странах стали срочно искать способы ее разрешенья. Как водится, вначале попробовали птиц извести. Но истребленных, например, чаек быстро замещали другие. Стали птиц отпугивать, отваживать от аэродромов. Ликвидация свалок вблизи летных полей сейчас стала правилом. Что касается отпугивания, то было опробовано множество средств — от обычных чучел и сигнальных ракет до электрических импульсов. Кое-где завели специальную ястребиную службу — хищных тренированных птиц время от времени выпускали навести «шорох». И это давало хорошие результаты.

Но способ дорог и хлопотлив. Более простым средством оказалось проигрывание записанных на пленку криков тревоги чаек, скворцов, ворон и грачей. Диспетчер, наблюдая с вышки за взлетной полосой и за экраном локатора, включает тот голос, который нужен. В Дании в районе военного аэродрома Вэрлесе, зная повадки лебедей избегать мест, занятых для гнездовий сородичами, пустили на воду из пластика сделанных птиц, и пролетающие лебеди в этих местах перестали задерживаться. Помогли авиаторам орнитологи, составившие графики сезонных полетов птиц с указаньем путей их миграций. Теперь при выборе места для аэродрома учитывают не только близость селений, розу ветров, рельеф местности, но обязательно и вековые птичьи дороги.

Более трех сотен научных учреждений в сорока двух странах мира ищут способы избегать столкновений птиц и летательных аппаратов. На многих больших аэродромах есть специальные службы по отпугиванию птиц. И все же столкновенья случаются. Птицы невольно заставляют людей платить высокую цену за вторженье в давно освоенное ими жизненное пространство.

  Фото из архива  В. Пескова . 21 апреля 1995 г.

 

Папа — нянька

(Окно в природу)

Произвести потомство и вырастить его — одна из самых главных задач всего сущего на земле. Нередко, отложив оплодотворенные яички, родители на этом заботы свои заканчивают.

Загляните сейчас в прогретую воду пруда, вы увидите тысячи черных точек с хвостиками. Это головастики, вылупившиеся из лягушачьей икры. Они предоставлены сами себе. И какое-то их количество обязательно выживет, превратится в лягушек.

Похожая картина у большинства рыб. Родительские заботы о потомстве восполняются численностью икринок. Рекордсмены по этой части — треска и рыба-луна, которая мечет до тридцати миллионов икринок. Но есть рыбки, которые мечут всего три-четыре десятка яичек. Этот клад без заботы родителей пропадет.

И забота обязательно есть. Что же говорить о пяти-шести малышах или же об одном — око родителей тут всегда рядом.

Главный хранитель и воспитатель молодняка — мама. В некоторых случаях отцом откровенно пренебрегают. Есть пауки, у которых самка после спариванья пожирает самца — чего добру пропадать! В других случаях самец, исполнив предназначенье свое, удаляется, до потомства ему нет дела. Не знают своих отцов оленята, зубрята, козлята, лосята, зайчата. А в некоторых случаях малышам надо отца опасаться.

Медведи, например, весной за малышами охотятся, и нужен серьезный характер мамаши — уберечь крошек. Но эволюция снабдила программой нужных действий и самих малышей. При опасности они немедленно взбираются на деревья, причем на тонкие, куда каннибал папа забраться не может.

Но это случай из крайних. Чаще всего родители вместе воспитывают потомство. Хороший пример — волчья семья. Волчица ревниво следит за выводком, и волк-отец к логову может приблизиться только с ее разрешенья. Но он всегда рядом — носит еду, бывает, отрыгивает ее детишкам из своего желудка, и вместе с матерью учит волчат премудростям жизни.

У птиц чаще всего оба родителя кормят птенцов — лето короткое, и надо возможно скорее поднять малышей на крыло. Когда самка сидит на яйцах, самец — рядом, подает голос, всячески обозначает свое присутствие, а в некоторых случаях и кормит самку. Так бывает у воронов, кладущих яйца в гнездо еще при морозах.

А у клестов, выводящих птенцов зимой, самка, сев на гнездо, не слетает с него до тех пор, пока птенчики не оперятся. Дело самца — обеспечить всю семью кормом. Его, правда, вдоволь (еловые или сосновые семена). Из-за обилия этого корма клесты и выводят птенцов зимой.

Обилие корма иногда побуждает самцов «жить на два дома» — кормить птенцов в двух гнездах, не вызывая ревности самок. Такое поведение замечено у скворцов, а для зимородков, как недавно установили орнитологи Окского заповедника, это является нормой. Рыба — продукт калорийный, зимородок добывает ее без труда — почему бы не завести вторую семью.

Любопытно поведение петухов в отряде куриных птиц. Тетерева и глухари, справив в апреле шумные свадьбы, семейных забот не знают. В одиночестве тихо сидят тетерки и глухарки на яйцах. И в одиночку выхаживают, водят птенцов — петухи были бы им только помехой. У куропаток иначе. Куропач бдительно сторожит самку на гнезде и когда она водит птенцов. Так заведено у наших серых куропаток, так же ведут себя белые куропатки. На Аляске по каменистому руслу полярной речушки я крался с фотокамерой к выводку, который уводила от меня куропатка. Мне ничто не мешало, надо было только соблюдать осторожность и набраться терпенья, ожидая, когда малыши вместе с мамой окажутся в поле зрения объектива. И вдруг кто-то плюхнулся возле меня, забил крыльями по воде. Это был куропач-папа, сопровождавший выводок и отвлекавший от него все видимые опасности.

И есть в природе порядок, когда роль мамы выполняет папаша. Нашу беседу мы начали с рыб. Так вот, есть среди них малютка — семь сантиметров — колюшка. В нерест самцы этой рыбки одеваются в яркий пурпурный наряд и проделывают перед избранной самкой танец любви, завлекая ее в загодя приготовленные чертоги, представляющие собой ямку в песке, прикрытую чем-то вроде травяного тоннеля — шалашика. Ухажер всеми средствами старается заманить подружку в тоннель и там оставить икру. Далее у рыбки-мамы никаких забот нет — плыви куда хочешь. Зато папа исключительно озабочен. Ему кажется, что икры маловато, он заманивает в чертог еще одну, а то и двух носительниц икры. Полив их кладки молоками, папа-колюшка не только стережет икру от врагов, но, заплывая в шалашик, плавниками вентилирует воду — насыщает икряную колыбель кислородом. А когда из икринок появляются малыши-колюшки, папа три-четыре недели служит им нянькой — не дает разбежаться и потеряться, строптивых хватает ртом, водворяет в нужное место. Так при малом числе икринок род колюшек не пресекается, процветает.

Есть и еще пример такого же рода. По рисункам все знают морского конька. Это занятное существо — ни рыба ни мясо, неважно плавает, но умеет цепляться в воде за растения и изменяет окраску, как хамелеон. Но, главное, когда приходит пора нереститься, папа-конек выпячивает на животе нечто вроде приемных камер. Самка ссыпает туда икру, и она тотчас обволакивается телом конька, и папа становится как бы беременным. Икринки в полости рыбки, пронизанной кровеносными сосудами, хорошо снабжаются кислородом и всем, что надо им для развития. И вот приходит время разрешиться коньку потомством. Возможно, это единственный случай в природе, когда мужская особь знает муки деторожденья. Конек напрягается, ухватившись хвостиком за растенье, корчится до тех пор, пока кожа на животе не лопнет и на свет божий не появятся очень похожие на папу ребятки.

Перечислить всех отцов, выступающих в роли матери, невозможно. Упомянем сначала тех, кто на время берет на плечи свою часть материнских забот. Среди них две экзотические птицы, обе бескрылые — киви, живущая в Новой Зеландии, и пингвин, обитающий у кромки ледяной Антарктиды.

Самец киви, дождавшись, когда самка разрешится огромным яйцом (четыреста с лишним граммов!), берется его насиживать и сидит почти три месяца. В этом разделении труда есть логика — самка, разрешившись огромным в сравнении с ее телом яйцом, чувствует себя обессиленной, и природа по справедливости присудила самцу его долю забот.

Самый тяжкий крест материнства-отцовства несут петухи сорных кур, живущих в Австралии. Трудяга петух сооружает фантастической величины инкубатор — под двести тонн песка, опавших листьев и веток в огромной яме. Когда гниющая масса начнет выделять тепло, петух должен точно определить температурный момент — пригласить самку положить яйца. И затем, то делая норы для вентиляции, то затыкая их на время ночных холодов, австралийский подвижник доводит дело свое до конца. В урочный час из глубины компостной ямы начинают выбираться цыплята. Они в этом мире предоставлены сразу только себе. У изнемогшего от тяжкой работы папаши сил уже нет. Ему нужен отдых, чтобы недель через десять начать все сначала.

И в заключенье — некий курьез природы.

Есть в птичьем мире кулик плавунчик. Я во множестве видел этих маленьких плавунов на Аляске и у нас на Севере. Тут «феминизация» достигает вершины. Пестро окрашенные самки устраивают, как это положено петушкам, турниры и соблазняют тихих, невзрачных, сереньких женихов. Отложив яйца, нарядные вертихвостки предаются житейским радостям, а на гнездах сидят папаши. Такое, впрочем, изредка бывает и у людей.

Фото автора. 19 мая 1995 г.

 

«С нею солнце краше…»

(Окно в природу)

Продолжение строчки, вынесенной в заголовок, известно всем: «С нею солнце краше и весна милей…» Это о ласточке, самой любимой и самой доверчивой к человеку из всех диких птиц.

Ласточка, касатка… Даже в звучании этих слов слышится ласка. «Ласточка ты моя», — прижимает к себе дочурку деревенская женщина. А мальчонку бабушка окликает: «Касатик…»

Деревенский житель, открывая мир у порога своего дома, первыми видит ласточку, воробья и скворца. Причем ласточку видит под крышей: в сенях, в сарае, в хлеву, под навесом для сена, на чердаке дома.

Прокручивая при бессоннице «киноленту» прожитого в обратную сторону, я вижу себя пятилетним, лежащим на соломе в сарае с глазами, уставленными в прореху крыши. Прореху эту отец сознательно не заделывал — «чтобы ласточки могли залетать». И они селились у нас каждый год. Интересно было ждать, когда в прореху, голубевшую небом, с разлета стрелкой врывалась птичка и, ничуть меня не страшась, кормила птенцов. В сарае пилили, кололи дрова, иногда отец что-нибудь мастерил, постукивая топором, ласточек это ничуть не пугало. Они поминутно залетали в прореху крыши (а иногда в открытую дверь) и спокойно делали свое дело.

Сколько потом в разных местах и в разных краях видел я ласточек — нотные знаки на проводах, черные стрелы над тихой водою деревенских прудов, воздушная акробатика под ногами идущего по лугу стада, подвижная сеть готовых к отлету птиц. И нельзя перечислить края, где приходилось их видеть, — в южных степях чертящих небо над полевым вагончиком трактористов; в немецкой деревне ныряющих в слуховое окошко под черепичной крышей; в приполярных поселках, в сибирской деревне, повсюду в Африке; на Аляске, рядком сидящих на полозе эскимосских нарт. В Африке я видел ласточек на пожаре. Горела саванна, и птицы, ничуть не страшась, шныряли в дыму — ловили взлетающих насекомых. На теплоходе, шедшем по Средиземному морю, радист, разыскав меня на палубе, повел в рубку, и я увидел удивительную картину: на теплых «радиоящиках» грелось десятка два ласточек. Непогода застала их над водой — присели передохнуть и, будто зная, где обогреться, залетели в радиорубку.

Ласточка пьет воду.

* * *

«Одна ласточка весну не делает». Поговорку эту все знают. Весна для разных людей начинается в разное время. И все же весну на крыльях приносят в наши края грачи, скворцы, чибисы, жаворонки, трясогузки. Ласточки прилетают к «зеленому дыму» лопнувших почек, ко времени, когда в воздухе появляется мошкара.

Какой же смысл поговорки? Смысл в том, что предмайская зеленая весна еще неустойчива, может вернуться ненастье, исчезнут в воздухе мошки, и ласточки не спешат — посылают вперед разведчиц, и уж потом идет валовой прилет воздушных ловцов насекомых — ласточек, стрижей, козодоев.

Несколько слов об этом «воздушном товариществе». Ласточек на земле несколько десятков видов. В нашей стране мы знаем трех. Деревенскую ласточку-касатку, городскую — воронка и ласточек-береговушек, живущих в норах на речных обрывах. Воронки и береговушки селятся сообществами, помогающими обороняться от немалого числа врагов. По образу жизни и внешнему виду они похожи — черные крылья, спинка и голова; шея и брюшко — белые, «ласточкин» хвост. Береговушки — прирожденные землекопы, а воронки — «гончары», стоящие гнезда из грязи, прилепляя их под карнизами, козырьками и всякими выступами городских зданий. Из-за нынешних тягот городской жизни (мало корма, асфальтом прикрыта земля) воронки все чаще селятся в деревнях.

Но коренным деревенским жителем, какого в городе никогда не увидишь, является ласточка-касатка. Именно ей в первую очередь адресованы покровительство человека, восхищение красотой, кротостью, доверчивостью, почти домашней близостью к человеку. Деревенский житель видит ласточку, можно сказать, из колыбели и ни с кем не спутает — черная с синевой (вороненая) спинка, светлые грудь и живот с красновато-ржавым пятном у горла и хвост — две длинные косицы.

Многие думают: стрижи — тоже из рода ласточек. Но специалисты утверждают — большое сходство определяется средой обитанья и образом жизни. Кит очень похож на рыбу, однако это млекопитающее, приспособившееся жить в воде, и это определило его формы. То же самое со стрижами. Дальние родственники их — колибри, ласточки же принадлежат к отряду воробьиных. Но воздушная жизнь (стрижи даже спят в полете), виртуозная способность ловить на лету насекомых сделала очень похожими ласточек и стрижей. При охоте они занимают разные «воздушные этажи». Выше всех чертят небо стрижи, вылавливая невидимый нашему глазу воздушный «планктон». Пониже тем же заняты ласточки-воронки, еще ниже охотятся береговушки, и уж у самой земли чаще всего хватают комаров, жучков, паучков и иную роящуюся по зелены мелюзгу ласточки-касатки.

Они способны схватить на лету добычу прямо с растений или, сделав головокружительный разворот, снять ее со стены, но все же удобней всего им хватать ее в воздухе. Потому-то ласточки часто сопровождают идущего по лугу человека, пасущихся лошадь или корову, любят кружиться на линии огня в саванне — они там, где поднимаются на крыло насекомые.

Гнезда у воронка и касатки вроде человеческих «мазанок»: крупицы грязи, скрепленные слюной (у касаток еще и арматурою из травинок). Гнездо воронка располагается снаружи наших построек, и потому лаз в него узкий.

У касатки гнездо — нечто похожее на черепушку, разделенную по диаметру и прикрепленную к стенке, стропилу под крышей, даже пучку соломы. Птенцы сидят в черепушке рядком на виду — крыша человеческой постройки защищает их от дождя, да и не всякий хищник нырнет под крышу, над лишь позаботиться, чтобы кошка не могла подобраться к гнезду. Если покушение все же замечено, ласточки поднимают отчаянный крик, к ним присоединяются соседи, и кошка почтет за благо ретироваться.

В воспитании детворы ласточки неутомимы — несколько сотен (до 800!) подлетов с кормом к гнезду за сутки. И, конечно, не каждую мошку ласточки сразу же тащат птенцам. В ловчем «кошеле» птицы накапливается до нескольких десятков мошек (у воронков до трех сотен), образуя «мясную котлетку».

Четыре — шесть оранжевых ртов встречают родителей. Растут птицы быстро. Касатки, по мере роста птенцов, начинают таскать уже не только «мясные котлетки» из мошек, но и целые «туши» мух и жуков. И наступает момент — едой родители побуждают птенцов следовать за собой. Кормят не только где-нибудь на присаде, а побуждают лететь, бросают муху, чтобы птенец поймал ее на лету.

Летные способности ласточек исключительны. Большинство птиц в сутки «стоят на крыле» полтора-два часа, а ласточки без видимых усилий летают по семнадцать-восемнадцать часов. И как летают! Подобно стреле, ласточка с ходу попадает в узкую щель под крышу, с ходу, не уронив перышка, ныряет в щербинку стекла на веранде, в слуховое окошко на чердаке. На лету ласточка кормится; на лету пьет, черпая клювом воду в пруду или в речке; на лету в жаркий день она искупается — нырнула и вынырнула, продолжая полет.

«Художница-летунья» — назвал эту птицу знаменитый русский натуралист Кайгородов.

* * *

Весной, вот сейчас, мы чаще всего видим касаток парами — свадебная пора: песни, виртуозная акробатика в воздухе. Вместе родители будут выхаживать птенцов. В группы «единоличницы» деревенские ласточки начнут собираться к осени. Мы будем их видеть гирляндами на проводах, часто облепляют они сухие деревья, иногда сопровождая свои собрания хоровым пением — торопливой скороговоркой. А перед самым отлетом ночуют ласточки стаями в тростниках близ воды, где все еще множество насекомых и где ночевать безопасно.

Однажды утром огромная стая — десятки тысяч птиц — исчезает. «Ласточки пропали, а вчера зарей все грачи летали да, как сеть, мелькали вон над той горой», — написал об этом моменте поэт. А ласточки тем временем движутся в Африку.

Их тут зимой, как пишут, вместе с оседлыми родичами собирается до 220 миллионов — половина всего мира ласточек на земле. А треть их обитает в Америке. Весной они, так же как в Старом Свете, движутся с юга на север до самой Аляски. В сроках прилета они осторожны и тут — не летят валом, а шлют разведчиков. Но туда, где погода устойчива, прилетают постоянно день в день.

В 1972 году, путешествуя по Америке, в Калифорнии мы проезжали вблизи развалин монастыря Капистрано. Это место известно едва ли не каждому американцу, но отнюдь не своей романтической стариной. Капистрано прославили ласточки. Уже более сотни лет они появляются на развалинах в один и тот же день — 19 марта. Как по часам, улетают ласточки зимовать в Мексику — 23 октября. Оба дня внесены в туристские книжки, и сотни людей приезжают встретить и проводить ласточек.

В Америке две очень любимые птицы — белые журавли и ласточки. Для ласточек повсюду строят домики из дерева, фигурных тыкв, алюминия. Иногда это отдельные «коттеджи», а иногда целые замки — гостиницы на сотню, а то и тысячу птиц. Ласточки селятся в них охотно.

Постройки такого рода я наблюдал даже в самых глухих деревнях Аляски — летом с птенцами, а зимой покрытыми шапками снега.

Ласточки в Америке не такие, как наши. Окраска их часто полностью иссиня-черная, либо брюшко чуть светлее спины, или же проступает на брюшке пурпур. И домиков ласточки эти не лепят, их прошлое — поселения в дуплах.

Американские индейцы привечали ласточек искусственными гнездовьями, как у нас привечают скворцов и синиц. А сегодня в Америке — культ почитания ласточек. Воробьев и скворцов от развешенных домиков довольно невежливо прогоняют — жилье предназначено только для ласточек!

Вот такая она, любимица человека, полностью нам доверяющая и как должное принимающая покровительство. Дружба эта началась еще в пещерные времена и обеими сторонами высоко ценится.

  Фото из архива В. Пескова. 2–6 июня 1995 г.

 

Царевна-лягушка

(Окно в природу)

Она прыгнула на сапог и притихла на нагретой резине. Я осторожно посадил ее на кончик пальца и залюбовался. Крошечное лупоглазое существо походило на точеный драгоценный камушек цвета яшмы и малахита. Прыжок с пальца вниз никакого вреда ей не сделал — поскакала по шуршащим апрельским листьям к лесной колдобине. К какому роду-племени эта крошка принадлежит? Явно перезимовавшая, прошлогодняя, но отчего такая малютка?

В прогретом солнцем лесном бочаге между тем начались уже свадьбы. Большие травяные лягушки, расцветкой напоминавшие костюмы омоновцев, попарно и в одиночку спешили на игрище. Кавалеры, обхватив избранниц лапами, не стеснялись быть пассажирами в этой страстной гонке на праздник. И дамы этому не противились: прыг-прыг, направление — точно к пруду.

Зиму лягушки провели в оцепенении под толщей опавших листьев, в углублениях под корнями деревьев, в мышиных норах и кротовых тоннелях. Кто неудачно выбрал место зимовки — замерзли. А те, кого солнышко оживило, спешили к воде. Чем-то их привлекал именно этот лесной бочаг. Тут они родились, сюда с расстояния до полутора километров, невесть как в лесу ориентируясь, они прибывали на главное торжество жизни.

Ухажер, явившийся на спине дамы, вовсе не обязательно с ней и останется. Тут в состязании с соперниками голосом и ухватками ему надо еще доказать свою силу и привлекательность. Тщедушного, слабого соперники ототрут, принудят не подавать голос. А победители хором будут орать, поддразнивая друг друга, отстаивая право на избранницу и на маленькое жизненное пространство с какой-нибудь кочкой или же бугорком. «Уррод! Уррод!..» «Сама какова! Сама какова! Бре-ке-ке!» — так весело перевел мне смысл весенних лягушачьих концертов знакомый лесник.

Что бывает после свадеб в прогретой солнцем воде, многим известно. Из студенистой лягушачьей икры с черной точкой в каждом зерне появляется нечто похожее на ожившую запятую — головка и хвостик. Все тело растущего существа будет выглядеть головою с хвостом — головастик. Но придет час — у головастика обозначится настоящая голова, а хвост исчезнет, и выберется из воды на сушу уже лягушка.

В русских сказках этому для кого красивому, а для кого уродливому, омерзительному существу отведена способность перевоплощаться в деву-царевну. Наблюдая чудесное превращенье головастика в лягушонка, легко придумать сказочное превращение лягушки в красавицу невесту.

Малышка из нашего леса.

* * *

Лягушки — существа распространенные по всему свету. Их более 2500 видов. По этим двум снимкам можно судить о размерах земноводных животных. Крошка на моем пальце — не самая маленькая из лягушек. Недавно зоологи из Кельна обнаружили на Мадагаскаре взрослое существо размером в 12 миллиметров и весом в четверть одного грамма. Мышкою рядом со слоном должна она выглядеть в сравнении с африканской лягушкою голиафом (рассмотрите как следует снимок), достигающей веса в три килограмма с лишним. Об этом чудовище мы расскажем особо. Теперь же вспомним: лягушки относятся к числу животных, обитающих в двух средах — в воде и на суше. Этим определяется характерный их облик — влажная кожа, выразительные выпуклые глаза (не высовываясь наблюдать из воды), перепончатые лапы-«ласты», мускулистые задние ноги, делающие лягушек замечательными прыгунами.

Эволюция приспособила лягушек жить в разных условиях, в том числе на деревьях (особая конструкция лапок делает их замечательными лазальщиками), в полупустынях, где им приходится запасаться водой и надолго впадать в оцепенение не от холода, а от жары. (Аборигены Австралии искали зарывшихся в землю и раздувшихся от воды лягушек — утолить жажду.) Пригодными для жизни находят лягушки горы, забираясь выше трех тысяч метров, окраска их тут — не пятнистый зелено-бурый «камуфляж», а черная — легче согреваться на солнце.

Мы в средней полосе знаем несколько видов лягушек — озерную, прудовую, травяную, остромордую (самцы у которой весной становятся голубыми) и небольшую с оранжевым брюхом жерлянку. Прислушайтесь, проходя вечером мимо пруда. «Му-му!» — это поют жерлянки.

Биологическая масса лягушек очень высокая. Подсчитано: если на одну чашу весов поставить всех лосей (имеется в виду нормальная их плотность в лесу), а на другую с этой площади ссыпать лягушек, то чаши весов остановятся в равновесии.

Нетрудно предположить, что при таком обилии лягушки являются важной частью пищевых природных цепей. Сами они поедают громадное количество насекомых. Червей, слизняков и, в свою очередь, являются объектом охоты гадюк, ужей, аистов, цапель, енотов, норок, хорьков, хищных птиц, сомов, щук. В некоторых странах, во Франции например, лягушачье мясо является лакомством.

* * *

Лягушки всегда были на глазах человека. И многое в их образе жизни известно давно.

Все же некоторые «лягушиные тайны» существовали. Не все знают, например, что у лягушки пять сердец. Четыре гоняют по телу лимфу, это, видимо, связано с водным режимом организма, и одно — кровь. Есть у лягушки легкие. Они активно работают на суше. Но лягушка надолго может погрузиться и в воду. В этом случае кислород усваивается кожей. Дышит еще лягушка и полостью рта.

Кто видел, как лягушка охотится, сразу, наверное, вспоминал хамелеона, стреляющего языком. У лягушки язык покороче, но пользуется она им так же успешно. Приспособленный для охоты язык, однако, не помощник лягушке в глотании пищи. Чем же она проталкивает ее в глотку? Не удивляйтесь… глазами! В момент глотанья большие выразительные глаза лягушки утопляются и нижней частью помогают проталкивать пищу.

Ушей у лягушек нет (вы уже встрепенулись: а как же концерты?), но их вполне заменяют барабанные перепонки на голове. Многие, наверное, видели: во время концертов у некоторых лягушек по бокам головы два надувшихся пузыря — это воздушные мешки-резонаторы.

Рот у лягушки закрыт, ноздри тоже. Воздух из легких — туда и обратно по голосовым связкам — гоняется в эти мешки. И всякое ухо слышит концерты, одним помогающие спокойно и сладко заснуть, других ввергающие в бессонницу. У некоторых водных певцов голоса весьма сильные.

Кубинские лягушки орут так громко (110 децибел), что кажется — рядом проносится электричка.

Недавно исследовано еще одно любопытное явление. Головастики из икры одного помета узнают друг друга по запаху и держатся вместе.

И еще проверенный факт: головастики, опередившие ростом своих собратьев, выделяя особое химическое вещество, резко замедляют их рост. Любопытно, что «карлики» эти не гибнут, лягушки из них образуются, но малорослые. Возможно, как раз такую снимал я этой весной на пальце.

Забот о потомстве у многих лягушек нет. Сбросом икры, оплодотворением ее все и кончается. Но есть немало случаев, когда обихожена каждая из икринок. Икру носят на спине, на животе, наматывают икряные шнуры на ноги. А недавно открыто явление феноменальное. Одна из австралийских лягушек (малютка в пять сантиметров, живущая в мелких ручьях и речках) оплодотворенную икру глотает, лягушата развиваются у нее… в желудке. Пищеваренье на время «беременности» прекращается, сжимаются, не работают легкие (лягушка дышит кожей). Роды — «отрыгиванье» происходит, когда лягушата уже созрели. Из материнского рта, словно из катапульты, они вылетают на расстояние в полтора метра.

Возможно, не все знают, что лягушки, подобно змеям и ракам, линяют. Линька бывает несколько раз в году. Сбросив старую одежонку, лягушки тут же ее съедают — зачем добру пропадать! Кожа некоторых лягушек (и бородавчатые железы наших жаб) выделяет ядовитые вещества. У лягушек Южной Америки яд так силен, что туземцы смазывают им свои смертоносные стрелы…

Удивительно ль, что лягушка у многих народов мира является непременным сказочным персонажем. Нашлось место земноводному существу и в литературе — помните «Лягушку-путешественницу»? Американский насмешник Марк Твен начал писательство с рассказа «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса».

Соревнования по прыжкам лягушек проходят в Калифорнии и поныне. Рекорд? Шесть метров и одиннадцать сантиметров. Такому даже голенастый кенгуру позавидует.

Много жизней лягушек принесено человеком на алтарь познанья природы. Сколько студентов, постигая тайны живого, полотнили, препарировали лягушек! Сколько лягушек лишали жизни ученые в бесчисленных экспериментах! Памятник лягушке в Парижском институте Пастера — тихая благодарность живому существу, помогавшему людям постигать тайны жизни.

* * *

И в заключение — о лягушке-гиганте. Водится она в Африке, в Камеруне, в полосе леса вдоль одной из тропических рек. Встречается только тут, и нигде больше (эндемик).

Впервые лягушка была описана миссионером-натуралистом Булинжером в 1906 году. Размер лягушки от кончика морды до конца задних лап — 80 сантиметров. Средний вес — полтора килограмма, но встречаются экземпляры до трех с половиной килограммов. Цвет — зелено-бурый. Размер глаз примерно с трехкопеечную монету. Любят лягушки-гиганты чистую насыщенную кислородом воду быстробегущих речек, часто встречаются около водопадов. Питаются рыбой, мышами, крысами, ящерицами.

Сами лягушки попадают на обед крокодилам и людям, традиционно — жителям Камеруна, а в наши дни — падким до экзотики вездесущим туристам. Немудрено, что стали эти лягушки очень пугливыми и очень редкими — числятся в Красной книге. И, возможно, именно к этому великану лучше всего подходят сказочные слова «царевна-лягушка».

Заграничная красавица терпит такое обхождение.

  Фото В. Пескова и из архива автора .  9-12 июня 1995 г.

 

Мой земляк с Усманки

(Окно в природу)

Когда где-нибудь вижу бобра, говорю: «А, привет земляку! Я тоже с Усманки!»

Усманка — лесостепная речка вблизи Воронежа. Я на ней вырос. Волею судеб Усманка оказалась одним из четырех или пяти мест на огромных пространствах бывшей России, где чудом сохранились бобры. В конце 20-х годов бобровую Усманку заповедали, зверей взяли под бдительную защиту. Они быстро стали плодиться. Излишек их расселили по всему государству (более четырех тысяч!). Почти всюду они хорошо прижились. И сейчас с вычетом того, что в последние годы безжалостно истреблено браконьерством, на территории бывшего СССР обитает примерно 300 тысяч бобров.

Я видел бобров в Сибири, на притоках Оки, на Хопре, на тверских землях. Родословная этих зверей начиналась на Усманке.

В детстве бобров я даже и на картинке не видел, но много слышал о них. Заповедник от нашего села — в восемнадцати километрах.

Расспрашивая отца о бобрах, узнал я, что звери эти — большие строители: сооружают дома из бревен, роют канавы, «могут срубить вот такую лозинку!» — отец, помню, соединил руки обручем. Слушая эти рассказы, бобров мы, мальчишки, представляли с топорами и лопатами в лапах, с бревнами на плечах.

И пришел день, когда, побывав в заповеднике, уже я рассказывал отцу о бобрах. И ему так же интересно было все слушать, как и мне в детстве. Разглядывали снимки — бобр у поваленной им необхватной ветлы. Полусказочный зверь был реальностью.

* * *

Бобра называют королем грызунов — «мышь, увеличенная до громадных размеров».

Обратим внимание на главный инструмент «главного» грызуна — зубы-резцы. Прозвище «дровосек» бобр получил за способность острыми, как бритва, самозатачивающимися зубами срезать хворост, валить деревья толщиною до метра и более. Такую работу не сможет выполнить даже слон, а бобр справляется с нею играючи. Зубы у дровосека стачиваются, но они и растут непрерывно — почти миллиметр в сутки. Валят деревья бобры ради съедобной коры на ветках. Предпочтение отдается осине, иве и тополю, но бывает аппетит у бобров также и на березу, лещину, дуб. Разве что железо неподвластно острым и крепким зубам. Бобр может резцами гнать щепки, а может и мягкую стружку, идущую на подстилку в гнезде.

Самая приметная и выразительная часть тела бобра — хвост, похожий на лопату или, точнее сказать, на весло. Это оснастка пловца и ныряльщика. Хвостом направляются всплытье и погруженье, а действуя, как аквалангист, этой «ластой» бобр помогает задним перепончатым лапам развивать хорошую скорость. Хвост в отличие от всего тела не покрыт мехом. Непосвященному может показаться, что он покрыт, как у рыб, чешуею. Нет, это голая кожа с «тисненьем» из ороговевших пластинок. «Рыбий» хвост позволял в прошлом находчивым монахам считать бобровое мясо рыбой и, таким образом, скрашивать постную трапезу. Особо гурманам нравился жирный бобровый хвост. Бобру же, помимо руля, движителя и сигнального механизма (удар хвостом по воде — знак опасности всем окрестным бобрам), хвост служит терморегулятором. Исключительно плотный и теплый мех (25 тысяч волосков на один квадратный сантиметр!) держит в теле бобра тепло, что очень важно при жизни в воде. Но летом тепло может стать и избыточным.

Отводят его бобры через хвост. Но бывают с хвостом и проблемы — его легко обморозить.

Шуба бобра прочна и надежна, но требует тщательного ухода. Передними когтистыми лапками, напоминающими руку людей, при всяком удобном случае бобры шубу свою расчесывают, смазывая при этом жиром из подхвостных желез. Процедура эта в жизни бобров настолько существенная, что сделалась ритуалом в общении брачных пар. Показывая расположение к подруге, бобр начинает ее расчесывать, получая в ответ такие же знаки вниманья.

Соединившись в пары, бобры хранят верность друг другу. Разлучают супругов лишь смерть или серьезные обстоятельства. Семья бобров при наличии кормных угодий и разных других условий может достигать двенадцати — четырнадцати голов: мать, отец и дети разного возраста.

Малыши у бобров рождаются в шубке, зрячими и проворными, уже готовыми нырять и плавать. Но шубка держит легкое тельце на воде поплавком — нырнуть бобренок не может, пока не наберет нужный вес. Это облегчает за ним надзор.

Бобры — родители очень внимательные. Но строгий, тысячелетиями выработанный порядок обязывает совершеннолетних бобров родителей покидать (медлительных из семьи изгоняют). Расставанье без слез происходит весной, когда стихия разливов заставляет покидать родимую территорию, и молодняк начинает бродяжничать в поисках нового места для жизни, в поисках пары для созданья семьи.

Часть бобров в это трудное время гибнет. Но жизнь бобров короткой не назовешь. В неволе некоторые доживают до тридцати лет. В дикой природе всякая жизнь короче, но есть свидетельства: за двадцать лет бобры переваливают.

* * *

Поселенья бобров всегда поражают воображение человека. На реках звери часто живут в береговых норах. Вход в них (и в многочисленные отнорки и запасные убежища) — всегда из воды.

Если бы не погрызы кустов и деревьев, не характерные «желоба» бобровых лазов на берег, присутствие осторожных зверей мало бы кто заметил. Другое дело — поселения на ручьях, на болотах, где бобры сами «организуют среду» для жизни. Тут есть чему удивляться.

Бобру необходима вода. Только в ней он чувствует себя в безопасности, к ней он спешит, напуганный, настороженный чем-нибудь. И может в ней находиться, не высовывая нос на поверхность, до пятнадцати минут — любой преследователь потеряет терпение и уйдет.

В воде, а не на берегу находится главный корм для бобра — многочисленная «мягкая» растительность. По воде бобр легко транспортирует корм и строительные материалы — поленья, ветки, ил, камень. Бобр исключительно приспособлен для жизни в воде. На суше он неуклюж, тихоходен, в воде же уподобляется проворной стремительной выдре, с которой живет нередко в соседстве.

Но где найти акваторию для такой жизни, если по лесу струится ручей — воробью по колено. Найдя такой ручеек, бобры берутся сооружать пруд, мобилизуя свои способности дровосеков, землекопов, гидрологов. Ночами, нередко в кромешной тьме, споро трудятся звери, сооружая плотину из палок, ила и всего, что под руку попадает, в том числе и камней.

Не всякий человек способен построить такую запруду — прочная, высокая, хорошо держит воду. Длина ее обычно невелика — до тридцати метров. Но и стометровые сооружения для бобров не предел. А вершиной искусства бобров считают плотину на реке Джефферсон, в штате Монтана (США) — 653 метра! Это чудо света мы с другом, путешествуя в 1972 году по Штатам, предвкушали увидеть. Не удалось — территория для посещений была закрыта. Но «обмеры» плотины я записал: высота — больше четырех метров, ширина у основания — семь метров, а по гребню, шириною в полтора метра, «может проехать всадник». Плотине десятки лет. Строили ее и подновляли несколько поколений бобров.

На огромном пруду за плотиной расположено целое бобровое царство с жилыми хатками, с дорогами в травяных джунглях, с прокопанными каналами.

Бобры — животные оседлые, строго территориальные. Легко представить, как ревниво относятся они к вторжению на свою обустроенную огромным трудом территорию. Действительно, бобр не потерпит присутствия чужака, пришедшего «на готовое». Предупреждая стычки, бобры метят свои владенья специфической жидкостью, известной людям под названьем «бобровой струи». Если вольно или невольно граница все же нарушена, возникают драки, психологическое преимущество в которых всегда на стороне хозяина территории — дома стены помогают. Но обе стороны получают страшные раны от острых зубов. Находили бобров, на теле которых было до сотни шрамов и свежих покусов. Таковы отношенья к себе подобным.

* * *

При оседлой жизни бобры для врагов своих уязвимы, но в природе их, к счастью, немного. Бобренка может проглотить щука. Бобра на суше может подстеречь, отрезать от воды волк. Но эту дань хищникам бобры платили многие тысячи лет, и в природной бухгалтерии «сальдо-бульдо» всегда было в пользу бобров.

Подкосили «бобровый народец» люди. Зверей добывали ради ценного меха и «бобровой струи», которой, вплоть до нынешнего столетия, приписывали мифические свойства в лечении недугов и в укреплении мужской силы.

В Европе бобров истребили давно. Открыв Америку, «бледнолицые» в южной части ее искали (и находили!) золото, а в северной, от Флориды и до Аляски, золотом оказалась пушнина, бобровая в первую очередь. Триста лет продолжалось великое истребленье бобров, в которое были вовлечены и рачительные к природе индейцы. (В годы после открытия Америки на ее землях предположительно жило шестьдесят миллионов бобров.)

То же самое происходило и на наших евроазиатских просторах. «Бобровые гоны» на лесных речках почитались ценностью очень значительной и входили в государственную перепись наряду с деревнями и рыбными ловами.

Речка Усманка, протекавшая по границе Руси с «диким полем», была местом, где охотились на бобров посланцы рязанского князя. Росло по российским переписям число деревень, и быстро убывали «бобровые гоны».

Ценных зверей становилось все меньше и меньше. И когда открыли Аляску с ее нетронутым миром природы, то из этого далека тоже везли бобров. Для здешних индейцев бобр ценностью не был, но пришлые люди требовали только бобров, платили за шкуры поначалу безделушками, а потом и ценным товаром — нож, топор, котел, табак, полотно, ружья, — и индейцы в охоте переключились исключительно на бобров, посмеиваясь над русскими: «Ни за что платят!» — и истребляли «бобровый народец».

Все же именно на Аляске и в примыкающей к ней Канаде бобры сохранились числом немалым, когда повсюду в мире уже забили тревогу: зверь исчезает!

Меры по сохраненью бобра оказались неожиданно эффективными. Чуткий и осторожный зверь, если его не беспокоили, терпел присутствие человека и проявления его деятельности, селился даже в черте городов, вблизи шоссейных дорог, рядом с садами и огородами, причиняя иногда некоторый ущерб хозяйству людей. Но в Красную книгу бобр не попал. И, если обуздать браконьерство, будущее бобра мрачным не выглядит.

В Воронежском заповеднике, откуда пошло расселенье бобров по России и сопредельным с ней территориям, сейчас обитает около трех сотен бобров. Зверей в заповеднике основательно изучили — работы зоологов Леонида Лаврова и Вадима Дежкина авторитетны в ученом мире.

Была в заповеднике честолюбивая мечта наладить разведенье бобров на фермах, как это делают с норками, соболями и чернобурыми лисами. Дело как будто пошло, но затихло из-за малого интереса к бобровому меху на нынешнем рынке. Это плохо для боброводов, но хорошо для бобров — они сегодня в природе пребывают в покое, пусть относительном.

Этого бедолагу, принесенного в ящике с фермы, мы снимали на берегу Усманки, опасаясь, что он, допекаемый беспокойством и безоблачным небом, шмыгнет в родимую для него речку.

Этого «дровосека» мы сняли в заповеднике.

Фото автора .  16 июня 1995 г.

 

Самый умелый из рыбаков

(Окно в природу)

Сегодня мы познакомимся с рыболовом. Исключительным. По мастерству ни с кем не сравнимым.

Речь пойдет о скопе.

Немного людей могут сказать, что видели эту птицу. А кто видел, запомнил. Во многих странах скопу называют рыбным орлом. Но в полете похожа она скорее на чайку — сизовато-белая, в черных пестринах птица. Крючковатый клюв и когтистые лапы выдают в скопе хищника. Кто видел ее желтые пронзительные глаза, мог заподозрить в ней хищника злобного.

На самом деле скопа — птица почти что кроткая. Сама никого не обидит. Ее обижают. Орланы и коршуны подстерегают скопу в полете, чтобы отнять добычу. С обидчиками не связывается, предпочитает бросить улов и начать все сначала.

Рыбу скопа высматривает, делая круги над водой на высоте двадцати пяти — тридцати метров. Может остановиться в воздухе, как пустельга, и из этого положения камнем, по крутой горке, падает вниз, вытянув вперед голенастые ноги с когтями, из которых, если птица не промахнется, выскользнуть рыбе не суждено.

Облик этого мастера природа шлифовала тысячи лет и добилась совершенства, отклонения от которого лишь ухудшало бы качество в высшей мере специализированного охотника.

Скопа с добычей.

Скопа распространена по всему миру. И повсюду выглядит одинаково, без каких-либо значительных видовых вариаций. И охотится везде одинаково, и повадки — сразу узнаешь. В отличие от орланов, коршунов, чаек, не брезгующих снулой рыбой, скопа берет добычу только живую. В отличие от многочисленных зимородков и пеликанов, ныряющих в глубину и хватающих рыбу клювом, скопа берет ее лапами. Кроме острых серповидных когтей, скользкую рыбу удерживают также жесткие «щетки» на подушечках лап.

Не каждый бросок с высоты в воду бывает удачным. Подсчитано, в среднем лишь раз из пяти взлетает скопа с добычей. Жертвой орла-рыболова может стать рыба любая, гулявшая у поверхности вод. Чаще всего некрупная — в ладонь или чуть больше. Но ловит скопа лещей и щучек до килограмма. В Карелии я видел птицу, несшую очень крупного окуня. Семьсот — девятьсот граммов рыбы надо ежедневно промышлять рыболову, чтобы кормиться и содержать иждивенцев — самку, неотлучную от гнезда, и двух-трех птенцов.

Припоминаю, где приходилось видеть скопу…

В прошлом году в апреле у Селигера снимали мы глухарей. В лесу лежал еще снег, но речки вскрылись. «Пойдем посмотрим гнездо скопы», — сказал мой приятель. У гнезда мы застали баталию. Видимо, только что прибывшие с зимовки птицы с криком гоняли ворона. Яиц, представляющих интерес для ворона, в гнезде еще не было. Рыболовы давали грабителю взбучку, чтобы не смел появляться в этом районе.

Несколько гнезд скопы видел также на Абакане. Есть на этой горной таежной реке участок с названьем Тиши — бурные воды в этом месте стихают, река зеркалом отражает ельники и кедровники. Мы заглушили, помню, мотор и шли на веслах. Тут я увидел в воде отражение птицы. Поднял глаза — скопа! Она летела к гнезду.

Гнездо скопы узнаешь безошибочно. Оно подобно огромной шляпе, нахлобученной на сосну или елку со сломанной вершиной. Высота может быть разной, но сломанная верхушка имеет, как видно, решающее значение. Точно такие же гнезда видел я на Аляске и на Камчатке, на берегу Чесапикского залива (Атлантическое побережье США) и в Калифорнии. В Калифорнии скопу я увидел подвешенной за крыло на сухом дереве. Орел-рыболов, не понимая, что покушается на собственность человека, приноровился ловить форель в рыбоводном пруду.

Предупредительная стрельба на птицу не действовала, и раздраженный хозяин пруда сделал прицельный выстрел. В тот раз я впервые как следует рассмотрел птицу.

Видел скопу я и в Африке на речке, где рыбу, кроме нее, ловили цапли и громадные зимородки, падавшие в воду, как утюги. Но близко с миром скопы удалось познакомиться прошлым летом на Рыбинском водохранилище в Дарвинском заповеднике. Тут скопу не только не беспокоят, но и тщательно охраняют. И вот все вместе — богатые рыбой воды, покой и леса, удобные для гнездовий, — сосредоточило птиц в приметном, самом большом в Восточной Европе количестве — более тридцати пар на территории заповедника.

Гнезда мне показали с пожарной вышки главной усадьбы. Пошарив биноклем по болоту, поросшему невысокими чахлыми соснами, я обнаружил знаменитые «шляпы» — четыре гнезда и рядом с ними наблюдательные вышки-помосты с парусиновыми скрадками. Каждое лето орнитологи и практиканты-студенты дежурят тут, наблюдая повадки и образ жизни скопы.

По болоту до гнезд, утопая в пружинистой мокрой подушке из торфа и трав, шли мы, преследуемые кровососами. («Комаров столько, что можно и не обедать», — записал я в блокноте изречение спутника.)

Непривычный странный ландшафт — редкие, засохшие низкорослые сосны, а где повыше — те же сосны, но с пучком зеленеющих веток.

Трудно сказать, почему благородные птицы выбрали это, на человеческий взгляд, неказистое место для жизни. Рядом высокоствольный лес, но скопы упорно живут на этом болоте. Возможно, вершины сосенок подходящи для размещенья гнезда, а деревце стойко держит многопудовый груз.

Гнезда птицам служат лет по пятнадцать — двадцать. Они открытые, заметные для всех, кто хотел бы поживиться яйцами и птенцами. Потому мать-скопа от гнезда ни на шаг. И рыболов-папа в свободное от трудов время сидит на страже где-то поблизости.

Наше появленье заставило птиц улететь. Но держатся где-то рядом, слышен негромкий, похожий на голос дятла, сигнал птенцам — затаиться.

Птенцы скопы в отличие от других хищных птиц обороняться в гнезде не пытаются — сидят тихо, позволяют себя подвинуть, взять на руки, окольцевать.

Судьба скопы на Земле драматична, поскольку жестко связана с кормом, заменить который птица при крайней пищевой специализации не может. Когда-то воды везде были чистыми — скопа в любом месте находила себе пропитанье, и численность ее была велика. Брем пишет, что в странах Европы она появлялась даже на маленьких прудах. Рыбоводам это не нравилось. Птиц повсеместно стреляли, ставили на них капканы в воде и в истреблении преуспели.

Когда открыли Америку, нетронутые природные богатства неизвестного ранее континента поразили людей. Среди огромного числа животных процветали тут и два рыболова — скопа и выдра. «Скопы было так много, что местами птицы строили гнезда прямо на земле вблизи водоемов. Ленивые колонисты, а такие тоже были среди поселенцев, летом кормились тем, что отнимали у птиц-рыболовов добычу», — пишет свидетель первых лет колонизации Нового Света.

Сегодня главная беда скопы — омертвление, загрязнение водоемов, и потому повсеместно орел-рыболов — птица редкая. И если где-то скопу вы встретили, знайте — это хороший знак: вода здоровая, рыба и все живое в ней есть.

Фото автора . 30 июня 1995 г.

 

Путь к сердцу

(Окно в природу)

Недавно в Угличе, когда подплыли к шлюзу, команда нашего теплохода засуетилась: «Давай, ребята, на кухню за хлебом! Наша знакомая ждет!»

У входа в шлюз, повернув голову в сторону подходившего судна, стояла лошадь. Когда в шлюз мы вошли, она сразу направилась к нужному месту. Вытянув шею над бетонным барьером, лошадь принимала гостинцы. Ее кормила команда и пассажиры нижней палубы.

По мере погружения судна в шлюз руки тянулись со средней и верхней палуб. Когда теплоход поравнялся с лошадью рулевой рубкой, она повернулась, пошла пастись на лужайку и поджидать нового судна с гостинцами. «Пять лет уже так вот встречает. Мы к ней привыкли. И она уже знает: с пассажирских хорошо подают, а с баржи — не очень», — рассказал капитан.

Точно таким же образом много лет встречала теплоходы белая лошадь на Оке в Белоомуте. Знала даже расписание теплоходов. Пасется в стороне на лужку, а в нужное время направляется к шлюзу.

На шлюзе в Угличе.

Путь к сердцу животных лежит через желудок. Понаблюдайте в вашем дворе, кого знают вороны, за кем летят голуби, воробьи — за старушкой, ежедневно выносящей им зерна и крошки. Кормилицу знают по лицу и одежде, отличают сразу в группе идущих.

В охотничьем хозяйстве под Ярославлем я знал старика, развозившего корм кабанам. Он покашливал, понукал лошадь, и кабаны, точно знавшие время, когда «еда подъезжает», бежали на эти звуки. Привыкли звери и к облику старика. Он был им совершенно не страшен, кормежка была связана с его личностью, и эта личность была им явно приятна.

В Германии такой же кормилец диких свиней прославился тем, что кабаны его вовсе как бы за своего принимали. Выложив еду, егерь не уезжал, а садился или даже ложился под деревом. Звери брали еду из рук, ложились рядом, позволяли себя чесать и гладить, матери не боялись появляться тут с полосатыми малышами.

Все собаки на антарктической станции Мирный, помню, отличали повара Васю Кутузова. Вышел из камбуза Вася — вся свора за ним. Даже в карманы к Васе научились заглядывать — знали, что там всегда что-нибудь есть.

А меня в детстве, когда возвращался с рыбалки, почти в километре от дома встречала кошка. Однажды, заждавшись, она явилась прямо на берег. Посидев рядышком с удильщиком, кошка быстро поняла, откуда появляется рыба. Ее страстью стало сидеть рядом со мною на берегу. И так она навострилась контролировать рыболовный процесс, что стала мяукать, если я вдруг зазевался.

Есть у меня поразительные снимки кормленья белых медведей. Диких. Жизнь на полярных станциях скучная. Любое развлеченье тут благо. Не боятся полярники привлекать для этого даже самого крупного из всех хищников на земле — белого мишку.

Есть снимок, где медведь ест из одного корыта со свиньями. Чушки совершенно спокойны. И медведь, чавкая, не догадывается, что не каша, а сотрапезницы больше всего пришлись бы ему по вкусу. Чем объяснить подобное поведенье? Возможно, стереотипом восприятья добычи.

Пища медведей — почти исключительно тюлени. В кашу зверь сунул морду от голода, а в свиньях добычи не видит. Но это, конечно, до какого-то часа, до неожиданного прозренья.

А на снимке, сделанном на другой станции, какой-то сорвиголова в унтах и ушанке кормит медведя из рук сгущенкой. На фотографии надпись: именно этого человека огромный зверь, появляясь у станции, искал глазами — «Ну давай, брат, корми!»

Нечто подобное довольно часто случается в лагере у геологов, у топографов, у военных. Молодые медведи, привлеченные запахом свалки, постепенно перестают бояться людей, берут пищу из рук, шарят в палатках и вообще ведут себя панибратски. Это занятно, но одинаково нехорошо кончается для людей и зверей.

Люди неожиданно могут подвергнуться нападенью «ручных» медведей, а зверь, привыкнув к иждивенчеству, к «легкой еде», будет ее искать вблизи от людей и может нарваться на выстрел.

Проблема зверей-попрошаек постоянно существует в Йеллоустонском национальном парке (Америка). Медведей посетители парка, несмотря на запреты, подкармливают, бросая им что-нибудь из машины. Звери, как это и полагается у медведей, делят дорогу на «охотничьи участки» и, не тратя сил, кормятся. Но наступает осень. Поток посетителей в парк резко вдруг иссякает. Выходят медведи к дороге, но в лапы ничего им не катится. Переключаться на «дикий» корм поздновато. Ложатся медведи в берлоги без хороших запасов жира либо совсем не ложатся. Запреты — «не кормите медведей!» — не на всех действуют. А медведей отучить от «халявы» дело вовсе немыслимое.

Ловят медведей и в сетках на вертолете отправляют подальше от лакомых мест. Но «халява» так привлекательна, что звери, проделав сотни две или три километров по лесу, возвращаются к месту, где можно без трудов прокормиться.

И это не единственный случай, когда иждивенчество резко меняет поведенье животных.

В Литве на одной из маленьких речек, прямо в черте городка, зимой снимали мы лебедей. Речка эта, не помню почему, не замерзает. И вольные птицы, получая «довольствие», после гнездовий на ней задерживались и, наконец, вовсе перестали на юг улетать.

На принуждении и поощрениях держится дрессировка животных. Некоторым, собаке например, довольно дружеского расположенья хозяина. «Бобик, служи!» — и собака встает на задние лапы. Ласки человека вполне довольно за этот номер. Но если хозяин дает еще и кусочек колбаски, служба идет усердней.

Медведей в цирке за каждый точно исполненный шаг обязательно «подкрепляют» конфеткой, кусочком хлеба. Чтобы реже зверь ошибался, на арену его выпускают несытым.

Дельфины очень игривы. Дрессировке поддаются великолепно. Но чтобы дельфины поняли, чего от них ждут, удачный номер обязательно подкрепляют — дают им рыбку. Известны случаи дрессировки диких животных. Описана редкая дружба человека и крокодила. Зубастая рептилия в отличие от других хищников не исключает человека из объектов своей охоты, и сблизиться с крокодилом лучше не пробовать.

Но житель одной приозерной африканской деревни нашел путь к сердцу крокодила. Он приучил его приплывать за курицей. Это стало даже туристским аттракционом. «Покровитель крокодила» выходил на берег и громко звал.

И крокодил подплывал. Щелкали фотокамеры, раздавались крики восторга, но, конечно, не этого жаждало водяное чудовище. Крокодил являлся за курицей.

Особую роль еда играет в дрессировке ловчих орлов. Птицу, закрыв ей глаза колпачком, долго изматывают беспокойством и голодом. И когда колпачок дрессировщик снимает, то дает орлу мясо и, делая это раз за разом, запечатлевается в его памяти добродетелем. Когда потом во время охоты орел настигнет лису или зайца, он без протеста уступит добычу хозяину, стоит ему увидеть привычный кусочек мяса.

Синица просто так на руку вам не сядет. Но если на ладони увидит семечки — сердце ее покорено. Рыбки в аквариуме собираются, привыкнув к появленью кормильца. На рыбных прудах карпы устремляются к лодке, заслышав стук весел, — знают, что это плывет обед.

И человек тоже, особенно с дороги, ко всему прочему будет расположен, только когда заглушит голос желудка. Потому-то у многих народов заглянувшего в дом путника сначала накормят, а потом уж расспрашивают.

Фото автора .  28 июля 1995 г.

 

Обитатели глиняных замков

(Окно в природу)

Рассказы о съеденных шортах, о рухнувшей крыше дома, потому что крепкие с виду стропила вдруг рассыпались в прах, — не байки путешественников. Есть существа, виновные в этих маленьких и больших неприятностях.

Когда едешь по сухому африканскому лесу, видишь странные красного цвета скалы, на равнине вроде бы неуместные. Подъехав поближе, понимаешь, что это чья-то постройка, столь прочная, что слоны, проходя мимо, норовят о нее почесаться, могут даже, отдыхая, и прислониться. Высота некоторых замков невелика и угрожает рессорам «Лендроверов», едущих по высокой траве без дорог. Но бывают сооружения высотою до десяти метров — трехэтажный дом! Просто не верится, что соорудили его существа крошечные, похожие на муравьев, однако не муравьи, а дальние родственники тараканов. Название им — термиты.

Любознательные люди хорошо выведали, как устроены прочные жилища термитов и как устроена жизнь двух-трех миллионов козявок, в них обитающих. Распилив термитник, обнаруживаешь под твердой, как бетон, оболочкой более мягкую и слегка влажную часть постройки. А внутри ее видишь жилые помещения — камеры, галереи, по которым снуют «белые муравьи».

Уже на первый взгляд видно: обитатели глиняной крепости не одинаковы. Вот не принимающие участия в работах термиты с огромной, больше, чем тело, головой, вооруженной мощными челюстями. Это солдаты. Их дело — охранять замок. И они его охраняют.

Помню, у одного из термитников в Кении сели мы перекусить. Что за звук? Не гуденье, а как бы приглушенная дробь множества барабанов. Нам потом объяснили: это солдаты термитов, почуяв опасность, подняли тревогу, ударяя мощными головами в перегородки термитника. В решительную минуту солдаты обороняют жилище, выставляя в каждую щель челюсти. А у некоторых термитов есть солдаты-камикадзе, способные взрываться, соприкасаясь с налетчиками. В текущих трудах солдаты не участвуют, но могут пощипывать термитов-рабочих, чтобы просто так не слонялись. На каждые сто работающих в термитнике приходится пять «военнослужащих».

Таким образом, основная масса обитателей замка — рабочие. Их дело строить, поддерживать в крепости чистоту, «нянчить» личинок, ухаживать за королевой (она есть в замке!).

Термитник впечатляет!

Строительный материал для термитов — земля и глина с примесью древесины, а связывающий раствор — собственная слюна. Пережевывая глину, термит формирует толику вязкой массы. Непрерывно, крупинку за крупинкой, по неведомым нам чертежам кладут термиты влажный строительный материал, разглаживая его, как мастерком, покачиваньем головы.

Производительность потрясающая, за несколько часов — почти в два метра постройка! При этом внутри замка есть каналы для вентиляции, скважины для хожденья в «подвалы» за влагой, галереи в жилой зоне для движенья и накопленья еды.

Рабочие и солдаты в термитнике слепы. Глаза есть только у королевы, короля. Принцесс и принцев. Как же направляются сложные процесс в лишенном света пространстве?

Запахами! Запахи помогают реализовать наследственную программу в строительстве — служат как бы «чертежами» и «колышками» в возведении постройки.

Святая святых термитника — покои, где живет королева. Все исследователи, заглядывая в раскопанную постройку, непременно хотят увидеть это странное фантастическое существо. Подобно тому, как у пчел в зависимости от качества корма может вырасти рабочая пчела, а может — матка, у термитов вырастает существо, находящееся в центре всей скрытой под глиняной оболочкой жизни. Королева имеет голову и усики обыкновенного термита, но брюшко ее подобно вагону, возле которого копошатся спешащие сесть в поезд люди. Брюшко в тысячи раз превышает размеры рядового термита. От этого королева выглядит неким монстром в окружении своих крошечных подданных: двенадцать с половиной сантиметров в длину, два с половиной — в поперечнике. Ее тело — огромный резервуар для добротной еды и яичек. Никакой власти над подданными королева не имеет.

Она сама полностью от подданных зависит — не может без их помощи даже и повернуться. Ее дело — только рожать. И происходит это непрерывно всю жизнь, а живет королева термитов семь — десять лет. На киноленте я видел, как работает эта пульсирующая машина по производству потомства. Белое, похожее на сосиску существо с четкостью автомата выталкивает яйцо за яйцом. Секунда — яйцо, секунда — яйцо.

В минуту — шестьдесят, в час — три тысячи шестьсот, в год — миллионы…

Термиты-рабочие яички подхватывают и уносят в нужное место. Роженицу сотни рабочих чистят, кормят, облизывают, разнося по жилищу запах вещества, которое роженица выделяет. Этот запах — сигнал всему королевству: «Со мной все в порядке!» С гибелью королевы погибают все обитатели замка.

Есть в этом фантастическом государстве и король тоже. Его дело — один раз оплодотворить королеву, и далее в замке он живет приживальщиком, почестей ему никаких, добро хоть не лишают жизни, не прогоняют, как пчелы трутней.

Некоторое число принцесс и принцев, обитающих тут же, в отличие от слепых бесполых солдат и рабочих имеют глаза, половые признаки и маленькие выросты по бокам, из которых к сезону дождей вдруг вырастают крылья, и это значит, что пора им замок покинуть. Полетав в любовном возбуждении на просторе, принцесса с каким-нибудь принцем углубляется в землю, сбрасывает крылья и, отложив первые пять-шесть яичек, становится королевой.

Термитов на земле более двух с половиной тысяч видов. Обитают они повсеместно, исключая лишь Антарктиду. Но больше всего их в тропиках. Глиняные, обычно красного цвета, строенья являются характерной частью пейзажа в Африке. Гепарды на термитники залезают высмотреть антилопу, пастухи — проследить стадо.

Но многие из термитов обходятся без высоких построек, живут в земле, в стволах погибших деревьев. Их мягкое, полупрозрачное тельце не может вынести солнца, поэтому термиты строят для своих путешествий за кормом подземные хода и тоннели.

У термитов немало врагов. Есть животные, специализированные питаться исключительно этими насекомыми. Муравьед, например. У него нет зубов (еда-то мягкая!). Зато он имеет вытянутое, как палка, рыло и длинный липкий язык. Мощными когтями муравьед разламывает крепость термитов и запускает в нее язык.

И всякая хищная мелкота норовит забраться в термитник, но каждая его щелка огрызается мощной защитой солдат.

Сами термиты питаются исключительно умершей древесиной и разной растительной ветошью, содержащей целлюлозу. Переварить эту мало для кого привлекательную еду термитам помогают микробы, живущие в их организме.

И этот пищеварительный процесс сходен с пищевареньем коров, способных при нужде сжевать позеленевшую от мхов соломенную крышу.

Что коровы при таком пищеварении выделяют газ метан, известно давно. Предположили, что и термиты его должны выделять. Проверили.

Подтвердилось! Подсчитано даже, сколько метана выделяют все термиты Земли, усугубляя парниковый эффект, о котором в последние годы говорят с нарастающим беспокойством.

Что касается жвачной жизни маленьких жителей нашей планеты, то миллионнолетняя их история узаконила место под солнцем — они помогают Природе утилизировать умершую растительность. И это несомненно благо. Другое дело, если, объявившись возле жилья человека, термиты незаметно сжирают крыльцо, ступени к двери, рамы, стропила крыши. Это явление уже нежелательное. Только в США термиты ежегодно приносят ущерб почти в миллиард долларов. К счастью, лишь десятая часть всех видов термитов способна к разрушениям, неприемлемым для людей.

Фото автора . 18–25 августа 1995 г.

 

Большой любитель поспать

(Окно в природу)

В нем есть что-то от человека. Выразительная мордочка похожа на спокойную, рассудительную, слегка настороженную физиономию толстяка. Одолевающих комаров он смахивает лапкой, морщит нос, щурится от яркого горного солнца и вдруг издает пронзительный свист, от которого соплеменники его должны сломя голову кинуться в норы.

Одежка его добротная, желто-оранжевая спереди и буровато-коричневая сзади. Темное пятно на голове похоже на шапочку. Шеи нет.

Тучное, с виду неповоротливое тело заостряется головой. На всякий шорох толчками он поворачивает голову, пристально смотрит, стараясь определить: опасно или не очень? Будь он свободным, возможно, забрался бы на валун — все как следует оглядеть. В этой позе он похож на дозорного в теплом зимнем тулупе до пят, из-под которого торчит черный короткий хвостик. При опасности хвостик дергается синхронно свисту.

Это тоже знак соплеменникам: я убегаю, и вы спасайтесь!

Симпатичен до того, что не хочется с ним расставаться. Степных его сородичей зовут байбаками, южных горных собратьев — тарбаганами. Его, живущего на Камчатке, тоже иногда зовут тарбаганом, но ученые говорят: нет, это сурок черношапочный.

Когда, отбиваясь от комаров, знакомый наш щерит рот, видно два выразительных белых зуба-резца, приспособленных сечь траву и коренья, верхушки невысоких кустов. Одному из нас, водворявшему зверя в клетку, он пустил кровь. Но вообще-то сурки спокойны, покладисты, прирученные с малого возраста, они привязываются к хозяину и, подобно медведям, способны выделывать всякие потешающие людей штучки.

В средневековой Европе на ярмарках обязательно были бродячие люди с сурками. Бетховен это запечатлел: «И мой сурок со мной…»

Повсюду сурков извели, где пахотой, где охотой. Несчастье симпатичного грызуна в том, что все в нем ценно — и прочная теплая шуба, и жир, и вкусное мясо.

Черношапочного сурка на Камчатке хранили малодоступные пространства. В прошлом веке ученые численность его определяли словом «обычен», а люди, способные восторгаться, писали: «Их видимо-невидимо!»

Правда похож на дозорного?

Сегодня это все позади. Дань многочисленным врагам своим — лисицам, волкам, медведям, рысям, орлам, соболям — сурки платили всегда. Но это не подрывало их численность. На убыль плодовитые самки отвечали богатой прибылью — у каждой до семи сурчат ежегодно.

И был в этом «дебете-кредите» важный момент.

Сурки оседлы, живут колониями. Территория может прокормить лишь ограниченное число едоков. Убыль излишков даже необходима. Она поддерживает в зверьках хорошую форму. Бдителен, быстроног, осторожен — спасешься.

Беспечен, неповоротлив — отправляйся на обед хищникам. Из них у каждого свои приемы ловли сурков. Орел видит их с высоты и, выбрав позицию, метеором падает из-за вершины горы на жертву. А иногда, опустившись вблизи от норы на землю, орел часами сидит неподвижно, дожидаясь момента, когда сурок решится покинуть нору. Волки, рыси и лисы скрадывают пасущихся травоедов. С добычей бывают они далеко не всегда. Сурки постоянно настороже.

Но, кроме того, где-нибудь на возвышенности, на горке утрамбованной земли или на камне столбиком стоит сурок-дозорный. Его дело — опасность не проморгать. Чуть что заметил — пронзительный свист, и вся колония, а в ней может быть до двух сотен зверьков, в мгновение ока скроется в норах.

Медведю подобраться к суркам незамеченным невозможно. Он действует по-медвежьи — раскапывает их норы. Работа не из простых — норы, глубиною до полутора метров, с ходами горизонтальными, располагаются в каменистых местах. Но, принимаясь за дело, медведь знает: награда будет значительной — взрослый сурок весит до пяти килограммов. С отчаянной смелостью охотится на сурков соболь.

Он в нору ныряет, и там под землей — или пан, или пропал! У сурка ведь тоже есть зубы, и выступает он не в легком весе, как соболь, — в тяжелом, да еще и стены в доме сурку помогают.

А вот против кого бессилен сурок — человек!

Вооруженный винтовкой, капканом, хитростью и вездесущим теперь вертолетом, человек изводит сурчиные городки-государства вчистую.

Места былого обитания похожи на кладбища. Сотни лет могло благоденствовать сурчиное государство. Но попалось оно на глаза оленеводам, геологам, вулканологам, и все приходит к концу очень быстро. И никто не придет сюда снова — сурки живут обособленно, с одного урочища на горе в другое попасть им трудно, иногда невозможно.

Но есть еще на Камчатке и процветающие сурчиные поселенья. Селятся грызуны в горных зонах выше границы кустарников — в каменных россыпях и шлаковых вулканических выбросах.

Условие непременное — хороший обзор жизненного пространства без кустов, по которым к ним можно было бы подобраться. При этом сурки готовы мириться со скудностью травяного покрова, главное — безопасность!

Живут сурки семьями, в которых верховодит матерый самец. От норы во все стороны идут утрамбованные тропинки, по которым семейство ходит кормиться иногда за сто и даже за двести метров. При опасности до главной норы можно и не успеть, на этот случай в разных местах вырыты норы-убежища. У каждой семьи есть площадка, где можно погреться на солнце, есть наблюдательный камень для часового, отхожее место, где чистоплотные звери справляют большую нужду. Наполнив канавку пометом, сурки ее засыпают и роют другую.

Вопрос территории в сурчиной колонии очень острый. Границы метят мочой, потираньем о камень щеки. Нарушителя территории жестоко вздрючат. Но вообще сурчиный народец миролюбив — ходят семьями в гости, устраивают борьбу, носятся вперегонки, ищут блох друг у друга. Всех объединяет бдительность, свистнул один — непременно все засвистели и, подай бог ноги, скрываются в норах.

Летом жизнь в колонии бьет ключом.

Но коротко лето в камчатских горах. В сентябре сурчиное государство уже покрывается снегом. К этому времени грызунам надо так располнеть, столько накопить жиру, чтобы, заснув, проснуться уже весною. Последние две недели зверьки не кормятся, только пьют воду. С холодами они становятся все более вялыми, носят в зимовальную камеру под землей сухую траву, теребят ее лапками, чтобы была помягче.

В конце сентября, забив накрепко нору землей и камнями вперемешку с травой, сурчиная семья вповалку, тесно прижавшись друг к другу, засыпает.

Сон сурков называется спячкой. Зверьки в это время кажутся окоченевшими — ни на что не реагируют, температура тела снижается до трех-четырех градусов, сердце делает несколько ударов в минуту. Почти безжизненное состояние длится около восьми месяцев (активная жизнь — только четыре!).

Весною еще под снегом закипают сурчиные страсти — надо спешить, иначе потомство до новой зимовки не вызреет.

В середине мая сурки появляются на поверхности. Везде лежит еще снег, сухую травинку найти можно лишь на проталинах. Голодно и еще холодно. Наведываются сурки в зимовальное помещенье, едят подстилку. А в середине июня на свежую травку выбегают маленькие, но уже умеющие свистеть сурчата.

Желая наполнить жизнью опустевшие в горах сурчиные колонии, руководитель коллектива профессиональных охотников Южной Камчатки Анатолий Георгиевич Коваленков решил попробовать переселять сурков из мест, где их численность велика. Зверьков изловили, некоторое время подержали под присмотром в питомнике. И вот пробный выпуск. Клетки с сурками вертолетом переправили в некогда кишевшее сурчиной жизнью урочище. Открыли мы клетки, полагая, что сурки кинутся врассыпную. Ничуть не бывало! Сурки не спешили вкусить свободу, наполненную голосами людей. Пришлось из клеток их выгонять. Не побежали. Стали все столбиками. Внимательно все осмотрели, отбиваясь от комаров. Дали нам израсходовать по десятку катушек пленки, а потом, осторожно передвигаясь, попрятались за камнями.

А мы, посвистев суркам на прощанье и пожелав им счастливого новоселья, отправились к вертолету.

  Фото автора.   22 сентября 1995 г.

 

Морская лошадь

(Окно в природу)

15 августа наш вертолет приземлился на острове Верхотурова. Ищите этот маленький островок в океане верхней части Камчатки. Возможно, что не найдете. Даже на карте подробной выглядит он с горошину. Натурально же это щепотка гористой суши, затерянная в океане.

Обитают на острове только морские птицы, немного сивучей, и в последние годы, как прежде, отлежаться на солнышке приплывают сюда моржи. Три года назад их насчитали тут более пяти тысяч. И мы ожидали увидеть пляж под горою, заполненный диковинными зверями.

Увы. Их было тут всего двадцать два.

Затаив дыханье, сначала согнувшись, потом ползком подбирались мы к коричневатому, шевелящемуся пятачку у самой кромки воды. Залегли от моржей шагах в тридцати в космах высокой травы, иван-чая и арктической ивы.

Даже не видя моржей, место их лежки обнаружить нетрудно — ветер доносит с пляжа запах звериного стойла и звуки, в которых слышно мычание, блеянье, хрюканье.

Не просто моржей сосчитать. Лежат они плотно, вповалку, один для другого служит подушкой. Все одинаково кирпично-бурого цвета. Нежностей в этом скопище не бывает. То и дело угощают друг друга ударами бивней.

Но это не драки. Это нечто вроде дружеского толчка — «подвинься…». Какая необходимость им так тесниться при пустом пляже, неясно.

Вместе теплее? Но на пляже не холодно, это же не льдина при тридцатиградусном морозе. Да и не очень чувствительны тучные эти «морские коняги» к холоду. Возможно, громадный вес тела трудно удерживать и надо на что-нибудь опереться.

Сила в этом сообществе — главный из всех аргументов. Вот видим: огромный морж от самой воды задумал пробраться повыше. Обойти лежащих сторонкой? Ни в коем случае! Раздавая бивнями удары направо и налево, опираясь на передние ласты, лезет по головам. Протиснул массивное тело между лежащими у края и блаженно улегся на спину, обмахивает себя ластами. К компании присоединяются — иссиня грифельные. Но полежат маленько на солнце, кровеносные сосуды на коже расширятся, и станут они, как все, кирпично-коричневые с розоватым оттенком…

Два-три часа наблюдений, и моржи уже не кажутся на одно лицо. Уже подмечаю в блокноте одного под кличкою «Забияка».

У него один бивень, но он пользуется им то и дело. Вот крайние две туши — несомненные «Сони», лежат в живописных позах, и, кажется, никто не в силах из разбудить. Вот в центре «Дежурный». Этот не спит, то и дело поднимается над всей массой и оглядывается вокруг.

Морж — зверь диковинный и в наши дни.

Когда же впервые увидели этого северянина люди пришлые, изумленье их было большим: «Зверь на земле невиданный и вида дьявольского». В некоторых записках моржа называют «морской лошадью». Приглядываюсь, и в самом деле, ежели посмотреть в профиль, что-то в облике есть от коня.

Главное, что моржа отличает от любого морского зверя, — бивни, два белых блестящих клинка. И характерная морда, утыканная «усами» — вибриссами, похожими на толстую рыболовную леску и, надо полагать, небесполезными для моржа, для чего-то они все-таки служат.

О морже написано много. Иногда наблюдения совпадают, иногда противоречат друг другу. Я говорил о моржах с эскимосами на Аляске и у нас на Чукотке. У них наблюдения точные, но в прошлом вся жизнь их зависела от моржа (мясо, жир для тепла и для света, шкуры для лодок, кишки для защитной от влаги одежды, бивни для гарпунов), и, понятное дело, кое-что в рассказах преувеличено.

В северных широтах это самый крупный после китов зверь — вес иногда превышает полторы тонны. На земле неуклюж, передвигается медленно, опираясь на передние ласты.

Задние ласты работают у моржа, как винт у моторной ложки, а передние служат рулями. Скорость невелика и в воде — около пяти километров в час. Но морж — путешественник и проплывает немалые расстоянья от любимых ледовых мест до пляжей на суше, где нет беспокойства. Плыть долго не может, нужен отдых на льдине, но очень усталый вылезет и на сушу, не считаясь с опасностью.

Бивнями морж, как плугом, вспахивает морское дно и выбирает моллюсков — главную свою пищу. Но бивни служат моржу во многих случаях жизни. Надо забраться на льдину — морж всаживает в нее бивни и на этой опоре подтягивает грузное свое тело, надо напасть на лодку охотников или защитить себя от медведя — в ход идут бивни. До десяти минут морж может находиться в воде без воздуха, а потом ему надо всплыть. Звери держатся места, где льды подвижны, а если льдины сомкнулись, морж ломает молодой лед ударами головы внизу. Если лед уже прочен, и морж ложится под ним на спину и, как пешнею, пробивает и сверлит ледовую крышу.

Не часто некоторые моржи превращаются в грозных хищников, пренебрегающих моллюсками (а скорее всего, при их отсутствии).

Нападают моржи на тюленей, обсасывая лакомый тюлений жир, или же на нарвалов (подсемейство дельфинов) — подкарауливают их во время сна и буквально решетят бивнями.

Для самих моржей опасность в воде — киты косатки, а на суше — белый медведь. Но главный враг моржей — человек. Пока на них охотились эскимосы, роду «морских лошадей» ничто не грозило — было их миллионы. Пляжи на северных островах принимали летом десятки тысяч зверей. Заплывали они далеко от ледовых районов. Название Бухта Моржовая на юге Камчатки тому свидетельство. В прошлом веке за моржей принялись коммерсанты. От полного уничтоженья моржей спасли льды, куда зверобои не в силах были пробиться. Нынешнее появленье зверей на острове Верхотурова, где когда-то были они обычными, — результат охраны моржей в последние десятилетия.

Более всего интересного для наблюдателя за животными — их поведенье. В этом смысле моржи — объект исключительный.

Спариваются и рожают моржи в воде. В Арктике она всегда холодная, по этой причине детородный орган моржа «армирован» костью. Детеныш из чрева матери «выскакивает, как торпеда», и сразу же забирается ей на спину. Восемнадцать месяцев мать и дитя неразлучны. Моржиха кормит сосунка молоком, транспортирует его на спине во время дальних миграций, при опасности самоотверженно защищает.

Биологи считают моржих самыми заботливыми матерями в мире млекопитающих.

Сильно развита у моржей и взаимная помощь. Зверь не бросит товарища, подвергшегося нападению, а будет его защищать. Причем атаки моржей в воде опасны для всех, не исключая и охотников в лодке. «Раненый морж — самый опасный зверь в наших местах», — рассказывали мне эскимосы на аляскинском острове Нунивак. Раненых товарищей моржи не просто защищают, но помогают добраться им до спасительной воды — тащат волоком или перекатывают бивнями. Такая взаимопомощь с риском для собственной жизни наблюдается лишь у слонов.

Моржи очень сообразительны. Уже в семнадцатом столетии писали: «Зверь сей облика редкого и редкой понятливости и к обученью способен». Знаменитый зверолов и владелец зоологических парков Гагенбек писал: «Неуклюжие великаны хорошо дрессируются — их можно научить «играть» на губной гармошке, вертеться в воде, хлопая себя ластами по груди».

Даже нечто вроде юмора свойственно этим животным — моржи Гагенбека, набрав в рот воды, неожиданно опрыскивают посетителей зоопарка.

В природных условиях сообразительность и ловкость этих животных помогает им чувствовать себя очень уверенно. Белый медведь, не рискуя сойтись с моржом в схватке, подкравшись, бросает в лежащего зверя глыбу льда и, только ранив моржа, решается напасть.

Морж, в свою очередь, старается стащить противника в воду, а там все преимущества уже на его стороне. Людей-охотников морж преследует, не только пронзая бивнями лодку, под идущим по нетолстому льду человеком морж старается лед проломить, ударяя в него головой снизу. Главный враг моржей кит косатка равен ему по сообразительности. Он хватает зверя за морду и топит, не давая ему всплыть и глотнуть воздуха.

По мнению эскимосов, не раз видевших ярость моржей, за которыми они охотились, зверь этот, если его не тревожить, миролюбив и даже несколько робок. Моржи, имевшие опыт драматических встреч с человеком, всегда спешат скрыться в воде. Но хитрость людей превышает, конечно, сообразительность зверя. Эскимосы тысячи лет успешно охотились на моржей среди льдов. Европейские, американские и азиатские зверобои подбирались к моржам на лежбищах и били их тысячами. Американский китобой Пратт, заглянувший на Камчатку в 1878 году, на острове Карагинском у Бухты Ложных Вестей уничтожил сразу 1500 моржей, забрав лишь головы с бивнями и оставив гнить туши. С тех пор моржи в этом месте не появлялись.

Число этих животных последние годы росло. Но вот закавыка — на острове Верхотурова этим летом лежало их менее трех десятков. Что-то на Севере происходит неблагоприятное для моржей. Что? Пока лишь можно гадать. На лежащем вблизи Чукотки аляскинском острове Святого Лаврентия все жители поголовно заняты резьбой по моржовой кости. Это уже не прежнее искусство, а ширпотреб, рожденный ажиотажным спросом туристов. Для поделок нужна моржовая кость. И, возможно, ее добывают, нарушая лимиты. Возможно, добывают даже и на Чукотке — границы сейчас почти ничем не прикрыты…

А на острове Верхотурова к моржам, не напугав их, мы подползли совсем близко, настолько близко, что крайнего из моржей я мог бы пощекотать. Три зверя при мне скользнули без паники в воду, но не уплыли, а, пыхтя, купались у берега, потом вылезли и стали довольно невежливо искать себе место среди лежавших.

Занятные существа! С кем по облику их сравнить? Первые наблюдатели сочли, что они похожи немного на лошадей.

  Фото автора . 29 сентября 1995 г.

 

Был случай…

(Окно в природу)

Часто спрашивают: «А звери в лесу… Не страшно? Были, наверное, случаи?» Я всегда отвечаю, страшен в лесу не зверь, в лесу опасаешься человека. В сибирской тайге издавна соблюдается правило: двое встречных, заметив друг друга, расходятся. Так безопаснее для обоих. А о нынешнем времени и говорить нечего…

Что касается встреч с животными, то за многие годы были, конечно, мгновенья небезопасные, но, как говорится, бог миловал, ни разу, защищаясь, я ни в кого не стрелял, и с меня тоже скальп никто не снимал. И вспомнить об этих встречах даже приятно.

Минувшим летом гостили мы с другом у камчатского рыбака Владимира Никитича Новикова. День был трудным. Когда две лодки, груженные кетой, ушли на рыбную базу, мы решили как следует пообедать и высадились на маленький островок, каких на реке Жупанова очень много. На островке стоит охотничья избушка с кострищем возле нее и грубо сколоченным столиком и скамейками.

Когда крышка на ведре с ухой запрыгала, Владимир Никитич вдруг озабоченно огляделся и молча показал глазами за куст. Батюшки, шагах в пятнадцати от костра стоял медведь. «Пришел на запах ухи», — сказал Владимир Никитич намеренно громко. Но медведя голос не испугал. Он с вожделеньем принюхивался и переминался с лапы на лапу. Оглянулись — примерно в той же позе и на таком же расстоянии стоял еще один косолапый и тоже принюхивался. «А ну, пошли отсюда! А ну, пошли!..» — Владимир Никитич стукнул по столу палкой. Но и эти барабанные звуки не очень испугали медведей. Они лишь немного попятились и стали неспешно обходить лагерь, залезли в лодку и пожевали пропитанный рыбьей слизью брезент, потом отыскали в воде рыбные потроха, потом улеглись с двух сторон, словно бы взяв в осаду наш лагерь. Один медведь задремал, другой поглядывал на компанию нашу довольно миролюбиво.

Драматические минуты пришлись на момент, когда из ведерка на стол положили пахучие, горячие куски рыбы. Дремавший медведь резко потянул воздух ноздрями, поднялся решительно и направился прямо к столу, за которым мы восседали. Крики, стуки его не смутили, и неизвестно, чем бы все это кончилось, но я догадался схватить обжигающую руки рыбу и кинул ее к костру. Медведя это вполне устраивало. Он подошел и, оказавшись как раз посредине между столиком и костром, неторопливо и очень тщательно подобрал рыбу, а затем направился прямо к костру. Об обеде мы позабыли. Да и опасность остроту потеряла. Щелкали фотокамеры, на столе с видеоаппаратом стояла жена Новикова Лидия Александровна. Мы все притихли, ждали, что будет дальше.

Медведь пришел ухи поесть.

Огонь вопреки распространенному мнению зверя не испугал нисколько. Чуть потоптавшись в размышлении, как поступить, медведь потянулся к ведру, поддел носом крышку на нем и сунул морду поглубже. Кипящее варево его ужалило — медведь затряс головой, как будто на нос села оса, и вернулся к остаткам рыбы в траве.

Надо было о себе заявить, и мы это сделали как можно более шумно. Подействовало: медведь спрятался за кустом и время от времени оттуда выглядывал. Другой, более робкий его приятель, наблюдал весь этот спектакль со стороны и приблизиться не рискнул. «Будут ждать, когда мы уедем, и тогда все тут обшарят как следует», — сказал Владимир Никитич. Так все и было. Похлебав ухи под наблюдением двух зверей, мы сели в лодку. Как только мотор заревел, медведи немедля и очень резво двинулись к месту нашего пира…

Случай нечастый, но и не исключительный для Камчатки. Медведи здешние не так свирепы, как может показаться, когда видишь их неожиданно близко. И все же случается… В год раз или два медведи кому-нибудь жизнь укорачивают. Но сами они становятся жертвой людей в сотни раз чаще.

А теперь представьте проселочную дорогу в Кении. Асфальта нет, но дорога ровна, накатана, правда, покрыта одеяльцем из пыли, и в этой горячей африканской пыли стайками голов по десять — пятнадцать купаются цесарки. Перед нашей машиной птицы взлетают, и я в этот миг цесарок снимаю, высунувшись по грудь из люка в крыше нашей белой «Пежо». Поближе бы подпустили… Но нет, цесарки взлетают на почтительном расстоянии. «Миша, прибавь-ка скорость…» Сидящий за рулем мой друг Михаил Домогацких нажимает на газ, и очередная стайка цесарок взлетает уже поближе. «Миша, еще…»

И вот мгновенье — птицы взлетают перед самой машиной. Одну мы даже сбиваем. Остальные со свистом проносятся мимо моей головы. Присаживаюсь и только в этот момент понимаю: риску подвергал не только цесарок, но и себя самого — на скорости в сто двадцать километров птица, весящая три килограмма, превращается в сокрушительный снаряд. Счастье, что меня глупого миновали эти снаряды…

Вечером мы ели дома у Миши цесарку, запеченную в фольге, и вспоминали дорогу. И я вдруг остро почувствовал, как неожиданно может окончиться жизнь человека. И добро б по случайности от него не зависящей, а то ведь сами, сами нередко по глупости или в азарте лезем в объятия явной опасности.

И опять Африка. Душная звездная ночь. Едем мы с Мишей по заповедному парку Маньяра. Это место в Танзании известно очень большим скопленьем слонов. Провожавший нас близко к полночи английский зоолог напутствовал: «Будьте внимательны на дорогах. Слоны ночью ведут себя иначе, чем днем».

Едем. В машине с нами — служитель парка с винтовкой. Дорога петляет в приозерном плотном лесу. Если остановиться, слышны какие-то шорохи, всхлипы, крик незнакомой птицы. Но дорога свободна, раза два только перебежали ее небольшие зверьки. Но вот слоны в свете фар. Большая группа слонов — голов пятнадцать. Нашим появленьем возбуждены.

Мы застали эту серую стену в момент, когда великаны поднимались с дороги на кручу. Слоны хорошие ходоки по горам, но тут недавно пролился дождь, глинистый косогор скользит под ногами, и это слонов еще большее возбуждает — подняли хоботы, затрубили, да так, что мы в машине притихли как мыши. По снимкам знаем: слонам машина — что консервная банка. Сидящий с нами охранник тоже смертельно напуган: «Джентльмены, фары гасить не надо и, пожалуйста, никаких звуков».

В боковой темноте слышно, как слоны пыхтят — поднимаются на откос, но что-то у них не ладится. Трубят. Дать задний ход? Но неожиданно сзади на тревожные трубные звуки отозвалась другая группа слонов. Мы в ловушке. Я не очень верил рассказам, что волосы на голове могут зашевелиться. Но тут вдруг понял: рассказы — чистая правда. Миша, подсвеченный красной лампочкой, сидит за рулем как каменный. Африканец с бесполезной своей винтовкой не дышит.

Слоны терпеливо друг за другом лезут с дороги наверх, а стоящие продолжают трубить. Их хоботы, поднятые кверху, похожи на перископы. И с явной поддержкой сзади им отвечают сородичи.

Пять минут показались нам вечностью. Но вот последний слон карабкается наверх, вот зад его скрылся из полосы света. Миша включает мотор, жмет на педаль газа, и мы улетаем с опасного места. Проехав километр или два, остановились. И стали вдруг хохотать. Ничего более неуместного, чем этот истерический хохот, не могло тогда быть, но почему-то мы хохотали.

Позже узнал, что такая реакция на реальную, но миновавшую опасность бывает часто.

Лесная полянка в районе аэропорта «Внуково». Вижу, ивняки объедает молодой лось. Снимаю зверя издалека. Но он подпускает меня совсем близко, потом спокойно уходит под полог леса и у меня на глазах беззаботно ложится. Поснимал я лежащего лося, но захотелось снять его и стоящим среди деревьев. Кинул в лося сучок, зверь встал и мирно пошел вглубь чащи. Я нашел его по следам и увидел опять лежащим. Снова кинул сучок. Но лось не вскочил, а нервно прижал к голове уши. Это был верный признак неприязни, и я попятился. А лось вскочил — и за мной…

Помню, как что-то стучало у меня в рюкзаке, как бились на груди друг о друга фотокамера и бинокль, как колотилось сердце. Спиной я чувствовал бегущего сзади зверя и в нужный момент резко свернул за деревом в сторону. Краем глаза я видел, как лось по инерции проскочил мимо и стал растерянный: куда ж я делся? А я в этот миг улепетывал, проклиная свою настойчивость.

Была ли опасность? Да. В отличие от лошади, бьющей задними копытами, лось ударяет передними длинными, как рычаги, ногами. Удары могут быть страшными. Волку лось способен проломить череп. Известен случай: во время охоты раненый лось бросился на стрелка. Удар был столь сильным, что рукавицы за поясом у охотника вылезли из спины сзади.

И в заключенье опять о медведях, в этот раз о кавказских. С земляком, воронежцем Валентином Александровым путешествовали мы на лошадках по Кавказскому заповеднику. Много фотографировали, но не было главного — снимка медведя. На третьей неделе странствий, когда я уже не надеялся зверя увидеть, во время утреннего чаепития Валентин вдруг дернул меня за рукав: «Смотри…» Выше альпийских лугов, в каменных россыпях паслась медведица с медвежонком. В бинокль хорошо было видно, как мамаша и ее отпрыск переворачивали камни и что-то с них слизывали.

«А не опасно ль? Она с медвежатами…» — «Нет, они большие, да и медведи наши кавказские редко когда нападают», — успокоил меня Валентин.

Опустим подробности подъема моего в гору. Переведя дыханье, в нужном месте я разогнулся и увидел двух медвежат. Они беспечно возились среди камней. Мамаши не было видно. Но щелчок фотокамеры немедля явил на горную сцену огромного зверя. Медведица поднялась из травы на задние лапы, как это делают все медведи, и стала меня внимательно изучать.

«Скорее, скорее снимать, а то убежит…» И нажимаю на спуск.

Все дальнейшее протекало быстрее, чем можно об этом сказать. Медведица упала на четыре лапы и кинулась в мою сторону.

Бежать? Знаю, что это смертельно, — за бегущим зверь устремится в сознании своей силы. Но каково оставаться на месте без какого-либо оружия! «Ну вот, моя смерть — такая», — успел я подумать и, дико закричав, замахнулся на медведицу жалким в эту минуту фоторужьем.

Трудно сказать, что зверя остановило — мой отчаянный крик и взмах руками над головой либо был у медведицы это лишь выпад из-за близости медвежат — демонстрация нападенья. Но она вдруг резко затормозила свой бег (помню, камешки зашуршали), секунды три внимательно глядела на меня и вдруг резво, подбрасывая зад, кинулась под гору, к лесу, и за ней медвежата.

У меня было чувство, как будто с плеч свалилась невыносимая ноша. Во рту было сухо. Я лег и стал слизывать с травы влагу…

У костра подсели к нам двое охотников, искавших для музейного чучела в заповеднике хорошей стати оленя. Рассказывая им о случившемся, я только в этот момент осознал всю степень опасности, которой подвергся сорок минут назад, — кружка в руке вдруг стала дрожать.

Охотники отнеслись к происшествию очень спокойно. Посмеиваясь, они рассказали с десяток историй, очень похожих на то, что я только что пережил…

А в Москве, месяца через два после конного путешествия по Кавказу, получил я от друга письмо. Среди новостей заповедника одна была очень печальной: погиб охотник, тот самый, что подтрунивал надо мной у костра. От чего же погиб? От встречи с медведем! Вышел со своего кордона и не пришел на другой. Через три дня стали его искать и нашли мертвым. На повороте горной тропы (прочли по следам) встретился егерь нос к носу с медведем. Удар лапой, укус в шею сзади — все продолжалось мгновенье, егерь не успел даже сдернуть с плеча двустволку.

Вот такие случаи-происшествия. «Волков бояться — в лес не ходить», «Береженого бог бережет», «Своей судьбы не узнаешь». Много пословиц можно припомнить. И все они верные, мудрые — на все случаи жизни.

  Фото автора.   13 октября 1995 г.

 

Осенняя встреча

(Таежный тупик)

Мы долго ждали случая навестить Агафью перед зимой. Окольным путем (летом садился у хижины вертолет) передала Агафья записку: «На огороде ничего кроме картошки не выросло… Хорошо бы сменить петуха, а также козла — старый стал, «не скачет». Хорошо бы еще и сена…» И вот с поклажей — луком, чесноком, огородными семенами, сеном, с петухом и «свежим» козлом, с гостинцами и свечами — приземляемся на каменистой речной косе под горою. Не дождавшись обычно сбегавшей по тропке Агафьи, поднимаемся к ее «усадьбе» кверху и застаем хозяйку выходящей из хижины.

В последний раз раз мы тут видели ее зимой. Встретила с посошком — охала и еле дошла к вертолету. Сейчас — ничего, улыбается. Всем рада, сразу стала рассказывать о недавнем событии — медведица с медвежатами тут объявилась…

Все по-прежнему в Тупике — носится безмерно счастливый от появленья людей кобелек Тюбик, туповато глядит постаревший чубатый козел. Из куста, прикрытого снопами ржи, с квохтаньем выскочила курица. Агафья, запустив руку в зелень, достает еще тепленькое яичко.

Нас целый десант — двенадцать человек лесных рабочих с ведрами и лопатами, собрались помочь Агафье выкопать картошку. К этому немедля все приступают. Агафья, как бригадир, прошлась по делянкам на склоне горы, показала, кому что делать. Лето и в этих краях было жарким. Урожай невелик, к тому же картошка, поздно посаженная, как следует не созрела, — всю копать рано, и четверо мужиков переключаются на заготовку дров — бензопилой валят два высохших кадра. В деревне у родственников бензопила или трактор раздражают Агафью, заставляют зажимать нос, тут — терпит и, кажется, с радостью поглядывает на огромные чурбаки, которые надо, правда, еще расколоть, а на все про все летчики дали нам два часа.

Агафья за вечерним чаем.

Мы с Николаем Николевичем Савушкиным присаживаемся с Агафьей в избушке поговорить о зиме. Как и прежде, порядка в жилище нет, но приятная новость, нет прежней грязи и копоти. Постелены даже половики, тряпицы, кусок брезента — несомненно, «мирское» влиянье, видела это все у родственников и в больнице.

В больницу привезли Агафью мы в марте. Когда радикулит и хондроз малость утихомирились, родственники увезли Агафью в Шорию, в горную деревеньку. Житье там безоблачным не было. И от Агафьи, и от родни ее получали мы письма с жалобами друг на друга. Агафья рвалась домой. Но возможность переправить ее появилась только в начале лета.

«На хозяйстве» — куры, козы, собака, кошки и огород — все это время оставался гармонист Василий, крещенный Агафьей и кормившийся возле нее. Живность Василий сохранил без изъянов, но одиночество, связанное с долгим отсутствием хозяйки, квартиранту, как видно, приелось. На две недели Агафья задержалась еще на горячих ключах — «лечила кости», и Василий, подсобив хозяйке в огородных делах, заявил, что намерен «крестную» покинуть. И ушел летом, уложив в котомку гармонь и лепешки. Слез, как мы поняли, при расставании не было.

В разговоре Агафья впервые за последние годы не пожаловалась на здоровье, была все время даже и весела. Очень обрадовалась ящику с луком и чесноком. Нам с Николаем Николаевичем, ответным подарком, принесла на прутике пяток утром пойманных хариусов.

Когда вышли на солнышко, Агафья показала места, куда приходила медведица.

— Кобель-то все гавкает, гавкает. Я поняла, в чем дело, стала торкать палкой по бочке. А утром у речки разглядела следы — была медведица с двумя медвежатами…

— Кто же еще живет с тобой рядом?

— Ночью филинье одолевает. Все кричит и кричит: «Худо-худо-худо!»

Расспросив о «филинье», поняли. Посещают усадьбы совы-неясыти. Их характерный крик «Кугу-кугу!» не только Агафья толкует по-своему.

А на речке внизу появились выдра и норки. Их привлекает плетеная снасть, в которую осенью попадаются хариусы. На выдру Агафья не пожаловалась, а вот норок готова проклясть.

— Поганят рыбу. Надкусят и бросят. Це с ней делать? Собираю и сушу курам…

Домашнюю живность Агафье держать приходится под присмотром — куры за загородкой, козы — на привязи. Лишь Тюбик бегает вольно.

Радость его от обилья людей велика, но постоянно он демонстрирует верность хозяйке, улегся у нее на коленях, заглядывает в глаза.

Козлы друг друга встретили неприязненно. Пришлось их сразу же развести. Того, что «перестал скакать», привязывают к вертолету, и жизнь его теперь окончится шашлыком, а привезенному Борьке предстоит служба «на гарнизоне», весьма отдаленном от привычной для него жизни.

Курам взамен изъятого у них петуха пустили нового молодца. Но принят он был, почему непонятно, в штыки. Началась потасовка — летели перья, а кудахтанье привлекло даже поодаль сидевших кедровок. Но Агафью стычка лишь позабавила — «ничего, привыкнут».

День был солнечный, теплый. С огородной горки сквозь облетевший осинник виднелась речка. За ней синей глыбой громоздилась гора, а на дальних вершинах уже белел снег.

У речки двое наших «десантников» варили обед на костре. Вертолет на гальке, по которой слался дымок, был похож на вареного красного рака и выглядел в тихом затерянном мире существом чужеродным. Чуть трепетали остатки желтой листвы на осинах, круто зеленели вершины кедров. Я не пошел к обеду, желая полчаса провести с Агафьей наедине.

— Скоро зима…

— Скоро… — Агафья задумчиво ковыряла ногтем картофельный клубень. — Время, как вода в речке, не остановишь…

— Картошку сумеешь вырыть?

— Как-нибудь справлюсь…

Велика Земля. Но есть ли еще местечко, где человеческая душа была бы вот так же глубоко погружена в малодоступные дебри? Наверное, есть. Где-нибудь в лесных тропиках, где снега не знают. А тут недели три — и зима.

— Медведи скоро лягут в берлоги…

— Не все. Бывает, шатуны остаются. Этих особо надо бояться…

Прислушиваюсь к голосам у реки, я подумал: Агафья ждет не дождется, когда кто-нибудь здесь объявится. Но, наверное, с облегченьем остается она в компании кур, коз, собаки, «филинья», норок, портящих рыбу в ловушке, кедровок. Замечаю, в последние годы она не так часто, как прежде, молится — беседу молитвой, как это бывало прежде, не прерывает. Наблюдая за листопадом, сейчас она с грустной улыбкой молчит.

За тринадцать лет нашего с ней знакомства из чумазой дикарки превратилась Агафья в человека, сознающего свое особое место в жизни.

Неколебимо уверена, что где-то существующий рай будет лучше, чем эта вот чистая речка, чем эти кедры с литыми фиолетовыми шишками, чем синяя глыба горы, по которой неслышно ходят маралы, чем трепетанье листвы на деревьях…

Надо прощаться. Снизу уже зовут, уже призывно завертелись лопасти вертолета. Сбегаем с Агафьей вниз по тропинке, прыгаем по валунам у воды. И вот уже бешеный ветер винта крутит листья, гнет рыжие травы и, кажется, вот-вот сдует фигурку, припавшую к кладке дров…

Улетаем. Делая круг над «усадьбой», видим на веревке козла-новосела, белеет горка нарытой картошки и тоненькой струйкой тянется кверху дымок из трубы…

На нашем маршруте из зеленых кедровников осень кажет лисьи хвосты, желтым ивовым мехом оторочены ручьи и речушки, бегущий в Абакан. Переговариваясь с Николаем Николаевичем, отмечаем: первый раз не было с нами Ерофея. Давний друг по житейским обстоятельствам из Абазы перебрался в поселок под Таштоголом. Сообщить ему о полете не было времени.

Вернувшись в Москву, я узнал из письма: не мог бы Ерофей Сазонтьевич Седов полететь.

Сообщает: «Была операция. Отняли ногу». Как? Почему? — не пишет. Но скорее всего это последствие двух охотничьих зим «в местах лыковских». Ногу тогда Ерофей обморозил и, как видно, хорошо не лечил. Агафья эту грустную новость о главном и бескорыстном ее помощнике еще не знает.

И еще — проза жизни. Хлебом, крупой и всем необходимым Агафья обеспечена года на два. Многое в этом сделано усилиями Николая Николаевича Савушкина и его друзей по лесной службе. Эту его добровольную ношу теперь следовало бы облегчить. Кое-что может сделать наша газета. Но мы просим откликнуться всех, кто может Агафье помочь. Вполне сознаем, как много людей нуждается сегодня в поддержке.

Поддерживаем в первую очередь тех, кто живет с нами рядом. Но не обойдем милосердием и маленький очажок жизни в тайге. Давайте вместе поддержим человека исключительной, необычной судьбы.

Фото автора .  19 октября 1995 г.

 

Муравьиный тайны

(Окно в природу)

Готовясь к этим заметкам, навестил я давнего своего Друга. Не удивляйтесь, так я зову большой муравейник в подмосковном лесу за деревней Зименки. Он приютился в стороне от обычных моих тропинок, но часто я делаю крюк — постоять у огромного сооружения из хвоинок, веток, крошек смолы, травинок, чешуек коры. Все это них сооруженье это величиною больше, чем для нас с вами египетские пирамиды. В несколько раз больше. Иные муравейники достигают высоты двух метров, а муравьишка ростом — менее сантиметра.

Мой муравейник особый. На нем не грелись ни волк, ни кабан, уберегся он и от праздного разрушения человеком. Высокий, чистый и аккуратный, похож он на большое государство, где выше всего почитается труд и братская слаженность в нем. Песчаное подножье муравейника кажется подметенным к какому-то празднику.

Кладешь руку на вершину его — сейчас же от тепла ли, от шевеленья ль хвоинок наверх постройки с шуршанием устремляются сторожа.

Через минуту рука уже черная от шевелящейся, изливающей пахучую кислоту массы. Ничего страшного в этом нет. Стряхнешь защитников дома — ни один не разобьется, все снова готовы к обороне постройки.

Муравейник для меня — символ природных тайн. Что там внутри? Какими средствами регулируется с виду хаотичная жизнь? Как зимуют?

Далеко ль удаляются от дома и что помогает муравьям не заблудиться? Как ухитряются тащить ношу, в несколько раз превышающую собственный вес? Тайн много. И разгадать их непросто.

Муравьев на земле пятнадцать тысяч видов. Живут они уже 150 миллионов лет — в кусках древнего янтаря мы видим муравьишек, как две капли воды похожих на нынешних. Считаясь животными довольно просто устроенными, они коллективной жизнью своей, сложным переплетеньем ее с жизнью всего, что окружает их муравейник и даже поселяется в нем, возбуждает любопытство людей с древних времен. О жизни черных и рыжих малюток написаны книги. Любознательный человек должен непременно их прочитать. Мы же в «Окне» можем лишь «наковырять изюма» из этих книжек — привести наиболее интересные факты. И начнем с главного: чем живы, чем кормятся муравьи.

Положите у муравейника мертвого ужака, ящерку или лягушку. Через некоторое время вы увидите белый скелет, готовый к тому, чтобы его показывать в музее, — мягкая плоть съедена муравьями. Так же расправляются они с более мелкой добычей — тащат в муравейник все, что могут донести и поднять наверх своей постройки, а если для этого сил не хватает, то нашедший добычу разведчик отправляется за подмогой. И вот уже бригада из мурашей «кантует» добычу (паучка, таракана, кузнечика, гусеницу). Добычей необязательно будет падаль.

Муравьи «загрызут» и умертвят своей кислотой всех, с кем способны справиться, и этим приносят неоценимую пользу лесам, уничтожая за лето тонны мелких его вредителей.

Во время войны нужда заставляла людей пользоваться охотничьими способностями муравьев. Прославленный командир партизанских соединений Сидор Ковпак вспоминает: «Как только Алексей Ильич (завхоз) видел, что люди начинают почесываться, объявлял приказ по землянкам: «Снимайте на ночь белье и суньте его в муравейник». К утру вся живность в белье была муравьями отловлена».

Некоторые муравьи тропиков пристанища не имеют. Вся жизнь их — бродяжничество. Движутся колонной с солдатами-охранниками по бокам, несут свою огромную, умеющую только рожать матку и пожирают все, что встретится им на пути. Насекомые, птицы, крысы, мыши, люди в лесных деревнях сломя голову убегают, едва услышав характерный шорох «пожирателей всего сущего». Птенцы в гнезде, удав, уснувший после недавно проглоченной жертвы, дождевые черви, неповоротливая черепаха — все, кто не сумел убежать от беспощадной «лесной пехоты», лягут костьми. Известен случай, странствующие муравьи сожрали леопарда, запертого в клетке.

У некоторых лесных народов тропиков был случай: осужденных деревней преступников привязывали к дереву на пути странствующих муравьев. Легко представить эту страшную казнь…

Среди пятнадцати тысяч видов муравьев странствующая братия — лишь устрашающее исключение. Все остальные для человека, как правило, симпатичные мураши. Ладонь на муравейнике не всякий долго продержит, но подержать мураша на ладони, понаблюдать его непоседливый, трудолюбивый характер каждому интересно.

И не все муравьи плотоядные. Среди них много чистых вегетарианцев. Кормятся семенами, соками трав, грибами, отыщут дорогу к меду, могут опорожнить бочку. И есть в огромном мире древнейших обитателей нашей планеты способы добывания пищи, поражающие воображение.

Вот муравей тащит огрызок листа. Куда? Зачем?

Это муравьи-листорезы, живущие в Южной Америке. Подземное их жилище охватывает десятки кубометров грунты — камеры, галереи, тоннели. А от надземной кучи в стороны тянутся муравьиные тропы. По ним, у одних муравьев днем, у других только ночью, вереницей, как носильщики на корабль, друг за другом движутся добытчики пропитанья.

Все происходит без тайн, на глазах у людей. Наиболее мощные муравьи-фуражиры вереницей лезут на дерево и обгрызают черенки листьев. Зеленый листопад покрывает землю ковром. Эти листья разрезаются на кусочки муравьями-«закройщиками». Кусочки тут же подхватываются носильщиками. Как лодочки под парусами, спускаются они друг за другом в тоннели подземного города.

У некоторых видов муравьев всю работу выполняет один фуражер, зеленый свой «парус» вырезает он прямо на дереве. Вереницей сверху вниз с ношей, а вверх по дереву за новой порцией зелени движутся неутомимые листорезы. Работа настолько спорая, что за сутки дерево становится голым.

Раньше думали: внизу, в подземелье идет мир горой — тысячи муравьев пожирают зеленый салат. Оказалось все более сложным и интересным. Листья муравьи не едят. Зелень несут муравьи в подземелье, чтобы там выращивать на ней грибы, которыми они и питаются.

Мелкие муравьи-приемщики мастерски измельчают зеленую массу, взбивают и уплотняют ее, удобряют выделением из брюшка. И вот в камерах-парничках появляется паутина грибницы. В одних муравейниках вызревают грибы плесневидные, в других — шляпочные. Один из крошечных шляпочных грибов (дальний родственник мухомора) нигде, кроме как в муравейниках листорезов, не обнаружен.

Сотни тысяч муравьев в огромном их доме. У каждого своя специальность — листорез, закройщик, носильщик, приемщик, охранник. Но стол у них общий для всех — грибной.

А теперь посмотрим, как живут-здравствуют муравьи-пастухи. Все знают полупрозрачное и невзрачное существо — тлю. Плодятся тли с фантастической быстротой, и сам бог велел этим сосущим сладкие соки «травяным вошкам» попадать на обед более крупным животным, среди которых особо заметен красивый хищник — божья коровка.

Некоторые муравьи тоже тлю пожирают. У других же видов с тлями сложился союз, людьми замеченный очень давно. Кое-кто видел, возможно: подбегает муравей к тле, касается ее усиками, и от этой щекотки тля немедленно дает муравью сладкую капельку сока. Есть муравьи — вольные охотники за такой пищей. Но есть явление, куда более интересное: муравьев мы видим в роли внимательных и заботливых пастухов.

Тли у некоторых мурашей обитают прямо в муравейнике. Уход и забота им обеспечены. Но как только пригреет весеннее солнце и появятся на деревьях молодые листочки, муравейник выгоняет свой скот на пастбище. Сходив сначала в разведку и убедившись, что листья березы уже дают сок, муравьи-скотоводы гонят на деревья опекаемых тлей. За каждой бежит пастух-муравей. Устала «коровка» — муравей осторожно возьмет ее жвальцами и понесет.

На дереве муравей будет находиться рядом с «кормилицей», бросится защищать, если ею кто-нибудь вздумает поживиться. А тля, распухая от сладости, время от времени отдает капельку ее мурашу. Он, наполнив свой зобик, побежит вниз. Встретив собрата из муравейника, поделится соком, встретит другого — опять поделится и вернется к своей «коровке». Если на пастбище тли скопилось излишне много, часть муравьи перегонят (или перенесут) на другое дерево. А ночью или в предвидении непогоды скотину гонят (или несут) в муравейник.

Вот такие тайны у мурашей. Их великое множество, обо всех не расскажешь. Но кое-что, самое интересное, мы еще вспомним в следующей нашей беседе о муравьях.

Фото из архива В. Пескова . 20 октября 1995 г.

 

Холод — не тетка

(Окно в природу)

Так же, как голод, холод — не тетка. Ворона, сидящая на столбе, точно укажет, откуда дует морозный ветер. Она всегда обращена к нему клювом, так, чтобы ветер ее обтекал, а не ворошил перья. В погоды тихую, но морозную, птицы «взбивают» свои перины, превращаются в рыхлые шарики. Утки, как ни странно, в мороз согреваются на воде. Для курицы этот способ был бы смертельным, но утка не намокает, а вода намного теплее морозного воздуха.

Надежно тепло держит мех. Он у многих животных к зиме обновляется. У зайца, ласки и горностая мех к тому же становится маскирующе белым. Холод стимулирует рост меха. Знаю это по ослику, привезенному в Подмосковье из Средней Азии. В первую зиму сшили ему из старой овчины что-то вроде жилетки. А теперь к зиме ослик становится похожим на пушистое чудище — родня из теплых краев его бы не сразу узнала.

Еще один способ сохранить тепло — жир.

Киты, тюлени, моржи, пингвины тем и спасаются в холодных водах. А у белых медведей защита комбинированная — и жир, и мех. И потому этот зверь хорошо переносит крайне суровые зимы Арктики. Ветер, мороз под 40, а медведь шествует по льдам (где надо переплывает) вплоть до полюса. В берлоги у белых медведей ложатся только беременные самки.

Многих животных зимой от холода спасает снежное одеяло. В снег на ветреном поле зароется заяц, под снегом ночуют тетерева, рябчики, глухари. Даже мелкие птицы в большие морозы на ночь зарываются в снег.

Рядом с человеком зимой животные ищут не только пищу, но и тепло. Городские голуби хорошо знают, где расположены крышки люков теплоцентралей. В промышленных городах воробьи зимой похожи на трубочистов — ночуют среди копоти, но в тепле. В деревнях воробьи раньше на ночь прятались под застрехой соломенной крыши. Синицы на краю города — откройте форточку — небоязливо пожалуют в гости.

Там, где возникают очаги искусственного тепла, например, водоемы возле электростанции, сейчас же возникают очаги видимой нам и невидимой жизни. Видим мы остающихся зимовать птиц — лебедей, уток. Индустриальный пейзаж нисколько их не смущает.

И не тепло само по себе держит очень стойких к холоду птиц, они остаются на водоемах потому, что в теплой воде есть много доступного корма.

А что наблюдаем мы в дикой природе, там, где тысячи лет из земли на поверхность выходят горячие газы, воды и грязи? Такие места есть у нас на Камчатке и на Курильских островах, в Японии, в Новой Зеландии и северной части Америки. Предположенья, что животные приспособились пользоваться этим теплом, подтверждаются наблюдателями.

На острове Хоккайдо живет самая северная популяция обезьян. Суровые снежные зимы для них — немалое испытанье. Но есть нечто вроде теплового курорта, которым обезьяны охотно пользуются. На поверхность земли, образуя бассейны, выходят термальные воды. Эти «бани» обезьяны зимой обязательно навещают. Голова у купальщицы покрыта снегом, а тело в тепле.

Перепады температур при возвращении в лес обезьяны как-то приспособились сглаживать — простужаются редко.

Или вот, посмотрите на снимок, — купальщик камчатский. Зима позади. Но лежит еще снег, а ночью — крепки морозы. Куда подаются вставшие из берлоги медведи? Туда, где тепло и где есть чем-нибудь поживиться. Теплых мест на холодной Камчатке немало. Одно из них — Долина гейзеров — туристам стало известно совсем недавно, медведи же знают долину тысячи лет. Немалое удовольствие — посидеть после зимнего сна в бодрящей теплой воде, а потом пощипать зеленой травы, поохотиться за мышами возле горячих источников, накопать корешков и мышиных запасов.

По наблюдению зоолога Виталия Николаенко, после зимовки в Долине гейзеров «оттаивают» ежегодно до пятнадцати медведей. Чуть меньше приходит их в еще один теплый оазис — в кальдеру вулкана Узон. Этот вулкан извергался (взорвался) и перестал существовать тридцать тысяч лет назад, оставив после себя большое, опоясанное возвышениями пространство, на котором из земли истекают горячие воды, газы и грязи, оседают сера и разные «химикалии». Все это проливает свет на процессы образования химических элементов и зарождение на Земле жизни. В горячих источниках обнаружены микроорганизмы, способные жить и размножаться при температуре, близкой к кипенью воды. Они перерабатывают серу, превращая ее в сероводород, не чувствительны к антибиотикам, но гибнут даже при малом присутствии в среде обитанья обычной поваренной соли.

Медведь зимою греется в горячем источнике.

Что касается нынешних разнообразных форм жизни, то они в этих местах прямо или косвенно связаны с выходом на поверхность земного тепла.

Тут есть насекомые, не только выживающие при тридцатиградусных морозах, но и способные круглый год размножаться. Растительность возле горячих ключей и прогретых площадок, обилие зайцев и мелких грызущих животных привлекают сюда соболей, горностаев, лисиц, волков, росомах.

Жизнь кипит тут нередко в узких каньонах с многометровыми обрывами снега.

В теплых озерах остаются зимовать утки и лебеди. А весной через эти места пролегают пути пролета многочисленных птиц. Погода Камчатки капризная. В пути пернатых может застигнуть пурга. Кальдера Узона для них — путевое убежище, где не замерзнешь, где всегда найдешь пищу, где можно передохнуть.

Много птиц остается тут на гнездовье. В последние годы стали внимательно присматриваться: не влияют ли тепловые оазисы на механизм воспроизводства потомства у птиц?

Интересные сведения на этот счет привез из первого кругосветного плавания летописец Магеллана А. Пигафетта. От него европейцы узнали, что на островах нынешний Индонезии и Полинезии птенцы у некоторых птиц «выводятся из яиц теплом вулкана».

На Камчатке в чистом виде этот процесс не замечен, но вот что показали наблюдения за трясогузками. Эта широко распространенная птица в кальдеру Узона прилетает раньше, чем в другие места Камчатки, время инкубации яиц у нее тут на два дня короче и на столько же сокращается время созреванья птенцов в гнезде.

При сжатых сроках и обилии пищи трясогузка успевает выкормить два выводка, что невозможно в обычных условиях на Камчатке, где снег лежит до июля.

Участвует ли тепло вулкана в инкубации яиц? Орнитолог А. Стенченко, изучавший этот процесс, отвечает на вопрос утвердительно. По его наблюдениям, птицы, питаясь возле горячих ключей, способны выдерживать температуру до 45 градусов, но для гнезд выбирают участки с теплом умеренным. Очень часто обычных гнезд трясогузки не строят — не выстилают их пухом и волосом, а кладут яйца прямо в ямку на теплом песке. Птицы надолго от гнезда отлучаются, «доверяя земному теплу», и возвращаются чаще всего для того, чтобы только повернуть яйца.

Ничего необычного в этом процессе нет. За тысячелетия образовалась популяция гнездящихся на термальных площадках птиц, способных точно оценить температуру песка и «доверить» ему инкубацию. Природе этот процесс известен давно, вспомним крокодилов и морских черепах, кладущих яйца в теплый песок, сорных кур и ужей, помещающих кладки в кучи гниющей органики, вулканическое тепло — всего лишь один из способов инкубации.

Хорошо медведю в тепле! Но не вредно ли зверю и птице быть там, где земля выделяет также и газы? Наверное, какие-то минусы в этом есть. Зоологи отмечают изменения в поведении некоторых животных при тихой морозной погоде, когда в снежных каньонах скапливается много сероводорода. Этот газ каким-то образом возбуждает мелких животных. «Лемминги и полевки становятся небоязливыми и агрессивными — бросаются на собаку, если она подойдет очень близко, могут цапнуть за палец, если протянешь руку. Нападенье сопровождается пронзительным писком».

И есть вблизи от долины парящих гейзеров местечко с мрачноватым названьем Долина Смерти. В 1975 году тут впервые обнаружили целое кладбище крупных животных. Причиной их гибели посчитали отравление смесью исходящих из земли газов. Установлено было: при тихой погоде образуется приземная ядовитая «лужа» газов, в которой сначала погибло несколько лис, привлеченных мышами, на трупы лис слетелись вороны и орланы, а потом пришли и медведи.

Говорят, подобные драмы случались и позже. Но пять лет назад, оказавшись у знаменитой долины, мы рискнули осторожно в нее спуститься и ничего на страшном месте не обнаружили. Не почувствовали мы и каких-либо запахов. Но, потолкавшись минуты две-три у опасного места, сочли за благо быстро подняться наверх — береженого бог бережет.

В Долине гейзеров, где принимает горячую ванну этот Михайло, преисподних запахов много. Но ни разу не было замечено, чтобы кто-нибудь из приходящих сюда погреться и покормиться серьезным образом пострадал.

  Фото из архива В. Пескова . 17 ноября 1995 г.

 

Осел + кобыла = мул

(Окно в природу)

Шутка об уже, еже и метре колючей проволоке известна многим. А если без шуток, кого и с кем можно скрестить и что из этого получается?

Самым наглядным примером такой помеси (гибрида) является мул — помесь осла с кобылой. Вот он перед вами на снимке. В обличии проглядывают одновременно черты и лошади, и осла. Не правда ли, элегантен?

Однако не ради этого мулов выводят уже более двух тысяч лет. Хорош в работе! От лошади наследует силу, от осла — выносливость, и все это еще несколько увеличивается — гибриды в первом поколении крупнее родителей, к тому же бесплодность (известны, правда, редкие исключения из этого правила) делает мулов очень спокойными, что особенно важно для работы на горных тропах.

Я наблюдал мулов в Америке, в знаменитом Гранд-Каньоне. Верхом на мулах спускались даже старушки и дети. Мул довольно широко распространен во всех южных странах. Есть у него и зеркальный двойник — лошак (помесь жеребца и ослицы). Это менее крупный гибрид абсолютно бесплоден, но характер имеет строптивый, и только в Китае эта помесь, не требовательная к кормам, в хозяйстве не исчезает.

Известны также гибриды верблюдов — одногорбых дромедаров и двугорбых бактрианов.

В этом «коктейле» совмещаются достоинства низкорослых шерстистых бактрианов и поджарых и резвых дромедаров. Скрещиваются коровы с яками. Дикие бараны — с домашними овцами, зебра — с лошадью, бизоны — с зубрами, домашние свиньи — с дикими кабанами (на свиноводческих фермах, расположенных вблизи леса, доводится изредка видеть полосатеньких поросяток).

Нетрудно заметить: во всех случаях в помесях участвуют близкородственные животные.

Если родство очень близкое, потомство может быть плодовитым, ежели удаленное — наследственная программа делает гибриды жизнеспособными, но потомства они не дают.

Когда речь идет о смешении разных видов или пород животных человеком, то тут действует сторонняя воля, преследование чаще всего каких-либо хозяйственных целей, и животные находятся потом под покровительством человека. А что, в природе случаются ли смешенья? Случаются. Более того, стихийная гибридизация — явление довольно распространенное.

Конечно, речь об уже и еже идти не может. И даже обитающие рядом, где-нибудь на болоте, тетерев с уткой сойтись не могут — разный облик, неодинаковый образ жизни, различная наследственная программа, разные брачные ритуалы.

А вот тетерев с куропаткой (оба из семейства куриных) помесь дать могут. Тетерев может спариться также с глухаркой. Помесь известна под названьем межняк. Каково живется этому птичьему «мулу»? Неуютно. Тяготеет к тетеревам. Но в стае он все-таки не вполне свой. Пока кормится и вместе со всеми ночует под снегом, участвует в перелетах-кочевках — все идет как у всех. Но вот наступает время весенних турниров. На них в присутствии самок проверяются не только жизненные силы, но и поведенческая программа — проходит некий контроль видовой принадлежности и психической устойчивости. И тут экзамен межняк заваливает. Поведенческую программу он унаследовал не только от тетерева, но и от глухарки, и потому ведет себя не по правилам — дерется не так как надо, шумлив, непредсказуем. Петухи сражаться с ним не хотят, тетерки от него шарахаются. Оставить потомство у межняка шансов мало.

Наследование животными не только формы, но и поведенья изучается этологами и генетиками. И вот наглядный, уловленный наблюдателями пример. Два очень похожих вида попугайчиков-неразлучников по-разному носят строительный материал для гнезда, один — в клюве, другой — в перьях надхвостья. Попугайчики легко скрещиваются. Как же ведет себя гибрид? Бумажку или сухую травинку, предназначенную для гнезда, птичка тянется спрятать в надхвостье, но как бы забывает закончить процесс, роняет на полпути — наследство гибрид получил половинчатое — ни то ни се. Гибриды неразлучников первые годы остаются без гнезд и только позже все-таки выправляются — либо одним, либо другим способом материал для гнезда носят.

В дикой природе гибрид глазом нелегко выловить. Все же известны помеси зайцев лесных (беляков) и полевых (русаков). Названье гибрида — тумак. Известна помесь соболя и куницы — кидус. Могут спариться норка и хорь — хонорик. Легко спариваются различные виды уток, гусей. Чем ближе родство, тем легче может возникнуть гибрид. Как правило, эти помеси в природе не приживаются, они либо бесплодны, либо не конкурентны в брачных процессах.

И природа от этих смесей страхуется. Препятствием им служат: различные формы животных, несовместимость детородных органов, несовпадение среды обитанья, сроков спаривания, ритуал поведения в брачных контактах. Иногда ритуал очень сложен — на одну позу в ухаживании партнер должен ответить соответствующей позой (или звуком), за чем последует новый поведенческий знак, на который тоже надо ответить определенным образом. Малейший сбой, и все рушится — партнеры расходятся.

«Грехопаденье» случается, когда какой-нибудь бедолага не находит «законную» пару, когда территории двух разных видов животных перекрываются. У очень близких родственников при этом может родиться потомство, способное размножаться. Например, очень часты гибриды волков и собак. У аляскинских лаек, недалеко ушедших от волков по облику и повадкам, гибриды — явление рядовое. Наши волки при достаточной численности на собаку смотрят как на добычу, предпочтут ее даже овце. Но волк-одиночка сексуальное голодание преодолеть не сможет, запах суки во время течки делает его героем-любовником. (В подобной роли может выступить и волчица.) Потомство такого союза обычно крупное и по окраске от волков отличается. Это черные и рыжие звери, несущие в себе черты одновременно собаки и волка. Они размножаются, доставляя нередко хлопоты заповедникам и охотничьим хозяйствам, потому что ведут себя иначе, чем волки. К борьбе с ними надо приспосабливаться. Они, по рассказам, без колебания из окладов прыгают через флажки, чего волк чаще всего не делает. Но там, где численность чистопородных волков высока, возможность гибридизации сильно снижается, а если ублюдки все же родились, сама волчья стая, усматривая у собратьев изъяны, быстро их выбраковывает.

Но бывает, два вида животных, внешне очень похожие и способные легко спариваться, потомства тем не менее не дают. Пример — американская и европейская норки. Самцы американских норок (более крупные, чем европейские), выпущенные в природу либо сбежавшие со звероферм, охотно берут европейскую норку в половые партнеры. Беременность у норок появляется, но из-за генетической несовместимости плод рассасывается. Не давая потомства, европейская норка повсеместно исчезла.

В близком родстве находятся многие кошки Земли. Они легко спариваются. В природе тигру и льву встретиться не дано — один обитает в Азии, другой — в Африке. (В Индии, правда, сохранилась небольшая популяция львов.) Но, помещенные в общую клетку, родство они обнаруживают. В Московском зоопарке лет тридцать назад жил тигролев, купленный у какого-то циркового «экспериментатора». Что представляет собой эта помесь, можно было увидеть в недавно открывшемся Московском дарвиновском музее — чучело монстра есть в экспозиции.

Близкородственные и отдаленные скрещивания интересуют ученых, прослеживающих эволюцию жизни на нашей планете. На современных коротких отрезках времени механизм видообразования в результате гибридизации отследить сложно, но в миллионолетней истории жизни гибридизация, несомненно, играла большую роль — появились новые виды животных, новые формы жизни.

Намеренная, направленная гибридизация, то есть искусственное скрещивание животных (и растений) разных родов, видов, пород (сортов у растений), дала возможность человеку получать животных с нужными, ярко выраженными качествами. Многообразия форм скота, великое множество пород собак, кур, голубей — все это результат гибридизации и направленного отбора по нужным признакам.

Многие формы животных в природе не могли бы существовать, а на содержании человека они процветают, оплачивая это красотой своей внешности, яйценоскостью, мясной массой, высокими надоями молока, силой и выносливостью.

Широко используется в животноводстве и растениеводстве явление гетерозиса, когда скрещивание животных (и растений) разных пород (сортов) или географически удаленных форм дает в первом поколении резкое увеличение в размерах и массе тела, высокую жизнестойкость. Таким образом достигают, например, заметной прибавки урожаев кукурузы, сахарного тростника. Опытные животноводы держат маточное поголовье для ежегодного полученья высокотоварных гибридов птицы и мясного скота.

Вот такие явления скрываются за шутливой формулой «осел + кобыла = мул».

Фото из архива В. Пескова . 12 декабря 1995 г.

 

Подпольщик под нашим столом

(Окно в природу)

Ее выпускают из клетки на стол. Зажжен яркий свет, люди стоят, но никакой у зверька паники. Крыса спокойно обнюхивает яблоко, трогает острыми зубками мои пальцы и, не спеша, умывается, как будто понимает, что мы сошлись на «подпольщика» поглазеть.

Крыса не обычная. Это специально выведенная порода, не боящаяся людей. Дочка моего друга Маша Стрижева в юннатском кружке получила грамоту «За содержание экзотического животного». Вообще же крыса — существо заурядное. В редком дома она не присутствует, но в подвале, в подполье, и относится к числу самых нелюбимых животных у всех народов, исключая японцев, «крыса в доме — к богатству».

Восточный календарь сделал ее героем грядущего года. Тех, кто выпускает новогодние красочные листы, этот герой поставил в трудное положение — немного охотников найдется украсить стены портретом бестии, один только хвост которой заставляет поежиться.

Чем же крыса людям так насолила? Изначально был у крысы свой «шесток» грызуна, промышлявшего мелкую живность, жевавшего стебли растений и семена. Но по мере того, как бродячие группы людей становились оседлыми и копили запасы пищи, крысы нашли выгодным селиться возле людей, превратившись в их захребетников. Расселяясь по земле, люди невольно расселяли и крыс. Сегодня после человека это самое распространенное и самое приспособленное к жизни млекопитающее на Земле. Живет повсюду, исключая только полярные зоны. (Впрочем, в Норильске живет припеваючи.)

Родина крысы — Южная Азия. Продвигалась она из этих мест сначала с верблюжьими караванами, а когда транспортные пути стали, как паутина, покрывать землю, вместе с людьми по ним двигались крысы. В Европу крыс завезли крестоносцы и торговцы на кораблях. А в Америку крысы пожаловали с переселенцами из Европы.

В Россию крысы пришли с Запада, через торговые Псков и Новгород, а позже со стороны Астрахани по Волге.

У крысы нет «жилищного консерватизма». Огромная плодовитость заставляет крыс-старожилов изгонять молодняк с обжитых участков, им они, становясь взрослыми уже через три месяца после рождения, устремляются куда глаза глядят. Они путешествуют в тюках, ящиках, в мешках с зерном и в мясных тушах, в почтовых посылках и в старой мебели.

Едут они в повозках, в вагонах, в возках, плывут на катерах и океанских лайнерах, летят в самолетах. «Сойти» они могут на любой «станции», и если там живут люди — крысам гарантировано процветание. Приспособленность их к разным условиям поразительна. Крысы могут пролезть в отверстие диаметром в пятикопеечную монету, как по лестнице, поднимаются по кирпичной стене, мастерски лазают вверх по веревке, причальный канат, соединяющий судно с берегом, для крыс — нечто вроде шоссе, могут сновать туда и обратно. Если вы видите на причальных канатах странные фанерные крути, знайте, что это «шлагбаумы» против крыс. Не пытайтесь утопить крысу, она великолепный пловец. Большая река для нее — не препятствие, зверек трое суток продержится в воде.

Спущенная в унитаз крыса способна выжить и вернуться наверх тем же путем. Она не разобьется, прыгнув с пятого этажа. Человеческие ухищрения извести грызунов (ловушки, отравы, газ, электричество, ультразвук) крысы умело обходят и, неся значительные потери, все-таки продолжают путешествовать-расселяться.

Повсюду гонимые, живут крысы не на виду, приспособились к ночному и сумеречному образу жизни, стараясь не попадаться на глаза людям. Но там, где их не преследуют, они становятся наглыми и шастают иногда под ногами прохожих, готовые, впрочем, в любую секунду юркнуть в обжитые ими убежища.

Способность к выживанию в разных условиях у этих зверьков поразительная. Конечно, они предпочтут жить в зерновом складе, продовольственном магазине, в столовой, на овощной базе, на бойне, в морском порту, на вокзале, но живут и в трубах городской канализации, в тоннелях метро, в выгребных ямах, на мусорных свалках. Они выдерживают температуру морозильных камер, где хранятся мясо и рыба, живут в облицовке котлов пивоварен, перенося жару в пятьдесят градусов. Полузатопленные подвалы домов, скотные дворы, морги, шахты, церкви (кажется — чем поживиться?) освоены крысами основательно.

Подпольная жизнь в сырости, в нечистотах, в скученности для крыс привычная. Но зов прежней далекой вольницы у свежей травки и чистой воды ими овладевает. Летом всюду где можно они «переселяются на дачи» — в деревнях откочевывают из подполий и погребов в сады, огороды, на лесные опушки, лужки, в поймы ручьев и речек, а в городах — хотя бы на клумбы, в бурьяны у забора. Но с наступлением холодов мыши и крысы спешат туда, где можно в тепле и сытно коротать зиму.

Об образе жизни и физиологии крыс можно рассказывать много. Живут сообществами, фантастически плодовиты — при наличии пищи от парочки грызунов за год может вырасти поколение до пятнадцати тысяч прожорливых едоков, и численность будет нарастать снежным комом. Если место этой колонии изолировать, чрезмерная численность приведет обитателей в состояние стресса, а это сразу снизит потенцию у самцов и плодовитость у самок. Так природа регулирует численность грызунов, если им некуда расселиться. В крайних случаях дело может дойти до каннибализма, но это случается редко, закон: расселяйся! — главный для крыс.

Верховодит в колонии «крысиный король» — опытный, сильный, осторожный самец. Законы в иерархии позволяют ему задавать трепку слабым, выбирать самок, изгонять чужаков. Но царствование у него недолгое — крысы живут не более пяти лет.

Органы чувств у «подпольщиков» развиты сообразно образу жизни. Зрение неважнецкое, зато обоняние — превосходное. При нужде крысы питаются чем попало, но при избытке еды кусок они выберут самый свежий и самый лакомый (один процент маргарина в сливочном масле крыса легко обнаружит). Голод крысы не переносят, три-четыре дня без еды — смерть. Еще труднее переносится жажда. Поэтому селятся крысы там, где есть сочная пища либо легко доступная влага.

В облике этого грызуна сразу же обращаешь вниманье на хвост и зубы. Зубами крыса прокладывает себе дорогу в местах обитанья и грызет все — дерево, керамзит, резину, пластмассу, оплетку электрических проводов, свинцовые их покрытья и сами провода тоже. Грызет крыса пищу и просто так что-нибудь — стачивает непрерывно растущие зубы.

А хвост для крысы — балансир в беге, способ удержаться на вертикальных плоскостях. За хвост крысы, если ей надо спешно покинуть гнездо, цепляются крошечные малыши («Я однажды увидел — подумал: прилипли к хвосту незрелые вишни», — пишет один из наших читателей). На хвосте крыса может повиснуть и дотянуться до нужного, чаще всего пищевого объекта. Хвостом крыса исследует подозрительные места. Часто в сработавшей крысоловке обнаруживают лишь хвост. Его защемило, но крыса отгрызла хвост и была такова. Наблюдали и вовсе поразительные приемы использования хвоста. Как добыть из бутылки масло? Крыса опускает в бутылку хвост и дает подруге его облизать. Когда та насытится, крысы меняются местами. Если надо переместить куда-то яйцо, одна крыса крепко его обхватывает и ложится на спину, другая тянет ее за хвост.

Сообразительность крыс изумляет. Они быстро находят дорогу в самом запутанном лабиринте, хорошо обучаются. К незнакомой еде сообщество грызунов допускает самого нетерпеливого и голодного. Если ничего не случилось, «разведчика» более сильные немедленно ототрут, если же он околел — никто к отравленной пище близко не подойдет. Подозрительно-осторожные грызуны обойдут любой новый незнакомый предмет, будь то крысоловка или простой кирпич.

Все это — следствие длительной жизни рядом с людьми, результат невольной селекции, проводимой человеком. Травились ядом, попадали в ловушки, в давилки в первую очередь неосторожные, несмышленые. Выживали осмотрительные, сообразительные. И вот результат: выращен симбиот (в переводе на русский — сотрапезник), с которым человек уже тысячи лет делит пищу, с которым ведет изнурительную, дорогостоящую войну, сознавая, что победа полная невозможна — лишь бы держать хвостатую тварь в узде.

Цифры дани, которую платят люди мышам и крысам, повергают в унынье — пятая часть всего урожая зерновых на земле! В тропических странах дань особенно велика. В Южной Азии крысы ежегодно сжирают до 40 миллионов тонн риса. Огромное количество продуктов в умеренных зонах земли грызунами съедается, но еще больше портится — загрязняется, заражается.

«Божьим бичом» (термин церкви, проклявшей крыс) стали «подпольные» сотрапезники человека в больших городах. Тотальную войну грызунам вынужден был лет двадцать назад объявить Рим, где «жизнь из-за крыс стала невыносимой».

И дань едою — еще полбеды. Беда главная — крысы являются переносчиками около двадцати очень опасных болезней, в том числе и чумы, уничтожившей в Средние века (в годы появления крыс) четверть населенья Европы.

А совсем недавно (в 1898 году) чума опустошила Бомбей и окрестности. (Погибло более двенадцати миллионов человек!)

Чуть успокоим читателя. Очень восприимчивой к чуме и главным ее переносчиком является черная крыса. Потеснившая ее в Европе и в нашей стране серая крыса пасюк к чуме не так восприимчива, считают даже, что серая крыса, вытеснив черную, сократила опасность чумных эпидемий. Сократила, но не свела до нуля! И два десятка других болезней! Крыс справедливо считают самыми опасными для человека животными.

Три-четыре года назад замусоренная Москва могла показаться крысиной столицей — грызуны даже днем бегали у людей под ногами. Московские власти, кажется, хорошо поняли, какая опасность угрожала многолюдному городу.

Меры приняты. В Москве стало чище. В приемлемые условия была поставлена эпидемическая служба — владельцев ларьков и палаток обязали нести расходы по борьбе с грызунами. Но уже сказано было: совершенно крыс извести невозможно, однако важно все время быть в наступлении против них.

Названье «год Крысы», конечно, не является каким-то знамением в человеческом бытии. Это не больше чем экзотическая форма метить текущее время. А для нас это повод поговорить о животном — спутнике человеке, спутнике далеко не желанном.

  Фото автора. 29 декабря 1995 г.

 

Божий дар — яичница

(Окно в природу)

Маленький городок Ярославской области. В кафе под названием «Сказка» в меню мы обнаружили одно-единственное слово «яичница».

Это вдохновило какого-то едока заполнить девственно-белый листок чем-то похожим на оду: «О вечное блюдо холостяков и спешащих утром на службу людей, еда неприхотливая, скорая, вкусная (особенно с помидорами летом), приветствую твое одиночество в этом чертоге гастрономии!»

А в Америке в придорожных закусочных в меню против слова «яичница» в скобках значилось: «Яйца только что из-под курицы». Ясно, что это имело какой-то смысл. Но вспоминалась китайская кухня. Изысканным блюдом в ней значатся яйца, пролежавшие в земле до почерненья.

У немцев в харчевне при «пивной гостинице» (есть такие!) насчет яичной свежести — ни слова ни пол слова, зато написано было: «Яйца в шапочке». Как тут было не соблазниться! Яйца были в нарядных вязаных колпачках, чтобы не остывали, пока их с кухни несли к столу.

А кто не знает яичницу с салом! Чихая на избыток холестерина, едят это блюдо во многих местах, едят-похваливают.

Кое-где яйца берут не в курятнице. На Севере я видел лодку, пришедшую с островов, в ней стояли четыре ящика с яйцами диких птиц. Яичница из них была не особенно вкусной — белок резинистый и попахивал рыбой.

Присоединяюсь к «оде», сочиненной у ярославского большака, можно сказать, что яичница — блюдо интернациональное. Едят ее всюду, и не надо объяснять почему — в бочоночек скорлупы природа запасает белки, жиры и все необходимые для жизни зародыша вещества. Это касается всех яиц — птичьих, черепашьих, змеиных, крокодильих, наконец рыбьих (высший деликатес — икра не что иное, как рыбьи яйца). Резонно подумать: человек существо не единственное, кто любит яичницу.

В одном письме к нам в «Окно» старушка жалуется на ворону. Из кастрюли, оставленной на балконе, стали пропадать яйца. Кто? Проследила бабушка и увидела, как городская серая бестия понесла с балкона в клюве яйцо. Старушка решила, что видит чудо.

На самом деле это явление рядовое. Если вороны обнаружили чье-то гнездо — птицам с кладкой придется проститься. В дельте Волги яичный промысел у ворон поставлен на широкую ногу. Сидят на сухих ветках, ждут, когда проходящая лодка распугает на гнездах бакланов. Какой разбой начинается! А если распугать некому, вороны действуют, как гангстеры. Одна садится и начинает задирать птицу, сидящую на гнезде. Когда самка баклана приподнимается дать нахалке отпор, другая ворона хватает яйцо и была такова.

Не уступят воронам в яичном промысле и сороки. И добро бы крали только мелкие яйца, нет, покушаются даже и на куриные. В деревне Данки под Серпуховом, где жил я у друга, стали из сарая пропадать яйца. Подозревали куницу или хорька, но, сделав засидку, хозяин застукал с поличным сороку.

Не ясно, как ухитряются сороки и вороны уносить в клювах крупные яйца. Одни говорят — захват у клюва очень большой. Нет, утверждает мой друг-орнитолог, нижней частью клюва яйцо прокалывается, а верхней поддерживается. Поручив натуралистам установить истину, припомним сейчас других любителей птичьих яиц.

Есть у меня очень хороший снимок: птица тукан держит в громадном «пластмассовом» клюве, предназначенном для поеданья семян и фруктов, яичко. Держит бережно, как ювелиры держат пинцетом крупинку жемчуга. Непонятно только, где фотограф тукана заснял: у чужого гнезда либо птица принесла гостинец подруге, сидящей в дупле.

Сам я видел дятла, пролетавшего с яйцом в клюве. Этот «плотник» не только воровато заглядывает в открытые гнезда, но и способен ради яиц и птенцов раздолбить дощатый домик или дуплянку.

Сойки воруют яйца из гнезд. Кукушка, подкидывая яичко в чужое гнездо, лежащие в нем яйца не выбросит, а проглотит — зачем добру пропадать.

В Антарктиде я видел, как расклевывают потерянные зимой пингвиньи яйца поморники.

Два ястреба — журавлиный в Африке и луневый в Южной Америке — имеют строение лапы, позволяющее залезать и шарить в дуплах, — вынимают птенцов, летучих мышей и яйца.

В воде за рыбьими яйцами тоже идет охота. Стада лососей к нерестовым местам сопровождают гольцы. Часть икры они пожирают.

В реке, в пруду, в океане — всюду есть охотники до яичницы. Природа вынуждена делать поправку на эти гибельные потери. Некоторые рыбы (треска, например, и рыба-луна) мечут фантастическое количество икринок. Большинство их будет кем-нибудь съедено.

У рыб, живущих большими стадами, кладки икры, бывает, поражают воображение. На Аляске я видел сети, облепленные селедочной икрой так, что ячейки едва проглядывали.

В былые годы индейцы тлинкиты в местах нереста сельди опускали в воду ветки деревьев и потом соскабливали с них икру, наполняя ею короба в лодках.

Хорошо известен промысел (сейчас запрещенный) черепашьих яиц. Руководствуясь неведомым компасом, огромные черепахи находят в океане островки суши, вырывают в песке глубокие ямы и наполняют их яйцами. Легче легкого завладеть этой кладкой.

Крокодильи яйца людей, кажется, не прельщают. Но охотников поживиться ими немало. Крокодилы бдительно стерегут свои кладки, патрулируют в воде рядом и изредка выползают на берег-«Я здесь!».

Даже лягушачья икра (прозрачный «холодец» с черными точками) кое-кому по вкусу.

Однажды в мае иду по опушке. Что там вороны бродят в мелкой воде?

Глянул в бинокль — пируют на лягушачьей икре.

Редко кто может, увидев яйцо, пробежать равнодушно. На Мещере я однажды неделю наблюдал за глухаркою на гнезде. В очередной раз подхожу осторожно, смотрю в бинокль — ни глухарки, ни яиц нет. Кто же слопал? Стал кругами ходить возле старой сосны — даже скорлупы не нашел. Кто-то, значит, целиком проглотил.

Кто? И вдруг натыкаюсь сначала на яму в песке, а потом на кучу помета, состоящего из переваренных муравьев. Медведь!

Точно так же поступит с кладкой яиц барсук, волк, лисица, куница, хорек, горностай, соболь, колонок, росомаха, песец, олень на Севере. И если для перечисленной братии птичья кладка чаще всего находка случайная, то енотовидная собака (ее частенько теперь называют енотом) или енот-полоскун, живущий в Америке, яйцееды профессиональные. У кромки воды они старательно ищут (и находят!) гнезда водоплавающих птиц. (Енот-полоскун запускает изящную лапку и в дупла.) Неравнодушны к яичнице также вараны, ежи, малютки ореховые сони, змеи. Даже зайцы, суслики и кроты замечены в покушении на яйца птичек, гнездящихся на земле.

«Собака у меня пристрастилась воровать яйца, — пишет знакомый охотник. — Сначала это меня забавляло, кур — два десятка, ну съела яйцо — пустяк! Но еда уж очень пришлась по душе моей Чите. Однажды в сенях опрокинул кастрюлю с яйцами. Я увидел ее за пиром — только скорлупки хрустели. Выпорол. Не помогло — из-под наседки стала выкатывать».

И есть в природе несколько специализированных охотников: орел-яйцеед в Южной Азии и яичная змея, живущая в Африке. Змею ничто, кроме яиц, не интересует. В телепрограмме «В мире животных» мы не раз показывали, как она действует. Змея небольшая, кажется, никак с яйцом ей не справиться. Но вот она начинает, как безразмерный чулок, наползать на добычу.

В горле этой змеи выступают острые отростки позвонков. Заглатывая яйцо, змея прорезает скорлупку. Небольшое усилие — и содержимое проглочено, а скорлупа выплюнута.

Известно, что большому куску рот радуется. Таким куском в африканской саванне является яйцо страусиное. Шутки ли — полтора килограмма вкуснейшей еды в одной упаковке! Но упаковка серьезная, не всяким зубом ее возьмешь. (Постучите по блюдечку пальцем — прочность похожая.) Как поступают шакалы, гиены? Катят яйцо туда, где камни, или зубами ухитряются скорлупу расколоть.

Но есть особый любитель страусиных яиц, птица-стревятник. Клюв у стервятника слабый — яйцо не пробить. Но есть у этой птицы умишко. Много лет ходили слухи, будто стервятник методично бросает камни в яйцо и в конце концов добирается до «яичницы». Этому слабо верили. Но лет тридцать назад удивительный этот процесс сняли на пленку. Я был в Африке, когда кинооператоры разных стран охотились за уникальным моментом. В машине немецкого профессора Гржимека мы увидели картонный ящик с десятком страусиных яиц.

— Приманка стервятникам?

Профессор, улыбнувшись, кивнул.

Шансы получить желанные кадры многократно увеличиваются, если в нужное место подбросить яйца и некрупные камни. Заметив сверху поживу, стервятник немедленно опускается и сразу берется за дело — бросает на яйцо камень, сначала неловко, потом все точнее, точнее, и вот яйцо треснуло. Счастье стервятника, если его титанический труд наблюдала лишь кинокамера. Тут он быстро-быстро глотает содержимое скорлупы. Но часто рядом появляются иждивенцы — грифы, орел, шакалы, гиена, все хотят вкусной еды. И тут же действует право сильного: героя труда — стервятника оттирают. Ему с тоской приходится наблюдать, как быстро поглощается дар божий — яичница.

  Фото автора . 12 января 1996 г.

 

Бирюзовый ныряльщик

(Окно в природу)

Об этой маленькой птичке, названной Бремом «самой красивой в Северном полушарии», лучше всего было бы рассказать летом.

Но есть повод вспомнить ее зимой, почему — скажем в конце беседы. А вначале вспомним тихую летнюю речку — заросшие ивами берега, кувшинки в воде, порханье стрекоз. Вы сидите в укромной заводи с удочкой, ко всему присмотрелись, все звуки знакомы. И вдруг звонкое: пинк-пинк-пинк!.. Над водой мимо вас по прямой линии пролетел яркий бирюзовый камушек и опустился на торчащий над водой прутик. Зимородок! Ошибиться нельзя.

У небольшой, с воробья, птички силуэт характерный — огромный клюв-острога и огромная голова при маленьком, почти что бесхвостом теле. Но главное — как окрашен! Яркая оранжево-ржавая грудка, красные лапы, бирюзовая необычной яркости спинка. Кажется, прямо из тропиков в тамбовские лозняки пулей влетела птичка. Редкостной красоты оперенье!

У кого есть еще? Щурка, сизоворонка, удод…

Тоже красивы, но с этой малюткой, Брем прав, никому не сравниться. В бинокль кажется: бирюзовые перышки излучают сказочный свет. Сидит спокойно. Большими глазами уставился в воду. Зимородок… Родит зиму… Да, возможно, яркая птичка, особо заметная на реке, когда желтые травы серебрит иней, знаменует приход зимы. Гораздо точней ее названье украинское: рибалочка.

Зимородок — профессиональный рыбак. Он терпеливо, как цапля, ожидает нужного момента и вдруг — бултых в воду с прутика или ветки. Вынырнул с рыбкой. Ударил ее о сучок, перекинул в клюве, чтобы легче пошла головою вперед, проглотил. И опять сидит ждет, смотрит в воду между кувшинок.

О рыбе этого летуна, ведущего «сидячий образ жизни», постоянно заставляют думать и заботы семейные. В обрывистом берегу — норка. И в ней на кладке яиц сидит столь же нарядная подруга «рибалочки». Надо ее покормить. Бултых! Опять мотнул головой, ударил рыбку о сук и пулей — в нору.

Однажды я был озадачен: леска на жерлице, поставленной на щуку, оказалась размотанной и заброшенной на ольху. Кто? Отыскивая глазами неумного шутника, присутствия человека я не заметил, но увидел вдруг зимородка. Он сидел на сучке по соседству в обычной сосредоточенной позе, готовый к нырянью. И сразу стало мне весело. Это он вместо щуки схватил плотичку и размотал, забросил на дерево леску.

Стрелою в прорубь.

* * *

Семейство зимородковых немаленькое — сто двадцать пять видов! Почти все они обитатели теплых мест. Половина семейства — прирожденные рыболовы и живут у воды, другие рыбу не ловят, предпочитая ящериц, змей и всякую сухопутную мелкоту.

В Восточной Африке я наблюдал серого зимородка. В наряде — ничего щегольского: серое с белым. Размеры внушительные (с галку), и все пропорции тела зимородковых налицо: клюв-острога, огромная голова, недлинные крылья, короткий хвост. Небоязлив. Мы остановили машину возле сухого дерева, на котором птица, как кошка мышь, караулила рыбу в маленьком озерке. У нас на глазах рыболов гарпуном ухнул в воду, вынырнул с рыбой и стал обрабатывать ее для глотанья.

В Индии средних размеров зимородки живут в озере в центре Дели. Приемы охоты, как и везде, — неподвижное ожиданье. Зимородка «нашего», маленького в бирюзовой одежке, увидел я в Дели, когда гостил у знакомого кинооператора. Хозяин показывал дом и дворик с прудом. В нем резво плавали рыбки. А на ветке их караулила птичка, какую видел я в детстве на воронежской Усманке. Как она отыскала это блюдце воды, как живет в городе?

А в Австралии, помню, нас водили специально увидеть знаменитую кукабару. Наряду с медвежонком коала и кенгуру эта птица считается символом пятого континента. Серовато-бурое, дерзкого облика небоязливое существо напоминало нашего сильно увеличенного зимородка. Симпатии поселенцев из Англии кукабара снискала как прилежный охотник на змей и за громкий заливистый хохот, которым утром птицы приветствует появление солнца и отмечают закат его вечером. Детям природы — бушменам Австралии кукабара служила часами, обозначавшими утро и вечер. Хохотом птицы австралийское радио в наше время начинает утром свои передачи.

* * *

Вернемся, однако, к бирюзовой нашей «рибалочке». Зимородок — птица нередкая, но в большой компании ее никогда не увидишь — единоличник! Всегда он тих, как подобает рыболову, сосредоточен, всегда озабочен охраной своей территории на воде, чуть кто-то обеспокоил — взлетает с тревожным и однотонным: пинк-пинк-пинк! («Мои владенья, прошу убираться!») Сам он опустится на одну из известных ему присад или в зелень пулей нырнет, не задев ни листа. Все ходы-выходы на своей территории птичке известны, в нужную точку зимородок попадает как будто по лазерному лучу.

На большой реке его не ищите, зато на малых ее притоках бирюзовый рыбак непременно присутствует — была бы здоровой вода и водилась бы в ней рыбешка. Но ловит зимородок и головастиков, небольших раков, стрекоз и всяких козявок. Мягкий и нежный корм особенно нужен птенцам зимородка на первой неделе их жизни.

Брачный союз обитателей речки начинается с ритуалов ухаживанья. Неотличимые друг от друга бирюзовые парочки птиц в это время взлетают высоко на деревья, обозначая место коротким призывным криком. После помолвки начинают молодожены земляные работы — в обрыве берега, выбрав место, недоступное водяным крысам, ужам и ласкам, роют большеклювые птицы нору. Песчаным местом, где часто селятся ласточки, пренебрегут — нора тут будет непрочной. Лучше вырыть тоннель в черноземе или же в глине. Мощный клюв («рос на семерых — одному достался!») уподобляется отбойному молотку. В земляном пласте зимородок действует, как дятел на дереве, — неделя-другая, и ход глубиною до метра с просторной пещеркой в конце готов.

Никаких перин и матрацев в гнезде! Шесть — восемь крупных для маленькой птицы яичек, похожих на увеличенный жемчуг, ложатся прямо на грунт. Потом под птенцами образуется жестковатая подстилка из отрыгнутых, высохших косточек рыбы. Птенцы, рожденные голыми и слепыми, пребывают в подземелье четыре недели и на свет появляются уже в бирюзе, неотличимые от родителей.

В благоприятные годы, неустанно трудясь, парочка зимородков вскармливает два-три выводка. Особо усерден папа-рыбак. Орнитологи Окского заповедника в позапрошлом году рассказали мне о недавно открытых тайнах семейной жизни у зимородков. Меченьем установлено: папа-кормилец ухитряется одновременно содержать две-три семьи. Еды вдоволь, ловец он хороший, усердья не занимать, вот и мечется туда и сюда — подменяет самок в гнезде на яйцах, носит корм, обогревает птенцов. И так до осенних морозов, до первого льда. (Кое-где зимородка зовут леденник.)

Зимовать бирюзовые птички улетают в Африку. Как на маленьких крыльях эти слабые летуны одолевают пространства — загадка. Наверняка немало их в пути погибает (потому и стремление к плодовитости). Но часть зимородков остается на зиму в Европе. Мороз умеренный им не страшен. Была бы только открытой вода.

* * *

Эти снимки свидетельствуют: в Германии, где климат много мягче российского, зимородки хотя и с риском, но все же зимуют. При температуре минус пять градусов они чувствуют себя спокойно и терпят друг друга рядом. (Куда денешься, если мороз сгоняет всех к одной полынье.)

В такой холод птице надо поймать двенадцать — пятнадцать рыбешек в день. Если учесть, что в среднем только одна из восьми — десяти попыток приносит ловцу успех, нырять надо часто. При этом страшна не вода, а очень холодный воздух.

Вынырнув, зимородок отряхивает капельки влаги, все-таки проникающей в смазанные жиром перья. Но при морозе в пятнадцать — двадцать градусов влага на груди и в хвосте остается. И немедленно замерзает. Это для птицы смертельно опасно. Случается, рыболовы примерзают к веткам, на которых сидят. И особо опасно сесть на металлический шест, на решетку возле воды.

Голод и холод притупляют у птиц осторожность. В поисках открытой воды они не сторонятся человеческих поселений. Небольшая отдушина, прорубь во льду представляют для птиц нередко последний шанс выжить. Зависая над прорубью, как колибри, в нужный момент зимородок падает гарпуном в воду.

К счастью, очень морозные зимы вблизи Атлантики редки, и зимородки благополучно переваливают опасный зимний рубеж, чтобы уже в апреле носиться над речками бирюзовыми пулями, служить украшеньем наших равнинных вод.

  Фото из архива В. Пескова . 26 января 1996 г.

 

Камешек на ладони

(Окно в природу)

Тридцать два года назад гостил я в Эстонии на острове Муху у Юхана Смуула. Веселый был человек. Показывал, как ловят местные рыбу, как варят пиво, как растет на острове хлеб. «Василий, — говорил Юхан, — земля у нас трудная. Камни на ней растут. Весной перед пахотой их собирают, а через год-другой они опять появились. Как в сказке». (Объяснение этому есть — ледниковые валуны выдавливают из земли морозы.) «Камни мы складываем возле дорог или оградами у домов, — продолжал Юхан, — вот полюбуйся, в этой ограде им сотни лет, мохом поросли».

Присели на прогретый солнцем валун. «Мы, Василий, с тобой путешественники. Души родственные. И я хочу тебе кое-что подарить. Всем друзьям от меня такие подарки. Вот, смотри, от этого камня ограды до этого — ровно два метра.

Это твое! Можешь сейчас забирать, а можешь не спешить — камни не портятся. Путешествуй, пиши, снимай, но помни: на острове Муху два метра каменной ограды принадлежат тебе. В любое время приезжай, забирай».

Веселый человек… Даже крепко выпивший, Юхан юмора не терял. Наклонился, помню, к уху: «Скажу тебе по секрету: у латышей я в карты выиграл остров, но что делать — не отдают!»

Вернемся, однако, к камушкам. Жил скульптор Шадр. Многие думают, что это француз. На самом деле русак — стопроцентный, Иван Дмитриевич. Родился в городе Шадринске Курганской области в семье плотника. Замечательный скульптор! И самая значительная его работа «Булыжник — орудие пролетариата».

Доведенный до крайности человек поднимает камень — обрушить его на притеснителей. Всемирно известный образ!

Камень — оружие древнее. Его не надо было изобретать. В Историческом музее Москвы есть картина: попавшего в яму мамонта наши дикие предки убивают камнями. Праща (ремень, которым, раскрутив его в воздухе, можно сообщить камню силу и скорость) была изобретена одновременно с луком. По легенде, не отличавшийся силой Давид убил Голиафа камешком из пращи. В те времена камни обрушивали на противника с крепостных стен, осаждавшие крепость кидали за стену огромные камни с помощью катапульт. Ядра у первых пушек были каменными…

А природа? Сообразительные медведи, замечено, в горах вниз обрушивают камни.

Одни говорят — спугнуть с недоступного места добычу, другие считают, что медведю нравится шум камнепада. Слоны довольно умело кидают камни хоботом. Для обезьян же это обычное оружие защиты и нападенья. На острове Язно в Псковской области, куда мы приплыли снимать сюжет для «Мира животных», обезьяны шимпанзе встретили нас неприветливо. Вожак стал кидать в сторону лодки палки, а потом догадался: эффективнее — камни. Броски были не очень меткие. Все же один цели достиг. Увертываясь от снаряда, наш оператор оказался с камерой в озере, а камера французская, нежная.

Ситуация — хоть заплачь.

Мелкие камешки у кромки моря очаруют кого угодно. Тысячи лет вода беспрерывно терла их друг о друга и шлифовала до изумительного совершенства. Одни похожи на птичьи яйца, другие подобны плоским изящным бляшкам, кинешь с силой — отскакивают от поверхности воды, оставляя круги. Все, кто бывает у моря, обязательно положат в карман парочку таких камешков. Их приятно дома потом рассматривать. Владимир Солоухин написал, по-моему, очень хорошую книжку коротких рассказов, заметок и наблюдений под названием «Камешки на ладони».

А в литовском маленьком городке какой-то милый чудак стал свозить, коллекционировать у своего дома камни большие. Горожане сначала улыбались, а потом стали водить на лужайку своих приезжих друзей. Так родился, возможно, единственный в мире музей замечательных валунов.

А теперь посмотрите на снимок. На нем морская выдра — калан. Этот когда-то многочисленный обитатель морских побережий на Аляске, в Калифорнии и у нас, на Дальнем Востоке, имеет ценнейший мех. Он стал бедою калана. Истребили зверя всюду почти подчистую. Спохватились люди в последний момент и много сделали для спасения этих животных.

Охоту на калана запретили, и сразу вернулось доверие к человеку — можно за жизнью зверей наблюдать. Обитают каланы у побережий — ныряют за всякой живностью на дно моря и, лежа в воде на спине, лакомятся моллюсками и морскими ежами. Для разбиванья колючего известкового панциря моллюсков каланы поднимают со дна «наковальню» — внушительных размеров камень, кладут на живот и об него колют добычу.

Плавая на спине, калан разбивает о камень моллюсков.

Обезьяны камнем дробят орехи, африканские птицы-стервятники разбивают страусиные яйца. А недавно, просматривая фильм о соседях каланов — морских львах, я попросил несколько раз прокрутить интересные кадры. Морские львы глотали камни. Не очень большие, размером с кулак. Зачем? Оказывается, для балласта — легче погружаться на дно. С этой же целью глотают камни и крокодилы. И люди — ловцы жемчуга, чтобы быстро опуститься на глубину, берут в руки тяжелый камень, а когда надо всплыть, бросают его.

И в заключение о камнях-жерновах в желудках животных… Любая хозяйка, потрошившая курицу, знает: в желудке у птицы всегда обнаружишь камешки, крупный песок, стекло. Описано много случаев, когда находили камешки драгоценные — кто-то потерял, а птица склевала. Не имея зубов, птицы проглоченный корм измельчают в желудке с помощью каменных жерновов. Они настолько в них нуждаются, что могут не выжить, если вовремя запас камней не пополнят. Особо бывают озабочены осенью глухари. Зимние их корма (хвоя) грубы, а где под снегом найдешь запасы камней? И глухари загодя летают на известные им места, глотают камешки. Стараясь облегчить жизнь глухарей, охотники устраивают искусственные галечники, а когда надо поймать глухаря ловушкой, приманкой служит опять же галька.

Утки мелкие камешки собирают на дне водоемов. И в некоторых местах, где дичи много и много охотников, возникла нешуточная проблема. На дне водоемов оседает обильно дробь, утки ее глотают и погибают от свинцового отравленья. В Соединенных Штатах проблему сочли настолько серьезной, что кое-где запретили свинцовую дробь — пользуйтесь стальной.

Охотники ропщут — стальная дробь легковата, а главное, стачивает стволы ружей.

Беззубые, похожие на еловые шишки пожиратели муравьев панголины тоже глотают камни. Назначенье их в желудке такое же, как у птиц. Ну и камень как строительный материал…

Первобытные люди жили в пещерах, но потом научились эти «пещеры» сооружать там, где их удобней всего иметь. В дело шел камень. Научившись камни скреплять, люди стали возводить большие постройки и крепости. Изобретение кирпича не вывело из оборота слово «камень».

И сегодня в деревне, когда хотят сказать, что дом не бревенчатый, говорят: «построил каменный дом», хотя дом-то кирпичный. Но и камень тоже в ходу по-прежнему. Кладут его там, где особая прочность нужна, но в особом почете дикий камень в ландшафтной архитектуре. В заповедниках, в национальных парках вы редко увидите шифер, кирпич или пластик — дикий камень и дерево!

Животные тоже используют камень в своих постройках. Поймайте летом в воде ручейника. Его дом-трубочка часто «инкрустирован» сверху песчинками. А пингвины адели по недостатку других материалов строят из камешков гнезда.

Но в Антарктиде камень кое-где в дефиците, и самцы-пингвины воруют камешки друг у друга, носят их в клювах к гнездам своих избранниц. Наблюдать этот каменный «рэкет» очень занятно. Один из камешков, оброненный спешившим пингвином, я взял на память. Вот он у меня на ладони — черный, с зазубринами, с белой меткой помета, с нацарапанными тридцать два года назад буквами: «Антарктида. Остров Хасуэлла. Декабрь 1963 года».

  Фото автора. 16 февраля 1996 г.

 

Зеркальца нашей натуры

(Окно в природу)

Сцена в трамвае.

— Ну что окрысилась? Нет у меня билета. Нету! Гол как сокол. Пенсия — сто девяносто. На хлеб не хватает.

— Да уж видно. А нажрался — свинья свиньей. На что?

— Да не гляди ты на меня волком. Правду говорю: ну нету, не-е-ету…

— Не канючь, шел бы в магазин грузчиком.

— Я что, верблюд — в магазине ишачить?

— Видали гуся — в магазин не хочет!

— Овца ты глупая. Здоровья у меня кот наплакал. На баб года три не гляжу.

— Ну козел!

Контролерша брезгливо, демонстративно отходит. А ее полубомж-собеседник вслед иронично:

— Видали, паву из себя корчит. Пава…

* * *

Картинка с натуры, характерная для нашего времени. Всего в ней довольно: человеческие характеры, ощущенье неблагополучия, раздраженность. Отметим в этой перебранке еще и образность. Оба споривших в недавнем прошлом — явно деревенские люди. Желая коротко «припечатать» друг друга, вспоминают они животных.

Много их уместилось в недлинном, сварливом, не особенно злом диалоге: крыса, сокол, свинья, волк, канюк, верблюд, осел, гусь, кот, овца, козел, пава (павлин). Даже не зная некоторых из этих животных, по ситуации мы можем представить черты их характера.

На протяжении тысячелетий с людьми по соседству жили животные — дикие и домашние.

Характерные их повадки замечались, входили в поговорки и были зеркалом, в котором люди видели часто свой облик, свои привычки и слабости. В разговоре образное сравнение избавляло от многословия, сразу метко и ярко рисовало чей-то портрет, поведенье, возникшую ситуацию. Фраза «живут как кошка с собакой» сразу все объясняет. «Надулся как индюк» — и сразу видим напыщенного, самодовольного, глуповатого человека. «Ну что ты окрысилась?» — говорит безбилетник. Кто видел рассерженных крыс, сразу представит себе требовательную, но явно вздорную контролершу. «Глядит как баран на новые ворота», — говорят о человеке тупо-растерянном. Кто видел барана, уверенно шедшего к дому и вдруг растерявшегося — «туда ли пришел?», — хорошо поймет поговорку.

«Волка ноги кормят», — говорят, объясняя перемещенье, неутомимость в движении, поиск. «Он тут как рыба в воде», — скажут о человеке, вполне освоившемся с обстановкой, ловком, уверенном. «Ворон ворону глаз не выклюет», — говорим мы о людях, связанных круговою порукой, нечестным делом. Контролерша сказала безбилетному пассажиру: «Не канючь, не канючь…» Что это значит? Кто слышал летом просяще-жалобный крик канюка (сарыча), понимает смысл сказанного. «Во пошел — хвост трубой», — скажут о человеке, уверенном в своей правоте. При чем тут хвост? А при том, что именно так, трубой, небоязливо, держит хвост уверенная в себе собака. Ее же имеют в виду, когда говорят о струсившем человеке: «Ну что поджал хвост-то…» Моя бабка рассказывала: деда Павла звали в селе Соловьем за песенность, за открытый, веселый нрав. О трудолюбивом скажут: пчелка, о неуклюжем, неповоротливом — медведь, о меняющем свои взгляды сообразно ситуации — хамелеон. И так далее.

Одни и те же человеческие качества могут в разных местах характеризовать и животные разные. Европеец скажет: «силен как бык», африканец — «силен как слон». Но одинаково европеец и африканец понимают характеристику «обезьянничать», то есть слепо повторять чьи-то действия. Все новое, сложное в окружающем мире сопоставляется с тем, что известно, понятно и ясно.

Носорога африканцы зовут «фару». Именно этим словом они назвали, впервые увидев, танк.

Лисичка-сестричка. Не зря так говорят. Правда — похожи?

* * *

Но все-таки сам человек в первую очередь видит в животных свое характерное отражение.

Вспомним, сколько лестных и нелестных сравнений известно применительно к женщине.

Лебедушка, журавушка, пава — выше некуда! Кошечка — уже не совсем лестное, и это уже характер. «Конь-баба» — по-деревенски звучит пожалуй что лестно, а вот назвать кого-то коровой — значит оскорбить, полностью отказать в изяществе, красоте. Кукушками величают беспечных и беззаботных к семье и детям. Свиристелками (птица свиристель) зовут красивых, но холодных, бездушных модниц. Коварную назовут змеей и добавят еще: подколодная… И есть еще слово особое — «сука». Так называют самку собаки. Обычное слово. Но поведение суки таково, что слово в характеристике человека становится суровым, ругательно-осуждающим.

Далеко это слово стоит от голубушки, журавушки и лебедушки.

Теперь посмотрим, что у мужчин… Петух, петушок — это характеристика не столько неразборчивого в амурных делах, сколько азартного, боевого, неутомимого. А вот кобель — это уже другое… Высшая аттестация мужской доблести — сокол, орел. Ястреб — уже снижение уровня, тут благородства почти что нет, в поведении ястреба больше наскоков и вороватости.

В деревне задиру, немедля готового драться, называют еще и шершнем. А что касается силы, то тут вспоминают медведя, быка; благородного силача назовут львом. Увертливого, циничного и шкодливого называют шакалом.

Осел, индюк, гусак — прозвища мужские, в них — спесивая важность, упрямство и глуповатость, свойственные, впрочем, не только мужчинам. Щеголь (франт) — идет от очень нарядной птички щегла. Когда хотят уличить кого-нибудь в бездумном повторении чьих-то мыслей, слов и поступков, вспоминают о попугае. Вспыльчиво-агрессивного называют хорьком, трусливого — зайцем, не умеющего слушать и бубнящего только свое — глухарем.

По нынешним временам самое ходовое оскорбление мужика — козел! «Козлик» звучит почти ласкательно, а козел — нет. Почему? В деревнях говорят: «Козел — дурак. До Покрова мать сосет. А после Покрова за матерью ухаживает».

А в древнегреческой мифологии сатиров, соблазняющих нимф, изображали с козлиной бородкой, с копытами и рогами.

Что еще можно вспомнить… Человека, который глядит настороженно молча и как бы обижен, спросят: «Что притаился, как сыч?». Отходящих ко сну за полночь и любящих утром поспать зовут совами, а тех, кто с рассветом уже на ногах, — жаворонками, тех, кто милуется, — голубки, кто враждует, — пауки в банке, кто покорно работает и работает — вол, лукаво-хитрого назовут лисом, упрямых и глупых зовут овцой и бараном, сплетницу — сорокой, шпионов — кротами, жуками зовут хитроватых обманщиков, свиньями — нечистоплотных, росомахой зовут неряшливого.

Но надо заметить, есть случаи, когда укоризна, прозвище, замечанье кому-то «возводят поклеп» на животных, повадки которых вовсе не совпадают с нарицательным ярлыком.

Свинья, например, далеко не такая грязнуля, как принято думать. Это человек, запирая свинью в тесный загон, обрекает ее жить в грязи. В просторном загоне у свиньи чисто, а дикий ее сородич кабан — вовсе чистюля. Любовь поваляться в лесных лужах и бочагах у кабана не от неряшливости, так дикие свиньи охлаждаются и спасаются от насекомых.

Еще один случай — ворона. «Эх ты, ворона, ворона…» — говорят о человеке, прозевавшем что-нибудь, просмотревшем. Вот уж никак тут слово-ярлык не к месту. Ворона — птица исключительного вниманья, она ничего «не проворонит», все заметит, учтет, запомнит.

О человеке, не желающем видеть реальность, говорят: «Страус. Голову прячет в песок».

Хлестко, однако неверно. Страус голову в песок не прячет. Неглупая птица, чтобы в открытой саванне не обнаружили кладку яиц, голову и длинную шею кладет на землю. Только и всего. При опасности страус убегает или же вскочит, защитит свое кровное.

* * *

Трогательные образы, обращаясь к природе, находят люди для своих малышей. «Спит как сурок», — скажет мать о спокойном своем сынишке. «Ну, ежик, не ершись, будем купаться», «Воробушек ты мой…» Повзрослевшего будут ласково называть Зайчик, а проказницу дочку — Стрекоза. Все точно, все в соответствии с обликом и повадками братьев наших по жизни.

Увы, не из всех Зайчиков и Стрекоз вырастают Орлы и Лебедушки. Бывает, глядя на человека, вспомнишь вдруг индюка, шакала, жука, барана или вдруг скажешь: «Ну и гусь…» Се ля ви!

  Фото автора .  23 февраля 1996 г.

 

О чем они шепчутся?

(Окно в природу)

В детстве на рыбалке, когда добыча срывалась с крючка или, хуже того, уходила уже из рук, мы считали: «Ну все, теперь плотвица расскажет, что мы тут сидим, и клеву конец». Вспоминая счастливое время детства, я улыбался наивным толкованьям того, что видели мы на речке, в лесу, на лугах. Но вот читаю недавно: «Погибающая плотва пищит, и чем она крупнее, тем сильнее пищит… Крики боли издают лещи, осетры, угри и сомы». Это исследования с записью рыбьих голосов на магнитную пленку. Выходит, в детстве, на свой манер толкуя поведение рыбы, мы почти что не заблуждались — плотвица могла «сказать», что ей больно, что тут опасность. То же самое предсмертным криком говорят заяц, скворец и другие (особенно стадные) животные.

Это их последняя услуга сородичам. Человек то же самое делает осознанно, осмысленно: «Ребята, спасайтесь — опасность!» Но тот же самый сигнал может прозвучать неосмысленно и короче, «на животном уровне». Помню свою почти нос к носу встречу с медведем. Я дико, как заяц ночью в когтях у филина, заорал: «А-а!!!».

Услышать меня никто не мог, и все же стихийно, неосознанно крик бедствия прозвучал. Так первобытные наши предки сообщали сородичам об опасности. Позже в человеческом мире этот крик стал служить призывом о помощи. И у животных сегодня это не обязательно сигнал «разбегайтесь!»: на отчаянный рев медвежонка, презирая опасность, бросится медведица-мать.

Человеческий язык сложен, он отражает громадный психический мир, неимоверное количество информации, жизненный опыт, на нем можно выразить абстрактные мысли, можно фантазировать, человеческий язык способен иметь подтекст — дополнительный смысл, иносказание; поэтический строй языка достигает глубин человеческого сознания. Животным это неведомо. Язык у них прост и конкретен. Для нас в нем кое-что ясно, но много и скрытого.

Считалось, например, что рыбы немы, а они еще как говорят! Современная техника позволяет их слушать. Недавно в Японии изобрели приборчик для рыболовов — облегчать поиск рыбы. Но неожиданно стали этот прибор покупать и просто любознательные люди — «интересно, что там происходит в воде».

У человека главную роль в языке играет звук или знаковые изображения слов на бумаге, на экране компьютера. Жесты, мимика — средства не главные. А посмотрите, например, на собак. Вот встретились во дворе две незнакомые. Виляют хвостами — «приветствую, рад познакомиться», обнюхали друг у друга нужное место, дружелюбно гавкнули. Пол, здоровье, намеренье, место, где побывали, и еще кое-что сказали друг другу псы запахом, жестами, мимикой, голосом. Ворона низко пролетела над двором с истошным воплем «ка-арр!..». Псы уже знают: так кричать ни с того ни с сего ворона не будет, что-то есть необычное. И впрямь, по крыше старого двухэтажного дома шествует мартовский кот. «Надо же!» — псы дружно залаяли, выражая свое отношение к не совсем обычному факту.

Беседуют древесные дикобразы.

* * *

Все животные нуждаются в «разговорах». Все это требует какого-то языка. И он понятен не только «своим», но и рядом живущим соседям. Вот кричит, кувыркается в небе ворон — подает знак своим: «Есть много еды. Сюда!».

Но этим заинтересуется и лиса, волк, росомаха. Вскорости мы могли бы их обнаружить возле павшего лося. Прокричала сойка или сорока — весь лес навострит уши: это сигнал тревоги, опасности. Заяц истошно заорал ночью — все знают: попался кому-то на зуб или в когти.

Много взаимно приятной информации, выраженной в разной языковой форме, распространяется под пологом леса. Все замечается и «фильтруется» по степени важности. Ревет в сентябре лось. Приглушенный стонущий звук сильно заинтересует соперника-лося, лосиху, ну еще волка, остальные и ухом не поведут, их этот страстный стон никак не касается. Обычным маршрутом низко над лесом снижается самолет.

Все спокойны — привыкли, знают: в этом звуке опасности нет, но если умолк вдруг монотонно гремевший кузнечик, лисица, заяц, кабан сейчас же насторожатся: что это значит?

* * *

У животных любого отдельного вида — свой язык звуков, жестов и запахов. Упомянутому кузнечику немного надо сказать соплеменникам. «Я здесь!» — это и все. Но как настойчиво, как призывно звучит эта летняя погремушка: «Я здесь!». То же самое хочет сказать дятел, устраивая из сухого сучка музыкальный инструмент: «Я здесь! Я жду тебя!». И так у многих голосистых и безголосых — «Я здесь!». Зайцы ногами о землю выколачивают этот призыв, лягушки в пруду, жаворонок в небе, кукушка в лесу, жучки-червячки в древесных ходах головкой стучат о стенки — «Я здесь!». На всех языках звериных и птичьих этот призыв — главный после сигнала опасности.

У живущих группами, стаями и стадами на разные голоса звучит приглашенье: «Сюда! Есть корм!». Ну а далее, по мере сложности жизни каждого существа, усложняется и язык.

В сигнале опасности у сусликов и сурков наблюдаем уже оттенки: «Опасность сбоку!» (лисица, волк, росомаха). «Опасность сверху!» — орел. Даже у курицы семь разных сигналов, означающих характер и степень опасности. От одной надо просто насторожиться, от другой сломя голову убегать, улетать.

В отдельных криках, щебете, пении, реве, в писке и рыке животных «для посвященных» закодировано множество разных и важных сообщений. Увидев просто идущего человека, ворона, оповещая подруг, каркнет иначе, чем в случае, когда увидит человека с ружьем. В языковом обиходе у разных животных различное число «слов»-понятий. У лягушки ученые насчитали их 6, у курицы — 25, у свиньи — 23, у лисы — 36, у кошки — 20. Для сравненья: у человеческого дитяти в двухлетнем возрасте их уже больше трех сотен.

Ум или, как принято говорить, «рассудочная деятельность» высокоорганизованных животных требует для взаимного понимания сложного языка. Особенно важны его четкость и ясность в случае коллективных охот. Тут действует «симфонический оркестр», где каждая «скрипка» знает нужное место и назначенье. Куницы харзы, спугнув оленька кабаргу, гонят ее с исключительной согласованностью на лед какой-нибудь речки, и тут кабарга становится легкой добычей ловцов. Высший пилотаж согласованности в охоте проявляют волки, дельфины и страшные хищники киты косатки. Отработанные приемы, сообразительность, реакция на непредвиденные ситуации могут быть безошибочными только при четком обмене информацией. И он у волков, дельфинов, косаток налажен.

* * *

Язык у животных может быть зрительным, слуховым, запаховым. Понаблюдайте за маленькими фараоновыми муравьями, если они осчастливили своим присутствием вашу кухню. Движутся как по нитке, шеренгой. По этой тропе ведет их запах. Такими же тропами шествуют муравьи и в лесу.

Запахами управляется сложная жизнь пчелиного улья и многих других сообществ. Но на «химическом» языке говорят не только насекомые. По запаху крупный хищник преследует жертву. Запахом очень многие звери метят свою территорию. В дальневосточной тайге мне показали даже «справочное бюро» — деревья, на которых разные звери оставляют свой запах. Естественно, эти запахи и «читаются» кто был, когда, друг или враг, насколько опасен…

А зрительные сигналы — язык животных открытых пространств. В Африке зебры стараются держаться вблизи жираф, которые со своей «колокольни» раньше других видят опасность. Слонов, буйволов, антилоп, носорогов часто видишь с сидящими на их спинах воловьими птицами или белыми цаплями. Птицы выбирают из кожи животных клещей и ранее, чем «хозяин», замечают опасность. Взлетели птицы — буйвол знает: надо насторожиться.

Некоторые антилопы прыгают вверх при опасности. Это способ увидеть врага и знак соседям: опасность! У антилопы Томпсона при опасности на боку начинает дергаться кожа с темной полоской меха — тоже сигнал соплеменникам.

В лесу далеко не увидишь. И тут на первое место выходит язык звуковой. Олени и лоси в брачную пору ревут. Лучшие певуны птичьего мира обитают в зарослях, где переговариваться можно только голосом. Нет голоса — барабанят по бокам крыльями (воротниковые рябчики) или стучат клювом (дятлы). Причем в реве, свисте, песнях, стуках и барабанной дроби закодировано многое не всегда доступное уху людей. Появился на участке дятла непрошеный гость, его сразу же опознают «по почерку». У каждого дятла сила и частота звуков как «отпечатки пальцев».

В звуковом языке животных можно заметить кое-что характерное для очень многих. «Дррр!..» — звучит барабанная серенада дятла. «Урр!..» — пугают конкурентов в пруду лягушки. Рррыкает лев, урчит кошка, ррычат собаки и волки. «Крру!»- кричит ворон, карркает ворона, в тревожных криках дрозда, сороки и сойки вы услышите это «ррр!», даже неженка соловей, исчерпав возможности отогнать соперника сильной мастерской песней, подскакивает к нему вплотную и, задрав хвостик, издает единственный звук: «Ррр!..». Прогоняя кошку, мы произносим: «бррысь!». И в крике «Урра!» есть этот рокот, и в слове «террор»… Все живое звучное «ррр!» воспринимается как знак тревоги, угрозы, силы.

* * *

На наш взгляд, голоса воробьев или, скажем, пингвинов все «на одно лицо». На самом деле именно голосом живые существа различаются больше всего. По голосу с первых же слов мы узнаем собеседника в разговоре по телефону. По голосу в оглушительном хоре находит пингвин подругу после многонедельной отлучки к морю.

Для воробьихи «ее» воробей чирикает иначе, чем все остальные. Самка морского котика в скопище одинаковых малышей своего находит по голосу, а он по голосу узнает мать.

Многие птицы, сидя в гнезде на яйцах, начинают подавать малышам голос. И они, уже издающие звуки в яйце, затихают, если подан сигнал опасности. Находясь в яйцах, они слышат друг друга, переговоры — «пора уже вылупляться!» — стимулируют всех появиться на свет в одно время. У японских перепелов эта синхронность поражает воображенье — перепелята покидают яйца в течение одного часа.

Особенно ответственны разговоры матери-воспитательницы в первые дни выхода малышей из гнезда (из логова). Малыш сигналит из зарослей: «Я здесь — покорми!». И мать с едой устремляется в нужное место. Но она внимательно наблюдает за обстановкой и, если возникла опасность, особым звуком заставляет малышей замереть.

Звуки опасности у всех животных обычно короткие. (Кабан гаркнет «Го!» — и сразу все врассыпную.) Но очень важно, чтобы сигнал услышали только свои. И лисица, например, подает его малышам, не открывая рта.

Многие тайны жизни постигает человек, научившись понимать язык животных. В принципе это доступно всем. Но это легенда, конечно, что древний царь Соломон понимал язык птиц и зверей. Этой мудростью чаще всего владеют пастух, охотник, ежедневно наблюдающие перекличку всего живого.

И издавна люди пытаются в своих интересах включиться в эти переговоры. Охотники, подражая звукам животных, могут подманить лося, оленя, селезня, рябчика. Имитируя писк мыши, можно подозвать кошку, подманить лисицу или сову. Можно научиться подражать волчьему вою, но тут одного подражания мало. Надо знать законы жизни волчьей семьи, знать, кто где находится в данный момент. Иначе волки не отзовутся и уж тем более на призывные звуки не прибегут. Животным же наш язык недоступен. Правда, можно услышать человеческие слова от ворона, попугая, скворца, известен даже говорящий слон. Но это лишь мастерство пересмешников — уменье без смысла воспроизводить отдельные слова и даже фразы нашего языка.

Фото автора.   1 марта 1996 г.

 

Нелюбимая всеми

(Окно в природу)

В древнем вулканическом кратере Нгоронгоро, как в Ноевом ковчеге, есть, кажется, все, чем богата Восточная Африка, — от слонов до крошечных антилоп дикдик. В галерее этих животных есть одно, по облику и повадкам очень непривлекательное.

Помню, мы стояли у края кратера после захода солнца. Дно чаши заполняла густевшая синева, и из нее доносился дикий хохот со странным жутковатым завыванием: «Ууу!» «Это гиены, — сказал наш спутник, местный зоолог, — завтра мы их увидим».

Мы их увидели неожиданно у вьющейся в травах речонки. Фотографируя лакавшую воду львицу, я вдруг заметил нечто, воскресившее в памяти карикатуры времен войны. Обликом этого зверя награждали фашистских вождей.

В каждом животном есть что-нибудь привлекательное. В этом не было. Слегка похожая на собаку, гиена отличалась от нее мешковатостью тела, несоразмерно высокими передними ногами, общей нескладностью всей фигуры с недлинным хвостом-метелкой. Набитый живот у гиены висел почти до земли, ноздристая курносая оконечность морды поблескивала клыками. Когда клыки обнажались, с них стекала слюна. Оскал зверя походил на улыбку порочного существа. «Вот укушу, и ничего мне не будет», — говорил весь облик бестии. Словом, это был зверь, каким пугают грешников, рисуя картинки ада.

Из-за куста вышла еще одна столь же устрашающе-живописная матрона и облизала подруге губы. Никакой боязни нашей машины.

Напилась и ушла за кусты львица. Гиены, проводив ее взглядом, спустились на песчаную отмель и тоже приникли к воде. Чепрачный шакал, прибежавший сюда же утолить жажду, вблизи мешковатых нерях выглядел щеголем — осанка, изящные линии тела, гладкая, лоснящаяся шерсть с темной полосой по спине.

Шакалы с гиенами живут бок о бок и частенько оказываются за «одним столом», когда пытаются поживиться около львов. Царь зверей к шакалам относится снисходительно, лишь отпугивает их, как мух. Говорят, шакалам львы даже специально оставляют что-нибудь «на зубок», гиен же и львы не любят — не просто злобно гонят их от добычи, но и пытаются сцапать и придавить, презрительно кинув на съеденье шакалам.

Гиены знают такое к себе отношенье. Их тактика — ожидать. Крошки от пира всегда останутся, и тогда, шуганув вертких, но слабых шакалов, они все подберут, даже кости растащат и перемелют в своих поразительно сильных челюстях. Иногда полночи с горящими глазами сидит стая гиен, ожидая, когда насытится лев.

Бывает, терпение иссякает, и самая дерзкая из гиен, подкравшись, кусает льва за ногу. Легко представить, как взвивается негодующий царь саванны. Но поймать наглеца очень трудно. И пока лев опомнится, стая неряшливых мародеров свое урвала и растворилась в ночи.

Пятнадцать минут — и пир окончен…

* * *

«Да все их не любят, — сказал Ганс Крук, когда у костра в Серенгети зашел разговор о гиенах. — Охотники раньше, увидев гиену, проверяли точность боя оружия. А знаете ли вы, что эти «иждивенцы-падальщики» и сами охотники превосходные. Довольно часто львы завладевают результатом охоты гиен, и те изощренно пытаются хоть что-то урвать от своей же добычи».

Разговор этот был в 69-м году, когда молодые зоологи тщательными наблюдениями как бы заново открывали сложный мир поведенья животных. Белокурый голландец Ганс Крук интересовался гиенами и уже тогда увидел в их жизни много неожиданно интересного.

Еще пристальней гиенами занялись знаменитая англичанка Джейн Гудолл и ее муж фотограф-анималист. Читая недавно книжку об их наблюдениях за животными в кратере Нгоронгоро, я вдруг вспомнил встречу с гиенами у водопоя. Очень возможно, что эти звери тоже попали в поле зрения любознательной англичанки. Может быть, это была даже предводительница стаи Кровавая Мэри с подругой Леди Астор. (Зоологи, пристально наблюдая животных, стараются узнавать их «в лицо» или метят. Гиен различают по облику и по пятнам на шкуре — у каждой свой узор пятен, но также и по характеру поведенья. В их среде каждый — личность.)

* * *

Вот что узнала Джейн Гудолл, сопровождая гиен днем и ночью в автомобиле по кратеру.

Неряшливость, неприглядность гиен не случайна. Они землекопы. Роют норы, чтобы родить малышей, сами спасаются в них и забрасывают себя землей или грязью, чтобы во время сна не досаждали им кровососы. Охлаждаясь, гиены любят полежать в луже или хотя бы в жидкой грязи. Если таковых нет — помочатся и ложатся на это сырое место. Запах? Гиенам, как, впрочем, и нашим любимцам собакам, нравятся запахи, от которых мы бы зажали пальцами нос. Как и собаки, они любят поваляться на падали, с удовольствием испачкают тело отрыжкой (комок шерсти с костями) своей соседки, с наслаждением пожирают помет травоядных животных и всякую падаль, «сжуют и переварят даже украденный у туриста сапог».

Можно ли ждать от гиены опрятного вида при подобном образе жизни?

Живут эти звери стаями-кланами. Наблюдались кланы до ста голов. При таком количестве много ярких индивидуальностей и обязательно нужен какой-то закон-порядок, иначе не избежать свары. И этот порядок у гиен есть. Царит в клане матриархат, самцы на втором плане. А верховодит всем самка высокого ранга.

«Должность» эту надо завоевать силой, умом, отвагой. Самка руководит охотой, улаживает споры, и, конечно, ей в первую очередь оказывают сородичи знаки вниманья — вылизывают место между задними ногами, отвешивают поклоны, облизывают ей губы. Все эти почести, впрочем, не привилегия только «владыки». Все друг друга в стае так же приветствуют, разве что готовность делать все это по отношению к каждому разная. Ослабевшего старика молодежь может облаять, прежде чем выполнит предписанный протокол.

Важнейший момент в жизни клана — взаимоотношения полов. Тут тоже строгий ритуальный порядок. Самец не может буркнуть: «Подвинься, я лягу» — непременно ухаживанье! Претенденты на руку красавицы следуют за ней, совершая земные поклоны, делают роющие движения лапой. Они могут друг друга прогнать, могут подраться, но победитель, вернувшись, вежливо и смиренно добивается расположенья. И, если оно получено, парочка удаляется в заросли. Таинство любви у гиен, в отличие, скажем, от «бесстыдников» львов, совершается без постороннего глаза. Ни разу не видели его и любознательные, вооруженные фото- и кинотехникой зоологи.

Еще один важный момент в жизни каждого клана гиен — охрана своей территории. Ее границы тщательно метятся запахом. Манера такая же, как у собак. Но тут маркировка — дело совсем не формальное. Границу безнаказанно может нарушить шакал, но ни в коем случае никто из гиен соседнего клана. Нарушителя не просто прогонят, его растерзают, если не унесет ноги.

Соблазн нарушить границу, отодвинуть ее — «прирезать» себе территории — существует у гиен постоянно. Иногда вторженье в чужое царство предпринимается большой группой, и это уже война — с кровью, с ревом и завываньем, с азартной погоней. Обороняющиеся на своей территории чувствуют себя уверенней и сильней. Изгоняя противника за границу владений, группа уверенность эту теряет.

Шансы «прирезать» землицы есть, но стоит это, как правило, дорого для сообщества, и воинственные походы возникают не так уж часто.

Постоянное обновление запахов на границе — сигнал соседям: «Мы начеку!»

* * *

Законная территория каждому клану гиен нужна для охоты, для спокойного воспитанья потомства и для всего другого, что называется жизнью.

Гиены не прочь поживиться за счет охотника более сильного, а кислотность желудка их так велика, что и всякую падаль, разложившуюся на жаре, они поедают охотно без вреда для себя.

Не пройдут гиены и мимо падших сородичей. Но там, где можно добыть свежее мясо, они его добывают. Самый легкий их хлеб — охота за малышами антилоп гну. Взрослая антилопа тоже может пасть жертвой их коллективного натиска.

Зебры, завидев гиен, сбиваются в тесную группу и пускают в ход зубы, что заметно остужает пыл нападающих. Но маленького зебренка, львенка и даже малыша-носорога гиены атакуют, и не всегда безуспешно. Атака бывает стремительной. Некоторые антилопы и зебры ищут спасенья в озере или реке. Напрасно, гиены смело бросаются в воду и, ныряя, вытаскивают на берег даже утонувшую жертву.

На охоте «табель о рангах» тоже работает. Место в иерархии надо подтверждать смелостью, силой, умом. Самка-вожак будет всегда впереди атакующих, именно она отважится цапнуть за ногу поглощенного трапезой льва. Но ритуальные почести и первый кусок достаются тоже ей.

Вот как об этом написано у наблюдателей в Нгоронгоро: «Через пятнадцать минут после того, как гну свалили, от него остались только голова и позвоночник. Веллингтон и Медовый Пряник дернули за один конец, и позвоночник сразу оторвался от головы, которая досталась Кровавой Мэри. Доминирующая самка почти всегда под конец получает голову. И это ее привилегия».

* * *

Привилегией вожака-матери пользуются и ее отпрыски. Они раньше других подростков начинают принимать участие в охотах. Отхватив свой кусок, юный добытчик устремляется к матери. И эта его позиция в жуткой свалке беспроигрышна — «сына начальницы» никто не посмеет обидеть.

Жадность в еде у гиен такая, как у волков, — все запасаются впрок. На месте пира будет подобрана каждая крошка, даже кровь с травы и с боков сотрапезников вылижут.

Большая часть подростков в охотах участия не принимает — опасна охота, опасен для слабого и дележ того, что добыто. Добычу к норам гиены тоже не носят. По этой причине матери кормят щенят молоком очень долго. У других хищников этот период жизни длится несколько недель, у гиен — восемнадцать месяцев! «Молокосос» ростом почти что с маму, однако все время просит: «Дай сиси…» И мать безропотно подставляет соски — поймешь ее жадность на общей трапезе.

Щенят гиены рожают в вырытых норах. Один или два черненьких малыша появляются зрячими и уже с зубками.

Уединенная жизнь в норе у малышей сменяется коммунальной — мать поселяет их в «городок» со множеством нор. Иногда в одной норе оказываются отпрыски двух матерей — ничего, ладят, а если нет — матери подыщут им новое место, но непременно тут же, в колонии.

Наблюдения за гиенами Джейн Гудолл подтвердили уже известное об этих животных, но открыли и много ранее неизвестного. Гиены предстали перед нашими глазами уже не только неряшливыми падальщиками, но и существами, живущими по интересным законам, предписанным им природой. Свою книжку о шакалах, гиеновых собаках и гиенах Джейн Гудолл и ее муж Гуго ван Лавик назвали «Невинные убийцы».

Фото автора . 7 марта 1996 г.

 

С орлом в Саянах

(Окно в природу)

Зимнее утро. Дым из труб в деревеньке, мимо которой едем, поднимается кверху столбом.

Подножье гор и всякая жизнь в низинах скрыты морозной дымкой. Надо дождаться часа, когда солнце прочистит воздух, когда взгляду сверху откроется все, что прячется по таежным распадкам и по предгорьям.

Орел хорошо понимает, что тряска в машине скоро закончится, что хозяин его, пристегнув к лапам два звонких бубенчика и сдернув с головы закрывающий глаза клобучок, отпустит на волю — лети, смотри! Это орла волнует.

Уловив в его поведении нужный момент, хозяин просит шофера немедля остановиться. В открытую дверцу автомобиля, как из брандспойта, вылетает струя помета — сработало «реле», облегчающее вес летуна.

Мы поднимаемся на один из предгорных холмов оглядеться. Сюда, к опушкам тайги, сходятся мышковать лисы. И нам бы надо одну прищучить. Но так, чтобы птица-охотник взяла ее на виду, чтобы с холма мы могли бы снимать охоту на пленку.

И вот мы на месте. Глушим мотор и начинаем биноклем ощупывать золоченую светом опушку тайги…

Об охотнике с беркутом Юрии Носкове минувшей осенью было рассказано в нашем «Окне».

Его содружество с сильной и гордой птицей — явление уникальное. Обычно орлу открывают глаза лишь на очень короткое время, когда обнаружена дичь. Орел настигает ее моментально. А подскакавший охотник добычу отнимет — орлу взамен достается привычный для него на охотах и тренировках кусочек мяса. И сразу же на глаза птицы надевается клобучок. Мир для нее исчезает до мгновения новой охоты.

Юрий, напомним, добился поразительных результатов, его орел может помногу часов летать, отыскивать жертву. Он вольный охотник и легко мог стать бы свободным, но он всегда возвращается к человеку. О том, как было достигнуто это поразительное партнерство, Юрий собирается написать книгу. Это будет интересный рассказ о жизни орлов, о тонкостях приручения гордой птицы, о подлинном творчестве в этом процессе, о девятнадцати годах охоты с орлом в Саянах. «Бывает, топаю к дому двадцать пять километров. И орел, наслаждаясь полетом, не теряет меня из виду. Стоит крикнуть: «Алтай!» — и вот он пикирует, мягко садится на руку». В дождливый день осенью, снимая орла возле сарайчика, где он живет, мы с Юрием сговорились непременно встретиться на охоте с Алтаем.

Лиса! Мы ее хорошо видим. Она же увлечена мышкованьем. Место для съемки — лучше не надо: залитый светом простор у края тайги. Но важно, чтобы мышатница не успела шмыгнуть в кусты.

Мгновенно на одной ноге развернулась лисица навстречу орлу…

Все, объективы наведены. Знак Юрию — снять с орла клобучок… Алтай увидел лису мгновенно и мгновенно взлетел. Звуки бубенчиков у нас за спиной, а по снегу, по склону вниз — громадная тень орла. Редкие взмахи крыльев, но сближение с жертвой стремительно. Лиса опасности не видит. Но лучше, если увидит.

Юрий издает нужный пронзительный звук. Лиса обернулась и сразу же оценила меру опасности. Убегать поздно. Навстречу налетчику надо встать на дыбы. Успеваю сделать один только снимок, внизу на снегу сплошное «голова-ноги, голова-ноги», мелькают в воздухе лисий хвост, развороты крыла. Мчимся к месту борьбы и видим Алтая уже в позе гордого победителя, уже норовит и клювом добычу тронуть. Но это нам как раз и не нужно. Юрий бросает рядом с прижатой к снегу лисицей кусочки мяса. Орел как будто этого только и ждал. Хватает подачку и безропотно уступает напарнику по охоте живую добычу.

Лиса слегка помята, но это лишь прибавляет ей отчаянной смелости вцепиться в чью-нибудь руку. С трудом заталкиваем зверя в мешок. Мешок шевелится, даже подпрыгивает. Алтай косит глаз на него и вот-вот бросится укрощать.

Атака орла была столь стремительна, что есть сомненье: все ли на пленке запечатлелось? Решаем, как принято у «киношников», сделать «дубль». Теперь пленной лисице отводится роль артистки. Роль драматическая, но есть у мышатницы шансы обрести вновь свободу, надо только не оплошать и юркнуть в кусты.

Все происходит, как в первый раз, только лисицу в нужное место выпустили из мешка… Кто проворнее — зверь или птица? Птица, конечно!

Лиса сломя голову мчится к кустам, но орел ее настигает. «Такая охота для него нетрудна. Лисица — хакасская, малорослая. Горная так бы легко не сдалась. У той зубы не хуже волчьих, а отвага, пожалуй что, выше. А этой придется пожить в зоопарке…»

Сидим под солнышком на холме. Орлу музыкант Юрий Носков из нотного пюпитра соорудил походный легкий «насест». Беседуя об орле, мы видим птицу, во всей красе снаряженной для новых полетов. Как поддерживают связь два охотника — человек и орел? Есть у них свой понятный обоим язык и правила поведенья. Главное — не терять друг друга из виду. Орлу это просто, великолепным зрением с высоты он видит даже мышонка, а в поведении человека улавливает малейшие оттенки. «Я побежал, и орел уже знает, в каком направлении надо лететь. Протянул руку к сумке — он сейчас же приблизится посмотреть, не хочу ли я дать ему мяса. Таким способом я заставляю Алтая держаться поближе. Рука в сторону — сигнал сесть. Много значат в горной тайге и звуки.

Меня по голосу Алтай найдет ночью. На призыв опустился однажды в сплошном тумане. Я по клекоту птицы определяю: Алтай атакует. Определяю даже, кого атакует, определяю по звуку — он промахнулся. Я знаю, когда Алтаю нужна подмога, и в этом случае бегу так, что снег кажется мне горячим. Бывает, Алтай, видя превосходство противника в силе, нападать на него не решается. И он об этом мне просигналит полетом — я хорошо понимаю, в каком направлении надо бежать. Мое дело — оправдать доверие птицы».

Кто для Алтая опасен? Кого он чаще всего атакует? Может показаться нелепым, но очень опасны для орла зайцы — вертки косые и видят нападение сзади. В самый последний момент заяц прыгает вверх, а тяжелая птица врезается в снег, и это еще полбеды — страдает лишь гордость, на камнях же можно расстаться с жизнью.

Эту опасность Алтай хорошо понимает, и желание изловить зайца у него возникает лишь изредка.

Неожиданностью для Юрия Носкова была готовность Алтая атаковать косулю. Защититься косуля может только стремительным бегом и отчасти копытцами. Но очень уж разные у косули с орлом весовые категории. Алтай весит пять килограммов, а иная косуля — почти в десять раз больше. С когтистой ношей косуля падает, стараясь птицу подмять, или устремляется в заросли, надеясь, что ветки собьют орла со спины.

На помощь косуле может прийти другая. Встав на дыбы, она наносит птице удары передними ножками. Несколько косуль, обороняясь от орла, сбиваются в кучу. И все же Алтай на косулю нападает почти всегда, особенно если видит близость напарника-человека.

«Уверенно атакует орел глухарей, тетеревов, сурков. Раза два на лету брал Алтай филинов. Однажды снял с дерева белку. Был случай. Во время серьезной охоты неожиданно вдруг отвлекся — нырнул с высоты в лес. Вижу, кого-то поймал. Кого же? Мышку! Подкинул кверху и подхватил клювом — у орлов тоже есть «семечки».

Главное оружие у орла — когти. И среди них — коготь задний. На большой скорости, при большом весе птицы этот коготь действует, как кинжал. Орлу лишиться когтей все равно что четвероногому хищнику потерять зубы. Правда, когти у орла при линьке возобновляются, но до линьки надо еще дожить. «Мне приходилось наблюдать погибших птиц с лапами-культяшками, без когтей. Можно представить, каково было жить безоружному орлу. Поддержать могла его только падаль».

Алтаю когти Юрий постоянно ножичком заостряет. Алтай при этом нисколько не протестует, словно бы понимает важность этого «педикюра». На обломанный коготь Алтаю надевается, крепится лентой металлический протез — «до настоящего далеко, но все-таки помогает». Есть еще и чехольчики, смягчающие боль в лапах при укусах той же лисицей…

Вопрос существенный: в брачную пору (у орлов она бурная, с пареньем и акробатикой в высоте) встречалась ли беркутица (Алтай — это самка) с орлами вольными, дикими? Встречалась. Кружились птицы в парном полете высоко над тайгой, а позвали «Алтай!», и орлица немедленно стала снижаться. Партнер увлеченно летел за нею, но резко взмыл кверху, когда увидел: орлица садится на руку человеку.

С виду беркут громоздок, неповоротлив. Его стихия — пространство свободное. Но опыт охоты с Алтаем показывает: в лесу, даже в частом лесу, где как рыба в воде себя чувствует ястреб, беркут тоже летает уверенно. Широкий размах крыльев этому, конечно, препятствует, но на внушительной скорости орел может «встать на ребро» (одно крыло к небу, другое — к земле) и, подобно заправскому слаломисту, лавирует меж деревьев, соединяя в себе отвагу и решительность сокола, верткость ястреба и силу орла.

В способности Алтая охотиться даже на увертливых голубей мы убедились, возвращаясь с предгорья в Шушенское. Возле одной деревеньки, оглядевшись, нет ли собак или кошек, Юрий попросил спугнуть голубей, сидевших у зерносклада. Голуби снялись, полетели в сторону нашей машины. И тут Юрий выпустил беркутицу. Вся стая птиц шарахнулась к деревеньке, а один голубок замешкался, приотстал.

Его-то и выбрал Алтай для атаки. Странное было зрелище. Казалось, тяжелый, черный бомбардировщик атакует маленький самолетик. Первый раз Алтай чуть-чуть промахнулся, второй раз — чуть-чуть, а в третий, сделав тяжеловесный, но ловкий кульбит, орел голубя сцапал и сразу спустился на поле. Пока мы бежали, от голубя на снегу осталось лишь несколько сизых перьев.

Важно сказать в заключение: речь тут идет о птице незаурядной. (Среди животных тоже есть дурачки и есть гении.) Незауряден и партнер у Алтая — человек-воспитатель и попечитель. Шушенский музыкант Юрий Алексеевич Носков — превосходный тонкий натуралист, с характером цельного, трезвомыслящего, увлеченного человека-энтузиаста. У таких людей все всегда получается, и получается хорошо.

  Фото автора. 15 марта 1996 г.