Камешек в клюве

(Окно в природу)

В ловушку или капкан для приманки кладут еду. И я очень удивился, когда в Окском заповеднике мне показали ловушку для глухарей.

Ловушка, сработанная из круглых полешков, стояла на лесной дороге. Ее намеренно поместили на видном месте. И приманкой для глухарей служили… камешки — речная галька. Ничто другое лесную птицу не привлекает.

Корма для глухаря, поедающего хвою, сколько угодно. Но корм этот грубый. Зубов измельчать его у птицы нет. И природа нашла выход. Корм в мускулистом желудке перемалывается «жерновами», их надо время от времени пополнять. Поэтому глухари летают на речные галечные места, знают обрывистые овраги, где можно разжиться камешками, прилетают на железнодорожное полотно.

И глухари — не единственные, кому надобны «жернова». За камешками охотятся куры. Мелкие птицы клюют песчинки. А ныряльщики-утки на озерах, где охотничьей дробью выстлано дно, принимают ее за камешки. Свинцовые «жернова» неэффективны — быстро стираются.

Но главное, ядовиты. Американские биологи провели исследования этой проблемы. В результате в некоторых штатах принят закон, запрещающий использовать свинцовую дробь, взамен ее рекомендована стальная. Охотники не очень довольны — новая дробь легковата и быстро изнашивает ружейные стволы.

Глотают довольно большие камни крокодилы. Тут, как считают, дело не в пищеварении. По мнению зоологов, крокодилам нужен балласт, составляющий примерно сотую часть их веса. Без балласта крокодил не может лежать на дне потока, его снесет.

А вот как камни используют другие животные. На этом снимке вы видите африканских стервятников. В клювах у них по камню.

Зачем? Разбить страусиное яйцо. Добыча, обнаруженная сверху в саванне, лакомая, но клюв у стервятника слабый, толстую скорлупу расколоть им нельзя. И вот стервятники приспособились — раз за разом кидают на яйцо камень, и оно в конце концов треснет. Биологов долго занимал вопрос: этот навык молодые стервятники получают, обучаясь у взрослых, или, рождаясь, они уже знают, что надо делать, увидев яйцо?

Опыты показали: птенец, выращенный в изоляции, увидев страусиное яйцо, начинает искать камень. Значит, разбиванье яиц занятие не случайное, древнее, занесенное в генетическую память.

И в некоторых других случаях камни служат животным орудием и оружием. На Аляске, проплывая в заливе Принца Уильяма, с катера мы наблюдали каланов, лежавших на воде в очень занятных позах. У некоторых на животе лежали камни, о которые эти морские выдры разбивают ракушки. Нам с катера не удалось проследить за этой работой, но американские биологи пишут: «Камень калан бережет. Ныряя за очередной ракушкой, он держит его в лапе».

Шимпанзе использует камни как метательное оружие. Я наблюдал это в экспериментах, проводимых ленинградским приматологом Леонидом Александровичем Фирсовым.

Самец шимпанзе, протестовавший против нашей высадки на маленький «обезьяний остров», сначала возбужденно протестующе бегал по кромке берега, потом начал запускать в нас камни. Похожую картину наблюдал я недавно в зоопарке города Дели. Обезьяны везде собирают много людей. Но тут возле просторной территории, окруженной рвом и барьером, возбужденно гудела тысячная толпа.

Что происходит? Приблизившись, я увидел: две шимпанзе, то ли забавляясь, то ли «заведенные» жаждущей зрелища массой людей, разбегаясь, кидали в толпу палки и камни. Иногда броски эти достигали цели — кто-то вылезал из толпы окровавленным. Но, поразительно, это привлекало к обезьяннику еще больше людей.

Не могу поручиться за достоверность (возможно, это легенда), но я несколько раз слышал на Севере этот рассказ. «Гусиные стаи, делая остановки, обязательно выставят сторожей. Все кормятся или спят, а несколько гусаков бдительно наблюдают: нет ли опасности? Чтобы не задремать, сторож берет в клюв камешек. Выронив его, он немедленно просыпается».

В заключение о камнях — строительном материале. Императорские пингвины выводят своих птенцов в самое лютое время. Гнезд эти птицы не строят. Единственное яйцо, прикрытое животом, покоится на лапах. С этой ношей пингвины кое-как передвигаются, ни на секунду не отдавая ее морозу, и так выводят птенцов.

В отличие от императорских, пингвины адели появляются в Антарктиде весною, в ноябре — декабре. (Ошибки нет, в Антарктиде все «кверху ногами».) И делают гнезда. Единственный строительный материал для гнезд тут — камни, да и те еще надо найти. И вот наблюдаешь: два яичка лежат в бордюре из камешков, и самка на них прилежно сидит. Самец в это время занят уморительным, с точки зрения наблюдателя, делом — воровским способом добывает для возлюбленной новые камни. Он идет по колонии с независимым видом — «прогуливаюсь, только и всего». Но стоит ему заметить, что сосед зазевался, хватает из гнезда его камень и убегает — скорее преподнести его даме сердца. Ему невдомек: таким же образом камни уносят и у него из гнезда. Всеобщая воровня! Самки сидят неподвижно. А джентльмены в белых манишках все поголовно заняты добыванием драгоценностей.

В целом в колонии этих камешков не убывает, они просто кочуют от гнезда к гнезду. Никаких драк из-за них, все по закону, все при деле, и все довольны…

А «камень за пазухой» — изобретение человеческое.

  Фото из архива  В. Пескова . 28 января 1994 г.

 

Коршуны-горожане

(Окно в природу)

Сразу скажем: такой снимок можно сделать лишь в Дели. Ничего страшного не происходит. Просто с работником русского научно-культурного центра Шерзодом Гузаировым мы поднялись на крышу дома покормить коршунов.

Не все, что происходило в этот момент, попало на снимок…

Коршун — птица известная и нередкая. Живет по всему Старому Свету, исключая лишь Сахару и тундру. У нас с коршуном путают многих птиц — канюка, ястреба, осоеда. Спутать легко. Но легко в полете и различить — у коршуна раздвоенный вилочкой хвост. Недобрым словом коршуна поминают, когда со двора исчезает цыпленок.

Коршун ворует. Однако чаще это делает ястреб, действующий исподтишка, из засады. А коршун долго кружится над двором, высматривает. Он всегда на виду. На него и вешают воровство.

Пушкин писал даже: «…бьется лебедь средь зыбей, коршун носится над ней». Нет, на лебедя коршун напасть не может. Его добыча в лучшем случае утка, да и то раненая, ослабшая или же вовсе мертвая — не брезгует. В основном же коршунам достается всякая мелкота — птенцы, мыши, ящерицы, лягушки, рыбешка (чаще всего снулая). Деятельным охотником птицу не назовешь. Это скорее собиратель и обиратель: заметит, летит с добычей скопа — будет ее преследовать до тех пор, пока она не бросит нередко с трудом добытую рыбу. Коршун проявляет в этот момент чудеса пилотажа — на лету хватает добычу. Нахлебничество побуждает коршуна преследовать даже благородного быстрого сокола. Он тоже уступает разбойнику, предпочитая начать все сначала.

Всеядность и нахальство коршуна давно замечены. Во время уборки сена коршуны ухитряются таскать еду от костра у косцов. Причем хватают не только мясо, но также и хлеб. (Для скопы, сокола, даже мышееда-канюка это не пища.) Описан случай, когда живший в неволе коршун, забывая о мясе, прогонял кошку (жила с коршуном в одной клетке) и поглощал приготовленное для нее молоко с хлебом и так пристрастился к этой еде, что мясо для него перестало существовать.

Коршун — птица достаточно осторожная. И все же она лучше других хищников, не считая, возможно, лишь пустельги, приспосабливается к близости человека.

Шерзод Гузаиров и коршуны.

* * *

Собираясь в Индию, я два вечера просидел с орнитологом Владимиром Галушиным.

На вопрос — что я увижу, на что обратить внимание? — Владимир, живший в Индии более четырех лет, сказал: «Коршуны! Они поразят тебя в Дели».

Дели, как никакой другой город в мире, богат животными. Особо следует рассказать о коровах, живущих в городе среди машин и потоков людей, о макаках, вымогающих еду, не дашь — отнимут. Запомнились большие стаи попугаев, прилетающие на ночлег в парки, и стаи летучих лисиц-крыланов, днем висящих на деревьях вниз головой, а в сумерки улетающих на ночную вегетарианскую охоту в сады и парки. В Дели всюду, где есть вода, увидишь цапель, уток и зимородков. На большие деревья в парки слетаются ночевать грифы. Утром истошным криком тебя разбудят майны. Но в это же время услышишь нежную, почти соловьиную песню нарядной маленькой птички бюль-бюль, а днем, в жару, так же как где-нибудь под Воронежем, слышен стон горлицы. На пустырях перед глазами на мгновенье может явиться мангуста, и, наверное, по численности могут сравниться с людьми пальмовые белочки — зверьки, очень похожие на бурундуков, небоязливые, вездесущие.

Но, конечно, главная зоологическая примечательность города — коршуны. Привыкнув видеть их изредка и все-таки осторожными, поражаешься обилию птиц и полному безразличию к близости человека. Коршуна видишь сидящим на ограде, на уличном столбе. Остановился рядом — никакого вниманья, продолжает охорашивать перья или сидит, раскинув от жары крылья. Иногда видишь вдруг в небе круговерть коршунов — что-то заметили и сейчас начнут пикировать вниз. Бесстрашие птиц, их прекрасная ориентация в шумном потоке улицы поразительны.

В самом центре города прямо из-под колес нашей «Тойоты» коршун попытался что-то схватить. Пауза для броска была так мала, что взлетевшая птица распластала крылья перед самым ветровым стеклом. Мы испугались, а коршун ничуть — спокойно полетел над лужайкой, на лету склевывая что-то, зажатое в лапах.

В Дели живут примерно пять тысяч коршунов. По расчетам биологов, это в двадцать два раза выше средней плотности обитания их в природе.

Что привлекает их в городе? Во-первых, обилие пищи — множество всяких отбросов и особая терпимость, точнее сказать, безграничное уважение индийцев ко всякому проявлению жизни.

Корм коршуны находят на свалках, в мусорных кучах, во дворах, возле всяких харчевен. Некоторые постоянно держатся возле рынков, где прямо на глазах покупателей разделывают рыбу и кур. Все, что остается, буквально из-под рук уносится коршунами. Нахальство этих птиц не знает предела. Во время свадеб и всяких торжественных застолий на свежем воздухе коршуны получают свою долю, не довольствуясь отбросами, — хватают из-под носа курятину, фрикадельки, печеные сладости. От них лишь отмахиваются. Никто не бросит в коршуна камень и, уж конечно, не выстрелит.

Птицы принимают это как должное. И если кому-то придет в голову их слишком уж резко шугнуть, запоминают обиду. Владимир Галушин рассказал, как коршуны мстили ему за то, что он полез поинтересоваться их гнездами. «Во-первых, самка, сидевшая на яйцах, не улетела, мне пришлось буквально спихивать ее с гнезда. А во-вторых, птицы стали одна за другой пикировать на меня сзади и довольно основательно поцарапали голову. Мало этого, они хорошо меня запомнили, отличали в толпе, выследили, где я живу, и, как только я появлялся, норовили атаковать или возбужденно кричали, не упуская меня из виду в потоке идущих».

Видя мой интерес к птицам, друзья в Дели наперебой старались мне рассказать любопытные случаи.

— А хочешь вот прямо сейчас покормить коршунов? — спросил Шерзод Гузаиров.

— А прилетят?

— Они меня знают. И будут через минуту.

Мы поднялись на крышу дома с куском подпорченной жареной колбасы. Через минуту к вытянутой руке Шерзода спикировала первая пара коршунов. Кусочек подброшенной вверх еды был схвачен цепкими лапами. И второй — тоже. Еще через минуту над нами в крутых виражах, в нырках и в взмывании круто вверх вертелось уже десятка три птиц. И они прибывали. Крик, похожий на смех и ржание жеребенка, сопровождал состязание завладеть в воздухе кусочком еды. Удачливого атаковали, и, случалось, едой овладевал новый счастливец.

Через две-три минуты не менее семидесяти крупных красивых птиц участвовало в воздушном хороводе. Оповещение о возможности покормиться осуществляется просто. Парящие в воздухе птицы видят, как соседние летуны с криком снижаются и с обширной площади неба над городом, как в воронку, устремляются к месту кормежки. Похоже, птицам нравилась воздушная карусель, нравились гимнастические номера с маленьким призом самым удачливым.

Колбаса в руках Шерзода кончилась скорее, чем у меня пленка. И сразу ослаб интерес у крылатой компании к верхушке нашего дома. Пять-шесть коршунов, обманутых выбросом руки без подкрепления угощеньем, вслед за всеми покинули «злачное место», исчезли так же быстро, как появились.

Коршуны живут во многих южных городах мира. Но только в Дели их можно увидеть в таком обилии.

  Фото автора .  4–7 февраля 1994 г.

 

Птица в сорочке

(Окно в природу)

Сороку ни с кем не спутаешь. Сорока всегда на виду. Не маскируется. Напротив, контрастное ее оперение — вызывающее, и стрекотание тоже всегда выдает. Услышав сороку, лес притихает: что-то увидела, надо быть осторожным… Сороки капитально обжили Землю…

* * *

Денек серенький. Мысли о житье-бытье тоже какие-то одноцветные. Утонувшая в снегах деревенька не радует глаз, и, кажется, нет ничего, способного ободрить путника. Есть! Вот с жерди над покрытой снегом копенкой слетела сорока и, распустив угольно-черный хвост-веер, круто взмыла и села у дороги на тополь — что-то разглядывает в крайнем дворе. И ты замедлил шаги — полюбоваться нарядной, опрятной и жизнерадостной птицей, словно бы созданной для того, чтобы украсить начальный серенький день февраля. Сорока между тем бодро прошлась по коньку крыши и, нырнув вниз, оставила на сугробе пальчатый отпечаток крыльев. Минутное наблюдение за красавицей что-то шевельнуло в душе, как будто к губам поднесли ложку мгновенно действующего лекарства…

Сороку ни с кем не спутаешь. Все знают заметную птицу с детства — городские люди сначала по книжкам, а деревенский трехлетний малыш поразил меня, указав пальчиком на сидевшую у плетня птицу: «Саёка…»

Я видел их всюду в нашей стране (в Омской области стаями по нескольку сотен). В Осло сорока прилетала на балкон гостиницы, в которой я жил, и, склонив голову, наблюдала: что это я делаю за столом? Встречал сорок я в Африке и во Вьетнаме — на пальмах. Удивился, что нет их в Америке. Их действительно нет, но только в восточных штатах, а в западных — пожалуйста! В Вайоминге сорока села небоязливо прямо у колеса нашей машины. Была она точно такой же, как встреченная мною неделю назад в подмосковной деревне. А вот на Аляске сороки чуть-чуть иные. Белизна у них очень заметна также и на плечах. Но самое главное, голос у сорок не «жестяный», а мелодичный, похожий больше на пение, чем на крик.

Это заметил еще Григорий Шелихов, описывая мир, увиденный им двести десять лет назад. Впрочем, сороки всюду способны петь. Негромко, как бы стесняясь, они изливают душу в шепелявом бормотании-всхлипывании, предназначенном лишь для избранных своего племени.

Сорока — великолепный строитель. Ее гнезда обнаруживаешь, когда лес потеряет листву. Висят на ветках, как мохнатые шапки, и кажутся легкими. Но, запустив в гнездо руку, находишь в жилье плотный глиняный пол, а под ним шарообразный шатер из веток, охраняющий дом от всех, кто хотел бы в него проникнуть с недобрыми целями. Строительство гнезд у сорок идет споро. И они, как правило, не стремятся повторно его использовать. Вывели птенцов — и прощай! Гнездо остается неумехам — совам, куницам, маленьким соколам — и служит несколько лет.

Жилище с появлением в нем яиц сороки стараются ничем не выдать. Тщательно оглядевшись со стороны, они ныряют в гнездо безмолвно. И покидают тоже без шума и незаметно.

Раньше сорочье гнездо встречалось чаще всего в стороне от мест, где присутствует человек, — в овраге, в колючих зарослях, на опушке, но в последние годы осторожные и в то же время смелые птицы строят гнезда прямо в лесном поселке, выбрав погуще деревце как раз над головою проходящих людей. И это, как видно, оказывается более выгодным — люди обнаруживают гнездо осенью, когда оно уже пусто, а все, кто может сорок обидеть, боятся близости человека.

* * *

Сама сорока — обидчица очень многих. Стоит ей заприметить чье-то гнездо — в тот же день оно опустеет, ворует сорока яйца, уносит птенцов.

В Приокско-Террасном заповеднике, где однажды осенью я работал, из курятника стали исчезать яйца. Мы терялись в догадках, вычисляя грабителя. Оказалось — сорока! Может пострадать от сорок новорожденный зайчонок, ловят они мышей и ящериц, на корм малышам таскают множество всяких жуков и гусениц, уравновешивая воровство «делами добрыми». Но это все точка зрения человека. Птичий же мир сороку рядом не терпит, стараясь гвалтом обратить ее в бегство. Но и сами сороки не терпят разбойников покрупнее себя. Стоит им обнаружить сову — начинается шумный митинг. Сороки так увлекаются, что забывают свойственную им осторожность. В охотничьих хозяйствах, где сорок хотят извести, устраивают охоту с филином. Подсадную сову помещают где-либо на видном месте и стреляют сорок из укрытия.

Есть у белобокой щеголихи странная слабость ко всякого рода блестящим вещицам — носит в гнезда кусочки фольги, стеклышки, пуговицы, могут заинтересовать птицу лежащие на подоконнике часики или колечко. Одним словом, сорока-воровка.

Зимой сороки покидают лесные опушки и овражные заросли, прибиваясь поближе к людям, где прокормиться полегче. Но на ночь деревню они покидают. На закате часто можно увидеть мерцающий полет сорочьих стаек. По направлению полета можно безошибочно определить, где деревня, а где лесная укромность.

Для ночлега белобокие птицы выбирают нестарые ельники и, прежде чем в них нырнуть, совершают «вечерний молебен» — одни неподвижно сидят на елках, другие перепархивают, издавая спокойные приглушенные звуки, означающие: «Опасности нет! Отбой!» И друг за другом ныряют в еловую темноту.

Считается, что весну приносят в наши края грачи. Но предчувствие ее первыми обнаруживают вороны и сороки. Вороны уже в конце января начинают воздушные игры. А когда под солнцем засияет февральский снег, наступают праздники у сорок. Токуют они над полем вблизи лесков — взмывают кверху и ныряют, сближаясь, вниз, снова взмывают. Тишина. Небо синее. И на нем — росчерки птичьего танца: черные фалды хвостов и белее снега — сорочки.

  Фото автора .  11 февраля 1994 г.

 

Отчего медведь пляшет

(Окно в природу)

С улицы послышался стук барабана. Мы вышли и увидели мальчугана с двумя обезьянками. Он сразу же сел перед домом и начал маленькое представление. Постукивая в барабан и орудуя палочкой, мальчишка заставлял обезьянок ходить на двух лапах по кругу, танцевать, приседать. Пять минут — и артист пошел дальше, оповещая улицу барабаном.

Повсюду в Дели увидишь заклинателей змей. Внимание к зрелищу они привлекают звуками дудочки. И несколько раз я видел бродячих артистов с медведями. На ярмарке в Кулу все время теснилась толпа возле занятной пары — человек почти голый, а медведю невыносимо жарко в гималайской угольно-черной шубе. Медведь проделывал всякие чудеса, вызывая гром хохота.

Специально для фотографа была показана программа особая. А у Джайпура, возле дороги, мы увидели пару медведей с мальчишками-дрессировщиками. Тут представление сопровождалось клубами пыли. Ловко орудуя палками, два повелителя заставляли медведей полностью выложиться — звери вразвалку ходили по кругу, плясали и так азартно валялись, как будто на них опустился рой пчел. Представление закончилось требованием «большого бакшиша». Но и четверть его была хорошей наградой артистам. Мальчишки, сунув за пазуху деньги, поспешили вознаградить и медведей — дали им по банану. Это был «пряник», который действует наравне с «кнутом» (палкой) при всех дрессировках — в больших цирках и у бродячих одиноких артистов.

Представление с медведем — старейшее на земле. Сейчас оно стало экзотической редкостью. В минувшем году дрессированных медведей я видел на стамбульском базаре и в разных районах Индии. Между тем в прошлом веке «вожденье медведей» по ярмаркам и праздничным скоплениям людей было в России очень распространенным, настолько распространенным, что оставило след в литературе. Вспомним пушкинских «Цыган», где молодому Алеко советуют заняться достойным ремеслом — «хожденьем с медведем». Все помнят некрасовский стихотворный сюжет с генералом Топтыгиным — медведь в санях, которого станционный смотритель принял за важную персону. «Видит, ноги в сапогах и медвежья шуба, не заметил впопыхах, что с железом губа».

* * *

Почти наверняка историю эту поэт взял из жизни. В России было несколько мест, где пойманных в лесу медвежат растили и обучали на потеху людям незатейливым номерам — медведь мог изобразить, как ходит пьяный мужик, как бабы полощут белье, а ребятишки воруют горох. Хорошо умели медведи, как и в Индии, под бубен приплясывать. Такого рода медвежья школа существовала в городе Сергаче Нижегородской губернии. Городок существует поныне. И названье свое имеет, скорее всего, от слова «серьга», которую продевали в ноздри медведям и за которую цепляли повод-веревку.

Еще один центр обучения медведей был в белорусском местечке Сморгонь. Медвежат в «сморгонскую академию» доставляли десятками.

Тайны их обучения разным веселым фокусам к нам не дошли. Но известно, как обучали медведей танцам. Вот свидетельство. «Подросших медвежат помещали в клетки с медным или железным полом, под которым разводили костер.

Пол нагревался, и медведь, обжигаясь, начинал переминаться с ноги на ногу, как бы танцуя. Эти движения дрессировщики сопровождали ударами в бубен. Несколько уроков такой учебы в мозгу медведя крепко связывали невольный танец с ударами бубна, настолько крепко, что стоило потом чуть тронуть бубен, как медведь начинал танцевать».

Жестокими средствами удалялись у зверей когти. Медведь — зверь добродушный, но, по мнению дрессировщиков, коварно-непредсказуемый — добродушие может в любое мгновенье смениться агрессией. От зубов медведя защищаются намордниками. (Обратите внимание, в цирковых представлениях львы, тигры, пантеры намордников не имеют, носят их только медведи. Всегда в намордниках медведи и у бродячих артистов.) Но есть у медведя еще и когтистая лапа, которой он запросто может оскальпировать кого угодно. Этой возможности в «медвежьих академиях» зверей лишали. «Зверя в клетке заставляли несколько дней голодать. А потом бросали ему селедку или же солонину. Наевшись, медведь сильно страдал от жажды. Но вместо воды в клетку ставили плошку с сивухой. Охмелевший медведь засыпал. Под этим «наркозом» зверя варварским способом лишали когтей».

Все «торжество» человека над хищниками под куполом цирка достигается множеством разных приемов, в том числе и добрым, ласковым обращением, настойчивостью и терпением в дрессировке, использованием природной любви животных к игре и некоторых врожденных повадок.

Заяц, например, любит колотить передними лапами, и потому во всех представлениях он неизбежно выступает барабанщиком. Вороны не боятся огня, и есть цирковой номер, в котором ворона зажигает спички.

* * *

Но самое распространенное средство при дрессировке все-таки «кнут» и «пряник». Причинить боль, заставляя что-либо сделать, и вознаградить за удачу кусочком лакомой пищи — вот путь к успеху. При этом, конечно, от дрессировщика требуется мужество. Звери хорошо чувствуют подавляющую их силу и смелость, так же как чувствуют слабость, оплошность и трусость.

Когда вы видите встающих на задние ноги лошадей, не думайте, что они это делают из любви к одетому в костюм с блестками человеку. Нет, они не раз испытали боль от колючего предмета в его руке. И достаточно движенья руки с этим предметом, чтобы лошадь поднялась на дыбы и балансировала на задних ногах. Кстати, это эффектное положение для лошади не так уж трудно принять — в природе жеребцы, сражаясь друг с другом за право водить табун, проделывают цирковые номера, стараясь противника укусить или ударить копытом. Еще успешней это сделал бы лось, у которого главное оружие — передние ноги. Но лось плохо переносит стрессовые ситуации и погибает от разрыва сердца. Возможно, поэтому мы в цирке лосей не видим.

Не платит ли дрессировщик за унижение зверя, за подчинение своей воле? Случается. Профессор Гржимек, бывший сам хорошим дрессировщиком и много внимания уделявший зоопсихологии, в своих книгах приводит любопытные сведения. «Господин Штром (цирковой администратор) поведал мне о старых цирковых происшествиях. Так, в ноябре 1886 года французскую дрессировщицу Нума-Суле разорвал ее любимец — лев Брут. Двумя годами позже погибла Берта Баумгартен по вине бенгальского тигра. Бетти Хемпель погибла в 1889 году, Эмиль Шлепфер — в 1886-м, Паулина Рассел в 1910 году в Нью-Йорке была разорвала леопардом…

В 1942 году в одной только Германии зафиксировано шесть несчастных случаев по вине хищных животных, некоторые со смертельным исходом. Шнайдер, работавший с неподражаемым юмором и безмятежно расхаживавший среди тридцати львов, словно среди детей в детском саду, умер… искусанный львами».

Такие вот пироги. Признавая силу, покорный дрессированный зверь все же чувствует унижение и мстит за него при малейшей возможности. Вот почему в «медвежьих академиях» зверей лишали когтей, а иногда и клыков и без намордника зверя к людям не выводили.

  Фото автора .  18 февраля 1994 г.

 

Слезы по крокодилу

(Окно в природу)

Я спросил Нареша: можно ли увидеть гавиала?

— А сколько времени вы собираетесь пробыть в Индии? — Получив ответ, мой друг улыбнулся: — Фильм об этих животных мы с братом снимали три года. Иногда появления гавиала ждали неделями.

Гавиал — один из двадцати с лишним видов крокодилов, обитающих на Земле. Древность невообразимая! Предки гавиалов жили в реках Индии двести миллионов лет назад. С тех пор многое изменилось. Моря стали сушей, реки меняли русла, иной стала растительность, появился и все подмял под себя на Земле человек, а крокодилы, современники динозавров, какими были, такими и остались. Гавиал среди них — самый крупный, некоторые экземпляры достигают семи с лишним метров. Экое чудище, скажете вы, на реке, наверное, никому житья не дает? Крокодилы действительно малоразборчивы, хватают всякого у воды и в воде. Это единственные из животных, которые не исключают людей из объекта своей охоты.

Однако гавиал для людей не опасен. Пища его — почти исключительно рыба. Длинный и узкий нос гавиала, похожий на палку, усаженную зубами, — прекрасное орудие рыболова. Щелкнули челюсти, и рыба в капкане. Всплыв, гавиал потрясет ее в «клюве», так чтобы в горло пошла головою вперед, если великовата — перекусит и заглотит частями. Резвые выдры, хорошо знающие, что может гавиал, а чего не может, позволяют себе дразнить крокодилов.

— Смотрите внимательно, что сейчас будет… — трогает меня за руку Нареш, с которым мы смотрим фильм в его доме.

Поразительный эпизод. Две речные выдры, увидев лежащего на отмели гавиала, дерзко решили с ним поиграть — подкрались сзади и укусили за хвост. Сверкание брызг! Но шалуньи уже успели отскочить в сторону и, довольные своей проделкой, наблюдают за разбуженным великаном.

Ни выдра, ни кто другой на реке гавиалу не страшен. Но как огня боится он человека.

Пригревшись на солнце, крокодил засыпает. Однако все слышит. И при малейшем подозрительном шорохе устремляется в воду. Человек страшен стал крокодилам с появлением ружей.

Если раньше молодые гавиалы погибали лишь в рыбацких сетях, то в последнюю сотню лет, охотясь за дорогой шкурой, человек посылает в лежащего великана тяжелую пулю. Богатые люди били гавиалов просто для развлеченья.

Нареш рассказывает о радже, который, пристреливая ружье и тренируя глаз, однажды за день убил сто гавиалов. Но это не все. Растущее население Индии осваивает ранее пустынные берега рек. На песчаных пляжах, где гавиалы грелись, теперь загорают туристы или ходят коровы. По многим рекам почти непрерывно плывут бамбуковые плоты, появилось много плотин, нарушивших водный режим. За четыре десятка лет произошло столько губительных перемен, что гавиалы, прожившие на Земле многие миллионы лет, стали исчезать на глазах.

В 30-х годах в Инде и в реках его бассейна еще жили тысячи этих реликтов. Но в 60-х их насчитали всего три сотни. Спешным законом охота на крокодилов была строго запрещена, запретили торговлю изделиями из крокодиловой кожи. Но оказалось, не так-то просто было помочь гавиалам выжить. Даже в благоприятных условиях лишь один крокодильчик из ста, вылупившихся из яиц, доживает до взрослого состояния — половодье уносит малышей в море, а в реках гавиальчиков караулят крупные рыбы и хищные птицы.

Выяснилось также: образ жизни древнейших обитателей Земли мало кому известен. Натуралист Нареш Беди с отцом и братом, вооруженные кинокамерами, взялись проследить скрытую жизнь крокодилов. Что же узнали?

В первую очередь, что гавиалам почти негде жить. Все песчаные отмели посещаются людьми, и пугливым рептилиям стало негде не только согреться, но и сделать кладку яиц. Впервые фотокамера запечатлела интимную жизнь гавиалов — их брачные игры в воде и заботу о детях.

«С наступлением сумерек, — рассказал Нареш, — самка вышла на берег и стала рыть ямы в песке. Работала часа два. Потом более получаса, напрягаясь и издавая стонущие звуки, она клала по ямам яйца. (Молодые самки кладут два-три десятка яиц, старые — до сотни.) Потом мы наблюдали, как крокодилица пять часов, сначала осторожно, потом всей тяжестью тела, терпеливо утрамбовывала песок. Это необходимость, ибо шакалы, по запаху найдя кладку, могут ее раскопать. Близко к рассвету обессиленная работница уползла с песка в воду».

Яйца крокодилов ранее собирали люди, считая их целебными. А кроме людей и шакалов, кладки, как выяснили Нареш с братом, могут уничтожать и крысы. Они прокапывают ход сбоку, трамбовка им не помеха. Крокодилы, правда, все время где-нибудь рядом. И если шакала они еще могут прогнать, то против крыс совершенно бессильны. Так было всегда. Но при числе гавиалов во многие тысячи их роду убыль естественная не угрожала. Теперь же — «свеча на ветру», потушить ее очень легко.

Если с кладкой ничего страшного не случилось, в урочный час родители-гавиалы начинают улавливать звуки, исходящие из песка, и ночью самка торопливо ползет к заветному месту. Бережно раскапывает она песок, ревниво отгоняет папашу и других гавиалов, которым не терпится увидеть новорожденных. По отлогому склону ямы малыши выбираются на песчаную косу и скорее, скорее к спасительной воде.

Жизнь этой молоди, сразу готовой ловить рыбешку, проходит под присмотром родителей.

«Иногда, — рассказывает Нареш, — папа или мамаша катают малышей по водной заводи. Посмотрите, как это все происходит…» Но не от всех опасностей могут взрослые крокодилы оградить молодняк. Чтобы помочь гавиалу выжить, разработана большая программа, по которой яйца из кладок забираются в инкубатор. Вылупившихся крокодильчиков растят до нужной поры и выпускают в нужном месте. Гавиалы — животные территориальные. Достигнув зрелости, молодежь в половодье, подобно бобрам, пускается в странствия — ищет для себя территорию. «Вся беда в том, что территорий таких становится меньше и меньше, — говорит Нареш, — и потому тревога за этих старожилов Земли не исчезает. Пока их численность по-прежнему не превышает трех сотен».

Бедственное положение гавиалов — один из символов умиранья природы по вине человека.

Гавиал лакомится.

  Фото из архива В. Пескова . 11–14 марта 1994 г.

 

Зима без полетов

(Таежный тупик)

В последнее время в редакцию «Комсомольской правды» поступают запросы. Что случилось с Агафьей Лыковой? Чем вызваны призывы в газетах и по радио срочно жертвовать деньги? Кто такой Лев Черепанов, ведущий эту кампанию? На что предназначены деньги? Вопрос законные. Они требуют ответов и пояснений.

Сначала о «ведущем кампанию». Невозможно перечислить все газеты («Сельская жизнь», «Лесная промышленность», «Труд», «Народная газета», бывшая «День», разные областные газеты и даже районные), где за подписью Черепанова вот уже несколько лет прокручивается один и тот же мотив на тему о таежниках Лыковых. Все сужено до примитивных спекуляций и подтасовок. В тупик Лыковых загнала, мол, коллективизация. Геологи заразили Лыковых, и те умерли. Строят для Лыковых не так, как надо, снабжают не тем, чем надо. Песков писать не умеет и пишет не так, как хотелось бы Черепанову. Непременно находится какая-нибудь очередная вина для Ерофея Седова, сделавшего для Лыковых, между прочим, столько, что, проживи Черепанов еще сто лет, он и маленькой доли того не сделает.

Случается, уже напечатанная заметка несется в другую газету, и, странное дело, печатают.

Вся эта «Агафьиада» может повеселить. «Надо же человеку как-то кормиться», — сказал нам один из редакторов. Небезобидными, однако, являются откровенная ложь и клевета, которыми Черепанов пользуется не раздумывая. Ерофея Седова, пользуясь сплетнями, он зачислил в любовники Агафьи. Чего стесняться — Агафья газет не читает.

Ерофей же не вылезает из леса. А сейчас ведь чем крепче закрутишь, тем охотнее напечатают. И действительно, печатает непристойный вздор вполне серьезная газета. А у Ерофея — жена, дети, внуки.

Савушкин, без которого не обходится почти ни одно черепановское творенье, выглядит в них форменным вредителем жизни Агафьи, и место ему ну никак не иначе, как только в кутузке. А Песков «дошел до того, что показывал Лыковых в «Мире животных». (Разговор-то был в «Очевидном — невероятном».) Входя в раж, «корреспондент всея газет» договорился недавно до того, что, мол, «Комсомольская правда» опубликовала рассказ о Лыковых, чтобы их репрессировали. Так прямо и написано. Читателей «Таежного тупика» много. Есть ли среди них хоть один, кроме Черепанова, кому бы пришел в голову этот вздор?

Двенадцать лет общаясь с Лыковыми, мы старались помочь им всем, чем могли. Не считаем нужным говорить сейчас о том, в чем состояла помощь. Делалось все на средства Комитета леса Хакасии, на средства книжки, изданной «Комсомольской правдой» в пользу Агафьи, и на наши личные скромные средства. Никто нас к этому не обязывал. Делали и делаем это, руководствуясь человеческой совестью и милосердием. И потому считаем оскорбительными беспардонные поучения и прокурорский тон, непонятно по какому праву усвоенный Черепановым: не так сделано, не то привезли, не туда положили.

О деяниях самого Черепанова и разных его газетных художествах мы сочли необходимым рассказать 6 марта в «Труде», объяснив журналистам и читателям этой газеты, с кем они имеют дело. Тут же лишь упомянем о безрассудной затее подселения к Агафье людей, о затее, нанесшей глубокую травму женщине из Подмосковья и самой Агафье. Об истории этой Черепанов помалкивает. Зато о другой затее говорит много и с гордостью. Поскольку она имеет отношение к вопросам наших читателей, скажем о ней подробнее.

Речь идет о «радиобуе», как в обиходе называют приборчик, с помощью которого можно подать сигнал бедствия через спутник. Система эта сегодня хорошо известна. И мы, признаемся, тщательно обсуждали, не снабдить ли приборчиком хижину в Тупике? Но, взвесив все за и против, пришли к выводу, что будет от этого больше вреда, чем пользы. Во-первых, «буй» породит у Агафьи иллюзию скорой помощи — дернул за веревочку, и вертолет прилетел, во-вторых, приборчик, как показал опыт, может и отказать. И самое главное: кто в нынешних условиях будет платить за вылеты по сигналам?

Черепанов такими комплексами не страдает. Он просто с придыханием описывает, как добывал «буй», как «выбивал» деньги на перевозку его. Знал ли он при этом, что у местной власти нет сейчас средств даже на недальний санитарный вылет к больному ребенку? Опытный, не мог не знать. Но ему дела нет до того, кто и что в этой непростой ситуации будет предпринимать.

Агафья же — взрослый ребенок. Она сама определила время, когда надо «дернуть за веревочку». Вертолет прилетел. Прибыли обеспокоенные люди — милиционер, врач. «Что случилось?» Оказалось, заболела спина, дров не может напилить. Кто упрекнет дитя тайги?

Напилили прилетевшие люди дров, дали какие-то таблетки. И улетели.

Дальше с неизбежностью нынешнего времени встал вопрос: кому оплачивать этот рейс? Чтобы разрядить ситуацию (ропоту было много — «с одной возятся, а остальные — пусть помирают»), Комитет по лесу Хакасии оплатил этот рейс. «Не из своего кармана», — ухмыляется в писаниях Черепанов. Куда как удобная позиция, создав нешуточную проблему, со стороны поучать, требовать, негодовать.

Между тем полет по маршруту Абакан — река Еринат и обратно стоит сегодня шесть миллионов рублей (один час полета вертолета Ми-8 — миллион двести тысяч!). Лесному ведомству таких расходов никто, естественно, не планирует. Выход? Черепанов свою «Агафьиаду» теперь снабжает призывами жертвовать деньги и «шапку» для этого держит возле своего московского дома — дает по радио домашний свой телефон. На вопрос собеседницы в интервью — когда, по его мнению, Агафья подаст сигнал бедствия? — отвечает, что где-нибудь в марте, «когда у нее возникнет авитаминоз». Что хочешь, то и думай по поводу таких заявлений.

Еще один любопытный факт. Плохое здоровье Агафьи — не новость. Позапрошлым летом, откликаясь на жалобы, мы помогли ей слетать (бесплатно, с попутными вертолетами) на таежные горячие ключи. Черепанов в своих писаниях сейчас же взялся «клеймить» сердобольного Ерофея Седова — подвергает-де опасности заразить Агафью гриппом. А что же мы слышим теперь? По «Маяку», по «Радио России» и еще бог знает по какому радио Черепанов умоляет жертвовать деньги. Для чего же? Для полетов, не удивляйтесь, на… горячие ключи.

Чтобы собрать миллионы «на вертолет», Черепанов живописует ужасы зимовки Агафьи. Мы знаем положение в Тупике не хуже Черепанова. И положение с вертолетами тоже хорошо знаем.

Прошлую зиму на один час в Тупик удалось выбраться только благодаря облету стоянок охотников. А в этом году даже добытчики пушнины денег на вывоз охотников из тайги в нужном количестве наскрести не могли — часть промысловиков выбирались из тайги своим ходом.

О тяготах и трагизме житья в таежном одиночестве можно писать сколько угодно. И даже слезу читателей-слушателей можно выжать. Но что эти тяготы — неожиданны? Вряд ли есть человек, который не понимал бы драматических трудностей житья в таежном одиночестве женщины, отягощенной к тому же болезнями.

И как будут развиваться дела с полетами в тайгу, тоже хорошо было видно. Единственно верным выходом из положения было бы присоединиться Агафье к родственникам-единоверцам. Еще четыре года назад мы ездили посмотреть на их маленькую деревушку в горах. (Ни колхоза, ни телевизора!) Свозили туда и Агафью. Едва ли не на коленях родственники уговаривали ее остаться: «Не хочешь жить в деревне, построим избушку в таежной пустыни». Не согласилась, сказав, что «пустынь для нее там, где родилась».

Сидя в хижине у Агафьи, мы часами объясняли мучительные трудности, с которыми она будет сталкиваться в одиночестве, особенно зимой. Тщетно. Агафья стояла на своем.

В «Комсомольской правде» обо всем этом было подробно рассказано. Уважительно анализировались причины, по которым Агафья не хочет двинуться с родового места. И все же, мы думаем, доводы убедить Агафью поберечь себя и не создавать мучительных проблем для людей, ей сочувствующих, достигли бы цели, если бы все, кто с нею соприкасался, действовали одинаково. Но были решительные, мы бы сказали яростные, противники переселения Агафьи к родственникам. Главный из них — Черепанов.

О мотивах такой позиции можно только гадать. Необыкновенно много в своих газетных писаниях Черепанов говорит о пресловутой «группе научной общественности» с громкой претензией: изучать положение человека в уникальной ситуации. Со всей ответственностью заявляем: ни грана науки в этой фанаберии не было и нет! Один из доводов против присоединения Агафьи к родственникам таков: «она умрет там от гриппа». Доводом этим сообразительная Агафья не преминула воспользоваться.

И мы вместе с родственниками бессильны были что-либо сделать. И сколько же неуклюжего сарказма было вылито на наши головы. «Песков хочет околхозить Агафью!» — писал Черепанов в обычной своей манере.

Теперь «исследователь» почувствовал, что Агафья может погибнуть в своем одиночестве от болезней, от тягот зимы, и забегал в поисках миллионов «на вертолет». Не беремся судить, что может выйти из этой затеи. Сердобольные наши люди, делясь нищетою своей, может быть, и пришлют что-нибудь в «шапку» Черепанову. (Сомневаемся, что миллионы.) Но если даже удастся слетать в Тупик, когда «у Агафьи начнется авитаминоз», или заломает ее медведь, или повалят радикулит, воспаление легких, — что далее? Допустим, подлечат страдалицу. Куда Черепанов намерен ее определить? Во спасение от пресловутого гриппа опять в избушку на Еринат?

Во всей истории, связанной с жизнью в скиту, счастливого конца быть не могло. Исключительность случая, взволновавшая всех нас драма людей предполагают, конечно, исключительный к ней подход. Мы поддерживали и поддерживаем все, что во благо оказавшегося в одиночестве человека. Но без спекуляций, без вздорных претензий на «изучение Агафьи».

Устройство «воздушного моста» стоимостью во многие миллионы для одного человека при нынешней бедности и неустроенности людей мы не считаем ни моральным, ни богоугодным.

Как быть? По-прежнему полагаем: самым благоразумным было бы Агафье Лыковой приблизиться к родственникам. Они ее ждут, примут с радостью, «готовы, коль пожелает, построить ей скит вблизи от деревни». Агафья не вполне понимает всех трудностей оказания ей помощи в нынешних наших условиях. Все же надо попытаться еще раз спокойно ей все объяснить. И мы в этом просим присоединиться к нам главу нынешней старообрядческой церкви.

  Фото В. Пескова. В. Песков, Н. Савушкин , председатель Комитета леса Республики Хакасия.

12 марта 1994 г.

 

Млечные тайны

(Окно в природу)

Утренний стакан молока. Можно, как в детстве, макнуть в него хлеб и, как в детстве, порадоваться вкусу «молочной тюри», хотя молоко из пакета не такое, как было в детстве.

Что мы знаем о молоке? До девяноста процентов воды, остальное — жиры, белки, сахара, витамины, множество разных химических элементов — скомпонованные в чудесное соединение, дающее самую полноценную пищу множеству организмов, объединенных в высший класс живого мира земли — млекопитающие.

Всего их 6000 — верблюд, кошка, кит, человек, еж… Все, появившись на свет, припадают к соску с молоком, и все нужное для здоровья, для роста новорожденного есть в молоке. И если животное с этой пищей прощается по мере взросленья, то человек, отлученный от материнской груди, с молоком не расстается всю жизнь, сделав из некоторых животных «фабрики молока».

У разных народов молочную дань человеку платят верблюды, яки, кобылицы и буйволицы, козы и, конечно, коровы, заслужившие кое-где поклонение. Масаи в Африке благосостояние свое определяют числом коров. В Индии корова — животное священное, употребить мясо коровы в пищу для индийца немыслимо — только молоко!

В русских деревнях корову называли кормилицей. В Швейцарии корову холят, украшают цветами и нарядными звучными колокольцами. Именно тут выведены породы коров, дающие три ведра молока в сутки. И есть среди них рекордсмены. Одна корова швейцарской породы в Канаде давала в год двадцать тонн молока. (В среднем пять с половиной ведер в день.) А летний суточный рекорд принадлежит корове по кличке Вена ярославской породы — восемь десятилитровых ведер! Однако если соотносить выделение молока с весом животного, то рекордсменом надо считать мышей. У них в момент появленья приплода молоко составляет пятую часть веса тела.

Вкуснее маминого молока нет!

* * *

Для человека молоко в питании — такая же ценность, как хлеб. Русский поэт писал: «Мне много ль надо — краюшку хлеба, да каплю молока, да это небо, да облака». Но молоко это не только что можно выпить. Это еще и масло, творог, сыр, сметана, простокваша, мороженое.

И вкус продукта из коровьего вымени ценят не только люди. Поставьте перед кошкой блюдечко с молоком, и вы увидите, как резво заработает розовый язычок. Змей индийские заклинатели кормят яйцами и молоком. У меня есть снимок: корову «доят» четверо поросят.

В разных местах разные люди мне рассказывали, что видели, как на водопоях и на лугу к корове подползает иногда уж и сосет молоко. Такие рассказы принимаешь на веру без сомненья, так же как и рассказы о том, что вараны на азиатских пастбищах доят коз — «оплетает ноги хвостом и с жадностью опустошает вымя».

Молоко у шести тысяч млекопитающих различно по вкусу, жирности, по составу входящих в него веществ. Но оно всегда белое. Цвет молока определяется находящимся в нем белком. Белка больше всего в молоке у крольчих (пятнадцать процентов), у китов и северных оленей (двенадцать и десять процентов). Что касается жирности, то наименьшую имеет молоко кобылиц (зато высоко содержание сахара, и потому из кобыльего молока готовят целебный кумыс). Наивысшая жирность молока у китов и тюленей — сорок пять и пятьдесят три процента. Потом идут северные олени и зайцы, у которых молоко так питательно, что обеда зайчонку хватает на два-три дня.

Из чего и как молоко образуется? Нам, привыкшим видеть корову или козу, воображение подсказывает некое таинственное превращение травы или сена в белую жидкость. Но тигр, собака, волк, кошка, кит травой не питаются, а молоко у них примерно того же состава, что и у коз, оленей, верблюдов, коров.

Медведицы в спячке вовсе питаться перестают. Но в берлоге родившийся медвежонок кормится молоком. Тайна образования молока сейчас раскрыта.

Выяснено: «сырьем» для него является кровь. Столь непохожие друг на друга вещества — молоко и кровь — состоят из одних и тех же компонентов. Молочная железа их просто группирует в разных количествах и пропорциях, увеличивая, например, присутствие сахара в молоке в девяносто раз, жиров в двадцать, кальция в четырнадцать раз.

Попадают в молоко витамины, антибиотики, минеральные вещества. И чем бы животное ни питалось — травой, зерном, мясом, рыбой, — кровь отдает молоку все, что надо, и в нужном количестве. Процесс этот тонкий, в основе его лежат химические реакции, проходящие с помощью ферментов-катализаторов. И лучше всего он изучен на примере организма коров.

Исследованы явные и тайные пружины этого процесса. Чтобы он шел непрерывно, через молочную железу коровы каждую минуту должно проходить три с половиной литра крови (в сутки — пять тонн!). Специальные клетки железы «отжимают» из крови все молочные компоненты и по протокам подают готовый продукт в «цистерну» — у коровы она называется выменем. А тут уже либо теленок губами, либо доярка руками, либо машина с вакуумными пульсирующими трубками отсасывает молоко.

Избыток его в «цистерне» доставляет коровам страданье. Рассказывают, что во время войны в селеньях, брошенных людьми, коровы бегали за солдатами — подоите!

Скучно в городе без коровы.

* * *

Механизм выделения молока у разных животных во многом сходен: железа — протоки — соски. Но китенку в воде сосать молоко трудно. Оно впрыскивается ему в рот под давлением. А есть животные, у которых сосков вовсе нет.

К ним относятся яйцекладущие млекопитающие — утконос и ехидна. Вылупившись из яйца, утконосик кормится молоком, стекающим по волоскам с разных местживота матери. Сосков тут нет. У этих животных мы наблюдаем законсервированную раннюю стадию эволюции млекопитающих. Скорее всего, у многих животных выделение молока проходило вначале похожим путем. По рудиментам (соски у мужских особей, включая и млекопитающего — человека) можно судить, что когда-то детенышей молоком могли кормить и самцы. Пословица «От быка молока не дождешься» в ветхозаветные времена эволюции родиться бы не могла.

Человек не мог оставить без внимания этот ценнейший продукт. Но живая «фабрика молока» требует много вниманья. Корову надо пасти, готовить ей на зиму сено, убирать навоз, доить. На протяжении веков все это было само собой разумеющимся делом. А нельзя ли, проведав тайны образования молока в живом организме, построить некую «искусственную корову» — химическое предприятие, на котором в одном конце цеха поглощался бы корм, а в другом этот корм, пройдя по трубам, котлам и фильтрам и претерпев множество тонких химических превращений, изливался бы белой жидкостью — молоком? Теоретически задача эта представлялась вполне выполнимой. Обнадеживала и практика. В 70-х годах в Англии и Германии были созданы установки, на которых растительные продукты превращались в молоко, неотличимое по виду от натурального. Вкус у него был, правда, несколько иной, но вполне приятный, приемлемый. С этим согласились и специалисты-диетологи, и просто едоки, которым давали продукт попробовать.

Несколько лет раздавался колокольный звон-радость — «молочная проблема разрешена»! Фабрики искусственного молока готовились построить в Индии, Англии, Германии. Но случилось, кажется, то же самое, что и у нас с искусственной осетровой икрой. Продукт походил на икру, но все-таки ею не был. Обнаружилось: для производства искусственного молока нужна не только картофельная ботва или сено, из которых организм коровы ухитряется делать полноценное молоко, но и дорогостоящий арахис. И не стало «машинное молоко» полноценным целебным продуктом. Разговоры о нем поутихли.

* * *

Варианты высокопродуктивного корма для малышей есть не только у млекопитающих. Как известно, не существует птичьего молока, но голуби и антарктические пингвины кормят своих детенышей отрыжкой, напоминающей творожную массу. Одна из рыб (дискус), живущая в Амазонке, кормит мальков желтой питательной слизью своего тела. Когда мамина порция корма съедена, малыши устремляются к папе и так вырастают на неком подобии молока. Вариант высокопитательной пищи давно обнаружен в улье. Матку рабочие пчелы кормят продуктом, который зовется пчелиным молоком (апилак). Без него матка не могла бы «червить» — откладывать в день до двух тысяч яичек, превышающих весом тело насекомого-матери.

Все живое высшего класса проходит стадию «молокососа». Тюлени кормят детенышей всего две недели. У человека этот период во много раз более долгий. Я помню деревенского пятилетнего малыша, уже понимавшего неловкость просьбы и тянувшего за кофту мать в укромное место — «дай сиси!». А на Аляске мне рассказали: эскимоски в прошлом кормили детвору грудью до пятнадцати лет.

Кровь с молоком! — говорим мы, глядя на здоровое лицо человека. Африканские масаи (сам наблюдал) лучшей едой и напитком считают коктейль из крови и молока. У бычка из яремной вены берется кровь и тут же в калебасе — посуде из тыквы — смешивается с парным молоком.

Европейца этот напиток вряд ли прельстит, но в еде ведь очень большую роль играют привычки и предрассудки. Китайцы в прошлом питали к молоку отвращенье, тогда как у многих народов молоко ценилось извечно. В Непале даже помазание на царство совершалось молоком, сметаной и творогом. И у разных народов таинственное скопление звезд на небе называется одинаково — Млечный (то есть молочный) Путь.

Фото В. Пескова и из архива автора.  25 марта 1994 г.

 

О курах и деньгах

(Окно в природу)

Веселых случаев, всякого рода занятных историй, связанных с живой природой, в копилке «Окна» немало. Вот, например, папка с надписью «Небылицы». В ней вырезки из газет и журналов с явными заблуждениями, смешными преувеличениями и наивной уверенностью, например, что существует не только снежный человек, но и русалки.

Вот папка с надписью «Всякая всячина». Все тут подлинное, не вызывающее сомнений, подтвержденное снимками, но больно уж много всего и слишком пестро. Например, любопытнейший факт: когда в Альпах пробили туннель, соединивший Италию с Францией, перелетные птицы — скворцы, малиновки, дикие голуби, ласточки, — сокращая путь над горами, стали пользоваться туннелем. Или явление, похожее на первоапрельскую шутку, однако подлинное, тщательно исследованное учеными. Горностай оплодотворяет только что появившихся на свет детенышей, находя гнездо их по запаху матери.

Зародыши в организме малюток «дремлют» до той поры, пока самочки станут взрослыми. Китенок на жирном материнском молоке прибавляет в весе на сто килограммов в сутки. И так далее — в полном смысле всякая всячина, пестрая, не объединенная какой-нибудь темой.

А нельзя ли припомнить занятные, но суженные в некое руслице факты, привлекательные настолько, чтобы их можно было с интересом прочесть не только на сон грядущий, не только в электричке, но даже так вот — сидя на ослике?

Возьмем ходовое нынче слово «деньги». Кажется, что может быть далее от Природы! Но откуда выражение «денег — куры не клюют»? Могут ли куры в самом деле клевать деньги?

Могут. И об этом знают немало хозяек, потрошивших куриные тушки на кухне. В желудке у птиц находят крупный песок, камешки и нередко монеты. В детстве, помню, мама показала мне стертый гривенник из желудка петуха.

Иногда о таких случаях пишут газеты. Вот небольшая заметка двадцатилетней давности.

«В селе Долматове Курганской области у пенсионеров Смирновых в желудке курицы, предназначенной для лапши, обнаружили целый клад — восемнадцать истершихся — еле видно орла и решку — монет». Иногда в желудке у птицы находили и драгоценные камешки. Все это птицам, зубов не имеющим, надо для перетирания пищи.

Кто видел большие медные монеты двух прошлых веков, догадывается, что не в то время родилась поговорка насчет денег и кур. Родилась она раньше. Когда-то на Руси роль денег выполняли беличьи шкурки. Легко представить, каких размеров кошель был нужен идущему на базар. И потому самоценную шкурку скоро вытеснили ее символы — ушки от шкурки. Потом даже ушки стали делить. Кое-кто слышал, наверно: была в ходу денежка под названьем полушка. Это не что иное, как половина ушка от шкурки.

Кожаные деньги куры вряд ли клевали. Но вот при Иване IV Грозном стали чеканить деньги из серебра — мелкие, похожие на расплющенную горошину монетки с изображением всадника с копьем. Называть их стали «колейками». Отправляясь на базар, щепотку серебряных «копеек» обыкновенно клали за щеку, и продавец, получив деньги, тоже их прятал в столь же надежное место. Конечно, «копейки» терялись. И, надо думать, серебряные эти чешуйки очень охотно клевали куры. Вот тогда, скорее всего, родилась знаменитая поговорка.

Она отражает закономерность. А вот забавные случаи с деньгами уже бумажными.

Жители улицы Красноармейской в Кривом Роге стали однажды свидетелями занятной сцены. Из скворечника, стоявшего возле уличного забора, птицы деловито стали вышвыривать деньги. На улицу сыпались десятки и пятерки. Соседи Николая Коваленко, лихорадочно собиравшего эти дары, не понимали, в чем дело. Оказалось, Николай накануне обчистил родственницу и спрятал деньги в скворечнике.

А птицам клад не понравился. Любопытно, происходило это осенью, когда скворцы навещают свои жилища перед отлетом на юг.

А вот недавнее сообщенье в «Известиях». Житель Кзыл-Орды, не доверяя деньги банкам и кассам (кто им сейчас доверяет?!), хранил свои сбереженья в сарае. Решив однажды проверить наличие капитала, хозяин обнаружил в коробке труху. Деньги — девяносто пять тысяч — сожрали мыши. Известен случай, когда ассигнациями выстилали свои убежища крысы. В гнезде аиста я обнаружил однажды линялую трехрублевку.

А возвращаясь к деньгам металлическим, стоит вспомнить рассказ, который я записал в американском Парке Секвой. Когда этот парк-заповедник был учрежден, его посетили два известных биолога — профессор Уолтер Дин и профессор Уолтер Фрой. Расположившись заночевать под пологом леса, Уолтер Дин рядом со спальным мешком положил в шляпу очки и три монеты в несколько долларов. Утром, заглянув в шляпу, профессор обнаружил в ней лишь ошметок навоза с конной тропы. Профессор обвинил друга в неумной шутке. Но тот решительно заявил, что это дело не его рук. Но чьих же? Воришку обнаружили вечером, когда возвращались к ночлегу. На глазах у людей из палатки с вилкой в зубах убегала древесная, похожая на белку крыса. Разыскав нору воришки, биологи обнаружили в ней ночную пропажу.

Воришек, любящих разного рода сверкающие вещицы, в природе довольно много. На Аляске в национальном парке Денали сойка (прозвище птицы — «пикниковый воришка») прямо из-под рук у меня увела пинцетик, которым я приготовился вынуть из пальца занозу.

Всем известна такая вороватость сорок и ворон.

А вот случай, в основе которого — иные повадки. Запорожец Анатолий Ткачук ловил спиннингом рыбу в Днепре. В один из забросов с руки у него соскочил браслетик с часами. Огорчение от потери скрашено было рыбацкой удачей — поймал Анатолий огромную щуку.

Представим теперь удивление парня, когда дома, начав потрошить рыбу, обнаружил он в щуке свою браслетку с часами. (Хвала московскому часовому заводу — часики тикали!)

Занятный случай, но чуда тут нет. Игру блесны хищники принимают за трепыхание рыбки. Шедший ко дну браслет соблазнил щуку. Впечатляет совпаденье — она же попалась и на крючок. Но и тут чуда нет. Щуки живут оседло. Известны случаи: оторвав одну блесну, хищница тут же хватала другую. И в заключение об акулах. Желудки этих прожорливых хищников приносят куда больше сюрпризов, чем куры и щуки. Акула всегда голодна и глотает все что попало. То, что не может желудок переварить, остается в нем без видимого вреда для хозяйки. В утробах акул находили часы, монеты, очки, банки консервов, кастрюли, бутылки, кортики в ножнах, гвозди, почтовые посылки. Однажды обнаружили даже помятую пишущую машинку. Во время Второй мировой войны в желудках акул находили пряжки матросских ремней, револьверы, ручные гранаты.

В одной из книг о войне я прочел: «В брюхе акулы американские моряки обнаружили капсулу с ключом от шифра, которым пользовались японцы».

В сравнении с этими находками стертый гривенник, обнаруженный в потрохах курицы, — сенсация маленькая. И все же, я помню, с большим интересом разглядывал эту монетку, не понимая, зачем это куры глотают деньги и камни.

  Фото из архива  В. Пескова . 1–4 апреля 1994 г.

 

За кулисами лесной сцены

(Окно в природу)

Думаю, всем интересно узнать, как сделан этот вот снимок — «Идут купаться». Был жаркий день. Все мы — режиссер, оператор, фотограф, дрессировщик и два медвежонка — устали. Оператор сказал: «Стоп, камера! Пойдемте купаться!»

И мы пошли к речке. Медвежата с удовольствием ковыляли на задних лапах, не расставаясь с людьми. Но, увидев воду, они вырвались и, как два футбольных мяча, скатились в нее с бережка. Минут двадцать, остывая возле воды, мы наблюдали возню медвежат, подымавших фонтаны брызг. А потом вместе с ними делали то же самое.

Где это было?

Сразу после войны во Владимирской области близ городка Петушки в лесной болотистой зоне был создан необычный зверинец. Его обитателям предстояло сниматься в фильмах. Создавал зообазу фронтовик-разведчик, зоолог и опытный охотник Георгий Георгиевич Шубин. Он был тут хозяйственником и дрессировщиком.

Для содержанья зверей под Петушками завели огороды, держали корову, коз, получали со скотобойни свежее мясо. Забота и хорошее питание были необходимы, поскольку большинство животных попадали сюда малышами. Их воспитывали, приучали к присутствию человека и дрессировали так, чтобы перед камерой они вели себя в соответствии со сценарием фильма.

Люди старшего поколения помнят превосходные, обошедшие экраны мира фильмы о нашей природе. Их делали режиссеры Александр Згуриди, Борис Долин, Агаси Бабаян, операторы Нина Юрушкина, Анатолий Казнин, Эдуард Эзов. Все сейчас — старики, а иных уже нет. Но имена их остались в титрах фильмов, которые время от времени появляются на телеканалах.

В тени всегда оставались дрессировщики. Но именно их усилиями достигался эффект естественного поведения животных в кадре.

Мастерами в этой работе были Георгий Шубин и Анатолий Жадан. Они хорошо знали законы поведения животных, знали границы возможного, преступать которые при съемках было нельзя.

Съемки часто велись в окрестностях зообазы, но со своими питомцами Жадан и Шубин выезжали в тайгу, в пустыню, на океанские побережья. Был ли в этой работе риск? Был. Шубин при съемке, например, нападенья волков на оленя мог подойти и отнять у голодных зверей добычу. И волки поджимали хвосты, признавая верховодство в стае за человеком, их воспитавшим. Но и при таких отношениях надо было уважать все тонкости поведенья животных.

Однажды беременная волчица Машка, у которой Шубин выщипывал шерстку возле сосков, чем-то была разгневана — по характерному сигналу волчицы на дрессировщика бросился волк Лобан и так отделал его, что, навестив друга в больнице, я увидел на койке человека в бинтах, походившего на шелковичный кокон.

Карьера волка-артиста на этом закончилась — Лобана пристроили в зоопарк. А Шубин, выбравшись из больницы, сразу вернулся к своим питомцам. И они, включая волчицу Машку, облизывали ему лицо, по-прежнему признавая главенство в стае.

После съемок идут купаться.

* * *

Анатолию Макаровичу Жадану пришлось однажды при мне решать задачу, предусмотренную сценарием. Надо было снять эпизод: косуля попала в ловчую яму, освобожденная человеком, она должна была выглядеть обессиленной. Как это сделать без вреда для резвой кинозвезды? Опытный зоолог знал способ. Небольшая клизма из алкоголя сделала свое дело — вынутая из ямы косуля на трясущихся ногах пошла к ручью и припала к воде.

Многих лесных артистов я хорошо знал. Вот с этими медвежатами, помню, мы кувыркались на лугу так, что от моей рубашки остались клочья. Подолгу я простаивал возле вольера с рысью. Она лежала невозмутимым, спокойным сфинксом. А на спине «сфинкса», как на матрасе, нежились четыре-пять кошек, для этого удовольствия проникавших в вольер, — родня! А с Георгием Георгиевичем Шубиным мы наблюдали однажды сорок, подлетавших к клетке, где обретались сороки-невольницы.

Чем занималась эта родня? Оказалось, птицы, состоявшие на хорошем довольствии в клетке, в зимний морозный день через сетку — из клюва в клюв! — давали мясо оголодавшим вольным подругам.

На базе жил грач, которого я, забавляясь, угощал сухарями. И всегда этот грач с подбитым крылом вел себя одинаково — через весь большой двор он шествовал к плошке с водой, размачивал в ней сухарь и принимался за трапезу. Тут дрессировки не было, все врановые — грачи, сороки, галки, вороны и вороны — до таких действий доходят своим умом.

Было на зообазе много разных животных. Часть из них заводили под какой-нибудь фильм. Но были тут ветераны, для которых в каждом фильме находилась хотя бы эпизодическая роль. В их числе был общий любимец Филька, недавно умерший от старости. Его не надо было дрессировать, роль его была всегда одинакова: филин таращил глаза и крутил головой, как бы удивляясь происходящему в тайниках леса.

На главные роли, как в хорошем театре, в фильме надо иметь дублеров. Во-первых, потому, что с «примадонной» на съемках может что-то случиться, и, во-вторых, одно животное не в состоянии выполнить все, что хотят сценаристы и режиссеры. Джой Адамсон, рассказывая, как снимался в Африке фильм «Рожденная свободной», назвала шесть исполнителей главной роли — львицы Эльзы. Одна львица смело входила в дом, другая в отличие от всех остальных безбоязненно ездила на крыше автомобиля, третья умела мастерски открывать двери. Все шесть животных были задействованы в фильме, а зрители принимали их всех за одну львицу Эльзу.

* * *

В одном из лучших фильмов, сделанных в Петушках («Тропой бескорыстной любви»), рассказывалось о судьбе маленькой рыси, выросшей в большого красивого зверя. На эту роль были взяты два рысенка из одного помета. Оба выросли в доме у дрессировщика, были к нему очень привязаны. Снимали их прямо в лесу без ограды. Но животные, как и люди, бывают умны, талантливы, а бывают и туповаты. Самочка в избранной паре была гением, а самец таковым не был. Потому самочка, нарабатывая опыт, все время снималась, а рысенок находил удовольствие в наблюдении за сороками. Но вот однажды умная героиня наполовину готового фильма решила, что куда интересней возни перед камерой экскурсия в лес. Она не побежала, а тихо пошла на огромных и мягких лапах-подушках. «Кунак! Кунак!» — звал дрессировщик. Но рысь как будто не слышала привычного голоса. Так и ушла. Судьба ее неизвестна. А вторую половину фильма пришлось снимать с ленивым, нелюбопытным дублером.

«Полгода мучились над тем, что беглянка могла бы сыграть в две недели», — рассказывает оператор Анатолий Казнин.

Возможно, с рысью как-то неверно повел себя дрессировщик. В похожей ситуации, когда в бега от камеры устремилась вполне ручная группа волков, дрессировщик Шубин скомандовал: «Съемки остановить! Всем молчать!

Повернуться спиной к волкам и идти!» И что же, странный прием сработал. Воспитанные в неволе волки испугались своей свободы, решили, что брошены, и вернулись все разом.

Волки в «лесном театре» всегда были на главных ролях. Спрос на них — не только в природоведческих фильмах. Эпизоды для некоторых художественных фильмов снимались под Петушками, либо волков возили на съемку в нужное место. Помните в фильме «Война и мир» охоту с борзыми на волка? Помните печальные глаза во весь экран — пойманный волк? Эту роль исполнял знаменитый, позже покусавший дрессировщика, матерый, сильный Лобан.

Нужность и популярность зоологической базы столь была велика, что министр железнодорожного транспорта по просьбе киношников сделал прямо против нее платформу Леоново, где и поныне делают остановку электрички, идущие в Петушки и Владимир.

* * *

И теперь нота грустная. Замерла, почти умерла московская студия научно-популярных фильмов — безденежье, нерентабельность некогда очень нужной людям продукции. Простаивают цехи, уходят в «творческие» (безденежные) отпуска люди. Но если съемочная аппаратура хлеба не просит, то один из цехов студии не может без него жить, этот «цех» — петушинская зообаза, «лесной театр». В газетах промелькнула даже заметка: «Зверей скрепя сердце придется перестрелять».

На днях, встревоженный, я побывал в Петушках. Все как будто по-прежнему. У входа гавкает постаревший кобель Туман. Из клетки напротив вторит ему от скуки научившийся лаять орел. Над местом, где кормят волков, летают сороки. За изгородью торчат оленьи рога. Молодая женщина-дрессировщица Татьяна Яркина вышла навстречу гостю с великолепной, выросшей в доме у нее рысью. Зверь потерся о мою ногу, аппетитно зевнул и, пока мы с Татьяной Юрьевной тихо беседовали, ходил по лесному загону, прислушиваясь к новым для рыси весенним звукам.

«Нет, никого пристреливать не собираемся. Это просто немыслимо. Все животные для нас — как дети, выросли на руках, — вслух размышляет дрессировщица и директор «живого цеха», работающая тут уже более десяти лет. — Нет, будем держаться…»

Но только на этой помощи «живому цеху» висящей на волоске студии не продержаться. А так хочется, так важно, чтобы студия выжила и чтобы выжили четвероногие кинозвезды, помогающие нам познавать Природу. Татьяне Юрьевне я обещал посильную поддержку «Фонда помощи зоопаркам». Но, может быть, кто-то найдет возможность напрямую помочь терпящим бедствие?

Всех, кто откликнется, просим об этом сообщить в «Комсомолку». Давайте все вместе поможем выжить маленькому, но важному очагу нашей культуры. Ни один выстрел отчаяния не должен прозвучать в Петушках!

Татьяна Юрьевна Яркина с новой кинозвездой.

Фото автора.  8-11 апреля 1994 г.

 

Кто кого?

(Окно в природу)

— Бвана (господин), как ты думаешь, кто король джунглей?

— Стоило ли об этом спрашивать. Ты же знаешь, что лев…

Это разговор у костра из книги об охоте на диких зверей. Разговор этот почти всегда возникает и когда беседуешь с ребятишками. Обязательно спросят: а кто сильнее всех?

Лев — царь зверей, говорят издавна. В самом деле, кажется, нет ему равных и в силе, и в гордой осанке. Но в Африке я наблюдал, как лев трусливо уступил дорогу слону, уверенно шедшему по каким-то своим делам. Лев может напасть на слоненка, но хорошо знает, что надо бояться бивней, хобота и мощных ног слона взрослого, способного даже «царя зверей» буквально втереть в землю. Но есть слабое место и у слона — хобот. Инструмент этот нежен, его легко повредить. Хобот слон бережет. А если теряет, то вместе с ним теряет и жизнь. Ведь хоботом он отправляет в рот пищу и воду. Без хобота — такие случаи наблюдали — слон начинает пастись на коленях и скоро превращается в скелет. Два силача столкновения стараются избежать. Но дорогу непременно уступит лев.

В природе, где хищник и жертва связаны одной веревочкой выживанья, действует много разных законов. Основной из них: погибает, как правило, ослабевший, больной, утерявший бдительность. С другой стороны, и хищник-охотник постоянно должен быть в форме, ибо жертве природа дает рога для отпора, быстрые ноги, быстрые крылья, изощренную маскировку. Тонкое равновесие помогает выживать той и другой стороне. Причем жертва хорошо чувствует, когда надо бояться, а когда можно врага даже и подразнить. Там же, в Африке, приходилось наблюдать, как антилопы импалы демонстративно резвились на глазах отягощенного пищей льва. Они хорошо понимали, что лев, и без того бегун не из сильных, в этот момент им совершенно не страшен.

Есть у хищников специализация. Лиса будет преследовать зайца, рысь же — караулить добычу, забравшись на дерево, она терпеливо дождется, когда заяц пробежит мимо, и обрушится на него из засады.

По-разному ведут себя ближайшие африканские родственники — леопард и гепард. Лучший из всех бегунов гепард в мгновенье ока настигает добычу. Леопард же, как и рысь, предпочитает охотиться из засады… И, кажется, нет в природе умельца маскироваться лучше, чем эта пятнистая кошка.

* * *

Кое-кто охотится стаей — одни в засаде, другие гонят. Волки — характерный пример. А индийские красные волки, похожие на некрупных собак, в гонке за антилопами меняют друг друга. Жертва часто бежит по некоему кругу, держась своей территории, и охотники этим пользуются, один устал — его меняет другой. И жертва изнемогает.

О специализации хищников и приемах защиты их жертв можно рассказывать много.

А что происходит, когда пути сильных, избегающих столкновения животных все же пересекаются, когда голод, раздражение или иные причины заставляют их пустить в дело когти и зубы? Тут много любопытных историй.

На Дальнем Востоке бок о бок живут два зверя — медведь и тигр. Обоим, как говорится, палец в зубы не клади. И ни один из них без нужды беспокоить другого и не подумает. Но лет двадцать назад мне подарили снимок: на снегу, как гильотиной обрубленная, голова тигра. По следам охотники восстановили картину жестокой схватки, из которой победителем вышел медведь, сожравший противника. Какая причина заставила двух властелинов тайги схватиться?

И можно ли сделать вывод, что исход таких столкновений всегда одинаков? Вряд ли. Никто не знает, в каком состоянии был тигр и что заставило его нападать или принять по необходимости бой. Такие случаи окружены тайной.

Но вот история, у которой были свидетели, причем с кинокамерой. Нареш Бэди, с которым я познакомился в Дели, показал редкие кадры, снятые из засидки на дереве около водопоя.

В жаркое время, когда температура в джунглях достигает сорока с лишним градусов, все живое стремится к воде. И вот из-за очень удобного места для нападенья возникла ссора между тигром и леопардом. Силы у этих кошек неравные. Леопард не должен был лезть на рожон.

У животных, так же как у людей, есть характеры сумасбродные. Несколько раз Нареш с братом слышали запугивающее рычание кошек. И однажды, почти уже в сумерки, выведенный из себя тигр бросился на строптивца. Кинокамера запечатлела великолепный прыжок тигра в желтые заросли, а лента магнитофона засвидетельствовала драматическую грызню. И утром прямо на камеру вышел победитель с жертвой в зубах. Вот он на снимке, свидетельствующем: у родни случаются поединки.

По мнению Нареша, в индийских джунглях независимей всех держатся дикие буйволы. Было немало случаев, когда буйволы не убегали, а смело выступали навстречу тиграм и побеждали.

Слоны индийские несколько мельче африканских собратьев. Не у всех из них есть бивни. Но сила этого великана уважается в здешних лесах. Все же изредка столкновения возникают, противники у слонов — либо тигр, либо вздорные по характеру и безрассудные по храбрости носороги. Побеждает обычно слон. Но вот случай, обошедший газеты в ту осень, когда мы с Нарешем возле экрана обсуждали повадки обитателей джунглей. Жители деревни Кхеджури (штат Орисса) обнаружили погибших в поединке слона и тигра. Считают, что тигру в заповеднике Симилипал не понравился зашедший на его территорию слон-одиночка. Неизвестно, как долго длилась схватка, но, судя по рваным ранам на хоботе, слон истек кровью. А тигра нашли придавленным рухнувшей четырехтонной массой.

Малый большому в поединках иногда может противостоять, только объединившись с собратьями. На сельском дворе в Ростовской области я наблюдал, как два маленьких петушка бентамской породы объединились против здорового деспота — огромного, как будто из бронзы отлитого, петуха. И что же? Одолевали!

Африканские бабуины как огня боятся леопарда, но лишь в одиночку. А в стае они сами страшны желтой кошке. И если для смелого леопарда бабуин — лакомая добыча, то обезьяны (клыки у них тоже большие!) довольствуются бурной радостью при виде растерзанного врага.

Дружной и агрессивной ватагой некрупные птицы повергают в бегство большого и опасного для одиночек хищника. Так, совы не рискуют днем оказаться на видном месте — возле них сейчас же закружится негодующий хоровод мелкоты. Вороны, часто попадающие ястребу-тетеревятнику, объединившись, гонят разбойника прочь. Или вот, посмотрите на снимок, сделанный на Аляске, ворона (на Аляске вороны — черные) смело атакует местного великана — орлана-белохвоста. Но этой смелости есть причина — орлан вторгся на гнездовый участок вороны.

Три фактора сообщают отвагу животным и позволяют одолеть им или хотя бы прогнать противника более сильного: защита своей территории (дома стены помогают!), защита законной добычи (попытайтесь отнять у кошки пойманного воробья или мышку) и защита потомства — смертельно опасно оказаться между матерью и медвежатами, между лосихою и лосенком, вблизи тигрят.

Ворон атакует орла.

* * *

Есть и смешные истории, когда великаны испытывают панический страх перед существом очень маленьким. У меня есть снимок, слоны в зоопарке жмутся в угол и оглядываются на ежа — знают: колется. А в Африке страх на многих может нагнать муравей из рода муравьев странствующих. Надо видеть, что это такое. Мой друг Михаил Домогацких, когда в Танзании мы прокрадывались с фотокамерами к слонам, вдруг лихорадочно стал срывать с себя одежду. Оказалось, под штанину ему забрался и «огненно» укусил его муравей.

Слоны, если такой муравей залезет в хобот, приходят в неистовство, колотят хоботом по деревьям. Похоже ведут себя и другие животные.

Вот уж действительно, большого осилил маленький.

  Фото из архива  В. Пескова . 15–18 апреля 1994 г.

 

Свидание у Селигера

(Окно в природу)

Болотистый лес, заполненный хмарью тумана, капель с жидкого сосняка, хлюпанье снега с водой под ногами — самая середина апреля у Селигера, время глухариных токов… И вот они, характерные звуки — «тк! тк!..», а следом «точенье», заставляющее замереть сердце. На кроме болота виден и сам бормотун. Черный. Хвост веером. Брови красного бархата. Он то затихает, прислушиваясь, то с генеральской важностью ступает по снегу, и вдруг побежал — резво атакует кого-то… Все дальнейшее непосвященному показалось бы сказкой. Глухарь устремился к линялой палатке, возле которой на пнях сидят двое людей. Глухарю бы их испугаться, а он вроде как напоказ — кругом, кругом пошел по снегу, прямо под ноги сидящим.

* * *

Год назад мы рассказывали о глухарях, живущих почти что в центре Москвы во дворе Кирпичевых — отца-орнитолога и сына-охотоведа. Рассказано было о муках и радостях дела, не приносящего денег, но крайне важного, если помнить, что жизнь рано или поздно станет с головы на ноги и обретут ценность простые и вечные ее проявленья.

Глухарь — одна из веточек зеленой и пышной кроны дерева жизни. Птица эта куда более древняя на земле, чем всюду ныне царствующий человек. Но депрессии, как сказал бы ученый, глухариный мир пока не повержен. Глухари процветают, где люди не досаждают этой крайне чувствительной к беспокойству птице. Таких мест на земле, однако, все меньше и меньше.

Зоны обитания лесного крылатого великана сужаются. И важно возродить глухаря там, где он когда-то был птицей обычной. Еще заманчивей вывести птицу, не слишком чувствительную к присутствию человека. Задача оказалась далеко не простой, и многие, взявшись ее решать, отступились. Сергей Кирпичев не отступил сам и вырастил наследника — сына, с малолетства разделявшего с отцом муки и радости пионерского дела.

В прошлый раз мы рассказывали, как живут выращенные Кирпичевыми птицы на московском дворе, как появляются они из яиц в инкубаторе («ноу-хау» Кирпичевых), как их «пасут»-воспитывают на глухих болотах у Селигера. Очередной этап работы — попытка не шарахающихся при появлении человека птиц «вписать» в природу в самый ответственный момент для глухариной жизни — в период тока. Для всего этого еще в марте отец с сыном по снегу вывезли глухарей в относительно малодоступный район Волговерховья. Натянули между деревьев сетки вольер, поставили палатку для наблюдений. Но у молодого Кирпичева родилась дочка. На время он отлучился в Москву, оставив отца в лесу одного с глухарями.

И вот мы вместе с молодым папой бредем по заболоченному, залитому водой апрельскому лесу. Кто ходил в это время к глухариным местам, знает все тяготы этих передвижений — ставишь ногу в след идущего впереди человека, а в нем, как в кувшине, коричневая вода. Время от времени воду надо выливать из сапог. Портянки не меняем, выжимаем — и снова на ногу.

Но сколько радости в мокром апрельском лесу! Оттаяли, оказались на виду следы глухариных ночлегов. Где-то невидимы трубят журавли. Вблизи от родового гнезда, на сосне, видим, как уже прилетевшие скопы сгоняют ворона — загодя протестуют против присутствия тут разбойника. Заполненный водой след рыси. Но можно увидеть и след медведя. Медведи тут есть.

Семикилометровый путь по лесному болоту кажется нескончаемым. Хватаем с набухших почек перезимовавшие ягодки клюквы и переставляем, переставляем онемевшие от мокроты в сапогах ноги… Но вот он, запах дымка. Видим палатку и слышим токование глухарей. А через две минуты обнимаемся с небритым, пропахшим лесом и дымом, похожим на лешего (но в берете!) Кирпичевым-старшим. Разговор шепотом: «Как дела?» «Все по плану».

* * *

Глухари на току обжились. И, казалось бы, выпусти их из-под сетки, сейчас же скроются с глаз. Нет, к месту они привязаны, не улетают, а если выпустить двух или всех четырех сразу, начинаются жаркие петушиные драки, драки такие, что одного из бойцов Кирпичев-старший спасает, схватив его на руки.

В январе я видел всю компанию глухарей в одном не слишком просторном вольере, сидели бок о бок — братское дружелюбие. А март и апрель сделали птиц яростными соперниками.

Запал схватиться хоть с кем-нибудь распространяется даже и на людей. Один из глухарей делает круги возле нашей стоянки. И что интересно, Кирпичева-старшего он принимает за самку и лишь кружится, распустив крылья, а Кирпичева-сына глухари почему-то считают соперником, и Саша вынужден сидеть тихосмирно. Иначе быть синякам от мощного клюва.

Чтобы утвердить свою роль, Кирпичев-старший изображает руками трепыхание крыльев самки.

Для глухаря-ухажера на току это ключевой раздражитель, сигнал к спариванию. Любопытно, что даже имитация этого сигнала действует безотказно.

Весенний ток — кульминационная точка в лесном житье-бытье глухарей. Самцы, слетевшись на ток, на рассвете издают турнирные бормотанья, оглушая себя настолько, что охотники уже тысячи лет пользуются этим, подбираясь к охваченным страстью птицам на выстрел.

С деревьев возбужденные петухи слетают на землю для турниров на глазах у смирно сидящих неприметных сереньких самок. Петухи в азарте бдительность притупляют, но самки настороже, чуть опасность (близость человека, рыси, лисицы, куницы) — негромкое квохтанье, и весь хоровод глухарей улетает.

Турнир проходит по древним правилам: бородатые, краснобровые ухажеры ходят гоголем, приспустив крылья, в азарте подпрыгивают вверх и схватываются так, что, не будь на шее у них мускулистой брони, наносили бы друг другу смертельные раны. Но все кончается миром — выявленьем достойных продолжить род. Как самки это определяют, от человеческого глаза ускользает. Но как-то определяют. Кирпичев-старший, много раз наблюдавший тока, рассказывает: «К избранному глухарки устремляются в очередь, и он ведет себя, как неутомимый султан. Другим же иногда приходится лишь поправлять истрепанные перья».

Покрытая самочка на току уже не появится. Где-нибудь поблизости несколько дней она будет искать подходящее для гнезда место. И наконец на сухой гриве возле ствола сосны в лесной ветоши она выроет ямку и положит в нее яйцо. Через несколько дней — второе.

Потом яйца будут ложиться в гнездо ежедневно. (В отличие от дворовой курицы глухарке для гнездовой кладки довольно одного свидания с петухом.) Улетая кормиться, глухарка накроет кладку старой хвоей и мелкими ветками. Делает она это, скорее всего, чтобы яйца не охлаждались. Когда потеплеет, кладка уже не покрывается ветошью. Окраской яйца сливаются с окружающим фоном, пройдешь — не заметишь.

Глухарята вылупляются на двадцать пятый день насиживания, и самка, дав им обсохнуть, сразу уводит в большую жизнь. Поведенье молодняка до поры, когда он встает уже на крыло, регулируется материнским голосом: «Замереть!», «Ко мне!», «Есть пища!».

Однажды вблизи Оки, проезжая по лесной тропе на велосипеде, я спугнул глухарку с уже ставшей на крыло ребятней. Мать перелетела на правую сторону от тропы, а глухарята остались в желтых папоротниках слева. На настойчивый призыв матери уже почти взрослые птицы одна за другой пролетели прямо над моей головой, оставив ощущенье сказочного события…

А зарождается глухариная жизнь на току. Сюда и прилетит потом молодняк. Самочки уже на первом году готовы к играм. Молодые же петухи со стороны наблюдают, набираются опыта.

Для Кирпичевых важно проследить поведение городских питомцев на природном ристалище — как токуют, привлекают ли к себе внимание самок, будут ли спариваться, выдержат ли конкуренцию соперников-дикарей? (Они тоже токуют тут, по соседству.) Все это требует пристального и осторожного наблюдения. И группе людей вблизи тока долго оставаться нельзя. Сдав вахту сыну и сделав важные распоряжения, Кирпичев-старший манит меня к костерку в глубине леса. Опорожняем чайник и тихо прощаемся с Александром, которому жить тут отшельником еще с полмесяца.

* * *

Дорога обратная с тока была еще труднее, чем днем. К деревушке, светившейся пятью окнами, мы, с трудом различая следы на снегу, вышли уже в темноте. Долго кричали, вызывая проводника дядю Мишу. (Он, ожидаючи нас, прикорнул.) Пришлось жечь смолье в надежде, что кто-то увидит огонь за разливом реки.

Трещали на костре сосновые щепки, кричала в мокром лесу неясыть и волнующе бормотали, журчали, лились в темноте апрельские талые воды.

Наконец послышалось с того берега: «Еду, еду!» На дощатом корытце, служащем дяде Мише лодкой, мы переправились в деревеньку. И, выпив трехлитровую посудину молока, свалились в постель как подстреленные. После полуночи я, однако, почему-то проснулся с мыслью о глухарях. У них в этот час начиналась предрассветная брачная перекличка.

  Фото автора . 22–25 апреля 1994 г.

 

Нить длиною в пять тысяч лет

(Окно в природу)

На промышленной выставке в Дели я увидел странное деревце, увешанное плодами, напоминавшими чуть вытянутое куриное яйцо. Оказалось, сухое деревце для привлечения посетителей украсили шелковичными коконами.

Я поразился размерам коконов, в Узбекистане видел их совсем небольшими. «Дикая форма», — ответил усатый индиец в чалме и, видя заинтересованность, показал мне коконы небольшие, показал и шелковичных червей, яростно поедавших зеленые листья тутовника. На память шелковод подарил мне гроздь коконов: «Храните в тепле. Через две недели из них появятся бабочки-шелкопряда».

Я благополучно привез подарок в Москву, подвесил мешочек с коконами в ванной комнате и однажды утром на полотенце обнаружил довольно крупную, мохнатую, коричневатую бабочку с зеркальцами глазков на крыльях. Бабочку я поснимал так и сяк. К сожаленью, на этом жизненное ее предназначение кончилось-однажды, вернувшись с работы, я нашел ее высохшей. При естественном ходе явлений бабочка нашла бы себе кавалера, отложила бы несколько сотен яичек (грен), а из них появились бы крошечные червячки, которых надо было бы кормить тутовыми листьями. Набрав вес, в десять тысяч раз превышающий первоначальный, и четыре раза перелиняв, червяки-гусеницы стали бы обматывать себя шелком — тончайшей нитью, представляющей собою не что иное, как застывшую слюну гусеницы. Если кокон, размочив его предварительно в горячей воде, размотать, нить протянется на расстояние более километра. Дорогие шелковые полотна сотканы из этих тончайших нитей. Первыми догадались получать шелк китайцы, приручив бабочку-шелкопряда.

Коконы шелкопряда.

* * *

Конфуций в своей «Книге книг» упоминает, что китайцы знали шелковые одежды три тысячи лет до нашей эры (пять тысяч лет назад). Сделав шелковичного червя домашним животным и научившись получать неповрежденными его нити, китайцы много веков были монополистами в производстве прекрасных тканей. Караванами верблюдов по просторам Азии везли эти ткани к Средиземному морю, откуда они расходились по всей Европе. Товар был столь желанным и дорогим, что Великий шелковый путь охранялся военными силами и дипломатией разных правителей.

Производство шелка, так же, как и фарфора, многие сотни лет было китайским секретом. Попытки его разведать карались казнью. И все же нашлись смельчаки это сделать. Первым — принцессой, отданной замуж за правителя Бухары, — руководила любовь, яички шелковичных червей своему возлюбленному привезла принцесса в пышной прическе. А два монаха проделали то, что сегодня называется промышленным шпионажем, — принесли в Византию яички шелковичных червей в полых дорожных посохах.

Все секретное рано или поздно становится несекретным. В первую очередь шелководство распространилось в сопредельных Китаю странах — в Японии и Корее. А к середине VI века секретами шелководства владели уже во многих странах Южной Европы, там, где могли размножаться шелковичные черви и рос тутовник — единственное растение, которым может питаться привередливый червь.

* * *

Что же собой представляет занятное насекомое? Нить-пряжу делают два десятка разных шелкопрядов. Среди них многим известен дубовый шелкопряд — злостный вредитель, пожиратель листвы в дубравах. Его люди также пытались поставить себе на службу. Но шелкопряд тутовый оказался непревзойденным поставщиком прочной «сияющей» нити.

Работа с червем хлопотлива, требует аккуратности, но до тонкостей отлажена тысячелетней практикой. От мохнатых бабочек получают яички (грену) размером с маковое зерно.

Шелководы и называют их зерном, измеряя его по весу. Мерой, как у золотого запаса, является унция (около двадцати пяти граммов), в каждой содержится в среднем тридцать тысяч яичек. Это дремлющее живое богатство на зиму шелководы помещают в прохладное помещение, а весною внимательно наблюдают за набуханием почек тутовника. Как только брызнет первая зелень, яички из погреба переносят на свет божий и, повышая температуру на градус в день, на десятые сутки видят появление из яичек крошечных волосатых червячков. И сразу же начинается великий жор — успевай подкладывать зелень. Аппетит новорожденных так велик, что вес их каждые сутки удваивается. И если в день рождения все вместе (тридцать тысяч) они весили граммов пятнадцать, то через месяц масса их вырастает до ста пятидесяти килограммов, и эти не слишком симпатичные волосатые существа продолжают есть почти непрерывно.

Луи Пастер, наблюдавший однажды трапезу шелковичных червей, написал: «Шум, производимый их челюстями, напоминает проливной дождь в лиственном лесу». Тутовники в это время стоят с голыми ветками. (Кто бывал в Средней Азии, помнит эти деревья, с которых режут и режут веточки с листьями для ненасытных червей.)

Вырастают гусеницы до восьми сантиметров. Они совершенно глухи, но имеют пять «близоруких» глаз и чувствительное, унизанное волосками тело. Четыре тысячи мышц (в восемь раз больше, чем у человека!) дают возможность гусенице искусно вращаться и изгибаться, но большая часть их поддерживает тело в объемном состоянии. Если эфиром червя усыпить, он распластается, как снятый с ноги чулок.

Важным органом взрослого белого, полупрозрачного существа являются огромные слюнные железы, составляющие почти половину его веса. И наступает момент, когда эти резервуары начинают работать. Шелководы внимательно следят за этим моментом и готовят для каждой гусеницы насест из веточек. И вот «процесс пошел» — начинается выделение слюны.

На воздухе она сразу же превращается в тонкую нить. Дело гусеницы — вертеться так, чтобы нить обволакивала ее, превращаясь в «ореол», «газовое облако» и, наконец, в «плотный туман» кокона. Через три дня, сделав триста тысяч движений, гусеница опорожняет наконец слюнные резервуары и затихает в коконе, превращаясь постепенно в куколку, из которой через некоторое время появится совершенно не похожая на червяка-гусеницу бабочка. Но шелководы дают этому биологическому процессу пройти до конца лишь малой части коконов, чтобы получить от бабочек яички. Остальные колыбельки из шелка бросают в горячую воду. Куколки в них погибают (часто идут на корм рыбам в прудах), а коконы, промыв хорошенько в теплой мыльной воде, бережно начинают разматывать, получая непревзойденный по качеству материал для шелковых чулок, галстуков, платьев, кардинальских сутан.

Человек давно научился получать волокна от разных растений (хлопка, конопли, льна), научился делать много волокон искусственных. Но все они не могут сравниться с застывшей слюной волосатого червяка, названной шелком.

  Фото автора . 13 мая 1994 г.

 

О священных коровах и обезьянах

(Окно в природу)

В индийской столице много животных, обитающих бок о бок с людьми. Положите где-нибудь в парке орех — сейчас же им овладеет крошечная, похожая на сибирского бурундука белка. Полосатый зверек вездесущ — шмыгает по деревьям, пробегает у вас под ногами, заглянет в открытые двери. Он так же привычен в Дели, как наши сельские воробьи.

Заметна нарядная и горластая птица майна. Повсюду — коршуны. Более редки грифы. Но вечером они собираются на ночлег, и тогда видишь на одном излюбленном дереве десятка три-четыре громадных угрюмых птиц. Попугаи вечером тоже возвращаются с промыслов в парки, а висевшие весь день на деревьях головой вниз летучие лисицы отправляются на ночную охоту за фруктами. На воде видишь уток, цапель и больших, размером с галку, нарядных зимородков. Вся эта живность кормится возле людей, совершенно человека не опасается, привычна к сутолоке и является колоритной, заметной частью южного города.

Особо надо сказать о коровах и обезьянах.

* * *

Сначала о коровах. Их встретишь всюду — в глухом извилистом переулке, в парке, на запруженной автомобилями улице, лежащими возле бедной лачуги и на лужайке перед домом правительства. Невозмутимость и спокойствие их поражают. Иногда корове взбредает в голову лечь прямо посредине проспекта, по которому бампер в бампер теснятся автомобили, ищут щели проехать мотоциклисты. А корова лежит, как философ, задумчиво опустив веки. Объезжают. Никто не заденет и не прогонит — корова!

Выраженье «священная корова» стало понятием нарицательным. Этот образ употребляют, когда хотят сказать о чем-нибудь оберегаемом вопреки здравому смыслу. Выраженье пошло отсюда, из Индостана.

Благодарное уважение к корове хранится в быту у многих народов. В русских деревнях говорили «кормилица»… В Африке у масаев достаток семьи определяется числом коров. Коровенки худые, костлявые, молока от них нередко, как от быка. Но надо видеть, с какой гордостью гонит масай по пыльной саванне свое большерогое стадо! По этому стаду все видят, чего добился масай в бренной кочевой жизни. В американском «молочном штате» Висконсин я видел возле дороги скульптурное изображение «дарительницы молока».

Особо надо сказать о швейцарских коровах.

Сказать, что тут за коровой заботливо, по-хозяйски ухаживают, значит, сказать очень мало. Корову тут холят, лелеют. Крестьянин, имеющий стадо голов в двенадцать — пятнадцать, кажется, именно о них думает в первую очередь, а потом уже обо всем остальном в жизни. Трудно сказать, что на уме у местных коров, но вид у них от постоянной заботы аристократический — не корова, а королева! «Я плачу за все молоко и достойна вашего уважения», — могла бы сказать корова, если бы вдруг начала говорить под звуки громадного (едва ль не с ведро) колокольца, висящего на широком шейном ремне.

О швейцарских коровах вспомнил я в Индии. «Священная»… Действительно, у индийцев к корове отношение, как к божеству. Корову никто не тронет. Даже случайный убой животного карался раньше тюрьмой. Говядину в Индии не едят. (Вегетарианцу отвратительна даже мысль о котлете, а те, кто мясную пищу приемлет, едят кур и козлятину.) От коровы — только молоко! Павшее животное отвезут на скотомогильник, где мастер из касты неприкасаемых снимет с коровы шкуру, остальное достается грифам и коршунам.

Все, что от коровы, для жителей Индостана все равно что от бога. «Непальский король на царство помазан был медом, маслом, творогом, молоком». А индийские бродячие мудрецы садху мажут себя коровьим пометом. И все находят это естественным, богоугодным и почитаемым.

Многие, наверное, подумали: «священная корова» в Индии живет в холе и неге. Увы, нигде не видел я существа обездоленного больше, чем городская корова.

Никто не подумает ее напоить, накормить — добывай все сама! Но что может добыть беспризорное, травоядное существо на земле, покрытой асфальтом, камнем и смрадом выхлопных газов? Тощая — кожа и кости — страдалица жует брошенные газеты, находит что-то съедобное в мусорных кучах, банановая кожура под ногами для нее, как конфетка.

Ходячие эти скелеты бездомны. Но мне объяснили: за ними все же кто-то приглядывает, не даст уйти далеко по каменным городским лабиринтам. Когда у коровы появляется теленок (как это может случиться — загадка), ее водворяют в загон и некоторое время доят, снабжая кормами все из тех же отбросов улицы, охапка травы, принесенная издалека, — лакомство. А потом корове опять дают «вольную», и она снова становится городской скиталицей, обреченной тереться боками о стены и автомобили.

Деревенским буренкам живется лучше. Но пастбищ им не хватает. Приходится перемещать их туда, где можно как-нибудь накормить. (Возле Джайпура я видел стадо, парализовавшее на полчаса все движение на шоссе, — несколько тысяч голов.) От хронического недоеданья коровы всюду выглядят истощенными и молока дают семь-восемь литров. (В Швейцарии — двадцать пять — тридцать литров.)

На Индию приходится пятая часть поголовья крупного рогатого скота мира. Увы, количество без качества (знакомое и нам тоже) приводит скотоводство в жалкое состояние. Слова «священная корова», когда на корову посмотришь, воспринимаются как ирония.

Кормление обезьян.

* * *

И обезьяны. Эти не бедствуют, этим возле людей живется неплохо. Лесные «родственники человека» нередко совершают набеги на сельские огороды, а городские попрошайничают так успешно, что процветают и сделались частью городской жизни. Кучкуются они там, где можно чем-нибудь поживиться, чаще всего на туристских маршрутах. Возле дворца-усыпальницы одного из правителей вблизи Агры обезьяны заставой перегораживают дорогу туристам, требуя «пошлину». Замешкался — вырвут угощенье из рук, причем предпочтут в первую очередь завладеть шоколадкой, а потом уж печеньем или кулечком с арахисом. Тут же возле дороги обезьяны кормят детенышей, предаются любви или ищут друг у друга в шерсти насекомых.

В Дели есть место, куда люди специально ездят кормить обезьян. Это нечто вроде благотворительного деянья, влияющего на судьбу дающих. На «обезьянью дорогу» в парке приезжают молодожены, приезжают после удачной сделки торговцы или страдальцы с мыслью избавиться от болезни. На обочине — продавцы с корзинами бананов. Но обезьяны к ним не подходят, зная, что ничего не получат. Зато бананы купившего обступают, дергают за штаны, вырывают еду из рук. Конечно, тут же ходят коровы. Им достается то, что обезьяны, угощаясь на ветках, бросают вниз — кожура от бананов. И свиньи с поросятами, неизвестно кому принадлежащие, тоже шныряют возле дороги. Всем на пиру что-нибудь достается.

Наблюдая кормление обезьян, мы заметили дородного старикана в белых одеждах. Он приехал с мешком чапати (лепешек), и легион попрошаек следил за рукой, достающей гостинцы. Оказалось, контролер кинотеатра Сушил Кумар каждый вечер приезжает сюда с лепешками — «лечит жену». «У нее плохо с сердцем. А как начал кормить обезьян, пришло улучшенье». Мешком чапати можно накормить десятка два голодающих ребятишек — их в Дели много, но старик убежден: болезнь отступит, если кормить обезьян.

Животных в Индии почитают, но почитанье принимает, на взгляд стороннего человека, формы нередко очень занятные. Есть, например, секта людей (джайнистов), у которых благоговение перед всем живым так велико и запрет «не убий!» всеобъемлющ настолько, что джайнисты метелками расчищают путь под ногами, дабы не раздавить муравья или иную козявку, в которую, согласно их вере, может переселиться душа человека.

В каждом монастыре — свой устав.

  Фото автора .  20–23 мая 1994 г.

 

Перо на память

(Окно в природу)

В глиняном горшке на столе у меня живописный букет из перьев, привезенных на память из разных мест. Перо павлина, филина, глухаря, орла, журавля, ворона, бриллиантом сверкает крошечное перо колибри. Разный цвет, разная форма перьев. Погладишь «против шерсти» — перо лохматится, но пропущенное несколько раз между пальцев оно чудесным образом обретает прежнюю форму — превращается в изящную, упругую и легкую пластину, набор которых в крыле позволяет птице надежно опереться на воздух.

Рассмотрев перо в микроскоп, видишь сложное его строение. От полого стержня, переходящего в четырехгранник, в одной плоскости в разные стороны отходят бородки, снабженные множеством крючков. Соединяясь друг с другом, бородки образуют изящную плоскость пера.

Легко догадаться: остроумная эта конструкция уязвима. Загрязнились. Помялись бородки, и стройность пера нарушилась. Потому-то птицы бережно ухаживают за нарядом. Опрятность их даже вошла в поговорку — о моднице, приводящей себя в порядок, скажут «чистит перышки».

Намокание перьев делает их тяжелыми, нарушает строенье. Все знают, как жалко выглядит мокрая курица. Или вот посмотрите на грифов. Я снял их в Африке после ливня — летать не могут, сели просушить перья. С другой стороны, гуси, утки, лебеди и много других летунов воды не боятся, «как с гуся вода», говорим мы о чем-либо, последствий не оставляющем. Но для этого перья должны быть хорошо обработаны жиром и особо плотно лежать на теле.

Многие видели, как утки смазывают свое одеяние, выдавливая жир из копчиковой железы и пропуская перышки через клюв. Цапля и козодой железы не имеют, избежать намокания им помогает специальная пудра. Ее получают из перьев же, растущих в определенных участках тела. Клювом они измельчаются в водоотталкивающий порошок, которым птицы себя обсыпают.

Пренебрежение чистотой для птицы опасно.

Карл Гогенбек рассказывает курьезный случай. В его Гамбургском зоопарке в чане с водой утонули… шесть уток. Оперение птиц было чем-то загрязнено, намокшие, отяжелевшие утки не могли взлететь и оказались на дне.

В наше время великих перемещений нефти подобная гибель пернатых выглядит уже не курьезом, а большими трагедиями. При авариях танкеров разлитая на воде нефть обрекает на гибель сотни тысяч различных птиц — пуховой покров слипается, не греет, и перестают служить птице крылья. На Аляске я видел, как отмывали от нефти уток, гусей, орланов. Спасти удалось немногих.

Перо на память.

* * *

Перья — важнейшая часть в облике и строении птиц. Считают, что перьевой покров возник у предшественников птиц за миллионы лет до того, как эти животные стали делать, и служил вначале только для согревания тела.

Главным событием, сделавшим птиц птицами и обеспечившим им процветание, было появление перьев.

У каждой птицы перьевой наряд сложен — различают рыхлый пуховой покров, сохраняющий тепло, кроющие и контурные перья, придающие птице соответствующий облик, и жестко-упругие маховые и рулевые перья, обеспечивающее полет. Наряд этот хрупок и довольно быстро изнашивается. Раз или два в год птицы его обновляют (линька) — растущее перо выталкивает из лунки старое. Происходит это не у всех птиц одинаково. У большинства линька растянута по времени — выпадает одно перо, через некоторое время другое, и, таким образом, птица не теряет способности летать. Кормящие самцы и самки линяют в разное время, не оставляя птенцов без защиты и корма. Но некоторые птицы меняют рулевые и маховые перья разом. Летать в это время они не могут, и потому уязвимы. За линными птицами на Аляске, например, охотятся волки, лисицы, медведи. Линных гусей аборигены раньше добывали с помощью палки. Это научило гусей искать для линьки укромные, мало кому доступные уголки.

Самка тропической птицы-носорога разом сбрасывает перьевую одежду, но для безопасности замуровывает себя в дупле, и кормит ее «в окошко» самец. В сезон четыре раза, приспосабливаясь к окраске тундры, линяет белая куропатка. (Белая она только зимой, летом перья коричневые.) Разом и полностью теряют перья пингвины. Голышом топчутся они на одном месте, неспособные в холодное время нырять, кормиться. Новые перья растут у пингвина быстро, четырнадцать дней — и он уже щеголяет в новом блестящем наряде.

Перелетные птицы дальний путь непременно начинают в обновке. У зимующих с нами птиц число перьев в холодное время больше, чем летом. Для любознательных скажем: лебедь имеет на теле двадцать пять тысяч перьев, утка — в два раза меньше, у кур — десять тысяч, у маленьких воробьиных птиц — до двух с половиной тысяч.

Перья при движениях птицы могут «подавать голоса». Мы знаем: крылья «хлопают», у ворона при полете слышен скрип перьев, полеты уток сопровождаются свистом, бекас, пикируя на току, хвостовыми перьями блеет барашком.

У сов же крылья «глухие». Бородки перьев у них рассучены и гасят звуки, позволяя птицам бесшумно настигать жертву.

Грифы сушат перья.

* * *

Особо надо сказать о красоте птичьих перьев. Вспомните петуха, а еще лучше фазана — радуга красок. Сверкание всех цветов и оттенков. Еще дальше фантазия природы пошла в украшении павлина, райских птиц, малюток колибри. Или вспомните зимородка, щегла (щегол — значит щеголь), удода, тетерева, у которого белый цвет хвоста сочетается с угольно-черным оперением тела, вспомните кипенно-белых на север пролетающих лебедей и черных лебедей из Австралии, вспомните «красные яблоки» снегирей в заиндевелом лесу, вспомните нарядный струйчатый рисунок в оперении рябчиков, розовой тучей летящих фламинго. А сорок с ее черным, отливающим зеленью хвостом и белым, как снег, бочком! И даже курочка рыба — черное с белым — необычайно красива.

Интересен механизм расцветки перьевого наряда. Часть красок (пигментов) в перо попадает в результате сложных физиологических процессов в организме. Но, например, белый или голубые цвета образуются не пигментом, это всего лишь результат отражения света от прозрачных и полупрозрачных клеток пера. (Так же объясняется белизна снега.) В сочетании с пигментальной окраской «оптические» цвета дают удивительные по красоте переливы — вспомним колибри, попугаев, сизоворонок, синиц.

Изысканность красок во внешности птиц, конечно, не способ порадовать глаз человек. Цвета рассчитаны на партнеров по жизни, по ним определяется видовая принадлежность, и можно подумать также, что в окраске пера, в ее интенсивности в брачный период закодирована жизнеспособность организма, возможность соревноваться во время тока за право продолжить род.

В птичьем мире демонстрация привлекательности обычно отдана петушкам, самочки часто окрашены скромно, под цвет обстановки, где им придется сидеть в гнезде.

* * *

Красота перьев часто становилась несчастьем для летунов. На райских птиц в тропиках нещадно, несмотря на запреты, охотятся ради перьев. Из-за перьев для дамских шляпок в конце прошлого века были почти полностью истреблены белые цапли. Белые перья страусов в Европу из Африки доставляли для украшения рыцарских шлемов и опять же дамских уборов.

В американской штате Нью-Мексико мне дали примерить накидку вождя индейцев, подаренную в свое время писателю Сетону Томпсону. Она состояла из множества разной окраски перьев. А в музее Аляски видел я телогрейку, сшитую из птичьих шкурок, перья с которых ощипаны не были. Такую одежду во времена Русской Америки носили алеуты.

Ценность пера ведома человеку с первобытных времен. Стрелы для устойчивости в полете лучники оперяли. Тростниковые палочки для письма писцы постепенно сменили на гусиные перья. (Пишем теперь другим инструментом, а ножи сохранили название перочинных.) Перины, подушки — опять же перья.

Опахала, метелки, снаряженья мяча для игры в бадминтон, мушки для ловли рыбы — все птичьи перья. Есть сказочный образ «перо жар-птицы». На Мещере считают: найти перо журавля — на счастье, в Казахстане счастливой находкой считают перо совы, а желая друзьям удачи, мы говорим, как охотникам: ни пуха, ни пера.

В Дании некий Хансен собрал коллекцию — миллион птичьих перьев. Коллекция стала музеем. Разглядывая перо, поражаешься красоте и совершенству этой удивительной конструкции природы.

Фото автора . 27–30 мая 1994 г.

 

Долгое ожиданье

(Таежный тупик)

Телеграмма Николая Николаевича Савушкина была короткой. «В Хакасии жара. Начинают гореть леса. Возможно патрулирование вертолета. Если сможешь, вылетай немедленно».

Немедленно я и вылетел, очутившись после мокрой холодной Москвы в пекле, какого не знал и в Африке, — в тени 36!

15 июня патрульный вертолет полетел над наиболее ценными кедрачами, пропиленными Абаканским каньоном. Маршрут знакомый. Узнаю каменистые сопки с остатками снега с северной стороны. Изумрудная летняя зелень распадков прошита белыми нитками пенистых речек — Абакан принимает талую воду хребтов. Потоки встречного воздуха несут в нутро вертолета прохладу. Но вот примета — там внизу жарко: три оленя выбрались на вершину хребта и стоят на «половичке» тающего снега — охлаждаются.

Пахучая тайга то плывет в синем каньоне, то вдруг несется верхушками кедров под самым брюхом машины — видно фиолетовые, еще мягкие в это время кедровые шишки. Слава богу, дымов не видим. Пожары в тайге — либо от молний, либо от спичек, но в этих диких, малодоступных местах людей сейчас нет, а жара стоит ровная, без гроз и дождей. На борту самолета специалист по пожарам летнаб Владимир Кувшинов. Но Николай Николаевич, отложив городские дела, летит и сам. Посмотреть обстановку.

Ну и, конечно, мысли наши о людях, «запертых» в этой тайге обстоятельствами. Их сейчас двое — Агафья и Ерофей. Ерофей залетел еще в прошлом году в августе перед началом охоты — помочь Агафье вырыть картошку. Зимой охотился. Но вертолет, вывозивший охотников из тайги, забрать его не сумел. Часть промысловиков по дороговизне летного времени выбиралась из тайги своим ходом. Охотничья избушка Ерофея — одна из самых дальних в тайге. Он выйти не мог. И от него ни слуху, ни духу. «Перебрался к Агафье…» Это было предположенье.

Но если и так, каково жить в бездействии, в напрасном ожидании услышать шум вертолета!

Никто не летал полгода. Перезваниваясь с Николаем Николаевичем, мы только вздыхали — что там в «усадьбе» Агафьи? Два раза приезжала к Николаю Николаевичу дочь Ерофея с немым вопросом. Успокаивали как могли: «Еды там хватит, житейского опыта тоже». Но сами были в тревоге. У Агафьи плохи дела со здоровьем.

И каково «двум медведям в одной берлоге»?

Печальный опыт зимовок, когда друзья становились врагами, известен многим. С этим тревожным чувством и подлетали к очажку жизни такому маленькому, такому затерянному в горных зеленых дебрях.

* * *

К севшему вертолету из-под полога леса, как в детективе, вышли трое рослых мужчин, бородатых, в линялой одежде они брели через речку, ощупью находя ногами подводные камни. Передний, кажется, Ерофей. А где Агафья? Отлегло от сердца — вот и она! Кажется, стала еще чуть меньше. Обычное, мышиного цвета платье-мешок, резиновые сапоги, белый, испачканный сажей платок. Улыбается, машет рукой. Фу-у… Кажется, все в порядке.

Ерофей колет пропахшей дымом бородищей, тискает в медвежьих объятьях.

— Ну, слава богу. А я уже твердо решил: еще два-три дня, и попытаюсь идти пешком.

— А это кто?

— Потом расскажу…

Выгружаем мешки, сумки, ящики с рассадой, сено для коз. Спохватываемся: в пожарной спешке забыли клетку с давно припасенными и ожидавшими часа курами.

Агафья сияет.

— Уж как ждали, как ждали…

Объясняем, почему вертолеты не прилетают. Кивает: «Понимаю…» Но не все ей понятно в нынешней жизни.

Знакомимся с незнакомцами. Впрочем, в одном узнаю Уткина Алексея, работавшего в геологической партии. Лет десять назад он казался мне бородатым мальчиком, заглянувшим к Лыковым по любопытству. Теперь это был лысый, бородатый мужик, но по-прежнему кроткий и обходительный. Представил своего друга.

— Владимир… Мы с ним с Алтая пешком…

Глаз у Владимира острый, на загорелых руках — наколки до плеч. Агафье, чувствую, хочется, чтобы нам с Николаем Николаевичем понравились эти двое пришельцев издалека. Около Алексея вьется тетеркой: «Он из маминого края. Тятя его любил». Даже прильнула к бородачу. Даже не возражала, а как бы даже обрадовалась, видя, что я снимаю их рядом.

— Давно пришли?

— Три дня назад.

Ерофей стоит в стороне, улыбается философски.

В последний раз я видел эту «усадьбу» полтора года назад зимой. Все тут тонуло в перинах снега. Сейчас все в зелени. На огороде, круто идущем в гору, синеет полоска ржи, кудрявятся грядки с горохом, с морковкой, в бороздах уже окрепла зелень картошки. Кора высокого кедра, кладущего тень на посадки, кольцом у земли снята. Кедр начал сохнуть и скоро пойдет на дрова. Огромные пни по соседству из-за трудности их корчевать выжигаются.

Огород у Лыковых всегда был первым объектом внимания. А Агафья по-прежнему главную базу жизни стремится расширить. Постройки и двор возле них похожи на маленький разоренный «Шанхай». Две жилые избы, курятник и загородки. В них теперь уже старожилами обитают четыре козы и куры, на которых покушался недавно медведь, но, спугнутый, убежал со двора. Вряд ли его испугали развешенные повсюду линялые красные тряпки. Испугался собачьего лая. Он был тут заливистым.

У старожила Дружка и помогавшей Ерофею охотиться Мурки тут неизбежно случился роман. И следствие его налицо — на привязи во дворе два симпатичных подростка. Ветка и Тюбик. Ветку Ерофей приготовился увезти, а Тюбик, возможно, и не знает, что есть где-то жизнь совсем непохожая на все, что тут его окружает.

На видном месте во дворе стоит бочка со следами костра под ней. Оказалось, «лечебница». В километре отсюда обнаружил Ерофей эту емкость, брошенную геологами, и пополнил ею хозяйство.

* * *

— Ну, рассказывайте, как жили-были.

Рассказ Агафьи весь — жалобы на болезни.

«Зимою выла, не могла разогнуться». Парафин, натопленный из свечей, перестал помогать. С приходом весны решили париться в бочке. Укрепив ее на камнях, разводили внизу костер и кипятили в воде хвою, кору осины, а позже — крапиву. «Когда вода остывала до нужной меры, я подставляла скамейку и залезала в бочку. Сверху укрывалась чем-нибудь теплым». Теперь Агафья размышляет, какой из отваров, по ее мнению, был полезным, а какой, возможно, и навредил. Подозревает, осиновая кора для леченья не подходила — «жар и сердце колотится», а вот крапива, кажется, подошла.

Тяга к теплу у Агафьи связана с пребываньем уже два раза на горячих ключах, после которых чувствовала ослабленье болезней, и теперь разговор она то и дело подводит к осиновой коре и благодатным ключам.

Ерофей на вопрос о житье в «карантине» вздохнул: «Не приведи бог еще раз очутиться в таком положении». На его долю пришлась тут мужская работа — пилил дрова и готовил ветки для коз. Жили «на два дома». В каждой избе — по две печки, да еще и курятник надо было протапливать. И веток изводили козы немало. Так что работы монотонной, одинаковой каждый день для охотника тут хватало.

Весной пришла чередь огорода. «К Пасхе сходил настрелял рябчиков».

Это немного разнообразило жизнь, в которой главным было ожидание вертолета. «Каждый погожий день прислушивался: а вдруг?»

Агафья «заведовала столовой». С едой не бедствовали. Но с тревогой в последнее время стали поглядывать на убывающие запасы муки и крупы.

Были проблемы с водой. Для Лыковых «чистота» воды, по их вере, всегда была важной. Привезенная сюда посуда непременно «освящалась» в реке.

За водой к речке Агафья ходила непременно сама. Но в марте из-за болей в ногах и руках к Еринату с горы спускаться ей стало небезопасно. Чего бы проще доверить «подношение» Ерофею. Нет, не можно! Ерофея, окрещенного и отпустившего бороду, к воде все-таки допускать было грех. Какой же выход нашла Агафья? Переселилась с горы к самой речке.

Поставила палатку и там жила — варила еду, молилась. Палатка эта стоит и теперь, мы увидели ее сразу, как приземлились, — линялая парусина под кедром, поленница дров, кострище, «сигнальная» тряпочка от медведей…

По тону разговора, по мелким жалобам друг на друга было понятно: житье бок о бок в изоляции от людей было испытанием для обоих.

«Случалось, собачились, проявляли упрямство, которого у нас обоих в достатке». В ходу было даже смешное ругательство, привести которое соблазнительно, но удержусь вопреки нынешним вольностям со словами.

Не шутка — почти год рядом! «Бывали дни — решался: пойду пешком! Риск сгинуть в тайге не пугал. Останавливало другое. Больна же! Как ее бросить? Совесть потом замучает. Теперь все это надо будет объяснить жене, детям».

— Расставанье будет без слез?

— Да, пожалуй…

Не один раз по общему соглашению Ерофей и Агафья «дергали за веревочку» пресловутого «радиобуя». Но никакого сигнала отсюда не поступало. Ничего крайне опасного, правда, тут не случилось, а если бы и случилось, узнать об этом вовремя не пришлось бы — надежность техники, как видим, не стопроцентная. Не давал электричества и ветряк, привезенный сюда любителями эффектных жестов. Более уместными и естественными были бы свечи. Запас их кончился. Пришлось Агафье и Ерофею щепить лучину. Лучиной долгими зимними вечерами и освещались два «особняка» в таежном «поместье». В одном молилась Агафья. В другом маялся у маленького приемника Ерофей, слушая неспокойные вести «из мира».

На горячих ключах реки Абакан.

* * *

Улучив момент, идем с Агафьей к торчащему из высокой травы кресту. Некогда белый тесаный памятник на отцовской могиле от дождей потемнел. Уже более пяти лет Агафья одна…

Полагая, что тяготы минувших месяцев ее вразумили, в который раз заводим разговор о разумности перебраться к родне — «перевезем, поставим избу и помощь будет приходить вовремя». Пытаемся объяснить, почему не летают сейчас вертолеты.

Ответ прежний:

— Я там буду кашлять. Игорь Павлович сказал…

— Но ведь на горячих ключах собирается много хворых. Там кашель скорее может настигнуть.

Игорь Павлович сказал: на ключах можно…

Считая разговор оконченным, собеседница наша семенит в избу и возвращается с подношеньем — носками из козьего пуха, связанными зимой для Николая Николаевича. И сразу опять разговор о ключах. Лететь хочет прямо сейчас.

— А на кого же хозяйство оставишь?

— На Алексея. Он тут собирается жить. Его изба будет — эта, а эта — моя. Будем жить, как брат и сестра…

Агафья в этом году юбилярша. Ей пятьдесят.

— А тебе сколько? — спрашиваем Алексея.

— Мне тридцать четыре.

Что значит для него житье «как брат и сестра»? Улыбаясь, пожимает плечами.

— Ну поселюсь. Буду охотиться. Вместе будем вести хозяйство. Посеем рожь, чтоб зерно сюда не возить. Мельницу сделаю…

Знает ли Алексей, сколько людей уже сюда прибивалось и чем это кончалось?

— У нас так не будет.

— А как с верой?

— Окщусь по всей форме.

Понимает ли Алексей ответственность, которую берет на свои плечи?

— Понимаю, не маленький.

В алтайском селе Алексей, по рассказу его, живет одиноко, хозяйством — огород, лошадь, скотина. Отца его в здешних краях знают как таежного «шатуна». Появляясь в разных местах, след о себе оставляет всегда недобрый.

— Я с отцом по этой причине давно никаких отношений не поддерживаю.

— Смотри, — говорим, — все, что для блага Агафьи, — возраженья не будет иметь. Но ты сам хорошо видишь: она — ребенок, обмануть доверие ее — тяжкий грех.

— Я понимаю…

Вот и весь разговор. Агафья подходит и демонстративно становится с «братом» рядом.

* * *

Летчики и Николай Николаевич глядят на часы — на ключи Агафье ведь надо еще собраться. Но, оказывается, все у нее уже наготове. Отдает по хозяйству последние распоряжения. А трое мужиков — Ерофей и Алексей с загорелым приятелем — несут к вертолету «курортный» багаж — мешок с картошкой, сумочку с сухарями, с крупой, икону, книги, топор, бидончик и две вязанки стянутых проволокой дров — Агафья уже была на ключах и знает потребности «дикой» лечебницы. Сама Агафья в щегольских резиновых сапогах одолевает пространство воды к вертолету, держа в руках кастрюльку с вареной картошкой — не успела поесть в суматохе.

Крестясь, как в церковь, входит «курортница» по лестничке в вертолет.

Все, полетели!

В избе мы с Николаем Николаевичем выложили из рюкзаков обычный, всегда желанный набор гостинцев — батарейки, свечи, кое-что для хозяйства. А сумку с уже знакомыми таежнице апельсинами и лимонами прихватили с собой в вертолет. Был в сумке еще гостинец для Агафьи неведомый — бананы. Подняла брови.

— Це такое?

Из-за шума мотора объяснять было трудно. Я очистил банан, приглашая Агафью сделать то же самое. Качает головой, улыбаясь:

— Не можно…

Уже когда сели, отдал сумку подбежавшей к вертолету женщине, попросив Агафью по-опекать и объяснить ей, как обращаться с заморским фруктом.

Агафья подлечилась.

* * *

Для грядущего пропитанья таежницы завезли мы с Николаем Николаевичем Савушкиным три мешка муки, мешок пшена, мешок риса, мешок крупы ячневой, мед, разные огородные семена, предстоит при оказии завезти еще кур. Все это старанием директора Таштыпского лесхоза Юрия Васильевича Гусева куплено на пенсию Агафьи (она у нее, похоже, самая маленькая в стране — 19 тысяч в месяц), на деньги от издания книжки «Таежный тупик» и на деньги, поступившие от читателей «Комсомолки». Мы ни разу не просили их присылать.

Ответили всем, на что и как эта помощь будет потрачена. Сама Агафья поблагодарить всех не может. Мы это делаем сейчас от ее имени.

Спасибо всем!

И еще считаем важным сказать: к шумной кампании на радио по сбору денег «для полетов к Агафье» «Комсомольская правда» никакого отношения не имеет.

Хожденье по водам Во вчерашнем номере «Комсомолки» было подробно рассказано о посещении Тупика после нескольких месяцев полного отсутствия вестей оттуда. Рассказали мы, как жили, чем жили Агафья Лыкова и застрявший тут после зимнего промысла пушнины Ерофей Седов.

Ничего драматического в таежном уединении, слава богу, не произошло. Агафья, правда, сильно болела. Лечила свои простуды в «купели», сооруженной Ерофеем из бочки.

Навестил весною «усадьбу» медведь. У охотничьей собаки Ерофея появился приплод. Кончились свечи у живших «на два дома» таежников, жилища освещались лучиной. Вовремя был обработан и вовремя зазеленел огород. Вот и все события монотонной жизни.

Главным было ожидание, ожидание вертолета. И волнующей была встреча.

В хакасской тайге этим летом стоит небывалая для здешних мест жара. С Агафьей расстались мы на таежных горячих ключах, куда вертолетом ее доставили на леченье.

Горячие ключи на реке Абакан — это место, где из земли изливаются теплые (полагают, целебные) воды. Официальной лечебницы тут нет.

Дикарями прилетают сюда, наняв в складчину вертолет, страдальцы из разных мест — лечить ревматизмы, радикулиты, простуды. Живут кто как — в палатках, в дощатых кабинах с нарами. Еду привозят с собой. Живут табором, со всеми привычками и издержками нынешнего бытия.

Агафья уже была тут два раза и очень хотела после зимних болезней снова сюда попасть.

И вот встреча таежной знаменитости с людьми «из мира». Любопытство взаимное. И мне с фотокамерой тоже было интересно запечатлеть контрасты очень жаркого летнего дня. Агафья ни за что не хотела сбросить свою видавшую виды хламиду, а все остальные подставляли голое тело солнцу.

Фото автора. 30 июня, 1–4 июля 1994 г.

 

Операция «тигр»

(Окно в природу)

«Его убили! Его убили! Идите смотреть!»

Сотни людей из разных деревень протискивались ближе, чтобы взглянуть на тигра-людоеда, наводившего ужас на местных жителей. Теперь он был мертв. Вниз головой, со связанными лапами тигра несли на длинном шесте. Кое-кто пытался к нему прикоснуться — «набраться от зверя могучей силы».

Тигр, убивший десять людей и много домашнего скота, был долго неуловим. Пришлось привлечь охотников на слонах. И вот финал, один из драматических случаев в тысячелетних сожительствах рядом с людьми крупной красивой кошки.

Тигр в Индостане — пришелец с севера из Азии через Китай и Восточные Гималаи.

На Дальнем Востоке в снежных лесах у Амура он чувствует себя лучше, чем в знойной Индии. При жаре выше 40 градусов тигр становится почти неподвижным. Водоемы пересыхают, и все живое ютится там, где осталась влага. Тигры из этих мест не уходят даже при явной опасности. Зато в холодное время (ноябрь — январь), когда под луною на желтых травах засеребрится иней, тигры чувствуют бодрость.

В холодное время они образуют любовные пары, чтобы потом расстаться и жить отшельниками на избранной, ревниво охраняемой от других территории.

Южная зона была благодатной для тигров обилием дичи в лесах — олени, буйволы, дикие свиньи. Нападают тигры и на детенышей носорогов, слонов, в лагунах охотятся даже на крокодилов.

Соседство с людьми приучило тигров избегать столкновений. Человек, даже вооруженный копьем, был для зверя опасен. Но пока численность людей оставалась относительно небольшой, пока повсюду в Индии зеленели леса с обилием дичи, бенгальский тигр процветал. Старые или потерявшие силы в болезнях звери, случалось, нападали и на людей.

Истории тигров-людоедов в Индии широко известны. Бывали случаи — число жертв людоеда переваливало за две сотни, пока наконец его не приканчивали.

Огнестрельное оружие резко изменило ситуацию в пользу людей. Тигров били теперь по мере обнаруженья. А поскольку трофей был эффектным и сообщал человеку некую доблесть, охота на тигров сделалась привилегией богатых людей. Магараджи, приглашая на охоту англичан колониальной администрации и приезжих из метрополии, убивали тигров ежегодно помногу. Охота была безопасной — стреляли с сооруженных на деревьях засидок или же со слонов.

«Во всем животном мире нет зверя страшнее раненого тигра», — пишет некий Джордж Юл, не пострадавший, однако, от свирепого зверя. За двадцать пять лет пребывания в Индии Джордж прикончил 400 тигров. Но рекордсменом в таких охотах вошел в историю магараджа Сиргуджи. До своей кончины в 1958 году он застрелил 1707 тигров. Убийство тигров, кажется, было целью жизни этого человека.

Но иногда приходилось убивать тигров по необходимости. Об этом просили терроризированные людоедами жители лесных деревень. Охота на людоеда опасна и трудоемка. И, если учесть, что в 1902 году, по официальным данным, тигры в Индии порешили 1046 человек, ликвидация людоеда была делом подлинно доблестным. На этом поприще тут прославился англичанин Джим Корбет, книги которого издавались и в нашей стране.

Противостояние человека и тигра к началу этого века довело численность зверя в Индии до тридцати — сорока тысяч. Цифра эта по нынешним меркам немаленькая. Но против диких животных за истекшие десятилетия обернулся рост численности людей и нарастанье их хозяйственной деятельности. Исчезли большие площади лесов, а в оставшихся появился домашний скот. В результате исчезла дичь — кормовая база для тигров. Прибавим сюда браконьерство, пожаром уничтожавшее все живое в период, когда Индия, получив независимость (1947), была охвачена очень знакомой и нам лихорадкой — «теперь все наше».

К 70-м годам забили тревогу: «Тигров почти не стало!» С помощью международных организаций охраны природы пересчитали зверей. Итог — 1827 голов.

Тигр — животное яркое, интересное. Исчезновенье его на земле — потеря невосполнимая и печальная. В Индии тигра почитают эмблемой страны. И было сделано все возможное, чтобы его спасти. Тщательно продуманная программа «Тигр» начала действовать в 1973 году, и уже можно взглянуть на победы и поражения в важной работе.

Тигр-людоед, убивший 10 человек. Теперь он мертв.

* * *

Много часов наблюдал я за тиграми в делийском зоопарке, а потом о звере мы говорили с Нарешем Бэди — индийским зоологом и кинооператором. Со своим братом-фотографом и отцом — профессиональным зоологом Нареш был самым активным участником тв. программы «Тигр» — с помощью фильмов объяснял людям природные ценности. «Сначала девизом нашим были слова «Как спасти тигра?» Сейчас к ним прибавились новые — «Как от тигра спастись?» В этих формулах заключается драма сохранения редких животных в условиях крайне перенаселенной страны.

Программа «Тигр» началась с учреждения по всей Индии заповедников, где охоту на зверя решительно запретили. Запретили охоту и на всех животных, обеспечивающих тиграм существование. И эта мера сразу дала эффект. За год численность тигров выросла почти на целую тысячу. Но программа скоро забуксовала.

К концу 70-х годов резко изменилось поведение тигра. Раньше звери человека боялись, и только ослабшие, не способные овладеть привычной добычей решались охотиться на людей. Преуспев однажды в этой охоте, они потом, как пишет Джим Корбет, становились «профессиональными людоедами и этим самым подписывали себе приговор». Теперь звери, потерявшие страх перед человеком, уже не испытывали к нему никакого почтенья, и он становился объектом охоты. Этому способствуют трудности сохранения заповедников. Люди, несмотря на запреты, идут в лес за хворостом, украдкой пасут в нем коров. Сегодня тигрица, обремененная ждущим добычи выводком, убивает корову, а завтра и пастуха. И обнаруживает: пастуха убить даже легче.

А тигрята, поедающие человечину, — растущие людоеды.

* * *

Что делать? Стрелять тигров при первых сигналах о людоедстве? Но тогда операция по спасению зверя терпит фиаско. Людоеда сначала следует выявить, определить: убийство спровоцировано человеком, либо зверь уже пристрастился к легкой охоте. Разрешение на отстрел тигра может дать только облеченный полномочиями человек. И пока суд да дело, число жертв в деревнях достигало десятка, а кое-где больше.

В селеньях, граничащих с заповедниками, начались волненья, поскольку осмелевшие звери наведывались прямо к домам.

Пробовали отучать тигров от покушения на людей и таким способом. На опушках или в лесу оставляли специально изготовленные манекены с подведенным к ним электрическим током. Рассчитывали: тигр, испытавший электрошок, будет стороной обходить человека. Но эта затея ничего не дала. У тигров хватало ума отличать чучело от живого объекта охоты.

Нареш Бэди показал мне снимки и кинокадры людей, растерзанных тигром. Кое-кому удавалось спастись, и они рассказывали о пережитом, показывали страшные раны. Показал мне Нареш и кинохронику напряженной охоты за людоедом — слоны, вооруженные люди, охваченная волнением толпа деревенских людей…

Сейчас численность тигров в Индии превысила четыре тысячи. «Это предел, — говорит Нареш, — к большему стремиться незачем».

На отметке «жертвы с той и с другой стороны» колеблется стрелка противостояния тигра и человека. Драматическое противостояние. Зверь-людоед нетерпим, но «тигров можно понять», их поведение — это способ выжить в условиях, созданных человеком. Жалко людей. Но драматические жертвы — это плата всего человечества за неудержимый рост численности рода людского, оставляющего все меньше места на нашей планете для тех, кто имеет такое же право на жизнь, как и люди.

Размышления обо всем этом грустны. Но это одна из главных забот человека, стоящего на пороге нового тысячелетия.

  Фото автора.   8-11 июля 1994 г.

 

Таежная горемыка

(Окно в природу)

Зовут ее кабарга. Житель европейской части России такого зверя не знает. Это потомственный сибиряк, точнее сказать азиат, потому что водится (водился!) от Каспия до Охотского моря и в Гималаях Индии и Китая.

Кабарга — один из самых маленьких оленей. «Длина — один метр, высота — полметра, вес — один пуд» (шестнадцать килограммов). Рогов у оленька нет. Зато есть острые, свисающие с верхней челюсти два клыка, у самки — маленькие, незаметные, у самца — порядочные, в половину карандаша. Никто не видел, чтобы робкая кабарга защищалась этим оружием. Зато многие наблюдали, как самцы во время зимних турниров наносят друг другу ощутимые раны.

В Сибири я видел кабаргу лишь однажды — в горах Алтая. Испуганная, она подпрыгнула вверх неправдоподобно высоко (метров на шесть!) и застыла на скальном камне, собрав в одну точку четыре копытца. Фотокамеры со мной не было, был бинокль, и я как следует разглядел странного оленька. Цвет кабарги коричневый с пятнами «проседи». Зад чуть приподнят, и оттого кабарга казалась сгорбленной.

Запомнились четыре приметы в образе оленька. Выгнутая спина, огромные навостренные уши, клыки и большие, сильные, делавшие кабаргу похожей на кенгуру задние ноги. Передние ноги у оленька слабые. И по горной тайге кабарга не столько бежит, сколько прыгает, преодолевая завалы, и, спасаясь от преследования, вскакивает на прискалки, ни для кого не доступные, кроме нее.

Повадки этого оленька, по причинам, о которых надо сказать особо, людьми изучены хорошо и давно. Кабарга живет в горной тайге, предпочитая держаться в самых запущенных, непроходимых местах. Сомнительно, чтобы она искони любила эту угрюмость — жить приятнее там, где вольней. «Полюбить» таежную непролазность заставили вечные на нее гоненья. Так же вот собираются токовать на непролазные с чахлым лесом болота и глухари. (По свидетельству охотников, до ружейного времени токовали они на «веселых сухих полянах».) Так же «полюбили» пустынные, бесплодные холмы Вайоминга и Невады остатки американских мустангов, табуны которых паслись когда-то на просторных равнинах.

В горных таежных дебрях робкая кабарга никого не стесняет, никому не мешает. Ее питание летом — таежные травы. Зимой кабарга довольствуется лишайниками и мхами, свисающими с деревьев. Брэм, наблюдавший за оленьком в неволе, считал кабаргу «не одаренным сообразительностью, милым, пугливым животным». Дмитрий Лыков, посвящая в таежные тайны сестру Агафью, рассказывал: «Кабарга ленива. Далеко не уходит. Где встретил, там же через день увидишь ее опять».

Однако есть и у этого робкого зверя способы сохранять жизнь — прыгучесть, спасающая от преследователей на скалах, и способность, подобно зайцу, запутывать след. «Петляет, делает скидки в сторону и закапывается в снег», — пишет мне прибайкальский охотник. «Застигнутая врасплох кабарга теряется, топает ножками на одном месте и не бежит». Но это шоковое явление приходилось наблюдать и у крупных оленей. Знают охотники и предсмертный, как и у зайцев, крик кабарги — сигнал сородичам об опасности. Врагов у малютки-оленя много — волк, медведь, росомаха, лиса. Но самый страшный из всех — человек.

В Индии на ярмарке в долине Кулу увидел я ожерелье из тонких кинжалообразных клыков. Это были трофеи охотников на кабаргу. Продавались клыки и по отдельности для ношения на цепочке. Но это побочный продукт добытчиков кабарги. Пренебрегают охотники постным, не очень вкусным мясом таежного оленька.

Не ценится и шкурка его с ломким, непрочным мехом. Но тысячи лет Сибирь и Юго-Восточная Азия преследуют кабаргу из-за мускусной железы, которой природа снабдила самцов оленька. Образование это размером с детский кулачок расположено на животе кабарги и содержит в себе густую молочного цвета текучую массу, называемую сибирскими охотниками «струей». Пахучий продукт, играющий какую-то роль в интимной жизни малюток-оленей, стал для них роковым. Уже тысячи лет идет охота на кабаргу из-за этой желёзки, весящей сорок — пятьдесят граммов.

Железу, вырезанную у жертвы, охотник высушивает, превращая «струю» в буроватый, а затем черного цвета порошок, и продает за немалую цену.

Кабарга.

«Самый дорогой из всех естественных продуктов, — пишет японский журнал. — Один грамм — пятьдесят долларов!»

На Востоке интерес к мускусной железе кабарги прослеживается до туманных вековых далей. Марко Поло в 1300-м писал: «При полнолунии у кабарги вырастает на пупке кровяной пузырь, и тогда охотники отправляются ловить ее, вырезают этот пузырь, сушат на солнце и получают самый лучший бальзам, какой где-либо известен».

Такими были экзотические вести с Востока.

Европа в те годы еще не знала о ценностях «бальзама». Восток же приписывал «струе» достоинства подлинные и мнимые. Мнимых было немало, если учесть: с такой же меркой медицина подходила (и подходит сейчас!) к тигровым усам, к рогам носорога и всяким другим экзотическим редкостям, дающим якобы силу и исцеленье. В «струе» кабарги, так же, как в высоко ценимой на Востоке желчи медведей и в вытяжке из рогов оленей, высокоактивные природные вещества есть, и потому железа кабарги в век самолетов ценится так же высоко, как и во времена парусников Марко Поло.

В Индии в разговоре на эту тему биолог Рамеш Бэди вспомнил некоего ламу, «пришедшего из Тибета в Непал без гроша в кармане, но несколько железок кабарги, которые были при нем, позволили ламе быстро устроиться на новом месте».

В торговле русских с китайцами через Кяхту наибольшим спросом пользовались сибирские соболя, шкуры каланов и «струя» кабарги. В результате на Дальнем Востоке и на Аляске был выбит калан, к нулевой отметке в начале этого века был подведен соболь, и от Байкала до Охотского моря нещадно преследовали кабаргу.

Европа оценила продукт оленьей железки вовсе не за то, что веками ценил Восток.

Запах мускуса кабарги исключительно стоек, и парфюмеры стали применять его для «консервации», закрепленья духов. Один грамм мускуса на тонну парфюмерных снадобий — и запах будет более стойким во много раз.

Таким образом, против маленького оленька Восток объединился с Западом. Злополучная железка стала для оленька таким же проклятьем, как для слона бивни, как панты для оленя, как мех для соболя и калана. До начала этого века в Сибири и на Дальнем Востоке в год добывалось полмиллиона желез. И если учесть, что самца кабарги издали трудно различить с самкой, а в петли попадали подряд и взрослые, и детеныши, цифру истребленных животных надо утроить. Так же нещадно преследовали кабаргу в Китае, в Тибете и на южных склонах Гималаев в Индии. Чудо, что это существо, приспособившись жить в малодоступных для человека местах, сохранилось.

В бывшем Советском Союзе благодаря строгим мерам охраны были восстановлены почти полностью истребленные бобр, соболь, сайгак. Получила передышку и кабарга. И вот опять для животного наступили черные дни. За валюту сегодня продадут мать родную.

Кто же будет жалеть оленька с его драгоценной желёзкой? Бьют! Бьют бесконтрольно потерявшие совесть охотники. Бьют все, кто ищет «фарта» в тайге. Неопытный человек на выстрел к осторожному оленьку подойти не сумеет.

Применяют старинный способ. На многие километры перегораживают тайгу кольями и завалами и ставят в проходах петли. «Ужас! Тысячи петель!» — пишет в журнале «Охота и охотничье хозяйство» С. Курченко.

Охрана природы сегодня практически перестала существовать. Никто в тайге к грабителю приблизиться не рискнет. Попытки увещевать вызывают такую реакцию: «Проваливай, а то у тебя железу вырежем! Пикнешь — на том свете найдем!»

Что делать бедному оленьку, за три-четыре желёзки которого в Японии дают «Тойоту». Нет силы, способной остановить руку грабителя и в тайге, и на путях через границы. Одно спасение кабарги — подальше спрятаться от двуногого зверя, высоко ценящего надежность автомобилей, целебность лекарств и мазей и тонкую духовитость «Шанели».

  Фото из архива В. Пескова . 15–18 июля 1994 г.

 

Cтресс

(Окно в природу)

Мы беседовали с летчиком Михаилом Петровичем Девятаевым. Воздушные бои, плен с жизнью на грани смерти в фашистском лагере, бегство из плена на захваченном самолете…

Как все это мог выдержать человек? Что было труднее всего перенести?

Ответ неожиданный: «Труднее всего пережил время, когда через много лет все это вдруг стало известно людям, когда мне присвоили звание Героя Советского Союза, когда лавиной обрушились внимание, почитание. Для меня это была неимоверно трудная встряска — потерял сон, аппетит, тело покрылось сыпью. Обратился к врачам. «Стресс, — говорят, — стресс…»

* * *

Английское слово «стресс», введенное в оборот шестьдесят лет назад, вполне «обрусело». Буквальный перевод его — напряжение, но есть английскому «стрессу» эквивалент, звучащий по каким-то тайнам лингвистики очень похоже — встряска. На языке научном стресс — это реакция живого организма на любые предъявленные ему требования. Встряску могут вызвать холод, голод, травма, жара, сильный шум и многие другие физические факторы. Но вызывают ее и факторы психические: радость, конфликт, ощущение опасности. Встряска, заставляя организм приспособиться к «нештатной ситуации», вызывает в нем сложные нервно-физиологические процессы. Она может мобилизовать защитные силы организма, а может, напротив, их сильно ослабить.

Медикам хорошо известен феномен Великой Отечественной войны — солдат помногу часов лежал в снегу под обстрелом, форсировал ледяные потоки, мок под дождями — и никаких болезней, даже насморка! Зато с окончаньем войны болезни стали сильно преследовать воевавших, запас «мобилизованной и израсходованной прочности» иссяк.

Еще один пример у нас на глазах. Семья Лыковых одолела многолетние тяготы жизни таежных отшельников. Стабильность бытия и закалка помогали справляться с болезнями. Все изменилось после встречи с людьми. Лавина информации, мучительные вопросы — «а так ли жили?», ссоры в семье, невиданные ранее эмоциональные встряски подорвали, как можно думать, иммунную систему, и болезни, с которыми Лыковы раньше справлялись, стали валить их с ног.

Ошибка думать, что стресс — всегда явление отрицательное и что стрессов всячески следует избегать. Стрессы (встряски) — это сама жизнь. Они помогают спасаться от опасностей, преодолевать препятствия, подниматься на вершины человеческого духа в творчестве. Другое дело — стресс, вызванный катастрофой, непреодолимой болью, душевными страданиями. Сила такого стресса может быть продолжительной. И тогда есть опасность гибели организма.

Но чувствительность к напряжениям-встряскам бывает разная. Одному «кол на голове теши» — и хоть бы что! Другого ранить можно одним только словом.

Предельная мобилизация сил иногда дает животному несколько спасительных для жизни секунд.

* * *

Стрессам подвержено все живое. Все должно приспосабливаться к резко и часто неожиданно меняющимся условиям. Но «шкала» приспособленности у разных видов живого мира и разных особей не одинакова. На моей совести смерть дикобраза. Я усиленно его преследовал с фотокамерой во дворе знакомого натуралиста. Дикобраз пытался забиться в угол, а мне он нужен был на просторе. В результате зверь неожиданно повалился и протянул ноги. «Стресс… — сказал мой приятель. — Но ты сильно не переживай. Я должен был тебя предупредить: дикобраз — существо нежное».

«Существом нежным» является и великан-лось. Сейчас лосей вблизи городов повыбили. А лет двадцать назад в летнюю пору лоси часто ночами забредали в Москву. Сами выйти из лабиринта домов они не могли. Приходилось их усыплять, увозить. Но делалось это для успокоения взволнованных горожан. Усыпленный лось, как правило, все равно погибал от пережитого стресса.

А древнейший житель земли опоссум от волнений, кажется, не страдает. Забравшись в курятник и охмелев от крови, он часто тут же ложится спать. Легко представить, какие кары обрушивает на разбойника фермер. Частенько опоссум прикидывается уже мертвым, и владелец кур идет за лопатой, чтобы его зарыть. А опоссум, приоткрыв глаза, тихонечко удирает. Ему надо лишь зализать раны. От стресса он не страдает.

Стресс у животных могут вызвать разные причины. На Камчатке я наблюдал: лисицы на звероферме грызли себе хвосты. Причина: стресс, вызванный теснотой клеток. Куница в неволе может «затаскать» детенышей, перемещая в зубах их с места на место в состоянии стресса, вызванного беспокойством за судьбу малышей.

Почти всегда стресс вызывается перенаселенностью. Особи одного вида у некоторых животных способны переносить друг друга лишь на какой-то критической дистанции.

Скученность резко меняет их поведение. Это многократно проверено на мышах и крысах. Две крысы в вольере живут спокойно — у каждой свой угол. Четыре крысы уживаются мирно. У десяти уже начинается выяснение отношений. А у большого числа крыс и мышей на маленькой площади стресс совершенно меняет поведение. Сразу же выявляются агрессивные особи. У всех повышается кровяное давление. Животные начинают друг друга кусать. Некоторые гибнут от инфаркта.

Все живое ищет защиты от стрессовых перегрузок. Одному человеку довольно выспаться (маршал Жуков после сражения под Москвой заснул так, что даже Сталину вынуждены были сказать: «Не можем разбудить»), другие идут к психиатру или священнику, третьему довольно прогуляться в лесу с рюкзаком и посмотреть ночью на звезды. А кто-то «смотрит в бутылку», «садится на иглу». И, бывает, простая надпись в метро «Выхода нет» оказывается последним доводом для потери самого дорого, что может у человека быть, — самой жизни. Не ясно почему, но наибольшую склонность к самоубийствам мировая статистика обнаруживает у венгров.

Чтобы снять напряжение, психологи придумали множество ухищрений. Монотонную изнуряющую работу на конвейере разнообразят хотя бы чем-нибудь, заставляющим «шевелить мозгами». Некоторые фирмы за рубежом вовсе не ради шутки выставляют куклу — изображение хозяина предприятия, чтобы каждый, кто хочет, мог бы по ней ударить. Это способ выпустить пар напряжения. Природой способ запатентован давно. Битье тарелок при ссоре в доме — разновидность этого способа. Стучание по столу кулаком — это подсознательное сокрушение кого-то. Очень часто подобное наблюдается и у животных.

Однажды я подбирался к гнезду сороки. Птица хорошо меня видела и стрекотала так, что все кругом знали: совершается что-то неслыханное. А я все лез через черемуху. Сорока «мысленно» разрывала меня на клочки. Но фактически сделать ничего не могла и «замещала» уничтоженье меня ударами клюва в сук. Явление это называется реакцией замещения.

* * *

Со стрессом связаны некоторые физиологические процессы в живом организме. Лет двадцать назад вздумал состязаться на лыжне с незнакомым мне человеком. В азарте гонки и на пределе возможностей я почувствовал резкий болезненный толчок в левой части живота. Гонку я проиграл, но в столовой санатория соперник меня поздравил с хорошим бегом. Оказалось, я состязался с чемпионом Урала по лыжам. Я рассказал чемпиону о толчке в животе и узнал: организм хранит для стрессовых физических напряжений у селезенки хорошую порцию крови и в критический момент пускает ее в оборот.

Описывая страх, мы говорим «волосы стали дыбом». Волосы вздыбились не от страха. Это способ при угрозе показать противнику свою величину. Происходит это помимо воли владельца волос и наблюдается также у многих животных.

Есть и еще одно автоматическое «реле», срабатывающее в момент встряски, вызванной очевидной опасностью. Вот вы видите на столбе у дороги или на сухом дереве у опушки сидящего канюка. Увидев приближение человека, птица волнуется, напрягается. Признак этого не только во внимательном взгляде. Вот полетела вниз белая струйка помета. Это сработало «реле», освобождающее кишечник, облегчающее птицу на взлете.

Вариантов этого механизма много. Однажды с подветренной стороны я близко подкрался к лосю. Зверь опасность почувствовал. Но не мог понять, с какой она стороны. Я видел, как прядали уши лося и как он мочился — организм облегчался для бега. А вот запись рассказа о волке. «Один из обложенных флажками старых зверей понял: спасение там, за линией красных тряпочек. Но волк этих тряпочек страшно боялся, он полз к ним на животе, оставляя сзади струю помета. Явление это известно под названием «медвежья болезнь», поскольку часто наблюдается у этого крупного зверя.

Человек в этом ряду примеров — не исключенье». «Медвежья болезнь» может случиться у человека при явной, большой опасности. Вот откровенный рассказ американского космонавта Эдвина Олдрина. «Весь мир, затаив дыхание, наблюдал за нашими первыми шагами на Луне. И кто в ту минуту не знал, что происходит с одним из героев. Только благодаря специальному устройству скафандра я не почувствовал себя мокрым». Стресс!

* * *

Есть опасность громадного опустошительного стресса и для всего человечества. Вызвать его может уже очевидное перенаселение земного шара людьми. Каждому человеку нужен хотя бы кусок хлеба и стакан чистой воды. Ресурсы планеты этому растущему спросу соответствовать бесконечно не могут, тем более что все хотят жить, «как американцы». Биосфера Земли не способна выдержать таких требований со стороны одного из ее все подавляющих живых существ. Неизбежно резкое падение численности людей в первую очередь там, где плотность их обитания особенно высока, где она продолжает расти и где кусок хлеба и стакан воды уже стали жгучей проблемой. Стресс, вызванный этим, будет толкать людей на истребление друг друга.

Мысли не новые. Их высказывали давно. От них отмахивались: де человек найдет способ выживанья для всех. Но то, что сейчас происходит в африканской Руанде, заставило «автомобильный и компьютерный мир» содрогнуться — люди истребляют друг друга по каким-то непонятным причинам. Между тем причина ясна, логична и вполне согласуется с биологическими законами.

В Скандинавии каждые четыре года наступает пик численности маленьких грызунов леммингов. Что происходит при этом?

Миллионы зверьков в странном возбуждении устремляются из тундровой зоны на юг и почти полностью погибают. А через четыре года все повторяется вновь. Так механизм стресса регулирует численность безмерно плодящихся организмов. Не будем проводить четкую параллель между человеком и маленьким леммингом, в их существовании на земле очень много различий. И все же, все же…

Происходящее в Руанде заставляет думать об общем универсальном законе жизни. Земные цивилизации могут погибнуть, если люди не сумеют обуздать растущую свою численность и не сумеют ограничить свои потребности. В этом смысле принцип «производить все больше» порочен, он кончается тупиком. При нем вселенский Стресс неизбежен.

  Фото из архива  В. Пескова. 5 августа 1994 г.

 

Рыба-загадка

(Окно в природу)

Вечер душного жаркого дня. Солнце скрылось за лесом. Ветер улегся в травах, и вода стала зеркалом. Пахнет погожим сеном, пижмой.

Сухо трещат кузнечики и скрипят уключины лодок — ставим снасть на угрей. Снасть современная — бабышка из белого пенопласта, и от нее в глубину — леска с грузом. Приманка — пучок почти сварившихся в банке червей.

Теперь только ждать, сидя у костра. Бабышки стоят рядком от берега к берегу. Их видно даже в потемках при свете звезд. Если какой-нибудь поплавок «покинул строй», значит, увел его уторь. С темнотой эта странная рыба выходит кормиться, новичок, радуюсь тишине, огню костра, зеркальной воде, чмоканью подлещиков в заводи. Но опытные ловцы хорошо знают: угри лучше ловятся в дождь, в непогоду, почему-то очень любят грозу. Это наблюдение подтверждается — белый строй поплавков сегодня никем не нарушен. Близко к полуночи светим фонариком на воду — никаких изменений. Под погремушки кузнечиков засыпаем в палатке.

Утром — туман. Травы согнуты тяжестью предосенней росы. Фыркает где-то лошадь в луках. Что там на воде с поплавками? «Есть один червячок…» — нарочито небрежно отзываются с лодки. Угрей тут, смотря по размерам, называют либо «червями», либо же «анакондами». То, что снимаем с крючков, тянет лишь на «червей» — каждый угорь примерно по локоть. Все живые, скользкие — удержать в кулаке невозможно. И, конечно, эта странная темно-зеленая с белыми животами добыча на рыбу никак не похожа — змеи!

Мальчишкой, помню, разглядывая репродукцию фламандской картины «Рыбная лавка», я был поражен: зачем же вместе с рыбами продавать змей?! Позже узнал: то были угри. Увидел эту рыбу впервые, уже работая в «Комсомолке».

Юхан Смуул пригласил меня в гости в Эстонию, на остров Муху. Там с рыбаками мы выбирали из моря перемет. На крючках висели уснувшие за ночь крупные окуни и живые, отчаянно не хотевшие переселяться в лодку угри. По стандартам моих подмосковных друзей, то были «анаконды», удержать без «рабочей рукавицы» их было нельзя.

Угорь похож на змею.

В обед за столом Смуула мы лакомились угрями. Жирная сладкая рыба шла только с уксусом. Но соседский рыбак принес тройку копченых угрей, и я понял, почему эта рыба для прибалтийских гурманов ценится выше любой другой.

Позже для передачи «В мире животных» снимали мы ловлю угрей. Проверяли их на живучесть, способность двигаться посуху (по росной траве), брать верное направленье к воде. И всякий раз, наблюдая угрей, я думал: змея же, змея! Однако к змеям утри имеют такое же отношение, какое киты к рыбам. Сходство лишь внешнее. Угорь — рыба, правда, очень своеобразная.

В Центральной России угря не знают. Зато к реках, в прудах и озерах Прибалтики угорь всегда был рыбой обычной. Это касалось и всей Европы, реки которой текут в Атлантику. Рыбу всегда ловили в Исландии, Англии, Франции, Италии, Германии, в скандинавских странах, в части российских, связанных с Балтикой.

И со времен Аристотеля было тайной: как эта рыба рождается? Никто никогда не видел, как нерестятся угри. Полагали, что они «зарождаются из озерного ила» или что в угрей иногда «превращаются дождевые черви». Ученые-ихтиологи улыбались, читая просвещенных своих предшественников. В прошлом веке уже понимали, что угри нерестятся где-то в соленой воде океана. Однако места нереста и пути миграции змееподобных рыб были проведаны только в начале этого века.

Сегодня известно: личинки угрей (крошечные двухмиллиметровые прозрачные существа) появляются в толще воды знаменитого Саргассова моря и являются частью его планктона. Они поднимаются к поверхности океана и постепенно превращаются в плоские стекловидные листики — не очень заметные для хищников и хорошо приспособленные к океанскому дрейфу.

Транспортным средством в Европу для них является Гольфстрим. Не быстро, но верно, могучее течение несет личинки к пресной воде. Полупрозрачные плоские «листики» превращаются постепенно в «стеклянные гибкие палочки» размером с половину карандаша. Исландии они достигают на третий год странствия, Скандинавии — на четвертый и пятый.

В пресной воде полупрозрачные змейки превращаются в угорьков — прожорливых донных хищников, не брезгующих ни живым, ни мертвым мясом, поедающих лягушат, улиток, рыбешек, червей и растительный корм.

В любой книжке об этой рыбе мы найдем утвержденье: угри ночами по мокрым травам способны переползать из водоема в водоем, даже кормиться могут на суше, отдавая предпочтенье молодому гороху. Физиология рыбы как будто дает такую возможность. Угорь лишь на треть кислорода усваивает жабрами, две трети — слизистой кожей. Но вот в переведенной недавно с английского книге читаю: «Вопреки распространенному мнению по земле угри не путешествуют, а в изолированные водоемы проникают через подземные водотоки». Сказано категорично, однако неубедительно. Что значит подземные водотоки? Их ведь немного. А может быть, все-таки ночью по росным травам? Свидетельство очевидцев (видел сам!) услышать было бы интересно.

В прудах и озерах угри растут и нагуливают жирное тело (по Сабанееву) до четырех килограммов веса. Рыба эта ночная, днем предпочитает отлеживаться, «свернувшись веревкой», в укромных илистых и тенистых местах. Все рыбы обладают исключительным обонянием, угорь среди них — рекордсмен. Знатоки говорят: «В незагаженное прежде Онежское озеро довольно было уронить несколько капель розового масла, чтобы угорь почувствовал его присутствие». Приманку-насадку угорь находит легко и жадно хватает ее, оказываясь на крючке «автоматически». Немалых усилий стоит извлечение из усеянной мелкими зубами пасти.

На рану рыба-змея крепка. Обильная слизь позволяет быстро ранение залечить. А кровь угря считается ядовитой.

Живучесть угря велика. «Во влажном прохладном погребе угри, на пробу, жили до семи-восьми дней». Срок жизни угрей в природе (до поры размножения, означающего также и смерть) — от семи до пятнадцати лет. Но в маленьком, лишенном выхода водоеме подопытный угорь (по Сабанееву) прожил тридцать семь лет. Рыба эта очень подвижная. Все время ищет жизненное пространство. Из Средиземного моря часть угрей попадает в Черное и отсюда в некоторые реки этого бассейна.

Из рек, текущих в Балтийское море, по каналам и разветвленным, не всегда означенным на картах капиллярам водной системы угри достигают Волги и некоторых ее притоков. Но это «заблудшие» угри. Пути назад, в океан, для них нет.

Любопытно, что в пресных водах обретаются почти исключительно самки угрей. Более мелкие (до пятидесяти сантиметров) самцы держатся прибрежной зоны морей или же в устьях рек. Они ожидают, когда половозрелые самки рунным (массовым) ходом начнут скатываться из пресных вод в море, и тут начинается совместное свадебное и последнее путешествие змееподобных рыб. (Отнерестившись, угри погибают.)

Еще в пресной воде самки обретают брачный наряд: становятся желтыми, потом серебристыми, у них увеличиваются глаза. Попав в соленую воду, угри перестают питаться. Созревание половых продуктов (икры и молок) идет за счет жира, накопленного в теле угрей. Жиром же обеспечиваются энергетические затраты движения против Гольфстрима. Не слишком хорошие пловцы (около пяти километров в час), угри к Саргассову морю обречены плыть долго. От истощенья у них размягчается скелет, они слепнут, теряют зубы.

Некоторые ихтиологи считают, что все угри гибнут в пути, не достигнув места, где должны нереститься. И свадебная их одиссея кончается драматически — «у них изначально нет сил достигнуть Саргассова моря». Кто же, однако, там нерестится? Полагают, что нерестятся угри, которые вырастали в пресных водах Америки и которые в близкое Саргассово море добираются без труда. Они, как считают, поставляют личинки, которые Гольфстрим вносит в Европу. Но это только предположенье, нуждающееся в подтверждении. Во всяком случае, вылавливать всех угрей, валом идущих по рекам Европы «на гибель», пока считают опасным, вдруг часть из них Саргассова моря все-таки достигнут…

Большинство живых организмов чутко реагируют на соленость воды. Пресноводные в океанской воде погибают, морские организмы не живут в пресной. Угри, как видим, интересное исключение. Часть жизни они проводят в соленой воде, другую — в пресной. Но исключение не единственное. Вспомним лососей — кету, горбушу, кижуча, нерку, чавычу. Та же история: часть жизни в пресной воде, а часть — в соленой. Но есть и большое различие. Лососи в пресной воде (в чистых ручьях и речках) рождаются и скатываются в океан, где вырастают в огромных и сильных рыб, которых инстинкт размноженья влечет опять в пресноводные речки. Угри же в океане родятся, а вырастают (чтобы стремиться потом на родину) в тихой пресной воде прудов и озер.

Вы спросите: а ловля угрей в Подмосковье, как попали они сюда? Конечно, не своим ходом!

Уже много лет в значительные водоемы серединной России угрей поселяют. Маленькими («стеклянными») их ловят французы в момент, когда из океана огромным числом они устремляются в реки. В воде, насыщенной кислородом, маленьких угрей самолетами доставляли и выпускали в Селигер, Сенеж, в хранилища, из которых Москва пьет воду. Угри тут чувствуют себя превосходно и очень изобретательно расселяются, пользуясь малыми водотоками, болотцами и канавами, а может быть, все-таки ползают и по травам.

Мы ловили угрей на реке Озерне. Но попадаются они иногда и в торфяных ямах, в затопленных карьерах. Представляете удивление рыбака — ловил карасей, а выудил вдруг нечто, похожее на змею. Опытный рыболов обрадуется, новичок же может и испугаться.

Угри, поселенные в водоемы «на вырост», — заложники своей судьбы, на нерест им не выбраться. Два исхода — состариться и умереть либо попасть на крючок. При таком положении прироста угрей быть не может. Только убыль. Восполнять ее можно, выпуская все новые партии молоди. Пока, несмотря ни на что, этот процесс не прерван.

Фото автора .  19 августа 1994 г.

 

Время волков

(Окно в природу)

Время волков… В этих словах каждый справедливо усмотрит образ текущего бытия. Подлое, неуютное, безжалостное время. Но посмотрим, каково живется Природе в годы человеческих потрясений, получают ли передышку «братья меньшие» от гонений двуногих братьев или гонение возрастает?

Готовясь к Грюнвальдской битве, в лесных пущах Литвы и Польши для прокормления войска «добыто было бесчисленно вепрей» (кабанов). Войско Ивана Грозного в походе на Казань кормилось лосятиной. «Провиантные отряды» царя лосей перебили много. Правда, не настолько много, чтобы зверь стал редким.

Более поздняя бесконтрольная охота на зверя из-за мяса и из-за кожи на штаны офицеров (лосины) лось в прошлом веке стал такой редкостью в средней России, что о каждом где-либо замеченном писали газеты.

Годы революции и Гражданской войны в начале этого века подчистили остатки лосей, бобров, соболей и сайгаков. Понадобились чрезвычайные законы и меры, чтобы эти животные снова стали обычными.

Что наблюдаем сейчас? Лосей, завсегдатаев леса лет двадцать — тридцать назад, сейчас почти не встречаешь, изведены браконьерами.

Лисиц нещадно и бесконтрольно преследуют из-за шкурки. Медведей бьют иностранцы (этот «спорт» богатым людям доступен теперь в России и на Аляске). Безнаказанно убивают маралов, кабаргу и сайгаков. Бьют даже тигров, которых осталось в Уссурийской тайге считанное число, открыто предлагают в каталогах «тигровые шкуры для ваших спален и офисов».

Волчьи времена!

Ну а что сами волки? Волкам передряги людского мира всегда на пользу. Летописцы, не сознавая этого, годы народных бедствий метили разгулом зверей: «Все впрахе и впусте; одне токмо волки рыщуть». А знаменитый русский натуралист Леонид Павлович Сабанеев, приглядываясь к событиям, вывел почти что формулу: «Рост численности волка в России всегда совпадал с годами разрухи и бедствий народных».

Сказано это было в прошлом веке после войны с Наполеоном, в пореформенной России. И все, что было позднее, подтверждало проницательное наблюдение. Первая мировая война и следом за ней Гражданская волкам были «на руку». Разорение деревни в 30-х годах, дальнейшие над ней эксперименты — укрупнение колхозов, объявление тысяч деревень неперспективными — давали волкам простор и волю их нраву.

Волк — сильный, умный и не трусливый хищник, человека смертельно боится. Даже в крайних случаях, когда надо защитить детенышей в логове, когда любой зверь ляжет костьми за потомство, волк трусит. К логову можно подойти без ружья и безнаказанно взять волчат — волчица скрытно и, вероятно, с материнской болью будет наблюдать похищенье, но не покажет себя. Таков результат длительного и постоянного гонения на волков. Жестокая селекция сделала дело. Те, которые защищали потомство, погибали. Выживали осторожные, терпеливые. И осмотрительность эта закрепилась, как сказал бы ученый, на генетическом уровне.

Волчата в логове.

Живя с человеком издавна бок о бок, в доружейные времена волк, надо думать, вел себя по-иному. Наверняка пытался защищать выводок и смело вступал с человеком в кровавый спор, покушаясь на жеребенка, теленка, ягненка. Несомненно, были случаи и прямой охоты зверя на человека. С тех не таких уж далеких времен у всех народов сохранилось зафиксированное в фольклоре убеждение, что встреча с волком опасна. И хотя волки сами сегодня людей страшатся, любой слух о нападении зверя принимается почти без сомнения, множится, обрастая «достоверными» подробностями.

Люди, хорошо знающие нынешние повадки волков, скептически отвергают любые известия о нападении. И сформировалась другая крайняя точка зрения: волки на человека не нападают.

Не преувеличивая опасность волков, все же надо сказать: точка зрения эта неверная. За двадцать пять лет я собрал достаточно информации, чтобы сделать вывод: волки на человека все-таки нападают. Случается это редко, можно даже сказать, крайне редко. Но с жертвами нападений я сам говорил, переписывался, расспрашивал свидетелей.

Следует различать причины их столкновения с человеком. Одна из них — бешенство зверя. Большинство нападений связано с этой очень опасной (заражающей и людей) болезнью волков, собак и лисиц.

Несколько лет назад в «Комсомолке» я рассказал почти фантастический случай. В мордовской деревне Шейн-Майдан зимним вечером волк сбил с ног колхозницу (Антонину Семеновну Грошеву), шедшую с фермы домой. Вот как она написала мне о случившемся: «Я подумала: ну вот она, смерть. Если бы не пуховый платок, так бы оно и было — зверь вцепился мне в горло. Я схватила руками его за челюсти и стала их разжимать. А они, как железные. Но откуда-то силы взялись. Когда разжала, правая рука скользнула в пасть, и я, не соображая, что делаю, вцепилась в волчий язык. Наверное, от этого волку сделалось больно, потому что он перестал рваться, а я смогла подняться на ноги и стала кричать: «Помогите!» Но никто не услышал».

Далее Антонина Семеновна рассказывает, как, пятясь, она почти километр шла к дому, не выпуская из сжатого кулака волчий язык. Во дворе не потерявшая присутствия духа женщина стала колотить зверя лопатой, потом деревянным дверным засовом. Когда волк рухнул, женщина потеряла сознанье. Медики, подозревая бешенство волка (он действительно оказался бешеным), приняли нужные меры, и Антонина Семеновна Грошева осталась живой.

История исключительная. И я тщательно все проверил, прежде чем о ней написать. «Рядовых» случаев, связанных с бешеными волками, много. Как правило, зверей, теряющих в этих случаях чувство самосохранения, удается убить. Человеку же надо немедленно обращаться к врачам — бешенство, если меры принять запоздало, кончается смертью.

Но бывает, что и здоровые волки атакуют людей. Почти всегда случается это в азарте разбойной охоты. Волк в овчарне (или же возле стада, отары), а человек защищает свое добро. При этом волк хорошо понимает: палка в руках человека или ружье.

И, наконец, ситуация особенно драматическая, особенно спорная — нападения зверя на человека как на объект охоты. Это может случиться, когда численность волков стремительно возрастает, когда их мало преследуют и когда их «шалости» остаются безнаказанными и волки перестают человека бояться. Первый шаг к людоедству может сделать старый, ослабший зверь либо волчица, которой трудно прокормить выводок, уже выросший, но еще не способный самостоятельно добывать пищу. Объектом нападения почти всегда становятся дети.

Кировский охотовед Михаил Павлович Павлов, хорошо знающий биологию и повадки волков, собрал обширный материал о случаях нападенья волков на людей. Почти все они относятся ко времени Отечественной войны, первым послевоенным годам и вполне объяснимы — волков было много, давление на них почти совершенно отсутствовало, и выросло несколько поколений зверей, у которых страх перед человеком стал притупляться. (То же самое сейчас наблюдается в Индии, где запретили охоту на тигра, и немедленно повсеместно стало расти число зверей-людоедов.) Павлов в своем исключительно интересном исследовании «Волк» рассказывает, каких трудов стоило справиться с «распоясавшимся» зверем после войны — созданы были специальные группы охотников, использовались яды и авиация.

Для нас, в России, где волки по-прежнему многочисленны, все реалии книги Павлова узнаваемы. Но в Швеции, где были опубликованы главы из книги «Волк», поднялся великий шум: «Волк-людоед? Не может такого быть!» Реакция эта очень понятна.

В Швеции, где волков осталось с десяток или чуть больше, их не просто оберегают, что понятно и, конечно, разумно, но даже «хотели бы волка причислить к лику святых». Трезвые люди, пожелавшие разобраться в фактах, догадались заглянуть в «доружейного» времени церковные записи. Обнаружилось: и в Швеции волки, когда их было много и когда людей они не страшились, позволяли себе рискованную охоту. И тут пострадавшими были дети. Европейская сказка о Красной Шапочке рождена не на пустом месте…

Против волка не надо возбуждать ненависть. В диких природных сообществах зверь этот — звено важно-необходимое. Там же, где властвует человек, конфликты с ним неизбежны. И самое разумное: не стремясь совершенно истребить интересного умного зверя, все же надо его постоянно держать в узде.

Сегодня у нас узда эта явно ослабла. Охота на волка весьма трудоемкая и не дешевая. А прежние «честь и доблесть» такой охоты многими позабыты. Разруха в полном соответствии с формулой Сабанеева вовсю «на волка работает». С разных сторон идут вести о росте численности зверей. Никого сейчас уже не волнуют многозначные цифры людей, погибающих от разбоя и на дорогах. А вот если волк, как ягненка, схватит где-нибудь «Красную Шапочку», будет шок, объявится новое зло, а для борьбы с ним, конечно, новый указ президента.

Но указом волков особенно не проймешь.

И «на закуску» любопытнейшее свидетельство о волках — кого бы думали? — зачинателя русского футуризма Давида Бурлюка.

«Иван Васильевич любил… по свежему снегу на… санках-козырьках… прокатиться. Случилось только, что однажды, когда он с утра уехал таким манером, перед вечером на двор обратно примчался конь, в мыле, весь трясущийся, с глазами, кроваво заведенными. Чуя недоброе, снарядили верховых навстречу Ивану. А позже и все происшедшее было восстановлено и передавалось так: Иван Васильевич сделал на своих козырьках уже более полдороги, как вдруг он увидел на конце поля, которое переезжал, две черные точки… Конь заострил уши и стал нервничать… А волки, это были они, кругами шли по полю, все туже заворачивая узел своего бега…

Еще через несколько мгновений лошадь вывернула Ивана из козырьков и в ужасе исчезла…

А Иван… стал хладнокровно шагать до дому…

Звери продолжали кружить вокруг намеченной добычи своей. Круги их… становились все уже… Наконец, наступил момент, когда звери бросились с двух сторон к Ивану под ноги с намерением повалить обреченного человека.

Быстрым движением, однако, хладнокровно Иван изловчился и схватил дюжих зверей каждого одновременно за кожу на крепких шеях их…

Иван продолжал идти… Теперь волки, напуганные, в свою очередь, случившимся, роняли пену из страшных раскрытых пастей своих, угловатыми лапами упираясь в дорогу.

Держал Иван Бурлюк волков, как на железных палках, отведя их в стороны от себя, чтобы не укусили за ноги…

Когда верховые увидели Ивана Васильевича с пригорка, они успокоились:

— Иван Васильевич у Симерницких двух борзых купил…

Но, подоспев ближе, по бледному лицу Ивана Васильевича, по волосам, растрепанным и сбившимся, по шапке потерянной поняли недоброе.

Волков убили. Рук человека, потерявшего дар речи и память, разжать не могли. Через несколько дней деда Ивана похоронили…»

Вот такая история. Бурлюк — натура художественная, мог, украшая свою родословную, малость пофантазировать. Но вполне возможно, что все так и было.

  Фото автора .  26–29 августа 1994 г.

 

Каннибализм

Каннибализм в переводе с французского — людоедство. Но есть толкование слова более широкое, биологическое, означающее поедание себе подобных, — внутривидовое хищничество. На этом снимке — пример каннибализма, лягушка-бык пожирает зазевавшуюся соплеменницу.

Видеть проявление каннибализма всегда неприятно. Явление это не такое уж редкое, хотя и выходит из привычных естественных норм.

Часто каннибализм вызывается голодом. Но есть и случаи «узаконенные», когда поеданье собрата обеспечивает выживание вида.

Однажды в пойменных окских зарослях я набрел на маленький бочажок. В светлой воде все просматривалось до дна. Приглядевшись, я увидел резвую стайку мальков-окуней. Как-то им тут живется? Оказалось, не очень спокойно. После весеннего половодья в маленькой водной ловушке вместе с мальками остался и взрослый окунь. Есть ему было тут нечего, и полосатый хищник вылавливал, возможно, собственное потомство.

Во время уженья рыбы в Каракумском канале в каннибализме мы уличили даже вегетарианца сазана. На живца (маленького сазанчика) попался здоровенный сазан-папаша.

Все объяснялось просто. В нагретую воду недавно прорытого ложа из холодной Амударьи устремились косяки рыб. А есть им нечего, дно у канала еще ничем не поросло. Вот и началась охота больших вегетарианцев за маленькими.

А хищные щуки, кажется, вовсе не делают различий между «своими» и «чужими». Чистишь щуку, а в ней другая, поменьше.

У наземных животных каннибалами часто становятся волки. Вечно голодные звери в критических ситуациях легко переходят черту запрета. Жертвой обычно бывает раненый или ослабший собрат. Рысь при обилии зайцев способна задрать лису, но есть не станет, лиса ненавистна рыси как конкурент. Однако в голодные годы не до разборчивости, голенастая кошка может прикончить даже себе подобную.

По наблюдению зоологов, каннибалами чаще становятся самки животных. А у медведей — наоборот. Вылезший из берлоги голодный самец прикончит маленьких медвежат, если мамаша их будет беспечна. Но обычно медведица постоянно настороже и свирепо гонит разбойника.

Явление это, надо думать, характерное для медведей. Сами малыши знают, что надо делать, когда в поле их зрения появляется папа-громила. Они немедленно взбираются на деревья, причем не толстые, куда медведю никак не забраться.

В этом от рождения запрограммированном поведении можно усмотреть моменты естественного отбора. Медведь в природе врагов не имеет.

И потому самец выполняет роль щуки, заставляющей карася не дремать, — «выбраковывает» не очень жизнеспособных.

Каннибализм у медведей может стать частью характера отдельных особей. Рядом с Лыковыми в таежном уединении несколько лет жил «добрый медведь». Добрососедство простиралось до того, что зверь следовал за людьми, когда они собирали урожай с кедров, и кормился остатками сбора. Идиллия кончилась с появлением «большого недоброго медведя».

Пришелец, заломавший и сожравший собрата, стал источником постоянной опасности для людей. А недавно костромские охотники рассказали мне о медведе, который специализировался на каннибализме и заломал несколько даже более крупных сородичей.

Грешок покушения на собратьев недавно зоологи обнаружили и у львов. Тут каннибализмом движет не голод, а домогание самки. Пришлый лев изгоняет из прайда самца-отца и как добычу уносит у самки детенышей, чтобы вернуться к ней не имеющим помех любовником.

Случаи каннибализма англичанка Джейн Гудолл обнаружила у шимпанзе, не брезгующих, как оказалось, мясной пищей и умеющих хорошо охотиться. Но тут «обезьяноедство» одной из самок и воспитанной ею дочери рассматривается как резкое отклонение от нормы в сложной социальной жизни этих животных.

Так это бывает у лягушек-быков.

А вот случай, когда покушение на собрата является нормой или почти что нормой, помогающей выживанию вида. У хищных птиц (орлов, ястребов) при недостатке корма более сильный птенец может закусить слабым, и родителей это не беспокоит — важнее вырастить одного сильного, чем двух или трех слабых.

Но эту «норму» надо считать условной, каннибализм вызывается все-таки голодом.

И есть случаи, когда каннибализм «узаконен». У некоторых пауков и насекомых самка поедает самца, как только любовная близость закончится. «Дело продолжения рода сделано, чего добру пропадать» — так, наверное, могла бы рассуждать самка паука, прозванная черной вдовой. То же самое происходит и у сверчков, кузнечиков, богомолов, муравьиных львов и некоторых жуков.

Серьезную дилемму приходится решать в этом случае снедаемому страстью любовнику: сладостный миг или жизнь? Дело всегда решается в пользу продолжения рода. Однако и свою жизнь сохранить хочется. Кое-кому это удается. Важно вовремя от любовницы улизнуть. Чтобы выиграть несколько нужных мгновений, некоторые насекомые приносят самке «свадебный подарок». А чтобы с подарком возились подольше, подносимое лакомство тщательно заворачивают в травяную ветошь.

Пауку-маме у некоторых видов этих созданий тоже грозит опасность. От деток! Прежде чем отправиться из кокона в большой бушующий мир жизни, паучата завтракают, и поскольку объектом первой охоты в коконе может быть только мама, она и лишается жизни.

Такова жестокая целесообразность в причудливых хитросплетениях бытия.

До высшего предела целесообразность эта доведена у живородящих песчаных акул. В утробе матери развивается сразу дюжина акулят. Все они с зубками и, чтобы расти-развиваться, должны питаться. Природа распорядилась в этом случае крайне жестоко. Во чреве матери начинается безжалостная охота акулят друг за другом. В конце концов выживает один, он и появляется на свет упитанным крепышом.

У некоторых животных, главным образом у быстро размножающихся грызунов, каннибализм сдерживает чрезмерную численность.

Древесная землеройка метит своих малышей секретом пахучей железки. Этот запах — отличительный знак: «мои дети». Если его нет, родители малышей поедают. В стрессовых ситуациях, когда численность землероек становится высокой, зверьки сохраняют способность к деторожденью, но не метят потомство, и оно становится обреченным.

Несколько иной механизм регулирования численности у мышей. Тут у самки происходит выкидыш (с поеданием эмбрионов), если она почувствовала поблизости запах самца, с которым до этого не встречалась.

Всего в природе известно более ста тридцати видов животных, у которых каннибализм «узаконен», является естественным и способствует выживанию вида. У многих других животных поедание себе подобных — отклоненье от нормы и вызывается либо физическим страданием (чаще всего от голода), либо психическим стрессом.

Не упуская из вида явление каннибализма, его значение в живой природе не следует преувеличивать. Гораздо чаще мы наблюдаем все подавляющий инстинкт материнства, когда родители самоотверженно защищают потомство, нередко рискуя собственной жизнью.

Именно этот инстинкт является главным в обеспечении непрерывности жизни. Вспоминаю впечатляющую киносъемку. Африканская рыба тилапия бережно во рту инкубирует икринки. И даже мальки некоторое время при опасности находят убежище во рту родительницы. Но вот рыба, у которой в буквальном смысле забот полон рот, увидела червяка. Тилапия голодна и хватает добычу.

Остается червяка заглотить. Но тогда и мальки окажутся в желудке у матери. Нет, тилапия не стремится немедленно утолить голод, она выпускает изо рта червяка и пока что беспомощных малышей. Схватив червяка снова, рыба глотает его и тут же раскрывает ворота безопасного приюта для малышей.

Торжество жизни достигается множеством разных путей. Но некоторые из них человеческому сознанию ближе. Наши симпатии на стороне тилапии, а не щуки, мечущей много икры, но способной потомство свое прищучить.

Но стратегия бытия во всех случаях одинакова: жить, обеспечивая продолжение жизни!

Рыба тилапия с ненаглядной своей мелюзгой.

Фото из архива В. Пескова . 2–5 сентября 1994 г.

 

Люби меня

(Окно в природу)

Две взрослые чайки. Одна из них подносит угощенье другой — маленькую рыбешку. Игра? Взаимовыручка? Ни то ни другое. Это предсвадебное ухаживание, нечто вроде букета цветов или коробки конфет у людей. Но это и нечто большее, чем знак внимания. Подобную картину можно наблюдать и у некоторых других животных. У зарянок и зимородков подношенья взаимны — самцы и самки ритуально кормят друг друга. Волчица, прикинувшись щенком, скулит, выпрашивая корм у самца. И он приносит его.

Ритуалы эти предшествуют образованию пар. И это не прихоть природы, это нечто вроде теста-проверки: способен ли супруг вместе с самкой добывать пропитание?

У некоторых маленьких птиц подношение корма происходит в момент спаривания. Самка готова к этому акту, но он не произойдет, если самец не держит в клюве только что пойманную мушку. Любопытно, что самка мушку взять не спешит. Ее требовательность — не голод. В ответственный момент продолжения рода самке важно видеть: отец ее будущих детей способен мушек ловить.

В Антарктиде, наблюдая за пингвинами адели, я видел ухажеров с камешками в клюве. Ритуальное подношение строительного материала для гнезда означает, что и впредь этот дефицитный во льдах материал будет доставляться. Это демонстрирует также привязанность ухажера к этому месту и к своей избраннице.

Продолжение рода — дело очень серьезное в жизни природы. Сбой, ошибки в выборе пары сводятся к минимуму множеством разных способов: турнирами между самцами, а также ритуалами, при которых выявляются физические и психические данные партнера, а также исключение из любовной пары близкородственных видов.

У птиц все это проявляется особо наглядно. В брачную пору самцы одеваются в яркий наряд.

Райские птицы демонстрируют радугу оперенья. Родственник пеликанов фрегат надувает на груди огромный ярко-красный пузырь. На мушкетеров в жабо из перьев становятся похожими турухтаны. Американский воротничковый рябчик демонстрирует изысканные радужные узоры распушенного хвоста. То же самое делает и павлин. Яркое оперение — черное с белым и набухшие красные брови демонстрируют самкам тетерева.

Можно предположить: у невест существует некое эстетическое чувство, способное оценить феерию красок. И с уверенностью можно сказать: в ярких красках оперения закодированы жизненные силы пернатых ухажеров, и самки весьма тонко в этой сигнализации разбираются.

А что делать серой невзрачной птице? Она берет свое голосом. Пример — жаворонки, дрозды, соловьи. Сила голоса и утонченная, часто весьма сложная песня — сигнал самцу-сопернику: территория занята и призыв самке: «Слушай, вот я каков!» Несомненно, что сила звуков, их строй, их поражающая наше восприятие гармония самке соловья говорят больше, чем нам с вами, и определяют ее выбор.

Есть и еще одна форма демонстрации жизненных сил — танец. Деревенские хороводы, игра в горелки были смотром для женихов и невест. То же самое наблюдаем у журавлей с их весенними танцами в болотных крепях, в высшем пилотаже воронов, совершающих брачный полет, в стремительном беге страусов в африканской саванне, в ритуальном беге по кругу волков.

У некоторых животных эти смотрины перед заключением брака носят характер длительного церемониала — на каждое действие партнер отвечает соответствующей позой, криком.

Брачный союз невозможен, если в этом следующем друг за другом каскаде «вызовов и ответов» произойдет сбой.

Очень красочны, выразительны и доступны для наблюдения ухаживания у альбатросов. Они начинаются хлопаньем крыльев, дальше следуют позы, прыжки, поклевывание друг друга, изгнание появляющегося как бы для проверки чувств «третьего лишнего», и наконец, широко развернув крылья, сцену помолвки альбатросы заканчивают парным торжествующим криком — союз заключен!

Легко заметить, у всех животных при ухаживании особо демонстрируются жизненно важные органы. Летуны-альбатросы выставляют напоказ длинные крылья. Демонстрируют летные качества и увертливость вороны. Дубоносы, у которых мощность клюва для раскалывания семян — надежное свидетельство процветания в жизни, эти клювы друг другу и демонстрируют. Для волка, которого «ноги кормят», и для бескрылого бегуна страуса надежность ног — привлекательное «свадебное приданое». В любви страусов именно бег все и решает. Самка стремительно убегает, самец на пределе сил за ней гонится. Спаривание может быть только финалом состязания в беге.

Есть животные, у которых ухаживание требует от самца большого терпенья и некоторых особых качеств в привлечении самки.

К ним относятся широко распространенные в Австралии птицы шалашники. Для ритуала ухаживания самцы оборудуют специальные площадки, насыпают холмики, делают из травы навесы (шалашики) и проторяют аллейки в зарослях. Место свидания шалашники украшают цветами, перьями, раковинами, костями и всем, что может остановить взгляд избранницы. Некоторые виды шалашников даже красят любовное ложе соками ягод.

В большинстве случаев у животных ухажером является самец. Но есть исключения. Инициативу в любовных играх держат в своих руках самки носорогов, страусов, древесных дикобразов и обезьян гиббонов. Голосистые обитатели тропических лесов гиббоны — единственные, кроме людей, существа, предающиеся любви не только для продолжения рода, но и для «радости жизни».

Излишне говорить, что все ухаживания у животных, так же как и у людей, эмоционально окрашены. Тут есть соперничество, ревность, горе и упоение счастьем. Многие животные после спаривания расстаются. Но существует и долгая глубокая любовная привязанность, страдание от неверности или потери партнера. Все это разным животным свойственно в разной степени. Ярче всего они проявляются у моногамных животных, сохраняющих семейную пару иногда на всю жизнь (волки, лисицы, шакалы, лебеди, гуси).

Гусиная преданность известна многим, кто наблюдал этих птиц на деревенском дворе. Гусак никогда не даст в обиду избранницу. Если она садится насиживать кладку яиц, гусак, как на часах, находится где-нибудь рядом и помогает позже гусыне выхаживать молодняк.

«Животные гораздо менее умны, чем мы привыкли думать, но в чувствах и эмоциях они куда меньше отличаются от нас, чем принято считать». Это написано Конрадом Лоренцем, нобелевским лауреатом, высшим авторитетом в знаниях о поведении животных. Несколько лет Лоренц наблюдал жизнь диких гусей, помеченных кольцами и живших безбоязненно около его дома-лаборатории на Дунае. Образование пар, ухаживание, семейная жизнь гусей и все, что этому сопутствует, прослежено биологом и осмыслено.

Он пишет, как трогательно сближаются гусаки и гусыни, рассказывает о парном «торжествующем крике», означающем нечто вроде расписки в загсе, вроде клятвы: всегда быть вместе.

Так чаще всего и бывает. Но может возникнуть почти человеческий «треугольник», когда внимания гусыни станет добиваться гусак с какими-нибудь особенными достоинствами.

Драма! Соперник, высоко подняв голову, держится вызывающе. Гусыня колеблется между клятвой и новым соблазном. А гусак?

«В распоряжении любого «законного» мужа или жениха есть несколько форм поведения, к которым он может прибегнуть, чтобы помешать гусыне уйти к сопернику. Он может не отходить от нее, куда бы она ни шла. И становиться ей поперек дороги, если она вздумает направиться к другому гусаку. Совершенно выведенный из равновесия, он может даже ущипнуть ее, чего при нормальных обстоятельствах никогда не сделает… Он не может оставить гусыню и ринуться в бой с соперником, потому что стоит ему отойти, как изменница его покинет. Он не может как следует питаться и, если драма затягивается на недели, худеет прямо на глазах».

Как правило, дело кончается поединком.

Гусаки дерутся до изнеможения, используя два орудия: клюв и изгиб крыла, снабженный шипообразным выростом. «Если бой завершается вничью, он возобновляется на следующий день». У диких гусей поединки иногда случаются в воздухе, и тогда один из них может упасть и разбиться.

Ну а если побежденный супруг остался живым? «Охваченный горем, он не в состоянии защищаться от нападения других гусей.

Если такой гусь занимал высокое положение в жесткой социальной структуре гусиной колонии, его внезапная беззащитность сразу же будет замечена. Его будут теснить и дергать буквально все, в стороне не останутся даже слабые и трусливые члены стаи».

У людей есть шутливая песня: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Гуси тоже со временем утешаются. «Но в критический период они обладают поистине человеческой способностью испытывать горе — мышцы утрачивают упругость, глаза западают в орбиты. Горюющие гуси легко становятся жертвами несчастных случаев, они задевают провода высокого напряжения или попадают в зубы хищникам, потому что чувство самосохранения и осторожности у них притупилось».

Разглядывая эти снимки, мы потянули одну из ярких веревочек хитросплетения жизни. И вот таких интересных, недавно еще неизвестных явлений коснулись.

Фото автора . 30 сентября 1994 г.

 

О меде и воске

(Окно в природу)

Минувшим летом было у меня два происшествия, связанных с пчелами. В Калужской области, в деревеньке близ райцентра Бабынино, полез я на яблоню помочь старику-пчеловоду огрести рой. Все было чин-чином — шляпа с сеткой на голове, нарукавники, белый халат, роевня в руках. Но то ли рой был не очень доступен, то ли неловок был верхолаз, но пчелы сделали свое дело — десятков семь или восемь оставили жала в бренных моих телесах. Кубарем слетев с яблони, с сильным сердцебиением и жаром пришлось прилечь на траву, и лили на меня минут десять ведрами воду.

Другая история «сладкая». Там же, в калужских лесах, охотник Виктор Семенович Винников пригласил к чаю и поставил на стол сотовый мед.

— Ну как на вкус?

Я похвалил мед. Был он душистым и свежим.

— Своя пасека?

Виктор Семенович улыбнулся и повел во двор показать расколотое дупло. Оказалось, охотник спилил на дрова сухой, давно умерший дуб, а в нем были старые соты с медом. Виктор Семенович считает, дупло с медом было брошено пчелами лет десять — двенадцать назад. А мед оказался как будто только что собранным — отменный вкус, запах, янтарный цвет. Запечатанный в восковые цилиндрики, мед не загустел, не засахарился. И хотя о сохранности меда я много слышал, все-таки содержимое потемневших от времени сотов удивляло. Любой другой продукт за это время пришел бы в негодность.

Мед иногда называют «душою цветов».

В июне, во время буйного разнотравья, опустите травинку в глубину цветка, дотроньтесь до нее потом языком, и вы поймете мудрость двух этих слов — «душа цветов».

Не удивляйтесь, если пчела пролетела к цветку, на котором ее наблюдаете, километра два-три. Пчелы-разведчицы особым танцем в улье указали ей путь и расстояние до цветов. Отправляясь в дорогу, она, как самолеты, летающие в Антарктиде, заправилась горючим и на обратный полет (цветы ведь могут оказаться сухими). Горючее — мед из улья. А все, что пчела соберет с цветов в транспортную «цистерну» — зобик, предназначено для семьи.

Транспортировка нектара — наиболее трудная часть пчелиной работы. Низко, почти над самой травой, подобно пуле, летит тяжело груженная пчелка домой. Температура тела ее в это время на десять градусов выше, чем у сидящих без движения пчел, а кислорода она потребляет в пятьдесят раз больше, чем в минуты покоя. Домой, домой!

В улье, царстве меда.

Путешествуя летом в автомобиле, вы замечали, наверное, на ветровом стекле золотистые кляксы. Это, столкнувшись с машиной, потерпела катастрофу пчела. В некоторых местах пчелиные трассы перекрещиваются с автомобильными, и тут гибель пчел велика. В Америке, в штате Висконсин, наша почти двухсотсильная «гранд-торино» вдруг стала глохнуть. «Знакомая в наших местах картина, — сказал дорожный механик, подняв капот, — смотрите!» Радиатор автомобиля был забит пчелами. За десять долларов механик повесил перед радиатором сетку из проволоки. Машина пошли без помех. Однако для пчел столкновение с ней по-прежнему было смертельным.

Но большая часть летунов возвращается все же с ношей на базу. Капелька сладкого душистого вещества из цветка (двадцатая часть грамма) сдается на обработку в улей.

Перво-наперво из нектара надо удалить воду. В «сырье» воды содержится до восьмидесяти процентов. Примерно три четверти ее следует выпарить, превращая первоначальный цветочный продукт в «сгущенку», именуемую нами медом. Паровых котлов в улье нет. Выпаривание производится обдуванием-движением тысяч крыльев. Именно по этой причине улей гудит день и ночь. Жизнеспособная семья пчел собирает за лето свыше ста килограммов меда. Значит, путем вентиляции из улья удаляется примерно тридцать пять ведер воды. Расход энергии в деле очень велик. Но горючее рядом — мед. Когда воды остается не более двадцати процентов, «сгущенка» готова к восковой упаковке.

Удаление воды из нектара — процесс наглядный. Более тонкие механизмы превращенья нектара в мед от нашего глаза скрыты. Обработка «сырья» начинается уже в зобу у пчелы на пути в улей и в нем продолжается. В янтарной тягучей массе, прошедшей организм пчел, в нужной мере есть сахар, соли, ферменты, немного цветочной пыльцы, ароматические и некоторые другие вещества, отличающие мед от сахарного сиропа.

Банки консервов, чтобы убить микроорганизмы, скоро портящие все продукты, загружают в автоклавы и нагревают. У пчел такой возможности нет. Но есть в составе меда еще не вполне изученные вещества, предохраняющие его от порчи. Целебная сила меда известна людям с тех пор, когда они сколько-нибудь научились понимать окружающий мир. Из более поздних времен дошли к нам впечатляюще яркие факты целебной и сохраняющей силы пчелиных продуктов. Александра Македонского, умершего в походе, из Персии в Египет везли в гробу, наполненном медом.

А воск? Заглянув в улей, мы видим в первую очередь именно воск. Пчелы ползают по шестигранным сосудам (сотам), слепленным из самой первой известной человеку пластмассы. Она мягка (мы говорим «мягкий как воск») и плавится уже при шестидесяти двух градусах, но сотчатая конструкция из воска выдерживает в подвешенном состоянии не только свой вес, но и то, для чего предназначена, — груз запасенного меда. В Индии я видел «языки» сотов, свисающие с деревьев, со сводов в храмах.

Две тысячи лет, с тех пор как об этом написал Аристотель, считалось, что воск пчелы носят так же, как нектар и пыльцу с растений.

Предположение было логичным, ибо воск вырабатывают и растения. Покрытые тонким слоем воска плоды (например, сливы) защищены от микробов и испарения сока. Но Аристотель ошибся. Воск вырабатывается на «химической фабрике» в тельце пчелы. Что же служит сырьем для него? Мед! Мед со всеми его компонентами.

На производство одного килограмма воска тратится четыре килограмма меда. Подобно пауку, выпускающему мгновенно твердеющее на воздухе вещество, пчела из специальной железы на брюшке выделяет пластинку воска.

Крошечную. На килограмм воска требуется до трех миллионов таких пластинок. Жвальцами пчел воск мнется, и из него лепятся поражающие нас своей геометрией соты. Этого строительного материала за лето пчелиной семье требуется в сравнении с медом немного — до четырех килограммов.

Химический состав воска известен, но лучше его не касаться — пришлось бы употребить много малопонятных слов. Но в быту воск известен каждому человеку. Все хоть раз держали в руках либо кусок сочащихся медом сотов, либо церковную свечку.

Я с воском познакомился в детстве на пасеке деда Павла. На солнечном месте стояла у него воскотопка — плоский, застекленный сверху и чуть наклоненный ящик. Теплых лучей было довольно, чтобы мятые соты расплавились.

На дне ящика собиралась пахучая буроватого цвета масса. Дед Павел давал мне комочки этого вещества — лепить фигурки зверей. Сам он лил из воска брусочки. Когда их накапливалось много, дед вез «сырой воск» в Воронеж, откуда в обмен привозил удивительно красивые золотистого цвета листы вощины, и я тогда уже знал: «сырой воск» очищают и прокатывают на специальных вальцах, снабжают восковые листы узором, повторяющим строение сотов. Когда рамку с вощиной вставляют в улей, пчелы тотчас начинают на готовом «фундаменте» строить соты.

В отличие от меда воск несъедобен. И все же есть организмы, способные его усваивать, — африканская птица медоуказчик и пчелиная моль, личинки которой питаются воском. Расплодившись, моль иногда заставляет пчелиную семью покинуть жилище, оставляя личинкам свое богатство. Когда воск съеден, моль продолжает держаться «освоенного» местечка, питаясь своими же испражнениями. Плохо переваренный воск по цепочке пищеварения передается семи поколениям моли.

Воск и сегодня идет на свечи. Но есть ему множество и других применений. До появления пластиков вощеная бумага применялась всюду, где надо было избежать намоканья. Воском во дворцах и богатых домах натирали полы.

Столяры пользуются воском для обработки дерева и сокрытия на нем случайных царапин и трещин. Отец, помню, подшивая валенки, протаскивал дратву сначала через черный кусок смолы, а потом, чтобы дратва была нелипкой, натирал ее воском. В Венгрии, наблюдая, как отливают колокола, я увидел: буквы для будущей отливки сначала формировались из воска. Расплавленная бронза, сжигая природный пластик, повторяет форму восковых букв, когда остывает.

Применяют воск во многих промышленных производствах. А предприимчивая англичанка мадам Тюссо стала родоначальницей заведений, где показывает восковые фигуры знаменитых воров, артистов, царей, полководцев и президентов. «Пластилин» из улья — не мрамор, любую ошибку скульптор может исправить, добиваясь сходства с натурой и придавая фигурам какие угодно позы.

Кроме воска и меда, в пчелином доме можно еще обнаружить пергу (цветочную пыльцу — пищевой белок пчел) и бурое клейкое вещество над названьем прополис. Этот целебный бактерицидный клей пчелы собирают с почек деревьев. (Разомните в пальцах тополиную почку — ее запах в точности повторяет запах прополиса.) Прополисом пчелы заделывают щели в дуплянках и ульях, а в капсулу из прополиса надежно заключают проникшую в улей и умертвленную ядом мышь или иную мелочь, соблазненную медом. Пчеловоды прополис бережно собирают. Растворенный в спирту природный антибиотик — прекрасное средство для заживления всяких царапин на теле, для полоскания заболевшего горла.

И последнее слово — о яде. Для пчел это средство отогнать или умертвить всех, кто вздумает покуситься на их большими трудами накопленное богатство. Силу пчелиного яда я теперь знаю по опыту. Но несколько укусов для человека могут быть иногда и полезными.

Мой друг, например, этим средством лечит радикулит.

Как видим, немало всего полезного производят «золотистые мушки», таская в улей дары цветочного лета.

Сочные соты!

Фото  В. Пескова и из архива автора .  14–17 октября 1994 г.

 

У финиша жизни

(Окно в природу)

Миграции — сезонные передвижения масс животных — всегда волновали людей. Редкий человек не остановится, увидев в небе пролетающих журавлей или стаю гусей. Не так уж давно миллионы бизонов передвигались по холмистым просторам Америки. В Африке и сегодня еще можно увидеть громадные стаи копытных животных и следующих за ними хищников. К явлениям этого же рода надо отнести и тихоокеанских лососей, рунным ходом идущих из океана в реки Аляски, Камчатки, северо-западной части Америки и Дальнего Востока Азии. В Британской Колумбии наблюдать рыбу, идущую на нерест, приезжают тысячи туристов.

Я видел это зрелище много раз и в разных местах. На Камчатке, стоя на шатком мостике через речку, наблюдал я мелькание теней в неглубокой воде — рыбы шли тесно, бок о бок, а там, где речка мелела, бежали вверх по течению плотной массой, оголив спины. Их можно было легко поймать, что и делали там и сям спустившиеся к воде медведи. На Аляске, низко пролетая на вертолете над полуостровом Кадьяк, мы видели сверху ход нерки (один из видов лосося) — прозрачные неглубокие речки были красными от косяков рыбы. Местами нерестовые речки обрываются каменными уступами. Лососей это не останавливает. Разогнавшись, они по воздуху, как птицы, одолевают трехметровые водопады.

Пять видов лососей — чавыча (на Аляске — чинук, королевский лосось), кижуч, горбуша, кета и нерка после нескольких лет сытной и вольной жизни в океанской воде устремляются в путешествие, из которого уже ни один из них не вернется. И их никто не неволит.

Большие сильные серебристые рыбы, чередуясь по времени (одни — летом, другие — осенью), повинуясь чувству, именуемому инстинктом, устремляются из соленого океана в пресноводные реки. Двигаясь вверх по течению крупной реки, косяки рыб будут сворачивать в речки поменьше, даже в ручьи, безошибочно находя место, где три-четыре или шесть лет назад они родились и где им теперь, отнерестившись, предстоит умереть.

Этот закон природы существует тысячи лет. И тысячи лет звери и люди, обитающие около рек, ждут часа появленья лососей. «О Великие Существа! О Великие Пловцы! Мы приносим вам благодарность за то, что вы благополучно вернулись. Ваше возвращение — счастье для нас, поскольку наши жизни связаны». Эти слова давней приветственной песни лососям я записал на Юконе в индейской деревне. Тысячи лет река и лес кормили племена атапасков.

И поныне лососи, идущие вверх по великой реке Аляски, — основа их существования. Иными стали орудия лова, изменился и уклад жизни.

Но, как и прежде, атапаски ждут появления первых лососей. «О Великие Существа! О Великие Пловцы!..»

В летнюю пору вся жизнь деревенской Аляски перемещается в рыболовные лагеря у реки. Мужчины ловят, женщины полукруглыми ножами улу пластают рыбу и тут же вешают сушить и коптить. Вся Аляска летом пропитана запахом рыбы и дыма. Ловля лососей тут, как время страды в краю земледельцев, — день год кормит. Кстати, хлеба здешние люди до прихода русских не знали. Рыба была тут хлебом.

Сегодня половить лососей прилетают на Аляску издалека — из «нижних» американских штатов и из Европы. Дело чисто спортивное, нередко рыбу поймают и тут же отпустят. С собой увозят впечатление ловли, фото- и кинопленку.

Я тоже пробовал счастья в ловле лососей, но рядовых — нерки и кижуча. Рыболов настоящий охотится за чинуком. И рыболовная Мекка — Аляска полна приключений, невероятных историй.

В то лето, когда я «блеснил» на речке Кенай, повсюду говорили об истории с рыбаком из Германии. Ему попался огромный и очень строптивый чинук. История вышла в полном смысле в духе Хемингуэя. Единоборство с рыбой собрало на берегу много зевак. Позвонили в Анкоридж, откуда тотчас приехало телевидение. Успело зрелище попасть на экраны в домах Аляски, а поединок все продолжался. Тридцать шесть часов, изнемогая, не сдавался рыбак. Не выдержала напряжения леска. И, может быть, это был наилучший конец в поединке. Чинук в то лето, как и написано ему на роду, умер естественной смертью, оставив где-то в верховьях реки потомство по закону природы, столь же сильное и строптивое.

Охотников на дороге лососей много. За их икрою гоняются рыбы гольцы. Чайки расклевывают уже мертвых, плывущих по течению рыб. Белоголовые орланы высматривают поживу. Был случай невероятный: на пролетающий маленький самолет сверху упал лосось. Его уронил летевший навстречу с добычей орлан.

Поздней осенью, когда нерест лососей повсюду закончится, орланы со всей Аляски летят на реку Челкет. Эта речка не замерзает, и рыбы идут в нее поздно. Более трех тысяч крылатых охотников пируют на заснеженных берегах.

На Камчатке и на Аляске повсюду ловят лососей медведи. И есть места особо для ловли благоприятные. На Камчатке, в ивняках мелководья, я крался с фотокамерой к двум мохнатым ловцам и «чуть не наступил» на третьего, который в ивняках отсыпался. Излишне описывать, что оба мы пережили. Медведь, обдав меня брызгами, ошалело кинулся в лес, а я от страха окаменел.

А на Аляске есть известное всем натуралистам мира местечко, где рыболовов-медведей можно безбоязненно наблюдать, находясь рядом с ними. Не очень большая речка Макнейл на каменистой преграде широко разливается — идеальное место для медвежьей рыбалки. Звери каждое лето сюда собираются с расстояния до ста километров. Ловит каждый по-своему — можно за рыбой прыгнуть в неглубокую воду, можно ударить лапой — и вот он, лосось, можно стоять, раскрыв пасть и ждать рыбу, одолевающую водопад.

Посмотреть на эту рыбалку, поснимать на кино-, фото-, видеопленку (в поле зрения сразу шесть десятков медведей!) желающих тысячи. Но чтобы медведей не распутать и чтобы от них же не пострадать, на площадку, откуда видна вся арена рыбалки, одновременно допускаются лишь десять человек. Самолетами эту группу забрасывают в нужное место, вернулись — летят другие. Как удовлетворить без обиды желающих тут побывать?

Медведь-рыболов.

Собирают заявки и устраивают лотерею. Таким образом, на Макнейле могут побывать лишь счастливчики. Я в лотерее не участвовал, и только в порядке большого исключения разрешение мне добыли у самого губернатора штата.

Об аляскинском рунном ходе лососей во времена Русской Америки было написано: «Веслами грести невозможно. Мешает рыба».

С тех пор тут многое изменилось. Но лососи ходят по прежним водным дорогам и в прежние сроки, лишь менее густо. По Юкону из устья в верховье они проплывают около двух тысяч километров. И пока добираются, например, до Клондайка, изрядно теряют в весе.

В прежние времена индейцы с верховья реки на лодках спускались к устью «поесть жирной, не отощавшей рыбы». Тысячи километров морем, две тысячи по реке… Представляете путь к родимой своей речушке или ручью! И как находят? Почему не свернут в сторону где-нибудь ближе?

О том, что лососи возвращаются нереститься туда, где родились, люди догадывались уже в XVII веке. Привязывая цветные нитки к хвостам атлантических рыб, они утвердились в своих догадках. А в наше время проведены более тонкие опыты и еще более убедительные.

В 1975 году в Сиэтле, в университете, где изучают все, что связано с тихоокеанским лососем, я познакомился с профессором Дональдсом.

И он рассказал о своих экспериментах. В лаборатории профессор Дональде инкубировал икру, а к моменту появления из яичек мальков перенес их в пруд. Тут в проточной чистой воде мальки жили, как это бывает и на ручьях, несколько месяцев и потом, помеченные ученым, по трубе, по каналу, по лабиринту воды и суши в Сиэтле ушли в океан.

Прошло четыре года. И вот в сентябре профессор каждое утро стал приходить к пруду.

Нетрудно понять, что пережил ихтиолог, когда однажды увидел: из трубы в прудовую воду устремились большие сильные рыбы. Поймали одну, вторую — на хвостах знакомые метки! Проследим мысленно путь этих рыб: океанский простор, выбор пути к Сиэтлу, залив, протоки, городские каналы, труба… Ничто лососей не сбило с дороги. Вот она, родимая колыбель — прудик с осьмушку футбольного поля.

Опыт произвел огромное впечатление. Но Дональде продолжил его, усложнил. Икру для инкубации он взял теперь у лососей, пришедших в пруд в первый день сентября, и вывел рыб, которые возвращаются из великого океана в маленький городской водоем точь-в-точь в день начала занятий в университете.

Какой навигационный прибор приводит лососей в нужное место с такой потрясающей точностью? Считают: все дело в запахах и в огромной чувствительности к ним лососей — запоминают химический состав воды своей колыбели.

Стремление сюда для продолжения рода тоже логически объяснимо: я тут родился, рос, вынес все превратности жизни, смог добраться сюда — значит, место это для колыбели и первого года жизни вполне подходяще.

А на Камчатке, на реке Никулке, я наблюдал свадьбы рыб. В реку добрались уже сформировавшиеся пары лососей. (Не удивляйтесь, у рыб тоже есть симпатии и антипатии!)

Важный момент — любовная пара роет в мелких камешках яму, куда надо сразу сложить икру. Роют рыбы ее хвостом. Хвосты уже обтрепаны, как старые веники, но лососи продолжают работу. И вот он, главный миг жизни. Стоя бок о бок в потоке воды, самец и самка роняют в ямку половые продукты — икру и молоки. Процесс неспешный. И можно предположить: некая радость любви, чувство — награда за продолжение жизни тут тоже присутствует.

Финал. Ямка с икрою в каменной гальке, опять же хвостами, закопана. Все. У рыб уже нет сил сопротивляться течению. Войдя из соленой океанской воды в мир воды пресной, лососи перестают питаться. Все их энергетические затраты идут за счет жировых и белковых запасов тела. Организм при этом перерождается.

Изменяется и внешний вид рыб. Серебристые их бока темнеют, покрываются красными пятнами (нерка вся делается огненно-красной), выгибается крючком нижняя челюсть, на спине появляется горб (у горбуши в особенности).

И вот теперь, когда все жизненные силы истрачены, когда даже медведь побрезгует истощенной, сносимой течением рыбой, лососи доживают последние дни и часы. Жизненный цикл закончился.

Что это — сбой, ошибка природы, странная ее расточительность? Вряд ли. Скорее жесткая, выработанная эволюцией целесообразность.

Умершая рыба — это фосфор, белок. На этом субстрате в кристально чистой воде, на промытых камнях что-то произрастет, разовьются живые мелкие существа. А все это — корм для малюток лососей. Умирая, лососи служат потомству. Мальки будут жить в речной воде год, а окрепнув, скатятся в океан. Три-четыре-шесть лет жизни (у разных лососей разные сроки), и они повторят счастливый и смертный родительский путь. Круг жизни замкнется.

Фото из архива В. Пескова . 21–24 октября 1994 г.

 

Возвращение стерляди

(Окно в природу)

Это было в августе, после Ильина дня, когда вода в Оке стала уже холодной. С некоторым запозданием в Алексине осуществили то, о чем мы писали в апреле. Мальки стерляди подросли, и меня пригласили на торжественный выпуск их в реку.

Около двух тысяч рыбок выпустили буднично — подвезли к реке небольшую цистерну, и в две минуты стерлядки получили свободу. Но десятка четыре юрких остроголовых рыбок выпускали торжественно. Мы забрели с белым тазом в Оку и дали стерлядкам величиною почти с карандаш выплыть из таза в реку своих родителей.

Интересно было за ними понаблюдать. Стерляди стайкой собрались на дне головою против теченья и затаились. Взять их рукою было уже нельзя — стрелками юркнули в глубину.

При слове «стерлядь» сразу же вспоминается слово «уха». По вкусу эта самая мелкая рыба из семьи осетровых ценится выше всех остальных.

Водилась стерлядь раньше во всех крупных реках России до самого Енисея. Редкостью не была, но ценилась выше любой другой рыбы — «пять рублей фунт» (пшеничная булка в те годы стоила пять копеек).

Довольно глянуть на стерлядь, чтобы понять: перед нами древнейший обитатель земли. Чешуи на теле стерляди нет, зато сверху она покрыта прочной бронею костяных щитков.

В отличие от всех осетровых стерлядь — рыба оседлая, она не скатывается после нереста в море, а остается в реке, избирая для жизни глубокие ямы, и зимует тут в полусне, не двигаясь, не питаясь, располагаясь на дне иногда в несколько ярусов.

Корм рыбы донный, мелкий — личинки насекомых, в первую очередь комаров (я видел стерлядь, желудок которой был набит рубиновым мотылем). Рот рыбы, обращенный ко дну, кажется, не способен ничего захватить сверху. Но стерлядь, как и все рыбы, присутствует на пиру летом, когда в воду, подобно снегу, падают такие же древние, как семья осетровых, поденки. Стерляди ловят поденок, переворачиваясь брюхом вверх.

Величина рыбы в разных реках неодинакова. В низовьях Волги обитают стерляди в два килограмма. В сравнении с ними окские выглядят крокодилами, которых трудно держать в руках, — 6 килограммов.

А Сабанеев пишет о великанах (Иртыш) весом до тридцати килограммов. Стерлядь любит чистые реки с сильным течением. Но она хорошо себя чувствует и в просторных прудах и озерах. «В Поволжье раньше не было помещичьей усадьбы, где бы в прудах не держали стерлядок». Правда, в водоемах без течения эта рыба не нерестится. Но если вдоволь донных кормов, она быстро растет и жиреет.

В последние десятилетия стерлядь повсюду либо вывелась, либо стала рыбою редкой. Считалось, например, что в районе Алексина на Оке она совершенно исчезла. Но в последние годы стерлядь стала изредка попадаться. Причину ихтиологи видят в том, что Ока становится чище. (Индикаторы качества вод — раки и пескари — тоже появились в реке.) Происходит все это по пословице «Нет худа без добра». Сбросы в реку не стали чище. Но бедственная остановка многочисленных производств убивала сбросы, и это сразу сказалось на жизни реки.

Знаток рыб России Леонид Павлович Сабанеев выращивать молодь стерляди на рыбных заводах не советовал — «дело до крайности хлопотное». Но на химическом комбинате в Алексине все же за дело взялись, приспособив для этого, как мы писали, большие баки в бывшем пороховом цехе. И дело сразу пошло на лад. При строгом контроле ихтиолога-самоучки Вячеслава Шебанина мальки белуги тут выросли до семи килограммов (в природе вес был бы три килограмма) — «хороший корм, стабильная температура воды». При бедственном положении осетровых на Волге иметь страховую популяцию этой рыбы на Оке крайне важно. И с коммерческой стороны дело выгодное — московские рестораны, пожелав того, могут иметь живую ценную рыбу.

Что касается стерляди, то ее, выращенную в пороховых баках, можно выгодно продавать для доращивания в садках — в прудах и озерах, но, главное, есть возможность возродить окскую популяцию стерляди.

Для маточного стада с немалым старанием этим летом близ Алексина было поймано двадцать половозрелых стерлядей. Теперь в «родильном доме» обитает четыре десятка здоровых и крупных рыб.

Икра, инкубированная в баках, развивается быстро. Через четыре дня из нее проклевываются еле заметные глазом личинки — в одном грамме четыре десятка рыбок. Корм для них нужен нежный — микроскопические речные существа. Их доставляют с водою из Оки и прудов.

При хорошем аппетите стерлядки быстро растут. В апреле они были величиной с палец, сейчас — уже с карандаш. Уже хватают гранулы комбикорма, причем некоторые крутятся веретеном, чтобы не со дна, как в реке, а у самой поверхности схватить корм. Опускаешь мизинец в воду — рыбки начинают его обсасывать.

Требовательность к качеству воды у стерлядок умеренная. В баки вода доставляется из Оки. Конечно, ее надо обогащать кислородом — тесно живущие рыбы поглощают его немало.

Никакой специальной лаборатории в цехе нет, но с рыбы глаз не спускают ни днем, ни ночью. За качеством воды (и в шутку, и всерьез!) следят по поведению большого рака, выловленного в реке и нареченного Александром Вторым.

Растут стерляди много быстрей, чем в природе. Выпускать будут в реку не всех. Часть останется на развод. На третьем году при весе в двести граммов стерлядь уже нерестится.

Будем надеяться, что знаменитая окская рыба будет водиться в реке, как и прежде, «от Нижнего до Калуги», и будет она нагуливать вес в прудах и озерах.

Фото автора . 6 ноября 1994 г.

 

На зимовке у чибисов

(Окно в природу)

Издали кажется: Париж — это вся Франция. Но есть ведь и Франция деревенская — полевая, лесная. «Откуда эти вот елочки к Новому году?» — спросил я друзей, проходя по базарчику возле Сены. «Из лесу, вестимо…» — улыбнулся француз, восемь лет проживший в Москве. Его я попросил хотя бы на день свозить за город…

Едем на северо-запад. Середина декабря. Но никакого намека на снег. Температура — тринадцать тепла. Пейзажи — нашего октября: вдоль дороги облетевшие платаны и липы, кое-где желтые брызги кленовых листьев, но главный цвет повсюду зеленый — сверкает росою озимь, зеленеют кое-где сосны и много еще чего-то вечнозеленого.

Здешние деревеньки похожи на малые городки, но больше по сторонам ферм-хуторов-дом, сараи, коровы и овцы в загонах. Поля пустынны. Изредка видишь грачей и похожих на них ворон (в этой части Европы вороны черные). Изредка пролетают стайки скворцов. Часть из них в этих местах живет постоянно, другие прилетают зимовать из Восточной Европы.

Но вот что-то совсем особое. Желтоватые пашни черны от птиц. Признаться, даже грачей на юге никогда я не видел в таком количестве — многие тысячи! Пробегающие машины птиц не тревожат. Но стоило выпрыгнуть на дорогу — взлетели заполнившей полнеба тучей. Чибисы!

Прихотливый неровный полет, крылья широкие и округлые, на голове хохолок. Чибисы. Поразительное скопленье!

В наших краях весной чибисы появляются вслед за грачами. Небольшие их стайки носятся над апрельской мокрой землей, а позже — над сырыми лугами. Тревожно-жалобный крик этих птиц — «чьи вы?» — все хорошо знают. Осенью чибисы исчезают. И вот они где собрались!

Не меньше десяти тысяч птиц носится над коричнево-желтой землей. Стая колышется, как громадная сеть на ветру, разрывается, соединяется снова.

В тот же день у дороги встретили мы охотников. У одного на поясе висели трофеи — парочка белопузых хохлатых птиц. Чибисы! Во Франции наши любимцы — рядовая осенняя дичь. «Они тут гнездятся, но осенью появляются откуда-то в неимоверных количествах».

Проезжая по подернутым дымкой зимним бесснежным полям, мы еще раза три видели птичьи стаи, подобные облакам. Хотелось крикнуть: «Чьи вы?!» И если бы птицы могли ответить, то услышал бы я названия многих российских, украинских, белорусских и польских местечек, откуда в бесснежную Францию собираются чибисы на зимовку.

* * *

Лесник расстелил на столе аккуратную карту. «Вот она, наша «тайга» — семь километров на девять в излучине Сены».

Дом лесника стоит на опушке. В нем пахнет яблоками, медом, сосновой стружкой (все специально для запаха держат в комнате!). Лес подступает прямо к порогу. Сменив городскую обувку на сапоги, мы сразу же очутились в рыжих его объятьях. Вспомните иногда не опадающие на зиму бурые шубы наших дубов, и вы представите общий цветовой фон леса осенней северо-западной Франции. Кое-где темными пятнами — сосны и елки, кое-где тонкие жилки берез, все остальное бурого цвета — главные древеса тут буковые и дубовые.

— Снега эти деревья не знают?

— В 91-м в феврале выпадал. И это было событие. Но по рассказам и хроникам, раньше снега тут, ненадолго, правда, ложились каждую зиму.

Тихо переговариваясь, идем в оцепеневшем безветренном мире. Хрустят под ногами буковые орешки. Так же как в подмосковном лесу, цыкают синицы. Выстукивает старое дерево дятел, сойка истошным голосом, будто ее кто-то режет, оповестила всех о нашем приходе.

— Это тропинка к болоту. Летом ходят по ней за черникой и за малиной. А эти шары вам знакомы?

Повсюду на полянах и на опушках — похожие на огромные птичьи гнезда колонии растения-паразита омелы. Удивительно, две недели назад такие же гнезда на тополях я видел на Дальнем Востоке. Теперь то же самое — близ Атлантики.

— Птицы разносят клейкие ягоды с семенами, и омела прививается на деревьях, сосет их соки.

— А обилие папоротников?

— Влага. Папоротники любят влагу…

Кусты папоротника, все это знают, напоминают формой хрустальный фужер. Но, конечно, не природа училась красоте у стекольщиков, стекольщики вдохновлялись в природе.

Папоротник по-французски — фужер.

И еще один языковой курьез. Когда пошел разговор о грибах, мой спутник все время говорил «шампиньоны», и я подумал, что только шампиньоны произрастают в здешних лесах.

Оказалось, гриб по-французски (любой!) — шампиньон. А то, что у нас называется шампиньоном, французы зовут шампиньоном парижским.

— Какому грибу отдаст предпочтение посетитель здешнего леса?

— Лисичкам, — улыбнулся лесник. И пояснил: — Лисички — гриб третьесортный, но очень красивый, легко заметный, не мнется — набивай им рюкзак, не червивый, и не спутаешь с ядовитым — каждый ребенок знает лисички.

На привале около древнего дуба лесник прочел мне целую лекцию о французских лесах. — Этот вот великан — памятник прошлого…

Когда-то Францию покрывали дубравы. Рубили их без оглядки — на строительство кораблей и домов, освобождая землю для пашен.

Ценность лесов для страны почувствовали ко временам Наполеона, когда во Франции лес занимал всего лишь восемь процентов всей территории. Спохватившись, французы не только прекратили бесконтрольные рубки лесов, но и выработали стратегию их возобновления, которой неуклонно следуют два столетия. Результат впечатляющий: сегодня четверть Франции покрыта лесами.

Лесной островок, в центре которого, сидя под вековым дубом, мы тихо беседуем, охраняем особо. Он служит зеленым буфером между двумя промышленными зонами Руана и Гавра. Сюда приезжают прийти в себя от городской суеты, подышать чистым воздухом и побыть в тишине. Лес не является заповедником, из него изымается спелая древесина, тут можно охотиться, собирать грибы-ягоды. Пешком и на лошади — пожалуйста, в любое место, на машине езда ограничена. Статус «регионального парка» дает возможность, используя разные источники финансирования, развивать в прилегающих к лесу деревнях старые ремесла, производить «нефабричные» продукты, которыми некогда славились эти места…

* * *

Беседу нашу с лесником прервал заливистый лай собак. Поняв, в чем дело, мы вышли на просеку и увидели сидящих на складных табуретках охотников — ровная линия, один от другого в полуста метрах. Соблюдая правила, мы притихли и стали ждать выстрелов — загонщики «двигали» на стрелковую линию кабанов. Но выстрелов не последовало. Искушенные кабаны каким-то образом улизнули. Но это не огорчило ни стрелков, ни загонщиков. Из чащи на просеку вывалилась возбужденная охотой и обеденным сидром ватага деревенских разнокалиберных «тартаренов» с дюжиной резвых собачек. Человек с фотокамерой их вначале насторожил («зеленые» ведут в Европе кампанию против охоты), но, поняв, в чем дело, взрослые дяди темпераментно, как подростки, стали позировать, и дело дошло до веселого прицеливания друг в друга и в фотографа тоже. Испугавшись, что эта забава кончится плохо, я поспешил попрощаться со зверобоями, и они тотчас же вновь обратили излишки сил против невидимых кабанов — распорядитель охоты повел стрелков на новую линию, а загонщики, согласно стратегическим планам охоты, отправились на исходный рубеж…

Лесной массивчик у Сены дает приют лисам, белкам, ежам, барсукам. Из крупных животных тут обитают пятьсот кабанов, полторы сотни оленей и сотня косуль. Больше лес не прокормит, и потому ежегодно из него, по лицензиям, часть обитателей изымают. Наибольшую дань охотникам платят тут кабаны, досаждающие окрестным жителям набегами на кукурузу, — сотня голов ежегодно попадает под пули.

— Есть браконьерство?

— Есть, — вздохнул лесник. (В обязанность лесников входит также охрана дичи.)

Браконьер, убив оленя, выручает за рога и за мясо около десяти тысяч франков (примерно полторы тысячи долларов). Игра стоит свеч, и есть, по словам лесника, люди, готовые, несмотря на значительный штраф и угрозу тюрьмы, рисковать…

В лесу неизбежно зашел разговор о волках.

— О, никто не знает, когда во Франции они были! Сегодня нет ни единого. Впрочем, на востоке в Вогезах этим летом будто бы появился. В газетах об этом много писали.

В доме лесника при свете камина мы пролистали вырезки из газет. То ли волка, то ли одичавшую в лесу собаку видеокамерой снял какой-то турист. В это же время «не вполне опознанное существо» зарезало пять овечек.

И разгорелись нешуточные страсти — «немедленно уничтожить!» Но как? Местный корпус охотников оказался бессильным — «волк умело прячется то в кукурузе, то в горном лесу».

«Всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами уничтожим — люди боятся ходить за грибами», — заявил журналистам глава местной мэрии. «Зеленые» запротестовали: «Надо радоваться, что появился!» Актриса Брижит Бардо, опекающая диких животных, объявила о премии тому, кто волка спасет. «Да, взять его надо живым!» — распорядились в министерстве охраны среды. Сказано — сделано.

Возле какого-то стада овец поставлены были ловушки. «Волк умело ловушки обходит!» — оповестила Францию «Фигаро». «Ограничить прогулки в лес!» — распорядился префект в Вогезах. Кого-то посетила счастливая мысль изловить серого чисто французским способом — «шерше ля фам». «Надо в клетку поместить волчицу, она завоет, и волк не выдержит, прибежит непременно». Это была не шутка, в зоопарке городка Амневиль посадили в клетку молодую волчицу и отправили в нужное место.

К разочарованию ловцов, волчица не выла, и волк к ней не шел. Стоимость операции перевалила за сто тысяч франков. Но тут пришла осень, газеты переключились на волков политических. Но о звере в Вогезах Франция не забыла. «А сколько волков в России?» — спросила жена лесника. Я сказал, что тысяч пятьдесят — шестьдесят наберется. «Да как же вы там живете?!» — женщина уронила поленья возле камина. Да вот так, говорю, и живем, волков бояться — в лес не ходить…

Возвращались в Париж мы ночью. В свете фар я все думал увидеть чибисов, но те, как видно, спали на пашнях. Зато, остановившись согреться чаем, мы услышали в небе перекличку летящих гусей. Зима. Куда? Зачем?..

  Фото автора . 23 декабря 1994 г.