Материнское сердце

(Окно в природу)

Около двадцати лет назад в американском штате Вайоминг я охотился с фотокамерой на мустангов. Диких (одичавших) лошадей сохранилось немного. Остатки их обитают в бесплодных горах, непригодных для пастбищ. Лошадей безжалостно истребляли производители консервов для кошек, и мустанги стали очень пугливыми. Все же маленький табунок с помощью двух служителей заповедника мне удалось выследить. Лошади могли бы нашу засаду на них миновать, перемахнув через хребет, но у одной кобылицы был жеребенок, и это вынуждало их пройти распадком, где в кустах можжевельника сидел с фотокамерой я, а по другую сторону прятался мне помогавший ковбой.

Проходом опасной зоны руководил вороной жеребец, взбежавший на горку и видевший всю обстановку внизу. Он ржал, побуждая лошадей пройти мимо нас с осторожностью. Кобылицы могли бы промчаться галопом по каменистому, поросшему травою каньону, но жеребенок для этого был еще мал.

Никогда не забуду, как бережно вели его, стиснутого с двух сторон, кобылицы, как тесной группкой прошмыгнули лошади мимо засады.

Когда миновала опасность, заржал жеребец на холме, и кобылицы «расслабились» — жеребенок уже свободно трусил в их маленькой группе.

Забота о потомстве — важнейший инстинкт большинства живых организмов. Правда, есть примеры, когда заботы вовсе никакой нет. Треска мечет до шестидесяти миллионов икринок, и все на этом кончается. Большая часть икры погибает, личинки рыб, предоставленные сами себе, тоже в большинстве гибнут. Но масса репродуктивного материала так велика, что род тресковых процветает уже миллионы лет.

У большинства всех других рыб стратегия сохранения рода точно такая же: избыток икры — кто-нибудь выживет. Но вот лососи о потомстве заботятся — кладут икру в максимально благоприятных условиях и гибнут после нереста, «удобряя» среду обитания для мальков. Рыба колюшка мечет совсем немного икринок (иногда всего пятьдесят — семьдесят), но мечет не как попало, самец строит гнездо, и только в этом травяном доме самка (иногда несколько самок) откладывает икру. Воду в гнезде движением плавников колюшки освежают и охраняют мальков, когда они вылупятся из икры. У рыбы тилапии, мы писали недавно об этом, охрана потомства своеобразна — мальки при опасности устремляются в мамин рот. Кто наблюдал за жизнью муравейников, знает, сколько энергии тратят маленькие силачи, перетаскивая яички с места на место при изменении температуры и влажности.

У животных высокоорганизованных забота о потомстве — важнейшее назначение в жизни. Понаблюдайте, как квохчет наседка, собирая выводок свой под крылья в холодный день, как тревожно созывает цыплят при опасности, и приходилось видеть наседку взъерошенной, страшной при появлении над двором коршуна. В дикой природе матери-птицы еще более бдительны. Стараясь отвлечь человека или хищника от гнезда, птица прикинется раненой — волочит крыло, припадает на одну ногу, и этой уловкой ей удается спасти потомство. Уже окрепших птенцов коростели, глухари, тетерева, куропатки нужным сигналом заставляют притаиться или немедленно двигаться к матери.

Однажды в заповеднике у Оки, проезжая на велосипеде, возле тропинки в папоротниках вспугнул я глухарку. Мамаша взлетела, а уже подросшие глухарята остались в зарослях рядом с тропою. Глухарка стала их звать, и я оказался в самом центре растерявшегося семейства — из желтых папоротников молодые глухарята неуклюже взлетали и, почти касаясь крыльями моей кепки, опускались к звавшей их матери.

Птицы посмелее и посильнее защищают потомство активно. Орлы, случается, нападают на тех, кто рискует по скалам приблизиться к их гнезду. Известного немецкого орнитолога сова лишила глаза, когда он пытался заглянуть в дупло.

«Всяка тварь, даже и воробей, становится смелым, защищая чадо свое», — написано в старой книге. На Северском Донце я наблюдал, как зайчиха, поднявшись на задние лапы, отгоняла ворон, обнаруживших в траве ее выводок. Сами вороны вроде бы беспричинно, случается, в начале лета атакуют людей. Причина есть — вы приблизились к слетку-птенцу, затаившемуся где-то поблизости.

Животные сильные защищают потомство решительно и отважно. К лосихе в лесу опасней всего приблизиться в мае, когда рядом с ней на тонких ножках покачивается рыжеватый малыш. Очень опасна встреча с медведицей, возле которой бегают медвежата. Они еще несмышлены, к человеку их может влечь любопытство. Смертельно рискует тот, кто решил с медвежатами поиграть или, хуже того, их пленить.

Парадоксально, но никакой опасности не подвергается охотник, обнаруживший логово волка. Он спокойно забирает волчат в мешок.

Волчица, находясь поблизости, будет это все наблюдать, но даже и голоса не подаст, так велика боязнь человека. Правда, волчица сделает все возможное, чтобы логово не было обнаружено — она выберет для него малодоступное место либо, напротив, дерзко поселится недалеко от человеческого жилья, но не задерет овечку вблизи и вообще не будет вблизи охотиться. А если заметит, что логово обнаружено, ни минуты не медля, перетащит волчат в запасное жилище.

Выхаживание и воспитание потомства в животном мире — спартанское. Любимые нами аисты в жаркий день приносят в зобу для птенцов воду, зонтиком распускают над ними крылья, но, если не хватает пищи, аисты выкинут из гнезда самого слабого из птенцов.

Природе выгодно иметь двух крепких продолжателей рода, чем четырех хилых. В африканском кустарнике (буше) часто видишь родственника нашего дикого кабана — бородавочника. Спасаться от врагов ему приходится в подземных убежищах. Роет он землю, благодаря великолепному оснащению своего рыла, необычайно быстро. Увертливость и проворство для этого зверя, при обилии охотников на него, жизненно необходимы. И мамаша эту увертливость воспитывает у потомства «с пеленок». В логове она топчется, не обращая внимания на то, что может повредить малышей. И частенько придавливает. Но те, что выжили, будьте спокойны, увернутся от многих опасностей.

У крупных животных наряду с врожденными правилами поведения малыши учатся жизни — перенимается опыт родителей, копится мудрость способом проб и ошибок. Особенно важна эта школа для хищников, поскольку им приходится действовать в меняющейся обстановке. И родители (чаще всего это бывает только мамаша) учат детей. Учат прилежно, подавая пример, поощряя или же задавая трепку и отпуская затрещины. У волков и медведей такая школа длится два года. Для молодого зверя это время наибольшего риска — не за всем мамаша успевает доглядеть, не все упредить. Детская смертность в природе очень высокая. Но, научившись премудростям дикого бытия, перешагнув подростковый возраст, животное имеет шансы прожить столько, сколько ему отпущено природой.

Особенно долог процесс воспитанья и обучения у слонов и человекообразных обезьян.

Малыши обезьян с матерью почти не расстаются, усваивая все тонкости добывания пищи, спасения от врагов, усваивая социальные законы в группах. То же самое у слонов. Рожденный малыш, хотя и сразу становится на ноги, беспомощен, ему даже собственный хобот мешает. Мать глаз с него не спускает. Под ее животом слоненок прячется при опасности, с возможностями малыша соизмеряет мать скорость перемещенья и поддерживает его хоботом при переходах через потоки и по обрывистым тропам. Хлопот со слоненком так много, что, кроме матери, за малышом присматривает еще и «тетушка», а то и две сразу.

Так же как у людей, возникают тут драматические коллизии. Вот что в кенийском национальном парке Амбосели наблюдала недавно зоолог Синтия Мосс. Одна из слоних родила недоношенного малыша. Слоненок был очень слабым. Мать и две «тетки» в течение часа пытались поднять его на ноги, но неуспешно. В открытой пыльной саванне слоненку грозил перегрев. Тогда мать осторожно поддела малыша под бивни и, поддерживая его хоботом, понесла в тень. Около километра осторожно двигалась она с драгоценной ношей в сопровождении «теток». Ничего особенного в перетаскивании детеныша с места на место нет. Медведица несет, бережно удерживая в зубах крошечных малышей, так носят кошки, собаки, лисы, волки. У слонов такая транспортировка наблюдалась впервые.

Чем кончилась спасательная экспедиция?

Увы, слоненок не выжил. Синтия Мосс пишет: «Слоны в отличие от многих животных небезразличны к кончине сородичей. В молчаливом единении они обычно долго топчутся около трупа, потом забрасывают погибшего ветками и уходят. Так было и на этот раз. Дольше всего не уходила от мертвого слоненка мать. Мне показалось — она на что-то надеялась».

Таково материнское сердце. Мать готова рисковать и жертвовать жизнью ради детеныша. И часто надеется на лучшее, когда надежды, увы, уже нет.

  Фото из архива В. Пескова . 6 января 1995 г.

 

Ворон — птица осведомленная…

(Окно в природу)

Великий театральный кукольник Сергей Владимирович Образцов был человеком любознательным, любил природу, восхищался ее тайнами и возможностью эти тайны познать.

Беседы с детьми он часто начинал так: «Вы ведь, наверное, думаете, что ворон — это муж вороны?» И объяснял далее, чем отличаются вороны и вороны…

Однажды я видел двух этих птиц, сидящих почти что рядом на февральской заиндевелой березе. Ворона выглядела серым пушистым шаром с черною оторочкой. Ворон был черен до синевы, подтянут и едва ль не в два раза крупнее вороны. Очень разные птицы и по виду, и по повадкам. Впрочем — родня! В семействе врановых есть еще галки, сороки, грачи, сойки, кукши, кедровки — всего более ста видов, обитающих по всему свету.

Все врановые слывут птицами-интеллектуалами (по повадкам вороны мы хорошо это знаем). Но ворон почитается «главным умом» всего птичьего царства. Кое-что прибавлено ему легендами. Но ум этой птицы подтверждают все, кто наблюдал воронов на воле или прирученными (они, кстати, хорошо приручаются).

Я много лет наблюдаю воронов в «моем» подмосковном лесу между Киевским и Калужским шоссе. Лет тридцать назад тут обитали две пары воронов. И я без большого труда обнаружил их гнезда. В конце марта, подъезжая к гнездам на лыжах, в бинокль я видел, как вороны кормят уже сидящих на кладках самок. А в мае, когда птичий мир только еще разворачивал гнездовые хлопоты, молодые воронята были уже на крыле и до июля держались семейством, получая от родителей корм и понемногу приспосабливаясь к жизни. Однажды я наблюдал, как еще тускло-черный молодой вороненок неуклюже преследовал лягушку и как мать (или отец? — самца и самку у воронов отличить трудно) преподнесла молодому урок настоящей охоты.

Ворон — птица немногочисленная. Ее охотничья территория велика. И два гнезда на лесной площади примерно в тридцать пять километров — уже немало. Но в последние пятнадцать лет число воронов в «моем» лесу стало расти. За деревней Кончеево построили птицефабрику. Ее отходы стали для воронов надежной столовой, и они вполне мирятся с «теснотой».

Несомненно, у воронов сильно развита звуковая коммуникация: «Лети сюда!», «Есть корм!», «Все в порядке!», «Опасность!» — около сотни разных сигналов. И все это выражается разных тональностей звуками, в которых явственно слышится вибрация буквы «р-р-р». (По-польски название ворона — крук, хрипун — названье латинское.) Есть у птицы немало звуков, напоминающих металлический скрежет, стук дятла, треск клюва, как у аистов на гнезде, и даже нежное счастливое бормотанье. Любовная песня? Я слышал ее несколько раз в феврале, прислонив ладони к ушам и рассматривая двух сидящих рядом птиц.

Ворон еще и поговорить может.

По общему представлению, вороны — существа мрачные, без радости жизни. Ничего нет дальше от истины! В феврале, как только небесная синева начнет отражаться в тенях на снегу, у воронов начинаются игры. Можно долго смотреть, как, забираясь выше и выше, две угольно-черные птицы (иногда три — знаменитый человеческий «треугольник»?) с огромной скоростью режут синеву неба. Они кувыркаются на лету, исторгая в морозный воздух свое знаменитое «крр-у!» Бывает, как цирковые акробаты, птицы круто падают вниз и только у самой земли распускают парашют крыльев.

Временами вверху летуны сливаются в одно темное пятнышко. Знатоки говорят: в акробатических этих полетах любовные пары сцепляются лапками, передают из клюва в клюв или бросают и ловят на лету какие-нибудь предметы. Все это исполнено глубокого смысла в жизни таинственных птиц. И все излучает радость. Токованье сорок в конце февраля и любовная акробатика воронов — предвестье весны или даже ее начало, названное Пришвиным весной света.

Первыми из всех наших птиц (исключая клестов) начинают вороны хлопоты о потомстве. Их гнезда прочные. Расположены высоко. Родители-вороны — очень прилежные. Хорошо знают, когда, где и что взять для птенцов. В «моем» лесу, думаю, известны им все поляны, все болотца, все глухие кормные уголки.

Увидел однажды крота на снегу. Назад возвращаюсь — крота у лыжни уже нет, а рядом на снегу крестики следов и узорчатый отпечаток воронова крыла.

Разговаривали как-то с пастухом из деревни Зименки о способностях воронов все разыскивать, замечать.

«Осведомленная птица…» — сказал пастух.

Все знают: в лондонском Тауэре живут вороны. Точнее сказать, в крепости держат шесть — восемь птиц, подрезая им маховые перья. Птицы состоят на государственном довольствии, есть в Тауэре даже должность смотрителя воронов. Когда какая-либо из птиц умирает, ее хоронят во рву у замка и сразу же ищут новую на возникшую вакансию. Попытки гнездованья в неволе кончались ничем. Снесенные яйца сами же вороны расклевывали — их семейная жизнь беспокойства не терпит.

Англичане птиц знают и любят. Вороны Тауэра известны по именам, в газетах описаны их характеры и проказы, прослежены сроки жизни. Увы, 300 лет вороны не живут. Но и 30 — тоже немало! Рекордное долголетие воронов зарегистрировано в Тауэре — сорок три года.

Ни в Лондоне, ни в окрестностях города вольных воронов нет. Между тем когда-то эта птица повсюду была многочисленной, небоязливой. Пищи всеядному летуну хватало везде.

В Америке орды воронов следовали за бизонами и волками, подбирая все, что «с возу упало». Довольно пропитанья было воронам и в Европе. Обитали они даже и в городах, выполняя, как нынче вороны, роль мусорщиков.

В Лондоне их шумливая дальнозоркая стая, пишут, предупредила стражу о приближении войска мятежного Кромвеля. Как видим, были основания воронам покровительствовать. Но их расплодилось так много, что лондонцы попросили Карла II избавить их от докучливого соседства. Однако прорицатель-гадальщик напророчил королю множество бед, если он уничтожит всех птиц. Король, подумав, повелел содержать в крепости только шесть — восемь воронов. Так возникла традиция, оберегаемая поныне.

В образе жизни ворона есть особенность — он не только не брезгует падалью, он ищет ее активно и этим спасается в зимнее время, когда живностью трудно разжиться. Нет у птицы и «предрассудков» — труп человека для нее такая же пища, как и павший суслик, кабан, как волками недоеденный лось. Умные птицы научились хорошо понимать, что значит скопление вооруженных людей. Всякая битва кончалась пиром для воронов. Викинги, наводившие страх на Европу, радовались, что скандинавские вороны сопровождают их боевые суда. Апофеозом всяких сражений было скопление черных, казавшихся людям зловещими птиц. В европейской поэзии и фольклоре, в исторических хрониках немало строчек о воронах, «чарующих смерть». Поговорка «накаркал…», песня «Черный ворон, черный ворон, что ты вьешься надо мной» многим у нас известны.

Не любили ворона, побаивались, поругивали и постреливали. Но только не на севере!

Для человека северного ворон — товарищ, друг, брат и даже более — божество. А как же иначе. С выпадением снега исчезают почти все птицы. А ворон остается. Он всегда на виду и делит с человеком тяготы долгой зимы. Он держится возле домов, как курица, сопровождает охотника, зная: удачный выстрел и ему что-нибудь принесет.

В одной из самых глухих деревенек Аляски с названьем Гуслея я беседовал с охотником Сэмом Вильсоном. Он рассказал: во время осенних охот на лосей с лодки вороны, хорошо сверху все видящие, пикируют вниз, показывая, где стоит зверь. Удивительно. Но вполне объяснимо — за тысячи лет вороны тут, на севере, так «притерлись» к жизни людей, что понимают каждый их шаг.

Человеку тут в голову не придет выстрелить в ворона, он — божество! «Ворон создал землю, небо, человека, животных… Помолись ворону».

В этом вся религия северных людей. В местном искусстве ворон — главный из персонажей.

На рисунках, вышивках, на резных тотемных столбах — везде ворон. А вот шутка из нынешней жизни. Мальчик из племени атапасков, вернувшись из школы, поделился с отцом: «Учитель сказал, что люди произошли не от ворона — от обезьяны». Отец был строг: «Белые люди, возможно, произошли от обезьяны, а мы от ворона».

К интересной жизни воронов во всех частях света всегда присматривались пастухи и охотники. В последнее время ворон стал особым объектом вниманья этологов (ученых, занятых поведеньем животных). Но эта птица оказалась орешком крепким для изученья — немногочисленная, умная, осторожная и подозрительная, — «одного перышка возле приманки довольно, чтобы вчера еще спокойно кормившийся ворон сегодня сесть испугался». По крупицам собираются интересные сведенья.

Больше других в изучении ворона преуспел американский орнитолог Берндт Хейнрих. Пять зим, выкладывая приманку (изведено восемь тонн падали!), забираясь для наблюдений на верхушки сорокаметровых елей, просиживая часами в скрадках при морозе за двадцать градусов, упорный любознательный человек сумел проникнуть в сложный мир таинственной птицы. Его книга «Ворон зимой» стала событием в современном изучении дикой природы. Недавно книга издана и у нас. Получив книгу в подарок к Новому году, я прочел ее в две ночи. Редкий детектив может сравниться с этим раскрытием подлинных тайн жизни.

Невозможно перечислить все тонкости наблюдений, сделанных Хейнрихом в северном американском штате Мэн. Назовем лишь кое-что, имеющее отношение к этой беседе.

Вороны — однолюбы. Союз, заключенный между вороном и (так и хочется сказать вороной) очень похожей на него самкой — союз на всю жизнь. Вопрос добывания пищи зимой — важнейший для воронов. Резонно предположить: выбор должен быть безошибочным.

Способность самца кормить семейство самка проверяет, прикидываясь птенцом и выпрашивая у ворона корм. Ограниченность корма заставляет птиц охранять свою территорию от прилета двух, а то и трех десятков прожорливых едоков. В то же время стратегия выживанья научила воронов находить пищу, смелости первым приблизиться к ней. Птицы демонстрируют друг другу летные качества, умение созывать на пир (например, на тушу павшего лося) своих сородичей. Информация о наличии где-то пищи передается воронами на «коммунальных ночлегах». Как? Звуками и какими-то формами поведенья, считает ученый.

При избытке еды вороны уносят ее порциями и прячут в снегу. Их тайники умело используют вороны, сойки и дятлы, в присутствии воронов не рискующие приблизиться к лесному «обеденному столу».

Вороны, прислушиваясь к разным сигналам обитателей леса, используют их для поисков пищи. Особо жизнь воронов связана с жизнью волков (и койотов в Америке). Ворон внимательно наблюдает за всеми передвижениями серых хищников — возле них всегда можно чем-нибудь поживиться. В свою очередь, вороны могут указать волку падаль. Иногда они прямо к ней привлекают союзника, потому что сами не в состоянии начать потрошенье занесенной снегом, замерзшей туши.

«Ничто не ускользает от глаза подвижного умного летуна», — пишет американец.

«Ворон — птица осведомленная…» — подтверждает это и мой знакомый пастух из деревни Зименки.

  Фото автора. 20 января 1995 г.

 

«Официанты из Антарктиды»

(Окно в природу)

Во Франкфуртском зоопарке, помню, всех рассмешил мальчик. Возле пингвинов, для которых тут создана подходящая обстановка со льдом и морозцем, мальчик тронул маму за руку: «В Антарктиде они работают официантами?» Смеялись все потому, что пингвины в черных «фраках» и белых «манишках» в самом деле похожи на официантов, большие императорские пингвины — на очень дородных из дорогих ресторанов, суетливые пингвины адели — из ресторанов помельче…

Нет другой птицы, которая вызывала бы столько любопытства и добрых чувств, как пингвины. К сожалению, в зоопарках пингвины долго не держатся. Жаркое лето для них губительно, а сооружать жилой холодильник — дело накладное…

Когда я прилетел в Антарктиду, на второй же день меня повели знакомить с пингвинами, и не только потому, что знали мои интересы, всех новичков водят к пингвинам, как москвичи гостей из провинции водили раньше в театры.

Сами зимовщики тоже время от времени ходят общаться с птицами. Видеть рядом с собой в суровых условиях еще какое-то проявление жизни для зимовщиков очень важно.

Мы пожаловали к пингвинам в декабре (антарктическим летом). Солнце. Синее небо. Не тепло, но и холод не лютый. Над огромной колонией крупных «официантов» стон стоял «тэ-те-тэ-тээ!» — многие тысячи голосов. Атласное черно-белое одеяние взрослых пингвинов поблескивало, малыши были в пуховых коричневых «свитерах». Они еще не видели воду. Появившись на свет минувшей зимой, молодежь пока приспособлена лишь к холодам.

В штормовые дни они сбивались в плотные группы («детские сады») и так пережили зиму.

Сейчас птенцы непрерывно просили еду. Папы и мамы, уходившие к морю кормиться (это недалеко — километров пятнадцать — двадцать), приносят в зобах еду. Каким-то чудом отыскав среди тысяч одинаковых пингвинят свое чадо, отрыгивают ему в клюв творожистый корм.

Стойбищем птицам служила огромная льдина, пятикилометровым ломтем отколовшаяся от щита Антарктиды. Снег на льдине утоптан, загажен пометом, лежат тут птенцы, метели не пережившие, и треснувшие на морозе яйца.

Фраки им к лицу.

Единственное яйцо у мамы-пингвина появляется в самое лютое зимнее время. Как теперь установлено, яйцо немедленно отдаетсяпапаше. Он прячет его на лапах под складкою теплого живота (специальный обогрев сетью кровеносных сосудов). Неуклюже, еле-еле передвигаясь, пингвин высиживает, точнее сказать, выстаивает свое сокровище шестьдесят с лишним дней, не питаясь при этом и теряя почти половину своего веса. Случается ему оступиться, соскользнуть — яйцо в этом случае немедленно кто-то подхватит, «усыновит». И никаких протестов и ссор. Иначе нельзя — мороз-то под сорок. И ветер. Все же какая-то часть яиц погибает. Крикливые поморники расклевывают эти отходы, терзают трупы замерзших птенцов, пикируют и на живых, проверяют: жизнеспособен? Птенец демонстрирует свои силы — громко пищит, машет ластами. А кругом гул «ке-ке-ке-ке!» — тысячи голосов соплеменников.

К концу лета птенцы сбросят свои «свитера» и оденутся как положено — черный блестящий «фрак» и облегающая живот «манишка». Это одежда уже пловца и ныряльщика, одежда, представляющая что-то среднее между перьями и чешуей. Крылья пингвина — тоже уже не крылья, а ласты. С их помощью птица великолепно плавает и ныряет, сказать точнее, летает в толще воды с большой скоростью, с виртуозными поворотами и ныряньем до глубины двухсот метров. Пингвины хватают рыбу, маленьких осьминогов, другую мягкотелую живность, кишащую в холодных антарктических водах. Сами они тоже могут попасть на обед морским хищникам — китам косаткам и леопардам. Большая подвижность в воде — способ кого-то поймать и спастись самому от ловцов.

Океан — стихия пингвинов. На льдины они выбираются с приходом зимы к моменту свадеб и выведенья потомства.

В декабре — январе самый разгар семейных забот. Наша экскурсия вглубь колонии не вызывает ни паники, ни беспокойства. Малыши с любопытством лупят глаза, взрослые величественно-равнодушны. И, если ты уж совсем фамильярен — дотронулся или погладил, — шумно запротестуют и могут клюнуть. Трогательны неподвижные пары. Стоят клюв к клюву, не замечают ни криков поморников, ни наших шагов.

Убеждаемся — могут стоять и час, и два. Любовь! Всего пингвинов семнадцать видов. Императорские — самые крупные. Почти такие же — королевские, которых узнаешь по оранжевым щечкам. Но их возле Мирного нет.

Зато весной возле Мирного появляются небольшие, суетливые, как подростки, пингвины адели. Зиму они проводят где-то в водных пространствах. У ледового барьера, на островных скалах пингвины появляются в ноябре. Они как грачи для наших широт. Появились адели — значит, пришла весна.

Адели я наблюдал на острове Хасуэлла. Тоже колония. Самки сидят на гнездах из камешков. Самцы, плутовато оглядываясь, тут же прогуливаются. Чуть какая-нибудь пингвиниха зазевалась — нахал хватает из-под нее камешек и бегом-бегом к гнезду своей ненаглядной. Ему невдомек, что, пока он ходил и высматривал, из гнезда у подруги таким же образом что-нибудь увели. Мира в колонии это не нарушает. Поднесение камешка — демонстрация верности супружескому союзу, и милое воровство тут как бы и узаконено.

В лунке из мелких камней самка сидит на паре яиц прилежно. Я осторожно отодвинул ее сапогом — протестует, но не очень активно.

Беру яйца и кладу рядом, а в гнездо опускаю часы. Птица садится на них и успокаивается — яйца рядом как будто и не ее.

Гнездовой период адели приходится на время снежных весенних штормов. Колонию птиц заносит, на месте гнезд — лишь снежные бугорки. Это самки прилежно, неотступно сидят на яйцах. Сейчас тепло. Камни греют живот, и хозяйка гнезда осоловело глядит на мир круглыми, как очки, глазами.

Императорские пингвины покидают колонию только по необходимости — надо идти кормиться. Мужская половина адели, отдыхая от демонстрации преданности избранницам, бродит вдоль побережья просто из любопытства. Забавно наблюдать темные силуэты пингвинов на белом снегу. Иногда идут тихо, чуть покачиваясь — точь-в-точь старушки на пути к богомолью. Если надо куда-нибудь поспешить — ложатся на брюхо и довольно быстро скользят, загребая ластами-веслами. Иногда кажется — ветром гонит эти маленькие «ладейки» по глазированным льдинам и твердому снегу.

Бывает, адели забредают в царство императорских пингвинов. Их тут никто не обидит. Но очень они заметные своей мальчишеской суетою рядом с большими сановно-важными соплеменниками.

Одного такого бродяжку мы загнали в мешок. Дело было под Новый год, и мы с приятелем у привезенной из Подмосковья елки решили появиться с пингвином. Затея понравилась всем, кроме пингвина. Сначала он вел себя осмотрительно-робко. Но, когда открылись бутылки с шампанским, когда в кают-компании накурили, абориген Антарктиды разбушевался.

Пришлось его вместе с картонным ящиком унести из-под елки. Куда побежит?.. Секунды две соображал и взял безошибочный курс на свой родной островок.

Ни одна из птиц не относится с таким доверием к человеку, как пингвины. Причина: никогда не видели человека, не знают, на что он способен. Когда с корабля в 1955 году выгружалась на лед первая советская антарктическая экспедиция, пингвины адели прибежали на это чудо смотреть. Когда строились домики в Мирном, пингвины бегали под ногами людей, взбирались подоскам кверху — им все интересно.

Они и остались такими же любознательными: увидят что-нибудь необычное, мчатся посмотреть, изучить, оценить. Кое-чему, правда, их научили собаки, на которых предполагали передвигаться зимовщики. Но техника оказалась тут более подходящей, и собаки от безделья заинтересовались пингвинами.

Одну из прогулок в городок пингвинов адели мы совершили с Михаилом Михайловичем Сомовым, известным нашим полярником. Мы долго наблюдали за суетой милых подвижных птиц. «Вы знаете, каким был мой самый первый приказ в год первой антарктической экспедиции? — улыбнулся Михаил Михайлович. — Приказ был таким: «Пингвинов не трогать!»

В облике животных людям всегда интересно находить собственные черты, оттого так потешны для нас птицы-«официанты». Пингвины на птиц не очень похожи. Силуэтом возле воды они скорее напоминают маленьких дельфинов.

«Полеты» в воде уже давно разлучили их с воздухом. Кости пингвинов, в отличие от остальных птиц, не пустотелые, тяжелые. И крыльев, по существу, нет. И так живут они уже миллионы лет.

Человека они не знали. И человек тоже совсем недавно проведал о существовании этих милых, привязанных к ледяной Антарктиде «официантов».

Позавчера я связался по радио с Антарктидой: «Как поживают пингвины?» Ответили мне радисты Мирного Пополитов Леонид Анисимович и Меркушев Игорь Васильевич.

«Пингвины на месте. И все у них идет по заведенному порядку. У веселых, суетливых адели подрастает потомство. Большинство взрослых императорских пингвинов ушло к воде. Малыши меняют пух на перо и скоро тоже покинут льдину. Появятся «императоры» снова теперь к зиме — в апреле. Пингвины — наши любимцы, наша радость. Зимовка с ними проходит легче».

Фото автора . 27 января 1995 г.

 

Поставщик «мягкой рухляди»

(Окно в природу)

Олово «рухлядь» сегодня имеет значение однозначное и в пояснении не нуждается. Но когда-то этим словом называли меха, пушнину — «мягкая рухлядь». Пушнина была мерилом всех ценностей, главной статьей в торговле Руси и России. Царская шапка, символ верховной власти, известная со времен Владимира Мономаха, оторочена дорогим мехом. Самым ценным подарком в давние времена была шуба с царского плеча. Конечно, это была не заячья шуба вроде тулупчика, к неудовольствию старика Савельича подаренного Петрушей Гриневым «разбойнику» Емельке Пугачеву. Ценность царского дара была в том, что шили шубы из самого дорогого собольего меха.

И сегодня при всех выкрутасах моды соболий мех — красивый, прочный, легкий и долговечный — ценится высоко. Природа этой одежкой наградила зверька для жизни в суровых сибирских лесах. Отнять ее у владельца непросто.

Уже много веков каждую зиму охотники, терпя лишения, ищут, приманивают, выслеживают зверька. Жизнь и повадки его до конца не изведаны. И все же охотник расскажет много всего интересного о своей вожделенной добыче.

Соболь — зверь небольшой, меньше кошки. Отшельник, любитель непролазных таежных завалов и каменных россыпей, он похож на куницу, состоит с ней в близком родстве.

Утверждают: вблизи Урала, где зоны обитания соболя и куницы соприкасаются, зверьки скрещиваются, давая гибрид под названием кидус. Русские промышленники, придя из Сибири на Аляску, местную куницу (мартина) называли соболем. Читая старинные их отчеты, я удивился, ибо знал: соболь зверь азиатский, и Россия всегда была единственным поставщиком его шкурок на рынок.

Мир куницы — кроны деревьев. Она тут «летает» в ветках, преследуя белок. Соболь тоже древолаз знатный, но «летать» подобно кунице ему не надо. На дерево он заскакивает чаще всего при опасности. Зато на земле он как молния — охотники чаще всего видят только его следы, похожие на двоеточие. Прыгая по глубокому снегу, задние лапы соболь ставит точно в отпечатки передних, получая уже утрамбованную опору для пружинистого прыжка. Зная это свое превосходство, соболь не страшится глубокого снега. Но, спасаясь от преследования, он спешит в первую очередь в завалы деревьев, где сразу становится невидимкой.

Слабость соболя — непонятная страсть пробежать над распадком или ручьем по упавшему дереву. Тут его чаще всего стережет западня, поставленная охотником. Но можно соболя приманить и едой. Вся его жизнь долгой сибирской зимой — активные поиски пищи. Он осторожен возле приманки, но тут нет подозрительности волка, который в любом предмете видит подвох со стороны человека. Соболь, активно преследуемый уже много столетий, все же не приобрел «генетического страха» перед людьми.

Соболек.

В голодное время соболи, предпочитающие жить постоянно на избранном месте, начинают в поисках пищи мигрировать, теряя при этом обычную осторожность. Известны случаи, когда зверьки обретались вблизи поселков, довольствуясь отбросами возле домов, смело пробегали по улицам, забирались даже в кладовки. В одной геологической партии собольки прибегали на сигнал, подаваемый поварами к обеду, и брали пищу почти что из рук.

Мне самому пришлось наблюдать соболя, готового отдать свою жизнь за свободу, — глаза горели отвагой, вынимавшему зверька из ловушки охотнику вцепился он в указательный палец, а через час в избушке с того же пальца, намазанного йодом, он слизывал сгущенку и казался совершенно ручным.

Собольки, пойманные молодыми, хорошо приручаются. Одного я наблюдал на Камчатке в доме своего друга. Он бегал по комнате, как кошка, забирался к хозяину на колени. Любимым занятием соболька было сидеть на подоконнике, наблюдать: что там на улице? Неплотно прикрытой форточки было довольно, чтобы соболь однажды в мгновение ока воспользовался шансом оказаться свободным. Мы погоревали, но утешились тем, что лес был рядом.

Лес соболя кормит щедро. У зверька нет узкой пищевой специализации. Он ловит мышей, бурундуков, птиц, успешно ловит рыбу в ручьях, в голодное время не брезгует падалью.

Не по размерам сильный, он нападает на зайцев и даже на маленького сибирского оленька кабаргу. Едва ли не каждый охотник расскажет случай, как соболь путешествует по воздуху на глухарях. Подкараулив птицу на ночевке в снегу, маленький хищник острыми как иголки зубами впивается в глухариную шею. Обезумевшая птица летит со смертельной ношей куда попало. В Красноярском крае мне рассказали случай. В Каратузском совхозе, в птичнике, объявился наделавший переполоха охотник.

Соболь? Но как попал в птичник — до края леса около десяти километров. Загадка разрешилась, когда в сугробе около птицефермы нашли глухариные перья и кости.

Кроме животного корма, соболь не брезгует и растительным. Особое место в его питании занимают кедровые орехи (соболь и держится главным образом там, где есть кедрачи), ест он и ягоды, насекомых. Но лакомством, так же как для куницы, является для него мед.

На Алтае мне показали пчелиную борть, разграбленную соболями. «Зимою к борти зверьки протоптали тропы. Наедятся меда, и давай валяться в снегу — избавлялись от пчел и чистили шерстку». В неволе этот сластена всему другому предпочитает варенье, грызет и сахар, не отказывается от конфет.

Соболь приспособлен к сибирским морозам, но в самые сильные холода не охотится, отлеживается в снежных убежищах. Попав в ловушку, без движенья он замерзает. Почему-то не терпит зверек открытого солнца. Загнанный из подлеска и бурелома на дерево и от солнца не защищенный, он может свалиться вниз, как говорят охотники, «от обморока». Не терпит соболек дыма. Пожары в тайге знакомы животным, что называется, с сотворения мира. И ощущение этой опасности закреплено генетически — из дупел зверьков «выкуривают».

Добывая соболей сотни лет, промышленники не знали одной существенной тайны зверька.

После февральского гона приплод у соболя появляется в апреле, и потому считалось, что беременность соболюшек длится полтора месяца.

Оказалось, нет, беременность длится почти девять месяцев. Подлинный летний гон был от охотников скрыт. Не находили у добытых зимою самок и плода. Раскрыта тайна была не в тайге, в Московском зоопарке в 1929 году. Оказалось, развитие плода у забеременевшей летом самки не происходит. Зародыш «дремлет» до второго весеннего месяца и лишь при повторном («ложном») гоне начинает расти и созревает за полтора месяца. Это открытие, сделанное Петром Александровичем Мантейфелем, открыло глаза звероводам, и соболей в промышленных масштабах стали разводить на фермах.

Соболюшки являют на свет семь-восемь белесых щеняток (чаще всего четырех), шерстка которых прямо на глазах начинает темнеть, и через два-три часа уже виден типично соболиный окрас.

Можно сказать без натяжки, что соболь способствовал росту, расширенью Российского государства. Землепроходцев вослед Ермаку по Сибири двигали три пружины: любознательность (а что там дальше?), служба царю и соболь. Все хотели владеть драгоценными шкурками — сами землепроходцы, шедшие вслед за ними купцы и, конечно, царева казна в лице чиновного люда. Подобно тому как испанцы после Колумба в Южной Америке жаждали золота, в Сибири землепроходцев в первую голову интересовали соболя. Местное население немедленно «объясачивалось», то есть понуждалось выплачивать дань — ясак. И принимался он в первую очередь шкурками соболей.

Любопытно, что сами сибирские аборигены эти шкурки ценили невысоко. Гораздо более ценным считался мех выдры и рыси, соболями же подбивали лыжи. Но пришельцы требовали именно соболей. Таежники не только не спорили из-за того, но даже посмеивались над пришельцами. Исследователь Камчатки Степан Крашенинников свидетельствует: камчадалы считали, что русские ведут себя глупо, беря восемь соболей за нож, а за восемнадцать дают топор.

Русские, надо думать, тоже при этом смеялись, зная цену собольих шкурок. Освоенье Сибири началось с меховой лихорадки. Царская казна требовала соболей все больше и больше.

Меха в торговле долгое время были главным валютным товаром, а традиционным подарком царя другому монарху были собольи шубы.

Царь Федор Иоаннович, например, отправляя в 1585 году посольство в Вену, помимо разных других мехов, велел взять в запас сорок тысяч собольих шкурок.

Легко представить себе, как быстро убывали соболя по Сибири. Пик численности добытых шкурок приходится на XVII век — несколько сот тысяч в год. А потом добыча год от года стала снижаться — природа не поспевала за алчностью человека. И чем меньше поступало шкурок на рынок, тем дороже они становились.

В 1900 году за шкурку соболя платили 225, а за особо ценные экземпляры — 400–600 рублей.

Для понимания цифр уместно сказать: хорошее ружье в то время стоило 15 рублей. Добыть соболька стремились, не щадя сил. И стало ясно — зверю угрожает исчезновенье. В 1913 году на три сезона охоту на соболей запретили. И хотя контроль за добычей трудноосуществим, соболь все-таки получил передышку.

По-настоящему серьезные меры для спасения соболя были предприняты в 1935 году. На пять лет запретили охоту и торговлю соболиными шкурками. Было создано несколько заповедников, где охоту положили запретить навсегда и откуда соболей стали расселять в места, где они совершенно исчезли. Было поймано и благополучно переправлено в триста одиннадцать сибирских районов девятнадцать тысяч зверьков.

И произошло чудо — соболь быстро восстановился.

В 1941 году на него была возобновлена контролируемая охота. Сегодня это обычный сибирский зверек. Его численность стала такой же, какой была в XVII веке. Сильные мира сего и нынче дарят другим владыкам собольи шубы. Но общее настроение складывается в пользу четвероногих владельцев драгоценного меха. Кое-где возникают протесты против одежды, лишающей жизни диких животных. Это, возможно, крайность, но крайность благоприятная для выживания леопардов, рысей, куниц, росомах, соболей.

  Фото автора .  10 февраля 1995 г.

 

Монастырская сова и другие

(Окно в природу)

Как вы думаете, что означает французское слово «шантеклер»? Мало кто угадает. В коротком переводе это значит петух. Правда, по-французски название птицы звучит как титул — певец утренней зари. А что значит петух? Петух — это певец — петел, по-украински — пивень. Помните у Шевченко: «Ще трет1 швш не сшвали, шхто шгде не гомошв…»

А что на том же украинском значит зозуля?

Зозуля — это кукушка. Правда ведь интересно?

У всех европейских народов кукушку называют по ее голосу. У немцев это «кукук», у французов — «куку», у испанцев — «куко», у итальянцев — «куколло», у чехов — «кукачка», у поляков — «кукулка». Везде угадывается характерный, знакомый каждому звук. Но вообще-то на человеческий язык птичьи крики переводить непросто. Русскому уху кажется, что домашняя утка крякает — «кря-кря!» Румыны те же звуки воспринимают иначе: «мак-мак!», датчанину кажется, что утка говорит «рап-рап!», и уж совсем неожиданно французское «куэн-куэн!». А попробуйте воспроизвести буквами крик дергача (коростеля) — непростая задачка. Но немцы ее решили: «крэкс-крэкс!». Коростель по-немецки так и зовется крэке. Что значит дергач — догадается каждый, но что означает другое название птицы — коростель, я не знаю. Чувствую древность слова. А что оно значит?

Всем животным, от кита и слона до жучка-паучка, человеком даровано имя, чтобы различать, понимать, о ком идет речь. Но у всех народов свои названья. Скворец, издающий скворчащие звуки, по-украински шпак, а поанглийски стерлинг. Люди никогда не поняли бы друг друга, запутались бы в переводах с языка на язык, если бы не было «общего знаменателя» — латинских названий животных. Вот, например, на этом снимке вы видите сову, несущую крысу. По-русски это сипуха, в Европе ее зовут монастырской совой (из-за того что любит селиться на колокольнях), но для биологов это Tyto alba. Сипуха распространена по всему свету. В каждой стране у нее свое название. Но когда биолог услышит латинское слово, он сразу поймет, о ком идет речь.

Латынь суха и скучна, в названьях народных — много поэзии, древности, курьезов и очень часто точных характеристик животного.

Как, по каким принципам возникают названья?

Принципов много, и они сходны у всех народов. По названию птичек крапивник и камышовка мы догадываемся, где они обитают. Громадного, величиною с огромного поросенка грызуна индейцы Южной Америки зовут капибара, что значит «господин высокой травы». Одну из уток зовут каменушка, одну из сов — болотная сова, одну из ласточек — береговушка. Не надо и объяснять, почему так зовут.

Присматриваясь к животным, люди в названиях подчеркивали особенности их облика и поведенья. Приглядитесь, сколь ловко, как челночок, движется («ползает») по деревьям вверх и вниз головой поползень, и вы восхититесь точности слова. Или понаблюдайте за трясогузкой, ходулочником, шилоклювкой.

Всем известную рыбу окунем называют за большие глаза. В основе названья — старинное слово «око», так что рыбу можно назвать и глазастиком. А почему лягушку называют лягушкой? Оказывается, за мощные ноги «ляги» (ляжки), кстати, лягнуться — значит ударить задней ногой.

Кажется ясным название цапля — хватает, «цапает». (Вспоминаю, ухват для сковородки в селе, где я вырастал, называется «чапля».) Но филологи настаивают на другом толковании слова «цапля», считают, «чапать» (по-старинному «чапати») — значит «медленно ходить». Цапля и в самом деле ходит медленно, осторожно. Наверное, это случай, когда название цапля можно толковать как захочешь.

Поведение, образ жизни, характер часто служат причиной названья. Медведь, медоед (зверь из семейства куньих), медоуказчик (африканская птица) называются так за пристрастие к меду. Названия муравьед и яичная змея в пояснении не нуждаются. А вот панда с китайского переводится как «пожиратель бамбука». Слово «волк» означает «волочить», утаскивать. Другие животные, способные воровать, в своих названиях имеют корень «вор» — ворона, ворон, воробей.

В некоторых названиях есть тайна. Для меня, например, не ясна смысловая связь поэтично звучащего ряда слов: Волга, иволга, таволга. Не сразу дошел до меня и смысл фразы, записанной со слов старика охотника в вятских лесах: «Лося она хламина нотная. Она, мотри, паря, тово…» Кое-что расспросив, я понял старика, хотевшего мне сказать: «Лось — зверь далеко не простой. От него, парень, всего можно ждать».

В судьбе названий немало курьезов. Колумб, открывший Америку, полагал, что приплыл в Индию, и аборигенов назвал индейцами. (Название сохранилось поныне.) И типично американскую птицу зовут индейкой. Но в Америке — это туркен. Почему? Привезенные из Америки птицы в Европе хорошо прижились, но особенно успешно их развели в Турции. Домашние птицы попали к фермерам Нового Света. Американцы, склонные все сокращать, упрощать (вспомним «Горби»), стали называть птицу-аборигена туркен.

Названья животных, как названия гор, рек, морей, долговечны. По ним можно судить об облике и повадках обитателей суши и вод, прослеживать места распространения их по земле, по ним можно судить о переселениях людей, их занятиях, о тайнах диалектов и языков. Мой друг, псковитянин Валентин Павлович Краснопевцев, взялся за интересное дело — докопаться до корней и истоков названий животных.

Я в свое время прочел его рукопись, а недавно прочитал уже книжку «Человек дарует имя», из которой, как из булки, наковырял «изюма» для этой беседы. Интересное это дело — узнавать, кто есть кто и откуда пошел.

  Фото из архива  В. Пескова . 17 февраля 1995 г.

 

Берлога

(Окно в природу)

Было это лет тридцать назад. Позвонил знакомый охотник: «Собираемся на берлогу. Поедешь?.. На сборы четыре часа».

Добирались мы долго. Сошли с поезда на глухом разъезде в новгородских лесах. Потом тряслись по зимней дороге в кузове грузовика.

Потом ехали на лошадке в санях на лесной остров в болотах, шли потом по пояс в снегу. Впереди шел охотник, разыскивая глазами затесы на березах и елках, за ним с ружьем наготове — московский охотник, а сзади — еще собаки. Берлогу местный охотник приметил с осени и оставил затесы на пути до нее, после чего послал в Москву письмецо: так, мол, и так, приезжайте.

День был пасмурный, нехолодный. И это заставляло идти осторожно. В такую погоду медведь спит чутко и может вскочить, не подпуская на расстояние выстрела. «Хозяин берлоги», расторопный деревенский мужик, все время оглядывался, прикладывая палец к губам.

Мы, обливаясь потом, волоклись сзади. Наконец мужик остановился, привалился спиною к елке и поманил человека с ружьем, указывая на снежный холмик. Все дышали открытыми ртами. Собаки замерли с высунутыми языками.

Им сейчас нельзя подавать голос. Работа собак — остановить медведя, если он после выстрела побежит или, если его «подшумят», выскочит из берлоги, застав всех врасплох.

Именно так в этот раз и случилось. Охотник, готовясь к выстрелу, утаптывал снег, а одна из собак вдруг чихнула. Этого было довольно, чтобы медведь вспучил снег и черным лохматым шаром кинулся в чащу. Выстрел. Но медведь продолжает бежать. Собак отпустили, и они сделали свое дело — медведя настигли и «повисли у него на штанах». Теперь выстрелили уже точно.

Интересно было заглянуть в логово, где медведь зимовал. В разрытом снегу под вывороченными корнями упавшей ели темнела постель из хвои вперемешку с сухими папоротниками. Эта постель показалась мне еще теплой.

Медведь — не единственный, кто зимнюю бескормицу переживает в убежище в состоянии долгого сна. Различают сон и спячку. Еж, сурок, суслик впадают в оцепененье, когда все жизненные процессы — обмен веществ, дыханье, сердцебиенье — снижаются в несколько раз, — это спячка. У барсуков, енотов (точнее — у енотовидных собак) и медведей жизнедеятельность организма, переключенного на экономное «внутреннее снабжение», снижается, но не так сильно. Это не спячка, а зимний сон. Енот, проснувшись в оттепель, даже бродит вблизи от логова. Медведь без нужды берлогу не покидает, но в оттепель чуток и при опасности расстается с постелью.

Конец лета и осень для медведя — время накопления пищевого запаса на зиму. Кладовая его — под шкурой, и зверь усиленно кормится, а с приближеньем зимы присматривает место для сна. Безопасность — первое условие при выборе берлоги. Радиослежение показало: дальневосточные бурые медведи совершают большие кочевки из кормных мест в глухие «спальные» районы тайги. Европейский медведь спит там, где кормится, но выбирает для берлоги места укромные, малодоступные для человека, сухие, неветреные. Чаще всего это бывает углубление под вывороченными корнями упавшего дерева.

На Урале медведи охотно зимуют в каменных выемках и пещерах. Однажды мне показали берлогу под большим муравейником. Известен случай: медведь улегся спать под копною старого сена. Черный гималайский медведь спит в дуплах старых деревьев.

Присмотрев спальное место, медведь не тотчас ложится. Он много раз проверит обстановку вокруг. Последнюю неделю перед снегом зверь нередко тихо лежит возле выбранного места — осматривается и прислушивается, таскает в берлогу хвойные ветки, сухую траву. Первый снег — сигнал к залеганью. Соображения безопасности заставляют медведя подобно зайцу петлять, к берлоге двигаться задом, а ложиться носом к выходу, чтобы можно было моментально вскочить и бежать. Залегает обычно он в день ненастный, чтобы снег скрыл следы и засыпал берлогу.

Ну а что происходит в берлоге? Медведь сладко спит. Говорят, что при этом он сосет лапу.

Так ли это — уверенного ответа нет. Некоторые зоологи утверждают: да, лапу медведь сосет и глотает слюну, это способствует обмену веществ в организме. Другие же говорят, что лапу зверь тянет в рот потому, что со ступней у него слезает старая кожа и зверь процессу этому помогает.

Вопреки утвержденью, что два медведя в одной берлоге не живут, бывает, что два, а то и три зверя спят вместе. Но это всегда мамаша и подрастающие медвежата, называемые где ланчаками, где пестунами.

В берлоге у медведицы появляется и потомство — крошечные по сравнению с матерью, с рукавицу, детеныши. В потемках убежища находят они соски и потихоньку начинают расти, не ведая, какой мир ожидает их на свету.

Медведи всегда были объектом охоты. Их ловили капканами у привады, подстерегали осенью на овсах, и особенно уязвимы медведи в берлоге.

Найти берлогу непросто. Но опытный охотник но еле заметным признакам — струйка пара от дыхания зверя, чуть подтаявший снег — находит зимнюю спальню и, уходя от нее, оставляет на деревьях затесы, чтобы нагрянуть сюда в подходящий момент для охоты.

В большой мороз и в пургу сон зверя так крепок, что медведь не слышит разговор людей и стук топоров, расчищающих место для удобной стрельбы. Нередко зверя из берлоги буквально выпихивают. В ход идут жерди, а чаще «ерши» из молодых елок. Разбуженный медведь, почуяв опасность, хватает еловую снасть и тянет к себе, не понимая, что ветками елок он «затыкает» для себя выход и облегчает задачу охотникам.

Иногда сон зверя бывает так крепок, что, даже открыв глаза, опасности он не видит. Зоолог Сергей Александрович Корытин, посвятивший жизнь изученью повадок зверей, рассказывает о случае, когда в двух шагах от головы медведя лаяли собаки, а зверь спросонья глядел на них, ничего не понимая, только укушенный псом, он вскочил на ноги.

Не опасен медведь на берлоге? Во времена, когда на зверя ходили с рогатиной, риск на охоте был очень большим. Нарезное ружье этот риск свело почти до нуля, задача охотника — вовремя выстрелить по убегающему медведю. Но бывает, что зверь бежит «не по правилам» и охотники оказываются у него на пути. В такую переделку в молодости попал Лев Толстой. Увечий будущему классику литературы медведь не нанес, но напугал сильно.

У белых медведей в берлогу ложатся только беременные самки. Самцы же всю зиму бродят и, как ни странно, в безжизненной на первый взгляд снежной пустыне находят себе пропитанье — подстерегают во льдах тюленей. Длительная бескормица и непогода могут заставить медведя выбрать укрытье и задремать. Но это лишь временный сон. Отдохнув и дождавшись хорошей погоды, медведь продолжает бродяжничать.

А самка ложится в берлогу надолго. Где-нибудь в октябре — ноябре, выйдя со льдов на сушу, найдет она подходящее место и, выкопав яму, заляжет. Пурга, наращивая слои снега, надолго спрячет это местечко.

Между тем под снегом идет работа. Медведица обминает, прессует стены убежища, делает его просторным. Со временем от тепла берлога изнутри покрывается корочкой льда. Но есть в этой капсуле продух для свежего воздуха. А если берлога неглубока, в нее с окончаньем полярной ночи проникает голубоватый рассеянный свет.

Никакой подстилки в этой берлоге нет. Только мех и слой жира защищает медведицу на ледяном ложе. Под Новый год в подснежном доме появляются один или два медвежонка, в каждом не более четырехсот граммов.

В середине марта медведица проламывает оболочку убежища и выводит медвежат порезвиться на солнце. Неделю-другую семейство держится у берлоги, забирается в нее на ночь и в непогоду.

В глубокой берлоге медведица с малышами остается спокойной, как бы не слышит шагов человека и лая собак. Но иногда она высовывается поглядеть — что там за шум? В отличие от бурых у белых медведей панического страха перед людьми нет, и сами они нападают нечасто.

Ученым и фотографам удается иногда даже глянуть: что там, в берлоге? Но любопытство это все же небезопасное.

  Фото автора . 10 марта 1995 г.

 

Таежный тупик

В Москву друзья позвонили, когда проблема с вертолетом была решена. В Абакане, обсуждая эту нешуточную по нынешним временам задачу, вспомнили, конечно, о шумной кампании по радио Льва Черепанова, призывавшего жертвовать деньги «для полетов к Агафье». «Где эти деньги? Вот сейчас они как раз и нужны…» Но сборщик денег в Москве помалкивал. А время не ждало. Сигнал SOS, откуда б его ни послали, промедленья не терпит. «Ладно, еще раз слетаем…» — вздохнул представитель службы по чрезвычайным ситуациям…

Пятнистая военная вертушка стояла в Абакане в ожидании взлета. Я бросил в нее рюкзак, и мы сразу же поднялись. Несколько лиц знакомых. Николай Николаевич Савушкин — руководитель лесного ведомства Хакасии, Ерофей Седов, сидят еще два врача, милиционер и работник метеослужбы с алюминиевыми трубками для замера снегов. «Повезло… — невесело шутит гидролог, — денег на полеты — ноль. Вот и пристроился…»

Военные вертолетчики, только что прибывшие из Красноярска, по трассе до Тупика летят впервые. Наметив маршрут по карте, расспрашивают Ерофея о зрительных ориентирах, о месте посадки. Чрезвычайная ситуация для них — это, например, недавняя гибель «Боинга» под Новокузнецком. «Подлетаем — плешина в тайге, заваленная обломками. Просто не верилось, что самолет может разбиться на такие мелкие части…»

А что там сейчас в убежище Лыковых? Коротко рассказывают летчикам: «Осенью вот так же по сигналу SOS таежницу вывезли в Абакан.

Месяц лежала в больнице. Диагноз — остеохондроз. При обследовании обнаружили еще фиброму во внутренних органах. От операции отказалась. Отказалась и остаться у родственников — «везите домой!» И вот опять SOS. В ее обители живет еще «доброволец» с Алтая. Сказал, что прибыл к Агафье креститься…»

Ясный день. Весна и в этих краях опережает сроки недели на три. Света в сверкающих снегом сопках так много, что зеленые кедрачи кажутся черными. А по белому видно не только следы оленей, но даже крестики птичьих следов.

То ли за разговором время летит, то ли легко нагруженная вертушка военных летит очень быстро, но вот уже река Еринат, вот маленький «Шанхай» таежного поселенья. Ерофей показывает место на занесенной снегом каменистой косе. И мы садимся.

Встречает нас парень лет двадцати, явно из породы тех, кого Агафья тут окрестила «в уме не утвержденные». Помятая шапка, растерянный взгляд. Зовут Василием. Пришел сюда с друзьями пешком по осени. Друзья, прихватив у Агафьи даренное Ерофеем ружьишко, ушли, а Василий, имевший в котомке только гармонь, остался. И вот коротает тут зиму в молитвах и игре на гармони.

— Что-то случилось?

— Агафья Карповна заболела…

Агафью Карповну застаем сидящей на печке одетой и с посошком. Подчеркнуто громко стонет. И сразу же о болезнях:

— Спина… Дров не могу принести. Даже тесто неможно месить…

«Обостренье остеохондроза. Пульс — сто двадцать, давление — сто тридцать на восемьдесят…» — подводят итоги осмотра врачи.

— Что же делать? — спрашиваем мы с Николаем Николаевичем.

Оказывается, Агафья желает, чтобы ее отвезли на Горячие ключи. Избавленье от недугов видит она только там. Ключи — это дикое место в тайге, где летом в дощатых домиках-шалашах обретается десятка два-три больных ревматизмом и хондрозами, дикарями, без медицинского контроля тут лечатся. Сейчас на «курорте» снегу по пояс и никого, кто мог бы помочь, приглядеть за больной. К тому же врачи, знающие и другую болезнь Агафьи, говорят: при фиброме горячие ванны строго запрещены.

Зиму  Агафья переносит тяжеловато.

Выходим на минуту посовещаться, расспросить что к чему у окрещенного тут Василия-гармониста. Готов ли он остаться один при хозяйстве? Поколебавшись, парень кивает: готов…

— Агафья, — строго говорит Николай Николаевич, — о Горячих ключах не может быть речи. Ты же с печи не можешь сползти. Выбирай сама, как поступить. Либо с козами, курами и собакой переправим тебя к родне, либо Василия оставим тут на хозяйстве, а тебя — в Абакан. В больнице подлечат, а мы тем временем сообщим родственникам и попросим приютить тебя до тепла. А там посмотрим.

Второй вариант Агафье нравится больше.

Для порядка, улыбаясь, говорит:

— Ишо и третий выход имеитца — собрать все смертное в узелок и тут остаться…

Но решение принято. Со стонами, опираясь на посошок, спускается с печи и кличет Василия. К быстрым сборам в этом «поместье» привыкли — вертолетчики всегда торопят. Но сейчас Агафья в затруднении. Что взять с собой?

— Василий, клади в мешок псалтырь, кастрюльку, сухари, соль… — сама снимает висящие на веревочке карманные часы, берет икону-складень, карандаши, бумагу, конверты. Между делом, морщась от боли, жалуется на крестника.

— Хлеб испечь не умеет. Картошку, не скажи посолить, не посолит. Избу топил — чуть не сжег потолок. У меня сердце птицею бьется, а ему ничто — сидит играет в гармонь.

Василий с видом все уже слышавшего двоечника стоит, улыбаясь, тут же.

— Вот улечу, то-то уж наиграешься, — с детским ехидством смотрит крестная мать на Василия-гармониста.

Дается наказ Василию вовремя кормить коз, глядеть за курами, прогонять птиц, которые залетают в сени и дырявят мешки с крупою.

Особый наказ о молитвах и о том, как важно вести счет дням.

— А то потеряешься, не будешь знать, то ли пост, то ли уже Воскресенье Христово.

Терпеливо летчики ждут, пока Агафья, опираясь на руку Николая Николаевича, обходит свое хозяйство. Постояла около равнодушных, жующих травинки коз, возле загона, где куры ворошили теплый навоз. Только собаке дано понять: хозяйка дома опять удаляется — жалобно пес визжит и рвется с веревки.

Дорожка к могиле отца не протоптана.

Агафье хочется к кресту подойти. Но как с ее болями одолеть снег? Поколебавшись секунду, махнула рукой:

— Вчера сон дурной видела: будто разлучусь с этим домом…

Спускаемся с горки вниз к вертолету. Минут десять со ступеньки на ступеньку в снегу Николай Николаевич ведет обычно резвую, а теперь охающую на каждом шагу Агафью.

Возле вертушки летчики и врачи, не зная отношения пассажирки к фотографии, предлагают всем вместе сняться. Я гляжу на Агафью — такие просьбы обычно решительно отвергались — «неможно». Теперь же Агафья вдруг садится на лесенку вертолета посреди всей компании. Я намеренно медлю. Она махнула рукой — чего уж…

Идем к вертолету.

В вертолет Агафья подняться не в состоянии. Ерофею приходится внести ее на руках. И сразу же мы поднимаемся. В последний момент видим стоящего на горе в одиночестве гармониста Василия.

— Ах, забыла сказать, чтоб картошку проращивал, — вздыхает Агафья, провожая глазами огород на горе, от которого подымаются струйки пара.

В вертолете два желтых запасных бака. К одному из них Агафья приваливается спиной.

Недавно еще дивились мы первому ее воздушному путешествию. Теперь вертушка стала для нее делом обыденным — села, перекрестилась, достала часы на веревочке и успокоилась.

О нынешней дороговизне полетов Агафья осведомлена — «что же это такое, все миллионы и миллионы…» — но в полной мере, чего стоит сейчас перелет, не понимает. Полагает, как видно: скажут Николай Николаевич с Василь Михалычем слово — и вертолет будет. На этот случай готова у нее и благодарность. Развязывает свою котомку и достает грубошерстный, тугой, как валенок, вязаный носок. Второй связать дела не позволили, но непременно свяжет, вот с собой и пряжу взяла.

Все, конечно, носок очень хвалят. Ободренная мастерица заставляет меня разуться, примерить обновку. И тут же, вроде бы невзначай, замечанье: да поездом-то к родне ехать долго и муторно, а вертолетом-то хорошо.

Переглядываемся с Николаем Николаевичем — трудно таежному робинзону постичь мирские дела-проблемы.

Бодрости Агафье хватило ненадолго. Тряска болезни ее обострила. Попросилась лечь на сиденье. Опять села, достала часы. Потом устроилась на полу. Потом опять привалилась к баку с горючим. Бледная. Пульс — сто двадцать. Достали яблоки. Агафье выбрали самое крупное. Разломила пальцами, как щипцами. Черным ногтем начала методично соскабливать кожуру. Нехотя яблоко пожевала — «мутит…»

Два часа полета вконец больную измучили. Но от лекарств отказалась — «много их пить-то вредно…».

В Абакане с аэродрома поехали мы домой к Николаю Николаевичу Савушкину.

Лифт, электричество, непривычный для таежницы городской порядок в жилье ничуть ее не смутили, не удивили. По-хозяйски распорядилась, где надо поставить сумку, достала сбитый из кедровых щепок ящик с иконой, спросила, как пройти в «нужное» место, и уселась, одним глазом поглядывая на телевизор.

Было это в четверг, 2 марта. «Мирская» жизнь пахнула с экрана очередной страшной новостью.

— За чё же его убили? Такой молодой и красивый…

Как ответить на этот вопрос, если и сами ответа мы не имели. Может, президент что-нибудь прояснит?

Агафья глядела на президента, забыв о греховности телевидения. Когда говорить он окончил, Агафья повернулась к нам, всем видом показывая: не поняла…

Московская трагедия ее не очень задела. Рассеянно послушав наш «перевод» для нее президентской речи, заговорила о болезнях, подтверждая в который раз: ни о чем другом люди не говорят так охотно, как о своих хворях. Но интересно было послушать, как ловко сыплет Агафья словами: бисептол, анальгин, скипидар, финалгон…

Пока Николай Николаевич передавал телеграмму к родственникам Агафьи в деревеньку с названием Килинск, я предложил охающей таежнице сделать массаж спины. Согласилась. Сняла вязаную фуфайку, оставшись лишь в черном своем сарафане. И вытерпела, лишь тихо постанывая, не очень умело отпущенную процедуру.

Хозяйка дома, зная особый подход Агафьи к еде, принесла яйца, яблоки и конфеты. Все пришлось ко двору. Только мелкая белая соль была забракована. Агафья достала свою — крупную, серую в тряпочке. А назавтра договорились о «непоротой» (непотрошеной) рыбе.

«И чтоб вода была с Абакана…»

Для воды Агафья достала из мешка закопченный бидончик с проволочной ручкой.

Постель для таежницы с белоснежными простынями приготовили на широком диване. Расспросив, как зажигается свет, и помолившись, она улеглась, не снимая платка и бывалого черного сарафана.

Утром сказала, что почти не спала. Опять стала подробно рассказывать о болезнях.

Мы съездили за врачом.

Забавно было слышать диалог знатного абаканского невропатолога Бориса Леонтьевича Мутца и упрямой наследницы старой веры. Доктор задает вопрос и ожидает ответа.

А Агафья выкладывает ему свое толкованье болезни, называет лекарства и даже говорит, сколько их надо.

— Ну что же, придется лечь подлечиться, — подытожил беседу невропатолог.

После обеда мы привезли Агафью в больницу. По первому посещенью тут многие ее знали. И она знала уже процедуру приемных покоев. Сдала свою «лопотинку» (одежку) и облачилась в больничный халат. Стали заполнять карточку.

Фамилия, имя, отчество. Республика Хакасия, район — Таштынский, селение…

— Селения нет. Сделайте прочерк, — сказал Николай Николаевич.

— Какой такой прочерк, — энергично вмешалась Агафья, — селение есть: Таежный Тупик.

Все засмеялись. И Агафья, чувствуя, что сказала что-то очень удачное, улыбнулась.

Прощаясь с таежницей, в который раз я говорил о невозможности нездоровому человеку жить одному вдалеке от людей.

— В Килинске надо остаться…

— Дожить до тепла. А там будет видно.

В коридоре Агафья уселась рядом со старушкой, такой же страдалицей, как и она, но из «мира». Разговор пошел, конечно же, о болезнях.

Мы с Николаем Николаевичем украдкой понаблюдали эту беседу. В нынешней жизни столько несчастий, столько боли, смертей, разрывающих душу трагедий. На все человеческое сердце уже даже не в состоянии отозваться. Но эта необычная человеческая судьба, эта драма — следствие давних и недавних российских событий — продолжает нас волновать.

  Фото автора . 14 марта 1995 г.

 

Холодная трасса

Рассказ о перегоне самолетов через Аляску и Сибирь

Мир тесен. После первого посещения Аляски в самолете, летевшем из Магадана, в соседе по креслу узнал я полярного летчика Виктора Михайловича Перова. Породненные Антарктидой, мы, конечно, стали о ней вспоминать. Виктор Михайлович там отличился. В 1958 году газеты много писали о спасении бельгийского принца Антуана Де Лини. Героем антарктической драмы был Виктор Перов. Узнав, что лечу я с Аляски, Виктор Михайлович присвистнул:

— С теми местами я тоже связан!..

Потом уже в Москве встретились мы на квартире Перова, в кругу людей, узнавших Аляску в годы войны. Постаревшие летчики, разложив фотографии и пожелтевшие документы, вспоминали знаменитый перегон самолетов из Америки через Аляску в Сибирь и далее к фронту. Трасса называлась

Алсиб, в историю войны вошла она героической и в некотором смысле экзотической страницей.

Летом 1942 года в Советский Союз из США начала поступать помощь по так называемому ленд-лизу, что означает «давать взаймы, сдавать в аренду».

Больше всего воюющая страна в первое время нуждалась в танках, самолетах, автомобилях. Их отправляли двумя путями. Первый — через два океана, Персидский залив и Иран — был долгим. Второй — через Атлантику северными морями в Архангельск и в Мурманск — был более скорым, но очень опасным — караваны груженых судов стерегли подводные лодки немцев.

В канун Сталинградской битвы, когда помощь была особо важна, отправка транспортных кораблей по Атлантике прекратилась. Поводом послужил разгром одного из самых больших за войну конвоев союзников.

На самом опасном участке пути, у берегов Норвегии, он почему-то оказался без прикрытия. И подлодки буквально раскромсали караван безоружных транспортных кораблей — из тридцати пяти двадцать три были потоплены. На дно ушло 430 танков, 210 самолетов, 3350 грузовых автомобилей и еще 100 000 тонн различных военных грузов. Трагедии способствовали «белые ночи» севера, и отправку конвоев остановили до «темного времени». Но драматическая обстановка на фронте заставляла искать каких-то срочных решений.

Эти американские самолеты перегоняли к фронту.

В переписке Сталина с Рузвельтом и Черчиллем находим крайнюю озабоченность. В послании от 1 июля 1942 года Сталин пишет: «…Полностью разделяю Ваше мнение о целесообразности маршрута для переброски самолетов из США через Аляску и Сибирь на Западный фронт».

И закипела работа по созданию авиатрассы протяженностью почти в десять тысяч километров — от американского штата Монтана через Канаду, Аляску, через Берингов пролив и пространства Сибири до Красноярска. На этом пути немцы перегонщикам самолетов угрожать не могли, но был серьезный противник и тут — суровая природа севера, не освоенные человеком просторы без аэродромов, метеостанций, ремонтных баз.

И Сибирь, и Аляска перед войной только-только начинали осваиваться авиаторами. О единичных полетах в этих краях писали в газетах как героических.

Чтобы отличить подвиг нескольких летчиков, снимавших со льдины команду и пассажиров парохода «Челюскин», затонувшего вблизи Берингова пролива, было учреждено звание Героя Советского Союза. И это была действительно героическая эпопея. Теперь же над этой частью планеты — безлюдной, гористой, холодной — надо было срочно наладить массовый перегон самолетов.

Десять тысяч километров одномоторные истребители «Аэрокобры», двухмоторные бомбардировщики «Бостоны» и транспортные «Дугласы» не могли лететь без посадки. Нужны были промежуточные аэродромы или хотя бы мало-мальски приспособленные площадки, где можно было заправиться. И их начали немедленно строить в Канаде, на Аляске, в Сибири.

Там, где был лес, его вырубали, корчевали пни и как могли утрамбовывали землю. В тундре, где леса не было, использовали плавник и то, что спешно доставляли пароходами. На речных и морских косах доски ребром углубляли, ставили между ними распорки и засыпали гальку. В землянках и палатках у этих «аэродромов» поселялись те, кому предстояло ремонтировать и обслуживать самолеты. Напомним: это угол земли, где морозы в тридцать градусов почитаются божескими. Иногда же они достигают шестидесятиградусной отметки.

На Аляске я по крупицам собрал все, что помнят тут о «холодной трассе».

Зима 1942/43 года была на Аляске на редкость суровой — морозы превышали 60 градусов. В термометрах твердела ртуть, замерзали пушные звери. Привычные к холодам жители в эту зиму предпочитали не вылезать из домов — сидели у печек. Такой зимы даже старожилы Аляски индейцы не могли вспомнить. Война, однако, не считалась с погодой, не позволяла военным людям «сидеть у печки». Алсиб уже действовал. Из Грант-Фола в штате Монтана молодые американские летчики приземлялись сначала на бетонные полосы канадских аэродромов, на утрамбованных земляных полосах, куда бензин доставлялся на собачьих упряжках, достигали экзотического аляскинского Фэрбанкса, известного по книгам как место золотых приисков.

Три тысячи километров маршрута были неимоверно трудными. Летели часто при плохой видимости и не зная, что ждет по курсу. Сейчас на Аляске работает сто пятьдесят метеостанций, тогда их было лишь десять. Метеосводки из-за магнитных бурь трудно было передавать. Радисты «с голоса» переходили на более надежную искровую морзянку. Карты были неточными — «Иногда обозначенное на них озеро фактически находилось в ста милях».

При морозах за пятьдесят градусов, чтобы забить в дерево гвоздь, нужное место паяльными лампами отогревали, масло в моторах делалось каменным, бензин не горел, охлаждающая моторы жидкость гликоль превращалась в желе, а резина многочисленных шлангов крошилась.

«Чтобы мотор запустился после стоянки, его надо было долго отогревать. Изобретать приходилось многое на ходу. В дело шло все — от примусов до больших печек и электрических нагревателей, которые на ночь опускали в баки». Без теплых рукавиц механики не работали — на металле оставалась кожа от пальцев. А в рукавицах на смену свечи в самолете уходило по два часа.

Через каждые двадцать минут механик убегал греться… Жадно перенимался опыт местных пилотов — они-то хорошо знали норов предарктической зоны.

В один из самых морозных дней на трассе погибло от холода одиннадцать человек. Случались драмы вполне в духе Джека Лондона. У озера Ватсон (это как раз те места, где писатель искал приключений) один из самолетов попал в буран и разбился. Два пилота погибли, а два других, привязав у коленей лыжи и надев на руки боты, ползли на четвереньках. Их нашли через четыре дня — были живы и продолжали ползти. От места аварии их отделяло шесть километров. Мороз был 59 градусов.

Те же самые прелести севера познавали и советские летчики, сменяя в Фэрбанксе за штурвалом американских пилотов. Только их трасса была вдвое длиннее. Виктор Михайлович Перов рассказывал мне истории, как две капли воды походившие на аляскинские, — о каменеющем масле, о негоревшем бензине, о вынужденных посадках в районе полюса холода.

Так проходила «холодная трасса» от Аляски к нам.

Бомбардировщики и транспортные «Дугласы» летали поодиночке, а истребители перегоняли «гусиным строем»: впереди — опытный, изучивший маршрут ведущий, за ним — «клином» — одномоторные «Аэрокобры» и сзади — бомбардировщик «Бостон». Его команда следила за строем — не отбился ли кто-нибудь, не потекло ли у кого масло. Если подвел мотор, «замыкающий» держал под контролем вынужденную посадку и замечал место, чтобы прийти на помощь…

Самолеты шли эстафетой. Летчики, получившие их в Фэрбанксе, летели с посадкой в Номе до ставшего вдруг знаменитым чукотского селеньица Уэлькаль. Тут самолеты принимала другая команда и вела далее до Сеймчана. Потом опять смена, а потом: Якутск — Киренск — Красноярск. Шесть с половиной тысяч километров пути — немалое расстояние для винтовых самолетов. Двухмоторные уходили прямо до фронта, а истребители со сложенными крыльями грузили на платформы и везли по железной дороге. Весь путь от штата Монтана за Волгу равнялся четырнадцати тысячам километров.

Трудно ли было осваивать заморскую технику? Виктор Михайлович Перов говорит, что помехой на первых порах был способ посадки.

«Американские самолеты садились на три точки — носовое колесо и шасси. Мы же привыкли к двум точкам (шасси), а хвост с небольшим колесом «дутиком» опускался по мере потери скорости на земле. Переучиться, (справа) точнее, изменить, перестроить рефлексы, — дело вроде бы и нетрудное, но война торопила и жестким образом отсеивала всех, у кого с четырех-пяти раз посадка гладкой не получалась. Надо было также привыкнуть к футам, галлонам и милям — на эти меры рассчитаны были приборы на самолетах. Ну и расстояния перегона…

Были среди нас полярные летчики, привыкшие «пилить» небо по многу часов. Но большинство пилотов прибыли с фронта, где время нахождения истребителя в воздухе — час-полтора. Тут же летишь пять часов, и ни на минуту нельзя расслабиться, малейший промах мог окончиться смертью и потерей драгоценной машины».

Драматических случаев на сибирской части «холодной трассы» было не меньше, чем на Аляске. Виктор Михайлович рассказал мне историю, когда сам командир перегонной дивизии, «полярный волк» Илья Мазурук, обнаружив на подлете к Сеймчану плотный туман, решил сажать самолеты на отмель реки Колымы. Все сели благополучно. Но надо же и взлетать после ночи, а мороз — тридцать пять.

По счастью, вблизи был поселок Зырянка. Летчиков приютили в жилье, а под брезент на моторах поставили печки, привезенные из домов.

Всю ночь печки топились, не давая моторам остыть. Утром благополучно с колымской косы взлетели.

Штабом всех операций на сибирской части Алсиба был город Якутск. После душных землянок с нарами в Уэлькале для летчиков это была столица — тепло, электрический свет, ресторан. Но были для посадок в Якутске в морозные тихие дни затрудненья. Дым и пар из печных труб застилали аэродром. Законом военного времени Мазурук запретил растапливать печи в Якутске после полудня до тех пор, пока оборудовали аэродром по соседству, вблизи деревни Моган.

И вернемся теперь на Аляску, в Фэрбанкс.

Город этот, выросший на месте добычи золота, был главным пунктом «холодной трассы». Тут скапливались самолеты, пригнанные американцами, и шла их приемка русским полком. На машинах белые американские звезды мастер-маляр переделывал в красные, шло устранение неисправностей, выявленных на американском участке трассы.

Один из дефектов «Аэрокобры» оказался серьезной недоработкой конструкции. С фронта шли сообщения: во время боя на выходе из крутых горок фюзеляж истребителей у хвоста сминался, машина становилась неуправляемой.

«Не может такого быть. Все рассчитано», — отреагировала фирма «Бэлл», поставлявшая самолеты. Пришлось послать через Фэрбанкс в Сиэтл советского летчика-испытателя. На глазах у конструкторов Иван Кочетков ввел машину в режим, при котором случалась поломка, и она повторилась. Кочетков покинул истребитель на парашюте, а конструкторы немедля усилили фюзеляж самолета.

Легко понять жгучий интерес друг к другу летчиков двух союзных держав. Прилетавшие в Фэрбанкс американцы войны не знали. С любопытством разглядывали они ордена, полинявшие гимнастерки. К самолетам Ли-2, на которых в Фэрбанкс прилетали русские летчики-перегонщики, совершались экскурсии. Машины, летавшие до этого через фронт к партизанам, были в заплатах на месте пробоин, в хвостовой части зияло отверстие для пулемета.

Русских друзей американцы одаривали гостинцами, от которых они за войну успели отвыкнуть, — шоколадом, банками с соком, всякими фруктами. В самолетах они увозили еще и важные грузы для фронта — медикаменты, носки и варежки.

На снимках тех лет в пожелтевших журналах — молодые красивые люди — американцы и русские. Вместе фотографировались у самолетов на память, часто в обнимку. Для многих американцев встреча с русскими была откровением — «такие же, как и мы, люди».

В аляскинском альманахе «Северная звезда» за 1943 год читаем воспоминание одного из военных: «Те, кто имел предвзятое мнение: русский — это обязательно маленький человек с бородой и бомбой, обнаружили, что сильно ошибались. Русские, которых мы встречали в Фэрбанксе, Галене и Номе, очень похожи на нас самих… Они выносливы, дружелюбны, быстро воспринимают шутку…»

У некоторых из наших пилотов жизнь окончилась на «холодной трассе». Я знал, что где-то на Аляске есть могилы советских летчиков. Искал их в Номе и Фэрбанксе. Оказалось, летчики похоронены близ Анкориджа на национальном (военном) кладбище.

Я нашел это место, похожее на лесной парк. Пасется безбоязненно лось. Зеленые поляны среди вековых елей с рядами аккуратных каменных столбиков. На них — имена. Отдельно белеют тринадцать надгробий. «Александр Совинкин — старший лейтенант, Муберек Нуриев — капитан, Михаил Муравьев — капитан…». Обстоятельства гибели летчиков были разные. Два самолета у Нома столкнулись в небе. На истребителе один из летчиков потерял ориентацию и врезался в землю. В Фэрбанксе бомбардировщик при низкой облачности не удержался на полосе и рухнул в реку.

Могилы многих других неизвестны, исчез самолет, и все — тайга молчалива. До сих пор топографы и геологи находят в малодоступных местах останки машин и людей.

Недавно, исследуя такую находку, по номеру пистолета установили фамилию летчика — Василий Ковалев. «Он был моим другом», — вспоминает Перов. Сам Виктор Михайлович на разных участках трассы благополучно перегнал 240 «Аэрокобр» и не был «задет статистикой», одинаковой на американском и азиатском участке трассы, — потеря двух самолетов из ста.

Всего через Сибирь и Аляску на фронт перегнали 7308 одномоторных и двухмоторных машин. По-разному можно взглянуть на эту цифру. Не так уж много, если учесть: в 1944 году советские авиационные заводы дали фронту 40 тысяч самолетов. Но это немало, если вспомнить, как остро нуждался в помощи фронт в 1943 году.

«Холодная трасса» Алсиб была согрета единством людей — приблизить победу в войне над общим врагом. И память о ней в истории сохранится.

  Фото из архива В. Пескова .  21 марта 1995 г.

 

Сладкие слезы

(Окно в природу)

Это бывает в начале апреля. Опушки леса, поймы ручьев и речек на неделю-другую становятся вдруг сиреневыми. Тонкие акварельные краски разлиты поверху березняков и ольшаников. Поля без снега. Но в лесу еще видишь белые пятна. В погожий день припекает, а ночью слегка морозит. Но уже появился первый бесстрашный цветок — на откосах, по коричневой глине и прошлогодней растительной ветоши проглянули желтые звезды мать-мачехи.

А вот еще одно явление этого времени. Надломишь ветку березы, а из нее на подсохшие старые листья начинают со стукам падать прозрачные капли. Древесную эту водицу, сладковатую и прохладную, называют березовым соком. Для некоторых знатоков леса березовый сок означает начало весны. Земля оттаяла.

Внутреннее давление в корнях березы гонит земную влагу вверх по стволу к почкам. По пути в древесине влага вбирает в себя запасенный деревом сахар и будет течь наружу из любой ранки до тех пор, пока на березе не появятся листья.

Для меня время березового сока — непременное, почти ритуальное посещение леса.

Постелешь где-нибудь на возвышенности, на припеке еловый лапник, разложишь маленький костерок, приладишь к березе стеклянную банку, и время, как в песочных часах, начинает течь березовым соком. Закусишь, пропитаешься пахучим дымком, понаблюдаешь, как дятел, делая дырки в коре березы, тоже интересуется соком — глядишь, банка уже наполовину наполнилась…

Специалисты говорят, что ничего особенно ценного в соке нет — немного сахара и очень немного минеральных солей. Но, кажется, пьешь животворную влагу — прохладная, чистая.

День уже долог. Пока бродишь вблизи костерка, банка опять наполняется. Приносишь в термосе влагу домой — вроде все та же, ан нет, недостает еще запахов леса, дымка, стука дятла, сиреневых акварелей апрельского дня.

Береза не единственное дерево, дающее «посоку». «Плачут» весною клены, буки, граб, ясень, орешник. Береза чаще всего нам встречается, поэтому именно с ней связано представленье о сладком соке — «сладкие слезы у нашей березы».

Движение сока означает пробуждение дерева от зимней спячки. Пусковым механизмом этому служит температура: прогрелась, оттаяла земля, заработали корни, давление — и идет сок вверх.

По сложной капиллярной системе древесины сок движется довольно быстро — до двух с лишним метров за час. За сутки с одного дерева можно собрать пять-шесть литров «посоки», за сезон — десять — двенадцать ведер.

Сахаристость сока березы невелика, максимум два процента. По этой причине «березовый сахар» получать нерентабельно. (Сахаристость свеклы достигает двадцати процентов.)

Сок березы на Руси издревле потребляли как «питье освежающее и приятное». А умельцы варили из сока квас и даже вино. Лет тридцать назад стали сок продавать. Подолгу стояли запыленные трехлитровые банки в торговых точках как раз в то время, когда в ходу была песня: «И Родина щедро поила меня березовым соком, березовым соком».

Березовый сок хорош, когда получаешь его «из рук» березы. Излияние влаги привлекает многих любителей сладкого — дятлы сами долбят в березах отверстия для питья, а на пеньки, где собираются лужицы сока, прилетают птицы поменьше, прилетают бражничать мотыльки, бабочки и разная мелюзга. На воздухе сок окисляется, пузырится, делается хмельным. Лесное кондитерское заведение постепенно превращается в пивную, и всем от этого в лесу хорошо.

В Америке, если захотят угостить вас чем-нибудь самобытным, подадут блинчики с кленовым сиропом. Янтарного цвета, вязкий, как мед, сироп имеет привкус жженого сахара.

Его ценность с медом не может сравниться, но экзотика делает свое дело, кленовый сироп в Америке — национальный продукт, такой же как, скажем, индюшиное мясо.

При поездках в Америку очень хотелось увидеть, как сироп получают. Но производство это сезонное, к тому же занимаются им лишь на северо-востоке страны, главным образом в штате Вермонт. В этом штате я оказался осенью и смог увидеть лишь инвентарь для варки сиропа и сбора кленового сока.

На склоне холма стояло дощатое сооружение с печью и плоским баком на ней. По стенам висело не менее сотни небольшого размера ведерок из нержавеющей стали. Тут же стоял огромный, ведер на сорок, деревянный чан. Сани, кладки дров и несколько каменных валунов обрамляли вермонтскую соковарню.

Клены росли поблизости, перемежаясь елками и березами. Они не были похожи на наши клены — кора грубоватая, в глубоких трещинах, стволы массивные, крона развесистая. Под таким кленом мы присели на камни с хозяином соковарни, бородатым лешим по имени Моисей. Он показал нам заделанные зеленой мастикой отверстия на стволе и похлопал рукой по клену — «Кормилец…».

Кленов в мире полторы сотни видов. Почти у всех сок слаще, чем у березы. Но у сахарного клена сахаристость превышает четыре процента. Из сока этого дерева варят знаменитый сироп.

Страда, по словам Моисея, начинается в конце марта и продолжается месяц. Когда сок пойдет, на кленах в здешних местах будут уже развешаны тысячи небольших ведер. В них из просверленных скважин польется сок. «В это время спать некогда», — сказал Моисей. На сани ставится чан, и крепкие лошади тащат их где по снегу, где по мокрой земле. С двумя большими эмалированными ведрами Моисей обходит «ловушки для сока», опорожняют их два раза в день.

Сок, привезенный в чане, тщательно фильтруется через ткань и поступает на варку. Мастерство в промысле проявляется здесь. Жарко пылает печь. Как будто из бани, по лесу расходятся облака духовитого пара. Уварить сладкий сок надо до состояния меда, но так, чтобы он не пригорел. «Иногда за ночь выходит до двухсот литров сиропа». Продукт, полученный в кленовом лесу, разольют потом в баночки с золотистыми ярлыками, и разойдется он по Америке.

Варить (выпаривать) кленовый сок индейцы умели до прихода сюда европейцев. В начале сезона уваренный сок они разливали по маленьким глиняным плошкам и ночью ставили на мороз. Получались сладкие леденцы.

Время березового сока — время первых прогулок в лес, радостный ритуал встречи с весною после лыжни. Позже можно будет сходить за крапивой, за сморчками, за щавелем, земляникой, за грибами, малиной, за багряными листьями. В любое время лес чем-нибудь вас угостит. Но не ходите в него нерадивым добытчиком, цените поэзию этих прогулок. Литровой банки сока вам с другом вполне довольно, чтобы оценить «языческий» этот напиток, знакомый людям с древнейших времен. И потому не вздумайте пользоваться топором. Запаситесь буравчиком, а в проделанное отверстие (глубина в древесине — три-четыре сантиметра) вставьте желобок из жести консервной банки. Набрав сока, ранку в березе заделайте пластилином, замазкой, сапожным варом, смолой, на худой конец, просто глиной.

Не берите сок в березовых рощах около городов — тут деревья особо надо беречь. И обходите подальше свалки — с подземной влагой корни березы могут впитать далеко не полезные вещества. Следует знать: сокодвиженье в деревьях сильнее в солнечный день и не в низинах, а там, где земля успела прогреться.

Костерок доставит радость вашему пребыванию в лесу. Но во второй половине апреля, когда подсохнут прошлогодние палые листья, с огнем надо быть аккуратным. Помните: «Из одного дерева можно сделать миллион спичек, а одной спичкой погубить миллион деревьев».

Пора пробужденья берез — на пороге. Глоток древесного сока — лишь малая часть из всех радостей, ожидающих нас в весеннем лесу.

В детстве все лакомились березовым соком.

Фото автора .  24 марта 1995 г.

 

Рыжая бестия — таракан

(Окно в природу)

Хочешь не хочешь, надо признать — животное это домашнее. Причем может жить в хижине и во дворце, одинаково хорошо чувствует себя в городе и в деревне. Невзначай его можно обнаружить запеченным в пироге, или вдруг в ресторане клиент сердито зовет официанта — животное плавает в тарелке с борщом. «Лучок-с!» — скажет находчивый официант, отправляя серебряной ложкой этот самый «лучок» себе в рот. Борщ, конечно, немедленно со стола унесут, и хорошо еще, если клиент не поднимется, не уйдет. Дорогие отели как огня боятся появления этих животных. Будь гостиница трижды четырехзвездной, добрую ее репутацию может погубить эта бестия под названием «таракан».

Повсеместен! В 1972 году, экскурсируя с другом по зданию Пентагона, в кафетерии сверхсекретного ведомства мы увидели отважно ползшего по стене таракана. Оказалось, с этим сожителем Пентагон ведет уже длительную войну, потратил на нее восемнадцать миллионов долларов, перепробовал множество всяких средств, утомил себя очень и, как ядовито писали газеты, «кажется, готов сдаться на милость победителя». Было это двадцать три года назад. Сколько за это время придумано химикатов! И ничего. Таракан, неся потери, продолжает плодиться и расселяться в поездах, в фургонах с продуктами, в сумках почтальонов, в чемоданах туристов. Недавно в самолете из Абакана в Москву что-то вдруг загородило свет от лампочки над креслом. Глянул — он! Выполз, видно, в сумерках ночного полета из отсека с едой прогуляться по лайнеру, но озяб по дороге и устроился возле лампочки отогреться, хотя известно: животное это избегает яркого света.

«Бич божий! — говорит в журнале «Штерн» Вилли Брайер, жилец многоэтажного дома в Кельне. — Впору переселяться. Включаешь электробритву, ее заело — внутрь заполз таракан. Включаешь ночью на кухне свет — их дюжины две на полу, на столе. К празднику навели с женою уборку, позвали гостей, а они, проклятые, ухитрились забраться в бутылку с ликером!» Сорок пять этажей дома в чистом благополучном Кельне обжили всемогущие тараканы. Что же говорить о замусоренных, неухоженных городах вроде какой-нибудь Тмутаракани.

Всемирно известный и везде нелюбимый.

Что оно и откуда «проистекло» это исчадие ада под названием «таракан», не кусается, но все равно сожитель до крайности нежелательный.

Очень древен! На планете Земля появился, когда не было ни человека, ни нынешних птиц и зверей, ни цветковых растений. Ползали тараканы по влажным теплым лесам, образовавшим каменноугольные пласты. В этих пластах и находят их отпечатки. Сходство с нынешними тараканами поразительное. Удачной оказалась конструкция, и природа штампует ее уже 350 миллионов лет.

Всего на Земле обитает сейчас тараканов более четырех тысяч видов. Большинство из них — существа вольные и человеку не докучают, копошатся под корою гниющих деревьев и в палых листьях, так же как в период образованья угля. Некоторые из тараканов очень большие — в половину карандаша. В Будапештском зоопарке я их видел в застекленном жилище — вполне симпатичные существа, вызывающие интерес не меньший, чем все другие животные.

Наши соседи по кухням — уроженцы теплых краев. На север они продвинулись, поселяясь у человека под крышей. Считают, что рыжих тараканов (есть еще черные) до начала XVIII века в Европе не было. Считают также, что в Россию попали они из Германии, занесли их будто в своей одежде солдаты, воевавшие с армией Фридриха. Возможно, что так и было. Но тогда распространение зловредной козявки выглядит фантастически быстрым. До революции, пишут, тараканы были в каждой российской избе. Возможно, революция как-то на них повлияла, вспоминая детство, могу сказать: все-таки не в каждой избе им нравилось. В нашем жилье их не было. Жил возле печки сверчок, изредка попадались на глаза немногочисленные, более крупные черные тараканы (у нас их звали челюканами), а вот где уж я нагляделся на прусаков, так это в доме у деда Павла. Может быть, пасека тому причиной (самовар, мед, творог со стола не сходили), но деревянные матицы потолка в доме лоснились от тараканов. Те, кто видел их впервые, вежливо говорили: «О, Пал Матвев, это к богатству!» Дед, ходивший в латаной рубахе, к «вестникам богатства» относился терпимо, однако каждую зиму тараканов морил — в морозный день часа на три-четыре двери в избу не закрывались, и «южане» гибли все поголовно. Летом, однако, матицы снова покрывались живой шевелящейся чешуей.

Замечено: тараканы повсюду любят присутствие древесины (наследственная память о жизни в лесах?), охотней всего они будут отсиживаться в темном месте на какой-нибудь деревяшке, а в ящике или в маленькой плетеной корзинке они празднуют свадьбы и тут же отложат яички. В плоский ящик со щелями, если положить туда еще несколько щепок, их можно заманивать и потом вытряхивать на погибель.

Но главное для этих мигрантов из южных географических зон — тепло, присутствие близко влаги и, конечно, еда.

Тараканы крайне неприхотливы. Крошки на кухонном столе и даже просто плохо вытертая его поверхность — скатерть-самобранка для них. Клея на почтовой марке хватит таракану кормиться неделю. Он может есть также мыло, обувной крем, книжные корешки, саму бумагу.

Но, конечно, есть у него и гастрономические пристрастия — белый хлеб и особенно пиво (питье и закуска одновременно!). Вот почему для жизни тараканы охотней всего избирают кухни, пекарни и пивные заводы. Неистребимость этой козявки объясняется не только неприхотливостью, но и большой плодовитостью.

Самка таракана оплодотворяется только раз. Однако за полугодовалую жизнь взрослого насекомого она несколько раз откладывает яички. И не бросает их как попало, а дает им созреть, таская на кончике живота в некоем подобии чемоданчика, разделенного на секции-капсулы.

В урочный час она отцепляет багаж от брюшка, и из него на свет божий появляется около сорока белых созданий. Каждого мама погладит усами и всю ватагу поведет куда-нибудь покормиться.

Чуть закусив, белая детвора начинает темнеть. И все же некоторое время она выглядит полупрозрачной, выделяются лишь черного цвета глаза. Достигая размером взрослого таракана, молодь, подобно ракам, шесть раз линяет. И вот однажды вы видите: из щели в раковину утолить жажду, шевеля усищами, выползает уже крепкий рыжий злодей — таракан, таракан, тараканище.

Каждый может, наколов таракана на булавку и вооружившись увеличительным стеклом, хорошо его рассмотреть. Рыжее тело и три пары ног этого завсегдатая мусорных ведер покрыты крючками и волосками. Но голова лысая, поблескивает и, как пишет один исследователь, кажется, что принадлежит мыслителю.

Тараканы, сдается, в самом деле что-то соображают. От водопоя в раковине таракан никогда не бежит в сторону, где его легче прихлопнуть, а возвращается к щели своим же следом. На столе таракан не побежит по открытому месту, а постарается юркнуть в лабиринт банок и будет петлять проворнее зайца, успевая где-нибудь скрыться — плоское тело этого ни с кем не сравнимого бегуна позволяет пролезать в очень узкие щели. Присоски на ногах таракана делают его ходоком по стеклу и кафельной плитке.

Летать таракан не может, и все же крылья, как дельтапланеристу, дают возможность ему спланировать далее того места, где он мог бы упасть с высоты, и тем выиграть для спасения полсекунды.

Мне думается, обитая рядом с людьми, тараканы за множество поколений, как все гонимые, выработали кое-какие спасительные рефлексы, дающие им возможность ускользать от опасности. Во всяком случае, муравей, случайно попавший в раковину, не будет метаться и стремительно убегать от движения вашей руки или от шороха листа бумаги, как это делает таракан. Насекомое это очень чутко реагирует на свет, на звук, на движенье и, конечно, на запах. Главную роль в этом играют усы, превышающие размером все его тело. За усами таракан постоянно ухаживает — чистит, поглаживает, и они у него непрестанно в работе, а крошечный мозг, принимая сигналы из внешнего мира, заставляет его владельца действовать сообразно обстановке.

Что еще важно отметить, таракан до последнего борется за свою жизнь. Застигнутого в раковине на водопое усатого бегуна каждый стремится накрыть струею воды. И надо видеть, с каким умением и упорством старожил планеты Земля пытается выбраться из водоворота, использует любую возможность, как каскадер в горной речке, за что-нибудь зацепиться. Однажды, восхищенный жизнелюбием этой находящейся вне закона козявки, я перекрыл воду, дал герою обсохнуть и унести ноги. Представляю, каким жизнестойким потомством наградил меня этот Шварценеггер.

Все живое наблюдать интересно. Но если божья коровка, пожирающая на растениях тлю, — символ наших симпатий к миру насекомых, то таракан, из мусорного ведра заползающий на стол, любимцем может быть разве что у какого-нибудь энтомолога, изучающего этот древний шедевр природы.

Тараканов не любят всюду. Во время военных распрей немцев французы зовут прусаками (тараканами то есть), немцы, в свою очередь, тараканов зовут «французами». В России таракан — тоже «прусак», а для восточных немцев — это «русак». И для всех таракан — персона нон грата (нежелательная персона) не только потому, что несимпатичен или даже отвратителен (некоторые дамы при виде таракана падают в обморок), главное — таракан может быть переносчиком разных болезней, а превращаясь в пыль, мертвые тараканы у некоторых людей вызывают аллергию.

Как воевать с тараканом? Толком никто не знает. Испробовано множество способов. Старинные — бура или борная кислота, подмешанные в еду тараканам. Из современных средств — множество химикалий, к которым тараканы, однако, через несколько поколений оказываются невосприимчивыми. Устойчивы они и к радиации.

Изобретаются все новые и новые патентованные средства — «китайский карандаш», аэрозоли, какие-то вонючие мази, механические ловушки, электрошок, пахучие травы. А таракан процветает! Вот что значит иметь за плечами жизненный опыт в 350 миллионов лет.

Фото автора .  31 марта 1995 г.

 

Теснота в небе

(Окно в природу)

Нечто вроде эпиграфа к нашей беседе. Может ли птица скворец принудить сесть «Боинг-747» или пусть Ту-154? Приходится сказать: может, и не просто сесть, а даже упасть, погибнуть…

В 1966 году снимал я сверху несколько московских объектов: Кремль, аэропорт «Домодедово» и «знаменитость» тех лет — Останкинскую телебашню. Башня была еще не достроена. И интересно было глянуть по «стволу» ее вниз. Сделали несколько кругов. А когда приземлились, летчики стали рассматривать лопасти вертолета и позвали меня. Оконечность одной из лопастей, округленная обтекателем, была повреждена — на дюралевой вмятине виднелись кровь и прилипшие перья.

Оказалось, на еще не достроенной башне поселились стрижи. Вертолет их спугнул, и одна птица попала под кончик винта. Что стриж в сравнении с вертолетом! Веса в нем тридцать граммов. Но при огромной скорости вращения лопастей удар по крошечному тельцу заставил машину вздрогнуть. Я, увлеченный съемкой, этого не заметил, а летчики сразу переглянулись и не ошиблись в предположении.

А несколько ранее этого происшествия я слушал рассказ героя войны, летчика Ивана Кожедуба. «Было это в 49-м году. Я приготовился приземлиться. И вдруг по самолету как будто из танковой пушки ударили. Не помню, каким чудом я сел, — механик машину мою не узнал».

Оказалось, в самолет ударилась утка. Расчет позволяет представить силу удара. При весе утки в два килограмма удар на скорости истребителя, близкой к тысяче километров в час, равнялся почти пятидесяти тоннам. «У меня даже на войне не было более страшного случая», — заключил Кожедуб.

Не истребитель, а куда более легкие тихоходные самолеты могут рухнуть на землю, «не поделив» небо с птицами. Так в Африке погиб Михаэль Гржимек, снимавший вместе с отцом фильм о заповеднике Серенгети. Его маленький самолет столкнулся с грифом. Большая вмятина заклинила тяги рулей, и самолет рухнул.

Самолет едва не врезался в стаю птиц.

Проблема столкновенья летательных аппаратов с птицами появилась сразу, как только люди смогли от земли оторваться. В старых книгах описаны нападенья орлов на летательные шары. Орлам и сегодня не по нраву соседство в небе беззвучно парящего планера и небыстрого самолета. Об этом много написано и рассказано. Тут же речь мы ведем о столкновеньях невольных и всегда драматических — птицы гибнут и самолеты, случается, тоже.

В пожелтевшем журнале за 1911 год нашел я заметку под названьем «Воздушные суда и птицы». Воздушные суда в те годы походили на летающие этажерки. Однако же: «При последнем полете Делагранжа навстречу ему попалась стая скворцов. Летчик пробивался буквально через живую стену, и только благодаря быстроте аппарата, а также везенью — ни одна птица не попала в механизм двигателя — Делагранж жизнью не поплатился. Приземлившись, пилот увидел: аэроплан залеплен кровавыми останками птиц, растерзанных пропеллерами».

Заметил ошибку репортера, полагавшего в 1911 году, что летчик спасся благодаря «быстроте аппарата». Как раз наоборот, аппарат невредимым остался потому, что летел небыстро. Увеличение скоростей самолетов немедленно сделало их уязвимыми при столкновении с птицами.

Первой ласточкой, прошу прощенья за каламбур, была гибель в 1912 году в Калифорнии известного тогда летчика Роджерса. Одной чайки, попавшей в мотор, было довольно, чтобы самолет рухнул. И это была все еще тихоходная «этажерка». Сегодня при больших скоростях в мире за год происходит десять тысяч (!) столкновений летательных аппаратов с птицами. Конечно, не все они заканчиваются трагически. Некоторые — вынужденная посадка, ремонт машины — венчаются лишь денежными убытками.

Но очень велик список и столкновений катастрофических. Особенно много говорили в 60-м году о падении самолета в Америке близ Бостона. Причина — встречная стая скворцов. Птиц засосало в турбины — остановились оба двигателя сразу. Погибли 62 пассажира. Двумя годами позже в штате Мэриленд от столкновения с лебедем-свистуном рухнул самолет с семнадцатью пассажирами.

Как это происходит, на Камчатке в 79-м году мне рассказали пилоты самолета Як-40. Они взлетели с аэродрома в Тиличиках. «Только-только от земли оторвались, как в свете фар замелькали белые хлопья чаек и сразу по фюзеляжу как будто огромным кулаком застучали, сдал левый двигатель и тут же — правый. Мгновенно принимаем решенье садиться на песчаной косе у моря. Выручили прекрасные летные качества «Яка» — сели благополучно».

Уязвимы и более крупные самолеты. В 1972 году огромный ДС-10 сумел аварийно приземлиться на третьем хвостовом двигателе — два боковых вышли из строя от попадания птиц.

В том же году «Боинг-747», взлетев в Стамбуле, вынужден был развернуться над морем и немедленно сесть — заглохли от попадания птиц оба боковых двигателя.

Перечислять подобные случаи можно было бы бесконечно. Моя папка с надписью «Птицы и самолет» за тридцать лет распухла от газетных вырезок о происшествиях в небе.

Какие птицы чаще всего становятся невольными виновниками аварий? На первом месте чайки — 53 процента всех случаев, потом чибисы — 13 процентов (в Западной Европе зимой эти птицы собираются в огромные стаи), далее идут скворцы, ласточки, голуби, часто упоминаются гуси, утки, в отдельных случаях — ястребы, лебеди, пеликаны (западноевропейские данные). У нас виновниками аварий часто становятся утки, чайки, вороны, грачи, дрозды.

На большой высоте столкновения редки. В Грузии самолету Ан-24 на высоте три с половиной километра «повезло» встретить дрозда-дерябу. Рекордная высота столкновения с птицей (грифом) — одиннадцать тысяч метров.

Подавляющее число всех аварий происходит вблизи от земли на высоте от ста до тысячи метров и, как правило, вблизи аэродромов при посадке и взлете.

Аэродромы, расположенные у побережья (из-за чаек), а также на путях сезонных птичьих миграций, наиболее «птицеопасны». Но и само летное поле притягательно для пернатых. Открытое пространство воспринимается ими как безопасная зона. (К самолетам птицы привыкают и перестают их бояться. В укромных местах долго стоящих на приколе машин нередко обнаруживают гнезда.) Над бетоном взлетных полос в потоке теплого воздуха носится мошкара, после дождей на бетон выползают дождевые черви. Все это птиц привлекает. А если поблизости находятся свалки — обеспечены тучи пернатых.

Проблема столкновения с птицами оказалась настолько серьезной, что во всех странах стали срочно искать способы ее разрешенья. Как водится, вначале попробовали птиц извести. Но истребленных, например, чаек быстро замещали другие. Стали птиц отпугивать, отваживать от аэродромов. Ликвидация свалок вблизи летных полей сейчас стала правилом. Что касается отпугивания, то было опробовано множество средств — от обычных чучел и сигнальных ракет до электрических импульсов. Кое-где завели специальную ястребиную службу — хищных тренированных птиц время от времени выпускали навести «шорох». И это давало хорошие результаты.

Но способ дорог и хлопотлив. Более простым средством оказалось проигрывание записанных на пленку криков тревоги чаек, скворцов, ворон и грачей. Диспетчер, наблюдая с вышки за взлетной полосой и за экраном локатора, включает тот голос, который нужен. В Дании в районе военного аэродрома Вэрлесе, зная повадки лебедей избегать мест, занятых для гнездовий сородичами, пустили на воду из пластика сделанных птиц, и пролетающие лебеди в этих местах перестали задерживаться. Помогли авиаторам орнитологи, составившие графики сезонных полетов птиц с указаньем путей их миграций. Теперь при выборе места для аэродрома учитывают не только близость селений, розу ветров, рельеф местности, но обязательно и вековые птичьи дороги.

Более трех сотен научных учреждений в сорока двух странах мира ищут способы избегать столкновений птиц и летательных аппаратов. На многих больших аэродромах есть специальные службы по отпугиванию птиц. И все же столкновенья случаются. Птицы невольно заставляют людей платить высокую цену за вторженье в давно освоенное ими жизненное пространство.

  Фото из архива  В. Пескова . 21 апреля 1995 г.

 

Папа — нянька

(Окно в природу)

Произвести потомство и вырастить его — одна из самых главных задач всего сущего на земле. Нередко, отложив оплодотворенные яички, родители на этом заботы свои заканчивают.

Загляните сейчас в прогретую воду пруда, вы увидите тысячи черных точек с хвостиками. Это головастики, вылупившиеся из лягушачьей икры. Они предоставлены сами себе. И какое-то их количество обязательно выживет, превратится в лягушек.

Похожая картина у большинства рыб. Родительские заботы о потомстве восполняются численностью икринок. Рекордсмены по этой части — треска и рыба-луна, которая мечет до тридцати миллионов икринок. Но есть рыбки, которые мечут всего три-четыре десятка яичек. Этот клад без заботы родителей пропадет.

И забота обязательно есть. Что же говорить о пяти-шести малышах или же об одном — око родителей тут всегда рядом.

Главный хранитель и воспитатель молодняка — мама. В некоторых случаях отцом откровенно пренебрегают. Есть пауки, у которых самка после спариванья пожирает самца — чего добру пропадать! В других случаях самец, исполнив предназначенье свое, удаляется, до потомства ему нет дела. Не знают своих отцов оленята, зубрята, козлята, лосята, зайчата. А в некоторых случаях малышам надо отца опасаться.

Медведи, например, весной за малышами охотятся, и нужен серьезный характер мамаши — уберечь крошек. Но эволюция снабдила программой нужных действий и самих малышей. При опасности они немедленно взбираются на деревья, причем на тонкие, куда каннибал папа забраться не может.

Но это случай из крайних. Чаще всего родители вместе воспитывают потомство. Хороший пример — волчья семья. Волчица ревниво следит за выводком, и волк-отец к логову может приблизиться только с ее разрешенья. Но он всегда рядом — носит еду, бывает, отрыгивает ее детишкам из своего желудка, и вместе с матерью учит волчат премудростям жизни.

У птиц чаще всего оба родителя кормят птенцов — лето короткое, и надо возможно скорее поднять малышей на крыло. Когда самка сидит на яйцах, самец — рядом, подает голос, всячески обозначает свое присутствие, а в некоторых случаях и кормит самку. Так бывает у воронов, кладущих яйца в гнездо еще при морозах.

А у клестов, выводящих птенцов зимой, самка, сев на гнездо, не слетает с него до тех пор, пока птенчики не оперятся. Дело самца — обеспечить всю семью кормом. Его, правда, вдоволь (еловые или сосновые семена). Из-за обилия этого корма клесты и выводят птенцов зимой.

Обилие корма иногда побуждает самцов «жить на два дома» — кормить птенцов в двух гнездах, не вызывая ревности самок. Такое поведение замечено у скворцов, а для зимородков, как недавно установили орнитологи Окского заповедника, это является нормой. Рыба — продукт калорийный, зимородок добывает ее без труда — почему бы не завести вторую семью.

Любопытно поведение петухов в отряде куриных птиц. Тетерева и глухари, справив в апреле шумные свадьбы, семейных забот не знают. В одиночестве тихо сидят тетерки и глухарки на яйцах. И в одиночку выхаживают, водят птенцов — петухи были бы им только помехой. У куропаток иначе. Куропач бдительно сторожит самку на гнезде и когда она водит птенцов. Так заведено у наших серых куропаток, так же ведут себя белые куропатки. На Аляске по каменистому руслу полярной речушки я крался с фотокамерой к выводку, который уводила от меня куропатка. Мне ничто не мешало, надо было только соблюдать осторожность и набраться терпенья, ожидая, когда малыши вместе с мамой окажутся в поле зрения объектива. И вдруг кто-то плюхнулся возле меня, забил крыльями по воде. Это был куропач-папа, сопровождавший выводок и отвлекавший от него все видимые опасности.

И есть в природе порядок, когда роль мамы выполняет папаша. Нашу беседу мы начали с рыб. Так вот, есть среди них малютка — семь сантиметров — колюшка. В нерест самцы этой рыбки одеваются в яркий пурпурный наряд и проделывают перед избранной самкой танец любви, завлекая ее в загодя приготовленные чертоги, представляющие собой ямку в песке, прикрытую чем-то вроде травяного тоннеля — шалашика. Ухажер всеми средствами старается заманить подружку в тоннель и там оставить икру. Далее у рыбки-мамы никаких забот нет — плыви куда хочешь. Зато папа исключительно озабочен. Ему кажется, что икры маловато, он заманивает в чертог еще одну, а то и двух носительниц икры. Полив их кладки молоками, папа-колюшка не только стережет икру от врагов, но, заплывая в шалашик, плавниками вентилирует воду — насыщает икряную колыбель кислородом. А когда из икринок появляются малыши-колюшки, папа три-четыре недели служит им нянькой — не дает разбежаться и потеряться, строптивых хватает ртом, водворяет в нужное место. Так при малом числе икринок род колюшек не пресекается, процветает.

Есть и еще пример такого же рода. По рисункам все знают морского конька. Это занятное существо — ни рыба ни мясо, неважно плавает, но умеет цепляться в воде за растения и изменяет окраску, как хамелеон. Но, главное, когда приходит пора нереститься, папа-конек выпячивает на животе нечто вроде приемных камер. Самка ссыпает туда икру, и она тотчас обволакивается телом конька, и папа становится как бы беременным. Икринки в полости рыбки, пронизанной кровеносными сосудами, хорошо снабжаются кислородом и всем, что надо им для развития. И вот приходит время разрешиться коньку потомством. Возможно, это единственный случай в природе, когда мужская особь знает муки деторожденья. Конек напрягается, ухватившись хвостиком за растенье, корчится до тех пор, пока кожа на животе не лопнет и на свет божий не появятся очень похожие на папу ребятки.

Перечислить всех отцов, выступающих в роли матери, невозможно. Упомянем сначала тех, кто на время берет на плечи свою часть материнских забот. Среди них две экзотические птицы, обе бескрылые — киви, живущая в Новой Зеландии, и пингвин, обитающий у кромки ледяной Антарктиды.

Самец киви, дождавшись, когда самка разрешится огромным яйцом (четыреста с лишним граммов!), берется его насиживать и сидит почти три месяца. В этом разделении труда есть логика — самка, разрешившись огромным в сравнении с ее телом яйцом, чувствует себя обессиленной, и природа по справедливости присудила самцу его долю забот.

Самый тяжкий крест материнства-отцовства несут петухи сорных кур, живущих в Австралии. Трудяга петух сооружает фантастической величины инкубатор — под двести тонн песка, опавших листьев и веток в огромной яме. Когда гниющая масса начнет выделять тепло, петух должен точно определить температурный момент — пригласить самку положить яйца. И затем, то делая норы для вентиляции, то затыкая их на время ночных холодов, австралийский подвижник доводит дело свое до конца. В урочный час из глубины компостной ямы начинают выбираться цыплята. Они в этом мире предоставлены сразу только себе. У изнемогшего от тяжкой работы папаши сил уже нет. Ему нужен отдых, чтобы недель через десять начать все сначала.

И в заключенье — некий курьез природы.

Есть в птичьем мире кулик плавунчик. Я во множестве видел этих маленьких плавунов на Аляске и у нас на Севере. Тут «феминизация» достигает вершины. Пестро окрашенные самки устраивают, как это положено петушкам, турниры и соблазняют тихих, невзрачных, сереньких женихов. Отложив яйца, нарядные вертихвостки предаются житейским радостям, а на гнездах сидят папаши. Такое, впрочем, изредка бывает и у людей.

Фото автора. 19 мая 1995 г.

 

«С нею солнце краше…»

(Окно в природу)

Продолжение строчки, вынесенной в заголовок, известно всем: «С нею солнце краше и весна милей…» Это о ласточке, самой любимой и самой доверчивой к человеку из всех диких птиц.

Ласточка, касатка… Даже в звучании этих слов слышится ласка. «Ласточка ты моя», — прижимает к себе дочурку деревенская женщина. А мальчонку бабушка окликает: «Касатик…»

Деревенский житель, открывая мир у порога своего дома, первыми видит ласточку, воробья и скворца. Причем ласточку видит под крышей: в сенях, в сарае, в хлеву, под навесом для сена, на чердаке дома.

Прокручивая при бессоннице «киноленту» прожитого в обратную сторону, я вижу себя пятилетним, лежащим на соломе в сарае с глазами, уставленными в прореху крыши. Прореху эту отец сознательно не заделывал — «чтобы ласточки могли залетать». И они селились у нас каждый год. Интересно было ждать, когда в прореху, голубевшую небом, с разлета стрелкой врывалась птичка и, ничуть меня не страшась, кормила птенцов. В сарае пилили, кололи дрова, иногда отец что-нибудь мастерил, постукивая топором, ласточек это ничуть не пугало. Они поминутно залетали в прореху крыши (а иногда в открытую дверь) и спокойно делали свое дело.

Сколько потом в разных местах и в разных краях видел я ласточек — нотные знаки на проводах, черные стрелы над тихой водою деревенских прудов, воздушная акробатика под ногами идущего по лугу стада, подвижная сеть готовых к отлету птиц. И нельзя перечислить края, где приходилось их видеть, — в южных степях чертящих небо над полевым вагончиком трактористов; в немецкой деревне ныряющих в слуховое окошко под черепичной крышей; в приполярных поселках, в сибирской деревне, повсюду в Африке; на Аляске, рядком сидящих на полозе эскимосских нарт. В Африке я видел ласточек на пожаре. Горела саванна, и птицы, ничуть не страшась, шныряли в дыму — ловили взлетающих насекомых. На теплоходе, шедшем по Средиземному морю, радист, разыскав меня на палубе, повел в рубку, и я увидел удивительную картину: на теплых «радиоящиках» грелось десятка два ласточек. Непогода застала их над водой — присели передохнуть и, будто зная, где обогреться, залетели в радиорубку.

Ласточка пьет воду.

* * *

«Одна ласточка весну не делает». Поговорку эту все знают. Весна для разных людей начинается в разное время. И все же весну на крыльях приносят в наши края грачи, скворцы, чибисы, жаворонки, трясогузки. Ласточки прилетают к «зеленому дыму» лопнувших почек, ко времени, когда в воздухе появляется мошкара.

Какой же смысл поговорки? Смысл в том, что предмайская зеленая весна еще неустойчива, может вернуться ненастье, исчезнут в воздухе мошки, и ласточки не спешат — посылают вперед разведчиц, и уж потом идет валовой прилет воздушных ловцов насекомых — ласточек, стрижей, козодоев.

Несколько слов об этом «воздушном товариществе». Ласточек на земле несколько десятков видов. В нашей стране мы знаем трех. Деревенскую ласточку-касатку, городскую — воронка и ласточек-береговушек, живущих в норах на речных обрывах. Воронки и береговушки селятся сообществами, помогающими обороняться от немалого числа врагов. По образу жизни и внешнему виду они похожи — черные крылья, спинка и голова; шея и брюшко — белые, «ласточкин» хвост. Береговушки — прирожденные землекопы, а воронки — «гончары», стоящие гнезда из грязи, прилепляя их под карнизами, козырьками и всякими выступами городских зданий. Из-за нынешних тягот городской жизни (мало корма, асфальтом прикрыта земля) воронки все чаще селятся в деревнях.

Но коренным деревенским жителем, какого в городе никогда не увидишь, является ласточка-касатка. Именно ей в первую очередь адресованы покровительство человека, восхищение красотой, кротостью, доверчивостью, почти домашней близостью к человеку. Деревенский житель видит ласточку, можно сказать, из колыбели и ни с кем не спутает — черная с синевой (вороненая) спинка, светлые грудь и живот с красновато-ржавым пятном у горла и хвост — две длинные косицы.

Многие думают: стрижи — тоже из рода ласточек. Но специалисты утверждают — большое сходство определяется средой обитанья и образом жизни. Кит очень похож на рыбу, однако это млекопитающее, приспособившееся жить в воде, и это определило его формы. То же самое со стрижами. Дальние родственники их — колибри, ласточки же принадлежат к отряду воробьиных. Но воздушная жизнь (стрижи даже спят в полете), виртуозная способность ловить на лету насекомых сделала очень похожими ласточек и стрижей. При охоте они занимают разные «воздушные этажи». Выше всех чертят небо стрижи, вылавливая невидимый нашему глазу воздушный «планктон». Пониже тем же заняты ласточки-воронки, еще ниже охотятся береговушки, и уж у самой земли чаще всего хватают комаров, жучков, паучков и иную роящуюся по зелены мелюзгу ласточки-касатки.

Они способны схватить на лету добычу прямо с растений или, сделав головокружительный разворот, снять ее со стены, но все же удобней всего им хватать ее в воздухе. Потому-то ласточки часто сопровождают идущего по лугу человека, пасущихся лошадь или корову, любят кружиться на линии огня в саванне — они там, где поднимаются на крыло насекомые.

Гнезда у воронка и касатки вроде человеческих «мазанок»: крупицы грязи, скрепленные слюной (у касаток еще и арматурою из травинок). Гнездо воронка располагается снаружи наших построек, и потому лаз в него узкий.

У касатки гнездо — нечто похожее на черепушку, разделенную по диаметру и прикрепленную к стенке, стропилу под крышей, даже пучку соломы. Птенцы сидят в черепушке рядком на виду — крыша человеческой постройки защищает их от дождя, да и не всякий хищник нырнет под крышу, над лишь позаботиться, чтобы кошка не могла подобраться к гнезду. Если покушение все же замечено, ласточки поднимают отчаянный крик, к ним присоединяются соседи, и кошка почтет за благо ретироваться.

В воспитании детворы ласточки неутомимы — несколько сотен (до 800!) подлетов с кормом к гнезду за сутки. И, конечно, не каждую мошку ласточки сразу же тащат птенцам. В ловчем «кошеле» птицы накапливается до нескольких десятков мошек (у воронков до трех сотен), образуя «мясную котлетку».

Четыре — шесть оранжевых ртов встречают родителей. Растут птицы быстро. Касатки, по мере роста птенцов, начинают таскать уже не только «мясные котлетки» из мошек, но и целые «туши» мух и жуков. И наступает момент — едой родители побуждают птенцов следовать за собой. Кормят не только где-нибудь на присаде, а побуждают лететь, бросают муху, чтобы птенец поймал ее на лету.

Летные способности ласточек исключительны. Большинство птиц в сутки «стоят на крыле» полтора-два часа, а ласточки без видимых усилий летают по семнадцать-восемнадцать часов. И как летают! Подобно стреле, ласточка с ходу попадает в узкую щель под крышу, с ходу, не уронив перышка, ныряет в щербинку стекла на веранде, в слуховое окошко на чердаке. На лету ласточка кормится; на лету пьет, черпая клювом воду в пруду или в речке; на лету в жаркий день она искупается — нырнула и вынырнула, продолжая полет.

«Художница-летунья» — назвал эту птицу знаменитый русский натуралист Кайгородов.

* * *

Весной, вот сейчас, мы чаще всего видим касаток парами — свадебная пора: песни, виртуозная акробатика в воздухе. Вместе родители будут выхаживать птенцов. В группы «единоличницы» деревенские ласточки начнут собираться к осени. Мы будем их видеть гирляндами на проводах, часто облепляют они сухие деревья, иногда сопровождая свои собрания хоровым пением — торопливой скороговоркой. А перед самым отлетом ночуют ласточки стаями в тростниках близ воды, где все еще множество насекомых и где ночевать безопасно.

Однажды утром огромная стая — десятки тысяч птиц — исчезает. «Ласточки пропали, а вчера зарей все грачи летали да, как сеть, мелькали вон над той горой», — написал об этом моменте поэт. А ласточки тем временем движутся в Африку.

Их тут зимой, как пишут, вместе с оседлыми родичами собирается до 220 миллионов — половина всего мира ласточек на земле. А треть их обитает в Америке. Весной они, так же как в Старом Свете, движутся с юга на север до самой Аляски. В сроках прилета они осторожны и тут — не летят валом, а шлют разведчиков. Но туда, где погода устойчива, прилетают постоянно день в день.

В 1972 году, путешествуя по Америке, в Калифорнии мы проезжали вблизи развалин монастыря Капистрано. Это место известно едва ли не каждому американцу, но отнюдь не своей романтической стариной. Капистрано прославили ласточки. Уже более сотни лет они появляются на развалинах в один и тот же день — 19 марта. Как по часам, улетают ласточки зимовать в Мексику — 23 октября. Оба дня внесены в туристские книжки, и сотни людей приезжают встретить и проводить ласточек.

В Америке две очень любимые птицы — белые журавли и ласточки. Для ласточек повсюду строят домики из дерева, фигурных тыкв, алюминия. Иногда это отдельные «коттеджи», а иногда целые замки — гостиницы на сотню, а то и тысячу птиц. Ласточки селятся в них охотно.

Постройки такого рода я наблюдал даже в самых глухих деревнях Аляски — летом с птенцами, а зимой покрытыми шапками снега.

Ласточки в Америке не такие, как наши. Окраска их часто полностью иссиня-черная, либо брюшко чуть светлее спины, или же проступает на брюшке пурпур. И домиков ласточки эти не лепят, их прошлое — поселения в дуплах.

Американские индейцы привечали ласточек искусственными гнездовьями, как у нас привечают скворцов и синиц. А сегодня в Америке — культ почитания ласточек. Воробьев и скворцов от развешенных домиков довольно невежливо прогоняют — жилье предназначено только для ласточек!

Вот такая она, любимица человека, полностью нам доверяющая и как должное принимающая покровительство. Дружба эта началась еще в пещерные времена и обеими сторонами высоко ценится.

  Фото из архива В. Пескова. 2–6 июня 1995 г.

 

Царевна-лягушка

(Окно в природу)

Она прыгнула на сапог и притихла на нагретой резине. Я осторожно посадил ее на кончик пальца и залюбовался. Крошечное лупоглазое существо походило на точеный драгоценный камушек цвета яшмы и малахита. Прыжок с пальца вниз никакого вреда ей не сделал — поскакала по шуршащим апрельским листьям к лесной колдобине. К какому роду-племени эта крошка принадлежит? Явно перезимовавшая, прошлогодняя, но отчего такая малютка?

В прогретом солнцем лесном бочаге между тем начались уже свадьбы. Большие травяные лягушки, расцветкой напоминавшие костюмы омоновцев, попарно и в одиночку спешили на игрище. Кавалеры, обхватив избранниц лапами, не стеснялись быть пассажирами в этой страстной гонке на праздник. И дамы этому не противились: прыг-прыг, направление — точно к пруду.

Зиму лягушки провели в оцепенении под толщей опавших листьев, в углублениях под корнями деревьев, в мышиных норах и кротовых тоннелях. Кто неудачно выбрал место зимовки — замерзли. А те, кого солнышко оживило, спешили к воде. Чем-то их привлекал именно этот лесной бочаг. Тут они родились, сюда с расстояния до полутора километров, невесть как в лесу ориентируясь, они прибывали на главное торжество жизни.

Ухажер, явившийся на спине дамы, вовсе не обязательно с ней и останется. Тут в состязании с соперниками голосом и ухватками ему надо еще доказать свою силу и привлекательность. Тщедушного, слабого соперники ототрут, принудят не подавать голос. А победители хором будут орать, поддразнивая друг друга, отстаивая право на избранницу и на маленькое жизненное пространство с какой-нибудь кочкой или же бугорком. «Уррод! Уррод!..» «Сама какова! Сама какова! Бре-ке-ке!» — так весело перевел мне смысл весенних лягушачьих концертов знакомый лесник.

Что бывает после свадеб в прогретой солнцем воде, многим известно. Из студенистой лягушачьей икры с черной точкой в каждом зерне появляется нечто похожее на ожившую запятую — головка и хвостик. Все тело растущего существа будет выглядеть головою с хвостом — головастик. Но придет час — у головастика обозначится настоящая голова, а хвост исчезнет, и выберется из воды на сушу уже лягушка.

В русских сказках этому для кого красивому, а для кого уродливому, омерзительному существу отведена способность перевоплощаться в деву-царевну. Наблюдая чудесное превращенье головастика в лягушонка, легко придумать сказочное превращение лягушки в красавицу невесту.

Малышка из нашего леса.

* * *

Лягушки — существа распространенные по всему свету. Их более 2500 видов. По этим двум снимкам можно судить о размерах земноводных животных. Крошка на моем пальце — не самая маленькая из лягушек. Недавно зоологи из Кельна обнаружили на Мадагаскаре взрослое существо размером в 12 миллиметров и весом в четверть одного грамма. Мышкою рядом со слоном должна она выглядеть в сравнении с африканской лягушкою голиафом (рассмотрите как следует снимок), достигающей веса в три килограмма с лишним. Об этом чудовище мы расскажем особо. Теперь же вспомним: лягушки относятся к числу животных, обитающих в двух средах — в воде и на суше. Этим определяется характерный их облик — влажная кожа, выразительные выпуклые глаза (не высовываясь наблюдать из воды), перепончатые лапы-«ласты», мускулистые задние ноги, делающие лягушек замечательными прыгунами.

Эволюция приспособила лягушек жить в разных условиях, в том числе на деревьях (особая конструкция лапок делает их замечательными лазальщиками), в полупустынях, где им приходится запасаться водой и надолго впадать в оцепенение не от холода, а от жары. (Аборигены Австралии искали зарывшихся в землю и раздувшихся от воды лягушек — утолить жажду.) Пригодными для жизни находят лягушки горы, забираясь выше трех тысяч метров, окраска их тут — не пятнистый зелено-бурый «камуфляж», а черная — легче согреваться на солнце.

Мы в средней полосе знаем несколько видов лягушек — озерную, прудовую, травяную, остромордую (самцы у которой весной становятся голубыми) и небольшую с оранжевым брюхом жерлянку. Прислушайтесь, проходя вечером мимо пруда. «Му-му!» — это поют жерлянки.

Биологическая масса лягушек очень высокая. Подсчитано: если на одну чашу весов поставить всех лосей (имеется в виду нормальная их плотность в лесу), а на другую с этой площади ссыпать лягушек, то чаши весов остановятся в равновесии.

Нетрудно предположить, что при таком обилии лягушки являются важной частью пищевых природных цепей. Сами они поедают громадное количество насекомых. Червей, слизняков и, в свою очередь, являются объектом охоты гадюк, ужей, аистов, цапель, енотов, норок, хорьков, хищных птиц, сомов, щук. В некоторых странах, во Франции например, лягушачье мясо является лакомством.

* * *

Лягушки всегда были на глазах человека. И многое в их образе жизни известно давно.

Все же некоторые «лягушиные тайны» существовали. Не все знают, например, что у лягушки пять сердец. Четыре гоняют по телу лимфу, это, видимо, связано с водным режимом организма, и одно — кровь. Есть у лягушки легкие. Они активно работают на суше. Но лягушка надолго может погрузиться и в воду. В этом случае кислород усваивается кожей. Дышит еще лягушка и полостью рта.

Кто видел, как лягушка охотится, сразу, наверное, вспоминал хамелеона, стреляющего языком. У лягушки язык покороче, но пользуется она им так же успешно. Приспособленный для охоты язык, однако, не помощник лягушке в глотании пищи. Чем же она проталкивает ее в глотку? Не удивляйтесь… глазами! В момент глотанья большие выразительные глаза лягушки утопляются и нижней частью помогают проталкивать пищу.

Ушей у лягушек нет (вы уже встрепенулись: а как же концерты?), но их вполне заменяют барабанные перепонки на голове. Многие, наверное, видели: во время концертов у некоторых лягушек по бокам головы два надувшихся пузыря — это воздушные мешки-резонаторы.

Рот у лягушки закрыт, ноздри тоже. Воздух из легких — туда и обратно по голосовым связкам — гоняется в эти мешки. И всякое ухо слышит концерты, одним помогающие спокойно и сладко заснуть, других ввергающие в бессонницу. У некоторых водных певцов голоса весьма сильные.

Кубинские лягушки орут так громко (110 децибел), что кажется — рядом проносится электричка.

Недавно исследовано еще одно любопытное явление. Головастики из икры одного помета узнают друг друга по запаху и держатся вместе.

И еще проверенный факт: головастики, опередившие ростом своих собратьев, выделяя особое химическое вещество, резко замедляют их рост. Любопытно, что «карлики» эти не гибнут, лягушки из них образуются, но малорослые. Возможно, как раз такую снимал я этой весной на пальце.

Забот о потомстве у многих лягушек нет. Сбросом икры, оплодотворением ее все и кончается. Но есть немало случаев, когда обихожена каждая из икринок. Икру носят на спине, на животе, наматывают икряные шнуры на ноги. А недавно открыто явление феноменальное. Одна из австралийских лягушек (малютка в пять сантиметров, живущая в мелких ручьях и речках) оплодотворенную икру глотает, лягушата развиваются у нее… в желудке. Пищеваренье на время «беременности» прекращается, сжимаются, не работают легкие (лягушка дышит кожей). Роды — «отрыгиванье» происходит, когда лягушата уже созрели. Из материнского рта, словно из катапульты, они вылетают на расстояние в полтора метра.

Возможно, не все знают, что лягушки, подобно змеям и ракам, линяют. Линька бывает несколько раз в году. Сбросив старую одежонку, лягушки тут же ее съедают — зачем добру пропадать! Кожа некоторых лягушек (и бородавчатые железы наших жаб) выделяет ядовитые вещества. У лягушек Южной Америки яд так силен, что туземцы смазывают им свои смертоносные стрелы…

Удивительно ль, что лягушка у многих народов мира является непременным сказочным персонажем. Нашлось место земноводному существу и в литературе — помните «Лягушку-путешественницу»? Американский насмешник Марк Твен начал писательство с рассказа «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса».

Соревнования по прыжкам лягушек проходят в Калифорнии и поныне. Рекорд? Шесть метров и одиннадцать сантиметров. Такому даже голенастый кенгуру позавидует.

Много жизней лягушек принесено человеком на алтарь познанья природы. Сколько студентов, постигая тайны живого, полотнили, препарировали лягушек! Сколько лягушек лишали жизни ученые в бесчисленных экспериментах! Памятник лягушке в Парижском институте Пастера — тихая благодарность живому существу, помогавшему людям постигать тайны жизни.

* * *

И в заключение — о лягушке-гиганте. Водится она в Африке, в Камеруне, в полосе леса вдоль одной из тропических рек. Встречается только тут, и нигде больше (эндемик).

Впервые лягушка была описана миссионером-натуралистом Булинжером в 1906 году. Размер лягушки от кончика морды до конца задних лап — 80 сантиметров. Средний вес — полтора килограмма, но встречаются экземпляры до трех с половиной килограммов. Цвет — зелено-бурый. Размер глаз примерно с трехкопеечную монету. Любят лягушки-гиганты чистую насыщенную кислородом воду быстробегущих речек, часто встречаются около водопадов. Питаются рыбой, мышами, крысами, ящерицами.

Сами лягушки попадают на обед крокодилам и людям, традиционно — жителям Камеруна, а в наши дни — падким до экзотики вездесущим туристам. Немудрено, что стали эти лягушки очень пугливыми и очень редкими — числятся в Красной книге. И, возможно, именно к этому великану лучше всего подходят сказочные слова «царевна-лягушка».

Заграничная красавица терпит такое обхождение.

  Фото В. Пескова и из архива автора .  9-12 июня 1995 г.

 

Мой земляк с Усманки

(Окно в природу)

Когда где-нибудь вижу бобра, говорю: «А, привет земляку! Я тоже с Усманки!»

Усманка — лесостепная речка вблизи Воронежа. Я на ней вырос. Волею судеб Усманка оказалась одним из четырех или пяти мест на огромных пространствах бывшей России, где чудом сохранились бобры. В конце 20-х годов бобровую Усманку заповедали, зверей взяли под бдительную защиту. Они быстро стали плодиться. Излишек их расселили по всему государству (более четырех тысяч!). Почти всюду они хорошо прижились. И сейчас с вычетом того, что в последние годы безжалостно истреблено браконьерством, на территории бывшего СССР обитает примерно 300 тысяч бобров.

Я видел бобров в Сибири, на притоках Оки, на Хопре, на тверских землях. Родословная этих зверей начиналась на Усманке.

В детстве бобров я даже и на картинке не видел, но много слышал о них. Заповедник от нашего села — в восемнадцати километрах.

Расспрашивая отца о бобрах, узнал я, что звери эти — большие строители: сооружают дома из бревен, роют канавы, «могут срубить вот такую лозинку!» — отец, помню, соединил руки обручем. Слушая эти рассказы, бобров мы, мальчишки, представляли с топорами и лопатами в лапах, с бревнами на плечах.

И пришел день, когда, побывав в заповеднике, уже я рассказывал отцу о бобрах. И ему так же интересно было все слушать, как и мне в детстве. Разглядывали снимки — бобр у поваленной им необхватной ветлы. Полусказочный зверь был реальностью.

* * *

Бобра называют королем грызунов — «мышь, увеличенная до громадных размеров».

Обратим внимание на главный инструмент «главного» грызуна — зубы-резцы. Прозвище «дровосек» бобр получил за способность острыми, как бритва, самозатачивающимися зубами срезать хворост, валить деревья толщиною до метра и более. Такую работу не сможет выполнить даже слон, а бобр справляется с нею играючи. Зубы у дровосека стачиваются, но они и растут непрерывно — почти миллиметр в сутки. Валят деревья бобры ради съедобной коры на ветках. Предпочтение отдается осине, иве и тополю, но бывает аппетит у бобров также и на березу, лещину, дуб. Разве что железо неподвластно острым и крепким зубам. Бобр может резцами гнать щепки, а может и мягкую стружку, идущую на подстилку в гнезде.

Самая приметная и выразительная часть тела бобра — хвост, похожий на лопату или, точнее сказать, на весло. Это оснастка пловца и ныряльщика. Хвостом направляются всплытье и погруженье, а действуя, как аквалангист, этой «ластой» бобр помогает задним перепончатым лапам развивать хорошую скорость. Хвост в отличие от всего тела не покрыт мехом. Непосвященному может показаться, что он покрыт, как у рыб, чешуею. Нет, это голая кожа с «тисненьем» из ороговевших пластинок. «Рыбий» хвост позволял в прошлом находчивым монахам считать бобровое мясо рыбой и, таким образом, скрашивать постную трапезу. Особо гурманам нравился жирный бобровый хвост. Бобру же, помимо руля, движителя и сигнального механизма (удар хвостом по воде — знак опасности всем окрестным бобрам), хвост служит терморегулятором. Исключительно плотный и теплый мех (25 тысяч волосков на один квадратный сантиметр!) держит в теле бобра тепло, что очень важно при жизни в воде. Но летом тепло может стать и избыточным.

Отводят его бобры через хвост. Но бывают с хвостом и проблемы — его легко обморозить.

Шуба бобра прочна и надежна, но требует тщательного ухода. Передними когтистыми лапками, напоминающими руку людей, при всяком удобном случае бобры шубу свою расчесывают, смазывая при этом жиром из подхвостных желез. Процедура эта в жизни бобров настолько существенная, что сделалась ритуалом в общении брачных пар. Показывая расположение к подруге, бобр начинает ее расчесывать, получая в ответ такие же знаки вниманья.

Соединившись в пары, бобры хранят верность друг другу. Разлучают супругов лишь смерть или серьезные обстоятельства. Семья бобров при наличии кормных угодий и разных других условий может достигать двенадцати — четырнадцати голов: мать, отец и дети разного возраста.

Малыши у бобров рождаются в шубке, зрячими и проворными, уже готовыми нырять и плавать. Но шубка держит легкое тельце на воде поплавком — нырнуть бобренок не может, пока не наберет нужный вес. Это облегчает за ним надзор.

Бобры — родители очень внимательные. Но строгий, тысячелетиями выработанный порядок обязывает совершеннолетних бобров родителей покидать (медлительных из семьи изгоняют). Расставанье без слез происходит весной, когда стихия разливов заставляет покидать родимую территорию, и молодняк начинает бродяжничать в поисках нового места для жизни, в поисках пары для созданья семьи.

Часть бобров в это трудное время гибнет. Но жизнь бобров короткой не назовешь. В неволе некоторые доживают до тридцати лет. В дикой природе всякая жизнь короче, но есть свидетельства: за двадцать лет бобры переваливают.

* * *

Поселенья бобров всегда поражают воображение человека. На реках звери часто живут в береговых норах. Вход в них (и в многочисленные отнорки и запасные убежища) — всегда из воды.

Если бы не погрызы кустов и деревьев, не характерные «желоба» бобровых лазов на берег, присутствие осторожных зверей мало бы кто заметил. Другое дело — поселения на ручьях, на болотах, где бобры сами «организуют среду» для жизни. Тут есть чему удивляться.

Бобру необходима вода. Только в ней он чувствует себя в безопасности, к ней он спешит, напуганный, настороженный чем-нибудь. И может в ней находиться, не высовывая нос на поверхность, до пятнадцати минут — любой преследователь потеряет терпение и уйдет.

В воде, а не на берегу находится главный корм для бобра — многочисленная «мягкая» растительность. По воде бобр легко транспортирует корм и строительные материалы — поленья, ветки, ил, камень. Бобр исключительно приспособлен для жизни в воде. На суше он неуклюж, тихоходен, в воде же уподобляется проворной стремительной выдре, с которой живет нередко в соседстве.

Но где найти акваторию для такой жизни, если по лесу струится ручей — воробью по колено. Найдя такой ручеек, бобры берутся сооружать пруд, мобилизуя свои способности дровосеков, землекопов, гидрологов. Ночами, нередко в кромешной тьме, споро трудятся звери, сооружая плотину из палок, ила и всего, что под руку попадает, в том числе и камней.

Не всякий человек способен построить такую запруду — прочная, высокая, хорошо держит воду. Длина ее обычно невелика — до тридцати метров. Но и стометровые сооружения для бобров не предел. А вершиной искусства бобров считают плотину на реке Джефферсон, в штате Монтана (США) — 653 метра! Это чудо света мы с другом, путешествуя в 1972 году по Штатам, предвкушали увидеть. Не удалось — территория для посещений была закрыта. Но «обмеры» плотины я записал: высота — больше четырех метров, ширина у основания — семь метров, а по гребню, шириною в полтора метра, «может проехать всадник». Плотине десятки лет. Строили ее и подновляли несколько поколений бобров.

На огромном пруду за плотиной расположено целое бобровое царство с жилыми хатками, с дорогами в травяных джунглях, с прокопанными каналами.

Бобры — животные оседлые, строго территориальные. Легко представить, как ревниво относятся они к вторжению на свою обустроенную огромным трудом территорию. Действительно, бобр не потерпит присутствия чужака, пришедшего «на готовое». Предупреждая стычки, бобры метят свои владенья специфической жидкостью, известной людям под названьем «бобровой струи». Если вольно или невольно граница все же нарушена, возникают драки, психологическое преимущество в которых всегда на стороне хозяина территории — дома стены помогают. Но обе стороны получают страшные раны от острых зубов. Находили бобров, на теле которых было до сотни шрамов и свежих покусов. Таковы отношенья к себе подобным.

* * *

При оседлой жизни бобры для врагов своих уязвимы, но в природе их, к счастью, немного. Бобренка может проглотить щука. Бобра на суше может подстеречь, отрезать от воды волк. Но эту дань хищникам бобры платили многие тысячи лет, и в природной бухгалтерии «сальдо-бульдо» всегда было в пользу бобров.

Подкосили «бобровый народец» люди. Зверей добывали ради ценного меха и «бобровой струи», которой, вплоть до нынешнего столетия, приписывали мифические свойства в лечении недугов и в укреплении мужской силы.

В Европе бобров истребили давно. Открыв Америку, «бледнолицые» в южной части ее искали (и находили!) золото, а в северной, от Флориды и до Аляски, золотом оказалась пушнина, бобровая в первую очередь. Триста лет продолжалось великое истребленье бобров, в которое были вовлечены и рачительные к природе индейцы. (В годы после открытия Америки на ее землях предположительно жило шестьдесят миллионов бобров.)

То же самое происходило и на наших евроазиатских просторах. «Бобровые гоны» на лесных речках почитались ценностью очень значительной и входили в государственную перепись наряду с деревнями и рыбными ловами.

Речка Усманка, протекавшая по границе Руси с «диким полем», была местом, где охотились на бобров посланцы рязанского князя. Росло по российским переписям число деревень, и быстро убывали «бобровые гоны».

Ценных зверей становилось все меньше и меньше. И когда открыли Аляску с ее нетронутым миром природы, то из этого далека тоже везли бобров. Для здешних индейцев бобр ценностью не был, но пришлые люди требовали только бобров, платили за шкуры поначалу безделушками, а потом и ценным товаром — нож, топор, котел, табак, полотно, ружья, — и индейцы в охоте переключились исключительно на бобров, посмеиваясь над русскими: «Ни за что платят!» — и истребляли «бобровый народец».

Все же именно на Аляске и в примыкающей к ней Канаде бобры сохранились числом немалым, когда повсюду в мире уже забили тревогу: зверь исчезает!

Меры по сохраненью бобра оказались неожиданно эффективными. Чуткий и осторожный зверь, если его не беспокоили, терпел присутствие человека и проявления его деятельности, селился даже в черте городов, вблизи шоссейных дорог, рядом с садами и огородами, причиняя иногда некоторый ущерб хозяйству людей. Но в Красную книгу бобр не попал. И, если обуздать браконьерство, будущее бобра мрачным не выглядит.

В Воронежском заповеднике, откуда пошло расселенье бобров по России и сопредельным с ней территориям, сейчас обитает около трех сотен бобров. Зверей в заповеднике основательно изучили — работы зоологов Леонида Лаврова и Вадима Дежкина авторитетны в ученом мире.

Была в заповеднике честолюбивая мечта наладить разведенье бобров на фермах, как это делают с норками, соболями и чернобурыми лисами. Дело как будто пошло, но затихло из-за малого интереса к бобровому меху на нынешнем рынке. Это плохо для боброводов, но хорошо для бобров — они сегодня в природе пребывают в покое, пусть относительном.

Этого бедолагу, принесенного в ящике с фермы, мы снимали на берегу Усманки, опасаясь, что он, допекаемый беспокойством и безоблачным небом, шмыгнет в родимую для него речку.

Этого «дровосека» мы сняли в заповеднике.

Фото автора .  16 июня 1995 г.

 

Самый умелый из рыбаков

(Окно в природу)

Сегодня мы познакомимся с рыболовом. Исключительным. По мастерству ни с кем не сравнимым.

Речь пойдет о скопе.

Немного людей могут сказать, что видели эту птицу. А кто видел, запомнил. Во многих странах скопу называют рыбным орлом. Но в полете похожа она скорее на чайку — сизовато-белая, в черных пестринах птица. Крючковатый клюв и когтистые лапы выдают в скопе хищника. Кто видел ее желтые пронзительные глаза, мог заподозрить в ней хищника злобного.

На самом деле скопа — птица почти что кроткая. Сама никого не обидит. Ее обижают. Орланы и коршуны подстерегают скопу в полете, чтобы отнять добычу. С обидчиками не связывается, предпочитает бросить улов и начать все сначала.

Рыбу скопа высматривает, делая круги над водой на высоте двадцати пяти — тридцати метров. Может остановиться в воздухе, как пустельга, и из этого положения камнем, по крутой горке, падает вниз, вытянув вперед голенастые ноги с когтями, из которых, если птица не промахнется, выскользнуть рыбе не суждено.

Облик этого мастера природа шлифовала тысячи лет и добилась совершенства, отклонения от которого лишь ухудшало бы качество в высшей мере специализированного охотника.

Скопа с добычей.

Скопа распространена по всему миру. И повсюду выглядит одинаково, без каких-либо значительных видовых вариаций. И охотится везде одинаково, и повадки — сразу узнаешь. В отличие от орланов, коршунов, чаек, не брезгующих снулой рыбой, скопа берет добычу только живую. В отличие от многочисленных зимородков и пеликанов, ныряющих в глубину и хватающих рыбу клювом, скопа берет ее лапами. Кроме острых серповидных когтей, скользкую рыбу удерживают также жесткие «щетки» на подушечках лап.

Не каждый бросок с высоты в воду бывает удачным. Подсчитано, в среднем лишь раз из пяти взлетает скопа с добычей. Жертвой орла-рыболова может стать рыба любая, гулявшая у поверхности вод. Чаще всего некрупная — в ладонь или чуть больше. Но ловит скопа лещей и щучек до килограмма. В Карелии я видел птицу, несшую очень крупного окуня. Семьсот — девятьсот граммов рыбы надо ежедневно промышлять рыболову, чтобы кормиться и содержать иждивенцев — самку, неотлучную от гнезда, и двух-трех птенцов.

Припоминаю, где приходилось видеть скопу…

В прошлом году в апреле у Селигера снимали мы глухарей. В лесу лежал еще снег, но речки вскрылись. «Пойдем посмотрим гнездо скопы», — сказал мой приятель. У гнезда мы застали баталию. Видимо, только что прибывшие с зимовки птицы с криком гоняли ворона. Яиц, представляющих интерес для ворона, в гнезде еще не было. Рыболовы давали грабителю взбучку, чтобы не смел появляться в этом районе.

Несколько гнезд скопы видел также на Абакане. Есть на этой горной таежной реке участок с названьем Тиши — бурные воды в этом месте стихают, река зеркалом отражает ельники и кедровники. Мы заглушили, помню, мотор и шли на веслах. Тут я увидел в воде отражение птицы. Поднял глаза — скопа! Она летела к гнезду.

Гнездо скопы узнаешь безошибочно. Оно подобно огромной шляпе, нахлобученной на сосну или елку со сломанной вершиной. Высота может быть разной, но сломанная верхушка имеет, как видно, решающее значение. Точно такие же гнезда видел я на Аляске и на Камчатке, на берегу Чесапикского залива (Атлантическое побережье США) и в Калифорнии. В Калифорнии скопу я увидел подвешенной за крыло на сухом дереве. Орел-рыболов, не понимая, что покушается на собственность человека, приноровился ловить форель в рыбоводном пруду.

Предупредительная стрельба на птицу не действовала, и раздраженный хозяин пруда сделал прицельный выстрел. В тот раз я впервые как следует рассмотрел птицу.

Видел скопу я и в Африке на речке, где рыбу, кроме нее, ловили цапли и громадные зимородки, падавшие в воду, как утюги. Но близко с миром скопы удалось познакомиться прошлым летом на Рыбинском водохранилище в Дарвинском заповеднике. Тут скопу не только не беспокоят, но и тщательно охраняют. И вот все вместе — богатые рыбой воды, покой и леса, удобные для гнездовий, — сосредоточило птиц в приметном, самом большом в Восточной Европе количестве — более тридцати пар на территории заповедника.

Гнезда мне показали с пожарной вышки главной усадьбы. Пошарив биноклем по болоту, поросшему невысокими чахлыми соснами, я обнаружил знаменитые «шляпы» — четыре гнезда и рядом с ними наблюдательные вышки-помосты с парусиновыми скрадками. Каждое лето орнитологи и практиканты-студенты дежурят тут, наблюдая повадки и образ жизни скопы.

По болоту до гнезд, утопая в пружинистой мокрой подушке из торфа и трав, шли мы, преследуемые кровососами. («Комаров столько, что можно и не обедать», — записал я в блокноте изречение спутника.)

Непривычный странный ландшафт — редкие, засохшие низкорослые сосны, а где повыше — те же сосны, но с пучком зеленеющих веток.

Трудно сказать, почему благородные птицы выбрали это, на человеческий взгляд, неказистое место для жизни. Рядом высокоствольный лес, но скопы упорно живут на этом болоте. Возможно, вершины сосенок подходящи для размещенья гнезда, а деревце стойко держит многопудовый груз.

Гнезда птицам служат лет по пятнадцать — двадцать. Они открытые, заметные для всех, кто хотел бы поживиться яйцами и птенцами. Потому мать-скопа от гнезда ни на шаг. И рыболов-папа в свободное от трудов время сидит на страже где-то поблизости.

Наше появленье заставило птиц улететь. Но держатся где-то рядом, слышен негромкий, похожий на голос дятла, сигнал птенцам — затаиться.

Птенцы скопы в отличие от других хищных птиц обороняться в гнезде не пытаются — сидят тихо, позволяют себя подвинуть, взять на руки, окольцевать.

Судьба скопы на Земле драматична, поскольку жестко связана с кормом, заменить который птица при крайней пищевой специализации не может. Когда-то воды везде были чистыми — скопа в любом месте находила себе пропитанье, и численность ее была велика. Брем пишет, что в странах Европы она появлялась даже на маленьких прудах. Рыбоводам это не нравилось. Птиц повсеместно стреляли, ставили на них капканы в воде и в истреблении преуспели.

Когда открыли Америку, нетронутые природные богатства неизвестного ранее континента поразили людей. Среди огромного числа животных процветали тут и два рыболова — скопа и выдра. «Скопы было так много, что местами птицы строили гнезда прямо на земле вблизи водоемов. Ленивые колонисты, а такие тоже были среди поселенцев, летом кормились тем, что отнимали у птиц-рыболовов добычу», — пишет свидетель первых лет колонизации Нового Света.

Сегодня главная беда скопы — омертвление, загрязнение водоемов, и потому повсеместно орел-рыболов — птица редкая. И если где-то скопу вы встретили, знайте — это хороший знак: вода здоровая, рыба и все живое в ней есть.

Фото автора . 30 июня 1995 г.

 

Путь к сердцу

(Окно в природу)

Недавно в Угличе, когда подплыли к шлюзу, команда нашего теплохода засуетилась: «Давай, ребята, на кухню за хлебом! Наша знакомая ждет!»

У входа в шлюз, повернув голову в сторону подходившего судна, стояла лошадь. Когда в шлюз мы вошли, она сразу направилась к нужному месту. Вытянув шею над бетонным барьером, лошадь принимала гостинцы. Ее кормила команда и пассажиры нижней палубы.

По мере погружения судна в шлюз руки тянулись со средней и верхней палуб. Когда теплоход поравнялся с лошадью рулевой рубкой, она повернулась, пошла пастись на лужайку и поджидать нового судна с гостинцами. «Пять лет уже так вот встречает. Мы к ней привыкли. И она уже знает: с пассажирских хорошо подают, а с баржи — не очень», — рассказал капитан.

Точно таким же образом много лет встречала теплоходы белая лошадь на Оке в Белоомуте. Знала даже расписание теплоходов. Пасется в стороне на лужку, а в нужное время направляется к шлюзу.

На шлюзе в Угличе.

Путь к сердцу животных лежит через желудок. Понаблюдайте в вашем дворе, кого знают вороны, за кем летят голуби, воробьи — за старушкой, ежедневно выносящей им зерна и крошки. Кормилицу знают по лицу и одежде, отличают сразу в группе идущих.

В охотничьем хозяйстве под Ярославлем я знал старика, развозившего корм кабанам. Он покашливал, понукал лошадь, и кабаны, точно знавшие время, когда «еда подъезжает», бежали на эти звуки. Привыкли звери и к облику старика. Он был им совершенно не страшен, кормежка была связана с его личностью, и эта личность была им явно приятна.

В Германии такой же кормилец диких свиней прославился тем, что кабаны его вовсе как бы за своего принимали. Выложив еду, егерь не уезжал, а садился или даже ложился под деревом. Звери брали еду из рук, ложились рядом, позволяли себя чесать и гладить, матери не боялись появляться тут с полосатыми малышами.

Все собаки на антарктической станции Мирный, помню, отличали повара Васю Кутузова. Вышел из камбуза Вася — вся свора за ним. Даже в карманы к Васе научились заглядывать — знали, что там всегда что-нибудь есть.

А меня в детстве, когда возвращался с рыбалки, почти в километре от дома встречала кошка. Однажды, заждавшись, она явилась прямо на берег. Посидев рядышком с удильщиком, кошка быстро поняла, откуда появляется рыба. Ее страстью стало сидеть рядом со мною на берегу. И так она навострилась контролировать рыболовный процесс, что стала мяукать, если я вдруг зазевался.

Есть у меня поразительные снимки кормленья белых медведей. Диких. Жизнь на полярных станциях скучная. Любое развлеченье тут благо. Не боятся полярники привлекать для этого даже самого крупного из всех хищников на земле — белого мишку.

Есть снимок, где медведь ест из одного корыта со свиньями. Чушки совершенно спокойны. И медведь, чавкая, не догадывается, что не каша, а сотрапезницы больше всего пришлись бы ему по вкусу. Чем объяснить подобное поведенье? Возможно, стереотипом восприятья добычи.

Пища медведей — почти исключительно тюлени. В кашу зверь сунул морду от голода, а в свиньях добычи не видит. Но это, конечно, до какого-то часа, до неожиданного прозренья.

А на снимке, сделанном на другой станции, какой-то сорвиголова в унтах и ушанке кормит медведя из рук сгущенкой. На фотографии надпись: именно этого человека огромный зверь, появляясь у станции, искал глазами — «Ну давай, брат, корми!»

Нечто подобное довольно часто случается в лагере у геологов, у топографов, у военных. Молодые медведи, привлеченные запахом свалки, постепенно перестают бояться людей, берут пищу из рук, шарят в палатках и вообще ведут себя панибратски. Это занятно, но одинаково нехорошо кончается для людей и зверей.

Люди неожиданно могут подвергнуться нападенью «ручных» медведей, а зверь, привыкнув к иждивенчеству, к «легкой еде», будет ее искать вблизи от людей и может нарваться на выстрел.

Проблема зверей-попрошаек постоянно существует в Йеллоустонском национальном парке (Америка). Медведей посетители парка, несмотря на запреты, подкармливают, бросая им что-нибудь из машины. Звери, как это и полагается у медведей, делят дорогу на «охотничьи участки» и, не тратя сил, кормятся. Но наступает осень. Поток посетителей в парк резко вдруг иссякает. Выходят медведи к дороге, но в лапы ничего им не катится. Переключаться на «дикий» корм поздновато. Ложатся медведи в берлоги без хороших запасов жира либо совсем не ложатся. Запреты — «не кормите медведей!» — не на всех действуют. А медведей отучить от «халявы» дело вовсе немыслимое.

Ловят медведей и в сетках на вертолете отправляют подальше от лакомых мест. Но «халява» так привлекательна, что звери, проделав сотни две или три километров по лесу, возвращаются к месту, где можно без трудов прокормиться.

И это не единственный случай, когда иждивенчество резко меняет поведенье животных.

В Литве на одной из маленьких речек, прямо в черте городка, зимой снимали мы лебедей. Речка эта, не помню почему, не замерзает. И вольные птицы, получая «довольствие», после гнездовий на ней задерживались и, наконец, вовсе перестали на юг улетать.

На принуждении и поощрениях держится дрессировка животных. Некоторым, собаке например, довольно дружеского расположенья хозяина. «Бобик, служи!» — и собака встает на задние лапы. Ласки человека вполне довольно за этот номер. Но если хозяин дает еще и кусочек колбаски, служба идет усердней.

Медведей в цирке за каждый точно исполненный шаг обязательно «подкрепляют» конфеткой, кусочком хлеба. Чтобы реже зверь ошибался, на арену его выпускают несытым.

Дельфины очень игривы. Дрессировке поддаются великолепно. Но чтобы дельфины поняли, чего от них ждут, удачный номер обязательно подкрепляют — дают им рыбку. Известны случаи дрессировки диких животных. Описана редкая дружба человека и крокодила. Зубастая рептилия в отличие от других хищников не исключает человека из объектов своей охоты, и сблизиться с крокодилом лучше не пробовать.

Но житель одной приозерной африканской деревни нашел путь к сердцу крокодила. Он приучил его приплывать за курицей. Это стало даже туристским аттракционом. «Покровитель крокодила» выходил на берег и громко звал.

И крокодил подплывал. Щелкали фотокамеры, раздавались крики восторга, но, конечно, не этого жаждало водяное чудовище. Крокодил являлся за курицей.

Особую роль еда играет в дрессировке ловчих орлов. Птицу, закрыв ей глаза колпачком, долго изматывают беспокойством и голодом. И когда колпачок дрессировщик снимает, то дает орлу мясо и, делая это раз за разом, запечатлевается в его памяти добродетелем. Когда потом во время охоты орел настигнет лису или зайца, он без протеста уступит добычу хозяину, стоит ему увидеть привычный кусочек мяса.

Синица просто так на руку вам не сядет. Но если на ладони увидит семечки — сердце ее покорено. Рыбки в аквариуме собираются, привыкнув к появленью кормильца. На рыбных прудах карпы устремляются к лодке, заслышав стук весел, — знают, что это плывет обед.

И человек тоже, особенно с дороги, ко всему прочему будет расположен, только когда заглушит голос желудка. Потому-то у многих народов заглянувшего в дом путника сначала накормят, а потом уж расспрашивают.

Фото автора .  28 июля 1995 г.

 

Обитатели глиняных замков

(Окно в природу)

Рассказы о съеденных шортах, о рухнувшей крыше дома, потому что крепкие с виду стропила вдруг рассыпались в прах, — не байки путешественников. Есть существа, виновные в этих маленьких и больших неприятностях.

Когда едешь по сухому африканскому лесу, видишь странные красного цвета скалы, на равнине вроде бы неуместные. Подъехав поближе, понимаешь, что это чья-то постройка, столь прочная, что слоны, проходя мимо, норовят о нее почесаться, могут даже, отдыхая, и прислониться. Высота некоторых замков невелика и угрожает рессорам «Лендроверов», едущих по высокой траве без дорог. Но бывают сооружения высотою до десяти метров — трехэтажный дом! Просто не верится, что соорудили его существа крошечные, похожие на муравьев, однако не муравьи, а дальние родственники тараканов. Название им — термиты.

Любознательные люди хорошо выведали, как устроены прочные жилища термитов и как устроена жизнь двух-трех миллионов козявок, в них обитающих. Распилив термитник, обнаруживаешь под твердой, как бетон, оболочкой более мягкую и слегка влажную часть постройки. А внутри ее видишь жилые помещения — камеры, галереи, по которым снуют «белые муравьи».

Уже на первый взгляд видно: обитатели глиняной крепости не одинаковы. Вот не принимающие участия в работах термиты с огромной, больше, чем тело, головой, вооруженной мощными челюстями. Это солдаты. Их дело — охранять замок. И они его охраняют.

Помню, у одного из термитников в Кении сели мы перекусить. Что за звук? Не гуденье, а как бы приглушенная дробь множества барабанов. Нам потом объяснили: это солдаты термитов, почуяв опасность, подняли тревогу, ударяя мощными головами в перегородки термитника. В решительную минуту солдаты обороняют жилище, выставляя в каждую щель челюсти. А у некоторых термитов есть солдаты-камикадзе, способные взрываться, соприкасаясь с налетчиками. В текущих трудах солдаты не участвуют, но могут пощипывать термитов-рабочих, чтобы просто так не слонялись. На каждые сто работающих в термитнике приходится пять «военнослужащих».

Таким образом, основная масса обитателей замка — рабочие. Их дело строить, поддерживать в крепости чистоту, «нянчить» личинок, ухаживать за королевой (она есть в замке!).

Термитник впечатляет!

Строительный материал для термитов — земля и глина с примесью древесины, а связывающий раствор — собственная слюна. Пережевывая глину, термит формирует толику вязкой массы. Непрерывно, крупинку за крупинкой, по неведомым нам чертежам кладут термиты влажный строительный материал, разглаживая его, как мастерком, покачиваньем головы.

Производительность потрясающая, за несколько часов — почти в два метра постройка! При этом внутри замка есть каналы для вентиляции, скважины для хожденья в «подвалы» за влагой, галереи в жилой зоне для движенья и накопленья еды.

Рабочие и солдаты в термитнике слепы. Глаза есть только у королевы, короля. Принцесс и принцев. Как же направляются сложные процесс в лишенном света пространстве?

Запахами! Запахи помогают реализовать наследственную программу в строительстве — служат как бы «чертежами» и «колышками» в возведении постройки.

Святая святых термитника — покои, где живет королева. Все исследователи, заглядывая в раскопанную постройку, непременно хотят увидеть это странное фантастическое существо. Подобно тому, как у пчел в зависимости от качества корма может вырасти рабочая пчела, а может — матка, у термитов вырастает существо, находящееся в центре всей скрытой под глиняной оболочкой жизни. Королева имеет голову и усики обыкновенного термита, но брюшко ее подобно вагону, возле которого копошатся спешащие сесть в поезд люди. Брюшко в тысячи раз превышает размеры рядового термита. От этого королева выглядит неким монстром в окружении своих крошечных подданных: двенадцать с половиной сантиметров в длину, два с половиной — в поперечнике. Ее тело — огромный резервуар для добротной еды и яичек. Никакой власти над подданными королева не имеет.

Она сама полностью от подданных зависит — не может без их помощи даже и повернуться. Ее дело — только рожать. И происходит это непрерывно всю жизнь, а живет королева термитов семь — десять лет. На киноленте я видел, как работает эта пульсирующая машина по производству потомства. Белое, похожее на сосиску существо с четкостью автомата выталкивает яйцо за яйцом. Секунда — яйцо, секунда — яйцо.

В минуту — шестьдесят, в час — три тысячи шестьсот, в год — миллионы…

Термиты-рабочие яички подхватывают и уносят в нужное место. Роженицу сотни рабочих чистят, кормят, облизывают, разнося по жилищу запах вещества, которое роженица выделяет. Этот запах — сигнал всему королевству: «Со мной все в порядке!» С гибелью королевы погибают все обитатели замка.

Есть в этом фантастическом государстве и король тоже. Его дело — один раз оплодотворить королеву, и далее в замке он живет приживальщиком, почестей ему никаких, добро хоть не лишают жизни, не прогоняют, как пчелы трутней.

Некоторое число принцесс и принцев, обитающих тут же, в отличие от слепых бесполых солдат и рабочих имеют глаза, половые признаки и маленькие выросты по бокам, из которых к сезону дождей вдруг вырастают крылья, и это значит, что пора им замок покинуть. Полетав в любовном возбуждении на просторе, принцесса с каким-нибудь принцем углубляется в землю, сбрасывает крылья и, отложив первые пять-шесть яичек, становится королевой.

Термитов на земле более двух с половиной тысяч видов. Обитают они повсеместно, исключая лишь Антарктиду. Но больше всего их в тропиках. Глиняные, обычно красного цвета, строенья являются характерной частью пейзажа в Африке. Гепарды на термитники залезают высмотреть антилопу, пастухи — проследить стадо.

Но многие из термитов обходятся без высоких построек, живут в земле, в стволах погибших деревьев. Их мягкое, полупрозрачное тельце не может вынести солнца, поэтому термиты строят для своих путешествий за кормом подземные хода и тоннели.

У термитов немало врагов. Есть животные, специализированные питаться исключительно этими насекомыми. Муравьед, например. У него нет зубов (еда-то мягкая!). Зато он имеет вытянутое, как палка, рыло и длинный липкий язык. Мощными когтями муравьед разламывает крепость термитов и запускает в нее язык.

И всякая хищная мелкота норовит забраться в термитник, но каждая его щелка огрызается мощной защитой солдат.

Сами термиты питаются исключительно умершей древесиной и разной растительной ветошью, содержащей целлюлозу. Переварить эту мало для кого привлекательную еду термитам помогают микробы, живущие в их организме.

И этот пищеварительный процесс сходен с пищевареньем коров, способных при нужде сжевать позеленевшую от мхов соломенную крышу.

Что коровы при таком пищеварении выделяют газ метан, известно давно. Предположили, что и термиты его должны выделять. Проверили.

Подтвердилось! Подсчитано даже, сколько метана выделяют все термиты Земли, усугубляя парниковый эффект, о котором в последние годы говорят с нарастающим беспокойством.

Что касается жвачной жизни маленьких жителей нашей планеты, то миллионнолетняя их история узаконила место под солнцем — они помогают Природе утилизировать умершую растительность. И это несомненно благо. Другое дело, если, объявившись возле жилья человека, термиты незаметно сжирают крыльцо, ступени к двери, рамы, стропила крыши. Это явление уже нежелательное. Только в США термиты ежегодно приносят ущерб почти в миллиард долларов. К счастью, лишь десятая часть всех видов термитов способна к разрушениям, неприемлемым для людей.

Фото автора . 18–25 августа 1995 г.

 

Большой любитель поспать

(Окно в природу)

В нем есть что-то от человека. Выразительная мордочка похожа на спокойную, рассудительную, слегка настороженную физиономию толстяка. Одолевающих комаров он смахивает лапкой, морщит нос, щурится от яркого горного солнца и вдруг издает пронзительный свист, от которого соплеменники его должны сломя голову кинуться в норы.

Одежка его добротная, желто-оранжевая спереди и буровато-коричневая сзади. Темное пятно на голове похоже на шапочку. Шеи нет.

Тучное, с виду неповоротливое тело заостряется головой. На всякий шорох толчками он поворачивает голову, пристально смотрит, стараясь определить: опасно или не очень? Будь он свободным, возможно, забрался бы на валун — все как следует оглядеть. В этой позе он похож на дозорного в теплом зимнем тулупе до пят, из-под которого торчит черный короткий хвостик. При опасности хвостик дергается синхронно свисту.

Это тоже знак соплеменникам: я убегаю, и вы спасайтесь!

Симпатичен до того, что не хочется с ним расставаться. Степных его сородичей зовут байбаками, южных горных собратьев — тарбаганами. Его, живущего на Камчатке, тоже иногда зовут тарбаганом, но ученые говорят: нет, это сурок черношапочный.

Когда, отбиваясь от комаров, знакомый наш щерит рот, видно два выразительных белых зуба-резца, приспособленных сечь траву и коренья, верхушки невысоких кустов. Одному из нас, водворявшему зверя в клетку, он пустил кровь. Но вообще-то сурки спокойны, покладисты, прирученные с малого возраста, они привязываются к хозяину и, подобно медведям, способны выделывать всякие потешающие людей штучки.

В средневековой Европе на ярмарках обязательно были бродячие люди с сурками. Бетховен это запечатлел: «И мой сурок со мной…»

Повсюду сурков извели, где пахотой, где охотой. Несчастье симпатичного грызуна в том, что все в нем ценно — и прочная теплая шуба, и жир, и вкусное мясо.

Черношапочного сурка на Камчатке хранили малодоступные пространства. В прошлом веке ученые численность его определяли словом «обычен», а люди, способные восторгаться, писали: «Их видимо-невидимо!»

Правда похож на дозорного?

Сегодня это все позади. Дань многочисленным врагам своим — лисицам, волкам, медведям, рысям, орлам, соболям — сурки платили всегда. Но это не подрывало их численность. На убыль плодовитые самки отвечали богатой прибылью — у каждой до семи сурчат ежегодно.

И был в этом «дебете-кредите» важный момент.

Сурки оседлы, живут колониями. Территория может прокормить лишь ограниченное число едоков. Убыль излишков даже необходима. Она поддерживает в зверьках хорошую форму. Бдителен, быстроног, осторожен — спасешься.

Беспечен, неповоротлив — отправляйся на обед хищникам. Из них у каждого свои приемы ловли сурков. Орел видит их с высоты и, выбрав позицию, метеором падает из-за вершины горы на жертву. А иногда, опустившись вблизи от норы на землю, орел часами сидит неподвижно, дожидаясь момента, когда сурок решится покинуть нору. Волки, рыси и лисы скрадывают пасущихся травоедов. С добычей бывают они далеко не всегда. Сурки постоянно настороже.

Но, кроме того, где-нибудь на возвышенности, на горке утрамбованной земли или на камне столбиком стоит сурок-дозорный. Его дело — опасность не проморгать. Чуть что заметил — пронзительный свист, и вся колония, а в ней может быть до двух сотен зверьков, в мгновение ока скроется в норах.

Медведю подобраться к суркам незамеченным невозможно. Он действует по-медвежьи — раскапывает их норы. Работа не из простых — норы, глубиною до полутора метров, с ходами горизонтальными, располагаются в каменистых местах. Но, принимаясь за дело, медведь знает: награда будет значительной — взрослый сурок весит до пяти килограммов. С отчаянной смелостью охотится на сурков соболь.

Он в нору ныряет, и там под землей — или пан, или пропал! У сурка ведь тоже есть зубы, и выступает он не в легком весе, как соболь, — в тяжелом, да еще и стены в доме сурку помогают.

А вот против кого бессилен сурок — человек!

Вооруженный винтовкой, капканом, хитростью и вездесущим теперь вертолетом, человек изводит сурчиные городки-государства вчистую.

Места былого обитания похожи на кладбища. Сотни лет могло благоденствовать сурчиное государство. Но попалось оно на глаза оленеводам, геологам, вулканологам, и все приходит к концу очень быстро. И никто не придет сюда снова — сурки живут обособленно, с одного урочища на горе в другое попасть им трудно, иногда невозможно.

Но есть еще на Камчатке и процветающие сурчиные поселенья. Селятся грызуны в горных зонах выше границы кустарников — в каменных россыпях и шлаковых вулканических выбросах.

Условие непременное — хороший обзор жизненного пространства без кустов, по которым к ним можно было бы подобраться. При этом сурки готовы мириться со скудностью травяного покрова, главное — безопасность!

Живут сурки семьями, в которых верховодит матерый самец. От норы во все стороны идут утрамбованные тропинки, по которым семейство ходит кормиться иногда за сто и даже за двести метров. При опасности до главной норы можно и не успеть, на этот случай в разных местах вырыты норы-убежища. У каждой семьи есть площадка, где можно погреться на солнце, есть наблюдательный камень для часового, отхожее место, где чистоплотные звери справляют большую нужду. Наполнив канавку пометом, сурки ее засыпают и роют другую.

Вопрос территории в сурчиной колонии очень острый. Границы метят мочой, потираньем о камень щеки. Нарушителя территории жестоко вздрючат. Но вообще сурчиный народец миролюбив — ходят семьями в гости, устраивают борьбу, носятся вперегонки, ищут блох друг у друга. Всех объединяет бдительность, свистнул один — непременно все засвистели и, подай бог ноги, скрываются в норах.

Летом жизнь в колонии бьет ключом.

Но коротко лето в камчатских горах. В сентябре сурчиное государство уже покрывается снегом. К этому времени грызунам надо так располнеть, столько накопить жиру, чтобы, заснув, проснуться уже весною. Последние две недели зверьки не кормятся, только пьют воду. С холодами они становятся все более вялыми, носят в зимовальную камеру под землей сухую траву, теребят ее лапками, чтобы была помягче.

В конце сентября, забив накрепко нору землей и камнями вперемешку с травой, сурчиная семья вповалку, тесно прижавшись друг к другу, засыпает.

Сон сурков называется спячкой. Зверьки в это время кажутся окоченевшими — ни на что не реагируют, температура тела снижается до трех-четырех градусов, сердце делает несколько ударов в минуту. Почти безжизненное состояние длится около восьми месяцев (активная жизнь — только четыре!).

Весною еще под снегом закипают сурчиные страсти — надо спешить, иначе потомство до новой зимовки не вызреет.

В середине мая сурки появляются на поверхности. Везде лежит еще снег, сухую травинку найти можно лишь на проталинах. Голодно и еще холодно. Наведываются сурки в зимовальное помещенье, едят подстилку. А в середине июня на свежую травку выбегают маленькие, но уже умеющие свистеть сурчата.

Желая наполнить жизнью опустевшие в горах сурчиные колонии, руководитель коллектива профессиональных охотников Южной Камчатки Анатолий Георгиевич Коваленков решил попробовать переселять сурков из мест, где их численность велика. Зверьков изловили, некоторое время подержали под присмотром в питомнике. И вот пробный выпуск. Клетки с сурками вертолетом переправили в некогда кишевшее сурчиной жизнью урочище. Открыли мы клетки, полагая, что сурки кинутся врассыпную. Ничуть не бывало! Сурки не спешили вкусить свободу, наполненную голосами людей. Пришлось из клеток их выгонять. Не побежали. Стали все столбиками. Внимательно все осмотрели, отбиваясь от комаров. Дали нам израсходовать по десятку катушек пленки, а потом, осторожно передвигаясь, попрятались за камнями.

А мы, посвистев суркам на прощанье и пожелав им счастливого новоселья, отправились к вертолету.

  Фото автора.   22 сентября 1995 г.

 

Морская лошадь

(Окно в природу)

15 августа наш вертолет приземлился на острове Верхотурова. Ищите этот маленький островок в океане верхней части Камчатки. Возможно, что не найдете. Даже на карте подробной выглядит он с горошину. Натурально же это щепотка гористой суши, затерянная в океане.

Обитают на острове только морские птицы, немного сивучей, и в последние годы, как прежде, отлежаться на солнышке приплывают сюда моржи. Три года назад их насчитали тут более пяти тысяч. И мы ожидали увидеть пляж под горою, заполненный диковинными зверями.

Увы. Их было тут всего двадцать два.

Затаив дыханье, сначала согнувшись, потом ползком подбирались мы к коричневатому, шевелящемуся пятачку у самой кромки воды. Залегли от моржей шагах в тридцати в космах высокой травы, иван-чая и арктической ивы.

Даже не видя моржей, место их лежки обнаружить нетрудно — ветер доносит с пляжа запах звериного стойла и звуки, в которых слышно мычание, блеянье, хрюканье.

Не просто моржей сосчитать. Лежат они плотно, вповалку, один для другого служит подушкой. Все одинаково кирпично-бурого цвета. Нежностей в этом скопище не бывает. То и дело угощают друг друга ударами бивней.

Но это не драки. Это нечто вроде дружеского толчка — «подвинься…». Какая необходимость им так тесниться при пустом пляже, неясно.

Вместе теплее? Но на пляже не холодно, это же не льдина при тридцатиградусном морозе. Да и не очень чувствительны тучные эти «морские коняги» к холоду. Возможно, громадный вес тела трудно удерживать и надо на что-нибудь опереться.

Сила в этом сообществе — главный из всех аргументов. Вот видим: огромный морж от самой воды задумал пробраться повыше. Обойти лежащих сторонкой? Ни в коем случае! Раздавая бивнями удары направо и налево, опираясь на передние ласты, лезет по головам. Протиснул массивное тело между лежащими у края и блаженно улегся на спину, обмахивает себя ластами. К компании присоединяются — иссиня грифельные. Но полежат маленько на солнце, кровеносные сосуды на коже расширятся, и станут они, как все, кирпично-коричневые с розоватым оттенком…

Два-три часа наблюдений, и моржи уже не кажутся на одно лицо. Уже подмечаю в блокноте одного под кличкою «Забияка».

У него один бивень, но он пользуется им то и дело. Вот крайние две туши — несомненные «Сони», лежат в живописных позах, и, кажется, никто не в силах из разбудить. Вот в центре «Дежурный». Этот не спит, то и дело поднимается над всей массой и оглядывается вокруг.

Морж — зверь диковинный и в наши дни.

Когда же впервые увидели этого северянина люди пришлые, изумленье их было большим: «Зверь на земле невиданный и вида дьявольского». В некоторых записках моржа называют «морской лошадью». Приглядываюсь, и в самом деле, ежели посмотреть в профиль, что-то в облике есть от коня.

Главное, что моржа отличает от любого морского зверя, — бивни, два белых блестящих клинка. И характерная морда, утыканная «усами» — вибриссами, похожими на толстую рыболовную леску и, надо полагать, небесполезными для моржа, для чего-то они все-таки служат.

О морже написано много. Иногда наблюдения совпадают, иногда противоречат друг другу. Я говорил о моржах с эскимосами на Аляске и у нас на Чукотке. У них наблюдения точные, но в прошлом вся жизнь их зависела от моржа (мясо, жир для тепла и для света, шкуры для лодок, кишки для защитной от влаги одежды, бивни для гарпунов), и, понятное дело, кое-что в рассказах преувеличено.

В северных широтах это самый крупный после китов зверь — вес иногда превышает полторы тонны. На земле неуклюж, передвигается медленно, опираясь на передние ласты.

Задние ласты работают у моржа, как винт у моторной ложки, а передние служат рулями. Скорость невелика и в воде — около пяти километров в час. Но морж — путешественник и проплывает немалые расстоянья от любимых ледовых мест до пляжей на суше, где нет беспокойства. Плыть долго не может, нужен отдых на льдине, но очень усталый вылезет и на сушу, не считаясь с опасностью.

Бивнями морж, как плугом, вспахивает морское дно и выбирает моллюсков — главную свою пищу. Но бивни служат моржу во многих случаях жизни. Надо забраться на льдину — морж всаживает в нее бивни и на этой опоре подтягивает грузное свое тело, надо напасть на лодку охотников или защитить себя от медведя — в ход идут бивни. До десяти минут морж может находиться в воде без воздуха, а потом ему надо всплыть. Звери держатся места, где льды подвижны, а если льдины сомкнулись, морж ломает молодой лед ударами головы внизу. Если лед уже прочен, и морж ложится под ним на спину и, как пешнею, пробивает и сверлит ледовую крышу.

Не часто некоторые моржи превращаются в грозных хищников, пренебрегающих моллюсками (а скорее всего, при их отсутствии).

Нападают моржи на тюленей, обсасывая лакомый тюлений жир, или же на нарвалов (подсемейство дельфинов) — подкарауливают их во время сна и буквально решетят бивнями.

Для самих моржей опасность в воде — киты косатки, а на суше — белый медведь. Но главный враг моржей — человек. Пока на них охотились эскимосы, роду «морских лошадей» ничто не грозило — было их миллионы. Пляжи на северных островах принимали летом десятки тысяч зверей. Заплывали они далеко от ледовых районов. Название Бухта Моржовая на юге Камчатки тому свидетельство. В прошлом веке за моржей принялись коммерсанты. От полного уничтоженья моржей спасли льды, куда зверобои не в силах были пробиться. Нынешнее появленье зверей на острове Верхотурова, где когда-то были они обычными, — результат охраны моржей в последние десятилетия.

Более всего интересного для наблюдателя за животными — их поведенье. В этом смысле моржи — объект исключительный.

Спариваются и рожают моржи в воде. В Арктике она всегда холодная, по этой причине детородный орган моржа «армирован» костью. Детеныш из чрева матери «выскакивает, как торпеда», и сразу же забирается ей на спину. Восемнадцать месяцев мать и дитя неразлучны. Моржиха кормит сосунка молоком, транспортирует его на спине во время дальних миграций, при опасности самоотверженно защищает.

Биологи считают моржих самыми заботливыми матерями в мире млекопитающих.

Сильно развита у моржей и взаимная помощь. Зверь не бросит товарища, подвергшегося нападению, а будет его защищать. Причем атаки моржей в воде опасны для всех, не исключая и охотников в лодке. «Раненый морж — самый опасный зверь в наших местах», — рассказывали мне эскимосы на аляскинском острове Нунивак. Раненых товарищей моржи не просто защищают, но помогают добраться им до спасительной воды — тащат волоком или перекатывают бивнями. Такая взаимопомощь с риском для собственной жизни наблюдается лишь у слонов.

Моржи очень сообразительны. Уже в семнадцатом столетии писали: «Зверь сей облика редкого и редкой понятливости и к обученью способен». Знаменитый зверолов и владелец зоологических парков Гагенбек писал: «Неуклюжие великаны хорошо дрессируются — их можно научить «играть» на губной гармошке, вертеться в воде, хлопая себя ластами по груди».

Даже нечто вроде юмора свойственно этим животным — моржи Гагенбека, набрав в рот воды, неожиданно опрыскивают посетителей зоопарка.

В природных условиях сообразительность и ловкость этих животных помогает им чувствовать себя очень уверенно. Белый медведь, не рискуя сойтись с моржом в схватке, подкравшись, бросает в лежащего зверя глыбу льда и, только ранив моржа, решается напасть.

Морж, в свою очередь, старается стащить противника в воду, а там все преимущества уже на его стороне. Людей-охотников морж преследует, не только пронзая бивнями лодку, под идущим по нетолстому льду человеком морж старается лед проломить, ударяя в него головой снизу. Главный враг моржей кит косатка равен ему по сообразительности. Он хватает зверя за морду и топит, не давая ему всплыть и глотнуть воздуха.

По мнению эскимосов, не раз видевших ярость моржей, за которыми они охотились, зверь этот, если его не тревожить, миролюбив и даже несколько робок. Моржи, имевшие опыт драматических встреч с человеком, всегда спешат скрыться в воде. Но хитрость людей превышает, конечно, сообразительность зверя. Эскимосы тысячи лет успешно охотились на моржей среди льдов. Европейские, американские и азиатские зверобои подбирались к моржам на лежбищах и били их тысячами. Американский китобой Пратт, заглянувший на Камчатку в 1878 году, на острове Карагинском у Бухты Ложных Вестей уничтожил сразу 1500 моржей, забрав лишь головы с бивнями и оставив гнить туши. С тех пор моржи в этом месте не появлялись.

Число этих животных последние годы росло. Но вот закавыка — на острове Верхотурова этим летом лежало их менее трех десятков. Что-то на Севере происходит неблагоприятное для моржей. Что? Пока лишь можно гадать. На лежащем вблизи Чукотки аляскинском острове Святого Лаврентия все жители поголовно заняты резьбой по моржовой кости. Это уже не прежнее искусство, а ширпотреб, рожденный ажиотажным спросом туристов. Для поделок нужна моржовая кость. И, возможно, ее добывают, нарушая лимиты. Возможно, добывают даже и на Чукотке — границы сейчас почти ничем не прикрыты…

А на острове Верхотурова к моржам, не напугав их, мы подползли совсем близко, настолько близко, что крайнего из моржей я мог бы пощекотать. Три зверя при мне скользнули без паники в воду, но не уплыли, а, пыхтя, купались у берега, потом вылезли и стали довольно невежливо искать себе место среди лежавших.

Занятные существа! С кем по облику их сравнить? Первые наблюдатели сочли, что они похожи немного на лошадей.

  Фото автора . 29 сентября 1995 г.

 

Был случай…

(Окно в природу)

Часто спрашивают: «А звери в лесу… Не страшно? Были, наверное, случаи?» Я всегда отвечаю, страшен в лесу не зверь, в лесу опасаешься человека. В сибирской тайге издавна соблюдается правило: двое встречных, заметив друг друга, расходятся. Так безопаснее для обоих. А о нынешнем времени и говорить нечего…

Что касается встреч с животными, то за многие годы были, конечно, мгновенья небезопасные, но, как говорится, бог миловал, ни разу, защищаясь, я ни в кого не стрелял, и с меня тоже скальп никто не снимал. И вспомнить об этих встречах даже приятно.

Минувшим летом гостили мы с другом у камчатского рыбака Владимира Никитича Новикова. День был трудным. Когда две лодки, груженные кетой, ушли на рыбную базу, мы решили как следует пообедать и высадились на маленький островок, каких на реке Жупанова очень много. На островке стоит охотничья избушка с кострищем возле нее и грубо сколоченным столиком и скамейками.

Когда крышка на ведре с ухой запрыгала, Владимир Никитич вдруг озабоченно огляделся и молча показал глазами за куст. Батюшки, шагах в пятнадцати от костра стоял медведь. «Пришел на запах ухи», — сказал Владимир Никитич намеренно громко. Но медведя голос не испугал. Он с вожделеньем принюхивался и переминался с лапы на лапу. Оглянулись — примерно в той же позе и на таком же расстоянии стоял еще один косолапый и тоже принюхивался. «А ну, пошли отсюда! А ну, пошли!..» — Владимир Никитич стукнул по столу палкой. Но и эти барабанные звуки не очень испугали медведей. Они лишь немного попятились и стали неспешно обходить лагерь, залезли в лодку и пожевали пропитанный рыбьей слизью брезент, потом отыскали в воде рыбные потроха, потом улеглись с двух сторон, словно бы взяв в осаду наш лагерь. Один медведь задремал, другой поглядывал на компанию нашу довольно миролюбиво.

Драматические минуты пришлись на момент, когда из ведерка на стол положили пахучие, горячие куски рыбы. Дремавший медведь резко потянул воздух ноздрями, поднялся решительно и направился прямо к столу, за которым мы восседали. Крики, стуки его не смутили, и неизвестно, чем бы все это кончилось, но я догадался схватить обжигающую руки рыбу и кинул ее к костру. Медведя это вполне устраивало. Он подошел и, оказавшись как раз посредине между столиком и костром, неторопливо и очень тщательно подобрал рыбу, а затем направился прямо к костру. Об обеде мы позабыли. Да и опасность остроту потеряла. Щелкали фотокамеры, на столе с видеоаппаратом стояла жена Новикова Лидия Александровна. Мы все притихли, ждали, что будет дальше.

Медведь пришел ухи поесть.

Огонь вопреки распространенному мнению зверя не испугал нисколько. Чуть потоптавшись в размышлении, как поступить, медведь потянулся к ведру, поддел носом крышку на нем и сунул морду поглубже. Кипящее варево его ужалило — медведь затряс головой, как будто на нос села оса, и вернулся к остаткам рыбы в траве.

Надо было о себе заявить, и мы это сделали как можно более шумно. Подействовало: медведь спрятался за кустом и время от времени оттуда выглядывал. Другой, более робкий его приятель, наблюдал весь этот спектакль со стороны и приблизиться не рискнул. «Будут ждать, когда мы уедем, и тогда все тут обшарят как следует», — сказал Владимир Никитич. Так все и было. Похлебав ухи под наблюдением двух зверей, мы сели в лодку. Как только мотор заревел, медведи немедля и очень резво двинулись к месту нашего пира…

Случай нечастый, но и не исключительный для Камчатки. Медведи здешние не так свирепы, как может показаться, когда видишь их неожиданно близко. И все же случается… В год раз или два медведи кому-нибудь жизнь укорачивают. Но сами они становятся жертвой людей в сотни раз чаще.

А теперь представьте проселочную дорогу в Кении. Асфальта нет, но дорога ровна, накатана, правда, покрыта одеяльцем из пыли, и в этой горячей африканской пыли стайками голов по десять — пятнадцать купаются цесарки. Перед нашей машиной птицы взлетают, и я в этот миг цесарок снимаю, высунувшись по грудь из люка в крыше нашей белой «Пежо». Поближе бы подпустили… Но нет, цесарки взлетают на почтительном расстоянии. «Миша, прибавь-ка скорость…» Сидящий за рулем мой друг Михаил Домогацких нажимает на газ, и очередная стайка цесарок взлетает уже поближе. «Миша, еще…»

И вот мгновенье — птицы взлетают перед самой машиной. Одну мы даже сбиваем. Остальные со свистом проносятся мимо моей головы. Присаживаюсь и только в этот момент понимаю: риску подвергал не только цесарок, но и себя самого — на скорости в сто двадцать километров птица, весящая три килограмма, превращается в сокрушительный снаряд. Счастье, что меня глупого миновали эти снаряды…

Вечером мы ели дома у Миши цесарку, запеченную в фольге, и вспоминали дорогу. И я вдруг остро почувствовал, как неожиданно может окончиться жизнь человека. И добро б по случайности от него не зависящей, а то ведь сами, сами нередко по глупости или в азарте лезем в объятия явной опасности.

И опять Африка. Душная звездная ночь. Едем мы с Мишей по заповедному парку Маньяра. Это место в Танзании известно очень большим скопленьем слонов. Провожавший нас близко к полночи английский зоолог напутствовал: «Будьте внимательны на дорогах. Слоны ночью ведут себя иначе, чем днем».

Едем. В машине с нами — служитель парка с винтовкой. Дорога петляет в приозерном плотном лесу. Если остановиться, слышны какие-то шорохи, всхлипы, крик незнакомой птицы. Но дорога свободна, раза два только перебежали ее небольшие зверьки. Но вот слоны в свете фар. Большая группа слонов — голов пятнадцать. Нашим появленьем возбуждены.

Мы застали эту серую стену в момент, когда великаны поднимались с дороги на кручу. Слоны хорошие ходоки по горам, но тут недавно пролился дождь, глинистый косогор скользит под ногами, и это слонов еще большее возбуждает — подняли хоботы, затрубили, да так, что мы в машине притихли как мыши. По снимкам знаем: слонам машина — что консервная банка. Сидящий с нами охранник тоже смертельно напуган: «Джентльмены, фары гасить не надо и, пожалуйста, никаких звуков».

В боковой темноте слышно, как слоны пыхтят — поднимаются на откос, но что-то у них не ладится. Трубят. Дать задний ход? Но неожиданно сзади на тревожные трубные звуки отозвалась другая группа слонов. Мы в ловушке. Я не очень верил рассказам, что волосы на голове могут зашевелиться. Но тут вдруг понял: рассказы — чистая правда. Миша, подсвеченный красной лампочкой, сидит за рулем как каменный. Африканец с бесполезной своей винтовкой не дышит.

Слоны терпеливо друг за другом лезут с дороги наверх, а стоящие продолжают трубить. Их хоботы, поднятые кверху, похожи на перископы. И с явной поддержкой сзади им отвечают сородичи.

Пять минут показались нам вечностью. Но вот последний слон карабкается наверх, вот зад его скрылся из полосы света. Миша включает мотор, жмет на педаль газа, и мы улетаем с опасного места. Проехав километр или два, остановились. И стали вдруг хохотать. Ничего более неуместного, чем этот истерический хохот, не могло тогда быть, но почему-то мы хохотали.

Позже узнал, что такая реакция на реальную, но миновавшую опасность бывает часто.

Лесная полянка в районе аэропорта «Внуково». Вижу, ивняки объедает молодой лось. Снимаю зверя издалека. Но он подпускает меня совсем близко, потом спокойно уходит под полог леса и у меня на глазах беззаботно ложится. Поснимал я лежащего лося, но захотелось снять его и стоящим среди деревьев. Кинул в лося сучок, зверь встал и мирно пошел вглубь чащи. Я нашел его по следам и увидел опять лежащим. Снова кинул сучок. Но лось не вскочил, а нервно прижал к голове уши. Это был верный признак неприязни, и я попятился. А лось вскочил — и за мной…

Помню, как что-то стучало у меня в рюкзаке, как бились на груди друг о друга фотокамера и бинокль, как колотилось сердце. Спиной я чувствовал бегущего сзади зверя и в нужный момент резко свернул за деревом в сторону. Краем глаза я видел, как лось по инерции проскочил мимо и стал растерянный: куда ж я делся? А я в этот миг улепетывал, проклиная свою настойчивость.

Была ли опасность? Да. В отличие от лошади, бьющей задними копытами, лось ударяет передними длинными, как рычаги, ногами. Удары могут быть страшными. Волку лось способен проломить череп. Известен случай: во время охоты раненый лось бросился на стрелка. Удар был столь сильным, что рукавицы за поясом у охотника вылезли из спины сзади.

И в заключенье опять о медведях, в этот раз о кавказских. С земляком, воронежцем Валентином Александровым путешествовали мы на лошадках по Кавказскому заповеднику. Много фотографировали, но не было главного — снимка медведя. На третьей неделе странствий, когда я уже не надеялся зверя увидеть, во время утреннего чаепития Валентин вдруг дернул меня за рукав: «Смотри…» Выше альпийских лугов, в каменных россыпях паслась медведица с медвежонком. В бинокль хорошо было видно, как мамаша и ее отпрыск переворачивали камни и что-то с них слизывали.

«А не опасно ль? Она с медвежатами…» — «Нет, они большие, да и медведи наши кавказские редко когда нападают», — успокоил меня Валентин.

Опустим подробности подъема моего в гору. Переведя дыханье, в нужном месте я разогнулся и увидел двух медвежат. Они беспечно возились среди камней. Мамаши не было видно. Но щелчок фотокамеры немедля явил на горную сцену огромного зверя. Медведица поднялась из травы на задние лапы, как это делают все медведи, и стала меня внимательно изучать.

«Скорее, скорее снимать, а то убежит…» И нажимаю на спуск.

Все дальнейшее протекало быстрее, чем можно об этом сказать. Медведица упала на четыре лапы и кинулась в мою сторону.

Бежать? Знаю, что это смертельно, — за бегущим зверь устремится в сознании своей силы. Но каково оставаться на месте без какого-либо оружия! «Ну вот, моя смерть — такая», — успел я подумать и, дико закричав, замахнулся на медведицу жалким в эту минуту фоторужьем.

Трудно сказать, что зверя остановило — мой отчаянный крик и взмах руками над головой либо был у медведицы это лишь выпад из-за близости медвежат — демонстрация нападенья. Но она вдруг резко затормозила свой бег (помню, камешки зашуршали), секунды три внимательно глядела на меня и вдруг резво, подбрасывая зад, кинулась под гору, к лесу, и за ней медвежата.

У меня было чувство, как будто с плеч свалилась невыносимая ноша. Во рту было сухо. Я лег и стал слизывать с травы влагу…

У костра подсели к нам двое охотников, искавших для музейного чучела в заповеднике хорошей стати оленя. Рассказывая им о случившемся, я только в этот момент осознал всю степень опасности, которой подвергся сорок минут назад, — кружка в руке вдруг стала дрожать.

Охотники отнеслись к происшествию очень спокойно. Посмеиваясь, они рассказали с десяток историй, очень похожих на то, что я только что пережил…

А в Москве, месяца через два после конного путешествия по Кавказу, получил я от друга письмо. Среди новостей заповедника одна была очень печальной: погиб охотник, тот самый, что подтрунивал надо мной у костра. От чего же погиб? От встречи с медведем! Вышел со своего кордона и не пришел на другой. Через три дня стали его искать и нашли мертвым. На повороте горной тропы (прочли по следам) встретился егерь нос к носу с медведем. Удар лапой, укус в шею сзади — все продолжалось мгновенье, егерь не успел даже сдернуть с плеча двустволку.

Вот такие случаи-происшествия. «Волков бояться — в лес не ходить», «Береженого бог бережет», «Своей судьбы не узнаешь». Много пословиц можно припомнить. И все они верные, мудрые — на все случаи жизни.

  Фото автора.   13 октября 1995 г.

 

Осенняя встреча

(Таежный тупик)

Мы долго ждали случая навестить Агафью перед зимой. Окольным путем (летом садился у хижины вертолет) передала Агафья записку: «На огороде ничего кроме картошки не выросло… Хорошо бы сменить петуха, а также козла — старый стал, «не скачет». Хорошо бы еще и сена…» И вот с поклажей — луком, чесноком, огородными семенами, сеном, с петухом и «свежим» козлом, с гостинцами и свечами — приземляемся на каменистой речной косе под горою. Не дождавшись обычно сбегавшей по тропке Агафьи, поднимаемся к ее «усадьбе» кверху и застаем хозяйку выходящей из хижины.

В последний раз раз мы тут видели ее зимой. Встретила с посошком — охала и еле дошла к вертолету. Сейчас — ничего, улыбается. Всем рада, сразу стала рассказывать о недавнем событии — медведица с медвежатами тут объявилась…

Все по-прежнему в Тупике — носится безмерно счастливый от появленья людей кобелек Тюбик, туповато глядит постаревший чубатый козел. Из куста, прикрытого снопами ржи, с квохтаньем выскочила курица. Агафья, запустив руку в зелень, достает еще тепленькое яичко.

Нас целый десант — двенадцать человек лесных рабочих с ведрами и лопатами, собрались помочь Агафье выкопать картошку. К этому немедля все приступают. Агафья, как бригадир, прошлась по делянкам на склоне горы, показала, кому что делать. Лето и в этих краях было жарким. Урожай невелик, к тому же картошка, поздно посаженная, как следует не созрела, — всю копать рано, и четверо мужиков переключаются на заготовку дров — бензопилой валят два высохших кадра. В деревне у родственников бензопила или трактор раздражают Агафью, заставляют зажимать нос, тут — терпит и, кажется, с радостью поглядывает на огромные чурбаки, которые надо, правда, еще расколоть, а на все про все летчики дали нам два часа.

Агафья за вечерним чаем.

Мы с Николаем Николевичем Савушкиным присаживаемся с Агафьей в избушке поговорить о зиме. Как и прежде, порядка в жилище нет, но приятная новость, нет прежней грязи и копоти. Постелены даже половики, тряпицы, кусок брезента — несомненно, «мирское» влиянье, видела это все у родственников и в больнице.

В больницу привезли Агафью мы в марте. Когда радикулит и хондроз малость утихомирились, родственники увезли Агафью в Шорию, в горную деревеньку. Житье там безоблачным не было. И от Агафьи, и от родни ее получали мы письма с жалобами друг на друга. Агафья рвалась домой. Но возможность переправить ее появилась только в начале лета.

«На хозяйстве» — куры, козы, собака, кошки и огород — все это время оставался гармонист Василий, крещенный Агафьей и кормившийся возле нее. Живность Василий сохранил без изъянов, но одиночество, связанное с долгим отсутствием хозяйки, квартиранту, как видно, приелось. На две недели Агафья задержалась еще на горячих ключах — «лечила кости», и Василий, подсобив хозяйке в огородных делах, заявил, что намерен «крестную» покинуть. И ушел летом, уложив в котомку гармонь и лепешки. Слез, как мы поняли, при расставании не было.

В разговоре Агафья впервые за последние годы не пожаловалась на здоровье, была все время даже и весела. Очень обрадовалась ящику с луком и чесноком. Нам с Николаем Николаевичем, ответным подарком, принесла на прутике пяток утром пойманных хариусов.

Когда вышли на солнышко, Агафья показала места, куда приходила медведица.

— Кобель-то все гавкает, гавкает. Я поняла, в чем дело, стала торкать палкой по бочке. А утром у речки разглядела следы — была медведица с двумя медвежатами…

— Кто же еще живет с тобой рядом?

— Ночью филинье одолевает. Все кричит и кричит: «Худо-худо-худо!»

Расспросив о «филинье», поняли. Посещают усадьбы совы-неясыти. Их характерный крик «Кугу-кугу!» не только Агафья толкует по-своему.

А на речке внизу появились выдра и норки. Их привлекает плетеная снасть, в которую осенью попадаются хариусы. На выдру Агафья не пожаловалась, а вот норок готова проклясть.

— Поганят рыбу. Надкусят и бросят. Це с ней делать? Собираю и сушу курам…

Домашнюю живность Агафье держать приходится под присмотром — куры за загородкой, козы — на привязи. Лишь Тюбик бегает вольно.

Радость его от обилья людей велика, но постоянно он демонстрирует верность хозяйке, улегся у нее на коленях, заглядывает в глаза.

Козлы друг друга встретили неприязненно. Пришлось их сразу же развести. Того, что «перестал скакать», привязывают к вертолету, и жизнь его теперь окончится шашлыком, а привезенному Борьке предстоит служба «на гарнизоне», весьма отдаленном от привычной для него жизни.

Курам взамен изъятого у них петуха пустили нового молодца. Но принят он был, почему непонятно, в штыки. Началась потасовка — летели перья, а кудахтанье привлекло даже поодаль сидевших кедровок. Но Агафью стычка лишь позабавила — «ничего, привыкнут».

День был солнечный, теплый. С огородной горки сквозь облетевший осинник виднелась речка. За ней синей глыбой громоздилась гора, а на дальних вершинах уже белел снег.

У речки двое наших «десантников» варили обед на костре. Вертолет на гальке, по которой слался дымок, был похож на вареного красного рака и выглядел в тихом затерянном мире существом чужеродным. Чуть трепетали остатки желтой листвы на осинах, круто зеленели вершины кедров. Я не пошел к обеду, желая полчаса провести с Агафьей наедине.

— Скоро зима…

— Скоро… — Агафья задумчиво ковыряла ногтем картофельный клубень. — Время, как вода в речке, не остановишь…

— Картошку сумеешь вырыть?

— Как-нибудь справлюсь…

Велика Земля. Но есть ли еще местечко, где человеческая душа была бы вот так же глубоко погружена в малодоступные дебри? Наверное, есть. Где-нибудь в лесных тропиках, где снега не знают. А тут недели три — и зима.

— Медведи скоро лягут в берлоги…

— Не все. Бывает, шатуны остаются. Этих особо надо бояться…

Прислушиваюсь к голосам у реки, я подумал: Агафья ждет не дождется, когда кто-нибудь здесь объявится. Но, наверное, с облегченьем остается она в компании кур, коз, собаки, «филинья», норок, портящих рыбу в ловушке, кедровок. Замечаю, в последние годы она не так часто, как прежде, молится — беседу молитвой, как это бывало прежде, не прерывает. Наблюдая за листопадом, сейчас она с грустной улыбкой молчит.

За тринадцать лет нашего с ней знакомства из чумазой дикарки превратилась Агафья в человека, сознающего свое особое место в жизни.

Неколебимо уверена, что где-то существующий рай будет лучше, чем эта вот чистая речка, чем эти кедры с литыми фиолетовыми шишками, чем синяя глыба горы, по которой неслышно ходят маралы, чем трепетанье листвы на деревьях…

Надо прощаться. Снизу уже зовут, уже призывно завертелись лопасти вертолета. Сбегаем с Агафьей вниз по тропинке, прыгаем по валунам у воды. И вот уже бешеный ветер винта крутит листья, гнет рыжие травы и, кажется, вот-вот сдует фигурку, припавшую к кладке дров…

Улетаем. Делая круг над «усадьбой», видим на веревке козла-новосела, белеет горка нарытой картошки и тоненькой струйкой тянется кверху дымок из трубы…

На нашем маршруте из зеленых кедровников осень кажет лисьи хвосты, желтым ивовым мехом оторочены ручьи и речушки, бегущий в Абакан. Переговариваясь с Николаем Николаевичем, отмечаем: первый раз не было с нами Ерофея. Давний друг по житейским обстоятельствам из Абазы перебрался в поселок под Таштоголом. Сообщить ему о полете не было времени.

Вернувшись в Москву, я узнал из письма: не мог бы Ерофей Сазонтьевич Седов полететь.

Сообщает: «Была операция. Отняли ногу». Как? Почему? — не пишет. Но скорее всего это последствие двух охотничьих зим «в местах лыковских». Ногу тогда Ерофей обморозил и, как видно, хорошо не лечил. Агафья эту грустную новость о главном и бескорыстном ее помощнике еще не знает.

И еще — проза жизни. Хлебом, крупой и всем необходимым Агафья обеспечена года на два. Многое в этом сделано усилиями Николая Николаевича Савушкина и его друзей по лесной службе. Эту его добровольную ношу теперь следовало бы облегчить. Кое-что может сделать наша газета. Но мы просим откликнуться всех, кто может Агафье помочь. Вполне сознаем, как много людей нуждается сегодня в поддержке.

Поддерживаем в первую очередь тех, кто живет с нами рядом. Но не обойдем милосердием и маленький очажок жизни в тайге. Давайте вместе поддержим человека исключительной, необычной судьбы.

Фото автора .  19 октября 1995 г.

 

Муравьиный тайны

(Окно в природу)

Готовясь к этим заметкам, навестил я давнего своего Друга. Не удивляйтесь, так я зову большой муравейник в подмосковном лесу за деревней Зименки. Он приютился в стороне от обычных моих тропинок, но часто я делаю крюк — постоять у огромного сооружения из хвоинок, веток, крошек смолы, травинок, чешуек коры. Все это них сооруженье это величиною больше, чем для нас с вами египетские пирамиды. В несколько раз больше. Иные муравейники достигают высоты двух метров, а муравьишка ростом — менее сантиметра.

Мой муравейник особый. На нем не грелись ни волк, ни кабан, уберегся он и от праздного разрушения человеком. Высокий, чистый и аккуратный, похож он на большое государство, где выше всего почитается труд и братская слаженность в нем. Песчаное подножье муравейника кажется подметенным к какому-то празднику.

Кладешь руку на вершину его — сейчас же от тепла ли, от шевеленья ль хвоинок наверх постройки с шуршанием устремляются сторожа.

Через минуту рука уже черная от шевелящейся, изливающей пахучую кислоту массы. Ничего страшного в этом нет. Стряхнешь защитников дома — ни один не разобьется, все снова готовы к обороне постройки.

Муравейник для меня — символ природных тайн. Что там внутри? Какими средствами регулируется с виду хаотичная жизнь? Как зимуют?

Далеко ль удаляются от дома и что помогает муравьям не заблудиться? Как ухитряются тащить ношу, в несколько раз превышающую собственный вес? Тайн много. И разгадать их непросто.

Муравьев на земле пятнадцать тысяч видов. Живут они уже 150 миллионов лет — в кусках древнего янтаря мы видим муравьишек, как две капли воды похожих на нынешних. Считаясь животными довольно просто устроенными, они коллективной жизнью своей, сложным переплетеньем ее с жизнью всего, что окружает их муравейник и даже поселяется в нем, возбуждает любопытство людей с древних времен. О жизни черных и рыжих малюток написаны книги. Любознательный человек должен непременно их прочитать. Мы же в «Окне» можем лишь «наковырять изюма» из этих книжек — привести наиболее интересные факты. И начнем с главного: чем живы, чем кормятся муравьи.

Положите у муравейника мертвого ужака, ящерку или лягушку. Через некоторое время вы увидите белый скелет, готовый к тому, чтобы его показывать в музее, — мягкая плоть съедена муравьями. Так же расправляются они с более мелкой добычей — тащат в муравейник все, что могут донести и поднять наверх своей постройки, а если для этого сил не хватает, то нашедший добычу разведчик отправляется за подмогой. И вот уже бригада из мурашей «кантует» добычу (паучка, таракана, кузнечика, гусеницу). Добычей необязательно будет падаль.

Муравьи «загрызут» и умертвят своей кислотой всех, с кем способны справиться, и этим приносят неоценимую пользу лесам, уничтожая за лето тонны мелких его вредителей.

Во время войны нужда заставляла людей пользоваться охотничьими способностями муравьев. Прославленный командир партизанских соединений Сидор Ковпак вспоминает: «Как только Алексей Ильич (завхоз) видел, что люди начинают почесываться, объявлял приказ по землянкам: «Снимайте на ночь белье и суньте его в муравейник». К утру вся живность в белье была муравьями отловлена».

Некоторые муравьи тропиков пристанища не имеют. Вся жизнь их — бродяжничество. Движутся колонной с солдатами-охранниками по бокам, несут свою огромную, умеющую только рожать матку и пожирают все, что встретится им на пути. Насекомые, птицы, крысы, мыши, люди в лесных деревнях сломя голову убегают, едва услышав характерный шорох «пожирателей всего сущего». Птенцы в гнезде, удав, уснувший после недавно проглоченной жертвы, дождевые черви, неповоротливая черепаха — все, кто не сумел убежать от беспощадной «лесной пехоты», лягут костьми. Известен случай, странствующие муравьи сожрали леопарда, запертого в клетке.

У некоторых лесных народов тропиков был случай: осужденных деревней преступников привязывали к дереву на пути странствующих муравьев. Легко представить эту страшную казнь…

Среди пятнадцати тысяч видов муравьев странствующая братия — лишь устрашающее исключение. Все остальные для человека, как правило, симпатичные мураши. Ладонь на муравейнике не всякий долго продержит, но подержать мураша на ладони, понаблюдать его непоседливый, трудолюбивый характер каждому интересно.

И не все муравьи плотоядные. Среди них много чистых вегетарианцев. Кормятся семенами, соками трав, грибами, отыщут дорогу к меду, могут опорожнить бочку. И есть в огромном мире древнейших обитателей нашей планеты способы добывания пищи, поражающие воображение.

Вот муравей тащит огрызок листа. Куда? Зачем?

Это муравьи-листорезы, живущие в Южной Америке. Подземное их жилище охватывает десятки кубометров грунты — камеры, галереи, тоннели. А от надземной кучи в стороны тянутся муравьиные тропы. По ним, у одних муравьев днем, у других только ночью, вереницей, как носильщики на корабль, друг за другом движутся добытчики пропитанья.

Все происходит без тайн, на глазах у людей. Наиболее мощные муравьи-фуражиры вереницей лезут на дерево и обгрызают черенки листьев. Зеленый листопад покрывает землю ковром. Эти листья разрезаются на кусочки муравьями-«закройщиками». Кусочки тут же подхватываются носильщиками. Как лодочки под парусами, спускаются они друг за другом в тоннели подземного города.

У некоторых видов муравьев всю работу выполняет один фуражер, зеленый свой «парус» вырезает он прямо на дереве. Вереницей сверху вниз с ношей, а вверх по дереву за новой порцией зелени движутся неутомимые листорезы. Работа настолько спорая, что за сутки дерево становится голым.

Раньше думали: внизу, в подземелье идет мир горой — тысячи муравьев пожирают зеленый салат. Оказалось все более сложным и интересным. Листья муравьи не едят. Зелень несут муравьи в подземелье, чтобы там выращивать на ней грибы, которыми они и питаются.

Мелкие муравьи-приемщики мастерски измельчают зеленую массу, взбивают и уплотняют ее, удобряют выделением из брюшка. И вот в камерах-парничках появляется паутина грибницы. В одних муравейниках вызревают грибы плесневидные, в других — шляпочные. Один из крошечных шляпочных грибов (дальний родственник мухомора) нигде, кроме как в муравейниках листорезов, не обнаружен.

Сотни тысяч муравьев в огромном их доме. У каждого своя специальность — листорез, закройщик, носильщик, приемщик, охранник. Но стол у них общий для всех — грибной.

А теперь посмотрим, как живут-здравствуют муравьи-пастухи. Все знают полупрозрачное и невзрачное существо — тлю. Плодятся тли с фантастической быстротой, и сам бог велел этим сосущим сладкие соки «травяным вошкам» попадать на обед более крупным животным, среди которых особо заметен красивый хищник — божья коровка.

Некоторые муравьи тоже тлю пожирают. У других же видов с тлями сложился союз, людьми замеченный очень давно. Кое-кто видел, возможно: подбегает муравей к тле, касается ее усиками, и от этой щекотки тля немедленно дает муравью сладкую капельку сока. Есть муравьи — вольные охотники за такой пищей. Но есть явление, куда более интересное: муравьев мы видим в роли внимательных и заботливых пастухов.

Тли у некоторых мурашей обитают прямо в муравейнике. Уход и забота им обеспечены. Но как только пригреет весеннее солнце и появятся на деревьях молодые листочки, муравейник выгоняет свой скот на пастбище. Сходив сначала в разведку и убедившись, что листья березы уже дают сок, муравьи-скотоводы гонят на деревья опекаемых тлей. За каждой бежит пастух-муравей. Устала «коровка» — муравей осторожно возьмет ее жвальцами и понесет.

На дереве муравей будет находиться рядом с «кормилицей», бросится защищать, если ею кто-нибудь вздумает поживиться. А тля, распухая от сладости, время от времени отдает капельку ее мурашу. Он, наполнив свой зобик, побежит вниз. Встретив собрата из муравейника, поделится соком, встретит другого — опять поделится и вернется к своей «коровке». Если на пастбище тли скопилось излишне много, часть муравьи перегонят (или перенесут) на другое дерево. А ночью или в предвидении непогоды скотину гонят (или несут) в муравейник.

Вот такие тайны у мурашей. Их великое множество, обо всех не расскажешь. Но кое-что, самое интересное, мы еще вспомним в следующей нашей беседе о муравьях.

Фото из архива В. Пескова . 20 октября 1995 г.

 

Холод — не тетка

(Окно в природу)

Так же, как голод, холод — не тетка. Ворона, сидящая на столбе, точно укажет, откуда дует морозный ветер. Она всегда обращена к нему клювом, так, чтобы ветер ее обтекал, а не ворошил перья. В погоды тихую, но морозную, птицы «взбивают» свои перины, превращаются в рыхлые шарики. Утки, как ни странно, в мороз согреваются на воде. Для курицы этот способ был бы смертельным, но утка не намокает, а вода намного теплее морозного воздуха.

Надежно тепло держит мех. Он у многих животных к зиме обновляется. У зайца, ласки и горностая мех к тому же становится маскирующе белым. Холод стимулирует рост меха. Знаю это по ослику, привезенному в Подмосковье из Средней Азии. В первую зиму сшили ему из старой овчины что-то вроде жилетки. А теперь к зиме ослик становится похожим на пушистое чудище — родня из теплых краев его бы не сразу узнала.

Еще один способ сохранить тепло — жир.

Киты, тюлени, моржи, пингвины тем и спасаются в холодных водах. А у белых медведей защита комбинированная — и жир, и мех. И потому этот зверь хорошо переносит крайне суровые зимы Арктики. Ветер, мороз под 40, а медведь шествует по льдам (где надо переплывает) вплоть до полюса. В берлоги у белых медведей ложатся только беременные самки.

Многих животных зимой от холода спасает снежное одеяло. В снег на ветреном поле зароется заяц, под снегом ночуют тетерева, рябчики, глухари. Даже мелкие птицы в большие морозы на ночь зарываются в снег.

Рядом с человеком зимой животные ищут не только пищу, но и тепло. Городские голуби хорошо знают, где расположены крышки люков теплоцентралей. В промышленных городах воробьи зимой похожи на трубочистов — ночуют среди копоти, но в тепле. В деревнях воробьи раньше на ночь прятались под застрехой соломенной крыши. Синицы на краю города — откройте форточку — небоязливо пожалуют в гости.

Там, где возникают очаги искусственного тепла, например, водоемы возле электростанции, сейчас же возникают очаги видимой нам и невидимой жизни. Видим мы остающихся зимовать птиц — лебедей, уток. Индустриальный пейзаж нисколько их не смущает.

И не тепло само по себе держит очень стойких к холоду птиц, они остаются на водоемах потому, что в теплой воде есть много доступного корма.

А что наблюдаем мы в дикой природе, там, где тысячи лет из земли на поверхность выходят горячие газы, воды и грязи? Такие места есть у нас на Камчатке и на Курильских островах, в Японии, в Новой Зеландии и северной части Америки. Предположенья, что животные приспособились пользоваться этим теплом, подтверждаются наблюдателями.

На острове Хоккайдо живет самая северная популяция обезьян. Суровые снежные зимы для них — немалое испытанье. Но есть нечто вроде теплового курорта, которым обезьяны охотно пользуются. На поверхность земли, образуя бассейны, выходят термальные воды. Эти «бани» обезьяны зимой обязательно навещают. Голова у купальщицы покрыта снегом, а тело в тепле.

Перепады температур при возвращении в лес обезьяны как-то приспособились сглаживать — простужаются редко.

Или вот, посмотрите на снимок, — купальщик камчатский. Зима позади. Но лежит еще снег, а ночью — крепки морозы. Куда подаются вставшие из берлоги медведи? Туда, где тепло и где есть чем-нибудь поживиться. Теплых мест на холодной Камчатке немало. Одно из них — Долина гейзеров — туристам стало известно совсем недавно, медведи же знают долину тысячи лет. Немалое удовольствие — посидеть после зимнего сна в бодрящей теплой воде, а потом пощипать зеленой травы, поохотиться за мышами возле горячих источников, накопать корешков и мышиных запасов.

По наблюдению зоолога Виталия Николаенко, после зимовки в Долине гейзеров «оттаивают» ежегодно до пятнадцати медведей. Чуть меньше приходит их в еще один теплый оазис — в кальдеру вулкана Узон. Этот вулкан извергался (взорвался) и перестал существовать тридцать тысяч лет назад, оставив после себя большое, опоясанное возвышениями пространство, на котором из земли истекают горячие воды, газы и грязи, оседают сера и разные «химикалии». Все это проливает свет на процессы образования химических элементов и зарождение на Земле жизни. В горячих источниках обнаружены микроорганизмы, способные жить и размножаться при температуре, близкой к кипенью воды. Они перерабатывают серу, превращая ее в сероводород, не чувствительны к антибиотикам, но гибнут даже при малом присутствии в среде обитанья обычной поваренной соли.

Медведь зимою греется в горячем источнике.

Что касается нынешних разнообразных форм жизни, то они в этих местах прямо или косвенно связаны с выходом на поверхность земного тепла.

Тут есть насекомые, не только выживающие при тридцатиградусных морозах, но и способные круглый год размножаться. Растительность возле горячих ключей и прогретых площадок, обилие зайцев и мелких грызущих животных привлекают сюда соболей, горностаев, лисиц, волков, росомах.

Жизнь кипит тут нередко в узких каньонах с многометровыми обрывами снега.

В теплых озерах остаются зимовать утки и лебеди. А весной через эти места пролегают пути пролета многочисленных птиц. Погода Камчатки капризная. В пути пернатых может застигнуть пурга. Кальдера Узона для них — путевое убежище, где не замерзнешь, где всегда найдешь пищу, где можно передохнуть.

Много птиц остается тут на гнездовье. В последние годы стали внимательно присматриваться: не влияют ли тепловые оазисы на механизм воспроизводства потомства у птиц?

Интересные сведения на этот счет привез из первого кругосветного плавания летописец Магеллана А. Пигафетта. От него европейцы узнали, что на островах нынешний Индонезии и Полинезии птенцы у некоторых птиц «выводятся из яиц теплом вулкана».

На Камчатке в чистом виде этот процесс не замечен, но вот что показали наблюдения за трясогузками. Эта широко распространенная птица в кальдеру Узона прилетает раньше, чем в другие места Камчатки, время инкубации яиц у нее тут на два дня короче и на столько же сокращается время созреванья птенцов в гнезде.

При сжатых сроках и обилии пищи трясогузка успевает выкормить два выводка, что невозможно в обычных условиях на Камчатке, где снег лежит до июля.

Участвует ли тепло вулкана в инкубации яиц? Орнитолог А. Стенченко, изучавший этот процесс, отвечает на вопрос утвердительно. По его наблюдениям, птицы, питаясь возле горячих ключей, способны выдерживать температуру до 45 градусов, но для гнезд выбирают участки с теплом умеренным. Очень часто обычных гнезд трясогузки не строят — не выстилают их пухом и волосом, а кладут яйца прямо в ямку на теплом песке. Птицы надолго от гнезда отлучаются, «доверяя земному теплу», и возвращаются чаще всего для того, чтобы только повернуть яйца.

Ничего необычного в этом процессе нет. За тысячелетия образовалась популяция гнездящихся на термальных площадках птиц, способных точно оценить температуру песка и «доверить» ему инкубацию. Природе этот процесс известен давно, вспомним крокодилов и морских черепах, кладущих яйца в теплый песок, сорных кур и ужей, помещающих кладки в кучи гниющей органики, вулканическое тепло — всего лишь один из способов инкубации.

Хорошо медведю в тепле! Но не вредно ли зверю и птице быть там, где земля выделяет также и газы? Наверное, какие-то минусы в этом есть. Зоологи отмечают изменения в поведении некоторых животных при тихой морозной погоде, когда в снежных каньонах скапливается много сероводорода. Этот газ каким-то образом возбуждает мелких животных. «Лемминги и полевки становятся небоязливыми и агрессивными — бросаются на собаку, если она подойдет очень близко, могут цапнуть за палец, если протянешь руку. Нападенье сопровождается пронзительным писком».

И есть вблизи от долины парящих гейзеров местечко с мрачноватым названьем Долина Смерти. В 1975 году тут впервые обнаружили целое кладбище крупных животных. Причиной их гибели посчитали отравление смесью исходящих из земли газов. Установлено было: при тихой погоде образуется приземная ядовитая «лужа» газов, в которой сначала погибло несколько лис, привлеченных мышами, на трупы лис слетелись вороны и орланы, а потом пришли и медведи.

Говорят, подобные драмы случались и позже. Но пять лет назад, оказавшись у знаменитой долины, мы рискнули осторожно в нее спуститься и ничего на страшном месте не обнаружили. Не почувствовали мы и каких-либо запахов. Но, потолкавшись минуты две-три у опасного места, сочли за благо быстро подняться наверх — береженого бог бережет.

В Долине гейзеров, где принимает горячую ванну этот Михайло, преисподних запахов много. Но ни разу не было замечено, чтобы кто-нибудь из приходящих сюда погреться и покормиться серьезным образом пострадал.

  Фото из архива В. Пескова . 17 ноября 1995 г.

 

Осел + кобыла = мул

(Окно в природу)

Шутка об уже, еже и метре колючей проволоке известна многим. А если без шуток, кого и с кем можно скрестить и что из этого получается?

Самым наглядным примером такой помеси (гибрида) является мул — помесь осла с кобылой. Вот он перед вами на снимке. В обличии проглядывают одновременно черты и лошади, и осла. Не правда ли, элегантен?

Однако не ради этого мулов выводят уже более двух тысяч лет. Хорош в работе! От лошади наследует силу, от осла — выносливость, и все это еще несколько увеличивается — гибриды в первом поколении крупнее родителей, к тому же бесплодность (известны, правда, редкие исключения из этого правила) делает мулов очень спокойными, что особенно важно для работы на горных тропах.

Я наблюдал мулов в Америке, в знаменитом Гранд-Каньоне. Верхом на мулах спускались даже старушки и дети. Мул довольно широко распространен во всех южных странах. Есть у него и зеркальный двойник — лошак (помесь жеребца и ослицы). Это менее крупный гибрид абсолютно бесплоден, но характер имеет строптивый, и только в Китае эта помесь, не требовательная к кормам, в хозяйстве не исчезает.

Известны также гибриды верблюдов — одногорбых дромедаров и двугорбых бактрианов.

В этом «коктейле» совмещаются достоинства низкорослых шерстистых бактрианов и поджарых и резвых дромедаров. Скрещиваются коровы с яками. Дикие бараны — с домашними овцами, зебра — с лошадью, бизоны — с зубрами, домашние свиньи — с дикими кабанами (на свиноводческих фермах, расположенных вблизи леса, доводится изредка видеть полосатеньких поросяток).

Нетрудно заметить: во всех случаях в помесях участвуют близкородственные животные.

Если родство очень близкое, потомство может быть плодовитым, ежели удаленное — наследственная программа делает гибриды жизнеспособными, но потомства они не дают.

Когда речь идет о смешении разных видов или пород животных человеком, то тут действует сторонняя воля, преследование чаще всего каких-либо хозяйственных целей, и животные находятся потом под покровительством человека. А что, в природе случаются ли смешенья? Случаются. Более того, стихийная гибридизация — явление довольно распространенное.

Конечно, речь об уже и еже идти не может. И даже обитающие рядом, где-нибудь на болоте, тетерев с уткой сойтись не могут — разный облик, неодинаковый образ жизни, различная наследственная программа, разные брачные ритуалы.

А вот тетерев с куропаткой (оба из семейства куриных) помесь дать могут. Тетерев может спариться также с глухаркой. Помесь известна под названьем межняк. Каково живется этому птичьему «мулу»? Неуютно. Тяготеет к тетеревам. Но в стае он все-таки не вполне свой. Пока кормится и вместе со всеми ночует под снегом, участвует в перелетах-кочевках — все идет как у всех. Но вот наступает время весенних турниров. На них в присутствии самок проверяются не только жизненные силы, но и поведенческая программа — проходит некий контроль видовой принадлежности и психической устойчивости. И тут экзамен межняк заваливает. Поведенческую программу он унаследовал не только от тетерева, но и от глухарки, и потому ведет себя не по правилам — дерется не так как надо, шумлив, непредсказуем. Петухи сражаться с ним не хотят, тетерки от него шарахаются. Оставить потомство у межняка шансов мало.

Наследование животными не только формы, но и поведенья изучается этологами и генетиками. И вот наглядный, уловленный наблюдателями пример. Два очень похожих вида попугайчиков-неразлучников по-разному носят строительный материал для гнезда, один — в клюве, другой — в перьях надхвостья. Попугайчики легко скрещиваются. Как же ведет себя гибрид? Бумажку или сухую травинку, предназначенную для гнезда, птичка тянется спрятать в надхвостье, но как бы забывает закончить процесс, роняет на полпути — наследство гибрид получил половинчатое — ни то ни се. Гибриды неразлучников первые годы остаются без гнезд и только позже все-таки выправляются — либо одним, либо другим способом материал для гнезда носят.

В дикой природе гибрид глазом нелегко выловить. Все же известны помеси зайцев лесных (беляков) и полевых (русаков). Названье гибрида — тумак. Известна помесь соболя и куницы — кидус. Могут спариться норка и хорь — хонорик. Легко спариваются различные виды уток, гусей. Чем ближе родство, тем легче может возникнуть гибрид. Как правило, эти помеси в природе не приживаются, они либо бесплодны, либо не конкурентны в брачных процессах.

И природа от этих смесей страхуется. Препятствием им служат: различные формы животных, несовместимость детородных органов, несовпадение среды обитанья, сроков спаривания, ритуал поведения в брачных контактах. Иногда ритуал очень сложен — на одну позу в ухаживании партнер должен ответить соответствующей позой (или звуком), за чем последует новый поведенческий знак, на который тоже надо ответить определенным образом. Малейший сбой, и все рушится — партнеры расходятся.

«Грехопаденье» случается, когда какой-нибудь бедолага не находит «законную» пару, когда территории двух разных видов животных перекрываются. У очень близких родственников при этом может родиться потомство, способное размножаться. Например, очень часты гибриды волков и собак. У аляскинских лаек, недалеко ушедших от волков по облику и повадкам, гибриды — явление рядовое. Наши волки при достаточной численности на собаку смотрят как на добычу, предпочтут ее даже овце. Но волк-одиночка сексуальное голодание преодолеть не сможет, запах суки во время течки делает его героем-любовником. (В подобной роли может выступить и волчица.) Потомство такого союза обычно крупное и по окраске от волков отличается. Это черные и рыжие звери, несущие в себе черты одновременно собаки и волка. Они размножаются, доставляя нередко хлопоты заповедникам и охотничьим хозяйствам, потому что ведут себя иначе, чем волки. К борьбе с ними надо приспосабливаться. Они, по рассказам, без колебания из окладов прыгают через флажки, чего волк чаще всего не делает. Но там, где численность чистопородных волков высока, возможность гибридизации сильно снижается, а если ублюдки все же родились, сама волчья стая, усматривая у собратьев изъяны, быстро их выбраковывает.

Но бывает, два вида животных, внешне очень похожие и способные легко спариваться, потомства тем не менее не дают. Пример — американская и европейская норки. Самцы американских норок (более крупные, чем европейские), выпущенные в природу либо сбежавшие со звероферм, охотно берут европейскую норку в половые партнеры. Беременность у норок появляется, но из-за генетической несовместимости плод рассасывается. Не давая потомства, европейская норка повсеместно исчезла.

В близком родстве находятся многие кошки Земли. Они легко спариваются. В природе тигру и льву встретиться не дано — один обитает в Азии, другой — в Африке. (В Индии, правда, сохранилась небольшая популяция львов.) Но, помещенные в общую клетку, родство они обнаруживают. В Московском зоопарке лет тридцать назад жил тигролев, купленный у какого-то циркового «экспериментатора». Что представляет собой эта помесь, можно было увидеть в недавно открывшемся Московском дарвиновском музее — чучело монстра есть в экспозиции.

Близкородственные и отдаленные скрещивания интересуют ученых, прослеживающих эволюцию жизни на нашей планете. На современных коротких отрезках времени механизм видообразования в результате гибридизации отследить сложно, но в миллионолетней истории жизни гибридизация, несомненно, играла большую роль — появились новые виды животных, новые формы жизни.

Намеренная, направленная гибридизация, то есть искусственное скрещивание животных (и растений) разных родов, видов, пород (сортов у растений), дала возможность человеку получать животных с нужными, ярко выраженными качествами. Многообразия форм скота, великое множество пород собак, кур, голубей — все это результат гибридизации и направленного отбора по нужным признакам.

Многие формы животных в природе не могли бы существовать, а на содержании человека они процветают, оплачивая это красотой своей внешности, яйценоскостью, мясной массой, высокими надоями молока, силой и выносливостью.

Широко используется в животноводстве и растениеводстве явление гетерозиса, когда скрещивание животных (и растений) разных пород (сортов) или географически удаленных форм дает в первом поколении резкое увеличение в размерах и массе тела, высокую жизнестойкость. Таким образом достигают, например, заметной прибавки урожаев кукурузы, сахарного тростника. Опытные животноводы держат маточное поголовье для ежегодного полученья высокотоварных гибридов птицы и мясного скота.

Вот такие явления скрываются за шутливой формулой «осел + кобыла = мул».

Фото из архива В. Пескова . 12 декабря 1995 г.

 

Подпольщик под нашим столом

(Окно в природу)

Ее выпускают из клетки на стол. Зажжен яркий свет, люди стоят, но никакой у зверька паники. Крыса спокойно обнюхивает яблоко, трогает острыми зубками мои пальцы и, не спеша, умывается, как будто понимает, что мы сошлись на «подпольщика» поглазеть.

Крыса не обычная. Это специально выведенная порода, не боящаяся людей. Дочка моего друга Маша Стрижева в юннатском кружке получила грамоту «За содержание экзотического животного». Вообще же крыса — существо заурядное. В редком дома она не присутствует, но в подвале, в подполье, и относится к числу самых нелюбимых животных у всех народов, исключая японцев, «крыса в доме — к богатству».

Восточный календарь сделал ее героем грядущего года. Тех, кто выпускает новогодние красочные листы, этот герой поставил в трудное положение — немного охотников найдется украсить стены портретом бестии, один только хвост которой заставляет поежиться.

Чем же крыса людям так насолила? Изначально был у крысы свой «шесток» грызуна, промышлявшего мелкую живность, жевавшего стебли растений и семена. Но по мере того, как бродячие группы людей становились оседлыми и копили запасы пищи, крысы нашли выгодным селиться возле людей, превратившись в их захребетников. Расселяясь по земле, люди невольно расселяли и крыс. Сегодня после человека это самое распространенное и самое приспособленное к жизни млекопитающее на Земле. Живет повсюду, исключая только полярные зоны. (Впрочем, в Норильске живет припеваючи.)

Родина крысы — Южная Азия. Продвигалась она из этих мест сначала с верблюжьими караванами, а когда транспортные пути стали, как паутина, покрывать землю, вместе с людьми по ним двигались крысы. В Европу крыс завезли крестоносцы и торговцы на кораблях. А в Америку крысы пожаловали с переселенцами из Европы.

В Россию крысы пришли с Запада, через торговые Псков и Новгород, а позже со стороны Астрахани по Волге.

У крысы нет «жилищного консерватизма». Огромная плодовитость заставляет крыс-старожилов изгонять молодняк с обжитых участков, им они, становясь взрослыми уже через три месяца после рождения, устремляются куда глаза глядят. Они путешествуют в тюках, ящиках, в мешках с зерном и в мясных тушах, в почтовых посылках и в старой мебели.

Едут они в повозках, в вагонах, в возках, плывут на катерах и океанских лайнерах, летят в самолетах. «Сойти» они могут на любой «станции», и если там живут люди — крысам гарантировано процветание. Приспособленность их к разным условиям поразительна. Крысы могут пролезть в отверстие диаметром в пятикопеечную монету, как по лестнице, поднимаются по кирпичной стене, мастерски лазают вверх по веревке, причальный канат, соединяющий судно с берегом, для крыс — нечто вроде шоссе, могут сновать туда и обратно. Если вы видите на причальных канатах странные фанерные крути, знайте, что это «шлагбаумы» против крыс. Не пытайтесь утопить крысу, она великолепный пловец. Большая река для нее — не препятствие, зверек трое суток продержится в воде.

Спущенная в унитаз крыса способна выжить и вернуться наверх тем же путем. Она не разобьется, прыгнув с пятого этажа. Человеческие ухищрения извести грызунов (ловушки, отравы, газ, электричество, ультразвук) крысы умело обходят и, неся значительные потери, все-таки продолжают путешествовать-расселяться.

Повсюду гонимые, живут крысы не на виду, приспособились к ночному и сумеречному образу жизни, стараясь не попадаться на глаза людям. Но там, где их не преследуют, они становятся наглыми и шастают иногда под ногами прохожих, готовые, впрочем, в любую секунду юркнуть в обжитые ими убежища.

Способность к выживанию в разных условиях у этих зверьков поразительная. Конечно, они предпочтут жить в зерновом складе, продовольственном магазине, в столовой, на овощной базе, на бойне, в морском порту, на вокзале, но живут и в трубах городской канализации, в тоннелях метро, в выгребных ямах, на мусорных свалках. Они выдерживают температуру морозильных камер, где хранятся мясо и рыба, живут в облицовке котлов пивоварен, перенося жару в пятьдесят градусов. Полузатопленные подвалы домов, скотные дворы, морги, шахты, церкви (кажется — чем поживиться?) освоены крысами основательно.

Подпольная жизнь в сырости, в нечистотах, в скученности для крыс привычная. Но зов прежней далекой вольницы у свежей травки и чистой воды ими овладевает. Летом всюду где можно они «переселяются на дачи» — в деревнях откочевывают из подполий и погребов в сады, огороды, на лесные опушки, лужки, в поймы ручьев и речек, а в городах — хотя бы на клумбы, в бурьяны у забора. Но с наступлением холодов мыши и крысы спешат туда, где можно в тепле и сытно коротать зиму.

Об образе жизни и физиологии крыс можно рассказывать много. Живут сообществами, фантастически плодовиты — при наличии пищи от парочки грызунов за год может вырасти поколение до пятнадцати тысяч прожорливых едоков, и численность будет нарастать снежным комом. Если место этой колонии изолировать, чрезмерная численность приведет обитателей в состояние стресса, а это сразу снизит потенцию у самцов и плодовитость у самок. Так природа регулирует численность грызунов, если им некуда расселиться. В крайних случаях дело может дойти до каннибализма, но это случается редко, закон: расселяйся! — главный для крыс.

Верховодит в колонии «крысиный король» — опытный, сильный, осторожный самец. Законы в иерархии позволяют ему задавать трепку слабым, выбирать самок, изгонять чужаков. Но царствование у него недолгое — крысы живут не более пяти лет.

Органы чувств у «подпольщиков» развиты сообразно образу жизни. Зрение неважнецкое, зато обоняние — превосходное. При нужде крысы питаются чем попало, но при избытке еды кусок они выберут самый свежий и самый лакомый (один процент маргарина в сливочном масле крыса легко обнаружит). Голод крысы не переносят, три-четыре дня без еды — смерть. Еще труднее переносится жажда. Поэтому селятся крысы там, где есть сочная пища либо легко доступная влага.

В облике этого грызуна сразу же обращаешь вниманье на хвост и зубы. Зубами крыса прокладывает себе дорогу в местах обитанья и грызет все — дерево, керамзит, резину, пластмассу, оплетку электрических проводов, свинцовые их покрытья и сами провода тоже. Грызет крыса пищу и просто так что-нибудь — стачивает непрерывно растущие зубы.

А хвост для крысы — балансир в беге, способ удержаться на вертикальных плоскостях. За хвост крысы, если ей надо спешно покинуть гнездо, цепляются крошечные малыши («Я однажды увидел — подумал: прилипли к хвосту незрелые вишни», — пишет один из наших читателей). На хвосте крыса может повиснуть и дотянуться до нужного, чаще всего пищевого объекта. Хвостом крыса исследует подозрительные места. Часто в сработавшей крысоловке обнаруживают лишь хвост. Его защемило, но крыса отгрызла хвост и была такова. Наблюдали и вовсе поразительные приемы использования хвоста. Как добыть из бутылки масло? Крыса опускает в бутылку хвост и дает подруге его облизать. Когда та насытится, крысы меняются местами. Если надо переместить куда-то яйцо, одна крыса крепко его обхватывает и ложится на спину, другая тянет ее за хвост.

Сообразительность крыс изумляет. Они быстро находят дорогу в самом запутанном лабиринте, хорошо обучаются. К незнакомой еде сообщество грызунов допускает самого нетерпеливого и голодного. Если ничего не случилось, «разведчика» более сильные немедленно ототрут, если же он околел — никто к отравленной пище близко не подойдет. Подозрительно-осторожные грызуны обойдут любой новый незнакомый предмет, будь то крысоловка или простой кирпич.

Все это — следствие длительной жизни рядом с людьми, результат невольной селекции, проводимой человеком. Травились ядом, попадали в ловушки, в давилки в первую очередь неосторожные, несмышленые. Выживали осмотрительные, сообразительные. И вот результат: выращен симбиот (в переводе на русский — сотрапезник), с которым человек уже тысячи лет делит пищу, с которым ведет изнурительную, дорогостоящую войну, сознавая, что победа полная невозможна — лишь бы держать хвостатую тварь в узде.

Цифры дани, которую платят люди мышам и крысам, повергают в унынье — пятая часть всего урожая зерновых на земле! В тропических странах дань особенно велика. В Южной Азии крысы ежегодно сжирают до 40 миллионов тонн риса. Огромное количество продуктов в умеренных зонах земли грызунами съедается, но еще больше портится — загрязняется, заражается.

«Божьим бичом» (термин церкви, проклявшей крыс) стали «подпольные» сотрапезники человека в больших городах. Тотальную войну грызунам вынужден был лет двадцать назад объявить Рим, где «жизнь из-за крыс стала невыносимой».

И дань едою — еще полбеды. Беда главная — крысы являются переносчиками около двадцати очень опасных болезней, в том числе и чумы, уничтожившей в Средние века (в годы появления крыс) четверть населенья Европы.

А совсем недавно (в 1898 году) чума опустошила Бомбей и окрестности. (Погибло более двенадцати миллионов человек!)

Чуть успокоим читателя. Очень восприимчивой к чуме и главным ее переносчиком является черная крыса. Потеснившая ее в Европе и в нашей стране серая крыса пасюк к чуме не так восприимчива, считают даже, что серая крыса, вытеснив черную, сократила опасность чумных эпидемий. Сократила, но не свела до нуля! И два десятка других болезней! Крыс справедливо считают самыми опасными для человека животными.

Три-четыре года назад замусоренная Москва могла показаться крысиной столицей — грызуны даже днем бегали у людей под ногами. Московские власти, кажется, хорошо поняли, какая опасность угрожала многолюдному городу.

Меры приняты. В Москве стало чище. В приемлемые условия была поставлена эпидемическая служба — владельцев ларьков и палаток обязали нести расходы по борьбе с грызунами. Но уже сказано было: совершенно крыс извести невозможно, однако важно все время быть в наступлении против них.

Названье «год Крысы», конечно, не является каким-то знамением в человеческом бытии. Это не больше чем экзотическая форма метить текущее время. А для нас это повод поговорить о животном — спутнике человеке, спутнике далеко не желанном.

  Фото автора. 29 декабря 1995 г.