«Польский петушок»

(Окно в природу)

Один раз увидев удода, вы никогда его уже не забудете. Очень наряден! Там, где птица поселится, вы непременно скоро об этом узнаете. Вы обратите вниманье сначала на глуховатый, но далеко слышный крик: «Упупуп! Упупуп!» Крик заставит остановиться, так же как крик коростеля, кукушки, перепела, — не песня, но что-то очень приятное, летнее — «Упупуп!..».

Мальчишкой я первый раз увидел удода на выгоне, возле речки, где деревенские бабы обычно доили в полдень коров. Старуха, собиравшая в мешок на топку сухие коровьи лепешки, указала мне палкой на очень красивую, необычную птицу. «Гляди-ка, как нарядился, а исть бог знает что…» Яркая пестрая птица с чубом из перьев длинным, слегка изогнутым клювом ковыряла уже подсохший коровий блин.

Но интересовал ее, как мы увидели, не сам навоз, а то, что было под ним. У нас на глазах птица выудила большого жука, потрепала, помяла его в длинном клюве и потом, забавно подбросив кверху, поймала. «Вон оно что…» — сказала старуха, принимаясь за свое дело. А я пополз канавой поглядеть, как орудует птица у новой лепешки, почти что прямо под ногами коров.

Пастух о птице кое-что мне поведал и указал кнутовищем на ветлу возле речки: «Там у нее гнездо. Если интересуешься, сбегай и погляди…» Пастух почему-то загадочно улыбнулся.

Но мне это только жару добавило. Через десять минут я уже был у ветлы и услышал яростный ор голодных птенцов. Один из них высовывался из дупла и был уже похож на родителя. Я вздумал его схватить, но птенец скрылся, и рука у меня скользнула в дупло… Теперь-то я понимаю, почему в наших черноземных местах называют удода вонючкой. Все птицы удаляют из гнезд испражненья птенцов, а щеголь удод не считает нужным делать хлопотливую операцию. Нетрудно представить, как пахнет дупло. И впервые об этом узнал я в детстве. «Беги к речке скорее, помой руки», — смеялся пастух. Таким было знакомство с экзотической птицей.

Сколько раз потом наблюдал я удода у скотных дворов. На выгонах, на огородах у околицы сел, среди редких деревьев по речной пойме. Бинокль подает птицу к самым глазам — видишь каждое перышко. Глаз оторвать невозможно — настолько красив, своеобразен этот немногочисленный, но нередкий поселенец степных и лесостепных районов.

Это он, ждущий прогулки по огороду…

Сразу обращает внимание на себя длинный, похожий на пинцет клюв удода и веер из перьев на голове, напоминающий наряд американских индейцев. Перья у удода на голове с черно-белыми кончиками. Но это хорошо видно только в момент, когда веер распущен. А в сложенном виде он как бы зачесан назад. Но игра у удода этим своим украшением постоянна, она как-то связана с его настроением, и в полном наряде птицу увидеть совсем нетрудно. Общий цвет перьев удода желто-кирпично-розовый. Но широкие крылья и хвост добавляют к теплым тонам яркие черно-белые полосы. В полете птица напоминает очень большую нарядную бабочку.

Клюв-пинцет у удода — орудие, приспособленное промышлять еду главным образом на земле. Прекрасное зрение помогает птице точно угадывать норки и щели, в которые следует запускать длинный клюв. Жуки, сверчки, кузнечики, бабочки, дождевые черви, муравьиные яйца и иная всякая мелкота идет щеголю на обед. Но есть у него одно коронное блюдо, за пристрастье к которому огородники должны удода боготворить.

На равных правах со всем, что вплетено в пестрый ковер земной жизни, существует нечто похожее на большого сверчка — медведка. Живет в земляных норках. Хорошо их, подобно кроту, копает, питаясь корнями разных растений, но предпочитает все огородное, кроме хрена и редьки. Бороться с этим большим насекомым, «похожим на небольшого зверька», затруднительно. А вот удод словно бы даже создан для истребления этого корнееда. Он знает, где медведок искать. Движенье «пинцетом» — и вот мы видим ловца с желанной добычей. Другие птицы тоже медведку не обойдут. Но им надо увидеть ее на поверхности, а это дело случая. Удод же спец по медведкам. В бинокль и на снимках чаще всего видишь его с этой желанной добычей. Обломав ее хитиновые колючки, птица не торопится проглотить лакомство, держит в клюве «жирный кусок», и лишь насладившись трофеем, подбрасывает его вверх и, поймав, проглатывает либо несет в гнездо вечно орущим голодным птенцам.

Удод невелик — примерно с дрозда. В птичьем мире удод со всеми хорошо уживается. Но всех, даже маленьких птиц, почему — непонятно, побаивается. И страшится панически хищников. Все наблюдатели пишут, как этот не слишком хороший летун, заметив ястреба или канюка даже, бросается на землю и распластывает тело, превращаясь в бесформенную «цветную тряпицу». Это способ себя уберечь. А вонь из гнезда — способ отпугнуть хищников от птенцов. Ласка, хорек, куница с их чувствительными носами обегают дурно пахнущее жилище. А что касается ястребов, то не всегда удается яркой, заметной птице обмануть хищника. В Курской области, в пойменных дубняках у Сейма, я увидел однажды горку нарядных перьев — в укромном месте удодом закусил ястреб-тетеревятник.

Для гнезд удод выбирает любое укрытье: старое гнездо дятла, сумку от выпавшего сучка на дубе, гнилую полость в стволе старой ивы, нишу в кирпичной кладке, закуток под кровлей коровника. Однажды гнездо удода я обнаружил в копенке старого почерневшего сена, а в Ростовской области гнездо показали мне в щели ржавого брошенного комбайна. О высоте гнезд удод не очень заботится, занимая местечки иногда у самой земли.

Пять — семь грязновато-белых продолговатых яичек — обычная кладка в гнезде. (Пишут, бывает и до двенадцати.) Шестнадцать дней насиживания, а затем кормленье горластых, как и у дятлов, птенцов. Пищу носят оба родителя. С птенцами они не ночуют, доверяясь защитной силе отвратительного зловонья в гнезде.

Нигде не видишь удодов стаями. Эта птица — всегда одиночка. А если все же заметишь в конце лета группу в семь — десять птиц, то это значит, встретил еще не распавшуюся семейку — маму, папу и взрослеющий молодняк.

Жизненное пространство удодов большое — от морских побережий Европы до Тихоокеанского побережья, но граница их ареала высоко на север не поднимается. Удод — птица южная. Москвичи, к примеру, ее не знают, хотя однажды к юго-западу от столицы удода я видел.

Регулярно удоды попадаются на глаза, начиная с тульских земель, а в Черноземье и дальше на юг эти птицы обычны.

Удивила меня Агафья Лыкова, рассказавшая о «польском (диком) петушке», залетающем к ней в огород. Я подробно, с пристрастием стал расспрашивать и понял, что речь идет о удоде.

Довольно умело изображенный Агафьей крик «петушка» не оставил сомненья: птица хоть и нечасто, но все же встречается в южной части сибирской тайги. Любопытно, что во многих местах удода зовут «лесной пастушок», а для Агафьи это все-таки «петушок», залетающий в огород.

Яркий наряд роднит удодов со щурками, сизоворонками, иволгами, зимородками. В южных краях на зимовках эта птица естественным образом вписывается в яркую пестроту жарких мест. Удодов встречал я в Индии и в Китае.

А в Африке их видишь на всех широтах, вплоть до Кейптауна. Но тут различают удодов, кочующих по континенту, и тех, что на лето улетают на север. Любопытно было видеть знакомую хохлатую голову «петушка» почти под копытами буйволов и антилоп. Удод и тут, на зимовке, — всегда в одиночестве. Ничего не пишут, как совершают удоды миграции — по одному или все же компаниями?

В российских краях удоды появляются на спаде полой воды и сразу о себе заявляют характерными криками. Все в этих оповещеньях: «Я прилетел! Тут моя территория! Ищу подругу! Не потерплю соперника!»

Стихают удоды к середине июля, а в конце лета, следом за иволгами и кукушками, улетают к теплу тихо и незаметно, чтобы в апреле снова заявить о себе: «Упупуп! Упупуп!»

  Фото автора . 21 августа 1998 г.

 

Волки просили хлеба

(Окно в природу)

Шел дождь. Мы двигались медленно, зная, что рядом в лесу скрываются волки и что они, возможно, выбегут на дорогу.

И они выбежали. Мокрые, шелудивые. Их было шесть. Волки окружили машину и с любопытством разглядывали нас через стекла.

Мы с Андреем не двигались, почти не дышали.

Один волк подбежал и потерся боком о фару, остальные мрачно изучали машину, и было видно: звери теряют к нам интерес. Тогда я осторожно понизил стекло и кинул на дорогу краюшку хлеба. Крайний зверь жадно ее проглотил, и вся компания сразу же оживилась, ожидая новой подачки. Я еще кинул.

Хлеб опять достался проворной волчице, и это вызвало явное недовольство стаи. Осмелев, я совсем опустил стекло и стал кидать угощение в разные стороны. Это заставило умных зверей разбежаться, и я мог, несмотря на дождь, их снимать…

Не станем дальше интриговать и перенесемся в Африку. Сегодня многие знают слово «сафари». Оно означает «охотничье путешествие». Путешествия эти ярко описаны Хемингуэем. Но и до него сафари снаряжались.

Десятки черных носильщиков доставляли в саванну воду, еду, оружие. Руководил экспедицией «белый охотник». Его задача была — организовать походный быт охотника-богача, разыскивать дичь и страховать клиента с оружием от всяких случайностей. Обратно черный караван нес трофеи — шкуры, рога антилоп и бивни слонов.

Сафари устраивают и сегодня, уже на автомобилях — не перевелись любители завалить слона или буйвола, подстрелить антилопу, завладеть шкурой льва или зебры. Но все больше людей предпочитают охотиться не с ружьем, а с фото- и видеокамерой — дешевле, возможностей больше и, главное, звери, оставляя изображенье на пленке, не лишаются жизни. Такая охота вполне безопасна. Машины, в которых едут туристы или профессионалы съемок, животные принимают за нечто подобное им самим — движутся, дурно пахнут, несъедобны, но зато и сами не нападают.

Сафари стали популярной формой знакомства с животными Африки. Десятки туристских фирм завлекают в саванну людей, и не могла не прийти мысль: а нельзя ли и в другом месте устроить нечто похожее? Просторный зоологический парк, животные в нем как бы вольные, а люди — в передвижных «клетках»-автомобилях. В 1965 году в Европе первый подобный парк появился. Экзотическая новинка вызвала интерес. Конечно, это была пародия на сафари. Но все же приятно было видеть животных не в клеточном заточении. Прибавилось и эмоций — когда жираф стоит над машиной подобно подъемному крану, а лев может почесаться о колесо, повизгивать в машинах начинают не только дети, но и взрослые тоже.

В загон помещали африканских животных — известных, заметных. Помехой была сезонность — зимой обитателей тропиков надо было перемещать под крышу.

Волки мрачно изучали нас.

В 1972 году «европейское сафари» открылось при большом зоопарке шведского города Кольморден. С вице-консулом Андреем Миляевым на пути из Гетеборга в Стокгольм мы сюда заглянули.

Андрей в зоопарк предварительно позвонил. И заведение, заинтересованное в известности, нас принимало не как простых посетителей, платящих за въезд двадцать семь долларов, а даром, с деловым интересом. Коротко объяснили, как надо себя вести, но узнав, что нам знакомо и настоящее африканское сафари, и понимая, что мы заинтересованы в снимках, приемлемых для газеты, сказали: «Вас будет сопровождать сам Рикард Андерсон». Знаток повадок и зверей, и людей оказался рыжим боевым парнем. Его инструкции были простыми: «Кормить животных тут запрещается, но вам в машину я кладу запас хлеба. Столько же беру и себе. Это для привлеченья объектов съемки в нужное место. Стекла можете держать опущенными. Можно кое-где даже из машины и выйти, но опасайтесь страуса — любит подраться. И, конечно, тише воды, ниже травы надо быть в окружении хищников. Там вы должны быть задраены, как в российской подлодке». С этим напутствием мы и тронулись.

В дождь посетителей было немного. Бесконечная лента автомобилей бывает тут летом — до восьми тысяч в день! И можно представить себе отвращенье зверей к текущей мимо реке железа. Теперь же обитатели гетто машинами даже интересовались. К нам, например, сразу направился крупный лось.

Шедший к нам лось явно ничего не боялся, он давно тут усвоил: корочка хлеба ничуть не хуже горьких веток осины, и шел уверенный, что получит гостинец. Я протянул хлеб, и лось ворсистой мягкой губой с руки его взял. Потянулся отломить новую порцию, но лось в открытую дверь увидел на заднем сиденье хлеб и не стал дожидаться подачки. Заполнив головой половину пространства машины, он прихватил губами целый батон и стал жевать его, не отходя от нашего «Форда». Сопровождающий рыжий Рикард понял, что нам важней снимать лося со стороны, и хлебом же поманил зверя к своей машине.

До этого робко стоявшие в стороне олень и косули, уловив момент, когда явный повелитель загона — лось отошел, подбежали получить свою долю. Не решилась подойти к машине лосиха с тремя телятами. Рикард подъехал нам объяснить, что наблюдаем нечастый случай, когда у лосихи — тройня, обычно бывает один-два лосенка. Рикард нам разрешил «поохотиться» за этой семьей, и мы с Андреем осторожно старались приблизиться к бдительной матери.

Удалось сделать выразительный снимок. Но лосиха поняла особый к ней интерес и увела малышей от дороги под покров елок.

Африка представлена была на поляне в скандинавском лесу жирафами, зебрами, буйволами, коровами с феноменально большими рогами, страусами и антилопами. Жирафы флегматично жевали зелень, разложенную для них на высоком помосте, антилопы стояли группами, покорившись нетеплому скандинавскому дождику. Хлеб в моей руке заинтересовал в первую очередь экзотическую корову.

Неся рога, как две большие оглобли, она приблизилась к нашему «Форду», и мы, от греха подальше, решили отвлечь ее от никелированной красоты радиатора.

В конце маршрута (у посетителей сафари-парка он занимает тридцать — сорок минут) ожидали нас хищники. Тут Рикард был строг. Через специальный «шлюз» мы проникли на территорию, где обитали львы. Их было девять — два гривастых самца, три самки и четверо малышей.

Дождь львам не нравился. Тесной группой они лежали под деревом и лишь поворотом голов проследили за нашей машиной. Но надо же было их как-то снять. Измененьем маршрута Рикард заставил зверей подняться. Они возбужденно забегали, и в какой-то момент «царю зверей» машина показалась не то что опасной, но нежелательной. Он выбежал на дорогу и, перекрыв нам путь к отступленью, принялся что-то делать с машиной. Она слегка покачивалась. Все происходившее, но нам невидимое, очень занимало компанию львов. Малыши даже выскочили к дороге, чтобы видеть момент изгнания нас со своей территории.

Осмотр машины после маршрута показал: лев терзал пластмассовый бампер «Форда» и оставил на нем несколько дыр от зубов. «Это ничего, — сказал Рикард, — одного посетителя на этом же месте львы растерзали». Это было единственное драматическое происшествие за всю историю сафари. «Какой-то, скорее всего, не вполне нормальный любитель животных решил поиграться со львятами — вышел из машины и стал их подманивать. Конечно, родителям-львам эта игра не понравилась…»

Наибольшее удовольствие доставили нам медведи и волки, живущие вместе. Неволя научила зверей терпимо относиться друг к другу.

Схваток между шестью волками и пятью медведями ни разу не наблюдалось. Волки иногда скалят зубы, прищучив какого-нибудь Михайла, бродящего в одиночку, но серые знают, как опасны громадные лапы зверя, и границу явной опасности не переходят.

Но интересно все же видеть волков и медведей в одной компании. Мишек отвлек к своей машине Рикард, и мы снимали неторопливую их возню. Но я напрасно ожидал сцены, виденной мною в каком-то фильме. Медведи там развлекались тем, что подталкивали, катили по дороге маленькую машину «Фольксваген». Тут же медведи, получив хлебный «сбор», спокойно уселись, наблюдая за скакавшими возле нашего «Форда» волками. Явно действовал какой-то неписаный уговор: «Мы свое получили, ну а другая машина — ваша».

Не подозревали, что волки станут есть хлеб. Но они жадно его хватали. Зверей в этом парке голодом, конечно, не морят. Рикард рассказал нам о тщательно разработанном рационе питанья для всех животных. Хлеб волки хватали по обычной своей жадности запасать пищу в желудке, а еще и от скуки.

Всю дорогу до Стокгольма мы говорили с Андреем о пережитом за три часа пребывания в парке. Вице-консула слегка волновал покореженный бампер. Машина казенная, поверят ли: лев, а не что-нибудь прозаическое повредило машину? Уже из Москвы я позвонил в Гетеборг.

«Поверили, поверили, — засмеялся Андрей. — Бампер уже заменили. Великовата испорченная деталька, а то сохранил бы как сувенир».

Фото автора .  16 октября 1998 г.

 

Свидания у окошка

(Окно в природу)

Эту птичку все знают. Она лесная. Под древесным пологом среди многих других пичужек приметишь ее не всегда. Но осенью, когда все начинает желтеть и когда все до весны утихает, вдруг слышишь звонкий и жизнерадостный голосок: «Ци-ци-ци!.. Пинь-пинь-пинь!..» Это она, большая синица. Ее узнаешь сразу по белым щечкам, по оливково-бурой спинке, по лимонного цвета брюшку, по черной головке, черной манишке и, конечно, по особому нраву.

Синица прилетела из леса поближе к людям пережить зиму. Она хорошо знает выгоды этого переселенья, хотя половина ее подруг остались в лесу. Что же перепадает птичке рядом с нашим жильем? Случайные крохи, какими и воробьи пробавляются. Но активность синицы в поисках пищи вызывает сочувствие, и давно уже возле окон к зиме выставляют птичьи кормушки.

Семена, кусочек мяса и сала — все синицы немедленно обнаружат и будут летать в столовую регулярно. Забыли добавить еды — синицы немедля об этом тебя известят особой активностью, а то и стуком в окошко. Видеть толкотню у кормушки в морозный день — радость для взрослых и детишек.

Бывает, синицы небоязливо залетают и в форточку. Поразительно: лишь минуту-другую они чувствуют себя пленницами. Быстро освоившись с обстановкой, птицы держатся в комнате так, как будто всегда в ней жили, — все исследуют, и в первую очередь с целью чем-нибудь поживиться.

Несколько лет подряд в отпуск уходил я зимой и по три недели жил в санатории «Пушкино» под Москвой. Синицы отлично знали форточки большого сооруженья, нырнув в которые можно было чем-нибудь поживиться.

У меня в столе одна проворная бестия обнаружила подсолнечные козинаки. Еда синице так понравилась, что она ерзала на перекладине рамы, торопя открыть форточку. Есть какой-то способ у птиц сообщать друг дружке о наличии пищи — пировать на плиточки козинаков стали слетаться по пять-шесть синиц.

Работая за столом, я мог наблюдать за возней птичек, лишь чуть скосив глаз от бумаги к открытому ящику стола, куда по очереди ныряли бесцеремонные гостьи. Ничего удивительного! В парках, где синиц подкармливают, они смело хватают еду с ладони.

А в марте синицы начинают славить прибывающее тепло и солнце. Весенняя песня у них несложная, но удивительно звонкая и приятная: «Зензивар, зензивар!..» Под эту песню синицы удаляются в лес, и жизнь их становится уже не такой, как прежде, открытой, заметной. Уже только опытный глаз приметит, как парочка бойких строителей присмотрит себе дупло или нишу в трухлявом пне, воспользуется боковиной гнезда сороки или вороны.

Синица, о которой мы говорим, — старшая сестра птичек, похожих и не похожих на большую синицу. Кто бывает в лесу, их знает: синица-гренадер (с хохолком на головке), лазоревка (названье само за себя говорит), крошка гаечка и ополовничек — серый пушистый шарик с крохотным клювом и длинным, как у сороки, хвостом. Вся эта мелкая братия приспособлена жить в лесах. Неважнецкие летуны — синицы, зато непревзойденные древолазы. Крепкие ноги с острыми коготками на лапках позволяют им обшаривать ветки деревьев вплоть до самых тонких, на которых они повисают в разнообразных позах, частенько даже вниз головой. Черный бисер их глаз позволяет увидеть оцепеневших в складках коры насекомых и их яички, столь мелкие (например, у тли), что человек рассмотреть их может только под микроскопом.

Нехорош зимний холод, но птицам он нипочем, если находят корм. И потому с утра до ночи синицы пребывают в поисках пропитанья.

Каждую осень она тут как тут…

Один дотошный ученый, пометив синицу, сосчитал: за сорок минут наблюдений она обследовала девяносто шесть сосен и пять берез, на сосне за минуту оглядела четырнадцать веток. Летом во время кормленья птенцов синицы за световой день пятьсот раз (!) прилетают с кормом к гнезду. Надо ли говорить, какую услугу оказывают они древесам всюду, где появляются. Синиц справедливо считают самыми полезными птицами в лесах и парках.

Живущие летом парами и оседло, синицы к осени объединяются в небольшие кочующие стайки. Причем смешанные: синицы всех видов, а также иная всякая мелкота, остающаяся в родном лесу зимовать. Нередкий предводитель в этой разношерстной компании — пестрый дятел. Сам он вряд ли имеет склонности к лидерству, но птицы за ним дружно следуют не только потому, что он заметен и означает свое присутствие «организующим» стуком, а потому еще, что со стола дятла падают крошки, которых вполне довольно маленьким едокам.

Самые знаменитые в зимних лесных компаниях — длиннохвостые ополовнички. Эти милые, кроткие существа небоязливы. Став неподвижным, их можно наблюдать долго, а характерным писком мне удавалось даже их созывать.

Бедствие для синиц — хлопья снега на ветках. Но больше всего угрожает птицам оледененье, когда прочный панцирь скрывает все, за чем они неустанно охотятся. Еще одно бедствие — морозные зимние ночи, когда невозможно согреться едою.

Сберегая тепло, мелкие птицы всей разноперой братией набиваются в дупла и там дожидаются дня, чтобы сразу начать кормиться.

Замечено: животные, обитающие рядом с людьми, становятся как бы умнее, смекалистей. Происходит это оттого, что они знают наши повадки и реагируют на них «неглупо» — целесообразно для выживанья. Назовем волка, лисицу, ворону, сороку, воробья, крысу, даже и таракана. Синица тоже знает, как вести себя с человеком. Она вполне ему доверяет. Соорудите кормушку и проследите за воробьями. Эти мужиковатые осторожные тугодумы, ожидая подвоха, будут кучно сидеть, и ни один не порхнет на кормушку — подождут, что будет делать синица. А она, лишь чуть оглядевшись, немедленно устремляется к пище и ведет себя озорно и деловито. Порой ее поведение кажется безрассудным. Но эта непоседливая забияка далеко не глупа.

В детстве я ловушкой пленил синицу и, повязав ей на ногу красную нитку, стал наблюдать. Урок опасности был ею усвоен. Все синицы садились к ловушке, а та, что в руках побывала, остерегалась. Синицы отлично знают, что кошка — опасность, а у собаки можно выдернуть шерсть со спины для гнезда.

В отличие от воробьев, с которыми синицы делят трапезу на кормушках, «запас осторожности» у них небольшой.

Все животные — исследователи. Им важно определить, что съедобно, что несъедобно, что опасно, а что не очень. Синица тут — в первом ряду. Во многие книги по орнитологии вошли «гениальные» лондонские синицы, нашедшие способ лакомиться сливками из бутылок. Бутылки молочник утром оставляет хозяевам возле порога, и синицы острым клювом научились вспарывать крышечки из фольги. Пишут, что вначале сделала это какая-то очень способная из синиц, остальные прием у нее переняли.

В санатории «Пушкино» я проверил: нет ли гениев среди местных российских синиц?

На вечер нам приносили кефир. Выставленную на балкон на ночь бутылку кефира утром я обнаружил с пропоротой крышкой. Попросил знакомых опыт мой повторить. Результат был таким же. Написал другу в Воронеж, и оттуда — те же самые результаты. Выходит, не надо преувеличивать гениальность синиц английских.

Они везде гениальные.

И еще одна мало кому известная способность большой синицы совершать уже «уголовное дело». Она замечена и в природе, но чаще проявляется в клетках, куда синиц запирают для удовольствия слышать их серебряный голосок и чтоб канарейки могли перенять чистые тонкие звуки синичьих переговоров. Так вот в клетках синицы нападают на слабых и робких птиц, иногда даже более крупных, чем они сами. Тут обычные «хулиганские» выходки милой птички переходят в смертоубийство. «Синица вцепляется в жертву острыми коготками и долбит ей голову, чтобы с жадностью выклевать мозг».

Из песни слова не выкинешь — в одном существе соединяются красота, ангельский голосок, отвага и кровожадность.

Есть у природы свои правила и законы. Они временами суровы. Но человеку ли их осуждать!

И потому забудем о редких и неожиданных для нас прегрешениях маленькой птички, скачущей на кормушке возле окна. Она к нам за милостью прилетела. Поможем ей пережить зиму!

  Фото автора .  6 ноября 1998 г.

 

Белые журавли

(Окно в природу)

Действуя без оглядки, люди на земле уже потеряли, и безвозвратно, многих животных. В лучшем случае рисунок в книжке и музейные чучела напоминают: были…

Сегодня на грани исчезновенья находятся сотни птиц, зверей, змей, ящериц, насекомых. Земля беднеет на глазах нынешних поколений.

Осознавая трагичность потерь, люди стали тратить немало средств, усилий, изобретательности, чтобы отвести от роковой черты хотя бы то, что особенно дорого. В этом ряду поучительны усилия американцев по спасению журавлей.

Когда-то белые журавли были в Америке обычной, хотя, быть может, и не слишком многочисленной птицей. Плуг в прериях, пастьба скота и неумеренная охота оказались для журавлей роковыми. Их видели реже и реже. И наконец, птица совсем исчезла. Ее оплакали как очередную потерю.

Но в 1938 году на зимовке в Техасе обнаружили журавлей — десять старых и четырех молодых. Известие это было подобно известию о воскрешении из мертвых.

Гудящая машинами Америка вдруг почувствовала прилив любви и заботы к уцелевшим аборигенам своей земли. Но всего лишь четырнадцать! Как им помочь?

В конце марта журавли полетели куда-то на север. И орнитологи с замиранием сердца ждали: вернутся ли? Вернулись! И было их двадцать два. Еще один год — двадцать шесть!

Но в 1945 году насчитали семнадцать птиц. «Казалось, еще порыв ветра, и свечка погаснет». Однако стая держалась, теряя на перелетах несколько стариков и пополняясь молодняком. В 1964 году насчитали сорок две птицы. Американцы с волнением следили за борьбой за выживанье горстки живых существ.

Путь журавлей теперь был прослежен. Из Аранзаса в Техасе (тут сразу же был учрежден заповедник) через всю Америку журавли летели на дальний север Канады — около пяти тысяч километров, столько же — обратно осенью до Техаса. Летят журавли высоко. Без бинокля их не увидишь. Но кормиться они опускались.

Из разных мест к орнитологам в центр по спасению журавлей поступали взволнованные телеграммы: «Мы их видели в Оклахоме!», «Пролетали у нас в Южной Дакоте!».

Лето белые журавли проводили где-то в глуши канадского заповедника «Вуд-Буффало».

Стали искать их гнезда. Но лишь после большого пожара лесник Уилсон увидел на болотной прогалине белых птиц. В эти места снарядили специальную экспедицию. После необычайно тяжелых поисков (вертолет — лодка — пешее продвижение по болотам) орнитологи наконец нашли, что искали. На карту гнезда нанесли как величайшую ценность.

Совместными усилиями американские и канадские орнитологи постарались узнать все, что можно, о птицах, не причиняя им особого беспокойства. Важные выводы… Белые журавли — необычайно добросовестные родители.

Одиннадцать месяцев они опекают потомство, кормят, учат летать. На пути к югу (и обратно весной на север) молодой журавлик летит в средине между матерью и отцом. И только вернувшись на родину, он ищет пару и покидает родителей (они занимают родовое гнездо).

Но важнее всего другое. Из двух яиц, отложенных журавлями, одно является как бы страховочным — жить остается один, наиболее сильный птенец. Сопоставляя число яиц в гнездах и число молодых журавлей, прилетающих в Аранзас, ученые делают вывод: одно яйцо без ущерба для журавлей можно брать из гнезда и пытаться «высиживать» в инкубаторе. Для страховки. Слишком уж малочисленна, уязвима, зависима от случайностей горстка сохранившихся птиц. Но как забрать яйцо из гнезда? Верны ли расчеты, что одно яйцо «лишнее»? Как поведут себя журавли, не снизит ли это прирост и без того маленькой стаи? И даст ли что-нибудь инкубация? Решили трижды проверить на птицах другого вида. (Есть в Америке серые «журавли песчаных холмов».) Все получилось! Три года подряд получалось! По выработанной методике ученые решаются подступиться к гнездам, упрятанным в северной части Канады.

Эта история чем-то напоминает сказку с хорошим концом. В глуши, какую только способны высмотреть осторожные птицы, опускается вертолет. В нем два человека. Один остается в машине, другой пробирается к гнездам. Возвращается он с драгоценной добычей — в шерстяном носке осторожно несет яйцо. Еще одно. Еще… Яйца кладут в приготовленный термостат.

В местечке Форт-Смит из вертолета биологи пересаживаются в самолет… Девять часов путешествовали журавлиные яйца из приполярной Канады до инкубатора биостанции. Проклевывая оливково-коричневую скорлупу, мокрые журавлята видели тут не белоснежную мать, стоящую над гнездом, а взволнованное лицо человека. Но заменить им родителей было непросто. Птенцы оказались заядлыми драчунами. (Точно так же они ведут себя и в гнезде.) Чтобы все остались живыми, к журавлятам подсадили «мальчиков для битья» — индюшат. Пар агрессивности был истрачен, все журавлята остались живы и превратились в красивых птиц. Волновало теперь другое. Как стая? В Аранзасе ждали ее возвращенья. Когда журавлей сосчитали, радость была всеобщей — молодых было столько же, сколько их прибавлялось в самый благоприятный год: пятьдесят девять.

Пятьдесят девять!.. Все это мы узнали с другом Борисом Стрельниковым, путешествуя по Америке в 1972 году. И с тех пор я с большим интересом ждал «журавлиных вестей». В Америке создан специальный питомник для спасения журавлей (все они на земле — пятнадцать видов — в опасности). По образцу американского создан «журавлятник» и у нас в заповеднике на Оке. Объектом изучения и спасения стал также и наш сибирский белый журавль стерх.

Люди, связавшие судьбу свою с судьбою прекрасных птиц, сегодня известны и уважаемы.

Первым надо назвать американского орнитолога Джорджа Арчибальда. Я встречался с ним не единожды в Америке и в Москве — из первых рук получал вести с «журавлиного фронта». А недавно услышал новости, к которым причастен наш соотечественник, художник Виктор Бахтин.

Программа спасения журавлей так его увлекла, что Джордж Арчибальд пригласил Виктора на постоянное жительство в штат Висконсин, где находится головной «журавлятник» и где Виктор Бахтин уже четыре года плодотворно работает. Я написал ему с просьбой ответить, что там и как с белыми журавлями. И недавно получил папку с рисунками, снимками, вырезками из газет и журналов и с большим интересным письмом.

Главная новость: сейчас белых журавлей уже 254. Из них диких, вольных — 158, а 96 рассредоточены по разным питомникам.

Часть птиц были выведены в инкубаторах из яиц, взятых в природе. Но с немалым трудом при искусственном оплодотворении стали получать яйца и от птиц, живущих в неволе. Как распорядиться этим богатством? Можно было в инкубаторе продолжать получать птенцов, пополняя ими число «невольников». Но куда заманчивей и важней увеличить численность диких птиц.

Идея, возникшая в 1975 году, казалась многообещающей и простой. В гнезда журавлей серых (нередких!) тайком положили 289 драгоценных яиц белых журавлей. Расчет был простой: выведут журавлят, воспитают и улетят на зимовку. Так и вышло: вывели, воспитали, улетели с «неродными» детьми. Орнитологи торжествовали победу, увы, преждевременно. Неприятный сюрприз проявился в момент, когда птицы созрели для размноженья. Оказалось, белые журавли не признавали друг в друге сексуальных партнеров. Вылупившись из яиц, они видели журавлей серых — произошло так называемое половое запечатление. Красавцы белые журавли искали себе пару только среди серых, вызывая у тех, наверное, изумление и протест. Так нулевым результатом закончился, казалось бы, хорошо продуманный эксперимент — природа не дала себя обмануть.

Стали исследовать «эффект запечатления». Оказалось, в определенный момент не только журавль другого вида, но также и человек, «детская коляска и даже трактор», пишет Виктор Бахтин, могут быть запечатлены как половой партнер. А надо, чтобы у молодняка запечатлевался именно белый журавль, причем этот журавль должен воспитывать журавленка, учить житейским премудростям. Тогда и возникла идея «маскировки под журавля». Орнитолог надевал белый балахон, одна рука у него оканчивалась искусно сделанным клювом белого журавля. Человек же в обычном облике у вольеры молодняка не должен появляться ни в коем случае, а человек-журавль кормил малышей из пластикового клюва, ходил с ними по болоту, помогая разыскивать корм, и все шло как будто по природным законам.

Но как заставить молодых журавлей мигрировать — чучело с клювом, за которым потянулись бы журавли, летать не могло… Решили сотню птиц зимовать во Флориду отвезти в автомобиле. Но там обнаружился новый пробел воспитанья — журавли не обучены были остерегаться хищников и стали жертвами рысей.

Оставшихся птиц пришлось переместить в более безопасное место. Теперь в процессе обучения-воспитания молодняка в питомнике на определенном этапе включается еще и «нормальный человек» с собакой. Так вырабатывается стойкое чувство опасности, неизбежной в природе.

Но осталась проблема: как заставить молодь мигрировать к месту зимовки и возвращаться домой обратно? Перевозка машиной не дает возможности молодым птицам запоминать дорогу к месту, где они родились.

Но вот обнадеживающая новость. Два года назад канадский художник-изобретатель-пилот и натуралист Билл Лишман научил гусей (канадских казарок) летать за его мотодельтапланом. Восемнадцать гусей Билл провел из Квебека (Канада) в Южную Каролину (США).

А весной (о радость!) тринадцать птиц тем же путем вернулись на родину. На следующий год Билл лидировал на легком своем аппарате при стае в тридцать восемь гусей. Тридцать четыре из них весной уже самостоятельно вернулись на родину! Эксперимент этот сделал Лишмана знаменитым и, конечно, взбудоражил всех журавлятников: «Надо немедленно пробовать!»

Дельтаплан гуси признали за лидера.

Пробовать решили, как и прежде, на журавлях серых. Скотовод и биолог из штата Айдахо (США) Кент Клэгг в 1994 году научил шестерку канадских журавлей следовать за его дельтапланом. Еще через год уже одиннадцать «канадцев» пролетели с Кентом более тысячи километров из Айдахо до штата Нью-Мексико.

Итог: две птицы не выдержали путешествия (их транспортировали в автобусе), одна вернулась домой, две, несмотря на бдительность лидера, стали жертвою беркутов. Планерист, стараясь выручить журавлей, разворотами пугал хищников, но орлы не шибко его боялись. Что касается всей стаи, то журавли, сломав клин, старались укрыться под широкими крыльями дельтаплана.

Полет с посадками на отдых и при скверной погоде длился двенадцать дней. Из одиннадцати птиц назначенных мест достигли шесть. На зимовке одну из них убил охотник, другую поймал койот. (Все птицы были снабжены миниатюрными радиопередатчиками.) А четыре крепкие здоровые птицы весной уже самостоятельно по маршруту, каким двигались с лидером, полетели на север. Два журавля присоединились к стае диких сородичей, а два вернулись на родину.

Через год после удачного эксперимента Кенту Клэггу доверили самую важную часть программы. Парень вырастил шесть журавлей серых и столько же белых. И осенью, вновь лидируя на своем дельтаплане, пустился в долгое путешествие. Одну птицу ранили, другая, пытаясь спрятаться от орла, попала ногой под пропеллер. Остальные благополучно достигли зимовки.

В это же время пионер вождения птиц Билл Лишман продолжал исследовать тонкости поведения журавлей в полете за необычным лидером. Экспериментируя с серыми журавлями, он выяснил, кто выносливей и послушней в полете: журавли-новички или более зрелые птицы? Оказалось, послушней молодые, а выносливей — «старики».

Итог исследований: с помощью дельтаплана журавлей можно научить пользоваться нужным маршрутом. Но выявились и недостатки необычного лидера. Лететь он должен достаточно быстро, чтобы не потерять устойчивость, у журавлей же скорость полета сорок километров в час, при большей скорости они выбиваются из сил и теряют доверие к лидеру.

Еще одна сложность — большой пропеллер. Есть постоянный риск повредить слишком близко подлетающих птиц. Однажды напарнику Билла Джо Даффу пришлось вырубить мотор, чтобы уберечь птицу. Сам он вынужден был приземлиться на верхушки деревьев и вывихнул руку.

Выходит, надо поставить точку в обучении журавлей сверхдальним полетам? Нет, точку не ставят. Последние годы Америка переживает очередное из своих увлечений — все, кто может, строят летательные аппараты величиною с тетрадку и даже с ладонь. Все чин чином: мотор, крылья, равномерный полет по программе либо управленье по радио. И это совсем не игрушка.

Серьезные фирмы проектируют подобных «птичек» для военной разведки, для спасательных служб и разных других назначений.

Виктор Бахтин в этих конструкциях обошел многих. И поскольку он «изнутри» знает заботы журавлиного центра, то предложил для вождения птиц лидера размером, их мало превосходящим. И не просто предложил, а сконструировал «журавль-самолетик». Мы видим его на этом снимке в руках конструктора. Материал: легкая древесина бальзы (стволы этих деревьев были использованы для знаменитого плота «Кон-Тики»), углеродные нити и пластик.

Вес «журавля-самолета» — восемь килограммов, размах крыльев — без малого четыре метра, мотор дизельный, позволяющий лететь с каждой заправкой сто километров. Управление — по радио с автомобиля, катера, моторного дельтаплана. Крошечные телекамеры будут служить самолету глазами — при опасном приближении птицы он может от нее увернуться. Рисунок на фюзеляже огромных устрашающих глаз для устрашенья и предназначен. Животных прямой выразительный взгляд пугает. Полагают, этот рисунок остановит орлов.

Конструктор со своим «Журавлем».

Неделю назад ночью я разбужен был телефонным звонком. Далекий голос сказал:

— Это Виктор Бахтин. Звоню вам из Барабу.

— Это что, Африка?

— Да нет, Америка. Маленький городок в Висконсине, где проживаю, — милая, чистенькая дыра. Даже стихи о нем сочинил: «На великом континенте, что Колумб открыл случайно, затерялся в бездне прерий городок провинциальный. Написать его названье я без смеха не могу. Называют город этот почему-то Барабу».

Мы посмеялись. Виктор интересовался, получил ли я его папку с бумагами, а я кое о чем его расспросил.

Выяснилось, в детстве, живя в Красноярске, Виктор мастерил летающие модели самолетов и вертолетов и теперь смастерил «Журавля».

Его идею приняли очень серьезно и поставили условие: «Скорость не должна быть больше сорока километров в час. «Журавль» должен уметь садиться на любое место и с любого взлетать. Он должен иметь громкий «магнитофонный» голос с характерным для журавлей призывом «лететь». Модель должна быть значительно больше настоящего журавля — иначе за лидера его не признают». «Недавно я получил средства на доработку модели и осенью ее испытаю в полете к Флориде, но пока что без журавлей. Очень хочется помочь сохранить белых американских и моих земляков — белых журавлей стерхов. Одна из моих картин об этих птицах называется «Последняя надежда».

Время сказать: Виктор Бахтин — художник. Жил в Красноярске. Учился в полиграфическом институте Москвы. На хлеб зарабатывал оформлением книг, предпочитая всему рисовать птиц и зверей. Дотошность и точность изображений произвели сильное впечатление на Джорджа Арчибальда — президента фонда по спасению журавлей. «Переезжай в Америку — хлеб себе обеспечишь писаньем картин. Американцы, любящие природу, увидишь, сразу оценят твою работу».

И вот Виктор четыре года уже живет в Барабу.

Читатель скажет: ну а модель «Журавля»? Откуда конструкторские способности?

Я Виктора тоже об этом спросил. Его ответ: «Вы знаете, мой дядя Владимир Петрович Ветчинкин был известным ученым-авиатором, окончил МВТУ вместе с Туполевым и Сикорским. С Туполевым были они большими друзьями. Я, конечно, их мира не знал, но, будучи школьником, почему-то любил мастерить летающие модели аэропланов, прыгал с самодельным парашютом, увлекался дельтапланеризмом, зимовал на станции СП-22 (Северный полюс-22) и много чем еще увлекался. Словом, по натуре — непоседа-авантюрист. Недаром меня недавно арестовали.

Я как две капли воды оказался похожим на известного в Америке террориста… Интересно было видеть, как со мной обращаются, и ждать немую сцену, как в «Ревизоре»… Скучаю ли по России? Мне кажется, все русские обязательно по России скучают, хотя жизнь моя в смешном маленьком Барабу сложилась вполне хорошо».

Вот такая история с белыми журавлями…

С каким небреженьем и легкостью мы теряем природные ценности! И как трудно (часто совсем невозможно!) вернуть потерянное.

Иные усилия порою кажутся лишь бесплодным азартом «за хвост удержать уходящее» — сколько сил, средств, выдумки, вовлеченности в дело человеческих судеб потребовала эпопея с белыми журавлями! Но ведь есть результат. Было четырнадцать, стало почти три сотни! Это большая награда всем, кто причастен к спасению птиц, и очень большая радость для тех, кто хоть раз их увидел и прошептал: «Боже, летят журавли…»

Фото В. Пескова и из архива автора.

 13, 20 ноября 1998 г.

 

Лесной акробат

(Окно в природу)

Из детства много в памяти остается, например помню: с воза хвороста выпрыгнул на дорогу пушистый зверек. Ребятишки кинулись, конечно, его ловить. А зверек — в бурьян, потом мелькнул на ветле у болотца. И все. Остался только в памяти. То была белка, совершившая путешествие в наше степное село из леса. Мне было тогда лет шесть, но я догадался, что это белка.

Наряду с зайцем, лисой и волком мы с детства знаем ее по книжкам и сказкам.

И в лесу, при нынешней крайней скудости живности, белку все-таки можно увидеть. А в городском парке она у всех на глазах. Отчаянно смелая, она винтом спускается вниз по дереву и, схватив с ладони орех, начинает забавно, держа его передними лапками, обрабатывать острым зубом, а если сыта, то спрячет (оглядываясь, не видел ли кто?) орешек в снег или в листья.

Милый, отважный, но не очень доверчивый обитатель древесных кущ лишь на деревьях чувствует себя в безопасности. По стволу дерева белка «льется», так мелки ее прыжки, на земле же прыжки большие, а меж деревьев она почти что летает. В этом ей помогает великолепный пушистый хвост — он и планер, и руль, и парашют, если приходится с дерева прыгать, он же и парус, когда надо плыть, он же и теплое одеяло. Хвост — главное в облике белки. Без хвоста (однажды мне пришлось увидеть от кого-то пострадавшую бедолагу) белка как бы уже и не белка. Только торчащие уши с кисточками да выпуклые глаза выдавали зверька-страдальца.

Врагов в природе у белок немало: ястреба, филины, соболь, но главный из них, такой же резвый, как белка, бегун по веткам, — куница.

Спасаясь от нее, белка стремится «летать» меж деревьев, что кунице удается труднее. В спасении от ястреба тактика белки иная: винтом бегает по стволу дерева. Пернатый хищник, хотя и верткий, круги столь малые делать не может.

Сама белка тоже не прочь поохотиться. Ее добыча — гнезда птиц с яйцами и птенцами. «Мясной стол» для белки, однако, не главный. Лес дает ей много продуктов растительных: орехи, грибы, ягоды, шишки хвойных деревьев.

А однажды я видел белку, увлеченную добыванием муравьиных яиц. Хозяева муравейника ее, конечно, одолевали, но белка, отряхиваясь, не отрывалась от вкусного лакомства. В другой раз во дворе лесника на Хопре я соблазнил белку румяным яблоком. Но красота кушанья проворного едока не интересовала, отбрасывая мякоть, белка добиралась до семечек.

В московском парке.

Желанное лакомство белки — орехи. Кедровая шишка в передних лапах у едока кажется очень большой, но белка ловко с ней управляется. «Видеть это так же занятно, как если бы человек крутил в руках огромный мешок с картошкой», — пишет сибирский охотник.

При сильной бескормице белки едят молодые побеги деревьев. Если зимой под елкой увидите россыпь еловых мутовок, знайте: это утром после морозной ночи кормился лесной грызун.

Белкам-северянам зимой приходится терпеть холода. В непогоду и очень большие морозы они предпочитают поголодать, но в тепле. Его сохраняет домишко под названьем гайно.

Сооруженный из веточек, проконопаченный шерстью, травою и мхом, беличий домик-шар уютен, а если мхом заткнуть в него вход, то тепло держится, тем более если в домишко набьется несколько белок. Образ жизни у этих зверьков одиночный, но в мороз заставляет их собираться в кучу. Кроме гайна, у белки несколько приютов временных. Солнце белки не любят и могут от него схорониться в дупле, в брошенном сорочьем или вороньем гнезде. Но молодняк выводят они только в домике постройки собственной с двумя выходами на случай бегства.

Дни свадеб у белок приходятся на март. В это время самцы носятся по ветвям и на глазах у самки азартно дерутся. Ее дело — выбрать самого сильного и проворного.

После тридцати восьми дней беременности в гайне появляется от трех до семи-восьми голых слепых бельчат. Дело матери — оберегать, согревать и неустанно кормить ребятню молоком. В июле у нее — второй выводок. При обилии корма и хорошей погоде может случиться и третий. Учитывая, что через одиннадцать месяцев молодые бельчата уже готовы к спариванью, белки, казалось бы, должны заполонить землю. В иные годы в тайге их бывает действительно много. «С одной точки, в радиусе пятьдесят метров, я насчитывал до полсотни», — пишет охотник. У природы есть отлаженные регуляторы численности животных.

Белки, при избыточном их числе в каком-либо месте и при явном недостатке кормов, совершают массовые миграции, и на немалые расстоянья. В отличие от полярных мышей леммингов они движутся не сплошной массой, но все же достаточно кучно. В большом числе их можно увидеть около рек. Преграду водную белки одолевают вплавь.

«Они плыли тысячами, подняв, как свечи, кверху хвосты. У кого хвост намокал — гибли. Но многие Енисей одолели», — вспоминает свидетель одной из миграций белок в Сибири. В некоторых местах белкам приходится двигаться понизу — по земле. Тут к их врагам прибавляются лисы, волки, горностаи, хорьки и ласки.

Губят их и болезни. Но все же часть белок «обетованных» кормных мест достигают. Сокращает численность и недолгая жизнь лесных грызунов — в три года белка уже старушка. Ну и конечно, делают свое дело ружье и ловушки. При больших урожаях белок охотник за день добывает их три-четыре десятка (рекорд добычи на Дальнем Востоке — 118 за день!).

Такие прыжки — обычное дело для белки.

На белок охотились с давних времен. Промысел их называется «белкованьем». Беличий мех долгое время составлял половину пушного промысла относительно необжитых лесных зон России. Беличьи шкурки были первыми деньгами на Руси. Но поскольку «кошелек» для этой «валюты» был неизбежно очень большим, в дело постепенно пошел только символ беличьих шкурок — ушки. Денежная единица «полушка» — не что иное, как половина ушка.

Характер у белок занятный. Постоянно находясь вблизи от людей, они становятся небоязливыми, но и не теряющими бдительности животными. (Одна плутовка в Останкинском парке Москвы, заметив, откуда я извлекаю орехи, взбежала по ноге вверх и запустила лапку в карман моей куртки.) Соревнуясь с синицами, белки берут угощенье с ладони, но при этом они всегда готовы, сердито заверещав, броситься наутек.

Когда винтом белка вьется по дереву, сфотографировать ее не очень-то просто. Она тебя словно дразнит, выглядывая лукавым выпуклым глазом из-за ствола, и готова в любой момент улизнуть куда-нибудь по ветвям. Движение, непрерывное движение — характерное состояние в жизни лесного зверька. Белка подобна акробату под куполом леса, бегает, лазает, прыгает, не промахиваясь хватает лапками нужный сучок в нужный момент. Средневековые канатоходцы и акробаты считали: высушенный мозг белки добавляет артисту уверенности и устойчивости.

Белки, взятые из гайна и выращенные в неволе, не тяготятся ею, доставляя людям много приятных минут. Но без движенья они увядают и гибнут. Это и побудило придумать беличье колесо. Но не стоит зверьков пленить.

В зимнем городском парке проделки белок легко наблюдать, поощряя их кормом. И над лыжней белку встретить — обычное дело. В лесу угощенье она не возьмет, но и не будет от вас панически убегать. Двигайтесь, не упуская ее из виду, и зимний лес с жизнерадостными поползнями, нарядными снегирями и резвыми белками не покажется вам пустынным.

  Фото автора. 27 ноября 1998 г.

 

Агафья Лыкова долго будет жить

Что случилось со знаменитой отшельницей?

Вчера утром, зайдя в магазин, я был атакован вопросами и соболезнованиями: только что передали по радио — умерла Агафья Лыкова.

В трамвае обсуждали эту же весть. В редакции подтвердили: «Звонил корреспондент из Кемерова, сообщил, что какой-то из охотников нашел ее мертвой». Мы приготовились к панихиде: разложили на столе фотографии таежного бытия, мне предстояло сказать посмертное слово в газете. Но неожиданно новый звонок из Кемерова: «Агафья, кажется, жива. Подробности знает администрация Таштагола».

Я немедленно позвонил главе администрации, давнему моему знакомому Владимиру Николаевичу Макуте. Как оказалось, печальная весть заставила его воспользоваться первой же возможной оказией и слетать в Тупик.

«Я только что вернулся. Агафья жива. В «усадьбе» нашел я двух женщин и девочку (дочь одной из зимовщиц). Самой Агафьи в избушке не было. Оказалось, она ушла (одна!) к старой избушке (десять километров в горах) за сеном для коз. Спрашиваю: «А что же вы?» — «Мы — малосильные…» Таковы ее соседи по жизни.

На вертолете до верхней избушки мы долетели за пять минут. И увидели таежницу у вязанки сена. Стали приземляться — Агафья упала на эту вязанку, боясь, что сено унесет ветер. Ну мы немедленно ее — в вертолет. Напихали, сколько могли, сена. И через пять минут были уже в «усадьбе».

Слух о смерти возник по схеме «испорченного телефона»: какой-то охотник сказал другому, что видел Агафью мертвой, а тот передал родственникам Агафьи Лыковой. Весть дошла до Амана Тулеева в Кемерово, и он позвонил в Таштагол: «При первой же возможности побывайте на Еринате». Вот и вся история.

На здоровье Агафья, как всегда, жаловалась, но нелегкий поход за сеном говорит сам за себя. Двое ее «квартирантов» (мать с дочерью) попросили их взять в вертолет. Признались: таежная жизнь не по силам обеим. Зимовать с Агафьей осталась женщина ее возраста, пришедшая сюда «в поисках Бога». Оставили им продуктов. Вам Агафья передавала привет.

Вот так окончилась мгновенно разнесенная электронными средствами таежная весть. Мы облегченно вздохнули и сказали то, что принято говорить в этих случаях: долго будет жить Агафья.

  Фото автора . 25 декабря 1998 г.

 

Опыт жизни

(Окно в природу)

Что происходит на этом снимке?.. Два соседа по жизни — гепард и газель (хищник и жертва) в растерянности — каждый не знает, что делать. Малыши. Родители их — за кадром. И там-то каждый знает, что делать: гепард стремится жертву догнать, газель же бежит что есть мочи.

Эта малышка газели обречена. Взрослый гепард, берущий детей на охоту, преподаст тут урок, что следует в этом случае делать.

Обычная школа хищников. Но учиться надо не только охоте, школу жизни проходят все высокоорганизованные животные. (Человек же в особенности!)

Все живое рождается с некоторым набором инстинктов, то есть форм поведения, которые наследуются так же, как наследуется форма глаз, головы, ушей, цвета меха и так далее.

Низкие животные, например муравьи, пчелы, тысячи разных жучков, паучков, бабочек, живут инстинктами. Их поведенье в недолгой жизни лишь в малой степени направляется опытом. Поведение это в целом надежно, иначе вездесущая мелкота давно бы вымерла. Но нередко можно увидеть: наследственная программа действует вопреки обстановке, и мы говорим: «инстинкт слеп».

Высокоорганизованные животные тоже во многих случаях действуют инстинктивно: новорожденный сразу же тянется к соску с молоком; птенец, слетевший с гнезда, сидит неподвижно, и только в этом его спасенье; малыши обезьян цепляются пальцами за шерсть матери, и та скачет по веткам, не беспокоясь, что дитя упадет.

Но жизнь сложна, изменчива. Долго живущему существу многому надо учиться, приспосабливаясь к обстановке. И поскольку обстановка и обстоятельства могут меняться значительно, учиться, набираться житейского опыта надо всю жизнь. Копилка инстинктов из копилки опыта пополняется, но по строгим законам — в нее идет лишь то, что тысячекратно проверено временем на множестве поколений.

Копилка инстинктов не должна «замусориваться» ничем случайным, в нее кладется лишь то, что в жизни непременно понадобится. Так сложились половой инстинкт, сосательный, хватательный, инстинкт преследования и так далее. Но ко многому высшие животные приспосабливаются путем накопления личного опыта.

Приобретение его ускоряется подражанием, родительской учебой и ненасытной любознательностью.

Родительская учеба… Молодых гепардов мать берет на охоту, и они учатся приемам добывания пищи. Учеба у хищников начинается часто у логова — мать приносит еще живую добычу и дает ее потрепать детворе. (Так поступают, к примеру, лисы и волки.) И наступают часы охоты, когда молодняк видит, как надо действовать, и постепенно начинает принимать участие в ловлях, в засадах, в преследовании.

Чем выше организовано животное, тем дольше срок его жизни, тем больше опыта надо ему перенять у родителей и постоянно учиться в самостоятельной жизни.

Оба еще не знают суровых законов жизни.

Медвежья школа длится два года.

На второй год матери помогает прошлогодний медвежонок «пестун». Он уже многое знает и может в не слишком серьезных делах наставлять младшего. Знакомый охотник рассказывает мне о наблюдении за медведицей и двумя разновозрастными медвежатами.

«Мамаша переплыла реку. За ней с небольшой паузой переплыл «пестун», а сеголеток задержался на том берегу. Оглянувшись, мать задала трепку, но не малышу, а его няньке: куда, мол, смотришь, это твоя забота — увлечь малыша в воду. И «пестун» хорошо понял, за что наказан, вернулся и понудил братана переплыть речку».

Но с родителями рано или поздно приходится расставаться. Вот тут-то и начинается суровая школа жизни — все время надо определять, что опасно, что неопасно, что вкусно, что — нет, как следует действовать в меняющихся условиях.

Медвежий урок.

Опытом делятся. Вернее, его перенимают. Классическим стало наблюдение за тем, как синицы, подражая наиболее сообразительным, начинают расклевывать крышечки у бутылок со сливками. А японские макаки вслед за своей приятельницей научились отделять в воде семена от мусора, а потом и мыть корнеплоды.

Замечено: открытия, подобные упомянутым, делают особи сравнительно молодые, у которых исследовательская деятельность выражается ярче, чем у тех, кто уже много познал. Но верховодят в группе всегда животные опытные, причем чаще всего осторожная самка. Это наблюдается у слонов. В коровьем стаде тоже верховодит не бык. Волчица, а не волк управляет семейной группой зверей.

Осмотрительные, осторожные волки дают нам примеры заимствования опыта, а также примеры, когда животные доверяют лишь опыту собственному. Все знают охоту с флажками.

Волки на ней становятся жертвой своей осторожности и ума. Лось через бечевку с красными тряпками равнодушно перешагнет, а волка флажки пугают, он чувствует в красном этом заборе подвох, опасность и ищет способ флажки где-нибудь обойти. Это и надо охотникам. Спрятавшись, они ждут, когда зверь вдруг появится.

Но вот любопытный случай: «Волчица на облаве сразу флажки перепрыгнула. (Как видно, однажды она это уже проделала.) А партнер ее — матерый волк — прыгнуть боялся. Волчица вернулась в оклад — «Смотри же: никакой опасности нет!» — и прыгнула снова. Но волк за ней последовать не решился — личного опыта у него не было — и, конечно, попал под выстрел.

Общение с человеком из нетрусливого, неглупого зверя сделало существо до крайности боязливое. Большинство животных своих беспомощных малышей самоотверженно защищает. Волчица же, поняв, что логово обнаружено, немедленно перетаскивает щенят в другое укромное место. Если же опоздала, к логову можно подходить безоружным и волчат безбоязненно забирать — мать даже не обнаружит своего присутствия. Длительный опыт общения с человеком сформировал характер у хищника — все, кто пытался волчат защищать, погибли, и вывелась линия боязливых. Их поведение — единственно верное в отношениях с человеком.

Но бывает, врожденный страх перед обликом человека вдруг каким-нибудь образом разрушается, зверь начинает вдруг понимать: тот, кого он смертельно боялся, вполне уязвим.

На моего друга, дрессировщика Георгия Георгиевича Шубина, при особых обстоятельствах напал волк Лобан, до этого признававший за человеком полное верховенство. Карьера киноартиста Лобана на этом закончилась. Работать с ним было уже нельзя — человека он не боялся, знал, что может его одолеть.

То же самое бывает с тиграми, леопардами. Многие знают описанный случай, когда леопард в Индии, однажды отведав человечины, больше уже ни на кого не охотился и убил таким образом несколько сотен людей, искусно избегая при этом засад, ловушек, дальнобойных винтовок. Но изощренность эта обреченного зверя спасти не могла — человек умнее и опытнее.

Опыт жизни одних постепенно становится достоянием всей популяции тех или иных животных. Слоны когда-то людей не боялись. С появленьем человека с ружьем они стали бояться его панически. Но все тот же житейский опыт научил слонов искать спасения в заповедниках-пересекают невидимую черту и сразу же останавливаются, понимая: тут они в безопасности.

Опыт жизни научил животных не бояться автомобилей. В национальных парках они видят эту «жестянку» с пеленок и принимают за что-то себе подобное, неопасное. Гепарды даже прыгают на автомобили — оглядеть окрестность: нет ли вблизи антилоп?

Но иногда опыт жизни даже человека ставит в тупик. Всем известно, что к корове опасно подходить спереди, а к лошади сзади. Представьте мое удивленье, когда на Кавказе увидел: в гору частенько идут, ухватившись за хвосты лошадей.

Я с опаской попробовал сделать то же самое — и ничего, лошадь тоже имела жизненный опыт и не лягалась.

Любопытно посмотреть, что оставляет в памяти животных причиненная боль, но во имя их же здоровья. Я уже как-то рассказывал, что в Варшавском зоопарке делали болезненную, но спасительную для орла операцию. Орел выжил. Но умер от разрыва сердца, когда год спустя доктор в белом халате проходил мимо клетки.

А вот что рассказывает давний мой друг, ленинградский профессор Леонид Александрович Фирсов. «Шимпанзе по опыту знала: укол — процедура малоприятная. Но, заболев, она сама протягивала руку, чтобы я сделал укол».

Смешную историю рассказали мне в Московском зоопарке. Когда ветеринар, лечивший обезьяну, проходил мимо вольера, шимпанзе поворачивалась и радостно хлопала себя по заду руками.

Ветеринар конфузился, но обезьяна всего лишь искренне и непосредственно благодарила за уколы, после которых она, сильно болевшая, выздоровела.

Фото из архива В. Пескова . 25 декабря 1998 г.

 

Всякая всячина

(Окно в природу)

Как-то, сидя у лампы, я взялся выписывать на листок всякого рода службу животных людям.

Тягловая сила, «поставки» мяса, яиц, шерсти, кож, пуха, перьев, мехов, меда и воска, лекарственных средств, навоза для удобрений. Это все продукты животноводства, промыслов и охоты. И это все у нас на глазах.

Перечислим еще то, что известно не всем или мало известно. Ну, например, интересный факт: европейские поселенцы (пионеры) в Америке, прежде чем строить ферму, освобождали землю от змей. Каким образом? Брали у соседнего фермера свинью, и за несколько дней она прекрасно с делом справлялась, сама от гремучников не страдая.

Есть еще похожие службы?

Сколько угодно. Кошка оберегает нас от мышей, собака — от воров. И много примеров сотрудничества на охоте. Борзые собаки ловят волков и зайцев, норные — лис, кроликов, барсуков.

До сих пор сохранилась охота с ловчими птицами (с орлами, соколами, ястребами, даже с полярными совами) на пернатую дичь, на лис, зайцев, даже волков.

С прирученными гепардами (в Древней Руси их называли пардусами) охотились на антилоп, со слонами охотились в джунглях на тигров, с хорьками — на кроликов, с бакланами — на рыбу.

Можно вспомнить примеры разной другой службы человеку животных. Почтовые голуби еще недавно были распространенным средством надежной связи. С помощью соколов отпугивают птиц от аэродромов. В Московском Кремле ручных соколов иногда выпускают постращать надоедающих и портящих позолоту на храмах ворон. Обезьян в тропиках приучают лазать по пальмам и сбрасывать вниз орехи.

В медицине много сегодня лекарств синтетических, полученных химиками. Но изначальная основа медицины — лекарства животного и растительного происхождения. Все немыслимо перечислить, назовем лишь мед пчелиный и змеиные яды, муравьиную кислоту, пиявок, вытяжку из пантов (молодых мягких рогов) оленей, медвежью желчь. Многие лечения, связанные с животными, известны с древности.

Греки пускали в бассейны скатов и разрядами «живого электричества» исцелялись от некоторых болезней. А на Севере люди давали вылизывать раны собакам. И это была надежная дезинфекция бактерицидной слюной. Пчел и сегодня радикулитчики сажают на поясницу, от той же болезни растираются мазями со змеиными ядами. Пиявки, вытесненные было из практики химическими снадобьями, вновь сейчас применяются.

Древняя медицина, впрочем, оставила множество мифов о чудодейственных исцеляющих средствах, какими они не являются. Так, на Востоке стойко держится вера в целебные свойства всего, что можно взять у убитого тигра, — кожа, кости, внутренности, зубы, когти, даже усы. Несчастьем для носорогов стали рога, будто укрепляющие мужскую силу. Этот миф может стать причиной исчезновенья древнейшего животного на земле.

Яйцо вымершей, жившей на Мадагаскаре птицы эпиорниса. Сколько еды сразу! А скорлупа служила посудой.

В быту человек с древних времен использует части убитых животных. Из турьего рога пили вино, хранимое в бурдюках из бараньих шкур. Части оленьих рогов служили древним копьем, мотыгой, пешней. Перья птиц во всех частях света были украшеньем одежды, из них делались опахала, метелки, ими набивались подушки, перины. Для райских птиц, страусов и белых цапель яркое оперенье едва не стало причиной их полного истребленья — ими украшались шлемы рыцарей и шляпки женщин.

Гусиные перья не так уж давно были главным пишущим инструментом и заготавливались миллионами штук. Иглы дикобразов древние золотили для булавок в прически модниц.

На гребни женщинам шли панцири черепах. Из обломков кораллов делали бусы. Ярких жуков девушки Южной Америки до сих пор, как брошки, укрепляют на платья и в волосах. Волосы колонка идут на кисти художникам.

Хвост зебры был в Африке символом власти местных князьков. Пестрые, не часто встречающиеся, маленькие ракушки служили индейцам тлинкитам (Аляска) деньгами. Высушенные и тщательно размятые морские губки использовались древними в банях, ваннах и туалетах.

Слоновьи бивни стали бедствием для самых крупных сухопутных животных. Из слоновой «кости» делали бильярдные шары, клавиши для роялей и всякого рода дорогие резные поделки. Несмотря на засилье пластмасс, бивни в цене по сей день.

Кое-что в наше время кажется экзотическим и курьезным. В Африке для стягивания краев раны использовали муравьев-портных. Индейцы в Америке, чтобы скрытно двигаться ночью, не теряя друг друга из вида, привязывали к ногам светлячков. На Руси знаменитые красные (червленые) щиты покрывались естественным веществом, добытым из «червецов».

А японцы еще в прошлом веке готовили для военных порошок из сушеных светящихся рачков — незаметного издалека света вполне хватало для чтения донесений и карт. Жесткой шероховатой акульей кожей пользовались так же, как пользуются сейчас наждачной бумагой. А тонкая шлифовка дерева делалась порошком из хвоща (в древнем этом растении — кремний).

И в заключенье — о том, что многих животных люди всегда держали рядом с собой для потехи и удовольствия. В русских домах и трактирах нынешней музыке «из ящиков» предшествовало пение птиц — соловьев, канареек, чижей, варакушек. В деревнях скворечники возле домов стали вешать, вначале не думая о пользе для сада и огорода, а чтобы видеть рядом жизнерадостного певца. Большие ярмарки раньше обязательно посещали люди с ручными медведями.

В Нижегородской области, в городе Сергаче, существовал экзотический промысел. Сюда из разных мест лесной стороны привозили осиротевших маленьких медвежат. Тут зверю продевали в ноздри серьгу (отсюда название городка) и обучали всяким премудростям веселить люд. Диковинных, из дальних земель зверей в Европе показывали за деньги или просто для просвещенья народа водили по улицам. Так постепенно родились цирки и зоопарки.

Вся история рода людского проходила рядом с животными. На минуту представим себе, что нет на земле ласточек, светлячков, жирафов, лягушек, стрекоз, слонов, воробьев, муравьев, лисиц, крокодилов, зайцев, божьих коровок…

Ну что за жизнь была бы без этих милых соседей?

Фото автора. 22 января 1999 г.

 

Лесной сфинкс

(Окно в природу)

Речь сегодня пойдет о рыси. В дикой природе этого зверя я видел всего один раз. На Аляске мы ехали по Кенаю — необычайно живописному полуострову. Глядели чуть поверх леса на синюю череду гор. Вдруг шофер плавно притормозил и торжественным шепотом произнес: «Lynx…» (Рысь). Прямо возле дороги, метрах в двадцати от машины, стоял и спокойно разглядывал нас поджарый, несколько неуклюжий на длинных ногах коричнево-серый зверь. На снегу четко выделялся его силуэт. Рысь… Столь близкая встреча у дороги с охотником грозила бы рыси потерей красивой шубы. Но сейчас она словно бы понимала: опасности нет. Она разглядывала нас без малейшего беспокойства и не бросилась в лес, темневший у нее за спиной, а шагом, неторопливо пересекла дорогу. Длинные ноги рыси напоминали ходули, но движения были неторопливыми, плавными. Зверь даже не оглянулся, без спешки и паники растворился в заснеженном мелколесье.

И много раз я видел этого зверя вблизи в неволе. Но и тут рысь никогда не была суетливой. Даже к лакомой пище подходила она неспешно, брала ее в зубы так, как будто делала тебе одолженье. Часто я видел зверя спокойно сидящим, с устремленным куда-то вдаль взглядом. Выразительные глаза, окаймленные светлым мехом, навостренные уши с черными кисточками волос на концах и бакенбарды делают этого зверя необычайно красивым.

Я даже с улыбкой подумал однажды: носить бакенбарды людей надоумили рыси.

Одна из знакомых мне рысей была настолько покладистой, что позволяла заходить к ней в просторную клетку. Входил я на цыпочках, но опасенья были напрасны. Кошка вела себя так, как будто меня и не было. Ее почему-то интересовал ремень на моей фотографической сумке. Она его нюхала и пробовала на зуб. А я сидел не дыша — любовался переливами дымчато-рыжей шерсти с редкими пятнами, белым мехом подбрюшья, бакенбардами, кисточками на ушах и лапами-снегоступами.

Ноги у рыси мощные. Кажется, при «пошивке» этого зверя больше всего материала природа употребила на ноги. Когтей на лапах не видно. Они у рыси, как у всех кошек, «в рукавичках», и на снегу при круглом следе отпечатка когтей не увидишь. Зато о когтях хорошо знают зайцы — главная добыча рыси.

Величина рыси — средних размеров собака. Но это типичная кошка — ночной образ жизни, терпеливость в засаде, стремительность в нападении. Отличный у рыси слух, и повадки кошачьи — независима, осмотрительна. Так же, как кошки, имеет слабость к валерьянке. («Откапывает и ест корни и потом, одурманенная, забыв обо всем на свете, валяется».)

Коты у рысей перед весной на свадьбах дерутся, громко мяукают и орут, как наши мартовские коты.

Зоны обитания рыси на земле велики: северные леса в Европе, тайга в Азии, север Америки, включая Аляску. Но рысь повсюду немногочисленна, и по мере проникновенья людей на север зверей становится меньше и меньше, ибо почти не бывает случаев, чтобы, встретив рысь, человек не пустил в ход ружье. На человека рысь тоже может напасть, но бывает это исключительно редко — раненая или преследуемая.

На юге у лесной кошки есть родственница — пустынная кошка каракал. Глядя на каракала, сразу обращаешь вниманье на уши. Они большие и тоже с кисточками — чтобы выжить в пустыне, надо особенно хорошо слышать. И в ловкости поджарый, кажется, худенький каракал, пожалуй, рысь превосходит — «подпрыгнув, ловит на лету птиц».

А наша северная соседка предпочитает леса запущенные, непролазные, особое предпочтение отдается местам каменистым. Логово рыси-матери находят нечасто — так искусно оно запрятано. Все же известно: у рыси бывает от одного до четырех котят (чаще — два). Как у волков, самец помогает матери воспитывать детвору. Возмужав, котята вместе с родителями начинают охотиться, постигая науку жизни в лесу. (Родившихся в мае рысят к октябрю уже от взрослых не отличишь.)

Финал охоты.

Рыси — неутомимые ходоки, хорошо плавают, великолепно лазают по деревьям, терпеливы в засадах. «Сутками могут сидеть неподвижно на ветке. Все внизу у них на ладони, их же заметить почти невозможно». Рыси предпочитают держаться насиженных мест, но при скудности дичи им приходится рыскать — ходить, искать пропитанье. В семейных группах тактика у них волчья: идет след в след и охотятся вместе — законом. Так же, как волки, в азарте убивают больше, чем могут съесть, а иногда, сытые, бросают добычу, даже «не пригубив».

В южной тайге, где выбор дичи для умелых этих охотников очень велик (кабарга, косули, молодые лоси, олени, тетерева, глухари, I рябчики и, разумеется, зайцы), рыси не бедствуют. Но в северных зонах, где жизнь бедновата, главное блюдо на столе рыси — зайчатина. Лесная кошка исключительно приспособлена к охоте на этих тоже короткохвостых зверьков — резко преследует бегом и делает большие прыжки, ловко повторяя предсмертные метания жертвы. Один зайчик в сутки — норма для рыси.

Свирепо преследуют рыси лисиц (пищевой конкурент!), но, убив, есть не будут, бросают.

Волки к рыси относятся так же, как она к лисам, — преследуют очень настойчиво, но из-за пищи.

Рысь ищет обычно спасенье на дереве. И если оно высокое — все в порядке, кошка будет с презрением сверху посматривать на волков. Но если деревце низкое, волки из кожи вылезут — будут прыгать, дергать зубами ветки, чтобы вынудить кошку прыгнуть на землю. Прыгнула — тут и конец. Волки очень любят рысятину. И не случайно.

На Аляске, когда я стал рассказывать индейцу-охотнику о встрече с рысью на кенайской дороге, собеседник мой закивал головой: «Да, да, повезло…» Тут же индеец отправился в сени и вернулся с куском замороженного беловатого мяса. Пока мы всласть говорили о том о сем, мясо жарилось на огромной чугунной «аляскинской печке». Продолжая беседу, сели за стол. Я похвалил угощенье, понимая, что это дичина. Но какая? Оказалось… рысятина. Охота на кошку ограничена на Аляске. Индейцам-аборигенам разрешают добыть одну рысь в год на отведенном участке. Но даже самым ловким в мире охотникам это не всегда удается.

Готовясь сесть за эти заметки, я прочел: рысье мясо высоко ценилось когда-то и европейцами. В средние века рысятина подавалась в замках на званых обедах. Удачливые охотники отправляли дорогую дичину знатным вельможам. На Венском конгрессе (1814 год, праздник победы над Наполеоном) во время застолий подавалось жаркое из рыси.

Повадки рыси изучены недостаточно хорошо. «Ночной зверь, днем отсыпается…» Но ведь именно днем рысей только и видели, как ночью увидишь? «Рысь требовательна в еде — к объедкам своим не вернется». Но вот другое свидетельство: «Возвращается! Грызет промерзшее или протухшее мясо». «Предельно осторожна…» Верно. Но, с другой стороны, описано много случаев, когда рыси беспечно выходили к дорогам, заходили в поселки. В Ярославской области лесник мне рассказывал, как с изумленьем увидел однажды рысь на крыше сарая. Врем постоянно подчеркивает: нетерпима к кошкам, разрывает немедленно. Но я на зообазе в Петушках Владимирской области лет двадцать назад сделал снимок: все местные кошки были в гостях у рыси, сидевшей в клетке, а четыре мурки лежали на мягком боку у рыси, как на матрасе.

Родственники, между прочим!

«Загадочный зверь», — сказал юконский индеец. С этим соглашаются все, кто хоть сколько-нибудь наблюдал за лесной кошкой.

Но в упомянутых противоречиях можно и разобраться. Да, предпочитает свежую пищу, когда ее много — бросает несъеденное. Но, как говорится, не всегда коту масленица. Бывают у рыси и голодные дни — возвращается и к объедкам. Предельная осторожность и вроде бы лопоухость — забраться на крышу сарая… Но особого противоречия тут нет. Рысь — ярко выраженная дикарка, не очень-то человека боящаяся. Врожденная осторожность сочетается в ней с особенной любознательностью, свойственной многим животным. И, наконец, — кошки… Вот тут не знаю, что и сказать. Снимок передо мной. Возможно, от невольничьей скуки лесная кошка проявила гостеприимство к явной родне. А возможно — особый характер.

Животные ведь, как и люди, имеют характеры заметно разнящиеся. Красота, выразительный облик рыси… Многие годы в фильмах о животных рысь была обязательным персонажем.

В одном фильме, помню, снимали взрослого зверя. Режиссер (кажется, Бабаян) называл рысь эту гением — «Почти как человек понимает, что от нее хочешь». Но однажды «гениальная» рысь, забыв о съемках, пошла, пошла… и скрылась в лесу. Ждали: вернется. Нет, не вернулась. Судьба? Скорее всего, «актриса» погибла. Не приспособленные с детства к жизни в дикой природе хищники погибают. Но съемки были продолжены. На эти случаи киношники держат зверя-дублера. Но у дублера, хотя и был он братишкой ушедшей рыси, таланта актерского не было. «То, что прежде делали за день, сейчас делаем две недели», — горевал режиссер.

Характеры! Они разнятся у всех животных, но у рысей разнятся, возможно, немного больше. Отсюда — «сфинкс», загадочный зверь.

  Фото В. Пескова и из архива автора .  5 февраля 1999 г.

 

Белый скиталец

(Окно в природу)

Говоря строго, он не совсем белый, он кремовый, желтоватый, иногда почти соломенного цвета. Но бывают моменты в начале зимы, когда он действительно белый, и его непросто различить среди льдов. Белый медведь — самый крупный и самый сильный из всех хищников земли. И обитает он в особых условиях, что называется, на пределе жизни. Его можно встретить на побережье Ледовитого океана, на покрытых льдами пространствах вплоть до Северного полюса и в открытой воде.

Именно плывущим я увидел медведя, когда во время ледовой разведки близ острова Врангеля челноком мы летали на высоте шестидесяти метров. Шум самолета его не смутил. Он не нырнул (хотя мог бы), не повернул в сторону.

По прямой линии плыл он строго на северо-запад, уверенный, что где-то за горизонтом наткнется на ледовую твердь.

Белый медведь — близкая родня бурому. Несомненно, у них общий предок. В зоопарках, скрещиваясь, медведи дают гибриды, способные к размножению. Но внешне медведи не очень похожи. Белый по сравнению с коренастым, как бы не имеющем шеи увальнем — бурым медведем имеет тело прогонистое, гибкое. Это особенно хорошо видно, когда нырнувший медведь под водой проделывает сложные пируэты, характерные больше для выдры, чем для огромного зверя.

Полярный медведь исключительно приспособлен для жизни во льдах. Мех с плотным подшерстком и толстый слой жира сберегают медведя от холодов. Ступни у зверя покрыты волосом, что не дает им примерзнуть ко льду. Специализировано питание этого зверя. Главная его добыча — тюлени. Неспешно двигаясь во льдах, он все время осматривается: не мелькнет ли темное пятнышко? К лежащим на льду тюленям медведь искусно подкрадывается. Легче всего это делать ему в торосистых льдах. Но и по открытому молодому льду медведь приближается на верный бросок — скользит, буквально распластавшись на животе и отталкиваясь задними лапами. Утверждают: для маскировки передней лапой он прикрывает черный свой нос. К тюленям может приблизиться и по воде, толкая перед собой для маскировки льдину или погрузившись в воду так, что виден лишь нос.

Люди рядом, а зверь невозмутимо спокоен.

Есть в Ледовитом океане так называемое «кольцо жизни» — широкая полоса открытой воды, повторяющая изгибы подводного арктического хребта. Тут много рыбы, а это корм для тюленей. Тут летом найдет пищу и белый медведь.

Но во льдах всюду есть трещины, и медведи бродят по всему океану, не исключая района полюса, и, полагают, за жизнь (ее срок двадцать-двадцать пять лет) медведь не один раз бывает у берегов Канады и у наших северных побережий.

У кромки суши медведи подбирают все, что выбросит океан. Везенье особое для зверей — наткнуться на тушу мертвого кита. Тут на пир собираются они во множестве. Несколько лет назад у поселка Биллингс около тридцати медведей, сожрав кита, пожаловали к людям, заставив забаррикадироваться их в домах.

Голодные звери едят что попало. В желудках убитых медведей находили веревки, резину, тряпки. В Канаде, на юге Гудзонова залива, в местечке Черчилл медведи облюбовали свалку и ежегодно к ней собираются, как на ярмарку. Их не страшит огонь сжигаемых отбросов. Закопченные, с опаленным мехом, они возятся в мусоре и так же, как в Биллингсе, пугают жителей Черчилла. Зоологи в специальных ловушках на самолетах увозят медведей далеко в океан, но каждый год они собираются снова.

Любопытно, что на огромных ледовых пространствах у медведя есть добровольные спутники, скрашивающие его одиночество, — песцы и чайки. Им достается кое-что со стола «лидера», и они вверяют ему судьбу, по мере сил помогая искать добычу.

К осени звери стремятся приблизиться к суше и иногда заходят на нее далеко (пересекают, например, полуостров Камчатку).

На суше медведь ест мышей, птичьи яйца, ягоды, веточки ивы, траву и все, что попадает под руку. Но на суше морской бродяга чувствует себя не очень уверенно и спешит поскорее (медведи великолепные навигаторы!) на свой любимый, покрывающий океан лед. Ко льдам медведям приходится иногда плыть. Мех и жир делают тело зверя непотопляемым, и он десятки километров может двигаться по воде с такой же легкостью и с такой же скоростью (четыре-пять километров), с какими двигался бы по льдам.

На суше медведи ложатся на зиму в берлоги. Беременные самки ложатся обязательно. Самцы же — по обстоятельствам. Голодно, холодно — лягут. А если терпимо, то бродят во льдах и зиму, лишь в пургу и при сильном морозе могут свернуться калачиком и дают снегу засыпать себя. Так в полусне коротают они особо суровое время.

У медведиц для берлог на суше есть излюбленные места. Два из них хорошо известны зоологам — Земля Франца-Иосифа и остров Врангеля. Тут ежегодно десятки белых медведиц лежат в снегу не менее пяти месяцев, и в это время в снежном убежище, обмятом боками матери, появляются крошечные, беспомощные медвежата. В марте — апреле медведица, предварительно оглядевшись, выведет их на прогулку, а дней через пять прямым путем семейство идет знакомиться с кромкой ледового океана, по которому подрастающим малышам предстоят пожизненные странствия.

Медвежат обычно бывает два, изредка — три, очень редко — четыре. Два с лишним месяца медведица кормит их молоком и постепенно начинает приучать к мясной пище. Как ни странно, главная опасность для медвежат в это время — папаши-самцы. Каннибализм — родовая черта медведей, и медведице-матери надо быть постоянно настороже.

Жизнь медведя во льдах однообразна и монотонна. Зверь этот — вечный скиталец, озабоченный поиском пропитанья. Он специализирован для жизни в ледовой пустыне и психически организован более «прямолинейно», чем бурый его собрат. Он молчалив, несуетен, бегает редко (это ему и не нужно), но великолепно лазает по льдам и снежным откосам, с высоты нескольких метров может прыгнуть не только в воду, но и на лед. Ныряя, он способен пробыть без воздуха две минуты и успевает за это время загрести лапами водоросли и положить на зубок все, что под руку попадет. Он исключительно неприхотлив, в том числе и в неволе. Любопытен, осмотрителен. Наткнувшись на лежку моржей, он, зная силу бивней этих зверей, на рожон не полезет — зайдет с наветренной стороны, своим запахом посеет панику, а когда моржи, подминая молодняк, ринутся к воде, спокойно подберет належке мертвых и изувеченных. Сила у зверя огромная — полутонную тушу моржа он втаскивает в зубах на взгорок.

Общества себе подобных медведь не ищет. Но известны случаи, когда одновозрастные медведи путешествуют парой — вместе охотятся, отдыхают, иногда затевают состязания в силе. Однако в брачную пору в присутствии самки вчерашние друзья могут стать и врагами. Обычно медведь молчалив, но брачные встречи у этих зверей сопровождаются ревом и драками. Победитель в состязании партнеров с самкой проводит полторы-две недели, спариваясь десять — двенадцать раз в сутки.

Пространства Севера велики. Все же у побережий медведи и люди с давних времен знают друг друга. Русские поморы называли медведя «ушкуи». (Не потому ли лихих молодцов в Великом Новгороде называли ушкуйниками — охотниками на белых медведей?) Люди северных побережий издревле охотились на медведей из-за мяса и шкур, поражая сильного зверя стрелой из лука. Бурый медведь такую охоту не допустил бы, а белый не очень опасен, миролюбив. Так считают аборигены Севера. Эти свойства характера делают зверя легкой добычей людей.

На Аляске я видел охотника возле шкуры медведя, натянутой на огромную раму. Старик Роджер Анингаю скребком удалял с нее жир и с удовольствием рассказал мне, как он увидел медведя в бинокль, как крался во льдах, как стрелял из винтовки с оптическим прицелом.

Все было просто и безопасно, не то что охота с луком.

Той весной три медведя нашли свой конец близ поселка Гэмбел. Три огромные шкуры, как паруса, шевелились на рамах-растяжках. Легко было представить владельцев этих одежд живыми. Красавцы! Властелины льдов и пространств! Теперь шкуры их за хорошие деньги продадут заезжим туристам. А эскимосы будут опять ощупывать биноклями льды — не мелькнет ли белой тенью медведь?

Полярный зверь занесен в Красную книгу исчезающих животных. На сегодня число их как будто несколько возросло. По приблизительным подсчетам, в Арктике сейчас обитают двенадцать — пятнадцать тысяч медведей.

Фото из архива В. Пескова . 5 марта 1999 г.

 

Ритуал

(Окно в природу)

Немецкие генералы, вспоминая воину, рассказывали, что они накануне вторжения в нашу страну внимательно наблюдали через границу за Брестской крепостью и не заметили признаков беспокойства у завтрашних своих противников. «Под звуки оркестра проводился развод караула». Подчеркнем эту важную для нас строку — развод караула под звуки оркестра.

Зачем нужен этот бывший тогда обычным воинский ритуал? Прежде чем ответить, скажем: сейчас оркестры при разведении караула вряд ли играют. Но соблюдается тем не менее торжественная приподнятость момента, соблюдаются некоторые ритуальные формы развода. Все объясняется просто. Заступающий на пост должен эмоционально почувствовать важность, серьезность часов в карауле. Ритуал как бы отделяет суету прошедшего дня от всего предстоящего.

Разводя караул, нельзя крикнуть: «Иванов, ты станешь тут, а ты, Петров, — тут. В двенадцать — смена!» При подобной небрежности чувство ответственности не возникает. Вот зачем играли оркестры и звучит торжественный голос при разводах караульной команды.

Брачный ритуал альбатросов.

Можно привести другие примеры важности ритуала. Родился ребенок, его крестят, дают имя — обозначается начало жизненного пути человека. Пришло время человеку жениться (выходить замуж) — опять ритуал, уже более торжественный и публичный — венчание, свадьба. Это тоже некий «оркестр», дающий возможность двум людям, начинающим совместную жизнь, осознать, запомнить ответственность предстоящего.

Пример ритуала более частого, бытового — обычай присесть перед дальней дорогой. Он тоже исполнен смысла — осознай: с этой минуты начинается нечто новое, будь собран, внимателен. Кроме того, сборы в дорогу — это всегда суматоха. «Минута сидения» помогает прийти в себя, вспомнить в последний момент о чем-то, в суматохе забытом.

Обращаясь к природе, мы и тут видим множество ритуалов, помогающих регламентировать отношения между животными, оберегающих течение жизни от ошибок и сбоев.

Лет пятнадцать назад я гостил в пушкинском сельце Михайловском. Сюда, как в более спокойное место, переселилась откуда-то колония серых цапель, и я два дня просидел в зарослях, наблюдая своеобразную жизнь сообщества, у которого в гнездах как раз появились птенцы.

У цапель птенцов воспитывают оба родителя. Один улетает за кормом, другой стережет гнездо.

Не бывает минуты, чтобы птенцы оказались бы беспризорными. И чтобы этого не случилось нечаянно, каждая пара цапель соблюдает одинаковый ритуал. Вернувшегося с кормом партнера цапля встречала приветственным криком, и лишь после того, как в ответ раздавался ответный крик, а прилетевший садился к гнезду, прежний сторож улетал на охоту. Этот порядок был хорошо заметным и походил на обмен сигналами часовых: «Пост сдал!», «Пост принял!»

А недавно, читая о жизни белых цапель, я без удивления обнаружил: эти в соблюдении правил охраны гнезда пошли еще дальше. Готовая улететь птица протягивает партнеру веточку и лишь тогда улетает, когда видит, что веточка по всем правилам принята. Важность момента фиксируется предельно четко.

Важную роль ритуалы играют в брачных отношениях у животных. Не всегда дело решают драки самцов. Многое самке может сказать яркое, красочное оперение ухажеров. И дело не только в том, что у животных есть, как считают, некое «предэстетическое чувство».

Избыток жизненных сил посредством гормонального механизма расцвечивает некоторых самцов всеми цветами радуги. Демонстрация этих нарядов — верное средство обратить к себе чье-то чувство на ярмарке женихов.

Пингвин в отличие от ярко окрашенных рыб, фазанов, радужных райских птиц и отливающих синевой краснобровых тетеревов всегда во фраке с белой манишкой. Но поза! Подняв клюв кверху, пингвин как бы выставляет себя напоказ: глядите, какой я стройный, какие у меня крылья для плавания, какой я упитанный. Этого бывает довольно, чтобы состоялась помолвка.

Драк между самцами у пингвинов я не наблюдал. Но есть у пингвинов ад ел и ритуал — демонстрация преданности избраннице. Каждый пингвин старается принести к месту, где села на яйца его подруга, камешек. В Антарктиде камешки — дефицит. Подношение ценится.

Не важно, что в момент охоты пингвина за камешком его собственное гнездо тоже подвергается невинному грабежу. Важно, что соблюдается ритуал: «Мы выбрали это место, мы тут остаемся, мы будем заботиться о птенцах!» Вот что значит суета с камешками.

Иногда ритуал служит как бы проверкой способностей папы в воспитании птенцов. Самочка, прикидываясь птенцом, выпрашивает еду. И ухажер тут как тут с подношением. Зимородок приносит рыбку, другие птицы — гусеницу или муху.

В дикой природе все живет в постоянном напряжении, и очень важно, чтобы партнер по выведению потомства был ловок, здоров, вынослив. Без этих качеств наследство выйдет худое, да и вырастить его будет трудно. Жизнеспособность животных выявляется в брачных турнирах. Но право на продолжение рода утверждается не только дракой, но и песней, и ритуальными танцами, в которых отличаются, например, журавли. Это не только избыток весной нахлынувших чувств, но и демонстрация жизнеспособностей птицы.

Природа заботится и о том, чтобы не было спаривания между близкородственными животными. Изредка это может случаться, но чтобы сбои такого рода не стали частыми и обычными, чтобы не рухнули миллионами лет накопленные наследственные программы поведения, каждый вид имеет какой-то опознавательный знак — характерный облик, характерную метку на перьях или на шерсти, характерную песню. Но часто лишь тонкости поведенья не допускают ошибочных связей. Водяной козел в Африке, приближаясь к самке, задирает голову — демонстрирует белое пятно на горле. Газели Томпсона и Гранта (Африка) часто пасутся рядом и так похожи, что отличить их можно только по росту. Однако бес никого тут не путает. Самец газели Томпсона приближается к самке с высоко задранной головой и рогами, как бы положенными на спину.

Жених же газели Гранта идет на свиданье, держа рога свечками вверх. Этого и довольно, чтобы не было заблуждений.

Но у некоторых животных ритуал «признанья своих» сложен и походит на встречу двух агентов-разведчиков, проявляющих предельную осторожность. Для примера всегда приводят ритуал, предшествующий спариванию у странствующих альбатросов. «В этом процессе используются зрительные и слуховые стимулы.

Церемония начинается с вытягивания шеи и щелканья клювом. Затем птицы в горделивых позах кланяются, вытягивают шеи и пощипывают друг друга. Затем самец кружит вокруг самки с распущенными крыльями, а она поворачивается на месте, все время на него глядя…

Если в этом небыстром процессе кем-то какая-то деталь ритуала упущена, брачный союз альбатросов не состоится. И дело, видимо, не только в «идентификации», в узнавании представителя своего вида, но и в чем-то более сложном, закодированном в ритуале.

Так же, как у людей, ритуалы регулируют сложные отношения в социальных группах животных. Тут действует иерархия, где «нижний подчиняется верхнему», и чтобы эта система рангов работала без больших напряжений, существует множество ритуалов, все хорошо регулирующих. Например, в стае хищников есть верховная особь «альфа». Оскаленные зубы «альфы» требуют признания верховенства, и тот тут же следует. Более слабый валится на бок и подставляет более сильному самое уязвимое место — шею. Этот ритуал, длящийся три-четыре секунды, гасит любую агрессию.

Младшее поколение в социальных группах животных выражает почтение старшим облизыванием их морды. Подобные знаки внимания принимаются как должное. Когда ваша собака дотягивается лизнуть вас в щеку или облизать хотя бы руки — это и есть ритуал признания, подчинения, готовности служить.

Подобное можно увидеть не только у крупных животных, но также и у общественных насекомых, где тоже есть иерархия и, значит, есть знаки признания «нижними» «верхних». У некоторых ос при встрече двух самок одна обязана отрыгнуть более «высокопоставленной» своей подруге толику пищи. Это ритуал подчинения и господства.

Ген подобного поведения с изначальных времен, несомненно, несут в себе также и люди. Раболепство некоторых человеческих особей часто видишь невооруженным глазом. Одни люди стыдятся этого, «выдавливая из себя раба по капле», другим хоть бы что, уподобляются курам, где иерархические ритуалы особенно хорошо видны. Есть одна курица, которую никто не клюет, есть вторая, которую клюет первая, а она клюет всех остальных, кроме первой, и так далее вниз по лестнице. А в самом низу есть безответная бедолага, которая никого клюнуть не может, а ее клюют все. Море людских отношений регулируют законы, мораль, этика, но много еще в человеке всего, идущего от древней природы его.

  Фото автора . 11 июня 1999 г.

 

Невелик, но опасен

(Окно в природу)

В жаркое лето мир насекомых, клещей, пауков активизируется — быстро плодится, стремится расширить места обитанья, повсюду о себе заявляет. Нашествие ос, божьих коровок и муравьев — явление безобидное. А есть нашествия, вызывающие тревогу. Нынешним летом на юго-востоке России после долгого перерыва появились полчища саранчи. В Ростовской области вспыхнула опасная эпидемия болезни, в распространении которой подозревают клещей.

В Сибири наблюдались вспышки клещевого энцефалита (воспаления у людей головного мозга).

Клещи, даже обычные, не переносящие болезни, хороших эмоций не вызывают. Эти паразиты, вцепившись в теплокровное существо — будь то мышь, птица, собака, олень, человек, — буквально раздуваются от его крови. Все знают: от клеща трудно освободиться. Некоторые животные, изгибаясь, скусывают мучителей, но не всегда их достанешь. Жертву они покидают, когда, что называется, до отвала напьются крови. Некоторые из клещей раздуваются до размеров голубиного яйца.

Потеря крови, однако, не главная беда, приносимая кровососами. Некоторые клещи разносят опаснейшие болезни, в том числе открытую в 30-х годах и названную клещевым энцефалитом.

В 1958 году в поездке по туркменским полупустыням я встретил противочумную экспедицию и задержался в полевом ее лагере. Экспедицией руководил замечательный человек — Евгений Николаевич Павловский, генерал, академик, всемирно известный ученый-паразитолог. Это был уже седой, высокого роста человек, одетый в солдатскую гимнастерку, неприхотливый в полевой жизни и простой, несмотря на известность и многочисленные награды.

У вечернего костра говорили о многом и дошли наконец до энцефалита, о котором я слышал, но совершенно не знал, что это такое.

И Евгений Николаевич рассказал.

В середине 30-х годов из Сибири стали приходить тревожные вести. Геологи, топографы, геодезисты, строители новых городов и поселков повально заболевали таинственной хворью, приводившей к параличу, потере памяти, равновесия и часто — к смерти. Случалось, в тайге погибали целые отряды исследователей. Вертолетов и радиостанций в то время не было, вести с места работ приходили, когда таинственная болезнь свалила с ног весь отряд.

В 1937 году на Дальний Восток была срочно отправлена экспедиция ученых, перед которой стоял серьезный вопрос: выявить причину заболевания и найти способ лечения. Руководил экспедицией Евгений Николаевич Павловский.

Выяснилось: местным жителям болезнь была известна под названием «таежная хворь», но сильно от нее они не страдали, и жестоких последствий не наблюдалось. Опытные паразитологи догадывались, что местное население получало естественную прививку против болезни и становилось к ней маловосприимчивым, тогда как пришлых в таежные дебри болезнь буквально валила с ног, делала инвалидами. Ясно было: болезнь распространялась кровососущими организмами, но в тайге их десятки. Кто конкретно виновен? С риском для жизни (несколько ученых экспедиции, заболев, умерли) после кропотливых исследований распространитель болезни был выявлен. Им оказался клещ (три вида клещей), названный энцефалитным. Это он переносит вирусы страшной болезни.

И сами клещи, и мельчайшие представители живой материи вирусы — существа древнейшие.

Клещ собственной персоной.

Вирусы люди сумели обнаружить и разглядеть лишь в этом столетии, клещи же были известны давно. Аристотель полагал, что «клещи зарождаются из ползучего пырея». Сегодня мы знаем: как все животные, клещи развиваются из яичек, отложенных самкой. Но для этого ей непременно надо напиться чьей-нибудь крови. Есть клещи «стационарные», живущие в птичьих гнездах, в норах мелких животных. Но немало кровососов и странствующих. Причем сами они пассивны — на большие расстояния передвигаться не могут, но в качестве «пассажиров» на чьем-нибудь теле расселяются хорошо.

Жертву свою — мелких и крупных животных, а также людей — клещи поджидают в лесу, на вырубках, у звериных троп и таежных дорожек.

Малейшего прикосновенья достаточно, чтобы клещ, сидящий на конце ветки куста или сухой траве, вцепился во что-нибудь движущееся. Путешествуя, он непрерывно дня три пьет кровь и потом отваливается. Вирус болезни передается яичкам самки, и новорожденный клещ несет ее дальше, заражая всех, чьей крови отведал.

Зимуют кровососы в лесной ветоши и в трещинах почвы. И как только сходят снега, они, голодные, ищут жертву. «Пройдешь по таежной тропе километра два-три и находишь на себе сотню, а то и больше клещей», — рассказывал Евгений Николаевич. Середина весны — наиболее опасное время зараженья энцефалитом.

Но весь ли пояс южной части тайги опасен?

Оказалось, нет. Болезнь, как установил в своих работах Павловский, носит очаговый характер. Но при этом выяснилось: география очагов — не только Сибирь, но и вся южная кромка таежных лесов от Прибалтики до Тихого океана. (Острая вспышка энцефалита в 1951 году наблюдалась в Словакии. И время от времени в европейской части наших лесов кто-нибудь заболевает энцефалитом.)

Сегодня болезнь изучена. Но из-за вирусного ее происхождения с трудом поддается лечению. Главное — профилактика. Родина клещевого энцефалита — Сибирь. Именно там больше всего очагов болезнетворного вируса. Поэтому, собираясь в тайгу, месяца за два надо сделать прививку против болезни. Она не гарантирует от заболевания, но предупреждает драматические последствия.

Заразиться энцефалитом можно двумя путями: через молоко, в котором, как и в крови, концентрируются болезнетворные вирусы, и от укуса клещей. Профилактика: молоко кипятить!

Что касается клещей, то практика жизни научила кропотливой, но, увы, необходимой борьбе с кровососами. В тайге надо носить одежду, предупреждающую проникновение клещей к телу (всем известные куртки-«энцефалитки»). Но этого мало. Необходимо раз, а то и два раза в день, раздевшись, осматривать тело и все детали одежды — нет ли на них клещей. Так мы с друзьями поступали, навещая староверов Лыковых по весне.

Важно заметить, Лыковы, прожившие всю жизнь в тайге, не имеют о болезни понятия, хотя, конечно, клещи их кусали несчетно раз — в месте, где они обитали (юг Красноярского края), как раз находится очаг энцефалита.

Дикие животные тайги, имея в крови вирус болезни, от него не страдают. За долгую эволюцию адаптировались, как адаптировались дикие африканские животные к болезни, переносимой мухой цеце.

При широком взгляде на жизнь можно предположить, что вирус энцефалита играет, как пишут, «роль сторожевого пса» — своих соседей в сложившихся хитросплетениях жизни он лишь тревожит, но несет смерть всему пришлому. И можно еще раз сказать: у природы нет пасынков, все у нее — любимые чада. Клещи и вирусы тоже.

Фото из архива В. Пескова. 23 июля 1999 г.

 

Водой не разлить

(Окно в природу)

Рассмотрим сначала снимок. Почти человеческая картина. Слоненок-подросток отлучился из стада и вернулся с приятелем… с бегемотом.

Смущен слоненок. Скромно потупившись, стоит (сидит?) молодой бегемот. И взволнованно распустило уши семейство слонов. «Это же надо — бегемота привел!» — как бы выговаривает мамаша. А виновникам ситуации хоть бы что. «Дружим. И вот привел…»

Есть у меня и другие не менее интересные снимки. Зебра дружески задирает молодого слона — дергает его за хвост. Слон, тоже играясь, бьет хоботом зебру по боку, а зебра — снова за хвост.

В природе животные, не связанные жесткой линией хищник — жертва и между которыми нет конкуренции за территорию и еду, мирно соседствуют и даже, случается, привязываются друг к другу: водой не разлить. Речь не идет о явлении симбиоза, когда два вида животных извлекают из сожительства взаимные выгоды, речь об истинной дружбе, в которой два существа обретают общую радость общенья. В дикой природе увидеть это непросто, и снимок, который мы внимательно рассмотрели, — большая удача фотографа из Германии. Куда чаще мы встречаем проявления межвидовой дружбы в условиях несвободы, когда обстоятельства заставляют сближаться с кем-то оказавшимся рядом. И тут закон «гусь свинье не товарищ» не всегда действует.

Рассмотрим еще одну фотографию. Поросята выглядят обожателями молодой кошки. Чем-то она им понравилась, всем понравилась. И кошка это хорошо чувствует, не убегает. Такое часто происходит с молодняком, помещенным людьми в небольшое жизненное пространство. Малыши исследуют мир. Их симпатии проявляются самым неожиданным образом.

В Московском зоопарке когда-то была площадка молодняка, и на ней резвились в одной компании медвежонок, лисята, волчонок, кабанчик и поросенок. Есть фотография, сделанная в другом зоопарке: медвежонок лезет за рыбой в подклювный мешок пеликана. А птица терпит бесцеремонность — дружба!

Радость хоть какого-нибудь общения в неволе и взрослых животных заставляет не только терпеть друг друга в одном вольере, но и страдать, если соседа вдруг отселили. В Московском зоопарке многие годы в одной клетке нежно привязанными друг к другу жили лев и кобелек Тобик, а в Калининградском зоопарке я снимал рядышком петуха и лису.

В доме и во дворе часто можно увидеть проявления столь же неожиданной дружбы. Собака и кошка — антагонисты, вражда их вошла в поговорку. Но сколько случаев нежной привязанности этих животных друг к другу! На снимках из моей папки кошки безмятежно спят на спинах собак, либо трутся о ногу пса, или же дружно играют.

В одном письме мне сообщают: «Наша кошка носит собаке мышей. Трезор от подарков воротит морду, но кошка все равно носит — знак дружбы!».

Иногда кошки живут взаперти «на этажах» и постепенно утрачивают инстинкты охотников. Но жажда общенья и любопытство у них остаются, и кошки начинают мирно существовать с мышами. На одном из снимков в моем собрании нахальная мышь пьет молоко из блюдечка кошки, а та с любопытством наблюдает за гостьей из норки.

У собак и кошек привязанность иногда бывает так глубока, что, лишившись друг друга (чаще всего это бывает с собаками), животные сильно страдают и от этого могут даже погибнуть. О таком случае рассказывает москвич В. Соловьев: «В необыкновенной дружбе у нас жили кот и собака породы колли. Однажды кота серьезно обидели, и он с месяц на людей дулся, общаясь дружески только с собакой. Потом я нечаянно опрокинул стакан горячего чая на Кешу, с которым мы помирились. Несколько дней кот мучился от ожога, тщательно меня избегая.

А однажды шмыгнул в открытую дверь и исчез. Ну, исчез и исчез — погоревали, даже поплакали и начали забывать. Но не забыла друга своего Эста. Однажды на прогулке она рванулась к мусорному ящику — увидела Кешу. Невозможно без волнения вспоминать, с какой нежностью собака и кот друг друга облизывали. Я попытался Кешу поймать, но он исчез, как только я сделал шаг.

После этого поведенье собаки переменилось. Всегда энергичная, подвижная и отзывчивая на ласку, она стала вялой и как бы не видела нас. Уютное свое место в комнате Эста покинула и не двигаясь лежала около входной двери. Отказывалась от еды. И однажды утром мы нашли ее мертвой…»

Расскажу в заключение случай особенный.

В Болгарии, в местечке Лонгос близ Варны, егерь на острове подкараулил волчицу. Среди осиротевших волчат в логове оказался малыш кабанчик. Добычу егерь принес домой, и двух особо привязанных друг к другу волчонка и кабаненка оставили жить. Они стали ручными — свободно ходили во дворе и, конечно, пожелали однажды узнать: а что там за жизнь за оградой?

Первым в виноградник сходил кабанчик, за ним и более осторожный волчонок. Вдвоем приятели стали путешествовать по округе, а ночевать возвращались во двор. Но однажды они не вернулись. И стали приходить вести: волчонка и кабана видели в чаще недальнего леса. А через некоторое время сам егерь наткнулся на беглецов — собаки подняли их из общего логова. Конечно, у охотника не поднялась рука выстрелить… Что ожидало на воле двух этих зверей? Благополучной судьба их могла быть только до встречи с волками. Для вольных хищников этот странный союз непонятен, причем погибнуть от зубов стаи могли и кабанчик, и странный сородич волков, потерявший навыки волчьей жизни.

Вот такие пути у дружбы.

Не ждали…

Где там моя рыбка?

Обожатели.

  Фото из архива  В. Пескова . 30 июля 1999 г.

 

Они еще держатся

(Окно в природу)

Они держатся, то есть не исчезли с лица земли, только потому, что в последний момент люди предприняли энергичные, часто очень дорогие усилия, чтобы их спасти. Недавно мы рассказывали о судьбе американских белых журавлей, на которых уже поставили крест, но неожиданно в 1938 году обнаружили четырнадцать птиц.

Вся Америка, не жалея ни средств, ни усилий, довела число журавлей почти до трех сотен. Это большая символическая победа, классический случай и опыт «не дать свече угаснуть на ветру жизни». И вот еще несколько таких случаев.

Доживал на западе США калифорнийский кондор. Птица древняя. Эволюция, по-видимому, предписала кондору близкий конец. А тут еще золотая калифорнийская лихорадка прошлого века. Птиц стреляли потому, что трубочки маховых перьев кондора вмещали определенное количество золотого песка — не надо было ни мерить, ни взвешивать. Да и просто стрельнуть по мрачноватому падальщику было приятно. К началу этого века число кондоров снизилось до двухсот. Свеча догорала — кондоры поздно становятся половозрелыми и выводят раз в два-три года одного птенца.

Как помочь птице? Попытки метить их кольцеванием кончились неудачей — один из птенцов от разрыва сердца умер в гнезде.

К 1982 году число птиц приблизилось к роковой черте — их насчитали всего двадцать две. Решено было кондоров отловить и попытаться стимулировать размножение их в неволе, благо технология эта была уже отработана на других птицах. В природе оставили только трех, но 19 апреля 1987 года их тоже поймали. (Все оказались самцами — ожиданье приплода было бы тщетным.)

Между тем в вольерах кондоры начали размножаться. Я добыл снимок первенца, рожденного и выращенного в неволе. Вот он перед вами — неуклюжий, хохлатый старожил планеты Земля. Одиноким был он недолго. В неволе кондоров побуждали класть в гнезда больше яиц, чем в природе, и в инкубаторе выводили птенцов.

Пять лет в дикой природе кондоры не летали — не было ни одного! В 1992 году выпустили из питомника первых птиц. К 1998 году на свободе их стало уже полсотни. Они пока еще не гнездятся. Орнитологи объясняют это поздним их созреванием. К 2001 году численность кондоров предполагают довести до сотни и дать им возможность «самим возрождаться».

Территория, где они держатся, тщательно охраняется — ни самолетов, ни строительства, ни туристов. Время покажет, насколько успешными окажутся благоприятные усилия энтузиастов охраны природы.

Еще история. Тоже американская. История со счастливым концом.

В 60-х годах было замечено: повсюду исчезает сокол сапсан. Совсем исчез он в восточных штатах, но и в западных насчитали чуть более сотни пар. В отличие от древних кондоров это был молодой процветающий вид животных, почти мгновенно «залетевший» на самые тревожные страницы Красной книги. В чем дело?

Исследования показали: соколы (так же как белоголовые орланы — эмблема США) не приносили потомства — истонченная скорлупа яиц разрушалась под птицей-наседкой. Подозрение пало на ДДТ — химикат, повсюду применявшийся в сельском хозяйстве. Но виновность зловредного порошка надо было еще доказать. В 1972 году, путешествуя по Соединенным Штатам, мы посетили исследовательский центр в Патуксенте под Вашингтоном, где на множестве птиц проверяли действие ДДТ.

И было доказано: виновен! Химикат нарушал в организме пернатых кальциевый обмен, яйца от этого были хрупкими, с тонкою скорлупой.

Сокол сапсан.

ДДТ в 1973 году в США запретили. Но как возродить птиц? К проблеме подошли с размахом и основательностью. Был создан фонд с практически неограниченным финансированием.

В штате Айдахо был спешно построен питомник. Методика восстановления соколов стала классической и характерной для ситуации, когда человек, разрушив природу, потом по крохам пытается восстановить утерянное.

Зимой 1986 года в штате Колорадо я встретил орнитолога — активного участника программы спасения соколов. С помощниками-студентами Джерри Крейг находил в Скалистых горах редкие гнезда сапсанов и, забрав из них хрупкие яйца, оставлял в утешение птицам три-четыре яйца из пластмассы, очень похожих на настоящие. И сапсаны продолжали на них сидеть. Тем временем Джерри и студенты-зоологи со всеми предосторожностями самолетом отправляли «живые» яйца в инкубатор в Айдахо (сюда яйца сапсанов доставляли из многих районов Америки). Вылупившихся пуховичков кормили с пинцета или отдавали на попечение взрослым птицам, живущим в неволе. Через тридцать пять дней возмужавших птенцов, опять же скорым путем, отправляли к родительским гнездам. «Самки по-прежнему плотно сидели на пластмассовых яйцах, приходилось буквально их сталкивать и подсовывать им под крылья птенцов. В этот день мы их не кормили, и они начинали просить еду. Родители, не заметив превращения яиц в почти уже взрослых птенцов, принимались прилежно кормить потомство. Через неделю уже готовые к самостоятельной жизни птицы покидали гнездо и охотились самостоятельно.

Мы, конечно, их кольцевали и таким образом знаем, как скоро и какими путями добираются они в Мексику на зимовку».

Джерри с помощниками выпустил в природу пятьсот соколов. Всего за время двадцатипятилетнего существования питомника выпущено более пяти тысяч птиц. И поскольку среда обитания их оздоровилась, сапсаны гнездятся сейчас снова по всей территории США, в том числе в городах на небоскребах, питаясь скворцами и голубями. В 1998 году в стране насчитали 1650 гнездящихся пар. Это позволило вычеркнуть сапсана из Красной книги США.

Признано: вид вне опасности. Великолепный пример ответственного, грамотного подхода к проблеме: взялись — сделали.

Во всех случаях, когда среда обитания животных не разрушена, а численность зверей или птиц катастрофически снижена перепромыслом или же браконьерством, уберечь или спасти животных относительно просто, достаточно лишь наладить надежную их охрану. Так в Советском Союзе были спасены соболь, сайгаки, бобры, лоси в европейской части России.

Куда сложнее «не дать угаснуть свече» там, где среда обитанья уже не служит надежным прибежищем для животных. Пример всем известный: распашка степей. Все, кто обитал когда-то на поросшей дикими травами целине (стрепеты, дрофы, сурки), уже с трудом находят спасительные островки жизни.

Но некрупным животным и в этом случае можно помочь выжить. Вот история, связанная с маленьким соколком — маврикийской пустельгой. Многим известна европейская пустельга — соколок-мышелов. В летний день ее можно увидеть повисшей на распущенных крыльях над полем. Почти такая же пустельга искони обитала и на острове Маврикий (там, где жил и канул в вечность дронт додо). Тут соколок охотился на ящериц-гекконов. В 1930 году на острове насчитали двести пар птиц. Но потом число их резко начало падать. Кормов, как и прежде, хватало. Но негде стало гнездиться.

Под плантации тростника в долине Маврикия вырубили леса, где птицы гнездились в дуплах старых деревьев. А попытки гнездиться в расщелинах скал кончались разорением гнезд завезенными сюда обезьянами.

Маврикийская пустельга, что называется, повисла на волоске — осталось всего шесть птиц (1974 г.). Мало кто верил, что с этой трагической точки пустельгу можно вернуть. Нашлись, однако, энтузиасты… Мир орнитологов с величайшим вниманием следит за ответственной их работой. Одну парочку соколов отловили для вольерного разведения, а четырех птиц оставили жить в природе, но создали благоприятные условия для их гнездования — развесили ящики на деревьях и проделали ниши в скалах, на которые обезьяны не могли влезть.

И вот у одной птицы появилось потомство!

Потом у этого потомства — приплод. И пошло пошло… В прошлом году на острове насчитали уже 540 птиц. Для них отвоевали заповедную зону и продолжают вешать гнездовые ящики.

Теперь сама природа определит, сколько птиц может прокормить остров. А для всех озабоченных «уходящими» это пример: от какой, казалось бы, безнадежной черты можно «уходящего» отвести.

Птенец калифорнийского кондора.

Фото из архива В. Пескова .  20 августа 1999 г.

 

Обыкновенное чудо

(Окно в природу)

Стихия воды.

Она всегда рядом с нами, мы знаем ее как только родимся, привыкаем к ней и потому чудом не почитаем. Между тем ВОДА — одно из самых ярких чудес природы. В стакане чая у вас вода, в пицце, в арбузе — вода, огурец — сплошная вода, наше собственное тело на три четверти состоит из воды. Воду пьют, она участвует на клеточном уровне любого организма в тончайших процессах жизни. Можно сказать: где нет воды — там нет и жизни. И потому ученые, присматриваясь к другим планетам — нет ли там жизни? — интересуются в первую очередь наличием воды.

Состав воды прост — соединение водорода и кислорода (Н2О). И в каких ипостасях мы только не видим воду! Из крана течет вода, родничок на обрыве оврага — вода, река, бегущая к морю, стоячее озеро, облака над землей, туман, дождик, град, снег, льды Антарктиды, похожий на папоротник зимний рисунок на оконном стекле, тучка золотая на вершине утеса в горах — все это вода.

Тихая вода, как зеркало, может отражать все, что заглянет в нее. А вода бурная вскипает пеной, встает волной, способной накрыть огромный корабль.

В детстве отец любил загадывать мне загадки. И сам, не дожидаясь моей сообразительности, на них отвечал. «Что быстрее всего?.. Мысль!» «А что сильнее всего?.. Вода». Воду я видел в колодце и в маленькой нашей речке. И силу ее брал на веру. Оказалось, и в самом деле ничего нет сильнее воды в природе — смоет, снесет любые препятствия. Сила воды такова, что она рушит горы, не только их размывая.

У воды есть уникальные свойства, отличающие ее от всех минералов. Замерзая, она не сжимается, а расширяется и потому может разорвать не только бутылку и металлический цилиндр, но и гранитные скалы.

Вода расширяется также, когда превращается в пар. О силе этого расширения можно судить по работе воды в паровозных котлах. Паровоз не только сам начинает движенье, но и тянет за собою полсотни груженых вагонов.

Легко вода испаряется. За минуту с поверхности вод, главным образом океанических, солнце поднимает вверх миллиард тонн воды.

Огромная энергия тепла концентрируется в облаках и движется под землей, орошая места безводные, пополняя озера и реки. Нагретая в южных широтах, вода мощными океаническими течениями перемещается к северу и приносит с собой тепло. Так, Гольфстримом «отапливается» Скандинавия, лежащая далеко от средних широт. Таким образом, вода на земле является идеальным теплоносителем, смягчающим континентальные контрасты планеты, формирует климат, влияет на его закономерности и аномалии. Выпадая на землю, вода пополняет озера и реки, долгим или коротким путем стремится вновь в океан, щедро расходуя на этом пути энергию. («Сильнее всего вода!»)

Есть и еще один круг воды. Вблизи полюсов земли она выпадает в виде снега и копится там, как копится, превращаясь в «белую шубу», вода у нас в холодильниках. Этот процесс, будь он односторонним, за миллионы лет мог бы осушить океаны. В Антарктиде, например, толщина снега достигает четырех километров. Но, забирая влагу, Антарктида ее отдает. Лед, несмотря на его очевидную хрупкость, в больших массах пластичен. Он медленно — несколько метров в год — стекает с купола Антарктиды, отламывается иногда невообразимых размеров айсбергами (на один из них мы садились на тяжелом четырехмоторном самолете). Таким образом, Антарктида сколько берет влаги, столько и отдает. Этот механизм, отрегулированный миллионами лет, работает четко. Но если температура на земле начнет расти, подниматься на два градуса, льды начнут таять, и земле угрожает всемирный потоп. Ученые говорят об этом как о реальности и называют причины этого процесса.

Пресная вода поверхностных стоков несет в океан огромное количество (до 60!) растворенных веществ. Особенно много в растворе поваренной соли. Чеховская героиня считала: в море вода соленая оттого, что плавают в нем селедки. А что касается раствора разных других веществ, то по их запаху тихоокеанские лососи в нужное время не только приплывают к устью больших впадающих в океан рек, но и движутся по ним вверх, находят притоки — маленькую речушку или даже ручей, чтобы именно в них, «своих водоемах», отнереститься.

Считают, жизнь на нашей планете зародилась в воде. И не случайно кровеносная жидкость в сосудах животных и человека близка по составу к морской воде.

Вода (еще одно ее свойство) способна подниматься вверх по тонким капиллярам растений (трав и деревьев). Этот поток несет вверх из почвы растворенные питательные вещества.

А испаряясь с листьев, вода не дает растениям перегреваться и высыхать. И получается: жизнь без жидкого минерала — воды была бы на земле невозможна.

Вода различается не только по числу и количеству растворенных в ней веществ. Чистая вода бесцветна, прозрачна. При одной и той же формуле есть вода «тяжелая» (с иным количеством в ней водорода) и обычная, «легкая», в которой тоже различаются разные состояния, понятные главным образом химикам-физикам.

Что касается житейской сметки людей, то уже с древности существует понятие о живой и мертвой воде. Для питья и полива растений считается, например, полезной вода, натаянная из снега. Воду с больших глубин земли (ювенильные воды) можно называть мертвой — в ней нет растворенных минералов, которые делают ее вкусной и животворной.

Мертвую воду часто делает сам человек, сбрасывая в нее в немыслимых количествах отходы своей жизнедеятельности. Ничего живого в такой воде быть не может. Дело доходило до того, что жидкостью некоторых водоемов, расположенных возле химических фабрик, на спор удавалось проявлять фотопленку. А одна из речек Америки (Кояхога, сейчас очищенная) однажды вдруг загорелась — так много в ней было всяких отбросов.

А сколько радости дают человеку чистые воды бегущих горных ручьев и речек, зеркальная вода озер, обрамленная кувшинками и пахучими травами. Человек, выраставший возле воды, уносит из детства самые радостные впечатления — рыбалка, лодка, коньки зимой, купанья, наблюдение за таинственной жизнью в воде и возле воды. Кто не любовался занятными водомерками, снующими на длинных своих ногах по воде, как посуху. Оказывается, есть у воды еще одно чудо — пленка поверхностного натяжения. Природа не могла не воспользоваться этой возможностью и вырастила скороходов, скользящих по спокойной воде, как по льду.

А много ль воды на земле? Немало — семьдесят процентов земной поверхности. Из космоса планета выглядит водяным шаром, по которому плавают «ломти» материков и островные «клецки». Но! 97 процентов всех земных вод — соленые. И только 3 процента воды пресной, причем две трети ее заморожено в Арктике и Антарктиде. Таким образом, самой нужной пресной (туркмены говорят — «сладкой») воды на все про все остается только один (!) процент.

Долгое время этой воды хватало и на питье, и на мытье, на полив и промышленные нужды, но растущее человеческое хозяйство земли требует воды все больше и больше. Львиную долю ее выпивает аграрное хозяйство, потом промышленность, коммунальные нужды. И уже сегодня пресной воды начинает катастрофически не хватать.

Хуже всего то, что после использования человек возвращает в природу загрязненную воду. Она еще годится на технологические процессы, но жизнь в ней бедна или вовсе отсутствует. А для питья текущие воды даже при очень дорогой и громоздкой очистке во многих местах уже непригодны.

И есть места на земле, где воды просто хронически не хватает. Засухи длятся тут многие лета, и земля опустынивается. Это в первую очередь зона Сохеля — пространства, лежащие южнее Сахары. Но и там, в Африке, где дожди по сезонам все-таки выпадают, в самое жаркое время жажда делает жизнь людей и животных невыносимой.

Вблизи экватора я видел тысячные очереди людей с ведрами, кувшинами, бидонами и канистрами к колонке с водой. А в позапрошлом году, проезжая по Южной Африке, мы видели безводные реки. Все русло — раскаленный желтый песок. Испаряясь, река на какое-то время превращалась в цепочку озер, бочагов, к которым на водопой собирались животные. Но испарение у экватора — процесс очень быстрый. У водопоев, сражаясь за глоток влаги, животные погибали.

Об этих драмах свидетельствуют рога и кости в руслах песчаных рек.

О грядущей нехватке пресной воды заговорили давно. Сегодня человечество входит в полосу этих нехваток. Восемьдесят стран мира уже испытывают острый недостаток воды. Десять миллионов людей на земле ежегодно умирают от загрязненной воды. К пятидесятому году грядущего тысячелетия треть человечества будет испытывать жажду еще более нетерпимую, чем голод. Прогнозируют войны из-за воды.

Отсрочить водяной кризис может только бережное, экономное отношение к воде. Экономия должна быть во всем, начиная с величины сливного бачка в туалете, в пользовании душем, в обращении к водосберегающим технологиям в промышленности и сельском хозяйстве. Нельзя экономить только на питье воды. Без определенного ее количества в день жить человек не может.

Вот какое это чудо, какая это ценность — ВОДА. Мудрец Назым Хикмет незадолго до смерти, размышляя о ценностях жизни, на первое место поставил стакан чистой здоровой воды. Поэт говорил, правда, о предпочтенье воды изысканным винам. Но можно и шире понять его мысль: без здоровой воды немыслима здоровая жизнь на земле.

Фото автора . 17 сентября 1999 г.

 

Степные бродяги

(Окно в природу)

В рассказах об Африке их вспоминают нечасто, но выразительно: «Исчадья ада. Хуже крокодилов». Речь идет о гиеновых собаках, во внешности которых от гиен почти нет ничего. Увидев зверя, примешь его за собаку, но в «камуфляже»: пестрая — черное с белым и в желтоватых подпалинах. Обращают внимание на себя живость, подвижность, постоянное присутствие духа, если собака даже в плену. В глаза бросаются сразу очень большие, торчком стоящие уши и крепкие лапы с четырьмя пальцами. Это предполагает в звере хорошего бегуна и отличного слухача.

Пишут, в открытой саванне собаки слышат друг друга на расстоянии тридцати километров.

Живут эти вольные охотники стаями, не придерживаясь в отличие от других животных избранных территорий, — где есть пропитание, там и держатся. Они могут страдать от жажды, пробегая иногда до пятнадцати километров, чтобы напиться из высыхающей лужи, но, кажется, никогда не страдают от голода. В Восточной Африке, близ кратера Нгоронгоро, мы наблюдали охоту этих самых добычливых хищников на земле.

Стая голов в пятнадцать, подкравшись, метнулась за антилопами гну. Антилопы бросились врассыпную, а собаки по какой-то незримой команде кинулись догонять жертву, избранную вожаком. Антилопа, похожая на большое волосатое насекомое, бежала панически, пытаясь кружить по степи. Но это не было ей на пользу. Члены стаи, спрямляя путь, с азартным гвалтом и лаем быстро антилопу настигли.

То, что в этот момент происходит, описывать тяжело. Антилопу на ходу рвали и ели — мотались кишки, хлестала кровь. Наконец вожак повис на шее несчастной жертвы. Погоня окончилась клубами пыли, из которых, в бинокль хорошо было видно, появлялись гонцы с окровавленными мордами, и птицы-стервятники уже делали над этим местом круги, зная, что им тоже будет чем поживиться на этом степном пиру.

Слаженная отвага собак придает им дерзости. Мелкие антилопы, обнаружив этих охотников, немедленно разбегаются. Но покуситься стая может даже на крупную антилопу канну, смело нападает за зебру, причем знают собаки прием: одна, подпрыгнув, вцепляется зебре в нос (самое болезненное место) и повисает на нем, а другие разрывают полосатой лошадке живот. Даже никого, кроме человека, не боящийся слон, встретив стаю собак, предусмотрительно поднимет кверху свой хобот. Это у него важнейший из инструментов, и собаки могут порвать его запросто.

Слаженной охотой собаки всегда добудут себе пропитанье. И даже лев (лев!), раз-другой промахнувшись в своей охоте, унижается до того, чтобы отнять у собак кусок мяса. Собаки не протестуют — «не та весовая категория» — стоят, наблюдают, как насыщается «царь зверей». Отваживаются собаки иногда напасть на бегемота, задержавшегося на суше. И, пожалуй, только толстокожий носорог не опасается этой разбойной вольницы.

Охотятся гиеновые собаки в вечерних и утренних сумерках и лунными ночами. А днем отсыпаются и предаются выяснению, кому в стае по рангу какое принадлежит место. Таким образом, укрепляются порядок и дисциплина. Подобострастные приседания на задних ногах, волоченье хвоста по земле, прижатые к голове уши и подставление шеи (самого уязвимого места) более сильному — выразительные знаки подчинения. Если они не следуют, начинается выяснение отношений, иногда турнирное, а иногда и кровавое, при котором и определяется иерархическое место в стае. Причем у мужской половины свои разборки, у женской — свои. Вожак стаи в подруги себе выбирает самку самого высокого ранга.

Но все это происходит «на досуге». Перед охотой все члены стаи демонстрируют равенство — бегают, вертят хвостами, трутся боками: «Мы — одна стая! Нам предстоит горячее дело! Мы должны действовать дружно и слаженно!»

Так они и действуют. Поглощая добытое, собаки не ссорятся — все на добычу имеют равное право — и прежде всего стремятся накормить малышей. У многих животных первым насыщается тот, кто пищу добыл. А у гиеновых собак малыши — любимцы стаи, им первый кусок.

Гиеновая собака.

Саванна трепещет перед разбойничьей вольницей. Особенно беззащитны матери с молодыми телятами. Став кругом, они некоторое время отражают атаки кровожадных кочевников, но стоит какому-нибудь гнучонку из любопытных из круга высунуть нос, в него с быстротой молнии впиваются зубы охотника.

В мире жертв и хищников кровь неизбежна. Все же азартный разбой с приемами волчьей тактики у собак людей отвращает.

Забота о потомстве ложится на всю стаю собак. Мать с малышами обретается в земляной норе, и охотники с отяжелевшими животами устремляются к этому месту. С малышами каждая из собак спешит поиграть, как будто это ее собственные щенята. Собаки ласково опрокидывают их на спину и вылизывают животы.

Мать растерянно наблюдает вакханалию всеобщей любви к ее отпрыскам. Но таков уж в стае порядок. При всей добычливости за год стая может выкормить всего один выводок, и лавина материнских инстинктов проливается на щенят.

Пока малыши питаются молоком матери, соски у нее всегда полные. Малыши не толкаются возле кормилицы, а ждут своей очереди — всем хватит. Но вот приходит время щенкам кормиться мясом. Тут о матери почти забывают. Каждый член стаи спешит первым отрыгнуть пищу щенкам. Мать пробавляется тем, что не успели схватить детишки.

Щенята при опасности прячутся в нору и привыкают к ней как к убежищу очень надежному.

Появление льва, например, ничего хорошего выводку не сулит, и по сигналу матери щенята горохом катятся в нору. Но стая не может бесконечно долго оставаться на одном месте — дичь распугана, щенятам следует приучаться к кочевой жизни. И однажды не мать, а старшая по рангу собака и какая-нибудь из наперсниц ее хватают малышей и переносят в другую нору.

Щенята сопротивляются, привычка к дому — великое дело! И матери тоже не нравится, когда чад ее куда-то уносят. Но закон стаи неумолим. Ненадолго малышей поселяют в новой норе, потом переносят в третью. И вот уже чувство дома потеряно, и малыши на равных со взрослыми участвуют в жизни стаи. Однажды их берут на охоту, и они слышат азартный, воинственный лай, сами в него включаются, и вот перед ними добыча с пьянящим запахом крови.

Крещенье охотников состоялось!

Возле собак постоянно трутся пятнистые гиены. Большую часть еды эти нахлебники добывают, отнимая ее у других. Кое-что достается им на пиру у собак. Эти, конечно, протестуют, отгоняют грабителей, кусая убегающих за ноги.

Но гиены опять возвращаются. И, оказывается, не всегда за мясом. Вот что рассказывает зоолог Гуго Лавик, целый год следивший за стаей собак.

Он пишет вначале, как, прогоняя гиену, собаки жестоко ее искусали. Но гиена снова вернулась, и не одна. Следовало ожидать драки. Но произошло нечто совсем другое. «Сантиметр за сантиметром гиены на брюхе подбирались к спавшему Желтому Дьяволу (условное имя вожака стаи).

Я отлично видел в бинокль, как носы гиен оказались примерно в трех сантиметрах от крупа собаки. Затем одновременно все три гиены, высунув языки, быстро лизнули основанье хвоста Желтого Дьявола. И опять ночь наполнилась рычаньем, собаки вскочили, стали нападать на гиен и прогнали их прочь. Потом они улеглись, успокоились. А Желтый Дьявол не сразу присоединился к остальным, а сначала присел в сторонке и освободил кишечник. Не успел он отойти к собратьям, как одна из гиен подскочила и жадно съела помет. Я не раз видел, как гиены едят помет гиеновых собак, но мне и в голову не приходило, что гиена по странной прихоти отважится лизнуть собаку под хвост».

Сколько еще неразгаданных тайн связывает живущих бок о бок животных! Зайцы иногда поедают свои травянистые орешки.

На верблюжьем помете держится жизнь жуков скарабеев. Песцы, сопровождающие белого медведя, надеются стянуть что-нибудь из-под носа его во время трапезы, но на худой конец довольствуются и пометом. Что касается гиен, то тут не голод правит повадками, а какая-то странная разновидность «гурманства».

И проследим теперь за собаками в их брачный период. Самку в течке готовы преследовать несколько кобелей. Но они не искушают судьбу, потому что рядом с ней непременно окажется выше стоящий на иерархической лестнице вожак стаи. А он ревнив. Самка запахом метит травинки — оповещает округу о своем состоянии. И в то же мгновенье и непременно в том же месте оставляет капельку мочи главный ее ухажер. Это знак всем, кто соблазнится бежать по следу: «У объекта есть покровитель. Другому тут делать нечего!» Имеет почему-то значение, насколько близко капельки мочи кобеля окажутся к метке его обожаемой. Гуго Лавик пишет, что он не только с интересом наблюдал за брачным процессом собак, но и хохотал, видя, как кобель-ухажер подобно акробату становился на передние лапы и, подняв кверху зад, метил ту же травинку и в то же самое время, когда ее метила самка. Неясно, была ли это форма предельного расположенья к подруге или за этим скрывалось посланье кому-то. Самцы стаи, подчиненные вожаку, вели себя в этот момент по отношению к нему предельно лояльно. Самка, напротив, была бы не прочь и с ними позабавляться. Но кобели, зная силу зубов вожака, предусмотрительно держались на расстоянии.

Вот такие картины открываются наблюдателям, когда они видят не только охоту — «внешнюю оболочку» сложной жизни маленьких стайных хищников.

  Фото автора .  24 сентября 1999 г .

 

Монарх на зимовке

(Окно в природу)

Речь идет не о монархе — главе какого-нибудь государства. Монархом называют бабочку, способную, подобно птицам, совершать миграционные перелеты на дальние расстояния.

Летом бабочки порхают на огромных пространствах Соединенных Штатов от Флориды до Великих озер, от Вашингтона до Лос-Анджелеса, а также в южной Канаде. Оранжево-черные с белой оторочкою крылья монарха хорошо заметны, и бабочки, питающиеся соком млечных растений, например молочая и одуванчика, существо для Америки обычное и привычное.

Но перелеты! В середине этого века заметили, что монархи осенью летят на юг, собираясь нередко в огромные стаи. Полет на большие расстояния — тяжелое испытание даже для птиц. Бабочка же легка. Ветер может ее снести, сбить с избранного пути. Однако в мае бабочки снова появляются на севере, а это значит, что они не только одолели пространство «туда и обратно», но и где-то благополучно зазимовали.

Проследить маршруты монархов оказалось непросто. Успех принесло меченье. Тысячам бабочек на крылья аккуратно стали наклеивать ярлычки с цифрами — где, кто и когда метил.

Монарх во всей красе.

Два-три человека с такой работой справиться не могли бы. Десять тысяч энтузиастов Канады и Соединенных Штатов стали маркировать монархов и скоро убедились: бабочки целенаправленно летят на юг в сторону Мексиканского залива и на запад к Тихоокеанскому побережью.

Но где и как нарядные эти созданья зимуют?

Поиски мест успехом не увенчались. Предположили, что монархи проводят зимние месяцы в Мексике. Объявления в газетах дали нужные результаты. Тут давно на маленькой территории в горах Сьерра-Мадре лесорубы замечали зимой роение прилетавших откуда-то мотыльков. Недолгие поиски позволили места роения обнаружить. Они оказались в горах на высоте трех тысяч метров на нескольких лежащих близко друг к другу полянах, окруженных лесом и скалами.

Энтомологи плясали от радости, увидев «миллион миллионов» жителей северной части Америки, коротавших зимнее время в крошечной точке земли. Восторг ученых умножился, когда они увидели на крыльях бабочек полинявшие ярлычки, приклеенные у Великих озер, близ Нью-Йорка, на Миссисипи. Да, это были монархи, порхавшие летом на огромных пространствах Америки. Тут же они в буквальном смысле коротали зиму. Чудо было в том, что это крошечное местечко они безошибочно находили, хотя летели к нему в первый раз (!). А привлекало местечко монархов тем, что температура их тела совпадала с температурой горного воздуха, позволяя бабочкам экономно тратить энергию до весны. Температура эта была близкой к нулю.

Монархи при ней пребывали в полусонном состоянии. Стволы и ветви хвойных деревьев были унизаны гирляндами бабочек. Велик ли вес каждой! Но наблюдатели пишут: «Под весом огромного числа монархов на дереве обломился восьмисантиметровой толщины сук».

Пользуясь легкостью ловли оцепеневших бабочек, энтомологи продолжали и тут их метить, желая проследить путь на север. И это сразу дало результат. Несколько бабочек были пойманы в Техасе, за тысячу километров от места зимовки. Подсчет показал: легкие летуны за сутки одолевали до ста тридцати километров.

Массовый отлет начался после того, как воздух прогрелся, и ожившие бабочки, покидая приютившие их деревья и травы, образовали в воздухе черно-оранжевый хоровод. Через несколько дней гостеприимное место в мексиканских горах опустело. А бабочки большими скоплениями, где подгоняемые ветром, где сопротивляясь ему, летели на север и растворялись в огромных пространствах.

Это не пыль, а тысячи монархов в полете.

Живут монархи недолго — не более года. Но этого довольно, чтобы, покинув зимовку, они могли бы, достигнув теплых равнин, оставить потомство.

Кормясь, монархи тут же откладывают яички размером с булавочную головку, из которых через несколько дней появляются маленькие прожорливые гусеницы. Едят они непрерывно, и через две недели их вес возрастает почти в три тысячи раз. Потом гусеницы окукливаются, а из куколок появляются сияющие яркими красками монархи. Ранние выводки спариваются на родине, а те, кто запоздал с появлением на свет, летят на зимовку и «роятся» там с приходом весны и уж потом летят к любимым своим молочаям на теплых равнинах.

Монарх не самая красивая из бабочек. Знаменитой сделали ее перелеты. Тысячи километров движутся яркие летуны по пути к незнакомому месту, затерянному где-то в Мексиканских горах. Они безошибочно эту точку находят. И это остается одной из загадок биологической навигации.

Летят бабочки только днем. Полет их трудный. Помеха главная — ветер, хотя, оказавшись попутным, бабочкам он помогает.

Многие становятся жертвами птиц, для которых большие скопления летунов — добыча легкая и желанная. Иногда, не по своей воле, бабочки летят над городами, поражая людей оранжево-черной живой метелью.

Самцы по дороге на север все погибают. А самочки, долетая до любимых своих молочаев, в благоприятное теплое время производят на свет новое поколение путешественников.

Монархи не единственные летуны на значительное расстояние среди бабочек. Но если у других чешуйчатокрылых перелеты связаны с поисками новых жизненных пространств, то у монархов мы видим целенаправленные миграции в определенное место с возвращением на родину.

Бабочка, кокон и гусеница — все вместе.

 Фото  В. Пескова и из архива автора .  8 октября 1999 г.

 

В гостях у лесничего

(Окно в природу)

Первые дни в октябре были волшебными. Над Жиздрой утрами стоял туман, да такой, что в белом его молоке лошади как бы плавали — видно было только голову, шею и спину. Даже ворон, сидевших на облетевшем ясене, эта картина завораживала, и они не пугались ни скрипа двери, ни наших шагов, ни голоса, однотонно просившего с другого берега невидимой Жиздры: «Кум, перевези!» Наконец заскрипели в тумане уключины, и две невидимые нам души, соединившись, дружелюбно обсуждали вчерашнее деревенское происшествие. «Пить надо меньше!» — встрял в разговор мужиков женский голос….

К Жиздре мы шли по шею в тумане. Казенная фуражка лесничего Сергея Михайловича Новикова была для нас маячком над белым разливом. Ощупью, держась за перила, благополучно миновали скользкие из жердей кладки через болотце и были где-то возле реки. Беспокойно в тумане крякала утка и, пугаясь нас, полетела, свистя крылом.

— Вот полюбуйтесь, — остановился Сергей Михайлович и поднял повыше ладонь, чтобы мы разглядели сокровище, лежащее кверху ногами.

Шмель. Растрепанный, в черной бархатной одежонке с темно-оранжевыми полосами, весь покрытый капельками росы, летний гуляка безропотно принял неизбежный с осенними холодами конец. «Я вчера еще заприметил его: не жилец. Впрочем, можно попробовать оживить», — Михаил Сергеевич подышал в кулак.

Не добившись успеха, еще подышал. А тут и солнышко подоспело. Вынырнув из тумана, как из мешка, оно и шмеля достигло теплым своим лучом, и чудо случилось: потрепанный шмель шевельнул лапками и вдруг пополз по теплой ладони и перелез на осенний запоздалый цветок…

Даже маленькая радость с утра способна весь день сделать ладным, складным, даже счастливым. Солнце быстро съело туман. Обозначились дали с желтыми пятнами леса. Жиздра текла у ног голубой и спокойной.

У Жиздры стоит маленький городок с веселым названьем Козельск. В нем в те дни рубили капусту, жгли картофельную ботву и кучи опавших листьев. Пахучий дымок напомнил далекое время, когда с востока сюда, до Козельска, в марте 1238 года докатилось войско Батыя. Пала Рязань, пала Москва, а Козельск, как маленький ежик, ощетинился и сорок дней сражался, пока не лег прахом. И этим стал в истории знаменитым.

Позже с юго-востока сюда то и дело «изгоном» (быстрым набегом) наведывались крымчане.

Козельск в те годы нес сторожевую службу. Стрельцы на вышках пристально наблюдали за степью и, если видели клубы пыли, сейчас же поджигали на вышке сухую метлу, это был знак соседу, тот свою метлу зажигал, и такими сигналами с берегов Жиздры оповещали Москву об опасности. В те же часы на всех лесных дорогах и у речных перелазов секли дерева и валили вершинами в сторону набегавших. Название «засеки» в памяти сохранилось поныне.

«Я не смогу — бумаги замучили, а вы съездите посмотрите, в самой глухой части леса есть что-то, о чем тут спорят. Камни какие-то: крепость не крепость, жилье не жилье. И все древнее…»

Лесничий Сергей Михайлович Новиков .

После полудня с местным краеведом (геологом в прошлом) поехали мы к местечку с названьем «Чертово городище».

Ехали по лесам давним, примыкавшим когда-то к брянским. Ходил по этим лесам топор, но все же сохранились в них древеса, высоко державшие головы над старым уже подростом. Соснам лет полтораста, дубам — за двести. Внизу стоял уже сумрак, а головы великанов были освещены заходящим солнцем и все сияли прощальными красками осени.

Ни единой души, ни зверя не встретили мы по дороге к «Чертову городищу». Только синицы пищали, собираясь к месту ночлега, да сойка будоражила лес истошным криком. Проехать тут можно было только на вездеходе, а потом пришлось пехом двигаться по кустам, по колючкам, осоке, местами балансируя на тонких жердочках перелазов.

Места у Жиздры равнинные, но вдруг лесная тропинка потянула нас в гору. И вот мы стоим уже на огромных вздыбленных серого цвета камнях, в щелях между которыми растут дерева. Кое-где корни дубов обнажены, и видно, как крепко камни ими обвиты. Тихо. Слышно внизу — с шорохом падают листья, ползет еле видимый хлопотливый жучок. Сова круто бесшумно развернулась и тут же скрылась за елью.

Путешествуя по ломаной каменной горке, невесть откуда взявшейся тут, на равнине, надо беречься — в любом месте, поскользнувшись на травах, на зеленом бархатном мхе, полетишь вниз.

Наверху то ли от преодоленного лесом пространства, то ли еще от чего чувствуешь подъем духа. Человеку со склонностью к мистике бог знает что может тут прийти в голову. Откуда эти камни? Геолог уверенно говорит, что им миллионы лет. Лились когда-то широкие русла воды по равнине, несли песок. Из песка спрессовались тут глыбы. «Вот, глядите, дырки в камнях — следы росших когда-то в песке корней». Похоже на правду. Но что тут было миллионы лет после того? Каменная гора непременно привлекала людей. Краеведы тут спорят: одним мерещится забытый каменный город, другие видят след поселенья. При раскопках находят следы человека — черепок от горшка, косточку. Нечто подобное я видел в прошлом году в Швеции, но не стал догадку свою «обнародовать» до встречи с Сергеем Михайловичем.

Он вежливо выслушал все суждения и сказал: «Я думаю, это было языческое капище — молельное место. Очень уж впечатляюща горка.

Наверняка молились тут угро-финны, приходили молиться и приносили языческие дары и поздние поселенцы. Тут могли горшок с кашей оставить, а могла и кровь пролиться, если хотели задобрить богов. Место во всяком случае интересное. И быть одному на нем, по себе знаю, как-то даже и страшновато — очень чувствуешь глыбищу времени, а себя — муравьем на камнях».

Улегшись спать, мы говорили об угро-финнах, живших когда-то в этих местах. Названия речек, озер, заметных горок — это следы жившего тут лесного народа. Лес, тленный, как все живое, не может о том рассказать, а камни, если б заговорили, много б всего поведали.

Утром за чаем Сергей Михайлович показывал нам свою коллекцию — срезы деревьев с грибами и капами, уверяя, что разных болезней у деревьев не меньше, чем у зверя и человека. «А кое-какие события жизни деревья запечатлевают на своих годовых кольцах. Сразу видишь: сухим было лето или дождливым. А вот, посмотрите, у дуба кольца морозобойные — необыкновенной силы морозы 1939–1940 годов оставили след. А вот, восхититесь, — узоры жука, внедрившегося в прочную древесину…»

— А ведь есть у вас, Сергей Михайлович, меж этих древес любимое дерево? Ну, дуб или там ясень?

— Есть, есть, но вовсе не то, что вы можете предположить. Поглядите в открытую дверь — чьи это краски в бору такие яркие? Осина! Глаз отвести невозможно. Очень люблю осину! И особо за еще одно свойство ее. Все живое обречено умереть. И все, умирая, смердит. Только дерево, умирая, благоухает, в особенности осина! Я держу за домом кладочку старых поленьев, чтобы, проходя, почувствовать тонкий, как духи, ее запах. Осину ругают — «иудино дерево», «осиновый кол тебе в память». Несправедливо! Понаблюдайте за цветом коры юной осины — чудо! Не зря американцы модель одного из новых автомобилей окрасили в «цвет молодой осины». В лесу молодые осины — это хлеб для многих зверей: гложут горькую, но необычайно сытную кору осины зайцы, у бобра это первое лакомство, лось каким-то чутьем находит осину. Листом осиновым набивают зоб осенью на ночь тетерев и глухарь.

Хорош из осины и строительный материал! Сухие стропила и балки служат дольше любого другого дерева. Щепу на крышу раньше делали из осины. Посуда из осины для солений и маринадов предпочтительней всякой другой. Баню внутри обшивают дощечкой осиновой.

Качество угля, особо отметим, у осины выше, чем у березы. Раньше колодцы «били» — какой сруб в воду шел? Осиновый! Я уж не говорю о спичках. Вся спичечная промышленность держится на этом дереве.

Одна беда — сердцевину осины быстро губит привязчивый гриб. Наружный плод его видели многие. А нитями этого паразита поражается сердцевина почти каждого дерева. «Но есть породы осины, этой болезни не уступающие. Внедрить бы в наши леса — какая бы польза была!..»

Страсть Сергея Михайловича собирать в лесу всякие чудеса, творимые древесами, помогла собрать коллекцию разных диковинок. Особенно много капа — живописных наростов. Среди них попадаются истинные шедевры, обрабатывать-облагораживать нет нужды, выставляй, и никто не пройдет без внимания. «Вот полюбуйтесь!» — Из-под крыши на крылечко Сергей Михайлович выкатывает срез ствола ясеня. И в самом деле — редкая лесная находка! Кажется, это греческая амфора, поднятая водолазами со дна моря…

Возле этого чуда мы и сняли Сергея Михайловича Новикова, замечательного русского лесничего, доброго, любознательного, гостеприимного человека.

Фото автора . 22 октября 1999 г.

 

Пловец, водолаз и немножко ходок

(Окно в природу)

Мало кто может похвалиться, что видел в дикой природе хохулю. Так в деревнях называют обычно водяного зверька. По-книжному он — выхухоль.

Живет хохуля по тихим, медленно текущим речкам бассейнов Волги, Оки и Дона. Особенно любит тихие речные старицы. Жила когда-то хохуля, пишут, по всей Европе, но стала эндемиком (животное, сохранившееся в каком-нибудь одном районе или даже местечке земли).

Очень древний зверек! Почти тридцать миллионов лет штампует природа это странное, удачно сконструированное и притертое к специфическим условиям жизни существо. Много чего вымерло на земле — динозавры, мамонты, а хохуля живет и, судя по найденным в земле костям, почти совершенно не изменилась. Перед нами — живое ископаемое планеты, не процветающее только по вине человека. Много выхухолей истреблялось, а теперь хватились зверька охранять.

Выхухоль столь своеобразна, что не сразу определились, куда ее, к каким группам животных прислонить. Выделили наконец в семейство выхухолей. Одна из них (крошка!) живет на европейском западе — в Пиренеях, другую называют русской выхухолью.

Небольшой этот зверь живет рядом с бобром, и образ жизни у них почти одинаков: роют норы, спасения ищут в воде, великолепные пловцы и ныряльщики. Но бобр — грызун, хохуля же плотоядна.

У нас на Усманке под Воронежем хохули жили всегда. Но разглядеть зверька мог лишь какой-нибудь рыболов — когда находил задохнувшимся в верше. Живая хохуля ведет себя тихо и смирно, исключая брачные игры после весенних разливов. Лишь один раз в детстве при ужении рыбы я видел ее живой, но не всю, а лишь ее удивительный «двуствольный» хоботок. Клев был плохой. Перед дождем над тихой водой летали стрекозы. И вдруг почти у берега пошли круги по воде, и показалось нечто похожее на перископчик подводной лодки, но живой и подвижный. Рассказав об увиденном знающим людям, я понял, что видел хохулю. Она, не заметив меня, высунула из воды хоботок — подышать.

Ее лучше всего рассмотреть на рисунке.

Хохуля исключительно приспособлена для жизни в воде. В воде она ищет спасения, в воде ее корм. Но живет хохуля все-таки в береговых норах выше уровня воды. Рожает в гнезде один раз в лето трех-четырех слепых и голеньких хохулят. Нежно за ними ухаживает. Присматривает за малышами и папа, когда маме (происходит это довольно часто) надо нырнуть покормиться.

Едят хохули все, что могут найти на дне своей жилой территории, — насекомых, ракушек, лягушек, улиток, пиявок, ручейников, головастиков, личинок стрекоз, рыбу, если вдруг оказалась под носом. Едят хохули и кое-что из растительной пищи. Едят много — более половины своего веса в день — и долго голодать не способны.

На охоту хохули из норы предпочитают плыть над самым дном по одним и тем же местам. Опытный человек в прозрачной воде по проделанным на дне бороздкам сразу скажет: живут хохули.

В воде зверек может пробыть минут семь-восемь (при опасности больше), а потом хохуле непременно надо высунуть из воды хоботок и глотнуть воздуха. Соблазняясь попавшей в вершу рыбой, хохуля часто не может найти из ловушки выход и погибает. Рыбак в этом случае, конечно, рассмотрит диковинного зверька. Он больше водной мыши полевки (по ошибке ее называют нередко водяной крысой), но вдвое меньше ондатры, а рядом с бобром — это вовсе малютка. Белка — вот с кем можно по величине поставить рядом хохулю.

Для жизни в воде необходим плотный и тонкий мех. И он у хохули за тридцать миллионов лет совершенствования стал идеальным. На одном квадратном сантиметре кожи у зверька умещается более двадцати тысяч (!) волосков. Такая шуба хорошо держит воздух, и вода не достает тело зверька — хохуля живет как бы в воздушном футляре. Летом бывает жарко, но есть выход — голый хвост, голые, покрытые чешуей лапы и хоботок отводят от тела избыток тепла. Есть на теле хохули ворсинки, предохраняющие нежнейший мех от повреждения, и есть по бокам тела жесткие длинные волосы-вибриссы. Это часть осязательного механизма, помогающего хохуле обходить препятствия, чувствовать близость врага. За мехом своим хохуля постоянно ухаживает. Наблюдатели утверждают: треть времени она тратит на это занятие.

Лапы у нашей героини перепончатые и покрыты по краям жестким волосом — эти весла дают ей возможность передвигаться в воде, как торпеде. Работают в этом случае задние лапы и хвост. А лапы передние, когтистые, предназначены для рытья.

Самая выразительная и запоминающаяся часть тела хохули, как и у великана слона, — хобот. Он довольно большой, подвижный. Через него можно дышать, пить, в нем согревается, охлаждается и очищается воздух. И так же, как слон, хохуля хоботком отправляет еду свою в рот.

Рот у нее расположен, как у стерляди — с нижней стороны головы. Это помогает собирать со дна все съестное. Но если надо защититься или схватиться с соперником в брачную пору, зверьку, чтобы показать зубы, надо встать столбиком.

На хвосте у хохули имеются мускусные железки. Предполагают, что крепким запахом метит она в воде свои путевые бороздки и даже в полной темноте подо льдом не заблудится. Возможно, запах является средством коммуникации в семействе хохуль, а также отпугивает врагов.

В заповеднике хохуль ловят, чтобы изучить ее повадки.

Врагов у хохули порядочно: лисы, еноты, горностаи, скопа, коршун, филин, неясыть, крупные щуки. Правда, запах отучает многих охотников от хохули. Некоторые, в азарте поймав зверька, бросают его и впредь хохулями уже не интересуются. Два ловца этим запахом не брезгуют: неразборчивый енот и щука. Рассказывают, проглотившую хохулю щуку и попавшую потом на крючок, есть невозможно — так сильно тело ее пропитывается мускусным запахом.

Но есть и друзья у земных долгожителей. Бобры. Хохуля нисколько не боится этих водяных великанов и ходит к ним в гости — без колебаний забирается в норы, в жилые их помещения. Бобры не протестуют, если выхухоль забирается даже на спину отдыхающему зверю. После войны в Воронежском заповеднике провели эксперимент. В Усманку, куда спускались одним концом металлические клетки бобров, выпустили небольшую семейку хохуль. И что же? Хохули немедленно стали искать общества бобров — легко проникли в воде между прутьев клеток и пожаловали к бобрам, жившим на суше в хатках.

Очень возможно, что два водяных животных за многие годы жизни бок о бок нашли общевыгодным такое общение.

Хохуля в сравнении с животными, появившимися на земле в более позднюю пору эволюции жизни, считается примитивной. В неволе она почти не привязывается к человеку. Однако стройная цепь приспособлений к жизни помогла хохуле одолеть невообразимо большой отрезок времени — тридцать миллионов лет! И если бы не человек со своими многочисленными проектами осушения пойм, с вырубкой леса до самого берега озера или речки, а также охотой — хохуля и сегодня чувствовала бы себя вполне благополучной.

Из-за меха на выхухоль охотились издревле. Ценился он выше бобрового. Кроме того, ценился сушеный хвост водяного зверька.

В России его клали в сундуки с постельным бельем. И белье долго хранило приятный своеобразный запах. В XIX веке Россия продала на Лейпцигской ярмарке сто тысяч шкурок хохули. А в начале века добыто было всего лишь чуть более тысячи. В 30-х годах всполошились: выхухоль может исчезнуть. Охоту на нее запретили, созданы были два заповедника (Хоперский и Окский), в главную задачу которых входит сохранение выхухоли. Сегодня долгожитель земли неплохо изучен. Известно, что надо делать для его поддержки. Но, поскольку многое в природе зависит от неурядиц в человеческой жизни, положение выхухоли нельзя назвать благополучным.

А теперь представим речную старицу где-нибудь на Хопре. При тихой погоде вода, как зеркало. Если сидеть спокойно, то даже при лунном свете можно увидеть круги на воде, а посредине кругов — маленький «перископчик».

Это хохуля, возвращаясь с охоты, всплыла подышать воздухом. «Двуствольный» ее хоботок подвижен. По неопытности его можно принять за поплавок удочки. Следов предка человеческого еще не было на земле, а этот хоботок уже высовывался из воды. Жизнь на земле утверждалась и расцветала новыми красками. Кое-что ушло, оставив лишь кости в пластах земли, а вот хохуля по-прежнему высовывает из воды хоботок.

  Фото автора . 5 ноября 1999 г.

 

Потомки вепря

(Окно в природу)

Обычно она — предмет насмешек, пренебрежений. Вид ее к этому располагает. Располневшая, она напоминает живую цистерну.

Прищуренные глаза кажутся ко всему равнодушными, кроме еды. Если вспомнить всеядных животных, то первой надо назвать свинью. Ест все подряд. И как ни странно, она и выпить не прочь. Из кушаний, ей предлагаемых, выберет то, в котором прошел бродильный процесс. И чистый алкоголь она приемлет с первого раза.

Деревенский упрек пьяному: «Натрескался, как свинья» имеет основание.

Запертая в тесном и грязном хлеве, свинья выглядит неопрятной, особенно если после хлева залезет в солому. Однако ошибка думать, что свинья предпочтет грязь чистоте. Это человек, запирая ее в тесном хлеву и не считая нужным вовремя его чистить, делает из свиньи достойную насмешек хавронью. Между тем в надлежащих условиях свинья всегда предпочтет чистое место грязному.

Свинья, правда, неприхотлива. Тесный хлев — это еще хоромы. В последние годы человек, устраивая бетонные загоны, буквально набивает его свиньями. Им, бедным, даже не повернуться, от раздражения они откусывают друг у друга хвосты. В Швеции недавно принят закон, запрещающий в подобных условиях держать кур («они должны иметь возможность прогуливаться»). Когда-нибудь этот закон коснется также свиней, которых люди превратили в живые автоматы, поставляющие мясо. Мясо от таких свиней, уместно сказать, невысокого качества. Животные, сбитые в кучу, лишенные движений, болеют (им колют лекарства), еда их неполноценная, значит, неполноценно и мясо.

Между тем не так уж давно в Венгрии (едва ли не в центре европейского свиноводства) животных содержали иначе. Их пасли так же, как пасут табуны лошадей, коров, овец и гусей.

Свинопас считался пастухом невысокого ранга.

А для свиней он как бы не существовал. На выпасах они жили так же, как живут их дикие предки. Я видел эти стада поджарых, длиннорылых, подвижных, энергичных свиней. Они хрумкали лопухи, жевали червяков и улиток, подбирали упавшие груши и желуди. Можете себе представить, как отличается мясо этих «полузверей» от мяса свиней, набирающих вес в бетонных закутях.

Впрочем, домашних свиней кое-где (в Испании, на Кавказе) даже не пасут и летом никаких забот о них не имеют. Спихнули со двора по весне, и свинья, если медведь ею не закусил, возвращается домой, истосковавшись по соли, а также потому, что, как и многим животным, ей ведомо «чувство дома».

Да, мы такие…

Диких свиней, начиная с нашего кабана, часто внешне несхожих, в их семействе восемь видов. Из них человек вывел более сотни разных пород.

Первые домашние свиньи, как полагают, появились пять тысяч лет назад в самых разных местах, по мере перехода людей к оседлому образу жизни. Приручить дикаря, как показывает опыт нынешней жизни, не очень трудно. Малышей убитой на охоте свиньи приносили домой, и от внимательного к ним отношения и заботы поросята становились ручными.

На островах Малайзии, где небольшие дикие свиньи являются самым крупным объектом охоты, мужчины вместе с мертвой добычей при носят в деревню одного или двух крошечных поросяток. В природе они бы погибли. В деревне — нет.

Женщина, у которой в это время есть грудной ребенок, берет кабанчиков на воспитание — кормит грудью, и вырастают в деревне уже ручные поросята. Вот оно, начало приручения. Но местные жители, кочуя с места на место, не считают нужным возиться с хозяйством, проще кабанчика, когда вырастет, заколоть и принести из джунглей нового…

Удаление прирученных свиней от диких притупило, конечно, некоторые их инстинкты, понизило выносливость, но ненамного.

О еще не растраченной, унаследованной от диких кабанов выносливости свиней можно было бы рассказать много. Вот один интересный случай.

В 1930 году из села Муромцевского Омской области на Иртышскую пристань летом гнали большое стадо (300 голов) свиней. Чем-то напуганное в лесу стадо рассеялось. Часть свиней прибилась к ближайшим селеньям под покровительство человека, а часть исчезла.

Посчитали: погибли. Но некоторые одичавшие животные попадалась на глаза несколько лет. И с приплодом! Значит, двор не так уж далеко увел белотелых потомков вепрей из леса.

Дикие кабаны отличаются феноменальным слухом и острым чутьем. Это важно для жизни в лесу — находить пищу и чувствовать опасность. Свиньи эти способности сохранили. Есть отменного вкуса (и, главное, запаха) гриб под названием трюфель. Французские гурманы душу отдадут, чтобы отведать блюдо с приправой из трюфелей. Но гриб на виду не растет, спрятан в земле на глубине двадцати сантиметров. Человеку ни увидеть, ни почувствовать этот деликатес не дано. Кабанам же лакомство это очень даже доступно. Они издали чуют гриб по запаху.

Кому-то когда-то пришло в голову взять в лес с собой дворового поросенка поискать трюфели. Великолепно, видимо, все удалось. И вот уже многие лета сборщики трюфелей (цены на них у ресторанщиков очень высокие!) выбирают поросеночка и натаскивают находить трюфеля.

Выбирают поросенка предельно просто.

Наведавшись к фермеру, кладут у загона гриб трюфель. Какой сосунок первым к грибу подбежит, того для охоты и выбирают.

Разумеется, поросенку найденный гриб съесть не дают. Раскопают и в сумку! А поросенку как поощрение — кусочек сыру.

Брем, отдавая должное чутью свиней, рассказывает случай, когда привязавшаяся к человеку свинья ходила с ним охотиться в лес и чуяла след птицы не хуже собаки. Описаны случаи, когда представленные сами себе домашние свиньи поднимались в горы (Испания) на две с половиной тысячи метров и находили что-то съедобное там, где другие животные ничего не нашли бы.

Не чувствительны свиньи к змеиному яду. Не ясно до конца почему. То ли яд нейтрализуется жиром, то ли масса его не дает яду проникнуть до кровеносных сосудов. Но замечено: свиньи змей поедают спокойно, как всякую другую добычу.

Переселенцы в Америку, конечно, брали с собой свиней как животных выносливых и неприхотливых. И нашлась для хавроньи в прериях неожиданная работа. Прежде чем строить дом, фермер должен был очистить участок от гремучих змей, которых тут было много. Как он поступал? Он ехал к уже укоренившемуся соседу, брал у него свинью и выпускал пастись на участке несколько дней. После этого можно было начинать обживать место — всех гремучников свинья извела.

В вышедшей из хлева чумазой хавронье трудно заподозрить интеллектуала. Однако исследования показали: по уму среди животных свинья стоит в таком ряду: шимпанзе, слоны, дельфины, медведи, а дальше — она. Свиньи не очень привязываются к людям, но лучше многих других животных поддаются дрессировке. В. Дуров писал об исключительно успешных цирковых номерах со свиньями.

Еще несколько интересных фактов. Анатомически ближе всех к человеку стоит шимпанзе (90 с лишним процентов), а следом за обезьянами ближе всех к человеку по строению внутренних органов стоит свинья. Уже сейчас делают пересадки людям некоторых органов от свиней, и это только начало…

Но главное, из-за чего свиней разводят на всех континентах земли, — мясо. Необычайно вкусное мясо! Притом что свинья плодовита, двенадцать — пятнадцать поросяток — не рекорд для нее, есть еще одно качество: свинья — животное скороспелое, через восемь месяцев новорожденные сами уже готовы плодоносить. Прибавим к тому неприхотливость, нетребовательность к еде. Что еще можно желать от животного, которого люди несколько тысяч лет назад заманили во двор из леса.

Материнских добродетелей за свиньями не замечено: матушка может сожрать придавленного ею же малыша. С любопытством будет наблюдать мамаша, если ее находчивый отрок припадет к набухшему вымени у коровы.

Вот таков он, потомок лесного зверя, от родословной которого человек отщипил веточку и приспособил для своей пользы.

Свинья, если это не матка, не цирковая актриса, живет недолго. С приходом морозов или к Рождеству хозяева точат нож. И тут уж ничего не поделаешь — таково жизненное предназначение нашей героини. Правда, не у нее одной.

Гуси, утки, индюшки, куры, бычки — у всех судьба в руках человека. Се ля ви!

  Фото из архива  В. Пескова . 12 ноября 1999 г.

 

Таежный тупик

У Агафьи Лыковой под Новый год

Иногда улеглась поднятая вертолетом пурга, стало ясно: Агафьи в обители нет. Лаяли две собаки и одиноко под елкой стоял Ерофей.

— На ключах она! На ключах! — прокричал он мне на ухо.

Получив несколько инструкций Ерофея, мы немедленно поднялись. Ключи — это местечко у слияния Большого и Малого Абакана, известное тут давно. Охотники-шорцы издавна лечились тут после зимы — отлеживались в горячей воде. Сейчас лечить ревматизмы, хондрозы, простуды прилетают охотники и шахтеры.

Агафья, испытавшая целебную воду, уверяет, что она помогает от разных болезней, и вот уже несколько зим подряд с каким-нибудь попутным вертолетом отправляется на эти «Канары», занесенные снегом.

Для лечения летом «дикари» настроили тут дощатых домишек, защищающих от дождя и от солнца. Агафья оборудовала один из них для зимы. Прибывает сюда со своими дровами, харчами, книжками и иконами. Холодновато в домишке, зато на весь «курорт» — одна-единственная, никто не мешает, никто не смущает. По тоннелю, прорытому в толще снега, спускается Агафья в покрытую инеем «лечебницу» и наслаждается тут одиночеством.

Однако где же ее домишко? Все затянуто снегом, ни одного следа по белому. И вдруг скрипит в морозном воздухе дверь, и вот перед нами наспех одетый человек, похожий издали на таракашку, неведомо как попавшего в царство зимы.

Вертолетчики дают нам пять минут на сборы. Агафья кидает в мешок вещицы, с которыми не расстается, подпирает дверь колышком и просит меня оставить записку: «Занято Агафьей», — хотя, кроме зверя, никто сюда сейчас не заглянет. Успевает Агафья показать нам даже парилку, заставляет попробовать воду на ощупь и семенит к вертолету так, что я едва за ней успеваю.

В грядущем году Агафье  исполнится пятьдесят пять.

Промежуточная посадка у нас на Каире. Так называют речку, в устье которой когда-то шумел-работал лагерь геологов и где полтора последних года сидел Ерофей, пытаясь наладить тут пчеловодство. О его «сидении» — рассказ особый, а сейчас мы спешно затаскиваем в вертолет из погреба улей, связки досок, мотки алюминиевой проволоки, железную печку и кое-что еще нужное в хозяйстве Агафьи… Еще пять минут — и мы дома, у бревенчатых изгородей и построек, стоящих над Еринатом подобно крепости.

Как всегда, садимся перекусить. Мы — из своих рюкзаков, Агафья обедает вареной картошкой с рыбой и хлебом, не уступающим по вкусу московскому. Картошку хорошо бы сдобрить подсолнечным маслом — я привез его шесть бутылок. «Не можно! — говорит Агафья.

— Для еды не годится», — но благодарит, потому что масло оказалось много экономней свечей.

Агафья в Москву мне об этом писала.

Новости… О них всегда — в первую очередь. Новость главная: в избушке живет женщина, принявшая у Агафьи крещенье и не ушедшая восвояси, как бывало до этого с другими крещеными. «Живем… Хлеб печем порознь, едим порознь — кому что по вкусу, делим по силам работу…» Это, по всему судя, устраивает обе стороны, хотя проблемы есть, но о них узнали мы, только приглядевшись к житью-бытью.

Рисунок  Агафьи . Кто скажет, что это не вертолет?

Главный разговор был о необычном минувшем лете. Нас в европейской части страны угнетала жара. Тут же в горах лето было «люто холодным» — ветры, дожди, морозы в мае, снега в июне. Думали, что с огорода ничего не возьмут. Нет, картошка, убитая морозом и заново посаженная, дала неплохой урожай, уродились рожь, горох, всякие овощи. Наловили осенью порядочно рыбы, но главное, невиданный урожай дали кедры. Осенью две затворницы пошли шишковать. Но у одной (горожанки в прошлом) никакого навыка в этом не было, а Агафья почувствовала, что уже не может, как в прошлом, белочкой скакать по деревьям. Стали сбивать шишки шестами. Этот процесс не быстрый, а надо было опережать конкурентов — стаи кедровок, бурундуков, и, главное, на самый урожайный участок пожаловал таежный хозяин Михайло Иванович. Он был самым ранним, самым активным, небезопасным сборщиком. Приходилось ждать, когда он насытится и уйдет отдыхать. Ружье против этого конкурента не держали, для отпугивания полагались на кастрюльку и колотушку.

Таежный осенний ветер «тушкен», как всегда, помог сборщикам. Он так двое суток мотал кедровники, что все шишки оказались на земле, и продовольственный склад Агафьи пополнился тридцатью мешками добротных шишек. Поскольку еда — одна из главных проблем в здешнем житье-бытье, можно сказать: с этой стороны скиту ничто пока не грозит. Огород плодоносит, крупы и муки запасено тут надолго, ловится рыба, доятся козы, несутся куры. Козел, которого Агафья пыталась лечить таблетками, от них, по-видимому, и околел. Переправили сюда нового бородатого бестию. Из всего, что могла сообщить нам Агафья о его отношениях с козами, предполагается появленье к весне козляток.

Медведи летом и осенью по-прежнему бродят вблизи жилья, но лай двух собак и бдительные удары колотушкой в кастрюлю заставляют зверей умерить свой интерес. «Страшен шатун. Если зимой он появится тут — беда», — вздыхает Агафья.

Любимец  Агафьи кобелек Тюбик.

Кое-кто из диких жителей леса не столько пугал, сколько развлекал поселенцев. Однажды, привлеченные переполохом кур, заглянули в курятник и увидели там проскочившего в окно ястреба. Хищник навалился на петуха и, не видя возможности выбраться наружу вместе с жертвой, решил пообедать прямо в курятнике. Ястреб уже вытягивал из знатной птицы кишки, когда загремели кастрюли, запричитали на разные голоса люди. «А он сидит как хозяин — еле выпроводили через дверь».

Все подворье Агафьи разрослось, расползлось: две избы, курятник, козлятник, дровяные навесы, изгороди, навесы для сушки ржи и гороха. Все требует рук и глаза. Одной хозяйке со всем справиться трудно. На здоровье Агафья жалуется постоянно. Это, как у всех больных, любимая тема для разговора, и, если мягко не перевести беседу в другое русло, только об этом она и будет. Одета Агафья тепло. Все сшито ею самой, по своему вкусу. А на ногах сияющие белизной подаренные кем-то валенки, о которых резвому кобельку Тобику нравится чесать зубы.

Социальная сторона жизни в скиту сложнее, чем бытовая и продовольственная. На моих глазах, когда легче было сюда добраться, «на житье у Агафьи» перебывало десятка два прихожан. Союза с отшельницей не получалось. Во-первых, шел сюда человек, тронутый нынешней жизнью, с наивной надеждой обрести тут кров и душевное спокойствие. Не получилось! Быт тут трудный — постоянная борьба за существование, природа суровая и неприветливая, особо для городского. Вера и характер у Агафьи непреклонные. Неделя-другая, и подавался бедолага отсюда частенько с бранью.

А полтора года назад я застал тут целую коммуну: мать с девчонкой-подростком, потерпевший какое-то жизненное крушение самодеятельный художник, потерявший ногу Ерофей Седов. Не вникая в суть отношений, я чувствовал: в них назревает буря. Люди везде остаются людьми, а изоляция лишь обостряет характеры. Первыми покинули стихийно возникшую общину мужики. Харьковский художник уехал на родину, Ерофей, забрав ружье, жалкий жизненный скарб и надежду свою — три улья, перебрался за двадцать пять километров на место, где был когда-то поселок геологов («Надеялся, что выживу автономно»). Уехала и мать с девочкой, уже сменившая в Сибири не одно пристанище. И осталась опять Агафья одна…

А в прошлом году своим ходом с посошком и котомкой пришла сюда женщина средних лет.

Агафью подкупила способность человека идти в одиночку по горным тропам и прихожанке она обрадовалась. Живут уже более года. Нашли общие интересы: «Ходили весной в горы по лук, собирали грибы, ягоды, запасались орехом». Все как будто ладится.

Улучив момент, я побеседовал с новоселкой. Имя и фамилию полностью она просила не называть: «Зовите Надей». На просьбу рассказать о себе она улыбнулась со вздохом: «Я, Василий Михайлович, много-много грешила. Несколько раз была замужем, ребенка на руки родителям бросила. Осмыслив однажды свое житье, решила, что только в Боге мое спасенье». Бога она решила искать в Сибири. Перебывала во многих общинах и сектах и наконец решилась идти к Агафье.

Постоянный таежный сосед — кедровка.

Мы говорили с Надеждой наедине. Ни о каком староверстве понятия у нее не было. Она не знает, кем были Никон и Аввакум, не знает о крестном пути, пройденном староверами от Москвы до Амура. Агафью это, однако, ничуть не смутило — «старовером стать никогда не поздно». На том и сошлись две женщины, выросшие совершенно в разных условиях.

И первый год жизни отшельнической прожили «в трудах, в миру и молитвах», мудро стараясь подлаживаться под характер другого. При этом «патриархом» остается Агафья — она и хозяйка, и духовный наставник, умелец во всем и дипломат с теми, кто тут появится. Другого Агафья, вкусившая жизнь в одиночестве, возможно, и не желала. Но вот обозначился конфликт, и не ясно, как разрешат его женщины из двух разных миров.

Однажды Агафья, отлучившись навестить родственников, вошла в избу и не сразу от удивленья нашлась, что сказать. Изба превратилась в чистую горенку с занавесками, мытым полом, с протертыми стеклами в окнах, чистой посудой. Это был не бог весть какой комфорт, но Агафью он озадачил. Она чувствовала себя «не дома». С детства она привыкла к тому, что стены были покрыты сажей, к тому, что топор лежал у печи на лавке рядом с ложками, что под ногами хрустели щепки и шелуха кедровых орехов. Ее не смущало, что лицо и кофта ее были в саже, что в плошке кисло недельной давности варево, что руки были в ссадинах и, садясь за стол, их не мыли. И вот сюрприз. Тут не рассыплешь картошку перед посадкой, не постучишь топором, не сядешь, где хочется. Да и «вопче» что это такое — христианин должен жить с этими занавесками. Агафья, уже побывавшая в городе и у родных в деревнях, понимает, что в чистоте и порядке жить лучше, удобней. Но вся ее натура, с детских лет привыкшая к иной обстановке, порядка этого не приемлела. Весь строй ее жизни требовал прежнего и привычного.

Надежда, со своей стороны, хотела обстановки другой, с детства привычной…

Растерялась Агафья, не зная, что предпринять. Дня четыре жили молча. Хозяйка дома входила и не знала, куда себя деть, где встать, где сесть. Надо бы топором поработать, да как-то неловко при этих занавесках-половичках. Наконец хозяйка дома как могла аккуратно выразила свое неудовольствие и решила дело неожиданным компромиссом: «Я буду жить в курятнике».

Курятник — помещение маленькое. Но Агафья перенесла туда свои мешочки, одежки, обувку, короба, инструменты, сложила печь. Таким образом, устроилась, не портя отношений с Надеждой. Так и живут. Николай Николаевич Савушкин, побывавший осенью у Агафьи, описал не без юмора мне ситуацию: «Я было опрокинулся на пришелицу: как же так, хозяйка дома, а живет с курами…» На что Надежда пожала плечами, а Агафья поспешила объяснить: переселение в курятник — инициатива ее, и винить никого не надо. В таком положении житейская ситуация и зафиксировалась.

Трудно сказать, что будет дальше. На маленькой арене таежного бытия за два дня до нашего прилета появился Ерофей. Это положение усложняет. Ему Агафья, памятуя, сколько добра сделал он Лыковым и как страдает сейчас, отрядила первую из двух изб. Ерофей тоже выразил недоумение сложившейся ситуацией, но, зная характер Агафьи, спорить не стал, обещал ей помочь в расширении курятника.

Я заглянул перед отлетом в это «жилище». От давней избы Лыковых оно отличалось только тем, что стены не покрывала копоть. Сидели на постели и бродили растерянно куры. Всюду мешки, туеса, у печки стояла посуда с едой. Тут же Агафья что-то стругала. В этой обстановке она чувствовала себя «дома»… Мы собрались, как и в позапрошлом году, порисовать. Агафья с видимой радостью согласилась, но тут же смутилась: где с бумагой прислонишься. Пришлось идти к Надежде в «горницу» с занавесками.

Рисование Агафья прервала предложением послушать пенье. Я с удивлением поднял брови. А собеседница моя, откашлявшись, стала петь. Это были не молитвы, а духовные песни о радости жизни с Богом. Агафья вела мелодию уверенно и потом пояснила: главными певцами в семье были Дмитрий, она и мать.

Наговорившись, мы походили по двору «таежной усадьбы», потрогали добела вылинявшие красные тряпицы — «пужали от медведей». У огорода темнел заиндевевший крест — могила Карпа Осиповича. Тропинка со двора вела круто вниз, к речке. Еринат (по-шорски Дикий Конь) уже схвачен был светло-зеленым льдом, но на средине теченья вода морозу не поддавалась и сверху на светло-зеленом выглядела темной живой пиявкой.

Воду берут в реке. Она прозрачная, чистая, вкусная. Чтобы прорубь не замерзала, ее покрывают досками и сверху кладут фуфайку…

Ерофей водил нас около Ерината. Рассказывал, какова норовистая эта речка в верховье. Ерофей наслаждался разговором с людьми, нормальной едой. Где с юмором, где почти со слезою рассказывал о своем житье-бытье на былой площадке геологов. «Один! Человеку трудно быть одному…»

Перед сном мы снова прошлись у речки. Ночные звуки явственно различались. Шумел в полынье Еринат, обвальный камень на другом берегу прошумел с высоты и стих в снегу. Еле слышный жалобный крик с равными промежутками издает маленький оленек кабарга.

Звезды на черном небе, кажется, потрескивали от мороза. И скрипел на снежной тропинке самодельный протез-липка на правой ноге Ерофея.

Отдельно мы расскажем о добровольной робинзонаде Ерофея в эти местах.

Ерофей Сазонтьевич Седов.

Медовая западня

Когда мы встретились, Ерофей Сазонтьевич держался так, как будто его, терпевшего в море бедствие, подобрал проплывавший корабль.

«Как домой вернулся!» — говорил он, наливая крепкого чая и относя обожавшим его собакам остатки ужина. Тут в Тупике была у него своя житейская одиссея, длившаяся полтора года. И вот он снова вернулся под кров Агафьи.

Жизнь часто бьет человека больно. Именно так случилось и с Ерофеем, которого я знаю с тех пор, как стал бывать у Лыковых. Могучего сложенья, прямой, добродушный, он работал бурильщиком в геологической партии и на ногах стоял твердо. «Но невзгоды, как вши, могут человека заесть», — шутил он иногда. Перемены нынешней жизни в одночасье закрыли геологический участок, расположенный от нынешнего лыковского жилья в двадцати пяти километрах. Сразу проблема: где, какую искать работу? Решил, что будет кормиться тайгой, промышляя пушниной (охотником-любителем он делал это неплохо), но оказалось, что дело это требует тонких, профессиональных знаний и опыта. Концы с концами у охотника не сходились, вдобавок, зимуя в тайге, заморозил он ногу. Вовремя не лечил — «Здоров, так пройдет!». Не прошло. Ногу пришлось хирургам отрезать. И стал таежный ходок Ерофей сиднем сидеть на завалинке. В это же время не заладилась и семейная жизнь. «Вышло — хоть волком вой». Принялся Ерофей искать дело и место, которое его могло бы кормить.

И «витки мыслей» привели его к тем местам, где работал бурильщиком, где часто бывал у Лыковых, где крещен был Агафьей и отрастил староверческую бороду. Сюда и потянуло его. Не было другого места, где он мог притулиться.

Сначала прилетел с рюкзаком, удочкой и ружьишком — проверить, сможет ли хоть как-нибудь ходить по тайге. Агафья встретила его как родного. И пришла в голову бурильщика мысль: разводить в тайге пчел и при этом деле как-нибудь жить.

В очередной раз застал я его у Агафьи уже пчеловодом. Но дело как-то не шло. Один улей оказался «глухим», в другом жизнь теплилась, но нужен был прилив свежей крови на эту малютку пасеку. Николай Николаевич Савушкин, которому я рассказал о положении Ерофея, где-то в Шушенском в два дня добыл хорошую рабочую семью пчел и переправил ее Ерофею.

Дело как будто двигалось, но не быстро. А тут случился разлад в таежной общинке, и Ерофей с тремя ульями, ружьем, кое-какими продуктами и инструментами перебрался за двадцать пять километров по Абакану вниз, на заросший уже дикими травами участок, где обитали когда-то геологи. Выбрал дощатый домишко для жизни, наладил не переставший работать насос у бывшей столовки и один в тревогах и смутных надеждах стал утверждать себя пчеловодом.

Сразу скажем, дело не получилось. Не получилось по многим причинам. Пчеловод был не очень умел, место, как видно (в отличие от близко лежащего Алтая), для пчел было холодноватым, лето к тому же сложилось дождливым, со снегами и заморозками. Грешит Ерофей и на ракеты, пролетающие над этим местом, а также на запасы магнитной железной руды, лежащие в глубинах под ульями.

Но это уже итоги. Поначалу Ерофей верил, шарил в книжках, постигая тонкости пчеловодного дела. Между тем надо было как-то еще и жить, чем-то кормиться, обороняться от медведей, которые врожденно мед за версту чуют. Надо было заботиться о воде, о дровах.

И, не будем забывать, все это при одной ноге.

На полтора года оказался Ерофей в тайге даже не Робинзоном, а одноногим Джоном Сильвером, ожидавшим клад от пчел.

Был случай, в Канаде молодого биолога забросили на вертолете на точку, записали, когда забрать, и… забыли о нем. Бедолага, не подготовленный к такому удару судьбы, жил в тайге более года, пока о нем не вспомнили. Думаю, Ерофею было полегче, но ненамного. Вертолеты изредка пролетали, но заворачивали к Агафье, не обращая внимания на человека, тоскливо стоявшего на каменистой речной косе.

Большой проблемой для Ерофея было питание. Захваченные с собой два мешка прогорклой муки и крупы и несколько мешков картошки на еду и на семена, мешочек сахара, бутылку постного масла надо было расходовать экономно. Два раза поделиться едою с ним прибегал сын Николай, охотившийся в здешних местах. Это и все, что он имел. Пришлось налегать на то, что может дать человеку тайга: грибы, ягоды, кедровые орешки и разные корешки.

Любопытно, что на отбросы жалкой его «столовой» стали собираться крикливые кедровки, постоянно держался ворон. Однажды заметил Ерофей стайку маленьких птиц. Воробьи?

Сначала засомневался, но кошка, делившая с пчеловодом таежное одиночество, одного, потерявшего бдительность, изловила. Воробьи!

Это не первый случай появления воробьев в безлюдных лесах вблизи одинокого жилья человека. О воробьях мне рассказывал Карп Осипович и Агафья. Воробьев у своих охотничьих избушек видели на Камчатке промысловики. А ведь считается: домовой воробей только в поселках и держится.

Под полом дома Ерофей обнаружил охапки добротного сена. После геологов в жилье поселились пищухи, прозванные сеноставками за то, что за зиму готовят копенки сена. Это были мирные и желанные соседи для человека.

«Сложилась полоса времени, я шесть месяцев не видел людей, не слышал человеческой речи. Неожиданно для себя стал разговаривать с кошкой и с этими милыми сеноставками».

Себе на стол Ерофей иногда подстреливал рябчика. Но птицы стали избегать опасное место, а глубже в тайгу на одной ноге охотник пойти не мог. Приспособился петлями ловить зайцев, но поймал только трех — за остальными надо было ходить далеко. Рыбы зимой не поймаешь. И временами поселенец переходил на воду и сухари. Чтобы не опуститься, не впасть в апатию, постановил: днем не спать!

И обязательно пять-шесть часов работы! Выбирал из избушек доски, неразорванные куски толя, распрямлял гвозди — «Агафье все пригодится».

Зимой временами спускался в погреб, где стояли оставшиеся два улья, убеждался: живы пчелы, гудят. Подкормить бы их, да где ж он, сахар… В пору больших снегов от избушки по снежному тоннелю ходил только за дровами и за водой. «Когда пахнуло весной, решил я сделать новое березовое топорище. Прокопал к одинокой березе ход, срубил дерево, а когда вернулся из дома, подкрепившись похлебкой из сухарей и воды, вижу, на ветках лежащей березы в затишье кормится рябчик.

И так весело, хорошо было ему глотать березовые почки. У ружья я отпилил ложе, мог бы, как из пистолета, стрелять навскидку с одной руки. Рябчик — это хороший ужин для меня — бедолаги. Но почему-то не захотелось мне выстрелить. Долго стоял, наблюдал, как кормится птица, а на второй день ради любопытства утром пошел к лежавшей березе. Рябчик на ней.

И меня вроде бы не боится. Стал я с ним разговаривать о человеческой жизни, какая она сложная по сравнению с жизнью птицы. Солнышко уже припекало, и стало хорошо у меня на душе. Даже и умереть было не страшно».

Более серьезный гость появился, когда Ерофей выставил пчел, чтобы могли кормиться на иве. «Взяток был слабый, но запах меда от ульев все-таки шел, и я зарядил патроны пулями, зная, что придет на запах медведь. И он однажды явился. Солнце садилось. Я шел за дровами и вижу вдруг на одном из желтых домишек огромную тень. Медведь! А ружье-то у меня в доме… На своей «липке» проковылял к стенке, где висело ружье, два раза кряду выстрелил вверх. Видел: медведь кувыркнулся, как будто играясь, испуганно побежал в гору».

Хакасская тайга зверем и птицей богата.

Ерофей постоянно наблюдал филина, видел, как тихо вдоль берега проходили маралы, к избушке часто наведывался колонок, на недалеком болоте в тихие вечера, чавкая, кормился кабан. Но все это было недоступно человеку, ходившему на протезе. «Решил я устроить вблизи от домов солонец — в тайге это лучшая из приманок. Через несколько дней наблюдаю следы. Олени и кабарга приходили солонцеваться. Значит, надо делать засаду… Сел и в первый же вечер вижу — тихо идет к солонцу маралуха. Но стельная — по всем законам стрелять нельзя. И хотя никакой бог не покарал бы меня, стрелять я не стал. Вернулся в потемках к избушке ни с чем… Через день снова сел караулить. И вижу: вблизи солонца по чью-то душу затаился медведь — мой враг и мой конкурент. Как видно, зверь, озадаченный странной моей походкой, внимательно меня изучал. Но я решил показать ему силу. Стрелять не стал, но, вскочив, громко крикнул.

Любопытно, что в отличие от первого этот зверь испуга не показал. Оглядываясь, тихо пошел в тайгу. Умный зверь, возможно, понял мою беспомощность и, как знать, мог наметить в жертву себе».

На солонце Ерофей все-таки подстерег молодого марала. Это силы его укрепило, но дело, ради которого он тут высадился, продолжало хиреть. То ли от холода, то ли еще от чего пчелы едва долетали до прилетной доски и, скрючившись, замирали. «То же самое наблюдал я у красных муравьев». Две семьи пчел слил Ерофей в одну более сильную. Но ясно было, как говорят пчеловоды, «из этого роя не вышло ничего». И одинокая жизнь в тайге стала для Робинзона невыносимой. Но как подать бедственный знак?

Тут как раз сел на косе вертолет с туристами с Горного Алтая. Торопясь, Ерофей написал Агафье записку примерно такого же содержания, какую чеховский Ванька Жуков написал дедушке Константину Макаровичу…

Этот же вертолет мог бы переправить Ерофея в обитель на Еринате, но пощадил Ерофей пчел. Они были в разлете, и на произвол судьбы их бросать не хотелось.

Связь с «большой землей» была установлена. Агафья поняла: Ерофей терпит бедствие. И однажды под вечер отшельник услышал два женских голоса — Агафьи и еще один незнакомый. Гости принесли свежего хлеба, домашних гостинцев. И Ерофей впервые за полтора года заплакал.

Решено было: первый же вертолет Агафья попросит перевезти Ерофея «домой». Поставив улей в погреб, Ерофей стал ждать. И вертолет прилетел. Человека со всклоченной бородой, чуть одичавшего и на костылях, посадили в машину.

«Ну, вот я и дома!» — сказал пчеловод, улыбаясь и глотая слезы от радости. И все были рады возвращению. Визжали от восторга и прыгали кобелек Тюбик и постаревшая Ветка.

Какая будет жизнь, Ерофей не знает. Но Агафья сказала: «Грех человека бросить в такой беде».

В этой точке мы и застали события. Наш вертолет, переправляя Агафью с ключей, сел на площадке, где Ерофей бедовал полтора года, — забрали все, что он наготовил там для хозяйства Агафьи, а главное, улей. Ерофей еще надеется жить пчеловодством. «А на крайний случай буду тут дровопилом и дровоколом».

Такова хроника жизни на Еринате.

Фото автора . 17 декабря 1999 г.

 

Снежная благодать

(Окно в природу)

В Кении мы специально сделали остановку, чтобы полюбоваться всемирно известной горой.

«Ну вот, сбылась мечта идиота — вижу! — шутливо сказал мой спутник. — Снег — в Африке…» «Снег, снег, — воодушевился, словно турок на стамбульском базаре, наш проводник. — Снег!» Он говорил так, как будто сделал нам, сидевшим в машине, драгоценный подарок. «А что такое снег?» — спросил я молодого кенийца. Он не знал. Но он понимал, что это красиво. Не зря же американцы и европейцы приезжают сюда.

«Его бы к нам в Тамбовскую область где-нибудь в феврале. Вот нагляделся бы». Мы шутили, но каждый был счастлив, что видит знаменитую гору и, конечно, диковинное для Африки белое пятнышко на вершине Килиманджаро.

Еще разговор о снеге случился у меня на Аляске, где в горах лежат четырехметровые пласты снега, и где зимой к колесам маленьких самолетов крепят лыжи, и где охотники ходят на сетчатых «лапках», слегка похожих на теннисные ракетки. Такой снаряд не позволяет человеку по снегу скользить, но держит ногу, как держит он куропатку, у которой ноги в жестких, упругих перьях, как держат зайца, у которого лапы так велики, что впору вспомнить о лапте.

И такой вот разговор на Аляске о снеге был у нас с русским попом-старовером. Староверы на Дальнем Востоке в Гражданскую войну переправились тайно через Амур и осели в Китае. А потом, когда революция победила и здесь (1949 г.), русских попросили куда-нибудь удалиться. Организация Объединенных Наций взяла их под опеку и помогла перебраться кому в Австралию, кому в Южную Америку. «Чего же в Америке не задержались?» Старик подумал.

«Ты знаешь, Василий, климат (ударение сделал он на последнем слоге), климат не наш — снега нету. Русскому человеку снег нужен. Вот и добрались до Аляски».

Русский человек любит снег, хотя к концу зимы и начинает его поругивать. И когда хочет сказать о чем-то уже ненужном и невозвратном, скажет: «Нужен, как летошний снег».

А как ждут снега к Новому году! И если он запоздал или растаял, сетуют: «Ну что за праздник без снега!»

А что в природе? Поглядите на красногрудых птиц, сидящих на заиндевелых деревьях. Очень похожи на краснобокие яблоки. И чудо-названье птицы: снегирь. Произнесите вслух, и вы почувствуете безошибочность слова.

Снега природа ждет. Знает, что небеса вывалят, вытрясут его непременно, и загодя все начинают к снегу готовиться. Несколько животных — зайцы, белые куропатки, горностаи, ласки, песцы — понемногу начинают белеть.

У зайца сначала белеют живот и ноги. А если снег задержался, заяц успевает весь побелеть. И нет ничего страшней для косого, чем лежать белым, заметным, далеко видным. Как избавленье от мук встречает он снегопад.

Все побелевшие сразу становятся невидимками. Только темные глазки блестят да черная кисточка на хвосте выдает горностая.

Зачем эта кисточка мышелову? Своих узнавать?

А скорее всего, хищников сбивать с толку. Сделает горностай обманное движение хвостиком в сторону, и хищник, одураченный, дает юркому горностаю выиграть секунду-другую и скрыться.

«Снег», — произнес африканец русское слово. А у народов Севера, видящих снег почти круглый год, такого слова в языке нет. Зато у них есть много названий состояния снега: пороша, крупа, метель, поземка, пурга, гололед, наст…

Для жителей Севера, чья жизнь связана с оленем, страшнее всего оттепель — мокрый снег. Мороз после нее непременно вернется, и снег покроется жесткою коркою льда.

Олень, сам добывающий корм из-под снега, обречен — он режет ноги о наст, у него кровоточат губы. Две беды оленеводов на Севере: летом — гнус, зимой — наст.

Но наст в тундре — происшествие чрезвычайное. А снег для многих животных — спасительное одеяло. Чем суше снег, тем в нем теплее. Без этого покрывала много животных даже в средних широтах мороза не выдержали бы.

Белая куропатка нехотя покидает ночлег под снегом.

У многочисленной мышиной братии вся зимняя жизнь — под снегом. В теплом гнезде выводят мышат, по тоннелям, проложенным во всех направлениях, мыши прогуливаются, ходят в гости друг к другу. Иногда по специально прорытому колодцу поднимается мышка к снежной поверхности «проветриться». Отваживается в солнечный день иногда пробежаться, оставляя красивую, как на швейной машине пройденную, прихотливую строчку следов.

Часто мыши в снежных своих коридорах дерутся, привлекая писком лисиц. Мышиную возню они слышат при толще снега в полметра на расстоянии пятнадцати — двадцати шагов.

Я это много раз проверял на лыжне. Лиса охотно пользуется накатанным снегом. Но услышала мышь — сейчас же туда. На мгновенье замирает над этим местом, подпрыгивает, чтобы носом вниз, возможно, глубже вторгнуться в снег и резво-резво работает лапами. В белой морозной пыли мелькает только рыжий пушистый хвост…

Много времени проводят под снегом тетерева. Плотное их оперение от мороза не очень спасает. И корм у них ледяной — можжевеловые ягодки, а чаще березовые почки. Проглотишь — снаружи холодно и в зобу тоже лед — скорее согреваться под снег. Есть у тетеревов излюбленные места. Сядут на березе и по очереди, сжавшись в комок, падают в снег. С помощью крыльев и лап луночку углубляют и быстро проходят примерно метровый горизонтальный тоннель. Вход в него забивается снегом, а там, где тетерев собирается подремать и согреться, — обминается камера с дырочкой-вентилятором наверху. Снежный потолок над тетеревом тонок — сантиметров десять — пятнадцать. Это на случай, если лисица наткнется на лежку или охотник неслышно подойдет не с ружьем даже, а с сеткой. Мне несколько раз приходилось нечаянно спугивать тетеревов. Из-под лыжи взлетают с треском и быстро, как будто ими из пушки пальнули.

Заяц, чем холоднее, тем глубже закапывается в снег, оставляя только глаза для дозора. Медведь спит в берлоге под одеялом из снега. Енот в замечательной своей шубе тоже в большие морозы предпочитает где-нибудь притулиться.

Снег — это белая чистая скатерть, на которой непременно оставит след всяк по ней пробежавший. Наслаждение читать зимнюю белую книгу. Вот лисица прошила поле строчкой своих следов. Зачем бежала? А узнать, что это за темная точка вдруг появилась? Убедившись в несъедобности и безопасности принесенной ветром тряпицы, лисица продолжает обход.

Если пуржит — бежит беззаботно по открытому полю, если тихо и солнечно, пробежит вдоль кустарников и сухого прошлогоднего бурьяна. Непросто ее заметить, хотя красная шуба — прямой вызов белому покрывалу.

Звери хорошо понимают, что снег хранит их следы. Волки ходят цепочкой след в след, намеренно пробегают непролазные чащи, куда всякому сунуться неохота, бегут накатанной людьми дорогой не только потому, что легче бежать, но и потому, что дорога не оставляет следов.

Заяц, прежде чем лечь, такие петли, такие прыжки и скидки устраивает, что охотнику-новичку не догадаться, где лежит зверь.

Медведь следы свои прячет особенно тщательно, когда ложится в берлогу-делает дальние переходы, кружит, ходит болотом. К месту, выбранному для берлоги, пятится задом. И старается это делать при снегопаде, чтобы следы его сразу же скрыло.

Лесные драмы и забавные случаи хранит белое полотно снега. Вот ямочка, и возле нее затейливый рисунок, оставленный крыльями взлетевшей птицы. Ворона! Тут она что-то либо нашла, либо спрятала. Умный ворон с высоты своего полета этот след хорошо видит. И вот картина: ворон опустился чуть в стороне, шагом прошествовал в нужное место. Ворона тут спрятала корочку хлеба, подобранную возле потухшего костра лыжников. И ворон ее, конечно, присвоил.

Есть следы на снегу крошечные — мышиные, например. А есть следы огромные. Вот, не выбирая дороги, прошествовал лось. Его длинным ногам никакая толща снегов не помеха. А вот следы странные и ведут они к укатанному желобку на крутом берегу речки. Это играли выдры. Любимое их занятие — летом по мокрой глине, а зимой по мягкому снегу скатиться вниз. Выдры предпочитают все время держаться возле воды, но иногда видишь вдоль глухой лесной речки большие дуги набродов по берегу. Это самцы и самки в брачную пору специально оставляют следы, чтобы найти друг друга.

Взаимодействуя с морозом и ветром, мягкий рыхлый снежок может стать, как наждак, жестким, может образовать на равнине заструги кирпичной твердости, может стать бурей, смертельной для путника (вспомним: «…замерзал ямщик»).

На моей памяти в нашем полустепном селе во время таких снежных бурь били в церковный колокол, а для тех, кто ходил на станцию из села, в поле ставились вешки из палок.

В Антарктиде от домика к столовой натягивают канаты. Идешь в валящем с ног буране — канат не только направляет тебя, но и помогает устоять, не упасть. Снежная буря в Антарктиде страшная — бывали случаи, срывало с вмерзших в лед скорей самолеты и уносило, как будто это были игрушки, сделанные из бумаги.

В горах скопления снега опасны обвалами, известными под названиями лавин. Тяжелая масса снега движется нарастающим валом и способна похоронить под собой туристский лагерь, курортный поселок.

Наибольшая толщина снежного покрова в Антарктиде — четыре километра! Летишь, прибор показывает высоту над уровнем моря — четыре с лишним тысячи метров, а глянешь вниз — снежные волны застругов под самыми крыльями самолета.

В средней полосе снег лежит четыре — шесть месяцев. Этого довольно, чтобы снег надоел. И вот появились проталины… То, что с радостью встречалось под Новый год, с такой же радостью провожается в марте — апреле.

На кругу жизни все хорошо и разумно устроено: появленье подснежников, цветенье черемухи, теплынь июля, румянец августа и буйство красок в конце сентября. А потом после долгих дождей, после грязи ждешь первого снега: скорей бы! И он приходит.

  Фото автора .  30 декабря 1999 г.

 

Попугаи напугают

(Окно в природу)

У разных видов животных характеры разные (оценка с точки зрения человека). На Дальнем Востоке есть птица дикуша — существо тихое, кроткое: можно подойти вплотную, почти что потрогать. И она сидит как ни в чем не бывало.

От природы спокойная и доверчивая, дикуша человека еще как следует не раскусила.

Такое же впечатление производят в Антарктиде пингвины. Сейчас они уже кое-что усвоили в повадках людей, а в первые годы антарктических станций пингвины бежали взглянуть на человека — что за чудо такое?!

Исполненными достоинства и силы выглядят журавли. Спокойно, уверенно ведут они себя в дикой природе. А случайно попадая на птичий двор (скажем, потеряла птица возможность летать), они и тут ведут себя соответственно — сами в драку не лезут, не спешат завладеть пищей и не любят во дворе ни шума, ни драк. С важностью и спокойствием английского полицейского они быстро мирят дерущихся и немедля авторитетом и силой гасят все ссоры. Птичий двор, на котором живет журавль, — царство спокойствия и порядка.

А приглядитесь на том же дворе к индюку. Этот все время недовольно бормочет, всегда готов с кем-нибудь драться. Или коза. Чуть загляделся, она разбежится — и рогами тебя под зад. Коза-задира куда хочешь залезет, кого хочешь заденет. Иногда прицеливается боднуть теленка, а разбежавшись, может прыгнуть бычку на спину и там стоять красоваться. Не зря говорят: коза-дереза.

Кошка городская, «этажная»-тиха и смирна. А деревенский «тигр», промышляющий воробьев и мышей, и у хозяйки тоже не прочь на кухне что-нибудь уволочь. Коту, мышиному истребителю, и так бы дали хороший кусок, ан нет, ему интересней украсть, и он понимает, что сделал противоправное дело — после кражи ходит сторонкой, старается лишний раз не попасть на глаза — «знает кошка, чье мясо съела».

Этому шкоднику, если исправно ловит мышей, прегрешенья прощают, но иногда и наказывают.

Нотации на кошек не действуют — «А Васька слушает да ест». Если нарушителя правил поведения в доме балуют и все прощают, он распускается и, бывает, норовит стащить кусок со стола даже во время обеда.

В дикой природе дурные характеры мы видим реже. И все же много животных, готовых отнять добычу у более слабого. Коршуны, например, караулят скопу и нападают, чтобы она бросила рыбу, которую издалека несла для птенцов. Не любят в природе хорька: шкодлив, вонюч, всегда готов подраться.

В Индии поразили меня обезьяны. Привыкнув к безнаказанности, они залезают к прохожим в сумки, выхватывают из рук еду. Если угощают печеньем, но обезьянка слышала хруст шоколадной обертки в кармане, то тянет лапу за шоколадом. Не дают — сама залезет в карман. Так же в Африке ведут себя бабуины. В заповедниках они гроздьями облепляют автомобили, выпрашивая угощенья. Апельсина не жалко, но стекло опустить опасно — у бабуинов клыки не меньше, чем у леопарда, и заповедные правила советуют не поощрять нахалов.

Из птиц, которых мы видим у себя на родине, самой нахальной, пожалуй, надо считать синицу. Воробьи будут сидеть близ кормушки выжидательной стайкой, синица же бросится к корму с лету, может сесть на руку, если видит в ней семечки. Посаженная с другими птицами в клетку, слабую она может забить, чтобы выклевать мозг.

Вороны очень нахальны. То, что они таскают с балконов, обычно вызывает улыбку. Но характер у грабителя-вороны проявляется и в дикой природе. В дельте Волги гнездится несметное число бакланов. В протоках реки, когда проплываешь на лодке, обязательно видишь на голых деревьях ворон. Они поджидают момент, когда от шума мотора бакланы взлетают с гнезда, и тогда можно мгновенно схватить яичко. Если никакого пугающего шума нет, пара ворон «в сговоре» прибегает к занятной тактике. Одна садится к баклану на край гнезда и начинает дергать его за хвост. Долго терпеть такое нахальство баклан не станет — оборачивается, чтобы дать сдачи. В это время другая ворона хватает из-под наседки яйцо — и была такова.

Не все привычки у животных врожденные. Многие приобретаются с опытом жизни и совершенствуются в жизни — тех, кто страдает, заставляет искать спасительные средства. И все постепенно приходит в нужное равновесие.

Но есть особый случай, когда характер животного выражен очень ярко и является сутью всей жизни какого-нибудь существа. Недавно в немецком журнале Tier я прочел заголовок: «Самая нахальная на земле птица». О ком речь? О попугаях кеа.

Все попугаи не робкие и не слабые существа.

Во Вьетнаме один зелененький обитатель клетки из хвороста так прихватил мне палец, что пришлось бинтовать. А большой черный какаду, живущий на островах Малайзии, не прикусить может палец, а совсем его отхватить огромным, как ножницы, клювом. Южноамериканские попугаи ара тоже имеют «кусачки» неслабые — перекусить двухмиллиметровую железную проволоку ара вполне по силам.

Все попугаи смелы, любознательны, сообразительны, хорошо переносят неволю, и со времен Александра Македонского, привезшего из восточных походов этих нарядных птиц, попугаи стали любимцами многих домов.

Но попугая, о котором сообщает журнал, в клетке вряд ли кто держит. Обитает эта милая и нарядная, как все попугаи, птица величиною больше вороны в Новой Зеландии, причем в горах выше лесного пояса, где долго лежат снега и где птенцов попугаям приходится выводить труднее, чем нашим клестам, — для гнезд они роют ямы в снегу.

Держатся эти знаменитые попугаи группами (журнал пишет «бандами») по двадцать — тридцать голов и промышляют все, что могут найти на высоте двух тысяч метров. Это обычно шумная стая напоминает хорошо выпивших и потому не знающих страха людей. Попугаи преследуют всех, кто поднялся в их зону жизни. Движет ими неукротимое любопытство и желание чем-нибудь поживиться. Причем они не выпрашивают, а с ходу пытаются завладеть всем, чем можно: пряжкой от рюкзака, едой, с искусством добываемой из мешка, вырывают изо рта сигарету, трубку, уносят варежку, шарф. Тянут за волосы. Фотоснимок, который мы публикуем, красноречиво говорит о незавидном положении туристки, подвергшейся нападению попугаев. Человеческих жертв от этих нахалов пока что не было. Некоторые туристы даже ищут встречи с шумными нахальными птицами, и те словно чувствуют поощрение.

Туристка в окружении попугаев.

Остановились люди в горном приюте — попугаи и тут немедленно появляются. Свисая с рам, заглядывают в окна, залетают в сам домик и ведут себя как бродячие клоуны с наклонностями грабителей. Все выхватывают прямо из рук. Если снаружи на веревку неосмотрительно повесили посушить одежду, от нее останутся лоскутки. Потрошат попугаи рюкзаки, рвут на куски сумки. При этом они веселы и подвижны. Их необузданные сексуальные игры ввели бы в смущение даже самого неразборчивого редактора нынешних характерных изданий.

Для туристов, несмотря на потери снаряжения и еды, эти птицы что-то вроде природного аттракциона. Иначе на попугаев смотрят крестьяне. Дело в том, что с появлением в Новой Зеландии овцеводства попугаям, жившим в зоне, близкой к лесам и питавшимся зеленым кормом (плодами и всякой растительностью), пришлось откочевывать в горы ближе к снегам. Но туда же летом поднимались и овечьи стада. И вот стали замечать: овцы дохнут. И на спинах у павших находили глубокие раны. Это была работа предприимчивых птиц. Птенцам и самке, сидящим на гнезде в снежной яме, нужен был калорийный корм, и самцы попугаев быстро его нашли.

Они стали садиться на спины овец и, острым клювом продырявив овчину, добирались до жира, а потом и до мяса. Попугаев близость овец устраивала, но овцеводы взвыли. Началась беспощадная охота на бесшабашных назойливых птиц. И прикончили бы «зеленых клоунов», как зовут в Новой Зеландии попугаев кеа. Но тут поднялись защитники природы, туристы, горнолыжники и горцы-крестьяне. Двадцать три года назад охоту на попугаев прекратили. Чуть было не исчезнувшие птицы нашли новые источники пищи. Их стаи собираются теперь у хижин-приютов для лыжников и туристов, у ящиков, которые пополняются отбросами из гостиничных кухонь, — словом, живут попугаи по принципу «вороне где-то бог послал кусочек сыру».

Однако защитники птиц в таком питании видят опасность для кеа. Птицам нужны не отбросы, а полноценный корм. Они, конечно, тоже его добывают, обирая всех приходящих в горы. Причем туристам даже нравится подвергаться таким грабежам, они из рук дают попугаям еду.

Но «давальческий» корм приучает птиц к иждивению, гасит их предприимчивость, приспособляемость к меняющейся обстановке. А обстановка меняется: туризм — дело сезонное, и приходит момент, когда голодающие попугаи глотают все, что может пройти через клюв.

Вот так и живут смешные и нахальные птицы на Южном острове Новой Зеландии.

Фото из архива В. Пескова . 6 января 2000 г.

 

Живая шапка

(Окно в природу)

У каждого времени свои одежды. Заметили, революции — это время кожаных курток, красных командирских штанов, малиновых пиджаков, наголо бритых голов? И было время ондатровых шапок. Этот головной убор был почти знаковым. По ондатровой шапке сразу определялся начальник. Начальников было много (правда, меньше, чем ныне), но шапок на всех хватало.

Ондатра — зверек не редкий и водится почти повсеместно.

Может быть, не все знают: ондатра — зверь, в нашу страну завезенный. Ее родина — Северная Америка. Индейцы звали зверька «мускваш», что значит «мускусная крыса». Охотились на него из-за вкусного мяса, и, конечно, привлекала добытчиков великолепная шкурка. В пушном промысле Соединенных Штатов ондатра занимала такое же место, как у нас белка. За день охотник добывал двадцать пять — тридцать зверьков.

За год по стране — пятнадцать — двадцать миллионов шкурок. На огромных пространствах Соединенных Штатов и Канады ондатры по-прежнему много. Я видел ондатру и на Аляске.

Ушедший век был временем расселения человеком диких животных по разным странам и землям. Ондатру в 1905 году соблазнились поселить в Европе. И очень скоро пожалели об этом. На обжитых пространствах, где много дамб и запруд (особенно в Голландии, где осушенные земли лежат ниже уровня моря), ондатры своими норами давали воде лазейку, а следом, глядишь, всю дамбу размыло. С ондатрами стали бороться с таким же упорством, как с кроликами в Австралии, выплачивая вознаграждение за каждого убитого зверя.

Ондатра кормится.

В Советский Союз «болотного бобра» завозили не без боязни, на всякий случай поселив для начала только на островах, северных — Соловецких. Но первые же два года дали поразительные результаты — плодовитые грызуны увеличили численность в восемь раз. В 1929 году началось расселение ондатры (уже «своей») по Архангельской области и повсеместно от озер Казахстана до Якутии, от западных границ до Камчатки. И всюду зверь приживался.

Первые годы после вселения рост численности поражал (явление «биологического взрыва»), потом число ондатр уменьшалось, но почти везде они хорошо себя чувствовали, и наша страна стала второй родиной «мускваша» — «младшего брата бобра».

Ондатра — зверь водный. Уши при погружении у нее закрываются, задние ноги длинные, с перепонками на лапах. Она прекрасный пловец и ныряльщик. Может пробыть под водой десять — двенадцать минут. Длинный чешуйчатый хвост помогает ондатре виртуозно держаться в воде. И так же как бобр, ондатра ударяет хвостом о воду, подавая собратьям сигнал опасности. Мех у ондатры исключительно плотный, водонепроницаемый, легкий и очень красивый. Так же как бобр, ондатра постоянно за ним ухаживает.

Образ жизни ондатры сходен с жизнью бобра. Обитают они часто бок о бок. Так же как бобр, ондатра роет береговые норы с выходом в воду и строит на кочках хатки из мягкой растительности, запасает под водой корм на зиму.

Ондатры охотно едят ракушки, но в основном это вегетарианцы. Всякого рода водные травы, тростник, корни осоки, побеги водяного ореха — все идет в ход (лакомство — корни рогоза). Все, что ондатра приспосабливается поедать, перечислить немыслимо, но там, где в воде растительности нет (например, в тундре), ондатры жить не могут. Южнее они живут в тихих речках и небольших прудах. И если есть корм, в благоприятных условиях парочка «мусквашей» приносит в год три, а то и четыре приплода по пять-шесть щенят (бывает и больше).

Малышей отец и мать вместе прилежно растят и оставляют в семье до новой весны. Подросших «мусквашей» теперь уже гонят искать себе пару и свободную территорию. Происходит это обычно во время разлива, когда обстановка способствует странствиям. На Оке в апреле много раз под вечер мне приходилось видеть кормящихся зверьков. Вода — от горизонта до горизонта — подсвечена всеми красками заходящего солнца. И видишь вдруг плотик из тростника и травы и на нем пушистую «шапку».

Если мотор заглушить, к ондатре можно подплыть вплотную и увидеть, как зверек мирно кормится — грызет какой-нибудь корешок, добытый у берега или со дна.

Облик ондатры своеобразен — укороченное туловище, нежно-коричневый мех с белизною у живота делает ее в самом деле похожей на шапку. Но шапка эта живая. Неосторожное движение лодки — и ондатра мгновенно в воде скрывается. Скорость, с которой уходит она от опасности, такова, что дробь охотника частенько летит ей вдогонку и попадает лишь в воду, не достигая цели. Промысловики добывают зверьков ловушками-«мордами» и капканами, устанавливая их в норах.

Дефицит корма заставляет зверей ревностно охранять территорию, на которой кормится все возрастающее семейство. На границах жилых участков часто происходят горячие схватки.

Теснота в семье рождает стрессы — мать может порешить своих малышей. Но к зиме все близкие обитатели водоема собираются вместе и живут тихой мирной общинкой, запасая на зиму корм.

Летая на вертолете на севере Якутии, я обратил внимание на множество следов на озерах и странные среди них горки снега. Мне сказали, что это наследили ондатры. Оказалось, тут, где морозы достигают 50 градусов и вода на озерах промерзает до метра, ондатры приспособились жить лучше, чем где-либо еще. Я поинтересовался: как же они подо льдом дышат? Оказалось, ондатры постоянно поддерживают в порядке колодцы-продухи. У поверхности льда колодцы они затыкают торфом и травами, и таким образом образуется крытый снегами купол, под которым вода не замерзнет, если снизу продух постоянно «подогревать». Но зима, конечно, трудное время для этого зверя. Мы летали над озерами в мае, когда север Якутии залит уже теплым солнцем, и ондатры выбрались на поверхность льда побродить и как следует подышать. Ондатры поселяются в любом месте, руководствуясь стимулом «есть корм». Предусмотрительности, свойственной их старшим братьям бобрам, у них нет. Привлекательный кормный водоем может промерзнуть до дна, и тогда ондатры сотнями погибают.

Много у ондатры природных врагов — лисы, волки, медведи, рыси, выдры, еноты, норки, орлы, филины. Но плодовитость грызуна такова, что даже активная охота и человека на эту «шапку» в местах массового скопления зверьков не должна запаздывать — иначе вступает в силу природный механизм регулирования численности, и ондатры в массе гибнут от эпизоотии.

История расселения зверей в новые для них географические зоны полна ошибок с непредвиденными последствиями, достаточно вспомнить кроликов, завезенных в Австралию. Ошибкой большинство зоологов считают переселение с Дальнего Востока в Европу енотовидной собаки. Опыт показывает: надо тщательно взвесить все последствия внедрения в среду животного, тут не жившего, иначе сюрпризы почти неизбежны.

Но с переселением ондатры в разные районы нашей страны ошибки не сделано. Ценный пушной зверь нашел на необжитых просторах вторую родину и является, вероятно, вторым после соболя объектом ценного мехового промысла.

О некоторых минусах повсеместного расселения мускусной крысы — ондатры все же надо сказать. Если водоем с ондатрами в нем находится вблизи огородов — жди незваных гостей: ондатры высоко ценят вкус капусты, свеклы, морковки. Разрывая лапами землю, они повреждают корни растений. В зонах, где обитает выхухоль (бассейн Дона и Волги), ондатра теснит ставшего редким охраняемого зверька — прогоняет его из нор и, слегка их расширив, обретает уже готовое жилище. И еще. В некоторых водоемах ондатры так выедают растительность, что делают неблагоприятной среду обитания другим животным. Но эти издержки сторицей окупаются обилием ценного меха, который дает зверек, названный индейцами «мусквашем».

Мускусной крысой ондатру называют из-за мешочка с мускусом, которым зверьки привлекают друг друга и метят свою территорию.

Запах мускуса имеют многие из животных, но у ондатры он особенной силы и далеко не приятный — «однажды ветеринар, вскрывая тельце зверька, упал в обморок». Из-за запаха только индейцы не брезгуют мясом ондатры… Запах мускуса первоначально издает и мех «раздетого» «мускваша». Но что-то не слышно, чтобы владельцы престижных шапок на него жаловались.

  Фото из архива В. Пескова. 21 января 2000 г.

 

Часовые пустыни

(Окно в природу)

Не скажешь, что они неприметны, хотя мех их по цвету сливается с выжженной солнцем землей и растительностью Калахари. Они небольшие. А в Африке долгое время обращали внимание только на крупных животных. Брем, упомянув сурикатов, пишет: «Об их жизни в природе ничего не известно». И все же это не мыши. Вместе с хвостом сурикат достигает метра, а когда зверьки, озабоченные чем-нибудь, собираются вот в такую дозорную группу, то очень даже заметны и выразительны. Вытянутые мордочки, длинные хвосты, стояние столбиком с опорой на хвост внимание к ним привлекают. Но они осторожны.

Почуяв опасность, мчатся к норе, куда ныряют один за другим. Нор у этих коллективно живущих зверьков на обширной территории, где они кормятся, много. Держится группа так, чтобы ближайшее убежище находилось не далее ста метров.

Сурикаты — родня мангустам, но образ жизни у них иной, и область обитания сурикатов в Африке ограничена южной частью — пустынной землей Калахари. Мы в экспедиции проезжали как раз по этим местам, видели сурикатов, но камеры нацелены были на крупных животных. А чтобы узнать подробности жизни этих занятных копателей земли, биологи живут с ними рядом по пол года и более.

Людей в пустыне сурикаты видели нечасто, и человек не вызывает у них панического ужаса. При правильном поведении и, конечно, большом терпении можно добиться, что зверьки подойдут сами, чтобы обследовать все время маячивший рядом объект.

Увидели что-то новое.

Сурикаты хорошо приручаются, очень забавны при жизни в доме, и местное население держит их иногда вместо собак и кошек как исключительно приятных животных.

Просыпаются они рано — с рассветом. Одна мордочка высунулась из норы, за ней другая.

И вот уже весь коллектив подставил солнцу животы, покрытые жиденькой шерсткой. В эти минуты все они очень внимательны — безопасность прежде всего. Но убедившись, что никто сурикатам не угрожает, они начинают обряд ласканья — целуют друг друга, нежно поглаживают, ищут в шерсти насекомых. Таким образом членам семьи передается опознавательный запах: «Я свой».

Изголодавшись за ночь, сурикаты начинают кормиться. При этом выставляется часовой. Его дело отыскать бугорок, камень, забраться на куст или хотя бы кучу помета слона и глядеть в оба. Соседей у сурикатов, несмотря на пустынность земли, немало: крупные антилопы ориксы, львы, жирафы, страусы, носороги, птицы-секретари, орлы, птицы-падальщики, шакалы, змеи. Среди этого ряда соседей два главных врага у зверьков — орлы и шакалы. Самый пронзительный крик часовой издаст, когда увидит орла. Даже против солнца сурикаты отличают орла от неопасного коршуна за километр. И при сигнале тревоги вся семейка (а в ней бывает более двадцати членов) устремляется в нору. Шакал тоже опасен, но он старается присмотреть отбившихся одиночек. Если же сурикаты все вместе — шакал нападать не решится. Семейство, заняв позицию на возвышенности, подняв кверху хвосты, стращает шакала отчаянным лаем, и хищник торопливо бежит восвояси. Для дружной семейки это еще один повод обниматься и целоваться: «Мы, когда вместе, — сила!» Коллективизм сурикатов вошел в поговорку. Им свойственно нечастое у животных самопожертвование ради слабого.

При нападении хищника не только мать, но и взрослые члены семьи своим телом стараются прикрыть малышей.

Но социальная структура группы требует упорядоченности. И тут всегда идет соперничество за лидерство. В результате главой становится опытный старый самец, а рядом самки — «первая» и «вторая». Право спаривания принадлежит только лидеру, и он отчаянно гонит прочь бродячего конкурента, который, почуяв течку у самки, следует за семьей.

Благосклонность матроны иногда обращается в сторону чужака. Роль отцовства при этом принимает на себя лидер и печется о малышах, считая их своими. Сам он тоже иногда норовит «сходить налево», и это в порядке вещей у животных, живущих в замкнутых группах, — идет обмен генами, предупреждающий вырождение.

За год самка дает три помета по четыре-пять малышей. Она кормит их молоком шесть недель — до того момента, когда когти на лапках у них окрепнут и они смогут копать твердую землю в поисках пищи. Пока малыши в норе, мать вместе со всеми усиленно кормится — ей надо приносить достаточно молока. Но малыши беспризорными в норе не остаются, за ними присматривают две-три «тетушки». Они сильно худеют до поры, когда молодняк подрастет. За день им удается перехватить лишь что-нибудь вблизи от норы.

Кормятся сурикаты всякой животной мелочью — змеями, ящерицами, птенцами и яйцами гнездящихся на земле птиц, насекомыми, жуками. А поскольку в жару все норовят спрятаться в землю, сурикаты своими рыльцами, а главное, когтями перепахивают много земли.

Они ревниво следят за тем, чтобы другие семьи не нарушали границ кормящей их территории, и метят ее специфическим запахом. Границы сурикаты обходят ежедневно. И если заметили нарушенья, то, говоря нынешним языком, неизбежна разборка. Две группы, стоя друг против друга, задирают хвосты и пугающе лают. Этим чаще всего конфликт и кончается. Но бывают и драки — зубки у сурикатов крепкие, клыки видно, даже когда челюсти сомкнуты.

Едят сурикаты также отрытые в земле луковицы, свежие корешки. По году и более в жаркой пустыне они обходятся без воды. Выручают их дикие арбузы. Жидкость в них (пробовал) тепловатая, но жажду ею утоляют не только выносливые сурикаты. В особо засушливые годы, когда жизнь пустыни оскудевает, сурикаты тоже гибнут от голода. С другой стороны, опасны и сильные ливневые дожди — они заливают норы. Но эту напасть сурикаты переживают без особых потерь. Намокшая земля легче поддается когтям, и сурикаты быстро восстанавливают свои защитные крепости. Зверьки прилежно держатся избранной территории, но могут ее и бросить, отправляясь на освоение новых угодий.

Среди копателей сурикатов можно поставить рядом с африканскими бородавочниками и европейскими барсуками. Тонкие передние лапы снабжены у них длинными когтями. За полчаса зверек в твердой земле вырывает нору, в которой может поместиться десяток его собратьев.

Сурикаты хорошо понимают ценность своего землеройного инструмента и берегут передние лапки, как слон бережет свой хобот. Лишившись возможности копать, они лишаются способности добывать пищу и быстро делать убежище. Уши у сурикатов во время рытья закрываются, чтобы в них не попала земля. Обладая изумительным чутьем, сурикаты могут сильно углубиться в землю, если почуяли жука или его личинку.

Родство с крушителем змей магнустом сохранилось у сурикатов. Реакция у них быстрая.

И все-таки на большую змею сурикаты в одиночку не нападают. Обложив добычу со всех сторон, зверьки заставляют змею вертеть головой, и, когда она утомляется, кто-то из самых ловких вонзает клыки змее в голову.

Все животные любознательны. Им важно, даже с риском для жизни, определить, насколько опасно (или безопасно) что-либо новое, ими увиденное. Поза вот этой группы, запечатленной на снимке, характерна для сурикатов.

Придя к какому-то решению, зверьки будут спокойно пастись или удерут, задрав кверху хвосты (так легче видеть передвиженье друг друга), а то и кинутся в нападение.

Есть у меня снимок: сурикаты прищучили раненого орла. Они хорошо понимали, что страшный их враг в данный момент беспомощен, и смело его атаковали. «Орел с огромным усилием поднялся, чтобы сесть на ближайшее дерево, а сурикаты верещали, обнимались и целовались, празднуя редкую победу над ненавистным врагом», — пишет фотограф.

Все, кто видел сурикатов, проникаются к ним уважением. Смелые, любознательные, дружные, трудолюбивые, они обитают в местах, не слишком благоприятных для жизни. Но выживают! Хотя вид у них всегда тощий. (Весят они пятьсот граммов.)

Проезжая по Калахари, то и дело видишь «часового пустыни». Он стоит на возвышенности, внимательно наблюдая за обстановкой. Его крик об опасности понимают не только сородичи, но и все, кто обитает с сурикатами рядом.

  Фото из архива В. Пескова . 18 февраля 2000 г .

 

Пиранья

(Окно в природу)

Это и есть легендарный хищник.

Эту рыбку в Бразилии многие побаиваются. И недобрая слава о ней известна повсюду.

На русском языке в прошлом ее называли пирайа. Теперь называют пиранья. Чувствуете приближение к слову «пират»?

Ее облик: плоская вроде леща. Округлая, с большими выпученными глазами. Сверху голубоватая, снизу — оранжево-красная. Нижняя челюсть выдается, как у бульдога, вперед и унизана треугольными, как у акулы, зубами.

Сравнить их можно с бритвой. Индейцы, живущие там, где водится эта рыбка, челюстями пираний перерезали горло своим врагам. Понятное дело, для пираньи это незаменимый инструмент в жизни, и без него она бы не получила известности.

Пиранья невелика — тридцать сантиметров длины, вес самых крупных рыб чуть более четырех килограммов. Съедобна, но к деликатесам ее не относят — костлява, суховатое мясо — «дешевая рыба для простого народа». Ловить пиранью просто, поскольку она всегда голодна и на кусочек мяса бросается с быстротой молнии.

Крючок при этой ловле должен быть особенно прочным. Палочку толщиной с палец рыба перекусывает с такой же легкостью, с какой бритвой разрезается спичка. В Амазонке пираньи живут не везде. Вблизи устья их нет, зато много в верховьях по малым притокам, текущим к сельве (леса в Бразилии). Вот тут после дождей, когда речки вспучиваются, в мутной воде пиранья особенно наглядно показывает свой характер — бросается на все живое. Шевельнули резко в воде веслом — стая пираний немедленно тут как тут. Болтнул ногой неосторожный рыбак — немаленький риск получить жестокие раны.

Пираньи не глотают свою добычу, как, например, щуки, они вырывают из плоти куски. Поэтому добычей их может быть не только лягушка или другая мелкая живность. Они нападают на рыб, во много раз превышающих их собственные размеры, мгновенно отгрызают им хвост, и не способная двигаться и управлять движением рыба обречена. Могут пираньи напасть на тапира или же на быка, рискнувших переплыть реку. Если нападение произошло вблизи от берега, жертва, израненная, успевает все же выскочить из реки. Если же ей предстоит долго плыть, пираньи быстро оставляют от жертвы только скелет. Нападают хищницы на водоплавающих птиц, откусывая им лапы и вспарывая животы. Даже крокодилы боятся пираний. При нападении они всплывают вверх брюхом и поднимают над водой уязвимые для пираний лапы. Спасает крокодила только костная спинная кольчуга.

Жители сельвы знают характер пираний. Панической боязни воды у них нет. В некоторых местах они беспечно переходят реку и даже купаются. Но опасность всегда существует — у профессиональных рыболовов ноги в рубцах от укусов пираний.

Хищные рыбы держатся стаями. Если надо перегнать через реку стадо скота, пастухи прибегают к уловке — гонят в воду какую не жалко захудалую коровенку и, когда вода вокруг нее вскипает от несущихся на плеск и запах крови пираний, выше по течению реки быстро перегоняют стадо.

Животные дикие и домашние тоже знают опасность, грозящую им в реке. Придя на водопой, они держатся осмотрительно, лишь губами касаясь воды, или прибегают к хитростям — взбалтывают и мутят воду, привлекая к этому месту пираний, а сами быстро убегают вверх по реке и пьют там. Брем рассказывает о женщине, купавшей собаку на лестнице, опущенной в реку. В мгновение ока пираньи отхватили собаке хвост. Некоторые животные лишаются на водопоях носа или губы. Челюсти пираний (измеряли недавно специальным прибором) смыкаются со скоростью одной пятитысячной доли секунды — быстрее, чем срабатывают затворы современных фотографических камер. В кровавой схватке нападений пираньи рвут на клочки и своих раненых соплеменников.

«Исчадия ада, — пишет путешественник прошлого века, — хуже акулы, хуже гиены».

Особо свирепствуют рыбы в пору разлива реки. В тихом мутном потоке они бросаются на любой всплеск. Ученые объясняют это скудностью пищи в Амазонке и ее притоках. Полагают, что количество корма для хищников в здешних водах в десять раз меньше, чем в Миссисипи, а в Рио-Негро — в тысячу раз. Во время разливов в воду попадает разная живность, и у пираний просыпается, как говорят рыбаки, «жор».

Рыбы обычно держатся на глубоких местах воды. «Но их привлекает даже пролетающая над поверхностью пчела или бабочка».

За миллионы лет вся жизнь приспособилась к присутствию смертельно опасных соседей. Но в водоемах, где пытаются разводить ценную рыбу, пираньи — большая помеха. С ними пытались бороться разными средствами. Применяли множество химикатов, доходило дело до динамита — опускали в озеро или речную старицу теленка и, когда пираньи тысячами устремлялись к добыче, взрывали заряд. Но вместе с пираньями, естественно, погибало и все живое в воде.

Рискнул бычок перейти речку…

Пробовали и биологические средства борьбы. В 1958 году в один из водоемов пустили рыбу другой хищной породы — такунаре.

Этот хищник размножился с такой быстротой и с такой яростью набросился на пираний и на все, что жило в воде, что скоро питаться ему стало нечем, а такунаре стали пожирать друг друга.

Неожиданно эффективными против пираний оказались опилки дерева тимбо, выделяющие в воду смертельный для рыбы яд. Пиранья оказалась наиболее чувствительной к этому зелью.

Экспериментируя с дозировкой опилок, рыбовод Раймундо Брага добился успеха. Погибали пираньи, но оставалась живой и здоровой вся остальная рыба. Сначала в экспериментальном пруду, потом в большом водоеме Бонито, возникшем после разлива рек, рыбовод применил древесные опилки уже в размерах промышленных. Результаты были наглядными: все рыбы остались живыми, а пираньи всплывали вверх брюхом. Исследования показали, что яд препятствует поглощению красными кровяными тельцами кислорода у воды, проходящей сквозь жабры. Улов ценной рыбы после уничтожения пираний вырастал вдвое, и рыбы стали намного крупнее. В водоеме Бонито безбоязненно стали купаться. А по расчетам Браги, до этого тут было зарегистрировано более тысячи случаев, когда жертвами пираний становились и люди, и животные.

Последние исследования показали: пираньи (семейство пилозубых рыб) насчитывает 400 видов. Среди них есть хищники-монстры, есть пираньи всеядные — они и травку могут «косить» своими зубами, и выковыривать со дна корешки, и живность подкарауливать. Но многие из пираний являются совершенно безобидными существами. Чистые вегетарианцы!

Питаются ягодами, семенами трав и плодами, упавшими в воду. Для них разливы воды по лесам — верный способ вдоволь и впрок насытиться, поскольку именно тут в воду с деревьев падает много еды. Некоторые пираньи поедают даже древесные листья, упавшие в воду, и дежурят под кустами, с которых может упасть желанная ягодка. Индейцы и ловят их, насаживая на крючок ягоду…

Живут пилозубые рыбы уже более тридцати миллионов лет. Ветви их эволюции разошлись. Одни стали наводящими ужас хищниками, другие — робкими вегетарианцами, уступающими дорогу даже золотым рыбкам.

  Фото из архива В. Пескова . 25 февраля 2000 г.

 

Болотный сиделец

(Окно в природу)

Он так необычен, что его нетрудно принять за внеземного пришельца. Но он земной. А карикатурная его внешность издавна привлекает внимание.

Живет эта птица под названием китоглав в Центральной Африке, в папирусных болотах, близ которых протекает один из истоков Нила — Белый Нил. Птица редкая и нигде, кроме этих мест, не встречается. К тому ж она скрытная, осторожная, приглядеться к ней мало кому удавалось.

Француженка-орнитолог Женевьева Рансон потратила несколько лет, чтобы в зарослях тростника и папируса отыскать гнездо китоглава, и, прячась в подвижных камышовых укрытиях, постепенно к гнезду подобралась настолько близко, что снимала птицу широкоугольным объективом, это добавило китоглаву гротеска, сделало похожим птицу на куклу, какими изображают сегодня политиков. Преувеличенно большим получился клюв китоглава, и без того немаленький, представляющий главную примету экзотической птицы.

Немецкие орнитологи в прошлом веке, увидевшие китоглава, писали, что клюв его напоминает грубый деревянный башмак. Клюв очень прочен, слегка изогнут в середине, у основанья имеет кожистую перепонку, соединяющую две его половинки. Верхняя из них кончается острым крючком. Все вместе представляет собою эффективную при жизни в болотах рыболовную снасть. Но в отличие от живущих поблизости цапель китоглав не ограничивается ударом клюва, а пользуется им, как совковой лопатой. Зорким глазом приметив в воде пузырьки, он знает, что в этом месте прячется рыба. Сильно ударив в нужное место клювом, охотник «черпает» рыбу вместе с пучками и волокнами водорослей. Крюк на конце и острые бока клюва удерживают рыбу почтенных размеров.

Китоглав ловит также лягушек и все, что может оказаться в поле его внимания. Добычу этот охотник не ищет. Болота кишат разной живностью. Китоглаву надо только заметить и терпеливо стоять неподвижно — кто-нибудь подплывет непременно.

Орнитологи в классификации животного мира долго не знали, куда «прислонить» китоглава. Он походит на цаплю, только крупнее и «коренастее». Есть в нем кое-что от пеликана, а звуки он издает, как аист, щелкая клювом. Что касается осанки и поведения, при взгляде на китоглава вспоминается марабу — африканский аист, до смешного похожий на отслужившего свой век сановного чиновника, — невозмутимый, надменный и равнодушный ко всему, что его окружает, кроме, конечно, еды.

Из всех болотных обитателей китоглав выделяется ростом, массивностью, размахом и шириной крыльев, и, если так можно сказать, «нелюдимостью» — друзей в соседях у него нет. Цапли и ибисы, бывает, жмутся к тяжеловесу в поисках покровительства. Китоглав терпит их рядом, но никакого внимания к соседям — глядит на воду либо, взобравшись на какое-нибудь возвышенье, стоит неподвижным сфинксом (часто на одной ноге), обозревая окрестность: нет ли опасности?

Китоглавы не без основания боятся людей и селятся там, где они появляются, очень редко.

Спугнутый китоглав тяжело, натужно летит над поверхностью тростников и в них исчезает, но может подняться высоко вверх и долго лететь, оценивая обстановку.

Живут китоглавы парами. Самка по облику такая же, как самец, но значительно меньше его. Гнездо птицы строят на сухом островке либо прямо на болотистой жиже, натаскивая из тростника «фундамент» гнезда высотою до метра. Два белых яйца величиною с кулак родители насиживают по очереди и вместе кормят птенцов, которые, даже покинув гнездо, выпрашивают у родителей пищу, и те не отказывают — отрыгивают кучу полупереваренной рыбы, лягушек и водных змей.

Китоглав.

Китоглавы не любят менять место, избранное для жизни. Но в сухое время года их видят иногда флегматично шагающими по саванне в поисках лужи, в которой можно что-нибудь изловить. Ноги у ходоков мощные — так же, как крылья. Но никто не видел, чтобы китоглав при таком клюве оборонялся — предпочитает уйти, улететь.

Облик его в серовато-голубом оперении настолько оригинален, что Брем назвал китоглава «самой необычной и выразительной птицей земли». Те, кто обитает с ним рядом в природе, привыкли к этому флегматичному монстру. Но, например, шимпанзе, которых везли на пароходе для зоопарка, приходили в ужас, узрев китоглава. У животных, как пишет Брем, на корабле была относительная свобода.

Обезьянам позволяли резвиться за обеденным столом у людей. Иногда они очень уж расходились в своих проделках, и тогда капитан хлопал в ладоши: «Позвать полицию!» В кают-компанию подталкивали китоглава, и обезьяны сразу же в ужасе замирали. Причем птица не делала никаких угрожающих движений. Китоглав просто неподвижно, как сфинкс, стоял, моргая огромными желтыми глазами. Однако облика флегматичного завсегдатая болот было довольно, чтобы привести обезьян в чувство.

Китоглавы немногочисленны. Считают, их осталось в Африке тысяч пятнадцать. Птиц охраняют. Но браконьеры — жители болотистых мест — за ними, как и прежде, охотятся. Поэтому будущее у китоглавов не радужное.

Вернемся, однако, к знаменитому клюву.

Путешествуя два года назад по Южной Африке, в одном месте мы увидели птицу примерно с таким же гигантским «шнобелем». И в голове мелькнуло: китоглавы… Но птицы сидели вместе с цаплями на деревьях у крокодиловой фермы в надежде чем-нибудь поживиться.

И это не совпадало с нашими скудными знаниями о жителях тростниковых болот. Заглянув в определитель, мы поняли, что видим молотоглавов, клювы которых кого угодно могли бы ввести в заблуждение. Молотоглавы тоже имели своеобразный облик, а конструкция клюва указывала, что охотятся на добычу они примерно так же, как китоглавы.

В Африке молотоглавы нередки. Но больше известны не столько обликом, сколько манерой строить жилища. Их гнезда считают самыми основательными постройками в мире птиц. Из тысяч тростинок и веток молотоглавы строят гнездо-шар с диаметром внутренней сферы в метр, а снаружи весь шар достигает двух метров.

Внутри жилище, как и гнездо у сорок, укреплено глиной, грязью и представляет собою тщательно «оштукатуренную» сферу, в которую ведет входной коридор. В целом, по словам профессора Владимира Галушина, гнездо молотоглава напоминает неправдоподобно большой огурец.

Постройка эта так удивительна, что ее занесли в Книгу рекордных редкостей мира животных.

И вспомним еще раз о клюве. В Бразилии живет саваку — род цапли, клювом тоже очень похожая на китоглава. Возможно, это его родня. А может, и нет. Просто жизнь на болоте у разных птиц сформировала похожие охотничьи инструменты. Ученые называют это конвергенцией.

Наиболее яркий пример ее — кит, очень похожий на рыбу. Но это вовсе не рыба, а млекопитающее, приспособившееся жить в воде.

Много чудес у природы!

  Фото из архива В. Пескова . 21 апреля 2000 г.

 

Зеленые острова Франции

(Окно в природу)

Птичье пристанище

Заповедники во многих странах — это последние уголки дикой природы. Страна с большой территорией может себе позволить создать и заповедник большой. Вспоминаю Йеллоустонский национальный парк в Штатах — сто на сто километров! Даже на мелкомасштабных картах его заметишь — аккуратный зеленый квадрат. В заповедник въезжают на автомобилях и часто по нескольку дней проводят в этом музее под небом.

Наши заповедники тоже немаленькие, особенно в местах, удаленных от европейской части страны. Франция не может позволить себе такого. Ее заповедники небольшие, правда, их много. В один из них мы выехали из Бордо рано утром. Дорога на север от города шла вдоль вытянутого червячком морского залива, в который впадают две реки сразу — Дордонь и Гаронна.

Вода в заливе полусоленая, и в этом районе в 1820 году отвоевали у моря сто двадцать гектаров земли с каналами и прудами для услаждения рыболовов. А сто пятьдесят лет спустя образовали тут заповедник — пристанище для местных и перелетных птиц. Сто двадцать гектаров. Это очень немного, если учесть, что паре лебедей для жизни в покое надо десять гектаров.

Акробатика аистов.

Встретил нас у ворот заповедника орнитолог Клод Фене. В его лице представлены тут наука, охрана и учет всего, что бегает и летает.

Надо сказать, сто двадцать гектаров освоены живностью хорошо. Есть городок барсуков, живут две пары лис, с десяток выдр, норки, генетты (я видел их в Африке, прирученных для ловли крыс и мышей). Но главное богатство этой маленькой территории — птицы. Все Клодом тут сосчитано и замечено — пятьдесят пар соловьев, девятнадцать коршунов, несколько филинов, двенадцать пар аистов, десять пар лебедей и много цапель. «Мелких птиц не считаем, — улыбается Клод, передавая бинокль. — В поле зрения, случается, попадают сразу более тридцати».

Всего в заповеднике гнездится восемьдесят видов пернатых, а если считать с пролетными, то бывает их триста с лишним. Гордость этих угодий колпицы — голенастые, на цапель похожие птицы с расширенным на конце лопаточкой клювом. По словам Клода, тут живет треть этих птиц, обитающих на земле. Обычны тут также малые белые цапли, некогда почти совсем истребленные на украшения дамам.

А из пролетных птиц больше всего собирается тут казарок, прилетающих на зимовку из тундровой зоны Сибири. Осенью их бывает более пятидесяти тысяч. Зимуют в заповеднике кулички. Обилие рыбы собирает на пруды сотни бакланов. У этих ныряльщиков в отличие от уток перья частично мокнут. Крылья бакланы сушат, приседая на специальные столбики на прудах. Ниже бродят по воде или дремлют на одной ноге большие и малые кулики.

Клод ведет нас по специальной витиеватой гравийной тропе. Следом за нами движутся посетители заповедника — учительница биологии с ребятишками в возрасте пятиклассников, мама с двумя проказливыми малышами, молодые парочки. Тропа тянется километров на восемь. Пройдя по ней, много всего увидишь.

Вот гнезда лебедей. Лебедушка сидит на яйцах, самец же бдительно сторожит свой семейный участок. Стоит кому-то остановиться на дамбе, большая птица, вытянув шею, норовит клюнуть. А утки к людям привыкли — к остановившимся подплывают, надеясь получить угощенье.

Но есть птицы, не терпящие беспокойства. Для наблюдения за ними на тропе оборудовано специальное укрытие со скамейками и щелью в дощатой стене. Тут можно присесть с биноклем или же с фотокамерой. За год по тропе проходит семьдесят тысяч посетителей заповедника.

Тропа кончается там же, где начинается, — возле колонии аистов. Проезжая по Франции, гнезд аистов мы не видели. В Западной Европе эта птица при сокращении кормных угодий остановится редкой. Но тут, где еды вдоволь, аисты живут в единой колонии. Подходящих деревьев для гнезд поблизости нет, и птицы охотно занимают платформы на высоких столбах.

Толпы людей птиц ничуть не смущают. Мы застали время, когда аисты, «поделив» гнезда, их обживали — у них была пора свадеб. На одном гнезде удалось заснять спариванье птиц. Этот процесс у аистов требует акробатики. На спину стоящей в гнезде самки опустился такой же голенастый самец. Чтобы удержать равновесие, птицы сцепились клювами и так стояли довольно долго. Самка была неподвижной, а избранник ее, балансируя крыльями, противился ветру, дувшему с моря. Как происходит соитие, зрителям показано не было. Возможно, гимнастический этюд является частью брачного ритуала — проверкой: а прочно ли в этой жизни партнер стоит на ногах? Для аиста хождение по болоту так же важно, как и полет.

Еще один гимнастический номер мы увидели из укрытия. На мелководье в странной позе — на одной ноге — стояли крупные кулики.

Способность поднимать ногу и держаться лишь на одной у птиц, живущих возле воды, отменная. На одной ноге могут подолгу стоять гуси, фламинго, утки. И вот вам на снимке пример отменного равновесия и крепости ног куликов.

Позы для отдыхающих птиц — характерные.

Говорят, что гуси, стоя на одной ноге, другую греют в пуху. А эти вот кулики? Вода на мелководье уже прогрелась, явно, что дело не в холоде. Чем-то удобной для отдыхающих птиц является эта странная поза.

Четыре часа провели мы на тропе заповедника, наблюдая за жизнью пернатых его обитателей. День был пасмурный, с дымкой мелкого дождика.

— Журавли? — тронул я за локоть Клода, показывая на пролетающих вдалеке над реденьким лесом птиц.

— Нет, — сказал Клод. — Нет. Это аисты. Журавли слишком осторожные птицы, чтобы тут появляться. Но главное — в другом. Во Франции замечена всего одна пара гнездящихся журавлей. Всего одна.

— А когда-то водились?

— Конечно! Когда-то в наших лесах и медведи водились. А сегодня такая вот арифметика…

Поза отдыха.

Лунные рыбы

Я стоял, как мальчик, расплющив нос, у стекла и наблюдал за рыбами. Это были непривычные, странные существа. Их название «лунные рыбы» исключительно точное. Они не белые, а как бы кованные из серебра.

Плоские, с высоким скошенным носом, с выпяченной нижней губой и большими тонкими плавниками. Нет, пожалуй, даже не серебром сияли необычные их тела, а перламутром, что ближе к лунному свету. Рыбы спокойно ходили туда-сюда по свободному пространству воды.

Истратив две пленки, я все не мог от них оторваться, хотя кругом было все интересно.

В городе Ла-Рошель мы заехали в Аквариум. Это что-то вроде зоопарка, но не обычного — водного. И не стеклянный ящик нас ожидал, а огромное сооружение, заполненное водой, в которой обреталась часть малознакомого нам мира обитателей океанских глубин. Переступая порог Аквариума, ты оказываешься как бы на дне морской толщи — справа и слева, и сверху за толстым стеклом сновали или тихо-мирно сидели обитатели океана — рыбы, черепахи, моллюски, кораллы, диковинные растения. Вверху, как тень самолета, проносилась, сверкнув белым брюхом, акула. Все тут было уплотнено, приспособлено к лицезрению и подобрано так, что каждый шаг открывал для тебя уголок неведомого.

Надо признаться, все мы подводный мир знаем плохо. Знаем лишь по картинкам, по книжкам, по рассказам аквалангистов, по фильмам, сделанным уже ушедшим от нас французом Кусто. Великолепный, красочный, потрясающий разнообразием форм жизни подводный мир. Вот лежит на песочке хорошо мне знакомый угорь — ловили мы их и в Прибалтике, и в Подмосковье, но не таких. В этом — более семи килограммов, и он похож на небольшого удава, соседствующего с муренами, высунувшимися из своих убежищ в камнях. Как и угри, они очень похожи на змей.

Вопреки распространенному мнению мурены не агрессивны и могут цапнуть хорошо вооруженной пастью лишь тех, кто сунется к ним в убежище. По рассказам аквалангистов, мурены берут даже пищу из рук. Их более сотни видов разной окраски. Тут посетители видят зеленую, пеструю, как леопард, и в черных полосках, как зебра.

У акулы накатанный в этом замке маршрут — она то и дело проносится в водной толще над головой. Это самая крупная рыба в Аквариуме.

Есть тут и рыба-крошка — в половину мизинца. А вот рыбы с мощными челюстями, пожирательницы кораллов. Кораллы тоже тут есть. Мы привыкли видеть их узорчатые скелеты, а тут они живые, хотя ничем «жизненность» свою не выказывают — нарядные, разноцветные «изделия из кораллов».

А что там шевелится в песке? Палтус! Брюхо — белое, спина — бурая, походит на камбалу, но достигает огромных размеров. На Аляске я видел палтусов (по местному — халибутов) в двести килограммов весом. Этот халибут небольшой. Закопался в песок, только выпуклые глаза снаружи — так высматривает добычу.

Черепаха. Огромная — с хороший стол. Спокойно высунула голову из-под панциря, разглядывает проходящих мимо людей. Специалист, меня провожающий, объясняет, что много в океане их гибнет оттого, что глотают прозрачные пластиковые пакеты, принимая их за медуз. Медузы живут в Аквариуме. В специальной затемненной витрине, в луче от лампочки, две медузы висят, как абажуры, сделанные из нежного белого тюля.

Хотите увидеть со школьной скамьи известную парочку — актинию и рака-отшельника, — пожалуйста, они тут есть. И можно даже дождаться, когда рак чуть сдвинется со своей ношей, а актиния шевельнет щупальцами, защищающими добровольного ее носильщика.

Но больше всего тут рыб. Не описать все формы и часто яркую, как у попугаев, расцветку. Рыба-еж, рыба-пила, рыба-бочка, рыба-лезвие, рыба-луна, рыба-молот… Перечисление было бы слишком большим. Обнаружив невидаль, аквалангисты и рыбаки давали названия рыбам, сообразуясь с тем, что привычно для нас на суше.

Рыбы-лоцманы и рыбы-прилипалы тоже тут. Лоцманы льнут к какому-то жирному флегматичному чудищу, а прилипалы с плотной присоской на голове отстали, наверное, от акулы.

Большинству акул надо непрерывно двигаться — вода должна омывать жабры, иначе древняя эта рыба погибнет от кислородного голоданья.

Читали вы, наверное, о скорпене, яд которой на плавнике едва ли не самый сильный из всех известных. Стоит скорпена спокойно, словно знает силу данного ей природой оружия. А со скорпеной рядом — таких же размеров рыбешка «топчется на одном месте», она не может плавать, как все остальные рыбы, изгибаясь в воде, она движется только с помощью плавников, используя их как весла.

Осьминог спрятался от всех любопытных в камнях, но хорошо видны «ноги» его с присосками. Мой провожатый знает, чем испугать осьминога. Тот стремительно уплывает, оставив чернильного цвета муть — «дымовую завесу», под которой это очень смышленое существо спасается от опасности.

Э-э! — старая знакомая рыба-игла. С каким любопытством разглядывал я ее в массе соленой хамсы, которую отец приносил домой до войны.

И тут же рядом чем-то похожий на рыбу-иглу морской конек, известный тем, что самка кладет икру в «карман» на теле самца. Карман зарастает и лопается, когда из икринок вылупляются крошечные коньки.

Бывают ли драки за территорию или охота за кем-нибудь по соседству? «Бывают. Вон, посмотрите, две полосатые рыбы стоят друг против друга, разинув пасти. Это выяснение территориальных отношений. Но мы в уплотненном этом сообществе расселили всех так, чтобы хищной охоты и стычек друг с другом не было.

Рыбы не только у нас живут, но и приносят потомство».

Они светятся перламутровым светом.

Хозяйка Аквариума берет российского гостя за локоть: «Отдохните от впечатлений. Попьем чайку, а потом, если хотите, возвращайтесь сюда опять».

Владеют Аквариумом брат и сестра — Паскаль и Розалина Кутан. «Отец у нас был ботаником, занимался морскими растениями, и с детства мы уже кое-что знали о жизни водных глубин. Умирая, отец благословил нас на сооружение Аквариума, и вот уже много лет мы работаем с братом вместе. Брат-зоолог понимает сложность морской жизни, ее законы, и это он проектировал подводный наш «зоопарк».

Открылся Аквариум в 1988 году. За двенадцать лет в нем побывали семь миллионов человек. Всех покоряет эта мало кому известная жизнь, от которой посетителя отделяет только стекло. Во Франции сейчас сорок таких Аквариумов. Их число быстро растет.

Брат с сестрою — продавцы этих зрелищных заведений. По их проектам Аквариумы построены не только во Франции, но и во многих городах Европы. «Сколько же приходится вам работать?» «Двадцать четыре часа в сутки, — улыбается Розалина. — Заведение наше — штука более сложная, чем любой зоопарк. При строительстве многое надо рассчитать, предусмотреть, не упустить, сообразуясь с интересами посетителей и живыми нашими экспонатами.

Все важно: качество воды, чистота подаваемого в нее воздуха, оптимальной должна быть температура, а она ведь разная, скажем, для северной трески и рыбы, привезенной с Барьерного рифа вблизи Австралии. У нас всегда наготове аварийный запас качественной воды, запасные системы подачи воздуха, света. Нечаянный случай может погубить сразу все. Поэтому все продумано, во всем соблюдается жесткий порядок.

И наши питомцы, видели сами, как бы и не чувствуют, что обитают в неволе. Они, случается, простужаются, заболевают. Мы за этим следим. Чуть что — в карантин. Лечим и снова выпускаем их в живую витрину океанского дна. Не все у нас находится в экспозиции. Есть, как в музеях, «запасники», из которых мы пополняем все то, что видели. И постоянно привозим новых животных. Дело это весьма непростое. Одних можно привезти в баночке или даже в пластиковом пакете, а для других сооружаются обеспечивающие жизнь транспортные средства.

Конечно, всегда — самолет. Надо возможно быстрее доставить животных в подходящую для них среду. Брат хорошо знает, как следует обращаться с каждой рыбой, с каждым морским растением, — их у нас, видели сами, немало».

В Аквариуме циркулирует 500 тысяч литров воды. Сейчас брат и сестра работают над проектом «подводного зоопарка», который вместит шесть миллионов литров воды: «У нас не будет только китов…»

«По опыту знаю: вам хочется видеть океанские тайны, о которых читали. Пойдемте, я покажу вам места, где следует терпеливо стоять с фотокамерой», — сказала госпожа Розалина, и я стал на трехчасовую вахту в Аквариуме. Вот передо мной морской еж — темный комок с длинными, хрупкими, радиальными иглами. Я видел ежей у нас на Севере, на биостанции «Дальние Зеленцы». Но никто не сказал мне тогда, что есть у ежей спутники — рыбы, телом почти в точности повторяющие иглы ежа. Чуть опасность — они в убежище. Не отличить, где иглы, а где рыбешки.

Еще одна картинка к когда-то прочитанному. Некоторые большие рыбы позволяют маленьким рыбкам-чистильщикам забираться в жабры и в пасть — поедать там остатки пищи и поселившихся паразитов. Большая рыба и не подумает, как капкан, захлопнуть свой рот, напротив, она его открывает, чтобы дать «фронт работ» своим благодетелям. Чистильщиков я увидел, наблюдая за зеленой муреной.

Две крошечные рыбки шмыгнули в боковые отверстия на голове мурены, а через некоторое время резко выплыли из страшной зубастой пасти.

Интересно было посидеть и около анемоны, возле которой кружились небольшие разноцветные рыбки, удачно названные клоунами. Эти клоуны приспособлены к покровительству анемон. Это косматое существо, распускающее похожие на шнурки щупальца, обойдет любой обитатель воды — щупальца ядовиты. Но рыбка-клоун каким-то образом защищена от «крапивного» действия щупалец и при опасности ищет спасения в них. Анемона, как видно, получает свою долю выгоды от присутствия клоуна — подбирает остатки еды…

Время близилось к закрытию Аквариума. Вместе с госпожой Розалиной мы постояли на прощанье у перламутровых рыб, восхищаясь изобретательностью природы, сложным переплетением нитей жизни в воде и на суше.

Камарг

Всегда интригуют исток реки (с чего начинается?) и устье — какова жизнь в разветвленном потоке вод, втекающих в море? Французская Рона начинается в Альпах, в соседстве с истоком Рейна, но Рейн течет на север, а Рона через Женевское озеро утекает на юг, в Средиземное море.

Дельта реки, если не трогать ее ирригацией, почти всегда богата разнообразной жизнью.

Пример — наша Волга. Рона раз в пять «тоще» Волги, и все же это большая река с быстрым течением. За миллионы лет в Средиземное море она вынесла массу ила, песка и камешков, образовав равнинный треугольник земли, обращенный вершиной к устью реки с основанием (сто километров), лежащим в море. Место это называют Камарг. И когда говорят о природе Камарга, то обязательно скажут: «Это последнее дикое место Европы».

Побывав в Камарге, убеждаешься: «дикости» тут немного. Когда-то очень давно на этой вдающейся в море равнине с озерами и протоками, терпя комаров, жили охотники, рыболовы и соледобытчики. Теперь в Камарге все изменилось. Многочисленные рукава Роны исчезли. Осталось два — западный и восточный. Как раз между ними лежит треугольник Камарга.

На рассеченной каналами дельте — дороги, поля пшеницы, риса, подсолнухов, виноградники и сады. В восточной части треугольника из морской воды выпаривают соль (95 % всей потребляемой соли Франции). Она лежит горами высотою в семь-восемь метров. И это все, что выделяется на ровном, как стол, рельефе.

Есть в Камарге несколько замков, два городка — Арль и Сен-Мари, — столь древние, что в одном находили прибежище первые в Римской империи христиане, переплывшие море, а в Арле на Роне издревле шла торговля солью, рыбой, хлебным зерном и вином. Городок был воротами римлян в страну галлов (нынешних французов) и поныне сохранил изначальный свой облик — кривые, узкие улочки двух-трехэтажных домов с черепичными крышами, узкими окнами, коваными воротами. Древность этих жилищ подчеркивают хорошо сохранившиеся римские амфитеатр, арена, напоминающая Колизей, и акведук длиною в сорок два километра («водопровод, построенный еще рабами Рима»). Замечательным этим постройкам больше двух тысяч лет. В отличие от Колизея они поныне продолжают служить. Арль, всегда наполненный туристами, каждое лето устраивает тут фестивали народных искусств, промыслов, состязаний с быками…

Городок Сен-Мари примечателен едва ли не самой древней во Франции церковной постройкой. Нестарый священник, с которым мы познакомились в кишащем туристами храме, убеждал нас, что «место это святое» и что постоянно случаются тут разные чудеса. «Например, раз в году земля, хранящаяся у меня в пробирке, закипает». Мы едва сдерживали улыбки, но кюре, видно, так часто вещает «о чуде», что кажется искренним в примитивном охмурении туристов.

Куда интереснее реальность — город Сен-Мари раз в год (23–24 мая) наполняют цыгане. Они приезжают в Камарг со всей Европы — из Испании, Португалии, Бельгии, Нидерландов, Румынии, Венгрии. На конных повозках и в домишках — прицепах к машинам они наводняют маленький городок. Легко представить, что тут творится. В городе две тысячи жителей, а цыган приезжает до сорока тысяч. Хмельно и шумно они гуляют, знакомятся, справляют свадьбы, выясняют клановые отношения, избирают своих баронов… Своеобразные религиозные чувства цыгане испытывают к святой Саре, деревянная статуя которой находится в храме. «На мессу не ходят, а темнокожую Сару каждый год наряжают в новое платье и считают своей покровительницей», — сказал священник.

Эта религия у цыган возникла недавно — сотню лет с лишним назад. К поклонению Саре призвал цыган некий маркиз, озабоченный ослаблением религиозного чувства местных мирян. Кюре сдержанно говорит о житейском столпотворении цыган, а старушка — его помощница — на вопрос: «Рады, наверное, когда наезжают?» — энергично затрясла головой: «О, да, синьоры. О, да! Отели на время их гостевания закрываются, а рестораны открыты…»

Еще не «дикая», но уже без полей и широких дорог земля начинается по мере пониженья равнины к морю. Тут на прудах и каналах туристы могут увидеть мир природы, привыкший к близости человека. В мелкой воде на длинных узловатых ногах дремлют фламинго — главная примечательность дельты, небоязливо проплывают бобры, до диких гусей, отдыхающих на песочке, можно дотронуться прутиком, а утки из рук принимают еду. Тут можно пройти по кольцевым пешим маршрутам. Таблички на дамбах тебе укажут, что можно увидеть рядом. Если хочешь в самом деле что-то увидеть, надо затаиться в маленьких домиках и наблюдать за водою и камышами. Вот лунь в лапах понес добычу, вот золотистые щурки ловят стрекоз, утиный выводок на воде, цапля с желтой острогой клюва караулит рыбешку.

Кто хочет, может избрать и конный маршрут. Для этого надо взять напрокат лошадь. Они в готовности дремлют в стойлах этого своеобразного зоопарка без клеток и без оград.

Древнейшие обитатели взморья.

Охотник в этих местах — фигура приемлемая. Звери и птицы знают, за какой чертой они в безопасности. Главная добыча стрелков — утки.

Каждую осень дробь убивает полмиллиона пролетных и местных птиц. Одних она настигает при выстреле, другие гибнут от свинцового отравления, наглотавшись дробинок со дна мелководий, где кормятся.

«Дикий Камарг начинается там, где равнина соседствует с морем и куда с плугом уже не забраться — мелководные пруды и озера тут заросли тростником, шумящим под ветром мистралем, дующим с севера по руслу Роны. Эта каемка равнинного треугольника и есть сегодня последняя «дикая» земля Европы. В 1970 году тут образован Национальный парк.

Кроме диких животных, главным образом птиц, среди камышей можно увидеть беленые домики гордиян (ферм). Выращивают тут черных бычков и белых лошадок-камаргов, привыкших к мокрым лугам и не страшащихся мелководий. Бычки — весьма резвые и норовистые существа, но с их стадами справляются конные пастухи.

Во многих зарубежных журналах постоянно видишь фотографии табунов, с брызгами бегущих по мелкой воде. Куда надо направляют их пастухи — всадники в черных шляпах, в черных штанах и ковбойках, с красными платками на шеях. Картинное зрелище — желтые тростники, быки, стоящие настороженно на лужайке, и всадники с табуном белых приземистых лошадей.

Лошадь (камарг) — символ приморской равнины. Рожденные в тайниках тростников, лошади тут полудикие. Весь облик их — грива, сердитые ноздри, стремительный бег по мелкой воде — завораживает глаза. А тут еще специально (под ковбоев) одетые пастухи. Много пленки тратят туристы, снимая живописные кадры.

Камарг — древняя лошадь этих угодий («они всегда тут были»). И непонятно: по местности названа лошадь или название этой равнины впитало название лошади.

Камарги — неиспорченные «окультуриванием» дикари, приземистые, с мощными ногами, объемистым брюхом, большой головой, с чувствительными (находят твердое место в воде) и в то же время прочными, не нуждающимися в подковах копытами. Лошади обходятся без овса, довольствуясь тем, что сами находят на пастбищах, но при этом выносливы, способны за двое суток пробежать пятьсот километров. Выносливость сохраняют до старости и очень редко болеют. Ветреная, с камышами, болотами и солонцами земля — стихия камарга.

Он не страшится мошек и комаров, способных вывести из себя породистых лошадей. Седло ему, разумеется, не по нраву — объездить камарга способны лишь местные пастухи. Жеребцы за право лидерства в табунах дерутся с соперниками, пуская в ход копыта и зубы, часто до смерти. Жеребные кобылицы убегают в потайные места, ломая ограды, чтобы скрыться от посторонних глаз.

Жеребята у камаргов рождаются темными, но постепенно светлеют, и годам к четырем полудикий коренастый конек становится белым.

Цвет, как считают, — результат эволюции: на белое реже садятся оводы и мошка.

На службе у пастухов живут камарги полудикими табунами, украшая собою монотонный пейзаж. Наблюдая их скачки среди камышей, я вспомнил Национальный парк в Венгрии — Хартобадь. Очень похож на Камарг — вода, тростники, белые, крытые тростником домики и почти такие же, как и здесь, одетые в черное пастухи. Только у венгров лошади темной породы, камарги — сплошь белые. Одетые в черное люди и стада черных бычков белизну камаргов подчеркивают.

После войны, вспоминаю, шел у нас фильм с названьем «Белая грива». Никакого сюжета, никаких слов не было в фильме — только музыка, сопровождающая бег лошади и пожелавшего поймать ее мальчика. Снималась эта волнующая короткометражка тут, в устье Роны, в Камарге.

Еще один символ приморской равнины — птицы фламинго. Мы долго наблюдали за ними на доступном туристам озере. Но главная их колония держится на самой кромке Камарга, у моря. Туда туристам дорога закрыта из-за боязни, что птицы от беспокойства покинут эти места. Мы их видели только летящими — похожи на копья с красными крыльями. И все же есть что о них рассказать.

Плотина

В конце путешествия, когда из Парижа мы добрались до Средиземного моря, «водитель и переводитель» Ив Готье сказал: «А теперь я покажу вам маленькую, но примечательную речку». И мы поехали от моря в предгорья.

В речке Реран не было ничего особенного. Текла она в узком ущелье — мы перебежали речку по камешкам, а туристы перескакивали воду, не слезая с велосипедов. «Подождите, пройдем еще метров триста, и вы увидите кое-что интересное».

В зарослях зелени мы увидели серые камни размером с дом. Но это были не камни, это были «ломти» бетона, из которых торчала железная арматура. Вверх по течению речки бетонные глыбы громоздились уже одна на другую, заставляя быстро текущую воду петлять. А вот и то, что хотят увидеть сотни туристов, специально сюда приезжающих, — водою снесенное сверху тело плотины. Вот остатки ее на снимке.

Кажется, фантастическим взрывом опрокинуло бетонную плоть и унесло вниз огромных размеров куски. Остался вот этот «мост» длиною 225 метров — основанье плотины, по которому можно пройти от одного склона ущелья к другому. Концы плотины врезаны в каменные откосы и в них остались, а середину срезало, обломило потоком воды подпиравший ее бетон.

Сколько на земле плотин, земляных и бетонных! Этой не повезло. Сорок один год назад декабрьским вечером случилась тут катастрофа, которую во Франции хорошо помнят.

Более часа простояли мы на этом циклопических размеров бетонном гребне, пораженные силой воды.

В детстве, помню, отец задавал мне вопросы, на которые сам же и отвечал: «Что быстрее всего?.. Мысль». «Что сильнее всего?.. Вода». Мне непонятно было, как может вода быть «сильнее всего». Ее приносили ведрами из колодца, по водяным лужам мы бегали после дождя. Милая наша Усманка текла еле-еле — даже пескарей на мелях течение не сносило.

Правда, весной, когда речка разливалась и несла вниз по течению льдины, я смутно начинал понимать, что сила у воды есть. Позже я видел, как на мельнице вода вращает тяжелый жернов, как бушует в турбинах гигантских электростанций на Волге, на Енисее, на Ангаре. Но, только плывя на пароходе по Атлантическому океану и испытав шторм, я понял, как прав был отец, никогда моря не видевший, — корабль наш казался игрушкой среди вздымавшихся гор воды. Человек в синей бескрайней стихии был ничтожной пылинкой. Я знал о крушеньях на море, но потрясающую силу воды отчетливей всего понял, находясь на остатках французской плотины, бетонная крепость которой в минуту была сломана, как яичная скорлупа.

Это осталось навечно…

Случилось это 2 декабря 1959 года вечером. В 9 часов 14 минут. Неделю до этого лили дожди, и вода почти достигала кромки шестидесятиметровой преграды. Построена она была в 1955 году. Запас воды перед ней предназначался для полива земли и для нужд небольшого города Фрежюса. Плотина была построена грамотно — выгнута в сторону водяного напора.

Давление на эту арочную конструкцию должно было укреплять ее прочность, но похвальба строителей — «это самая тонкая плотина в мире» (основание — шесть с половиной метров, верхушка — полтора метра) — настораживала жителей долины, по которой речка Реран текла в Средиземное море. «Ох, затопит когда-нибудь нас», — ворчали старики-скептики, не понимавшие в сооружении плотин.

2 декабря вечером в 8 часов 30 минут смотритель плотины Анре Феро, покидая свой пост, сделал в журнале запись: «Никаких замечаний».

А через сорок четыре минуты жители долины услышали нарастающий гул, «похожий на землетрясение или на изверженье вулкана». Водяная волна высотою в десятки метров катилась вниз по долине, увлекая громадные куски плотины и сметая на пути своем все, что встречалось.

Мы искали свидетелей этой трагедии, но не нашли: «Много людей погибло, другие, пережив шок, покинули эти места». Но мы нашли женщину, муж которой был свидетелем бедствия. Муж Эмилии Арту — охотник и, как выразилась его половина, «уехал в горы выгуливать свое ружье». Вот рассказ Жана Арту в изложении его жены.

«Мне было тринадцать лет. Вечером после ужина смотрели по телевизору фильм «Опасные связи», как вдруг телевизор погас, и в ту же минуту мы услышали страшный нарастающий гул. Отец сразу понял: «Это плотина!» — и решительно приказал всем немедля бежать на чердак.

Ночь была без луны. Но странно, мы отчетливо видели, как водяной вал несся вниз по долине. Дом наш стоял на холме. Стремительно, как в котле горячее молоко, прибывающая вода его затопила. На чердаке мы стояли по колено в воде. Мы с братом плакали, мать и отец молились. И было видно крушение всего, что три-четыре минуты назад тихо отходило ко сну. Слышались крики о помощи, лай собак и ржание лошадей. Вода несла крыши домов и целиком бревенчатые дома, несла автомобили, кровати, шкафы, холодильники, бочки. Повозки. Кто-то успел забраться на колокольню и бил в колокол, но никому ничем невозможно было помочь.

Пятьдесят миллионов кубов воды, мгновенно оказавшиеся на свободе, неслись с бешеной скоростью. Через семь минут поток, сметавший все на пути, достиг моря и вынес туда обломки построек, погибший скот, житейский скарб и человеческие трупы. Как потом подсчитали, погиб 421 человек.

Рев стихии кончился быстро. Наступила гнетущая тишина. А утром обнаружилось: все в долине вода смела — погибли сады, постройки, дороги, домашние животные. Выжившие люди были в сильнейшем шоке, не зная, что теперь делать. Это, конечно, не был Чернобыль, это была «Провансальская Помпея», весть о которой мгновенно облетела весь мир. В зоне бедствия на вертолете побывал де Голль. Он молча жал руки пережившим беду, обещал помочь. И выполнил обещанье».

Как водится, стали искать виновных.

Искали восемь лет. Газеты обвиняли местные власти в погоне за дешевизной. Обвинялись они и в беспечности — незадолго до катастрофы в восьмидесяти метрах от плотины взрывали скалы, чтобы взять для дорог камень. Считают, не очень прочные гнейсы, в которые врезаны были концы плотины, видимо, дали трещины и, не выдержав потока воды, чуть сдвинулись, покоробив плотину. Она треснула, и этого было довольно, чтобы мгновенно образовался пролом… В конечном счете никто наказания не понес. Главным виновником были признаны «силы природы», но инженер Коан, строивший плотину, умер от переживаний.

А памятник катастрофе останется тут навсегда, привлекая туристов. Сверху они наблюдают жиденькое течение речки Реран с зарослями водолюбивых растений и громадными, унесенными за километр от плотины, ее обломками.

Уже в Москве, полистав подшивки газет за декабрь 1959 года, я обнаружил вести с французского побережья Средиземного моря. Вот что писала «Правда» в те дни: «…Прорвав плотину высотой 60 метров, построенную в горах севернее Фрежюса, вода по узкой долине ринулась к городу… Разрушены сотни домов, перестали существовать целые кварталы, в округе уничтожены шоссейные и железнодорожные пути. То, что осталось от Фрежюса, погребено под толстым слоем земли и грязи… Число погибших уже достигло более трехсот человек.

Свыше двухсот пропали без вести. В эти дни вся Франция в трауре…»

На этом путешествие наше заканчивается. Я сердечно благодарю друга своего Ива Готье и всех, кто нам помогал, в том числе посольство Франции в Москве, выдавшее мне визу в течение одного дня.

  Фото  В. Пескова и из архива автора.

 2, 16 июня, 7, 28 июля 2000 г.

 

Запас карман трет

(Окно в природу)

Наблюдаю во дворе за воронами. Какой-то из них бог послал у мусорной кучи корочку сыра. Но ворона сыта, находка же ценная. Сев на сук, вороватая птица огляделась — не видит ли кто? — и, тихо спланировав, приземлилась возле забора. Опять огляделась. Потом, сдвинув лапкой опавшие листья, положила сыр, листьями же прикрыла и даже смешно потопталась над похоронкой. Запас карман не трет — придет час, и ворона вернется к этому месту.

Так же поступает зимой лиса. Не голодная, она все же мышкует (охотница!), иногда пойманную мышь тут же и бросит. Но чаще где-нибудь спрячет, чтобы вернуться, когда желудок потребует, а мышковать почему-либо нельзя.

В Приокско-Террасном заповеднике, проезжая на лыжах, я однажды наткнулся на дуплянку для птиц. Крыша у домика поднималась. Я заглянул — что там, в дуплянке, зимой? И с удивлением обнаружил семнадцать мышей. Чей-то склад. Со знающим человеком в заповеднике определились: сычик! Это он излишки добычи складировал в домике.

Еще пример-запасливость сорокопутов. Еды летом — лови, не ленись. Все же сорокопут «назавтра» запасает еду. Если где-нибудь на сучке, на колючке боярышника или терна вы увидели мышь или большого жука, знайте: это работал сорокопут.

А если увидите где-нибудь в чаще леса на сук наколотый гриб — это белка сушит запасы на зиму. Когда поспевают желуди и орехи, белки спешно, с утра до ночи, отбирая лишь лучшие, прячут их там и сям. Выпадет снег, но белка и под снегом находит спрятанное по осени.

Часто наблюдать приходилось: сидит пушистая егоза на суку и вниз смотрит. Прыг! В снег закопалась и — винтом вверх по стволу с орешком в зубах. Как узнает она ничем не приметное с виду место? Помнит его? Но заначек у зверька сотни. Полагают, что и под снегом чувствует белка орех. Но каким фантастическим должно быть чутье!

Осень — запасиха, зима — подбериха, говорят люди. Животные это тоже хорошо понимают. И многие из тех, что остаются с нами на зиму, непременно запасы делают. Медведь и барсук под осень усиленно кормятся — запасаются жиром.

Зимой они спят, лишь понемногу расходуя этот запас. Если запас не сделан, медведь в берлогу не ляжет, будет шататься по снежному лесу в поисках какой-нибудь пищи. Шатун опасен.

Немало таежных охотников стали жертвами шатунов. Случайная добыча не спасает от голода, и к весне шатуны погибают.

Запасы сорокопута.

Ежик в холодное, бедное насекомыми лето засыпает тощим и может не пережить зиму — спячка переходит в «вечный покой», в апреле где-нибудь в лужице около дерева находишь неподвижный колючий комок.

А все, кто зимою не спит, сейчас сбиваются с ног — запасают и запасают. Хомяк в защечных мешках уже натаскал в кладовку свою килограммы отборных злаковых зерен. Теперь уберечь бы их только от сырости. Желтогрудая мышь в орешниках и дубравах лесостепной зоны делает такие запасы, что даже люди соблазняются грабить мышей — выгребают из их «амбаров» по ведру, а то и более желудей и орехов.

То же самое происходит с бурундуками. Один к одному собирает зверек орешки кедровые. Проследив его работу, медведь не поленится раскопать в каменистой земле или среди кореньев запасы бурундука и тут же сожрет, закусив и самим хозяином склада, если тот не сбежит.

Птицы-кедровки живут там, где обитают бурундуки, и осенью прячут орехи в таежных низинах во мху, где можно зимой добраться к запасам. При обилии орехов кедровки их запасают с избытком, зимой не все, что спрятано, могут найти, и орешек с приходом тепла прорастет, может стать славным деревом — орехоносной сосной. Таким образом таежные птицы способствуют расселению кедра.

А один из американских дятлов, предпочитающих желуди и орехи животному корму, прячет их по щелям и долбленым в дереве лункам. Орнитологи вблизи Миссисипи показали мне телеграфный столб, нашпигованный орехами так, как будто ими выстрелили из ружья.

Из наших запасальщиков неутомимостью и очень веселым нравом отличается поползень. Он прячет орехи в древесных расщелинах, а в зимнее время, облетая участок леса, он лакомится запасом, раздалбливая орех примерно так же, как дятел шелушит сосновые шишки, заклинив их между сучьев, или долбит для этого специальную щель.

Но у поползня клювик тонкий и более слабый по сравнению с долотом дятла. Тем не менее орехи поползень разрушает успешно, работая, правда, в поте лица и долго.

После дальнего путешествия я сидел над бумагами в лесном доме у друга. Отрываясь от писаний, поглядывал я в окошко, за которым постоянно что-нибудь происходило. Однажды увидел: по кончикам тонких колышков изгороди, как цирковой акробат, пробежала белка и скрылась в старой дуплянке с широким лазом. Захотелось, чтобы белочка повторила акробатический номер, и я разложил на колышки лесные орехи, спрятав горсти две и в дуплянке.

Белка больше не появлялась. Но обнаружил орехи поползень, и дня четыре я был вовлечен птицей в увлекательную игру. Поползень резво уносил орехи с колышков и из кормушки. Я добавлял новые. Они тоже исчезали минут за двадцать. Когда сумочка с угощением опустела, я проследил, куда носит запасливая птица легко достающийся ей орех.

Орехи я обнаружил между бревен избы, в щелях колодезного сруба, в трещинах старого дуба — всюду, куда наспех можно было сунуть добычу. Наковыряв орехов обратно в сумку, я продолжил игру. Поползень по-прежнему прятал их где попало. Я открыл дверь в сенях, и птица, чтобы далеко не летать, заполнила орехами щелку чуланной двери, прятала в кладке припасенных на зиму дров, горсть орехов я вытащил из своих ботинок, стоявших возле порога. Надеясь, что белка может еще появиться, я часть орехов из оборота изъял, оставив довольно много и поползню. Обнаружив, что на привычном месте орехи больше не появляются, поползень все, что спрятано было вблизи наспех, перетаскал в лес и спрятал в укромных, ему известных местах.

Много всего может спрятать хомяк за щеками.

Запасы на зиму разнообразны. В горных районах Сибири живет зверек пищуха, прозванная сеноставкой. Она запасает на зиму траву. Подгрызает. И стебелек к стебельку кладет для начала сушить. Сено пищухи собирают в небольшие стожки, и зима зверькам не страшна, если, конечно, в этом месте не пройдет олень и не съест сено, которое сеноставки запасали все лето.

Растительный корм запасают на зиму также бобры. Они утапливают в воду ивовый хворост и сучья поваленных для ледостава осин. Хороший питательный корм! Конечно, бобр может на берег выбраться и зимой — холод ему нипочем. Но лед при опасности помешает бобру немедля укрыться в воде. И потому огромные грызуны не рискуют. Ныряя из хатки под воду, они зубами прихватывают моченый хворост и пируют в укрытии, дразня волков и лисиц аппетитным запахом возвышающейся надо льдом хатки.

И под землей осенью идет заготовка питания впрок. Кроты в это время усиленно роют свои тоннели и, собирая червей, кусают их в нужное место. Червяк жив, но уползти не может. Живые консервы кроты хранят в кладовках, зимой время от времени их навещая. В некоторых запасниках находили до восьми сотен припасенных кротом червяков.

Ну и, конечно, классические запасатели пищи на зиму — пчелы. До одомашнивания их человеком жили они в лесных дуплах. И сейчас могут жить. Приуральская пчела бурзянка выдерживает морозы до сорока градусов. Но это возможно лишь при хорошем запасе меда, который ком из двадцати — тридцати тысяч пчел потребляют всю зиму. Отнимая у насекомых часть их летней добычи, раньше бортники, а теперь пасечники оставляют пчелам обязательный зимний запас…

Без запасов, сделанных в теплое время, многие из животных зиму осилить не могут.

Фото из архива В. Пескова .  13 октября 2000 г.

 

Каменный век в наши дни

(Окно в природу)

Когда речь идет о чем-нибудь устаревшем, мы говорим: каменный век. В музеях о далеком том «веке» (это, конечно, не сотня, а тысячи лет) мы судим по каменным топорам, кремневым скребкам и наконечникам стрел да еще по рисункам на стенах пещер (почти всегда это сцены охоты). Мы пытаемся представить, как жили древние наши предки. Об этом написано много книг, есть картины и фильмы.

Некоторые люди в каменном веке жили совсем недавно. Материк Северной Америки, открытый пятьсот лет назад, не знал колеса, не было тут железных изделий — индейцы пользовались каменными топорами. При этом их жизнь уже не была жизнью «каменного века» — некоторые племена имели нарядную глиняную посуду, на полях вокруг деревень у них росли дыни, тыквы, кукуруза, картофель, бобы. Известны племена кочевые — рыболовы, охотники на бизонов и на лесного зверя. Все они были детьми природы, необычайно щедрой в этих краях. Вооруженные каменными топорами, копьями с каменными наконечниками и рыболовными крючками из кости, индейцы не могли нанести природе даже маленького вреда, тем более что бытие учило их не брать у природы ничего лишнего.

То, что нынче принято называть цивилизацией, у них было в зачаточной, молодой стадии. Белые европейцы, имевшие уже величественные постройки, дороги, корабли, церкви и университеты, домашних животных и огнестрельное оружие, по праву сильного растоптали молодую культуру индейцев. За пятьсот лет материк преобразился. Тосковавших по дикой природе аборигенов сселили в резервации.

Символы их разрушенной цивилизации — покрытые шкурами зверей вигвамы, берестяные лодки и томагавки — выглядят атрибутами почти что каменного века в сравнении с небоскребами, автострадами, кораблями и самолетами, телевизорами и телефонами, дающими возможность мгновенной связи хоть с Австралией, хоть с Китаем. Пространства Земли сегодня освоены, обжиты, заполнены людьми местами до большой тесноты. И все же есть на Земле «закутки», где с удивлением можно увидеть жизнь, какой была она в каменном веке, когда люди еще не знали ни железа, ни бронзы, когда нестареющий желтого цвета металл еще не сводил с ума род человеческий. Один из таких уголков реликтовой жизни обнаружен недавно на одном из затерянных в океане островов Филиппинского архипелага.

Американские этнографы потеряли покой, узнав о существовании где-то осколка жизни времен начала каменного века, и приложили много усилий, чтобы увидеть людей, живущих так же, как жили люди тысячи лет назад.

Опустим трудности, какие пришлось одолеть ученым, добираясь к местам загадочной жизни. По необходимости сократим до конспекта также отчет о том, что увидели они в девственном горном лесу.

К жилищу людей племени тазадеев привел их охотник другого племени, некий Дафал, наладивший дружбу с теми, кто не знал еще никаких инструментов, кроме каменного топора, не рубил деревьев, не знал ни пашни, ни огородов, ни ткачества, не имел домашних животных. Люди жили в пещере на обрыве скалы. В маленькой этой крепости было три отделения. В центральной пещере почти постоянно горел костер. Огонь берегли, поскольку добывался он нелегко, вращеньем между ладонями палочки, упертой в кусок сухой древесины. Никаких рисунков на стенах пещеры не было — только копоть. Копотью были покрыты и люди, обитавшие тут.

Ели и спали они возле огня. Посудой для воды служили им полые стебли бамбука. Еду клали на кору дерева. Единственным хозяйственным инструментом был тут топор, точнее, нечто похожее на него — плоский камень, привязанный к палке. Срубить дерево таким топором невозможно, им пользовались, когда надо было расщепить бамбук для ножей или расколоть собранные в лесу плоды.

Главный инструмент тазадеев.

Частная собственность тут отсутствовала.

Топор и «посуду» брали те, кому в данный момент они были нужны. Для охоты пользовались луком и ловушками из бамбука. В них изредка попадали олени и дикие свиньи. Тут опять был нужен топор. Но большая добыча — редкость.

Главной пищей было то, что удавалось собрать в окрестностях пещеры (не далее семи-восьми километров) — плоды диких бананов, пальмовые орешки, коренья, личинки насекомых, слизняки и лягушки. Для ребятишек главным лакомством были большие личинки жуков. Одежды на смуглых, с густыми темными волосами людях не было. Детишки бегали в чем мать родила, у взрослых на бедрах повязки из сухих трав или из свежих листьев. В постелях обитатели пещер не нуждались — сидели и спали, не испытывая неудобств, прямо на каменном полу. Главным техническим сооружением тут был травяной фильтр, через который дождевая вода стекала в желоба из коры пальм и по ним в бамбуковые «стаканы».

«Суп» на костре сварить было не в чем, лягушек и мясо, добытое на охоте, поджаривали, держа над углями в щипцах из бамбука.

Свой лагерь ученые разбили на склоне горы пониже пещер, но все время проводили возле костра, наблюдая за жизнью аборигенов леса. Их, конечно, стесняло присутствие необычных пришельцев, но дружеский контакт состоялся, когда старик присел рядом с одним из ученых и обнял его за колени. Ответный жест обрадовал старика, и он благодарно стал кивать головой.

Сидеть у огня, прижавшись друг к другу, было, видимо, важным моментом в жизни пещерных людей. Споров меж ними не было. Детей, шаловливых, как и все дети, наказывали только окриками.

Язык обитателей пещеры, конечно, был непонятен гостям — выручили жесты, и кое в чем помогал охотник Дафал из племени тболи, уже давно знакомый с пещерными тазадеями.

Кое-что понимая в их языке, он был переводчиком для чиновника-филиппинца, сопровождающего американцев, а тот переводил уже на английский. Удалось выяснить, что жилая пещера «была у тазадеев всегда» — в ней жили их отцы, деды и прадеды. Какой-то далекий предок тазадеев увидел в этой пещере хороший сон и сказал, что жилище в скале покидать неразумно. Пещерную группу ныне составляют несколько семей. Но поскольку мальчиков у тазадеев рождается вдвое больше, чем девочек, жениться могут не все. Холостяки ждут случая, когда при встрече с соседним родом лесных тазадеев обнаружат невесту. Холостяки этой пещеры ночуют в маленьком укрытии по соседству.

«Начальника» или вождя в группе нет. Житейские проблемы решаются обсуждением и с общего согласия. Но лидер есть. Им оказался нестарый, стройный и явно во всем умелый Балаем. Он, раскопав коренья, запел песню благодарности дереву за его дар. Усевшись на камень после работы, он явно был доволен собой. Постучав пальцами по груди, сказал: «Я-Балаем!»

Но возможный конкурент Балаема в удали уже подрастает — десятилетний Лубу, явно польщенный вниманием пришлых людей, с ловкостью обезьяны лазал по деревьям, раскачивался на лианах, прыгая с камня на камень, пересек шумевшую внизу речку.

Десятилетний Лубу показывает, как он ловко лазает по лианам.

Строгий порядок предписывал всем, кто бродит по лесу, к закату солнца вернуться в пещеру. Ночью ходить по лесу строго запрещено. Ушедшие на охоту должны вернуться не позже, чем через три ночи. Не вернулись, значит, что-то случилось, и все сообщество немедленно пускается выяснять, что именно. Ночи тазадеи боятся. А днем их страшит только гром.

А что происходит, когда человек умирает?

«Его спускаем вниз из пещеры и оставляем в лесу, покрыв зелеными ветками».

Из всех подарков, принесенных гостями, тазадеи выше всего оценили ножи — каждый пробовал в действии фантастический инструмент. И всеобщую радость вызвал фонарик: «Свет! Свет!» Тазадеи не сразу поняли, что этот свет отличается от света костра, и поджарить мясо на фонарике невозможно…

Расстались с пришельцами тазадеи с видимым облегченьем. Интерес к жизни белых людей проявил один Балаем. Сидевшему с ним рядом этнографу он сказал: «Всегда буду помнить тебя».

Земля — большая, если идти пешком или плыть на весельной лодке, Земля — маленькая, если над ней лететь в самолете, и совсем маленькая, если глянуть на Землю со спутника.

Но даже из этого далека, рассказывают, видно паутинки дорог на Земле, реки, большие озера, огни городов и даже некрупных селений. Не виден, конечно, пещерный костер тазадеев. Но эта горстка людей в миллиардном человеческом море все-таки существует, свидетельствуя: у человечества было детство с каменным топором, с луком, боязнью грома и ночи. Удивительно, что островок далекой той жизни еще сохранился.

  Фото из архива  В. Пескова . 17 ноября 2000 г.

 

Древность зеленая

(Окно в природу)

Из мелких животных он очень известен. Произнесите слово «хамелеон», и всякий скажет, что это тот, кто меняет окраску. Чехов прославил его, рассказывая о полицейском на рынке. Для тех, кто хамелеона не видел, вот он — древность зеленая. Жил во времена динозавров и внешне похож на них — маленький динозавр. Родня змеям и ящерицам, стоит ближе к ящерицам, но живет на кустах и в кронах деревьев, отчего главный его окрас — зеленый. Сильно сплющенный с боков, напоминает он лист растений, отчего непросто на дереве его обнаружить.

В Кении нам показали: «Вот тут живет. Ищите…»

Вглядываясь в крону колючего деревца минут двадцать, обнаружили наконец хамелеона, но снимать было поздно — на экваторе день почти что мгновенно сменяется темнотой.

Хамелеон — существо теплолюбивое. Живет по всей Африке и в Юго-Западной Азии (один из видов приспособился жить, впадая в спячку зимой, в Испании, Португалии, Италии, на Мальте). «Столица» у него — остров Мадагаскар. Тут обитает полсотни видов этой древесной ящерицы. Величина — от карандаша до шестидесяти сантиметров. Но при большом разнообразии все хамелеоны в своих приспособлениях к жизни очень похожи. У них выпуклые грушевидные глаза, способные двигаться, как у заводной игрушки, независимо друг от друга — один глаз хамелеон может направить назад, другой — вперед, вверх, в сторону. И только заметив добычу, охотник сосредотачивается на ней — бинокулярное зрение позволяет точно определить расстоянье до жертвы.

Окружающий мир хамелеон исследует с помощью слуха и обонянья, но главное все же зрение. Утратив его, хамелеон обречен.

Питается хамелеон насекомыми. Его оружие на охоте — длинный (почти равный длине тела) язык-веревочка. Во рту язык собран упругой гармошкой на жестком стержне. Прицелившись в бабочку, муху, кузнечика или пчелу, хамелеон выстреливает язык, снабженный на конце липкой головкой. За одну двадцать пятую долю секунды язык достигает цели, и тут же добыча исчезает в просторной пасти. Своим оружием хамелеон действует мастерски — «способен за четыре секунды поймать пять мух». Если добыча великовата, хамелеон ее измельчает слабо развитыми зубами. Добычу этот охотник не преследует — терпеливо подстерегает в засаде.

Если чувствует, что язык ее не достанет, осторожно приближается на нужное расстояние. Недвижное проворство его так велико, что «сотню мух он ловит за считанные минуты». Главное впечатленье от хамелеона: он худ и всегда голоден.

Один из многих.

В облике этой древесной ящерицы характерны еще ноги и хвост, справедливо называемый пятой конечностью. Сильные лапы хамелеона оканчиваются когтистыми щипцами, которые цепко держат ящерицу на ветке, а хвост создает дополнительную точку опоры, и хамелеон способен выделывать в кроне дерева или в кустарнике акробатические номера, принимая причудливые позы для успешной охоты или в сраженьях с соперником.

Жизненная территория хамелеона невелика: одно дерево или куст — еды на этом пространстве хватает. Но никого другого на своей территории этот отшельник не терпит, даже самку, которую ищет только в пору любви.

Как и всем животным в двуполом мире, женихам-хамелеонам для продолжения рода полагается определить сильнейшего и здорового.

В зеленых кущах у них происходят сраженья, для которых природа некоторые виды этих ящериц снабдила двумя и даже тремя рогами. Смертоубийства не происходит, но драки бывают серьезные. Иногда, правда, хватает простого запугивания, чтобы заставить более слабого удалиться. Победитель же немедленно устремляется к самке, которая без эмоций наблюдала до этого за турниром. Теперь она пытается убегать, как бы проверяя серьезность намерений и способность кавалера, но делает это так же, как курица, — «не слишком ли быстро я бегу?».

После любовной радости партнеры расходятся и уже не терпят вблизи друг друга.

Самка отложить яйца опускается с дерева вниз и роет ямку в земле. Положив в нее два-три десятка яиц, на этом материнские свои обязанности заканчивает и забирается на свое «персональное» дерево. Хамелеончики, вылупившись из яиц, познают превратности жизни без нянек.

Иногда хамелеону приходится совершать небольшие путешествия по земле. Тут он медлителен, неуклюж, тело, подобно бегущему крокодилу, он поднимает на длинных, как ходули, ногах и, опираясь на лапы-щипцы и вытянув хвост-балансир, движется к цели — к ближайшему дереву или кусту, где у него в изобилии и еда, и питье. (Хамелеон слизывает росу или впитывает ее кожей, как промокашкой.)

На земле эта ящерица заметна, неуклюжа и потому уязвима. Природные враги хамелеона — древесные змеи и некоторые птицы. Но главным врагом и тут является человек. В некоторых зонах хамелеона считают существом, приносящим удачу, но чаще ящерицу эту не любят и пускают в ход палку, как у нас при виде змеи, хотя хамелеон — безобидное существо. В Северной Африке хамелеонов десятками тысяч ловят на продажу туристам. В Судане во время посадки в самолет я видел несколько пассажиров с засушенными крокодильчиками и хамелеонами в клетках. Но живой сувенир недолго радует человека — неволю хамелеоны не переносят.

О самом главном, из-за чего хамелеоны известны. Древняя эта ящерица на глазах наблюдателя может изменять цвет. Из зеленого хамелеон может стать вдруг палевым, розовым, соломенно-желтым, ярко-красным, почти белым, а часто и полосатым. Подобные измененья в окраске свойственны некоторым рыбам и другим водным животным. И это почти всегда обретение камуфляжа — маскирующей окраски.

Глаз хамелеона.

Полагали, что хамелеоны являются чемпионами в этом ряду. Сейчас на цветовые метаморфозы его смотрят иначе. Да, обитая в древесных кронах, чаще всего он зелен, и это делает его малозаметным. Но на том же дереве он может вдруг стать почти черным или, наоборот, белым.

Сердясь или чего-нибудь испугавшись, хамелеон почти мгновенно краснеет, становится полосатым, причем раздувается в это время и, таким образом, не только маскируется, но делается более заметным. Это тоже, как видно, целесообразно для хамелеона: заметившему его противнику или врагу важно показаться большим и в устрашающих красках. Выходит, цвет хамелеоны меняют не только приспосабливаясь к окружающей обстановке, но и в зависимости от эмоционального состояния. Меняют цвет они также при изменении температуры.

В прохладное утро хамелеон становится столбиком на удобной для него ветке (две цепкие лапы и хвост позволяют легко это делать). Так хамелеон греется на солнышке. Его тело с боков становится почти черным (черный цвет активно поглощает тепло), а на том же дереве, но в тени хамелеон может стать бледно-серым. Цветовые вариации у хамелеонов многообразны. Один из мадагаскарских жильцов при определенных условиях становится ярко-синим. Зачем-то нужен ему такой цвет — в природе все целесообразно.

Каков механизм изменения цвета? Достигается та или иная окраска растяжением или сокращением кожных клеток-хроматофор с определенной окраской и клеток, богатых или бедных меланином. А запускается механизм окрашивания цветовой обстановкой вокруг, температурой и возбуждением.

Видимо, очень удачной оказалась эта конструкция у природы. «Маленьких динозавров» она штампует уже десятки миллионов лет.

Фото из архива В. Пескова . 9 февраля 2001 г.

 

«Императоры» на снегу и в воде

(Окно в природу)

Чтo более всего поразило, что особо запомнилось в Антарктиде? Во-первых, белые ее пространства, громадные расстоянья, где нет ни единой крупинки жизни. Только человек в особо теплой одежде, в особо надежном транспорте способен вторгнуться в глубь абсолютной пустыни. Летишь час, три, пять часов, а внизу — белизна без какого-либо темного пятнышка.

Жизнь тут лепится лишь около ледяных побережий на узкой полоске у моря, способного (и очень щедро!) прокормить здешних аборигенов — китов, пингвинов.

Пингвины запоминаются, поражают воображенье как одно из чудес земной жизни. Они обитают в местах, где зимы (апрель — октябрь) необычно суровы — ураганные ветры при морозах в пятьдесят градусов. А один из видов пингвинов (самые крупные — императорские пингвины) не только тут выживает, но именно зимой, а не летом (декабрь — февраль) выводит потомство. На этих пингвинов я глядел как на чудо, благо бродить по их колонии можно, птиц не пугая, что я и делал в любое мало-мальски свободное время.

Всего пингвинов около двадцати видов. Большинство из них мелкие, очень друг на друга похожие птицы, обитают северней Антарктиды в более благодатных местах. (Очковых пингвинов мы наблюдали в позапрошлом году даже у берегов Африки.)

А у самой границы жизни обитают только два вида удивительных птиц: «императоры» и пингвины Адели. Около нашей обсерватории «Мирный» живут и те и другие.

Ребенок у них всегда только один.

Пингвины Адели приплывают из океана размножаться на прибрежных каменных островках.

Адели суетливы и любознательны. Полярники рассказывали: в 1956 году пингвины издалека приходили поглядеть на корабль и лазали по доскам, наблюдая, как плотники сооружали дома. Обитающие в Антарктиде уже миллионы лет птицы впервые видели человека.

Императорские пингвины много крупней пингвинов Адели (высота их более метра, вес — сорок с лишком килограммов). Это степенная, несуетливая, очень красивая птица. В отличие от меньших своих собратьев на корабли глазеть они не являлись, но в своей колонии человека не просто терпят, а как бы не обращают внимания на него. Правда, прикосновений не любят. Я, осмелев, однажды одного красавца решил погладить и получил ощутимый щипок.

«Императоры» при вертикальном хождении удивительно напоминают солидных, располневших хорошо одетых людей. Их окраска контрастная. Спина черная — на воздухе собирает солнечное тепло, в воде же маскирует пингвина на фоне морского дна, а белый перед, глянуть из глубины, не очень заметен в светлой воде.

На животе «императоры», ловко работая лапами, хорошо скользят по заснеженным льдам. На лапах есть перепонки. Но в воде лапами пингвин лишь помогает хвосту рулить. Крылья у всех пингвинов превратились в ласты, хорошо работающие в воде. Клюв у птиц — обтекаемый, тонкий, изнутри покрытый иголочками, помогающими удерживать добычу. Обращают на себя внимание оранжевые пятна по бокам головы. Этот румянец — опознавательный знак на воде. Плотное тело притоплено — на поверхности лишь голова и спина. Яркие пятна сигнализируют: «Свой!»

Живут «императоры» колониями, достигающими кое-где ста тысяч птиц. (Теснота в холодных местах предпочтительна.) Птиц надо считать морскими, но на время выведенья птенцов нужна им твердь. Каждая из колоний (сейчас в Антарктиде их около тридцати) выходит из воды всегда в одном месте и постоянно держится на излюбленных припайных льдинах, защищенных от бурь ледяными горами или прибрежными скалами.

Полярники в «Мирном» новичков непременно, как в театр, водят «к пингвинам» и наслаждаются ахами-охами всех, кто видит обилие крупных, красивых, небоязливых птиц. Сами полярники и в одиночку время от времени навещают стойбище «императоров». В Антарктиде человеку необходимо видеть хоть какое-нибудь проявление жизни. «А пингвины так выносливы, так жизнестойки, что возле них заряжаешься оптимизмом — перезимуем!» — рассказывал мне один из «мирян».

1964 год. В Антарктиде пингвины нас почти не боялись.

Присматриваясь к колонии, я мало что понимал в ее жизни. Птицы как две капли воды походили одна на другую. И пушистые бурые их птенцы были все на одно лицо. Запах в стойбище был такой же, как в деревенском курятнике.

Останавливало вниманье беспрерывное с металлическим оттенком гоготанье всех и вся. Еще не видя птиц из-за вздыбленных льдин, их присутствие по громкому хору уже обнаруживаешь.

Что значило это всеобщее стремление голосом заявить о себе? Я был в Антарктиде тридцать семь лет назад. Белый материк тогда еще только начали как следует изучать. О здешних животных тоже мало что знали. Теперь же о многом в жизни пингвинов можно прочесть у биологов.

Самое главное — как выдерживают эти птицы фантастический холод (минус 50 при ветре 40 метров в секунду)? И ведь ни нор, ни укрытий…

Приспособление первое — в особо лютую стужу держаться, плотно прижавшись друг к другу. Так, «комом», зимуют дикие пчелы в дупле. Но пчелы кормятся. Пингвины же, удалившись от моря на сто и более километров, кормиться не могут. Держатся только запасом жира в неуклюжих своих телах. Запас велик.

Но только на «топливе» не продержишься. Жир защищает от холода лишь на тринадцать процентов. Главный хранитель тепла — «одежда» пингвина. Сверху это «панцирь» из жестких, прочных, недлинных лоснящихся перьев, уложенных наподобие черепицы на крыше. Они не дают ветру добраться до пуховой прокладки между телом и «панцирем». Лапы перьями не покрыты, но они жирные и черного цвета, что позволяет улавливать солнечное тепло.

Лишь овцебыки в Арктике могут сравниться с пингвинами в стойкости к холодам.

Всего сейчас в Антарктиде насчитывают 350 тысяч императорских пингвинов. Кормятся они в море, запасая энергию на длительный срок. А с наступленьем зимы (апрель) птицы отправляются к своим родовым местам. (Пробовали выпускать пингвинов за тысячи километров от их излюбленных мест, они всегда возвращались туда, где родились, — в свою колонию.)

Медленно (один или два километра в час), вытянувшись цепочкой, движутся отягощенные жиром птицы, отдыхая лишь на ночевках.

Больше недели длится поход. Наконец, вот оно, желанное место! Тут сразу же начинается образование пар. Это событие сопровождается гоготаньем всей колонии. В звуках, которые непрерывно издают все, закодированы: вид, пол, возраст, состояние здоровья, социальное положение птицы. Не внешность (все пингвины похожи), а звуки с характерными для каждой птицы интервалами в них определяют выбор партнеров.

Брачный союз заключается на один год — до следующей зимы. Но он должен быть прочным — от дисциплины супругов зависит судьба птенца и, значит, продолжение рода пингвинов.

Партнеры, сделавшие свой выбор, целый месяц привыкают к узнаванью друг друга. В ходу по-прежнему звуки и демонстрация разных «контрольных» поз. Все венчает (наблюдаемая также у журавлей) «торжествующая песнь любви». Супруги стоят, обратив друг к другу глаза, подняв клювы вверх. В недвижности этой дуэтом исполняется песня, суть которой — подтвержденье незыблемости брачного соглашенья.

Через десять дней после спаривания самка приносит одно яйцо, но большое, весом почти в полкило. «Императоры» гнезд не строят, яйцо скатывается сначала на поджатый хвост самки, потом на лапы. Об этом волнующем моменте тут же узнает и отец. Он касается клювом сокровища, прикрытого теплой складкой материнского живота, и издает радостный крик, убеждающий самку, что партнер верен долгу родителя.

Далее начинается ритуал, уподобить который можно смене караула на очень важном объекте. Самец делает круги вокруг самки, показывает, что готов принять на лапы общее их достоянье. Осторожно (очень осторожно!) самка перекатывает папаше-пингвину яйцо. Ошибка в этом процессе недопустима. Самец яйцо принимает и сразу же прикрывает складкою живота.

Конечно, случаются промахи (недотепы везде не редкость). В этом случае яйцом старается завладеть кто-либо из молодых, еще не создавших пары пингвинов. Яйцо в этом случае погибает, ибо только семейный союз может довести до конца ответственную миссию родителей. Свидетельство этому-расклеванные поморниками яйца. (Одно из них я храню как память об Антарктиде.)

Но обычно все проходит благополучно. Иначе славный пингвиний род давно бы иссяк.

Под складкой живота папы яйцо находится как бы в теплом кармане (температура всегда постоянная — 34 градуса). Папаша демонстрирует полное удовлетворение отцовством. Самка же в это время описывает вокруг партнера расширяющиеся круги, и на том ритуал передачи яйца заканчивается — самка уходит к морю. Организм ее истощился, и она спешит с подругами к месту кормежки. А папе-пингвину предстоит нелегкое испытанье. Шестьдесят пять дней он будет высиживать (точнее, выстаивать) птенчика. Холодно. И не побегаешь, чтобы согреться, — на лапах лежит яйцо. Но не он один держит жизненный этот экзамен — кругом сотни пингвинов переминаются с ноги на ногу, теряя к окончанию «вахты» почти половину своего веса.

Самки в колонию возвращаются и по голосу (теперь уже почти плачут) находят партнеров.

И опять — ответственный ритуал. На морозе папаша осторожно передает матери пушистого малыша.

Бывают ли случаи — мать не вернулась? Бывают. Что-то случилось в дороге или морской леопард прихватил желанную для него жертву. Отец в этом случае, подавая непрерывно свой голос, ждет десять дней, отрыгивая птенцу еду, образованную в пищеводе.

И если мать не вернулась, бросает птенца, иначе погибнут оба — и малыш, и отец. Но подобные случаи редки. Птенец благополучно перекочевывает под теплый живот отъевшейся мамы и жадно глотает запасенные и теперь отрыгнутые «морепродукты». А похудевший папа в это время спешит к воде — восстанавливать силы. До моря пешеходу, напомним, надо преодолеть сто, а то и более километров.

Вот так они из воды вспрыгивают на льдину.

Пингвинов отнести можно к жителям моря. Когда-то они летали (родословная идет от альбатросов), о чем говорит киль в скелете, но за долгую эволюцию приспособились жить в воде и на льду.

В воду пингвины благодаря высокой плотности тела и обтекаемым формам погружаются быстро. Этому способствует и балласт — камешки, которые птицы глотают для перемалывания пищи. Короткая шея, обтекаемое тело, ненамокающее перо и сильные лапы делают пингвина великолепным пловцом и ныряльщиком. В воде он, можно сказать, летает, легко маневрируя в трехмерном пространстве. Крылья, ставшие ластами, жесткие рулевые перья хвоста и лапы помогают ему носиться в толще воды подобно дельфину. На коротких дистанциях он достигает скорости тридцати километров в час. Пингвины плавают и на поверхности воды. И опять же подобно дельфинам совершают прыжки над водой.

Это для них тренировка, позже скажем зачем. Не ясно, как выдерживает огромную тяжесть воды организм птицы, но зафиксировано: пингвин погрузился на глубину 382 метра, а, всплыв подышать, через пару минут снова достиг почти тех же глубин. Пишут: «Не ясно — это рекорд или обычное дело для всех пингвинов?»

«Летанье» в воде, надо думать, доставляет пингвинам громадное удовольствие, но они совмещают его с добыванием пищи. Возможно, главное, что привязало замечательных птиц к самой границе жизни, — обилие пищи у кромки антарктических льдов. Низкая температура воды, ее хорошее перемешиванье благодаря постоянным бурям и в связи с этим насыщенность растворенными минералами являют среду, насыщенную разнообразной жизнью.

Особенно много тут криля (креветки и более мелкие ракообразные). Обилие этой мелочи достигает местами невероятной плотности, даже не верится — тридцать пять килограммов в кубическом метре воды. Настоящий живой кисель, привлекающий, кстати, сюда великанов китов.

Пингвины тоже поглощают еду, богатую белками и жиром, но охотятся они также на рыбу и разных головоногих моллюсков. За все лишения на морозе море вознаграждает пингвинов.

Кажется, в воде пингвин не плавает, а летает.

Для ловли рыбы пингвины иногда выстраиваются изогнутой цепью и гонят рыб, сбивая их в кучу, а в нужный момент проворно хватают. Сами они тоже могут стать жертвой огромного хищника — зубастого тюленя по прозвищу «морской леопард». Он только и ждет момента, чтобы сцапать жирного водолаза. Одно спасенье — «летать» возможно быстрее, а лучше свечкой выпрыгнуть из воды на льдину. В кино я видел захватывающее зрелище: пингвины, как мелкие окуньки от щуки, вылетали на отвесный двухметровый край льдины. (Вот тут-то и вспомним о тренировках по прыжкам из воды.)

И вернемся теперь в колонию пингвинов, которую мы оставили в момент, когда птенец ритуально был передан матери.

Теперь мамаша-пингвиниха поглощена ростом наследника. Она постоянно, наклонив голову, проверяет, как он себя чувствует в теплом кармане. Вначале она кормила его ежечасно, потом два раза в день. Малыш прожорлив и растет быстро. В возрасте сорока дней он способен совершить вылазку на мороз, полагаясь исключительно на теплую одежку из пуха.

Папа тем временем «сбегал» к морю и, покормившись, вернулся, чтобы дать матери тоже «сбегать». Каждый из родителей шесть раз навещает дитя, пока оно возмужает и само способно будет двинуться к морю. В конце этого срока оба родителя отлучаются, оставляя птенца под присмотром нескольких нянек. В Антарктиде лето. Морозы умерились. Но бушуют бураны.

Спасенье для малышей — «детские сады», где они сбиваются в плотные группы. Нередко заметенные снегом птенцы согревают друг друга, как пчелы в дупле зимой. Они тихонько движутся, меняясь местами, от края в середину пушистой массы. И выживают. В «садике» птенцу в пять раз теплее, чем в одиночестве. Это очень важный момент в приспособлении пингвинов к суровой жизни.

Невероятно, но в огромной массе птенцов отец и мать, вернувшиеся с моря, находят ненаглядное чадо. Как, если все пингвины похожи?

По голосу! У каждого пингвиненка свой звуковой почерк, и родители хорошо его помнят.

К январю, через восемь месяцев после прихода на «любимую льдину» взрослых пингвинов, молодняк готов отправиться к морю.

Пингвинятам уже по пять месяцев. Они уже несколько раз линяли и, наконец сменив бурый пух на элегантный костюм взрослых птиц, готовы впервые в жизни двинуться к морю.

Размера взрослых птиц они еще не достигли. Половине нормального равен их вес. Но медлить нельзя. Только в море при обильной кормежке они станут взрослыми птицами. Пока же родители сопровождают их до воды. Молодые ныряльщики без боязни в нее бросаются, как будто знают море давно. Они вполне самостоятельны и целый год будут кормиться и плавать, чтобы вернуться потом к ледяной тверди. А взрослые птицы туда возвращаются сразу по расставании с молодежью. На льдине им надо перелинять — обновить для новой зимовки одежду.

Зато из воды «выстреливает», как ракета.

Может показаться нелепым, что пингвины собираются к местам размноженья не летом, с его относительно небольшими морозами, а зимой, когда морозы достигают пятидесяти градусов, да еще и при сильных ветрах. Однако, прослеживая весь цикл от свадеб и кладки яиц до финального путешествия молодых к морю, видим: природа и тут не ошиблась. Молодые пингвины покидают родительский теплый «карман», когда уже могут переносить летние холода, а самое главное — они прибывают к морю в момент высшей его пищевой продуктивности, что помогает молодежи сразу обрести полную самостоятельность и быстро расти.

При этом, конечно, особенно надежной, устойчивой к холодам должна быть «конструкция» взрослых птиц. Выживание их при сильных морозах с ветрами — явление феноменальное в природе земли.

Помимо уже названных приспособлений к экстремальным условиям, следует еще сказать: кровеносные сосуды — артериальные и венозные, — пронизывающие почти лишенные пуха ласты, тесно переплетаются.

Таким образом тепло артериальной крови передается холодной венозной, а не теряется попусту. Еще. Перья у линяющих пингвинов выпадают не по очереди, как у других птиц, а все сразу. Но не пугайтесь — голым пингвин никогда не бывает. Новые перья растут исподволь и как бы выталкивают старые. Ни один даже малый участок тела пингвина не остается незащищенным.

Феноменальна способность пингвинов и голодать на ветру и морозе, когда энергетические расходы особенно велики. В целом взрослый пингвин голодает шесть месяцев в каждом году.

Спасают запасы жира на это время. Те же сроки и у медведей. Но звери спят, укрытые снегом, а пингвинов защищает только близость друг к другу. По исключительной приспособленности к среде обитания пингвинов можно поставить лишь рядом с верблюдами. Только одни приспособились выносить жестокие холода, другие — жару и безводье.

Благодаря комичному сходству с людьми аборигены холодного юга удивительно симпатичны. У нас в стране большинство людей пингвинов увидели по телевидению в конце 50-х годов, когда вернулись домой участники первой советской антарктической экспедиции.

Фильм, снятый, кажется, оператором Кочетковым, в сопровождении остроумного комментария в один вечер заставил всех полюбить экзотических птиц. А для меня это был один из стимулов полететь в Антарктиду.

  Фото В. Пескова и из архива автора.  16, 23 февраля 2001 г.

 

Три недели в Восточной Африке

(Окно в природу)

Легендарная гну

Во время больших охот в Африке на слуху была пятерка животных, убить которых считалось доблестью: лев, слон, носорог, буйвол и леопард. Приметными (всегда на глазах) были жирафы. Но на них не охотились. Поэтому в книгах столетней давности упоминают жирафов между прочим.

Самые многочисленные из крупных животных Африки — антилопы. Перечисленье их заняло бы много места. Самая крупная (с корову) — антилопа канна, самая маленькая (чуть больше кошки) — крошка дикдик.

Есть антилопа крупная и самая многочисленная после «томми», о которой раньше никто не писал, потому что для охотников она не представляла интереса, но которую у нас (по названию) знают все, кто читал бессмертно-веселую книгу «Золотой теленок». Помните Козлевича с его живописно-нелепым автомобилем?

Ильф и Петров хотя бы на картинке видели антилопу, чтобы так метко назвать творенье Козлевича.

Легендарная антилопа.

Об антилопе гну говорят, что она собрана из частей разных животных. У нее узкая, длинная, как у лошади, морда, лошадиная грива и длинный хвост, ее тело напоминает корову-зебру с горбом на холке, у нее козлиная борода и тонкие ноги, характерные для бегуна-антилопы. Грифельно-серого цвета, гну всегда как-то взъерошена и очень похожа на увеличенное до огромных размеров волосатое насекомое. Словом «гну» называют ее за облик, за мычанье: гну!., гну!..

Врагов у антилопы несчетно. Главные из них — львы. Если есть выбор, львы всегда предпочтут гну — много мяса. И сразу. Нападают на гну леопарды, любящие, впрочем, добычу менее крупную. Голодный гепард может напасть на гну, если долго не видит маленьких антилоп.

Слабосильные, но предприимчивые шакалы, объединяясь в стаю, могут атаковать антилопу.

Гиена, нахальная и в то же время трусливая, преследует беременных самок — новорожденный гнучонок нередко сразу же попадает в зубы хищнице.

Антилопы постоянно ощущают опасность. Глаза их устроены так, что даже когда, нагнувшись, гну кормятся, они видят пространство перед собою и сбоку. Кое для кого их острые, как кинжалы, рога — оружие грозное.

Но чаще гну полагаются на ноги, стремясь от хищника убежать. Но отделиться от стада для них часто гибельно — в тесном соседстве с соплеменниками одолеть гну хищнику сложно — десятки рогов направлены против него. В центре стада (самое безопасное место) находятся молодые гнучата. Мать, отставшая с малышом, почти всегда обречена его потерять, да и сама поплатится жизнью. Но гиену или шакала она способна прогнать, и делает это решительно.

Гнучата (так же как новорожденные лосята) — коричнево-красные. Через час после рожденья малыш уже на ногах, через три-четыре часа ковыляет за матерью, а дней через пять способен убежать от гиены. Все же до половины новорожденных иногда погибает. Если учесть, что и взрослых гибнет немало («все их едят»), род гну должен был бы давно иссякнуть. Но гну процветают. Объясняется это необычной плодовитостью антилоп. Из десяти самок гну девять ежегодно приносят телят. (У других антилоп — только пять или шесть.)

Оседло антилопы живут гаремами, которые ревниво оберегают самцы. Территорию, иногда большую, иногда маленькую, они метят всеми способами — мочой, пометом, окологлазной жидкостью, обегают ее, защищая от соперников. Часто самцы дерутся. Их видишь стоящими на коленях с упертыми друг в друга рогами. Кровопролитий, однако, не происходит. Оказавшийся более слабым немедленно удаляется.

Иногда они срываются с места по непонятной причине.

Характер у гну порывистый. Антилопа часто без видимой причины срывается с места и очумело куда-то мчится. Так же неожиданно гну останавливается и тупо, как бы что-то обдумывая, смотрит перед собой. В контактах с окружающим миром для гну одинаково важную роль играют зрение, обоняние, слух. Но обоняние особенно важно, чтобы в громадном стаде по запаху опознать своего малыша. Также важно для гну чувствовать «родственный запах». Годовалых самцов матери прогоняют (они образуют особые группы холостяков), а самочки остаются при матерях, и запахи помогают женским группам держаться вместе.

Соседями гну чаще всего бывают зебры. Они тоже держатся группами. «Одетых в пижамы» лошадок почти всегда видишь среди темного стада пасущихся антилоп. И те и другие нуждаются в ежедневном питье и потому держатся от водоемов не далее пятнадцати километров.

Гну любят свежую молодую траву и оседлую жизнь ведут до той лишь поры, пока травы не высохнут. И тут начинается странствие, которое все, бывавшие в Африке, называют одним из чудес света. Зрелище в самом деле покоряет любого. Тысячи крупных животных непрерывным холстом движутся по веками сложившимся маршрутам. Идут кучно, что называется, «бампер в бампер», нагнув голову, чувствуя впереди идущего и тех, кто движется сзади.

Движенье сопровождается шумом — мычанием, храпением. Тут гаремы уже распадаются. Самки идут с гнучатами, рожденными как раз перед самым началом миграции. Не потерять отпрыска, не дать его затоптать — забота на марше всех матерей. Если начало миграции из-за «поломки» климата запоздало, гнучата рождаются уже в пути. В этих случаях шансов остаться в живых у них мало. Осиротевших гнучат в Серенгети мы видели часто. Они пытались внедриться в неумолимый поток, но это не всегда удавалось. А вслед потоку и по сторонам его только и ждут отставших. Хищники, исключая лишь львов, движутся вместе с этим великим сезонным кочевьем на свежие пастбища.

Выбор пути предопределен опытом многих поколений животных. К движению антилоп побуждает, с одной стороны, скудность высохших пастбищ и с другой — зарницы гроз. Видимые за сотни километров, они обозначают места, где идут спасительные дожди и сразу начинает расти молодая трава.

Сверху все это походило на развороченный муравейник.

На пути мигрантов встречаются препятствия, главное из которых — реки с обрывистыми берегами. Рискуя поломать ноги, гну прыгают с обрыва в реку. На тех, кто колеблется, неумолимо напирают идущие сзади.

Эти переправы, по свидетельству тех, кто их видел, являют картину ада. Кто-то осилил реку, кого-то снесло теченьем, третий с поломанными ногами застрял в камнях. Иногда из погибших в реке образуется мост, и антилопы движутся по телам уже мертвых собратьев. На переправах алчно ждут жертв крокодилы, гиены и птицы-падальщики, издалека прилетающие сюда пировать.

В 1969 году такую переправу я видел сверху, с маленького самолета. Одолев реку, возбужденная и истощенная масса животных рассыпалась по равнине и была похожа на разворошенный муравейник. Но после отдыха мигранты, опять ставшие на проторенную веками пыльную сакму, двигались дальше живым потоком. Даже с самолета не видно было ни начала, ни конца темной живой реки. За год (с юго-востока на северо-запад — туда и обратно) по африканским степям антилопы проходят полторы тысячи километров.

Мы, проезжая в этих местах, несколько раз пересекали поток мигрантов. Антилопы спешили перебежать дорогу или останавливались, сдерживая напиравших сзади, пропустить нас. Известны случаи, когда одиночные машины на несколько часов были блокированы плотной массой идущих животных.

В степных просторах Кении, Танзании и странах, лежащих южнее, сейчас обитает более двух миллионов гну. Это последние на земле массовые скопления крупных животных. Численность их регулируется хищниками (девяносто процентов всех добытых гну приходится на львов), естественным отходом молодняка, а также чумой копытных животных и голодом в годы засушливые. Пишут, в Ботсване отощавшие гну заходили в поселки и ели солому с крыш хижин. А от чумы в этих местах с 1889 по 1896 год погибло девяносто процентов гну. (К счастью, численность антилоп сравнительно скоро восстановилась.)

Человек исторически гну не преследовал. Сейчас рост населения в Африке заставляет думать об этих запасах белковой пищи. В Кении и Танзании антилоп охраняют заповедники. Но кое-где во время миграции гну выходят за их границы, и тут к многочисленным хищникам подключаются люди-охотники. В других местах гну живут на территориях неохраняемых. Тут бороться с владельцами ружей и луков с отравленными стрелами крайне сложно.

Но пока что Восточная Африка — последнее на земле место, где еще можно увидеть потрясающие воображение ежегодные переселенья животных.

Птица во фраке

Это одна из самых заметных птиц Африки. Она меньше страуса, но зато видишь ее постоянно и в самых разных местах. И облик ее, увидев однажды, не позабудешь.

Есть животные, напоминающие карикатуру на человека, пингвины и аисты марабу из них, пожалуй, самые яркие. Большой долговязый марабу до смешного похож на отставного служаку-сановника. Темный сюртук и белая манишка, старческая голая шея и голова с курчавым пушком, усталая сгорбленность, спокойная невозмутимость, вельможная величественная походка. Недостает только муаровой ленты с каким-нибудь орденом за заслуги.

Постаревший этот чиновник, несомненно, брал взятки, но и в задумчивом его облике сквозит обида на удары судьбы. Он убежден, что уволен несправедливо, и теперь погружен в невеселые размышления. Но задумчивость немедленно покидает эту большую птицу, как только она заметила: есть что клюнуть. Мгновенно на длинных ногах, помогая себе и крыльями, марабу устремляет огромный свой клюв к добыче. И в его облике в это мгновение чувствуешь торжество: не зря терпеливо я ожидал.

Марабу — близкая родня нашим аистам.

В Африке во время полетов они иногда перемешиваются. Но марабу всегда отличишь от более мелких его собратьев: рост — полтора метра, размах крыльев иногда превышает три метра. Парит он над степью не только ради удовольствия полетать, но и увидеть сверху: нечем ли где поживиться? Этот аист перенял у птиц-стервятников способность есть падаль, а ее там, где пасется множество антилоп и охотятся хищники, всегда есть шанс сверху увидеть, надо только вовремя к пиру поспеть. По этой причине в дикой природе африканского марабу часто видишь в обществе падальщиков: птиц-стервятников, гиен и шакалов. В этой компании марабу не на первых ролях — клюв его к разрыванию мяса не приспособлен. Но зато он внимателен и проворен — всюду, где есть возможность схватить готовый кусок у кого-нибудь из-под носа, он его схватит. Компаньоны, понятное дело, протестуют, но все побаиваются огромного мощного клюва, и даже хозяин положения лев знает, что марабу умеет за себя постоять.

В дикой природе добыча этого аиста не только падаль. Он хороший рыбак, а собираясь в стаи, эти птицы образуют круг, гонят рыбу друг к другу и быстро набивают ею шейные емкости, похожие на морщинистые мешки.

Ловят марабу лягушек и саранчу, «склюют» крысу, мышь, ящерицу и все живое, что одолеть могут, в том числе молодых крокодильчиков.

Но ищут еду марабу очень часто и возле людей. Около бойни они постоянно дежурят и знают: что-нибудь им достанется. Мгновенно, опережая друг друга, глотают они отбросы. В горловых мешках находили бычьи уши, бараньи ноги с копытами, окровавленные тряпки, глотают они даже землю, пропитанную кровью.

Терпеливо часами стоят марабу всюду, где можно хоть чем-нибудь поживиться. Их видишь у кучи мусора на деревенской улице, у входа в хижину, у изгороди поселений масаев, около кухни, где готовят еду для туристов, на привалах, где туристы едят. На мгновение отвернулся — и марабу хватает у тебя почти что из рук бутерброд.

В туристском приюте «Гора Кения» один марабу патрулировал возле сплошь застекленной стены ресторана и с вожделением наблюдал, водя головой, как с тарелок все исчезает во рту едоков. Животных в заповедниках кормить запрещают. Но мне стало жалко отделенного от столов только стеклом марабу.

Выйдя, я украдкой бросил в траву кусок рыбы, но попрошайка схватить его не успел — другой марабу, сидевший на заборе незаметно и неподвижно, оказался проворнее, и пришлось в утешение первому принести кусок булки.

Марабу. Походка важная, неторопливая.

Кажется, нет существа более прожорливого, чем марабу. Лишь однажды наблюдали мы птиц не за поиском корма, а за приведением в порядок перьев — стая марабу, распустив крылья, сушила их после дождя.

К числу красавцев в животном мире марабу не относится (один уродливый подклювный мешок чего стоит!). Но это тот случай, когда «некрасив, да удачлив». Спокойный нрав, терпенье и сознание своей силы заставляют марабу уважать. Он ладит со всеми, исключая собак и грифов, которые тоже знают силу мощного клюва и предпочитают не столько нападать, сколько обороняться. Если надо отступить перед силой, марабу отступает неторопливым шагом, исполненный достоинства и величия.

Противник ускорил бег, и марабу тоже быстрее пошел. Взлетает лишь в крайнем случае.

К человеку в диких местах эти птицы относятся осторожно, но в деревнях они часами дежурят возле дверей, из которых могут что-нибудь кинуть, и хватают еду прямо из рук.

В масайской деревушке мы наблюдали девочку лет четырех, вздумавшую преследовать марабу. Птица, оглядываясь, с достоинством от нее удалялась и не взлетела, а лишь ускорила шаг, птенец, размахивая хвостом, бежал ей вслед.

Африканцы санитаров марабу любят и относятся к этим птицам примерно так же, как мы относимся к аистам. Марабу это хорошо понимают и, бывает, в панибратстве заходят так далеко, что заглядывают в открытую дверь хижины — схватить, что плохо лежит.

Прирученные с птенцового возраста, марабу становятся почти домашними птицами — исключительно спокойными и доверчивыми.

На птичьих дворах в присутствии марабу никто не затеет драку, а куры с почтением и опаской обходят марабу стороной. Рядом с курами «отставной чиновник», неподвижно «размышляющий о жизни», кажется великаном. Никто не посмеет его задирать, и он никого не обидит, но что касается пищи, свой кусок великан-аист никогда не упустит.

Марабу столь же приметный в Африке, как и жирафы. Разбирая свой «улов» в путешествии, я обнаружил: больше всего пленки потрачено на марабу.

Африканская курица

Однажды на сон грядущий почему-то стали в голову приходить случаи, когда я был в каком-нибудь шаге от гибели. И все происшествия были глупыми, несуразными. Вспомнил я и птицу с названьем цесарка, то есть царственная птица.

Ничего царственного в цесарке нет. Кое-где на птичьих дворах ее можно увидеть. Величиной с курицу, пухлоперая («мяса в ней меньше, чем перьев», говорит мой сельский приятель, во дворе у которого «каждой твари по паре»).

Миловидная птица — так бы можно сказать. Перья лежат аккуратно. Окраска серовато-сизая, и по ней мелкие, на бисер похожие, жемчужного цвета пятнышки. Хвост вислый, тело округло-вытянутое, шея тонкая, на голове вырост, похожий на маленький рог.

На птичьих дворах встречаешь цесарок нечасто, но любителям-птицеводам они нравятся.

Разводят ради вкусного мяса, подкладывая их яйца под кур, а чаще под самых настоящих наседок — индюшек. Цесарки на птичьем дворе дружбу ни с кем не водят, держатся своей осторожной компанией, что заставляло думать: в природе их дикие предки — стайные птицы…

И вот едем в Кении по дороге, в густом кустарнике то и дело видим стайки цесарок голов по пятнадцать — двадцать — купаются, распушив крылья, в горячей пыли. Цесарки! Перед машиной птицы не сразу взлетают, а долго бегут и уж потом нехотя встают на крыло и, планируя, удаляются.

Я, высунувшись из люка в крыше машины, снимаю эту дикую родню домашних цесарок. Хочется снять поближе, и я прошу друга, сидящего за рулем, прибавить скорость, когда увидит цесарок. Прием удается — птицы взлетают поближе, но мне хочется, чтобы взлетали из-под самых колес. И вот скорость такая, что птицы, поднявшись, не улетают вперед — мы проносимся, их обгоняя. Одна ударяется о машину, и падает замертво. Останавливаемся, разглядываем погибшую. И вдруг я вздрагиваю от мысли: а если б какая-нибудь просвистевшая мимо птица ударилась о голову? Это ведь все равно, что с летящим кирпичом встретится.

Минут пять стояли мы молча, разглядывая «добычу», хорошо понимая, что вполне могла бы быть и более крупная жертва.

Эта дикарка — родоначальница всех домашних цесарок.

К вечеру добрались мы в Найроби. Ощипали цесарку и зажарили ее в фольге. Вкусная дичь. Но вспомнишь, как она нам досталась, и всегда становится не по себе.

На этот раз, отправляясь в те же места, где путешествовал тридцать два года назад, я надеялся снова встретить цесарок и все что можно о них выведал. Обычная для Африки птица. Действительно стайная. Иногда небольшие стаи объединяются в крупные, голов до ста. Водит такой «караван» опытный старый петух. Следуя за ним цепочкой в травах («как индейцы по тропе войны») или взлетая, птицы во всем подражают тем, кто следует впереди.

Обычно цесарки держатся в частом низкорослом кустарнике (буше), где врагам поймать их непросто, но пасутся на открытых местах, при опасности убегая в кусты. Летуны они неважнецкие, зато ноги у цесарок столь крепкие, что, пишут, за день могут осилить до тридцати километров.

Кормятся эти птицы всем, что найдут на земле: насекомыми, ягодами свежими почками и всякими семенами. Осторожны.

Ночевать улетают на высокие дерева, где чувствуют себя в относительной безопасности. Друг с другом у них постоянная связь, но не квохтанье, как у наших домашних кур, а «горловые трубные звуки», и бывает шипение, «как у точильного камня».

Врагов у цесарок пропасть — леопарды, шакалы, гиены, сервалы, крупные змеи, хищные птицы (ночью с деревьев легко снимает их филин), ну и, конечно, люди. На цесарок всегда охотились — ловили силками, сетями, а когда появились ружья, дробь охоту сделала очень добычливой.

Любопытна реакция этих птиц на опасность. Они всегда видят опасность главную, забывая о всякой другой. Очень боятся цесарки собак.

Лающая собака держит их на дереве неподвижными. С ружьем, особенно не таясь, подходят на верный выстрел и, случалось, даже хватали птицу руками. Гончая собака догоняет не успевших взлететь цесарок или, подпрыгнув, ловит птицу уже взлетевшую.

Цесарки оседлы, больших перелетов не делают, и некогда жили исключительно только в Африке. Пойманные птенцами, они хорошо переносили неволю и приживались.

Они взлетают перед машиной.

Уже в начале тысячелетий нынешней эры считались домашними птицами в странах Северной Африки. С развитием мореплаванья домашних цесарок увозили в разные страны. Но легко одомашниваясь, столь же легко они и дичали.

И сегодня стаи диких цесарок живут не только в разных местах Африканского континента, но и в Западной Индии, на Ямайке, на Кубе, даже в Южной Европе — всюду, где много тепла, есть корм и похожие на африканские растительные убежища.

В Африке обитают три вида цесарок. Внешне они несколько различаются. У грифовых цесарок удлиненная шея и облик поджарой птицы.

Обыкновенная цесарка (все домашние от нее происходят) имеет шею голую и короткую, головку маленькую. Но образ жизни и поведенье всех цесарок почти одинаковые.

К сезону дождей стаи цесарок распадаются на пары. Гнезда их — небольшие углубленья в земле, прикрытые сухими травинками. Цесарки насиживают пять — восемь яиц. Как и тетерки в наших лесах, они немедленно уводят дружно вылупляющихся птенцов от гнезда.

Последние дни нашего путешествия в Кении и Танзании пришлось на начало сезона дождей.

В саваннах эта пора — долгожданная. Все чаще в гору Килиманджаро упираются сизые тучи. Грохочет гром. И тропический ливень извергается вниз сплошным потоком воды. И все оживает в саванне. Энергичными стали обычно сонные львы. Грифы и аисты марабу, «искупавшись», сушили на солнце крылья. А цесарки парочками путешествовали по дорогам (главным образом согревались) уже с птенцами. Видя машину, цесарки торопили выводок на обочину, и птенцы один за другим ныряли в густую траву, тут же в ней растворяясь. Я пробовал их отыскать — никакого успеха!

Умница и красавец

Как ни странно, под таким заголовком речь пойдет о шакале. Слово «шакал» в приложении к человеку ругательно-оскорбительное. В африканских деревнях шакалов тоже не любят: стянет все, что плохо лежит. Но каков он в дикой природе?

Вот он стоит в стороне от дороги. Бежал, лишь косо поглядывая в нашу сторону. Мы остановились, и он тоже. А когда я из люка стал махать кепкой, заинтересовался: что это значит? Ему важно определиться, как относиться ко всему новому.

Это красавец, похожий одновременно на нестарого волка и на лисицу. Большие уши — торчком. Внимательные глаза. Для лисицы он слишком поджарый — стоит на тонких длинных ногах. Но морда лисья, лукавая. И хвост тоже лисий-пушистый, с черным концом. Подборист, строен, можно сказать, изящен. Окраска рыжая, а по спине от головы до хвоста тянется что-то вроде черной накидки с серебряной проседью — чепрак. Эту породу зверей из семьи псовых наказывают чепрачный шакал… Мы поехали, и он побежал, удаляясь от пыльной дороги в сторону синевшей Килиманджаро.

Живет чепрачный шакал в Африке не везде. В восточной части континента и в южной — в сухих саваннах почти у края пустыни — это обычный зверь. Вынослив — при жаре по нескольку дней обходится без воды и, где бы ни оказался, везде найдет что положить на острый зубок. Он очень хороший охотник, с абсолютным чутьем, слухом и зрением. Уши у него так велики, что впору вспомнить пустынного фенека — рекордсмена по величине ушей. Шакал зорок — издалека видит добычу и следит за высоким полетом птиц-падальщиков и за всем, что может указать ему место поживы.

Он не чурается падали, но она — лишь часть из всего, что поглощает этот, возможно, самый всеядный хищник. Охотясь, шакал выбирает жертву себе по силам. У рожающей антилопы сожрет он плаценту, попутно может утащить еще не окрепшего малыша. Из взрослых ему по силам только антилопа томи и крошка (много меньше самого охотника) антилопа дик-дик.

Охотятся шакалы в одиночку либо семейными парами. Но, объединяясь в стаю, решаются нападать на антилоп крупных, почему-либо отставших от стада. Неутомимо шакалы гонят и гонят жертву, пока в изнеможении она не встанет. Шакалы хорошо знают уязвимое место копытных — сухожилья на задних ногах.

Повредив сухожилья, шакалы в конце концов заставляют лечь антилопу, и тут волчий укус в шею все и решает. (Коллективная охота вдвое повышает шансы шакалов отведать свежего мяса.) Добычу звери начинают немедленно с жадностью рвать, знают: очень скоро к этому месту сбегутся, слетятся их более сильные конкуренты — львы, гиены, птицы-стервятники. Насытившись, стая прячет мясо в укромных местах про запас.

Но такие охоты — редкость. Чаще шакал охотится в одиночку. Выследив семью гепардов, он улучает момент, когда взрослый зверь отправляется на охоту, и уносит еще слабого малыша. Ловит он все, что в силах поймать: на мелководье охотится за рыбой, хватает лягушек и головастиков, ловит ящериц и даже ядовитых змей, опустошает птичьи гнезда, на лету ловит жуков и бабочек, ест саранчу, выковыривает земляных червей, сует в норы удлиненную морду — добирается до полевок. Мышей, кузнечиков и жуков на земле шакал ловит так же, как ловит их наша лисица, — дугой подпрыгивает и накрывает добычу. Его жертвами часто становятся зайцы, крысы, ежи. Проследив внимательно, где опустилась птица в траву, он так искусно и тихо крадется к этому месту, что иногда успевает сцапать птицу на взлете. Оголодав, он слизывает термитов, жует траву, ест грибы, ягоды и плоды, обнаружив страусиные яйца, шакал ухитряется разбить их прочную, как фаянсовая тарелка, скорлупку. Все хищные звери и птицы — охотники первоклассные, но шакал превосходит всех в ловкости, сообразительности, храбрости.

Иногда он прикидывается мертвым, привлекая к себе внимание намеченной жертвы, сам же ловко увернется от каждого, кто может на него покуситься.

Шакал живет в среде многоликой. Он хорошо знает, с кем и как надо себя вести. Вот он услышал ночью — охотятся львы. Сейчас же в ту сторону! Прибегает, когда сильные звери уже пируют. Следом за ним сюда же бегут гиены. Шакал хорошо понимает: силой тут ничего не добьешься, но ловкостью можно.

Львы не терпят рядом гиен, а к шакалам относятся снисходительно и, как утверждают, даже готовы им что-то по мелочи уступить.

Львы ленивы и благодушны. Наевшись, любят сладко поспать. В это время львы никому не страшны. Шакалы же вьются около сытого льва, как будто прибежали навестить доброго дядюшку.

В благодарность лев от шакала ничего не получит. Дожив до старости (тринадцать-четырнадцать лет), дряхлый повелитель саванны из прайда изгоняется более молодыми самцами. Старик охотиться уже не способен, лежит исхудавший, беспомощный в ожидании смерти. И она прибегает в образе ловких, шустрых зверей. Являются ими шакалы. Ничего странного в этом нет — у дикой природы свои правила и законы. Некоторые африканские племена не хоронят умерших — просто уносят их за деревню и оставляют на ночь в степи. Утром в травах находят лишь кости. Это ночная работа гиен и шакалов.

С птицами-падальщиками у шакалов особый союз. Они внимательно наблюдают за пареньем стервятников в небе. И если грифы вдруг начинают снижаться в какое-то место, без промедленья бегут туда же, понимая, что птицы обнаружили сверху добычу. Грифы тоже следят за шакалами и, если видят: шакалы целенаправленно куда-то спешат, то, значит, почуяли мертвечину.

Возле добычи обычно свалка. Все — птицы, гиены, аисты, марабу и шакалы — возможно скорее стремятся насытиться. Сильнее всех тут гиены. Птиц-стервятников они расталкивают, а, наевшись, иногда хватают какую-нибудь на десерт. Поведенье шакалов иное. В этой свалке они не могут никого одолеть, но выхватить из клюва стервятника кусок мяса умеют и делают это с виртуозным изяществом.

Щеголь саванны.

Молодые шакалы. Игра с мышью.

В отличие от многих других зверей шакалы отваживаются заглядывать в деревни — уносят козлят, подобно лисам, любят курятники. А у селений скотоводов-масаев шакалы нередко живут «легально», пробавляясь разного рода отходами, делаются почти ручными и не преследуются людьми.

Интимная жизнь шакалов тоже прослежена. В отличие от собак они, как волки, образуют семейные пары и остаются друг другу верными до конца жизни (живут, как и львы, тринадцать-четырнадцать лет).

У пары шакалов есть своя территория. Они метят ее мочой и запахом для этого служащей железы. Против пришельца на застолбленном участке самец-шакал яростно ополчается. Чаще всего дело до грызни не доходит. Пришелец убирается восвояси, а самка разъяренного избранника успокаивает — начинает его вылизывать, пока и он, лизнув подругу в ответ, не задремлет.

Щенята (до семи — девяти) у чепрачных шакалов рождаются в норах. Родители сами их роют или занимают чью-нибудь старую. Воспитанием малышей занимаются оба шакала — кормящая самка остается в норе, самец же неутомимо носит семейству еду. В жизни шакалов это очень напряженный момент. Если один из родителей погибает — потомство обречено. Но есть механизм выживания, позволяющий пережить это трудное время. Вблизи родителей держатся молодые шакалы из предыдущего выводка. Они уже умело охотятся и вместе с отцом носят в норы еду, следят за младшими братьями, когда те беспечно еще играют возле жилища.

По мере роста молодняка родители переводят его в более просторные норы. Переселения эти опасны. Шакалы могут отогнать гиену, заприметившую выводок, но бессильны против крылатых хищников, мгновенно хватающих молодняк. Тут «старшеклассники» тоже выступают помощниками родителей. Прослежено: если пара шакалов растит потомство без помощи старших детей, из выводка до самостоятельной жизни из четырех-пяти малышей доживает только один, а при помощи старших братьев — три.

Игра у норы — главная школа жизни молодняка. Шакалята треплют друг друга за уши, играют с материнским хвостом, ловят жуков и бабочек. В возрасте шести месяцев это уже способные к самостоятельной жизни звери.

На сцене дикой природы шакал не очень заметный герой. Но для нас этот зверь своим обликом, образом жизни и поведением интересен. А в сложном узоре жизни «щеголь саванны» вместе с гиеной играет важную роль санитара — предупреждает болезни, стимулирует появленье на свет потомства у самых сильных, самых приспособленных к жизни.

Нас не тронешь — мы не тронем…

Во всех заповедниках Восточной Африки встречаешь некое украшенье: на видном месте укреплены один, а то и два-три черепа буйволов.

Зрелище впечатляющее: белые кости венчают черные, как уголь, рога размахом в полтора метра, необычайно толстые над самым лбом и тонкими, как кинжалы, концами. В заповедниках не охотятся. Эти «трофеи» подобраны там, где буйволов прикончили львы.

Живых обладателей грозных рогов видишь довольно часто. Это либо бык-одиночка, лежащий в грязи и провожающий тебя настороженным взглядом, либо стадо буйволов голов в пятьдесят. Они тоже облеплены грязью и кажутся черными. Что бы они ни делали — пили воду из бочага или щипали траву, — приближение к стаду всех заставляет повернуть голову в одну сторону. Понимая: автомобиль не опасен, они все-таки провожают его настороженным взглядом, и рога их воинственно наклоняются, если машина остановилась. Весь облик крупных и сильных животных предупреждает: нас не тронешь — мы не тронем…

В первом путешествии по Восточной Африке видел я стадо буйволов сверху, с маленького самолета. Снимок подтверждает описанье специалистов о походном построении стада. Тут у всех свое место. Впереди — сильные вожаки, в середине — самки с телятами, по бокам — молодняк, а сзади — ослабшие. Они и становятся жертвами львов, которые любят вкусное мясо диких быков, хотя и побаиваются грозного их оружия. Случается, буйвол поднимает льва на рога.

Иногда красноклювых скворцов называют головьими птицами.

В Африке насчитывается девяносто разновидностей этих животных. Буйволы мелкие живут в лесах, крупные — в саваннах. Эти родственники американских бизонов, европейских зубров и азиатских буйволов водились когда-то в Африке повсеместно, но издавна повсеместно на них охотились и вытесняли их с пастбищ.

Сегодня буйволов осталось не много, но в заповедниках они вне опасности. Врагами их тут являются только львы, крокодилы да еще гиены и леопарды, убивающие телят.

Буйвол — массивное, обманчиво-неуклюжее, неповоротливое животное, весом достигающее восьмисот килограммов. Когда зверь танком ломится сквозь колючие заросли, мысли о его неуклюжести исчезают.

Живут буйволы стадами. Но старые звери, не способные уже быстро перемещаться, живут в одиночку, не теряя, впрочем, чувства общности с родичами. И когда стадо движется по территории одинца, тот не только не протестует, но, как пишут, является проводником к водопоям.

Буйвол не может жить вдалеке от воды. В день ему требуется три-четыре ведра питья.

Кроме того, быки, возможно, даже чаще, чем наши кабаны, любят поваляться в грязи. Иногда из какого-нибудь пересыхающего болота не вылезают они часами. Удовольствие это связано не только с необходимостью охладиться, но и покрыть тело коркою грязи, защищающей от мух и клещей. Не обмазанный грязью буйвол постоянно машет хвостом, дергается, встряхивает уши, ухитряется задним копытом почесать переднюю часть тела. У этих животных кожа возле рогов тонкая, и именно тут скапливаются сотни клещей. Частично от этой напасти буйволов избавляют птицы-волоклювы и белые цапли. В высокой траве по птицам, сидящим на спинах буйволов, догадываешься, где они прячутся.

Буйволы — урожденные вегетарианцы. Любимое кушанье их — молодая трава, растущая после дождей и на гарях в саванне. Но едят они в отличие от привередливых антилоп гну, с которыми никогда не смешиваются, и сухие желтые травы, а также листья кустарников. Насытившись, они, как коровы, ложатся пережевывать отрыгнутый корм.

В стаде, как у многих животных, существует табель о рангах. Водят стадо несколько сильных, утвердивших свои позиции в драках, самцов. Они же покрывают самок, соперничая друг с другом. Частенько дело доходит до драк с пусканием крови. Побежденный поворачивается к противнику боком: «Сдаюсь!» И этот сигнал полагается уважать. Но воспаленный боем соперник иногда все ж подденет побежденного рогом, принуждая бежать либо «подписать капитуляцию» — просунуть голову (как это делает теленок, сосущий матку) между задних ног победителя.

Беременность маток длится одиннадцать месяцев. Рождая всегда одного теленка (через тридцать минут после родов он уже на ногах), буйволица в первые дни не отпускает его ни на шаг — мать и малыш запоминают нужные запахи и, возвращаясь из укрытия в стадо, уже легко находят друг друга.

В больших стадах, достигающих сотен голов, телята все же могут при быстрых передвижениях потеряться. В таких случаях какая-нибудь сердобольная тетушка собирает вокруг себя осиротевший молодняк и опекает его.

Место для пастбищ стада выбирают так, чтобы вблизи непременно была вода, солонцы и, конечно, обильный растительный корм. Места водопоев посещают буйволы ежедневно. Рядовые члены стада, напившись, немедленно от воды удаляются, давая напиться другим, и только «командный состав» самцов позволяет себе тут же и искупаться. (Буйволы любят воду и хорошо плавают.) Но всем у воды следует опасаться врагов. Именно тут буйволов подстерегают крокодилы и львы.

В расцвете сил буйволы — выносливые и сильные животные, у которых великолепно развиты слух, зрение, обонянье. Они вовремя видят опасность, стараются ее избежать, но, если отступать некуда, решительно переходят в атаку. «И нет более страшной картины, чем мчащийся на тебя буйвол, — пишет охотник на этих зверей. — Все у буйвола направлено против врага — сила, решительность, рога, зубы, копыта».

Буйволы заметны и величавы…

Во времена избиенья животного мира Африки пришлыми добытчиками охотничьих трофеев буйвол у многих «белых охотников» считался самым опасным зверем. Наиболее беспристрастный из них, англичанин Джон Хантер, считая самым опасным для охотника леопарда, все же разделял мнение: в некоторых случаях буйвол опасней. Приведем выдержки из его замечательной книги «Охотник».

«Буйвол бросается на противника с неописуемой яростью. Даже выстрел, от которого уклоняются и носорог, и слоны, не заставит его свернуть в сторону. Буйвол не остановится, пока не будет убит или сам не убьет охотника…

Я однажды заметил: нестарый житель деревни хромает. Оказалось, что его пятка до щиколотки была начисто откушена буйволом. Расспрашивая страдальца, узнал: идя через заросли, человек вдруг услышал фырканье. Это был буйвол. Спасенье крестьянин нашел на дереве, повиснув на нижнем его суку. Но правую ногу свело судорогой, и несчастный на мгновенье ее опустил. Буйвол сейчас же метнулся и откусил ему пятку, словно это была ветка…

Увечья, которые наносит разъяренный буйвол, бывают просто ужасны. Однажды в мой лагерь пришел местный житель и предложил свои услуги в качестве следопыта. Я обратил вниманье на большие гладкие шрамы на внутренней стороне бедер и спросил, от чего эти шрамы. Невинным движеньем ребенка охотник отбросил набедренную повязку. К своему ужасу, я увидел, насколько он изуродован…

Африканский буйвол — одно из самых свирепых животных и является для охотника достойным противником. Когда буйвол бросается на тебя с опущенной головой, он подставляет под выстрел свой череп, защищенный широкими основаниями рогов. Только из крупнокалиберного, нарезного ружья можно выстрелом в голову зверя свалить…

Во время охоты было несколько случаев, когда буйволы поддевали моих собак на рога и подбрасывали вверх. При этом буйвол наблюдает, как собака падает, и подбегает ее затоптать…

Сила и свирепый нрав буйвола всегда привлекали меня в охоте на этого зверя. Я убил более трехсот буйволов».

Далее Хантер признает, что буйвол без причины на человека не нападает. Значит, широко распространенное мнение о страшной свирепости и агрессивности буйволов — это точка зрения охотников, убивавших животных тысячами. Одни умирали безропотно, а буйвол, защищаясь, дорого продавал свою жизнь.

В заповедниках Кении и Танзании известны случаи нападения на туристов слонов. (Причины: неосмотрительность или назойливость человека.) Нападенья же буйволов неизвестны.

Заповедники, где животных не убивают, быстро изменили их поведенье. Изменилось оно и у буйволов. Наблюдая за человеком, чувствуя его ненавистный запах (на буйволов охотились столетиями), животные настораживаются, но остаются спокойными: «нас не тронешь — мы не тронем»…

…и очень нежны к своим детенышам.

Фото В. Пескова и из архива автора.

 4,11 мая, 8,15, 29 июня 2001 г.

 

У водопоя

(Окно в природу)

Вода и соль необходимы животным наравне с пищей. Хищники соль не ищут, они получают ее с мясом жертвы. Травоядным же соль непременно нужна. Животные проходят многие километры полизать соленой земли. Есть в Африке место, где слоны прорыли в земле катакомбы, сотни лет посещая не иссякающий солонец.

Вода же нужна в разной степени всем. Для бегемотов это среда обитанья — жаркое солнце они не выносят и выходят кормиться ночами. И всем вода нужна для питья. Быстроногие антилопы пробегают к воде немалые расстоянья, а массивные буйволы удаляются от нее не более чем за десять — двенадцать километров.

Многие африканские реки, бурные в сезон дождей, в засуху пересыхают. С удивлением видишь в обрамлении зелени сухое песчаное ложе реки. Подземные воды лежат неглубоко под этим песком, и слоны, вырывая ямы, могут утолить жажду. За слонами в это время следует много других животных — вода из слоновых колодцев достается всем, кто успеет.

Есть водоемы невысыхающие — глубокое озеро, пониженье в русле реки. Сюда жажда гонит многих животных. Тут смешиваются зебры, антилопы, бородавочники, жирафы, слоны. Есть у воды своя иерархия. Все уступят дорогу слонам, и те не только напьются, но и окатят себя водой, пользуясь хоботом, как шлангом. Слонам да еще носорогам у водопоя ничто не грозит. Других же животных именно тут подстерегают хищники, из которых опаснее всех крокодилы. Недвижно лежат крокодилы в воде, высунув на поверхность только шишковатые глаза и ноздри. Резвые антилопы даже при явной опасности, преодолев страх, все же подходят к воде. Но крокодилу броском схватить их непросто: успевают, как кузнечики, отпрыгнуть с опасного места. Жирафам, широко расставляющим передние ноги — дотянуться мордой к воде, кузнечиком прыгнуть не удается. По этой причине в одиночку жирафы к воде не подходят. В крайнем случае приходят вдвоем: один пьет, другой — на страже. Все же случается: крокодил вцепляется в морду жирафа.

Вот снимок, сделанный фотографом-любителем, но обошедший многие издания мира. Молодой крокодил вцепился в морду жирафа, но силенок стащить великана в воду ему недостало. Жираф, как подъемный кран, выдернул хищника из воды, и тот разжал челюсти.

Смертельный момент.

Но в большинстве случаев всё бывает мирно.

В национальном парке Накуру есть обширное мелководное озеро. Но животные к нему не подходят — вода в озере щелочная и для питья непригодна. Обитают в Накуру, вышагивая на мелководье, только фламинго (самая крупная в мире колония) и что-то находят тут для себя пеликаны.

Поднявшись от озера на возвышенность, мы увидели желтую, опаленную солнцем равнину. Кое-где на ней паслись антилопы и, как яхты без парусов, медленно проплывали жирафы. Извилистая пыльная дорога привела нас в открытую всем взорам часть заповедника, которая нам показалась местечком, где библейский старина Ной только что разгрузил свой ковчег.

Был жаркий полдень, и возле некрупного озерка в глазах рябило от множества разных животных, пришедших на водопой. Наш «командор» Андрей Горохов решил попробовать поделиться впечатлениями с Москвой и, достав свой мобильник, продемонстрировал почти что рекламный номер. Через долю минуты отозвалась жена Андрея из дома на улице Гарибальди в Москве. Признаюсь, все было похоже на сон. Затерянный где-то в Африке звериный сбор у воды и голос из очень далекой Москвы.

— Таня, мы забрались в такое место, что я не способен даже и перечислить все, что видят глаза… Почему я говорю об этом, как о чем-то обыденном? Ну просто несколько ошарашен, что могу с тобой сейчас говорить. А эмоций попросим у Василь Михалыча. Передаю ему телефон.

В нашем доме на Масловке жил когда-то легендарный Вадим Синявский, репортажи которого о футболе слушала вся страна. В его роли без промедленья я должен был выступить, созерцая впечатляющую картину. «Таня, — сказал я, — простите, если начну заикаться. У нас там в Москве, наверное, февральская вьюга, а мы загорелые, как чурки, стоим у озера, к которому в эту минуту серые и медлительные движутся три носорога. Два других от воды уже раздулись, как бочки. На спинах у них сидят белые цапли, у ног суетится тройка здешних кабанов-бородавочников. Мелькают белые крылья? Это почти что рядом с нашей машиной взлетают и приводняются пеликаны. Еще представьте себе угрюмоватое стадо буйволов, которых тоже опекают белые цапли. Вообразите стайку полосатых лошадок-зебр, размышляющих о том, с какой стороны подойти к водопою…»

Разговор по телефону на таком расстоянии недешев, и, пожелав восхищенной Тане всего хорошего, мы стали наблюдать представленье, которое ныне может подарить человеку лишь Африка.

Два напившихся носорога тут же на берегу легли отдохнуть. К ним приблизились еще три и принялись пить, потеснив белоснежное общество пеликанов, промышлявших в мелкой воде рыбешку. Буйволы долго стояли в задумчивости, но постепенно спустились с горки и стали пить.

Зебры, помесив грязь низкого бережка, выбрали место почище и тоже припали к воде. Напившись, полосатые бестии решили тут же и искупаться. Это было, видимо, нарушеньем каких-то правил, и быки возмущенно двинулись в сторону зебр. Лошадки, понимая, что силы неравные, с брызгами выскочили из воды. Понаблюдав за озером со стороны, неторопливо они удалились. Где-то рядом был еще один водоем. Пеликаны летали туда-сюда, заслоняя синеву неба широкими белыми крыльями. Одни садились прямо у ног носорогов, другие приводнялись рядом с наслаждавшимися прохладой буйволами.

Никакой видимой опасности ни для кого тут не было. Все несуетно делили неглубокую мутноватую воду. Но опасности, видимо, все же бывают и тут. Издали за этой ярмаркой на воде наблюдал осторожный шакал. И гиена, озираясь и подбрасывая в прыжках неуклюжее тело, интересовалась: нет ли чего-нибудь важного для гиен у воды.

Минут сорок жарились мы на полуденном солнце, наблюдая, как менялась картина на водопое — одни уходили, другие спешно или, напротив, степенно и осторожно приближались к желанной влаге. Стайка маленьких птичек опустилась к воде. Задирая головы кверху, птички глотали воду. Кулик-ходулечник на длинных тонких ногах в стороне от внушительных пеликанов добывал в воде пропитанье. Вдоль кустов, оглядываясь и соблюдая строгий порядок движенья, прошли к воде бабуины. «Да, все хотят пить…» — философски сказал один из страдальцев в машине и откупорил бутылку фанты. То же самое сделали все остальные. Оранжевая вода была до отвращения теплая. Однако пили…

Перед заходом солнца мы снова заглянули на водопой. Толчеи, как в полдень, на озере не было. Два жирафа стояли поодаль, наблюдая за обстановкой. На воде по-прежнему белели важные пеликаны, одинокий буйвол чернел, погрузившись по брюхо в прибрежную грязь, а рядом спокойно паслись носороги. Молчаливая их компания подпустила нас метров на двадцать. Было видно, как звери низко, у самого корня, состригают траву и с видимой благодарностью принимали на свои спины цапель, выбиравших из складок кожи клещей.

Вода в Африке — драгоценность для людей и животных. В национальных парках, если нет естественных водоемов, устраивают искусственные — влагой из скважин наполняют бетонированные лотки. Возле них постоянно кого-нибудь видишь. А там, где животным люди не помогают, выживают лишь те, кто способен добывать воду. В пустыне Калахари всех выручают дикие арбузы. Каким-то чудом небольшие светло-зеленые шары наполняются чуть сладковатой влагой и образуют нечто похожее на плантацию в местах, где все остальное убивается солнцем. Сберегают влагу (и в немалом количестве!) баобабы. Но из этих «бутылок» пить могут только слоны, способные бивнями крушить податливые стволы деревьев и хоботом высасывать хранимое ими питье.

Фото В. Пескова и из архива автора .   27 июля 2001 г.

 

Глухие места

(Окно в природу)

Есть в нашей пока еще по-прежнему очень большой стране места, куда, как в песне, «только самолетом можно долететь». А есть места не дальние, но глухие, к ним применительно веселое изреченье: «Сто дней скачи — не доскачешь».

Эти места лежат в стороне от шоссейных и железных дорог. К ним относится и сельцо Л. в брянских лесах, где когда-то в безопасности обреталось партизанское войско.

Сельцо окружено болотами и непролазными древесами. Прелести нынешней жизни докатываются сюда не быстро. Это хорошо — двери в домах еще недавно подпирали тут палочкой в знак того, что хозяина дома нет. Плохо, что за хлебушком, за крупой — сахаром-солью надо куда-то ехать, а свои молоко-сливы-яблоки-бульбу продать непросто.

Названье сельца и фамилии теперь хорошо мне знакомого человека в нем я обязался не называть — поймете, почему, дальше. Милое тихое место привлекло близостью человека к природе — грибы, ягоды, охота рядом. «Волки запросто забегают в село, ночью слышишь — перекликаются совы или рядом с проселком в лесу вдруг хрустнет под ногой лося ветка…»

Андрей Иванович родился в этом сельце.

Говорит, что в три года принес домой ужака, потом научился пташек ловить («поймаю, разгляжу и выпущу»), научился по следу определять зверя. А в здешних лесах их много — медведи, лоси, барсуки, волки, лисы, косули, куницы, зайцы, филины, «множество всяких коршунов», а у домов — аисты. Андрей Иванович от природы человек любознательный, и так «пропитался лесом» (его слова), что может в нем без дороги ходить даже ночью и понимать каждый звук, каждый шорох. Об этом я узнал от приятеля.

И очень захотелось с Андреем Ивановичем познакомиться.

«Он на пасеке», — сказал белобрысый мальчишка, сортировавший на крылечке грибы.

«А пасека где?» — «В лесу, в семи километрах отсюда». Такая удаленность пасеки от жилья озадачила и повысила к ней интерес. «Проведешь?» — спросил я мальчишку. «А чего ж! Это мы враз. Вы только батьке скажите, кто вы, откуда…»

И вот пасека — десятка четыре явно переживших партизанскую войну ульев и рядом — всё, чему полагается быть на лесной пасеке: небольшой пруд (пчелам непременно нужна вода), омшаник, медогонка, воскотопка, фляги для меда, закапанный воском халат, дымарь, навес для отдыха пчеловода. Пахнет медом, сухими травами. Гудят работящие пчелы, над прудом летают стрекозы, в воде плещутся караси.

А вот и пасечник. Знакомимся с мужчиной поджарым, как лось, немолодым, но жилистым и, кажется, крепко здоровым. Несмотря на удаленность здешнего места от всяческой суеты, он знает передачу «В мире животных», читает наше «Окно», и моя кепка служит пропуском к сердцу этого человека. С первой минуты мы чувствуем себя так, как будто знакомы лет сто.

Это и есть лесной агрегат.

«Ну чего: сальца, творожку, меда или, может, чарку с дороги?» Мы попросили воды.

Утолив жажду, беседуем. Слова из Андрея Ивановича щипцами, как иногда бывает, не надо вытягивать — понимает все с полуслова, говорит дельно, образно, интересно. «Отчего пасека далеко от села… Да так покойней. А лес для меня, как дом». — «Но семь километров…

Не балуют?» — «Пришлый сюда не проедет. А наш народ смирный, еще не испортился. Меня из уваженья не тронут, да и знают: со мной столкнуться — дорого обойдется. Я найду. И без суда покараю так, что детям закажет на пасеки лазить. Если надо медку — купи. Не на что — дам без денег. Так и живем тут в глуши».

«Ну а лесные соседи — медведь, например?» — «Медведи медом интересуются — на то они и медведи. А всех, кто сладкое любит, не перечтешь. Вон, поглядите, синица. Божье созданье, а пасеке малость вредит. Сядет в ненастье возле летка и тук-тук клювом в улей. Выползет наружу сонная пчелка — синица хвать ее и исчезла.

На лету пчел ловят золотистые щурки. Возле каждой пасеки непременно найдете гнездовище шершней. Эту опасную и для людей осу называют пчелиным волком. Хватает оса работниц моих на лету — сразу и мясо, и сладость. Зеленый дятел иногда балует. Куницу запах меда может привлечь. Барсука раза два заставал меж ульев — собирал крошки воска с остатками сладости. Лисы и волки забегают иногда любопытства ради.

Серьезный вред пасеке принести может только медведь, если его не отвадить. Но вон оно, двуствольное наказанье, висит на сучке. Оно кусает больнее пчел. Однажды ученый, медведь сюда уже не заглянет. Суются молодые, не имеющие опыта жизни… Медведей в нашей округе держалось голов под тридцать. Но в последние годы убавили их на берлогах — шкура, мясо вполне съедобное…»

На зиму ульи Андрей Иванович в омшаник не ставит, мягкие зимы брянских лесов пчелы хорошо переносят — важно, чтоб ульи обязательно были утеплены снегом. «Такой порядок заведен издавна, и я ему следую без осечек».

Ночевали мы у Андрея Ивановича. И разговор опять же шел о том, как обитатели леса соседствуют тут с людьми. «Ну как… Вот аисты, слышите, клювами трещат на липе. Собираются в Африку улетать. И не чудо ль — на огромной земле весной опять найдут сию липу. Я это знаю, потому что намотал на ногу одному аисту проводок с цветной изоляцией. И коршунов тоже на родину тянет после зимы. Вырастил как-то осиротевших в гнезде птенцов. Все на крыло стали и жили у леса обычной жизнью. А один меня запомнил так, что иду по деревне, а он с неба прямо мне на плечо. И сидит! Осенью все улетели. А весной гляжу, кружит какой-то хищник. Надел я драный свой свитер, и коршун в нем сразу меня узнал — опять на плечо.

Или волков возьмем. Волк человека боится. Но если его не приструнивать — сядет на шею.

У нас в деревне порешили волки тройку телят на привязи, потом собак одну за другой стали из дворов уносить. До смешного дошло — прихватил белым днем волчище свинью. Не зарезал. Понимает: не унести. Подивитесь уму зверюги: зубами схватил свинью за ухо, а хвостом подгоняет к лесу. Шумом-гамом отбили… Почему-то в последнюю очередь заинтересовались волки овчарней. В первый набег положили тридцать четыре овцы. И ни одной не успели сожрать — алчность сгубила. Но тут все ко мне: «Андрей Иваныч, спасай!» А как? Построили у овчарни вышку. На столбы сильные лампы повесили и стали по очереди с ружьем дежурить на вышке.

Не знаю уж почему, но именно в мое дежурство решились волки нагрянуть. Опыт стрельбы на охоте имею я неплохой. Шарахнул матерого так, что у него дым из ж… пошел. Поразительно, но остальные, разбежавшись, снова к овцам вернулись. Трех положил я за ночь. А за жизнь на охотах с флажками, на привалах и ловлей капканами десятка четыре взял».

Утром мы снова на пасеку выбрались. Показав, как поживают пчелы в улье, и вынув из плеча у меня пчелиное жало, Андрей Иванович сказал: «Ну а теперь пойдемте — покажу вам самого главного зверя в этом лесу».

Шли мы недолго. То, что увидели, заставило ахнуть, расхохотаться. В ельнике пряталось сооруженье, которое, доставь сюда человека с завязанными глазами, принял бы он за кустарный заводик, на котором чеченец гонит из краденой нефти бензин. Но было это нечто уже знакомое мне с войны, но в современном обличье, оснащении. И размеры! Это был искусно сработанный самогонный аппарат. Все в нем — чин чином. Печь в бочке, над нею — бак, куда заливается сусло — перебродившие сливы, яблоки, груши, бульба, жито, сахар (у нас в воронежских землях — стружка сахарной свеклы). Во время войны мальчишкой я был приспособлен к извлеченью из сусла напитка под названьем самогон.

Тайное производство его простительно было для тех тяжелых военных лет — на самогон выменивали у солдат бязевые рубашки. Окрасив материю ольховой корой в коричневый цвет, шили из нее одежонку: мне — штаны и рубахи, сестрам — платьица.

Принцип действия сооруженья Андрея Ивановича тот же самый, что постигнул я мальчиком. Но были тут баки из нержавеющей стали, предохранительный клапан («убавляет давленье — иначе рванет»). Конечно, есть в сооружении змеевик (у нас его заменяла прямая трубка велосипедной рамы), бочка с холодной водой наготове. Андрей Иванович — человек почти что непьющий. Бутылки «напитка бедных» ему хватает на месяц. Но потребность в глухом этом месте в его агрегате большая.

Привозят сюда на подводе полдюжины молочных фляг с суслом и берут лесной агрегат на сутки в аренду. Андрей Иванович в рабочем процессе сам не участвует — «Люди у нас грамотные, знают, что делать». «Профит», сказать по-английски, для Андрея Ивановича весьма невелик. Как мельник берет гарнцевый сбор зерном, так владелец этой «железной коровы» берет с пользователей бутылку-другую горящего первача. А это в деревне нынче — валюта.

«Звери и птицы интересуются пасекой. А сюда кого-нибудь тянет?» — «Запахи привлекают. Видел однажды около баков лося. Енот иногда появляется. Но больше всего хмельные запахи интересуют почему-то кабанчиков — по следам видел, большой компанией ходят. Думаю, если оставить в корыте питье, звери махом к нему пристрастятся. Да вы же сами писали…»

Все, что связано с самогоном, окрашено юмором — анекдоты, байки, веселые фильмы (помните незабвенную троицу самогонщиков?).

Сама жизнь подбрасывает веселые эти сюжеты.

В Хоперском заповеднике живет мой друг Егор Иванович Кириченко. Служил Егор Иванович лесником-наблюдателем на кордоне с названием Бережина. Тоже по заповедным масштабам место глухое. В очередную встречу сидим под грушей, едим арбуз и говорим о соседях лесника-наблюдателя — о бобрах, зайцах, ужаках, лисах. Выпив чарку гостинца, привезенного из Москвы, Егор Иванович, помолчав, вдруг сказал: «Це дело секретное. Но тебе, Михалыч, откроюсь. Зарплата у нас, сам знаешь, какая. А выпить надо. Ну и стал я баловаться запретным делом. В этой вот хате…»

Опустим повествование друга моего о технологии самогоноварения. Но заключительная часть рассказа внимания стоит. Когда производство превысило потребленье, Егор Иваныч соблазнился кому-то и раз, и два продукцию предложить. «А туточки, понимаешь, шла как раз боротьба с этой самой алкоголизмой. И, видно, кто-то кому-то шепнул про мое производство. Сижу под вечер вот тут, у окошка, размышляю, что ночью надо б за дело взяться.

Дивлюсь: идуть! Районный милиционер и два понятых — дивчина и старушка с соседнего хутора. А у меня, понимаешь, целая бочка сусла пыхтит за печью. Ну шор обить? Кутузка либо с работы попруть…»

Визитерам в лесную сторожку надо было открыть калитку, пройти до двери и тут со двора войти в сени. За это время (минута, не больше!)

Егор Иваныч принял решенье, в результате которого визитеры ушли ни с чем. Что сделал?

Вылил сусло… укрыл тряпьем… либо еще что-нибудь… Нет! Решенье Егор Иванович принял, как говорят теперь, нестандартное. За минуту скинул с себя рубаху, штаны, бельишко и залез в бочку.

«Ну, заходят они и видят мою голову, торчащую из сильно пахнущей бражки». «Егор Иваныч, шо це таке?..» — «Да вот, — говорю, — лечусь, радикулит проклятый замучил…» Они все трое, конечное дело, усе разумеют, но прихлопнуть меня не можут, юриспруденция не позволит-лечусь! Посмеялись, пошутковали, милиционеру я даже стаканчик поставил. И разошлись… Опасное дело — горилку производить!»

Интересны глухие места. Важно проведать натуралисту, как поживают дикие птицы и звери, но и люди встречаются колоритные. Познакомишься — долго не позабудешь.

  Фото автора . 28 сентября 2001 г.

 

Донской сомолов

(Окно в природу)

Село Гороховка тянется по-над Доном километров на пятнадцать — семнадцать. Поздно вечером в потемках мы ищем жилище лесничего Николая Алексеевича Багринцева и, подъехав на огонек, вдруг оказываемся перед воротами нужного дома. Хозяина нет — ловит сомов. Его жена, веселая и хлопотливая, как наседка, Людмила Ивановна, уже привыкшая к визитерам, сразу же все выкладывает: «Не пьет, не курит, «болен» только сомами — одна, но пламенная страсть… Ужинайте и спите. С Дона Коля утром придет».

Утром хозяин пришел. Тихий, спокойный. Скинув рыбацкий пиджак и надев «лесную» казенную куртку, превращается он в лесничего — степенного, рассудительного.

Но как только в разговоре подходим к сомам, превращается в неудержимого рассказчика. И есть о чем рассказать человеку.

Первого своего сома Николай Алексеевич поймал мальчиком шести лет. «Тот сом потянул на пуд. Были мы с ним в одной весовой категории, и вытянуть противника из воды я не мог. Покричал косарям. Они прибежали и помогли…

Сколько всего за жизнь?

Затрудняюсь считать. Много. Каждое лето ловлю что-нибудь около сотни. В основном небольшие — килограммов по десять — пятнадцать. Семьдесят килограммов — это уже «танкист». (Почему «танкист», поясним позже.) Самый большой, килограммов на полтораста, из лодки хвостом меня выкинул.

Николай Алексеевич Багринцев с «рядовою» добычей.

Рассказывая о «памятных сомах», Николай Алексеевич вспоминает одного, едва не лишившего его жизни. «Имел неосторожность запястье руки обернуть леской, и сом под воду потянул. Хорошо, от лески быстро освободился…

Сома не так уж сложно посадить на крючок, умело надо его извлечь из воды.

С одним я боролся больше шести часов. Измотали друг друга мы основательно. Сом всплыл, и я, как кошку, погладил его по спине. А когда вывел на отмель и забагрил, в изнеможении лег и чуть не уснул тут же на берегу».

Николая Алексеевича Багринцева зовут на Верхнем Дону «профессором по сомам». И он действительно знает об этой характерной для Дона рыбе много всего интересного.

Сом, по рассказам «профессора», рыба оседлая — бывает, всю жизнь проведет в одной яме на глубине, выбираясь из нее на охоту метров на триста всего. При этом есть у сомов излюбленные пути, на которых их надо стеречь. Кормится сом в основном в темноте. И лучшее время для ловли — зори, вечерняя и утренняя.

Чем кормится сом? Кажется, нет еды, какой бы он пренебрег. Ест все, вплоть до падали. «Я находил в брюхе сомов меньших его собратьев, ест он налимов, лягушек, ракушек, ловил я сомов, набитых раками или мелкой рыбешкой. Рыбу глотает всякую, какую поймает. Плывущая утка может стать добычей большого сома. Однажды в брюхе «танкиста» нашел я бобренка. Не байки, что может сом напасть на вошедшего в воду ребенка, схватит опущенную в воду руку взрослого человека. На кукане сидящий сом кусается, как собака. Зубы его не крупные, но частые, вроде щетки из стальных проволочек. Оплошаешь при ловле — кожу спустит с руки».

Сом неловок в воде. Медленно проплывая, хватает хайлом своим все, что «плохо лежит», либо охотится из засады. При ловле маленьких рыбок прибегает сом к хитрости. Схоронившись в корягах или же за камнями, шевелит большими усами, привлекая рыбешек, и в нужный момент открывает зубастую пасть.

«На что сомов ловят?.. Много есть всяких советов вплоть до жареных воробьев на крючке.

Конечно, сом может это «жаркое» схватить. Я же смотрю, какая для сомов пища в данном месте естественная, и сажаю на крюк чаще всего пескаву, лягушку, иногда рака или налима, короче, все, что сом выбирает на дне».

Я прошу Алексеича рассказать о романтической ловле сомов на «квок». Он об этом «надежном средстве» говорит снисходительно. «Да, в короткое время в начале лета можно привлечь сома бульканьем нехитрого деревянного инструмента с названием «квок». Резкое (с ударом) погружение палочки в воду рождает звук, каким самки сомов во время нереста подзывают к себе кавалеров. Я пробовал «квок», но не берусь говорить, что он сколько-нибудь повышает шансы ловца. Мы проводили с одним старичком испытанье: он «квокает» с лодки, а я с берега донкой ловлю. У него — ноль, у меня ж три сома…»

Интересна брачная жизнь у сомов. В начале лета, когда вода прогреется и станет прозрачной, сомы собираются на места гульбищ с названием «тырло». Участвуют в играх рыбы возрастов разных, но самки, наблюдающие состязания самцов по плаванью и проворству, выбирают партнеров сообразно своим размерам.

Влюбленные удаляются с «тырла», продолжая, однако, игры. «Они обвиваются друг о друга и плавают рядом, причем каждый берет в пасть ус своего партнера».

Самки больших сомов мечут примерно с ведро мелкой (с просяное зерно) икры. Развитие жизни в икринках самец и самка охраняют дней десять и расстаются затем до новой любовной поры.

Солнце катится на ночлег, и мы собираемся на рыбалку. Полчаса езды по петлям пойменного проселка, и вот мы у Дона на Калитвянской яме. Широкий плес окаймлен лесом. На воде лодки дневных удильщиков. Плывут по Дону первые желтые листья — знак того, что сомы скоро лягут в спячку. Пока же они продолжают ловиться.

Сколько сомов на яме, никто не скажет, но Алексеич знает: они тут есть. Он знает также пути, по которым сомы ходят к ночи кормиться.

Некоторых по повадкам он даже «знает в лицо», много раз видел, как, играя, сомы всплывают, подобно подводным лодкам, к поверхности, становятся «колом», показывая то голову, то плоский хвост. Крупных сомов тут называют «танкистами» потому, что во время войны над ямой была переправа и будто бы несколько танков остались на дне. Сомы очень любят речные коряги. На Дону их немного. И все, что оказалось в яме от военной поры и утонувшего позже парома, очень для них привлекательно щелями, нишами, промоинами. Сюда сомы устремляются, попав на крючок, и, если «танкист» окрутил леску вокруг какой-нибудь железяки, вытянуть его невозможно. Иногда сомы рвут современные крепкие лески и живут с крючками в губе. Это им, конечно, мешает.

Николай Алексеевич видел однажды на мелководье, как сом терся губой о камень — пытался избавиться от крючка…

Пора настраивать снасти. Алексеич с сыном на утлой маленькой для этой реки плоскодонке плывут в отдаленье от берега, опуская в воду донные удочки. На конце лески умеренно крупные крючки с наживкой, а выше — лепешки свинцовых грузил. «Почему-то сомы иногда глотают грузила. Я решил крепить к ним крючки и таким образом повышаю уловистость снасти».

Каждая леска отводится к берегу, проходит над тонким колышком-сторожком, снабженным маленьким колокольчиком, и вяжется к дереву или же крепкому колу. Шесть донок на расстоянии тридцати шагов друг от друга заброшены в реку. Теперь надо ждать.

День угасает. Зеркало Дона из синего становится розовым, потом темно-красным, потом начинает отражать звезды. Изредка на зеркальной глади появляются большие круги. Это сомы всплыли к поверхности «размяться перед охотой».

Говорим теперь тихо, прислушиваясь, не зазвенит ли где колокольчик, сделанный из донышка гильзы крупнокалиберного пулемета.

«Скорее всего, подойдет к крайней удочке», — предполагает Николай Алексеевич, ориентируясь по каким-то понятным только ему приметам.

Освещая тропу по крутому берегу Дона фонариком, находим местечко вблизи крайней донки.

Лес за спиной и на том берегу таинственно-темный. Темна и вода. Но вот как раз над местом, где во время войны была переправа, красным арбузным ломтем повисает луна. По воде от нее бежит золотая дорожка, и то и дело видишь круги гуляющих под луною сомов.

Как и предполагалось, зазвенел колокольчик крайней из донок. В свете фонарика видно, как звенит бронза и гнется под колокольчиком тонкий сигнальный прутик. «Профессор» не спешит. Спустившись с обрыва к воде, он ждет, когда леска наклонит прутик до самой земли. Это означать будет: сом уже на крючке, и надо его вываживать, стараясь не опрокинуться в воду. «Багор!..» — возбужденно кричу я сидящим у донок друзьям и слышу, как, пыхтя и падая в темноте, мчатся они с багорчиком.

«Танкист»?» «Да нет, «пехотинец», — отвечает Николай Алексеевич и бросает на берег соменка килограммов на пятнадцать-шестнадцать…

«Нет рыбы безобразней сома», — пишет классик уженья рыбы старина Сабанеев.

В самом деле, своеобразен этот житель воды без единой чешуйки на теле. Кажется, состоит он из очень большой головы и очень большого хвоста. У нашего пленника темная лоснящаяся спина и желтовато-белое брюхо со вздутьем кулака в три. «Чего-то уже налопался», — говорит Алексеич. Сом усат. Глаза по бокам головы маленькие. Раскрыв палочкой пасть, видим две полукруглые щетки мелких зубов…

Звенит еще один колокольчик. На этой донке сомик-малыш килограммов на пять. Меньших Николай Алексеевич отпускает, но этого забирает. Все, «показательная» ловля сомов состоялась. На часах десять. В другое время Алексеич заночевал бы на берегу, сквозь дремоту улавливая звон колокольчиков. Но надо еще как следует поговорить возле лампы, и мы сматываем донки.

Дорога домой опять петляет в пойменных зарослях. Они тут богаты разнообразной жизнью.

В свете фар перебежали дорогу два молодых лося, потом заяц, оказавшись в полосе света, присел испуганно, не зная, что предпринять. Потом кабаны пробежали. «Есть волки?»

«Есть…» — отвечает сын Алексеича Михаил, любящий больше ружье, чем удочку. Миша еще не знает, что через пять дней после нашего отъезда с Дона любимую гончую Динку волки разорвут почти у него на глазах.

Посетив на Верхнем Дону еще несколько привлекательных мест, на прощанье заехали мы в Гороховку. Николай Алексеевич достал из большого морозильного «сундука» знакомого нам сома. «Везите — до Москвы не оттает». С воронежским шофером ножовкой мы распиливаем сома пополам: одному — голова, другому — хвост.

«А больших, как бревна, поперечной пилой приходилось разделывать», — говорит Николай Алексеевич, наблюдая нашу работу.

По вкусу сомятина — на любителя. Сам похититель сомов из воды предпочитает есть жареных окуней, плотву и лещей, сомов же отдает по заказу на свадьбы, друзьям или если приедет к Дону какое начальство. Сом — рыба видная, славная, всем хочется на нее поглядеть. А лесничий в Гороховке любит сомов ловить, отдает им все свободное время и по праву слывет лучшим донским сомоловом.

  Фото автора . 19 октября 2001 г.

 

Донская Сахара

(Окно в природу)

В 1959 году я ехал вдоль Дона с московской комиссией, принимавшей лесную полосу Воронеж — Ростов. Это было неспешное автомобильное путешествие с ночевками в лесничествах, с переправами через Дон. Так доехали мы до станицы Вешенская. Шолохов, живший тут и наверняка утомленный большим числом любопытствующих визитеров, вдруг сам пригласил комиссию в гости, и я был свидетелем серьезной его озабоченности опустыниванием берегов Дона, появленьем летучих песков. Он просил лесных специалистов обратить на это внимание. Разумеется, это писателю обещали.

И вот спустя сорок два года я снова в этих местах.

— Ну как «донская Сахара»?

— Покажем! Есть на что посмотреть, — обещали мои друзья из районной газеты в донской Петропавловке.

Песчаную пустыню (вернее, остатки ее) показывал нам старожил здешних мест лесничий-пенсионер восьмидесятилетний Григорий Иванович Огарев. Ехали мы по лугам, потом мимо бахчи, потом пробирались пахнувшим скипидаром приземистым сосняком и, наконец, остановились на песчаном бугре и увидели то, что видел я в Каракумах, — светло-желтые бугры песка с редкими пучками жесткой травы. Было жарко, даже пить захотелось при виде этой картины. Не хватало только верблюдов.

«Можно экскурсии проводить и показывать, что такое пустыня. Или фильм снимать», — шутил Григорий Иванович, пока наша компания, набирая в ботинки песок, в самом деле экскурсировала по пустыне. Не верилось, что рядом, чуть ниже по Дону, зеленеют луга, растут дубравы.

Но все же не было тут того, что показывал лесовод нам дома на снимках: поля, похороненные песком, песчаные непроглядные бури, дома в селе, засыпанные местами по самые крыши.

Ребята возились внизу «Сахары» — ловили в подарок мне каких-то резвых, как тараканы, жуков, а мы с Григорием Ивановичем, усевшись на самом высоком месте, беседовали.

«Летучие пески» на Дону стали бедствием в конце позапрошлого — начале минувшего века. Засыпались песком придонские черноземы, драгоценные в этих местах куртинки лесов, покидали селения люди. Песчаная мгла закрывала солнце, как только начинал дуть «афганец» — ветер, приносивший сушь из калмыцких степей.

Считали, что он и приносит песок. В петербургских газетах писали: «Север наш затопляется, заболачивается, а юг поглощают пески».

«Враг с Востока! — писал философ-богослов Соловьев. — На нас надвигается Средняя Азия. Дышит иссушающим ветром. Не встречая препятствия в вырубленных лесах, доносит вихри песка до самого Киева».

Странно, но почему-то не задумывались над тем, что раньше «песчаной пурги» на Дону не бывало. Наконец (в начале прошлого века) поняли: «летучий песок» не калмыцкого происхождения, а местного. Пласты и бугры песка лежат у Дона тысячи лет, со времен Великого Ледника. Верхняя корка песка была схвачена выносившими знойный «афганец» травами — корни растений скрепляли песчинки, образуя «серый песок». Этот покров разрушился, как только стали беспечно у Дона рубить леса, а главное, бесконтрольно пасти тут скот. «Серый песок», разбитый копытами коров и овец, превратился в мелкий подвижный песок, повергавший в ужас приречных жителей. Надо пески закреплять. Но как? Сажать дерева и кустарники… Легко сказать, сделать — трудно.

Ничто не приживалось на курившихся под «афганцем» барханах. Только лозу удалось удерживать на песках. Но жидкая это защита. Вот если бы сосны… Пытались сажать и сосны. Саженцы из песков выдувало. Сажали там, где укоренялась лоза. Но сосны сохли — не хватало им влаги. Кропотливыми исследованиями докопались: рыхлый зыбучий песок вопреки, казалось бы, здравому смыслу для посадок сосны все же более подходящ, чем уплотненный лозою несыпучий песок. В нем влажности оказалось в три раза больше, чем в «сером песке». Рыхлый желтый песок впитывал влагу из атмосферы, серый же, плотный, — по капиллярам выносил ее на поверхность, да и лоза тянула влагу корнями.

Экспериментируя, стали, чуть закрепляя песок, сажать лозу, а между ее прутьев — сосенки. Когда эти саженцы укоренялись, лозу вырубали, оставляя влагу желанным посадкам.

На этой стадии проб и ошибок вернулся в родное село на Дону с войны двадцатишестилетний Григорий Огарев. Наблюдая, сколько ущерба приносят пески, включился он сразу в дела лесоводства. Но дело не ладилось. Один за другим, не выдержав решения крайне сложной, не сулившей успеха задачи, увольнялись лесничие. Комиссия, приехавшая «в пустыню», обратила вниманье на инициативного и верно толковавшего причину неуспехов лесного объездчика Огарева, недавно окончившего заочно техникум по специальности «лесовод». «Возьмешься?» — «Можно попробовать…» Так Григорий Иванович стал лесничим и оказался, как говорится, нужным человеком, в нужном месте, в нужное время.

Оценивая сейчас пройденный жизненный путь, Григорий Иванович говорит: «К этому делу подготовил меня характер. А характер заложен был детством, проведенным в этих песках, и войной». Воевал Григорий Огарев в кавалерийском полку. Войну решали танки, но и конница тоже была нужна. Три ордена коннику с Дона кое о чем говорят. Но закончил войну Григорий Иванович на самолете. Летать же начал при удивительных обстоятельствах.

«В 1944 году у Вислы на нейтральную полосу сел подбитый немцами наш самолет. Мы рванулись выручать летчиков. И когда они повыскакивали из своего «Б-3», я обомлел: передо мной стоял брат Жорка — майор, штурман бомбардировщика. Кинулись обниматься, плакали и смеялись от счастья. Много спирта было выпито по этому случаю, и на радостях взяли меня «с коня» в экипаж самолета радистом — я морзянку хорошо знал. Ну и летали. На новом самолете бомбили Кенигсберг, Берлин… С той войны люди приходили морально не покалеченными. В послевоенных трудах они сразу же место себе находили».

Опустим подробности рассказа о том, сколько трудностей пришлось одолеть молодому лесничему, сражаясь с песками: «Все было, как на войне».

В лесном ведомстве не забыли об эксперименте назначить фронтовика на трудную должность. Издали помогали. А потом приехали глянуть, что получилось. «Замминистра меня обнял и аж прослезился: «Ничего подобного во всей стране я не видел!» А увидел высокий гость великолепно налаженное хозяйство: огромный лесной питомник с миллионами саженцев разных лесных пород, лесопилка, столярный цех, склады лекарственных трав и дикорастущих плодов, жилые постройки, пчельник на двести ульев. И самое главное: пески у Дона на большой площади перестали лететь, успокоились. Зоны песков окружили посадками из сосны и «пятнами», по тщательно разработанной технологии, посадили по пескам островки сосен. Они прижились.

Пустынный пейзаж оказался в кольце у леса.

Ожившие пески.

«Иногда прихожу постоять на этом бугре, гляжу на утихший песок, вспоминаю, что дело начинали с одним ржавым трактором и восьмеркой волов. Как же все получилось?.. А так: хозяйская рука была надобна в этом деле, трезвая голова, уменье людей увлечь полезностью дела, необходимость быть строгим, но справедливым и обязательно поощрять трудолюбие. Вот и все. Меня, старого человека, похвалой сейчас уже не испортишь.

И ранее похвала не испортила. Имею ордена, звания — «Лесничий первого класса», «Заслуженный лесовод». Приезжали сюда многие поучиться, и сам ездил, учил. Тут, на Дону, по моим следам многое сделано — здешний питомник посадочным материалом всех обеспечивал. Советскую власть не хулю — лесное дело поставлено было серьезно. Полезащитные полосы, например, в наших подверженных суховеям местах были делом очень разумным.

Когда Хрущев приказал больше ими не заниматься, я только руками развел — глупость, хороший хозяин не должен так поступать…»

— Что-нибудь водится в этих посадках?

— Конечно! Маслята водятся. А из живности… Вон поглядите — следы. Глубокий наброд — это лось от реки пробежал. Рядом четкая строчка — Лисицын след. А это заяц лозу обглодал. Заходят сюда кабаны и косули, волки, еноты. Птицы разные кружатся летом над этим нагретым местом.

Присев после хождения по следам, разглядываем снимки, сделанные в этих местах недавно. Какая-то птица глотала на снимках большую змею. «Подпустила меня на десять шагов — не хотела с добычей расстаться», — вспомнил фотограф. Это был орел-змееед (орнитологи говорят: змееяд). Добычу в гнездо он носит не в лапах, а прячет в зобу. Иногда хвост змеи из клюва птицы торчит, и птенцы вытягивают змею, как веревку. «Ишь ты! Я тут порознь много раз видел и змей, и орлов, но такую картину не наблюдал», — говорит заинтересованный, как юноша, Григорий Иванович.

Змеееды — птицы не многочисленные. Тут они держатся, видимо, потому, что змеи, греясь на светлых песках, хорошо сверху заметны. «Да, да, скорей всего, так», — соглашается старый лесничий, слегка огорченный, что не все знает в «облесенной пустыне».

Живущий среди песков змееед.

С бугра Григорий Иванович спускается вниз — показать мне какую-то особо стойкую против «афганца» траву. Его ботинки оставляют след на песке, как на свежей снежной пороше.

Песок чуть скрипит под ногами, и мой собеседник под эту музыку философствует. «Смысл жизни… Часто об этом все говорят. В чем смысл?

Много разных ответов на этот вопрос. По-моему, самый верный — простой: смысл жизни для человека — в самой жизни да еще в том, чтобы сделать, оставить после себя что-нибудь доброе…»

Наблюдая этого восьмидесятилетнего человека, жизнью не утомленного, я подумал: Григорий Иванович Огарев очень понравился бы Чехову. Любил писатель таких людей.

Фото А. Бровашова из архива В. Пескова.  26 октября 2001 г.

 

Кладовщики

(Окно в природу)

У староверов Лыковых в уединенном таежном житье было три серьезных врага. Первый — медведь. Однажды зверь так напугал Агафью, что она месяц не могла двигаться. Два других — маленькие, симпатичные: бурундук и кедровка.

«Нечистая сила!» — говорил старик Лыков о полосатых, похожих на белок бурундуках. Бурундуки ополовинивали гороховые и ржаные посевы возле избушки. Их пытались уничтожать давилками. Но грызуны делали свое дело — в защечных мешках уносили в земляные кладовки отборные зерна. Обычные их запасы на зиму состоят из кедровых орехов, но кедрачи хорошо плодоносят в четыре года раз, а посевы гороха и ржи постоянны. Повстречавшись с геологами, Лыковы ни о чем не просили, кроме соли, и умоляли принести в обитель их кошку. Кошки быстро отучили бурундуков и мышей шастать на огород.

А с третьим врагом пришлось смириться.

Есть в тайге птица с названьем кедровка — длинноносая, пестрая, похожая на скворца, но крупнее. Кедровки в тайге истошно орут. Но нелюбовь к птицам у таежников связана с их способностью резво шелушить кедровые шишки.

Часть корма птицы съедают, но больше орехов прячут на зиму во мху. Много прячут, но не все спрятанное находят. Кое-что достается мышам, остальные орехи, пролежав зиму под снегом, весной прорастают, и это надежный способ распространенья кедровников — шишка, упавшая с дерева и никем не тронутая, просто сгниет.

Кедры и птицы живут в состоянии симбиоза (взаимной помощи). Но для Агафьи Лыковой кедровка поныне — самый злостный из конкурентов.

Зима кормит немногих. Спасаясь от холодов-голодов, на зиму некоторые из животных впадают в спячку (состояние, близкое к умиранью) либо попросту спят, готовые при опасности убежать. К первым относится ежик, ко вторым — медведь. Оба на зиму запасаются жиром и, экономно его расходуя, доживают до момента, когда под бок потекут апрельские талые воды.

Но чаще животные на зиму запасают еду в кладовые. Устроены кладовые по-разному — в одном месте либо рассредоточены, и можно только удивляться, как эти склады удается отыскивать.

Наилучшие «кладовщики» — пчелы. В ульях или в дуплянках они запасают столько еды, что спокойно доживают до появления первых весенних цветов. Дикие пчелы «бурзянки», обитающие в Башкирии, при этом способны выдерживать холода до сорока с лишним градусов.

Пчелы, которых держат в ульях на пасеках, могут лишиться запаса, и тогда в преддверье зимы их кладовые пополняют сахаром. Сахар — замена меду неравноценная, но все же помогает пчелам дотянуть до весны.

Компактны запасы бурундука. В его норке есть кладовая, которую не прочь ограбить медведь. Поразительно много орехов и желудей в одно место стаскивают живущие в южных районах России желто-горлые мыши. Один селянин из Белгородской области пишет мне, что «огребает» для свиней ежегодно несколько ведер желудей, запасенных мышами.

Все знают, как запасливы белки. В лесу на зиму они сушат грибы, накалывая их на сучки, и запасают желуди и орехи. Подобно кедровкам, белки их прячут во многих местах. Не все «заначки» белочка помнит. Но все же то ли по зрительной памяти, то ли, как полагают, по запаху спрятанный корм белки находят. Мне не раз приходилось видеть, как пушистый грызун с сучка прыгал в снег, быстро-быстро его раскапывал и взлетал на дерево с добычей в зубах.

Американским дятлам не надо трудиться — искать свои склады. Они прячут орехи в щелях и выдолбленных в деревьях ячейках. Главное — крепко забить орех в гнездышко, чтобы никто посторонний не мог бы «наковырять» припасенной еды.

С добычей.

Шишка про запас.

Подобно заморским дятлам прячет орехи птица поползень. Собирая орехи, поползень прячет их в любые щелки и ниши. Однажды, проживая у друга в заповеднике на Оке, я устроил приваду для белок в птичьей дуплянке, надеясь их поснимать, когда будут таскать орехи. Но складик мой случайно обнаружил проворный поползень и за день на глазах у меня весело умыкнул полкилограмма орехов. Где он прятал добычу? Я проследил полеты и обнаружил орехи меж бревен избы, в трещинах сосновой коры, в щелях дубового сруба колодца, даже в моих ботинках, стоявших около двери. Решил я с поползнем пошутить и, собрав в кепку орехи из его похоронок, снова высыпал в дуплянку. Птицу это не озадачило. Поползень лишь проворнее стал.

В нашей игре я дал возможность ему победить. И, пробегая по первому снегу на лыжах, вдруг услышал негромкий звук, похожий на рабочую музыку дятла. Подняв глаза кверху, увидел я поползня. Маленьким, похожим на шильце клювом он молотил орех. Увидев вблизи человека, поползень орех уронил. Пока я разглядывал поцарапанную, но не треснувшую скорлупку, поползень к «наковальне» вернулся с новым орехом.

Очень возможно, что это был мой партнер по игре в прятки.

Невозможно тут перечислить всех, кто запасается кормом на зиму.

В горах на востоке живет небольшой зверек — пищуха по прозвищу сеноставка. Летом пищухи без устали носят и сушат на горячих камнях стебли травы. Сено пищухи сносят в небольшие стожки — это запасы корма на зиму.

Бобры запасают в воде на зиму ветки ив и осин. («Моченый хворост», — называет их мой друг, воронежский натуралист Семаго.) Бобр и зимой подгрызает деревья, но в непогоду и при опасности ему нет нужды появляться на берегу. Можно взять еду из кладовки.

Ненадолго, не на зиму, а просто на «черный час» при избытке еды прячут ее вороны. Прежде чем сунуть корку хлеба или обрезок сыра в укромное место, ворона оглянется: не видит ли кто ее захоронку? А спрятав, притопчет лапой, прикроет чем-нибудь тайное место.

Запаслив сорокопут. При обилии пищи он делает заготовки — накалывает на сучки мышей, лягушек, жуков.

А в предзимние эти недели вы можете увидеть, как где-нибудь на пологом лужку у воды ежедневно вырастают горки рыхлой земли. Это работа кротов. До того как мороз скует землю, кроты заготавливают на зиму червей — роют, роют и относят добычу в подземные кладовые.

Брем пишет: «Находили клубки, где было до нескольких сотен земляных червяков».

Ничего удивительного. Крот — землекоп, еды (и питательной) ему надо много.

А однажды в лесу (все там же, вблизи Оки) на лыжном своем маршруте решил я проверить: есть ли что-либо в висящих на деревьях дуплянках? Крышки у них снимаются, и я обнаружил внутри ветхие гнезда птиц, обнаружил высохшую до мумии летучую мышь, пару жуков. А открыв дуплянку с номером 11, оторопел — по самый леток дуплянка была наполнена морожеными мышами. «Холодильник, набитый дичью», — подумал я и положил в карман двух мышей…

«Чей запас?» В заповеднике мне сказали: «Это сыч…» Дело было в конце ноября, трудно было понять, уже по снегу сычик охотился или запас он сделал еще до зимы, когда добыть мышей не составляло труда и в то же время еда на морозе не портилась. При глубоком снеге маленькой совке охотиться нелегко, вот и делает сыч запасы. В книгах он характеризуется как едва ли не самая запасливая из птиц.

Весящая менее ста граммов сова на охотничьей своей территории имеет с десяток кладовок и запасает до двух килограммов мышей.

Но самый умелый, самый запасливый «кладовщик», конечно же, человек. С конца лета он копнит, сушит, солит, квасит, морозит, маринует, коптит, вялит, мочит (например, яблоки, арбузы), ссыпает запасы еды в погреба, закрома, прячет на лабазах и даже подо льдом в речках (огурцы и капусту) и прикапывает много всяких запасов — «лето-запасиха, зима-под бериха».

  Фото  В. Пескова и из архива автора .  2 ноября 2001 г.

 

Короткий век зайца

(Окно в природу)

Недавно в Мордовии к нам, приехавшим на охоту, в деревне Бузаево пожаловала старушка с неожиданной просьбой приструнить зайцев: «Яблони гложут». Действительно, молодые деревца в саду, куда бабка меня привела, яблони, были обглоданы и снег кругом истоптан, посыпан «орешками» заячьего помета.

Нечто подобное наблюдал я в детстве во время войны. Зайцев в 44-м году было так много, что в лунную ночь всегда их можно было увидеть в саду. Собака в конуре гавкала, снег под валенками скрипел, а зайцы ничуть не боялись. Было видно, как лениво они прыгают, синеватые в лунном свете, как шевелят ушами.

А днем в саду я однажды увидел диковинную птицу — белую в крапинах с огромными желтыми глазами. Это была северная сова. Обитателей очень далекой тундры обилие зайцев привлекло аж в наши воронежские места.

А через год зайцы почему-то исчезли. «Как отрубило», — говорил дед Галактион (Лактион) Хорпяков, которого все кругом называли Лактюхой. Дед объяснял, помню, что с зайцами всегда так: их много, а потом вдруг исчезнут.

Почему так бывает, дед Лактион объяснить нам не мог. Между тем явление это вполне объяснимо.

Другой старик, англичанин по фамилии Дарвин, разгадавший закон эволюции жизни, писал о том, что все живые организмы рождаются в количестве, намного превышающем их будущее число в ткани жизни. Остаются бегать, плавать, летать и ползать только самые жизнеспособные. Остальных естественный отбор выбраковывает. Если бы этого механизма не было, почти любой вид животных заполнил бы землю.

Утром они еще бегали…

Механизмов выбраковки много. В первую очередь — природные условия. Второе — хищники: на каждого «карася» есть своя «щука». На мелкоте, не очень для нас заметной, на мышах, например, «пасется» множество разных животных: орлы, совы, лисы, песцы, соболя, горностаи, хорьки, ласки — можно долго перечислять. Племя маленьких грызунов (обычно называют их мышевидные), перемалывая на жерновах своей жизни растительный корм, поставляет мясо для хищников. Потребление мяса так велико, что грызуны плодятся неимоверно быстро (мыши приносят несколько пометов в год, и, бывает, родятся даже зимой под снегом). При особо благоприятных условиях прирост мелкоты так велик, что регулирующие «клыки» не успевают поглотить избыточный урожай. Тогда вступает в дело иной механизм, особо хорошо видный, например, на жизни полярных мышей-пеструшек (леммингов). Численность их растет год от года и на четвертый достигает пика, когда леммингам становится в тундре «тесно», и биохимические процессы в маленьких их организмах побуждают искать новые территории. Мышами овладевает беспокойство, они сбиваются в миллионные живые массы и бегут в никуда (в других широтах для жизни места им нет). В Норвегии, с ее изрезанной береговой линией, мышиные полчища поглощаются океаном.

Вся жизнь, крепко привязанная к леммингам, тоже редеет. Без надежной пищевой базы плодовитость всех животных резко снижается, но только на время. Число леммингов начинает расти, и все выходит на прежний круг, до нового губительного сверхурожая.

Нечто подобное иногда происходит и с белками. Чрезмерная численность и недостаток пищи побуждают зверьков совершать поражающие людей миграции. Известны годы в Сибири, когда белки, сбиваясь в огромные стаи, пытались переплыть Енисей. В живых оставались немногие. Так природа выпускает пар из перегретого биологического котла.

Наши полевые мыши тоже подвержены циклам «перенаселения», менее заметным, правда, чем у тундровых леммингов. К осени 1942 года, в силу, как видно, особо благоприятных условий, мышей уродилось так много, что, помню, рыли канавы — преградить путь мышам к домам и амбарам. Маршал Рокоссовский в своих мемуарах отметил: фантастическое число мышей сильно озаботило наше командование в Сталинграде — мыши забирались в самолеты и грызли изоляцию электрических проводов, а летчики заболевали туляремией (мышиным тифом).

Полчища грызунов в тот год и погибли. Но есть у природы механизмы, не допускающие катастрофической «тесноты». У некоторых животных при скудости пищи или при сложных погодных условиях зародыши в организме самки перестают расти и рассасываются. И чрезмерная скученность тормозит размножение.

Это доказано лабораторными исследованиями.

Перед клетками нескольких групп крыс заставляли пробегать их сородичей. Перед одной — десять крыс, перед другой — сто, перед третьей — пятьсот. Число новорожденных крысят было меньше там, где подопытные грызуны видели больше пробегавших сородичей.

Известен и другой опыт. Две крысы в вольере ведут себя тихо, и плодовитость у них нормальная, но добавили на ту же территорию еще пару крыс — возникло напряжение в «коллективе». При двадцати особях появились уже агрессия, стрессы, гибель от стрессов, каннибализм и резко снизилась плодовитость.

У природы есть две стратегии поддержания жизни у каждого вида животных. Одна рассчитана на массовое воспроизводство потомства и на быструю повторяемость родов. Мелкие грызуны в этом смысле — опять же самый характерный пример. Не работай живой конвейер с налаженной быстротой, каждый вид грызунов давно бы исчез.

И очень наглядна стратегия эта у рыб.

Рыба-луна мечет фантастически большое число икринок — до трехсот миллионов. Следом за нею идет треска. Разумеется, никакой заботы о потомстве у этих рыб нет. Икринки, оказавшись в воде, предоставлены сами себе. И лишь ничтожно мало мальков выживает. Но выживает!

Огромная, странного вида рыба-луна хоть и редко, но все же попадается в сети.

Другая стратегия рассчитана на то, что рожденных бывает немного, но живут они долго.

Наиболее характерный пример — слоны. Сроки их жизни и развития сопоставимы с человеческими. (Живут слоны до шестидесяти лет.)

Рождает самка по достижении половой зрелости не каждый год и только одного детеныша. Воспитывает его долго. Перенаселение этим животным ранее не грозило, поскольку хватало пищи и жизненных территорий. Трагическим положение стало в наши дни. Растущая численность людей в Африке заставила распахивать все новые и новые земли. И слонам, потребляющим много растительной пищи, места для жизни не остается. Попробовали сосредоточивать их в национальных парках, но это кончилось драмой. Самый большой заповедник Кении Цаво слоны за короткое время превратили почти в пустыню. Скрепя сердце их численность пришлось регулировать с пролитием крови — отстрелено было несколько тысяч слонов. Чтобы избежать травмирующих людей операций, численность слонов регулируют теперь тихо и незаметно, сообразуясь с тем, сколько животных может прокормить заповедная территория. Об этом мне откровенно сказали зоологи в парке Крюгера (Южно-Африканская Республика).

Необходимость регулирования численности некоторых животных люди осознали не так уж давно. В 30-х годах минувшего века в одном из западных штатов Америки запретили охоту на белохвостых оленей и всячески поощряли уничтожение хищников, полагая, что делают благо. Все кончилось тем, что олени от болезней и истощения пали. Это был наглядный урок понимания регулирующих механизмов в природе.

Еще более поучительна известная многим история с кроликами в Австралии. Завезенные «для обогащения фауны» европейские кролики оказались на территории, где хищников не было, и быстро распространились по континенту. Австралийцы хватились, когда регулировать численность с помощью ружей было уже невозможно. Плодовитость зверьков в геометрической прогрессии увеличивала их число, лишая пастбищ овец, приносивших главный доход государству. Бедствие удалось остановить биологическим путем — специально завезенной болезнью.

Вернемся к зайцам. Их численность так же, как у пеструшек-леммингов, непостоянна. В отличие от мышей в поисках новых пространств они не бегут, их численность природа держит в узде на одном месте. В старину, когда не было ружей, зайцев, пишут, в иные годы удавалось убивать палками. А потом они вдруг исчезали.

Сегодня загадка эта разгадана. Численность зайцев регулируют не только сбои в погоде (замерзли малыши весеннего помета, не окрепли к зиме зайчики-листопадники), регулируют ее и «родные» для зайцев болезни, поражающие зверьков по возрастанию их контактов друг с другом. При некоторой смазанности картины волнообразное падение и возрастание численности в разных природных зонах все же просматривается. А в тех районах, где на зайцев практически не охотятся, пики их численности прослеживаются четко. Геолог, работавший в Якутии, мне рассказал: «У маленькой речки, не сходя с места, насчитал я тридцать четыре зайца.

Лозняк на заснеженном берегу они выстригли так, как будто кто-то работал ножницами».

Военный год, о котором шла речь, проясняет картину и в тех широтах, где заяц является главным объектом охоты. Во время войны охотников не было, и закономерное возрастание численности зайцев явственно проявилось.

Одним из механизмов быстрого падения численности зверьков с крайне высокой точки являются их болезни. Зайцы — животные-копрофаги (поедающие помет). Объясняется это тем, что в переваривании пищи им помогают бактерии, выводимые с пометом. Масса их так велика, что природа не дает пропасть полезному продукту. Но поедая «орешки» и чужого помета, зайцы неизбежно заражаются «заячьими» болезнями. При большой скученности зверьков они буквально их косят. Таков природный механизм регулирования численности быстро размножающихся животных.

Большого числа зайцев в последние десятилетия мы не наблюдаем, потому что охотники берут свою долю в природе («иначе все равно бы погибли»). Но неприемлемы другие «регулирования» — гибель зайцев от химикатов и охота на зверьков ночью с ослеплением фарами.

И если химический пресс (нет худа без добра!) сегодня на природу ослаб, то браконьеры по-прежнему не дают зайцам стать многочисленными. И то, что в Мордовии бабушку они беспокоят, скорее радует, чем печалит. (Старый капроновый чулок, обернутый вокруг стволика молодой яблони, — отличное средство от зайцев.)

Ну а век у зайчика невелик. Так распорядилась природа.

  Фото автора .  25 января 2002 г.

 

Где родился, там и годился

(Окно в природу)

Совершенная форма для быстрых перемещений в воде.

Посмотрите на этих рыб и подивитесь, сколь совершенна их форма, как хорошо они приспособлены к среде обитанья. Веретенообразные, мускулистые тела и плавники, придающие этим рыбам исключительную устойчивость в водной среде, позволяют двигаться с большой скоростью и хорошо маневрировать. А двигаться акулам необходимо постоянно — дыхательные органы должны непрерывно омываться свежей водой. Остановиться — значит погибнуть от кислородного голоданья.

Другие, не столь древние, рыбы в постоянном движении не нуждаются. Некоторые из них настолько нетребовательны к живительному газу, что могут жить, зарываясь на время в ил. В водной среде мы можем увидеть немало экзотических обитателей, например, существо, похожее на кузовок, на лепешки (палтус и камбала). Но подавляющее число рыб имеют все-таки схожие формы. Даже огромные киты, потребляющие атмосферный кислород, но приспособившиеся жить в воде, стали очень похожи на рыб. (В древности их рыбами не считали.)

Среда обитанья и образ жизни незаметно, но непременно формируют облик животных, особо развивают те или иные чувства. Обитатели открытых пространств, как правило, хорошие бегуны и обладатели острого зренья. Вспомним гепарда, многочисленных антилоп, зайцев, страусов, дроф, птицу-секретаря. Для всех важно убежать (или кого-то догнать), вовремя заметить жертву или врага.

У некоторых животных специализация для быстрого бега заходит весьма далеко. Борзых собак и гепардов толкают не только длинные ноги, но и позвоночник, работающий, как тугая пружина. Хорошим бегунам — страусам, лошадям, зебрам — эволюция сократила число пальцев. У страуса их всего два, у зебры и лошади — один палец-копыто.

Обитателям зарослей важно иметь не хорошее зренье (в лесу далеко не увидишь), а чуткие нос и уши. Их имеют подслеповатые кабаны, медведи, носороги. (У тех, кто живет в смешанных зонах, например, у слонов, волков и лисиц, все чувства развиты хорошо.)

Менее плотная, чем вода, атмосфера позволила развиться огромному числу летунов — насекомым и птицам. Каждый по-своему приспособлен к воздушной среде. Ястребы, соколы, стрижи, ласточки имеют особое строенье крыльев и очень быстро летают. Другие птицы — их множество: утки, гуси, журавли, цапли, мелкие летуны — полагаются на мускульную силу машущего полета. Много птиц имеют широкие крылья и приспособились использовать восходящие потоки теплого воздуха. Почти без затрат силы они набирают хорошую высоту и планируют в нужную сторону. Опустившись, снова ищут восходящий поток и так одолевают огромные расстоянья (орлы и аисты).

Есть птицы (колибри) с такой частотой взмахов крыльев, что, подобно насекомым, могут зависать на месте и даже «давать задний ход».

Причуды эволюции приспособили использовать воздух как опору в движении некоторых млекопитающих и даже одну из ящериц. К ним относится большое число летучих мышей и крупных растительноядных крыланов, получивших в наследство от древних форм жизни крыло-перепонку, натянутую между неимоверно длинными пальцами.

А белки-летяги используют для недальних перемещений по воздуху кожистую плоскость между передними и задними лапами. Нечто подобное создает одна из тропических ящериц, раздвигающая в стороны ребра, и одна из лягушек, создающая планер из перепонок на лапах.

Освоена и среда обитанья под поверхностью почвы. Тут много мелких животных — не сразу заметишь. Но известен всем крот. Кто видел этого землекопа, способного делать за день двадцатиметровый тоннель, помнят мощные его лапы, вооруженные коготками. Лапы так велики, что крот похож на легковую машину с экскаваторными ковшами. Похожую конструкцию подарила природа еще одному землекопу — медведке (любимое лакомство птиц удодов).

И много в природе промежуточных зон, к которым тоже приспособлены разные формы животных. Пловцов по воде и ныряльщиков вы сразу узнаете по перепончатым лапам — гуси, утки, лебеди, пеликаны, выдры, бобры. Есть животные, обитающие только на поверхности вод. Все знают водомерок с длинными ножками-веслами. Они устроены так, что не прорывают пленку поверхностного натяженья воды. А одна из ящериц способна бежать по воде, не погружаясь в нее. Водяная курочка благодаря длинным пальцам на лапах ходит по листьям кувшинок, а тропическая якана имеет такие длинные пальцы, что может бегать даже по мелким листочкам водорослей.

По длинным ногам и длинным шеям вы сразу узнаете обитателей мелководий. Это фламинго, журавли, цапли, разные кулики, лебеди, утки. (Шея утки короткая, а ноги не длинные, но она способна нырять ко дну, оставляя на поверхности гузку.) Иногда на зимовке мелководья покрываются льдом — это большая беда для птиц.

Хлеба в полях и травы на мокрых лугах — еще одна зона, к которой приспособлены некоторые птицы. Перепела, например, при опасности предпочитают не взлетать, а бегут, раздвигая стебли растений. Еще труднее поднять на крыло коростеля. Кажется, вот она рядом, скрипучая песня «крекс-крекс!», а бежишь — никто не взлетает. Подобно шильцу, коростель с обтекаемым телом раздвигает травинки и удаляется. Очень редко удается поднять на крыло жителя мокрых лугов. Полет у него неровный и неуверенный, что, возможно, и породило недоразуменье: да, птица на юг уходит пешком. Нет, улетает. И далеко улетает — в Центральную Африку.

Снег и холод — тоже среда, требующая приспособления к ней. Птиц от холода спасают перья и пух (в шары при хорошем морозе превращаются снегири, вороны, сороки). Но лучшая «печка» для птиц — достаток корма. Утки, например, рекордно холодостойки — было бы что глотать. Дрозды не покидают среднюю полосу географических зон при хороших урожаях рябины.

В особо холодных местах от морозов животных спасает мех. Он очень плотен у морской выдры калана, у росомахи, овцебыков, белых медведей. К зиме шубу меняют зайцы, волки, лисы, белки… Двух родственников лисы, живущих в зонах холода и жары, можно сразу определить по ушам. У пустынной лисички феника уши огромные, с их помощью происходит охлаждение организма. Другой родственник лис — полярный песец, наоборот, уши имеет маленькие: ему важно тепло сохранять.

Снег для животных может быть и помехой, и средой, помогающей выживать при морозах.

В снегу делают берлоги самки белых медведей, снег позволяет сохранять тепло в зимней спячке бурым медведям. В снегу ищут убежище птицы (тетерева, например, ночуют, зарывшись в снег), а также зайцы, ласки, соболя, горностаи.

А тех, кто вынужден передвигаться по снегу, природа снабдила «лыжами»: у зайца это широкие лапы, у белых куропаток — зимние перья на лапах, у белых медведей, чтобы не примерзали ко льду, лапы снизу покрыты мехом, а лось-снегоход, как на ходулях, бродит по снегу на длинных ногах.

Есть животные, обитающие в воде, но выходящие и на сушу. Им важно наблюдать за всем, что на ней происходит. Животные разные. Но всех природа снабдила похожими глазами. Они шишковатые и выступают над водной поверхностью. Так наблюдают за надводным миром бегемоты, крокодилы, лягушки, рыбы-прыгунчики, живущие в мангровых (заливаемых приливом) зарослях.

Почти всех животных, обитающих на деревьях, природа снабдила хвостами. Для большинства обезьян и лемуров это «пятая рука». Они виртуозно пользуются хвостами, цепляясь за сучья, и, если надо, повисают на них. Американский опоссум даже спит иногда вниз головой, вися на хвосте.

Для очень многих животных хвост является рулевым и сигнальным устройством. Лиса с помощью хвоста может делать мгновенные повороты, для прыгуна-тушканчика хвост является балансиром, для кенгуру, сидящего на задних ногах, хвост — третья точка опоры, для китов — гребное устройство, иногда даже парус. А мышь-малютка держится на стебле злака, обвивая его хвостом.

Сигналы хвостом мы понимаем, наблюдая собак. Поджатый хвост означает «Боюсь!», вертит хвостом — приветствие, дружелюбие.

У некоторых лемуров, чтобы сигналы сородичам были заметны и в темноте, хвосты окрашены в белые и черные полосы, подобно старинным верстовым столбам у дорог.

И, наконец, еще одна обстановка, роднящая многих животных, — ночь. Тех, кто при солнце спит, а на охоту выходит ночью, можно сразу узнать по глазам. Они очень большие у всех — у лемуров, у тропических долгопятов и особенно у широко известных на земле сов. Кто видел филина, навсегда запомнит его огромные выразительные желтого цвета глазищи. Они так велики, что для мускулов, управляющих глазным яблоком, места в голове не остается, и сова не глазом «косит», а поворачивает всю голову. Глаза у ночных животных велики, потому что их назначенье — видеть добычу при освещении ничтожно малом. Число палочек, принимающих свет, в них так велико, что на сетчатке не остается места для колбочек, позволяющих дневным животным (и человеку) различать все оттенки цветов. Ночные животные этой радости лишены. Зато у них сильно развит слуховой аппарат, и сова, например, не только видит бегущую в сумерках мышь, но и слышит шорох ее на земле. Лицевой диск у сов — важная часть слухового устройства. Особенно велика роль ярко выраженного диска у европейской совы сипухи.

Вся передняя часть ее «лица», чуть прикрытая рыхлыми перьями, — огромная «тарелка» слухового приемника. Опытами установлено: даже без участия зрения сипуха только по шороху мыши способна ее обнаружить и изловить. Сами же совы не дают жертве шанса определить опасность на слух. Маховые перья у сов имеют мягкую обводку, гасящую звук.

Человек на земле способен жить где угодно — в Антарктиде, на Северном полюсе, в тропических джунглях. Животные без участия человека, создающего искусственные условия жизни, меняют среду обитания редко. Длительной эволюцией они привязаны к условиям, определяемым не только температурным режимом, спецификой корма, наличием влаги, но также взаимосвязями с многочисленными соседями по жизни. Пример — пингвины в Антарктике и белые медведи на Севере. Поменять их местами нельзя. Есть из этого правила исключенья, но они касаются животных, перемещенных в сходные с прежними условиями жизни. В основном же действует правило: где родился, там и годился.

  Фото из архива В. Пескова . 1 февраля 2002 г.

 

Щеголи и певцы

(Окно в природу)

В феврале, когда зима крепка еще духом, но уже появилась на небе просинь, вы можете вдруг услышать пенье, какое вас остановит.

Звенит бодрый, радостный колокольчик. Поразительно! Кругом снег, еще морозно и ветрено, еще пути заметает поземка, а тут вроде бы и весна наступила. Вам непременно захочется посмотреть: кто же так заливается? Если будете осторожны и обратите внимание на заросли кустов, кучи веток, хвороста и крапивные будяки, то увидите и певца. Он любит непролазные кущи по краю садов и канав, у старых бань и ручьев, текущих вблизи. Когда певца вы увидите, то будете озадачены. Такая кроха, а как голосиста и как хорошо ее пенье!

Ваш новый знакомый птичка крапивник — самая маленькая (после королька) из всех пернатых наших соседей. На зиму крошка не улетает и всегда так жизнерадостна, так подвижна и так голосиста, что, слушая ее, думаешь: нет на земле ни бед, ни печалей.

Внешность крапивника незаурядная. Цветом он темно-бурый с волнистым узором по всему телу, а статью похож на грецкий орех с вздернутым кверху коротким хвостом и тоненьким клювом. Когда возбужден, часто кланяется в вашу сторону и при опасности не полетит, а с проворством мышонка спрячется в зарослях.

Проявите терпение — любопытство заставит певца вернуться, глянуть, что его испугало.

Крапивники живут повсюду в Европе и в Азии и редкостью не являются. Но крайняя малость и осторожность делают их неприметными. И если б не песня среди зимы, мы никогда бы не догадались, что в захламленных кустах обретается на редкость жизнерадостное существо.

Гнездо крапивника по сравненью с хозяином кажется очень большим и представляет собою аккуратный войлочный шар из зеленого либо желтого мха с лазом чуть ниже вершины.

«Грецкий орех с хвостиком».

Обычно гнезда для птиц нужны, пока не вылетели птенцы. После они забываются. А крапивник гнезда не бросает — ремонтирует, подновляет. Больше того, он строит сразу несколько гнезд: одно — семейное, а другие попроще — как убежище в непогоду и для ночлега. Такое отношенье к гнезду понятно. В зимнее время днем от мороза спасает пища (крапивник мастерски добывает в кустах оцепеневших козявок и паучков), а ночью только домик может согреть зимовщика. В большое семейное гнездо при сильных морозах набивается много крапивников — в тесноте легче беречь тепло.

Птенцов крапивники выводят дважды — в апреле и в июне. На кладке яиц супруги сидят по очереди. Вместе кормят и выводок — шесть — восемь крошечных, но прожорливых едоков.

Семья некоторое время держится вместе, а потом каждый живет в отдельности. Стайку крапивников зимой я не видел ни разу.

Человека никогда не унывающая птичка почти не сторонится. Напротив, ее, кажется, привлекают заросли бурьяна и кустов рядом с избою или сараем. Два раза я заставал крапивника залетевшим в сени лесной сторожки.

Привлекали его паучки, жившие по углам. Залетал он почему-то не в открытую дверь, а в оконце, где угол стекла был отбит. Происходило это, видимо, потому что птица не раз пользовалась этим лазом — путь был проверен, надежен, и крапивник хорошо его помнил.

Занятна и по-своему очень красива птичка-малютка с торчащим кверху хвостом. Но главное, что делает ее исключительно симпатичной, — песня. Летом, когда голосов кругом много, крапивника можно и не услышать. А вот зимой, при морозах, когда снежному миру совсем не до песен, серебряный голос крапивника, бодрый и жизнерадостный, звучит как надежда: весна придет непременно!

И еще один не покидающий нас зимний сосед. Он тоже поет. Но внимание на себя обращает сначала нарядом. Он так заметен, так ярок, что птичку называют щегол (щеголь — читаем в старинных книгах). Не менее дюжины ярких цветов и оттенков украшают небольшую, но очень заметную птицу: угольно-черный, белый, желтый, красный…

Он, кажется, сознает, что наряден…

В деревне мы легко ловили щеглов. Натыкаешь кругом в саду репейники, посередине их ставишь подпертое палочкой решето, от палочки в сени тянешь прочную нитку и, затаив дыхание, наблюдаешь в щель за ловушкой.

Когда щеглы, прилетевшие на репейник, садятся поклевать под решетом зерна подсолнухов, дергаешь нитку…

В руке нарядная птица ведет себя очень спокойно. И в клетке не бьется, не верещит, клюет семечки, а через день-другой и петь начинает — избу наполняет негромкий, но мелодичный щебет «шриглет-шриглет!». В клетках из хвороста держали мы также чижей, воробьев, снегирей. Щегол был в этой компании наиболее симпатичным.

В отличие от снегирей щеглы не линяли. И весной, когда по обычаю птиц отпускали на волю, они вели себя на удивленье привязанными к зимней своей квартире. Улетев из подвешенной на дереве клетки, щеглы в нее возвращались поклевать зерен, долго крутились рядом перед тем, как исчезнуть в майских зеленых кущах.

Проделывали мы со щеглами и такой номер. Сажали в клетку оперившихся, но еще не летавших птенцов, и вешали ее поблизости от гнезда. Птенцы, разевая оранжевый рот, просили еду, и родители носили ее, отдавая через прутики клетки.

Щеглы, как и крапивники, делят с нами зимние тяготы. Но, будучи зерноядными, они никогда не страдают от недостатка корма — репейники есть везде, и именно в них зимой следует наблюдать щеголеватых, подтянутых, как молодые гусары, птиц. В отличие от крапивников они держатся стайками голов по пятнадцать — двадцать. Опускаясь на шишки репейников или серые мягкие кисти чертополоха, щеглы превращаются в акробатов — тянутся к семечку сбоку, повисают на стеблях кверху ногами. Беззаботный щебет сопровождает пир в бурьянах.

Едоки осторожны. Попытка подойти близко заставляет самого бдительного из акробатов подать сигналы тревоги. Стайка вспорхнет, но сядет поблизости. Хорошо снять щеглов на кормежке мне удавалось лишь из скрадка, заранее сооруженного возле репейников. Можно призывным криком «есть корм!» птиц посадить в нужном месте, если повесить на куст клетку с подсадной птицей. Этот способ часто используют птицеловы.

Щеглы в отличие от крапивников, взлетающих неохотно и не способных улететь далеко, летуны неплохие. Держатся они на открытых местах (но не лишенных деревьев), там, где есть репейники и сорные будяки.

Гнезда щеглов, расположенные на деревьях в садах и рощах (почему-то любят селиться на грушах), — прочные и хорошо скрытые убежища для птенцов.

Несмотря на яркость одежды, летом щеглов видишь довольно редко. Но к осени «старики» вместе с потомством собираются в стаи, и тогда сразу можно увидеть несколько сотен нарядных птиц. Они начинают кочевки — северные щеглы летят, к примеру, в полосу Тулы — Москвы, а щеглы здешние разбиваются на небольшие дружные стайки и, можно сказать, благоденствуют, всегда имея обилие корма.

На белом снегу щеглы выглядят очень нарядными. «Ничего нет красивее! — воскликнул орнитолог позапрошлого века. — Впечатление такое, что на покрытых инеем будяках распустилось множество разных цветов… Осанка щеглов такова, как будто они сознают свою красоту». И песня щеглов недурна, хотя представляет собою не слишком стройную череду звуков, служащих птицам средством коммуникаций и выраженьем чувств радости.

Сколько живут щеглы на свободе, определить сложно. Но известно: у одного заботливого человека в клетке щегол прожил двадцать лет.

Немало для маленькой птички.

Фото из архива В. Пескова . 8 февраля 2002 г.

 

Волк на цепи

(Окно в природу)

Приехав на лесной кордон, мы сразу его увидели. Огромный почти что трехлетний волк, гремя цепью, спрятался за дерево и оттуда, поджав хвост («боюсь!»), наблюдал за пришедшими. Увидев среди людей своего покровителя, он успокоился и, набычившись, но все же помахивая хвостом («я вас уважаю!»), стал внимательно каждого изучать.

Самой заметной частью его фигуры была лобастая голова с ушами — торчком — и глазами-сверлышками, не упускавшими ни одного движения окружающих, глядевшими с вызовом умного и спокойного существа.

Осмелев, зверь, погромыхивая цепью, осторожно всех обошел, обнюхал ботинки и валенки. С шофера нашего вдруг сдернул варежку и начал на ней валяться, как это делают все собаки и волки, чтобы внести на шерсти «музыку запахов».

Покровитель зверя лесник Андрей Сумерин вырвал варежку, но волк, поднявшись на задних лапах, попытался, играясь, сдернуть с друга меховую, тоже пахучую, шапку.

Кличка волка — Малыш — осталась с лета, когда на кордон его привезли подвижным, как ртуть, щенком. Он взят был из логова в числе четырех братьев, по обыкновению умерщвляемых, а Малыша пожалели, и на цепи с разными приключениями он вырос среди людей и собак, сохраняя со всеми дружелюбные отношения, но не теряя повадок лесного зверя.

К волкам у людей всегда был повышенный интерес. И давно известно: как волка ни корми, все равно он просится в лес. Но это касается зверя, уже знавшего, что такое свобода, уже умевшего добывать в лесу пропитанье. Что касается щенят, попавших к человеку еще незрячими, вырастая с повадками волка (инстинкт — великая сила!), они человека не очень страшатся. А к тому, кто их воспитал, привязываются не хуже собаки. Я знал в Рязанской области егеря, который с волками охотился… на волков и добыл несколько прибежавших на предательский вой сородича.

Лет тридцать назад описал я случай, когда двух волков обнаружили в московском городском парке вблизи строений и больших магазинов.

Охотники, которым позвонили и рассказали о двух «странных собаках», не поверили, что это волки. И когда позвонили вторично, по свежим следам на снегу поняли: да, действительно волки.

Звери, промышлявшие на помойках, ловившие крыс и кошек, днем прятались в зарослях шиповника близ дорожек, по которым ходили взрослые люди и бегали ребятишки из детского сада…

Спустя некоторое время я получил письмо с каракулями полуграмотной женщины.

«А волки-то мои…» — начиналось письмо. Далее немолодая, как видно, москвичка писала, как инсценировала побег двух щенят и привезла их домой.

Поначалу все было ладно. Волчата резво бегали по квартире, хорошо ели и быстро росли. Но наступил момент, когда кормить их стало уже накладно, к тому же они «бедокурили дома» — стаскивали зубами со стола скатерть, стали, играясь, щипать хозяйку за пятки. От волков решила она избавиться. Пригласив зятя, попросила его отвезти волчат в лес. Тот посадил их в корзину и пошел к автобусной остановке вблизи Воронцовского парка. Волчата в корзине скулили, и зять предпочел их выпустить прямо у остановки.

Такова судьба, довольно частая, диких животных, которых необдуманно поселяют под крышей дома.

Что касается деревенских дворов и особенно уединенных лесных сторожек, то волки на цепи или в вольерах живут довольно благополучно.

На Аляске, где волков много, ими длительное время интересовались, скрещивая с ездовыми собаками. Потомство от этих «браков» жизнеспособно. Иногда оно появляется и без участия человека. Обычно собаки — объект охоты волков.

Но при отсутствии партнера волчица способна «снюхаться» с каким-нибудь деревенским барбосом, и тогда в природе появляется нежелательная помесь собаки и волка — звери сильные, дерзкие и не очень боящиеся людей, что позволяет им презирать разного рода облавы.

Но на Аляске стремились приливом волчьих кровей улучшить породу ездовых собак — сделать их более сильными и выносливыми. Результат достигался. Но собаки при этом становились малопослушными и строптивыми. На Аляске я много расспрашивал о таких опытах. Результат был всегда отрицательным. Ездовых собак теперь не только не вяжут с волками, но и следят, чтобы это не случалось само собой.

Малыш и его покровитель.

Подмосковному Малышу сейчас два с половиной года. Это на языке охотников — переярок. Он полон сил, любопытства и озорства. Любимая его игра: сдернуть с кого-нибудь шапку и, если не голоден, спрятать где-нибудь свежую кость.

Когда во дворе он появился щенком, две собаки глухо ворчали и топорщили шерсть на загривках. Потом привыкли. Теперь игры с волком для них — желанное развлеченье.

И обожает Малыш щенят. Матери их поначалу относились ревниво к тому, что волк ложился на спину и как бы звал щенят поиграть, болтая ногами в воздухе. Щенята его обожали. Волк разрешал им ползать по животу, как шарики, катал их лапами, один щенок привязался к волку настолько, что непременно делил с ним еду — мясо съест, а кость несет Малышу.

Но, конечно, главная любовь Малыша — покровитель и воспитатель его Алексей. С ним первый год он ходил на прогулки. Алексей грибы собирает, а Малыш рядом, тычет нос под кусты и коряги.

Мать Алексея живет в деревне, и он на кордон приезжает частенько на мотоцикле.

Малыш не выносил запах этого чудища — лишь на цепи можно было затащить его пассажиром в коляску. Но постепенно стала езда доставлять Малышу удовольствие, и, заслышав звук мотоцикла, он уже сам бежал занимать «свое» место.

Однажды Алексей, заболев, несколько дней не приезжал на кордон. Малыш по-собачьи скулил, иногда выл, сидя за загородкой с шиферной кровлей. И когда издалека услышал знакомый звук, прыгнул вверх, головой пробив шифер, и почти на ходу ввалился в коляску, облизывая лицо Андрея.

Привозил друга своего Алексей несколько раз в деревню. Малыш с любопытством приглядывался к курам, к кошке, дугой выгибавшей спину при виде опасного гостя. А однажды Малыш стал свидетелем экзекуции, какую за что-то устроили гуси своему соплеменнику.

Малыш, с любопытством наблюдавший эту картину, вдруг тоже бросился к несчастному гусаку, но гуси, моментально забыв о семейных разборках, дружно кинулись гусака защищать, и Малыш сконфуженно отступил.

Этот случай положил конец визитам волка в деревню Якшино, но в лес Андрей друга своего брал. Правда, после таких прогулок приходилось его отмывать — то на падали повалялся, о в помете испачкался. А однажды волк потерялся, исчез. Два дня на кордон не являлся. Когда объявился, его посадили на длинную цепь. Эта штуковина Малышу не понравилась.

Он пытался железо грызть, но скоро смирился с положением пленника и стал особо ценить дружбу собак, подбегавших к нему поиграть.

Осенью прошлого года Малыш исчез. Обнаружили утром оборванную цепь, и сколько Андрей ни звал, отклика не было. Не вернулся волк ни к вечеру, ни на второй день. Четыре недели прошло — ни звука, ни следа. Андрей обеспокоенно ездил, расспрашивал в деревнях: не пропадала ли скотина? Нет, пропажи ни у кого не было. «Видно, и правда лес зверю всего дороже…»

Но на пятой неделе на кордоне ночью кто-то поскребся в дверь. Посветили фонариком — волк! Сидевший за кучей дров зверь как ни в чем ни бывало, став на задние лапы, уперся передними Андрею в грудь.

В этот день Малыш позволил себя запереть в загородке, а утром, оглядев его, обнаружили: шея, поврежденная ошейником с висевшим на нем обрывком цепи, кровоточила и гноилась.

Боль, как видно, и вернула волка к старым друзьям. Тощим он не был. Где обретался, что промышлял? Андрей подозревает, что зверь находился все время где-нибудь рядом и, возможно, даже украдкой наведывался ночью во двор чем-нибудь поживиться.

Одиссея беглеца, вернувшегося к людям, осталась загадкой. Немедленно надо было облегчить страдания волка. Ошейник пришлось распиливать, и это, несомненно, причиняло Малышу сильную боль. Андрей положил в пасть ему руку и более часа пилил. Зверь хорошо понимал, что все делается для его пользы, и лишь изредка, когда боль была слишком уж сильной, чуть сжимал челюсти на руке.

Через неделю раны зажили, и все потянулось, как прежде. Обитатели двора встретили беглеца с радостью. Чтобы цепь Малыш снова не оборвал, его сажают на нее лишь для того, чтобы он свободно побегал. Остальное время Малыш проводит теперь в вольере. По сравненью с собачьей будкой вольера — просторный дворец, и волк безропотно в него забегает, особенно если кинуть в вольеру кость. Но с большей радостью он покидает сетчатый свой застенок, чтобы, пусть на цепи, потоптать у дерева свежий снег, повозиться с недальней своей родней — собаками, понаблюдать за всем, что происходит вокруг. Молчаливый лес, роняющий в оттепель сверху мокрые комья снега, дразнит Малыша сладкими запахами и тревожит, наверное, мятежную душу зверя. Но без нужного с раннего возраста воспитанья и навыков дикого бытия существовать в лесу невозможно. Вот и вернулся уже матерый волк на кордон. Тут сытно. Можно с собаками поиграть, понаблюдать за сороками, прилетающими во двор, и, как бы охотясь, пытаться сорвать с человека-покровителя пушистую его шапку.

Фото автора . 15 февраля 2002 г.

 

Кобра

(Окно в природу)

Поза угрозы.

У природы нет пасынков, все для нее — любимые чада: и слон, и крошечная полупрозрачная тля, пьющая сок из растений, и человек. Но с точки зрения человека, сообразно его интересам, есть животные «хорошие» и «плохие», «вредные» и «полезные». Есть еще животные незаметные, известные лишь ученым, и есть легендарные. К их числу принадлежит змея с названьем кобра.

В прохладных зонах земли знают ее по картинкам, по описанию в книгах, но жителям Индии и других тропических зон она известна каждому человеку, ибо босоногие обитатели этих мест платят кобре огромную дань — только в Индии от укусов кобры ежегодно гибнут десять тысяч людей. Но любопытно, почти везде на земле при виде змеи (любой) человек берется за палку, в Индии же никто змею не убьет, она внушает мистическое уваженье, есть даже храмы, где люди поклоняются кобрам. Такова уходящая в дали веков традиция. Кобру могут поймать (часто с риском для жизни), чтобы продать заклинателю змей, но никогда не убьют.

На земле обитает около трех тысяч различных змей — от огромных десятиметровых питонов и анаконд до крошечных змеек величиной в палец. Живут они всюду — на земле, под землей, в горах, болотах, в степях и пустынях, в лесах, у воды и в воде. Триста из них ядовиты.

Больше других убийственно страшным оружием прославилась кобра.

Этих змей несколько видов. Особо известны три — «плюющаяся» кобра (брызгает ядом, стараясь противника ослепить), очковая змея с устрашающим рисунком на капюшоне, и королевская кобра — самая большая из всех ядовитых змей.

Важно заметить, змея расходует яд не только во время охоты, яд — это и средство защиты, потому кобра весьма экономно расходует дорогой для ее организма продукт. Для змеи важней при опасности противника предупредить, запугать, чем ужалить. Оленя или же человека ей незачем убивать, и змея предупреждает: я здесь и опасна! На треть она поднимает вверх свое тело, громко шипит и раскрывает легендарный, выразительный капюшон. Голова у кобры яйцеобразная, небольшая, а капюшон образуется раздвижением ребер, расположенных ниже.

«Очковый» рисунок на капюшоне — сзади. Маленькие глаза змеи устремлены на объект угрозы, а «рисованные» пугают всех, кто хотел бы покуситься на кобру с тыла. Если опасность не исчезает, она решительно атакует. Но бывает немало случаев, когда змее, что называется, на хвост наступают. Тут нападение неизбежно.

Маленькие животные погибают от яда за пять-шесть минут, человек мучается минут двадцать.

В Узбекистане, помню, познакомился я с ловцом змей Борисом Тишкиным и напросился посмотреть, как проходит охота. Поймали некрупную кобру. А когда сидели у палатки за чаем, я обратил внимание: у Бориса на правой руке не было одного пальца. «Это память о первой змее. Рос я в пустыне. Змеи всюду, куда ни шагни. Сестра погибла от укуса кобры. А через год я тоже прибежал домой в ужасе.

Полез за птичьими яйцами в щель глиняного дувала, и змея ужалила в палец. Мать закричала: «Топор! Скорей топор!» На пенечке палец и отрубила. Сама — в обморок, а я вот без пальца, но жив. И надо же, стал профессиональным ловцом ядовитых созданий».

Ловят змей для террариумов зоопарков (кобры наиболее впечатляющий экспонат), а также для получения яда. В больших дозах яды смертельны, а в малых — часто целебны. Для получения ядов создаются питомники (серпентарии), где змей «доят» — заставляют укусить край стаканчика, в который стекает из зуба струйка опасного и драгоценного вещества — продукта слюнных желез змеи.

Этот снимок я сделал в Туркмении. Ловец змей Юрий Попов (жив ли? — век змеелова недлинный), выпустив на прокаленную солнцем площадку четыре змеи, отвлекал их внимание на себя, а я с расстоянья в два метра снимал этот возбужденный «букет».

Очковая змея невелика, рекордная длина — чуть больше двух метров. Питается мелкой живностью: мышами, крысами, птицами, лягушками, ящерицами. Охотясь, жертву кобра, конечно, не предупреждает, а настигает резким броском, пуская яд в ее тело по полому зубу.

Селится кобра всюду, где ей удобно, — среди камней, в развалах строений, во всяких нормах и щелях, не избегая близости человека, но немедля пытается скрыться, увидев его.

Облик змеи чаще всего связан с пустыней. Однако кобра селится и возле воды, не боится в ней оказаться и хорошо плавает. Она часто и много пьет, но может (проверено в зоопарках) обходиться без воды недели и даже месяцы.

Как все рептилии, постоянной температуры змея не имеет, активность ее зависит о того, в какой среде обретается. Предпочитает тепло, но не чрезмерное — в дневную жару укрывается в норах и щелях.

В Туркмении во время съемок в пустыне сюжета для «Мира животных» оператор Володя Ахметов выпустил на горячую землю кобру. Змея немедленно ожила, а потом завертелась, как будто попала на сковородку. Увидев глазок объектива Володиной камеры, она в него поползла, полагая, что это спасительная нора. Оператор вскочил и отпрянул. Пока мы возились, телегерой наш вдруг как-то обмяк и превратился в неподвижную плеть — жара убила змея.

У кобры есть естественные враги: орлы, змеееды, кабаны и отважные маленькие мангусты, приходящие от вида змеи в охотничье возбужденье, и непременно на змею нападают, почти всегда побеждая. Некоторая медлительность кобры хорошо мангусту известна, и его тактика — отпрыгнуть и опять наступать — срабатывает.

Но самый грозный противник кобры все-таки человек. В отличие от индийцев во многих местах змею не щадят. Но и, конечно, кобр донимают ловцы. В Индии кобр вы увидите в корзинах у заклинателей змей. Экзотическое зрелище существует тут издревле, а ныне привлекает толпы туристов.

С молодым заклинателем я познакомился в Дели.

— В корзинке змея? — спросил молодого красивого парня, меланхолично жевавшего травинку на обочине тротуара.

— Змея. Но я, проснувшись, подумал: сегодня судьба вряд ли мне улыбнется. И решил просто так побродить.

— Отчего же не улыбнется? Десять рупий прямо вот тут заработаешь.

— Я даже флейту не взял…

— Мы найдем хороший ей заменитель…

С куста акации я отломил сучок и протянул заклинателю. Он, немного поколебавшись, палочку взял. И «заклинание» удалось. Змея пружиной поднялась и выползла из корзины, но, остановленная движеньем руки, уставилась на палочку-«флейту» и, покачиваясь, как бы завороженная звуками, стала следить за движениями «музыканта».

Сделав снимки и расплатившись за сеанс «заклинанья», я попросил парня присесть. Догадываясь, что странный клиент кое-что о ремесле его знает, парень, не запираясь, рассказал то, о чем заклинатель не скажет и за хорошие деньги.

— Да, ядовитых зубов у кобры нет. Мы их обязательно вырываем. Это просто. Даешь разозленной змее вцепиться в кусок грубой ткани, дернул — и все, змея без зубов. Иначе нельзя. Нас, заклинателей, в Дели не более сотни. Появляться с ядовитыми змеями в людных местах опасно. Да и мы недолго бы жили — яд у кобры очень силен. Музыка… Музыкой зрителей привлекаем. Это только кажется, что змея очарована звуками. Все змеи глухи. Кобра следит за движением флейты в моих руках. Видите сами, и за палочкой точно так же следила…

Парня звали Дхаромвиром.

— А фамилии нет. Напишите: Заклинатель.

В нашей деревне всех можно с такой фамилией записать — все заклинатели.

Говорили мы с парнем около часа. Я много всего узнал об экзотическом его ремесле.

— Бывают моменты опасные?

— Бывают. Когда ловишь змею в лесу. Зубы в этот момент у кобры в порядке. Брат мой Рамеш недавно погиб. Как все случилось? Не ясно. Нашли в лесу уже мертвым. И меня, случалось, кусали. Вот посмотрите… — Парень показал метки на ногах и руке. — Есть кое-какие средства спастись. Я выжил и продолжаю ловить. В штате Ассам еще сохранились пятиметровые королевские кобры. Однако для нашего дела большая змея не нужна. Два с половиной метра — предел.

Пять метров — это королевская кобра, змея особо опасная. Повадки ее такие же, как у меньших собратьев, но обилие яда (семь кубиков!) может свалить слона. (Хорошо, что только кончик хобота и пальцы у слона уязвимы для змей.)

Особенность королевской кобр в том, что она единственная из всех змей, как птица, строит гнездо. Сооруженье из листьев почти с метр в поперечнике кобра бдительно охраняет вместе с самцом, который прячется где-нибудь рядом. (У этих кобр — тоже редкость — образуются семейные пары.) И обе змеи в этот период бешено агрессивны.

Кладку кожистых яиц кобры согревают гниющие листья. Змееныши сразу же, с появлением из яиц, готовы к жизни — сила яда у них такая же, как у родителей, разница только в количестве.

Удивительно, но королевские кобры питаются почти исключительно змеями, в том числе и сородичами. На обед могут попасть их собственные детишки. Так природа, видимо, регулирует избыток этих животных.

Королевская кобра проворна. Преследуя жертву, она хватает ее за хвост, но затем вонзает ядовитые зубы близ головы. У охотницы это место тоже самое уязвимое. И это хорошо знает маленький ловкий мангуст. Его не смущают размеры противника, он хорошо знает тактику охоты на самую большую из ядовитых змей.

  Фото автора .  1 марта 2002 г.

 

«У дороги чибис…»

(Окно в природу)

Многим памятна милая детская песня «У дороги чибис…». В ней, между прочим, точно подмечено: «Он кричит, волнуется, чудак», — важно знать ему: «Чьи вы?» Сама птица знакома многим. Она, как говорят справочники, «обычна», хотя встречается реже, чем раньше.

Чибис на глазах всюду. Если он где-то есть — непременно его увидишь, услышишь. Приметы: оперение — черное с белым, но если вблизи посмотреть — спинка темно-зеленая; на голове чибиса хохолок — «оселедец», как говорили казаки; очень широкие крылья-«лопаты» и грустный тревожный у чибиса голос.

С зимовки в наши края чибисы прибывают в те же сроки, что и скворцы. Орнитологи пишут, что путь на родину стае прокладывают летящие впереди птицы-разведчики. Бывают весны, еще снега повсюду лежат, а над ними, как принесенные ветром, носятся птицы в поисках корма. Они находят его, если увидят хоть где-то проталину. Большая стая постепенно распадается на мелкие группы. И вот уже над лужком, с которого только-только сошли снега, носятся вестники быстро идущей весны.

Чибисы — превосходные летуны. Нет у них скорости, свойственной острокрылым птицам, за то широкие крылья позволяют в воз духе плавать и кувыркаться, совершая резкие повороты, взлеты, нырки до самой земли. По прилете, до брачной поры, чибисы носятся как бы от радости, что долетели, что светит солнце, блестит вода.

Позже будут полеты брачные, когда перед самкой надо показать себя акробатом, который в воздухе может подняться свечой, кувыркнуться и лететь книзу, лететь, почти касаясь земли, над лугом, от которого поднимается пар.

Разбившись на пары, чибисы (в хорошем месте, с обязательной близкой водой) иногда селятся целой колонией. И тогда видишь их коллективные воздушные игры в сопровождении стонущих криков.

Появление в их владеньях кого-нибудь постороннего птиц возбуждает. Начинают пикировать на идущего лугом и пролетают так близко, что обдают лицо твое волной плотного воздуха, и слышен бывает характерный звук, по которому пролетающих чибисов даже ночью можно определить.

— Чьи вы?

Гнездо у парочки птиц немудреное — полтора десятка сухих травяных прутиков. Иногда четыре яичка находишь почти на голой земле. Они грушевидной формы, землисто-бурого цвета в крапинах. Их трудно заметить, гораздо труднее, чем если б лежали в добротном гнезде.

С детства помню игру: «искать гнезда чибисов». Наши хожденья по лугу сопровождались, конечно, сумасшедшими кувырками и криками птиц. Но мы хорошо знали: искать гнездо надо не там, где птицы кричат, отвлекая наше вниманье, а там, где они вдруг смолкают.

Поняв, что кладка будет вот-вот обнаружена, чибисы носятся, почти касаясь твоей головы.

Мы яйца из гнезд не брали. Нашли — и все. Но в поселения чибисов заглядывают охотники до яиц — вороны и лисы. Ворон атаками чибисы почти всегда прогоняли, лису же их гвалт не смущал. И однажды мы видели, как, подпрыгнув, рыжая бестия на лету поймала взрослого чибиса.

Шестнадцать дней греет птица кладку яиц, лежащих в порядке вроде цветка — острыми концами друг к другу. Вылупившись из яиц, темного цвета птенчики уже готовы бежать и чутко слушают мать, когда следует затаиться. Инстинктивное чувство меры опасности у птенцов меня поражало. Уже работая в Москве, я как-то, приехав на родину, забрел на знакомый лужок за Усманкой и неожиданно около лужи, окаймленной песочком, увидел трех чибисят.

Важно было удержать птенцов у воды на песке, но мать отчаянно призывала детишек опасное место покинуть — перебежать к ней по пашне. Стоя по другую сторону лужи, я преграждал им дорогу, быстро перемещаясь с места на место.

Удивительно, но птенцы останавливались всегда на самой безопасной дистанции от меня. Сделав несколько снимков, я птенцов пожалел, и они немедленно перебежали в комья земли. Сразу из виду я их потерял — птицы превратились в комочки маскировавшей их пашни.

Через два месяца по появленью на свет чибисы превращаются во взрослых птиц. Число летунов на лугу возрастает, но летом они заметны менее, чем весной, — не так крикливы, не так увлекаются воздушной гимнастикой.

Их стайки похожи на скопления крупных черно-белых бабочек. Птицы не шумно перелетают с места на место в поисках корма или садятся вблизи воды отдохнуть. Питаются чибисы главным образом дождевыми червями, улитками и всяческой мелюзгой, какую находят на мокрых лугах.

Принадлежат они к отряду куликов, среди которых мы знаем вальдшнепа (лесной кулик), кроншнепа (болотный), веретенника, улита, бекаса, дупеля… На большинство собратьев своих чибисы не похожи — клюв у этих луговых куликов короткий и крылья такие, что вряд ли любая другая птица способна соревноваться с ними по кувыркам в воздухе. Распространены чибисы широко — по всей Европе, в Южной Сибири аж до Амура, и, как ни странно, эти любители сырости живут в Средней Азии всюду, кроме пустынь, лежащих между Каспием и Аралом.

Зимовать чибисы летят туда, где зимой не бывает (или редко бывает) снег. В Голландии это самая характерная и любимая птица. Иногда Голландию называют даже страной каналов, тюльпанов, ветряных мельниц, черно-белых коров и чибисов.

От нас в Европу чибисы улетают глубокой осенью, и не так заметно, как прилетают весной.

Из маленьких групп постепенно образуются крупные стаи, летящие не быстро, но уверенно, не страшась непогоды, хотя ветер благодаря большой парусности крыльев легко может их сделать своей игрушкой. Орнитологи знают случай (1927 г.), когда сильная буря унесла чибисов из Ирландии в Ньюфаундленд (Канада). В потоках летящего воздуха за сутки чибисы одолели 3600 километров и не погибли.

У нас чибис — любимая всеми птица. Поднять руку на нее — то же самое, что выстрелить в лебедя. А на зимовке в Европе это обычная для охотников дичь.

Во Франции пять лет назад осенью, проезжая в автомобиле из Парижа в Нормандию, я заметил на пашне громадную стаю каких-то птиц. Вынув бинокль, увидел: пашня покрыта чибисами. Было грязновато, но, не жалея ботинок, я захотел выяснить: близко ль подпустят?

Нет, не близко — взлетели метрах в двухстах (на родине-то весной пролетают прямо над головой!). Все объясняется просто. Птицы хорошо знают, где и как следует им держаться. Доказательства этого мы увидели на той же дороге в Нормандии. На шоссе вышли уже, как видно, «обмывшие» свой успех молодые охотники — на поясе у каждого висело по паре убитых чибисов.

— Трудно было добыть?..

— Да, это строгая птица.

Я разглядел двух черно-белых летунов, сложивших крылья вблизи французского побережья. Кто знает, может быть, именно их печальное «чьи вы?» слышал я за деревней Кончеево, к юго-западу от Москвы, куда стараюсь ходить каждый год в начале апреля.

Фото из архива В. Пескова . 19 апреля 2002 г .

 

Гнездо филина

(Окно в природу)

Добрая душа — журналист районной газеты Александр Бровашов позвонил мне в Москву: «Михалыч, нашел гнездо филина. Приезжайте, есть шанс поснимать».

Филины распространены по всему свету, но всюду редки. И совсем уж редкость — заглянуть в гнездо диковинной птицы. Через день мы с другом были уже на Верхнем Дону, у станицы Петропавловки. Прямо с дороги, не заглянув домой к Александру, едем к меловому оврагу, промытому вешними водами. Пригибаясь, едем к обрыву, ложимся и в бинокль на другой стороне промыва я вижу гнездо. На меловом откосе оно выглядит темным пятном. Но в бинокль различается ниша, похожая на устье старинной печи, и в этой нише на белом фоне выделяется ушастый силуэт крупной птицы. Съемка на расстоянии более ста метров мало что даст.

Александр показывает, как обойти вершину оврага и подобраться к гнезду с другой стороны. Ползу ужаком по пахучей молодой травке и наконец через щетину сухих будяков вижу гнездо. Птица сидит в нем боком, навострив пучки перьев на голове. Как раз во весь кадр — «устье печки». Но снимать невозможно — мешает частокол будяков. Медленно поднимаюсь и вижу: сторожкая птица с гнезда слетает и, скользнув вниз по оврагу, скрывается в прибрежных ветлах. Через некоторое время тревога за птенцов заставляет филина-маму прилетать над оврагом. За ней гонится кобчик и несколько маленьких птиц. Над гнездом сова делает разворот, и я вижу сверкание солнца в перьях широких крыльев.

Филины внимательно следят за гнездом.

Надо спускаться к гнезду. Оно устроено на меловом мыске и мало доступно. Оно сейчас кажется мне совсем недоступным. Спуститься к гнезду надо по меловому откосу. Крутизна его заставляет вспомнить крыши готических храмов. К тому же мел, дождями размытый, ползуч как песок. А вниз страшно глянуть: десятиэтажный дом, как коробочка, уместится в овраге. Риск очень большой, но и страсть добраться к гнезду велика. Ноги погружаются в мел, как в золу. Укрепляя каждую ногу в откосе, медленно (вспомнились альпинисты) опускаюсь к гнезду. Сердце колотится, как у воробья, когда я наконец добираюсь к желанному месту. Штаны, куртка и даже кепка белые от меловой пыли.

Двум птенцам, сидящим в гнезде, я, наверное, кажусь чудищем. Они таращат оранжевые глаза, щелкают клювами и пятятся в глубь пещерки размером с небольшую собачью будку.

Александр в бинокль видел неделю назад в гнезде трех птенцов. Видел, как мать их кормила, отрывая от водяной крысы кусочки мяса. Птенцы были в белом пуху. Сейчас пух у них буровато-рыжий. Их теперь только два. Куда делся третий, маленький, неизвестно.

Совы насиживают кладку с первого яйца, и потому у них птенцы разновозрастные.

Старший сейчас надувается шаром и, распустив пушистые крылья, старается меня напугать. Младший прячется за спиной брата. Тихонько (не оступиться бы) сажаю его у края гнезда. В отличие от большого брата он старается сжаться, лечь, вытянувшись в гнезде, но клювом тоже угрожающе щелкает.

Глубина пещерки с гнездом небольшая — до задней стенки я дотягиваюсь рукой. Гнезда фактически нет. Двигаясь, птенцы мощными лапами подымают белесую пыль. У края пещерки — перья вороны. Возможно, сегодня утром отец-филин принес птицу за завтрак, и мать, ощипав перья, клала в клювы прожорливых, быстро растущих ребят кусочки свежего мяса.

Птенцы в гнезде бывают разного возраста.

За двадцать минут птенцы ко мне привыкают. Старший глядит на меня с любопытством, но клювом все-таки щелкает. Мать, как видно, не упускающая гнезда из виду, снова тенью проносится над оврагом. Знаю: крупные эти совы иногда отважно защищают гнездо.

Сейчас, нападая, сова могла бы меня опрокинуть в овраг, и я чувствую, как колено напряженной правой ноги начинает подрагивать…

Вверх по склону взбираться еще труднее, чем опускаться. В изнеможении хватаюсь за махор травы, растущей у края обрыва, и делаю последний рывок. Ощущение — как будто взобрался на Эверест. Блаженно растягиваюсь на пахнущей полынью тверди, пересохшими губами сосу горькую трубочку одуванчика, наблюдая в бинокль за птенцами. Они успокоились — сидят в пещерке своей, устало нахохлившись. Мать опять летит над оврагом. Но теперь гнев ее мне не страшен, теперь я могу ее даже снимать.

Гнезда филины строят в разных местах — в лесу, на сломанных бурей трухлявых в сердцевине древесных стволах, в укромных местах степи, в камышах у воды. Но больше всего эти крупные совы любят гнездиться на скалах, на склонах приречных промоин.

Если есть пища, филины долго держатся облюбованной территории и, если гнездо не тревожат, выводят птенцов в одном месте, иногда даже близко к человеческому жилью. Свое присутствие птицы выдают громкими ночными уханьями, особенно частыми в брачную пору — весной.

Крупную, очень красивую птицу зовут «королем ночи». Днем филин прячется в каком-нибудь укромном местечке и тихо подремывает.

Но чуть шум или шорох — мгновенно сон стряхивает. Глаза его расширяются, над головой поднимаются пучки перьев, которые по ошибке принимают за уши. Днем присутствие филина чаще всего выдают птицы. Увидев ненавистную им фигуру, они поднимают невероятный, неприятный филину гвалт, и он спешит где-нибудь схорониться.

Совы оживляются к ночи, вылетая охотиться.

Филины могут поймать разбуженных уханьем тетерева, глухаря, ловят гусей, куропаток, легко настигают зайцев, ловят крыс и не брезгуют «семечками» — всякого рода мышами. Беспечно шуршащий в потемках еж становится легкой добычей филина. Мощные, когтистые его лапы не боятся колючей брони. Может прищучить филин кота, боятся его и мелкие совы.

Кладку яиц в гнезде самка филина начинает в апреле, в канун половодья. В рязанском лесу я видел гнездо филина под сосной, залитой водой. Но береговой уступ, видимо, так нравился птицам, что кладку они повторили чуть выше прежнего места.

Два-три белых яйца этих сов похожи на шары бильярда, но меньше их. Самку, сидящую на гнезде, кормит филин-отец. Когда с промежутком в несколько дней начинают из яиц вылупляться птенцы, забот у филина прибавляется. Малышам требуется свежее нежное мясо, и филин (охотник удачливый и умелый) носит к гнезду добычу в большом избытке.

Брем пишет о немецком крестьянине, который несколько лет был у филинов иждивенцем — каждое утро приходил к гнезду забирать остатки зайцев, уток, водяных курочек, куропаток.

А я знаю случай, когда человек охотно делился с филинами живностью со двора. Было это на Северном Донце, в хозяйстве моего друга охотоведа Бориса Нечаева. Зайцев в займищах у реки расплодил он так много, что около десяти филинов держались на небольшой для такого числа охотников территории. Один из филинов повадился ловить у Нечаева кур и так обнаглел, что уже в сумерки прилетал и садился на сухое дерево у двора, высматривая добычу. «Что ты его не отвадишь?» — «Зачем? Кур я сколько угодно могу развести, а филины — редкость».

Филин — птица исключительной привлекательности, с интересным образом жизни.

С давних времен люди проявляли к филинам интерес, выращивая их в неволе. Описан случай: лесник, державший птицу в сарае, услышал из леса призывный крик филина и вынес птицу-невольницу из сарая во двор. И состоялась «помолвка». Филин стал подруге носить еду и носил четыре недели.

Известен случай, когда взятого из гнезда малыша-филина не заперли в сарае, а держали клетку с ним во дворе. И что же? Ночью стали появляться родители филиненка и кормили его. Через некоторое время с ними начал летать и выросший в гнезде молодой филин. И тоже носил еду.

В неволе филины хорошо размножаются.

Но известен описанный Бремом случай, когда строптивая самка не подпускала к себе ухажера и клала неоплодотворенные яйца. Над совою из любопытства решили пошутить. Забрав четыре ее яйца, вместо них положили яйца домашней утки. Сова прилежно их высидела — но с удивленьем взирала на неожиданное потомство. И как только утята начали двигаться, она их немедленно сожрала.

Дописываю и думаю: а что там мои знакомые на Дону? Не испугал ли филина визит к их гнезду? Птенцов родители не бросают, но, случается, переносят в безопасное место. Нет, ничего не случилось. Позавчера позвонил мой друг: «Все благополучно. В бинокль наблюдал: мамаша кормила птенцов сорочатиной. Они подрастают как на дрожжах».

Гнездо, у которого я побывал, мальчишки четыре года назад разорили, забрав малышей, и пещерка в меловом склоне оврага до этой весны пустовала. И вот опять филины в ней поселились. Чем-то нравится им это место близ Дона.

  Фото В. Пескова и из архива автора .  17 мая 2002 г.

 

У Дона

(Окно в природу)

В Вешенской мы вновь встретились с сыном Шолохова Михаилом Михайловичем и, как договорились ранее, пошли на рыбалку.

Михаил Михайлович позвал с собой внуков Петю и Мишу. Семиклассник Мишка уже ведет боевой счет пойманным крупным рыбам («Вынул леща на кило и карася на 992 грамма»), а второклассник Петро застеснялся. «Он червяка на крючок еще не умеет сажать», — пошутил дед.

Дон в этом году не разлился, и вешенцы, озабоченные, вздыхают: «Не будет хорошего сена в лугах». Но в берегах воды много. Еще не спущены на воду лодки. Сезон рыбной ловли открывают мальчишки, стоящие с удочками у пристани. Мы разжились плоскодонкой у старика — как и мальчишкам, ему не терпелось «намочить леску».

— Не клюет. Вот только кошке поймал, — сказал он, передавая нам лодку.

За час мы не поймали даже и кошке. Но зато как хорошо было посидеть в лодочке на воде, поговорить о рыбалке, о том, что ловили раньше и что сейчас ловится, поговорить о реке и, конечно, о старшем в династии Шолоховых, чье имя навеки связано в нашей памяти с Доном. «Отец рыболов был заядлый. Учреждая музей, отремонтировали дом, где отец писал свои первые книги, и при нем сделали экспозиции охотничьих и рыболовных снастей. Видели?.. Ну вот».

Потомки Шолохова — сын Михаил Михайлович и внук  Миша Шолохов .

Во дворе дома мы увидели лодку-долбленку. Таких изделий из тополя сейчас на Дону не увидишь, но сам Шолохов в молодости и герои книги его на таких плавали. Рядом с лодкой, похожей на большой деревянный башмак, лежит огромный, с колесо трактора «Беларусь», плетенный из хвороста садок для рыбы. Произведение искусства! В такие садки пускали рыбу, и в них она оставалась живой много дней.

А под крышей музея — рыболовные снасти и охотничье снаряженье, принадлежавшее автору «Тихого Дона». Михаил Александрович дожил до времени тонких и прочных лесок, но до войны ловил на лески, связанные из конского волоса или сплетенные из двенадцати (на сазанов) катушечных ниток.

На отдельном стенде — изящные блесны, дареные знатному дончаку в разных местах. Но Шолохов ими не пользовался, предпочитая поплавочную удочку. И удилища бамбуковые и пластиковые не жаловал — были у него березовые удилища, какими исстари пользовались в этих местах. «По-над Доном, как ни странно для южной зоны, растут березовые островки (колки). В марте — особый день для этого назначался — мы с отцом ехали к густо растущему молодому березняку и прореживали его. Удилища получались длинные, прочные. На две трети они шкурились, а на тонком конце кора оставалась.

Высушенные под навесом удилища служили долго, намного дольше, чем лески на них. В гараже у дома-музея хранится пучок таких неиспользованных удилищ».

Случалось, Шолохов ловил рыбу почти у дома — надо было лишь по откосу спуститься к реке. Но были у него на Дону, как у всякого рыбака, места любимые, то есть такие, где рыба всегда ловилась. Но к любимому месту собиралось немало лодок с удильщиками, а именитый рыбак толчеи не любил и потому на капитальную рыбалку с семейством ездил он на Хопер. Тут в пятидесяти километрах от устья реки, впадающей в Дон, Шолохов в молодые годы несколько лет жил и очень любил эти места — «Тишина. Хорошо!»

«Отправлялись на Хопер мы обычно 24 мая, в день рожденья отца. И надолго. Была у нас слаженная команда: отец, мама, шофер и я. На месте разбивали палатку, выгружали оснастку».

Судя по тому, что хранится в музее, снаряжение вешенцев было самым обычным: удочки, сачок, садок для рыбы, казан (котел), чайник и сковородки. Лодка была у Шолохова плоскодонной, одно сиденье на ней — со спинкой («с возрастом у отца уставала спина») и с зонтом — большим, какие носят с собой на этюды художники.

«Самым завзятым рыболовом в нашей команде была мать. Если не позовут к завтраку, утреннюю зарю могла растянуть до обеда. Отец лишнего ловить не любил, но однажды за утро вытащил из Хопра дюжину сазанов. И крупных. Ловил он стерлядь и судаков, но сазаны были его любимой добычей — особо крупных взвешивал на старинном безмене. Рекордная его добыча — сазан в двадцать пять килограммов».

Были у Шолохова на Хопре два закадычных друга. Им в жизни не повезло: один был карлик, другой с детства немой. Обоих Шолохов, понимая их трудную жизнь, приголубил, и они, благодарные, души не чаяли в «Александрыче».

Экспонаты музея: садок для рыбы и лодка-долбленка.

Как это часто бывает в подобных случаях, все таланты обиженных судбою людей вобрала одна страсть: в этом случае — рыбалка. «Возможно, на всем Дону не было таких мастеров. Отец обоих любил, с интересом слушал одного, присматривался к сноровке другого. Не говоривший («Немко») все на рыбалке руками показывал: ладони, соединенные в пасть, — щука, руку горбом согнул — сазан, повел ладонью из стороны в сторону — сом».

Шолохов и сам в рыбацких делах разбирался, хорошо знал, что водится в реке, что ловится.

Откроем страничку прославленной книги. «Из глубоких затишных омутов сваливается Дон на россыпь. Кучеряво вьется там течение. Дон идет вразвалку, мерным тихим разливом. Над песчаным твердым дном стаями пасутся чернопузы; ночью на россыпь выходит жировать стерлядь, ворочается в зеленых прибрежных теремах тины сазан; белесь и сула гоняют за белой рыбой, сом роется в ракушках… чтобы к утру застыть в полусне где-нибудь в черной обглоданной коряге».

Со снастями рыбацкими рядом — охотничье снаряжение Шолохова: сапоги, куртка, ружье, патронташ. «Охотился отец с таким же азартом, как и рыбачил. Но был у него принцип: стрелял только пернатую дичь — уток, гусей, стрепетов, куропаток да еще зайцев. Трудно поверить, но еще после войны куропаток возле донских станиц было больше, чем кур. Казаки на них не охотились — жалели патроны. Охотились мы с отцом. Охотились вот тут, у Дона, а когда хотели хорошо пострелять, ехали на хутор Такин. Куропатки там обитали огромными стаями. Ну и гуси на пролете весной… Не боюсь ошибиться, километров на десять — двенадцать тянулся фронт перелета вдоль Дона. От гусиного гогота человеческую речь иногда невозможно было расслышать. Теперь?.. Теперь все в прошлом. Охотиться мы стали ездить в Казахстан на озера. Там отец построил домик-приют. Недавно я в тех местах побывал — гусей тоже стало немного, а домик нетронут, стоит».

Шолохов хорошо знал, понимал и очень любил природу. В четырнадцать лет, прочитав «Тихий Дон», я этого не заметил, принимая описанья природы за «лирические отступления», как говорилось в школе. Недавно перечитав, вернее, пережив вместе с героями бессмертной книги все, что было на Дону в начале минувшего века, я вдруг увидел: есть в «Тихом Доне» еще одно важное «действующее лицо» — сам Дон и все, что на его берегах дышит, подает голос, сияет вечными красками жизни. Природа и сросшийся с нею быт донских казаков показаны Шолоховым ярко и точно — где одним широким мазком, где в мелких подробностях.

Но это не «лирические отступления», это важная часть ткани повествованья. Мотив природы постоянно звучит в романе, но его колокольчик звенит в минуты особого напряженья страстей, когда что-то рушится невозвратно, когда кто-то гибнет. Прощаясь с закатным солнцем, с божьей коровкой, ползущей по холодеющей руке, в последний раз слышит пение птицы. Вот опять же страничка книги: «…на земле, только что принявшей веселого лошадника и пьяницу деда Сашку, все так же яростно кипела жизнь: в степи, зеленым разливом подступившей к самому саду, в зарослях дикой конопли возле прясел старого гумна — неумолчно звучала гремучая дробь перепелиного боя, свистели суслики, жужжали шмели, шелестела обласканная ветром трава, пели в струистом мареве жаворонки и, утверждая в природе человеческое величие, где-то далеко-далеко по суходолу настойчиво, злобно и глухо стучал пулемет».

Такие строчки заставляют остро почувствовать ожесточенность людей, крушение судеб, чью-то мучительную или мгновенную смерть. «Колокольчик» природы, спокойной, вечной и несуетной, заставляет нас помнить ценность и красоту жизни и нелепость всего, что могут совершить люди. Эти контрасты держат нас в напряжении постоянно. Почти на каждой странице «Тихого Дона» звенит «колокольчик», побуждающий думать о смысле жизни, и подсказывает ответ: смысл жизни — в самой жизни.

Шолохов не единственный и не первый нашел «светотень» сопоставленья природы (вечности!) с человеческими страстями. В русской литературе это многие понимали. Вспомним Пушкина, Кольцова, Тургенева, Некрасова («Нет безобразья в природе»), Тютчева, Фета, Бунина, Есенина, Пришвина. Назовем современников наших — Юрий Казаков, Валентин Распутин. Лев Толстой хорошо понимал глубину единенья человека с природой. Это он записал в дневнике: «Счастье — это быть с природой, говорить с ней».

Шолохов тоже глубоко чувствовал эту связь, показав нам судьбы людей на берегах тихо текущей в море воды.

  Фото автора . 24 мая 2002 г.

 

Пешеход с удочкой

(Окно в природу)

Посмотрите, сразу виден ходок — ноги длинные, шаг широкий и скорый, тонкий изогнутый клюв похож на удочку. Перед вами знаменитость птичьего мира — большой кроншнеп.

Кроншнепов во многих зонах земли немало. Некоторых мы видим, другие известны лишь по названью: ходулочник, веретенник, кулик-сорока, кулик-воробей, дупель, бекас, шилоклювка, камнешарка, авдотка, вальдшнеп, чибис и так далее — все перечислить нельзя.

Большой кроншнеп — самый крупный из куликов и очень редкий сегодня. Когда из Рязани мне позвонил орнитолог-любитель Иван Павлович Назаров и сказал, что нашел гнездо кроншнепа-великана, я, не медля ни часа, собрался в Рязань.

Гнездо обнаружили в неожиданном месте, на торфяном поле, подготовленном к разработке, — ни куста, ни травинки, огромная плоская «шоколадка» лежит близ еще не тронутого болота. Район этот — сердце Мещеры.

Кроншнепы, гнездящиеся преимущественно на болотах нашего Севера, находили приют и тут, в затопленных дебрях. Но времена изменились.

Проложены на Мещере дороги, нарезано много канав, добывается торф. Осторожных больших куликов тут видят все реже и реже. Для гнезд они выбирают места, не доступные для людей.

Но в этот раз какая-то беспечная парочка птиц поселилась на месте открытом — близко пылят бульдозеры, темнеют горы добытого торфа.

Гнездо мой друг пометил сучком, оставленным возле дренажной канавы. Нашу машину разработчики торфа на «плантаж» не пустили — «жара, торф может воспламениться от нагретой трубы глушителя». Предложили свою, противопожарную.

Наблюдая за местом, где приютились кроншнепы, мы не увидели птицу-наседку. Гнездо она покинула, как только издали нас заметила. Причем ни птица, гревшая яйца, ни партнер ее, сидевший где-то на страже, себя не обнаружили, незаметно (бегом) скрылись в лесном болоте.

Гнездо. Мягкий торф не разрыт, а скорее продавлен наседкой, и в ямке, обложенной тонкими палочками, лежат четыре оливковых, в коричневых пятнах яйца размером с куриные.

Отпустив машину, мы с Иваном Павловичем быстро соорудили скрадок — спрятались в канаву и накрылись маскировочной тканью. Позиция не шибко удобная — по колено торфяная жижа, чтобы не налить ее в сапоги, бросаем под ноги березовую корягу и показываем друг другу приложенные к губам пальцы — ни звука! Предполагаем: птица скоро вернется к гнезду.

Согнувшись, в канаве мы просидели двадцать минут. И вот видим, как от леса не летит — идет быстрым шагом голенастый владелец гнезда.

С обнаженной плоскостью торфа буроватая птица почти сливается, выдают ее светлые перья надхвостья.

Мы думали, птица сразу окажется на гнезде.

Нет, осторожность заставляет кроншнепа обойти по кругу подозрительно темнеющий над канавой скрадок. Потом еще один круг с приближеньем к гнезду. Еще… Гнездо птица наверняка уже видит. Яйца лежат нетронутыми, и это ее успокаивает. Но сесть на гнездо не решается. В пятнадцати метрах от нас кроншнеп меряет поле шагами. Иногда, останавливаясь, запускает длинный клюв в перья, шевелит их.

И снова ходит, ходит, подтверждая давно сложившееся о себе мнение: «Пуглив, осторожен, недоверчив, исполнен собственного достоинства».

Ходит, ходит…

Нам не надо ждать, когда птица на гнездо сядет. Гораздо выгодней снять ее контур на фоне неба и зеленой полосы леса. Щелчки фотокамеры она слышит, и это усиливает подозренье. Намеренно шевельнувшись в скрадке, заставляем кроншнепа быстрым шагом двинуться к лесу. А мы, убрав следы присутствия у гнезда, спешим к дороге и скрываемся за «стогами» добытого торфа.

Когда-то большой кроншнеп был всюду обычным. Орнитологи начала прошлого века наблюдали стаи по сотне и более птиц. Но охота (велика добыча, заметна!), а главное — разрушение мест обитания заставляют осторожного кулика стремиться туда, где меньше его беспокоят. В средних и юных районах России гнездо большого кроншнепа — редкость.

Обычное окружение кроншнепов — обитатели вод и болот: журавли, цапли, утки, кулики всех мастей. В сравнении с маленькими куликами, например, с зуйком и перевозчиком, большой кроншнеп выглядит великаном — по весу он равен кряковой утке, размах его крыльев более метра. Но кроншнепов несколько: большой, средний, малый и кроншнеп-малютка. Всех можно считать уменьшенной копией большого кроншнепа, но места обитанья и образ жизни у них различные. Великолепный обладатель занятного клюва-удочки селится чаще всего на болотах и мокрых лугах, но гнездо его можно увидеть и на равнине, в степи, где он соседствует с большеглазой авдоткой — любителем сухих мест.

Кормится большой кроншнеп всякой животной «мякотью», которую может выудить в воде или грязи, иногда ловит рыбу, может схватить лягушонка, на зимовке охотится на мелких крабов, но ест он также пищу растительную: семена растений, чернику, морошку, клюкву. Орудие сбора пищи — клюв у кроншнепа мягок, чувствителен, и только кончик его роговой.

В средней полосе России большие кроншнепы появляются в апреле. Малая часть их гнездится, большинство транзитом летит на Север.

Кроншнеп — птица крикливая. Разнообразных звуков исторгает он много. Особо можно выделить характерный «Ку-иик!» (не отсюда ли и названье «кулик»?). Вокальные способности кроншнепы демонстрируют весной, на турнирах, предшествующих гнездованью. Самцы кружатся над избранным местом, камнем падают вниз и снова взлетают. Никаких драк меж самцами не происходит. По крикам и воздушной гимнастике самка выбирает партнера для продолжения рода кроншнепов.

В гнезде этих птиц обычно четыре яйца. Насиживает их пара кроншнепов по очереди — один на гнезде, другой кормится и несет патрульную службу. Вылупившись из яиц и обсохнув, как и все выводковые птицы, кроншнепята вместе с родителями покидают гнездо. Взрослые молодых оставляют, когда они еще только-только начинают летать. Примерно с этого времени кроншнепы начинают миграции, сначала местные, в поисках пищи, а потом дальние — на зимовку.

В гнезде обычно три-четыре яйца.

На огромных пространствах от Ирландии до Забайкалья ставшие редкими, птицы в сентябре собираются в стаи для дальней дороги. Летят днем и ночью, перекликаясь, чтобы не потеряться. Полет у кроншнепов небыстрый, неторопливый — стаи останавливаются на кормежку и отдых. В любой обстановке они чувствуют себя уверенно: резво ходят, летают, непринужденно плавают и охотятся, стоя в воде по брюхо.

Врагов у этих больших куликов немного — хищные птицы и люди. Кроншнепы знают, что им грозит, и потому всегда осторожны и подозрительны. Сообразительность, уступающая, возможно, лишь сообразительности врановых птиц, позволяет кроншнепам отличать пастуха или крестьянина в поле от человека с ружьем.

Во времена, когда охота на больших куликов была делом обычным, стрелки за крайнюю осторожность кроншнепа называли «лукавым созданьем».

Зимуют кроншнепы на островах Англии и на восточном побережье Африки.

Покидая торфяные поля на Красном болоте, мы из леска наблюдали, как птица, наверняка заметившая наш уход, торопливо бежала к гнезду.

В конторе торфодобытчиков мы поинтересовались: когда намечена разработка «карты», на которой находилось гнездо? Услышав «послезавтра», мы разыскали начальника разработок и попросили: нельзя ли отсрочить работу на этом участке недели на две? Начальник (Иван Петрович Беликов) оказался по совместительству охотоведом и знатоком природы. Он с полуслова нас понял: «Нет проблем. Сделаем, как вы просите».

Сейчас, в июне, молодые кроншнепы уже начинают понемногу летать. Опасную зону, где гудят машины и появляются люди, они наверняка покинули и обретаются в по-прежнему малодоступных болотах Мещеры.

  Фото из архива В. Пескова . 14 июня 2002 г.

 

Дикие груши Хорёвки

(Окно в природу)

Мой друг, редактор журнала «Муравейник» Николай Старченко, рассказал, что в калужских лесах разыскал он местечко, где когда-то стояла усадьба Хоря и ютилась деревня Хорёвка. Кто помнит рассказ Тургенева «Хорь и Калиныч», уже догадались, о чем идет речь. Лучшую свою книгу «Записки охотника» Тургенев начинает рассказом-очерком, где все подлинное: название места, имена людей, их характеры. Манера рассказа и новизна персонажей сделали «Записки охотника» этапным явлением в русской литературе. Успех «Хоря» побудил Тургенева собрать воедино свои наблюдения сельской жизни в самом «русском ее пространстве» — в губерниях Тульской, Орловской, Калужской.

В «Хоре и Калиныче» современники писателя увидели не просто яркие, колоритные типы людей, в них угаданы были характерные черты всего народа. «Оба приятеля нисколько не походили друг на друга. Хорь был человек положительный, практический, административная голова, рационалист; Калиныч, напротив, принадлежал к числу идеалистов, романтиков, людей восторженных и мечтательных.

Хорь понимал действительность, то есть: обстроился, накопил деньжонку, ладил с барином и с прочими властями; Калиныч ходил в лаптях и перебивался кое-как… Но… был одарен преимуществами, которые признавал сам Хорь, например: он заговаривал кровь, испуг, бешенство, выгонял червей; пчелы ему дались, рука у него была легкая… Калиныч стоял ближе к природе; Хорь же — к людям, к обществу». Два этих разных характера имели взаимное притяженье: «Хорь любил Калиныча и оказывал ему покровительство; Калиныч любил и уважал Хоря».

Тургеневым были верно угаданы две важные черты в характере русских людей. Это почувствовали сразу современники писателя, это видим мы и сегодня, присматриваясь к волнам текущей жизни.

Тургенев любил своих невыдуманных героев. «Толкуя с Хорем, я в первый раз услышал простую, умную речь русского мужика». И о Калиныче: «Его добродушное смуглое лицо, кое-где отмеченное рябинами, мне понравилось с первого взгляда. Калиныч… каждый день ходил с барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устраивал шалаши… Калиныч был человеком самого веселого, самого кроткого нрава, беспрестанно попевал вполголоса, беззаботно поглядывая во все стороны».

Тургенев хорошо понимал: без хозяйской хватки Хоря жизнь немыслимо обустроить, как того бы хотелось, но небедная, обустроенная жизнь была бы скучна без Калинычей. (Сам Тургенев-охотник был в своем роде Калинычем.)

С полюбившимися мужиками Тургенев встречался, охотясь в калужских лесах. («Посреди леса, на расчищенной и разработанной поляне возвышалась усадьба Хоря».) Мужицкий двор по тем временам показался писателю-охотнику образцовым. У Хоря была большая семья. В хозяйстве — куры, лошади, овцы, водяная мельница, пруд, сад, пашня…

«А что там сейчас?» С этой мыслью в Хорёвку в конце позапрошлого века приезжал покоренный рассказом Тургенева Афанасий Фет и оставил свидетельство: «Я ночевал у самого Хоря… Хорю теперь за 80 лет, но его колоссальной фигуре и геркулесовому сложению лета нипочем. Он сам был моим вожатым в лесу, и, следуя за ним, я устал до изнеможения; он же ничего…»

А недавно редактор детского «Муравейника» пожелал узнать: «А что сейчас?» С волнением Николай рассказывал, как он разыскивал, как добирался в Хорёвку и что увидел. Я немедленно после рассказа обратился к Тургеневу, и мне захотелось тоже увидеть описанное сто шестьдесят лет назад.

Еще зимой мы с другом решили непременно побывать в калужских лесах и обязательно хотя бы с маленьким подарком — в память о всем, что можно прочесть у Тургенева. Я позвонил друзьям в Саранск и попросил помощи. Через три дня отозвался директор реставрационных мастерских Анатолий Яковлевич Митронькин: «Встречайте посылку. Отправляю с проводником поезда…» В посылке была кленовая доска с резьбою: «На этом месте стояла изба Хоря (рассказ Тургенева «Хорь и Калиныч») и деревня Хорёвка».

И вот маленькая наша экспедиция у костра в селе Ягодном обсуждает план действий. Директор заповедника «Калужские засеки» Сергей Федосеев и двое его работников показывают на карте путь до Хорёвки. Зимой в нужном месте приготовлен ими дубовый столб для доски. Но к этому месту надо еще добраться.

На «козлике» едем по июньскому буйству трав и молодого березняка. Едем «почти по компасу», без дороги. Трудно поверить, что дороги когда-то тут были. Было тут и несколько деревенек: Александровка, Красная Поляна, Бобровка, Петуховка, Хорёвка. Теперь даже следов не осталось. И с карт деревеньки исчезли. Траву не косят, и лес поглощает луга первым своим эшелоном — кустами ивняка и берез.

В какой-то момент наш «козлик» сдается — не может осилить древесный заслон, и дальше, проламываясь через заросли, идем мы пешком.

Запахи лета источает низменный лес. Повсюду белеют головки таволги, мать-и-мачехи, иван-чая. Оставляя за собой глубокий брод в травах, выходим к подернутому ряской, окруженному ольхами и березами пруду. Но это не пруд Хоря, это пожарный пруд деревни Хорёвка. Она появилась после отмены крепостного права рядом с усадьбой Хоря и прожила долго — последние два дома исчезли лет десять назад.

Стояло тут сорок дворов, была школа, магазин был. Сейчас только остатки одичавших садов свидетельствуют: жили тут люди. А за бывшей деревней — еще один пруд и опять одичавшие груши — остатки старых деревьев, возможно, помнивших самого Хоря (груша — дерево долговечное!), и молодая поросль, усеянная еще терпкими, кислыми плодиками.

Отдыхая, мы ползали по скрытым в траве бугоркам в поисках земляники, и опять вспомнился знаменитый рассказ. («Калиныч вошел в избу с пучком… земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря… Я с изумлением поглядел на Калиныча: признаюсь, не ожидал таких нежностей от мужика».) Возможно, именно на этом бугре, бывшем когда-то поляной, рвал землянику Калиныч. А Хорь встречал его вот тут, у построек.

«Да, жили-были. И все быльём поросло…».

Вон там, на заросшей протоке, стояла мельница, а тут, возможно, — сараи со скотиной и птицей. Тут же, рядом, Тургенев охотился на тетеревов, тут проходил с ружьишком и Афанасий Фет.

Все время стерло. Никакого следа. Вот только груши. Покопайся в земле, поди, найдешь какую-нибудь железку или медную пуговицу. Да где же копаться?

«Поклевав» земляники и побросав, забавляясь, камешки в пруд, ищем место, где поставить памятный столб. Решаем: ставить надо около растущей от старых корней молодой груши. Копаем яму, обнажая песок, слой крепкой глины, снова песок. В это же время в столбе делается пропил с пазухами для доски.

Волнующий всех момент подъема столба и погружения его в землю…

Доска придает зарослям трав и остаткам старого сада что-то осмысленное. Среди захваченных с собой инструментов есть у нас и коса. Ее прихватили для редактора «Муравейника».

Выросший в деревне, мой друг любит косьбу и, куда бы мы ни приехали, ищет косу. Косит всегда с упоеньем. Но в этот раз особо старательно. Вокруг столба появляется как бы ухоженная площадка, окруженная стеною пахучих трав.

Попив водицы, рассаживаемся — запомнить волнующие сердце минуты. Рядом на стебле травы качается желтая трясогузка, кричит за прудом коростель, синеет за морем тронутой сушью травы недальний лес. Николай-Муравей, прислонив к столбу косу, рассказывает, что Хорь — это прозвище мужика Родиона Григорьевича Хорёва, что Хорь был умен и строг: внука, сбежавшего с воинской службы, связал и сам отдал власти. Вырастил Хорь с женою двенадцать «хорьков»-сыновей и одну дочку. Роясь, семейство с прибавленьем двух пришлых хозяйств образовало рядом с усадьбой Хорёвку.

Люди в этом глухом теперь месте бывают нечасто. Ходил тут редкий в калужских лесах медведь, лакомился яблоками и грушами, да выследили его браконьеры.

«И последнее, что надо сказать, — закончил редактор журнала, — вся литература о русском крестьянстве началась отсюда, началась с рассказа «Хорь и Калиныч».

На прощанье фотографировались у столба. Потом посидели молча, наблюдая со стороны, как на столб уселась почистить перья беспечная трясогузка, как зацепилась за столб летящая паутинка…

У памятного столба на память.

До свидания, Хорёвка! Рассказ об этом местечке, возможно, разбудит у кого-нибудь желанье перечитать Тургенева. На столб будут садиться птицы — оглядеться и отдохнуть. Поев диких груш, осенью будут чесаться о столб кабаны. А может, заглянет и кто-нибудь из людей.

Нынешний «Хорь» снисходительно усмехнется: «Надо ж придумать — доска…» Но возможен тут и Калиныч. Этот воодушевится: «Доска! Господи, вот ведь как славно придумано — нет деревни, а память все же о ней сберегается…»

Но, скорее всего, первым появится тут с двустволкой какой-нибудь шалопай, он непременно захочет узнать кучность дроби и выстрелит в доску. Мы даже поспорили, когда это может случиться — через год или раньше.

  Фото из архива В. Пескова . 12 июля 2002 г.