«Польский петушок»

(Окно в природу)

Один раз увидев удода, вы никогда его уже не забудете. Очень наряден! Там, где птица поселится, вы непременно скоро об этом узнаете. Вы обратите вниманье сначала на глуховатый, но далеко слышный крик: «Упупуп! Упупуп!» Крик заставит остановиться, так же как крик коростеля, кукушки, перепела, — не песня, но что-то очень приятное, летнее — «Упупуп!..».

Мальчишкой я первый раз увидел удода на выгоне, возле речки, где деревенские бабы обычно доили в полдень коров. Старуха, собиравшая в мешок на топку сухие коровьи лепешки, указала мне палкой на очень красивую, необычную птицу. «Гляди-ка, как нарядился, а исть бог знает что…» Яркая пестрая птица с чубом из перьев длинным, слегка изогнутым клювом ковыряла уже подсохший коровий блин.

Но интересовал ее, как мы увидели, не сам навоз, а то, что было под ним. У нас на глазах птица выудила большого жука, потрепала, помяла его в длинном клюве и потом, забавно подбросив кверху, поймала. «Вон оно что…» — сказала старуха, принимаясь за свое дело. А я пополз канавой поглядеть, как орудует птица у новой лепешки, почти что прямо под ногами коров.

Пастух о птице кое-что мне поведал и указал кнутовищем на ветлу возле речки: «Там у нее гнездо. Если интересуешься, сбегай и погляди…» Пастух почему-то загадочно улыбнулся.

Но мне это только жару добавило. Через десять минут я уже был у ветлы и услышал яростный ор голодных птенцов. Один из них высовывался из дупла и был уже похож на родителя. Я вздумал его схватить, но птенец скрылся, и рука у меня скользнула в дупло… Теперь-то я понимаю, почему в наших черноземных местах называют удода вонючкой. Все птицы удаляют из гнезд испражненья птенцов, а щеголь удод не считает нужным делать хлопотливую операцию. Нетрудно представить, как пахнет дупло. И впервые об этом узнал я в детстве. «Беги к речке скорее, помой руки», — смеялся пастух. Таким было знакомство с экзотической птицей.

Сколько раз потом наблюдал я удода у скотных дворов. На выгонах, на огородах у околицы сел, среди редких деревьев по речной пойме. Бинокль подает птицу к самым глазам — видишь каждое перышко. Глаз оторвать невозможно — настолько красив, своеобразен этот немногочисленный, но нередкий поселенец степных и лесостепных районов.

Это он, ждущий прогулки по огороду…

Сразу обращает внимание на себя длинный, похожий на пинцет клюв удода и веер из перьев на голове, напоминающий наряд американских индейцев. Перья у удода на голове с черно-белыми кончиками. Но это хорошо видно только в момент, когда веер распущен. А в сложенном виде он как бы зачесан назад. Но игра у удода этим своим украшением постоянна, она как-то связана с его настроением, и в полном наряде птицу увидеть совсем нетрудно. Общий цвет перьев удода желто-кирпично-розовый. Но широкие крылья и хвост добавляют к теплым тонам яркие черно-белые полосы. В полете птица напоминает очень большую нарядную бабочку.

Клюв-пинцет у удода — орудие, приспособленное промышлять еду главным образом на земле. Прекрасное зрение помогает птице точно угадывать норки и щели, в которые следует запускать длинный клюв. Жуки, сверчки, кузнечики, бабочки, дождевые черви, муравьиные яйца и иная всякая мелкота идет щеголю на обед. Но есть у него одно коронное блюдо, за пристрастье к которому огородники должны удода боготворить.

На равных правах со всем, что вплетено в пестрый ковер земной жизни, существует нечто похожее на большого сверчка — медведка. Живет в земляных норках. Хорошо их, подобно кроту, копает, питаясь корнями разных растений, но предпочитает все огородное, кроме хрена и редьки. Бороться с этим большим насекомым, «похожим на небольшого зверька», затруднительно. А вот удод словно бы даже создан для истребления этого корнееда. Он знает, где медведок искать. Движенье «пинцетом» — и вот мы видим ловца с желанной добычей. Другие птицы тоже медведку не обойдут. Но им надо увидеть ее на поверхности, а это дело случая. Удод же спец по медведкам. В бинокль и на снимках чаще всего видишь его с этой желанной добычей. Обломав ее хитиновые колючки, птица не торопится проглотить лакомство, держит в клюве «жирный кусок», и лишь насладившись трофеем, подбрасывает его вверх и, поймав, проглатывает либо несет в гнездо вечно орущим голодным птенцам.

Удод невелик — примерно с дрозда. В птичьем мире удод со всеми хорошо уживается. Но всех, даже маленьких птиц, почему — непонятно, побаивается. И страшится панически хищников. Все наблюдатели пишут, как этот не слишком хороший летун, заметив ястреба или канюка даже, бросается на землю и распластывает тело, превращаясь в бесформенную «цветную тряпицу». Это способ себя уберечь. А вонь из гнезда — способ отпугнуть хищников от птенцов. Ласка, хорек, куница с их чувствительными носами обегают дурно пахнущее жилище. А что касается ястребов, то не всегда удается яркой, заметной птице обмануть хищника. В Курской области, в пойменных дубняках у Сейма, я увидел однажды горку нарядных перьев — в укромном месте удодом закусил ястреб-тетеревятник.

Для гнезд удод выбирает любое укрытье: старое гнездо дятла, сумку от выпавшего сучка на дубе, гнилую полость в стволе старой ивы, нишу в кирпичной кладке, закуток под кровлей коровника. Однажды гнездо удода я обнаружил в копенке старого почерневшего сена, а в Ростовской области гнездо показали мне в щели ржавого брошенного комбайна. О высоте гнезд удод не очень заботится, занимая местечки иногда у самой земли.

Пять — семь грязновато-белых продолговатых яичек — обычная кладка в гнезде. (Пишут, бывает и до двенадцати.) Шестнадцать дней насиживания, а затем кормленье горластых, как и у дятлов, птенцов. Пищу носят оба родителя. С птенцами они не ночуют, доверяясь защитной силе отвратительного зловонья в гнезде.

Нигде не видишь удодов стаями. Эта птица — всегда одиночка. А если все же заметишь в конце лета группу в семь — десять птиц, то это значит, встретил еще не распавшуюся семейку — маму, папу и взрослеющий молодняк.

Жизненное пространство удодов большое — от морских побережий Европы до Тихоокеанского побережья, но граница их ареала высоко на север не поднимается. Удод — птица южная. Москвичи, к примеру, ее не знают, хотя однажды к юго-западу от столицы удода я видел.

Регулярно удоды попадаются на глаза, начиная с тульских земель, а в Черноземье и дальше на юг эти птицы обычны.

Удивила меня Агафья Лыкова, рассказавшая о «польском (диком) петушке», залетающем к ней в огород. Я подробно, с пристрастием стал расспрашивать и понял, что речь идет о удоде.

Довольно умело изображенный Агафьей крик «петушка» не оставил сомненья: птица хоть и нечасто, но все же встречается в южной части сибирской тайги. Любопытно, что во многих местах удода зовут «лесной пастушок», а для Агафьи это все-таки «петушок», залетающий в огород.

Яркий наряд роднит удодов со щурками, сизоворонками, иволгами, зимородками. В южных краях на зимовках эта птица естественным образом вписывается в яркую пестроту жарких мест. Удодов встречал я в Индии и в Китае.

А в Африке их видишь на всех широтах, вплоть до Кейптауна. Но тут различают удодов, кочующих по континенту, и тех, что на лето улетают на север. Любопытно было видеть знакомую хохлатую голову «петушка» почти под копытами буйволов и антилоп. Удод и тут, на зимовке, — всегда в одиночестве. Ничего не пишут, как совершают удоды миграции — по одному или все же компаниями?

В российских краях удоды появляются на спаде полой воды и сразу о себе заявляют характерными криками. Все в этих оповещеньях: «Я прилетел! Тут моя территория! Ищу подругу! Не потерплю соперника!»

Стихают удоды к середине июля, а в конце лета, следом за иволгами и кукушками, улетают к теплу тихо и незаметно, чтобы в апреле снова заявить о себе: «Упупуп! Упупуп!»

  Фото автора . 21 августа 1998 г.

 

Волки просили хлеба

(Окно в природу)

Шел дождь. Мы двигались медленно, зная, что рядом в лесу скрываются волки и что они, возможно, выбегут на дорогу.

И они выбежали. Мокрые, шелудивые. Их было шесть. Волки окружили машину и с любопытством разглядывали нас через стекла.

Мы с Андреем не двигались, почти не дышали.

Один волк подбежал и потерся боком о фару, остальные мрачно изучали машину, и было видно: звери теряют к нам интерес. Тогда я осторожно понизил стекло и кинул на дорогу краюшку хлеба. Крайний зверь жадно ее проглотил, и вся компания сразу же оживилась, ожидая новой подачки. Я еще кинул.

Хлеб опять достался проворной волчице, и это вызвало явное недовольство стаи. Осмелев, я совсем опустил стекло и стал кидать угощение в разные стороны. Это заставило умных зверей разбежаться, и я мог, несмотря на дождь, их снимать…

Не станем дальше интриговать и перенесемся в Африку. Сегодня многие знают слово «сафари». Оно означает «охотничье путешествие». Путешествия эти ярко описаны Хемингуэем. Но и до него сафари снаряжались.

Десятки черных носильщиков доставляли в саванну воду, еду, оружие. Руководил экспедицией «белый охотник». Его задача была — организовать походный быт охотника-богача, разыскивать дичь и страховать клиента с оружием от всяких случайностей. Обратно черный караван нес трофеи — шкуры, рога антилоп и бивни слонов.

Сафари устраивают и сегодня, уже на автомобилях — не перевелись любители завалить слона или буйвола, подстрелить антилопу, завладеть шкурой льва или зебры. Но все больше людей предпочитают охотиться не с ружьем, а с фото- и видеокамерой — дешевле, возможностей больше и, главное, звери, оставляя изображенье на пленке, не лишаются жизни. Такая охота вполне безопасна. Машины, в которых едут туристы или профессионалы съемок, животные принимают за нечто подобное им самим — движутся, дурно пахнут, несъедобны, но зато и сами не нападают.

Сафари стали популярной формой знакомства с животными Африки. Десятки туристских фирм завлекают в саванну людей, и не могла не прийти мысль: а нельзя ли и в другом месте устроить нечто похожее? Просторный зоологический парк, животные в нем как бы вольные, а люди — в передвижных «клетках»-автомобилях. В 1965 году в Европе первый подобный парк появился. Экзотическая новинка вызвала интерес. Конечно, это была пародия на сафари. Но все же приятно было видеть животных не в клеточном заточении. Прибавилось и эмоций — когда жираф стоит над машиной подобно подъемному крану, а лев может почесаться о колесо, повизгивать в машинах начинают не только дети, но и взрослые тоже.

В загон помещали африканских животных — известных, заметных. Помехой была сезонность — зимой обитателей тропиков надо было перемещать под крышу.

Волки мрачно изучали нас.

В 1972 году «европейское сафари» открылось при большом зоопарке шведского города Кольморден. С вице-консулом Андреем Миляевым на пути из Гетеборга в Стокгольм мы сюда заглянули.

Андрей в зоопарк предварительно позвонил. И заведение, заинтересованное в известности, нас принимало не как простых посетителей, платящих за въезд двадцать семь долларов, а даром, с деловым интересом. Коротко объяснили, как надо себя вести, но узнав, что нам знакомо и настоящее африканское сафари, и понимая, что мы заинтересованы в снимках, приемлемых для газеты, сказали: «Вас будет сопровождать сам Рикард Андерсон». Знаток повадок и зверей, и людей оказался рыжим боевым парнем. Его инструкции были простыми: «Кормить животных тут запрещается, но вам в машину я кладу запас хлеба. Столько же беру и себе. Это для привлеченья объектов съемки в нужное место. Стекла можете держать опущенными. Можно кое-где даже из машины и выйти, но опасайтесь страуса — любит подраться. И, конечно, тише воды, ниже травы надо быть в окружении хищников. Там вы должны быть задраены, как в российской подлодке». С этим напутствием мы и тронулись.

В дождь посетителей было немного. Бесконечная лента автомобилей бывает тут летом — до восьми тысяч в день! И можно представить себе отвращенье зверей к текущей мимо реке железа. Теперь же обитатели гетто машинами даже интересовались. К нам, например, сразу направился крупный лось.

Шедший к нам лось явно ничего не боялся, он давно тут усвоил: корочка хлеба ничуть не хуже горьких веток осины, и шел уверенный, что получит гостинец. Я протянул хлеб, и лось ворсистой мягкой губой с руки его взял. Потянулся отломить новую порцию, но лось в открытую дверь увидел на заднем сиденье хлеб и не стал дожидаться подачки. Заполнив головой половину пространства машины, он прихватил губами целый батон и стал жевать его, не отходя от нашего «Форда». Сопровождающий рыжий Рикард понял, что нам важней снимать лося со стороны, и хлебом же поманил зверя к своей машине.

До этого робко стоявшие в стороне олень и косули, уловив момент, когда явный повелитель загона — лось отошел, подбежали получить свою долю. Не решилась подойти к машине лосиха с тремя телятами. Рикард подъехал нам объяснить, что наблюдаем нечастый случай, когда у лосихи — тройня, обычно бывает один-два лосенка. Рикард нам разрешил «поохотиться» за этой семьей, и мы с Андреем осторожно старались приблизиться к бдительной матери.

Удалось сделать выразительный снимок. Но лосиха поняла особый к ней интерес и увела малышей от дороги под покров елок.

Африка представлена была на поляне в скандинавском лесу жирафами, зебрами, буйволами, коровами с феноменально большими рогами, страусами и антилопами. Жирафы флегматично жевали зелень, разложенную для них на высоком помосте, антилопы стояли группами, покорившись нетеплому скандинавскому дождику. Хлеб в моей руке заинтересовал в первую очередь экзотическую корову.

Неся рога, как две большие оглобли, она приблизилась к нашему «Форду», и мы, от греха подальше, решили отвлечь ее от никелированной красоты радиатора.

В конце маршрута (у посетителей сафари-парка он занимает тридцать — сорок минут) ожидали нас хищники. Тут Рикард был строг. Через специальный «шлюз» мы проникли на территорию, где обитали львы. Их было девять — два гривастых самца, три самки и четверо малышей.

Дождь львам не нравился. Тесной группой они лежали под деревом и лишь поворотом голов проследили за нашей машиной. Но надо же было их как-то снять. Измененьем маршрута Рикард заставил зверей подняться. Они возбужденно забегали, и в какой-то момент «царю зверей» машина показалась не то что опасной, но нежелательной. Он выбежал на дорогу и, перекрыв нам путь к отступленью, принялся что-то делать с машиной. Она слегка покачивалась. Все происходившее, но нам невидимое, очень занимало компанию львов. Малыши даже выскочили к дороге, чтобы видеть момент изгнания нас со своей территории.

Осмотр машины после маршрута показал: лев терзал пластмассовый бампер «Форда» и оставил на нем несколько дыр от зубов. «Это ничего, — сказал Рикард, — одного посетителя на этом же месте львы растерзали». Это было единственное драматическое происшествие за всю историю сафари. «Какой-то, скорее всего, не вполне нормальный любитель животных решил поиграться со львятами — вышел из машины и стал их подманивать. Конечно, родителям-львам эта игра не понравилась…»

Наибольшее удовольствие доставили нам медведи и волки, живущие вместе. Неволя научила зверей терпимо относиться друг к другу.

Схваток между шестью волками и пятью медведями ни разу не наблюдалось. Волки иногда скалят зубы, прищучив какого-нибудь Михайла, бродящего в одиночку, но серые знают, как опасны громадные лапы зверя, и границу явной опасности не переходят.

Но интересно все же видеть волков и медведей в одной компании. Мишек отвлек к своей машине Рикард, и мы снимали неторопливую их возню. Но я напрасно ожидал сцены, виденной мною в каком-то фильме. Медведи там развлекались тем, что подталкивали, катили по дороге маленькую машину «Фольксваген». Тут же медведи, получив хлебный «сбор», спокойно уселись, наблюдая за скакавшими возле нашего «Форда» волками. Явно действовал какой-то неписаный уговор: «Мы свое получили, ну а другая машина — ваша».

Не подозревали, что волки станут есть хлеб. Но они жадно его хватали. Зверей в этом парке голодом, конечно, не морят. Рикард рассказал нам о тщательно разработанном рационе питанья для всех животных. Хлеб волки хватали по обычной своей жадности запасать пищу в желудке, а еще и от скуки.

Всю дорогу до Стокгольма мы говорили с Андреем о пережитом за три часа пребывания в парке. Вице-консула слегка волновал покореженный бампер. Машина казенная, поверят ли: лев, а не что-нибудь прозаическое повредило машину? Уже из Москвы я позвонил в Гетеборг.

«Поверили, поверили, — засмеялся Андрей. — Бампер уже заменили. Великовата испорченная деталька, а то сохранил бы как сувенир».

Фото автора .  16 октября 1998 г.

 

Свидания у окошка

(Окно в природу)

Эту птичку все знают. Она лесная. Под древесным пологом среди многих других пичужек приметишь ее не всегда. Но осенью, когда все начинает желтеть и когда все до весны утихает, вдруг слышишь звонкий и жизнерадостный голосок: «Ци-ци-ци!.. Пинь-пинь-пинь!..» Это она, большая синица. Ее узнаешь сразу по белым щечкам, по оливково-бурой спинке, по лимонного цвета брюшку, по черной головке, черной манишке и, конечно, по особому нраву.

Синица прилетела из леса поближе к людям пережить зиму. Она хорошо знает выгоды этого переселенья, хотя половина ее подруг остались в лесу. Что же перепадает птичке рядом с нашим жильем? Случайные крохи, какими и воробьи пробавляются. Но активность синицы в поисках пищи вызывает сочувствие, и давно уже возле окон к зиме выставляют птичьи кормушки.

Семена, кусочек мяса и сала — все синицы немедленно обнаружат и будут летать в столовую регулярно. Забыли добавить еды — синицы немедля об этом тебя известят особой активностью, а то и стуком в окошко. Видеть толкотню у кормушки в морозный день — радость для взрослых и детишек.

Бывает, синицы небоязливо залетают и в форточку. Поразительно: лишь минуту-другую они чувствуют себя пленницами. Быстро освоившись с обстановкой, птицы держатся в комнате так, как будто всегда в ней жили, — все исследуют, и в первую очередь с целью чем-нибудь поживиться.

Несколько лет подряд в отпуск уходил я зимой и по три недели жил в санатории «Пушкино» под Москвой. Синицы отлично знали форточки большого сооруженья, нырнув в которые можно было чем-нибудь поживиться.

У меня в столе одна проворная бестия обнаружила подсолнечные козинаки. Еда синице так понравилась, что она ерзала на перекладине рамы, торопя открыть форточку. Есть какой-то способ у птиц сообщать друг дружке о наличии пищи — пировать на плиточки козинаков стали слетаться по пять-шесть синиц.

Работая за столом, я мог наблюдать за возней птичек, лишь чуть скосив глаз от бумаги к открытому ящику стола, куда по очереди ныряли бесцеремонные гостьи. Ничего удивительного! В парках, где синиц подкармливают, они смело хватают еду с ладони.

А в марте синицы начинают славить прибывающее тепло и солнце. Весенняя песня у них несложная, но удивительно звонкая и приятная: «Зензивар, зензивар!..» Под эту песню синицы удаляются в лес, и жизнь их становится уже не такой, как прежде, открытой, заметной. Уже только опытный глаз приметит, как парочка бойких строителей присмотрит себе дупло или нишу в трухлявом пне, воспользуется боковиной гнезда сороки или вороны.

Синица, о которой мы говорим, — старшая сестра птичек, похожих и не похожих на большую синицу. Кто бывает в лесу, их знает: синица-гренадер (с хохолком на головке), лазоревка (названье само за себя говорит), крошка гаечка и ополовничек — серый пушистый шарик с крохотным клювом и длинным, как у сороки, хвостом. Вся эта мелкая братия приспособлена жить в лесах. Неважнецкие летуны — синицы, зато непревзойденные древолазы. Крепкие ноги с острыми коготками на лапках позволяют им обшаривать ветки деревьев вплоть до самых тонких, на которых они повисают в разнообразных позах, частенько даже вниз головой. Черный бисер их глаз позволяет увидеть оцепеневших в складках коры насекомых и их яички, столь мелкие (например, у тли), что человек рассмотреть их может только под микроскопом.

Нехорош зимний холод, но птицам он нипочем, если находят корм. И потому с утра до ночи синицы пребывают в поисках пропитанья.

Каждую осень она тут как тут…

Один дотошный ученый, пометив синицу, сосчитал: за сорок минут наблюдений она обследовала девяносто шесть сосен и пять берез, на сосне за минуту оглядела четырнадцать веток. Летом во время кормленья птенцов синицы за световой день пятьсот раз (!) прилетают с кормом к гнезду. Надо ли говорить, какую услугу оказывают они древесам всюду, где появляются. Синиц справедливо считают самыми полезными птицами в лесах и парках.

Живущие летом парами и оседло, синицы к осени объединяются в небольшие кочующие стайки. Причем смешанные: синицы всех видов, а также иная всякая мелкота, остающаяся в родном лесу зимовать. Нередкий предводитель в этой разношерстной компании — пестрый дятел. Сам он вряд ли имеет склонности к лидерству, но птицы за ним дружно следуют не только потому, что он заметен и означает свое присутствие «организующим» стуком, а потому еще, что со стола дятла падают крошки, которых вполне довольно маленьким едокам.

Самые знаменитые в зимних лесных компаниях — длиннохвостые ополовнички. Эти милые, кроткие существа небоязливы. Став неподвижным, их можно наблюдать долго, а характерным писком мне удавалось даже их созывать.

Бедствие для синиц — хлопья снега на ветках. Но больше всего угрожает птицам оледененье, когда прочный панцирь скрывает все, за чем они неустанно охотятся. Еще одно бедствие — морозные зимние ночи, когда невозможно согреться едою.

Сберегая тепло, мелкие птицы всей разноперой братией набиваются в дупла и там дожидаются дня, чтобы сразу начать кормиться.

Замечено: животные, обитающие рядом с людьми, становятся как бы умнее, смекалистей. Происходит это оттого, что они знают наши повадки и реагируют на них «неглупо» — целесообразно для выживанья. Назовем волка, лисицу, ворону, сороку, воробья, крысу, даже и таракана. Синица тоже знает, как вести себя с человеком. Она вполне ему доверяет. Соорудите кормушку и проследите за воробьями. Эти мужиковатые осторожные тугодумы, ожидая подвоха, будут кучно сидеть, и ни один не порхнет на кормушку — подождут, что будет делать синица. А она, лишь чуть оглядевшись, немедленно устремляется к пище и ведет себя озорно и деловито. Порой ее поведение кажется безрассудным. Но эта непоседливая забияка далеко не глупа.

В детстве я ловушкой пленил синицу и, повязав ей на ногу красную нитку, стал наблюдать. Урок опасности был ею усвоен. Все синицы садились к ловушке, а та, что в руках побывала, остерегалась. Синицы отлично знают, что кошка — опасность, а у собаки можно выдернуть шерсть со спины для гнезда.

В отличие от воробьев, с которыми синицы делят трапезу на кормушках, «запас осторожности» у них небольшой.

Все животные — исследователи. Им важно определить, что съедобно, что несъедобно, что опасно, а что не очень. Синица тут — в первом ряду. Во многие книги по орнитологии вошли «гениальные» лондонские синицы, нашедшие способ лакомиться сливками из бутылок. Бутылки молочник утром оставляет хозяевам возле порога, и синицы острым клювом научились вспарывать крышечки из фольги. Пишут, что вначале сделала это какая-то очень способная из синиц, остальные прием у нее переняли.

В санатории «Пушкино» я проверил: нет ли гениев среди местных российских синиц?

На вечер нам приносили кефир. Выставленную на балкон на ночь бутылку кефира утром я обнаружил с пропоротой крышкой. Попросил знакомых опыт мой повторить. Результат был таким же. Написал другу в Воронеж, и оттуда — те же самые результаты. Выходит, не надо преувеличивать гениальность синиц английских.

Они везде гениальные.

И еще одна мало кому известная способность большой синицы совершать уже «уголовное дело». Она замечена и в природе, но чаще проявляется в клетках, куда синиц запирают для удовольствия слышать их серебряный голосок и чтоб канарейки могли перенять чистые тонкие звуки синичьих переговоров. Так вот в клетках синицы нападают на слабых и робких птиц, иногда даже более крупных, чем они сами. Тут обычные «хулиганские» выходки милой птички переходят в смертоубийство. «Синица вцепляется в жертву острыми коготками и долбит ей голову, чтобы с жадностью выклевать мозг».

Из песни слова не выкинешь — в одном существе соединяются красота, ангельский голосок, отвага и кровожадность.

Есть у природы свои правила и законы. Они временами суровы. Но человеку ли их осуждать!

И потому забудем о редких и неожиданных для нас прегрешениях маленькой птички, скачущей на кормушке возле окна. Она к нам за милостью прилетела. Поможем ей пережить зиму!

  Фото автора .  6 ноября 1998 г.

 

Белые журавли

(Окно в природу)

Действуя без оглядки, люди на земле уже потеряли, и безвозвратно, многих животных. В лучшем случае рисунок в книжке и музейные чучела напоминают: были…

Сегодня на грани исчезновенья находятся сотни птиц, зверей, змей, ящериц, насекомых. Земля беднеет на глазах нынешних поколений.

Осознавая трагичность потерь, люди стали тратить немало средств, усилий, изобретательности, чтобы отвести от роковой черты хотя бы то, что особенно дорого. В этом ряду поучительны усилия американцев по спасению журавлей.

Когда-то белые журавли были в Америке обычной, хотя, быть может, и не слишком многочисленной птицей. Плуг в прериях, пастьба скота и неумеренная охота оказались для журавлей роковыми. Их видели реже и реже. И наконец, птица совсем исчезла. Ее оплакали как очередную потерю.

Но в 1938 году на зимовке в Техасе обнаружили журавлей — десять старых и четырех молодых. Известие это было подобно известию о воскрешении из мертвых.

Гудящая машинами Америка вдруг почувствовала прилив любви и заботы к уцелевшим аборигенам своей земли. Но всего лишь четырнадцать! Как им помочь?

В конце марта журавли полетели куда-то на север. И орнитологи с замиранием сердца ждали: вернутся ли? Вернулись! И было их двадцать два. Еще один год — двадцать шесть!

Но в 1945 году насчитали семнадцать птиц. «Казалось, еще порыв ветра, и свечка погаснет». Однако стая держалась, теряя на перелетах несколько стариков и пополняясь молодняком. В 1964 году насчитали сорок две птицы. Американцы с волнением следили за борьбой за выживанье горстки живых существ.

Путь журавлей теперь был прослежен. Из Аранзаса в Техасе (тут сразу же был учрежден заповедник) через всю Америку журавли летели на дальний север Канады — около пяти тысяч километров, столько же — обратно осенью до Техаса. Летят журавли высоко. Без бинокля их не увидишь. Но кормиться они опускались.

Из разных мест к орнитологам в центр по спасению журавлей поступали взволнованные телеграммы: «Мы их видели в Оклахоме!», «Пролетали у нас в Южной Дакоте!».

Лето белые журавли проводили где-то в глуши канадского заповедника «Вуд-Буффало».

Стали искать их гнезда. Но лишь после большого пожара лесник Уилсон увидел на болотной прогалине белых птиц. В эти места снарядили специальную экспедицию. После необычайно тяжелых поисков (вертолет — лодка — пешее продвижение по болотам) орнитологи наконец нашли, что искали. На карту гнезда нанесли как величайшую ценность.

Совместными усилиями американские и канадские орнитологи постарались узнать все, что можно, о птицах, не причиняя им особого беспокойства. Важные выводы… Белые журавли — необычайно добросовестные родители.

Одиннадцать месяцев они опекают потомство, кормят, учат летать. На пути к югу (и обратно весной на север) молодой журавлик летит в средине между матерью и отцом. И только вернувшись на родину, он ищет пару и покидает родителей (они занимают родовое гнездо).

Но важнее всего другое. Из двух яиц, отложенных журавлями, одно является как бы страховочным — жить остается один, наиболее сильный птенец. Сопоставляя число яиц в гнездах и число молодых журавлей, прилетающих в Аранзас, ученые делают вывод: одно яйцо без ущерба для журавлей можно брать из гнезда и пытаться «высиживать» в инкубаторе. Для страховки. Слишком уж малочисленна, уязвима, зависима от случайностей горстка сохранившихся птиц. Но как забрать яйцо из гнезда? Верны ли расчеты, что одно яйцо «лишнее»? Как поведут себя журавли, не снизит ли это прирост и без того маленькой стаи? И даст ли что-нибудь инкубация? Решили трижды проверить на птицах другого вида. (Есть в Америке серые «журавли песчаных холмов».) Все получилось! Три года подряд получалось! По выработанной методике ученые решаются подступиться к гнездам, упрятанным в северной части Канады.

Эта история чем-то напоминает сказку с хорошим концом. В глуши, какую только способны высмотреть осторожные птицы, опускается вертолет. В нем два человека. Один остается в машине, другой пробирается к гнездам. Возвращается он с драгоценной добычей — в шерстяном носке осторожно несет яйцо. Еще одно. Еще… Яйца кладут в приготовленный термостат.

В местечке Форт-Смит из вертолета биологи пересаживаются в самолет… Девять часов путешествовали журавлиные яйца из приполярной Канады до инкубатора биостанции. Проклевывая оливково-коричневую скорлупу, мокрые журавлята видели тут не белоснежную мать, стоящую над гнездом, а взволнованное лицо человека. Но заменить им родителей было непросто. Птенцы оказались заядлыми драчунами. (Точно так же они ведут себя и в гнезде.) Чтобы все остались живыми, к журавлятам подсадили «мальчиков для битья» — индюшат. Пар агрессивности был истрачен, все журавлята остались живы и превратились в красивых птиц. Волновало теперь другое. Как стая? В Аранзасе ждали ее возвращенья. Когда журавлей сосчитали, радость была всеобщей — молодых было столько же, сколько их прибавлялось в самый благоприятный год: пятьдесят девять.

Пятьдесят девять!.. Все это мы узнали с другом Борисом Стрельниковым, путешествуя по Америке в 1972 году. И с тех пор я с большим интересом ждал «журавлиных вестей». В Америке создан специальный питомник для спасения журавлей (все они на земле — пятнадцать видов — в опасности). По образцу американского создан «журавлятник» и у нас в заповеднике на Оке. Объектом изучения и спасения стал также и наш сибирский белый журавль стерх.

Люди, связавшие судьбу свою с судьбою прекрасных птиц, сегодня известны и уважаемы.

Первым надо назвать американского орнитолога Джорджа Арчибальда. Я встречался с ним не единожды в Америке и в Москве — из первых рук получал вести с «журавлиного фронта». А недавно услышал новости, к которым причастен наш соотечественник, художник Виктор Бахтин.

Программа спасения журавлей так его увлекла, что Джордж Арчибальд пригласил Виктора на постоянное жительство в штат Висконсин, где находится головной «журавлятник» и где Виктор Бахтин уже четыре года плодотворно работает. Я написал ему с просьбой ответить, что там и как с белыми журавлями. И недавно получил папку с рисунками, снимками, вырезками из газет и журналов и с большим интересным письмом.

Главная новость: сейчас белых журавлей уже 254. Из них диких, вольных — 158, а 96 рассредоточены по разным питомникам.

Часть птиц были выведены в инкубаторах из яиц, взятых в природе. Но с немалым трудом при искусственном оплодотворении стали получать яйца и от птиц, живущих в неволе. Как распорядиться этим богатством? Можно было в инкубаторе продолжать получать птенцов, пополняя ими число «невольников». Но куда заманчивей и важней увеличить численность диких птиц.

Идея, возникшая в 1975 году, казалась многообещающей и простой. В гнезда журавлей серых (нередких!) тайком положили 289 драгоценных яиц белых журавлей. Расчет был простой: выведут журавлят, воспитают и улетят на зимовку. Так и вышло: вывели, воспитали, улетели с «неродными» детьми. Орнитологи торжествовали победу, увы, преждевременно. Неприятный сюрприз проявился в момент, когда птицы созрели для размноженья. Оказалось, белые журавли не признавали друг в друге сексуальных партнеров. Вылупившись из яиц, они видели журавлей серых — произошло так называемое половое запечатление. Красавцы белые журавли искали себе пару только среди серых, вызывая у тех, наверное, изумление и протест. Так нулевым результатом закончился, казалось бы, хорошо продуманный эксперимент — природа не дала себя обмануть.

Стали исследовать «эффект запечатления». Оказалось, в определенный момент не только журавль другого вида, но также и человек, «детская коляска и даже трактор», пишет Виктор Бахтин, могут быть запечатлены как половой партнер. А надо, чтобы у молодняка запечатлевался именно белый журавль, причем этот журавль должен воспитывать журавленка, учить житейским премудростям. Тогда и возникла идея «маскировки под журавля». Орнитолог надевал белый балахон, одна рука у него оканчивалась искусно сделанным клювом белого журавля. Человек же в обычном облике у вольеры молодняка не должен появляться ни в коем случае, а человек-журавль кормил малышей из пластикового клюва, ходил с ними по болоту, помогая разыскивать корм, и все шло как будто по природным законам.

Но как заставить молодых журавлей мигрировать — чучело с клювом, за которым потянулись бы журавли, летать не могло… Решили сотню птиц зимовать во Флориду отвезти в автомобиле. Но там обнаружился новый пробел воспитанья — журавли не обучены были остерегаться хищников и стали жертвами рысей.

Оставшихся птиц пришлось переместить в более безопасное место. Теперь в процессе обучения-воспитания молодняка в питомнике на определенном этапе включается еще и «нормальный человек» с собакой. Так вырабатывается стойкое чувство опасности, неизбежной в природе.

Но осталась проблема: как заставить молодь мигрировать к месту зимовки и возвращаться домой обратно? Перевозка машиной не дает возможности молодым птицам запоминать дорогу к месту, где они родились.

Но вот обнадеживающая новость. Два года назад канадский художник-изобретатель-пилот и натуралист Билл Лишман научил гусей (канадских казарок) летать за его мотодельтапланом. Восемнадцать гусей Билл провел из Квебека (Канада) в Южную Каролину (США).

А весной (о радость!) тринадцать птиц тем же путем вернулись на родину. На следующий год Билл лидировал на легком своем аппарате при стае в тридцать восемь гусей. Тридцать четыре из них весной уже самостоятельно вернулись на родину! Эксперимент этот сделал Лишмана знаменитым и, конечно, взбудоражил всех журавлятников: «Надо немедленно пробовать!»

Дельтаплан гуси признали за лидера.

Пробовать решили, как и прежде, на журавлях серых. Скотовод и биолог из штата Айдахо (США) Кент Клэгг в 1994 году научил шестерку канадских журавлей следовать за его дельтапланом. Еще через год уже одиннадцать «канадцев» пролетели с Кентом более тысячи километров из Айдахо до штата Нью-Мексико.

Итог: две птицы не выдержали путешествия (их транспортировали в автобусе), одна вернулась домой, две, несмотря на бдительность лидера, стали жертвою беркутов. Планерист, стараясь выручить журавлей, разворотами пугал хищников, но орлы не шибко его боялись. Что касается всей стаи, то журавли, сломав клин, старались укрыться под широкими крыльями дельтаплана.

Полет с посадками на отдых и при скверной погоде длился двенадцать дней. Из одиннадцати птиц назначенных мест достигли шесть. На зимовке одну из них убил охотник, другую поймал койот. (Все птицы были снабжены миниатюрными радиопередатчиками.) А четыре крепкие здоровые птицы весной уже самостоятельно по маршруту, каким двигались с лидером, полетели на север. Два журавля присоединились к стае диких сородичей, а два вернулись на родину.

Через год после удачного эксперимента Кенту Клэггу доверили самую важную часть программы. Парень вырастил шесть журавлей серых и столько же белых. И осенью, вновь лидируя на своем дельтаплане, пустился в долгое путешествие. Одну птицу ранили, другая, пытаясь спрятаться от орла, попала ногой под пропеллер. Остальные благополучно достигли зимовки.

В это же время пионер вождения птиц Билл Лишман продолжал исследовать тонкости поведения журавлей в полете за необычным лидером. Экспериментируя с серыми журавлями, он выяснил, кто выносливей и послушней в полете: журавли-новички или более зрелые птицы? Оказалось, послушней молодые, а выносливей — «старики».

Итог исследований: с помощью дельтаплана журавлей можно научить пользоваться нужным маршрутом. Но выявились и недостатки необычного лидера. Лететь он должен достаточно быстро, чтобы не потерять устойчивость, у журавлей же скорость полета сорок километров в час, при большей скорости они выбиваются из сил и теряют доверие к лидеру.

Еще одна сложность — большой пропеллер. Есть постоянный риск повредить слишком близко подлетающих птиц. Однажды напарнику Билла Джо Даффу пришлось вырубить мотор, чтобы уберечь птицу. Сам он вынужден был приземлиться на верхушки деревьев и вывихнул руку.

Выходит, надо поставить точку в обучении журавлей сверхдальним полетам? Нет, точку не ставят. Последние годы Америка переживает очередное из своих увлечений — все, кто может, строят летательные аппараты величиною с тетрадку и даже с ладонь. Все чин чином: мотор, крылья, равномерный полет по программе либо управленье по радио. И это совсем не игрушка.

Серьезные фирмы проектируют подобных «птичек» для военной разведки, для спасательных служб и разных других назначений.

Виктор Бахтин в этих конструкциях обошел многих. И поскольку он «изнутри» знает заботы журавлиного центра, то предложил для вождения птиц лидера размером, их мало превосходящим. И не просто предложил, а сконструировал «журавль-самолетик». Мы видим его на этом снимке в руках конструктора. Материал: легкая древесина бальзы (стволы этих деревьев были использованы для знаменитого плота «Кон-Тики»), углеродные нити и пластик.

Вес «журавля-самолета» — восемь килограммов, размах крыльев — без малого четыре метра, мотор дизельный, позволяющий лететь с каждой заправкой сто километров. Управление — по радио с автомобиля, катера, моторного дельтаплана. Крошечные телекамеры будут служить самолету глазами — при опасном приближении птицы он может от нее увернуться. Рисунок на фюзеляже огромных устрашающих глаз для устрашенья и предназначен. Животных прямой выразительный взгляд пугает. Полагают, этот рисунок остановит орлов.

Конструктор со своим «Журавлем».

Неделю назад ночью я разбужен был телефонным звонком. Далекий голос сказал:

— Это Виктор Бахтин. Звоню вам из Барабу.

— Это что, Африка?

— Да нет, Америка. Маленький городок в Висконсине, где проживаю, — милая, чистенькая дыра. Даже стихи о нем сочинил: «На великом континенте, что Колумб открыл случайно, затерялся в бездне прерий городок провинциальный. Написать его названье я без смеха не могу. Называют город этот почему-то Барабу».

Мы посмеялись. Виктор интересовался, получил ли я его папку с бумагами, а я кое о чем его расспросил.

Выяснилось, в детстве, живя в Красноярске, Виктор мастерил летающие модели самолетов и вертолетов и теперь смастерил «Журавля».

Его идею приняли очень серьезно и поставили условие: «Скорость не должна быть больше сорока километров в час. «Журавль» должен уметь садиться на любое место и с любого взлетать. Он должен иметь громкий «магнитофонный» голос с характерным для журавлей призывом «лететь». Модель должна быть значительно больше настоящего журавля — иначе за лидера его не признают». «Недавно я получил средства на доработку модели и осенью ее испытаю в полете к Флориде, но пока что без журавлей. Очень хочется помочь сохранить белых американских и моих земляков — белых журавлей стерхов. Одна из моих картин об этих птицах называется «Последняя надежда».

Время сказать: Виктор Бахтин — художник. Жил в Красноярске. Учился в полиграфическом институте Москвы. На хлеб зарабатывал оформлением книг, предпочитая всему рисовать птиц и зверей. Дотошность и точность изображений произвели сильное впечатление на Джорджа Арчибальда — президента фонда по спасению журавлей. «Переезжай в Америку — хлеб себе обеспечишь писаньем картин. Американцы, любящие природу, увидишь, сразу оценят твою работу».

И вот Виктор четыре года уже живет в Барабу.

Читатель скажет: ну а модель «Журавля»? Откуда конструкторские способности?

Я Виктора тоже об этом спросил. Его ответ: «Вы знаете, мой дядя Владимир Петрович Ветчинкин был известным ученым-авиатором, окончил МВТУ вместе с Туполевым и Сикорским. С Туполевым были они большими друзьями. Я, конечно, их мира не знал, но, будучи школьником, почему-то любил мастерить летающие модели аэропланов, прыгал с самодельным парашютом, увлекался дельтапланеризмом, зимовал на станции СП-22 (Северный полюс-22) и много чем еще увлекался. Словом, по натуре — непоседа-авантюрист. Недаром меня недавно арестовали.

Я как две капли воды оказался похожим на известного в Америке террориста… Интересно было видеть, как со мной обращаются, и ждать немую сцену, как в «Ревизоре»… Скучаю ли по России? Мне кажется, все русские обязательно по России скучают, хотя жизнь моя в смешном маленьком Барабу сложилась вполне хорошо».

Вот такая история с белыми журавлями…

С каким небреженьем и легкостью мы теряем природные ценности! И как трудно (часто совсем невозможно!) вернуть потерянное.

Иные усилия порою кажутся лишь бесплодным азартом «за хвост удержать уходящее» — сколько сил, средств, выдумки, вовлеченности в дело человеческих судеб потребовала эпопея с белыми журавлями! Но ведь есть результат. Было четырнадцать, стало почти три сотни! Это большая награда всем, кто причастен к спасению птиц, и очень большая радость для тех, кто хоть раз их увидел и прошептал: «Боже, летят журавли…»

Фото В. Пескова и из архива автора.

 13, 20 ноября 1998 г.

 

Лесной акробат

(Окно в природу)

Из детства много в памяти остается, например помню: с воза хвороста выпрыгнул на дорогу пушистый зверек. Ребятишки кинулись, конечно, его ловить. А зверек — в бурьян, потом мелькнул на ветле у болотца. И все. Остался только в памяти. То была белка, совершившая путешествие в наше степное село из леса. Мне было тогда лет шесть, но я догадался, что это белка.

Наряду с зайцем, лисой и волком мы с детства знаем ее по книжкам и сказкам.

И в лесу, при нынешней крайней скудости живности, белку все-таки можно увидеть. А в городском парке она у всех на глазах. Отчаянно смелая, она винтом спускается вниз по дереву и, схватив с ладони орех, начинает забавно, держа его передними лапками, обрабатывать острым зубом, а если сыта, то спрячет (оглядываясь, не видел ли кто?) орешек в снег или в листья.

Милый, отважный, но не очень доверчивый обитатель древесных кущ лишь на деревьях чувствует себя в безопасности. По стволу дерева белка «льется», так мелки ее прыжки, на земле же прыжки большие, а меж деревьев она почти что летает. В этом ей помогает великолепный пушистый хвост — он и планер, и руль, и парашют, если приходится с дерева прыгать, он же и парус, когда надо плыть, он же и теплое одеяло. Хвост — главное в облике белки. Без хвоста (однажды мне пришлось увидеть от кого-то пострадавшую бедолагу) белка как бы уже и не белка. Только торчащие уши с кисточками да выпуклые глаза выдавали зверька-страдальца.

Врагов в природе у белок немало: ястреба, филины, соболь, но главный из них, такой же резвый, как белка, бегун по веткам, — куница.

Спасаясь от нее, белка стремится «летать» меж деревьев, что кунице удается труднее. В спасении от ястреба тактика белки иная: винтом бегает по стволу дерева. Пернатый хищник, хотя и верткий, круги столь малые делать не может.

Сама белка тоже не прочь поохотиться. Ее добыча — гнезда птиц с яйцами и птенцами. «Мясной стол» для белки, однако, не главный. Лес дает ей много продуктов растительных: орехи, грибы, ягоды, шишки хвойных деревьев.

А однажды я видел белку, увлеченную добыванием муравьиных яиц. Хозяева муравейника ее, конечно, одолевали, но белка, отряхиваясь, не отрывалась от вкусного лакомства. В другой раз во дворе лесника на Хопре я соблазнил белку румяным яблоком. Но красота кушанья проворного едока не интересовала, отбрасывая мякоть, белка добиралась до семечек.

В московском парке.

Желанное лакомство белки — орехи. Кедровая шишка в передних лапах у едока кажется очень большой, но белка ловко с ней управляется. «Видеть это так же занятно, как если бы человек крутил в руках огромный мешок с картошкой», — пишет сибирский охотник.

При сильной бескормице белки едят молодые побеги деревьев. Если зимой под елкой увидите россыпь еловых мутовок, знайте: это утром после морозной ночи кормился лесной грызун.

Белкам-северянам зимой приходится терпеть холода. В непогоду и очень большие морозы они предпочитают поголодать, но в тепле. Его сохраняет домишко под названьем гайно.

Сооруженный из веточек, проконопаченный шерстью, травою и мхом, беличий домик-шар уютен, а если мхом заткнуть в него вход, то тепло держится, тем более если в домишко набьется несколько белок. Образ жизни у этих зверьков одиночный, но в мороз заставляет их собираться в кучу. Кроме гайна, у белки несколько приютов временных. Солнце белки не любят и могут от него схорониться в дупле, в брошенном сорочьем или вороньем гнезде. Но молодняк выводят они только в домике постройки собственной с двумя выходами на случай бегства.

Дни свадеб у белок приходятся на март. В это время самцы носятся по ветвям и на глазах у самки азартно дерутся. Ее дело — выбрать самого сильного и проворного.

После тридцати восьми дней беременности в гайне появляется от трех до семи-восьми голых слепых бельчат. Дело матери — оберегать, согревать и неустанно кормить ребятню молоком. В июле у нее — второй выводок. При обилии корма и хорошей погоде может случиться и третий. Учитывая, что через одиннадцать месяцев молодые бельчата уже готовы к спариванью, белки, казалось бы, должны заполонить землю. В иные годы в тайге их бывает действительно много. «С одной точки, в радиусе пятьдесят метров, я насчитывал до полсотни», — пишет охотник. У природы есть отлаженные регуляторы численности животных.

Белки, при избыточном их числе в каком-либо месте и при явном недостатке кормов, совершают массовые миграции, и на немалые расстоянья. В отличие от полярных мышей леммингов они движутся не сплошной массой, но все же достаточно кучно. В большом числе их можно увидеть около рек. Преграду водную белки одолевают вплавь.

«Они плыли тысячами, подняв, как свечи, кверху хвосты. У кого хвост намокал — гибли. Но многие Енисей одолели», — вспоминает свидетель одной из миграций белок в Сибири. В некоторых местах белкам приходится двигаться понизу — по земле. Тут к их врагам прибавляются лисы, волки, горностаи, хорьки и ласки.

Губят их и болезни. Но все же часть белок «обетованных» кормных мест достигают. Сокращает численность и недолгая жизнь лесных грызунов — в три года белка уже старушка. Ну и конечно, делают свое дело ружье и ловушки. При больших урожаях белок охотник за день добывает их три-четыре десятка (рекорд добычи на Дальнем Востоке — 118 за день!).

Такие прыжки — обычное дело для белки.

На белок охотились с давних времен. Промысел их называется «белкованьем». Беличий мех долгое время составлял половину пушного промысла относительно необжитых лесных зон России. Беличьи шкурки были первыми деньгами на Руси. Но поскольку «кошелек» для этой «валюты» был неизбежно очень большим, в дело постепенно пошел только символ беличьих шкурок — ушки. Денежная единица «полушка» — не что иное, как половина ушка.

Характер у белок занятный. Постоянно находясь вблизи от людей, они становятся небоязливыми, но и не теряющими бдительности животными. (Одна плутовка в Останкинском парке Москвы, заметив, откуда я извлекаю орехи, взбежала по ноге вверх и запустила лапку в карман моей куртки.) Соревнуясь с синицами, белки берут угощенье с ладони, но при этом они всегда готовы, сердито заверещав, броситься наутек.

Когда винтом белка вьется по дереву, сфотографировать ее не очень-то просто. Она тебя словно дразнит, выглядывая лукавым выпуклым глазом из-за ствола, и готова в любой момент улизнуть куда-нибудь по ветвям. Движение, непрерывное движение — характерное состояние в жизни лесного зверька. Белка подобна акробату под куполом леса, бегает, лазает, прыгает, не промахиваясь хватает лапками нужный сучок в нужный момент. Средневековые канатоходцы и акробаты считали: высушенный мозг белки добавляет артисту уверенности и устойчивости.

Белки, взятые из гайна и выращенные в неволе, не тяготятся ею, доставляя людям много приятных минут. Но без движенья они увядают и гибнут. Это и побудило придумать беличье колесо. Но не стоит зверьков пленить.

В зимнем городском парке проделки белок легко наблюдать, поощряя их кормом. И над лыжней белку встретить — обычное дело. В лесу угощенье она не возьмет, но и не будет от вас панически убегать. Двигайтесь, не упуская ее из виду, и зимний лес с жизнерадостными поползнями, нарядными снегирями и резвыми белками не покажется вам пустынным.

  Фото автора. 27 ноября 1998 г.

 

Агафья Лыкова долго будет жить

Что случилось со знаменитой отшельницей?

Вчера утром, зайдя в магазин, я был атакован вопросами и соболезнованиями: только что передали по радио — умерла Агафья Лыкова.

В трамвае обсуждали эту же весть. В редакции подтвердили: «Звонил корреспондент из Кемерова, сообщил, что какой-то из охотников нашел ее мертвой». Мы приготовились к панихиде: разложили на столе фотографии таежного бытия, мне предстояло сказать посмертное слово в газете. Но неожиданно новый звонок из Кемерова: «Агафья, кажется, жива. Подробности знает администрация Таштагола».

Я немедленно позвонил главе администрации, давнему моему знакомому Владимиру Николаевичу Макуте. Как оказалось, печальная весть заставила его воспользоваться первой же возможной оказией и слетать в Тупик.

«Я только что вернулся. Агафья жива. В «усадьбе» нашел я двух женщин и девочку (дочь одной из зимовщиц). Самой Агафьи в избушке не было. Оказалось, она ушла (одна!) к старой избушке (десять километров в горах) за сеном для коз. Спрашиваю: «А что же вы?» — «Мы — малосильные…» Таковы ее соседи по жизни.

На вертолете до верхней избушки мы долетели за пять минут. И увидели таежницу у вязанки сена. Стали приземляться — Агафья упала на эту вязанку, боясь, что сено унесет ветер. Ну мы немедленно ее — в вертолет. Напихали, сколько могли, сена. И через пять минут были уже в «усадьбе».

Слух о смерти возник по схеме «испорченного телефона»: какой-то охотник сказал другому, что видел Агафью мертвой, а тот передал родственникам Агафьи Лыковой. Весть дошла до Амана Тулеева в Кемерово, и он позвонил в Таштагол: «При первой же возможности побывайте на Еринате». Вот и вся история.

На здоровье Агафья, как всегда, жаловалась, но нелегкий поход за сеном говорит сам за себя. Двое ее «квартирантов» (мать с дочерью) попросили их взять в вертолет. Признались: таежная жизнь не по силам обеим. Зимовать с Агафьей осталась женщина ее возраста, пришедшая сюда «в поисках Бога». Оставили им продуктов. Вам Агафья передавала привет.

Вот так окончилась мгновенно разнесенная электронными средствами таежная весть. Мы облегченно вздохнули и сказали то, что принято говорить в этих случаях: долго будет жить Агафья.

  Фото автора . 25 декабря 1998 г.

 

Опыт жизни

(Окно в природу)

Что происходит на этом снимке?.. Два соседа по жизни — гепард и газель (хищник и жертва) в растерянности — каждый не знает, что делать. Малыши. Родители их — за кадром. И там-то каждый знает, что делать: гепард стремится жертву догнать, газель же бежит что есть мочи.

Эта малышка газели обречена. Взрослый гепард, берущий детей на охоту, преподаст тут урок, что следует в этом случае делать.

Обычная школа хищников. Но учиться надо не только охоте, школу жизни проходят все высокоорганизованные животные. (Человек же в особенности!)

Все живое рождается с некоторым набором инстинктов, то есть форм поведения, которые наследуются так же, как наследуется форма глаз, головы, ушей, цвета меха и так далее.

Низкие животные, например муравьи, пчелы, тысячи разных жучков, паучков, бабочек, живут инстинктами. Их поведенье в недолгой жизни лишь в малой степени направляется опытом. Поведение это в целом надежно, иначе вездесущая мелкота давно бы вымерла. Но нередко можно увидеть: наследственная программа действует вопреки обстановке, и мы говорим: «инстинкт слеп».

Высокоорганизованные животные тоже во многих случаях действуют инстинктивно: новорожденный сразу же тянется к соску с молоком; птенец, слетевший с гнезда, сидит неподвижно, и только в этом его спасенье; малыши обезьян цепляются пальцами за шерсть матери, и та скачет по веткам, не беспокоясь, что дитя упадет.

Но жизнь сложна, изменчива. Долго живущему существу многому надо учиться, приспосабливаясь к обстановке. И поскольку обстановка и обстоятельства могут меняться значительно, учиться, набираться житейского опыта надо всю жизнь. Копилка инстинктов из копилки опыта пополняется, но по строгим законам — в нее идет лишь то, что тысячекратно проверено временем на множестве поколений.

Копилка инстинктов не должна «замусориваться» ничем случайным, в нее кладется лишь то, что в жизни непременно понадобится. Так сложились половой инстинкт, сосательный, хватательный, инстинкт преследования и так далее. Но ко многому высшие животные приспосабливаются путем накопления личного опыта.

Приобретение его ускоряется подражанием, родительской учебой и ненасытной любознательностью.

Родительская учеба… Молодых гепардов мать берет на охоту, и они учатся приемам добывания пищи. Учеба у хищников начинается часто у логова — мать приносит еще живую добычу и дает ее потрепать детворе. (Так поступают, к примеру, лисы и волки.) И наступают часы охоты, когда молодняк видит, как надо действовать, и постепенно начинает принимать участие в ловлях, в засадах, в преследовании.

Чем выше организовано животное, тем дольше срок его жизни, тем больше опыта надо ему перенять у родителей и постоянно учиться в самостоятельной жизни.

Оба еще не знают суровых законов жизни.

Медвежья школа длится два года.

На второй год матери помогает прошлогодний медвежонок «пестун». Он уже многое знает и может в не слишком серьезных делах наставлять младшего. Знакомый охотник рассказывает мне о наблюдении за медведицей и двумя разновозрастными медвежатами.

«Мамаша переплыла реку. За ней с небольшой паузой переплыл «пестун», а сеголеток задержался на том берегу. Оглянувшись, мать задала трепку, но не малышу, а его няньке: куда, мол, смотришь, это твоя забота — увлечь малыша в воду. И «пестун» хорошо понял, за что наказан, вернулся и понудил братана переплыть речку».

Но с родителями рано или поздно приходится расставаться. Вот тут-то и начинается суровая школа жизни — все время надо определять, что опасно, что неопасно, что вкусно, что — нет, как следует действовать в меняющихся условиях.

Медвежий урок.

Опытом делятся. Вернее, его перенимают. Классическим стало наблюдение за тем, как синицы, подражая наиболее сообразительным, начинают расклевывать крышечки у бутылок со сливками. А японские макаки вслед за своей приятельницей научились отделять в воде семена от мусора, а потом и мыть корнеплоды.

Замечено: открытия, подобные упомянутым, делают особи сравнительно молодые, у которых исследовательская деятельность выражается ярче, чем у тех, кто уже много познал. Но верховодят в группе всегда животные опытные, причем чаще всего осторожная самка. Это наблюдается у слонов. В коровьем стаде тоже верховодит не бык. Волчица, а не волк управляет семейной группой зверей.

Осмотрительные, осторожные волки дают нам примеры заимствования опыта, а также примеры, когда животные доверяют лишь опыту собственному. Все знают охоту с флажками.

Волки на ней становятся жертвой своей осторожности и ума. Лось через бечевку с красными тряпками равнодушно перешагнет, а волка флажки пугают, он чувствует в красном этом заборе подвох, опасность и ищет способ флажки где-нибудь обойти. Это и надо охотникам. Спрятавшись, они ждут, когда зверь вдруг появится.

Но вот любопытный случай: «Волчица на облаве сразу флажки перепрыгнула. (Как видно, однажды она это уже проделала.) А партнер ее — матерый волк — прыгнуть боялся. Волчица вернулась в оклад — «Смотри же: никакой опасности нет!» — и прыгнула снова. Но волк за ней последовать не решился — личного опыта у него не было — и, конечно, попал под выстрел.

Общение с человеком из нетрусливого, неглупого зверя сделало существо до крайности боязливое. Большинство животных своих беспомощных малышей самоотверженно защищает. Волчица же, поняв, что логово обнаружено, немедленно перетаскивает щенят в другое укромное место. Если же опоздала, к логову можно подходить безоружным и волчат безбоязненно забирать — мать даже не обнаружит своего присутствия. Длительный опыт общения с человеком сформировал характер у хищника — все, кто пытался волчат защищать, погибли, и вывелась линия боязливых. Их поведение — единственно верное в отношениях с человеком.

Но бывает, врожденный страх перед обликом человека вдруг каким-нибудь образом разрушается, зверь начинает вдруг понимать: тот, кого он смертельно боялся, вполне уязвим.

На моего друга, дрессировщика Георгия Георгиевича Шубина, при особых обстоятельствах напал волк Лобан, до этого признававший за человеком полное верховенство. Карьера киноартиста Лобана на этом закончилась. Работать с ним было уже нельзя — человека он не боялся, знал, что может его одолеть.

То же самое бывает с тиграми, леопардами. Многие знают описанный случай, когда леопард в Индии, однажды отведав человечины, больше уже ни на кого не охотился и убил таким образом несколько сотен людей, искусно избегая при этом засад, ловушек, дальнобойных винтовок. Но изощренность эта обреченного зверя спасти не могла — человек умнее и опытнее.

Опыт жизни одних постепенно становится достоянием всей популяции тех или иных животных. Слоны когда-то людей не боялись. С появленьем человека с ружьем они стали бояться его панически. Но все тот же житейский опыт научил слонов искать спасения в заповедниках-пересекают невидимую черту и сразу же останавливаются, понимая: тут они в безопасности.

Опыт жизни научил животных не бояться автомобилей. В национальных парках они видят эту «жестянку» с пеленок и принимают за что-то себе подобное, неопасное. Гепарды даже прыгают на автомобили — оглядеть окрестность: нет ли вблизи антилоп?

Но иногда опыт жизни даже человека ставит в тупик. Всем известно, что к корове опасно подходить спереди, а к лошади сзади. Представьте мое удивленье, когда на Кавказе увидел: в гору частенько идут, ухватившись за хвосты лошадей.

Я с опаской попробовал сделать то же самое — и ничего, лошадь тоже имела жизненный опыт и не лягалась.

Любопытно посмотреть, что оставляет в памяти животных причиненная боль, но во имя их же здоровья. Я уже как-то рассказывал, что в Варшавском зоопарке делали болезненную, но спасительную для орла операцию. Орел выжил. Но умер от разрыва сердца, когда год спустя доктор в белом халате проходил мимо клетки.

А вот что рассказывает давний мой друг, ленинградский профессор Леонид Александрович Фирсов. «Шимпанзе по опыту знала: укол — процедура малоприятная. Но, заболев, она сама протягивала руку, чтобы я сделал укол».

Смешную историю рассказали мне в Московском зоопарке. Когда ветеринар, лечивший обезьяну, проходил мимо вольера, шимпанзе поворачивалась и радостно хлопала себя по заду руками.

Ветеринар конфузился, но обезьяна всего лишь искренне и непосредственно благодарила за уколы, после которых она, сильно болевшая, выздоровела.

Фото из архива В. Пескова . 25 декабря 1998 г.