Полное собрание сочинений. Том 21. Мир на ладони

Песков Василий Михайлович

1999

 

 

Всякая всячина

(Окно в природу)

Как-то, сидя у лампы, я взялся выписывать на листок всякого рода службу животных людям.

Тягловая сила, «поставки» мяса, яиц, шерсти, кож, пуха, перьев, мехов, меда и воска, лекарственных средств, навоза для удобрений. Это все продукты животноводства, промыслов и охоты. И это все у нас на глазах.

Перечислим еще то, что известно не всем или мало известно. Ну, например, интересный факт: европейские поселенцы (пионеры) в Америке, прежде чем строить ферму, освобождали землю от змей. Каким образом? Брали у соседнего фермера свинью, и за несколько дней она прекрасно с делом справлялась, сама от гремучников не страдая.

Есть еще похожие службы?

Сколько угодно. Кошка оберегает нас от мышей, собака — от воров. И много примеров сотрудничества на охоте. Борзые собаки ловят волков и зайцев, норные — лис, кроликов, барсуков.

До сих пор сохранилась охота с ловчими птицами (с орлами, соколами, ястребами, даже с полярными совами) на пернатую дичь, на лис, зайцев, даже волков.

С прирученными гепардами (в Древней Руси их называли пардусами) охотились на антилоп, со слонами охотились в джунглях на тигров, с хорьками — на кроликов, с бакланами — на рыбу.

Можно вспомнить примеры разной другой службы человеку животных. Почтовые голуби еще недавно были распространенным средством надежной связи. С помощью соколов отпугивают птиц от аэродромов. В Московском Кремле ручных соколов иногда выпускают постращать надоедающих и портящих позолоту на храмах ворон. Обезьян в тропиках приучают лазать по пальмам и сбрасывать вниз орехи.

В медицине много сегодня лекарств синтетических, полученных химиками. Но изначальная основа медицины — лекарства животного и растительного происхождения. Все немыслимо перечислить, назовем лишь мед пчелиный и змеиные яды, муравьиную кислоту, пиявок, вытяжку из пантов (молодых мягких рогов) оленей, медвежью желчь. Многие лечения, связанные с животными, известны с древности.

Греки пускали в бассейны скатов и разрядами «живого электричества» исцелялись от некоторых болезней. А на Севере люди давали вылизывать раны собакам. И это была надежная дезинфекция бактерицидной слюной. Пчел и сегодня радикулитчики сажают на поясницу, от той же болезни растираются мазями со змеиными ядами. Пиявки, вытесненные было из практики химическими снадобьями, вновь сейчас применяются.

Древняя медицина, впрочем, оставила множество мифов о чудодейственных исцеляющих средствах, какими они не являются. Так, на Востоке стойко держится вера в целебные свойства всего, что можно взять у убитого тигра, — кожа, кости, внутренности, зубы, когти, даже усы. Несчастьем для носорогов стали рога, будто укрепляющие мужскую силу. Этот миф может стать причиной исчезновенья древнейшего животного на земле.

Яйцо вымершей, жившей на Мадагаскаре птицы эпиорниса. Сколько еды сразу! А скорлупа служила посудой.

В быту человек с древних времен использует части убитых животных. Из турьего рога пили вино, хранимое в бурдюках из бараньих шкур. Части оленьих рогов служили древним копьем, мотыгой, пешней. Перья птиц во всех частях света были украшеньем одежды, из них делались опахала, метелки, ими набивались подушки, перины. Для райских птиц, страусов и белых цапель яркое оперенье едва не стало причиной их полного истребленья — ими украшались шлемы рыцарей и шляпки женщин.

Гусиные перья не так уж давно были главным пишущим инструментом и заготавливались миллионами штук. Иглы дикобразов древние золотили для булавок в прически модниц.

На гребни женщинам шли панцири черепах. Из обломков кораллов делали бусы. Ярких жуков девушки Южной Америки до сих пор, как брошки, укрепляют на платья и в волосах. Волосы колонка идут на кисти художникам.

Хвост зебры был в Африке символом власти местных князьков. Пестрые, не часто встречающиеся, маленькие ракушки служили индейцам тлинкитам (Аляска) деньгами. Высушенные и тщательно размятые морские губки использовались древними в банях, ваннах и туалетах.

Слоновьи бивни стали бедствием для самых крупных сухопутных животных. Из слоновой «кости» делали бильярдные шары, клавиши для роялей и всякого рода дорогие резные поделки. Несмотря на засилье пластмасс, бивни в цене по сей день.

Кое-что в наше время кажется экзотическим и курьезным. В Африке для стягивания краев раны использовали муравьев-портных. Индейцы в Америке, чтобы скрытно двигаться ночью, не теряя друг друга из вида, привязывали к ногам светлячков. На Руси знаменитые красные (червленые) щиты покрывались естественным веществом, добытым из «червецов».

А японцы еще в прошлом веке готовили для военных порошок из сушеных светящихся рачков — незаметного издалека света вполне хватало для чтения донесений и карт. Жесткой шероховатой акульей кожей пользовались так же, как пользуются сейчас наждачной бумагой. А тонкая шлифовка дерева делалась порошком из хвоща (в древнем этом растении — кремний).

И в заключенье — о том, что многих животных люди всегда держали рядом с собой для потехи и удовольствия. В русских домах и трактирах нынешней музыке «из ящиков» предшествовало пение птиц — соловьев, канареек, чижей, варакушек. В деревнях скворечники возле домов стали вешать, вначале не думая о пользе для сада и огорода, а чтобы видеть рядом жизнерадостного певца. Большие ярмарки раньше обязательно посещали люди с ручными медведями.

В Нижегородской области, в городе Сергаче, существовал экзотический промысел. Сюда из разных мест лесной стороны привозили осиротевших маленьких медвежат. Тут зверю продевали в ноздри серьгу (отсюда название городка) и обучали всяким премудростям веселить люд. Диковинных, из дальних земель зверей в Европе показывали за деньги или просто для просвещенья народа водили по улицам. Так постепенно родились цирки и зоопарки.

Вся история рода людского проходила рядом с животными. На минуту представим себе, что нет на земле ласточек, светлячков, жирафов, лягушек, стрекоз, слонов, воробьев, муравьев, лисиц, крокодилов, зайцев, божьих коровок…

Ну что за жизнь была бы без этих милых соседей?

Фото автора. 22 января 1999 г.

 

Лесной сфинкс

(Окно в природу)

Речь сегодня пойдет о рыси. В дикой природе этого зверя я видел всего один раз. На Аляске мы ехали по Кенаю — необычайно живописному полуострову. Глядели чуть поверх леса на синюю череду гор. Вдруг шофер плавно притормозил и торжественным шепотом произнес: «Lynx…» (Рысь). Прямо возле дороги, метрах в двадцати от машины, стоял и спокойно разглядывал нас поджарый, несколько неуклюжий на длинных ногах коричнево-серый зверь. На снегу четко выделялся его силуэт. Рысь… Столь близкая встреча у дороги с охотником грозила бы рыси потерей красивой шубы. Но сейчас она словно бы понимала: опасности нет. Она разглядывала нас без малейшего беспокойства и не бросилась в лес, темневший у нее за спиной, а шагом, неторопливо пересекла дорогу. Длинные ноги рыси напоминали ходули, но движения были неторопливыми, плавными. Зверь даже не оглянулся, без спешки и паники растворился в заснеженном мелколесье.

И много раз я видел этого зверя вблизи в неволе. Но и тут рысь никогда не была суетливой. Даже к лакомой пище подходила она неспешно, брала ее в зубы так, как будто делала тебе одолженье. Часто я видел зверя спокойно сидящим, с устремленным куда-то вдаль взглядом. Выразительные глаза, окаймленные светлым мехом, навостренные уши с черными кисточками волос на концах и бакенбарды делают этого зверя необычайно красивым.

Я даже с улыбкой подумал однажды: носить бакенбарды людей надоумили рыси.

Одна из знакомых мне рысей была настолько покладистой, что позволяла заходить к ней в просторную клетку. Входил я на цыпочках, но опасенья были напрасны. Кошка вела себя так, как будто меня и не было. Ее почему-то интересовал ремень на моей фотографической сумке. Она его нюхала и пробовала на зуб. А я сидел не дыша — любовался переливами дымчато-рыжей шерсти с редкими пятнами, белым мехом подбрюшья, бакенбардами, кисточками на ушах и лапами-снегоступами.

Ноги у рыси мощные. Кажется, при «пошивке» этого зверя больше всего материала природа употребила на ноги. Когтей на лапах не видно. Они у рыси, как у всех кошек, «в рукавичках», и на снегу при круглом следе отпечатка когтей не увидишь. Зато о когтях хорошо знают зайцы — главная добыча рыси.

Величина рыси — средних размеров собака. Но это типичная кошка — ночной образ жизни, терпеливость в засаде, стремительность в нападении. Отличный у рыси слух, и повадки кошачьи — независима, осмотрительна. Так же, как кошки, имеет слабость к валерьянке. («Откапывает и ест корни и потом, одурманенная, забыв обо всем на свете, валяется».)

Коты у рысей перед весной на свадьбах дерутся, громко мяукают и орут, как наши мартовские коты.

Зоны обитания рыси на земле велики: северные леса в Европе, тайга в Азии, север Америки, включая Аляску. Но рысь повсюду немногочисленна, и по мере проникновенья людей на север зверей становится меньше и меньше, ибо почти не бывает случаев, чтобы, встретив рысь, человек не пустил в ход ружье. На человека рысь тоже может напасть, но бывает это исключительно редко — раненая или преследуемая.

На юге у лесной кошки есть родственница — пустынная кошка каракал. Глядя на каракала, сразу обращаешь вниманье на уши. Они большие и тоже с кисточками — чтобы выжить в пустыне, надо особенно хорошо слышать. И в ловкости поджарый, кажется, худенький каракал, пожалуй, рысь превосходит — «подпрыгнув, ловит на лету птиц».

А наша северная соседка предпочитает леса запущенные, непролазные, особое предпочтение отдается местам каменистым. Логово рыси-матери находят нечасто — так искусно оно запрятано. Все же известно: у рыси бывает от одного до четырех котят (чаще — два). Как у волков, самец помогает матери воспитывать детвору. Возмужав, котята вместе с родителями начинают охотиться, постигая науку жизни в лесу. (Родившихся в мае рысят к октябрю уже от взрослых не отличишь.)

Финал охоты.

Рыси — неутомимые ходоки, хорошо плавают, великолепно лазают по деревьям, терпеливы в засадах. «Сутками могут сидеть неподвижно на ветке. Все внизу у них на ладони, их же заметить почти невозможно». Рыси предпочитают держаться насиженных мест, но при скудности дичи им приходится рыскать — ходить, искать пропитанье. В семейных группах тактика у них волчья: идет след в след и охотятся вместе — законом. Так же, как волки, в азарте убивают больше, чем могут съесть, а иногда, сытые, бросают добычу, даже «не пригубив».

В южной тайге, где выбор дичи для умелых этих охотников очень велик (кабарга, косули, молодые лоси, олени, тетерева, глухари, I рябчики и, разумеется, зайцы), рыси не бедствуют. Но в северных зонах, где жизнь бедновата, главное блюдо на столе рыси — зайчатина. Лесная кошка исключительно приспособлена к охоте на этих тоже короткохвостых зверьков — резко преследует бегом и делает большие прыжки, ловко повторяя предсмертные метания жертвы. Один зайчик в сутки — норма для рыси.

Свирепо преследуют рыси лисиц (пищевой конкурент!), но, убив, есть не будут, бросают.

Волки к рыси относятся так же, как она к лисам, — преследуют очень настойчиво, но из-за пищи.

Рысь ищет обычно спасенье на дереве. И если оно высокое — все в порядке, кошка будет с презрением сверху посматривать на волков. Но если деревце низкое, волки из кожи вылезут — будут прыгать, дергать зубами ветки, чтобы вынудить кошку прыгнуть на землю. Прыгнула — тут и конец. Волки очень любят рысятину. И не случайно.

На Аляске, когда я стал рассказывать индейцу-охотнику о встрече с рысью на кенайской дороге, собеседник мой закивал головой: «Да, да, повезло…» Тут же индеец отправился в сени и вернулся с куском замороженного беловатого мяса. Пока мы всласть говорили о том о сем, мясо жарилось на огромной чугунной «аляскинской печке». Продолжая беседу, сели за стол. Я похвалил угощенье, понимая, что это дичина. Но какая? Оказалось… рысятина. Охота на кошку ограничена на Аляске. Индейцам-аборигенам разрешают добыть одну рысь в год на отведенном участке. Но даже самым ловким в мире охотникам это не всегда удается.

Готовясь сесть за эти заметки, я прочел: рысье мясо высоко ценилось когда-то и европейцами. В средние века рысятина подавалась в замках на званых обедах. Удачливые охотники отправляли дорогую дичину знатным вельможам. На Венском конгрессе (1814 год, праздник победы над Наполеоном) во время застолий подавалось жаркое из рыси.

Повадки рыси изучены недостаточно хорошо. «Ночной зверь, днем отсыпается…» Но ведь именно днем рысей только и видели, как ночью увидишь? «Рысь требовательна в еде — к объедкам своим не вернется». Но вот другое свидетельство: «Возвращается! Грызет промерзшее или протухшее мясо». «Предельно осторожна…» Верно. Но, с другой стороны, описано много случаев, когда рыси беспечно выходили к дорогам, заходили в поселки. В Ярославской области лесник мне рассказывал, как с изумленьем увидел однажды рысь на крыше сарая. Врем постоянно подчеркивает: нетерпима к кошкам, разрывает немедленно. Но я на зообазе в Петушках Владимирской области лет двадцать назад сделал снимок: все местные кошки были в гостях у рыси, сидевшей в клетке, а четыре мурки лежали на мягком боку у рыси, как на матрасе.

Родственники, между прочим!

«Загадочный зверь», — сказал юконский индеец. С этим соглашаются все, кто хоть сколько-нибудь наблюдал за лесной кошкой.

Но в упомянутых противоречиях можно и разобраться. Да, предпочитает свежую пищу, когда ее много — бросает несъеденное. Но, как говорится, не всегда коту масленица. Бывают у рыси и голодные дни — возвращается и к объедкам. Предельная осторожность и вроде бы лопоухость — забраться на крышу сарая… Но особого противоречия тут нет. Рысь — ярко выраженная дикарка, не очень-то человека боящаяся. Врожденная осторожность сочетается в ней с особенной любознательностью, свойственной многим животным. И, наконец, — кошки… Вот тут не знаю, что и сказать. Снимок передо мной. Возможно, от невольничьей скуки лесная кошка проявила гостеприимство к явной родне. А возможно — особый характер.

Животные ведь, как и люди, имеют характеры заметно разнящиеся. Красота, выразительный облик рыси… Многие годы в фильмах о животных рысь была обязательным персонажем.

В одном фильме, помню, снимали взрослого зверя. Режиссер (кажется, Бабаян) называл рысь эту гением — «Почти как человек понимает, что от нее хочешь». Но однажды «гениальная» рысь, забыв о съемках, пошла, пошла… и скрылась в лесу. Ждали: вернется. Нет, не вернулась. Судьба? Скорее всего, «актриса» погибла. Не приспособленные с детства к жизни в дикой природе хищники погибают. Но съемки были продолжены. На эти случаи киношники держат зверя-дублера. Но у дублера, хотя и был он братишкой ушедшей рыси, таланта актерского не было. «То, что прежде делали за день, сейчас делаем две недели», — горевал режиссер.

Характеры! Они разнятся у всех животных, но у рысей разнятся, возможно, немного больше. Отсюда — «сфинкс», загадочный зверь.

  Фото В. Пескова и из архива автора .  5 февраля 1999 г.

 

Белый скиталец

(Окно в природу)

Говоря строго, он не совсем белый, он кремовый, желтоватый, иногда почти соломенного цвета. Но бывают моменты в начале зимы, когда он действительно белый, и его непросто различить среди льдов. Белый медведь — самый крупный и самый сильный из всех хищников земли. И обитает он в особых условиях, что называется, на пределе жизни. Его можно встретить на побережье Ледовитого океана, на покрытых льдами пространствах вплоть до Северного полюса и в открытой воде.

Именно плывущим я увидел медведя, когда во время ледовой разведки близ острова Врангеля челноком мы летали на высоте шестидесяти метров. Шум самолета его не смутил. Он не нырнул (хотя мог бы), не повернул в сторону.

По прямой линии плыл он строго на северо-запад, уверенный, что где-то за горизонтом наткнется на ледовую твердь.

Белый медведь — близкая родня бурому. Несомненно, у них общий предок. В зоопарках, скрещиваясь, медведи дают гибриды, способные к размножению. Но внешне медведи не очень похожи. Белый по сравнению с коренастым, как бы не имеющем шеи увальнем — бурым медведем имеет тело прогонистое, гибкое. Это особенно хорошо видно, когда нырнувший медведь под водой проделывает сложные пируэты, характерные больше для выдры, чем для огромного зверя.

Полярный медведь исключительно приспособлен для жизни во льдах. Мех с плотным подшерстком и толстый слой жира сберегают медведя от холодов. Ступни у зверя покрыты волосом, что не дает им примерзнуть ко льду. Специализировано питание этого зверя. Главная его добыча — тюлени. Неспешно двигаясь во льдах, он все время осматривается: не мелькнет ли темное пятнышко? К лежащим на льду тюленям медведь искусно подкрадывается. Легче всего это делать ему в торосистых льдах. Но и по открытому молодому льду медведь приближается на верный бросок — скользит, буквально распластавшись на животе и отталкиваясь задними лапами. Утверждают: для маскировки передней лапой он прикрывает черный свой нос. К тюленям может приблизиться и по воде, толкая перед собой для маскировки льдину или погрузившись в воду так, что виден лишь нос.

Люди рядом, а зверь невозмутимо спокоен.

Есть в Ледовитом океане так называемое «кольцо жизни» — широкая полоса открытой воды, повторяющая изгибы подводного арктического хребта. Тут много рыбы, а это корм для тюленей. Тут летом найдет пищу и белый медведь.

Но во льдах всюду есть трещины, и медведи бродят по всему океану, не исключая района полюса, и, полагают, за жизнь (ее срок двадцать-двадцать пять лет) медведь не один раз бывает у берегов Канады и у наших северных побережий.

У кромки суши медведи подбирают все, что выбросит океан. Везенье особое для зверей — наткнуться на тушу мертвого кита. Тут на пир собираются они во множестве. Несколько лет назад у поселка Биллингс около тридцати медведей, сожрав кита, пожаловали к людям, заставив забаррикадироваться их в домах.

Голодные звери едят что попало. В желудках убитых медведей находили веревки, резину, тряпки. В Канаде, на юге Гудзонова залива, в местечке Черчилл медведи облюбовали свалку и ежегодно к ней собираются, как на ярмарку. Их не страшит огонь сжигаемых отбросов. Закопченные, с опаленным мехом, они возятся в мусоре и так же, как в Биллингсе, пугают жителей Черчилла. Зоологи в специальных ловушках на самолетах увозят медведей далеко в океан, но каждый год они собираются снова.

Любопытно, что на огромных ледовых пространствах у медведя есть добровольные спутники, скрашивающие его одиночество, — песцы и чайки. Им достается кое-что со стола «лидера», и они вверяют ему судьбу, по мере сил помогая искать добычу.

К осени звери стремятся приблизиться к суше и иногда заходят на нее далеко (пересекают, например, полуостров Камчатку).

На суше медведь ест мышей, птичьи яйца, ягоды, веточки ивы, траву и все, что попадает под руку. Но на суше морской бродяга чувствует себя не очень уверенно и спешит поскорее (медведи великолепные навигаторы!) на свой любимый, покрывающий океан лед. Ко льдам медведям приходится иногда плыть. Мех и жир делают тело зверя непотопляемым, и он десятки километров может двигаться по воде с такой же легкостью и с такой же скоростью (четыре-пять километров), с какими двигался бы по льдам.

На суше медведи ложатся на зиму в берлоги. Беременные самки ложатся обязательно. Самцы же — по обстоятельствам. Голодно, холодно — лягут. А если терпимо, то бродят во льдах и зиму, лишь в пургу и при сильном морозе могут свернуться калачиком и дают снегу засыпать себя. Так в полусне коротают они особо суровое время.

У медведиц для берлог на суше есть излюбленные места. Два из них хорошо известны зоологам — Земля Франца-Иосифа и остров Врангеля. Тут ежегодно десятки белых медведиц лежат в снегу не менее пяти месяцев, и в это время в снежном убежище, обмятом боками матери, появляются крошечные, беспомощные медвежата. В марте — апреле медведица, предварительно оглядевшись, выведет их на прогулку, а дней через пять прямым путем семейство идет знакомиться с кромкой ледового океана, по которому подрастающим малышам предстоят пожизненные странствия.

Медвежат обычно бывает два, изредка — три, очень редко — четыре. Два с лишним месяца медведица кормит их молоком и постепенно начинает приучать к мясной пище. Как ни странно, главная опасность для медвежат в это время — папаши-самцы. Каннибализм — родовая черта медведей, и медведице-матери надо быть постоянно настороже.

Жизнь медведя во льдах однообразна и монотонна. Зверь этот — вечный скиталец, озабоченный поиском пропитанья. Он специализирован для жизни в ледовой пустыне и психически организован более «прямолинейно», чем бурый его собрат. Он молчалив, несуетен, бегает редко (это ему и не нужно), но великолепно лазает по льдам и снежным откосам, с высоты нескольких метров может прыгнуть не только в воду, но и на лед. Ныряя, он способен пробыть без воздуха две минуты и успевает за это время загрести лапами водоросли и положить на зубок все, что под руку попадет. Он исключительно неприхотлив, в том числе и в неволе. Любопытен, осмотрителен. Наткнувшись на лежку моржей, он, зная силу бивней этих зверей, на рожон не полезет — зайдет с наветренной стороны, своим запахом посеет панику, а когда моржи, подминая молодняк, ринутся к воде, спокойно подберет належке мертвых и изувеченных. Сила у зверя огромная — полутонную тушу моржа он втаскивает в зубах на взгорок.

Общества себе подобных медведь не ищет. Но известны случаи, когда одновозрастные медведи путешествуют парой — вместе охотятся, отдыхают, иногда затевают состязания в силе. Однако в брачную пору в присутствии самки вчерашние друзья могут стать и врагами. Обычно медведь молчалив, но брачные встречи у этих зверей сопровождаются ревом и драками. Победитель в состязании партнеров с самкой проводит полторы-две недели, спариваясь десять — двенадцать раз в сутки.

Пространства Севера велики. Все же у побережий медведи и люди с давних времен знают друг друга. Русские поморы называли медведя «ушкуи». (Не потому ли лихих молодцов в Великом Новгороде называли ушкуйниками — охотниками на белых медведей?) Люди северных побережий издревле охотились на медведей из-за мяса и шкур, поражая сильного зверя стрелой из лука. Бурый медведь такую охоту не допустил бы, а белый не очень опасен, миролюбив. Так считают аборигены Севера. Эти свойства характера делают зверя легкой добычей людей.

На Аляске я видел охотника возле шкуры медведя, натянутой на огромную раму. Старик Роджер Анингаю скребком удалял с нее жир и с удовольствием рассказал мне, как он увидел медведя в бинокль, как крался во льдах, как стрелял из винтовки с оптическим прицелом.

Все было просто и безопасно, не то что охота с луком.

Той весной три медведя нашли свой конец близ поселка Гэмбел. Три огромные шкуры, как паруса, шевелились на рамах-растяжках. Легко было представить владельцев этих одежд живыми. Красавцы! Властелины льдов и пространств! Теперь шкуры их за хорошие деньги продадут заезжим туристам. А эскимосы будут опять ощупывать биноклями льды — не мелькнет ли белой тенью медведь?

Полярный зверь занесен в Красную книгу исчезающих животных. На сегодня число их как будто несколько возросло. По приблизительным подсчетам, в Арктике сейчас обитают двенадцать — пятнадцать тысяч медведей.

Фото из архива В. Пескова . 5 марта 1999 г.

 

Ритуал

(Окно в природу)

Немецкие генералы, вспоминая воину, рассказывали, что они накануне вторжения в нашу страну внимательно наблюдали через границу за Брестской крепостью и не заметили признаков беспокойства у завтрашних своих противников. «Под звуки оркестра проводился развод караула». Подчеркнем эту важную для нас строку — развод караула под звуки оркестра.

Зачем нужен этот бывший тогда обычным воинский ритуал? Прежде чем ответить, скажем: сейчас оркестры при разведении караула вряд ли играют. Но соблюдается тем не менее торжественная приподнятость момента, соблюдаются некоторые ритуальные формы развода. Все объясняется просто. Заступающий на пост должен эмоционально почувствовать важность, серьезность часов в карауле. Ритуал как бы отделяет суету прошедшего дня от всего предстоящего.

Разводя караул, нельзя крикнуть: «Иванов, ты станешь тут, а ты, Петров, — тут. В двенадцать — смена!» При подобной небрежности чувство ответственности не возникает. Вот зачем играли оркестры и звучит торжественный голос при разводах караульной команды.

Брачный ритуал альбатросов.

Можно привести другие примеры важности ритуала. Родился ребенок, его крестят, дают имя — обозначается начало жизненного пути человека. Пришло время человеку жениться (выходить замуж) — опять ритуал, уже более торжественный и публичный — венчание, свадьба. Это тоже некий «оркестр», дающий возможность двум людям, начинающим совместную жизнь, осознать, запомнить ответственность предстоящего.

Пример ритуала более частого, бытового — обычай присесть перед дальней дорогой. Он тоже исполнен смысла — осознай: с этой минуты начинается нечто новое, будь собран, внимателен. Кроме того, сборы в дорогу — это всегда суматоха. «Минута сидения» помогает прийти в себя, вспомнить в последний момент о чем-то, в суматохе забытом.

Обращаясь к природе, мы и тут видим множество ритуалов, помогающих регламентировать отношения между животными, оберегающих течение жизни от ошибок и сбоев.

Лет пятнадцать назад я гостил в пушкинском сельце Михайловском. Сюда, как в более спокойное место, переселилась откуда-то колония серых цапель, и я два дня просидел в зарослях, наблюдая своеобразную жизнь сообщества, у которого в гнездах как раз появились птенцы.

У цапель птенцов воспитывают оба родителя. Один улетает за кормом, другой стережет гнездо.

Не бывает минуты, чтобы птенцы оказались бы беспризорными. И чтобы этого не случилось нечаянно, каждая пара цапель соблюдает одинаковый ритуал. Вернувшегося с кормом партнера цапля встречала приветственным криком, и лишь после того, как в ответ раздавался ответный крик, а прилетевший садился к гнезду, прежний сторож улетал на охоту. Этот порядок был хорошо заметным и походил на обмен сигналами часовых: «Пост сдал!», «Пост принял!»

А недавно, читая о жизни белых цапель, я без удивления обнаружил: эти в соблюдении правил охраны гнезда пошли еще дальше. Готовая улететь птица протягивает партнеру веточку и лишь тогда улетает, когда видит, что веточка по всем правилам принята. Важность момента фиксируется предельно четко.

Важную роль ритуалы играют в брачных отношениях у животных. Не всегда дело решают драки самцов. Многое самке может сказать яркое, красочное оперение ухажеров. И дело не только в том, что у животных есть, как считают, некое «предэстетическое чувство».

Избыток жизненных сил посредством гормонального механизма расцвечивает некоторых самцов всеми цветами радуги. Демонстрация этих нарядов — верное средство обратить к себе чье-то чувство на ярмарке женихов.

Пингвин в отличие от ярко окрашенных рыб, фазанов, радужных райских птиц и отливающих синевой краснобровых тетеревов всегда во фраке с белой манишкой. Но поза! Подняв клюв кверху, пингвин как бы выставляет себя напоказ: глядите, какой я стройный, какие у меня крылья для плавания, какой я упитанный. Этого бывает довольно, чтобы состоялась помолвка.

Драк между самцами у пингвинов я не наблюдал. Но есть у пингвинов ад ел и ритуал — демонстрация преданности избраннице. Каждый пингвин старается принести к месту, где села на яйца его подруга, камешек. В Антарктиде камешки — дефицит. Подношение ценится.

Не важно, что в момент охоты пингвина за камешком его собственное гнездо тоже подвергается невинному грабежу. Важно, что соблюдается ритуал: «Мы выбрали это место, мы тут остаемся, мы будем заботиться о птенцах!» Вот что значит суета с камешками.

Иногда ритуал служит как бы проверкой способностей папы в воспитании птенцов. Самочка, прикидываясь птенцом, выпрашивает еду. И ухажер тут как тут с подношением. Зимородок приносит рыбку, другие птицы — гусеницу или муху.

В дикой природе все живет в постоянном напряжении, и очень важно, чтобы партнер по выведению потомства был ловок, здоров, вынослив. Без этих качеств наследство выйдет худое, да и вырастить его будет трудно. Жизнеспособность животных выявляется в брачных турнирах. Но право на продолжение рода утверждается не только дракой, но и песней, и ритуальными танцами, в которых отличаются, например, журавли. Это не только избыток весной нахлынувших чувств, но и демонстрация жизнеспособностей птицы.

Природа заботится и о том, чтобы не было спаривания между близкородственными животными. Изредка это может случаться, но чтобы сбои такого рода не стали частыми и обычными, чтобы не рухнули миллионами лет накопленные наследственные программы поведения, каждый вид имеет какой-то опознавательный знак — характерный облик, характерную метку на перьях или на шерсти, характерную песню. Но часто лишь тонкости поведенья не допускают ошибочных связей. Водяной козел в Африке, приближаясь к самке, задирает голову — демонстрирует белое пятно на горле. Газели Томпсона и Гранта (Африка) часто пасутся рядом и так похожи, что отличить их можно только по росту. Однако бес никого тут не путает. Самец газели Томпсона приближается к самке с высоко задранной головой и рогами, как бы положенными на спину.

Жених же газели Гранта идет на свиданье, держа рога свечками вверх. Этого и довольно, чтобы не было заблуждений.

Но у некоторых животных ритуал «признанья своих» сложен и походит на встречу двух агентов-разведчиков, проявляющих предельную осторожность. Для примера всегда приводят ритуал, предшествующий спариванию у странствующих альбатросов. «В этом процессе используются зрительные и слуховые стимулы.

Церемония начинается с вытягивания шеи и щелканья клювом. Затем птицы в горделивых позах кланяются, вытягивают шеи и пощипывают друг друга. Затем самец кружит вокруг самки с распущенными крыльями, а она поворачивается на месте, все время на него глядя…

Если в этом небыстром процессе кем-то какая-то деталь ритуала упущена, брачный союз альбатросов не состоится. И дело, видимо, не только в «идентификации», в узнавании представителя своего вида, но и в чем-то более сложном, закодированном в ритуале.

Так же, как у людей, ритуалы регулируют сложные отношения в социальных группах животных. Тут действует иерархия, где «нижний подчиняется верхнему», и чтобы эта система рангов работала без больших напряжений, существует множество ритуалов, все хорошо регулирующих. Например, в стае хищников есть верховная особь «альфа». Оскаленные зубы «альфы» требуют признания верховенства, и тот тут же следует. Более слабый валится на бок и подставляет более сильному самое уязвимое место — шею. Этот ритуал, длящийся три-четыре секунды, гасит любую агрессию.

Младшее поколение в социальных группах животных выражает почтение старшим облизыванием их морды. Подобные знаки внимания принимаются как должное. Когда ваша собака дотягивается лизнуть вас в щеку или облизать хотя бы руки — это и есть ритуал признания, подчинения, готовности служить.

Подобное можно увидеть не только у крупных животных, но также и у общественных насекомых, где тоже есть иерархия и, значит, есть знаки признания «нижними» «верхних». У некоторых ос при встрече двух самок одна обязана отрыгнуть более «высокопоставленной» своей подруге толику пищи. Это ритуал подчинения и господства.

Ген подобного поведения с изначальных времен, несомненно, несут в себе также и люди. Раболепство некоторых человеческих особей часто видишь невооруженным глазом. Одни люди стыдятся этого, «выдавливая из себя раба по капле», другим хоть бы что, уподобляются курам, где иерархические ритуалы особенно хорошо видны. Есть одна курица, которую никто не клюет, есть вторая, которую клюет первая, а она клюет всех остальных, кроме первой, и так далее вниз по лестнице. А в самом низу есть безответная бедолага, которая никого клюнуть не может, а ее клюют все. Море людских отношений регулируют законы, мораль, этика, но много еще в человеке всего, идущего от древней природы его.

  Фото автора . 11 июня 1999 г.

 

Невелик, но опасен

(Окно в природу)

В жаркое лето мир насекомых, клещей, пауков активизируется — быстро плодится, стремится расширить места обитанья, повсюду о себе заявляет. Нашествие ос, божьих коровок и муравьев — явление безобидное. А есть нашествия, вызывающие тревогу. Нынешним летом на юго-востоке России после долгого перерыва появились полчища саранчи. В Ростовской области вспыхнула опасная эпидемия болезни, в распространении которой подозревают клещей.

В Сибири наблюдались вспышки клещевого энцефалита (воспаления у людей головного мозга).

Клещи, даже обычные, не переносящие болезни, хороших эмоций не вызывают. Эти паразиты, вцепившись в теплокровное существо — будь то мышь, птица, собака, олень, человек, — буквально раздуваются от его крови. Все знают: от клеща трудно освободиться. Некоторые животные, изгибаясь, скусывают мучителей, но не всегда их достанешь. Жертву они покидают, когда, что называется, до отвала напьются крови. Некоторые из клещей раздуваются до размеров голубиного яйца.

Потеря крови, однако, не главная беда, приносимая кровососами. Некоторые клещи разносят опаснейшие болезни, в том числе открытую в 30-х годах и названную клещевым энцефалитом.

В 1958 году в поездке по туркменским полупустыням я встретил противочумную экспедицию и задержался в полевом ее лагере. Экспедицией руководил замечательный человек — Евгений Николаевич Павловский, генерал, академик, всемирно известный ученый-паразитолог. Это был уже седой, высокого роста человек, одетый в солдатскую гимнастерку, неприхотливый в полевой жизни и простой, несмотря на известность и многочисленные награды.

У вечернего костра говорили о многом и дошли наконец до энцефалита, о котором я слышал, но совершенно не знал, что это такое.

И Евгений Николаевич рассказал.

В середине 30-х годов из Сибири стали приходить тревожные вести. Геологи, топографы, геодезисты, строители новых городов и поселков повально заболевали таинственной хворью, приводившей к параличу, потере памяти, равновесия и часто — к смерти. Случалось, в тайге погибали целые отряды исследователей. Вертолетов и радиостанций в то время не было, вести с места работ приходили, когда таинственная болезнь свалила с ног весь отряд.

В 1937 году на Дальний Восток была срочно отправлена экспедиция ученых, перед которой стоял серьезный вопрос: выявить причину заболевания и найти способ лечения. Руководил экспедицией Евгений Николаевич Павловский.

Выяснилось: местным жителям болезнь была известна под названием «таежная хворь», но сильно от нее они не страдали, и жестоких последствий не наблюдалось. Опытные паразитологи догадывались, что местное население получало естественную прививку против болезни и становилось к ней маловосприимчивым, тогда как пришлых в таежные дебри болезнь буквально валила с ног, делала инвалидами. Ясно было: болезнь распространялась кровососущими организмами, но в тайге их десятки. Кто конкретно виновен? С риском для жизни (несколько ученых экспедиции, заболев, умерли) после кропотливых исследований распространитель болезни был выявлен. Им оказался клещ (три вида клещей), названный энцефалитным. Это он переносит вирусы страшной болезни.

И сами клещи, и мельчайшие представители живой материи вирусы — существа древнейшие.

Клещ собственной персоной.

Вирусы люди сумели обнаружить и разглядеть лишь в этом столетии, клещи же были известны давно. Аристотель полагал, что «клещи зарождаются из ползучего пырея». Сегодня мы знаем: как все животные, клещи развиваются из яичек, отложенных самкой. Но для этого ей непременно надо напиться чьей-нибудь крови. Есть клещи «стационарные», живущие в птичьих гнездах, в норах мелких животных. Но немало кровососов и странствующих. Причем сами они пассивны — на большие расстояния передвигаться не могут, но в качестве «пассажиров» на чьем-нибудь теле расселяются хорошо.

Жертву свою — мелких и крупных животных, а также людей — клещи поджидают в лесу, на вырубках, у звериных троп и таежных дорожек.

Малейшего прикосновенья достаточно, чтобы клещ, сидящий на конце ветки куста или сухой траве, вцепился во что-нибудь движущееся. Путешествуя, он непрерывно дня три пьет кровь и потом отваливается. Вирус болезни передается яичкам самки, и новорожденный клещ несет ее дальше, заражая всех, чьей крови отведал.

Зимуют кровососы в лесной ветоши и в трещинах почвы. И как только сходят снега, они, голодные, ищут жертву. «Пройдешь по таежной тропе километра два-три и находишь на себе сотню, а то и больше клещей», — рассказывал Евгений Николаевич. Середина весны — наиболее опасное время зараженья энцефалитом.

Но весь ли пояс южной части тайги опасен?

Оказалось, нет. Болезнь, как установил в своих работах Павловский, носит очаговый характер. Но при этом выяснилось: география очагов — не только Сибирь, но и вся южная кромка таежных лесов от Прибалтики до Тихого океана. (Острая вспышка энцефалита в 1951 году наблюдалась в Словакии. И время от времени в европейской части наших лесов кто-нибудь заболевает энцефалитом.)

Сегодня болезнь изучена. Но из-за вирусного ее происхождения с трудом поддается лечению. Главное — профилактика. Родина клещевого энцефалита — Сибирь. Именно там больше всего очагов болезнетворного вируса. Поэтому, собираясь в тайгу, месяца за два надо сделать прививку против болезни. Она не гарантирует от заболевания, но предупреждает драматические последствия.

Заразиться энцефалитом можно двумя путями: через молоко, в котором, как и в крови, концентрируются болезнетворные вирусы, и от укуса клещей. Профилактика: молоко кипятить!

Что касается клещей, то практика жизни научила кропотливой, но, увы, необходимой борьбе с кровососами. В тайге надо носить одежду, предупреждающую проникновение клещей к телу (всем известные куртки-«энцефалитки»). Но этого мало. Необходимо раз, а то и два раза в день, раздевшись, осматривать тело и все детали одежды — нет ли на них клещей. Так мы с друзьями поступали, навещая староверов Лыковых по весне.

Важно заметить, Лыковы, прожившие всю жизнь в тайге, не имеют о болезни понятия, хотя, конечно, клещи их кусали несчетно раз — в месте, где они обитали (юг Красноярского края), как раз находится очаг энцефалита.

Дикие животные тайги, имея в крови вирус болезни, от него не страдают. За долгую эволюцию адаптировались, как адаптировались дикие африканские животные к болезни, переносимой мухой цеце.

При широком взгляде на жизнь можно предположить, что вирус энцефалита играет, как пишут, «роль сторожевого пса» — своих соседей в сложившихся хитросплетениях жизни он лишь тревожит, но несет смерть всему пришлому. И можно еще раз сказать: у природы нет пасынков, все у нее — любимые чада. Клещи и вирусы тоже.

Фото из архива В. Пескова. 23 июля 1999 г.

 

Водой не разлить

(Окно в природу)

Рассмотрим сначала снимок. Почти человеческая картина. Слоненок-подросток отлучился из стада и вернулся с приятелем… с бегемотом.

Смущен слоненок. Скромно потупившись, стоит (сидит?) молодой бегемот. И взволнованно распустило уши семейство слонов. «Это же надо — бегемота привел!» — как бы выговаривает мамаша. А виновникам ситуации хоть бы что. «Дружим. И вот привел…»

Есть у меня и другие не менее интересные снимки. Зебра дружески задирает молодого слона — дергает его за хвост. Слон, тоже играясь, бьет хоботом зебру по боку, а зебра — снова за хвост.

В природе животные, не связанные жесткой линией хищник — жертва и между которыми нет конкуренции за территорию и еду, мирно соседствуют и даже, случается, привязываются друг к другу: водой не разлить. Речь не идет о явлении симбиоза, когда два вида животных извлекают из сожительства взаимные выгоды, речь об истинной дружбе, в которой два существа обретают общую радость общенья. В дикой природе увидеть это непросто, и снимок, который мы внимательно рассмотрели, — большая удача фотографа из Германии. Куда чаще мы встречаем проявления межвидовой дружбы в условиях несвободы, когда обстоятельства заставляют сближаться с кем-то оказавшимся рядом. И тут закон «гусь свинье не товарищ» не всегда действует.

Рассмотрим еще одну фотографию. Поросята выглядят обожателями молодой кошки. Чем-то она им понравилась, всем понравилась. И кошка это хорошо чувствует, не убегает. Такое часто происходит с молодняком, помещенным людьми в небольшое жизненное пространство. Малыши исследуют мир. Их симпатии проявляются самым неожиданным образом.

В Московском зоопарке когда-то была площадка молодняка, и на ней резвились в одной компании медвежонок, лисята, волчонок, кабанчик и поросенок. Есть фотография, сделанная в другом зоопарке: медвежонок лезет за рыбой в подклювный мешок пеликана. А птица терпит бесцеремонность — дружба!

Радость хоть какого-нибудь общения в неволе и взрослых животных заставляет не только терпеть друг друга в одном вольере, но и страдать, если соседа вдруг отселили. В Московском зоопарке многие годы в одной клетке нежно привязанными друг к другу жили лев и кобелек Тобик, а в Калининградском зоопарке я снимал рядышком петуха и лису.

В доме и во дворе часто можно увидеть проявления столь же неожиданной дружбы. Собака и кошка — антагонисты, вражда их вошла в поговорку. Но сколько случаев нежной привязанности этих животных друг к другу! На снимках из моей папки кошки безмятежно спят на спинах собак, либо трутся о ногу пса, или же дружно играют.

В одном письме мне сообщают: «Наша кошка носит собаке мышей. Трезор от подарков воротит морду, но кошка все равно носит — знак дружбы!».

Иногда кошки живут взаперти «на этажах» и постепенно утрачивают инстинкты охотников. Но жажда общенья и любопытство у них остаются, и кошки начинают мирно существовать с мышами. На одном из снимков в моем собрании нахальная мышь пьет молоко из блюдечка кошки, а та с любопытством наблюдает за гостьей из норки.

У собак и кошек привязанность иногда бывает так глубока, что, лишившись друг друга (чаще всего это бывает с собаками), животные сильно страдают и от этого могут даже погибнуть. О таком случае рассказывает москвич В. Соловьев: «В необыкновенной дружбе у нас жили кот и собака породы колли. Однажды кота серьезно обидели, и он с месяц на людей дулся, общаясь дружески только с собакой. Потом я нечаянно опрокинул стакан горячего чая на Кешу, с которым мы помирились. Несколько дней кот мучился от ожога, тщательно меня избегая.

А однажды шмыгнул в открытую дверь и исчез. Ну, исчез и исчез — погоревали, даже поплакали и начали забывать. Но не забыла друга своего Эста. Однажды на прогулке она рванулась к мусорному ящику — увидела Кешу. Невозможно без волнения вспоминать, с какой нежностью собака и кот друг друга облизывали. Я попытался Кешу поймать, но он исчез, как только я сделал шаг.

После этого поведенье собаки переменилось. Всегда энергичная, подвижная и отзывчивая на ласку, она стала вялой и как бы не видела нас. Уютное свое место в комнате Эста покинула и не двигаясь лежала около входной двери. Отказывалась от еды. И однажды утром мы нашли ее мертвой…»

Расскажу в заключение случай особенный.

В Болгарии, в местечке Лонгос близ Варны, егерь на острове подкараулил волчицу. Среди осиротевших волчат в логове оказался малыш кабанчик. Добычу егерь принес домой, и двух особо привязанных друг к другу волчонка и кабаненка оставили жить. Они стали ручными — свободно ходили во дворе и, конечно, пожелали однажды узнать: а что там за жизнь за оградой?

Первым в виноградник сходил кабанчик, за ним и более осторожный волчонок. Вдвоем приятели стали путешествовать по округе, а ночевать возвращались во двор. Но однажды они не вернулись. И стали приходить вести: волчонка и кабана видели в чаще недальнего леса. А через некоторое время сам егерь наткнулся на беглецов — собаки подняли их из общего логова. Конечно, у охотника не поднялась рука выстрелить… Что ожидало на воле двух этих зверей? Благополучной судьба их могла быть только до встречи с волками. Для вольных хищников этот странный союз непонятен, причем погибнуть от зубов стаи могли и кабанчик, и странный сородич волков, потерявший навыки волчьей жизни.

Вот такие пути у дружбы.

Не ждали…

Где там моя рыбка?

Обожатели.

  Фото из архива  В. Пескова . 30 июля 1999 г.

 

Они еще держатся

(Окно в природу)

Они держатся, то есть не исчезли с лица земли, только потому, что в последний момент люди предприняли энергичные, часто очень дорогие усилия, чтобы их спасти. Недавно мы рассказывали о судьбе американских белых журавлей, на которых уже поставили крест, но неожиданно в 1938 году обнаружили четырнадцать птиц.

Вся Америка, не жалея ни средств, ни усилий, довела число журавлей почти до трех сотен. Это большая символическая победа, классический случай и опыт «не дать свече угаснуть на ветру жизни». И вот еще несколько таких случаев.

Доживал на западе США калифорнийский кондор. Птица древняя. Эволюция, по-видимому, предписала кондору близкий конец. А тут еще золотая калифорнийская лихорадка прошлого века. Птиц стреляли потому, что трубочки маховых перьев кондора вмещали определенное количество золотого песка — не надо было ни мерить, ни взвешивать. Да и просто стрельнуть по мрачноватому падальщику было приятно. К началу этого века число кондоров снизилось до двухсот. Свеча догорала — кондоры поздно становятся половозрелыми и выводят раз в два-три года одного птенца.

Как помочь птице? Попытки метить их кольцеванием кончились неудачей — один из птенцов от разрыва сердца умер в гнезде.

К 1982 году число птиц приблизилось к роковой черте — их насчитали всего двадцать две. Решено было кондоров отловить и попытаться стимулировать размножение их в неволе, благо технология эта была уже отработана на других птицах. В природе оставили только трех, но 19 апреля 1987 года их тоже поймали. (Все оказались самцами — ожиданье приплода было бы тщетным.)

Между тем в вольерах кондоры начали размножаться. Я добыл снимок первенца, рожденного и выращенного в неволе. Вот он перед вами — неуклюжий, хохлатый старожил планеты Земля. Одиноким был он недолго. В неволе кондоров побуждали класть в гнезда больше яиц, чем в природе, и в инкубаторе выводили птенцов.

Пять лет в дикой природе кондоры не летали — не было ни одного! В 1992 году выпустили из питомника первых птиц. К 1998 году на свободе их стало уже полсотни. Они пока еще не гнездятся. Орнитологи объясняют это поздним их созреванием. К 2001 году численность кондоров предполагают довести до сотни и дать им возможность «самим возрождаться».

Территория, где они держатся, тщательно охраняется — ни самолетов, ни строительства, ни туристов. Время покажет, насколько успешными окажутся благоприятные усилия энтузиастов охраны природы.

Еще история. Тоже американская. История со счастливым концом.

В 60-х годах было замечено: повсюду исчезает сокол сапсан. Совсем исчез он в восточных штатах, но и в западных насчитали чуть более сотни пар. В отличие от древних кондоров это был молодой процветающий вид животных, почти мгновенно «залетевший» на самые тревожные страницы Красной книги. В чем дело?

Исследования показали: соколы (так же как белоголовые орланы — эмблема США) не приносили потомства — истонченная скорлупа яиц разрушалась под птицей-наседкой. Подозрение пало на ДДТ — химикат, повсюду применявшийся в сельском хозяйстве. Но виновность зловредного порошка надо было еще доказать. В 1972 году, путешествуя по Соединенным Штатам, мы посетили исследовательский центр в Патуксенте под Вашингтоном, где на множестве птиц проверяли действие ДДТ.

И было доказано: виновен! Химикат нарушал в организме пернатых кальциевый обмен, яйца от этого были хрупкими, с тонкою скорлупой.

Сокол сапсан.

ДДТ в 1973 году в США запретили. Но как возродить птиц? К проблеме подошли с размахом и основательностью. Был создан фонд с практически неограниченным финансированием.

В штате Айдахо был спешно построен питомник. Методика восстановления соколов стала классической и характерной для ситуации, когда человек, разрушив природу, потом по крохам пытается восстановить утерянное.

Зимой 1986 года в штате Колорадо я встретил орнитолога — активного участника программы спасения соколов. С помощниками-студентами Джерри Крейг находил в Скалистых горах редкие гнезда сапсанов и, забрав из них хрупкие яйца, оставлял в утешение птицам три-четыре яйца из пластмассы, очень похожих на настоящие. И сапсаны продолжали на них сидеть. Тем временем Джерри и студенты-зоологи со всеми предосторожностями самолетом отправляли «живые» яйца в инкубатор в Айдахо (сюда яйца сапсанов доставляли из многих районов Америки). Вылупившихся пуховичков кормили с пинцета или отдавали на попечение взрослым птицам, живущим в неволе. Через тридцать пять дней возмужавших птенцов, опять же скорым путем, отправляли к родительским гнездам. «Самки по-прежнему плотно сидели на пластмассовых яйцах, приходилось буквально их сталкивать и подсовывать им под крылья птенцов. В этот день мы их не кормили, и они начинали просить еду. Родители, не заметив превращения яиц в почти уже взрослых птенцов, принимались прилежно кормить потомство. Через неделю уже готовые к самостоятельной жизни птицы покидали гнездо и охотились самостоятельно.

Мы, конечно, их кольцевали и таким образом знаем, как скоро и какими путями добираются они в Мексику на зимовку».

Джерри с помощниками выпустил в природу пятьсот соколов. Всего за время двадцатипятилетнего существования питомника выпущено более пяти тысяч птиц. И поскольку среда обитания их оздоровилась, сапсаны гнездятся сейчас снова по всей территории США, в том числе в городах на небоскребах, питаясь скворцами и голубями. В 1998 году в стране насчитали 1650 гнездящихся пар. Это позволило вычеркнуть сапсана из Красной книги США.

Признано: вид вне опасности. Великолепный пример ответственного, грамотного подхода к проблеме: взялись — сделали.

Во всех случаях, когда среда обитания животных не разрушена, а численность зверей или птиц катастрофически снижена перепромыслом или же браконьерством, уберечь или спасти животных относительно просто, достаточно лишь наладить надежную их охрану. Так в Советском Союзе были спасены соболь, сайгаки, бобры, лоси в европейской части России.

Куда сложнее «не дать угаснуть свече» там, где среда обитанья уже не служит надежным прибежищем для животных. Пример всем известный: распашка степей. Все, кто обитал когда-то на поросшей дикими травами целине (стрепеты, дрофы, сурки), уже с трудом находят спасительные островки жизни.

Но некрупным животным и в этом случае можно помочь выжить. Вот история, связанная с маленьким соколком — маврикийской пустельгой. Многим известна европейская пустельга — соколок-мышелов. В летний день ее можно увидеть повисшей на распущенных крыльях над полем. Почти такая же пустельга искони обитала и на острове Маврикий (там, где жил и канул в вечность дронт додо). Тут соколок охотился на ящериц-гекконов. В 1930 году на острове насчитали двести пар птиц. Но потом число их резко начало падать. Кормов, как и прежде, хватало. Но негде стало гнездиться.

Под плантации тростника в долине Маврикия вырубили леса, где птицы гнездились в дуплах старых деревьев. А попытки гнездиться в расщелинах скал кончались разорением гнезд завезенными сюда обезьянами.

Маврикийская пустельга, что называется, повисла на волоске — осталось всего шесть птиц (1974 г.). Мало кто верил, что с этой трагической точки пустельгу можно вернуть. Нашлись, однако, энтузиасты… Мир орнитологов с величайшим вниманием следит за ответственной их работой. Одну парочку соколов отловили для вольерного разведения, а четырех птиц оставили жить в природе, но создали благоприятные условия для их гнездования — развесили ящики на деревьях и проделали ниши в скалах, на которые обезьяны не могли влезть.

И вот у одной птицы появилось потомство!

Потом у этого потомства — приплод. И пошло пошло… В прошлом году на острове насчитали уже 540 птиц. Для них отвоевали заповедную зону и продолжают вешать гнездовые ящики.

Теперь сама природа определит, сколько птиц может прокормить остров. А для всех озабоченных «уходящими» это пример: от какой, казалось бы, безнадежной черты можно «уходящего» отвести.

Птенец калифорнийского кондора.

Фото из архива В. Пескова .  20 августа 1999 г.

 

Обыкновенное чудо

(Окно в природу)

Стихия воды.

Она всегда рядом с нами, мы знаем ее как только родимся, привыкаем к ней и потому чудом не почитаем. Между тем ВОДА — одно из самых ярких чудес природы. В стакане чая у вас вода, в пицце, в арбузе — вода, огурец — сплошная вода, наше собственное тело на три четверти состоит из воды. Воду пьют, она участвует на клеточном уровне любого организма в тончайших процессах жизни. Можно сказать: где нет воды — там нет и жизни. И потому ученые, присматриваясь к другим планетам — нет ли там жизни? — интересуются в первую очередь наличием воды.

Состав воды прост — соединение водорода и кислорода (Н2О). И в каких ипостасях мы только не видим воду! Из крана течет вода, родничок на обрыве оврага — вода, река, бегущая к морю, стоячее озеро, облака над землей, туман, дождик, град, снег, льды Антарктиды, похожий на папоротник зимний рисунок на оконном стекле, тучка золотая на вершине утеса в горах — все это вода.

Тихая вода, как зеркало, может отражать все, что заглянет в нее. А вода бурная вскипает пеной, встает волной, способной накрыть огромный корабль.

В детстве отец любил загадывать мне загадки. И сам, не дожидаясь моей сообразительности, на них отвечал. «Что быстрее всего?.. Мысль!» «А что сильнее всего?.. Вода». Воду я видел в колодце и в маленькой нашей речке. И силу ее брал на веру. Оказалось, и в самом деле ничего нет сильнее воды в природе — смоет, снесет любые препятствия. Сила воды такова, что она рушит горы, не только их размывая.

У воды есть уникальные свойства, отличающие ее от всех минералов. Замерзая, она не сжимается, а расширяется и потому может разорвать не только бутылку и металлический цилиндр, но и гранитные скалы.

Вода расширяется также, когда превращается в пар. О силе этого расширения можно судить по работе воды в паровозных котлах. Паровоз не только сам начинает движенье, но и тянет за собою полсотни груженых вагонов.

Легко вода испаряется. За минуту с поверхности вод, главным образом океанических, солнце поднимает вверх миллиард тонн воды.

Огромная энергия тепла концентрируется в облаках и движется под землей, орошая места безводные, пополняя озера и реки. Нагретая в южных широтах, вода мощными океаническими течениями перемещается к северу и приносит с собой тепло. Так, Гольфстримом «отапливается» Скандинавия, лежащая далеко от средних широт. Таким образом, вода на земле является идеальным теплоносителем, смягчающим континентальные контрасты планеты, формирует климат, влияет на его закономерности и аномалии. Выпадая на землю, вода пополняет озера и реки, долгим или коротким путем стремится вновь в океан, щедро расходуя на этом пути энергию. («Сильнее всего вода!»)

Есть и еще один круг воды. Вблизи полюсов земли она выпадает в виде снега и копится там, как копится, превращаясь в «белую шубу», вода у нас в холодильниках. Этот процесс, будь он односторонним, за миллионы лет мог бы осушить океаны. В Антарктиде, например, толщина снега достигает четырех километров. Но, забирая влагу, Антарктида ее отдает. Лед, несмотря на его очевидную хрупкость, в больших массах пластичен. Он медленно — несколько метров в год — стекает с купола Антарктиды, отламывается иногда невообразимых размеров айсбергами (на один из них мы садились на тяжелом четырехмоторном самолете). Таким образом, Антарктида сколько берет влаги, столько и отдает. Этот механизм, отрегулированный миллионами лет, работает четко. Но если температура на земле начнет расти, подниматься на два градуса, льды начнут таять, и земле угрожает всемирный потоп. Ученые говорят об этом как о реальности и называют причины этого процесса.

Пресная вода поверхностных стоков несет в океан огромное количество (до 60!) растворенных веществ. Особенно много в растворе поваренной соли. Чеховская героиня считала: в море вода соленая оттого, что плавают в нем селедки. А что касается раствора разных других веществ, то по их запаху тихоокеанские лососи в нужное время не только приплывают к устью больших впадающих в океан рек, но и движутся по ним вверх, находят притоки — маленькую речушку или даже ручей, чтобы именно в них, «своих водоемах», отнереститься.

Считают, жизнь на нашей планете зародилась в воде. И не случайно кровеносная жидкость в сосудах животных и человека близка по составу к морской воде.

Вода (еще одно ее свойство) способна подниматься вверх по тонким капиллярам растений (трав и деревьев). Этот поток несет вверх из почвы растворенные питательные вещества.

А испаряясь с листьев, вода не дает растениям перегреваться и высыхать. И получается: жизнь без жидкого минерала — воды была бы на земле невозможна.

Вода различается не только по числу и количеству растворенных в ней веществ. Чистая вода бесцветна, прозрачна. При одной и той же формуле есть вода «тяжелая» (с иным количеством в ней водорода) и обычная, «легкая», в которой тоже различаются разные состояния, понятные главным образом химикам-физикам.

Что касается житейской сметки людей, то уже с древности существует понятие о живой и мертвой воде. Для питья и полива растений считается, например, полезной вода, натаянная из снега. Воду с больших глубин земли (ювенильные воды) можно называть мертвой — в ней нет растворенных минералов, которые делают ее вкусной и животворной.

Мертвую воду часто делает сам человек, сбрасывая в нее в немыслимых количествах отходы своей жизнедеятельности. Ничего живого в такой воде быть не может. Дело доходило до того, что жидкостью некоторых водоемов, расположенных возле химических фабрик, на спор удавалось проявлять фотопленку. А одна из речек Америки (Кояхога, сейчас очищенная) однажды вдруг загорелась — так много в ней было всяких отбросов.

А сколько радости дают человеку чистые воды бегущих горных ручьев и речек, зеркальная вода озер, обрамленная кувшинками и пахучими травами. Человек, выраставший возле воды, уносит из детства самые радостные впечатления — рыбалка, лодка, коньки зимой, купанья, наблюдение за таинственной жизнью в воде и возле воды. Кто не любовался занятными водомерками, снующими на длинных своих ногах по воде, как посуху. Оказывается, есть у воды еще одно чудо — пленка поверхностного натяжения. Природа не могла не воспользоваться этой возможностью и вырастила скороходов, скользящих по спокойной воде, как по льду.

А много ль воды на земле? Немало — семьдесят процентов земной поверхности. Из космоса планета выглядит водяным шаром, по которому плавают «ломти» материков и островные «клецки». Но! 97 процентов всех земных вод — соленые. И только 3 процента воды пресной, причем две трети ее заморожено в Арктике и Антарктиде. Таким образом, самой нужной пресной (туркмены говорят — «сладкой») воды на все про все остается только один (!) процент.

Долгое время этой воды хватало и на питье, и на мытье, на полив и промышленные нужды, но растущее человеческое хозяйство земли требует воды все больше и больше. Львиную долю ее выпивает аграрное хозяйство, потом промышленность, коммунальные нужды. И уже сегодня пресной воды начинает катастрофически не хватать.

Хуже всего то, что после использования человек возвращает в природу загрязненную воду. Она еще годится на технологические процессы, но жизнь в ней бедна или вовсе отсутствует. А для питья текущие воды даже при очень дорогой и громоздкой очистке во многих местах уже непригодны.

И есть места на земле, где воды просто хронически не хватает. Засухи длятся тут многие лета, и земля опустынивается. Это в первую очередь зона Сохеля — пространства, лежащие южнее Сахары. Но и там, в Африке, где дожди по сезонам все-таки выпадают, в самое жаркое время жажда делает жизнь людей и животных невыносимой.

Вблизи экватора я видел тысячные очереди людей с ведрами, кувшинами, бидонами и канистрами к колонке с водой. А в позапрошлом году, проезжая по Южной Африке, мы видели безводные реки. Все русло — раскаленный желтый песок. Испаряясь, река на какое-то время превращалась в цепочку озер, бочагов, к которым на водопой собирались животные. Но испарение у экватора — процесс очень быстрый. У водопоев, сражаясь за глоток влаги, животные погибали.

Об этих драмах свидетельствуют рога и кости в руслах песчаных рек.

О грядущей нехватке пресной воды заговорили давно. Сегодня человечество входит в полосу этих нехваток. Восемьдесят стран мира уже испытывают острый недостаток воды. Десять миллионов людей на земле ежегодно умирают от загрязненной воды. К пятидесятому году грядущего тысячелетия треть человечества будет испытывать жажду еще более нетерпимую, чем голод. Прогнозируют войны из-за воды.

Отсрочить водяной кризис может только бережное, экономное отношение к воде. Экономия должна быть во всем, начиная с величины сливного бачка в туалете, в пользовании душем, в обращении к водосберегающим технологиям в промышленности и сельском хозяйстве. Нельзя экономить только на питье воды. Без определенного ее количества в день жить человек не может.

Вот какое это чудо, какая это ценность — ВОДА. Мудрец Назым Хикмет незадолго до смерти, размышляя о ценностях жизни, на первое место поставил стакан чистой здоровой воды. Поэт говорил, правда, о предпочтенье воды изысканным винам. Но можно и шире понять его мысль: без здоровой воды немыслима здоровая жизнь на земле.

Фото автора . 17 сентября 1999 г.

 

Степные бродяги

(Окно в природу)

В рассказах об Африке их вспоминают нечасто, но выразительно: «Исчадья ада. Хуже крокодилов». Речь идет о гиеновых собаках, во внешности которых от гиен почти нет ничего. Увидев зверя, примешь его за собаку, но в «камуфляже»: пестрая — черное с белым и в желтоватых подпалинах. Обращают внимание на себя живость, подвижность, постоянное присутствие духа, если собака даже в плену. В глаза бросаются сразу очень большие, торчком стоящие уши и крепкие лапы с четырьмя пальцами. Это предполагает в звере хорошего бегуна и отличного слухача.

Пишут, в открытой саванне собаки слышат друг друга на расстоянии тридцати километров.

Живут эти вольные охотники стаями, не придерживаясь в отличие от других животных избранных территорий, — где есть пропитание, там и держатся. Они могут страдать от жажды, пробегая иногда до пятнадцати километров, чтобы напиться из высыхающей лужи, но, кажется, никогда не страдают от голода. В Восточной Африке, близ кратера Нгоронгоро, мы наблюдали охоту этих самых добычливых хищников на земле.

Стая голов в пятнадцать, подкравшись, метнулась за антилопами гну. Антилопы бросились врассыпную, а собаки по какой-то незримой команде кинулись догонять жертву, избранную вожаком. Антилопа, похожая на большое волосатое насекомое, бежала панически, пытаясь кружить по степи. Но это не было ей на пользу. Члены стаи, спрямляя путь, с азартным гвалтом и лаем быстро антилопу настигли.

То, что в этот момент происходит, описывать тяжело. Антилопу на ходу рвали и ели — мотались кишки, хлестала кровь. Наконец вожак повис на шее несчастной жертвы. Погоня окончилась клубами пыли, из которых, в бинокль хорошо было видно, появлялись гонцы с окровавленными мордами, и птицы-стервятники уже делали над этим местом круги, зная, что им тоже будет чем поживиться на этом степном пиру.

Слаженная отвага собак придает им дерзости. Мелкие антилопы, обнаружив этих охотников, немедленно разбегаются. Но покуситься стая может даже на крупную антилопу канну, смело нападает за зебру, причем знают собаки прием: одна, подпрыгнув, вцепляется зебре в нос (самое болезненное место) и повисает на нем, а другие разрывают полосатой лошадке живот. Даже никого, кроме человека, не боящийся слон, встретив стаю собак, предусмотрительно поднимет кверху свой хобот. Это у него важнейший из инструментов, и собаки могут порвать его запросто.

Слаженной охотой собаки всегда добудут себе пропитанье. И даже лев (лев!), раз-другой промахнувшись в своей охоте, унижается до того, чтобы отнять у собак кусок мяса. Собаки не протестуют — «не та весовая категория» — стоят, наблюдают, как насыщается «царь зверей». Отваживаются собаки иногда напасть на бегемота, задержавшегося на суше. И, пожалуй, только толстокожий носорог не опасается этой разбойной вольницы.

Охотятся гиеновые собаки в вечерних и утренних сумерках и лунными ночами. А днем отсыпаются и предаются выяснению, кому в стае по рангу какое принадлежит место. Таким образом, укрепляются порядок и дисциплина. Подобострастные приседания на задних ногах, волоченье хвоста по земле, прижатые к голове уши и подставление шеи (самого уязвимого места) более сильному — выразительные знаки подчинения. Если они не следуют, начинается выяснение отношений, иногда турнирное, а иногда и кровавое, при котором и определяется иерархическое место в стае. Причем у мужской половины свои разборки, у женской — свои. Вожак стаи в подруги себе выбирает самку самого высокого ранга.

Но все это происходит «на досуге». Перед охотой все члены стаи демонстрируют равенство — бегают, вертят хвостами, трутся боками: «Мы — одна стая! Нам предстоит горячее дело! Мы должны действовать дружно и слаженно!»

Так они и действуют. Поглощая добытое, собаки не ссорятся — все на добычу имеют равное право — и прежде всего стремятся накормить малышей. У многих животных первым насыщается тот, кто пищу добыл. А у гиеновых собак малыши — любимцы стаи, им первый кусок.

Гиеновая собака.

Саванна трепещет перед разбойничьей вольницей. Особенно беззащитны матери с молодыми телятами. Став кругом, они некоторое время отражают атаки кровожадных кочевников, но стоит какому-нибудь гнучонку из любопытных из круга высунуть нос, в него с быстротой молнии впиваются зубы охотника.

В мире жертв и хищников кровь неизбежна. Все же азартный разбой с приемами волчьей тактики у собак людей отвращает.

Забота о потомстве ложится на всю стаю собак. Мать с малышами обретается в земляной норе, и охотники с отяжелевшими животами устремляются к этому месту. С малышами каждая из собак спешит поиграть, как будто это ее собственные щенята. Собаки ласково опрокидывают их на спину и вылизывают животы.

Мать растерянно наблюдает вакханалию всеобщей любви к ее отпрыскам. Но таков уж в стае порядок. При всей добычливости за год стая может выкормить всего один выводок, и лавина материнских инстинктов проливается на щенят.

Пока малыши питаются молоком матери, соски у нее всегда полные. Малыши не толкаются возле кормилицы, а ждут своей очереди — всем хватит. Но вот приходит время щенкам кормиться мясом. Тут о матери почти забывают. Каждый член стаи спешит первым отрыгнуть пищу щенкам. Мать пробавляется тем, что не успели схватить детишки.

Щенята при опасности прячутся в нору и привыкают к ней как к убежищу очень надежному.

Появление льва, например, ничего хорошего выводку не сулит, и по сигналу матери щенята горохом катятся в нору. Но стая не может бесконечно долго оставаться на одном месте — дичь распугана, щенятам следует приучаться к кочевой жизни. И однажды не мать, а старшая по рангу собака и какая-нибудь из наперсниц ее хватают малышей и переносят в другую нору.

Щенята сопротивляются, привычка к дому — великое дело! И матери тоже не нравится, когда чад ее куда-то уносят. Но закон стаи неумолим. Ненадолго малышей поселяют в новой норе, потом переносят в третью. И вот уже чувство дома потеряно, и малыши на равных со взрослыми участвуют в жизни стаи. Однажды их берут на охоту, и они слышат азартный, воинственный лай, сами в него включаются, и вот перед ними добыча с пьянящим запахом крови.

Крещенье охотников состоялось!

Возле собак постоянно трутся пятнистые гиены. Большую часть еды эти нахлебники добывают, отнимая ее у других. Кое-что достается им на пиру у собак. Эти, конечно, протестуют, отгоняют грабителей, кусая убегающих за ноги.

Но гиены опять возвращаются. И, оказывается, не всегда за мясом. Вот что рассказывает зоолог Гуго Лавик, целый год следивший за стаей собак.

Он пишет вначале, как, прогоняя гиену, собаки жестоко ее искусали. Но гиена снова вернулась, и не одна. Следовало ожидать драки. Но произошло нечто совсем другое. «Сантиметр за сантиметром гиены на брюхе подбирались к спавшему Желтому Дьяволу (условное имя вожака стаи).

Я отлично видел в бинокль, как носы гиен оказались примерно в трех сантиметрах от крупа собаки. Затем одновременно все три гиены, высунув языки, быстро лизнули основанье хвоста Желтого Дьявола. И опять ночь наполнилась рычаньем, собаки вскочили, стали нападать на гиен и прогнали их прочь. Потом они улеглись, успокоились. А Желтый Дьявол не сразу присоединился к остальным, а сначала присел в сторонке и освободил кишечник. Не успел он отойти к собратьям, как одна из гиен подскочила и жадно съела помет. Я не раз видел, как гиены едят помет гиеновых собак, но мне и в голову не приходило, что гиена по странной прихоти отважится лизнуть собаку под хвост».

Сколько еще неразгаданных тайн связывает живущих бок о бок животных! Зайцы иногда поедают свои травянистые орешки.

На верблюжьем помете держится жизнь жуков скарабеев. Песцы, сопровождающие белого медведя, надеются стянуть что-нибудь из-под носа его во время трапезы, но на худой конец довольствуются и пометом. Что касается гиен, то тут не голод правит повадками, а какая-то странная разновидность «гурманства».

И проследим теперь за собаками в их брачный период. Самку в течке готовы преследовать несколько кобелей. Но они не искушают судьбу, потому что рядом с ней непременно окажется выше стоящий на иерархической лестнице вожак стаи. А он ревнив. Самка запахом метит травинки — оповещает округу о своем состоянии. И в то же мгновенье и непременно в том же месте оставляет капельку мочи главный ее ухажер. Это знак всем, кто соблазнится бежать по следу: «У объекта есть покровитель. Другому тут делать нечего!» Имеет почему-то значение, насколько близко капельки мочи кобеля окажутся к метке его обожаемой. Гуго Лавик пишет, что он не только с интересом наблюдал за брачным процессом собак, но и хохотал, видя, как кобель-ухажер подобно акробату становился на передние лапы и, подняв кверху зад, метил ту же травинку и в то же самое время, когда ее метила самка. Неясно, была ли это форма предельного расположенья к подруге или за этим скрывалось посланье кому-то. Самцы стаи, подчиненные вожаку, вели себя в этот момент по отношению к нему предельно лояльно. Самка, напротив, была бы не прочь и с ними позабавляться. Но кобели, зная силу зубов вожака, предусмотрительно держались на расстоянии.

Вот такие картины открываются наблюдателям, когда они видят не только охоту — «внешнюю оболочку» сложной жизни маленьких стайных хищников.

  Фото автора .  24 сентября 1999 г .

 

Монарх на зимовке

(Окно в природу)

Речь идет не о монархе — главе какого-нибудь государства. Монархом называют бабочку, способную, подобно птицам, совершать миграционные перелеты на дальние расстояния.

Летом бабочки порхают на огромных пространствах Соединенных Штатов от Флориды до Великих озер, от Вашингтона до Лос-Анджелеса, а также в южной Канаде. Оранжево-черные с белой оторочкою крылья монарха хорошо заметны, и бабочки, питающиеся соком млечных растений, например молочая и одуванчика, существо для Америки обычное и привычное.

Но перелеты! В середине этого века заметили, что монархи осенью летят на юг, собираясь нередко в огромные стаи. Полет на большие расстояния — тяжелое испытание даже для птиц. Бабочка же легка. Ветер может ее снести, сбить с избранного пути. Однако в мае бабочки снова появляются на севере, а это значит, что они не только одолели пространство «туда и обратно», но и где-то благополучно зазимовали.

Проследить маршруты монархов оказалось непросто. Успех принесло меченье. Тысячам бабочек на крылья аккуратно стали наклеивать ярлычки с цифрами — где, кто и когда метил.

Монарх во всей красе.

Два-три человека с такой работой справиться не могли бы. Десять тысяч энтузиастов Канады и Соединенных Штатов стали маркировать монархов и скоро убедились: бабочки целенаправленно летят на юг в сторону Мексиканского залива и на запад к Тихоокеанскому побережью.

Но где и как нарядные эти созданья зимуют?

Поиски мест успехом не увенчались. Предположили, что монархи проводят зимние месяцы в Мексике. Объявления в газетах дали нужные результаты. Тут давно на маленькой территории в горах Сьерра-Мадре лесорубы замечали зимой роение прилетавших откуда-то мотыльков. Недолгие поиски позволили места роения обнаружить. Они оказались в горах на высоте трех тысяч метров на нескольких лежащих близко друг к другу полянах, окруженных лесом и скалами.

Энтомологи плясали от радости, увидев «миллион миллионов» жителей северной части Америки, коротавших зимнее время в крошечной точке земли. Восторг ученых умножился, когда они увидели на крыльях бабочек полинявшие ярлычки, приклеенные у Великих озер, близ Нью-Йорка, на Миссисипи. Да, это были монархи, порхавшие летом на огромных пространствах Америки. Тут же они в буквальном смысле коротали зиму. Чудо было в том, что это крошечное местечко они безошибочно находили, хотя летели к нему в первый раз (!). А привлекало местечко монархов тем, что температура их тела совпадала с температурой горного воздуха, позволяя бабочкам экономно тратить энергию до весны. Температура эта была близкой к нулю.

Монархи при ней пребывали в полусонном состоянии. Стволы и ветви хвойных деревьев были унизаны гирляндами бабочек. Велик ли вес каждой! Но наблюдатели пишут: «Под весом огромного числа монархов на дереве обломился восьмисантиметровой толщины сук».

Пользуясь легкостью ловли оцепеневших бабочек, энтомологи продолжали и тут их метить, желая проследить путь на север. И это сразу дало результат. Несколько бабочек были пойманы в Техасе, за тысячу километров от места зимовки. Подсчет показал: легкие летуны за сутки одолевали до ста тридцати километров.

Массовый отлет начался после того, как воздух прогрелся, и ожившие бабочки, покидая приютившие их деревья и травы, образовали в воздухе черно-оранжевый хоровод. Через несколько дней гостеприимное место в мексиканских горах опустело. А бабочки большими скоплениями, где подгоняемые ветром, где сопротивляясь ему, летели на север и растворялись в огромных пространствах.

Это не пыль, а тысячи монархов в полете.

Живут монархи недолго — не более года. Но этого довольно, чтобы, покинув зимовку, они могли бы, достигнув теплых равнин, оставить потомство.

Кормясь, монархи тут же откладывают яички размером с булавочную головку, из которых через несколько дней появляются маленькие прожорливые гусеницы. Едят они непрерывно, и через две недели их вес возрастает почти в три тысячи раз. Потом гусеницы окукливаются, а из куколок появляются сияющие яркими красками монархи. Ранние выводки спариваются на родине, а те, кто запоздал с появлением на свет, летят на зимовку и «роятся» там с приходом весны и уж потом летят к любимым своим молочаям на теплых равнинах.

Монарх не самая красивая из бабочек. Знаменитой сделали ее перелеты. Тысячи километров движутся яркие летуны по пути к незнакомому месту, затерянному где-то в Мексиканских горах. Они безошибочно эту точку находят. И это остается одной из загадок биологической навигации.

Летят бабочки только днем. Полет их трудный. Помеха главная — ветер, хотя, оказавшись попутным, бабочкам он помогает.

Многие становятся жертвами птиц, для которых большие скопления летунов — добыча легкая и желанная. Иногда, не по своей воле, бабочки летят над городами, поражая людей оранжево-черной живой метелью.

Самцы по дороге на север все погибают. А самочки, долетая до любимых своих молочаев, в благоприятное теплое время производят на свет новое поколение путешественников.

Монархи не единственные летуны на значительное расстояние среди бабочек. Но если у других чешуйчатокрылых перелеты связаны с поисками новых жизненных пространств, то у монархов мы видим целенаправленные миграции в определенное место с возвращением на родину.

Бабочка, кокон и гусеница — все вместе.

 Фото  В. Пескова и из архива автора .  8 октября 1999 г.

 

В гостях у лесничего

(Окно в природу)

Первые дни в октябре были волшебными. Над Жиздрой утрами стоял туман, да такой, что в белом его молоке лошади как бы плавали — видно было только голову, шею и спину. Даже ворон, сидевших на облетевшем ясене, эта картина завораживала, и они не пугались ни скрипа двери, ни наших шагов, ни голоса, однотонно просившего с другого берега невидимой Жиздры: «Кум, перевези!» Наконец заскрипели в тумане уключины, и две невидимые нам души, соединившись, дружелюбно обсуждали вчерашнее деревенское происшествие. «Пить надо меньше!» — встрял в разговор мужиков женский голос….

К Жиздре мы шли по шею в тумане. Казенная фуражка лесничего Сергея Михайловича Новикова была для нас маячком над белым разливом. Ощупью, держась за перила, благополучно миновали скользкие из жердей кладки через болотце и были где-то возле реки. Беспокойно в тумане крякала утка и, пугаясь нас, полетела, свистя крылом.

— Вот полюбуйтесь, — остановился Сергей Михайлович и поднял повыше ладонь, чтобы мы разглядели сокровище, лежащее кверху ногами.

Шмель. Растрепанный, в черной бархатной одежонке с темно-оранжевыми полосами, весь покрытый капельками росы, летний гуляка безропотно принял неизбежный с осенними холодами конец. «Я вчера еще заприметил его: не жилец. Впрочем, можно попробовать оживить», — Михаил Сергеевич подышал в кулак.

Не добившись успеха, еще подышал. А тут и солнышко подоспело. Вынырнув из тумана, как из мешка, оно и шмеля достигло теплым своим лучом, и чудо случилось: потрепанный шмель шевельнул лапками и вдруг пополз по теплой ладони и перелез на осенний запоздалый цветок…

Даже маленькая радость с утра способна весь день сделать ладным, складным, даже счастливым. Солнце быстро съело туман. Обозначились дали с желтыми пятнами леса. Жиздра текла у ног голубой и спокойной.

У Жиздры стоит маленький городок с веселым названьем Козельск. В нем в те дни рубили капусту, жгли картофельную ботву и кучи опавших листьев. Пахучий дымок напомнил далекое время, когда с востока сюда, до Козельска, в марте 1238 года докатилось войско Батыя. Пала Рязань, пала Москва, а Козельск, как маленький ежик, ощетинился и сорок дней сражался, пока не лег прахом. И этим стал в истории знаменитым.

Позже с юго-востока сюда то и дело «изгоном» (быстрым набегом) наведывались крымчане.

Козельск в те годы нес сторожевую службу. Стрельцы на вышках пристально наблюдали за степью и, если видели клубы пыли, сейчас же поджигали на вышке сухую метлу, это был знак соседу, тот свою метлу зажигал, и такими сигналами с берегов Жиздры оповещали Москву об опасности. В те же часы на всех лесных дорогах и у речных перелазов секли дерева и валили вершинами в сторону набегавших. Название «засеки» в памяти сохранилось поныне.

«Я не смогу — бумаги замучили, а вы съездите посмотрите, в самой глухой части леса есть что-то, о чем тут спорят. Камни какие-то: крепость не крепость, жилье не жилье. И все древнее…»

Лесничий Сергей Михайлович Новиков .

После полудня с местным краеведом (геологом в прошлом) поехали мы к местечку с названьем «Чертово городище».

Ехали по лесам давним, примыкавшим когда-то к брянским. Ходил по этим лесам топор, но все же сохранились в них древеса, высоко державшие головы над старым уже подростом. Соснам лет полтораста, дубам — за двести. Внизу стоял уже сумрак, а головы великанов были освещены заходящим солнцем и все сияли прощальными красками осени.

Ни единой души, ни зверя не встретили мы по дороге к «Чертову городищу». Только синицы пищали, собираясь к месту ночлега, да сойка будоражила лес истошным криком. Проехать тут можно было только на вездеходе, а потом пришлось пехом двигаться по кустам, по колючкам, осоке, местами балансируя на тонких жердочках перелазов.

Места у Жиздры равнинные, но вдруг лесная тропинка потянула нас в гору. И вот мы стоим уже на огромных вздыбленных серого цвета камнях, в щелях между которыми растут дерева. Кое-где корни дубов обнажены, и видно, как крепко камни ими обвиты. Тихо. Слышно внизу — с шорохом падают листья, ползет еле видимый хлопотливый жучок. Сова круто бесшумно развернулась и тут же скрылась за елью.

Путешествуя по ломаной каменной горке, невесть откуда взявшейся тут, на равнине, надо беречься — в любом месте, поскользнувшись на травах, на зеленом бархатном мхе, полетишь вниз.

Наверху то ли от преодоленного лесом пространства, то ли еще от чего чувствуешь подъем духа. Человеку со склонностью к мистике бог знает что может тут прийти в голову. Откуда эти камни? Геолог уверенно говорит, что им миллионы лет. Лились когда-то широкие русла воды по равнине, несли песок. Из песка спрессовались тут глыбы. «Вот, глядите, дырки в камнях — следы росших когда-то в песке корней». Похоже на правду. Но что тут было миллионы лет после того? Каменная гора непременно привлекала людей. Краеведы тут спорят: одним мерещится забытый каменный город, другие видят след поселенья. При раскопках находят следы человека — черепок от горшка, косточку. Нечто подобное я видел в прошлом году в Швеции, но не стал догадку свою «обнародовать» до встречи с Сергеем Михайловичем.

Он вежливо выслушал все суждения и сказал: «Я думаю, это было языческое капище — молельное место. Очень уж впечатляюща горка.

Наверняка молились тут угро-финны, приходили молиться и приносили языческие дары и поздние поселенцы. Тут могли горшок с кашей оставить, а могла и кровь пролиться, если хотели задобрить богов. Место во всяком случае интересное. И быть одному на нем, по себе знаю, как-то даже и страшновато — очень чувствуешь глыбищу времени, а себя — муравьем на камнях».

Улегшись спать, мы говорили об угро-финнах, живших когда-то в этих местах. Названия речек, озер, заметных горок — это следы жившего тут лесного народа. Лес, тленный, как все живое, не может о том рассказать, а камни, если б заговорили, много б всего поведали.

Утром за чаем Сергей Михайлович показывал нам свою коллекцию — срезы деревьев с грибами и капами, уверяя, что разных болезней у деревьев не меньше, чем у зверя и человека. «А кое-какие события жизни деревья запечатлевают на своих годовых кольцах. Сразу видишь: сухим было лето или дождливым. А вот, посмотрите, у дуба кольца морозобойные — необыкновенной силы морозы 1939–1940 годов оставили след. А вот, восхититесь, — узоры жука, внедрившегося в прочную древесину…»

— А ведь есть у вас, Сергей Михайлович, меж этих древес любимое дерево? Ну, дуб или там ясень?

— Есть, есть, но вовсе не то, что вы можете предположить. Поглядите в открытую дверь — чьи это краски в бору такие яркие? Осина! Глаз отвести невозможно. Очень люблю осину! И особо за еще одно свойство ее. Все живое обречено умереть. И все, умирая, смердит. Только дерево, умирая, благоухает, в особенности осина! Я держу за домом кладочку старых поленьев, чтобы, проходя, почувствовать тонкий, как духи, ее запах. Осину ругают — «иудино дерево», «осиновый кол тебе в память». Несправедливо! Понаблюдайте за цветом коры юной осины — чудо! Не зря американцы модель одного из новых автомобилей окрасили в «цвет молодой осины». В лесу молодые осины — это хлеб для многих зверей: гложут горькую, но необычайно сытную кору осины зайцы, у бобра это первое лакомство, лось каким-то чутьем находит осину. Листом осиновым набивают зоб осенью на ночь тетерев и глухарь.

Хорош из осины и строительный материал! Сухие стропила и балки служат дольше любого другого дерева. Щепу на крышу раньше делали из осины. Посуда из осины для солений и маринадов предпочтительней всякой другой. Баню внутри обшивают дощечкой осиновой.

Качество угля, особо отметим, у осины выше, чем у березы. Раньше колодцы «били» — какой сруб в воду шел? Осиновый! Я уж не говорю о спичках. Вся спичечная промышленность держится на этом дереве.

Одна беда — сердцевину осины быстро губит привязчивый гриб. Наружный плод его видели многие. А нитями этого паразита поражается сердцевина почти каждого дерева. «Но есть породы осины, этой болезни не уступающие. Внедрить бы в наши леса — какая бы польза была!..»

Страсть Сергея Михайловича собирать в лесу всякие чудеса, творимые древесами, помогла собрать коллекцию разных диковинок. Особенно много капа — живописных наростов. Среди них попадаются истинные шедевры, обрабатывать-облагораживать нет нужды, выставляй, и никто не пройдет без внимания. «Вот полюбуйтесь!» — Из-под крыши на крылечко Сергей Михайлович выкатывает срез ствола ясеня. И в самом деле — редкая лесная находка! Кажется, это греческая амфора, поднятая водолазами со дна моря…

Возле этого чуда мы и сняли Сергея Михайловича Новикова, замечательного русского лесничего, доброго, любознательного, гостеприимного человека.

Фото автора . 22 октября 1999 г.

 

Пловец, водолаз и немножко ходок

(Окно в природу)

Мало кто может похвалиться, что видел в дикой природе хохулю. Так в деревнях называют обычно водяного зверька. По-книжному он — выхухоль.

Живет хохуля по тихим, медленно текущим речкам бассейнов Волги, Оки и Дона. Особенно любит тихие речные старицы. Жила когда-то хохуля, пишут, по всей Европе, но стала эндемиком (животное, сохранившееся в каком-нибудь одном районе или даже местечке земли).

Очень древний зверек! Почти тридцать миллионов лет штампует природа это странное, удачно сконструированное и притертое к специфическим условиям жизни существо. Много чего вымерло на земле — динозавры, мамонты, а хохуля живет и, судя по найденным в земле костям, почти совершенно не изменилась. Перед нами — живое ископаемое планеты, не процветающее только по вине человека. Много выхухолей истреблялось, а теперь хватились зверька охранять.

Выхухоль столь своеобразна, что не сразу определились, куда ее, к каким группам животных прислонить. Выделили наконец в семейство выхухолей. Одна из них (крошка!) живет на европейском западе — в Пиренеях, другую называют русской выхухолью.

Небольшой этот зверь живет рядом с бобром, и образ жизни у них почти одинаков: роют норы, спасения ищут в воде, великолепные пловцы и ныряльщики. Но бобр — грызун, хохуля же плотоядна.

У нас на Усманке под Воронежем хохули жили всегда. Но разглядеть зверька мог лишь какой-нибудь рыболов — когда находил задохнувшимся в верше. Живая хохуля ведет себя тихо и смирно, исключая брачные игры после весенних разливов. Лишь один раз в детстве при ужении рыбы я видел ее живой, но не всю, а лишь ее удивительный «двуствольный» хоботок. Клев был плохой. Перед дождем над тихой водой летали стрекозы. И вдруг почти у берега пошли круги по воде, и показалось нечто похожее на перископчик подводной лодки, но живой и подвижный. Рассказав об увиденном знающим людям, я понял, что видел хохулю. Она, не заметив меня, высунула из воды хоботок — подышать.

Ее лучше всего рассмотреть на рисунке.

Хохуля исключительно приспособлена для жизни в воде. В воде она ищет спасения, в воде ее корм. Но живет хохуля все-таки в береговых норах выше уровня воды. Рожает в гнезде один раз в лето трех-четырех слепых и голеньких хохулят. Нежно за ними ухаживает. Присматривает за малышами и папа, когда маме (происходит это довольно часто) надо нырнуть покормиться.

Едят хохули все, что могут найти на дне своей жилой территории, — насекомых, ракушек, лягушек, улиток, пиявок, ручейников, головастиков, личинок стрекоз, рыбу, если вдруг оказалась под носом. Едят хохули и кое-что из растительной пищи. Едят много — более половины своего веса в день — и долго голодать не способны.

На охоту хохули из норы предпочитают плыть над самым дном по одним и тем же местам. Опытный человек в прозрачной воде по проделанным на дне бороздкам сразу скажет: живут хохули.

В воде зверек может пробыть минут семь-восемь (при опасности больше), а потом хохуле непременно надо высунуть из воды хоботок и глотнуть воздуха. Соблазняясь попавшей в вершу рыбой, хохуля часто не может найти из ловушки выход и погибает. Рыбак в этом случае, конечно, рассмотрит диковинного зверька. Он больше водной мыши полевки (по ошибке ее называют нередко водяной крысой), но вдвое меньше ондатры, а рядом с бобром — это вовсе малютка. Белка — вот с кем можно по величине поставить рядом хохулю.

Для жизни в воде необходим плотный и тонкий мех. И он у хохули за тридцать миллионов лет совершенствования стал идеальным. На одном квадратном сантиметре кожи у зверька умещается более двадцати тысяч (!) волосков. Такая шуба хорошо держит воздух, и вода не достает тело зверька — хохуля живет как бы в воздушном футляре. Летом бывает жарко, но есть выход — голый хвост, голые, покрытые чешуей лапы и хоботок отводят от тела избыток тепла. Есть на теле хохули ворсинки, предохраняющие нежнейший мех от повреждения, и есть по бокам тела жесткие длинные волосы-вибриссы. Это часть осязательного механизма, помогающего хохуле обходить препятствия, чувствовать близость врага. За мехом своим хохуля постоянно ухаживает. Наблюдатели утверждают: треть времени она тратит на это занятие.

Лапы у нашей героини перепончатые и покрыты по краям жестким волосом — эти весла дают ей возможность передвигаться в воде, как торпеде. Работают в этом случае задние лапы и хвост. А лапы передние, когтистые, предназначены для рытья.

Самая выразительная и запоминающаяся часть тела хохули, как и у великана слона, — хобот. Он довольно большой, подвижный. Через него можно дышать, пить, в нем согревается, охлаждается и очищается воздух. И так же, как слон, хохуля хоботком отправляет еду свою в рот.

Рот у нее расположен, как у стерляди — с нижней стороны головы. Это помогает собирать со дна все съестное. Но если надо защититься или схватиться с соперником в брачную пору, зверьку, чтобы показать зубы, надо встать столбиком.

На хвосте у хохули имеются мускусные железки. Предполагают, что крепким запахом метит она в воде свои путевые бороздки и даже в полной темноте подо льдом не заблудится. Возможно, запах является средством коммуникации в семействе хохуль, а также отпугивает врагов.

В заповеднике хохуль ловят, чтобы изучить ее повадки.

Врагов у хохули порядочно: лисы, еноты, горностаи, скопа, коршун, филин, неясыть, крупные щуки. Правда, запах отучает многих охотников от хохули. Некоторые, в азарте поймав зверька, бросают его и впредь хохулями уже не интересуются. Два ловца этим запахом не брезгуют: неразборчивый енот и щука. Рассказывают, проглотившую хохулю щуку и попавшую потом на крючок, есть невозможно — так сильно тело ее пропитывается мускусным запахом.

Но есть и друзья у земных долгожителей. Бобры. Хохуля нисколько не боится этих водяных великанов и ходит к ним в гости — без колебаний забирается в норы, в жилые их помещения. Бобры не протестуют, если выхухоль забирается даже на спину отдыхающему зверю. После войны в Воронежском заповеднике провели эксперимент. В Усманку, куда спускались одним концом металлические клетки бобров, выпустили небольшую семейку хохуль. И что же? Хохули немедленно стали искать общества бобров — легко проникли в воде между прутьев клеток и пожаловали к бобрам, жившим на суше в хатках.

Очень возможно, что два водяных животных за многие годы жизни бок о бок нашли общевыгодным такое общение.

Хохуля в сравнении с животными, появившимися на земле в более позднюю пору эволюции жизни, считается примитивной. В неволе она почти не привязывается к человеку. Однако стройная цепь приспособлений к жизни помогла хохуле одолеть невообразимо большой отрезок времени — тридцать миллионов лет! И если бы не человек со своими многочисленными проектами осушения пойм, с вырубкой леса до самого берега озера или речки, а также охотой — хохуля и сегодня чувствовала бы себя вполне благополучной.

Из-за меха на выхухоль охотились издревле. Ценился он выше бобрового. Кроме того, ценился сушеный хвост водяного зверька.

В России его клали в сундуки с постельным бельем. И белье долго хранило приятный своеобразный запах. В XIX веке Россия продала на Лейпцигской ярмарке сто тысяч шкурок хохули. А в начале века добыто было всего лишь чуть более тысячи. В 30-х годах всполошились: выхухоль может исчезнуть. Охоту на нее запретили, созданы были два заповедника (Хоперский и Окский), в главную задачу которых входит сохранение выхухоли. Сегодня долгожитель земли неплохо изучен. Известно, что надо делать для его поддержки. Но, поскольку многое в природе зависит от неурядиц в человеческой жизни, положение выхухоли нельзя назвать благополучным.

А теперь представим речную старицу где-нибудь на Хопре. При тихой погоде вода, как зеркало. Если сидеть спокойно, то даже при лунном свете можно увидеть круги на воде, а посредине кругов — маленький «перископчик».

Это хохуля, возвращаясь с охоты, всплыла подышать воздухом. «Двуствольный» ее хоботок подвижен. По неопытности его можно принять за поплавок удочки. Следов предка человеческого еще не было на земле, а этот хоботок уже высовывался из воды. Жизнь на земле утверждалась и расцветала новыми красками. Кое-что ушло, оставив лишь кости в пластах земли, а вот хохуля по-прежнему высовывает из воды хоботок.

  Фото автора . 5 ноября 1999 г.

 

Потомки вепря

(Окно в природу)

Обычно она — предмет насмешек, пренебрежений. Вид ее к этому располагает. Располневшая, она напоминает живую цистерну.

Прищуренные глаза кажутся ко всему равнодушными, кроме еды. Если вспомнить всеядных животных, то первой надо назвать свинью. Ест все подряд. И как ни странно, она и выпить не прочь. Из кушаний, ей предлагаемых, выберет то, в котором прошел бродильный процесс. И чистый алкоголь она приемлет с первого раза.

Деревенский упрек пьяному: «Натрескался, как свинья» имеет основание.

Запертая в тесном и грязном хлеве, свинья выглядит неопрятной, особенно если после хлева залезет в солому. Однако ошибка думать, что свинья предпочтет грязь чистоте. Это человек, запирая ее в тесном хлеву и не считая нужным вовремя его чистить, делает из свиньи достойную насмешек хавронью. Между тем в надлежащих условиях свинья всегда предпочтет чистое место грязному.

Свинья, правда, неприхотлива. Тесный хлев — это еще хоромы. В последние годы человек, устраивая бетонные загоны, буквально набивает его свиньями. Им, бедным, даже не повернуться, от раздражения они откусывают друг у друга хвосты. В Швеции недавно принят закон, запрещающий в подобных условиях держать кур («они должны иметь возможность прогуливаться»). Когда-нибудь этот закон коснется также свиней, которых люди превратили в живые автоматы, поставляющие мясо. Мясо от таких свиней, уместно сказать, невысокого качества. Животные, сбитые в кучу, лишенные движений, болеют (им колют лекарства), еда их неполноценная, значит, неполноценно и мясо.

Между тем не так уж давно в Венгрии (едва ли не в центре европейского свиноводства) животных содержали иначе. Их пасли так же, как пасут табуны лошадей, коров, овец и гусей.

Свинопас считался пастухом невысокого ранга.

А для свиней он как бы не существовал. На выпасах они жили так же, как живут их дикие предки. Я видел эти стада поджарых, длиннорылых, подвижных, энергичных свиней. Они хрумкали лопухи, жевали червяков и улиток, подбирали упавшие груши и желуди. Можете себе представить, как отличается мясо этих «полузверей» от мяса свиней, набирающих вес в бетонных закутях.

Впрочем, домашних свиней кое-где (в Испании, на Кавказе) даже не пасут и летом никаких забот о них не имеют. Спихнули со двора по весне, и свинья, если медведь ею не закусил, возвращается домой, истосковавшись по соли, а также потому, что, как и многим животным, ей ведомо «чувство дома».

Да, мы такие…

Диких свиней, начиная с нашего кабана, часто внешне несхожих, в их семействе восемь видов. Из них человек вывел более сотни разных пород.

Первые домашние свиньи, как полагают, появились пять тысяч лет назад в самых разных местах, по мере перехода людей к оседлому образу жизни. Приручить дикаря, как показывает опыт нынешней жизни, не очень трудно. Малышей убитой на охоте свиньи приносили домой, и от внимательного к ним отношения и заботы поросята становились ручными.

На островах Малайзии, где небольшие дикие свиньи являются самым крупным объектом охоты, мужчины вместе с мертвой добычей при носят в деревню одного или двух крошечных поросяток. В природе они бы погибли. В деревне — нет.

Женщина, у которой в это время есть грудной ребенок, берет кабанчиков на воспитание — кормит грудью, и вырастают в деревне уже ручные поросята. Вот оно, начало приручения. Но местные жители, кочуя с места на место, не считают нужным возиться с хозяйством, проще кабанчика, когда вырастет, заколоть и принести из джунглей нового…

Удаление прирученных свиней от диких притупило, конечно, некоторые их инстинкты, понизило выносливость, но ненамного.

О еще не растраченной, унаследованной от диких кабанов выносливости свиней можно было бы рассказать много. Вот один интересный случай.

В 1930 году из села Муромцевского Омской области на Иртышскую пристань летом гнали большое стадо (300 голов) свиней. Чем-то напуганное в лесу стадо рассеялось. Часть свиней прибилась к ближайшим селеньям под покровительство человека, а часть исчезла.

Посчитали: погибли. Но некоторые одичавшие животные попадалась на глаза несколько лет. И с приплодом! Значит, двор не так уж далеко увел белотелых потомков вепрей из леса.

Дикие кабаны отличаются феноменальным слухом и острым чутьем. Это важно для жизни в лесу — находить пищу и чувствовать опасность. Свиньи эти способности сохранили. Есть отменного вкуса (и, главное, запаха) гриб под названием трюфель. Французские гурманы душу отдадут, чтобы отведать блюдо с приправой из трюфелей. Но гриб на виду не растет, спрятан в земле на глубине двадцати сантиметров. Человеку ни увидеть, ни почувствовать этот деликатес не дано. Кабанам же лакомство это очень даже доступно. Они издали чуют гриб по запаху.

Кому-то когда-то пришло в голову взять в лес с собой дворового поросенка поискать трюфели. Великолепно, видимо, все удалось. И вот уже многие лета сборщики трюфелей (цены на них у ресторанщиков очень высокие!) выбирают поросеночка и натаскивают находить трюфеля.

Выбирают поросенка предельно просто.

Наведавшись к фермеру, кладут у загона гриб трюфель. Какой сосунок первым к грибу подбежит, того для охоты и выбирают.

Разумеется, поросенку найденный гриб съесть не дают. Раскопают и в сумку! А поросенку как поощрение — кусочек сыру.

Брем, отдавая должное чутью свиней, рассказывает случай, когда привязавшаяся к человеку свинья ходила с ним охотиться в лес и чуяла след птицы не хуже собаки. Описаны случаи, когда представленные сами себе домашние свиньи поднимались в горы (Испания) на две с половиной тысячи метров и находили что-то съедобное там, где другие животные ничего не нашли бы.

Не чувствительны свиньи к змеиному яду. Не ясно до конца почему. То ли яд нейтрализуется жиром, то ли масса его не дает яду проникнуть до кровеносных сосудов. Но замечено: свиньи змей поедают спокойно, как всякую другую добычу.

Переселенцы в Америку, конечно, брали с собой свиней как животных выносливых и неприхотливых. И нашлась для хавроньи в прериях неожиданная работа. Прежде чем строить дом, фермер должен был очистить участок от гремучих змей, которых тут было много. Как он поступал? Он ехал к уже укоренившемуся соседу, брал у него свинью и выпускал пастись на участке несколько дней. После этого можно было начинать обживать место — всех гремучников свинья извела.

В вышедшей из хлева чумазой хавронье трудно заподозрить интеллектуала. Однако исследования показали: по уму среди животных свинья стоит в таком ряду: шимпанзе, слоны, дельфины, медведи, а дальше — она. Свиньи не очень привязываются к людям, но лучше многих других животных поддаются дрессировке. В. Дуров писал об исключительно успешных цирковых номерах со свиньями.

Еще несколько интересных фактов. Анатомически ближе всех к человеку стоит шимпанзе (90 с лишним процентов), а следом за обезьянами ближе всех к человеку по строению внутренних органов стоит свинья. Уже сейчас делают пересадки людям некоторых органов от свиней, и это только начало…

Но главное, из-за чего свиней разводят на всех континентах земли, — мясо. Необычайно вкусное мясо! Притом что свинья плодовита, двенадцать — пятнадцать поросяток — не рекорд для нее, есть еще одно качество: свинья — животное скороспелое, через восемь месяцев новорожденные сами уже готовы плодоносить. Прибавим к тому неприхотливость, нетребовательность к еде. Что еще можно желать от животного, которого люди несколько тысяч лет назад заманили во двор из леса.

Материнских добродетелей за свиньями не замечено: матушка может сожрать придавленного ею же малыша. С любопытством будет наблюдать мамаша, если ее находчивый отрок припадет к набухшему вымени у коровы.

Вот таков он, потомок лесного зверя, от родословной которого человек отщипил веточку и приспособил для своей пользы.

Свинья, если это не матка, не цирковая актриса, живет недолго. С приходом морозов или к Рождеству хозяева точат нож. И тут уж ничего не поделаешь — таково жизненное предназначение нашей героини. Правда, не у нее одной.

Гуси, утки, индюшки, куры, бычки — у всех судьба в руках человека. Се ля ви!

  Фото из архива  В. Пескова . 12 ноября 1999 г.

 

Таежный тупик

У Агафьи Лыковой под Новый год

Иногда улеглась поднятая вертолетом пурга, стало ясно: Агафьи в обители нет. Лаяли две собаки и одиноко под елкой стоял Ерофей.

— На ключах она! На ключах! — прокричал он мне на ухо.

Получив несколько инструкций Ерофея, мы немедленно поднялись. Ключи — это местечко у слияния Большого и Малого Абакана, известное тут давно. Охотники-шорцы издавна лечились тут после зимы — отлеживались в горячей воде. Сейчас лечить ревматизмы, хондрозы, простуды прилетают охотники и шахтеры.

Агафья, испытавшая целебную воду, уверяет, что она помогает от разных болезней, и вот уже несколько зим подряд с каким-нибудь попутным вертолетом отправляется на эти «Канары», занесенные снегом.

Для лечения летом «дикари» настроили тут дощатых домишек, защищающих от дождя и от солнца. Агафья оборудовала один из них для зимы. Прибывает сюда со своими дровами, харчами, книжками и иконами. Холодновато в домишке, зато на весь «курорт» — одна-единственная, никто не мешает, никто не смущает. По тоннелю, прорытому в толще снега, спускается Агафья в покрытую инеем «лечебницу» и наслаждается тут одиночеством.

Однако где же ее домишко? Все затянуто снегом, ни одного следа по белому. И вдруг скрипит в морозном воздухе дверь, и вот перед нами наспех одетый человек, похожий издали на таракашку, неведомо как попавшего в царство зимы.

Вертолетчики дают нам пять минут на сборы. Агафья кидает в мешок вещицы, с которыми не расстается, подпирает дверь колышком и просит меня оставить записку: «Занято Агафьей», — хотя, кроме зверя, никто сюда сейчас не заглянет. Успевает Агафья показать нам даже парилку, заставляет попробовать воду на ощупь и семенит к вертолету так, что я едва за ней успеваю.

В грядущем году Агафье  исполнится пятьдесят пять.

Промежуточная посадка у нас на Каире. Так называют речку, в устье которой когда-то шумел-работал лагерь геологов и где полтора последних года сидел Ерофей, пытаясь наладить тут пчеловодство. О его «сидении» — рассказ особый, а сейчас мы спешно затаскиваем в вертолет из погреба улей, связки досок, мотки алюминиевой проволоки, железную печку и кое-что еще нужное в хозяйстве Агафьи… Еще пять минут — и мы дома, у бревенчатых изгородей и построек, стоящих над Еринатом подобно крепости.

Как всегда, садимся перекусить. Мы — из своих рюкзаков, Агафья обедает вареной картошкой с рыбой и хлебом, не уступающим по вкусу московскому. Картошку хорошо бы сдобрить подсолнечным маслом — я привез его шесть бутылок. «Не можно! — говорит Агафья.

— Для еды не годится», — но благодарит, потому что масло оказалось много экономней свечей.

Агафья в Москву мне об этом писала.

Новости… О них всегда — в первую очередь. Новость главная: в избушке живет женщина, принявшая у Агафьи крещенье и не ушедшая восвояси, как бывало до этого с другими крещеными. «Живем… Хлеб печем порознь, едим порознь — кому что по вкусу, делим по силам работу…» Это, по всему судя, устраивает обе стороны, хотя проблемы есть, но о них узнали мы, только приглядевшись к житью-бытью.

Рисунок  Агафьи . Кто скажет, что это не вертолет?

Главный разговор был о необычном минувшем лете. Нас в европейской части страны угнетала жара. Тут же в горах лето было «люто холодным» — ветры, дожди, морозы в мае, снега в июне. Думали, что с огорода ничего не возьмут. Нет, картошка, убитая морозом и заново посаженная, дала неплохой урожай, уродились рожь, горох, всякие овощи. Наловили осенью порядочно рыбы, но главное, невиданный урожай дали кедры. Осенью две затворницы пошли шишковать. Но у одной (горожанки в прошлом) никакого навыка в этом не было, а Агафья почувствовала, что уже не может, как в прошлом, белочкой скакать по деревьям. Стали сбивать шишки шестами. Этот процесс не быстрый, а надо было опережать конкурентов — стаи кедровок, бурундуков, и, главное, на самый урожайный участок пожаловал таежный хозяин Михайло Иванович. Он был самым ранним, самым активным, небезопасным сборщиком. Приходилось ждать, когда он насытится и уйдет отдыхать. Ружье против этого конкурента не держали, для отпугивания полагались на кастрюльку и колотушку.

Таежный осенний ветер «тушкен», как всегда, помог сборщикам. Он так двое суток мотал кедровники, что все шишки оказались на земле, и продовольственный склад Агафьи пополнился тридцатью мешками добротных шишек. Поскольку еда — одна из главных проблем в здешнем житье-бытье, можно сказать: с этой стороны скиту ничто пока не грозит. Огород плодоносит, крупы и муки запасено тут надолго, ловится рыба, доятся козы, несутся куры. Козел, которого Агафья пыталась лечить таблетками, от них, по-видимому, и околел. Переправили сюда нового бородатого бестию. Из всего, что могла сообщить нам Агафья о его отношениях с козами, предполагается появленье к весне козляток.

Медведи летом и осенью по-прежнему бродят вблизи жилья, но лай двух собак и бдительные удары колотушкой в кастрюлю заставляют зверей умерить свой интерес. «Страшен шатун. Если зимой он появится тут — беда», — вздыхает Агафья.

Любимец  Агафьи кобелек Тюбик.

Кое-кто из диких жителей леса не столько пугал, сколько развлекал поселенцев. Однажды, привлеченные переполохом кур, заглянули в курятник и увидели там проскочившего в окно ястреба. Хищник навалился на петуха и, не видя возможности выбраться наружу вместе с жертвой, решил пообедать прямо в курятнике. Ястреб уже вытягивал из знатной птицы кишки, когда загремели кастрюли, запричитали на разные голоса люди. «А он сидит как хозяин — еле выпроводили через дверь».

Все подворье Агафьи разрослось, расползлось: две избы, курятник, козлятник, дровяные навесы, изгороди, навесы для сушки ржи и гороха. Все требует рук и глаза. Одной хозяйке со всем справиться трудно. На здоровье Агафья жалуется постоянно. Это, как у всех больных, любимая тема для разговора, и, если мягко не перевести беседу в другое русло, только об этом она и будет. Одета Агафья тепло. Все сшито ею самой, по своему вкусу. А на ногах сияющие белизной подаренные кем-то валенки, о которых резвому кобельку Тобику нравится чесать зубы.

Социальная сторона жизни в скиту сложнее, чем бытовая и продовольственная. На моих глазах, когда легче было сюда добраться, «на житье у Агафьи» перебывало десятка два прихожан. Союза с отшельницей не получалось. Во-первых, шел сюда человек, тронутый нынешней жизнью, с наивной надеждой обрести тут кров и душевное спокойствие. Не получилось! Быт тут трудный — постоянная борьба за существование, природа суровая и неприветливая, особо для городского. Вера и характер у Агафьи непреклонные. Неделя-другая, и подавался бедолага отсюда частенько с бранью.

А полтора года назад я застал тут целую коммуну: мать с девчонкой-подростком, потерпевший какое-то жизненное крушение самодеятельный художник, потерявший ногу Ерофей Седов. Не вникая в суть отношений, я чувствовал: в них назревает буря. Люди везде остаются людьми, а изоляция лишь обостряет характеры. Первыми покинули стихийно возникшую общину мужики. Харьковский художник уехал на родину, Ерофей, забрав ружье, жалкий жизненный скарб и надежду свою — три улья, перебрался за двадцать пять километров на место, где был когда-то поселок геологов («Надеялся, что выживу автономно»). Уехала и мать с девочкой, уже сменившая в Сибири не одно пристанище. И осталась опять Агафья одна…

А в прошлом году своим ходом с посошком и котомкой пришла сюда женщина средних лет.

Агафью подкупила способность человека идти в одиночку по горным тропам и прихожанке она обрадовалась. Живут уже более года. Нашли общие интересы: «Ходили весной в горы по лук, собирали грибы, ягоды, запасались орехом». Все как будто ладится.

Улучив момент, я побеседовал с новоселкой. Имя и фамилию полностью она просила не называть: «Зовите Надей». На просьбу рассказать о себе она улыбнулась со вздохом: «Я, Василий Михайлович, много-много грешила. Несколько раз была замужем, ребенка на руки родителям бросила. Осмыслив однажды свое житье, решила, что только в Боге мое спасенье». Бога она решила искать в Сибири. Перебывала во многих общинах и сектах и наконец решилась идти к Агафье.

Постоянный таежный сосед — кедровка.

Мы говорили с Надеждой наедине. Ни о каком староверстве понятия у нее не было. Она не знает, кем были Никон и Аввакум, не знает о крестном пути, пройденном староверами от Москвы до Амура. Агафью это, однако, ничуть не смутило — «старовером стать никогда не поздно». На том и сошлись две женщины, выросшие совершенно в разных условиях.

И первый год жизни отшельнической прожили «в трудах, в миру и молитвах», мудро стараясь подлаживаться под характер другого. При этом «патриархом» остается Агафья — она и хозяйка, и духовный наставник, умелец во всем и дипломат с теми, кто тут появится. Другого Агафья, вкусившая жизнь в одиночестве, возможно, и не желала. Но вот обозначился конфликт, и не ясно, как разрешат его женщины из двух разных миров.

Однажды Агафья, отлучившись навестить родственников, вошла в избу и не сразу от удивленья нашлась, что сказать. Изба превратилась в чистую горенку с занавесками, мытым полом, с протертыми стеклами в окнах, чистой посудой. Это был не бог весть какой комфорт, но Агафью он озадачил. Она чувствовала себя «не дома». С детства она привыкла к тому, что стены были покрыты сажей, к тому, что топор лежал у печи на лавке рядом с ложками, что под ногами хрустели щепки и шелуха кедровых орехов. Ее не смущало, что лицо и кофта ее были в саже, что в плошке кисло недельной давности варево, что руки были в ссадинах и, садясь за стол, их не мыли. И вот сюрприз. Тут не рассыплешь картошку перед посадкой, не постучишь топором, не сядешь, где хочется. Да и «вопче» что это такое — христианин должен жить с этими занавесками. Агафья, уже побывавшая в городе и у родных в деревнях, понимает, что в чистоте и порядке жить лучше, удобней. Но вся ее натура, с детских лет привыкшая к иной обстановке, порядка этого не приемлела. Весь строй ее жизни требовал прежнего и привычного.

Надежда, со своей стороны, хотела обстановки другой, с детства привычной…

Растерялась Агафья, не зная, что предпринять. Дня четыре жили молча. Хозяйка дома входила и не знала, куда себя деть, где встать, где сесть. Надо бы топором поработать, да как-то неловко при этих занавесках-половичках. Наконец хозяйка дома как могла аккуратно выразила свое неудовольствие и решила дело неожиданным компромиссом: «Я буду жить в курятнике».

Курятник — помещение маленькое. Но Агафья перенесла туда свои мешочки, одежки, обувку, короба, инструменты, сложила печь. Таким образом, устроилась, не портя отношений с Надеждой. Так и живут. Николай Николаевич Савушкин, побывавший осенью у Агафьи, описал не без юмора мне ситуацию: «Я было опрокинулся на пришелицу: как же так, хозяйка дома, а живет с курами…» На что Надежда пожала плечами, а Агафья поспешила объяснить: переселение в курятник — инициатива ее, и винить никого не надо. В таком положении житейская ситуация и зафиксировалась.

Трудно сказать, что будет дальше. На маленькой арене таежного бытия за два дня до нашего прилета появился Ерофей. Это положение усложняет. Ему Агафья, памятуя, сколько добра сделал он Лыковым и как страдает сейчас, отрядила первую из двух изб. Ерофей тоже выразил недоумение сложившейся ситуацией, но, зная характер Агафьи, спорить не стал, обещал ей помочь в расширении курятника.

Я заглянул перед отлетом в это «жилище». От давней избы Лыковых оно отличалось только тем, что стены не покрывала копоть. Сидели на постели и бродили растерянно куры. Всюду мешки, туеса, у печки стояла посуда с едой. Тут же Агафья что-то стругала. В этой обстановке она чувствовала себя «дома»… Мы собрались, как и в позапрошлом году, порисовать. Агафья с видимой радостью согласилась, но тут же смутилась: где с бумагой прислонишься. Пришлось идти к Надежде в «горницу» с занавесками.

Рисование Агафья прервала предложением послушать пенье. Я с удивлением поднял брови. А собеседница моя, откашлявшись, стала петь. Это были не молитвы, а духовные песни о радости жизни с Богом. Агафья вела мелодию уверенно и потом пояснила: главными певцами в семье были Дмитрий, она и мать.

Наговорившись, мы походили по двору «таежной усадьбы», потрогали добела вылинявшие красные тряпицы — «пужали от медведей». У огорода темнел заиндевевший крест — могила Карпа Осиповича. Тропинка со двора вела круто вниз, к речке. Еринат (по-шорски Дикий Конь) уже схвачен был светло-зеленым льдом, но на средине теченья вода морозу не поддавалась и сверху на светло-зеленом выглядела темной живой пиявкой.

Воду берут в реке. Она прозрачная, чистая, вкусная. Чтобы прорубь не замерзала, ее покрывают досками и сверху кладут фуфайку…

Ерофей водил нас около Ерината. Рассказывал, какова норовистая эта речка в верховье. Ерофей наслаждался разговором с людьми, нормальной едой. Где с юмором, где почти со слезою рассказывал о своем житье-бытье на былой площадке геологов. «Один! Человеку трудно быть одному…»

Перед сном мы снова прошлись у речки. Ночные звуки явственно различались. Шумел в полынье Еринат, обвальный камень на другом берегу прошумел с высоты и стих в снегу. Еле слышный жалобный крик с равными промежутками издает маленький оленек кабарга.

Звезды на черном небе, кажется, потрескивали от мороза. И скрипел на снежной тропинке самодельный протез-липка на правой ноге Ерофея.

Отдельно мы расскажем о добровольной робинзонаде Ерофея в эти местах.

Ерофей Сазонтьевич Седов.

Медовая западня

Когда мы встретились, Ерофей Сазонтьевич держался так, как будто его, терпевшего в море бедствие, подобрал проплывавший корабль.

«Как домой вернулся!» — говорил он, наливая крепкого чая и относя обожавшим его собакам остатки ужина. Тут в Тупике была у него своя житейская одиссея, длившаяся полтора года. И вот он снова вернулся под кров Агафьи.

Жизнь часто бьет человека больно. Именно так случилось и с Ерофеем, которого я знаю с тех пор, как стал бывать у Лыковых. Могучего сложенья, прямой, добродушный, он работал бурильщиком в геологической партии и на ногах стоял твердо. «Но невзгоды, как вши, могут человека заесть», — шутил он иногда. Перемены нынешней жизни в одночасье закрыли геологический участок, расположенный от нынешнего лыковского жилья в двадцати пяти километрах. Сразу проблема: где, какую искать работу? Решил, что будет кормиться тайгой, промышляя пушниной (охотником-любителем он делал это неплохо), но оказалось, что дело это требует тонких, профессиональных знаний и опыта. Концы с концами у охотника не сходились, вдобавок, зимуя в тайге, заморозил он ногу. Вовремя не лечил — «Здоров, так пройдет!». Не прошло. Ногу пришлось хирургам отрезать. И стал таежный ходок Ерофей сиднем сидеть на завалинке. В это же время не заладилась и семейная жизнь. «Вышло — хоть волком вой». Принялся Ерофей искать дело и место, которое его могло бы кормить.

И «витки мыслей» привели его к тем местам, где работал бурильщиком, где часто бывал у Лыковых, где крещен был Агафьей и отрастил староверческую бороду. Сюда и потянуло его. Не было другого места, где он мог притулиться.

Сначала прилетел с рюкзаком, удочкой и ружьишком — проверить, сможет ли хоть как-нибудь ходить по тайге. Агафья встретила его как родного. И пришла в голову бурильщика мысль: разводить в тайге пчел и при этом деле как-нибудь жить.

В очередной раз застал я его у Агафьи уже пчеловодом. Но дело как-то не шло. Один улей оказался «глухим», в другом жизнь теплилась, но нужен был прилив свежей крови на эту малютку пасеку. Николай Николаевич Савушкин, которому я рассказал о положении Ерофея, где-то в Шушенском в два дня добыл хорошую рабочую семью пчел и переправил ее Ерофею.

Дело как будто двигалось, но не быстро. А тут случился разлад в таежной общинке, и Ерофей с тремя ульями, ружьем, кое-какими продуктами и инструментами перебрался за двадцать пять километров по Абакану вниз, на заросший уже дикими травами участок, где обитали когда-то геологи. Выбрал дощатый домишко для жизни, наладил не переставший работать насос у бывшей столовки и один в тревогах и смутных надеждах стал утверждать себя пчеловодом.

Сразу скажем, дело не получилось. Не получилось по многим причинам. Пчеловод был не очень умел, место, как видно (в отличие от близко лежащего Алтая), для пчел было холодноватым, лето к тому же сложилось дождливым, со снегами и заморозками. Грешит Ерофей и на ракеты, пролетающие над этим местом, а также на запасы магнитной железной руды, лежащие в глубинах под ульями.

Но это уже итоги. Поначалу Ерофей верил, шарил в книжках, постигая тонкости пчеловодного дела. Между тем надо было как-то еще и жить, чем-то кормиться, обороняться от медведей, которые врожденно мед за версту чуют. Надо было заботиться о воде, о дровах.

И, не будем забывать, все это при одной ноге.

На полтора года оказался Ерофей в тайге даже не Робинзоном, а одноногим Джоном Сильвером, ожидавшим клад от пчел.

Был случай, в Канаде молодого биолога забросили на вертолете на точку, записали, когда забрать, и… забыли о нем. Бедолага, не подготовленный к такому удару судьбы, жил в тайге более года, пока о нем не вспомнили. Думаю, Ерофею было полегче, но ненамного. Вертолеты изредка пролетали, но заворачивали к Агафье, не обращая внимания на человека, тоскливо стоявшего на каменистой речной косе.

Большой проблемой для Ерофея было питание. Захваченные с собой два мешка прогорклой муки и крупы и несколько мешков картошки на еду и на семена, мешочек сахара, бутылку постного масла надо было расходовать экономно. Два раза поделиться едою с ним прибегал сын Николай, охотившийся в здешних местах. Это и все, что он имел. Пришлось налегать на то, что может дать человеку тайга: грибы, ягоды, кедровые орешки и разные корешки.

Любопытно, что на отбросы жалкой его «столовой» стали собираться крикливые кедровки, постоянно держался ворон. Однажды заметил Ерофей стайку маленьких птиц. Воробьи?

Сначала засомневался, но кошка, делившая с пчеловодом таежное одиночество, одного, потерявшего бдительность, изловила. Воробьи!

Это не первый случай появления воробьев в безлюдных лесах вблизи одинокого жилья человека. О воробьях мне рассказывал Карп Осипович и Агафья. Воробьев у своих охотничьих избушек видели на Камчатке промысловики. А ведь считается: домовой воробей только в поселках и держится.

Под полом дома Ерофей обнаружил охапки добротного сена. После геологов в жилье поселились пищухи, прозванные сеноставками за то, что за зиму готовят копенки сена. Это были мирные и желанные соседи для человека.

«Сложилась полоса времени, я шесть месяцев не видел людей, не слышал человеческой речи. Неожиданно для себя стал разговаривать с кошкой и с этими милыми сеноставками».

Себе на стол Ерофей иногда подстреливал рябчика. Но птицы стали избегать опасное место, а глубже в тайгу на одной ноге охотник пойти не мог. Приспособился петлями ловить зайцев, но поймал только трех — за остальными надо было ходить далеко. Рыбы зимой не поймаешь. И временами поселенец переходил на воду и сухари. Чтобы не опуститься, не впасть в апатию, постановил: днем не спать!

И обязательно пять-шесть часов работы! Выбирал из избушек доски, неразорванные куски толя, распрямлял гвозди — «Агафье все пригодится».

Зимой временами спускался в погреб, где стояли оставшиеся два улья, убеждался: живы пчелы, гудят. Подкормить бы их, да где ж он, сахар… В пору больших снегов от избушки по снежному тоннелю ходил только за дровами и за водой. «Когда пахнуло весной, решил я сделать новое березовое топорище. Прокопал к одинокой березе ход, срубил дерево, а когда вернулся из дома, подкрепившись похлебкой из сухарей и воды, вижу, на ветках лежащей березы в затишье кормится рябчик.

И так весело, хорошо было ему глотать березовые почки. У ружья я отпилил ложе, мог бы, как из пистолета, стрелять навскидку с одной руки. Рябчик — это хороший ужин для меня — бедолаги. Но почему-то не захотелось мне выстрелить. Долго стоял, наблюдал, как кормится птица, а на второй день ради любопытства утром пошел к лежавшей березе. Рябчик на ней.

И меня вроде бы не боится. Стал я с ним разговаривать о человеческой жизни, какая она сложная по сравнению с жизнью птицы. Солнышко уже припекало, и стало хорошо у меня на душе. Даже и умереть было не страшно».

Более серьезный гость появился, когда Ерофей выставил пчел, чтобы могли кормиться на иве. «Взяток был слабый, но запах меда от ульев все-таки шел, и я зарядил патроны пулями, зная, что придет на запах медведь. И он однажды явился. Солнце садилось. Я шел за дровами и вижу вдруг на одном из желтых домишек огромную тень. Медведь! А ружье-то у меня в доме… На своей «липке» проковылял к стенке, где висело ружье, два раза кряду выстрелил вверх. Видел: медведь кувыркнулся, как будто играясь, испуганно побежал в гору».

Хакасская тайга зверем и птицей богата.

Ерофей постоянно наблюдал филина, видел, как тихо вдоль берега проходили маралы, к избушке часто наведывался колонок, на недалеком болоте в тихие вечера, чавкая, кормился кабан. Но все это было недоступно человеку, ходившему на протезе. «Решил я устроить вблизи от домов солонец — в тайге это лучшая из приманок. Через несколько дней наблюдаю следы. Олени и кабарга приходили солонцеваться. Значит, надо делать засаду… Сел и в первый же вечер вижу — тихо идет к солонцу маралуха. Но стельная — по всем законам стрелять нельзя. И хотя никакой бог не покарал бы меня, стрелять я не стал. Вернулся в потемках к избушке ни с чем… Через день снова сел караулить. И вижу: вблизи солонца по чью-то душу затаился медведь — мой враг и мой конкурент. Как видно, зверь, озадаченный странной моей походкой, внимательно меня изучал. Но я решил показать ему силу. Стрелять не стал, но, вскочив, громко крикнул.

Любопытно, что в отличие от первого этот зверь испуга не показал. Оглядываясь, тихо пошел в тайгу. Умный зверь, возможно, понял мою беспомощность и, как знать, мог наметить в жертву себе».

На солонце Ерофей все-таки подстерег молодого марала. Это силы его укрепило, но дело, ради которого он тут высадился, продолжало хиреть. То ли от холода, то ли еще от чего пчелы едва долетали до прилетной доски и, скрючившись, замирали. «То же самое наблюдал я у красных муравьев». Две семьи пчел слил Ерофей в одну более сильную. Но ясно было, как говорят пчеловоды, «из этого роя не вышло ничего». И одинокая жизнь в тайге стала для Робинзона невыносимой. Но как подать бедственный знак?

Тут как раз сел на косе вертолет с туристами с Горного Алтая. Торопясь, Ерофей написал Агафье записку примерно такого же содержания, какую чеховский Ванька Жуков написал дедушке Константину Макаровичу…

Этот же вертолет мог бы переправить Ерофея в обитель на Еринате, но пощадил Ерофей пчел. Они были в разлете, и на произвол судьбы их бросать не хотелось.

Связь с «большой землей» была установлена. Агафья поняла: Ерофей терпит бедствие. И однажды под вечер отшельник услышал два женских голоса — Агафьи и еще один незнакомый. Гости принесли свежего хлеба, домашних гостинцев. И Ерофей впервые за полтора года заплакал.

Решено было: первый же вертолет Агафья попросит перевезти Ерофея «домой». Поставив улей в погреб, Ерофей стал ждать. И вертолет прилетел. Человека со всклоченной бородой, чуть одичавшего и на костылях, посадили в машину.

«Ну, вот я и дома!» — сказал пчеловод, улыбаясь и глотая слезы от радости. И все были рады возвращению. Визжали от восторга и прыгали кобелек Тюбик и постаревшая Ветка.

Какая будет жизнь, Ерофей не знает. Но Агафья сказала: «Грех человека бросить в такой беде».

В этой точке мы и застали события. Наш вертолет, переправляя Агафью с ключей, сел на площадке, где Ерофей бедовал полтора года, — забрали все, что он наготовил там для хозяйства Агафьи, а главное, улей. Ерофей еще надеется жить пчеловодством. «А на крайний случай буду тут дровопилом и дровоколом».

Такова хроника жизни на Еринате.

Фото автора . 17 декабря 1999 г.

 

Снежная благодать

(Окно в природу)

В Кении мы специально сделали остановку, чтобы полюбоваться всемирно известной горой.

«Ну вот, сбылась мечта идиота — вижу! — шутливо сказал мой спутник. — Снег — в Африке…» «Снег, снег, — воодушевился, словно турок на стамбульском базаре, наш проводник. — Снег!» Он говорил так, как будто сделал нам, сидевшим в машине, драгоценный подарок. «А что такое снег?» — спросил я молодого кенийца. Он не знал. Но он понимал, что это красиво. Не зря же американцы и европейцы приезжают сюда.

«Его бы к нам в Тамбовскую область где-нибудь в феврале. Вот нагляделся бы». Мы шутили, но каждый был счастлив, что видит знаменитую гору и, конечно, диковинное для Африки белое пятнышко на вершине Килиманджаро.

Еще разговор о снеге случился у меня на Аляске, где в горах лежат четырехметровые пласты снега, и где зимой к колесам маленьких самолетов крепят лыжи, и где охотники ходят на сетчатых «лапках», слегка похожих на теннисные ракетки. Такой снаряд не позволяет человеку по снегу скользить, но держит ногу, как держит он куропатку, у которой ноги в жестких, упругих перьях, как держат зайца, у которого лапы так велики, что впору вспомнить о лапте.

И такой вот разговор на Аляске о снеге был у нас с русским попом-старовером. Староверы на Дальнем Востоке в Гражданскую войну переправились тайно через Амур и осели в Китае. А потом, когда революция победила и здесь (1949 г.), русских попросили куда-нибудь удалиться. Организация Объединенных Наций взяла их под опеку и помогла перебраться кому в Австралию, кому в Южную Америку. «Чего же в Америке не задержались?» Старик подумал.

«Ты знаешь, Василий, климат (ударение сделал он на последнем слоге), климат не наш — снега нету. Русскому человеку снег нужен. Вот и добрались до Аляски».

Русский человек любит снег, хотя к концу зимы и начинает его поругивать. И когда хочет сказать о чем-то уже ненужном и невозвратном, скажет: «Нужен, как летошний снег».

А как ждут снега к Новому году! И если он запоздал или растаял, сетуют: «Ну что за праздник без снега!»

А что в природе? Поглядите на красногрудых птиц, сидящих на заиндевелых деревьях. Очень похожи на краснобокие яблоки. И чудо-названье птицы: снегирь. Произнесите вслух, и вы почувствуете безошибочность слова.

Снега природа ждет. Знает, что небеса вывалят, вытрясут его непременно, и загодя все начинают к снегу готовиться. Несколько животных — зайцы, белые куропатки, горностаи, ласки, песцы — понемногу начинают белеть.

У зайца сначала белеют живот и ноги. А если снег задержался, заяц успевает весь побелеть. И нет ничего страшней для косого, чем лежать белым, заметным, далеко видным. Как избавленье от мук встречает он снегопад.

Все побелевшие сразу становятся невидимками. Только темные глазки блестят да черная кисточка на хвосте выдает горностая.

Зачем эта кисточка мышелову? Своих узнавать?

А скорее всего, хищников сбивать с толку. Сделает горностай обманное движение хвостиком в сторону, и хищник, одураченный, дает юркому горностаю выиграть секунду-другую и скрыться.

«Снег», — произнес африканец русское слово. А у народов Севера, видящих снег почти круглый год, такого слова в языке нет. Зато у них есть много названий состояния снега: пороша, крупа, метель, поземка, пурга, гололед, наст…

Для жителей Севера, чья жизнь связана с оленем, страшнее всего оттепель — мокрый снег. Мороз после нее непременно вернется, и снег покроется жесткою коркою льда.

Олень, сам добывающий корм из-под снега, обречен — он режет ноги о наст, у него кровоточат губы. Две беды оленеводов на Севере: летом — гнус, зимой — наст.

Но наст в тундре — происшествие чрезвычайное. А снег для многих животных — спасительное одеяло. Чем суше снег, тем в нем теплее. Без этого покрывала много животных даже в средних широтах мороза не выдержали бы.

Белая куропатка нехотя покидает ночлег под снегом.

У многочисленной мышиной братии вся зимняя жизнь — под снегом. В теплом гнезде выводят мышат, по тоннелям, проложенным во всех направлениях, мыши прогуливаются, ходят в гости друг к другу. Иногда по специально прорытому колодцу поднимается мышка к снежной поверхности «проветриться». Отваживается в солнечный день иногда пробежаться, оставляя красивую, как на швейной машине пройденную, прихотливую строчку следов.

Часто мыши в снежных своих коридорах дерутся, привлекая писком лисиц. Мышиную возню они слышат при толще снега в полметра на расстоянии пятнадцати — двадцати шагов.

Я это много раз проверял на лыжне. Лиса охотно пользуется накатанным снегом. Но услышала мышь — сейчас же туда. На мгновенье замирает над этим местом, подпрыгивает, чтобы носом вниз, возможно, глубже вторгнуться в снег и резво-резво работает лапами. В белой морозной пыли мелькает только рыжий пушистый хвост…

Много времени проводят под снегом тетерева. Плотное их оперение от мороза не очень спасает. И корм у них ледяной — можжевеловые ягодки, а чаще березовые почки. Проглотишь — снаружи холодно и в зобу тоже лед — скорее согреваться под снег. Есть у тетеревов излюбленные места. Сядут на березе и по очереди, сжавшись в комок, падают в снег. С помощью крыльев и лап луночку углубляют и быстро проходят примерно метровый горизонтальный тоннель. Вход в него забивается снегом, а там, где тетерев собирается подремать и согреться, — обминается камера с дырочкой-вентилятором наверху. Снежный потолок над тетеревом тонок — сантиметров десять — пятнадцать. Это на случай, если лисица наткнется на лежку или охотник неслышно подойдет не с ружьем даже, а с сеткой. Мне несколько раз приходилось нечаянно спугивать тетеревов. Из-под лыжи взлетают с треском и быстро, как будто ими из пушки пальнули.

Заяц, чем холоднее, тем глубже закапывается в снег, оставляя только глаза для дозора. Медведь спит в берлоге под одеялом из снега. Енот в замечательной своей шубе тоже в большие морозы предпочитает где-нибудь притулиться.

Снег — это белая чистая скатерть, на которой непременно оставит след всяк по ней пробежавший. Наслаждение читать зимнюю белую книгу. Вот лисица прошила поле строчкой своих следов. Зачем бежала? А узнать, что это за темная точка вдруг появилась? Убедившись в несъедобности и безопасности принесенной ветром тряпицы, лисица продолжает обход.

Если пуржит — бежит беззаботно по открытому полю, если тихо и солнечно, пробежит вдоль кустарников и сухого прошлогоднего бурьяна. Непросто ее заметить, хотя красная шуба — прямой вызов белому покрывалу.

Звери хорошо понимают, что снег хранит их следы. Волки ходят цепочкой след в след, намеренно пробегают непролазные чащи, куда всякому сунуться неохота, бегут накатанной людьми дорогой не только потому, что легче бежать, но и потому, что дорога не оставляет следов.

Заяц, прежде чем лечь, такие петли, такие прыжки и скидки устраивает, что охотнику-новичку не догадаться, где лежит зверь.

Медведь следы свои прячет особенно тщательно, когда ложится в берлогу-делает дальние переходы, кружит, ходит болотом. К месту, выбранному для берлоги, пятится задом. И старается это делать при снегопаде, чтобы следы его сразу же скрыло.

Лесные драмы и забавные случаи хранит белое полотно снега. Вот ямочка, и возле нее затейливый рисунок, оставленный крыльями взлетевшей птицы. Ворона! Тут она что-то либо нашла, либо спрятала. Умный ворон с высоты своего полета этот след хорошо видит. И вот картина: ворон опустился чуть в стороне, шагом прошествовал в нужное место. Ворона тут спрятала корочку хлеба, подобранную возле потухшего костра лыжников. И ворон ее, конечно, присвоил.

Есть следы на снегу крошечные — мышиные, например. А есть следы огромные. Вот, не выбирая дороги, прошествовал лось. Его длинным ногам никакая толща снегов не помеха. А вот следы странные и ведут они к укатанному желобку на крутом берегу речки. Это играли выдры. Любимое их занятие — летом по мокрой глине, а зимой по мягкому снегу скатиться вниз. Выдры предпочитают все время держаться возле воды, но иногда видишь вдоль глухой лесной речки большие дуги набродов по берегу. Это самцы и самки в брачную пору специально оставляют следы, чтобы найти друг друга.

Взаимодействуя с морозом и ветром, мягкий рыхлый снежок может стать, как наждак, жестким, может образовать на равнине заструги кирпичной твердости, может стать бурей, смертельной для путника (вспомним: «…замерзал ямщик»).

На моей памяти в нашем полустепном селе во время таких снежных бурь били в церковный колокол, а для тех, кто ходил на станцию из села, в поле ставились вешки из палок.

В Антарктиде от домика к столовой натягивают канаты. Идешь в валящем с ног буране — канат не только направляет тебя, но и помогает устоять, не упасть. Снежная буря в Антарктиде страшная — бывали случаи, срывало с вмерзших в лед скорей самолеты и уносило, как будто это были игрушки, сделанные из бумаги.

В горах скопления снега опасны обвалами, известными под названиями лавин. Тяжелая масса снега движется нарастающим валом и способна похоронить под собой туристский лагерь, курортный поселок.

Наибольшая толщина снежного покрова в Антарктиде — четыре километра! Летишь, прибор показывает высоту над уровнем моря — четыре с лишним тысячи метров, а глянешь вниз — снежные волны застругов под самыми крыльями самолета.

В средней полосе снег лежит четыре — шесть месяцев. Этого довольно, чтобы снег надоел. И вот появились проталины… То, что с радостью встречалось под Новый год, с такой же радостью провожается в марте — апреле.

На кругу жизни все хорошо и разумно устроено: появленье подснежников, цветенье черемухи, теплынь июля, румянец августа и буйство красок в конце сентября. А потом после долгих дождей, после грязи ждешь первого снега: скорей бы! И он приходит.

  Фото автора .  30 декабря 1999 г.