Попугаи напугают

(Окно в природу)

У разных видов животных характеры разные (оценка с точки зрения человека). На Дальнем Востоке есть птица дикуша — существо тихое, кроткое: можно подойти вплотную, почти что потрогать. И она сидит как ни в чем не бывало.

От природы спокойная и доверчивая, дикуша человека еще как следует не раскусила.

Такое же впечатление производят в Антарктиде пингвины. Сейчас они уже кое-что усвоили в повадках людей, а в первые годы антарктических станций пингвины бежали взглянуть на человека — что за чудо такое?!

Исполненными достоинства и силы выглядят журавли. Спокойно, уверенно ведут они себя в дикой природе. А случайно попадая на птичий двор (скажем, потеряла птица возможность летать), они и тут ведут себя соответственно — сами в драку не лезут, не спешат завладеть пищей и не любят во дворе ни шума, ни драк. С важностью и спокойствием английского полицейского они быстро мирят дерущихся и немедля авторитетом и силой гасят все ссоры. Птичий двор, на котором живет журавль, — царство спокойствия и порядка.

А приглядитесь на том же дворе к индюку. Этот все время недовольно бормочет, всегда готов с кем-нибудь драться. Или коза. Чуть загляделся, она разбежится — и рогами тебя под зад. Коза-задира куда хочешь залезет, кого хочешь заденет. Иногда прицеливается боднуть теленка, а разбежавшись, может прыгнуть бычку на спину и там стоять красоваться. Не зря говорят: коза-дереза.

Кошка городская, «этажная»-тиха и смирна. А деревенский «тигр», промышляющий воробьев и мышей, и у хозяйки тоже не прочь на кухне что-нибудь уволочь. Коту, мышиному истребителю, и так бы дали хороший кусок, ан нет, ему интересней украсть, и он понимает, что сделал противоправное дело — после кражи ходит сторонкой, старается лишний раз не попасть на глаза — «знает кошка, чье мясо съела».

Этому шкоднику, если исправно ловит мышей, прегрешенья прощают, но иногда и наказывают.

Нотации на кошек не действуют — «А Васька слушает да ест». Если нарушителя правил поведения в доме балуют и все прощают, он распускается и, бывает, норовит стащить кусок со стола даже во время обеда.

В дикой природе дурные характеры мы видим реже. И все же много животных, готовых отнять добычу у более слабого. Коршуны, например, караулят скопу и нападают, чтобы она бросила рыбу, которую издалека несла для птенцов. Не любят в природе хорька: шкодлив, вонюч, всегда готов подраться.

В Индии поразили меня обезьяны. Привыкнув к безнаказанности, они залезают к прохожим в сумки, выхватывают из рук еду. Если угощают печеньем, но обезьянка слышала хруст шоколадной обертки в кармане, то тянет лапу за шоколадом. Не дают — сама залезет в карман. Так же в Африке ведут себя бабуины. В заповедниках они гроздьями облепляют автомобили, выпрашивая угощенья. Апельсина не жалко, но стекло опустить опасно — у бабуинов клыки не меньше, чем у леопарда, и заповедные правила советуют не поощрять нахалов.

Из птиц, которых мы видим у себя на родине, самой нахальной, пожалуй, надо считать синицу. Воробьи будут сидеть близ кормушки выжидательной стайкой, синица же бросится к корму с лету, может сесть на руку, если видит в ней семечки. Посаженная с другими птицами в клетку, слабую она может забить, чтобы выклевать мозг.

Вороны очень нахальны. То, что они таскают с балконов, обычно вызывает улыбку. Но характер у грабителя-вороны проявляется и в дикой природе. В дельте Волги гнездится несметное число бакланов. В протоках реки, когда проплываешь на лодке, обязательно видишь на голых деревьях ворон. Они поджидают момент, когда от шума мотора бакланы взлетают с гнезда, и тогда можно мгновенно схватить яичко. Если никакого пугающего шума нет, пара ворон «в сговоре» прибегает к занятной тактике. Одна садится к баклану на край гнезда и начинает дергать его за хвост. Долго терпеть такое нахальство баклан не станет — оборачивается, чтобы дать сдачи. В это время другая ворона хватает из-под наседки яйцо — и была такова.

Не все привычки у животных врожденные. Многие приобретаются с опытом жизни и совершенствуются в жизни — тех, кто страдает, заставляет искать спасительные средства. И все постепенно приходит в нужное равновесие.

Но есть особый случай, когда характер животного выражен очень ярко и является сутью всей жизни какого-нибудь существа. Недавно в немецком журнале Tier я прочел заголовок: «Самая нахальная на земле птица». О ком речь? О попугаях кеа.

Все попугаи не робкие и не слабые существа.

Во Вьетнаме один зелененький обитатель клетки из хвороста так прихватил мне палец, что пришлось бинтовать. А большой черный какаду, живущий на островах Малайзии, не прикусить может палец, а совсем его отхватить огромным, как ножницы, клювом. Южноамериканские попугаи ара тоже имеют «кусачки» неслабые — перекусить двухмиллиметровую железную проволоку ара вполне по силам.

Все попугаи смелы, любознательны, сообразительны, хорошо переносят неволю, и со времен Александра Македонского, привезшего из восточных походов этих нарядных птиц, попугаи стали любимцами многих домов.

Но попугая, о котором сообщает журнал, в клетке вряд ли кто держит. Обитает эта милая и нарядная, как все попугаи, птица величиною больше вороны в Новой Зеландии, причем в горах выше лесного пояса, где долго лежат снега и где птенцов попугаям приходится выводить труднее, чем нашим клестам, — для гнезд они роют ямы в снегу.

Держатся эти знаменитые попугаи группами (журнал пишет «бандами») по двадцать — тридцать голов и промышляют все, что могут найти на высоте двух тысяч метров. Это обычно шумная стая напоминает хорошо выпивших и потому не знающих страха людей. Попугаи преследуют всех, кто поднялся в их зону жизни. Движет ими неукротимое любопытство и желание чем-нибудь поживиться. Причем они не выпрашивают, а с ходу пытаются завладеть всем, чем можно: пряжкой от рюкзака, едой, с искусством добываемой из мешка, вырывают изо рта сигарету, трубку, уносят варежку, шарф. Тянут за волосы. Фотоснимок, который мы публикуем, красноречиво говорит о незавидном положении туристки, подвергшейся нападению попугаев. Человеческих жертв от этих нахалов пока что не было. Некоторые туристы даже ищут встречи с шумными нахальными птицами, и те словно чувствуют поощрение.

Туристка в окружении попугаев.

Остановились люди в горном приюте — попугаи и тут немедленно появляются. Свисая с рам, заглядывают в окна, залетают в сам домик и ведут себя как бродячие клоуны с наклонностями грабителей. Все выхватывают прямо из рук. Если снаружи на веревку неосмотрительно повесили посушить одежду, от нее останутся лоскутки. Потрошат попугаи рюкзаки, рвут на куски сумки. При этом они веселы и подвижны. Их необузданные сексуальные игры ввели бы в смущение даже самого неразборчивого редактора нынешних характерных изданий.

Для туристов, несмотря на потери снаряжения и еды, эти птицы что-то вроде природного аттракциона. Иначе на попугаев смотрят крестьяне. Дело в том, что с появлением в Новой Зеландии овцеводства попугаям, жившим в зоне, близкой к лесам и питавшимся зеленым кормом (плодами и всякой растительностью), пришлось откочевывать в горы ближе к снегам. Но туда же летом поднимались и овечьи стада. И вот стали замечать: овцы дохнут. И на спинах у павших находили глубокие раны. Это была работа предприимчивых птиц. Птенцам и самке, сидящим на гнезде в снежной яме, нужен был калорийный корм, и самцы попугаев быстро его нашли.

Они стали садиться на спины овец и, острым клювом продырявив овчину, добирались до жира, а потом и до мяса. Попугаев близость овец устраивала, но овцеводы взвыли. Началась беспощадная охота на бесшабашных назойливых птиц. И прикончили бы «зеленых клоунов», как зовут в Новой Зеландии попугаев кеа. Но тут поднялись защитники природы, туристы, горнолыжники и горцы-крестьяне. Двадцать три года назад охоту на попугаев прекратили. Чуть было не исчезнувшие птицы нашли новые источники пищи. Их стаи собираются теперь у хижин-приютов для лыжников и туристов, у ящиков, которые пополняются отбросами из гостиничных кухонь, — словом, живут попугаи по принципу «вороне где-то бог послал кусочек сыру».

Однако защитники птиц в таком питании видят опасность для кеа. Птицам нужны не отбросы, а полноценный корм. Они, конечно, тоже его добывают, обирая всех приходящих в горы. Причем туристам даже нравится подвергаться таким грабежам, они из рук дают попугаям еду.

Но «давальческий» корм приучает птиц к иждивению, гасит их предприимчивость, приспособляемость к меняющейся обстановке. А обстановка меняется: туризм — дело сезонное, и приходит момент, когда голодающие попугаи глотают все, что может пройти через клюв.

Вот так и живут смешные и нахальные птицы на Южном острове Новой Зеландии.

Фото из архива В. Пескова . 6 января 2000 г.

 

Живая шапка

(Окно в природу)

У каждого времени свои одежды. Заметили, революции — это время кожаных курток, красных командирских штанов, малиновых пиджаков, наголо бритых голов? И было время ондатровых шапок. Этот головной убор был почти знаковым. По ондатровой шапке сразу определялся начальник. Начальников было много (правда, меньше, чем ныне), но шапок на всех хватало.

Ондатра — зверек не редкий и водится почти повсеместно.

Может быть, не все знают: ондатра — зверь, в нашу страну завезенный. Ее родина — Северная Америка. Индейцы звали зверька «мускваш», что значит «мускусная крыса». Охотились на него из-за вкусного мяса, и, конечно, привлекала добытчиков великолепная шкурка. В пушном промысле Соединенных Штатов ондатра занимала такое же место, как у нас белка. За день охотник добывал двадцать пять — тридцать зверьков.

За год по стране — пятнадцать — двадцать миллионов шкурок. На огромных пространствах Соединенных Штатов и Канады ондатры по-прежнему много. Я видел ондатру и на Аляске.

Ушедший век был временем расселения человеком диких животных по разным странам и землям. Ондатру в 1905 году соблазнились поселить в Европе. И очень скоро пожалели об этом. На обжитых пространствах, где много дамб и запруд (особенно в Голландии, где осушенные земли лежат ниже уровня моря), ондатры своими норами давали воде лазейку, а следом, глядишь, всю дамбу размыло. С ондатрами стали бороться с таким же упорством, как с кроликами в Австралии, выплачивая вознаграждение за каждого убитого зверя.

Ондатра кормится.

В Советский Союз «болотного бобра» завозили не без боязни, на всякий случай поселив для начала только на островах, северных — Соловецких. Но первые же два года дали поразительные результаты — плодовитые грызуны увеличили численность в восемь раз. В 1929 году началось расселение ондатры (уже «своей») по Архангельской области и повсеместно от озер Казахстана до Якутии, от западных границ до Камчатки. И всюду зверь приживался.

Первые годы после вселения рост численности поражал (явление «биологического взрыва»), потом число ондатр уменьшалось, но почти везде они хорошо себя чувствовали, и наша страна стала второй родиной «мускваша» — «младшего брата бобра».

Ондатра — зверь водный. Уши при погружении у нее закрываются, задние ноги длинные, с перепонками на лапах. Она прекрасный пловец и ныряльщик. Может пробыть под водой десять — двенадцать минут. Длинный чешуйчатый хвост помогает ондатре виртуозно держаться в воде. И так же как бобр, ондатра ударяет хвостом о воду, подавая собратьям сигнал опасности. Мех у ондатры исключительно плотный, водонепроницаемый, легкий и очень красивый. Так же как бобр, ондатра постоянно за ним ухаживает.

Образ жизни ондатры сходен с жизнью бобра. Обитают они часто бок о бок. Так же как бобр, ондатра роет береговые норы с выходом в воду и строит на кочках хатки из мягкой растительности, запасает под водой корм на зиму.

Ондатры охотно едят ракушки, но в основном это вегетарианцы. Всякого рода водные травы, тростник, корни осоки, побеги водяного ореха — все идет в ход (лакомство — корни рогоза). Все, что ондатра приспосабливается поедать, перечислить немыслимо, но там, где в воде растительности нет (например, в тундре), ондатры жить не могут. Южнее они живут в тихих речках и небольших прудах. И если есть корм, в благоприятных условиях парочка «мусквашей» приносит в год три, а то и четыре приплода по пять-шесть щенят (бывает и больше).

Малышей отец и мать вместе прилежно растят и оставляют в семье до новой весны. Подросших «мусквашей» теперь уже гонят искать себе пару и свободную территорию. Происходит это обычно во время разлива, когда обстановка способствует странствиям. На Оке в апреле много раз под вечер мне приходилось видеть кормящихся зверьков. Вода — от горизонта до горизонта — подсвечена всеми красками заходящего солнца. И видишь вдруг плотик из тростника и травы и на нем пушистую «шапку».

Если мотор заглушить, к ондатре можно подплыть вплотную и увидеть, как зверек мирно кормится — грызет какой-нибудь корешок, добытый у берега или со дна.

Облик ондатры своеобразен — укороченное туловище, нежно-коричневый мех с белизною у живота делает ее в самом деле похожей на шапку. Но шапка эта живая. Неосторожное движение лодки — и ондатра мгновенно в воде скрывается. Скорость, с которой уходит она от опасности, такова, что дробь охотника частенько летит ей вдогонку и попадает лишь в воду, не достигая цели. Промысловики добывают зверьков ловушками-«мордами» и капканами, устанавливая их в норах.

Дефицит корма заставляет зверей ревностно охранять территорию, на которой кормится все возрастающее семейство. На границах жилых участков часто происходят горячие схватки.

Теснота в семье рождает стрессы — мать может порешить своих малышей. Но к зиме все близкие обитатели водоема собираются вместе и живут тихой мирной общинкой, запасая на зиму корм.

Летая на вертолете на севере Якутии, я обратил внимание на множество следов на озерах и странные среди них горки снега. Мне сказали, что это наследили ондатры. Оказалось, тут, где морозы достигают 50 градусов и вода на озерах промерзает до метра, ондатры приспособились жить лучше, чем где-либо еще. Я поинтересовался: как же они подо льдом дышат? Оказалось, ондатры постоянно поддерживают в порядке колодцы-продухи. У поверхности льда колодцы они затыкают торфом и травами, и таким образом образуется крытый снегами купол, под которым вода не замерзнет, если снизу продух постоянно «подогревать». Но зима, конечно, трудное время для этого зверя. Мы летали над озерами в мае, когда север Якутии залит уже теплым солнцем, и ондатры выбрались на поверхность льда побродить и как следует подышать. Ондатры поселяются в любом месте, руководствуясь стимулом «есть корм». Предусмотрительности, свойственной их старшим братьям бобрам, у них нет. Привлекательный кормный водоем может промерзнуть до дна, и тогда ондатры сотнями погибают.

Много у ондатры природных врагов — лисы, волки, медведи, рыси, выдры, еноты, норки, орлы, филины. Но плодовитость грызуна такова, что даже активная охота и человека на эту «шапку» в местах массового скопления зверьков не должна запаздывать — иначе вступает в силу природный механизм регулирования численности, и ондатры в массе гибнут от эпизоотии.

История расселения зверей в новые для них географические зоны полна ошибок с непредвиденными последствиями, достаточно вспомнить кроликов, завезенных в Австралию. Ошибкой большинство зоологов считают переселение с Дальнего Востока в Европу енотовидной собаки. Опыт показывает: надо тщательно взвесить все последствия внедрения в среду животного, тут не жившего, иначе сюрпризы почти неизбежны.

Но с переселением ондатры в разные районы нашей страны ошибки не сделано. Ценный пушной зверь нашел на необжитых просторах вторую родину и является, вероятно, вторым после соболя объектом ценного мехового промысла.

О некоторых минусах повсеместного расселения мускусной крысы — ондатры все же надо сказать. Если водоем с ондатрами в нем находится вблизи огородов — жди незваных гостей: ондатры высоко ценят вкус капусты, свеклы, морковки. Разрывая лапами землю, они повреждают корни растений. В зонах, где обитает выхухоль (бассейн Дона и Волги), ондатра теснит ставшего редким охраняемого зверька — прогоняет его из нор и, слегка их расширив, обретает уже готовое жилище. И еще. В некоторых водоемах ондатры так выедают растительность, что делают неблагоприятной среду обитания другим животным. Но эти издержки сторицей окупаются обилием ценного меха, который дает зверек, названный индейцами «мусквашем».

Мускусной крысой ондатру называют из-за мешочка с мускусом, которым зверьки привлекают друг друга и метят свою территорию.

Запах мускуса имеют многие из животных, но у ондатры он особенной силы и далеко не приятный — «однажды ветеринар, вскрывая тельце зверька, упал в обморок». Из-за запаха только индейцы не брезгуют мясом ондатры… Запах мускуса первоначально издает и мех «раздетого» «мускваша». Но что-то не слышно, чтобы владельцы престижных шапок на него жаловались.

  Фото из архива В. Пескова. 21 января 2000 г.

 

Часовые пустыни

(Окно в природу)

Не скажешь, что они неприметны, хотя мех их по цвету сливается с выжженной солнцем землей и растительностью Калахари. Они небольшие. А в Африке долгое время обращали внимание только на крупных животных. Брем, упомянув сурикатов, пишет: «Об их жизни в природе ничего не известно». И все же это не мыши. Вместе с хвостом сурикат достигает метра, а когда зверьки, озабоченные чем-нибудь, собираются вот в такую дозорную группу, то очень даже заметны и выразительны. Вытянутые мордочки, длинные хвосты, стояние столбиком с опорой на хвост внимание к ним привлекают. Но они осторожны.

Почуяв опасность, мчатся к норе, куда ныряют один за другим. Нор у этих коллективно живущих зверьков на обширной территории, где они кормятся, много. Держится группа так, чтобы ближайшее убежище находилось не далее ста метров.

Сурикаты — родня мангустам, но образ жизни у них иной, и область обитания сурикатов в Африке ограничена южной частью — пустынной землей Калахари. Мы в экспедиции проезжали как раз по этим местам, видели сурикатов, но камеры нацелены были на крупных животных. А чтобы узнать подробности жизни этих занятных копателей земли, биологи живут с ними рядом по пол года и более.

Людей в пустыне сурикаты видели нечасто, и человек не вызывает у них панического ужаса. При правильном поведении и, конечно, большом терпении можно добиться, что зверьки подойдут сами, чтобы обследовать все время маячивший рядом объект.

Увидели что-то новое.

Сурикаты хорошо приручаются, очень забавны при жизни в доме, и местное население держит их иногда вместо собак и кошек как исключительно приятных животных.

Просыпаются они рано — с рассветом. Одна мордочка высунулась из норы, за ней другая.

И вот уже весь коллектив подставил солнцу животы, покрытые жиденькой шерсткой. В эти минуты все они очень внимательны — безопасность прежде всего. Но убедившись, что никто сурикатам не угрожает, они начинают обряд ласканья — целуют друг друга, нежно поглаживают, ищут в шерсти насекомых. Таким образом членам семьи передается опознавательный запах: «Я свой».

Изголодавшись за ночь, сурикаты начинают кормиться. При этом выставляется часовой. Его дело отыскать бугорок, камень, забраться на куст или хотя бы кучу помета слона и глядеть в оба. Соседей у сурикатов, несмотря на пустынность земли, немало: крупные антилопы ориксы, львы, жирафы, страусы, носороги, птицы-секретари, орлы, птицы-падальщики, шакалы, змеи. Среди этого ряда соседей два главных врага у зверьков — орлы и шакалы. Самый пронзительный крик часовой издаст, когда увидит орла. Даже против солнца сурикаты отличают орла от неопасного коршуна за километр. И при сигнале тревоги вся семейка (а в ней бывает более двадцати членов) устремляется в нору. Шакал тоже опасен, но он старается присмотреть отбившихся одиночек. Если же сурикаты все вместе — шакал нападать не решится. Семейство, заняв позицию на возвышенности, подняв кверху хвосты, стращает шакала отчаянным лаем, и хищник торопливо бежит восвояси. Для дружной семейки это еще один повод обниматься и целоваться: «Мы, когда вместе, — сила!» Коллективизм сурикатов вошел в поговорку. Им свойственно нечастое у животных самопожертвование ради слабого.

При нападении хищника не только мать, но и взрослые члены семьи своим телом стараются прикрыть малышей.

Но социальная структура группы требует упорядоченности. И тут всегда идет соперничество за лидерство. В результате главой становится опытный старый самец, а рядом самки — «первая» и «вторая». Право спаривания принадлежит только лидеру, и он отчаянно гонит прочь бродячего конкурента, который, почуяв течку у самки, следует за семьей.

Благосклонность матроны иногда обращается в сторону чужака. Роль отцовства при этом принимает на себя лидер и печется о малышах, считая их своими. Сам он тоже иногда норовит «сходить налево», и это в порядке вещей у животных, живущих в замкнутых группах, — идет обмен генами, предупреждающий вырождение.

За год самка дает три помета по четыре-пять малышей. Она кормит их молоком шесть недель — до того момента, когда когти на лапках у них окрепнут и они смогут копать твердую землю в поисках пищи. Пока малыши в норе, мать вместе со всеми усиленно кормится — ей надо приносить достаточно молока. Но малыши беспризорными в норе не остаются, за ними присматривают две-три «тетушки». Они сильно худеют до поры, когда молодняк подрастет. За день им удается перехватить лишь что-нибудь вблизи от норы.

Кормятся сурикаты всякой животной мелочью — змеями, ящерицами, птенцами и яйцами гнездящихся на земле птиц, насекомыми, жуками. А поскольку в жару все норовят спрятаться в землю, сурикаты своими рыльцами, а главное, когтями перепахивают много земли.

Они ревниво следят за тем, чтобы другие семьи не нарушали границ кормящей их территории, и метят ее специфическим запахом. Границы сурикаты обходят ежедневно. И если заметили нарушенья, то, говоря нынешним языком, неизбежна разборка. Две группы, стоя друг против друга, задирают хвосты и пугающе лают. Этим чаще всего конфликт и кончается. Но бывают и драки — зубки у сурикатов крепкие, клыки видно, даже когда челюсти сомкнуты.

Едят сурикаты также отрытые в земле луковицы, свежие корешки. По году и более в жаркой пустыне они обходятся без воды. Выручают их дикие арбузы. Жидкость в них (пробовал) тепловатая, но жажду ею утоляют не только выносливые сурикаты. В особо засушливые годы, когда жизнь пустыни оскудевает, сурикаты тоже гибнут от голода. С другой стороны, опасны и сильные ливневые дожди — они заливают норы. Но эту напасть сурикаты переживают без особых потерь. Намокшая земля легче поддается когтям, и сурикаты быстро восстанавливают свои защитные крепости. Зверьки прилежно держатся избранной территории, но могут ее и бросить, отправляясь на освоение новых угодий.

Среди копателей сурикатов можно поставить рядом с африканскими бородавочниками и европейскими барсуками. Тонкие передние лапы снабжены у них длинными когтями. За полчаса зверек в твердой земле вырывает нору, в которой может поместиться десяток его собратьев.

Сурикаты хорошо понимают ценность своего землеройного инструмента и берегут передние лапки, как слон бережет свой хобот. Лишившись возможности копать, они лишаются способности добывать пищу и быстро делать убежище. Уши у сурикатов во время рытья закрываются, чтобы в них не попала земля. Обладая изумительным чутьем, сурикаты могут сильно углубиться в землю, если почуяли жука или его личинку.

Родство с крушителем змей магнустом сохранилось у сурикатов. Реакция у них быстрая.

И все-таки на большую змею сурикаты в одиночку не нападают. Обложив добычу со всех сторон, зверьки заставляют змею вертеть головой, и, когда она утомляется, кто-то из самых ловких вонзает клыки змее в голову.

Все животные любознательны. Им важно, даже с риском для жизни, определить, насколько опасно (или безопасно) что-либо новое, ими увиденное. Поза вот этой группы, запечатленной на снимке, характерна для сурикатов.

Придя к какому-то решению, зверьки будут спокойно пастись или удерут, задрав кверху хвосты (так легче видеть передвиженье друг друга), а то и кинутся в нападение.

Есть у меня снимок: сурикаты прищучили раненого орла. Они хорошо понимали, что страшный их враг в данный момент беспомощен, и смело его атаковали. «Орел с огромным усилием поднялся, чтобы сесть на ближайшее дерево, а сурикаты верещали, обнимались и целовались, празднуя редкую победу над ненавистным врагом», — пишет фотограф.

Все, кто видел сурикатов, проникаются к ним уважением. Смелые, любознательные, дружные, трудолюбивые, они обитают в местах, не слишком благоприятных для жизни. Но выживают! Хотя вид у них всегда тощий. (Весят они пятьсот граммов.)

Проезжая по Калахари, то и дело видишь «часового пустыни». Он стоит на возвышенности, внимательно наблюдая за обстановкой. Его крик об опасности понимают не только сородичи, но и все, кто обитает с сурикатами рядом.

  Фото из архива В. Пескова . 18 февраля 2000 г .

 

Пиранья

(Окно в природу)

Это и есть легендарный хищник.

Эту рыбку в Бразилии многие побаиваются. И недобрая слава о ней известна повсюду.

На русском языке в прошлом ее называли пирайа. Теперь называют пиранья. Чувствуете приближение к слову «пират»?

Ее облик: плоская вроде леща. Округлая, с большими выпученными глазами. Сверху голубоватая, снизу — оранжево-красная. Нижняя челюсть выдается, как у бульдога, вперед и унизана треугольными, как у акулы, зубами.

Сравнить их можно с бритвой. Индейцы, живущие там, где водится эта рыбка, челюстями пираний перерезали горло своим врагам. Понятное дело, для пираньи это незаменимый инструмент в жизни, и без него она бы не получила известности.

Пиранья невелика — тридцать сантиметров длины, вес самых крупных рыб чуть более четырех килограммов. Съедобна, но к деликатесам ее не относят — костлява, суховатое мясо — «дешевая рыба для простого народа». Ловить пиранью просто, поскольку она всегда голодна и на кусочек мяса бросается с быстротой молнии.

Крючок при этой ловле должен быть особенно прочным. Палочку толщиной с палец рыба перекусывает с такой же легкостью, с какой бритвой разрезается спичка. В Амазонке пираньи живут не везде. Вблизи устья их нет, зато много в верховьях по малым притокам, текущим к сельве (леса в Бразилии). Вот тут после дождей, когда речки вспучиваются, в мутной воде пиранья особенно наглядно показывает свой характер — бросается на все живое. Шевельнули резко в воде веслом — стая пираний немедленно тут как тут. Болтнул ногой неосторожный рыбак — немаленький риск получить жестокие раны.

Пираньи не глотают свою добычу, как, например, щуки, они вырывают из плоти куски. Поэтому добычей их может быть не только лягушка или другая мелкая живность. Они нападают на рыб, во много раз превышающих их собственные размеры, мгновенно отгрызают им хвост, и не способная двигаться и управлять движением рыба обречена. Могут пираньи напасть на тапира или же на быка, рискнувших переплыть реку. Если нападение произошло вблизи от берега, жертва, израненная, успевает все же выскочить из реки. Если же ей предстоит долго плыть, пираньи быстро оставляют от жертвы только скелет. Нападают хищницы на водоплавающих птиц, откусывая им лапы и вспарывая животы. Даже крокодилы боятся пираний. При нападении они всплывают вверх брюхом и поднимают над водой уязвимые для пираний лапы. Спасает крокодила только костная спинная кольчуга.

Жители сельвы знают характер пираний. Панической боязни воды у них нет. В некоторых местах они беспечно переходят реку и даже купаются. Но опасность всегда существует — у профессиональных рыболовов ноги в рубцах от укусов пираний.

Хищные рыбы держатся стаями. Если надо перегнать через реку стадо скота, пастухи прибегают к уловке — гонят в воду какую не жалко захудалую коровенку и, когда вода вокруг нее вскипает от несущихся на плеск и запах крови пираний, выше по течению реки быстро перегоняют стадо.

Животные дикие и домашние тоже знают опасность, грозящую им в реке. Придя на водопой, они держатся осмотрительно, лишь губами касаясь воды, или прибегают к хитростям — взбалтывают и мутят воду, привлекая к этому месту пираний, а сами быстро убегают вверх по реке и пьют там. Брем рассказывает о женщине, купавшей собаку на лестнице, опущенной в реку. В мгновение ока пираньи отхватили собаке хвост. Некоторые животные лишаются на водопоях носа или губы. Челюсти пираний (измеряли недавно специальным прибором) смыкаются со скоростью одной пятитысячной доли секунды — быстрее, чем срабатывают затворы современных фотографических камер. В кровавой схватке нападений пираньи рвут на клочки и своих раненых соплеменников.

«Исчадия ада, — пишет путешественник прошлого века, — хуже акулы, хуже гиены».

Особо свирепствуют рыбы в пору разлива реки. В тихом мутном потоке они бросаются на любой всплеск. Ученые объясняют это скудностью пищи в Амазонке и ее притоках. Полагают, что количество корма для хищников в здешних водах в десять раз меньше, чем в Миссисипи, а в Рио-Негро — в тысячу раз. Во время разливов в воду попадает разная живность, и у пираний просыпается, как говорят рыбаки, «жор».

Рыбы обычно держатся на глубоких местах воды. «Но их привлекает даже пролетающая над поверхностью пчела или бабочка».

За миллионы лет вся жизнь приспособилась к присутствию смертельно опасных соседей. Но в водоемах, где пытаются разводить ценную рыбу, пираньи — большая помеха. С ними пытались бороться разными средствами. Применяли множество химикатов, доходило дело до динамита — опускали в озеро или речную старицу теленка и, когда пираньи тысячами устремлялись к добыче, взрывали заряд. Но вместе с пираньями, естественно, погибало и все живое в воде.

Рискнул бычок перейти речку…

Пробовали и биологические средства борьбы. В 1958 году в один из водоемов пустили рыбу другой хищной породы — такунаре.

Этот хищник размножился с такой быстротой и с такой яростью набросился на пираний и на все, что жило в воде, что скоро питаться ему стало нечем, а такунаре стали пожирать друг друга.

Неожиданно эффективными против пираний оказались опилки дерева тимбо, выделяющие в воду смертельный для рыбы яд. Пиранья оказалась наиболее чувствительной к этому зелью.

Экспериментируя с дозировкой опилок, рыбовод Раймундо Брага добился успеха. Погибали пираньи, но оставалась живой и здоровой вся остальная рыба. Сначала в экспериментальном пруду, потом в большом водоеме Бонито, возникшем после разлива рек, рыбовод применил древесные опилки уже в размерах промышленных. Результаты были наглядными: все рыбы остались живыми, а пираньи всплывали вверх брюхом. Исследования показали, что яд препятствует поглощению красными кровяными тельцами кислорода у воды, проходящей сквозь жабры. Улов ценной рыбы после уничтожения пираний вырастал вдвое, и рыбы стали намного крупнее. В водоеме Бонито безбоязненно стали купаться. А по расчетам Браги, до этого тут было зарегистрировано более тысячи случаев, когда жертвами пираний становились и люди, и животные.

Последние исследования показали: пираньи (семейство пилозубых рыб) насчитывает 400 видов. Среди них есть хищники-монстры, есть пираньи всеядные — они и травку могут «косить» своими зубами, и выковыривать со дна корешки, и живность подкарауливать. Но многие из пираний являются совершенно безобидными существами. Чистые вегетарианцы!

Питаются ягодами, семенами трав и плодами, упавшими в воду. Для них разливы воды по лесам — верный способ вдоволь и впрок насытиться, поскольку именно тут в воду с деревьев падает много еды. Некоторые пираньи поедают даже древесные листья, упавшие в воду, и дежурят под кустами, с которых может упасть желанная ягодка. Индейцы и ловят их, насаживая на крючок ягоду…

Живут пилозубые рыбы уже более тридцати миллионов лет. Ветви их эволюции разошлись. Одни стали наводящими ужас хищниками, другие — робкими вегетарианцами, уступающими дорогу даже золотым рыбкам.

  Фото из архива В. Пескова . 25 февраля 2000 г.

 

Болотный сиделец

(Окно в природу)

Он так необычен, что его нетрудно принять за внеземного пришельца. Но он земной. А карикатурная его внешность издавна привлекает внимание.

Живет эта птица под названием китоглав в Центральной Африке, в папирусных болотах, близ которых протекает один из истоков Нила — Белый Нил. Птица редкая и нигде, кроме этих мест, не встречается. К тому ж она скрытная, осторожная, приглядеться к ней мало кому удавалось.

Француженка-орнитолог Женевьева Рансон потратила несколько лет, чтобы в зарослях тростника и папируса отыскать гнездо китоглава, и, прячась в подвижных камышовых укрытиях, постепенно к гнезду подобралась настолько близко, что снимала птицу широкоугольным объективом, это добавило китоглаву гротеска, сделало похожим птицу на куклу, какими изображают сегодня политиков. Преувеличенно большим получился клюв китоглава, и без того немаленький, представляющий главную примету экзотической птицы.

Немецкие орнитологи в прошлом веке, увидевшие китоглава, писали, что клюв его напоминает грубый деревянный башмак. Клюв очень прочен, слегка изогнут в середине, у основанья имеет кожистую перепонку, соединяющую две его половинки. Верхняя из них кончается острым крючком. Все вместе представляет собою эффективную при жизни в болотах рыболовную снасть. Но в отличие от живущих поблизости цапель китоглав не ограничивается ударом клюва, а пользуется им, как совковой лопатой. Зорким глазом приметив в воде пузырьки, он знает, что в этом месте прячется рыба. Сильно ударив в нужное место клювом, охотник «черпает» рыбу вместе с пучками и волокнами водорослей. Крюк на конце и острые бока клюва удерживают рыбу почтенных размеров.

Китоглав ловит также лягушек и все, что может оказаться в поле его внимания. Добычу этот охотник не ищет. Болота кишат разной живностью. Китоглаву надо только заметить и терпеливо стоять неподвижно — кто-нибудь подплывет непременно.

Орнитологи в классификации животного мира долго не знали, куда «прислонить» китоглава. Он походит на цаплю, только крупнее и «коренастее». Есть в нем кое-что от пеликана, а звуки он издает, как аист, щелкая клювом. Что касается осанки и поведения, при взгляде на китоглава вспоминается марабу — африканский аист, до смешного похожий на отслужившего свой век сановного чиновника, — невозмутимый, надменный и равнодушный ко всему, что его окружает, кроме, конечно, еды.

Из всех болотных обитателей китоглав выделяется ростом, массивностью, размахом и шириной крыльев, и, если так можно сказать, «нелюдимостью» — друзей в соседях у него нет. Цапли и ибисы, бывает, жмутся к тяжеловесу в поисках покровительства. Китоглав терпит их рядом, но никакого внимания к соседям — глядит на воду либо, взобравшись на какое-нибудь возвышенье, стоит неподвижным сфинксом (часто на одной ноге), обозревая окрестность: нет ли опасности?

Китоглавы не без основания боятся людей и селятся там, где они появляются, очень редко.

Спугнутый китоглав тяжело, натужно летит над поверхностью тростников и в них исчезает, но может подняться высоко вверх и долго лететь, оценивая обстановку.

Живут китоглавы парами. Самка по облику такая же, как самец, но значительно меньше его. Гнездо птицы строят на сухом островке либо прямо на болотистой жиже, натаскивая из тростника «фундамент» гнезда высотою до метра. Два белых яйца величиною с кулак родители насиживают по очереди и вместе кормят птенцов, которые, даже покинув гнездо, выпрашивают у родителей пищу, и те не отказывают — отрыгивают кучу полупереваренной рыбы, лягушек и водных змей.

Китоглав.

Китоглавы не любят менять место, избранное для жизни. Но в сухое время года их видят иногда флегматично шагающими по саванне в поисках лужи, в которой можно что-нибудь изловить. Ноги у ходоков мощные — так же, как крылья. Но никто не видел, чтобы китоглав при таком клюве оборонялся — предпочитает уйти, улететь.

Облик его в серовато-голубом оперении настолько оригинален, что Брем назвал китоглава «самой необычной и выразительной птицей земли». Те, кто обитает с ним рядом в природе, привыкли к этому флегматичному монстру. Но, например, шимпанзе, которых везли на пароходе для зоопарка, приходили в ужас, узрев китоглава. У животных, как пишет Брем, на корабле была относительная свобода.

Обезьянам позволяли резвиться за обеденным столом у людей. Иногда они очень уж расходились в своих проделках, и тогда капитан хлопал в ладоши: «Позвать полицию!» В кают-компанию подталкивали китоглава, и обезьяны сразу же в ужасе замирали. Причем птица не делала никаких угрожающих движений. Китоглав просто неподвижно, как сфинкс, стоял, моргая огромными желтыми глазами. Однако облика флегматичного завсегдатая болот было довольно, чтобы привести обезьян в чувство.

Китоглавы немногочисленны. Считают, их осталось в Африке тысяч пятнадцать. Птиц охраняют. Но браконьеры — жители болотистых мест — за ними, как и прежде, охотятся. Поэтому будущее у китоглавов не радужное.

Вернемся, однако, к знаменитому клюву.

Путешествуя два года назад по Южной Африке, в одном месте мы увидели птицу примерно с таким же гигантским «шнобелем». И в голове мелькнуло: китоглавы… Но птицы сидели вместе с цаплями на деревьях у крокодиловой фермы в надежде чем-нибудь поживиться.

И это не совпадало с нашими скудными знаниями о жителях тростниковых болот. Заглянув в определитель, мы поняли, что видим молотоглавов, клювы которых кого угодно могли бы ввести в заблуждение. Молотоглавы тоже имели своеобразный облик, а конструкция клюва указывала, что охотятся на добычу они примерно так же, как китоглавы.

В Африке молотоглавы нередки. Но больше известны не столько обликом, сколько манерой строить жилища. Их гнезда считают самыми основательными постройками в мире птиц. Из тысяч тростинок и веток молотоглавы строят гнездо-шар с диаметром внутренней сферы в метр, а снаружи весь шар достигает двух метров.

Внутри жилище, как и гнездо у сорок, укреплено глиной, грязью и представляет собою тщательно «оштукатуренную» сферу, в которую ведет входной коридор. В целом, по словам профессора Владимира Галушина, гнездо молотоглава напоминает неправдоподобно большой огурец.

Постройка эта так удивительна, что ее занесли в Книгу рекордных редкостей мира животных.

И вспомним еще раз о клюве. В Бразилии живет саваку — род цапли, клювом тоже очень похожая на китоглава. Возможно, это его родня. А может, и нет. Просто жизнь на болоте у разных птиц сформировала похожие охотничьи инструменты. Ученые называют это конвергенцией.

Наиболее яркий пример ее — кит, очень похожий на рыбу. Но это вовсе не рыба, а млекопитающее, приспособившееся жить в воде.

Много чудес у природы!

  Фото из архива В. Пескова . 21 апреля 2000 г.

 

Зеленые острова Франции

(Окно в природу)

Птичье пристанище

Заповедники во многих странах — это последние уголки дикой природы. Страна с большой территорией может себе позволить создать и заповедник большой. Вспоминаю Йеллоустонский национальный парк в Штатах — сто на сто километров! Даже на мелкомасштабных картах его заметишь — аккуратный зеленый квадрат. В заповедник въезжают на автомобилях и часто по нескольку дней проводят в этом музее под небом.

Наши заповедники тоже немаленькие, особенно в местах, удаленных от европейской части страны. Франция не может позволить себе такого. Ее заповедники небольшие, правда, их много. В один из них мы выехали из Бордо рано утром. Дорога на север от города шла вдоль вытянутого червячком морского залива, в который впадают две реки сразу — Дордонь и Гаронна.

Вода в заливе полусоленая, и в этом районе в 1820 году отвоевали у моря сто двадцать гектаров земли с каналами и прудами для услаждения рыболовов. А сто пятьдесят лет спустя образовали тут заповедник — пристанище для местных и перелетных птиц. Сто двадцать гектаров. Это очень немного, если учесть, что паре лебедей для жизни в покое надо десять гектаров.

Акробатика аистов.

Встретил нас у ворот заповедника орнитолог Клод Фене. В его лице представлены тут наука, охрана и учет всего, что бегает и летает.

Надо сказать, сто двадцать гектаров освоены живностью хорошо. Есть городок барсуков, живут две пары лис, с десяток выдр, норки, генетты (я видел их в Африке, прирученных для ловли крыс и мышей). Но главное богатство этой маленькой территории — птицы. Все Клодом тут сосчитано и замечено — пятьдесят пар соловьев, девятнадцать коршунов, несколько филинов, двенадцать пар аистов, десять пар лебедей и много цапель. «Мелких птиц не считаем, — улыбается Клод, передавая бинокль. — В поле зрения, случается, попадают сразу более тридцати».

Всего в заповеднике гнездится восемьдесят видов пернатых, а если считать с пролетными, то бывает их триста с лишним. Гордость этих угодий колпицы — голенастые, на цапель похожие птицы с расширенным на конце лопаточкой клювом. По словам Клода, тут живет треть этих птиц, обитающих на земле. Обычны тут также малые белые цапли, некогда почти совсем истребленные на украшения дамам.

А из пролетных птиц больше всего собирается тут казарок, прилетающих на зимовку из тундровой зоны Сибири. Осенью их бывает более пятидесяти тысяч. Зимуют в заповеднике кулички. Обилие рыбы собирает на пруды сотни бакланов. У этих ныряльщиков в отличие от уток перья частично мокнут. Крылья бакланы сушат, приседая на специальные столбики на прудах. Ниже бродят по воде или дремлют на одной ноге большие и малые кулики.

Клод ведет нас по специальной витиеватой гравийной тропе. Следом за нами движутся посетители заповедника — учительница биологии с ребятишками в возрасте пятиклассников, мама с двумя проказливыми малышами, молодые парочки. Тропа тянется километров на восемь. Пройдя по ней, много всего увидишь.

Вот гнезда лебедей. Лебедушка сидит на яйцах, самец же бдительно сторожит свой семейный участок. Стоит кому-то остановиться на дамбе, большая птица, вытянув шею, норовит клюнуть. А утки к людям привыкли — к остановившимся подплывают, надеясь получить угощенье.

Но есть птицы, не терпящие беспокойства. Для наблюдения за ними на тропе оборудовано специальное укрытие со скамейками и щелью в дощатой стене. Тут можно присесть с биноклем или же с фотокамерой. За год по тропе проходит семьдесят тысяч посетителей заповедника.

Тропа кончается там же, где начинается, — возле колонии аистов. Проезжая по Франции, гнезд аистов мы не видели. В Западной Европе эта птица при сокращении кормных угодий остановится редкой. Но тут, где еды вдоволь, аисты живут в единой колонии. Подходящих деревьев для гнезд поблизости нет, и птицы охотно занимают платформы на высоких столбах.

Толпы людей птиц ничуть не смущают. Мы застали время, когда аисты, «поделив» гнезда, их обживали — у них была пора свадеб. На одном гнезде удалось заснять спариванье птиц. Этот процесс у аистов требует акробатики. На спину стоящей в гнезде самки опустился такой же голенастый самец. Чтобы удержать равновесие, птицы сцепились клювами и так стояли довольно долго. Самка была неподвижной, а избранник ее, балансируя крыльями, противился ветру, дувшему с моря. Как происходит соитие, зрителям показано не было. Возможно, гимнастический этюд является частью брачного ритуала — проверкой: а прочно ли в этой жизни партнер стоит на ногах? Для аиста хождение по болоту так же важно, как и полет.

Еще один гимнастический номер мы увидели из укрытия. На мелководье в странной позе — на одной ноге — стояли крупные кулики.

Способность поднимать ногу и держаться лишь на одной у птиц, живущих возле воды, отменная. На одной ноге могут подолгу стоять гуси, фламинго, утки. И вот вам на снимке пример отменного равновесия и крепости ног куликов.

Позы для отдыхающих птиц — характерные.

Говорят, что гуси, стоя на одной ноге, другую греют в пуху. А эти вот кулики? Вода на мелководье уже прогрелась, явно, что дело не в холоде. Чем-то удобной для отдыхающих птиц является эта странная поза.

Четыре часа провели мы на тропе заповедника, наблюдая за жизнью пернатых его обитателей. День был пасмурный, с дымкой мелкого дождика.

— Журавли? — тронул я за локоть Клода, показывая на пролетающих вдалеке над реденьким лесом птиц.

— Нет, — сказал Клод. — Нет. Это аисты. Журавли слишком осторожные птицы, чтобы тут появляться. Но главное — в другом. Во Франции замечена всего одна пара гнездящихся журавлей. Всего одна.

— А когда-то водились?

— Конечно! Когда-то в наших лесах и медведи водились. А сегодня такая вот арифметика…

Поза отдыха.

Лунные рыбы

Я стоял, как мальчик, расплющив нос, у стекла и наблюдал за рыбами. Это были непривычные, странные существа. Их название «лунные рыбы» исключительно точное. Они не белые, а как бы кованные из серебра.

Плоские, с высоким скошенным носом, с выпяченной нижней губой и большими тонкими плавниками. Нет, пожалуй, даже не серебром сияли необычные их тела, а перламутром, что ближе к лунному свету. Рыбы спокойно ходили туда-сюда по свободному пространству воды.

Истратив две пленки, я все не мог от них оторваться, хотя кругом было все интересно.

В городе Ла-Рошель мы заехали в Аквариум. Это что-то вроде зоопарка, но не обычного — водного. И не стеклянный ящик нас ожидал, а огромное сооружение, заполненное водой, в которой обреталась часть малознакомого нам мира обитателей океанских глубин. Переступая порог Аквариума, ты оказываешься как бы на дне морской толщи — справа и слева, и сверху за толстым стеклом сновали или тихо-мирно сидели обитатели океана — рыбы, черепахи, моллюски, кораллы, диковинные растения. Вверху, как тень самолета, проносилась, сверкнув белым брюхом, акула. Все тут было уплотнено, приспособлено к лицезрению и подобрано так, что каждый шаг открывал для тебя уголок неведомого.

Надо признаться, все мы подводный мир знаем плохо. Знаем лишь по картинкам, по книжкам, по рассказам аквалангистов, по фильмам, сделанным уже ушедшим от нас французом Кусто. Великолепный, красочный, потрясающий разнообразием форм жизни подводный мир. Вот лежит на песочке хорошо мне знакомый угорь — ловили мы их и в Прибалтике, и в Подмосковье, но не таких. В этом — более семи килограммов, и он похож на небольшого удава, соседствующего с муренами, высунувшимися из своих убежищ в камнях. Как и угри, они очень похожи на змей.

Вопреки распространенному мнению мурены не агрессивны и могут цапнуть хорошо вооруженной пастью лишь тех, кто сунется к ним в убежище. По рассказам аквалангистов, мурены берут даже пищу из рук. Их более сотни видов разной окраски. Тут посетители видят зеленую, пеструю, как леопард, и в черных полосках, как зебра.

У акулы накатанный в этом замке маршрут — она то и дело проносится в водной толще над головой. Это самая крупная рыба в Аквариуме.

Есть тут и рыба-крошка — в половину мизинца. А вот рыбы с мощными челюстями, пожирательницы кораллов. Кораллы тоже тут есть. Мы привыкли видеть их узорчатые скелеты, а тут они живые, хотя ничем «жизненность» свою не выказывают — нарядные, разноцветные «изделия из кораллов».

А что там шевелится в песке? Палтус! Брюхо — белое, спина — бурая, походит на камбалу, но достигает огромных размеров. На Аляске я видел палтусов (по местному — халибутов) в двести килограммов весом. Этот халибут небольшой. Закопался в песок, только выпуклые глаза снаружи — так высматривает добычу.

Черепаха. Огромная — с хороший стол. Спокойно высунула голову из-под панциря, разглядывает проходящих мимо людей. Специалист, меня провожающий, объясняет, что много в океане их гибнет оттого, что глотают прозрачные пластиковые пакеты, принимая их за медуз. Медузы живут в Аквариуме. В специальной затемненной витрине, в луче от лампочки, две медузы висят, как абажуры, сделанные из нежного белого тюля.

Хотите увидеть со школьной скамьи известную парочку — актинию и рака-отшельника, — пожалуйста, они тут есть. И можно даже дождаться, когда рак чуть сдвинется со своей ношей, а актиния шевельнет щупальцами, защищающими добровольного ее носильщика.

Но больше всего тут рыб. Не описать все формы и часто яркую, как у попугаев, расцветку. Рыба-еж, рыба-пила, рыба-бочка, рыба-лезвие, рыба-луна, рыба-молот… Перечисление было бы слишком большим. Обнаружив невидаль, аквалангисты и рыбаки давали названия рыбам, сообразуясь с тем, что привычно для нас на суше.

Рыбы-лоцманы и рыбы-прилипалы тоже тут. Лоцманы льнут к какому-то жирному флегматичному чудищу, а прилипалы с плотной присоской на голове отстали, наверное, от акулы.

Большинству акул надо непрерывно двигаться — вода должна омывать жабры, иначе древняя эта рыба погибнет от кислородного голоданья.

Читали вы, наверное, о скорпене, яд которой на плавнике едва ли не самый сильный из всех известных. Стоит скорпена спокойно, словно знает силу данного ей природой оружия. А со скорпеной рядом — таких же размеров рыбешка «топчется на одном месте», она не может плавать, как все остальные рыбы, изгибаясь в воде, она движется только с помощью плавников, используя их как весла.

Осьминог спрятался от всех любопытных в камнях, но хорошо видны «ноги» его с присосками. Мой провожатый знает, чем испугать осьминога. Тот стремительно уплывает, оставив чернильного цвета муть — «дымовую завесу», под которой это очень смышленое существо спасается от опасности.

Э-э! — старая знакомая рыба-игла. С каким любопытством разглядывал я ее в массе соленой хамсы, которую отец приносил домой до войны.

И тут же рядом чем-то похожий на рыбу-иглу морской конек, известный тем, что самка кладет икру в «карман» на теле самца. Карман зарастает и лопается, когда из икринок вылупляются крошечные коньки.

Бывают ли драки за территорию или охота за кем-нибудь по соседству? «Бывают. Вон, посмотрите, две полосатые рыбы стоят друг против друга, разинув пасти. Это выяснение территориальных отношений. Но мы в уплотненном этом сообществе расселили всех так, чтобы хищной охоты и стычек друг с другом не было.

Рыбы не только у нас живут, но и приносят потомство».

Они светятся перламутровым светом.

Хозяйка Аквариума берет российского гостя за локоть: «Отдохните от впечатлений. Попьем чайку, а потом, если хотите, возвращайтесь сюда опять».

Владеют Аквариумом брат и сестра — Паскаль и Розалина Кутан. «Отец у нас был ботаником, занимался морскими растениями, и с детства мы уже кое-что знали о жизни водных глубин. Умирая, отец благословил нас на сооружение Аквариума, и вот уже много лет мы работаем с братом вместе. Брат-зоолог понимает сложность морской жизни, ее законы, и это он проектировал подводный наш «зоопарк».

Открылся Аквариум в 1988 году. За двенадцать лет в нем побывали семь миллионов человек. Всех покоряет эта мало кому известная жизнь, от которой посетителя отделяет только стекло. Во Франции сейчас сорок таких Аквариумов. Их число быстро растет.

Брат с сестрою — продавцы этих зрелищных заведений. По их проектам Аквариумы построены не только во Франции, но и во многих городах Европы. «Сколько же приходится вам работать?» «Двадцать четыре часа в сутки, — улыбается Розалина. — Заведение наше — штука более сложная, чем любой зоопарк. При строительстве многое надо рассчитать, предусмотреть, не упустить, сообразуясь с интересами посетителей и живыми нашими экспонатами.

Все важно: качество воды, чистота подаваемого в нее воздуха, оптимальной должна быть температура, а она ведь разная, скажем, для северной трески и рыбы, привезенной с Барьерного рифа вблизи Австралии. У нас всегда наготове аварийный запас качественной воды, запасные системы подачи воздуха, света. Нечаянный случай может погубить сразу все. Поэтому все продумано, во всем соблюдается жесткий порядок.

И наши питомцы, видели сами, как бы и не чувствуют, что обитают в неволе. Они, случается, простужаются, заболевают. Мы за этим следим. Чуть что — в карантин. Лечим и снова выпускаем их в живую витрину океанского дна. Не все у нас находится в экспозиции. Есть, как в музеях, «запасники», из которых мы пополняем все то, что видели. И постоянно привозим новых животных. Дело это весьма непростое. Одних можно привезти в баночке или даже в пластиковом пакете, а для других сооружаются обеспечивающие жизнь транспортные средства.

Конечно, всегда — самолет. Надо возможно быстрее доставить животных в подходящую для них среду. Брат хорошо знает, как следует обращаться с каждой рыбой, с каждым морским растением, — их у нас, видели сами, немало».

В Аквариуме циркулирует 500 тысяч литров воды. Сейчас брат и сестра работают над проектом «подводного зоопарка», который вместит шесть миллионов литров воды: «У нас не будет только китов…»

«По опыту знаю: вам хочется видеть океанские тайны, о которых читали. Пойдемте, я покажу вам места, где следует терпеливо стоять с фотокамерой», — сказала госпожа Розалина, и я стал на трехчасовую вахту в Аквариуме. Вот передо мной морской еж — темный комок с длинными, хрупкими, радиальными иглами. Я видел ежей у нас на Севере, на биостанции «Дальние Зеленцы». Но никто не сказал мне тогда, что есть у ежей спутники — рыбы, телом почти в точности повторяющие иглы ежа. Чуть опасность — они в убежище. Не отличить, где иглы, а где рыбешки.

Еще одна картинка к когда-то прочитанному. Некоторые большие рыбы позволяют маленьким рыбкам-чистильщикам забираться в жабры и в пасть — поедать там остатки пищи и поселившихся паразитов. Большая рыба и не подумает, как капкан, захлопнуть свой рот, напротив, она его открывает, чтобы дать «фронт работ» своим благодетелям. Чистильщиков я увидел, наблюдая за зеленой муреной.

Две крошечные рыбки шмыгнули в боковые отверстия на голове мурены, а через некоторое время резко выплыли из страшной зубастой пасти.

Интересно было посидеть и около анемоны, возле которой кружились небольшие разноцветные рыбки, удачно названные клоунами. Эти клоуны приспособлены к покровительству анемон. Это косматое существо, распускающее похожие на шнурки щупальца, обойдет любой обитатель воды — щупальца ядовиты. Но рыбка-клоун каким-то образом защищена от «крапивного» действия щупалец и при опасности ищет спасения в них. Анемона, как видно, получает свою долю выгоды от присутствия клоуна — подбирает остатки еды…

Время близилось к закрытию Аквариума. Вместе с госпожой Розалиной мы постояли на прощанье у перламутровых рыб, восхищаясь изобретательностью природы, сложным переплетением нитей жизни в воде и на суше.

Камарг

Всегда интригуют исток реки (с чего начинается?) и устье — какова жизнь в разветвленном потоке вод, втекающих в море? Французская Рона начинается в Альпах, в соседстве с истоком Рейна, но Рейн течет на север, а Рона через Женевское озеро утекает на юг, в Средиземное море.

Дельта реки, если не трогать ее ирригацией, почти всегда богата разнообразной жизнью.

Пример — наша Волга. Рона раз в пять «тоще» Волги, и все же это большая река с быстрым течением. За миллионы лет в Средиземное море она вынесла массу ила, песка и камешков, образовав равнинный треугольник земли, обращенный вершиной к устью реки с основанием (сто километров), лежащим в море. Место это называют Камарг. И когда говорят о природе Камарга, то обязательно скажут: «Это последнее дикое место Европы».

Побывав в Камарге, убеждаешься: «дикости» тут немного. Когда-то очень давно на этой вдающейся в море равнине с озерами и протоками, терпя комаров, жили охотники, рыболовы и соледобытчики. Теперь в Камарге все изменилось. Многочисленные рукава Роны исчезли. Осталось два — западный и восточный. Как раз между ними лежит треугольник Камарга.

На рассеченной каналами дельте — дороги, поля пшеницы, риса, подсолнухов, виноградники и сады. В восточной части треугольника из морской воды выпаривают соль (95 % всей потребляемой соли Франции). Она лежит горами высотою в семь-восемь метров. И это все, что выделяется на ровном, как стол, рельефе.

Есть в Камарге несколько замков, два городка — Арль и Сен-Мари, — столь древние, что в одном находили прибежище первые в Римской империи христиане, переплывшие море, а в Арле на Роне издревле шла торговля солью, рыбой, хлебным зерном и вином. Городок был воротами римлян в страну галлов (нынешних французов) и поныне сохранил изначальный свой облик — кривые, узкие улочки двух-трехэтажных домов с черепичными крышами, узкими окнами, коваными воротами. Древность этих жилищ подчеркивают хорошо сохранившиеся римские амфитеатр, арена, напоминающая Колизей, и акведук длиною в сорок два километра («водопровод, построенный еще рабами Рима»). Замечательным этим постройкам больше двух тысяч лет. В отличие от Колизея они поныне продолжают служить. Арль, всегда наполненный туристами, каждое лето устраивает тут фестивали народных искусств, промыслов, состязаний с быками…

Городок Сен-Мари примечателен едва ли не самой древней во Франции церковной постройкой. Нестарый священник, с которым мы познакомились в кишащем туристами храме, убеждал нас, что «место это святое» и что постоянно случаются тут разные чудеса. «Например, раз в году земля, хранящаяся у меня в пробирке, закипает». Мы едва сдерживали улыбки, но кюре, видно, так часто вещает «о чуде», что кажется искренним в примитивном охмурении туристов.

Куда интереснее реальность — город Сен-Мари раз в год (23–24 мая) наполняют цыгане. Они приезжают в Камарг со всей Европы — из Испании, Португалии, Бельгии, Нидерландов, Румынии, Венгрии. На конных повозках и в домишках — прицепах к машинам они наводняют маленький городок. Легко представить, что тут творится. В городе две тысячи жителей, а цыган приезжает до сорока тысяч. Хмельно и шумно они гуляют, знакомятся, справляют свадьбы, выясняют клановые отношения, избирают своих баронов… Своеобразные религиозные чувства цыгане испытывают к святой Саре, деревянная статуя которой находится в храме. «На мессу не ходят, а темнокожую Сару каждый год наряжают в новое платье и считают своей покровительницей», — сказал священник.

Эта религия у цыган возникла недавно — сотню лет с лишним назад. К поклонению Саре призвал цыган некий маркиз, озабоченный ослаблением религиозного чувства местных мирян. Кюре сдержанно говорит о житейском столпотворении цыган, а старушка — его помощница — на вопрос: «Рады, наверное, когда наезжают?» — энергично затрясла головой: «О, да, синьоры. О, да! Отели на время их гостевания закрываются, а рестораны открыты…»

Еще не «дикая», но уже без полей и широких дорог земля начинается по мере пониженья равнины к морю. Тут на прудах и каналах туристы могут увидеть мир природы, привыкший к близости человека. В мелкой воде на длинных узловатых ногах дремлют фламинго — главная примечательность дельты, небоязливо проплывают бобры, до диких гусей, отдыхающих на песочке, можно дотронуться прутиком, а утки из рук принимают еду. Тут можно пройти по кольцевым пешим маршрутам. Таблички на дамбах тебе укажут, что можно увидеть рядом. Если хочешь в самом деле что-то увидеть, надо затаиться в маленьких домиках и наблюдать за водою и камышами. Вот лунь в лапах понес добычу, вот золотистые щурки ловят стрекоз, утиный выводок на воде, цапля с желтой острогой клюва караулит рыбешку.

Кто хочет, может избрать и конный маршрут. Для этого надо взять напрокат лошадь. Они в готовности дремлют в стойлах этого своеобразного зоопарка без клеток и без оград.

Древнейшие обитатели взморья.

Охотник в этих местах — фигура приемлемая. Звери и птицы знают, за какой чертой они в безопасности. Главная добыча стрелков — утки.

Каждую осень дробь убивает полмиллиона пролетных и местных птиц. Одних она настигает при выстреле, другие гибнут от свинцового отравления, наглотавшись дробинок со дна мелководий, где кормятся.

«Дикий Камарг начинается там, где равнина соседствует с морем и куда с плугом уже не забраться — мелководные пруды и озера тут заросли тростником, шумящим под ветром мистралем, дующим с севера по руслу Роны. Эта каемка равнинного треугольника и есть сегодня последняя «дикая» земля Европы. В 1970 году тут образован Национальный парк.

Кроме диких животных, главным образом птиц, среди камышей можно увидеть беленые домики гордиян (ферм). Выращивают тут черных бычков и белых лошадок-камаргов, привыкших к мокрым лугам и не страшащихся мелководий. Бычки — весьма резвые и норовистые существа, но с их стадами справляются конные пастухи.

Во многих зарубежных журналах постоянно видишь фотографии табунов, с брызгами бегущих по мелкой воде. Куда надо направляют их пастухи — всадники в черных шляпах, в черных штанах и ковбойках, с красными платками на шеях. Картинное зрелище — желтые тростники, быки, стоящие настороженно на лужайке, и всадники с табуном белых приземистых лошадей.

Лошадь (камарг) — символ приморской равнины. Рожденные в тайниках тростников, лошади тут полудикие. Весь облик их — грива, сердитые ноздри, стремительный бег по мелкой воде — завораживает глаза. А тут еще специально (под ковбоев) одетые пастухи. Много пленки тратят туристы, снимая живописные кадры.

Камарг — древняя лошадь этих угодий («они всегда тут были»). И непонятно: по местности названа лошадь или название этой равнины впитало название лошади.

Камарги — неиспорченные «окультуриванием» дикари, приземистые, с мощными ногами, объемистым брюхом, большой головой, с чувствительными (находят твердое место в воде) и в то же время прочными, не нуждающимися в подковах копытами. Лошади обходятся без овса, довольствуясь тем, что сами находят на пастбищах, но при этом выносливы, способны за двое суток пробежать пятьсот километров. Выносливость сохраняют до старости и очень редко болеют. Ветреная, с камышами, болотами и солонцами земля — стихия камарга.

Он не страшится мошек и комаров, способных вывести из себя породистых лошадей. Седло ему, разумеется, не по нраву — объездить камарга способны лишь местные пастухи. Жеребцы за право лидерства в табунах дерутся с соперниками, пуская в ход копыта и зубы, часто до смерти. Жеребные кобылицы убегают в потайные места, ломая ограды, чтобы скрыться от посторонних глаз.

Жеребята у камаргов рождаются темными, но постепенно светлеют, и годам к четырем полудикий коренастый конек становится белым.

Цвет, как считают, — результат эволюции: на белое реже садятся оводы и мошка.

На службе у пастухов живут камарги полудикими табунами, украшая собою монотонный пейзаж. Наблюдая их скачки среди камышей, я вспомнил Национальный парк в Венгрии — Хартобадь. Очень похож на Камарг — вода, тростники, белые, крытые тростником домики и почти такие же, как и здесь, одетые в черное пастухи. Только у венгров лошади темной породы, камарги — сплошь белые. Одетые в черное люди и стада черных бычков белизну камаргов подчеркивают.

После войны, вспоминаю, шел у нас фильм с названьем «Белая грива». Никакого сюжета, никаких слов не было в фильме — только музыка, сопровождающая бег лошади и пожелавшего поймать ее мальчика. Снималась эта волнующая короткометражка тут, в устье Роны, в Камарге.

Еще один символ приморской равнины — птицы фламинго. Мы долго наблюдали за ними на доступном туристам озере. Но главная их колония держится на самой кромке Камарга, у моря. Туда туристам дорога закрыта из-за боязни, что птицы от беспокойства покинут эти места. Мы их видели только летящими — похожи на копья с красными крыльями. И все же есть что о них рассказать.

Плотина

В конце путешествия, когда из Парижа мы добрались до Средиземного моря, «водитель и переводитель» Ив Готье сказал: «А теперь я покажу вам маленькую, но примечательную речку». И мы поехали от моря в предгорья.

В речке Реран не было ничего особенного. Текла она в узком ущелье — мы перебежали речку по камешкам, а туристы перескакивали воду, не слезая с велосипедов. «Подождите, пройдем еще метров триста, и вы увидите кое-что интересное».

В зарослях зелени мы увидели серые камни размером с дом. Но это были не камни, это были «ломти» бетона, из которых торчала железная арматура. Вверх по течению речки бетонные глыбы громоздились уже одна на другую, заставляя быстро текущую воду петлять. А вот и то, что хотят увидеть сотни туристов, специально сюда приезжающих, — водою снесенное сверху тело плотины. Вот остатки ее на снимке.

Кажется, фантастическим взрывом опрокинуло бетонную плоть и унесло вниз огромных размеров куски. Остался вот этот «мост» длиною 225 метров — основанье плотины, по которому можно пройти от одного склона ущелья к другому. Концы плотины врезаны в каменные откосы и в них остались, а середину срезало, обломило потоком воды подпиравший ее бетон.

Сколько на земле плотин, земляных и бетонных! Этой не повезло. Сорок один год назад декабрьским вечером случилась тут катастрофа, которую во Франции хорошо помнят.

Более часа простояли мы на этом циклопических размеров бетонном гребне, пораженные силой воды.

В детстве, помню, отец задавал мне вопросы, на которые сам же и отвечал: «Что быстрее всего?.. Мысль». «Что сильнее всего?.. Вода». Мне непонятно было, как может вода быть «сильнее всего». Ее приносили ведрами из колодца, по водяным лужам мы бегали после дождя. Милая наша Усманка текла еле-еле — даже пескарей на мелях течение не сносило.

Правда, весной, когда речка разливалась и несла вниз по течению льдины, я смутно начинал понимать, что сила у воды есть. Позже я видел, как на мельнице вода вращает тяжелый жернов, как бушует в турбинах гигантских электростанций на Волге, на Енисее, на Ангаре. Но, только плывя на пароходе по Атлантическому океану и испытав шторм, я понял, как прав был отец, никогда моря не видевший, — корабль наш казался игрушкой среди вздымавшихся гор воды. Человек в синей бескрайней стихии был ничтожной пылинкой. Я знал о крушеньях на море, но потрясающую силу воды отчетливей всего понял, находясь на остатках французской плотины, бетонная крепость которой в минуту была сломана, как яичная скорлупа.

Это осталось навечно…

Случилось это 2 декабря 1959 года вечером. В 9 часов 14 минут. Неделю до этого лили дожди, и вода почти достигала кромки шестидесятиметровой преграды. Построена она была в 1955 году. Запас воды перед ней предназначался для полива земли и для нужд небольшого города Фрежюса. Плотина была построена грамотно — выгнута в сторону водяного напора.

Давление на эту арочную конструкцию должно было укреплять ее прочность, но похвальба строителей — «это самая тонкая плотина в мире» (основание — шесть с половиной метров, верхушка — полтора метра) — настораживала жителей долины, по которой речка Реран текла в Средиземное море. «Ох, затопит когда-нибудь нас», — ворчали старики-скептики, не понимавшие в сооружении плотин.

2 декабря вечером в 8 часов 30 минут смотритель плотины Анре Феро, покидая свой пост, сделал в журнале запись: «Никаких замечаний».

А через сорок четыре минуты жители долины услышали нарастающий гул, «похожий на землетрясение или на изверженье вулкана». Водяная волна высотою в десятки метров катилась вниз по долине, увлекая громадные куски плотины и сметая на пути своем все, что встречалось.

Мы искали свидетелей этой трагедии, но не нашли: «Много людей погибло, другие, пережив шок, покинули эти места». Но мы нашли женщину, муж которой был свидетелем бедствия. Муж Эмилии Арту — охотник и, как выразилась его половина, «уехал в горы выгуливать свое ружье». Вот рассказ Жана Арту в изложении его жены.

«Мне было тринадцать лет. Вечером после ужина смотрели по телевизору фильм «Опасные связи», как вдруг телевизор погас, и в ту же минуту мы услышали страшный нарастающий гул. Отец сразу понял: «Это плотина!» — и решительно приказал всем немедля бежать на чердак.

Ночь была без луны. Но странно, мы отчетливо видели, как водяной вал несся вниз по долине. Дом наш стоял на холме. Стремительно, как в котле горячее молоко, прибывающая вода его затопила. На чердаке мы стояли по колено в воде. Мы с братом плакали, мать и отец молились. И было видно крушение всего, что три-четыре минуты назад тихо отходило ко сну. Слышались крики о помощи, лай собак и ржание лошадей. Вода несла крыши домов и целиком бревенчатые дома, несла автомобили, кровати, шкафы, холодильники, бочки. Повозки. Кто-то успел забраться на колокольню и бил в колокол, но никому ничем невозможно было помочь.

Пятьдесят миллионов кубов воды, мгновенно оказавшиеся на свободе, неслись с бешеной скоростью. Через семь минут поток, сметавший все на пути, достиг моря и вынес туда обломки построек, погибший скот, житейский скарб и человеческие трупы. Как потом подсчитали, погиб 421 человек.

Рев стихии кончился быстро. Наступила гнетущая тишина. А утром обнаружилось: все в долине вода смела — погибли сады, постройки, дороги, домашние животные. Выжившие люди были в сильнейшем шоке, не зная, что теперь делать. Это, конечно, не был Чернобыль, это была «Провансальская Помпея», весть о которой мгновенно облетела весь мир. В зоне бедствия на вертолете побывал де Голль. Он молча жал руки пережившим беду, обещал помочь. И выполнил обещанье».

Как водится, стали искать виновных.

Искали восемь лет. Газеты обвиняли местные власти в погоне за дешевизной. Обвинялись они и в беспечности — незадолго до катастрофы в восьмидесяти метрах от плотины взрывали скалы, чтобы взять для дорог камень. Считают, не очень прочные гнейсы, в которые врезаны были концы плотины, видимо, дали трещины и, не выдержав потока воды, чуть сдвинулись, покоробив плотину. Она треснула, и этого было довольно, чтобы мгновенно образовался пролом… В конечном счете никто наказания не понес. Главным виновником были признаны «силы природы», но инженер Коан, строивший плотину, умер от переживаний.

А памятник катастрофе останется тут навсегда, привлекая туристов. Сверху они наблюдают жиденькое течение речки Реран с зарослями водолюбивых растений и громадными, унесенными за километр от плотины, ее обломками.

Уже в Москве, полистав подшивки газет за декабрь 1959 года, я обнаружил вести с французского побережья Средиземного моря. Вот что писала «Правда» в те дни: «…Прорвав плотину высотой 60 метров, построенную в горах севернее Фрежюса, вода по узкой долине ринулась к городу… Разрушены сотни домов, перестали существовать целые кварталы, в округе уничтожены шоссейные и железнодорожные пути. То, что осталось от Фрежюса, погребено под толстым слоем земли и грязи… Число погибших уже достигло более трехсот человек.

Свыше двухсот пропали без вести. В эти дни вся Франция в трауре…»

На этом путешествие наше заканчивается. Я сердечно благодарю друга своего Ива Готье и всех, кто нам помогал, в том числе посольство Франции в Москве, выдавшее мне визу в течение одного дня.

  Фото  В. Пескова и из архива автора.

 2, 16 июня, 7, 28 июля 2000 г.

 

Запас карман трет

(Окно в природу)

Наблюдаю во дворе за воронами. Какой-то из них бог послал у мусорной кучи корочку сыра. Но ворона сыта, находка же ценная. Сев на сук, вороватая птица огляделась — не видит ли кто? — и, тихо спланировав, приземлилась возле забора. Опять огляделась. Потом, сдвинув лапкой опавшие листья, положила сыр, листьями же прикрыла и даже смешно потопталась над похоронкой. Запас карман не трет — придет час, и ворона вернется к этому месту.

Так же поступает зимой лиса. Не голодная, она все же мышкует (охотница!), иногда пойманную мышь тут же и бросит. Но чаще где-нибудь спрячет, чтобы вернуться, когда желудок потребует, а мышковать почему-либо нельзя.

В Приокско-Террасном заповеднике, проезжая на лыжах, я однажды наткнулся на дуплянку для птиц. Крыша у домика поднималась. Я заглянул — что там, в дуплянке, зимой? И с удивлением обнаружил семнадцать мышей. Чей-то склад. Со знающим человеком в заповеднике определились: сычик! Это он излишки добычи складировал в домике.

Еще пример-запасливость сорокопутов. Еды летом — лови, не ленись. Все же сорокопут «назавтра» запасает еду. Если где-нибудь на сучке, на колючке боярышника или терна вы увидели мышь или большого жука, знайте: это работал сорокопут.

А если увидите где-нибудь в чаще леса на сук наколотый гриб — это белка сушит запасы на зиму. Когда поспевают желуди и орехи, белки спешно, с утра до ночи, отбирая лишь лучшие, прячут их там и сям. Выпадет снег, но белка и под снегом находит спрятанное по осени.

Часто наблюдать приходилось: сидит пушистая егоза на суку и вниз смотрит. Прыг! В снег закопалась и — винтом вверх по стволу с орешком в зубах. Как узнает она ничем не приметное с виду место? Помнит его? Но заначек у зверька сотни. Полагают, что и под снегом чувствует белка орех. Но каким фантастическим должно быть чутье!

Осень — запасиха, зима — подбериха, говорят люди. Животные это тоже хорошо понимают. И многие из тех, что остаются с нами на зиму, непременно запасы делают. Медведь и барсук под осень усиленно кормятся — запасаются жиром.

Зимой они спят, лишь понемногу расходуя этот запас. Если запас не сделан, медведь в берлогу не ляжет, будет шататься по снежному лесу в поисках какой-нибудь пищи. Шатун опасен.

Немало таежных охотников стали жертвами шатунов. Случайная добыча не спасает от голода, и к весне шатуны погибают.

Запасы сорокопута.

Ежик в холодное, бедное насекомыми лето засыпает тощим и может не пережить зиму — спячка переходит в «вечный покой», в апреле где-нибудь в лужице около дерева находишь неподвижный колючий комок.

А все, кто зимою не спит, сейчас сбиваются с ног — запасают и запасают. Хомяк в защечных мешках уже натаскал в кладовку свою килограммы отборных злаковых зерен. Теперь уберечь бы их только от сырости. Желтогрудая мышь в орешниках и дубравах лесостепной зоны делает такие запасы, что даже люди соблазняются грабить мышей — выгребают из их «амбаров» по ведру, а то и более желудей и орехов.

То же самое происходит с бурундуками. Один к одному собирает зверек орешки кедровые. Проследив его работу, медведь не поленится раскопать в каменистой земле или среди кореньев запасы бурундука и тут же сожрет, закусив и самим хозяином склада, если тот не сбежит.

Птицы-кедровки живут там, где обитают бурундуки, и осенью прячут орехи в таежных низинах во мху, где можно зимой добраться к запасам. При обилии орехов кедровки их запасают с избытком, зимой не все, что спрятано, могут найти, и орешек с приходом тепла прорастет, может стать славным деревом — орехоносной сосной. Таким образом таежные птицы способствуют расселению кедра.

А один из американских дятлов, предпочитающих желуди и орехи животному корму, прячет их по щелям и долбленым в дереве лункам. Орнитологи вблизи Миссисипи показали мне телеграфный столб, нашпигованный орехами так, как будто ими выстрелили из ружья.

Из наших запасальщиков неутомимостью и очень веселым нравом отличается поползень. Он прячет орехи в древесных расщелинах, а в зимнее время, облетая участок леса, он лакомится запасом, раздалбливая орех примерно так же, как дятел шелушит сосновые шишки, заклинив их между сучьев, или долбит для этого специальную щель.

Но у поползня клювик тонкий и более слабый по сравнению с долотом дятла. Тем не менее орехи поползень разрушает успешно, работая, правда, в поте лица и долго.

После дальнего путешествия я сидел над бумагами в лесном доме у друга. Отрываясь от писаний, поглядывал я в окошко, за которым постоянно что-нибудь происходило. Однажды увидел: по кончикам тонких колышков изгороди, как цирковой акробат, пробежала белка и скрылась в старой дуплянке с широким лазом. Захотелось, чтобы белочка повторила акробатический номер, и я разложил на колышки лесные орехи, спрятав горсти две и в дуплянке.

Белка больше не появлялась. Но обнаружил орехи поползень, и дня четыре я был вовлечен птицей в увлекательную игру. Поползень резво уносил орехи с колышков и из кормушки. Я добавлял новые. Они тоже исчезали минут за двадцать. Когда сумочка с угощением опустела, я проследил, куда носит запасливая птица легко достающийся ей орех.

Орехи я обнаружил между бревен избы, в щелях колодезного сруба, в трещинах старого дуба — всюду, куда наспех можно было сунуть добычу. Наковыряв орехов обратно в сумку, я продолжил игру. Поползень по-прежнему прятал их где попало. Я открыл дверь в сенях, и птица, чтобы далеко не летать, заполнила орехами щелку чуланной двери, прятала в кладке припасенных на зиму дров, горсть орехов я вытащил из своих ботинок, стоявших возле порога. Надеясь, что белка может еще появиться, я часть орехов из оборота изъял, оставив довольно много и поползню. Обнаружив, что на привычном месте орехи больше не появляются, поползень все, что спрятано было вблизи наспех, перетаскал в лес и спрятал в укромных, ему известных местах.

Много всего может спрятать хомяк за щеками.

Запасы на зиму разнообразны. В горных районах Сибири живет зверек пищуха, прозванная сеноставкой. Она запасает на зиму траву. Подгрызает. И стебелек к стебельку кладет для начала сушить. Сено пищухи собирают в небольшие стожки, и зима зверькам не страшна, если, конечно, в этом месте не пройдет олень и не съест сено, которое сеноставки запасали все лето.

Растительный корм запасают на зиму также бобры. Они утапливают в воду ивовый хворост и сучья поваленных для ледостава осин. Хороший питательный корм! Конечно, бобр может на берег выбраться и зимой — холод ему нипочем. Но лед при опасности помешает бобру немедля укрыться в воде. И потому огромные грызуны не рискуют. Ныряя из хатки под воду, они зубами прихватывают моченый хворост и пируют в укрытии, дразня волков и лисиц аппетитным запахом возвышающейся надо льдом хатки.

И под землей осенью идет заготовка питания впрок. Кроты в это время усиленно роют свои тоннели и, собирая червей, кусают их в нужное место. Червяк жив, но уползти не может. Живые консервы кроты хранят в кладовках, зимой время от времени их навещая. В некоторых запасниках находили до восьми сотен припасенных кротом червяков.

Ну и, конечно, классические запасатели пищи на зиму — пчелы. До одомашнивания их человеком жили они в лесных дуплах. И сейчас могут жить. Приуральская пчела бурзянка выдерживает морозы до сорока градусов. Но это возможно лишь при хорошем запасе меда, который ком из двадцати — тридцати тысяч пчел потребляют всю зиму. Отнимая у насекомых часть их летней добычи, раньше бортники, а теперь пасечники оставляют пчелам обязательный зимний запас…

Без запасов, сделанных в теплое время, многие из животных зиму осилить не могут.

Фото из архива В. Пескова .  13 октября 2000 г.

 

Каменный век в наши дни

(Окно в природу)

Когда речь идет о чем-нибудь устаревшем, мы говорим: каменный век. В музеях о далеком том «веке» (это, конечно, не сотня, а тысячи лет) мы судим по каменным топорам, кремневым скребкам и наконечникам стрел да еще по рисункам на стенах пещер (почти всегда это сцены охоты). Мы пытаемся представить, как жили древние наши предки. Об этом написано много книг, есть картины и фильмы.

Некоторые люди в каменном веке жили совсем недавно. Материк Северной Америки, открытый пятьсот лет назад, не знал колеса, не было тут железных изделий — индейцы пользовались каменными топорами. При этом их жизнь уже не была жизнью «каменного века» — некоторые племена имели нарядную глиняную посуду, на полях вокруг деревень у них росли дыни, тыквы, кукуруза, картофель, бобы. Известны племена кочевые — рыболовы, охотники на бизонов и на лесного зверя. Все они были детьми природы, необычайно щедрой в этих краях. Вооруженные каменными топорами, копьями с каменными наконечниками и рыболовными крючками из кости, индейцы не могли нанести природе даже маленького вреда, тем более что бытие учило их не брать у природы ничего лишнего.

То, что нынче принято называть цивилизацией, у них было в зачаточной, молодой стадии. Белые европейцы, имевшие уже величественные постройки, дороги, корабли, церкви и университеты, домашних животных и огнестрельное оружие, по праву сильного растоптали молодую культуру индейцев. За пятьсот лет материк преобразился. Тосковавших по дикой природе аборигенов сселили в резервации.

Символы их разрушенной цивилизации — покрытые шкурами зверей вигвамы, берестяные лодки и томагавки — выглядят атрибутами почти что каменного века в сравнении с небоскребами, автострадами, кораблями и самолетами, телевизорами и телефонами, дающими возможность мгновенной связи хоть с Австралией, хоть с Китаем. Пространства Земли сегодня освоены, обжиты, заполнены людьми местами до большой тесноты. И все же есть на Земле «закутки», где с удивлением можно увидеть жизнь, какой была она в каменном веке, когда люди еще не знали ни железа, ни бронзы, когда нестареющий желтого цвета металл еще не сводил с ума род человеческий. Один из таких уголков реликтовой жизни обнаружен недавно на одном из затерянных в океане островов Филиппинского архипелага.

Американские этнографы потеряли покой, узнав о существовании где-то осколка жизни времен начала каменного века, и приложили много усилий, чтобы увидеть людей, живущих так же, как жили люди тысячи лет назад.

Опустим трудности, какие пришлось одолеть ученым, добираясь к местам загадочной жизни. По необходимости сократим до конспекта также отчет о том, что увидели они в девственном горном лесу.

К жилищу людей племени тазадеев привел их охотник другого племени, некий Дафал, наладивший дружбу с теми, кто не знал еще никаких инструментов, кроме каменного топора, не рубил деревьев, не знал ни пашни, ни огородов, ни ткачества, не имел домашних животных. Люди жили в пещере на обрыве скалы. В маленькой этой крепости было три отделения. В центральной пещере почти постоянно горел костер. Огонь берегли, поскольку добывался он нелегко, вращеньем между ладонями палочки, упертой в кусок сухой древесины. Никаких рисунков на стенах пещеры не было — только копоть. Копотью были покрыты и люди, обитавшие тут.

Ели и спали они возле огня. Посудой для воды служили им полые стебли бамбука. Еду клали на кору дерева. Единственным хозяйственным инструментом был тут топор, точнее, нечто похожее на него — плоский камень, привязанный к палке. Срубить дерево таким топором невозможно, им пользовались, когда надо было расщепить бамбук для ножей или расколоть собранные в лесу плоды.

Главный инструмент тазадеев.

Частная собственность тут отсутствовала.

Топор и «посуду» брали те, кому в данный момент они были нужны. Для охоты пользовались луком и ловушками из бамбука. В них изредка попадали олени и дикие свиньи. Тут опять был нужен топор. Но большая добыча — редкость.

Главной пищей было то, что удавалось собрать в окрестностях пещеры (не далее семи-восьми километров) — плоды диких бананов, пальмовые орешки, коренья, личинки насекомых, слизняки и лягушки. Для ребятишек главным лакомством были большие личинки жуков. Одежды на смуглых, с густыми темными волосами людях не было. Детишки бегали в чем мать родила, у взрослых на бедрах повязки из сухих трав или из свежих листьев. В постелях обитатели пещер не нуждались — сидели и спали, не испытывая неудобств, прямо на каменном полу. Главным техническим сооружением тут был травяной фильтр, через который дождевая вода стекала в желоба из коры пальм и по ним в бамбуковые «стаканы».

«Суп» на костре сварить было не в чем, лягушек и мясо, добытое на охоте, поджаривали, держа над углями в щипцах из бамбука.

Свой лагерь ученые разбили на склоне горы пониже пещер, но все время проводили возле костра, наблюдая за жизнью аборигенов леса. Их, конечно, стесняло присутствие необычных пришельцев, но дружеский контакт состоялся, когда старик присел рядом с одним из ученых и обнял его за колени. Ответный жест обрадовал старика, и он благодарно стал кивать головой.

Сидеть у огня, прижавшись друг к другу, было, видимо, важным моментом в жизни пещерных людей. Споров меж ними не было. Детей, шаловливых, как и все дети, наказывали только окриками.

Язык обитателей пещеры, конечно, был непонятен гостям — выручили жесты, и кое в чем помогал охотник Дафал из племени тболи, уже давно знакомый с пещерными тазадеями.

Кое-что понимая в их языке, он был переводчиком для чиновника-филиппинца, сопровождающего американцев, а тот переводил уже на английский. Удалось выяснить, что жилая пещера «была у тазадеев всегда» — в ней жили их отцы, деды и прадеды. Какой-то далекий предок тазадеев увидел в этой пещере хороший сон и сказал, что жилище в скале покидать неразумно. Пещерную группу ныне составляют несколько семей. Но поскольку мальчиков у тазадеев рождается вдвое больше, чем девочек, жениться могут не все. Холостяки ждут случая, когда при встрече с соседним родом лесных тазадеев обнаружат невесту. Холостяки этой пещеры ночуют в маленьком укрытии по соседству.

«Начальника» или вождя в группе нет. Житейские проблемы решаются обсуждением и с общего согласия. Но лидер есть. Им оказался нестарый, стройный и явно во всем умелый Балаем. Он, раскопав коренья, запел песню благодарности дереву за его дар. Усевшись на камень после работы, он явно был доволен собой. Постучав пальцами по груди, сказал: «Я-Балаем!»

Но возможный конкурент Балаема в удали уже подрастает — десятилетний Лубу, явно польщенный вниманием пришлых людей, с ловкостью обезьяны лазал по деревьям, раскачивался на лианах, прыгая с камня на камень, пересек шумевшую внизу речку.

Десятилетний Лубу показывает, как он ловко лазает по лианам.

Строгий порядок предписывал всем, кто бродит по лесу, к закату солнца вернуться в пещеру. Ночью ходить по лесу строго запрещено. Ушедшие на охоту должны вернуться не позже, чем через три ночи. Не вернулись, значит, что-то случилось, и все сообщество немедленно пускается выяснять, что именно. Ночи тазадеи боятся. А днем их страшит только гром.

А что происходит, когда человек умирает?

«Его спускаем вниз из пещеры и оставляем в лесу, покрыв зелеными ветками».

Из всех подарков, принесенных гостями, тазадеи выше всего оценили ножи — каждый пробовал в действии фантастический инструмент. И всеобщую радость вызвал фонарик: «Свет! Свет!» Тазадеи не сразу поняли, что этот свет отличается от света костра, и поджарить мясо на фонарике невозможно…

Расстались с пришельцами тазадеи с видимым облегченьем. Интерес к жизни белых людей проявил один Балаем. Сидевшему с ним рядом этнографу он сказал: «Всегда буду помнить тебя».

Земля — большая, если идти пешком или плыть на весельной лодке, Земля — маленькая, если над ней лететь в самолете, и совсем маленькая, если глянуть на Землю со спутника.

Но даже из этого далека, рассказывают, видно паутинки дорог на Земле, реки, большие озера, огни городов и даже некрупных селений. Не виден, конечно, пещерный костер тазадеев. Но эта горстка людей в миллиардном человеческом море все-таки существует, свидетельствуя: у человечества было детство с каменным топором, с луком, боязнью грома и ночи. Удивительно, что островок далекой той жизни еще сохранился.

  Фото из архива  В. Пескова . 17 ноября 2000 г.