Девственная земля

Забавно представить: на Земле нет Америки. Европа, Африка, Азия… Америки нет. Расцвел и пришел к упадку великий Рим. Сменилось много династий в Китае. В Индии успели состариться величавые храмы. Городу Москве шел 345-й год. Позади Куликовская и Грюнвальдская битвы. Афанасий Никитин успел сходить в Индию и вернуться в родную Тверь… Америки не было! Никто не знал, что она есть.

Возможно, плавали к этой земле норманцы, возможно, достигали ее, как считает Тур Хейердал, плетеные лодки арабов. Но все же с Колумбом связана эта находка. Именно так: находка. Колумб, однако, не знал, чтó он нашел. Моряк был уверен, что с запада подобрался к желанной Индии. Он вернулся в Европу с этой счастливой вестью, еще три раза плавал на Запад и умер уверенный: Индия!

Первым смекнул о находке моряк-торговец Америго Веспуччи: «Не Азия, а неизвестная обширная суша…» «Земля Америго» – назвали сушу картографы (1506 год). «Америка» – стали называть позже. Из всех находок, когда-либо сделанных на Земле человеком, большей находки, чем эта, не было и, конечно, не будет. Последствия ее огромны. И потому-то так любопытно представить себе тот день, 12 октября 1492 года. К сожалению, даже крупинку новых подробностей найти сейчас невозможно. Припомним хрестоматийное…

Это был семидесятый день плавания. Еще бы недельку безбрежной воды, и дата открытия Нового Света, возможно, была бы отсрочена. Команды трех каравелл («Ниньи», «Пинты» и «Санта-Марии») находились на грани бунта: «Назад, домой!» Океан тех времен был для людей нынешним космосом. К тому же Колумб не имел возможности набрать экипажи по законам «психологической совместимости» – искать на западе Азию согласились лишь уголовники. Для упрямого адмирала, наверное, приглядели уже веревку, но появились признаки суши: «выловили веточку с мелкими ягодами, подняли на борт как будто обструганную палочку…» Но главное – птицы! Была осень. Огромные караваны птиц летели курсом на юго-запад. Несомненно, они летели к земле. Колумб доверился птицам и резко изменил курс.

Известно имя матроса (некий Родриго де Триана с «Пинты»), который нес вахту на головном в тот день корабле и первый закричал: «Tierra!» (Земля!) Бухнула главная пушка «Пинты». Шлепнулось в воду каменное ядро. Открытие Америки состоялось.

Колумб не мог иметь представления о размерах находки и ценностях, в ней заключенных. Прибрежная кромка нынешней Кубы и соседнего с ней Гаити – это все, что увидел Колумб в первое плавание. Среди погруженных на борт «сувениров Индии» было несколько краснокожих людей. Их назвали индейцами (и до сих пор другого названия аборигенам Америки не придумано). Погрузили на корабли также невиданных в Европе птиц и растения: маис, картофель, табак. Кажется, больше всего открывателей поразила эта штука – табак, и странный способ его потребления. «Они (индейцы) растирают это растение в порошок и закладывают его в одно из отверстий полого рожка. Сверху кладут горящий уголек, а с другого конца всасывают в себя дым до тех пор, пока он не заполнит все внутренности и не начнет валить изо рта и ноздрей, словно из каминной трубы». Запись сделана позже, но можно думать, матросы Колумба не преминули отведать индейского дыма – пьющие европейцы вернулись домой еще и курящими.

Однако не запах табачного дыма и не запах леченой картошки раздразнил европейцев. Моряки привезли хорошо известный желтый металл. И надо ли удивляться возбуждению немолодой уже в то время Европы. Морская дорога на запад сулила богатства. По следам Колумба ветер понес жаждущих славы, богатства и приключений…

Однако, говоря строго, открыл Америку не Колумб, не скандинавы, не моряки на папирусных кораблях. На землю впервые ступили пришельцы из Азии, люди-охотники. Это и было открытием материка. Эволюция жизни «своего человека» в Америке не создала – «обезьяны-родоначальницы» тут не было. Первые люди появились после ухода великого ледника (20 тысяч лет до Колумба). Можно вообразить, как постепенно вслед за зверем двигались к северу по Сибири охотники. Узкий пролив, разделяющий Азию и Аляску, не был препятствием к расселению. К тому же материки, возможно, имели «сцепление». Растекаясь на юг и на юго-восток, во всю ширь нынешних Канады и Соединенных Штатов, переселенцы оседали и двигались дальше. Минули многие тысячи лет, пока заселился весь континент.

Что же было на этих обширных землях в час, когда пушка «Пинты» возвестила о прибытии «бледнолицых»? В Южной Америке к этому времени сложились величайшие цивилизации индейцев: инков, майя, ацтеков. Тут были города, храмы, процветали искусства и земледелие. Этот дом, полный гармонии и спокойствия, был мгновенно разграблен пришельцами из Европы, и не просто разграблен, а разрушен до основания. Культура, накопленная веками, рухнула, как падает под топором зеленое дерево. Сегодня мы можем любоваться лишь грудами камня на цветных фотографиях, гадать о назначении астрономических устройств, занимавших огромные площади, пытаться вникнуть в секреты умелого земледелия и осуждать варварство, сошедшее сюда с кораблей.

То были горстки людей. Но появление их в Америке можно сравнить лишь с фантастической высадкой на Земле наших дней каких-нибудь сверхэлектронных, неуязвимых, алчных и уверенных в себе «марсиан». Человека-пришельца и его лошадь индейцы принимали за единое существо. Неуязвимые латы, мушкеты, метавшие гром, жестокость – все это было для инков и майя «инопланетным» и непонятным.

Непонятной была и алчная жажда золота. «Берите все, только не троньте детей» – так говорят грабителю, среди ночи проникшему в дом. Именно так держались ацтеки, инки и майя. Испанские конкистадоры брали все, что казалось им ценным, но не отказывали себе и в удовольствии убивать, жечь, разрушать. Кортес, известный нам со школьных уроков, был не единственный предводитель, чинивший разбой. Вот еще одно имя: Эрнандо де Сото. Из Перу он вернулся в Испанию богачом – «даже члены королевской семьи снисходили до того, чтобы занимать у него деньги». Но богатый хочет быть еще больше богатым. Полагая, что северней от разграбленных Мексики и Перу лежат еще не открытые «золотые империи», Сото вторично вернулся в Америку. 600 солдат, 230 лошадей, свора собак (которым будут бросать на растерзание строптивых) и стадо свиней – таков был груз кораблей. Портрет предводителя экспедиции дает представление о том, какие следы оставляли после себя 600 солдат его экспедиции. «Превеликий любитель поохотиться на индейцев… Одного он заживо сжег на костре в присутствии его соплеменников за то, что мужественный и верный своему долгу краснокожий не пожелал указать потаенное место, где скрывался вождь племени. Сото рассчитывал: остальные индейцы, напуганные столь страшным зрелищем, выдадут своего вождя. А когда и эти остались непреклонными, он сжег и их. Он забавлялся также и тем, что за малейшую провинность отрубал у краснокожих руки и отрезал носы… Сото, правда, был ничем не хуже остальных конкистадоров, которые могли при случае устроить состязание по рубке индейских голов с одной лишь целью – проверить, чей меч острее и кто искуснее им владеет». Все это делалось с благословения священников, католических миссионеров, приплывших обращать дикарей в христианство. «Золото! Где золото?» Эти слова испанского языка, наверное, помнили многие поколения многих племен. «Золото там!» – говорили перепуганные вожди, указывая на север. Они отдавали пришельцам все: пищу, одежду, жен, дочерей – лишь бы скорее ушли.

Прослеживая по нынешней карте путь экспедиции Сото, видишь, что люди шли богатейшими землями. Но ни красот, ни щедрости здешней природы они не заметили. Озера и реки были только препятствием, пространства – помехой на пути к призрачной цели. Золото, золото!..

Половина людей и сам Сото сгинули в дебрях первобытной земли. Остатки измученной и обреченной экспедиции, построив «флот» («якоря изготовили, расплавив шпоры и стремена»), спустились по Миссисипи туда, откуда пошли. Ни единой крупинки золота найдено не было. Подлинное золото – земля и все, что на ней зеленело, плескалось и пело, – в те годы ценностью не считали.

Земли, означенные ныне границами США и Канады, пребывали в те годы в райской дремоте. Дымки вигвамов, свист птичьих крыльев, плеск рыбы в водах, топот тысячных стад зверей, молчание великих пустынь и гор… Выстрела пушки Колумба эти земли не слышали. На огромных пространствах жили десятки разных племен индейцев: ирокезы, навахи, пуэбло, гуроны, оттава, сиу, чироки, эри, айова, аппалачи, небраска, дакоты… Каждое племя на свой лад приспособлено было к щедрой земле. Были индейцы-кочевники, для которых охота на диких бизонов была единственным способом прокормиться. Были лесные индейцы, промышлявшие лося, оленей, бобров. Речных и озерных индейцев кормила вода. В южных районах жили оседлые племена, собиравшие урожаи маиса, картофеля, табака, кукурузы, гороха, тыквы, бобов, огурцов, слив. На юго-западе жили индейцы, которым пришлись по душе горячие земли пустынь. Все это были дети земли с языческими богами охоты, дождя, кукурузы, с поверьями, шаманами и, конечно, с прекрасным знанием природы, ибо от ее обилия и капризов зависела жизнь людей. Говоря нынешним языком биологии, каждое племя на этой земле занимало свою «экологическую нишу (Так ласточки ищут свою добычу в воздухе, белка и дятел – на дереве, бобры живут у воды, а бизоны пасутся в степях.)

Индейцы не знали еще колеса и железа. Тут не было вьючных животных. (Поклажу в кочевьях несли на себе или заставляли собак тянуть ее волоком.) Земля не знала дорог. Людей соединяли лишь тропы, озерные воды и реки. Но был тут мудрый и освященный веками уклад отношений между людьми, своя культура жизни, выше всего в которой ценилось умение ладить с природой, понимать ее тайны, не разрушать без нужды. И земля платила им благодарностью. «Поселите индейца в бескрайнем глухом лесу, дайте ему лишь нож и томагавк, то есть маленький топорик, и вы можете не сомневаться в том, что он будет всегда сыт, даже там, где волк подохнет с голоду», – писал один из белых поселенцев. Жизнь в единении с природой была примитивной, но размеренной, несуетной, мудрой и поэтичной. Мальчишки белых людей, взятые в плен индейцами, с явной неохотой возвращались в родительский дом – лесная жизнь покоряла их.

Разумеется, жизнь индейцев не была безбрежной идиллией. Были в ней голодные зимы, были междоусобные стычки. «Тропа войны», снимание скальпов с врагов – это реальности.

Великие вожди (Гайавата – один из них) поняли все же преимущество дружелюбия. В районе Великих озер постепенно сложился мирный союз пяти великих племен. Историки считают: индейцам Северной Америки «не хватило нескольких веков», чтобы сложилась цивилизация, способная противостоять натиску чужеземцев и не быть стертой с лица земли.

Послеколумбовский «белый десант» на пространствах от Флориды до холодных заливов Канады высаживался не тотчас, не в два-три года. Сначала приходили разведчики. Ощупью, страшась мелководий и невидимых скал, деревянные каравеллы (20 метров всего длина!) искали удобные бухты. Уже не только испанцы, но также и англичане, французы, голландцы спешили к новой земле. И все вели себя одинаково – искали легкой добычи.

На восточном побережье золота не нашлось, но было нечто почти равноценное – бобровые шкурки. Меха стали главным товаром, приходившим из Нового Света в Европу. И это золото поначалу не надо было где-то искать. Оно само текло к кораблям. Индеец, променявший пару бобровых шкурок на ножик и зеркальце, считал бледнолицего чудаком, мало что смыслившим в жизненных ценностях. Торговля была временами такой азартной, что индейцы, променяв принесенные шкурки, «меняли одежду с плеча и уходили с прибрежной ярмарки совершенно голыми».

Дружелюбие и доверчивость преобладали при первых встречах. К белым гостям выходили с обрядом гостеприимства: танцевали, играли на тростниковых флейтах. Угощения тоже были обильными – «вождь прислал… 2000 носильщиков с грузом кроликов, куропаток, маисовых лепешек и жареной индюшатины». Однако скоро аборигены земли поняли, что за народ пришельцы. Обман, вероломство, жадность, грабеж, убийства за связку бобровых шкурок. Индейцы продолжали торговлю, но уже с поправкой на характер партнеров. Подданный французского короля Верраццано в 1524 году записал: «Местные жители предпочитают держаться поодаль. В деревню пустить нас явно не пожелали. Торговать согласились, но сами при этом неизменно располагались на вершине утеса, откуда на веревках спускали товары в корабельные шлюпки, то и дело предупреждая криком, чтобы лодки не подходили слишком близко. В обмен не принимали ничего, кроме ножей и рыболовных крючков… Окончив торговлю, краснокожие принимались жестами выражать свое презрение и делали это с бесстыдством…»

Однако и сто лет спустя после этого замечания «торговля железом» давала возможность до отказа наполнить трюмы бобровыми шкурками. Индейцы к этому времени уже стали, кажется, понимать, что гости из дома хозяев вовсе не собираются уходить. Чужеземцы явились в страну, чтобы остаться в ней навсегда. Вот тут дело дошло и до скальпов. И хотя плацдарм «десанта белых» был в это время ничтожным – всего лишь какие-то точки на побережье в тысячи километров, – единого фронта против вторжения не было. Индейцами битва была проиграна еще в ту минуту, когда матрос Колумба Родриго закричал: «Tierra!»

Плацдарм на берегу, обращенном к Европе, неумолимо стал расширяться. И там, где белый человек поселялся, индейцы были помехой. Их убивали, прогоняли, теснили. Иногда земля у индейцев «покупалась вполне благородно». Остров Манхаттан (нынешний центр Нью-Йорка) куплен голландцами «за безделушки стоимостью в 24 доллара». Практиковалась покупка земель по принципу «на ходу». Добродушные хозяева, ощущая за спиной еще не тронутый материк, соглашались на такую продажу, получая за землю все те же ножи, зеркальца, ружья, одеяла и лошадей. Белый получал столько земли, сколько в состоянии был пройти пешком непрерывно в продолжение «дня, ночи и еще дня». Но даже этот открытый обман умножался обманом. Покупатель заранее намечал тропы сквозь заросли и для ходьбы нанимал специального «марафонца». Даже очень выносливые индейцы (а они-то умели ходить!), контролируя куплю-продажу, не поспевали за нанятым ходоком. В результате земля, которую белые получали, была намного больше угодий, которые им собирались продать.

Позже индейцев попросту прогоняли с земель, переселяли в места, до которых очередь освоения еще не дошла. Важные персоны белых (в том числе президенты) заключали «земельные договора», сидели с краснокожими вождями у ритуальных костров, посасывали «трубку мира» и истребляли в конце концов индейцев всеми возможными средствами. «Убивайте бизонов. Краснокожим нечего будет есть, и они вымрут». Это инструкция белого генерала. (И это было убийственно верное средство!) Убивали индейцев также картечью и оспой, продавая им зараженные одеяла. Остатки их гнали на запад, гнали по мере захвата все новых и новых земель. Из Европы белые колонисты привезли в Америку пчел. На девственных землях «домашние насекомые» быстро дичали и двигались в глубь территории с опережением фронта переселенцев километров на сто. Индейцы со страхом глядели на «муху белого человека». Появление пчел служило сигналом: «Идут! И уже близко…» С отчаянием обреченных и мужеством, достойным лучших воинов на земле, индейцы защищали свои земли и право на жизнь. Но что могли сделать дети природы против расы людей, покинувших каменный век на тысячи лет раньше их, краснокожих!

Железная дорога, соединившая в середине прошлого века Восток и Запад Соединенных Штатов, сделала для белых людей доступными последние прибежища прежних владельцев земли-Америки. С грустной улыбкой читаешь о попытках индейцев отстоять эти прибежища: «Вожди племени сиу принимали паровоз за „большого коня“ и посылали отряды молодых воинов арканить паровозную дымовую трубу, чтобы „взять коня в плен“.

Все кончилось учреждением резерваций. (Примерно так же сейчас учреждаются заповедники-резервации для исчезающих журавлей, для истребленных бизонов, бобров.) Индейские резервации – это плохие земли в штатах Нью-Мексико, Аризона, Южная Дакота. Осколки племен пуэбло и сиу мы встретили на пустынных холмах Дакоты и на каменно-красной земле Аризоны. В одном месте четверо удрученных людей хоронили ребенка, и появление белых людей в этот момент их почти разъярило…

Честные люди Америки испытывают угрызение совести за судьбу индейцев и признаются в этом. Прославленный киноактер Марлон Брандо сказал журналистам: «С индейцами мы заключили четыреста договоров. И ни один из них не выполнили. И однажды наступил момент, когда мы начали истреблять индейцев физически, экономически, духовно и весьма преуспели в этом малопочтенном занятии». Мы видели памятник индейцам, павшим от руки завоевателей. Он поставлен самими индейцами на братской могиле жертвам последней крупной резни. Это один из немногих памятников истребленным индейцам. Зато сама земля хранит о них память. Прочтите вслух: Миссисипи, Миссури, Ниагара, Потомак, Огайо, Гурон, Мичиган, Небраска, Дакота, Аппалачи, Саскуэханна… Это индейские названия рек, озер, равнин и горных цепей. Памятник этот вечный. Читая на картах звучные самобытные слова, не забывайте: это была земля людей, которых Колумб по ошибке назвал индейцами.

А что земля? Сама земля, найденная Колумбом, она все та же, что и пятьсот без малого лет назад, или она изменилась? Изменилась! И очень сильно. Не так уж давно это всех радовало. Теперь перемены многих печалят. И потому так велик интерес «изначальной земле». Какой была? Вопрос этот волнует не только американцев. Милостью истории Новый Свет был дан человеку нетронутой, первозданной землей. Это «модель на ладони». Каждый шаг человека тут виден отчетливо, пятьсот лет – всего лишь секунда в жизни Земли.

В последние годы в Америке издано много книг, посвященных «изначальной земле», Пожалуй, лучшей из них надо назвать обширный труд Джона Бейклесса «Америка глазами первооткрывателей». Серьезную книгу, написанную по документам (и с приведением их), читаешь так же, как в детстве читал Фенимора Купера. Достоинства книги определило счастливое сочетание в личности автора: искусствоведа, философа, историка, журналиста, книга у нас издавалась («Прогресс», 1969). Заметки эти – результат прочтения не одной книги, но большая часть кавычек (там, где речь идет об Америке изначальной) – ссылка Бейклесса и на источники, им приводимые. Итак, триста-четыреста лет назад… Землю с подплывающих к ней каравелл сначала чувствовали, а потом уже видели. На многие километры в океан уходил сладчайший запах лесов, цветущих лугов, земляники, аромат можжевельника, который индейцы жгли в кострах. «Запах был настолько силен, что мы были убеждены: берег уже недалек». Нетронутая земля! Это сразу увидели все, кто ступал на нее. Первая экспедиция англичан, вернувшись в Лондон (в 1584 году), объявила, что «застолбила» землю под названием Вингандакоа. (Позже выяснилось: туземец, не зная, что у него спрашивают, вежливо сказал: «Вингандакоа!» – «Какие на вас красивые одежды!») Тщеславная королева Елизавета в свою честь приказала назвать эту землю «Вирджиния» («Девственница»), не подозревая о том, что название годилось бы и для всей Америки.

Что значит девственная земля? Европа в то время тоже еще не знала особенной тесноты, и не было жалоб на истощение земли. В центре Лондона прямо с моста ловили лососей. Еще не выбиты были окончательно туры. В литовских лесах обильно водились родичи американских бизонов – зубры. (Перед Грюнвальдской битвой их мясом кормили войско.) В черте нынешней Большой Москвы били медведей и глухарей. А войско Ивана Грозного в походе на Казань питалось в пути лосятиной. И все же новые земли потрясали европейцев – «какими создал их бог, такими они и лежат». Перейдя от торговли к промыслу мехов, трапперы, двигаясь понемногу от побережья в леса, видели: все реки, озерца и болота – в бобровых плотинах. «За ночь траппер мог добыть тридцать бобров». Еще не пристав к берегу, моряки видели совсем не пуганных белых медведей, «видели множество рыб, похожих с виду на лошадь» (моржи!). Дичь не страшилась людей. На островах моряки встретили птиц «размером с гуся и в великом множестве». И ни одна не взлетела. Птица просто не умела летать. Врагов у нее не было. Человека она не знала. И вот он явился. Птиц убивали дубинками. «За один час можно загрузить птицей 30 больших баркасов». Так начиналось избиение бескрылой гагарки. К началу нашего века ни одной этой птицы на Земле уже не было. А сидели они когда-то на прибрежных камнях Америки, «тесно прижавшись друг к другу, как булыжники на мостовой».

Шагнем за первыми поселенцами чуть дальше от берега. На озерах гуси, утки, цапли «затмевали небо». «Потревоженные, они уподоблялись громадной грозовой туче». Дикие голуби опускались на ночь в кроны деревьев в таком количестве, что ломались ветки. В одну сеть зараз попадалось 15—16 сотен. Утки и гуси совершенно не боялись человека и упрямо не желали заходить в воду, пока их туда не загоняли силой.

На месте нынешнего Нью-Йорка в 1609 году (времена Минина и Пожарского у нас) в той части, где стоят сейчас небоскребы, «человек лишь с трудом мог передвигаться из-за свиста, шума и трескотни. Кто не ленился, ловил птиц почти без труда».

Однако для пропитания поселенцы, так же как и индейцы, били дичь покрупнее. «Лоси ходили стадами, достигавшими шести десятков голов, И были так доверчивы, что паслись вместе с коровами поселенцев… Оленей было столько, что их убивали ради забавы, нежели ради того, чтобы добыть себе пропитание».

Разнообразие дичи позволяло быть привередливым. Скоро люди поняли: лучшее лакомство – бобровый хвост, а для еды повседневной следует бить медведей и птиц, которым дали название индейка. Леса местами были просто забиты этими птицами. «Казалось, видишь огромную бесконечную стаю. В лесу стоял стон от их бормотания… Мальчишки для потехи швыряют в них камнями».

Волков, лис, енотов, скунсов первоохотники не считали достойной добычей. В скупых записях сказано мимоходом: «было их великое множество». «Лисы (красные и черные) ходили, как собаки на псарне, и охотились на пернатую дичь, словно в курятнике».

Элементарные знания биологии должны подсказать нам: обилие животных предполагает богатство растительное. Так и было. Первооткрыватели пишут об этом: «Вся земля увита тут виноградом». Это давало повод называть открытые земли: Винная земля, Винное русло, Винные берега. «Земляника тут растет в количествах невообразимых… В июне земля становится сплошным красным ковром». Росли тут также дикие сливы, малина, хурма, черника, смородина, клюква, крыжовник, необычной сладости каштаны (все деревья теперь погубила грибковая болезнь), «грецкий орех» (гикори), тутовая ягода, терновник, боярышник. И это все земля рожала сама, без участия человека. В мелководных долинах рек вызревал дикий рис. «Рожь тут никто не сеет, но она такая же, как и в Европе». «Конопля восходит без пахоты и посева». Это был огромный закром природы – не ленись, протяни руку!

Картина природы изначальной Америки была бы неполной, упусти мы свидетельства европейцев о водах этой земли. Об озере Эри сказано: «Ткни острогой – попадешь в рыбу». «Реки кипели от рыбы… Корюшку можно было выплескивать на берег черпаком или даже куском коры». Осетры дремали в воде, высунув спины… «По-настоящему храброму краснокожему ничего не стоило накинуть петлю на хвост какому-нибудь крупному осетру и уже не выпускать веревки из рук. Индеец лишь время от времени высовывал голову из воды, чтобы глотнуть воздуха. Он не обращал внимания на рывки рыбы. В конце концов осетр выбивался из сил, и победитель – сам нередко полузахлебнувшийся – вытягивал жертву на берег». В Великих озерах «лосося гребцы били дубинками».

Индейцы даже сколько-нибудь не могли подорвать обильную жизнь воды. Большинство из них особой страсти к рыбе и не питало, поручая ловлю мальчишкам, которые били рыбу стрелою с лодки. Рыбой кормились люди и звери. Рыбу ловили орланы, цапли, бакланы и, конечно, скопа, ныне почти исчезнувшая. Можно себе представить количество птиц-рыболовов, если «группа не приспособленных к здешним условиям англичан добывала себе пропитание, поджидая, когда скопа принесет птенцам рыбу, и забирали ее».

Только в воспоминаниях остался девственный лес континента. Тем, кто приплыл сюда вслед за Колумбом (и 200 лет спустя после этого!), казалось: Америка – это сплошные леса. «Тут нет панорам… Слишком много лесов, и если забраться на самый верх высокой скалы и глянуть вдаль, то скорее всего увидишь перед собой одни лишь качающиеся верхушки деревьев». Прямо от океана поднималась стена сосен, дубов, бука, каштана, ясеня, липы, ивы, орешника, кленов, пихты, ели, березы, осины. Большинство деревьев было европейцам знакомо. Но какие это были деревья! Тут они вырастали до предельных своих размеров. «В дуплах платанов колонисты делали хлев для свиней, а в случае непогоды в дупле могли спрятаться человек двадцать-тридцать». Индейцы со своими каменными топорами не причиняли лесам никакого урона. Из ивы и тополей они долбили челны. На вигвамы и берестяные лодки шла кора. Лес дрогнул лишь с приходом белого человека.

Лес был враждебен пришельцам. «Среди бесконечных зеленых зарослей вас не покидает чувство тревоги, ощущение таящейся рядом опасности. Унять его не в ваших силах». Сначала люди сочились на материк по тропам индейцев, по озерам и рекам, но постепенно стали вгрызаться в лес. «Америка срублена топором» – это знает каждый американец. Мы видели фильм, где знаменитый киноактер Грегори Пек густым отеческим голосом, напоминая о прошлом, заклинал беречь лес – сокровище нации. Предки Грегори Пека видели в лесе препятствие и рубили его нещадно, радуясь содеянному, – нужны были земли под пашни. Их отвоевывали куртинками, вырубая и выкорчевывая деревья. (В некоторых общинах для уличенных в пьянстве наказанием было: «выкорчевать один пень».) Истощенную землю бросали и снова валили деревья… Американцы в те годы не знали, что, прорубившись на запад сквозь толщи лесов, они увидят степи, столь же не тронутые, как и леса, – бескрайние прерии. Именно эти земли, удобренные в течение многих тысяч лет дикими травами, пометом и костями бизонов, будут названы «лучшими черноземами на земле» и станут житницей для страны. А в первые двести лет свой хлеб Америка растила на полосках земли, отвоеванных у лесов.

Последствия рубки лесов сказались, конечно, немедленно. Из 1753 года дошел до нас голос некоего Эванса, жившего в Пенсильвании. «Наши потоки быстро высыхают Тех что прежде могли вращать суконно-валяльную машину, ныне едва хватает для нужд фермеров. Многие речки перестали быть судоходными». Так начиналась «хозяйственная Америка».

Открытие Америки продолжалось еще долгие годы. И всюду на путях открывателей лежали земли нетронутые. Белым людям еще предстояло узнать бесконечность равнин со стадами бизонов – «целый день скачи – стадо все не кончается». На пути у людей вставали новые горы и новые стены диких лесов, пустыни и опять горы. Всего лишь сто с небольшим лет назад американцы получили наконец нынешнее представление о земле, лежащей «от океана до океана».

Джон Бейклесс уверен (и приводит этому доказательства): «Вплоть до прихода белых людей и даже до 1600 года в Америке жили мамонты… Европейцы могли бы увидеть их, проникни они в те годы глубже на континент». Утверждение это можно подвергнуть сомнению. Но несомненно одно: находка Колумба была землей непотревоженной, нетронутой, девственной в полном смысле этого слова.

Понимали ли цену находки те, кто после почившего адмирала, словно мухи на мед, устремились сюда? Понимали, хотя погоня за золотом и мехами в первую сотню лет мешала разглядеть подлинные богатства. И лишь позже мы встречаем слова похвалы землям.

Француз Картье: «Земля эта так хороша, как только можно себе представить».

Француз Радиссон (середина XVII века): «Владения лежат в весьма умеренном климате, изобилуют всевозможными богатствами, земля плодоносит два раза в год».

Англичанин Генри Гудзон (1609 год): «Земля эта приятнейшая из всех, где только ступала нога человека, и удивительно хороша для возделывания».

«Страна так прелестна, так приятна и плодородна, что мне горестно сознавать: мир наш не может заселить ее». Эта печаль Радиссона была напрасной. Заселили!

Лица тех, кто шел сюда первыми, мы не знаем. То были разные люди. Смельчаки землепроходцы, искатели славы, авантюристы, романтики, просто бродяги, которым в Европе нечего было терять, и люди, алкавшие наживы. Желание нажиться, разбогатеть, впрочем, было в равной степени свойственно всем, и именно это определяет характер сложившейся нации. Уже в те дальние времена при «делении шкуры» возникали кровавые стычки внутри маленьких групп открывателей. «Смерть предводителя Сото была встречена с облегчением всем отрядом». Ла Саля (впервые прошедшего путь от устья реки Святого Лаврентия по Великим озерам и Миссисипи до Мексиканского залива) в Техасе прикончили спутники. Генри Гудзона команда корабля, разделявшая с ним все тяготы путешествия, в конце концов посадила в шлюпку и оставила в океане. Это был конец знаменитого капитана.

Большинство же малых открывателей Америки не оставило после себя даже имен. Были среди них подлецы, честолюбцы, стяжатели, но были и благородные души. Для этих, помимо добытых трудом и обманом бобровых шкурок и обещанных дома титулов и наград, «был еще зов беспредельных лесов, соблазн привольной жизни, неведомые диковинные племена, была радость первооткрывателей, богатая охота, предрассветная гладь озер, незнакомые растения, невиданные животные, безмолвие тесно сомкнувшихся крон высоких деревьев и острый привкус опасности». Это были «лесные бродяги», как сами они себя называли. По их следам шли скупщики меха, фермеры, плотники, кузнецы, скотоводы и рудокопы. Этот трудолюбивый люд, пробиваясь сквозь дебри, утверждал себя в единоборстве с дикой природой, пускал корни на новой земле.

А за спиной первопроходцев в далекой Европе делили уже не шкурки бобров, а всю огромную шкуру новой земли, очертания которой только-только определялись. С высоких королевских тронов ревниво следили за продвижением «десанта», торопились не упустить, застолбить для короны лучшие земли. В лагере «бледнолицых» началась толкотня, стычки, сожжение фортов, потопление кораблей ультиматумы. Основными претендентами на Новый Свет были Испания, Англия, Франция. На старте колонизации Англия задержалась но быстро нагнала конкурентов, и, когда дело дошло до прямых столкновений, лучший кусок достался именно ей.

В английских землях быстро развивалось хозяйство. Колония Нового Света становилась одной из самых богатых в Британской империи. Однако тяжело груженный вагон, пришло время, захотел двигаться своим ходом. Незаметно, но скоро у него появились «двигатель и труба». Англия сделала все возможное, чтобы «вагон» не мог отцепиться. Была пущена в ход военная сила. Не помогло! Вагон отцепился и пошел по своей колее. Tак в 1776 году родилось государство Соединенные Штаты Америки.

В нынешнем виде карта Америки оформилась постепенно. К восточным «основным штатам» по линейке, в виде прямоугольников и квадратов, прирезались штаты Дальнего Запада. Этому способствовали официальные исследования земель. (Путешественников Льюиса и Кларка в Америке чтут так же, как мы Пржевальского.) Но государство росло не только за счет разведки новых земель. Все более слабые должны были уступить вновь народившейся силе. Иногда «собирание земель» носило характер экстренной купли. В 1803 году Наполеон продал Штатам Луизиану – территорию от Миссисипи до Скалистых гор и от Великих озер до Мексиканского залива (почти треть нынешней территории США). Продал всего за 15 миллионов долларов. («По шесть центов гектар!» – смеются американцы.) За семь с четвертью миллионов долларов Россия в 1867 году продала Штатам Аляску. (Пишут, конгресс ворчал: «Покупаем ящик со льдом». Оказалось: ящик был с драгоценностями. Только добыча золота дала прибыль в 150 миллионов.) Другие земли Америка отняла силой. Война с Мексикой принесла ей Техас, Новую Мексику, часть Аризоны и Калифорнию. Всего в результате покупок и войн (их было сто четырнадцать с 1776 по 1900 год) Соединенные Штаты увеличили свою территорию в десять раз.

Такова короткая справка узнавания континента, зарождения государства и собирания земель под полосатый флаг. Однако предмет этого небольшого исследования не политическая карта США. Что помогло Америке стать Америкой? Несомненно, в первую очередь трудолюбие человека. Эта закваска идет от первых энергичных переселенцев, для которых труд на дикой земле был вопросом жизни и смерти. Но пот, пролитый на бесплодной земле, все же не дал бы хорошего результата. Богатство Америки – это еще и земля со всем, что было на ней уготовлено человеку. И человек сразу, немедленно взял в оборот все, что помогало ему нажиться, и в возможно короткое время. Именно с этой меркой подходили к земле-Америке белые поселенцы. Почти даром пионер мог получить целинные земли для своей фермы, луга для пастбищ или сулящие богатство лесные угодья и рудные месторождения. Живя среди изобилия природных богатств, люди не думали о возможном их истощении. Когда земля переставала давать урожай, фермеры переходили на новое место. Люди постарше хвастались перед начинавшими жить: «Я в твои годы, сынок, уже три угодья успел опустошить».

Земля терпела все это, пока человек продвигался по ней пешком или в воловьей повозке, пока в руках расточителя были топор, лопата и кирка, пока служили ему «лошадиная сила» и собственные мускулы. Но появились: трактор, бульдозер, взрывчатка, бурильный станок, экскаватор, пароход, самолет, грузовик. И все это стало служить все тем же изначальным желаниям: нажиться, и в возможно короткое время, обойти конкурента, успеть. «Изобилие поощряло расточительство. Способы, какими наша страна за последнее столетие использовала леса, луга, водные ресурсы и дикую фауну, являются наиболее разрушительными в истории цивилизации. Быстрота, с которой развивались события, не имеет себе равных» (эколог Фэрфилд Осборн). Общество, заквашенное на дрожжах наживы, не могло воспротивиться этому и не противилось. И пришло время, земля застонала… Проблема эта, конечно, не только американская. Но наглядность урока состоит в том, что именно с этой части Земли, из этой совсем недавно еще не тронутой кладовой раньше, чем из других мест, раздался крик: «Братцы, горим!»

 

Тревога

В 1969 году в Соединенных Штатах случился необычный пожар – загорелась река. Газетная хроника сохранила подробности: «Огонь уничтожил два железнодорожных моста…» Горная река Кайахога в штате Огайо. Мы эту реку, текущую в озеро Эри, переезжали и можем свидетельствовать: она остается пожароопасной.

Кайахога была река как река. Тысячи лет текли в живописных лугах и лесах чистые воды. «В 1835 году устье реки было еще не тронутым колонизацией». А столетием раньше именно тут «траппер за одну ночь мог поймать 30 бобров». Теперь Кайахога мертва. И может даже гореть. Вряд ли нужны объяснения, что реку сегодня питают не столько лесные ручьи и подземные родники, сколько трубы, канавы, всякого рода сливы и стоки. Кайахога – пример крайнего загрязнения вод. Но огонь на ней – лишь драматический символ пожара, охватившего многие зоны Америки. Дымом конфликта с природой пахнет сегодня во многих местах.

Можно ли было предвидеть этот пожар? В 1907 году Америка подводила юбилейный итог освоения континента. Некий Аллан Невинс, назвав страну «процветающей, быстроногой, сильнейшей», определил основное ее достижение так: «В три века, с 1607 по 1907 год, американцы победоносно освоили окружающую природу». Спустя полвека на эту главную свою победу американцы посмотрели совсем другими глазами. Победами над природой сейчас уже мало кто хвастается.

Дымок пожара дальновидные люди разглядели еще у верстового юбилейного столбика. Среди них был сам президент Теодор Рузвельт. Этот политик был еще и охотником, любил природу и понимал кое-какие ее законы. Пером Рузвельта скреплены государственные акты, спасавшие от дальнейших «побед» некоторые островки природы, защищавшие диких животных. Но эта «тревога о птичках» для многих была не колоколом, а всего лишь звоном бубенчика. Тяжело груженный состав индустрии, без тормозов, не признаваемых частным предпринимательством, набирая скорость, двигался под уклон. Первая встряска случилась в 1934 году весной. 11 и 12 мая в самом центре Америки над равнинами Оклахомы, Небраски, Канзаса разразились пыльные бури. На огромных пространствах почва с неосмотрительно распаханных прерий была поднята в воздух и пронеслась над Америкой до восточного побережья. Бедствие было огромным и устрашающим. Земля в буквальном смысле «уходила из-под ног у людей». Беда Великих равнин совпала с кризисом экономики. В этот год американцы, пожалуй, впервые в своей истории ясно поняли: колодец природных богатств, из которого черпали без оглядки, имеет дно.

Но теперь этот большой пожар. Все сразу: земли, воды, воздух, живая природа, сам человек на земле оказались в опасности. Все, что питало Америку и было фундаментом ее процветания, «вдруг начало расползаться, как изношенная одежда». Колокол о пожаре зазвонил еще при Кеннеди. Тревога не утихала при Джонсоне. Президент Никсон, поначалу «не слишком внимательно слушавший крики опасности», сам взялся раскачивать колокол. «Сейчас или никогда!» – это призыв немедля подняться на борьбу с загрязнением, на борьбу с деградацией и расхищением природы. «У нас есть еще одно десятилетие, чтобы найти средство спасения, если мы хотим выжить» – так думает Барри Коммонер, авторитетный ученый-эколог, «знающий всю проблему до дна».

Может быть, ученый и президент драматизировали обстановку? Нет. Опасность ощущается каждым американцем. Пожар на торфянике в жаркое лето – наиболее точный образ происходящего. Пелена дыма, сумятица, и куда ни ступишь, всюду горит. Даже там, где огня как будто не ждут, новый очаг: горит изнутри. Разобраться в деталях этого бедствия взглядом со стороны – дело почти безнадежное. В самой Америке, как нам сказали, «о бедствии знают все», тысяч пять специалистов-экологов знают, что где горит, и только несколько сотен людей «знают все и видят последствия».

Выделим три главные природные ценности, трех китов, на которых извечно покоилась жизнь, – воздух, вода, земля – и посмотрим, в каком они состоянии.

Воздух… Без пищи человек может жить пять недель, без воды пять дней, без воздуха пять минут. На земле в некие времена не было кислорода, совсем не было – нуль! Кислород создали растения, главным образом мелкая океанская зелень и лес. Сегодня в земной атмосфере кислород составляет пятую часть. Он, кислород, поддерживает горение, иначе говоря, поддерживает жизнь во всех организмах и в двигателях внутреннего сгорания. Человек потребляет за сутки пятнадцать килограммов воздуха (кислорода тут пятая часть). Самолет марки «боинг» на трассе Париж – Нью-Йорк съедает 35 тонн (!) атмосферного кислорода. Автомобиль на скорости 40 километров за час езды поглощает кислород, которым в это же время могли бы дышать сотни людей. Автомобилей в США более 100 миллионов. Несложная арифметика позволяет прикинуть, сколько кислорода, произведенного осинами, кленами, соснами и зеленью океанов, пожирают моторы. Драма усугубляется тем, что площадь, с которой Земля собирает урожай кислорода, неумолимо сжимается – леса вырубают, океан загрязняется. И в это же время число моторов неумолимо растет. Прикидки ученых показывают: Америка уже сегодня дышит «чужими легкими». Своего кислорода в стране не хватает, и, если б не океан, не зеленая шапка лесов Канады, Южной Америки и других континентов, Америка задохнулась бы.

Однако «поедание кислорода» – лишь часть проблемы. Второе бедствие – загрязнение атмосферы. Все те же автомобили, электростанции, трубы заводов и фабрик, печи для сжигания мусора ежегодно выбрасывают в атмосферу 200 миллионов тонн продуктов горения (почти по тонне на каждого жителя США!). Воздух насыщается угарным газом, окислами азота, двуокисью серы, свинцом. Все те же автомобили дают больше половины всех загрязнений. Только свинца (от прибавок в бензин) каждый мотор на колесах выделяет примерно один килограмм («полкило» на душу населения США). Эта «химическая настойка» вовсе не ровным слоем разлита по большой территории США, а сгущается как раз там, где больше всего людей.

Пересекая Америку, мы бывали в местах с воздухом родниковым – штаты Небраска, Дакота, Вайоминг, Нью-Мексико, Аризона. В этих пустынных местах можно на время забыть о многих болезнях земли. Но как кошмар вспоминаешь юго-западный берег озера Мичиган, шоссе в Калифорнии, дымную пелену Западной Вирджинии. Близ Балтимора мы проезжали длинный тоннель. Ощущение: едешь в дымоходной трубе. Впечатление такой же трубы оставляет и весь необъятный лихорадочно-торопливый Лос-Анджелес. «Настойка», которую тут вдыхаешь, при ярком солнце имеет зловещий, полупрозрачный розовый цвет. По словам экипажа «Аполлон-10», с высоты 40 тысяч километров детали Америки хорошо различаются, но на месте, где должен быть Лос-Анджелес, виднелось лишь бурого цвета пятно. Летчики пассажирских авиалиний говорят, что дымную шапку, заметную с дистанции в 100 километров, имеет каждый город Америки. Вашингтон считают местом благополучным – в нем нет промышленности, он очень зелен. Но газы автомобилей и дымные шлейфы за самолетами, идущими на посадку прямо над городом, вызывают кашель, слезят глаза. Анализы воздуха, взятого тут, по образному выражению местного журналиста, показывают, что мраморная статуя Линкольна в результате химических превращений может стать таблеткою соды. А человеческие легкие? Смог и тут, конечно, делает свое дело. Поражения дыхательных путей: астма, бронхит, рак, эмфиземы – все чаще становятся причиной смерти в Соединенных Штатах.

Наряду с информацией о погоде во многих городах США сейчас сообщают и специальный прогноз уровня смога. Что касается дальних прогнозов, то считают: если не будут приняты меры, к 2000 году загрязнение воздуха возрастет еще в пять-шесть раз.

Таков воздух, насущный воздух, без которого человек может прожить не больше пяти минут.

Вода… Чудо природы, самое распространенное и самое незаменимое, самое дешевое и самое драгоценное сырье. Наивысшая радость – видеть живую воду с плесками рыб, с цветами, стрекозами, с отражением облаков. И ничто не может вызвать грусти больше, чем течение мертвой воды.

Проезжая Америку, чаще всего мы видели мертвую воду. В верховьях Миссисипи доброжелательный человек подъехал предупредить: «Вы, наверно, приезжие… Купаться у нас опасно». А в низовьях у города Гринвилля (штат Миссисипи) в советчиках мы уже не нуждались – в промасленных берегах текла река грязи. Нынешние прозвища великой реки: «Сточная канава», «Прямая кишка Америки». Не менее мрачно говорят американцы и о Гудзоне (река, на которой стоит Нью-Йорк): «Случайно глотнувший этой воды должен молиться за свою жизнь».

Не потерявшие юмора люди шутят: «В нашей воде опасно мыть даже пропитанную креозолом шпалу». Всерьез же эколог-журналист Джон Берд пишет о водах Америки так: «Практически все реки и даже ручьи в нашей стране загрязнены». Давая волю чувствам, журналист сообщает, чем именно омертвляются воды. «Мы наполнили реки дерьмом, мусором, нефтью, угольной пылью, смолой, красками, всеми элементами химии, кислотами, ядами, золой, обрывками пластика, синтетической пеной… Берега мы украсили мятым железом, пластиковой рухлядью, кузовами автомобилей…» Все так и есть. Купаются американцы теперь в хлорированных бассейнах и, похоже, успели забыть о радости искупаться в реке. Это потеря, однако терпимая. Куда сложнее проблема воды для питья.

Питьевая вода составляет всего два процента от водных запасов планеты. Цену ей хорошо определяет восточная мудрость: «Река соленой воды стоит меньше, чем кувшин пресной». Два процента… Это немало, если учесть: человеку для поддержания жизни в сутки надо всего 2 литра чистой воды. Кочевник в Африке, возможно, столько и потребляет. Американец же в день «выпивает» 5 тысяч литров. Вода вовлечена во все не поддающиеся перечислению сферы быта и производства – от стирки белья и мойки автомобилей до удаления навоза, производства лекарств, выплавки стали и поливки пшеничных полей. Пройдя канализационные трубы и «кишечник промышленности», вода течет по земле уже мертвой. Половина населения Америки (100 миллионов людей) пьет воду, по крайней мере один раз прошедшую канализационные трубы. Технология очистки воды для питья в Соединенных Штатах достаточно эффективна. И все же кто побогаче предпочитают покупать родниковую воду в бутылках. А жажда растет. В 1900 году в США расходовали в 10 раз меньше воды, чем сегодня. К концу столетия нынешнее потребление возрастет еще примерно в четыре раза. Всех запасов пресной воды не будет хватать, и привод в портовые города на буксире гренландских и антарктических айсбергов уже не рассматривают как фантазию – надо же где-то искать насущные два литра чистой воды, необходимые каждому человеку.

3емля… Три века понадобилось людям, чтобы пройти Америку от океана до океана. Несколько поколений умирали с мыслью: у Америки нет конца. Все теперь изменилось. «Есть ощущение: Америка сжалась, в несколько раз стала меньше. И еще: богатея, мы становимся бедными». Мимолетная жалоба встречного человека выглядит парадоксом, курьезом. Есть, однако, резон в этой грусти. Мыслящая Америка переживает сейчас мучительный пересмотр ценностей. Многое из того, что казалось благом вчера, сегодня тревожит. Один пример. Гордость Соединенных Штатов – дороги… Неискушенному глазу кажется: чем больше дорог, тем лучше. «Нет, – отвечает наш собеседник, – мы вышли уже на грань, когда каждый клочок плодородной земли надо беречь. Дорожным бетоном уже залита площадь, равная штату Вирджиния». К этому следуют пояснения: дороги сметают фермы, поселки, исторические места, подминают живописные уголки, наполняют их муравейниками мотелей, бензоколонок, закусочных, вдоль дорог редеют леса, засоряются реки и ручейки. «Это шрамы на теле нашей земли. Надо остановиться!» – «Так в чем же дело?» – «Видите ли, у нас в Америке легче двинуться с места, чем, разбежавшись, остановиться». Строительство – это занятость рук, это производство мощных дорожных машин, продажа автомобилей, бензина, резины, добыча нефти, производство металлов, это барыши, помноженные на барыши. Остановиться! Об этом пишут газеты, идут запросы в конгресс, об этом все говорят, однако бетон продолжает поглощать землю. Четыреста тысяч гектаров в год…

Это всего лишь одна статья невозвратных потерь земли. Еще одно бедствие тут называют «красной опасностью». Поношенный политический термин обрел новое содержание. Под «красной опасностью» разумеется гибель земель (шестьдесят тысяч гектаров в год) при добыче минералов открытым способом. Много земли съедают неумолимо растущие города и промышленное строительство.

Тревогу американцам внушает также состояние земель, по которым проходит плуг. Высокие урожаи Америки – следствие максимальной отдачи земли; плодородный слой заставляют работать с критическим напряжением. В изначальные времена фермер, истощив участок, бросал его и поднимал новый кусок целины. Позже, когда идти уже стало некуда, фермер хранил плодородие пашни бережной обработкой, удобрением почвы навозом. Индустриальный конвейер на пашне хоронит мелкого фермера вместе с его пристальными заботами о земле. Ставка сделана на предельную химизацию. 42 миллиона тонн удобрений плюс полмиллиона химических препаратов для борьбы с сорняками и насекомыми ежегодно вносятся в почвы США. Вопрос – «не разрушит ли беспредельная химизация плодородие почвы?» – очень тревожный вопрос. Но остановиться и тут уже невозможно. От земли берут все, что она в состоянии дать. Несколько слов о подземных богатствах. Считалось, что этот сундук Америки дна не имеет. Из него брали, кто больше захватит. На этом фундаменте строилось благополучие и могущество. Труд, усердие, предприимчивость – эти похвальные качества нации расцвели на земле исключительно благодатной и щедрой. Никто не задумывался, что наступит день, когда «бадья из шахты придет пустой». Теперь этот день замаячил. «Энергетическое сырье – нефть, уголь, уран – истощается. Угрожающе мало осталось свинца, серебра, олова…» А между тем аппетиты промышленности растут. Остановка или даже замедление хода этой гигантской мельницы грозят катастрофой. Жернова надо вертеть, на жернова надо и что-то сыпать.

Не жалея своих богатств, Америка и от чужих кладовых ключи стремилась держать в своем кармане. Имея сейчас 6 процентов от численности населения планеты, США потребляют 30 процентов минеральных ресурсов Земли. Однако сундуки всюду имеют дно. К тому же хозяева теперь сами хотят распоряжаться их содержимым. «Когда-то считалось обычным, что слаборазвитая страна получает всего 10 процентов дохода от добычи нефти на ее территории иностранными монополиями. После второй мировой войны доля страны – хозяина нефти поднялась в большинстве случаев до 50 процентов. В последнее время некоторые контракты предусматривают, что страна-хозяин получает 70 и более процентов общих доходов», – жалуется журнал «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт». (А некоторые страны, добавим. стремятся полностью взять контроль над добычей своих природных ресурсов.)

Мы проезжали Америку, когда слова энергетический кризис еще не произносились. Просто зимой того года «кое-где не хватило топлива». Из-за этого временно были закрыты предприятия в штатах Огайо, Индиане и Иллинойсе. Кое-где не работали школы. Кризис, разразившийся через год, заставил Америку подумать не только о нефти. Подсчитали: с 1940 по 1970 год (30 лет!) Соединенные Штаты потребили минерального сырья больше, чем все человечество Земли за всю предыдущую историю. Прогноз на ближайшие 25 лет такой: аппетит на минеральное сырье вырастет еще в 5 раз. Прикинули, в чем государство нуждается или скоро будет нуждаться. Эти подсчеты заставили думать: а разумно ли тратили до сих пор? Вот несколько характерных высказываний по этому поводу. Журнал «Нью-Йорк тайме мэгэзин»: «Мы сумели разорить природу богатейшего в мире края». Президент Никсон: «Мы обращались с нашей землей как с неограниченными ресурсами». Бывший министр торговли Питерсон: «На протяжении всей истории мы разбазаривали свои энергетические и сырьевые ресурсы, как пьяные матросы, а теперь увидели, что у нас дыра в кармане».

Так обстоят дела с землей и богатствами, в ней заключенными. Таковы три главных очага – Воздух, Вода, Земля – на большом и поучительном для мира пожаре Америки.

Еще раз вспомним Колумба. 12 октября 1492 года моряки подняли на борт каравеллы «палочку, обструганную, судя по всему, железом». Сомнения кончились. Где-то близко была земля, и притом обитаемая. Обструганная железом… Моряки не ведали, что открытая ими земля железа еще не знала. Палочка была обстругана каменным инструментом. Дистанция от палочки, выловленной в океане, до пожара на реке Кайахоге всего 477 лет. Но этого времени с избытком хватило, чтобы люди подобно рыбам, заплясали на сковородке, ими же разогретой. И важно отметить: катастрофическое загрязнение природной среды приходится на самое последнее время. В десять (!) раз оно выросло за 30 послевоенных лет. И «мельница» продолжает вертеться с нарастающей скоростью.

 

У огня

Как тушат пожар? Этот вопрос нас занимал больше всего. Обратим взгляд сначала на колокол, бьющий тревогу… Витрина книжного магазина в Нью-Йорке. Названия книг на нужной нам полке: «Безмолвная весна», «Как убить золотой штат» (Калифорнию), «Последний раунд», «У бездны», «Исчезающая Америка», «Наши мертвые воды», «Пределы роста», «Как остановить разграбление Америки?» Рисунки на книжных обложках не менее выразительны. На одной из мусора торчат верхушки небоскребов, на другой в середину карты Америки всажен нож, на третьей шар Земли представлен в виде свечи, зажженной у двух полюсов. Кое-кто из авторов книжек попросту греется на пожаре или, потеряв голову, паникует, но много книг и серьезных. На ту же тему – статьи в газетах, в журналах. Из номера в номер. Море статей. Включил телевизор – седой эколог говорит о «проблеме № 1». Речь конгрессмена – и там о проблемах среды. Молодежный митинг на улице, выступление президента, беседа в семье – всюду слышишь едва пи не самое ходкое теперь слово «pollution» (загрязнение). Встретившись с советником по охране среды, осторожно спрашиваем: не оглушают ли столь интенсивные звуки? Ответ такой: «Нет. Проблема столь велика и столь сложна, что решить ее можно только в условиях полной гласности, максимальной осведомленности и заинтересованности каждого человека».

Цель эту можно считать достигнутой. О бедствии знают все. Но колокол зазвонил не вчера. Есть ли новости на пожаре? Есть. Первое – американцы очнулись от золотого сна, свойственного жителям каждой просторной страны: у нас его много, у нас всего хватит. В Америке с этим покончено. И это победа, хотя и значительно запоздавшая. Заметно упрочилось и расширилось влияние всех государственных и общественных институтов, связанных с охраной среды. Американцы, например, всегда любили и берегли свои национальные парки и заповедники. Теперь они особенно ясно поняли: национальные парки и резерваты – это лучшее из всего, чем владеет нация.

Заметна переоценка многих традиционных американских ценностей. Техника была идолом. И возможно, предметом наивысшего поклонения и любви каждого американца являлся автомобиль. Это был символ довольства, силы, благополучия. Претенциозно большие размеры американских автомобилей известны всем. Именно большой автомобиль и по возможности новой марки стремился купить американец. И вот многолетний роман омрачен. Причина: автомобиль оказался главным загрязнителем воздуха, ненасытным пожирателем бензина, причиной болезней от недостаточного движения, автомобиль сделал непролазными улицы городов. И вот невероятный для Америки лозунг: «Долой автомобиль!» (Мы расскажем подробно об этом.) Автомобильной промышленности США приходится срочно и мучительно перестраиваться, приспосабливаться к требованию времени. Автомобиль – это символ происходящих переоценок. Традиционно американец радовался росту промышленности: «чем больше труб, тем лучше жизнь». Сегодня трубы уже не радуют. «Если эту корову не привязать, она вытопчет всю Америку», – сказал, беседуя с нами, молодой вашингтонский эколог.

Пение птиц, тишина, радость увидеть мелькнувшего в чаще зверя – все это как бы заново открыто в последние годы американцами. Во многом этому способствовало просвещение. В Америке издается огромное число хороших книг о природе, о сущности процессов, в ней проходящих, о бережном отношении к хрупкому миру жизни. Документальные и художественные фильмы, телевидение, «экологические программы» в школах планомерно воспитывают культуру поведения в природе, показывают сложные связи жизни и роль человека в мире живых существ. Эта работа ведется по всему фронту и очень успешно.

В национальном парке Шенандоа мы познакомились с вашингтонской учительницей Хариет Фелпс и посидели с ней у костра в окружении ребятишек. «Раньше учили только эксплуатировать природу. Теперь надо управлять природой и жить, считаясь с ее законами. Одних знаний мало. Надо воспитывать новое мировоззрение. И делать это надо всеми средствами начиная от колыбели. Я считаю: сейчас это главная задача образования». Так думает учительница-эколог. Семена этих мыслей в Америке уже прорастают. С большим энтузиазмом говорят, например, не о полетах к Луне, а о всенародной кампании по спасению исчезающих журавлей. День высадки на Луну не стал национальным праздником Америки. Зато с апреля 1970 года утвердился День матери-земли, отмечаемый всеми. (Манифестации, уборка мусора, массовые собрания с требованиями прекратить расточительство природных богатств и привлечь к ответственности загрязнителей среды.)

Американцы в большинстве своем понимают всю остроту проблемы, видят главных ее виновников, но готовы и сами, как тут принято говорить, «платить репарации природе за нанесенный ущерб». Опрос общественного мнения показал: 73 процента жителей США согласны терпеть удорожание жизни во имя «здоровой воды и чистого воздуха». На вопрос: «Пойдете ли вы работать на фирму, загрязняющую среду?» – 70 процентов молодых людей ответило: «Нет». – «Нужен ли закон, жестоко карающий предпринимателей, загрязняющих среду?» 90 процентов опрошенных ответили: «Да».

Таков голос разбуженного общественного мнения. С этим приходится считаться тем, кто стоит у власти, и тем, кто стремится к ней. В США сейчас нет политика, который не украшал бы свои речи цветами забот об охране среды. Одни из них искренне озабочены положением, другие говорят об охране среды, чтобы «хорошо выглядеть». Но так или иначе проблема вошла в каждый дом Америки, не исключая Белого дома и Капитолия.

На самом верху общественной пирамиды реалистически оценивают размеры бедствия. Президент провозгласил борьбу за здоровую окружающую среду важнейшей национальной задачей. Тут понимают также, что проблема эта относится к числу тех, которые любое государство в одиночку решить не может, нужны совместные усилия многих стран. «Сотрудничество, обмен опытом, координация усилий насущно необходимы», – сказал, беседуя с нами, советник президента по охране среды (журналист в прошлом) Роберт Кан.

Нехватка знаний – первое, с чем столкнулись в Америке, подступаясь к пониманию проблемы и к попыткам ее разрешить. Сейчас этот барьер частично преодолен. Много сделано по программе: «элементарные экологические знания – каждому человеку». Экологическая программа стала обязательной также практически во всех вузах, включая инженерные и юридические. Кроме того, в специальных учебных заведениях готовятся кадры высших специалистов-экологов, способных ориентироваться во всех аспектах сложнейшей проблемы. Сама экология (наука о взаимоотношениях живых организмов со средой обитания – до этого не слишком заметная ветвь в биологии) вышла сейчас в число ведущих наук. Мы были в нескольких экологических центрах (штат Висконсин и штат Мэриленд). Впечатление очень хорошее – добросовестные, преданные делу люди, новейшие методики и новейшее оборудование, деловитость. Престиж новой профессии – эколог – очень высок. В городе Мадисоне, беседуя со школьниками, мы спросили двух подростков: кем бы они хотели стать после учебы. «Экологами», – был ответ.

Пожарное состояние дела заставляет, однако, не дожидаться дипломированных специалистов. Проблемами экологии занимаются журналисты, юристы, врачи, биологи, социологи. Проблемы охраны среды касаются всей науки в целом, и американская наука этих проблем не сторонится. Разговоры сейчас ведутся о коренной перестройке науки. «Проблемы среды и энергии… Ничего для науки сегодня нет более важного, чем это. Искусствоведение, кибернетика, космонавтика будут жить лишь в том случае, если будет жить биосфера». Так думают сами ученые.

Одновременно считается: наука сама по себе не может решить всех задач по охране среды без ошибок. Необходимо сопоставление всех точек зрения. «Ни одно большое строительство не должно быть начато, пока все тщательно не проверено, не изучено, не взвешены все „за“ и „против“ и пока о нем не узнало возможно больше людей».

Для утверждения этого правила есть серьезные основания. На Земле из-за незнания, корысти или узковедомственных интересов возведено немало сооружений, наносящих окружающей среде колоссальный ущерб, в сопоставлении с которым полезность их очень сомнительна. Тщательное обсуждение всех проектов с обязательным учетом: а как окружающая среда? – гарантия от роковых ошибок. В переходный период из-за сложности отношений экономики и природы, из-за того, что знаний накоплено еще мало, при самых благих намерениях может возникнуть ситуация, когда человеку разумнее отступить. Лучше, конечно, не ошибаться, но вовремя признать оплошность и сделать шаг назад – это мудрость. Американцы пошли на такие шаги. Под давлением общественного мнения властью президента остановлено несколько строительных программ на такой стадии, когда затраты исчислялись уже десятками миллионов. Эти меры простым народом были встречены с одобрением.

В борьбе за охрану природы трудности неизбежны всюду. В условиях же частной собственности они превращаются в бесконечную цепь противоречий и столкновений. У юристов США в последние годы появилось огромное количество дел, не имеющих прецедентов. До этого общество обходилось малым числом законов, регулирующих отношения Человека и Природы. Теперь приспело все создавать заново: нормы, законы, регламенты, быстроту и порядок их исполнения, ибо природа, как выразился один юрист, «относится к числу истцов молчаливых и умирает без жалоб».

Когда держишь в руках объемистую книгу законов по охране среды (за два-три года их принято во много раз больше, чем за всю историю США), чувствуешь: проделана колоссальная работа, имеющая не только национальную ценность. Законы важны для всех, кто подступается к правовым нормам в охране среды – в этих делах всюду приходится начинать с «чистого листа».

Однако от закона, оттиснутого на бумаге, до его исполнения, как показала жизнь, большая дистанция. Хорошо знающий эту сторону дела доктор Абель Улман пишет: «История национальных законодательств пестрит весьма честолюбивыми декларациями, за которыми отнюдь не следовало их практическое осуществление… Почти каждая страна пыталась предотвратить угрозу загрязнения… путем законодательных актов. При этом предполагалось, что законодательный акт автоматически приведет к урегулированию положения. Результаты, однако, во всем мире оказались удручающими». Доктор Улман подробно исследует причины этого и находит, что они зависят «от различных причуд правительственной политики и трудностей, связанных с бюджетом». «Соображения национально-экономической выгоды берут верх над стремлением сократить загрязнение… При самых лучших намерениях каждая страна, независимо от ее политической ориентации, оказывалась в положении, когда ей приходилось не считаться с заведомым нарушением критериев качества среды, с тем чтобы быстрее идти по пути экономического развития». Другими словами, принятый закон может остаться всего лишь бумагой, если не прилагать усилий к соблюдению законности. Дело это не слишком простое, когда на чаше весов перетягивают соображения сиюминутной экономической выгоды и прибылей. А ведь все законы по охране среды неизбежно требуют чем-нибудь поступиться или требуют даже прямых затрат.

О средствах… «Человек победил природу, но это случай, когда репарации платит не побежденный». Много ли придется выложить победителю, чтобы побежденный окончательно не протянул ноги? Мы записали в блокноты множество цифр. Они довольно противоречивы. Вот средние величины. На операцию «Воздух» понадобится 25 миллиардов долларов. Очистить воду – 38 миллиардов. Радикальная чистка Америки обойдется примерно в 350 миллиардов долларов. Перестройка же всей промышленности с установкой, где надо, очистных сооружений и перехода, где можно, на «замкнутые циклы», по расчетам эколога Барри Коммонера, обошлась бы в 600 миллиардов. Говорят: чтобы понять, велика ли тыква, положите рядом ботинок. Повторим – высадка человека на Луну стоила 25 миллиардов. Приложим этот «ботинок» к цифре 600. Огромная сумма даже для очень богатого государства! Готова ли Америка ее заплатить? По этому случаю есть несколько ставших уже хрестоматийными афоризмов. «Можем ли мы позволить себе заплатить такую сумму? Но можем ли мы себе не позволить ее заплатить!» И еще. «Платить неизбежно, весь вопрос в том: где? когда? как?»

Вопросы: где? когда? как? – не праздные. Это не тот случай, когда перевел деньги на такой-то счет – и дело с концом. Для того чтобы знать, где в первую очередь тратить, куда направить главные усилия, где бедствие более всего нетерпимо, создана специальная служба.

Традиционно делами природы в Америке ведало Министерство внутренних дел (14 тысяч служащих в Вашингтоне, 42 тысячи – по стране). В поле зрения Министерства были: разведка, добыча и охрана полезных ископаемых, эксплуатация (и охрана) водных ресурсов, промысел рыбы и спортивное рыболовство, охота, национальные парки и заповедники. Так было до 1970 года. Чрезвычайное положение заставило срочно создать специальное агентство по охране среды.

Местонахождение – Вашингтон, число служащих – около девяти тысяч, бюджет – 2 миллиарда 46 миллионов долларов в год.) Кроме того, создан специальный Высший совет по охране среды – штат экспертов и 5 советника президента. Специальная служба по охране среды есть также в каждом штате. Делами охраны среды заняты также: 13 комиссий конгресса, 26 полуправительственных организаций, 14 межведомственных комитетов, три с половиной тысячи местных организаций и многочисленных групп.

В трех главных правительственных учреждениях (Министерстве, Совете, Агентстве) мы побывали. Агентство оставило впечатление разворошенного муравейника: наспех приспособленное помещение, вокзальная суета, несвойственная американским учреждениям. На вопрос: «Где кабинет мистера Грина?» – спешившие люди пожимали плечами – они еще не успели как следует приглядеться друг к другу.

Принимавший нас мистер Фицхью Грин – в прошлом профессиональный, не слишком удачливый политик, ныне заведующий отделом охраны вод – держался как подобает политику: настороженность, суховатость, подчеркнутое желание «не дать в обиду Америку». От беседы больше всего запомнилось легкое постукивание палочки-костыля (мистер Грин прихрамывает), покашливание в паузах не слишком стройного разговора. Расстались мы, испытывая обоюдное облегчение.

Встречи в Совете и Министерстве были дружественными и интересными. Определяя время для разговора, заместитель министра Рид Натаниэл проявил верх щедрости (время в Америке – ценность!): «Будем говорить столько, сколько надо – не слишком часто мы встречаемся». Разговор прерывался приходом молодых архитекторов (обсуждали с Натаниэлом проект зеленых посадок в городе Вашингтоне). Иногда заместитель министра специально вызывал кого-нибудь из сотрудников – подключить к беседе с гостями. Мы получили обширную, откровенную информацию о состоянии дел охраны среды, о трудностях и надеждах. Сам Рид Натаниэл предстал не только человеком, знающим «всю проблему до дна», но и рыцарем, преданным делу. В заключение разговора он сказал: «Четыре года назад я думал: все, это начало конца. Сейчас вижу: появилась надежда».

В Совете по охране среды мы встретили такое же дружелюбие и внимание. Тут царила подобающая этому учреждению солидная неторопливость. Мы были гостями доктора Тальбота, эксперта по охране диких животных. Встретил он нас как старых знакомых (знакомство состоялось в Москве). Мы оказались в числе поздравлявших доктора Тальбота с важной победой – конгрессом был принят закон, запретивший охоту на хищных животных. Доктор Тальбот упорно отстаивал законопроект. И теперь почти непрерывно звонил телефон, на стол секретарша клала одну за другой телеграммы – борцы за охрану животных поздравляли ученого.

Разговор с доктором Тальботом был продолжен вечером у него в доме, за столом, где собрались видные экологи Вашингтона, в том числе был и один из советников президента. Беседа касалась не только природы Америки, но и нашей страны, а также судьбы китов, белых медведей, пингвинов, «общей веды и общего воздуха». Доктор Тальбот готовил коктейли, его жена с сынишкой, сидевшим в домашнем «рюкзаке» за плечами, старалась, чтобы «мужчины говорили не только о делах».

Об охране среды мы тут услышали много любопытных суждений: от умеренного оптимизма – «был век открытий, век эксплуатации, теперь утверждается век охраны среды» – до крайнего пессимизма – «а давайте лучше нальем!».

Если вернуться теперь к образу Большого Пожара, то видно: размеры опасности в Америке сознают, пожарные средства подготовлены (или готовятся) очень большие, уточняются правила поведения на пожаре. Что же удалось уже потушить? В ответах на этот вопрос нам приводили примеры. Питтсбург был одним из самых дымных городов США – сейчас это город с чистым, здоровым воздухом. Река Уилламет (штат Орегон) считалась до крайности грязной – сейчас в ней купаются, ловят рыбу. Во Флориде закрыто строительство канала, по которому (более короткий путь на атлантическое побережье) собирались баржами доставлять нефть. Там же, во Флориде, прервали строительство аэропорта (канал и аэропорт угрожали местной флоре и фауне). В Калифорнии удалось наложить запрет на проект дороги через рощу секвой. Принят закон об охране остатков хищных животных. Выиграно несколько судебных исков, предъявленных загрязнителям среды. По тому, как всюду, где заходил разговор, назывались одни и те же примеры, можно было понять: американцы гордятся этими достижениями. Но, с другой стороны, чувствовалось: достижения эти символические и особых успехов пока что нет.

Трудности, связанные с охраной среды, понятны. Но в стране с частным владением, с неконтролируемым рынком и производством, в стране, к тому же замахнувшейся жить явно не по средствам (имеется в виду уровень потребительских запросов и запасы природных ресурсов), трудности эти удесятеряются. На эту тему с людьми, гостеприимно нас принимавшими, разговоров было немного. Но обсуждение проблемы в американской печати дает достаточную пищу для размышлений.

Вопрос вопросов – кто загрязняет Америку? кто обязан за это платить? и настало ли время платить? – вызывает много страстей. Между тем платить уже начали. Даже прижимистый конгресс понимает: промедление с ассигнованиями заставит завтра платить еще больше. На запрос президента – немедленно выделить 12 миллиардов долларов для исследований и очистки среды – конгресс (редкий случай!) вдвое увеличил испрошенную сумму. Из какого кармана брать нарастающий вал расходов? Расчеты показывают: на борьбу с загрязнением каждый американец уже платит в той или иной форме примерно 65 долларов в год (в наиболее загрязненных районах – 200). Многие готовы мириться и с прямыми налогами на очистку среды. Но в качестве радикальной меры предлагается поставить рост цен в зависимость от расходов на чистку (автомобиль, например, должен стоить на 300– 400 долларов дороже). Всем ясно, что бремя расходов при этом ляжет не на плечи миллионеров. Справедливый путь: потрясти главный мешок, мешок, куда сыплются прибыли от эксплуатации людских и природных ресурсов, – «планировать прибыли с учетом затрат на очистку». Но владельцам мешка такой вариант не подходит. «В деятельности корпорации борьба с загрязнением среды занимает одно из последних мест – где-то после благотворительности», – пишет журнал «Ньюсуик».

Общественное мнение, законодательство и не в последнюю очередь своекорыстные интересы (вода в некоторых случаях становится непригодной даже для промышленного использования, а загрязненный воздух вызывает отток населения) заставляют сейчас промышленников участвовать в обсуждении проблемы и идти на какую-то часть расходов. (Каждый шаг, разумеется, всеми средствами прославляется, рекламируется, выставляется напоказ.) Единственным средством заставить капиталиста строить очистные сооружения или менять технологию производства остается штраф – 10 тысяч долларов за каждый день загрязнения. Прикидывая все «за» и «против», некоторые фирмы зашевелились. Конъюнктура породила новую отрасль промышленности – производство средств очистки воздуха и воды. Таких предприятий в стране сейчас около трехсот. Но пока их питают средства налогоплательщиков. (Конгресс на строительство водоочистительных сооружений выделил 10 миллиардов долларов.) Что касается частных средств, то от своих прибылей на охрану среды предприниматели щиплют лишь крохи и умело обходят угрозу штрафов (фальсификация данных о загрязнении, свой человек в Вашингтоне, видимость принятых мер и так далее). Очень распространен шантаж, когда рабочих превращают в заложников. «Штраф?.. Тогда я вынужден уволить половину рабочих». Иногда корпорация под нажимом закона о штрафе демагогически апеллирует к рабочему: «Ты хочешь рыбы или работы?» Положение людей на бумажной фабрике или на нефтеперегонном заводе становится сложным. Их, разумеется, беспокоит удушливый воздух, забитая мусором речка, отравленная пища, они понимают, что завтра положение ухудшится еще больше, но потерять работу сегодня – для них главная из трагедий.

Предприниматель, впрочем, не церемонится, если ему представляется выгодным закрыть предприятие (устарело оборудование, надо менять технологию). Угроза штрафа в такой ситуации – хороший предлог. Но чаще всего избирается тактика проволочек: «Очищать мы беремся, но у нас трудности, надо время…» «Большинство обещаний промышленников всерьез заняться очисткой воздуха и вод оказывается пустой болтовней. Промышленники рассматривают загрязнение как проблему, заниматься которой должна общественность, а не они сами» («Ньюсуик»), Во всех случаях жажда прибылей берет верх над общественным долгом. Характерный пример – катастрофическая утечка нефти у берегов Калифорнии (район Санта-Барбары). Нефть отравила прибрежные воды, загрязнила 130 километров берега. Виноватый: компания «Юнион ойл». Был ли известен риск бурения в этом районе? Был. Местные жители проявляли беспокойство и озабоченность. «Однако, – пишет профессор Мичиганского университета Джозеф Л. Сэкс, – каждая попытка открыто исследовать вопрос отвергалась или высмеивалась поскольку другие, более могущественные силы уже решили вопрос». Позже, когда природе района был нанесен огромный ущерб, выяснилось: «Юнион ойл» не хотела никого слушать, потому что «оборудование стоимостью в миллионы долларов было заранее подготовлено». «Американское кредо заключается в том, чтобы разбогатеть сегодня и наплевать на то, что будет завтра», – пишет старейший эколог США Юджин Одун, анализируя подобные ситуации.

Грани этой большой проблемы, видимые человеку, впервые Америку посетившему… Утро. Завтрак в квартире Стрельниковых. За дверью что-то тяжело, как будто мешок с песком, падает на пол. Это разносчик доставил газету, воскресный выпуск «Нью-Йорк тайме» – 400 страниц, поделенных на секции-блоки: политика, искусство, досуг, финансы и бизнес, обзор новостей, путешествия и туризм, густо разбавленные рекламой. Интереса ради просим на кухне у Юли весы. Газета тянет два килограмма пятьдесят граммов. Можно ли прочитать или хотя бы внимательно перелистать этот бумажный тюк? Конечно, нет. Но издатели и не ждут такого подвига от читателей. Подписчик газеты по фамилии Стрельников на глазах друга вынимает три секции – искусство, политика, новости, – остальное кидает в корзину. Точно так же поступит каждый читатель, получивший сегодня газету. Один выберет путешествия, другой – досуг. Остальное – немедленно в мусор. В мусор сразу же, без прочтения, обращено 4/5 газеты. А что за этим стоит? Вот что: срубленный лес, работа бумажных фабрик, работа химической промышленности (перемолотые природные ресурсы и загрязненная среда), работа огромного аппарата редакции, работа типографских цехов, доставка газеты… Всего не учтешь. И все это в мусорную корзину!

Еще пример. По просьбе Юли заходим в магазин купить вещицу размером с орех. Но что это? Нам подают большой коробок. Вещица покоится в мягкой рекламной бумажке, потом футляр из картона, потом бумажка серебряная и опять с призывами покупать, еще коробка, обтянутая целлофаном. Вся коробчатая «матрешка» ловко пришпилена к лакированному листу картона, на котором полиграфисты высокого класса отпечатали полуобнаженную девицу. В довершение всего к покупке на шелковом поводке пристроен фирменный знак магазина. Крошечная покупка и сопровождающая ее гора кричащего, хрустящего, цветного, лакированного мусора (бумага, краски, пластмасса, труд). Для чего это? Чтобы обойти конкурента, чтобы ты почувствовал, как о тебе заботятся фирма и магазин, чтобы ты знал, сколько других разновидностей этой вещицы ты можешь найти, чтобы подстегнуть тебя к новым покупкам.

Мы далеки от мысли утверждать, что заворачивать покупку в газету – это идеал отношения к потребителю и что фуфайка и кирзовые сапоги – это граница потребностей человека. Однако производство вещей не должно переходить границу разумного потребления. Беды от этого сейчас уже всем очевидны. И Америка наглядней любой другой страны демонстрирует расточительство.

Производится невероятное количество вещей! Любая щель спроса немедленно заполняется, и спрос всеми средствами поощряется. В этом участвуют все: наука, техника, экономика, в этом есть доля труда художников, психологов, торговцев и финансистов – вся структура жизни общества «свободного предпринимательства» построена так, чтобы возможно больше произвести, продать, возможно больше нажиться. Нельзя перечислить всего, что искусственно навязывается покупателю.

Вот в той же полетевшей в корзину газете реклама электрической зубной щетки. Две фотографии: девушка с кислой гримасой смотрит на обычную щетку, и то же лицо, но уже предельно счастливое оттого, что трудоемкий процесс чистки зубов теперь облегчен. Вот по телевидению чернобровый парень, как чародей волшебную палочку, показывает телезрителям вилку. Не простую вилку, электрическую! Радуйтесь, любители спагетти, теперь нелегкий труд накручивания длинной лапши механизирован. Такие курьезы можно было бы называть бесконечно. Вот хитрый матрац, способный конкурировать с часами-будильником, – «механическое устройство подкидывает соню вверх на полметра». Вот сообщение о выпуске машинки, которая считает петли при вязке вручную. Придумано «автоматическое устройство для вскрывания яиц, сваренных всмятку». И так далее. Крайности? Да. Но все они характерны для «общества потребления».

Сделаем шаг к средине круга от этих крайностей и тут обнаружим то же самое расточительство. Приглядимся к «товару солидному», к товару, символизирующему Америку, все к тому же автомобилю. Лозунг «автомобиль не роскошь, а средство передвижения» давно претерпел изменения. Автомобиль, как теперь признают, превратился в «расточительную, надменную колесницу престижа» – кузова год от года становились длиннее, фары удваивались, над багажниками возникло что-то похожее на хвостовое оперение, вырастала мощность мотора и, стало быть, потребление бензина (350 лошадиных сил несут одного-трех человек), вырастал вес автомобиля. Зачем все это? Предельно просто на это ответил сам Генри Форд-II: «Small cars – small profit» («Малые автомобили дают малую прибыль»). Это ключ к пониманию работы мельницы «общества потребления». В сияющий лаком автомобиль ради прибылей заложена изрядная доля заведомого мусора. Добавим к этому: конвейер работает быстрее, чем могли бы износиться добротно, надолго сделанные автомобили. «Мельница» это учитывает. Автомобиль выпускают с расчетом на быстрый износ. Три года – и хозяин машины должен подумать о новой. Семь миллионов автомобилей ежегодно отправлялось на свалку, чтобы уступить место под солнцем Америки новым, еще более изощренным моделям… Огромное количество вещей производится не для того, чтобы они служили человеку, а для того, чтобы их произвести, продать, нажиться.

Может ли быть бесконечным перемалывание природных ценностей в сомнительные ценности потребительства и в откровенный мусор? Ответ только один: нет, бесконечным этот процесс быть не может. У этой палки-проблемы два конца, и оба больно бьют человека-расхитителя. С одной стороны, – теперь это все уже понимают – минеральные ресурсы планеты конечны, и с другой – Земля изнемогает под горами мусора и реками нечистот.

Наряду с нехваткой природных ресурсов проблема мусора стала одной из самых важных проблем Америки. В фантастическом кинофильме «Планета обезьян» есть такой кадр. После тысячелетних блужданий в космосе несколько людей попадают на незнакомую планету. Все завалено мусором! И вдруг они видят: что-то торчит. Верхушка скалы? Нет! Космонавты узнают голову статуи, знаменитой нью-йоркской статуи Свободы.

Мысли фантастов питались, увы, конкретными картинами нынешней жизни – Нью-Йорк буквально задыхается в мусоре. То же самое происходит во многих других городах. Семь миллионов автомобилей на свалку! Еще год – еще семь миллионов… Если раньше металл, превращая прессом в «блины», увозили на переплавку, то теперь железо автомобилей в оборот не идет – невыгодно. Прибавим к этому прочий мусор, или, как его называют, «твердые отходы»: 20 миллиардов бутылок в год, 48 миллиардов жестяных банок, 20 миллионов тонн бумаги, миллионы тонн пластика. И на два процента в год количество мусора возрастает. Кинофантастам, как видим, было о чем подумать…

Итак, две цепких, берущих за горло руки у проблемы: где взять? куда деть? А «мельница» продолжает вертеться, и все ужасно боятся не только остановки ее для какого-нибудь ремонта-наладки, но даже и замедления. Где выход?

Сложные переплетения всех проблем эксплуатации и загрязнения среды ставят под угрозу существование жизни в широком ее понимании, не исключая самого человека. Капитализм, стихия «общества потребления» – неисправимые виновники этой беды. Но в этом месте поставить точку – значит допустить упрощение проблемы. Развитая индустрия в любом месте Земли уже сама по себе, конечно, наносит ущерб природе. Это реальность, с которой надо считаться. Заблуждаться на этот счет крайне опасно. Оптимистический выход из положения, однако, состоит в разумном размещении промышленности, планировании городов, в строгом контроле за расходованием природных ценностей, будь то лес, вода, почва, газ, металлы или нетронутые, девственные уголки ландшафтов. Проблема требует поступаться сиюминутной выгодой во имя дня завтрашнего, способности не допускать перемалывания природных богатств в мусор излишеств, без которых человек может и должен обходиться.

Какое общество может следовать этой программе? Американцы сейчас много и мучительно размышляют. Дальновидные люди уже не удовлетворяются рассмотрением проблемы только с точки зрения растущей численности людей на Земле и ограниченности природных ресурсов. Реальность заставляет видеть и социальные грани проблемы. «Честно говоря, – пишет видный биолог, – свободное предпринимательство и человеческие потребности едва ли можно совмещать на протяжении длительного времени. С точки зрения длительной эволюции свободное предпринимательство при использовании природы – близорукая и непростительная роскошь». И продолжение той же мысли: «Если мы не поймем… (ученый имеет в виду понимание законов социального развития. – Авт.) и не будем действовать достаточно быстро, то нас опрокинет социальная и экономическая система, созданная, но не управляемая нами» (Дж. Форрестер. «Мировые динамики»).

Почти любая попытка анализировать взаимодействие экономики и природы не обходится без слова планирование. «Двадцать лет назад понятие охраны природы имело в виду защитные меры. Сегодня охрана среды – это плановое управление природными ресурсами и экономикой. Слово социализм при этих размышлениях стараются обходить либо ставят знак равенства между двумя индустриальными державами по губительному давлению на природу. И все же сравнения, сопоставления неизбежны. Вот образец. «Последние действия правительства (имеется в виду Правительство СССР. – Авт.) знаменуют более энергичный экологически направленный контроль в планировании развития промышленности. В этом, разумеется, социалистическая система имеет важное практическое преимущество перед системой частного предпринимательства». Это пишет авторитетный эколог США профессор Барри Коммонер, человек независимый, стоящий в делах охраны среды выше границ политики. Но практически то же самое пишет и журнал «Ньюсуик», родное и преданное дитя американской социальной системы. «Трудно представить себе, что окружающую среду удастся сохранить без изменения в американских условиях частного предпринимательства». Но как увязать стихию рынка и производства с планированием, с равномерным распределением населения и промышленности по стране, с контролем расходования природных ресурсов? На этот вопрос ответа нет.

На пожаре ведут себя по-разному. Есть зеваки – «на наш век хватит», есть паникеры – «вот он, предсказанный конец света!», но, как правило, больше всего людей, готовых, «кто с багром, кто с ведром», тушить пламя. Можно перечислить множество трогательных историй, как простые люди Америки спасли знаменитое дерево, выкупали у частника подлежавшую вырубке рощицу, как с помощью растительного масла и кукурузной муки очищали умиравших от нефти птиц.

В газетах много писали о таинственном человеке, по ночам затыкавшем сточные трубы (отравляли воду в какой-то речушке). «Злоумышленника» наконец нашли. Им оказался добрый больной старик. Ему ли надо было заботиться о чистоте речки? Но так уж устроены люди, они обязаны думать о завтрашнем дне, если сами они даже и не увидят тот день.

Среди всякого рода эксцентричных протестов – нередко в Америке только так можно привлечь внимание к какой-либо проблеме – можно назвать публичные похороны автомобилей, сидения на срубленных деревьях, перевозку мусора к порогу государственных учреждений. Свою бунтарскую долю в этот процесс внес известный киноактер Марлон Брандо, купивший где-то в тропиках необитаемый крошечный островок. «Я хочу доказать, что можно жить, потребляя гораздо меньше энергии, и плевать на ресурсы современного мира. Мы уж как-нибудь обойдемся без нефтяных монополий, бензиновых картелей, стали и автомобилей. Мы не допустим, чтобы за наш счет жирели паразиты высасывающие кровь из современного общества развитой техники». Сказано сильно. Но многим ли по карману острова тропиков. И где они, эти острова для спасения?

 

Голос совести

На острове Путинбей (озеро Эри), идя по лужайке, мы увидели двух мертвых птиц. Догадываясь о причине их гибели, мы все же спросили проходившего человека: что бы это могло значить?

Он оглядел птиц и, пряча очки, сказал со вздохом всего одну фразу:

– Это значит, джентльмены, что мисс Карсон была права.

Человек был вполне уверен, что мы знаем, кто такая мисс Карсон, понимаем связь между гибелью птиц и фамилией женщины. Мы действительно это знали.

Мы знали, что мисс Карсон в живых уже нет. Знали, что эта женщина в несколько дней взбудоражила всю страну. У одних она вызывала беспредельное уважение, другие готовы были испепелить ее ненавистью. Известность этой женщины мгновенно перешагнула границы Америки. И всюду общее возбуждение разделяло людей на два лагеря. Мимолетная фраза – «мисс Карсон была права» – говорит не только о продолжении десятилетнего спора, но также и о признании человека, сказавшего людям что-то чрезвычайно для них важное.

Рассказ о Рэйчл Карсон следует начать с одного открытия, отмеченного в 1948 году Нобелевской премией. Перед войной, работая с химическим веществом, синтезированным и описанным немцем Цейдлером, швейцарец Пауль Мюллер обнаружил, что вещество это даже в ничтожных дозах смертельно для насекомых. Был исследован механизм действия препарата. Партию порошка, выпущенного фармацевтической фирмой, отправили на пробу в США. И отсюда пришел восторженный отклик: феноменальное средство, действует безотказно!

Шла война. Из насекомых наибольшую опасность для человека представляли вши, мухи и комары – разносчики эпидемий. Порошок блестяще справился со своим назначением. Им пропитывали материю для солдатского белья, подсыпали в побелку для стен, опыляли болота и свалки. К концу войны препарат уже имел столько заслуг, что был окрещен «открытием века». Его испытали в борьбе с вредителями растений – и опять триумф: ни одной козявки на поле не оставалось.

Полностью название препарата невозможно выговорить ни на одном языке – дихлор-дифенилтрихлорметилметан. Зато сокращенное его название «ДДТ» сразу все проясняет Сегодня многим известен коварный характер этого «химического чуда». Домашние хозяйки, борясь с мухами, уже обходят порошок ДДТ, от него отказались большие сельскохозяйственные округа и целые государства, ему вынесен обвинительный приговор на Всемирном конгрессе по охране среды в Стокгольме…

Неужели не нашелся хоть кто-нибудь, кто предвидел бы это в первые годы появления ДДТ? Сейчас вспоминают этих людей. Их было немного, но они были. Зоолог Мичиганского университета Дж. Уоллес сказал тогда: «Мы увидим в ближайшие десятилетия величайшее истребление животных, большее, чем когда-либо в истории Земли. Яды – это хуже сведения лесов, охоты, хуже мелиорации, засухи, загрязнения промышленными отходами». Но это «академическое предсказание» никто и слушать не захотел, так велики были явные достоинства ДДТ. Вокруг него совершалась буквальная пляска радости.

По многим причинам в Америке новое вещество особо пришлось ко двору. Химия сделалась движущей силой в хозяйстве. Были синтезированы новые средства для борьбы не только с насекомыми, но и с сорняками, древесной растительностью, разного рода грибковыми и бактериальными болезнями растений.

В лесничества и на фермы, в дома и сады химикаты шли в баночках и баллончиках, бочках, цистернах, мешках. И все это рассматривалось как благодать – чем больше, тем лучше. С самолетов химикаты сыпались порошком, выпадали маслянистым дождем. Безудержная реклама показывала, какая простая штука – баночка с пульверизатором… И вдруг раздался голос тревоги.

Представим пир, где за столами, полными яств, вдруг поднимается человек и уверенно говорит: пища отравлена! Нетрудно вообразить замешательство, переполох, недоумение, панику. Именно так реагировала Америка на голос Рэйчл Карсон, прозвучавший осенью 1962 года.

Кто была эта женщина? Биография Рэйчл Карсон прослежена до мельчайших подробностей. Это сделано было сразу же не только из любопытства, но и по мотивам, довольно распространенным в Америке: а нет ли «чего-нибудь», чем можно было бы опорочить, дискредитировать обвинителя. Но никакого «сучка» в биографии не было. Чистая, честная жизнь, лишенная ярких видимых проявлений, но глубокая, полная, напряженная.

Родилась Рэйчл Карсон в 1907 году в Пенсильвании. В детстве мечтала стать писателем. Однако страстная любовь к природе привела ее в биологическую науку. Колледж, университет. Преподавание в университете. Несколько докторских степеней. Служба в различных ведомствах по охране среды. Скромная, почти аскетическая жизнь в Вашингтоне – днем работа, вечерами литературный труд. Карсон получила признание «одного из лучших писателей Америки». «Редкое сочетание поэзии и науки» – это оценка критикой ее книг.

Знаменитостью Карсон в 1951 году сделала книга «Море вокруг нас», сразу же после выхода переведенная на 33 языка мира. Ее ответы на похвальные отзывы критиков и читателей необычайно сдержанны и скромны: «Разве можно писать о море без поэзии…» К каждой строке написанного Рэйчл Карсон относилась с предельной требовательностью, «писала медленно, трудно, иногда по ночам». Она не была замужем – «на это не было времени». Но когда умерла мать внучатого племянника, взяла мальчика на воспитание.

Живую природу Рэйчл Карсон любила страстно и глубоко, ее пониманию доступно было многое ускользавшее от поверхностного взгляда. Особая страсть – море и птицы. Весною она подымалась задолго до рассвета и на стареньком автомобиле уезжала в окрестности Вашингтона наблюдать пролет птиц.

О ДДТ Карсон узнала еще во время войны и вполне разделяла беспокойство Уоллеса. Дым пожара она почувствовала сразу же, как только химикат нашел широкое применение. Она хорошо знала все звенья механизма природы, чтобы понять опасность, еще почти никому не заметную. Разрозненные факты – необъяснимый мор рыбы, гибель крупных животных и странная выживаемость насекомых там, где прежде под косой химикатов они погибали, – для нее выстраивались в ясную картину нараставшего бедствия. В это время Рэйчл Карсон работала над книгой об эволюции природы. Химическому вторжению в живую ткань жизни в ней отводилась одна глава, но папка документов для этой главы пополнялась с каждым приходом почты, и скоро писательница поняла, что долг заставляет ее оставить прежние планы и взяться за осмысление того, что стекалось к ней с разных концов Америки. Начался кропотливый целенаправленный сбор материалов: беседы в лабораториях, переписка с учеными разных стран, анализ статистики, тщательное расследование и осмысление драматических фактов, вызванных применением химикатов в сельском, лесном и рыбном хозяйстве, в медицине и производстве пищи.

Определилось назначение книги, определился ее стиль и адрес – «книга для всех», определилось название: «Безмолвная весна». Каждый месяц работы, каждый приход почтальона, каждый выезд в природу убеждал автора, как важно возможно скорее закончить книгу. Работа, однако, затянулась на четыре года. Лавина новых известий, тщательное исследование материалов заставляли заново переписывать уже готовые главы, делать поправки и добавления. Где-то на середине работы Карсон узнала, что больна раком, поняла, что это ее последняя книга и главное дело жизни. Надо было работать еще упорнее.

27 сентября 1962 года «Безмолвная весна» увидела свет. Это был взрыв. За всю историю Америки вряд ли какая книга вызывала столько страстей. Все тиражи – первый и повторные – были мгновенно распроданы. В первые две недели отзывы на книгу появились в 70 газетах и 35 журналах. «Обвинительный акт», «Бестселлер, проникнутый гневом и грустью», «Крестовый поход против химии» – характерные заголовки статей в те дни.

Книгу немедленно прочел президент Кеннеди, о ней говорили во всех звеньях правительственного аппарата, в научных центрах и в каждом доме. И сразу образовалось два фронта. Чиновники из министерства сельского хозяйства, фермеры, агробизнес, ученые, стоявшие на службе химических концернов, и, конечно, сами химические концерны были по одну сторону. По другую сторону были «все остальные» – озабоченные, взбудораженные люди, ибо речь шла о явлении слишком серьезном.

Массированный огонь критики на книгу в первую очередь обрушился со стороны тех, чьи коммерческие или престижные интересы книга задела. Но особенно взбешены были владельцы химических предприятий и агробизнес. Были попытки приостановить издание книги. Когда это не удалось, в ход пустили все средства дискредитировать книгу и автора. Ученые, состоявшие на службе химических корпораций, получили задание: «изучить книгу строчка за строчкой, чтобы найти в ней уязвимые места». Анонимные лица звонили автору и грозили расправой. (Из-за наплыва прессы и этих звонков Карсон пришлось поменять телефон.) Писательница знала, на что шла, но вряд ли предполагала, что реакция будет столь бурной.

По случайности выход книги совпал со скандалом появления на свет детей-уродов у матерей, принимавших разрекламированные, но не проверенные успокоительные пилюли. Припомнили много других, не находивших до этого объяснения драматических происшествий. Масса людей почувствовала своевременность предупреждения. Но именно это больше всего пугало «химический фронт».

Карсон оставила без внимания массированные нападки на книгу, дав событиям развиваться своим чередом. Да и не было нужды в полемике. Ответ на нападки содержался в самой книге. «Я не утверждаю, что нельзя никогда применять химические средства от насекомых. Я утверждаю лишь, что мы вручили ядовитые и могучие в биологическом отношении химикалии без разбора в руки людей, значительно или совершенно не сведущих в их потенциальной вредоносности. Мы подвергли огромное число людей соприкосновению с этими ядами без их согласия и даже часто без их ведома. Я утверждаю даже, что мы допустили к употреблению эти химические препараты с незначительным или даже без всякого предварительного исследования их воздействия на почву, воду, диких животных и на человека самого». Однако критика «Безмолвной весны», во многом инспирированная теми, кто развивал тотальную химизацию, это место в книге старалась не замечать. Автора обвиняли в избытке эмоций, односторонности, некомпетентности, стремлении «напугать публику». Блестящий журнализм, дескать, одержал верх над научной беспристрастностью. Карсон обвинялась в забвении заслуг химии, в несбалансированности ее достоинств и недостатков, «она хочет воскресить малярию и оставить землю без хлеба во имя жизни орлов, дроздов и малиновок». Атака на книгу была столь же ожесточенной, как и нападки сто лет назад на книгу Дарвина «Происхождение видов», содержавшие, к примеру, такие слова: «Научная ошибка. Книга неверная по своим фактам, ненаучная по своим методам и зловредная по своим тенденциям». Примерно в таком же тоне говорил о «Безмолвной весне» «химический фронт». Любую другую книгу такая бомбежка могла 6ы испепелить. «Безмолвная весна» выдержала все нападки. Спешно были написаны (оплаченные не только в издательствах) книги, прямо противоположные тому, что увидела Карсон. Но ни одна публикация не могла сравняться с «Безмолвной весной» по страсти, по убежденности, широте знаний и блестящему литературному стилю. А что касается «крайностей», несбалансированности заслуг и опасностей химизации, то вот что сказано было по другую линию фронта: «Зачем писать о заслугах? О них говорят ежедневно в докладах, сводках, в рекламных брошюрах и на красочных этикетках. Важно было возможно внушительней сказать о том, чего люди не знают». К этому можно добавить: истина всегда лежит посредине. Но для того чтобы на этом месте ее и оставить, часто бывает необходимо занять крайнее положение. Позиция Карсон диктовалась именно этими соображениями. Рассуждениями с бесстрастным взвешиванием всех «за» и «против» нельзя было выровнять крайне опасный крен химизации. Надо было стать на другой борт лодки и страстным голосом пробудить всех, кто беспечно в ней задремал, и призвать к ответственности тех, кто создал опасный крен. Своей цели Рэйчл Карсон достигла. А книга ее стала американской классикой.

Книга сразу же вышла во многих странах и сразу же дала ключ к пониманию причин гибели рыбы в Сене, лосей в окрестностях Ярославля и куропаток в Шотландии. Стала понятной опасность увлечения антибиотиками в медицине и растущая молчаливость рощ и лесов…

Рэйчл Карсон прожила менее двух лет после выхода книги. 15 апреля 1964 года ее хоронили. Но она успела узнать не только вселенский спор, вызванный книгой, но и признание своей правоты. Сенаторы читали книгу от корки до корки, а конгрессмен Джон Линдсей, в записку конгрессу поместил отрывки из книги и написал автору: «Я был бы рад поместить всю книгу». Президент Кеннеди сразу же после прочтения «Безмолвной весны» создал правительственную комиссию, и она, отдав должное заслугам химии, в то же время признала, что реальности безудержной, бесконтрольной и не изученной химизации чреваты опасностями.

«Рэйчл Карсон победила!» – под таким заголовком 15 мая 1963 года анализировала ситуацию влиятельная газета «Крисчен сайенс монитор». «Эту книгу должен прочесть каждый американец, который не хочет, чтобы она стала надгробной надписью для всей земной жизни». – писал антрополог Лорен Айсли. В конгрессе США была создана специальная комиссия по слушанию «дела о пестицидах». Попросили выступить в конгрессе и «главного обвинителя» – Рэйчл Карсон. Подводя итог обсуждению, сенатор Рибиков признал «существование важной проблемы, требующей тщательного, терпеливого изучения». Другой сенатор, протягивая руку писательнице, сказал: «Вся наша страна находится в долгу у вас». Расширяя географию этой мысли, можно сказать и так: Рэйчл Карсон относится к людям, заслужившим благодарность и уважение всей Земли. Набат сам по себе не тушит пожара. Но очень важно людей разбудить. Карсон сделала это.

В сорока километрах от Вашингтона расположен знаменитый Патуксентский исследовательский центр дикой природы. Ограда. Массивные металлические ворота. Бронзовая доска с литыми буквами. Тут ищут способ спасти дикую жизнь от натиска химикатов.

Мы приехали в полдень. На лужайке перед строениями паслись казарки, на пруду плескались еще какие-то птицы. Мы слегка растерялись, когда узнали, что с нами будет беседовать доктор Люси Стикл. Это крупный ученый. За ее опытами тут, в Патуксенте, внимательно следят во всем мире. Слишком важны эти опыты. И очень добросовестно их тут проводят. К тому же центр этот – единственный в своем роде. Доктор Стикл со времен «Безмолвной весны» имеет репутацию талантливого, скрупулезного исследователя. В Америке она известна, почитаема, отмечена наградами. Один из молодых биологов в Вашингтоне сказал о ней: «Карсон была матерью, которая почувствовала: ребенок болен. Стикл – талантливый доктор, который исследует болезнь и ищет лекарства».

Госпожу Стикл мы застали в тихой комнате за обработкой каких-то таблиц. Два часа спокойной беседы позволяют добавить к характеристике этого ученого кое-что чисто человеческое. Говорить с ней – редкое удовольствие. Внимательный слушатель. С ответом не спешит, пока полностью не уяснит сущность вопроса. Взвешено каждое слово. В суждениях – убежденность, ирония, юмор, отточенность мысли и краткость слова. О книге Карсон она сказала: «Да, это был колокол, разбудивший нас всех… Но что касается дикой природы, то дело обстоит еще более драматично, чем она думала. Перед нами проблема из числа тех, которые называют проклятыми».

Кратко собеседница рисует нам нынешнюю картину взаимоотношений в Америке химии и природы. «Радоваться пока нечему. В год выхода „Безмолвной весны“ химические концерны получали 300 миллионов долларов прибыли. Сейчас они получают миллиард. Что за этим стоит, объяснять вряд ли надо».

– Как относится доктор Стикл к позиции агронома Берлоуга? (Вопрос касался известной лекции в ООН нобелевского лауреата агронома Нормана Э. Берлоуга, взявшего под защиту применение ДДТ.)

Ответ такой:

– Берлоуг делает свое дело. Делает хорошо. Но он боится, что запрещение пестицидов повредит его делу. Говоря о «хлебе для мира», он хладнокровно ставит крест на всем остальном. Человеку оставляется только хлеб. Но что стоит жизнь, если все остальное будет потеряно? Здоровье, порхание этих бабочек за окном, потеря птиц… Нет! Бороться надо и за хлеб и за это. Иначе мы превратимся лишь в сытое стадо без радостей.

О работах тут, в Патуксенте, было сказано так:

– На диких животных мы выясняем способность ядов задерживаться и накапливаться в живом организме, фиксируем критические дозы ядов, которые организм может вынести… Да, даем пищу, содержащую химикаты. Особенно важно выяснить механизм действия ядов. Сейчас уже очевидно: численность птиц в природе снижается по двум причинам. Первая – просто гибель от яда. Вторая – неспособность давать потомство.

Механизм действия ДДТ тут, в Патуксенте, проверен на перепелках. Птиц кормили протравленным зерном. Химикат накапливался в жировых тканях без каких-либо видимых последствий для перепелок. Но как только птиц заставили голодать (это часто бывает в природе), в дело пошел запас жира и растворенный в нем ДДТ. Поражалась нервная система: птицы теряли устойчивость, ориентацию, переставали реагировать на что-либо. Так была выяснена причина их гибели на полях.

В механизме воспроизводства птиц осечку орнитологи заметили давно. Заметили: во многих гнездах (главным образом хищников – орлов, ястребов, соколов, скопы, пеликанов) птенцы из яиц либо не появляются, либо яиц не было вовсе, либо яйца были почему-то раздавлены. Исследователи обнаружили: первое – наличие ДДТ в яйцах, второе – скорлупка яиц часто была настолько тонка, что разрушалась от тяжести птиц и «даже от звука низко пролетающих самолетов». Иногда яйца были мягкими, без скорлупы… Орнитологи догадались измерить толщину скорлупы яиц в коллекциях, собранных на протяжении последних пятидесяти лет. Оказалось: уменьшение толщины совпадает с началом применения нынешних ядохимикатов. Так возникла теория нарушения кальциевого обмена в организме птиц под действием ядов. Сейчас в Патуксенте эта теория тщательно проверяется экспериментами.

После беседы доктор Стикл повела нас к вольерам, где проводятся опыты… Лесная поляна, огороженная от вторжения енотов электрическим проводом, могла бы показаться веселой ярмаркой птиц – так много тут было криков, свиста и щебета. Но это был драматический испытательный полигон, где птицы ценой своей жизни спасали, возможно, жизнь тем, кто жил на свободе. Загон с перепелками. Большая группа фазанов. Много птиц водяных – утки, гуси, кваквы, пеликаны и цапли. Две сотни ястребов, четыре десятка сов, двадцать восемь орлов, пять тысяч маленьких птиц… Кому-то тут повезло – их держат в качестве «контрольных организмов» для сравнения в опытах. Другим по строгой системе дают яды. Просторные вольеры. Укрытия в них и ящики для гнездовий дают всем птицам одинаковую возможность воспроизводства. С тыльной стороны ящики имеют окошечки со щитком. Доктор Стикл разрешает нам заглянуть в гнезда. Первая группа: гнездо недостроено, птиц в вольере не видно, птицы погибли – порция ДДТ и дильдрина оказалась для них смертельной. В расположенной рядом вольере птица жива. Но на гнезде она не сидит. В гнезде белело холодное брошенное яйцо. (Та самая осечка в воспроизводстве!) С волнением мы подошли к контрольной вольере, отодвинули шторку… Из темноты на нас глянули две пары испуганных глаз – сова и рядом с ней двухнедельный совенок. Тут дело шло без вмешательства ядов.

Некоторых птиц в Америке осталось так мало (белоголовых орлов и сапсанов), что отлавливать их не решились. Нашли «морскую свинку» для экспериментов – ястреба-перепелятника, пока еще многочисленного.

– Вот такие дела… – подвела итог экскурсии и беседы госпожа Стикл. – Хочется верить, что все это не напрасно.

Программы исследований в Патуксенте ведут еще двадцать четыре ученых и пятнадцать технических работников. В обширном помещении, из которого расходятся двери в комнаты лабораторий, висит большая фотография Рэйчл Карсон. В полевой куртке, придерживая бинокль, женщина средних лет наблюдает за чем-то в весеннем песу. Мы постояли перед портретом.

– Это один из последних снимков, – сказала госпожа Стикл, – она любила наблюдать весенний пролет…

 

Белые журавли

В окно мы слышали трубные крики птиц.

– Это они, – сказал принимавший гостей доктор Рей Эриксон.

После часового разговора в лаборатории ученый пригласил нас к вольерам. Машина остановилась метрах в двухстах от загона. С этого расстояния мы могли их увидеть, не причиняя птицам лишнего беспокойства. Они все-таки возбудились, забегали, крики их стали тревожней и громче. Иногда они чуть подскакивали, расправляя огромные крылья с черными перьями на концах. Майская зелень травы пестрела цветами. Но никакие краски не могли бы выглядеть ярче в разливах лета, чем эти большие снежно-белые, поразительной красоты птицы. Можно представить волнение человека, увидевшего журавлей не за сеткой, а в диком месте, где ничто не стесняет двухметровый разлет их крыльев, а крики растворяются в далях. Когда-то белые журавли были а Америке обычной, хотя, быть может, и не слишком многочисленной птицей. Плуг в прериях, пастьба скота и неумеренная охота оказались для журавлей роковыми. Их видели реже и реже. И наконец птица совсем исчезла. Ее оплакали, как очередную потерю.

Но в 1938 году на зимовке в Техасе обнаружили журавлей – десять старых и четырех молодых. Известие это было подобно известию о воскрешении из мертвых. Гудящая машинами Америка вдруг почувствовала прилив любви и заботы к уцелевшим аборигенам своей земли. Но всего лишь четырнадцать! Как им помочь?

В конце марта журавли полетели куда-то на север. И орнитологи с замиранием сердца ждали: вернутся ли? Вернулись! И было их двадцать два. Еще один год – двадцать шесть. В 1941 году число их упало – пятнадцать! В Аранзасе искали нефть и, несомненно, потревожили журавлей. Второе несчастье – бомбежки. Именно в этом районе Техаса летчики ВВС учились поражать цели.)

1945 год: насчитали семнадцать птиц. «Казалось, еще порыв ветра, и свечка погаснет». Но стая держалась, теряя на перелетах несколько стариков и пополняясь большим числом молодых. Однако два года (1954 и 1962) были почему-то бесплодными – ни одного молодого! Зато в 1964 году молодых прибавилось десять, а из старых не вернулся только один. Сорок две птицы! Американцы с волнением следили за борьбой на выживание горстки живых существ.

Путь журавлей теперь был прослежен. Из Аранзаса в Техасе (тут сразу же был учрежден заповедник) через всю Америку журавли летели на дальний север Канады – около пяти тысяч километров туда, столько же обратно осенью до Техаса. Летят журавли высоко. Без бинокля их не увидишь. Но кормиться они опускались. Из разных мест к орнитологам, в центр по спасению журавлей, поступали взволнованные телеграммы: «Мы их видели в Оклахоме!» «Пролетали у нас в Южной Дакоте!»

Лето белые журавли проводили где-то в глуши канадского заповедника «Вуд-Буффало». Стали искать их гнездовья. Но лишь после большого лесного пожара лесник Уилсон увидел в лесу на прогалине белых птиц. В эти места снарядили специальную экспедицию. После необычно тяжелых поисков (вертолет – лодка – пешие продвижения по болотам) орнитологи наконец нашли, что искали. Журавлиные гнезда были укрыты в малодоступных топких местах на месте былых озер. На карту гнезда нанесли как величайшую драгоценность.

Совместными усилиями американские и канадские орнитологи постарались узнать все, о можно, о птицах, не причиняя им особого беспокойства. Важные выводы… Белые журавли необычайно добросовестные родители. Одиннадцать месяцев они опекают потомство – кормят, учат летать. На пути к югу (и обратно на север весной) молодой журавлик летит в середине между матерью и отцом. И только вернувшись на родину, он ищет пару и покидает родителей (они занимают родовое гнездо).

Но важнее всего другое. Из двух яиц, отложенных журавлями, одно является как бы страховочным – жить остается один, наиболее сильный птенец. Сопоставляя число яиц в гнездах и число молодых журавлей, прилетающих в Аранзас, ученые делают вывод: одно яйцо без ущерба для журавлей можно брать из гнезда и пытаться «высиживать» в инкубаторе. Для страховки. Слишком уж малочисленна, уязвима, зависима от случайностей горстка сохранившихся птиц: ураган, разлив нефти, лесные пожары – и нет журавлей. Страховка нужна. Но как забрать яйцо из гнезда? Верны ли расчеты, что одно яйцо «лишнее»? Как поведут себя журавли, не снизит ли это прирост и без того маленькой стаи? И даст ли что-нибудь инкубатор? Решили трижды проверить на птицах другого вида. (Есть в Америке «журавли песчаных холмов».) Все получилось! Три года подряд получалось! И лишь после того по готовым приемам решают ученые подступиться к гнездам, упрятанным в северной части Канады.

Эта история чем-то напоминает сказку с хорошим концом. В глуши, какую только способны облюбовать осторожные птицы, опускается вертолет. В нем два человека. Один остается в машине, другой пробирается к гнездам. Возвращается он с драгоценной добычей – в толстом шерстяном носке осторожно несет яйцо. Еще одно. Еще… Яйце кладут в приготовленный термостат. В местечке Форт-Смит из вертолета биологи пересаживаются в скорый самолет…

Едва ли когда-нибудь в жизни Рей Эриксок волновался больше, чем в этом полете. Два приземления для заправки, и наконец аэродром Эндрюс под Вашингтоном. Автомобиль уже ждет… Девять часов путешествовали журавлиные яйца из приполярной Канады до инкубатора биостанции. Проклевывая оливково-коричневую скорлупу, мокрые журавлята видели тут не белоснежную мать, стоящую над гнездом, а взволнованное лицо человека.

– Все обошлось. Но заменить им родителей было непросто… – Доктор Рей Эриксон рассказал, как пришлось ему нянчить беспокойный и драгоценный приплод.

Птенцы оказались заядлыми драчунами (видимо, так же они ведут себя и в гнезде). Чтобы все остались живыми, к журавлям подсадили «мальчиков для битья» – индюшат. Пар агрессивности был истрачен, все журавлята остались живы и превратились в белых красивых птиц. Волновало теперь другое. Как стая? В Аранзасе ждали ее возвращения. Когда журавлей сосчитали, радость была всеобщей – молодых было столько же, сколько их прибавлялось в самый благоприятный год.

Журавлиная операция теперь повторяется каждое лето. 6+10+10+11 – всего 37 яиц взято из гнезд. По разным причинам два журавленка не выжили. Таким образом, в неволе живет сейчас тридцать пять журавлей. В природе их стало пятьдесят девять (данные 1972 года).

На спасение журавлей конгрессом было выделено 350 тысяч долларов. Рей Эриксон считает, что, если бы нужен был миллион или два миллиона, преступлением было бы пожалеть деньги. «Можно сконструировать все, что угодно: новый автомобиль, аппарат для полета на Марс, карманный телевизор, большую станцию для житья в космосе, но, если исчезнет птица, ее сконструировать заново невозможно». Эти мысли о журавлях в Америке разделяются многими. Большие трубящие птицы стали символом охраны редких животных. Едва ли не каждый американец знает судьбу журавлей. Но только зоологам и людям, особенно озабоченным состоянием дикой природы, известно: на той же грани, что и белые журавли, в стране сейчас находится 101 вид животных. «Они держатся на одной нитке», – сказал Рей Эриксон. Животных можно считать вне опасности, если их еще сохранилось хотя бы тысячи две. А тут счет идет на десятки и даже так: «видели двух!» Это значит – рядом с названием в списке завтра поставят крестик.

Америка не единственная обладательница списка «висящих на нитке». Такие списки есть в каждой стране. Исчезновение с лица земли угрожает сейчас 1000 видам животных. Но если в других частях света природа ветшала долго, то в Америке это случилось в историческом смысле почти мгновенно. Америка служит наглядным уроком, как жестоко, неразумно, недальновидно вел себя человек, истребляя вокруг все живое. Две сотни лет отделяют нас от времен, когда звонкий смолистый храм природы Америки был еще некий нетронутый эталон – 100%». Не на пергаментных свитках, а на обычной бумаге дошли до нас записи о живом богатстве, к которому человек едва-едва прикоснулся. Вот они.

«Страна дикая, но богатая и обильная». «Реки кишат рыбой. Дичь заволакивает небо». «Гуси выстрела не пугаются – возвращались глянуть, почему это их товарищ упал». «Бобровые плотины идут тесно друг к другу и так далеко, как можно проследить. Бобры совсем не боятся людей». «Вблизи соляного источника один охотник насчитал 1000 разных животных». Другой охотник у соленого ручья увидел столько зверей, что «не рискнул сойти с лошади». Когда же он подстрелил двух оленей, «обезумевшее стадо, не разбирая дороги, бросилось прочь, топча убитых животных, отчего с них даже не удалось снять шкуры».

Вооруженные ружьями белые люди вели себя, как хорьки, забежавшие в очень богатый курятник. На животных они смотрели как на живую мишень – «они созданы, чтобы их убивать». Вот какими были трофеи охотника в Новом Свете. Некий Жак Шварц в 1760 году убил: «140 пум, 109 толков, 17 черных медведей, 98 оленей, 111 бизонов, 12 росомах, 500 бобров и других меховых животных». Это только один охотник и за один год! Что-то пошло на продажу, а что-то было убито просто потому, что попало на мушку. «Казалось, Америка хотела как можно скорее избавиться от животных», – пишут теперь историки. Нетрудно понять, как глядели на этот разбой индейцы, вся жизнь которых была связана с благополучием мира животных. Вот что сказал, наблюдая быстрые перемены в природе, вождь племени сиу Сидячий Медведь: «Жизнь была хороша благодаря великой радости, которая шла от ощущения родства и дружбы с животными, что нас окружают. Белый человек смотрел на них как на врагов. Мы смотрели как на друзей и благодетелей…»

У белого человека тоже постепенно наступало похмелье. Знаменитый охотник прошлого века Дэниэл Бун, не менее удачливый, чем упомянутый выше Шварц, на склоне лет подводит итог: «О, сэр, какая громадная разница за 30 лет! Раньше и мили не пройдешь, чтобы не увидеть бизона или медведя. Тысячи бизонов! Страна выглядела так, что она никогда не будет бедной. Но теперь я пошел и увидел только несколько следов оленей».

На рубеже 1800 года восточную часть природного храма Америки наполовину уже спалили. Однако особой тревоги никто не испытывал. Пушные компании по-прежнему отправляли в Европу тюки дорогих шкур. Дичь на базарах лежала еще ворохами и стоила сущие пустяки. Пожар истребления на несколько лет задержался у Миссисипи. Тут проходила тогда граница Дикого Запада. Но потом огонь перекинулся через реку. И на огромных пространствах разыгрался, пожалуй, самый драматический акт во всей истории отношения человека к животным. Драма эта известна многим, ее стоит только напомнить.

В Йеллоустонском перке, оставив на дороге машину, мы прошли километра два на пригорок, где пасся старый бизон. Подходили мы осторожно, старались не напугать зверя. Да и сами, признаться, побаивались – что на уме у мрачного великана? Однако бизон проявил полное равнодушие. Он подпустил нас вплотную и даже не поднял головы. Внизу у реки паслась парочка его родичей. И это все, что мы увидели за дорогу, проезжая по «бизоньим местам». Трудно было представить, что сто с небольшим лет назад было этих зверей еще так много, что только словами «видимо-невидимо» можно было определить их число. «Огромные пространства прерий от горизонта до горизонта были одним сплошным стадом», – пишет очарованный путешественник прошлого века. О приближении бизонов охотники догадывались до появления стада на горизонте «по облаку пара, выдыхаемого животными». «Стада, случалось, растягивались на 50—70 километров… Я скакал верхом целый день, но конца гурта так и не смог увидеть», – сообщает кавалерийский полковник Генри Додж. Охотник Бентино примерно в эти же годы наблюдал за шествием по равнине гигантского стада. В поле зрения человека, стоявшего на горе, находилось «не меньше 300 тысяч животных». Всего же бизонов в Америке было 60—70 миллионов.

Куда же делась эта величайшая масса живых существ? Истреблена! И не в тысячи лет, а в считанные годы, буквально в несколько лет. Это была величайшая бойня, о которой Америка сейчас вспоминает с чувством вины. В самом деле, трудно представить что-либо более жестокое и бессмысленное. В диком азарте, соревнуясь, охотники убивали бизонов тысячами. (Знаменитый и поныне известный в Америке Буффало Бил убивал за сезон четыре тысячи с лишним.) Стреляли бизонов, чтобы только снять шкуру. Горы мяса оставались на месте.

Развязку ускорила нитка железной дороги, которой спешно соединяли Восток и Запад. Владельцы дороги, как только по прериям побежали длиннотрубые паровозы, от главной линии провели ответвления и стали приглашать для охоты на Западе всех, кто захочет. Прямо из окон вагонов люди палили по крупным обезумевшим от страха животным. Тут часто не снимали даже и шкуру, вырезали язык для закуски и уезжали. Степи были покрыты гниющими трупами, а позже россыпью белых костей (Когда бизонов не стало, кое-кто нажил состояние, подбирая лишь кости. За тонну платили 10—12 долларов.)

1870 год. С массой бизонов покончено. Кое-кто опомнился, почувствовал громадность потери. Раздались первые голоса в защиту животных. Однако не все считали, что совершилось черное дело. Избиение бизонов было не только безрассудным азартом молодой нации, «большая охота» являлась также частью политики. «Охотники для решения индейской проблемы сделали больше, чем сумела сделать армия за 30 лет», – откровенно заявил генерал Шеридан. Ничего не скажешь – безукоризненно точный генеральный расчет. Индейцы киова, каманчи, сиу привязаны были к жизни бизонов, подобно тому как жители севера эскимосы существуют за счет оленей. Все: пищу, одежду, постели, пологи для жилищ, топливо и посуду – индейцы получали веками, кочуя вслед за бизонами. И вдруг за несколько лет основа их жизни исчезла. Вожди Сидячий Бык и Бешеный Конь, поняв трагизм положения, объединились и дали белым отчаянный бой. И победили! Войска генерала Кастера разгромлены были у речки Литл-Бигхорн (1876 год). Но великая победа индейцев была напрасной. В течение года после сражения они были загнаны в резервации. Охотиться на бизонов можно было теперь, не опасаясь мести хозяев прерий.

1883 год. Последнее крупное стадо бизонов– 75 тысяч – уничтожено было в Йеллоустонском парке. Еще десять лет – и браконьеры добрали остатки животных. Теперь за чучело головы платили огромные деньги, финальная сцена – 21 бизон! Это все, что осталось от богатства в 70 миллионов голов. Как на пожаре: было – и нет.

Такая же драма разыгралась и с птицей под названием странствующий голубь. Численность этих похожих на горлицу птиц была поразительной даже на фоне необычайно обильной жизни. Сколько их было, никто не знает. Все, кто видел сезонные перелеты, определяют их числом «миллион миллионов». Вот одна из записей очевидцев: «Я видел полет голубей весной. Стая, казалось, не имела ни начала, ни конца, ни длины, ни ширины, и летели птицы столь плотно, что я не мог видеть солнца».

На птиц охотились сетью («попадало сразу 15—16 тысяч»), палили из ружей вверх просто из-за удовольствия. В местах ночевок (птицы строго держались излюбленных мест) голубей сбивали ночью шестами и дробью, «стреляя наугад в темноту». Утром земля под деревьями была буквально завалена птицами. Их не считали, а мерили, подобно зерну, бушелями. При обилии другой дичи на стол голубятина попадала нечасто (впрочем, в Нью-Йорк голубей привозили каждый сезон десятками тонн – «2 пенса за дюжину»). Фермеры битой птицей кормили свиней.

Никто не думал, что когда-нибудь голубиные стаи могут иссякнуть – «этих птиц столько же, сколько песку на морском побережье». Робкий закон об охране пернатой дичи в штате Огайо (1857 год) голубей не коснулся: «странствующие голуби в защите не нуждаются, они так плодовиты, что число их не может уменьшиться»). Через несколько лет число голубей орнитологи определили в 136 миллионов. Но это были, как видно, уже остатки того, что вначале определялось как «миллион миллионов». К концу века голубь стал уже редкой птицей. В 1899 году застрелили последнего. Никто не хотел верить, что птица истреблена. Полагали, что голубь покинул Америку и поселился в Канаде, Южной Америке или Австралии. Назначается премия тому, кто увидит хотя бы двух птиц. В 1900 году издается федеральный закон об охране дичи. Для голубя он опоздал. Это был случай, когда конюшню стали запирать после того, как лошадь уже украли.

Бизон и голубь стали символами печального и позорного истребления человеком животных. Но нечто похожее можно было бы рассказать также об аллигаторе (истреблен на портфели и чемоданы), о каролинском попугайчике (истреблен ради красивых перьев), о легендарном кондоре (стреляли потому, что слишком уж хороша цель, а золотоискатели, кроме того, из кожи кондора делали «весьма удобные для золотого песка мешочки»). Почти исчезнувший ныне луговой тетерев (американцы называют его «курица прерий» и «барабанщик любви») долго служил просто мишенью для тренировки в стрельбе – «их убивали, оставляя лежать кровавыми кучами».

О том, как Америка истребила своих животных, можно рассказывать долго. Биолог Роберт Мак-Кланг в книге «Потерянная дикая Америка» делает это добросовестно и беспощадно. (Большая часть кавычек в нашем рассказе – ссылка на книгу.) По словам Мак-Кланга со времен Колумба Америка потеряла 70 видов животных. 40 видов потеряно за последние полтора века. Более половины из этих четырех десятков утрачено уже после 1900 года, несмотря на множество мер и усилий спасти.

«На рубеже „1900 год“, – пишет Мак-Кланг – стало ясно: природа не только укрощена, она уже насмерть забита». На этом рубеже в Америке принят закон, щадящий животных. На земле, пожираемой индустрией хозяйства, были созданы «островки прошлой Америки» – национальные парки. На охоту вводятся сроки, регламенты и запреты.

Мировая война заставляет на время забыть о проблемах природы. Но они зреют, и наступает момент, когда не видеть их уже невозможно. Для Америки это время совпало с кризисом хозяйства в 30-х годах. Четырехлетняя засуха, пыльные бури на распаханной целине ударили больно не только людей. Это была катастрофа и для животных, особенно для тех, кто привязан к воде. «Кара божья», однако, была лишь заключением бедствий, начало им положил человек: распашка земель без учета последствий, осушение болот, перекрытие плотинами рек, разбор воды на полив лишили животных мест обитания. «Птицы гибли в остатках вонючей воды миллионами».

Президент Франклин Рузвельт, энергично встряхнувший американцев, заставивший их поверить: «все превозможем!», не упустил из виду и бедственное положение природы. Комиссия, им назначенная (в ней был широко известный теперь зоолог-охотовед Альдо Леопольд), сделала верные выводы: «Теперь животные страдают (и будут страдать!) от нехватки жизненного пространства. Его надо им оставлять… Нужны убежища, кормовые участки, пути миграций должны охраняться и быть под контролем». По этим выводам в стране была создана целая сеть резерватов, иначе говоря, заповедников (сейчас их больше трехсот),где земли принадлежат животным и только животным.

В те годы в Америке (факт для нас поучительный!) поняли ценность болот. Стало ясно, что это далеко не «никчемные земли», как думали раньше, а средоточие дикой жизни. В эти же годы возобладали мысли о том, что дикая природа – это огромная ценность. Сохранить ее надо во что бы то ни стало для науки, образования, отдыха, «наконец, для того, чтобы цивилизация могла выжить».

Это был важный этап. Но «статус-кво» в отношениях человека с природой, увы, долго не сохраняется, и всего печальней: эскалатор при этом движется вниз. 60-е годы – новый и небывалых размеров кризис. Теперь уже речь идет не только об угрозе животным, сам человек в одинаковой мере с медведями, лисами, журавлями, орлами и зайцами ощутил себя зависимым от состояния жилища под названием Земля. Вот что пишет бывший министр внутренних дел Стюард Юдэл: «Америка сейчас стоит на вершине богатства и силы, однако мы живем в стране исчезающей красоты, возрастающего безобразия, сокращения наших просторов. Диким животным уже скоро некуда будет податься. Зоопарки, видимо, станут прибежищем тех, кто может в них жить, остальные разделят судьбу странствующих голубей…»

Таким образом, от огромного некогда каравая остаются черствые корки. Если сравнивать, правда, с другими местами Земли, то и «корки» Америки не производят сегодня впечатления крайнего оскудения. По-прежнему существует охота, автомобили, как пишут, убивают на дорогах страны за год 30 миллионов разных животных. И все-таки, зная, что заключали в себе «100%» былого богатства, явственно чувствуешь: земля ограблена. Урок поучительный и тревожный.

Эскалатор по-прежнему движется вниз. Ход его повернуть уже невозможно, важно хотя бы притормозить, замедлить угрожающий спуск… Нам показалось, американцы сейчас для этого делают много и энергично. Прежде всего замечаешь уверенность: усилия не напрасны. И в самом деле. Стадо бизонов от критического числа «два десятка голов» сейчас достигло девяти тысяч. Это, конечно, бледная тень могучего некогда племени. Но хорошо уже то, что животным исчезновение не грозит, а 10 тысяч – это предел, больше дикой земли для бизонов уже не осталось. Вернулся к жизни трубящий лебедь. В 1933 году насчитали всего 73 птицы. Сейчас их примерно 4—5 тысяч, и они имеют хорошо защищенные места обитания. Буквально из бездны поднята белая цапля – в 1903 году оставалось всего 18 птиц. Индюшки… Исчезновение им не грозило, но они сохранились лишь в дальних малодоступных районах. Поставили цель расселить их в места, где они обитали когда-то. Со 100 тысяч в 1920 году число птиц сейчас выросло примерно до 20—25 миллионов. Это очень большой успех.

Поучительно вспомнить котиков и каланов. Они тоже были на грани. Однако над безумством – кто больше захватит – возобладал наконец здравый смысл, Россия, Америка, Япония и Канада сумели договориться (в 1911 году) о полном запрете охоты на котиков и каланов. Оба вида животных остались жить. Котик стал объектом разумной охоты, калана можно теперь хотя бы видеть и изучать.

В охране животных полезен опыт и горький и ободряющий. Присматриваясь к американскому механизму «воскрешения из мертвых», нетрудно заметить: многих животных в самый последний момент спасла волна общественного беспокойства о возможной утрате. Этот мощный рычаг приходит в движение, правда, лишь в тот момент, когда «гром уже грянет», и многим рука протянута с опозданием. И все же именно «всеобщее ходатайство» спасло бизона, калана, трубящего лебедя. Как раз перед нашей поездкой под напором общественного мнения конгрессом был принят закон о защите мустангов. Мы видели, с какой радостью принимали американцы известие: хищники – волки, медведи, пумы и росомахи – тоже теперь вне опасности, принят охраняющий их закон.

Необходимо, однако, сказать: сам по себе закон и накалы страстей по защите животных в условиях нынешних – это только полдела. Все тех же белых журавлей или, скажем, легендарных кондоров спасти можно, только хорошо зная их образ жизни, повадки, питание, зная, что они могут перенести и что их погубит. Тут слово уже за наукой.

Американцы всегда занимались серьезно изучением своих животных. Сейчас особо заметно стремление биологов использовать для работы новейшие достижения техники. Фотокамеры, магнитофоны, локаторы, радиопередатчики, приборы быстрых анализов, звуковые и химические ловушки для насекомых, средства обездвиживания животных и скорой транспортировки, средства учета животных с воздуха стали для зоологов столь же обычными, как, скажем, традиционный сачок и лупа для энтомолога. Иногда для работы арендуются мощные средства оснащения армии (например, локаторы для слежения за ночными пролетами птиц). Даже в космической программе находят «ячейку» и для зоологов. Известен, например, опыт по связи: берлога – космос. Усыпленным медведям укрепляли на теле крошечный передатчик. Пролетающий спутник не только знал точно географию зимних лежек, но получал также и регулярную информацию о состоянии спящих зверей. Можно спорить, много ли это даст для спасения медвежьего рода, однако сама по себе техника эксперимента – наглядное свидетельство новых возможностей зоологии. Крошечный передатчик, вживленный в спину кита, укрепленный на панцирь морской черепахи или даже на теле маленькой птицы, позволяет узнать пути миграции животных, границы их территорий, скорость передвижения, время кормежек, «самочувствие» в разное время суток и многое другое.

Станция, где мы беседуем с доктором Эриксоном, наблюдая тревожную суетню журавлей, – головное учреждение в Соединенных Штатах по защите диких животных. Наш собеседник просит не перепутать: биология как наука – это само собой. Там свои исследовательские центры, институты, лаборатории, экспедиции. Тут же, в сорока километрах от Вашингтона, создано нечто вроде центра спасательной службы. Список с тревожной цифрой «101» – руководство к действию. Белые журавли – лишь один вид в этом списке.

Штаты людей в центре невелики – тринадцать высококвалифицированных ученых, семь постоянных рабочих и десять сезонных. В работах – два направления. Первое – используя весь опыт науки и собственные исследования, дать лучшие рекомендации для спасения тех животных, которые могут выжить в природе. Второе – попытаться спасти хотя бы для жизни в неволе тех, кто в природе уже обречен.

За три часа пребывания в центре глубоко вникнуть в его работу, разумеется, было трудно. Однако можно было понять: хлеб понапрасну тут не едят. Пруды, лужайки, вольеры с животными, парк, корпус лабораторий, контора, жилые постройки – все было в полном порядке. В ответ на комплимент доктор Рей Эриксон рассказал, что к моменту создания станции тут был пустырь: «Земля стоила 10 долларов акр. Сейчас каждый акр стоит три с половиной тысячи».

О драматическом списке животных – «101 вид» – было сказано так:

– Ученые делают все, что могут. И делают добросовестно.

Развитие мысли доктора Эриксона в разных вариантах мы потом слышали много раз. Возможно, более четко ее выразил все же Роберт Мак-Кланг: «Человек может жить без китов, медведей, орлов, журавлей и овсянок. Его существование от них не зависит. Но если человек станет безразличен к вопросу „живут они или нет?“, если не поймет важности их спасения, то человек перестанет быть человеком. Исчезновение наших соседей должно служить предостережением: мы тоже можем исчезнуть».

И короткое послесловие. Прощаясь с доктором Эриксоном, мы спросили: где могут быть журавли в данный момент?

– Они на гнездах, в Канаде.

Немного позже в газетах мы прочитали: «Замечено десять активных гнезд. В них 29 яиц. Ученые ждут большого приплода».

31 декабря, подводя итог важным событиям 1972 года, газета «Нью-Йорк тайме» не забыла и журавлей. Сообщение было грустным – на зимовку в Техас птицы вернулись с большими потерями. «Прибавилось пять молодых журавлей, но исчезло тринадцать старых. Где погибли и от чего? Ответа нет. Это самая большая потеря после 1941 года. Теперь их 51».

Они и в самом деле «на нитке».

 

Почему закопали автомобиль

Студенты университета в Калифорнии устроили показательные похороны… автомобиля. Сложились всем курсом, купили «форд», выкопали могилу, похоронили, а на могилу вместо креста водрузили осиновый кол, да еще и радостно поплясали.

Сам по себе зарытый «форд», конечно, ни в чем виноват не был. За свою короткую жизнь никого не задавил, никого не искалечил. Был он сильным, красивым, послушным, и, когда сходил с конвейера, глаза людей радовались. Ибо не могут не радоваться люди плодам труда своего, изделиям рук своих. Но те же люди, что восхищались им, проклинали его.

Как же все это произошло?

Опустим историю рождения самого первого автомобиля – об этом можно прочитать в энциклопедии. Упомянем только, что первые трехколесные «безлошадные самоходные коляски», появившиеся в Европе в конце XVII века, были паровыми, а потом, вплоть до изобретения двигателя внутреннего сгорания, электрическими. Еще сто лет назад автомобиль в Америке был такой редкостью, что в захолустье бродячие цирки показывали его потрясенным ковбоям наряду со слонами и бородатыми женщинами.

В 1908 году начинается эра массового производства автомобилей. На заводе Форда родилась «Модель Т» – «жестяная Лиззи», как вскоре назвали этот простой, по тем временам удобный, надежный и сравнительно недорогой автомобиль. Но самое главное было вот в чем: «Лиззи» сбегала с конвейера через каждые 93 минуты.

Генри Форд-I был талантливым механиком-самоучкой, предпринимателем с широким размахом и хорошим психологом.

Английское слово «man» можно перевести как «человек» и как «мужчина». Одна из реклам Форда с прямолинейной жестокостью утверждала: «Ты не «man», если у тебя нет своей собственной «Лиззи».

Уже тогда, по словам американского историка Генри Стилла, «обладание автомашиной стало всепоглощающей страстью, которая оказалась сильнее, чем любая религия, и которая не отпускает американца с отрочества до самой смерти».

Шли годы. Поголовье автомобилей росло быстрее, чем население Америки. В 1900 году в стране проживало 76 995 тысяч человек и было 4192 автомобиля. В 1970 году в Америке жило 204 765 тысяч человек и было около 110 миллионов автомобилей.

Расплодившиеся автомобили стали диктовать свою волю людям. Во-первых, они потребовали новых дорог. В 1921 году в США насчитывалось 387 тысяч миль шоссейных дорог. Через двадцать лет длина автострад достигла 1400 тысяч миль. Сегодня – около 4 миллионов миль.

Автомобиль потребовал бензина, резины, металла, запасных частей, обслуживания. Сейчас в США работает свыше 300 тысяч заправочных станций и ремонтных мастерских при них. Нефтяная промышленность скармливает автомобилям 75 миллиардов галлонов горючего ежегодно. На создание автомобилей расходуется четвертая часть всей стали, выплавляемой США, половина всего свинца, 75 процентов резины, 35 процентов цинка. Почти 13 миллионов американцев – каждый шестой трудоспособный – либо работают на автомобильных заводах, либо ремонтируют, заправляют бензином, рекламируют и продают машины. «Приостановите темпы рождаемости автомобилей, – писал в 1970 году журнал „Лайф“, – лишите их права мчаться о дорогам со скоростью 70 миль в час, и наше потребительское общество, которое мы так осуждаем и за которое мы тем не менее всячески цепляемся, забуксует и затрещит, как „Апперсон-8“ выпуска 1911 года с проткнутыми шинами и протекающим радиатором».

Автомашина сделала американцев мобильными. Она изменила облик американских городов и поселков. Она изменила и самого американца. Отнимите у него автомашину, и он уже не «man» и тем более не супермен. Он лишен престижа и обречен на осмеяние, он беспомощен и нелеп, как пеший в кавалерийском строю. Мы сами однажды ощутили эту нелепость, когда оставили свою машину у дверей мотеля, совершив пешую вылазку к видневшейся невдалеке закусочной. Автомобиль упразднил в этом маленьком городке тротуары, и мы шагали по обочине шоссе, мешая автомобилистам. Некоторые из них притормаживали и с изумлением разглядывали двух странных незнакомцев – невиданное дело! – идущих пешком к закусочной, где кофе и бутерброды подаются прямо к машине. Для людей в автомобилях мы были неожиданно возникшей загадкой, мы внушали им подозрение и какую-то подсознательную тревогу.

Тротуары, конечно, ликвидированы не везде. Но что тротуары для какого-нибудь Джона Смита, который из машины не вылезает. На работу (иногда проехать надо добрую сотню миль), в гости, на отдых и за покупками – только в автомобиле!

Частный автомобиль убил городской общественный транспорт. Исчезают с улиц автобусы, троллейбусов нет и в помине. Лишите Джона Смита автомобиля, и он с ужасом обнаружит, что отрезан не только от места работы, но и от магазинов, от друзей, от кинотеатров, от всего мира.

Но в последние годы и за рулем Джон Смит перестал ощущать себя победителем. Каждое утро, торопясь на работу в Нью-Йорк, он проклинает пробки на автострадах, мостах и в туннелях. В часы «пик» заторы на автомобильных дорогах достигают 10—15 миль в длину. Десятки тысяч машин, идущих бампер к бамперу, движутся со скоростью черепах.

Каждый год на шоссейных дорогах страны происходит примерно 16 миллионов несчастных случаев, в результате которых погибают 55—60 тысяч американцев. С 1900 года до наших дней автомобиль уже убил свыше полутора миллионов граждан США. Это больше, чем потеряла Америка во всех войнах. Автомобильные катастрофы – причина номер один смерти молодых людей в возрасте от 17 до 25 лет.

Вина автомобиля перед человеком не ограничивалась убийствами на дорогах. В Лос-Анджелесе, например, почти 4 миллиона автомобилей, сжигая за сутки 8 миллионов галлонов бензина (больше, чем во всей Франции), ежедневно выбрасывают из выхлопных труб свыше 12 тысяч тонн углеводорода, окиси азота и окиси углерода, чего вполне достаточно для образования постоянного удушливого тумана. И не удивительно: каждое утро в деловой центр Лос-Анджелеса устремляется больше чем 300 тысяч автомобилей, 90 процентов из них – частные автомашины, 79 процентов частных автомобилей везут лишь одного человека – владельца. Дело дошло до того, что власти Лос-Анджелеса объявили конкурс на лучший проект борьбы со смогом. По одному из проектов предполагалось прорыть в городе гигантские туннели, установить в них не менее гигантские вентиляторы и в буквальном смысле отсасывать смог из города и выбрасывать его в ближайшую пустыню. От проекта пришлось отказаться. Вентиляторы потребляли бы такое количество электроэнергии в день, какое десять электростанций производят в год. Другой проект предлагал установить гигантские зеркала, фокусировать в них солнечные лучи и нагревать воздух, чтобы он уносил химические примеси вверх. Но и этот проект не подошел: потребовалась бы такая площадь зеркал, какую занимает весь Лос-Анджелес. Да и тогда полученное тепло не смогло бы проветрить городской воздух.

Фантастические проекты, скажете вы. Но они свидетельствуют о том, насколько серьезно обстоит дело в Лос-Анджелесе. Да если бы только в Лос-Анджелесе! Вот послушайте, что писал журнал «Тайм» еще в 1968 году: «Водители машин, которым никогда в голову не придет мысль совершить самоубийство – соединить шлангом свою кабину с выхлопной трубой, – часто подвергаются опасности вдыхая концентрации окиси углерода, скапливающиеся на шоссе, в туннелях и гаражах». Особенно крепкая «настойка» образуется а Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Чикаго, Детройте и других городах с большим населением. И дело к лучшему не идет.

Министерство транспорта США подсчитало что в 1980 году в стране будет 138 миллионов автомашин, а к 1990 году – 162 миллиона. Сколько окиси углерода добавится в воздух, которым дышат американцы? В Лос-Анджелесе у тех, кто понимает, «чем дело пахнет», эти подсчеты вызывают настоящую панику. Здешний ученый-химик У. Брэй мрачно предсказывает: «Если мы уже сейчас не предпримем серьезных мер, мы обречены на самоуничтожение». «Еще 15—20 лет, – говорит бывший губернатор Калифорнии Браун, – и нас всех угробит это чудовище на четырех колесах».

Как спасти Лос-Анджелес от удушения? Сейчас там рассматривают вопрос о введении карточек на бензин, чтобы как-то ограничить пользование частными автомобилями. Мера эта крутая и, конечно, не всем понравится. Прежде всего нефтяным и автомобильным магнатам, которые – уж будьте уверены! – нажмут на все педали, чтобы все оставить как было. Другая мера, которая сейчас обсуждается в Калифорнии, сформулирована так: «…создать проблемы для людей, совершающих регулярные поездки по городу на собственном автомобиле». Видите, как интересно сформулировано! Уже создать проблему для тех, кто имеет собственный автомобиль! Предполагается, что будет запрещено, даже на короткое время, оставлять машины на центральных улицах города, а также запрещено строить новые коммерческие гаражи и площадки для временной стоянки автомобилей. Эта мера тоже не всем понравится, и а первую очередь компаниям по строительству и эксплуатации гаражей, которые сейчас принимают все усилия, чтобы провалить проект.

Подсчитано, что Лос-Анджелес мог бы в буквальном смысле этого слова вздохнуть с облегчением, если бы удалось сократить количество автомобилей в центральных районах города на 80 процентов. Но ведь для того, чтобы не нарушилась в этом случае жизнь города, нужен общественный транспорт, а его практически в Лос-Анджелесе не осталось. Последний троллейбус был отправлен на свалку еще десять лет назад. 57 процентов опрошенных жителей города говорят: «Я охотно оставлю свой автомобиль дома и поеду на работу автобусом, но автобус-то где?»

Нет, не случайно мэры американских городов с таким прилежанием изучают опыт работы общественного транспорта в Москве, Ленинграде, Киеве. Многие американцы, с которыми мы встречались в дни путешествия по Америке, говорили: «Мы знаем: скоро и в вашей стране будет много автомобилей. Не повторяйте наших ошибок! Заранее думайте над проблемами, неизбежно идущими следом за автомобилем».

В Америке специалисты лихорадочно ищут сейчас возможность построить автомобиль с «чистым двигателем». Существует много проектов: паровой автомобиль, электрический, с водородным мотором. Однако у каждого из проектов свои недостатки. Решение властей: «Уже в 1975 году запретить выпуск автомобилей с бензиновым мотором и перейти но „чистый двигатель“ оказалось поспешным. Энергетический кризис заставил повсюду утроить усилия в поисках нового вида горючего и новых двигателей. Однако искушенные люди говорят: те, кто торгует бензином, не спешат к переменам. Для них смог в Лос-Анджелесе – это 8 миллионов галлонов бензина, помноженные на 60 центов (средняя цена галлона бензина на заправочных станциях США), что дает 4800 тысяч долларов в сутки.

Такова причудливая судьба автомобиля в Америке, где из блага он превратился во зло. Такова диалектика общества, где прогресс в конце концов оборачивается против простого человека. Парни в Калифорнии, устроившие автомобилю показательные похороны, поняли это.

 

Великие озера

Вон они… Один из нас снимает ботинки и, закатав штаны, идет в воду. Все просто и буднично. Вдалеке дымит пароходик. На берегу помятый, брошенный кем-то автомобиль. Женщина с двумя ребятишками удит рыбу…

Об этих больших озерах мы знаем с детства. Их почему-то легко было запомнить. С музыкальной легкостью запоминались на школьных уроках Японские острова: Хондо, Хоккайдо, Сикоку, Кюсю. И эти озера: Гурон, Мичиган, Эри, Онтарио, Верхнее.

Названия озер – это названия племен индейцев, живших в этих местах: гурон, мичиган, эри, онтарио. Озеро Верхнее называлось индейцами Гитчи-Гюмо. Все пять озер (а вернее, шесть с маленьким Сен-Клер) прихотью природы собраны в одном месте. Все они связаны. Попав в одно, можно пройти кораблем уже все. Триста пятьдесят лет назад европейцы, впервые узнав эти воды, приняли их за моря. Люди были уверены: «Если плыть все время на запад, путь приведет в Китай».

Великие озера… Озеро Верхнее по размерам уступает лишь Каспию. Меньшее из пяти, Онтарио, больше самого крупного в Европе Ладожского озера. «Третий океан» – так зовут озера американцы. А слово «Великие» означает не только размеры, но и величие, красоту, значение этих вод в жизни людей.

До прихода на материк европейцев Америка была без дорог. По континенту шли только тропы индейцев. Озера стали надежным путем, связавшим многие земли. Лес, хлеб, железо, мясо, рыбу, меха перевозили водою. Позже, когда к Великой водной системе подключили и Миссисипи и когда в обход Ниагарского водопада прорыли канал, водный путь пронизал всю Америку – от канадского Монреаля до Нового Орлеана.

На берегах озер (их общая протяженность 13 тысяч километров) густо замешена жизнь. 30 миллионов людей валят тут лес, ловят рыбу сеют хлеб, собирают овощи, яблоки, виноград, добывают руду, перегоняют нефть на бензин, варят сталь, сыры, пиво, изготовляют бумагу, печатают книги, выделывают кожи. Тут самый крупный в мире химический комбинат и самое крупное в мире производство автомобилей. В Чикаго (на Мичигане) и в Порт-Артур (на озере Верхнем), стоящие за тысячу километров от побережья материка, заходят океанские суда, груженные в Сиднее, в Гамбурге, в Сингапуре (а теперь и в портах СССР). 40 процентов дохода сельского хозяйства, добывающей и обрабатывающей промышленности Америка получает в бассейне Великих озер. (У Канады на берегах Онтарио, Эри, Гурона и озера Верхнего сосредоточено 80 процентов всей промышленности!)

Сбегая в океан, озерная вода крутит турбины электростанций. А в последние годы HO – вода сама по себе – стала ценнейшим из земных минералов. Тут в озерах сосредоточен самый большой запас пресной воды планеты.

«Сердце Америки», «символ наших просторов», «голубые глаза материка», «пятое чудо», «третий океан»… Наверное, есть и еще много образов для этой единственной в своем роде водной системы. Но сильнее всего звучат два слова: Великие озера.

Мы видели три из Великих озер. Онтарио видели издали со скалы. Вода лежала зеркальная, побеленная дымкой. Позже, двигаясь к западу, обогнули длинный язык Мичигана. Километров триста дорога летела вдоль берега. В машину справа мокрым жгутом врывался озерный ветер. Вода была рядом. Но мы не видели óзера. Дубовый и буковый лес, а потом фабричные трубы и разных расцветок дымы сопровождали дорогу. И только возле Чикаго сверкнули густо-синие волны, и сверху открылась даль, рождавшая ветер.

С Эри мы познакомились ближе. Мы подъезжали к нему в городке Эри, возле Кливленда и Толидо, а также в нескольких безымянных местах, где были съезды на берег. Мы побывали в дачных поселках, на заброшенных пляжах с надписью «Не купаться. Вода загрязнена». А в порту Клинтон рискнули покинуть берег. Мы погрузили автомобиль на паром с названием «Янки Клиппер» и заняли место на палубе. Паром ходил между Большой землей и ближайшим островом Путинбей. Большой американский путеводитель отводил острову несколько слов. «Место для отдыха. Виноделие. Рыбалка. Лучший полигон для стрельбы из винтовки». Местная рекламная карта изображала островок небольшим раем. На ней нарисованы были купальщицы, рыболовы, отягощенные непомерно большой добычей, виноградные кисти, винные бочки, старинный питейный дом и колонна в память победы над англичанами в местных водах. За этим «раем» были еще островки: Южный Басе, Средний Басе, Северный Басе. Карта и там предлагала купание, вино и рыбалку.

С паромной палубы видны были все острова. Они лежали в синеве, как рощицы в поле.

Полдня мы пробыли на острове Путинбей, беседуя с пришлыми рыболовами и старожилами острова. К очередному отплытию «Янки Клиппера» мы поспели, но паром был уже до отказа заполнен автомобилями. Капитан нас узнал, но только развел руками и в рупор посоветовал немедленно ехать еще к одной пристани.

Мы застали другой паромчик, поменьше. И оказалось: он-то нам больше всего подходил – паром посещал острова, лежавшие ближе к границе с Канадой. Неторопливо, несколько часов мы могли наблюдать Эри в таких местах, где озеро больше всего походило на море. Острова выплывали из-за линии горизонта. Несколько крупных чаек преданно провожали паром. Со всех сторон синева. Волны с белыми гребешками. Изредка – всплески рыб… Мы видели Эри в лучшую для него пору. Весеннее половодье наполнило озеро до краев. Вода казалась бездонной и бесконечной. И вечной. А между тем мы плыли по опасно больной воде.

Озера, как люди, могут рождаться и умирать. Правда, жизнь озер может быть и бесконечно большой. Но может быть и короткой. Случалось, на глазах всего нескольких поколений людей озеро зарастало, превращалось в болото. Там, где когда-то сверкала водная гладь, сейчас проходит плуг, шумят леса, под покровом травы лежат пласты торфа. Все озера постепенно стареют. Но у большой и глубокой воды – большая жизнь.

Отцом Великих озер был ледник. Живут озера уже восемнадцать тысяч лет. Они могли бы, наверное, старея очень медленно, прожить и еще сто таких жизней. Но, как и люди, умирают озера не только от старости, но также и от болезней. Одна из болезней – сокращение притока воды. Великим озерам эта беда не грозила – они сами «сдают» излишек воды в океан. Но есть, как теперь оказалось, и другие болезни. И повинен в них человек.

Водная толща Великих озер, казалось, безропотно поглощала потоки отбросов интенсивной человеческой деятельности. И вдруг лет тридцать назад появились симптомы бедствия. Встревожились первыми рыбаки. Уловы лососей, всегда тут бывшие очень большими, вдруг начали падать. А в 1950 году в Гуроне и Мичигане лососей стали ловить лишь изредка. Вину за это возложили на рыбу миногу. И она была виновата! Некогда миноги приходили нереститься из океана в реку Святого Лаврентия и озеро Онтарио. В другие озера их не пускал водопад на реке Ниагаре. Канал, прорытый для судоходства в обход Ниагары, открыл в озера дорогу одновременно и кораблям, и миногам. Минога питается кровью и соками рыб. Расплодившись в Гуроне и Мичигане, она подкосила, конечно, стадо лососей. На войну со зловредной миногой ушло много денег и времени. Но, оказалось, не только минога опустошала озера. В Мичигане и в Эри от таинственных сил погибали огромные косяки рыб. И появились признаки ускоренного старения одного из озер. Диагноз болезни: катастрофическое загрязнение. Сейчас любой человек, занимающийся проблемами охраны среды, непременно имеет в полке папку с пометкой «Великие озера» – так серьезны для всех уроки этой болезни. Прогнозы ученых, статистика, речи сенаторов, статьи журналистов, полные отчаяния письма людей, подсчеты денег, хроника разного рода бедствий, грустные шутки – таково зеркало, в котором виден больной.

Американцы встревожены. Но бедствие это не тяжкий метеорит, упавший нежданно-негаданно, не землетрясение, не ураган. Здоровье озер подточено человеком.

Чем загрязнялись (и загрязняются ежедневно и ежечасно) озера? Нет возможности перечислить все, что в них льется. Кислоты. Смолы. Соединения ртути и мышьяка. Отходы нефтяной, бумажной, чугунолитейной и сталелитейной промышленности. Отходы заводов: автомобильных, кожевенных, химических, горно-обогатительных. Тепловое загрязнение. Тысячи тонн смытых с полей удобрений и ядов. Айсберги пены моющих средств. Человеческие фекалии… Вода терпеливо прятала в своих толщах весь этот яд. Миллионы тонн ежегодно! И ноша стала наконец непосильной. Первым не выдержало Эри. Самое мелководное из всей системы озер и гуще других окруженное промышленностью, оно во всех документах и публикациях, страстных речах и мольбах упоминается не иначе, как «мертвое озеро».

Совершенно исчезли лососи. Исчезли многие формы жизни. Вода отравлена или опасно заражена бактериями. В середине лета в хорошо прогретых солнцем местах со дна стеной подымаются водоросли. Водоросли плотным ковром держатся и на поверхности, затрудняя плавание. Это признак ускоренного старения – евтрофикации. «Мертвое море», «Саргассово море», «Еще какое-то время, и Эри будет слишком густым, чтобы плавать, и слишком жидким, чтобы пахать». В этих строчках есть доля паники и преувеличения. И все же Эри уже на больничной койке.

Лучшее средство оздоровить воду – немедленно «отключить» все источники загрязнения. Считают, что в этом случае Эри могло бы поправиться лет через десять-пятнадцать. Но отравители – мощные компании «Галф ойл», «Форд», «Дюпон», «Бетлхем стил» и тысяча, как считают, разных других предприятий и корпораций не намерены, конечно, свертывать производство. Перестроить его так, чтобы оно не отравляло озера, – дело не быстрое, иногда просто и невозможное: растущая промышленность опережает все благие усилия.

Чистка великих вод, как подсчитано, обошлась бы в 15 миллиардов долларов. США по договору с Канадой смогли выделить 3 миллиарда (Канада – полмиллиарда). Деньги немалые. Точнее сказать, очень большие. Но даже эта сумма людям, знающим проблему, кажется «полотенцем, которым машут, пытаясь выгнать дым из фабричного цеха».

Мы имели несколько встреч с людьми, которые кормятся у Великих озер, заняты их проблемой по долгу службы или добровольно, не щадя сил, делают все возможное, чтобы спасти Великие воды. Выделим четыре из этих встреч, встречи с четырьмя стариками.

Старик первый. В ведомстве по охране среды он возглавляет отдел контроля за водами. Мы попросились к нему на прием. Он ждал нас и вышел навстречу. Но это не была обычная вежливость, которую мы встречали, имея дело с людьми, занятыми охраной природы. Он вышел из кабинета и остался с нами в «прихожей», среди стука машинок и любопытных глаз. Подозвал секретаршу, кивнул ей сесть. (С двумя коммунистами старик желал беседовать при свидетелях.)

Говоря строго, стариком он еще не был. Сел прямо, излишне прямо, так что на шее натянулся пергамент кожи. Взгляд вызывающий, с полуулыбкой. Таков же тон первых слов.

Сколько будем беседовать?.. Пять минут, пять часов, пять недель?

Мы объяснили, что хотели проверить газетные публикации о Великих озерах.

– Гм, об озерах… Журналисты, вам ведь известно, много чепухи пишут.

– А ученые и сенаторы?..

– Да, я знаю, вас Эри интересует. Ну так вот, все в порядке на Эри! Да, да, в порядке. Вчера получил снимки: люди купаются, ловят рыбу…

Мы сказали, что собираемся быть на Эри.

– Ну вот и увидите…

Признавшись в слабых способностях судить о водах «по виду», мы спросили, с кем бы из специалистов он посоветовал там, на озерах, увидеться. Чиновник четверть минуты подумал. По памяти на бумажке написал адрес и телефон.

– Заезжайте в Чикаго. Этот человек все хорошо знает.

– А мистер Хекслер в озерной лаборатории Висконсина?..

– Хекслер… Не знаю. Коммунист, наверное?..

– Артура Хекслера назвали нам в госдепартаменте…

Наступило неловкое молчание. Секретарша натянуто улыбалась. Высокий чиновник взялся искать на столе какую-то книжку.

В блокноты записывать было нечего. Мы вежливо поднялись. Старик почувствовал: его оборона против двух коммунистов была слишком глухою. Постукивая палкой, он сказал:

– Вообще-то дела серьезные. Америке надо сейчас на разные чистки миллиардов сто пятьдесят… Если промедлим – тратить придется больше…

Старик второй. Имя – Чарльз Молер. Возраст – 77. Рыбак по профессии. Мы встретили старика на берегу Эри. Он был занят работой, и мы, не желая его прерывать, сели возле воды в сторонке. Старик с кем-то переговаривался. Мы не сразу поняли, что разговор шел с озером. С возрастом люди приобретают привычки говорить с собаками, лошадьми, с полем, с часами. Тут молчаливым собеседником человека была вода. Старик ворчал. Дело его, однако, хорошо ладилось. Он доставал из кармана мякиш белого хлеба, поплевав на него, делал лепешку и прижимал ее пальцами к середине рыболовного «паука». Потом пять-шесть шагов в воду. Высокие, прикрепленные к поясу сапоги и плотная куртка оберегали рыболова от брызг. На минуту снасть погружалась в воду. Потом фигура, высокая, как колодезный журавель, поднимала на шесте снасть, и было видно: в сетке трепещет мелкая рыба. Совсем мелкая. Старик брал ковшик, черпал рыбешку и высыпал ее в баки, стоявшие в кузове грузовика. Когда вся тара была заполнена, старик накрыл баки пластиком и, отряхнув брызги с одежды, полез в кабину. Мы сочли подходящим момент познакомиться. Но старик торопился.

– Рыба умрет, – кивнул он наверх. – Через десять минут вернусь…

Через десять минут он вернулся. И мы присели рядом на берегу.

Шестьдесят лет Чарльз Молер занят своим маленьким делом – ловит малька для наживки и продает рыбакам.

– Шестьдесят лет… Видите тропку к воде? И там вон тропка, и еще одна. Это вся моя жизнь… Пятнадцать центов за дюжину. Иные сразу берут штук сто или двести. А в дождь рыба дохнет, некому покупать… Так незаметно состарился вот тут, на этом месте, на берегу…

– Ну а озеро… Оно изменилось?

– Озеро? – Старик вздохнул…

Мы повторили вопрос, полагая, что старик промолчал по рассеянности. Нет. Старик ясно все понимал.

– Изменилось ли озеро? Разве мало об этом сейчас говорят? Ну и я мог бы сказать кое-что. А зачем? Какой прок? К лучшему поворота не будет…

Распрощались мы все же по-дружески. Мы сказали, откуда приехали и что не ради праздного любопытства интересуемся жизнью воды. Старик стал внимательным:

– Да, да. У вас ведь тоже большие озера. Я слышал…

Мы ожидали вопросов. Но старик дорожил временем и поднял успевшую высохнуть сетку.

– Сегодня погода. Могут быть рыбаки. Извините меня, джентльмены…

Третий старик. В очках. Высокий. С обветренным красным лицом… В зубах сигарка. Он вышел из трайлера, приветливо улыбаясь. Но улыбка была истрачена попусту – мы не были клиентами, каких старик ожидал… Проехав длинную полосу берега, мы всюду видели или заборчик, или надпись: «Частная собственность». Отчаявшись где-нибудь подобраться к воде, мы наконец увидели место без загородки и упреждающей надписи – лужок и на нем чей-то походный вагончик. Облегченно вздохнув, мы свернули к воде. Увы, и этот лоскут земли был владением частным. Старик Джон Домброуз был хозяином берега. Хозяином маленьким – два гектара всего земли. Но берег кормил старика и старуху. (Лужок сдается под стоянку домиков на колесах – два с половиной доллара за ночь.)

Убедившись, что мы не намерены бросить якорь в его владениях, старик Домброуз, посмеиваясь, выяснял, злостно или незлостно мы решились нарушить частную собственность. Наша растерянность пришлась ему по душе. Старик не только пустил нас к воде, но показал два гектара земли, свой трайлер, четыре лодки и старый колокол. Между делом мы узнали, что был старик фермером, что рано состарился – «днем пахал землю, а ночью возил на озеро рыбаков», теперь пашню бросил, а купил кусок берега. «Выгоднее – каменистые земли тут мало рожают». Колокол, каким созывали на обед с поля, теперь поставлен на берегу. Им подают сигнал рыбакам.

– Убытков не терпите? Озеро, пишут, стало не то…

Старик засопел:

– Пишут… Мертвое озеро, пишут. Ну какое же мертвое?! Можно купаться. И рыба есть. Слышите?..

По тихой молочно-синей воде расходились круги, вдалеке маячили лодки с удильщиками.

– А рыбой они довольны?

Этим вопросом старик был поставлен в трудное положение. Возле берега, прямо под колоколом и у нас возле ног плавали крупные мертвые рыбы.

– Кто доволен, кто нет, – ответил старик уклончиво. – Есть такие, что поймают и выкинут…

– Отчего же?

– А черт их знает!

Старик хорошо знал, отчего дохнет рыба и почему улов бросают за борт. Но мы не сделали даже попытки продолжить вопросы. Это было бы грубым вторжением в тайны коммерции. А коммерция в том состояла, что старик ждал на берег клиентов. Статьи в газетах и разговоры о «мертвом Эри» ставили под удар маленький бизнес Домброуза. Эта же опасность грозила и «маленькому бизнесу» старика Чарльза Молера. Грозила доходам владельцев пансионата супругам Тэйлорам. Копнув поглубже эту сторону дела, мы увидели: те, кто, казалось, был ближе других заинтересован в спасении озера, не хотели и слышать о всяких бедах. Владельцы пляжей, лодочных станций, пансионатов, клочков берега для стоянки, владельцы кафе, апельсиновых садов, маленькой самолетной компании, все, чей доход зависел от притока сюда людей, объединились под лозунгом: «Эри живо и чувствует себя прекрасно!» Эту надпись мы увидели на листке, приклеенном к бамперу нашей машины, на дорожных щитах, в листовках, которые вместе с картой давали нам на заправочных станциях, на самих картах, на салфетках в закусочной. Супруги Тэйлоры прикрепили к нашим рубахам большие значки «Эри живо!». Было смешно и грустно наблюдать суету «малькового бизнеса». Потоп завтра был ему менее страшен, чем потеря дохода, пусть небольшого, сегодня.

Как защищает свои интересы в этом районе бизнес большой, можно было только догадываться. Завеса из заклинаний «Эри живо!» душителям Эри, конечно, на руку. Но большие доходы защищают не только салфетками и значками. «Крупные компании без колебаний используют экономическое и политическое давление, чтобы избежать траты на контроль за стоками своих предприятий… Они угрожают переместить капиталы, пугают появлением безработицы…» (журнал «Пост»). Отравители рангом поменьше, когда общественное мнение наседает на них, действуют так, как очень часто в Америке действуют. Энтузиаст-эколог Роберт Весли (штат Мичиган) на третий день после убийства Роберта Кеннеди получил коротенькое письмо: «Помни, что тебя зовут тоже Роберт». Эколог считает, что письмо написал один из владельцев кожевенного завода, закрытия которого он, Весли, усиленно добивался.

Знает об этом старик Домброуз? Скорее всего не знает. Он и не хочет ничего знать. Ему, Домброузу, надо очень немного: к полосе берега в два гектара пусть подъезжают машины, с каждой – два с половиной доллара за ночь… А дохлую рыбу можно сачком доставать из воды и закапывать.

Старик четвертый. Артур Хекслер. Крупный ученый-лиминолог (занят проблемами жизни озер). Доктор. Профессор. Предан своей науке. Неутомимый путешественник. Знает «в лицо» многие озера Земли. Был и у нас на Байкале. На Великих озерах – сорок лет, с 1932 года. Знает их, «как свое собственное жилье». Любит озера, «особенно Верхнее». Судьба озер тревожит его, возможно, больше любого другого человека в Соединенных Штатах.

Мы встретились с доктором Хекслером в городе Мадисоне (штат Висконсин), в озерной лаборатории. Лаборатория хорошо финансируется (500 тысяч долларов в год), оснащена новейшим оборудованием. Двадцать пять молодых ученых и три известных биолога на «подопытном» озере Мендота наблюдают и специально моделируют процессы, происходящие в замкнутых водах при воздействии разных факторов.

В отличие от многих сотрудников лаборатории, занятых биопланктоном, моллюсками, рыбами, водорослями, доктор Хекслер изучает озера как целый живой организм. В некотором роде это «земский доктор», знающий больше и глубже любого узкого специалиста. Человек Артур Хекслер тоже напомнил нам чеховских докторов, с неким, возможно, более энергичным, американским оттенком в характере, но те же внимательность, доброта, уважение к собеседнику. «Вы уже ели?», «Где поставлена ваша машина?» (Помощнику: «Распорядитесь наклеить гостевой знак».)

Нам показали все, что было полезно знать для понимания дела: экспериментальных рыб в подогретой воде, оборудование лаборатории, акваланги, лодки, печатные труды и само озеро Мендота. Объяснял, что к чему, сам доктор Хекслер. Когда обход кончился, он сказал: «А теперь сядем. Спрашивайте». О Великих озерах доктор знал все, что доступно сегодня для специалиста, глубоко заинтересованного в их судьбе.

Приводим наши вопросы и ответы на них доктора Хекслера.

– Надо ли верить многочисленным публикациям об озерах? Что значит термин «мертвое озеро», если в нем живет рыба и если на вид стороннему человеку озеро может казаться здоровым?

– То, что пишут о Великих озерах, к сожалению, правда. Угроза очень серьезная. Излишек эмоций в печати есть. Но я считаю это полезным – чем больше людей знают проблему, тем лучше. Мертвое озеро… Так говорят об Эри. Сейчас, в мае, действительно странны эти слова. В конце лета картина изменится. Появятся поля водорослей. На мелководьях будут и неприятные запахи. Купаться в озере, исключая несколько мест, пока не опасно… Да, многие виды живых организмов исчезли. Это, однако, не значит, что жизнь замерла вовсе. Просто на смену одним появились другие, менее прихотливые, более приспособленные к загрязнению…

– О рыбах…

– На рыбах это как раз хорошо видно. Наши озера славились рыбами ценными: сиг, кумжа, форель, американский осетр, щука. Увы, в Эри этих рыб уже нет. Вместо них появились корюшка, сом, сазан. Промышленный лов прекратился. Удильщики ловят, но брезгуют новой рыбой – поймал и выбросил. Каприз этот, я думаю, скоро пройдет.

– Надо ли считать, что эти «новые рыбы» бесконечно долго могут терпеть загрязнение?

– Нет, конечно… Разного рода фабричные стоки и эту рыбу могут убить и делают ее негодной для пищи. Но дело не только ведь в загрязнении. Идет старение озера. На дно опускается масса веществ, удобряющих землю. Идет бурный рост водорослей. Водоросли, сгнивая, поглощают кислород. Этот процесс нарастает. В перспективе там, где водились лососи, могут остаться только лягушки.

– Остановлен процесс угасания Эри в результате первых усилий?

– Нет. Пока что нет… И заботы, надо признать, прибавляются. На Мичигане в ближайшее время будет построено семь атомных станций. Мы выясняем, как озерная фауна перенесет новый вид загрязнения – тепловое.

– Когда болезнь была обнаружена со всей очевидностью?

– В 1950 году ученые уже хорошо знали о ней и предсказывали картину развития. Они не ошиблись.

– Пишут, что точка, с которой возможен возврат, уже пройдена?

– Мы обязаны быть оптимистами, иначе работа лишается смысла. Увидеть озера, какими увидел я их в 1932 году, теперь уже вряд ли возможно. Но сделать все, нам посильное, для спасения вод мы обязаны. Для Америки этот вопрос намного важнее, чем высадка на Луну. Я уверен, многие так считают.

Такова судьба самых крупных запасов пресной воды на Земле – «третьего океана». Драма великих вод – это плата Америки по безмолвному, но неизбежному счету природы. Это плата за сомнительные ценности безудержного производства, за сверхприбыли, за бездумно алчное желание брать, брать… Оптимисты считают: «Дело можно поправить». Пессимисты – «Битва проиграна». Есть и грустная золотая середина во мнениях. На вопрос: «Можно ли спасти озера?» – говорят так: «Может быть…»